XX. Церковное предание, как мерило церковного бытия

В той же самой древности, в истинном смысле церковных правил и вообще в идеале Церкви, как в живом организованном союзе, зиждущемся верою, действующею любовью, – Аксаков почерпает материал для решения бытовых вопросов, которые, занимая иногда общественное внимание, невольно захватывали и Аксакова, вызывая его на обмен мыслей. Таков, напр., знаменитый, роковой для многих последующих религиозных мыслителей, вопрос о браке, безбрачии и аскетизме, как идеале христианина. По этому вопросу Аксаков написал статью «О браке и безбрачии». Ссылаясь снова на данные церковного предания, постановления Гангрского поместного собора и I-го Вселенского собора, Аксаков говорит: «Взгляд Церкви на материальную сторону брака совершенно ясен и совершенно определен, и в этом отношении в ней нет и не может быть ни, раздвоения, ни сомнеия, ни вопроса. Физическое соединение является безусловно чистым, оправдываемым в браке, как религиозно-нравственном институте, имеющем свои религиозно-нравственные задачи и цели, и оно же является безусловно нечистым и скверным вне брака, составляя блудили прелюбодеяние. Признавая брак, в состав которого входит и физическое соединение, Церковь остается верной самой себе и ни в чем себе же не противоречит. Брак осуждается ересью, но Церковью он не только не осуждается, но даже благословляется...» Церковь не только не хулит и не осуждает брак, но и всякую хулу на него и всякое его осуждение открыто и прямо объявляет ересью, извергая от себя в качестве еретиков, всех осуждающих и хулителей. Поступать иначе Церковь и не могла бы, как благословляющая браки и тайнодейственно сообщающая им благодать...» «Взгляд Церкви на девство, как на религиозно-нравственное требование, был бы даже противен Церкви, как и взгляд на брак, как на нечто обязательное, устраняющее святость и религиозную допустимость девства, как отчасти предполагает протестантская этика...» «Девство не есть «повеление Господне», нравственное требование, предъявляемое ко всем или хотя бы к избранным, но условие, соответствующее, способствующее исполнению иного нравственного требования и подвига, наложенного или избираемого тем, кто обеспечивает себе девством свободу его исполнения. Девство достойно и превосходно не само по себе, но по мере исполнения тех задач и тех подвигов, для которых оно освобождает. Соблюдающий свою чистоту свою молодой человек выше ведущего блудную жизнь или впадшего в блудодеяние, но сам по себе отнюдь не выше, не святее и не чище состоящего в браке. Но пользующийся девством для всецелого служения Церкви и ради того именно избравший свободу от брака и всех его последствий, конечно, является превосходнейшим, но именно только в той степени, в какой девство обеспечило ему свободу его служения и было средством, избранным им для сохранения этой свободы». «Церковь не проповедует монашества, не предлагает безбрачия, а, следовательно, и девства мирянам, не ставит его и условием священства, но почитает целесообразным, чтобы епископ, как олицетворение всех попечений о Церкви, ему вверенной, как «средоточие любви церковной», сохранял безбрачием полную свободу на вверенное ему служение». «В нравственном отношении брак может быть точно так же свят, как может быть свято девство. Где найдете вы указание, что смирение лучше долготерпения или одна христианская добродетель лучше другой? Безбрачие и девство превосходны не сами по себе, не в отдельном их нравственном отношении, а только как своего рода гигиена духа, потребная для высших подвигов и высшего служения. Но такое превосходство, не в отношении к личной нравственности, а в отношении к широте, полноте и силе служения Церкви, Христос если не указывает прямо и непосредственно словами, то за то прямо указывает всем примером Своей жизни». «Поэтому, – далее говорит Аксаков, – специальной этики для мирян нет и не может быть, как нет и не может быть специальной этики для монахов, ибо есть только один указуемый Христом нравственный идеал и одно общее для всех нравственное совершенство, к коему одинаково всем подобает стремиться». «Будьте совершенны, как Отец Мой совершен есть». Аскетика – не этика, не нравственность, а только свод облегчающих нравственную задачу условий, своего рода техника нравственности и притом техника непременно односторонняя, так как она применима только под условием требования мирской жизни; для жизни же в условиях мирского многообразия нет и не может быть однообразной техники при полном торжестве нравственной задачи и нравственного подвига. Путь ко спасению один, и не может быть разных путей, но можно различным образом совершать этот путь. Изнурение плоти, отрешение от собственной воли, послушание, нестяжание, безбрачие или девство, или все остальные аскетические приемы, составляют только обстановку, совокупность условий, обеспечивающих свободу совершения подвига любви, но не самый еще подвиг, не проявление «веры, действующей любовью», но только подспорье к ее проявлению»¹⁶².

Таким образом, и в разрешении этого вопроса Аксаков остался на той же самой почве доверия к живой природе, индивидуальности человека. Если природою вызывается необходимость законного брака, – для такого христианина брак необходим. Если физиологически необязателен брак для его природы, то он может фактически обойтись без него.

Следовательно, и этика Аксакова, как и богословие, покоится на антропологии.

Счастливо, как может показаться, пройдя этот опасный путь между «Сциллой и Харибдой», в котором закружились религиозные писатели, Аксаков не избежал одного противоречия и нетерпимого доктринерства, рассуждая по другому вопросу: высказавшись безапелляционно и категорически против епископов из монахов. Вот его буквальные слова: «Каноны церковные не только не благоприятствуют монашеству епископов, не только не требуют его, но прямо не допускают его, усматривая в монашестве обязательное устранение от всякого вмешательства не только в дела мирские, но и в дела церковные, как противоположные обязанностям, налагаемым даваемыми обетами»... «Монашество епископов представляет в Церкви явление не каноническое и даже антиканоническое, а потому может быть обсуждаемо только по существу. По существу же двух мнений не может быть. Предосудительно монаху освобождаться от данных им обетов, чтобы получить епископское достоинство. Предосудительно епископу быть связанному обетами, которые не исполняются им, как несовместимые с епископским служением»¹⁶³...

Здесь можно усматривать противоречие Аксакова своим же собственным положениям: 1) понятию о каноне, который не есть последний критерий истины и пользы; 2) понятию о цели жизни, как развитии природы и цели христианской религии, как служения ближним, так как монашество, т. е. аскетический путь благочестия, соответствуя природным силам индивидуума, может сопровождаться большею пользою для общества, 3) примеру истории, говорящей о том, как много было достойных епископов и из монахов, и наконец; 4) принципу того доверия к человеческой природе, на котором, как мы видели, Аксаков построил свое богословие и свою мораль.

Это противоречие в изложении центрального пункта богословской системы, обнаруживающее, несомненно, какой-то изъян, какую-то примесь литературы в слитке золотых идей Аксакова, весьма важно по своим последствиям. Отмеченное мною в конце литературной характеристики противоречие по своей неожиданности и производимому впечатлению, подобно тем неприятностям и заминкам в пути, которые происходят вследствие порчи локомотива, утраты какой-нибудь части механизма или трещины в нем. Встревоженный вожатый останавливает дальнейшее путешествие, осматривает весь механизм, все ли благополучно, и нет ли еще и иных поломок, утерь и недосмотра...

Нужно и нам остановиться...

Мы также приходим к концу нашего путешествия. Посмотрим и мы, нет ли еще противоречий и других изъянов в миросозерцании Н. П. Аксакова. Да, они есть, но я не буду долго останавливаться на них, п. ч. нас ожидают еще другие авторы, готовые унести нас в бесконечную религиозную даль, а ограничусь только кратким их перечнем.