Древности Константинополя

В наше время, которое является своего рода эпохой поездок и всяких экскурсий, литературный очерк древностей Константинополя не требует оправданий при своём появлении, тем более в настоящую пору, когда вся Россия ждёт восстановления Царьграда и открытия для неё памятников искусства и истории его. Русский народ с уверенностью ожидает унаследование и дивных садов Босфора, и лучезарных, чуть прикрытых лиловой дымкой берега и острова Мраморного моря, и драгоценных храмов, и музеев и всего таинства заключенной в развалинах Византии мировой исторической силы. Русь верит, что Константинополь в русских руках оживёт, станет мировым городом и потянет за собою в даль будущей истории всё славянство и всё наше отечество, всю, веками сложившуюся русскую жизнь. На наших глазах совершается как бы чудо, давно ожидаемое человечеством, и могучие силы Европы громят укрепления Босфора Дарданелл и орды турок, возглавляемые Германией. Представим же себе мысленно и хотя бы в мечтах, и по старым запискам и отдалённым воспоминаниям, что должны мы увидеть в старом Стамбул, и припомним, чем была некогда Византия, и что от неё уцелело пока на поверхности, занятой почти пять веков турецкою ордою.

Древняя Византия наложила повсюду в Константинополе такую неизгладимую печать, что, осматривая мусульманский Стамбул, вы мысленно приходите от него к той же Византии. Так в Риме, сколько бы раз не менялось лицо этого города от античной эпохи до конца XVI века, когда оно уже надолго застыло, всё же благодаря Ренессансу, возвращаешься к тому же древнему городу Цезарей. В жизни каждого народа его столица однажды и навсегда получает своё лицо, свой художественный и нравственный тип; именно этот тип оказывается устойчивым и время прикладывает к нему всё остальное. Последующее может искажать этот тип или лицо, но не в силах его уничтожить. Тысячу лет прожила Византия, последовательно стягивая от времени Константина и Юстиниана, Македонской династии и Комнинов до Палеологов все силы и соки обширного государства к одному центру, пока, наконец, в руках ничего, кроме этого центра не осталось. В эту тысячу лет много раз перестраивался город, ещё большее число раз наполнялся он великолепными колоссальными сооружениями: церквей в византийской столице, говорят, было столько же, сколько дней в году, и более полутораста монастырей. Но одни памятники сменялись другими, и время само и весьма поучительно распорядилось всем: оно смело и разрушило всё эфемерное, подражательное, не тронув, однако, ничего характерного и истинно монументального. Исчезли бесчисленные декоративные портики и базилики времён Константина, наскоро построенные, но уцелели колоссальные цистерны и его монументальная колонна. От времён великих воителей Востока – Феодосия и Гераклия – сохранились стены, от Юстиниана – св. София и церковь Сергия и Вакха, от X–XIII столетия до сих пор сохранилось 38 различных церквей и монастырей и множество развалин. Ничего не имеем от времени Палеологов, кроме исторических следов начавшихся уже при них упадка и разрушения древних памятников. Как вихрь аравийской пустыни, прошло над этой богатой культурой мусульманское завоевание: пожары и грабежи опустошили и попалили дворцы; рвы и долины засыпались мусором развалин и сравнялись с прежними холмами; запустели и рассыпались торговые портики, но уцелели многие церкви, обращённые в мечети. И так запустела вся столица; уродливый саван белой штукатурки покрыл драгоценные мозаики. Долго потом среди этого запустения шумела и волновалась ворвавшаяся орда, разбившая свои лагеря в промежутках между различными частями города, уцелевшими вместе со своим населением, но ни она сама, ни немногие славолюбивые её повелители не в силах были дать городу того, что было насильственно отнято у него, – народной жизни. Ежедневно Сераль отворял свои ворота для приёма депутаций и драгоценных подарков; но собственная производительность и умственная деятельность покинули город. Колоссальные мечети, воздвигавшиеся над руинами древних церквей, строились по тому же византийскому образцу, и в этих сооружениях потерялся и пал арабский стиль. Осталось от Стамбула лишь то, чего нельзя было от него отнять, – торговое посредничество между Западом и Востоком, да обширные его базары, с их ежедневной толкотнёю громадной разноязычной толпы, до сих пор манящих к себе массу туристов. Но стоит только выйти за пределы этого района, и вас охватит то же безлюдье запустелого мёртвого города. Это впечатление поражает европейца в Стамбуле. Не напрасно сама резиденция Султанов перенесена на берег Босфора, к подножию холмов, на которых стоят дома европейских посольств. И мало оживляется Стамбул большими, казённой архитектуры домами, где помещаются разные министерства. Жизнь и движение в Стамбуле замечается лишь в кварталах греческих, армянских и еврейских.

Pис. 1. Древняя турецкая крепость Румели Гиссар на Босфоре

Но это запустение не помешает вам, если вы приехали в Константинополь с желанием изучить жизнь этого города. Много правды скрывается в том эстетическом наблюдении, что сила художественного впечатления зависит от самостоятельной работы, данной уму наблюдателя, что излишняя полнота в представлении предмета, уничтожает ту, может быть, туманную, но особо привлекательную поэтическую перспективу, которая строится перед умственным взором зрителя при взгляде на художественное произведение и от которой зависит духовная симпатия между ним и художником. Мы невольно требуем для древности и обстановки, ей свойственной, и нет нужды доказывать это тысячами примеров, которые у всех перед глазами.

От чего Галата, эта наиболее оживленная часть Константинополя, производит на всякого туриста такое крайне неприятное впечатление? Уже утомленные криками и толкотнёю на пароходе, что длились битый час после его прихода в Золотой Рог и мешали вам наслаждаться великолепную панорамою, вы вступив на землю у моста, связывающего Стамбул с Галатом и Перою, попадаете в толкотню ещё более беспорядочную. Перед вами – средние века, в их наиболее неприглядной обстановке: загаженная мостовая, грязь по щиколотку, нечистоты на узких тротуарах, полуразрушенные дома в виде грязных бараков, отвратительная помесь лондонского южного Ламбета и еврейских кварталов Востока. Это – разросшийся без конца Ponte Vecchio Флоренции и Риальто Венеции. Огурцы продаются рядом с ювелирными изделиями, блинники расположились около менялы, занимающегося делами какого-либо турецкого министерства. Новейшие кафе-шантан занимают почти все верхние этажи на главной улице; в них старинный турецкий арлекин появляется со своими сальностями во французском водевиле; пивным нет счёта; тут же – грязные цирюльни, вонючая таверна и ещё более вредные для населения итальянские аптеки; кругом притоны разврата и невозможные где бы то ни было, кроме городов Востока, берлоги.

Но многие ли из наших туристов, ужаснувшихся при виде этого нравственного безобразия, поспешивших покинуть Галату и подняться наверх, в Перу, где хоть воздух почище, узнают что здесь же, среди всей этой нравственной грязи и Боко-бок со всяческим грабежом, уживается и христианство, ушедшее сюда из Стамбула? Против кафе-шантана, в котором гул дикой оргии не смолкает всю ночь, стоят рядами церкви и подворья монастырей. Так некогда в Риме, при Цезарях, христианство, явившееся туда вместе с грязным потоком Востока, нашло себе приют на берегу торговой гавани, на той стороне Тибра, и уживалось там среди матросов и сирийских промышленников, жрецов запрещённых и тайных культов, и на месте грязного притона – большой солдатской харчевни – явилась впоследствии церковь св. Марии в Транстевере. Но не в пользу современной Галаты будет это сравнение. Преимущество жизни в этом случае будет опять-таки за Востоком, ибо на Западе в его главной религиозной столице, народная жизнь давно умерла и стала только романтическим преданием.

То же предание оживает для нас, когда мы отправляемся в Стамбул с заранее предположенной целью – посетить в нём древнюю Византию. Пройдём мост, минём шумный подъём к базару, заступивший в этой части Стамбула прежние сарацинские, генуэзские и особенно еврейские кварталы. Вот, например, константинопольский еврейский квартал.

Pис. 2. План древнего Константинополя

Здесь и в древности, как и теперь, гнездилась бродячая масса, не оставляющая по себе имени в истории. Улица постепенно подымается и более, и более затихает; мы огибаем слева колоссальную стену Сераля, которая закрыла с севера его сады, тянущиеся по северному склону Акрополя древней Византии. Войдём во двор первой мечети, показавшейся на правой стороне улицы. Нам придётся, правда, входить через какой-то пролом в ограде, пройти, затем, среди разных руин. Подойдя к мечети мы убедимся, что и она сама – руина, и только издали, среди высоких, покрывших её деревьев, казалась очень красивой и живописной. Всё это в порядке вещей в Константинополе, и надо к этому приучить себя сразу. Далее мы не добьёмся толку и от расспросов какого-то муллы, которого нам доставят услужливые мальчишки: он будет называть её совсем иначе, чем она названа на лучшем плане Штольпе. Но походите вокруг мечети, и вы убедитесь, что эта мечеть стоит на месте древней церкви, что от этой последней сохранилась красивая паперть, выложенная мрамором, что приделанные¹ здесь же сбоку колонны, взяты от неё же, и даже найдёте среди руин древнюю купель. Заметим, что минарет этой мечети стоит отдельно от неё – признак церкви, превращённой в мечеть, и что 6и один ещё исследователь христианских памятников Стамбула о ней, однако же, не упоминает. Немного выше – и мы встречаем справа развалины цистерны; ещё несколько шагов – и мы стоим перед холмом, на котором высится Св. София. Новгородский архиепископ Антоний, ходивший в Царьград в 1200 году, с неё и начинает свою «Книгу паломника»: «Прийдохом в Царьград, прежде поклонихомся Святой Софии». Диакон Игнатий, прибывший в град Константина в 1390 году 29 июня: «В утре того же месяца, в 30-й день», ходил на поклонение ей же. Чтоб не ходить ещё за примерами скажем, что и теперь также поступает всякий образованный турист.

Pиc. 3. Cв. София

Св. София стоит на протяжении кряжа холмов древнего византийского Акрополя, в том месте, где он, ставши ниже, расширяется и образует перевал к расходящимся отсюда двум кряжам – одному, идущему по берегу Мраморного моря, и другому, который подымается всё выше, по мере приближения ко внутренности города. Благодаря этому природному ландшафту, издревле был здесь и до сих пор находится узел трёх путей, связывающих город со Св. Софией: один шёл по Ипподрому и, повернув влево, над берегом Мраморного города, достигал Семибашенного замка (в древности via triиmphalis); другой, рядом портиков, лежал к колонне Константина и далее к церкви Апостолов, внутрь города; третий – по которому мы пришли – сейчас перерезан базаром, а прежде огибал город со стороны Золотого Рога. В узле этих расходящихся путей обширная площадь, занятая теперь Св. Софиею, зданием бывшего турецкого парламента и первыми дворами Сераля, всегда была и осталась правительственным центром города. Св. София, построенная Константином, была и осталась соборной церковью Царьграда и главной мечетью Стамбула. С ней тесно связано начало религиозной жизни Константинополя. На площади, до сих пор отделяющей двор Св. Софии от Ипподрома, разгоралась трагическая история св. Иоанна Златоустого, завершившаяся пожаром церкви. Построенная Юстинианом церковь много раз менялась, перестраивалась и возобновлялась; громадные контрфорсы² понадобились, чтобы поддержать купол, и мало помалу тяжелые, массивные стены, башни и пилястры облегли кругом всю внешность; исчезли, напротив, многочисленные пределы, хоры и служебные здания. Но в силу гениальности произведения, церковь сохранила целостный первоначальный характер. Запущенное состояние, в котором она теперь находится, способствует, правда, разрушению отдельных частей, и надо ожидать, что скоро обозначится опасность и необходимость новой реставрации (первая была лишь в 1847 году), но эта запущенность ещё более усиливает впечатление могучей древности.

В Св. Софию христиане входили длинным и грязным коридором, по которому прежде впускали солдат; дойдя до дверей нартекса и сменив сапоги на бабуши, всякий остановится невольно на пороге громадного нартекса, своды которого покрыты мозаичными орнаментами, а стены облицованы драгоценными мраморами. Ненастоящий восторг охватит посетителя, когда он войдёт внутрь храма. Эта колоссальная ширь, эти глубокие, уходящие вдаль перспективы, отовсюду ясные и всюду вас окружающие, богатство света и теней, и при этом ровный, отовсюду льющийся свет, наконец действующие на зрителя тёплые тона верхнего храма на голубоватом фоне света, и наоборот, серо-голубые тона мраморов по низу на тёплом фоне мозаичных орнаментов, покрывающих своды нижнего хора, – вот что действует на вас прежде всего. Но затем, когда вы постепенно уверитесь своими глазами, что где бы вы не стали, вы всегда охватываете как бы половину храма и целую треть купола, и когда вы повторите сами себе, что все эти чудеса перспективы и воздушной постройки – столько же результат математического расчёта, сколько художественного воображения, то ваше восхищение переходит в глубокое внутреннее удовлетворение, которое испытываешь только перед совершенным художественным произведением. Было бы напрасно даже сравнивать Св. Софию с другими знаменитыми храмами: иные из них, быть может, и более нравятся, как, например, Св. Пётр³ – своею щеголеватостью, кёльнский или другой готический собор – грандиозностью, напряжённой высотой узких нефов; но ни один из них ни даёт того цельного впечатления, какое производит Св. София. И если бы требовалось с чем сравнить, то лишь среди памятников античного мира, вроде Колизея, можно было бы выбрать для сравнения. Св. София столько же обязана своим бытиём миру и искусству античному, которого преемником была древняя Византия, сколько и новому, христианскому. Вот тому ближайшее доказательство: в той же самой Св. Софии, с правой южной стороны её внутреннего нартекса, есть его продолжение: оно одинаковой с ним высоты, но сужено и кажется на первый взгляд выше; оно относится и по украшающим его сетчатым мозаичным орнаментам уже к IX–X векам, когда вся архитектура Византии щеголяла подвешенными на больших цилиндрах куполами и приподнятыми коробовыми сводами, отчасти ради эффекта, а более – по неумению строить древние широкие своды.

Стоя под величественными сводами Св. Софии, трудно отвлечься от рассуждений об её архитектуре, стиле и позабыть её чудную технику. Математически точно распределена тяжесть от купола по всей системе арок, перенесена на устои, а с них вновь через арки на другие устои и т.д. ; каждый кирпич был взвешен здесь, каждая плита пола помечена; здание не. Одет быть повторено в том же виде: для того потребовалось бы воссоздать все условия древнего искусства и ремесла, их тесное слияние. Но обо всём этом лучше прочесть в сочинениях Летабея-Свайсона, Шуази, и притом дома. Здесь же, на месте, следует вспомнить, что Св. София не есть только произведение искусства, но памятник древности, – следовательно, памятник восточного, православного христианства и религиозной жизни его в одну из самых замечательных эпох.

Тем более можно советовать русскому туристу заинтересоваться Св. Софией с этой стороны, что едва ли не лучшее, точнейшее и наиболее живое её описание оставлено нашими же паломниками: Антонием, епископом новгородским, Стефаном Новгородцем (1350 г.) и многими другими. С их рассказами в руках обходишь последовательно одну часть за другой, припоминаю былое величие памятника и ту жизнь, которая билась здесь ежедневно. Миновали века схоластической доктрины и призрачной Римской империи на Востоке, и после тяжёлой переходной эпохи иконоборцев победа осталась на стороне православия и монашества. Византийская столица жила как бы прежним парадом, но он получил иной, глубокий смысл – в задаче культивирования нахлынувшего в самую столицу варварства и обступивших её полудиких народов.

Св. София. Внутренний вид

Именно в эпоху Македонской династии, так блистательно выполнявшей эту важнейшую в истории миссию, сложился и этот внешний блеск византийского двора, с многосложным обрядовым его этикетом, – появились и эти ослепительные для варвара мозаики и эмали, и чудесные автоматы, окружавшие императора в торжественных церемониях. Из римской столицы Византия стала азиатской, но зато она именно теперь получила всё от Востока, отныне ставшего недоступным для Западной Европы. Вместе с обширную торговлею, наряду со всемирным посредничеством, процвели и туземные производства – «хитрости Царьграда». При македонских же императорах украсилась колоссальными мозаиками и Св. София, и именно в это время некогда церемониальный храм стал складом драгоценных святынь Востока. Как много, однако, делалось здесь и для обычной спекуляции! Паломники единогласно рассказывают, что даже один из засовов входной царской двери Св. Софии почитался чудотворным: укушенные змеёю или отравленные, взяв его в рот, исцелялись и не могли вынуть его изо рта, «донде же вся злоба изыдет слинами изо уст». Показывали в Св. Софии и трубу взятия Иерихона Иисусом Навином, и серебрянные подобия скрижалей Моисеева закона и пр. Но также в церкви этой, всегда доступной для входа всем паломникам до и после латинского разорения, были сосредоточены важнейшие святыни православного Востока. Именно благодаря этой известности и этому обилию, Св. София была разграблена прежде и более других церквей Византии; награбленная добыча обогатила Рим, монастыри Франции и Германии, Швеции и Норвегии: и золотые дароносицы, и короны императоров, и чудотворные иконы были унесены во множестве. Русские паломники видели здесь до разорения «блюдо велико злато служебное Ольги Русской, когда взяла дань, ходивши до Царьграду, во блюде же камень драгоценный и на нём изображён Христос, и от того Христа емлют печати люди на всё добро»… целый ряд пределов и пристроек, особых усыпальниц святых, большая крещальня, разного рода службы окружали церковь. Многие изображения, особенно происходившие из глубокой древности, дали повод к легендам. Так, мозаический колоссальная фигура архангела в алтаре дала повод к сказанию о том, как архангел стал на вечной страже у Св. Софии. Раз, будто бы, при постройке храма, все рабочие и мастера («хытрецы») отлучились обедать, оставив юношу сторожить инструменты; и вот явился ему некто в виде евнуха и торопил его вернуть рабочих – я-де останусь здесь, пока не придёшь назад. Но царь Юстиниан, в мудрости своей, решил и не возвращать юношу, дабы тот остался вечно стражем, и нарёк церковь во имя Св. Софии – Премудрости Божьей, явившейся в образе архангела. Из этой легенды получается важная иконографическая данность, что выражение «Премудрость Божья» – изображалась в виде трёх ангелов, т.е. Троицы, и именно одного-то из них и представляет архангел в абсид.

Идя посолон от алтаря, по боковому нефу, видишь последовательно разные священные древние места. За отгороженным тюрбе⁴ укромный ход ведёт в библиотеку; на хорах с этой стороны – заложенная таинственная дверь, в которую, по преданию, укрылся на веки, в день падения столицы, священник с Дарами; за стеной в окне виднеется баптистерий Константина – ныне тюрбе двух султанских принцев; его оштукатуренные стены хранят, вероятно, ещё древнейшие мозаики.

Контуры мозаики выступают во многих местах и в храме – то под раскрашенной известкой, то темнеют сквозь полотно: видна фигура в апсиде; видны ясно образы Спаса и павшего к подножию его трона императора над главным входом. Посещение Св. Софии заменяло собой для паломника целый курс церковной истории: здесь сосредотачивались «память» и памятники всего Востока.

Рис. 4. Платан янычар

И как характерна, сравнительно с этой былой жизнью, мертвенная пустынность храма в руках мусульман, особенно если вы взойдёте наверх, в палаты гинекея! Изредка проходят здесь туристы, чаще англичане, русские и славяне; проводники быстро мелькают между ними, на ходу показывая полустёртые мусульманами кресты на мраморных перилах, могилу Энрико Дандоло и пр. Гулко отозвутся шаги в этих пустынных, запылённых залах, и вновь замолкнет всё кругом, – только на карнизах и оконных переплётах воркуют голуби. Взглянешь из-за перил вниз, в необъятную залу, – и там та же пустыня. Её подобие усиливается ещё тем, что весь пол устлан светложёлтыми циновками – точно песчаным пологом; среди этой пустыни постлан коврик, и на нём уселась группа молельщиков, образуя полукольцо около имама: уже начались приготовления к Рамадану, и учёный имам, то наклоняясь к корану, то перекинувшись от него назад и запрокинув голову, с закрытыми глазами, возглашает изречения; по временам гортанные звуки как-то клокочут в его горле. В алтаре – другой коврик: на нём поникли головам несколько женщин и вот уже с добрый час остаются в этом положении. По мечети бродит седой дервиш, неустанно бормоча молитвы.

И вокруг церкви всё тихо и уныло; маленькие домики или полуразрушенные бараки лепятся около колоссальных контрфорсов; всюду крапива и лопухи разрослись на свободе, только с юга, со стороны главной площади, где помещены великолепные тюрбе, немного оживлённее. Обогните угол церкви и, миновав чудный фонтан Ахмета, войдите в ворота Баб-эль-Гумаюн. Налево – строгая масса ныне доступной церкви Ирины, превращённой в арсенал; эта церковь, времён Юстиниана, скрывает внутри много любопытного. Пройдите по старинным садам Сераля с чудными видами на Павильон Чинили, где был Музей, Багдадский павильон и другие здания Сераля, вплоть до Феодосиевой колонны, – и вы свободно можете не встретить ни души. Вокруг, между тем, чудные волшебные виды: грязную Галату лёгкий дождь закрыл сизо-голубым туманом, а Скутари и Кадикей сквозь лиловую дымку светят желто-красными полосами. Не требуется особой эрудиции, чтобы в стенах, окаймляющих Сераль, угадать остатки и подобие стен древнего Акрополя; в этом ряду террас, ныне покрытыми лишь столетними кипарисами и липами, увидишь следы общественных зданий, его окружавших. Было бы, однако, по меньшей мере бесполезно и самому закоренелому любителю искать здесь чего-либо, что бы дало ему живое представление о древней Византии: здесь потребуются большие раскопки, прежде чем можно будет сказать что-либо определённое по вопросам топографии.

Pис. 5. Колонна Феодосия Великого

В первом дворе старого Сераля, в здании, носящем название Чинили-Киоск (Павильон Чинили), в память о фаянсах, некогда его украсивших, с 1889 года устроен Оттоманский Музей – богатый, ныне перенесённый в новое здание склад всевозможных памятников древности, сюда со всех концов Турции свезённых. Коллекция Музея включает в себя едва ли не все эпохи древности от Египта, Ассирии, Пальмиры, Геттитов, Сирии, Кипра, греко-римского мира, древнехристианского и византийского до Турции включительно. Всё это либо просто взято из развалин Константинополя, Солуни, из Фракии, Египта и Триполи, или отобрано у археологов, производивших раскопки в Малой Азии, и пр., и пр. в силу нового закона, объявленного ради наполнения Музея: амвон Салоник и рельеф Пергамского алтаря, колоссальный Оес и рельеф из Асса, терракоты и обломки статуй, столы и надписи. Ничего цельного, кроме мелких вещей, и большинство вещей – в виде кусков и фрагментов. Но Музей обогащен особенно рядом знаменитых саркофагов, извлеченных из подземного некрополя Сидона и украшенных самыми изящными рельефами, которые только известны от греческого искусства времени преемников Александра Македонского. На одном из саркофагов рельеф представляет фриз из 18 прекрасных фигур плакальщиц, в самых разнообразных позах, выражающих горе и скорбь. Несказанно изящный саркофаг, сохранивший даже тонкую и нежную роспись красками по мрамору в своих рельефах, представляет битву Александра с персами и царскую охоту.

Иное дело – сторона на юго-запад от Св. Софии. Миновав за площадью квартал безопасных бараков, в которых располагались кофейни и съестные лавки, где прежде стояли пышные портики, окружавшие форум Августон, и церковь, и термы – вступаешь на площадь Ат-Мейдан, бывший Ипподром. Глазам не верилось, что некогда эта пыльная площадь, обставленная справа безобразными бараками, а слева каменной решеткой мечети Ахмеде⁵, представляет собой важнейший памятник пышного Царьграда. В жаркий день, при ветре, прогулка по этой пустыне для осмотра её руин представляла подвиг: несколько телег и ослов да группы голодных собак – вот всё, что вы видели на ней живого. Уже в самом конце этой бесконечной площади, там, где ранее помещались в безобразных сараях музей янычар и госпиталь, а прежде находилось полукружие Ипподрома, стояла убогая походная кофейня. Почва площади состоит из битого кирпича и камней, и как она выросла со времён Юстиниана, можно судить по памятникам, ушедшим на добрых две сажени в землю. Первый из этих памятников – гранитный обелиск с иероглифами, поставленный Феодосием в центр Ипподрома, деливший его на две продольные половины – ещё цел. От второго – знаменитой змеиной колонны, некогда украшавшей дельфийский храм и поддерживавшей там золотой треножник, – в память победы над персами, – теперь виден только безголовый обрубок; он стоит в яме, которую сделали, чтобы обнажить колонну до пьедестала; сверху, хотя и с трудом, можно разобрать имена греческих городов и племен, участвовавших в национальной борьбе⁶. Ещё безобразнее третий памятник – пирамидальная колонна Константина Порфирородного, некогда обшитая в варварском вкусе бронзой, оборванная латинянами и странным образом существующая доселе. Вся остальная обстановка Ипподрома, с мраморными сидениями, исчезла давно, и на всей площади имеется только в самом углу одиноко стоящий византийский саркофаг, теперь служащий бассейном. Но если когда-либо возможны будут в мусульманских столицах раскопки, они, вероятно, начнутся здесь, и тогда обнажится многое – и хорошее, и дурное. Пока же цирк, со всею её многосложную историей, представлен лишь барельефами на пьедестал обелиска и, должно сказать правду, представлен так, как заслуживал: грубая варварская имитация античного барельефа так отлично напоминает нам дикие нравы, проявлявшиеся в этом цирке.

Лучше покинем это место позора древней Византии, где мучили пленных, рвали внутренности у павших императоров, где дикие битвы партий устилали землю и загружали рвы десятками тысяч трупов, где совершилось кровавое избиение янычар, – и пройдём дальше.

Вид на храм Св. Ирины и старый Сераль

Храм Св. Ирины

Pис. 6. Мраморная купель во дворе Оттоманского музея

Pиc. 7. Площадь Ипподрома

Саркофаг «Александра Великого» в Оттоманском музее

Подножие Феодосийского обелиска на Ипподроме

Сбоку госпиталя, имеющего вид руины и поместившегося над развалинами большой цистерны, по глухим переулкам, где всё носит следы постоянных пожаров, – направляясь по солнцу вы выйдете скоро на край холма. Нет нужды и нельзя указать точно, куда идти: в направлении улиц здесь замечается уже тот хаос, который царит в Стамбуле, и все планы передают его условно – с каждым годом оно меняется. Но тут везде выйдешь, куда следует: ведёт, так сказать, природа местности. Слева находится грандиозная руина цистерны, поднявшейся здесь аркадами; над обрывом справа – мечеть Мехмеда-паши и улицу, уходящую вдаль по склону понизившегося холма, над берегом. Перед вами обрыв к морю, беспорядочно застроенный, и тонущие в голубом контуры Принцевых островов на сверкающей поверхности Мраморного моря. Вся эта местность называлась в древность Букалеон (от латинского bucca leonis) и также назывался построенный здесь дворец с гаванью и пристанью, которую думают видеть в нынешней Катерга-Лимани – обширной низине у берега. От самого дворца уцелели лишь аркады около стен, и, судя по ним, это был скорее укрепленный замок, чем дворец в собственном смысле. Громадный дворец исчез, разрушены и всевозможные портики здесь тянувшиеся и украшавшие Константинополь с моря.

Не найдёшь и места многих церквей и той церкви Св. Георгия, где «святый, поп Русин, лежит в теле, велик человек: той бо Леонтей трижды в Иерусалим пеший ходил», – как о том свидетельствует Антоний: место, вероятно, занятое этими жалкими мечетями, которые видишь вокруг, или даже банями. Но войдём в калитку стоящей справа мечети Магомета-паши. -послушник из также расположенной в одной из дворов мечети, поведет вас по каким-то лестницам и переходам, с одной террасы на другую, из одного кладбища в другое, и когда, наконец, дойдёшь до самой мечети, то наглядно убедишься, что видел место древнего и обширного византийского монастыря. По всем свидетельствам писателей, именно здесь располагалась церковь Вознесения Господнего и Св. Анастасии: «прежде святой Софии та церковь поставлена». План теперешней мечети, при лёгких усилиях реставрации, мог бы дать ясное понятие о монастырях Константинополя. Из главного двора ведут несколько ходов на окрестные улицы; всюду следы монолитов, и всё устройство, должно быть, повторяет древние планы церквей гроба Господня в Иерусалиме. Отсюда же латинянами вывезен был и крест Св. Елены. По глухим кварталам, между огородов, спускаемся вниз, изредка останавливаясь перед фонтанами, руиной древней церкви, и достигаем известной по своему архитектурному изяществу «Малой Св. Софии» (Кучук-Ая София), древней церкви свв. Сергия и Вакха. Переступив порог жалкого мусульманского портика, вы входите в нартекс и невольно залюбуетесь элегантной внутренностью. Овальный план, вписанный в четырехугольник, подобен Св. Софии, но имеет вид восьмиугольника; две его стороны соответствуют входу и алтарю, по остальным же шести столько же пар колонн поддерживают широкий антаблемент нижнего и арки верхнего этажа, несущая купол. Антаблемент ещё в тяжелом римском вкусе (церковь построена Юстинианом в честь двух святых, особенно чтившихся в Иллирии, быть может, даже ранее Софии) и украшен хвалебной надписью. Но замечательная пропорциональность арок, красота колонн из пестрых мраморов, тонкая резьба на капителях и карнизах, покрывающая их как бы ажурную сеткой ползучих и вьющихся растений, общая гармония изящного и легкого здания делают его образцом и для современный храмовой архитектуры. Церковь была дворцовой и верхние хоры её или гинекей, замечательные своей обширностью: в западной части их имелось некогда громадное полукруглое окно, теперь заложенное, – образец окна в церкви Св. Марка в Венеции; противоположная сторона, т.е. восточная, занята одной большой нишей алтари, но хоры генекея выходят внутрь алтаря чем-то вроде балкона. Здесь за решетками присутствовала императрица на богослужении, а на хорах располагалась её многочисленная свита. Вообще же и церковь, и монастырь при ней играли особенную роль в византийской истории: по-видимому, игуменами последнего были всегда лица, угодные двору. Так, одно время игуменом был пресловутый Ианнис, как называли икинозащитники этого угодника Льва Армянина, не желая называть его Иоанном, а после него Мефодий, известный восстановитель иконопочитания.

Pиc. 8. Храм свв. Сергия и Вакха. Внутренний вид

Возле самых стен «Малой Софии» проведена теперь железная дорога, идущая от мыса Сераля в Сан-Стефано и Болгарию, главным же образом служащая для сообщений всего прибрежного Стамбула с Галатой и Перою; при её прокладке, многое было открыто и ещё более того разрушено остатков старины. По ней можно проехать до Семибашенного замка и на ходу поезда бросить взгляд на разнообразные его кварталы, отметить себе некоторые древние церкви, расположенные над бывшим портом Феодосия – ныне Вланга-Бостани или Влашский баштан, над Эмилиановыми воротами, над армянским кварталом Псаматиею и пр. Но также интересно проехать в лодке вдоль берега. Любуясь видами приморских стен и перспективой поднимавшегося перед вами города, вы заметите и самые памятники древности. Там, на суше, и стены и разбросанные на побережье обломки плит, капители, – все это казалось каким-то мусором, неприглядными руинами. С лодки, напротив, из этого хаоса выделяется уже оригинальная картина; и если вы немного отдалитесь от берега, то картина вырастает в ясно говорящий вам образ древности. Вот калитка, ведшая когда-то в покинутый монастырь; она обставлена колоннами, а сбоку её виднеется руина из кусков разных капителей и сверкающих на солнце жёлто-мраморных плит. Стена встаёт над самым морем, и чем дальше, тем грандиознее, тем суровее подымаются одна за другою башни. Одна из них, видимо, перестраивалась в смутные времена империи: весь низ её составлен составлен из мраморных колонн, а в середине видны заложенные фризы от древнейших церквей. Над стенами домики, неизменно окрашенные в грубо-красный цвет; дальше, перед самыми стенами, выдвинулись свайные постройки живущих здесь рыбаков. Какая тема для живописца! Уходящая в воду башня Василия Македонянина, сооружённая им после того, как она была разрушена бурею, ещё противится сил прибоя, хлещущего неустанно в её стены. На мысе Кум-Капу, где был прежде порт Св. Софии и где до сих пор видны руины, прибой так силён, что лодке приходится держаться дальше от берега. Отплыв в море, яснее видишь море за стенами. Иные постройки греческого квартала Кондос-Кале взлетают на самые стены, – как будто вольное применение древнего закона, изданного для столицы ещё императором Зеноном и гласящего: «никто не должен мешать соседу пользоваться из его дома видом на море» и пр. Проезжая мимо стен, вы видите за одной башней пять аркад, наполовину заложенных, – очевидно, в последние времена Византии, а между ними – три больших древних устоя из мрамора; перед ними ряд мраморных консолей, ещё выдвигающихся наружу, уцелевших от разрушенного балкона. Сбоку большая трасса из мраморных плит, закрытая от города стеной и открытая на море, вся застроена убогими домишками. Руины ли это дворца Юстиниана, или постройки позднейшей эпохи, – всё же этот живописный остаток даёт нам понятие о той любви к морю, которая отличает собою утончённые вкусы античного мира, переданные новому не ранее ренессанса.

Миновав низменность Вланга-Бостани, древнего порта Елевериева или Феодосии, и держась по-прежнему берега, видишь уже только высокие тёмные стены и лишь в двух-трёх местах ворота: они ведут в разные части громадного армянского квартала, выросшего здесь в последнюю эпоху империи. Пробившиеся на мгновение в ворота, из хаоса закоулков, лучи солнца осветят лодку и за воротами живописную, причудливую улицу с открытыми лавчонками и балконами, а также полосу земли около стен, обнаружив при этом мусор, накопившийся за тысячи лет. Идёшь в этой сизой полутьме, по совершенно гладкому морю, и любуешься играющими в нём разнообразными отражениями стен. Но вот стена уже вся обрушилась, и на её месте расположился целый клан рыбаков. На самом солнцепёке – большая открытая кофейня, битком набитая константинопольскими ланцаронами. Затем, опять стены и ворота, носившие в древности имя Гипсомайи, откуда и произошло название этого квартала – Псамайа. Поднявшийся вверх, по шумным на этот раз закоулкам, мимо всевозможных лавок и иногда ещё более шумных школ, мимо народных кофеен и мелочных выставок тут же, под вашими ногами, – мы пересекаем железную дорогу, попадаем опять в мусульманские кварталы, глухие и пустые, и вновь в шумный квартал христианский. Только этим, ведь, и разнятся здесь кварталы, да разве тем ещё, что в мусульманском больше огородов, садиков и цветов на окнах, а в христианском ничего этого нет и, вместо растений, сидят у окон сами армянки с цветами в волосах, вовсе уж не похожие на цветок. Чем выше поднимаемся, тем более усиливается пустынность улиц, тем более затихает жизнь.

Мы останавливаемся перед маленьким портиком, выдвинувшимся вперёд из глухой стены, которую легко принять за огородный забор. Но около этого портика чудная византийская капитель, а немного подальше, у фонтана, другая, ещё лучше и лучшего времени, едва ли не IV–V столетия.

Pис. 9. Архитрав портика базилики Студийского монастыря

Войдём и насладимся одной из живописнейших картин Константинополя. Перед нами небольшой дворик, частично на солнце, частично – погружённый в полумрак; столетние деревья перемешаны здесь с причудливой игрой фонтана и с решётками, по которым раскинулись лозы винограда; из-под них виднеются, на тёмном фоне базилики, кусты роз, олеандров, редеющих на солнце; кругом – древние стены, обросшие плющом, или террасы и портики маленьких домиков, укрывшихся под эти стены. Мы в мечети Эмир-Ахор-джами, т.е. начальника султанских конюшен, как называется теперь церковь знаменитого Студийского монастыря, основанного и построенного между 447 и 463 годами патрицием и префектом Студием, обновлённого затем в 1293 и перестроенного в 1328 году. Из всех святынь Царьграда это была, несомненно, если не самая замечательная, то наиболее популярная. Посвящённая Иоанну Предтече, обитель рано выступила на историческое поприще, затмила строгостью своего устава обители так называемых Акоймитов, славившихся строгостью устава и трудами своих многочисленных подвижников, и выдвинулась в истории народной жизни Византии на одно из первых мест. Уже при Анастасии монастырь этот отказался принять к себе игумена, рукоположенного патриархом, вера которого казалась монахам не совсем чистой, – и настоял на своём. Когда православие было в силе – монастырь богател и первенствовал. Если появлялся в греческой церкви раскол, – монахи разгонялись, место пустело, становилось местом позора: сюда стаскивали и здесь сжигались трупы игуменов, монахов и монахинь. Монастырь был сначала за стенами города, но, когда возникли стены, идущие от Семибашенного замка, вошёл в состав города. Самостоятельность монастыря и его учёных игуменов подвергалась особенно жестокому испытанию в эпоху иконоборцев: его игумены отреклись от общения с патриархом Тарасием, дозволившему Константину Копрониму двоеженство, и потом от патриарха Никифора, назначенного императором Никифором из своих секретарей. Наконец, знаменитому игумену Феодору Студиту с его товарищами принадлежал главнейший подвиг мученической борьбы с императором Львом Армянином. Императоры Македонской династии чтили монастырь; из его игуменов один возведён в патриарший сан; сюда укрылись в минуты крайности Михаил IV и Константин, где и постриглись в монахи. Монастырь имел от 700 до 1000 иноков. «Из того бо монастыря, – говорит наш паломник (около 1350 года) Стефан Новгородец, – в Русь посылали много книг: уставов, триоди и иные книги».

Фасад нынешней мечети, действительно, указывает на былое величие монастыря: помост из громадных мраморных плит ведёт к древнехристианскому портику преддверия; среди роскошных антов, или пилястров, четыре колонны из белого мрамора, с великолепными античными капителями, поддерживают широкий мраморный антаблемент, богато изукрашенный резьбою, овами, жемчужными багетами и тонкой профилевкой; в средине орнаментика из тонкого лиственного пояса своим изысканным ажурным типом напоминает начала византийского орнамента. Войдя внутрь, вы поражаетесь обширностью церкви, имеющей тип базилики, по ширине своей не уступающей многим церквям этого рода в Риме и Равенне. « И церковь та велика вельми, и высоко палатою сведена; икона (иконы ?) в ней, аки солнце, сияет, вельми украшена златом, много дивитися, аки жемчугом изсажена (мозаика?), и писцу тако не мочно вписати». Так говорит тот же Стефан. Ещё уцелел почти весь нижний ряд колонн из verde antico, но верхний ряд колонн весь заменен тонкими деревянными столбиками. Церковь донельзя изуродована пожарами и мусульманскою перестройкою, но ещё сохранился её мозаичный пол, и на правой стороне видна разрушенная гробница. Обойдя церковь снаружи, везде на стенах различаете или заштукатуренные надписи, или мраморные карнизы с крестами, а кругом, среди огорода и садов, – полузакрытые растительностью руины, стены и всюду куски мрамора. Вы подходите к одной из руин и, заглянув в полуразрушенную аркаду, открываете глубокую цистерну монастыря.

Pиc. 10. Рельеф на Студийском монастыре в Оттоманском музее

Вход в неё гораздо дальше – около домика её владельца или фабриканта шёлковой фабрики. Идти внутрь надо по спуску, устроенному здесь по развалинам стен, в глубокой тьме. Но, очутившись на дне или на полу цистерны, чувствуешь себя вознаграждённым и за труд и за пронизывающую сырость. Величавые колонны подымаются рядами в полумрак; если бы не сырость, можно было бы долго наслаждаться их видом и оригинальной картиной работников, мотающих шелк. Цистерна не так громадна, как знаменитая Филоксенова цистерна или цистерна с 1001 колонной близ Св. Софии, но всё же в своем роде импонирует на зрителей массивностью сооружения.

Рис. 11. Рельеф из Студийского монастыря в Оттоманском музее

Но куда же девались, спрашиваешь себя невольно, все здания обширного монастыря? «И было это прекрасное место, – говорит биограф Св. Феодора о Студийской обители, – подобно тогда цветущему саду, где воспитывались растения разумные, несущие плоды всякого познания; и питомцы этого вертограда изучали и словесные науки, занимались грамматикою, философией и научением отеческих мыслей». Из них выходили умные писцы и певцы, авторы песнопений, стихотворцы и отличные чтецы. Равно, занимались они и почти всеми ремёслами; были свои в монастыре ткачи и портные, сапожники и палаточники, художники и архитекторы, рабочие, сплетавшие корзины, и мастера в разных художественных производствах, литейщики и железники. Многочисленные ямбы Феодора Студита, – который если и грешил, то виршами, написанные им к эконому, канонарху, таксиарху, келларию, инспекторам, повару, портным, сапожникам и пр. и пр., – сами по себе очень скучны, но говорят о богатстве учреждения. Где же следы всех церквей, обступивших кругом их главу – монастырь Студийский – и тянувшихся до самых стен?

Рис. 13. Рельеф из Студийского монастыря в Оттоманском музее

Русский Археологический Институт в Константинополе произвел в Имрахор любопытные раскопки в 1909 году: их результатом были, помимо обследования самого храма и развалин монастыря, три замечательные рельефные плиты древнехристианской эпохи (рис. 10, 11 и 12). Плиты были найдены на позднейшем, открытом в подполье храма, склепе для хранения костей братии, и служили для поперечного перекрытия склепа, при чем изваянные на них рельефы были обернуты вниз и сравнительно хорошо сохранились, хотя самые плиты исполнены из белого известняка. Одна из этих плит представляет Спасителя на троне, с раскрытым Евангелием в левой руке, среди предстоящих Ему верховных апостолов Петра и Павла (последнего недостаёт). Сбоку от группы стоит дерево, наподобие кипариса, но с листвою из купы аканоов; за деревом завеса, указывающая на отсутствующую колоннаду портика или палат. Если бы на Евангелие читалось какое-либо изречение Спасителя или место Евангелия, представленная тема могла бы быть определена яснее, как например «вручение закона», но из-за недостатка такого указания она должна быть отнесена к роду схематических сокращений древнехристианской темы представления Спасителя с апостолами; вряд ли возможно переносить самую тему в разряд изображений «Славы Господней», «Величия Господа», и т.п. и объяснять древо «райским», тогда как оно заступает место обычной палестинской пальмы, и завесу считать символическим образом небесного Рая. Особо любопытен юный безбородый лик Спасителя, обрамлённый длинными волосами, с рядом завитков по краю, и остроконечные, восточные башмаки (ср. пиксиду в Градо, VI века, на изображении Богоматери). Правая рука Спасителя, как бы выдвигаемая из-за пазухи гиматия, отвечает более ораторскому движению и перенесена в рельеф из образа Спасителя, стоя произносящего слово, но она особым оборотом как бы прижимается к груди и потому не отвечает теме «вручения закона», но иному слову. Чрезвычайно характерен и своеобразен плоский рельеф изображения, с мелочными, омертвелыми складками: похожи на своего рода насечку. Орнаментика дополняет эти характерные черты, указывая на сирийский оригинал, особенно в толстых побегах лозы, тяжёлых фигурах голубей, массивных аканеах. Второй рельеф представляет «Вход в Иерусалим», тоже лишившийся правой стороны городских ворот, от которых сохранилась боковая башня, и третий – группу апостолов, безбородых, присутствующих стоя при каком-либо чуде Спасителя. Все три плиты принадлежали, вероятно, древнехристианскому саркофагу (на что указывает акротирий третьего рельефа) и по своему стилю должны были быть исполнены не позже конца VI века для надгробия в окрестностях Студийского монастыря.

Но если пропала вся жизнь этого чудного уголка, то опустел и кажется руиной также и сам Семибашенный замок: посетитель ничего не вынесет из зрелища его громадного внутреннего двора, где под горами мусора скрыты памятники греческого Киклобиона, а в западной стене ещё можно видеть тройные триумфальные ворота, фланкированные мраморными богинями и известными под знаменитым именем «Золотых ворот», хотя и доселе недоказанным. Внешние ворота заложены наглухо, и по деревянным доскам их забора намалёваны воинственные эмблемы; но и доселе видны ещё по бокам колонны с прекрасными капителями. В 1798 году известный путешественник по Востоку Пукевилль делил здесь скучное заключение с французским консулом, посаженный в Семибашенный замок по случаю успехов Франции в Египте, и описал «Золотые ворота» со всею их обстановкою. И тогда уже какой-то ага, начальник замка, устроил в середине памятника цистерну, а на верху башни – кофейню. С тех пор место глохло более и более, не оживленное, как прежде, толпою заключённых и ежедневными казнями; но подозрительные турки, веря преданию, что чрез эти ворота войдёт будущий восстановитель христианской империи, наглухо заделали снаружи и закрыли полою стеною самые ворота изнутри.

Но какой чудный вид представляется на эти Золотые ворота и сухопутные стены Константинополя, если, пройдя под аркою железной дороги, выйдешь из города и, взобравшись на руину оград, окаймлявших глубокие рвы перед стеной, оглянешь разом и стены и окрестности города, – эти уходящие вдаль долины, разбегающиеся холмы, покрытые рощами кипарисов, и чудную кайму моря! При первом впечатлении – а оно сильнее и живее последующих – даже забываешь совсем о древности стен, о том, что Феодосий II в 413 году окончил их постройку, что перед этими стенами совершалась судьба Византии и окружавших её народов, что здесь разбивали свои станы крестоносцы, что стены эти – важнейший памятник Византии, – наслаждаешься только их величием, их строгою красотою удивительными перспективами уходящих вдаль гигантских башен. Всё – и практическая потребность в монументальных оградах города, и причудливая неровность места, и счастливый выбор пунктов, – всё содействует здесь, прежде всего, художественному эффекту. И если бы эту эффектность византийского памятника требовалось объяснить себе, то сравнение этих стен с Колизеем показало бы, что и здесь имеем дело с произведением ещё античного духа и греко-римского искусства. Эти стены столько же делали столицу Римской империи неприступною, сколько и поражали взоры варваров. Ничего подобного этим стенам не найдём ни в Италии, ни в самом Риме, – и разве только колоссальные пилоны египетских храмов, тоже рассчитанные на декоративный эффект, могут с ними равняться. Более 60 метров в ширину занимает эта ограда, кроме широкого шоссе, проложенного и так отлично сохранившееся, что оно и доселе служит местом обычных воскресных прогулок для жителей предместья. Глубокий ров, наполнявшийся некогда водою, окаймлён двумя крылами – каменною кладкою; за ним, после широкой полосы земли, наружная стена с башнями; за нею вновь междустенное пространство или перивол и вторая, более высокая стена с башнями, более массивными, снабженная некогда изнутри города каменными лестницами. Самое любопытное в этой конструкции – это замечательный, умный, тонкий расчет в создании всякого рода препятствий для осаждающих. Мы не знаем, где именно проходили первые стены Константинополя, построенные Константином и разрушенные землетрясением: их пояс был уже и обходил, по-видимому, лишь две трети позднейшего города. Энергичным усилиям одного префекта столица была обязана этою громадною бронею: землетрясения валили эти стены, их разбивали варвары, но они оставались неприступны. В них издревле был только один слабый пункт – в северо-западном углу, где стена поворачивала направо, вниз, к Золотому Рогу. Воитель Востока Ираклий, покидая часто столицу, обложенную варварами, вывел от этого угла новую стену, обведя её кругом Влахернского предместья; другой воин – император Лев Армянин выставил впереди этой ограды новую на сто метров, и казалось – больше ничего придумать было нельзя для укрепления столицы. Но слабый пункт оставался, потому что его делали таким условия местности. Через него проник, – правда, не без измены, – Юстиниан Ринотмет (урезанный), и через него прошли после в город отряды Магомета II. Так много значит выбор места для крепости самой ограды. Войдём в первые ворота, по правую сторону Семибашенного замка. По обе стороны моста на арках, к ним ведущего, разместились здесь, в тени густых дерев, две кофейни; войдя в ворота, нам надо повернуть по улице, проложенной между холмов, и лезть в гору. Если и теперь здесь так тесно, что с трудом проходит стадо овец и домики лепятся один над другим, то каково было ворвавшемуся отряду во время процветания города! Части города ближайшие к стенам включали в себя лагеря и казармы; войска, бившиеся на стенах, отстаивали прежде всего своё имущество, своих жён и детей.

Как красивы стены и башни, если идёшь после полудня от Семибашенных ворот вверх, на север, имея стену по правой стороне! Ярко освещена южная сторона четырёхугольных башен; они отбрасывают от себя глубокую тень на соседнюю стену. Местами тёсанные на диво блоки блестят золотистым отблеском или приняли глубокие ван-диковские тона. Башня треснула сверху донизу, быть может, во время землетрясений V века; излучистая линия трещины, с течением веков, расширилась, но башня стоит крепко. Местами стены поросли богатой растительностью, и в мусоре руин растут громадные деревья, охватившие тёмною листвою и башню, и стены, и крылья рва, в котором разведены огороды. Часть стен от Семибашенного замка до Селиврийских ворот отлично сохранилась: надписи называют башни Иоанна Палеолога, Константина Багрянородного, Мануила Вриенния. Кипарисовые рощи в левой стороне от дороги выросли над колоссальными кладбищами армян, греков и мусульман. Далее – ворота Селиврийские, с двумя изящными, даже в своём полуразрушенном виде башнями, из-за которых видны кипарисы и стройный минарет. За этими воротами, на четверть часа ходьбы, есть древняя церковь во имя Св. Андрея (мученика при императоре Константине Копрониме), теперь мечеть Ходжи-Мустафа-паша.

На углах улиц поставлены колонны, капители. Маленькая, но стройная церковь напоминает Московский Чудов монастырь; колонны из зелёного мрамора, с прелестными капителями. Во дворе резной киоск полускрывает одну из оригинальных древностей Стамбула: древний, совершенно иссохший ствол кипариса с висящую на нём железною цепью. Рассказывают, что прежде, в доброе старое время чудес, эта цепь выдавала суду должников, лживо отрицавших долг. Стоило привести должника под цепь – и если она поднималась, то значит он уплатил, а если опускалась, то остаётся должен. Легенда ничего не говорит о том, как поднималась цепь, оставаясь неподвижной. Очевидно, легенда эта основана на простом недоразумении мусульман, нашедших эту цепь на дереве и знавших лишь, что самая церковь находилась в местности, носившей в древности имя Кенролофа и образующей род хребта с двумя покатостями (к морскому берегу и внутрь, к долине речки – древнего Лика). Чрезвычайно трудная задача обойти все мечети и отыскать в них или самые памятники древности, или места древних церквей. Эта задача оказалась не по силам даже исследователям.

Городские стены. Ворота Мевлеви-Капу

Мечеть Кахрие-Джами. Мозаики наружного притвора. Рождество Христово

Прямой путь отсюда ведёт, кстати, к следующим воротам, Мевлане-Капу, – древние Меландийские ворота, названные так потому, что дорога через них вела в деревню этого имени. Башни ворот и стены кругом сильно пострадали во время осады турками. Дальше идешь к воротам Пушечным или Топ-Капу, находящиеся на расстоянии четверти часа ходьбы, и здесь память о знаменитой последней осаде ещё живее охватывает вас, – разрушение всё яснее говорит вам о падении Византии. Знаменитые ворота Топ-Капу названы так потому, что Магомет II громил их из громадной пушки, специально отлитой одним ренегатом, и известны тем, что около них, по свидетельству византийских хроникёров, пал, сражаясь впереди устоявшего до конца отряда, последний византийский император. Ворота представляют крайне разрушенный вид. Но это разрушение так свежо, как-будто оно случилось всего лишь несколько лет тому назад, а не четыре столетия; между тем, руины на север от ворот поросли уже громадными деревьями. Если смотреть на стены с внешней стороны, всюду видишь глубокие бреши, а местами стена совсем перерезана и сбита до основания.

Мы остановились у знаменитых исторических ворот Топ-Капу. Войдём внутрь этих ворот. Пыльная улица идёт там, совсем укрытая высокой стеною – вторым поясом, который отлично сохранился, хотя его башни до половины сбиты. Стоя в тени у стены, видишь в обе стороны чудную перспективу этой улицы, на несколько вёрст расходящейся по обе стороны вниз. Ворота Топ-Капу стоят на самом высоком пункте константинопольских стен и служили главной мишенью для орудий Магомета. В древности ворота именовались по церкви св. Романа, основанной, по преданию, ещё императрицей Еленой. От этой церкви и многих других, здесь бывших, нет и следов, но в новой греческой церкви св. Николая, у ворот, можно видеть множество остатков византийской и даже древнехристианской эпохи. Не любопытно ли, что окрест ворот доселе держится ещё население почти исключительно греко-армянское и, кроме греческой церкви, есть и армянская, тоже во имя св. Николая? И чем иным объяснить, кроме преданий, то, что христианское население – а в Стамбуле, следовательно, и торговое – продолжает жить здесь, отрезанное от центра своей деятельности? Правда. К воротам Топ-Капу шла раньше конно-железная дорога, но избави Бог было летом предпринимать по ней поездку через весь Стамбул! По узенькой, бесконечно длинной улице, обставленной жёлтыми, коричневыми и кроваво-красного цвета бараками, на двух чахлых лошадёнках тащилась эта конка от моста Галаты до ворот два часа, т.е. ровно столько, чтобы если и не свариться совсем от жары то, во всяком случае, окончательно потерять интерес к поездке по причине отчаянной духоты карет. Безотрадные виды кварталов прежних янычар нагонят на вас такую же скуку, как и полинялые лохмотья, выставленные под громким именем «Музея янычар» на Ипподроме. Зато, вылезя перед воротами из кареты и разглядев картину, расстилающуюся направо от вас, вы можете воочию убедиться, почему о Стамбуле можно и доселе говорить, как о становище большой орды. Обширные поёмные луга – чаир сходят вниз по реке; за нею подымаются бесконечные, но крайне жалкого вида, новые огороды. И всюду в окрестности, на несколько вёрст, грязные бараки и такие же палатки укрывают густое население цыган, выбравших самое грязное и болотистое место. Рои мальчишек и девочек, как насекомые, обсыпают вас со всех сторон, прося милостыни, когда вздумаешь взойти на стены, на полдороги между Топ-Капу и Адрианопольскими воротами. Стены здесь, с внешней стороны почти совсем сравнены с землею и имеют вид небольших мусорных холмов, идущих в линию. Вот, однако, и Адрианопольские ворота, важнейшие после «Золотых»: через них направлялись все сообщения со странами Балканского полуострова, движение торговое и стратегическое. Узкая, но мощёная дорога вела к ним от центра города, – так называемая «средняя» или главная улица, и шла к Адрианополю и далее к берегу Дуная. И теперь эти ворота оживлены более остальных: отряды навьюченных ослов и стада баранов, стеснившихся в проходе, живо напомнили нам Рим и ворота св. Севастьяна, выходящие на Аппиеву дорогу. Это сходство усиливается ещё тем, что и здесь, по обоим сторонам дороги и под стенами, тянутся обширные кладбища.

Pис. 13. Мечеть Кахрие-Джами, бывший монастырь

Pиc. 14. Мечеть Кахрие-Джами. Мозаика наружного притвора

Разница та, что здесь на этих кладбищах хоронят и доселе, хотя и очень переполнено кругом всё место. Тысячи мраморных и раскрашенных столбов с чалмами видны повсюду в густой зелени кипарисов; видно, есть и охрана и забота. Эти памятники мёртвых смотрятся свежее, веселее тех жилых домов, которые в самом унылом беспорядке разбросаны внутри города: тот, кто полагал бы руководствоваться здесь планом разыскивать улицы и держаться определённого направления, ничего бы не нашёл в этой части Стамбула.

В этой глуши, кроме деревянных построек, есть только наскоро собранные из камней и мусора хижины. Справа от ворот стоит большая мечеть Мири-Мах, построенная на месте древней церкви во имя св. Георгия. Поднявшись от неё налево, к стенам, на которых различаются здесь даже каменные внутренние лестницы, выходишь на большое пустынное плоскогорье с чудным видом на город. Под холмом ютится здесь древний монастырь «Спаса в Хоре», ныне мечеть Кахрие-Джами, один из первых после Софии памятников Константинополя. Недавно ещё почти совсем неизвестная, с трудом находимая в этом глухом углу, древняя церковь теперь посещается почти всеми туристами. Бедная снаружи, закрытая почти отовсюду, помещённая в безлюдном и нищенском квартале, церковь эта сохранила открытыми свои древние мозаики, не только единственный памятник этого рода в Константинополе, но мало имеющий себе равного и на всём христианском Востоке. Мозаики эти отлично сохранились и по красоте своей давно уже вызывали варварские попытки разных любителей-французов и англичан купить их для Лувра или Британского музея. Монастырь «Хора», т.е. «загородный», построен был ещё в VII столетии, но мозаичная роспись его относится частью к XI–XII вв., а окончательная его отделка – к началу XIV века, при Феодоре Метохите, известном учёном, астрономе и государственном деятеле. Весьма оригинальное и характерное обстоятельство спасло часть мозаик от штукатурки. Средний неф, крытый куполом, отделён глухой стеной от обоих нартексов или продольных папертей, как и от бокового южного предела, и связан с ними только двумя дверьми. Мусульмане поэтому нашли, что, закрыв штукатуркою две мозаики среднего нефа, сбив в нём лики на скульптурах и проделав узкую лазейку в мечеть сбоку, они сделали всё, что нужно, и на этот раз пожалели штукатурки. Таким образом уцелели почти все мозаики (все они изданы в фототипическом атласе Русским Археологическим Институтом в Константинополе в 1906 г., при XI томе Известий) обоих нартексов и фрески в приделе. Прямо против входа, над дверью, большая фигура Спаса с Евангелием представляет нам византийский подлинник киевских и сицилийских изображений: белокурые волосы золотистого тона или цвета льна струятся по сторонам головы, округлая борода и величавый, строгий тип лика – всё отличает древность этого изображения.

Мечеть Кахрие-Джами. Мозаики наружного притвора Бегство в Египет.

Мечеть Кахрие-Джами. Мозаики наружного притвора

Рис. 15. Мечеть Кахрие-Джами. Мозаики наружного притвора

По сторонам, в купольных сводах и люнетах, на арках и под ними – серия мозаических изображений из Протоевангелия. Легендарное направление духовной литературы христианского Востока в VII–X веках повело к оригинальной обработке благочестивых, хотя часто апокрифических сказаний и преданий. Век Македонской династии и Комнинов, в лице замечательных женщин этой эпохи, принёс с собою особенно оживлённое почитание Богородицы, обставив окончательно обрядовую и легендарную его стороны и передав их Западу. Иконопись широко пользовалась этими сказаниями и мистическими дополнениями к Евангелию и вносила новое, богатое содержание в христианское искусство. Нартексы монастыря Спасова посвящены: первый – жизни Спасителя, второй, внутренний – жизни Марии. В первом замечательны своею чудною сохранностью несколько картин. Сцена Рождества Христова, написанная по церковной песне: «Слава в вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение», – наивно передаёт во всей обстановке скромное рождение Спасителя мира, окруженного бедными пастухами, – эту заветную мысль древнего христианства, сохраненную Византией. В стороне от яслей дремлет Иосиф, пластически изображая собою и наступившую ночь, и мир на земле. Другая картина представляет путешествие в Вифлеем. Среди дороги, в глухом каменистом овраге Мария, почувствовав, что наступило ей время родить, обращается к Иосифу, прося снять её с мула. Ещё оригинальнее, но с той же основной идеей, представлена апокрифическая сцена записи Иосифа и Марии во время объявленной народной переписи. В портик богатого дворца, на курульном кресле, восседает в пурпурном облачении префект, окружённый воинами. Писец или секретарь записывает в свитке показания, отобранные от Иосифа и Марии, явившихся в сопровождении толпы народа. Их униженное положение, робость Девы, стоящей однако, впереди и отвечающей за Иосифа, вызывает сочувствие только у воина, который, преклонившись перед нею, кладёт руку себе на грудь… Пессимизм времени находил мало добрых людей на свете, и этот воин – наверное будущий сотник Лонгин, раскаявшийся в своей жестокости при распятии Христа. И много таких, наивно переданных, но освященных высокою мыслью подробностей рисует нам детство Христа, изображенное здесь в мозаиках или в иллюстрациях рукописей. Так мало мы знаем византийское искусство, когда считаем его исключительным выражением деревянной церемониальности и бессодержательной помпы! Как раз наоборот: именно в самое неблагоприятное, позднее время в этом искусстве господствует какая-то болезненная сентиментальность, и оно не довольствуется даже Евангелием, когда дело идёт об идее, его питающей и выраженной Христом в призыве нищих духом, кротких, плачущих и гонимых за правду. Лёгкий, светлый тон мозаик внешнего нартекса близок к фресковой живописи и придаёт им особый характер. Напротив, тон мозаик внутреннего нартекса – сочный и густой, с преобладанием лиловых колеров, пурпурных одежд и синего или золотого фона. Лиственные орнаменты лучшего византийского стиля окаймляют десятки сцен, в которых роскошная обстановка гармонирует с импозантностью общего впечатления. Здесь рассказана жизнь Девы, а в куполах колоссальные образа пророков, Её предвозвестивших, и мудрецов, о Ней гадавших, служат торжественной обстановкой Марии, этому прообразу Церкви, утверждённой на земле. Большие мозаические изображения Иисуса Христа с предстоящею Мариею и апостолов Петра и Павла находятся по сторонам входных дверей, над которыми перед Спасителем изображен и сам патриций Феодор Метохит, в зелёном шелковом опашне и шелковом же тюрбане. Кроме обезображенных изображений Христа и Богородицы, в главной церкви сохранилась только облицовка стен из дорогих мраморов.

Рис. 16. Мечеть Кахрие-Джами. Мозаика внутреннего притвора. Ап. Петр

Рис. 16. Мечеть Кахрие-Джами. Мозаика внутреннего притвора. Ап. Павел

Скульптурные же изображения, хотя с отбитыми ликами, сохранились и в южном пределе. Но там же все стены, своды и куполы были украшены некогда фресками, от которых остались лишь несколько больших фигур, части сцен и роспись куполов. Между тем в этих фресках столь же много любопытного и, что главное, кто видел ранние фрески джиотовской школы во Флоренции, в Ассизи, тот не может не быть поражён их сходством. Это один из крупных фактов, доказывающей связь ранней итальянской живописи с Византией.

Из мечети Кахрие стоит сделать особую экскурсию для осмотра того северного урочища Стамбула, которое играло главную роль в позднейшую эпоху Византии, под именем Влахерн. Идя от мечети по улице, идущей под стенами, вы скоро приходите к месту, где в стене имеется проём. Теперь брешь заделана невысоким забором, чтобы оградить христианское кладбище, расположенное по ту сторону стены. Но, очевидно, забор сделан очень недавно, и на постройку его взят мусор, тут же лежащий; существует же , между тем, эта брешь с 29 мая 1453 года. Здесь каждый фут стен представляет собою исторические воспоминания. Выйдем вновь из Адрианапольских ворот и пойдём к этому месту. Стены образуют здесь вдающийся внутрь города угол; его поле занято христианским кладбищем, носящим имя «Поля суда и трибунала». Угол образовался потому, что Феодосиева стена шла отсюда, круто поворачивая к Золотому Рогу и минуя квартал Влахерн, оставшийся вне стен. Чтобы оградить затем и этот квартал, Ираклий повел вновь под прямым углом стены и обвёл ими весь Влахерн до Рога. Когда идёшь через кладбище к стенам, переходишь полузасыпавшийся неглубокий ров; затем, подойдя к бреши, видишь около последней башни заделанную калитку – знаменитые Керко-порта или Ксилокерк. Вслед за брешью – большая башня, уже связанная с развалинами большого дворца, вошедшего в систему укреплений и носящего покуда имя Гебдомона – по-турецки Текфур-Серай; развалины эти выдаются снаружи большими открытыми аркадами, висящими над стеною. Далее стена, повернувшись к вам стеной, уходит влево, и в конце её глаголя- вновь малые ворота, древняя калитка Калинника; ещё четыре башни, и следуют ворота Эгри-Капу, бывшие ворота Харсия. Пока мы стоим перед стенами, припомним, что здесь и когда происходило.

Стена между Эгри-Капу и Гебдомоном была слабейшей частью укреплений, главным образом по положению, а частью и потому, что когда эта стена здесь прошла, то не было ни рва, ни второй внутренней стены и перивола или цвингера между ними. Император Константин Палеолог просил поэтому венецианского капитана Диего провести здесь наскоро ров, и небольшой кусок его был сделан перед Пасхою 1453 года. Когда 23-марта началась знаменитая последняя осада, то против этой власти стен и её гарнизона действовали как центр армии Магомета, расположившейся на холме Мальтепе, так и левое крыло её – румелийские отряды. Греческий гарнизон укреплений в этом месте состоял из греков и венецианцев; между начальствующими был один сапёр немец, так как здесь предполагалось минная работа. Кроме турецких батарей на холмах, три большие пушки поставлены были против Текфур-Серая, метавшие камни весом до 500 фунтов. 12 мая, в полночь, турки, громадным отрядом в 50.000 человек, сделали приступ именно на эту часть, но были отбиты. Неудача заставила их прибегнуть к минной галлерее, и она прошла уже под воротами Харсия, когда была открыта, балки в ней зажжены, а турецкие минёры погибли, задушенные землёй или дымом. Тогда 18 мая, с рассветом, защитники увидали с ужасом перед теми же воротами возведённый за одну ночь деревянный бастион, обшитый кожами и наполненный до половины землёю; крытый ход соединял этот бастион с главной квартирой. Действия этого бастиона были губительны. Ночью сам император явился сюда, с верным помощником своим Джустиниани, исправлять повреждения. Главным же успехом было сожжение бастиона греческим огнем, чему долго не хотел верить на следующее утро султан. Эта удача подняла присутствие духа у греков и их союзников, как ни были они теперь сдавлены железным кольцом в городе со всех сторон, и смутила турок, приостановившихся в своём наступлении. Следующие дни шла по-прежнему и там же минная работа: падали и стены с башнями от выстрелов батарей. Каждый день открывали под воротами Харсия новые мины и уничтожали их; последняя, по-видимому, была открыта 25 мая. Шли слухи о скором прибытии венецианского флота и о вторжении венгерского войска во владении султана.

Тогда-то был решён султаном окончательный приступ, а со стороны греков – вылазка через заложенную в то время деревянную калитку Ксилокерк. В ночь на 29-го мая император, в сопровождении своего секретаря и историка Францеса, объехал на коне все стены; у ворот Харсия или Калигария (как они иначе назывались) слезли они с лошадей и взошли на башню; оттуда ясно слышны были перед стеною шаги и голоса; оказалось, что турки за ночь снесли в ров все орудия штурма. Приступ начался, едва забрезжило, тремя громадными колоннами рекрутов, иррегулярных войск и, наконец, янычар; главный напор был направлен против ворот св. Романа. Раненый здесь Джустиниани удалился, но оставался сам император; попытки турок воспользоваться расстройством, влезть на стены – кончились неудачею: всюду встречали их камни и греческий огонь. Но вдруг в отряде, бившемся перед воротами св. Романа, появилось необыкновенное смятение: турки напали на него уже сзади. Трудно сказать, что именно произошло: показания хроникёров крайне несогласны между собой. Вряд ли причиною была измена или даже небрежность. Но человек 50 турок нашли открытую ту самую древнюю калитку, через которую делалась вылазка. Войдя в неё они уже по лестницам, служившим для защитников, взошли на стены около Адрианопольских ворот, помогли своим подняться и напали сзади на отряд у ворот Романа. Трудно также решить, насколько случай этот был важен в исходе дела; но верно то, что нападение это привело в отчаяние отряд: значительная часть его, полагая, что турки заняли уже город, бежала спасаться на итальянские корабли. Но всё же последний роковой момент совершился в том же заколдованном углу. Неловкое или отчаянное движение греков, решившихся переменить место, кончилось свалкой во рву; ров и ворота наполнились трупами; все бросились в брешь, – и свои и враги; беспорядочный поток полчищ хлынул в город. Начался безобразный, варварский грабёж. Первым из кварталов запылали Влахерны со своими дворцами.

И доселе Влахерны стоят наиболее опустелыми и разорёнными во всём Стамбуле; множество полуразрушенных мечетей свидетельствует о местах прежних богатых монастырей и церквей. Но что такое за дворец или его развалина, которая возвышается над стенами в углу и во главе этого квартала? Приведя туриста к его колоссальным руинам, подымающейся над стенами внутри города, гиды смело величают этот Текфур-Серай по-турецки «дворцом Велизария», объясняя его положение над стенами города. Изнутри города видишь в стене на лицевой стороне три большие аркады, и здание кажется всего в один этаж; под арками следы балкона и ряд мраморных консолей, его державших. Но чтобы войти внутрь здания, надо было обогнуть весь Влахерны, выйти из города в Эгри-Капу, взять налево и дойти вновь до того угла. Перерезав всё кладбище, вы приходите, наконец, к башне, стоящей у самого пролома; сторож поможет вам влезть по кучам мусора в одну из бойниц башни, и вы очутитесь в одном из тех помещений ея, где в крайние времена империи жили император и герцоги и где в тоже время они проводили своё время в ночной тревоге; не то комната, хорошо освещённая, не то передовой бруствер. Через узкие и высокие коридоры входишь затем в самый дворец. Внутри он представляет уже три этажа, но провалившиеся своды и потолки покрыли пол нижнего до половины. В стенах видны грубо поделанные маленькие ниши – очевидно, для ламп, и, вероятно, в те времена, когда дворец стал казармою. Вы выходите затем из 2-го этажа по сводам боковой пристройки, идущей со стороны стен, с аркадами, глядящими на окрестности города, и только здесь замечаете, что имеете перед собою действительный фас здания, смотрящий на север, и что боковые части указывают на продолжение дворца в том же направлении. Известно, что Влахернский дворец был прежде летнее резиденцией императоров, потому что, смотря на север, был прохладнее большого дворца, но с XI столетия сделался постоянным местопребыванием византийского двора. Но где же этот дворец? В то время, как одни из историков Константинополя считают этот дворец бесследно исчезнувшим и без особых оснований показывают его бывшее место (некоторые – около старого платана), эта величавая руина ошибочно слывет теперь под именем дворца в Гебдомоне – квартале в семи милях расстояния от святой Софии. Гебдомон находился в действительности на берегу Пропонтиды, за Золотыми воротами. Не вернее ли вернуться к старым догадкам, что в этой руине мы имеем часть Влахернских дворцов? Если кто станет около этого дворца изнутри города и взглянет вокруг себя, то легко поймёт, почему греки называли дворец этот «высочайшим». Это – один из самых высоких пунктов после Эльба: отсюда взгляд идёт поверх высокого Фанара и, перешагнув ленту Золотого Рога, открывает холмы Перы и Св. Димитрия. И отсюда же на восток, параллельно стенам, местность разом понижается, и вы почти сбегаете вниз в долину, в собственные Влахерны, которые и названы были так потому, что в древности здесь были болота. На склоне, ведущем в долину и занятым уже лучшими сравнительно постройками (квартал чисто-греческий), но заваленном нечистотами, легко открываете вы и знаменитое святилище греков – Влахернское Агиасма, священный источник и церковь во имя Влахернской Богородицы. Эта греческая святыня имеет столь поучительную обстановку, что о ней стоит сказать несколько слов.

Рис. 19. Мечеть Кахрие-Джами. Мозаика во внутреннем притворе

Рис. 19. Мечеть Кахрие-Джами. Мозаика внутреннего притвора

В одном из глухих переулков, где, кроме заборов, видны только сорные травы и ползучие растения, в небольшой лазейке вы легко увидите крупного греческого монаха, уже выглянувшего на звук ваших шагов. Войдя внутрь, на вымощенный мрамором двор, замечаешь справа прежде всего кофейни в саду, а слева – стеклянную галерею. В галерее стоят несколько греческих духовных лиц, и от самого входа двери – на столах расставлен ряд блестящих медных блюд, аршин в поперечнике и более. Вас поведут, – правда, с большой предупредительностью, – в церковь, но она не поправит дела: какой-то деревянный сарай, выкрашенный в серую краску, с уродливым иконостасом. В левой стороне сохранилась от древней церкви арка с новой надписью, а внутри ее на поставке – ковшики с водою и блюда; на стене нарисована неизменная итальянская Мадонна с Младенцем, тогда как Божия Матерь Влахернитисса изображалась одна и с поднятыми обоими руками, как мать-заступница, – древнехристианский образ Церкви на земле. Из рук этой чудотворной иконы, сделанной в виде барельефа на мрамор, шла святая вода в водоём, куда погружались императоры после больших и торжественных церемоний. Некогда в великолепном храме, основанном ещё в V веке, хранилась риза Богородицы и золотой ковчег с ее поясом, – и Антоний называет церковь «Лахерная святая, к ней же Дух Святой сходит». Ужасна и обстановка этой святыни. Миазмы низменной местности, ободранные хижины и берлоги евреев и цыган, лепящиеся около стен тучи попрошаек и нечистоты на каждом шагу – вот впечатления туриста. Идёшь и не глядишь ни на что, и всё, что вчера казалось живописным, потому что редко встречалось, теперь кажется безобразным, неприятным.

Pис. 20. Городские стены в квартале Айван Серай, близ древних Влахерн

Однако же, и здесь древняя Византия оставила нам чудные уголки. Один из них можно особенно рекомендовать любознательным путешественникам: он носит название Токлу-деде-Меджиди и находится близ ворот Айван-Серай-Капу. Первое имя упоминает святой источник преп. Фёклы, второе же указывает на древние ворота, ведшие некогда в купольный дворец (айван – купол; серай – дворец; капу – ворота). Этот уголок Византии, в буквальном и переносном смысле, легко отыскать с помощью уличных мальчишек квартала. Их же кстати здесь очень много, так как местность близка к берегу Золотого Рога, месту их промыслов. Квартал и чище и живее, и не редкость в этих закоулках встретить домики, более убранные и даже нарядные; паши избрали эту окраину для своих дачек; тут же недалеко Эюб с любимыми прогулками мусульман. Вы встретите в переулке маленькую церковь Св. Фёклы, превращённую в тэккие дервишей и теперь уже опустелую, запущенную. Затем, повернув раза два-три, подойдёте к мусульманским воротам монастыря и даже не заметите стены, которая вся замаскирована налепившимися с этой стороны на неё домишками. Но когда затем войдёте в эти ворота и вступите во двор, вымощенный и наполненный надгробными памятниками, вы будете так же поражены, как если бы сами открыли среди хлама нечто очень редкое и художественное. Представьте себе в яркий солнечный день обширную площадь, заключённую между высоких стен и колоссальных башен по углам, поросшую вековыми деревьями, со стенами, полузакрытыми плющем. Башни и стены внизу погружены в лиловый мрак, играют наверху золотисто-розовыми тонами, и на их фоне переливаются чудные краски сверкающей на солнце зелени, а несколько кипарисов разделяют эту блестящую поверхность, как громадные столбы. Во всякое время здесь полная пустыня и уединение, никто не приходит к священному источнику. Но место это, помимо своей красоты и живописности, играет ещё роль в истории Византии и отчасти нашей. Анна Комнин рассказывает, что ее предок Исаак Комнин, в 1058 году, возвращаясь после победы над печенегами, остановился станом у подошвы горы Ловитц; 24-сентября, в день Св. Фёклы, погода была ужасная: шёл разом дождь и снег, и ударом молнии повалило большой дуб, под которым было укрылся сначала император. В память своего спасения и поставил Исаак церковь Св. Фёклы, близ самых ворот, где он въехал домой, в столицу и вместе в свой дворец, так как Влахернский дворец доходил почти до этого места. Стены же, окружающие его, построены: внутренние – Ираклием, внешние – Львом Армянином. Во внешних стенах и теперь можно видеть верхние косяки ворот, заложенных и доверху заваленных. Были ли это ворота Кинегиона, которыми выезжали императоры на охоту, или другие – не всё ли равно, если сообразить, что во всяком случае, это был именно доступ для всех северных пришельцев в Византию.

И, действительно, почти все свидетельства писателей и паломников единогласно указывают где-то, поблизости, монастырь во имя Св. Маманта; а по договору Олега с греками, русским, приезжавшим в Царьград, предоставлено было жить у Св. Маманта: «приходящии Русь да витают у Св. Мамы». Но и этот монастырь и много других церквей Влахернского квартала давно и бесследно исчезли, и развалины их надстроены в виде мечетей. Одна из них, маленькая, но изящная и очень древняя, апп. Петра и Павла, теперь мечеть Атик-Мустафы-паши, стоит на самом берегу Золотого Рога, возле ворот Айван-Капу, а против ее входа, на улице, древняя купель служит водоёмом.

Бесполезно искать здесь по берегу остатков знаменитой лавры Космы и Дамиана – Космидион: стоит ли на ее месте большая мечеть Дефтердар или даже самый Эюб – трудно и даже невозможно решить. Но во всём Стамбуле нет местности более живописной и оригинальной, как эта последняя, знаменитая святыня мусульман, последний пункт на европейском берегу, где турок считает себя вполне дома – на Востоке. До русско-турецкой войны мечеть Эюба оставалась совершенно недоступной; теперь бакшиш открывает доступ во двор мечети.

Открытая кофейня на самом берегу Золотого Рога, с видом на устье Сладких Вод, покрытое каиками, идущими на гулянье; дачки, киоски, многочисленные тюрбе или гробницы, нередко из белого мрамора; всюду зелень и живописные тихие уголки; лавочки с пестро-раскрашенною египетскою посудой; продавцы четок, трубок, духов и щербета; наконец, толпы, празднично разодетые, но безмолвные и чинно двигающиеся из одного закоулка в другой, – такова картина этой местности в пятницу, в хороший день. По преданию, неизвестно, на какой легенде (вероятно, ещё византийской), основавшемуся, мощи Эюба, знаменосца Магомета, погибшего при первом будто бы нападении на Константинополь мусульман ещё в 668 году, были чудесно обретены скоро после завоевания Магомета II, – и владычество ислама было, таким образом, освящено и упрочено. Когда мы вошли во двор мечети, всё было битком набито пестрою толпой. И турки, и мусульмане из дальних провинций – курды и черкесы – нынче мало интересуются гяуром и радуются его непритворному изумлению перед красотами внутреннего двора, богатствами мечети и дивными фаянсами. В одно из окошечек самого тюрбе пророка Эюба виднеются чары Востока. На дивном фоне ковров и голубых фаянсов сияют пёстрыми цветами, переливаясь в цвета драгоценных камней, многочисленные лампы святилища; но теперь у гробницы толпятся гаремы, и окошечко мгновенно задёргивается изнутри.

Не потеряет даром времени и тот, кто от этой мечети подымется вверх по мраморной лестнице, ведущей сбоку бесконечного кладбища, идущего по обрыву берега, всё выше и выше, пока турист может не только обозреть весь Константинополь до самого отдалённого пункта, но видеть, наконец, Принцевы острова и дойти, по английскому обычаю, до того моста, откуда и совсем не видать Константинополя, а смотришь уже через него на берег Мраморного моря.

Возвращаясь отсюда по Золотому Рогу, легко будет посетить многие из древних памятников Византии, рассеянных там и сям по ее берегу. Эта экскурсия тем удобнее, что в городе заливов, проливов и всевозможных гаваней её можно совершить и на каике и на пароходе, который от моста Галаты и обратно делает здесь почти все скалы, т.е. подходит ко всевозможным пристаням, наскоро сколоченным из брёвен и досок. Поездка по берегам любопытна и в том отношении, что этим способом легко ознакомиться с оригинальным по своей пестроте стамбульским населением: впечатление одного участка остаётся у вас цельным, не смешиваясь с другими. Вот Галата-Капу, т.е. ворота дворца, некогда здесь бывшего, а ныне ведущего в квартал Галата, сплошь населённый евреями. По привычкам племени, местность избрана не только низменная, но прямо болотистая, между двух холмов, – древнее «Лугарёво», как называет, видимо, его Антоний, указывающий здесь древние церкви Павла Фивейского и Иоанна Кущника. Не подумайте сравнивать этот квартал с римским ghetto; это еврейский квартал на Востоке, и кто не видал подобного, может прийти в изумление. Римский ghetto – улица дворцов, и при всей своей грязи, затхлости, вони, несмотря на лохмотья, не лишена известной культурности. Галата же представляет нам единственное зрелище таких, наскоро сколоченных, всюду обносившихся и отовсюду подпёртых домов, что вы с трудом допускаете, чтобы в этих домах жили люди. И вы видите этих людей – красивый семический тип, но искажённый дикими нравами, как у польских евреев, и что самое оригинальное – на них шубы на заячьем меху в самую жару летом. Многие ли из них ведут своё аристократическое происхождение от испанских евреев – не знаю, но правду говорит известный своею правдивостью Де-Амичис, что не притеснение, но низкие нравы, варварская ранность браков и окружающая грязь – унизили племя. Не ищите, прибавлю, здесь чего-либо по историческим памятникам: самые стены здесь исчезли, – как-будто и их съела какая-нибудь тля, – и надо идти далее, в гору, подняться на холм, чтобы там уже, вздохнув чистым воздухом, открыть прелестную мечеть Фетхие-Джами, в древности женский монастырь во имя Божьей Матери «Всеблаженной». Прежние греки выбирали хорошие места для помещения женских монастырей. Это место особенно удачно; чудные виды открываются повсюду, и недаром облюбовали монастырь и нашли себе успокоение здесь, после тревожной жизни, Алексей Комнин, Анна Комнин и др. Сюда перешёл патриархат в 1455 году, и церковь долго принадлежала христианам. Теперь кругом уединенной церкви – пустыня. Но откуда, в самом деле, эта страсть к разрушению? Быть может, не более ста лет назад здесь был обширный монастырь, а теперь – хоть шаром покати. Внутри самой церкви всё, что прославило её в древности, исчезло; блестящие мозаики скрылись под штукатуркою; но в одном из боковых куполов сохранились ещё мозаики, изображающие Спаса, окруженного 12 пророками, да с наружной стороны видна ещё надпись, лентою идущая по карнизу. Под холмом скалистый обрыв застроен большими красивыми домами – это древний Петрион, одно из любимых мест византийской аристократии. Нынче оно занято исключительно греками, и вся местность носит пресловутое имя Фанара, потому ли, что здесь был маяк, или что, по легенде, она была укреплена во время осады, ночью при фонарях. Здесь-то в известных улицах, в глухих домах во вкус Смирны, но уже с претензией на европеизм, живут гордые своим происхождением от Палеологов и дуков фанариоты, политики и банкиры, все духовные интересы которых по завету Византии, заключаются в претензиях на главенство, во вражде к Греции, в притязаниях на чистоту языка и проч. Кроме уродливой круглой часовни, носящей и теперь имя Мухолиотиссы, Фанар не имеет старинных построек и гордится только громадным зданием своей школы в американском вкусе. В обширном, но крайне унылом здании патриархата есть на дворе несколько древних барельефов, а в самой церкви – две древние мозаические иконы: одна – Богородицы, другая – Иоанна Предтечи, и между ними часть столба Христовых бичеваний, перенесённая из Фетхие-Джами. В патриархате вас будут уверять, что это всё из Св. Софии, и даже удостоверять, что грубо сложенный из плит мраморного пола помост патриаршей кафедры и самая кафедра были некогда патриаршим троном Златоуста. В этих уверениях есть и значительная доля невежества, и доля притязательности, и обычная у византийцев традиция; но помост сделан так грубо, что бросается в глаза, а кафедра – начала прошлого века. Церковь патриархата – длинный сарай, окрашенный внутри в зеленую краску, с размалёванными под антик колоннами.

Переезд от Фанара до первого моста лучше сделать в каике и идти всё время вдоль самого берега. Какие прелестные, благодатные места! Издали самые пожарища и уродливые бараки кажутся красивыми; всё это теснится к воде, влезает по пояс в воду, строится на сваях. Турок выдвигает узенькую террасу, насыпает на неё земли и разводит растения; на одном свободном конце стоят низенькие табуреты – принадлежность кейфа.

Заметная по своей смелой архитектуре мечеть Гюль-джами или «Роза мечеть», построенная из остатков церкви Св. Феодосии, мученицы за иконопочитание, стоит как-будто на самом берегу. За нею несколько влево виднеется Эски-Имарет (т.е. древняя богадельня), уже разрушающаяся, некогда богатая церковь во имя Божьей Матери, с устоями из драгоценного красного мрамора.

Риc. 21. Бывший монастырь Спаса Вседержителя

Вот, наконец, и мост, бывший некогда единственным, а теперь, сравнительно с мостом Галаты, безлюдный и малодоходный. Вы пристаёте к месту, носящему, конечно, название ворот – Ун-Капан-Капу, т.е. ворота мучного рынка. Не советую, однако, медлить долго на пристани этой вонючей гавани, иначе – можно отравить всю поездку. Улица, на этот раз прямая, ровно подымающаяся, ведёт, мимо фабрик, простонародных харчевен, в один из промышленных греко-армянских кварталов; в конце ее налево имеется мечеть Зейрек-джами, занявшая место тоже древней церкви, а направо видите оригинальные субструкции холма. На этом холме, – говорят, насыпанном по воле одного императора, а, вероятно, только обрезанном и укреплённом, – расположен один из замечательных памятников Византии – древний монастырь Пантократора, теперь же «Килиссе-Джами», т.е. мечеть «бывшая церковь». По искусственным террасам всходите наверх, поворачивая из одного закоулка в другой, и, наконец, открывается величественный фасад этой церкви с семью арками, над которыми возвышается несколько куполов. Сбоку самой церкви ещё стоит саркофаг из зелёного мрамора с красными жилками, считающейся гробницею императрицы Ирины Комнин. Он один уцелел здесь от усыпальницы рода Комнинов и Палеологов и долго служил ещё водоёмом; теперь он стоит сбоку барака, покрывающего вход в цистерну монастыря, и на своей крышке сохранил ещё кресты в медальонах. Монастырь был богат и люден; в нём насчитывалось до 700 монахов; самая церковь состоит собственно из трёх зданий, искусно связанных вместе. Действительно, обширная паперть церкви с пятью громадными дверями, устои которых сделаны из дорогого красного мрамора, а затем главная церковь, где алтарь весь облицован пестрым мрамором, дают достаточное понятие о прежнем великолепии здания; могучие колонны поддерживают здесь купол, и Жилль в средине XV столетия видел ещё их чудный мрамор. Теперь грандиозное здание и самые эти колонны заштукатурены, должно быть, давно, потому что редко где можно увидеть стены, столь безжалостно загрязненные и ободранные, как здесь. Мы видали в таком состоянии древние церкви только в некоторых местах в Грузии, где они служат загонами для отар. Но там есть и оправдание: на месте прежних городов – теперь жалкие деревушки, а древний монастырь где-нибудь в горах, верстах в двадцати от жилья. А здесь к нам кроме муллы, явился ещё и староста церковный, православный грек из прихода, очень озабоченный судьбою древнего памятника. Он долго рассказывал нам о том, как вода попортила левую церковь, и горько жаловался на что-то. Главная церковь переделана в мечеть, побелена, и мозаичный пол покрыт циновками; боковые же церкви разрушаются. На стенах крайней слева можно видеть под штукатуркою фрески, и если бы приложить сюда некоторые средства, то можно было бы восстановить полную роспись фресками века Комнинов. О богатствах монастыря, его драгоценных сосудах, чудотворных иконах Богородицы св. Луки, Димитрия и проч., много говорят и летописцы в хронике грабежей латинян под 1204 годом.

Пантократор. Мозаика внутреннего партэкса монастыря Хора, ныне мечети Кахрие-Джами

Как легко делать экскурсии в приморском городе по берегам, так трудно обозреть его внутренние части, и это общее правило получает особенную силу здесь, в Стамбуле. От моста Галаты вы ещё могли пользоваться конножелезною дорогою и экипажами для главных улиц, хотя езда по булыжным мостовым Стамбула была своего рода испытанием. Но на других пунктах экипажей вовсе нет, и к вашим услугам только верховые лошади; если вам недалеко ехать, то, пожалуй прогулка верхом будет и приятна и разнообразна. Но что делать, если надо ехать несколько вёрст по закоулкам, где двум осликам трудно разминуться, где на улицу выдвигаются табуреты кейфующих жителей с шашечными досками, где балконы мушарабие висят над самой вашей головой, будь вы даже среднего роста, и на голову вашу вместо прежних заклятий гяура, сыплется шелуха семечек, которыми тешатся соглядатаи уличной жизни? Вот вопрос, который мы пробовали решить на разные лады, но который оканчивался всегда одним способом – экскурсией по пешему хождению.

Внутренность Константинополя столь же, если не более, разнообразна, как его окраины, и если бы можно было добыть какие-либо статистические данные о различных кустарных промыслах, в нём производящихся, и восстановить при этом сведения о промышленности древней столицы, то картина вышла бы очень характерная. К сожалению, одного вовсе нет, другого ещё не дано, и пока приходится положиться на одни собственные наблюдения. Стамбул почти вовсе не имеет фабрик и заводов, – одни только неугомонные пароходики компании «Шеркет» с раннего утра и до поздней ночи окутывают его дымом. И между тем, Стамбул – город мануфактурный, но все его производства или ручные, или кустарные, с примитивными приводами и машинами. Известная забавная ошибка того туриста-француза, который увидав ручной привод шерстобитов, принял его за музыкальный инструмент. Разные местности города ещё переполнены кожевниками, лудильщиками и медниками, шерстобитами ткачами, крамарями и пр. Разнообразное население Турции собирается сюда для работы, и мастера Бруссы (совр. г. Бурса – Прим.Ред.) и Багдада мешаются здесь с лезгинами, болгарами и анатолийцами. Но как жалок вид этих ремесленников, напрасно истощающих свои силы и искусство в неравной борьбе с фабрикантами Англии! Сколько бы и где бы вы ни ходили по Стамбулу, везде вы выносите впечатление бедности, упадка, медленного вымирания промышленности, и как богат ещё недавно казался Каир, которого промыслы имели свой рынок! Недолго остаётся жить прежнему Стамбулу, и близко время, когда самые бабуши будут работаться только для любознательных иностранцев. Сравните же эту бедность с блестящим торговым и промышленным состоянием Византии, которая была в своё время поставщицею всего Запада, куда ехали из Венеции и Генуи для выучки, где торговый флот был так велик, что теснил собою военные суда в гавани, где благотворительные учреждения, госпитали и приюты были так богаты, где на ряду со всеми прихотями и роскошью процветало искусство всех родов, и музыка – инструментальная и вокальная, полковая и церковная – занимала громадный персонал, где изготовлялись «хитрости», от златотканных одежд и фабрикации колоссальных мозаик до часов и автоматов. Со времён Юстиниана так много выделывалось именно в столице шёлку, что в XI веке, во время процессий, улицы от дворца до Св. Софии буквально устилались драгоценными шёлковыми материями. Все богатства Византии проистекали из ее художественной промышленности и исчезли вместе с нею; ее наследники – Палермо и Амальфи – уступили в свою очередь Пизе и Флоренции, эти – Генуе и Венеции.

В древности весь Константинополь делился на ряд больших рынков и форумов, и самые великие императоры озаботились их пышным убранством. Постепенно росшая империя оттесняла эти рынки дальше, и первый из них около дворца – Августеон, скоро стал уже парадною площадью, на которой не было торговли. Форум Константина был устроен уже на втором холме, а за ним, по берегам Мраморного моря, были расположены: хлебная площадь, форум Феодосия, Амастрийский, Аркадия; их расположение в южной полосе города соображалось, очевидно, с бывшими здесь гаванями, но также и с главным путем или улицею триумфов. На этом пути ныне всё изменилось, и продолжительная работа потребна прежде, чем исследователям удастся отыскать и наметить хотя места прежних памятников. Один из исследователей, Скарлат Византий, был убеждён, что каждая большая мечеть Стамбула стоит на месте какой-либо древней церкви, и его мысль безусловно верна, хотя неверны самые сближения.

Рис. 22. Колонна императора Маркиана

Уже на самом углу улицы, против Св. Софии, стоит одна мечеть, другая, с несколькими тюрбе – выше, и между ними стоит ещё так называемая горелая колонна, знаменитый столп императора Константина, из порфира: «в том же столпе лежат запечатлены округи Христовы (12 кош), и Ноева ковчега скира, чем Ной ковчег делал, и камень, из него же Моисей воду источил». Бронзовую статую Аполлона, стоявшую на колонне, Константин велел принимать за свою собственную и лучи сияния на голове сделал из святых гвоздей. Возможно, что под колонною доселе ещё хранится заложенный палладий города; сама колонна крайне пострадала от молнии при Комнинах, от землетрясений и пожаров; барабаны её составляющие, охвачены по швам бронзовыми обручами, имеющими вид лавровых венков. Немного вправо от колонны, на дворе мечети Нури-Османие («Свет Османа»), стоящей перед одним из входов в базар, в укромном садике стоит порфировый саркофаг, а на другом дворе виден великолепный мраморный помост от бывшей церкви. Весьма возможно, что на месте этой мечети стояла некогда церковь во имя 40 Мучеников Севастийских, построенная Маврикием, в свою очередь, на месте тюрьмы и что саркофаг этот заключал в себе тело Василия Македонянина, знаменитого воителя из ряда императоров, преобразовавших устарелую Римскую империю в Византийскую. Далее, по той же улице, большая мечеть Баязида, по-видимому, бывшая церковь Божьей Матери Халкопратийской, на углу громадной площади Сераскерата, сменившего общественные здания Капитолия. На холме Капитолия стоит теперь мечеть Сулеймание, также помещённая на месте церкви св.Евфимии. Улица от Нури-Османие становится всё уже, и в обе стороны ее без конца сменяют кофейни, овощные лавки, хлебопёки, кожевники и медяники. Но едва с этой шумной улицы свернёшь направо, за угол, – жизнь и шум разом стихают: в местности, носящей имя Ак-Серай, с обширной конной площадью Ат-Мейдан, живут исключительно мусульмане. Обширный форум Амастрийский, здесь находившейся и названный по бранному прозвищу пафлагонцев именем города Амастрии, был местом казни и иной расправы; в римскую эпоху он был украшен храмами солнца и луны, в одном из них в древности стояла статуя Зевса работы Фидия, может быть знаменитый хризелефантинный идол Зевса Олимпийского. В 408 году по Р.Х. храм в Олимпии сгорел, и статуя могла попасть в Константинополь, но погибла ли она окончательно здесь или во дворце Лавза, трудно сказать, так как у византийских писателей имя Фидия стало нарицательным. Площадь была полна некогда всяких статуй, фронтонных и иных групп и была предметом суеверного ужаса византийцев.

За площадью легко увидеть купола мечети Фенери-Иеса – бывшего монастыря Богородицы Панахранты: церковь стоит осмотреть ради прекрасной ее орнаментики в мрамор.

Pиc. 23. Водопровод императора Валента

Вообще же идущие на север от Ат-Мейдана глухие переулки, столь глухие, что таких даже в Стамбуле мало, полны разных руин и битого мрамора. Маленькие мусульманские кладбища, здесь часто попадающиеся, как прелестные оазисы зелени, непременно окружены разными обломками. Путеводителем служат купола мечетей Шах-Заде и Мехмедие. По дороге увидите прелестную колонну, так назыв. Кыз-Таши, т.е. колонну Девы, уединённо возвышающуюся среди домиков и хижин, на открытой площадке; на пьедестале ее доселе читается надпись в честь императора Маркиана, царствовавшего в V веке. Подымаемся ещё выше и выходим на хребет холма, спускающегося к Золотому Рогу; вдоль всего этого хребта, от мечети Завоевателя и почти до Сераскериата, идут одна за другою сорок арок колоссального акведука императора Валента, так назыв. Боздоган-Кемери; и доселе идёт по нём вода из лесов Белградских. Виды сквозь арки чрезвычайно живописны, особенно те, которые открываются на залив; арки служат на улицах воротами, а на частных землях они заложены, и к ним пристроены большею частью дома; лишь в немногих богатых участках у их подножия разбиты садики, и вьющаяся зелень окутала их до половины.

Многое ещё можно было бы осмотреть в этой местности, которая, несмотря на все видимые перемены, так много сохранила от древности: мечеть Вефа-Джами, предполагаемую церковь Феодора Тирона и место погребения Константина Палеолога близ Шах-Заде; мечеть Магомета, построенную на месте Константиновой базилики свв. апостолов, знаменитой усыпальницы Византийских императоров, хранящую, как говорят, в своих громадных подвалах не одну драгоценную древность, уцелевшую и от латинского разорения и от турок; наконец, величавую мечеть Селима, воздвигнутую на месте большого монастыря и осененную платанами, замечательными даже для Константинополя. Но всего не перечтёшь и всего не осмотришь.

Громаден Стамбул и сам по себе, по своим бесконечным расстояниям, по колоссальным мечетям, которые представляют собой целые городки, по разнообразию местности, холмов и долин, пустырей и улиц, кипящих жизнью, наполненных толпой; если кто захочет узнать Стамбул ближе, он покается ему на первых порах неизмеримым городом. Но Стамбул также был и остаётся истинным преемником древнего Константинополя; никогда ни Галата, ни Пера, ни Скутари не заместят его. Стамбул – город отходящего типа; всё в нём заведено и идет из древности: жилища из дерева, жалкие, рассыпающиеся; улицы полны нечистот; все что есть великого и прекрасного, посвящено религии, – и в этом высокая, поучительная сторона города. Но здесь одна религия насильственно вытеснила, подавила другую, и город стал призраком самого себя: пустынны, мертвы стоят эти колоссальные мечети, и на их дворах редко встретишь кого-либо. На большой улице Перы европейский дипломат чувствует себя дома, ещё может вообразить, что Турция способна возродиться при его помощи. На одной из бесчисленных дач, рассеянных по Босфору, турист может легко предаваться грёзам о создании на его берегах всемирного космополитического города вилл и мраморных дворцов, а в Скутари увлекаться прелестью восточного кейфа в тени кипарисов и платанов. Лишь в Стамбуле раскрывается историческая правда, и путешественник может понять, что за этою панорамою встает полная печали картина великой руины: призрак всемирного города должен ожить и, по слову, имеющему такой неопределённый и вместе такой ясный смысл, – это возрождение есть только вопрос времени, а ныне только вопрос, быть может, немногих месяцев.