XXI. Логические противоречия в миросозерцании Аксакова и его поэзия

Так напр., мне представляется полным недоразумением его пессимистический взгляд на государство, высказанный в конце литературной деятельности, близкий к отрицанию права на его существование, на несовместимость государства сучением о Церкви, под тем предлогом, что оно основано на силе, на принудительности. Аксаков говорит: «Каков бы ни был строй государственного управления, он зиждется на власти, опирается на власть, ибо не может довольствоваться одним только добровольным согласием подведомственных ему лиц, действовать на них только свободным убеждением. Каков бы ни был государственный строй, он необходимо выдвигает лиц, облеченных властью, систематически подчиненных или соподчиненных друг другу для осуществления воли целого над каждою из составляющих это целое единиц, когда они своими действиями идут наперекор воле целого, в ущерб целому или отдельным единицам. Нечто совершенно иное и совершенно отличное по своему строю представляет Церковь. В ней нет места принуждающей и приневоливающей, хотя бы и в исключительных случаях, власти, без которой по существу своему немыслимо государство, ибо Церковь – область свободы и самоопределения – кончается там, где начинает свое действие какая бы то ни было принудительная сила». «Потому что в Церкви нет начальствующих и подчиненных, ибо все в Церкви одинаково соподчинены Христу, который и Сам действует не приневоливающею властью, как подобает правителю, но властью возвышающего образца и примера» ¹⁶⁴.

Такой взгляд противоречит не только ранее высказанному – в разборе славянофильской теории – признанию пользы и благодетельности государства, но и взгляду Аксакова на сущность и цель религиозной жизни, как агрегату, сочетанию и борьбе разнородных элементов.

Практическое значение соборности в значительной степени подрывается тем, что в эпоху полного расцвета ее, т. е. в эпоху вселенских соборов, и после нее, не водворилось единства в обществе и гарантии в личной жизни, не устранились из жизни ни вражда, ни порок, ни притеснение, не подведено было прочного фундамента, гарантировавшего жизнь и процветание Византийского государства. И если, по учению Аксакова, истина веры, в конце концов, сведена к проверке древности, к проверке ее Св. Писанием, смысл которого ясен и понятен, будто бы, каждому человеку, то где же все-таки причина разногласия и борьбы, имевших место и в христианской Церкви вообще и в истории каждой христианской народности в особенности. Где гарантии и сдерживающее начало индивидуализма, к которому, в конце концов, сводится учение Аксакова. Конечно, таким спаивающим и группирующим воедино отдельные мнения должно являться правильно организованное общинное (церковное) собрание. Но правильная организация 1) предполагает административную силу, внешний строй и систему, т. е. государственную жизнь; 2) предполагает проведение в жизнь выработанных и согласованных решений, предполагает право суда, право «veto» и отлучения инакомыслящих; другими словами – индивидуализм содержит зародыш «свободы мнения и свободы совести».

Аксаков, преклоняясь перед достоинством личности человеческой, не дал, однако же, объяснения тому противоречию, той борьбе, которая кроется в недрах и существе каждой личности, он не достаточно задумался над «разладом», дисгармонией человеческой личности, которые составили предмет наблюдения и изучения следующих религиозных мыслителей. Сильный и оригинальный в анализе исторических фактов, Аксаков оказался не достаточно проникновенным в тайны живой личности.

Оказалось, что предание и древность, под защиту которых поставил себя Н. П. Аксаков, не дали ему надежного убежища. Безмятежие и спокойствие, в котором застали мы Аксакова в начале нашего очерка, остается ли и теперь таким же невозмутимым, непоколебимым? Не неподвижным ли и не зеркальным ли было вначале вместилище его дум, его чувств, которое я сравнил бы с вместилищем спокойных вод – озером, – и сравнил бы по той причине, что у Аксакова есть стихотворение, озаглавленное этим словом, в котором сопоставляется река с озером.

И в литературной личности Аксакова произошла такая же перемена, такая же игра противоположностей, что и в озере.

Многоводной, могучей в своем течении была река, – каким-то жалким, незаметным, безжизненным было озеро, поместившееся в дремучем лесу. Но спокойствие озера было обманчивым и временным, оно также покрылось волнами, которые оказались величественнее речных. Аксаков приветствует эту бурю, эту борьбу стихий...

За труды, за вечную тревогу

Я пою благодаренье Богу…

Таким же мотивом: изображением контраста между тишиной и бурей, между спокойствием и борьбой, а также изображением законности красоты того и другого, проникнуто и стихотворение «Море».

Тихо дремлет, немо, недвижимо

Море, скорбью тягостной томимо,

И не шлет привет свой берегам.

Пульсы волн не бьются, догорая,

Чуть скользит зарница золотая

По немым безжизненным водам...

Не колыхнет лист на бреге дальнем,

Лес замолк в раздумии печальном,

Ждет, чтоб дрогнул ветер их волнами.

Вот померкло солнце за горами,

Вот и ночь надвинулась крылами,

И царит повсюду тишина.

Но внезапно над заснувшим морем

Полны скорбью, ужасом и горем

Тучи грозным сдвинуты полком.

И тревожно в небе засновали

И склонились в страхе и печали

Над недвижным спящего лицом.

И грозой и бурею чреваты

Шлют они громовые раскаты.

Жив ли ты? Сквозь вихрь и ураган,

Из очей их молнии сверкают,

Слезы катятся, иль в воду упадают.

Жив ли ты, иль умер, океан?

Нет, он жив. Детей его кручина

Разогнала дрему исполина.

И встает на ложе он могуч,

И отец, и дети в бурной пляске

Шлют друг другу гимн любви и ласки

В шумном хоре ветров, волн и туч.

Это «кипение» в одном случае «озера», в другом – моря, не было ли олицетворением тех душевных контрастов, которые таились в душе самого Аксакова.

Вообще стихотворения Аксакова, будучи немногочисленными, проникнуты неизгладимой печалью субъективизма, служа частью отголоском, частью поэтическим изображением его церковно-богословских и публицистических статей.