Приложение и заключение

Что мы, в заключение, имеем, как действительно сущее?

В выводе нашего исследования мы получили три непререкаемо существующих бытия: атомы, бытие абсолютное и ограниченные ἐ͂ιδος-ы, или, лучше сказать, мы получили два бытия: единое абсолютное бесконечное и мириады ограниченных ἐ͂ιδος-ов, в число которых включаются и атомы, так как атом, по нашим выводам, существенно не отличается от прочих индивидов и сам всегда подлежит делению на бесконечное число частей, а абсолютной неделимости атом может достигнуть только тогда, когда и если бы он превратился в нуль.

Но вот, в недавно появившемся сочинении самой современной европейской знаменитости, аббата Секки: Единство физических сил ⁹⁷ , мы встретили отрицание нашего воззрения, по некоторым, самым основным, пунктам. Оставить это отрицание без рассмотрения мы теми более не можем, что Секки предупредил нашу мысль, предлагая современному свету опыт естественно-научной философии, между тем как и мы отваживаемся также выступить не с иными чем, как с опытом же философии, хотя и не естественнонаучной, однако ж, по возможности, основанной на изысканиях и выводах наиболее позитивной естественной науки.

I) Самое основное отличие взгляда А. Секки, от нашего заключается в том, что Секки принадлежит к числу самых новейших защитников атомизма. – «Известно», – пишет он⁹⁸, – «что атомы, прежде всего, считаются непроницаемыми, не состоящими из соединения частичек, а следовательно, они и не могут заключать в себе никаких пустот, которыя допускали бы их расширение и сокращение». В своей системе он допускает не только «молекулы, группы атомов, которыя имеют более или менее сложную форму», но и «уединенные или элементарные атомы, которые одни имеют безусловное право на это название»⁹⁹. «Нельзя не признать», – пишет он в заключение своей теории¹⁰⁰, – «рациональною теорию, которая смотрит на материю, как на соединение отдельных атомов, бывших сначала удаленными друг от друга. Атомическая теория не только далека от каких бы то ни было абсурдов и неспособности к объяснению явлений, но, как раз наоборот, вытекая прямо и непосредственно из фактов, должна быть отнесена к числу самых рациональных».

II) Тем не менее, однако ж, А. Секки знает, что многие капитальные мыслители, не без солидных оснований, отвергают атомическую теорию. – Объясняя строение материи, он объявляет, что «не претендует на раскрытие тайн материи», – что «он весьма далек от каких бы то ни было рассчетов на объяснение всего космоса»¹⁰¹, – что «в этом объяснении затруднения возрастают тем значительнее, чем более мы углубляемся в предмет», – что в доказательствах атомизма «он решается на риск выйти на априорическую дорогу, за неимением точных положительных данных», – что в этих изысканиях «один и тот же факт может иметь несколько различных объяснений и часто не легко бывает объяснить, какое из них истинное», – что он не желает «навязывать свои мнения и выдавать за несомненное то, что только вероятно», – что «атомическая теория подвергалась сильным нападениям», – почему он и «считает необходимым показать, что она вполне согласна с наблюдением».

III) Какими же наблюдениями подтверждает Секки атомическую теорию? – Наблюдениями, заимствованными из оптики и механики. По его исследованиям, оптика и механика доказывают присутствие во всей вселенной эфира, который своей вибрациею производит в нас впечатления света, возбуждает в телах теплородные и химические действия и составляет причину электро-динамических и магнитных явлений, – эфира, не отличающегося, по своему существу, от обыкновенной материи, но только находящегося в состоянии полнейшей дезаггрегации, или в крайней степени разрежения материи, доходящей до распадения на элементарные атомы ¹⁰² . Но сам же Секки заявляет, что «оптика и механика оказываются безсильными в решении этого вопроса»¹⁰³ – неделимости первичных атомов, – и «потому он обращается за данными, почти безраздельно, к одной лишь химии».

IV) Какие же данные представляет ему, для подтверждена, атомизма, химия? Да те же данные, которые уже рассмотрены нами выше, которые приводят других химиков, к совершенно обратному заключению именно, что предел атомности вещества указать невозможно. Эти данные заключаются в определенности пропорций химических соединений разнородных молекул. Но, развивая по своему это доказательство, Секки сознается, что «большинство¹⁰⁴ химиков называет атомами собственно молекулы, частицы сложные», – что «более требовательные ученые, для избежания двойственного значения этого термина, оставили слово – атом и заменили его словом – эквивалент, и многие полагают, что восходить от эквивалентов к атомам значит переступать точныя границы теории». По мнению Секки, «это, однако ж, ошибочно: факт эквивалентности», по его словам, «есть чисто опытное данное, и атомическое строение есть не более, как логический вывод из этого факта». В подтверждение своих слов, Секки здесь-же раскрывает, известную теорию Прута, который считает эквивалентные весы различных тел кратными числами эквивалента водорода. Но здесь-же Секки перечисляет и те общеизвестные случаи, где закон кратных эквивалентов оказывается несостоятельным, указывая и вещества, которых эквиваленты не кратны одни другими. Усиливаясь подкрепить себя математическими вычислениями, он предостерегает, что «в этом случае следует поступать с особенною осмотрительностью; иначе можно рисковать иметь дело лишь с безплодным рядом цифирных выкладок», – признает обстоятельства, которые нарушают простоту закона эквивалентов, – сознается, что «химик на этом и должен остановиться. Но, как философ, он, Секки, не может удовлетвориться таким результатом и должен, так, или иначе, дать фактам обобщающий вид». Он сознается даже, что «атомическия группы ¹⁰⁵ постепенно убывающей сложности имеют своими последними членами частицы (молекулы) веществ, называемых химическими элементами», на сколько это известно по аналогии, – что «мы устанавливаем для них эту границу по тому, что не можем продолжать свои исследования над данным рядом до безконечности». Тем не менее, однако ж, он заключает: «как бы то ни было, но нельзя не признать рациональною теорию, которая смотрит на материю, как на соединение отдельных атомов, бывших сначала удаленными друг от друга». Это значит, что Секки сам признает, что не только оптика, или механика, но и химия безсильны доказать атомистическую теорию фактически, – что она принимается им не как химиком, а только как философом, и принимается не на опытных научных основаниях, а только по тому, что ему, как философу, кажется рациональною. Нужно заметить также при этом, что из приведенных у Секки, в подтверждение атомистической теории, химических данных, именно из неточности и неприложимости ко всем химическим реакциям закона эквивалентов, другие химики, как мы выше видели¹⁰⁶, выводят совершенно обратное заключение, именно, что за сложными молекулами необходимо видеть атомы, также, в свою очередь, сложные и распадающиеся, а за атомами нужно искать еще ультиматов, которых, к сожалению, нельзя только найти. Иначе сказать, химия решительно ниспровергает атомическую теорию, а оптика и механика бессильны ее подтвердить, и, таким образом, вся тяжесть констатирования этой теории падает единственно только на метафизику.

V) В этом выводе Секки решительно поддерживает нас собственными признаниями. Как эксперименталист, как физик, Секки даже¹⁰⁷ устраняет себя от решения вопроса, какой состав имеют элементы, – простой, или сложный? Для физики, по его словам, это даже не важно. «В самом деле», – говорит он¹⁰⁸, – «будет ли первоначальный атом непроницаем, составляет ли он собою твердую, сферу определеннаго радиуса, или только занимает центр известной геометрической фигуры и действует на известное расстояние от этого центра, устанавливая, таким образом, непроницаемость, – для физики этот вопрос безразличен»; физика не решает его, потому что и не может решить, оставляя его на долю метафизики.

VI) Какими же соображениями доказывает Секки атомистическую теорию, как метафизик, как философ? – «Согласно свидетельству фактов, следует признать», – пишет он¹⁰⁹, – «что, по всей вероятности, первоначальное и естественное состояние материи было такое, при котором все атомы обладали полною свободою и безусловною независимостью друг от друга. Располагая простыя тела до степени сложности их структуры», – говорит он¹¹⁰, – «мы необходимо должны дойти до конечнаго предела». И опять: «ум наш говорить нам¹¹¹, что материя не до безконечности делима и что ея разрежение, так или иначе, но непременно, – должно иметь свой предел. Как бы ни был далек предполагаемый предел разрежения материи, но в конце концов, она всегда должна состоять из раздельных атомов». В этом заключается сущность его метафизической аргументации, – аргументации, как мы знаем уже, весьма не сильной, потому что так говорит аббату Секки его личный ум; но другие умы говорят нечто обратное, именно, что всякая данная величина делится до бесконечности, как мы выше видели¹¹², и что всякий атом, сам в себе, есть сложный маленький мир; абсолютная же непроницаемость невозможна ни в каком конечном теле, как положительно утверждает это С. В. Томсон. Если для поддержания доктрины атомизма необходим авторитет известных людей, которые были бы ее сторонниками¹¹³, то, между защитниками его собственной теории, Секки готов указать многих ученых, научная репутация которых ни в чем не уступает известности их противников, и, во-первых, указывает на знаменитого Тиндаля. Действительно, в своей, недавно произнесенной в Лондонском Королевском обществе, речи¹¹⁴, которую он назвал: роль воображения в развитии естественных наук, – Тиндаль защищает атомическую теорию не только одинаковыми с Секки соображениями, но и излагает ее почти в тожественных с ним выражениях.

«Многие из современных химиков», – говорит Тиндаль, – отказываются¹¹⁵ признать действительное существование атомов и частиц. По излишней осторожности, они не отваживаются стать под знамя созданной Дальтоном, столь ясной, определенной и легко приложимой к материи, атомической теории; они отвергают все ея формы и не позволяют своему дисциплинированному уму идти далее учения о кратных отношениях. Но те же химики, отворачивающиеся от частичнаго строения тел, признают теорию волнообразнаго движения, веря в существование эфира и световых его волн. Представьте же ceбе, для примера, ряд звуковых волн. Проследите эти волны до начальной точки или исхода. Что вы в них найдете? То, или другое, определенное, осязаемое, вибрирующее тело. Следуйте таким же образом за рядом эфирных волн, до их исходнаго пункта. Что можете вы ожидать найти, как источник ряда эфирных колебаний? Спросите у вашего воображения: согласно ли оно принять за такой источник вибрирующую кратную пропорцию? Согласно ли оно допустить дрожание численнаго отношения?.. Мы не в состоянии увенчать здание абстрактным положением. Научное воображение может принять, за исходный пункт и за причину световых волн лишь вибрирующую материальную частицу, столь же отчетливо определенную, как бы она ни была мала, как и та, которая дает начало музыкальному звуку. Такая частица и есть то, что принято называть атомом или молекулою. Всякий испытующий ум, попавший на надлежащую точку, непременно должен кончить этим реальным представлением».

Но чем же, – спросим мы, – оканчивает собственный ум Тиндаля? – Оканчивает атомом, который есть молекула, состоящая из частей, – оканчивает, конечно, представлением реальным, но, по своему внутреннему противоречию, отрицающим то, что имелось в виду доказать, – именно, атомическую теорию, так как молекула не есть метафизический атом, а физический атом непременно есть молекула, – частица неизбежно сложная, – иначе сказать, оканчивает антиномиею ума, антиномическим положением, как оканчивают и все углубляющиеся в этот предмет умы, – оканчивает бытием, которое, с одной стороны, будучи неистощимо, сливается с абсолютным положительным, с бесконечным бытием, а с другой, истощаясь до безграничной малости, погружается в ничтожество, – абсолютное отрицательное. Антиномия эта, в конце концов, неизбежна для всякого ума; – не избежали ее ни Тандаль, ни Секки. Да Секки и признает это в вышеприведенных словах, что «атомическия группы ¹¹⁶ постепенно убывающей сложности имеют своими последними членами частицы (молекулы) веществ, называемых химическими элементами», и что «мы у устанавливаем для них эту границу только по тому, что не можем продолжать свои исследования над данным рядом до бесконечности». Эти слова Секки как раз отвечают нашей мысли, что в последней основе бытия мы неизбежно упираемся в антиномию, – антиномию не только знания, но и бытия.

VII) Не противоречит ли Секки самому себе и даже не доказывает ли противного, именно, – что атомизм невозможен? Положительно противоречит. «Неделимые атомы», – пишет он, доказывая их малость¹¹⁷, – «так малы, что совершенно ускользают из под контроля наших чувств. Чтобы дать о них понятие, припомним, что желтыя цветовыя волны, имеющия длину 1500

точки, несравненно длиннее этих последних элементов тел. В некоторых круглых диатомовых (род микроскопических водорослей), диаметр которых равен длине красной волны, можно насчитать на этой линии более 100 клеточек, представляющих, каждая, определенное очертание и отдельный организм, состоящий, в свою очередь, из частиц различнаго состава. Другия микроскопическия растения и инфузории имеют еще меньшую длину, и однако ж, обладают всеми органами, необходимыми для их питания и других функций». Секки даже прямо утверждает, что «мы находимся между двумя бесконечностями, неизмеримо большими, небесных пространств, и неизмеримо малыми, атомических расстояний, хотя отношение между объемами атомов», – голословно утверждает он, отступаясь от только что допущенной безмерности, – «и их расстояниями далеко не одинаково с тем, какое обыкновенно бывает между размерами миров, рассеянных в бесконечном пространстве, и отделяющими их друг от друга громадными расстояниями». Секки даже прямо называет атомы «точками первообразной материи.¹¹⁸ Центры и сферы действия частиц», по его словами¹¹⁹, «имеют неуловимо малые размеры, так что для составления световой волны их потребовалось бы несколько миллионов; амплитуда (т. е. пространство) движений атомов бесконечно – меньше световых вибраций», – значит, самый атом еще того меньше, бесконечно меньше.– «Неприготовленный ум», – по его словам, – «даже не может, без затруднения допустить сложную структуру в частице, которую мы обыкновенно представляем себе бесконечно малым твердым геометрическим телом. И, однако ж, физик, представляющий себе таким образом, т. е. сложною, материальную частицу, ни в каком случае не рискует более, чем астроном, признающий общепринятую гипотезу относительно строения туманных пятен»; т. е. как там физик, так и здесь астроном совершенно безошибочно видят бесконечное число частей. «То», – продолжает Секки ¹²⁰ , – «что происходит на отдаленнейших окраинах вселенной, повторяется и в частице, – этом противоположном полюсе бесконечности творения. Бесконечно большое составляет область астронома, бесконечное малое – один из аиров натуралиста. Физик, мечтающий определить размеры последней частицы простаго тела, также смешон и забавен, как тот старинный астроном, который хвалился, что вычислил, в английских милях, расстояние Лондона от небеснаго свода», тогда как «на безграничном пространстве вселенной вся наша солнечная система составляет лишь одну ничтожнейшую пылинку»¹²¹. – Иначе сказать, бесконечная малость атома также неизмерима, как и беспредельная великость целой вселенной.

Не противоречит ли себе Тиндаль? Действительно противоречит. – Относительно беспредельной делимости и безмерной малости последних частиц вещества, в вышеупомянутой своей речи, он представляет следующие поразительные соображения.

Поставив вопрос: можно ли, составить себе какое-нибудь понятие о размерах таких частиц? он отвечает: «подобно тому, как между-звездныя пространства вызывают в нас лишь чувство подавляющей колоссальности, не давая уму никакого яснаго представления, – точно также и величины атомныя подавляют нас (стр. 477) своей бесконечной малостью. Пред этою неуловимо тонкой материей, микроскопическия существа являются баснословными гигантами. Кометы выпускают из себя хвосты, тянущиеся иногда на сотни миллионов миль. Поперечник земли равняется 8000 миль. Земля, небо и значительная часть надсводнаго пространства поместились бы в сфере, имеющей диаметр 10000 миль. Наполним эту сферу кометною материею и примем ее за единицу измерения. Самое простое вычисление покажет, что для образования громаднаго хвоста комет потребовалось бы столько материи, сколько ее заключается в 300000 наших единиц. Теперь представьте себе всю эту материю скученною и достаточно плотно сжатою. Какой объем она заняла бы? Джон Гершель сказал бы, что ее можно увезти на одной лошади. Но я полагаю, что для этого потребовалась бы самая незначительная часть лошадиной силы. Что если бы неуловимые, по своей малости, частицы материи, составляющей лазурь нашего неба, начиная с высоты Монблана и выше, собрать вместе и довести до плотности обыкновенных твердых тел, – много ли они заняли бы места? Мне кажется, для этого было бы достаточно самаго малаго чемодана, пожалуй, даже – саквояжа, быть может, наконец, простой табакерки. Не подлежит ни малейшему сомнению, что, обладая лишь одною горстью материи, можно создать столь же обширное и великолепное небо, как и наша небесная твердь... Не показывают ли подобные факты, самым наглядным образом», – заключает Тиндаль, – «что делимость материи идет неизмеримо далее, чем это предполагалось до сих пор?» – А можно ли, после этого, положить какие-либо пределы и расширению, и делению материи?

Таким образом, не только Тиндаль, но и сам Секки, приписывают атому, в самом буквальном смысле, в самых буквальных выражениях, бесконечную малость и значение точки, – не более.

VIII) Действительно, по Секки, атом есть только центр движения или вибрации, а всякое тело, как и вся в совокупности материя, есть только сумма атомных вибраций, или вообще только движение.

1) По словам Секки, «в глазах новейшей физики, силы суть не что иное, как простые роды движения ¹²² . Теплородное световое лучеиспускание представляет собою простое движение. Отожествление теплоты с движением не мешает принимать ее за действительную силу, если только это слово будет употребляемо в смысле причины движения ¹²³ . Принимая силы, как чистые отвлечения, Секки ¹²⁴ сводит все явления к простому обмену, или сообщениям движения. Движение только изменяет свой вид. Так, из поступательного перемещения, оно может превратиться в вибрации или вращение, из одного тела перейти в другое, или даже в бесконечно возрастающей ряд тел. Сила внутри тел¹²⁵ сводится к простому динамическому процессу, который должен подчиняться общему закону для всех движений. На земле абсолютного покоя не существует¹²⁶, а есть только беспрестанное столкновение между взаимно-противоположными движениями. Так как¹²⁷ теплота есть некоторый род движения вещества и проявляется во всех телах, без исключения, то отсюда необходимо следует, что все материальные частицы находятся в движении. От абстрактных же начал, называемых физическими силами, Секки решительно отказывается. Эти силы, по его словам, только бесполезно загромождают науку. Там, где другие, в своих теориях, прибегают к помощи абстрактных деятелей, там Секки ни минуты не колеблется ограничиться одним давлением среды. Наиболее важный результат», – говорит Секки в заключении своей книги, – «может быть формулирован так: все абстрактныя стремления¹²⁸, все различныя способности тел и многочисленныя жидкости, которыя придумывались до сих пор для объяснения явлений, должны быть изгнаны из области науки, потому что все силы природы зависят от движения. Мы¹²⁹ не погрешим против истины, если допустим, что все зависит от материи и движения, и, таким образом, вернемся к той реальной Галилеевской философии, которая не признавала в природе ничего, кроме вещества и ею перемещения».

2) Итак, у Секки мы получаем, в конце концов, или в начале начал, по-видимому, не движение, но движущееся вещество? Действительно так. – «Что касается до основнаго положения», – говорит он¹³⁰, – «до закона достаточности материи и движения для объяснения всех явлений, известных под именем физических сил, – то этот краеугольный камень динамической теории, по чаянию Секки, останется непоколебимым навсегда. Для Секки, сила есть причина движения, – и такова всякая материя, возбужденная движением¹³¹. Сводя все явления к простому обмену или сообщениям движения, Секки смотрит на этот обмен, как на первичный факт, находящий свою причину в самой природе материи. По взгляду Секки, понятие силы положительно немыслимо, если сила не считается свойством присущим веществу. Опыт подтверждает, по словам Секки, существование лишь одной силы, присущей всякому веществу, а именно, массы, обладающей известною скоростью, всякая другая сила, которая не сводится к этому механическому первообразу, не может быть, по мнению Секки, усвоена человеческим воображением.

3) Секки признает собственно две материи, одну, болие материальную, весомую, а другую, менее материальную, невесомую матерью, или эфир, или, еще точнее, одну и ту же материю, но находящуюся в двух различных состояниях, из которых состояние эфира есть первичное, а состояние материи весомой есть производное и сложное.

4) Все явления, по Секки, производятся механическим действием невесомого начала, распространенного по всей вселенной и называемого эфиром; это неуловимо тонкая жидкость¹³². Располагая простые тела по степени убывающей сложности их структуры, мы необходимо должны, по Секки, дойти до конечного предела: крайним полюсом этого ряда будет эфир. Невозможно, однако ж, смотреть на эфир, как на химический элемент тела¹³³. Если эфир невесом, то именно по тому, что сам способен производить движения, однородные с движениями, порождаемыми тяжестию¹³⁴. Самая тяжесть есть действие эфира¹³⁵. Факты показывают, что всякое сгущение эфира производит притяжение. Но если эфир способен производить притяжения, – то он может служить и причиною тяжести. Эфир неощутим, несжимаем и сопутствует веществу при всяком составе тел. То, что мы называешь пустотою, есть не иное что, как равномерно распределенный эфир.

5) Эфир, тем не менее, есть материя, сложная из атомов. «Нельзя сомневаться», – утверждаем Секки ¹³⁶ , – «что эфир есть материя, способная приходить в движение от вибрации. Существование поперечных вибраций¹³⁷ делает неизбежною гипотезу эфира, составленнаго из раздельных атомов. Вся совокупность¹³⁸ известных нам фактов показывает, что действующим началом не могут быть ни один эфир, ни одна весомая материя, – но то и другое вместе. Тела состоят не только из весомой, осязаемой материи, но также и из неуловимого тонкого вещества, распределение которого неодинаково для всех тел. Если, по мнению других физиков¹³⁹, эфир представляет собою сплошную среду, – то для Секки это совершенно немыслимое предположение, – хотя, по его же словам, в настоящее время и нельзя питать никакой надежды на определение отношения между плотностями эфира и весомой материи, за полнейшим неимением пределов для сравнения. Некоторые», – жалуется Секки, – «вообразили себе, что эфир есть нечто нематериальное, так как он невесом. Но тяжесть, по Секки, не составляет такого существенного свойства материи, как инерция ¹⁴⁰ . Можно представить себе материю без веса; но всякое вещество необходимо должно обладать инерцией, т. е. требовать силы для приведения его в движение. Можно принять эфир за причину тяготения. Без сомнения, строение его отлично от строения газов и других известных нам тел; потому и самые свойства его не могут быть выведены из исследованных до сих пор явлений. Материальность эфира и инерция доказываются ¹⁴¹ обменом работы, часто происходящей между ним и весомою материей. Как бы то ни было, но, в конце концов, по Секки, эфир¹⁴² есть материя, и потому его атомы не могут уклоняться от общих законов движения».

6) Но в чем же разница между эфиром и обыкновенною весомою материей? – «Мы признаем», – провозглашает Секки, – «эфир¹⁴³ за настоящую материю, но только находящуюся в состоянии отличном от того, которое соответствует обыкновенному веществу. По всей вероятности¹⁴⁴, вся разница заключается здесь в том, что частицы эфира изолированы друг от друга и свободны, тогда как частицы весомой материи представляют собою комбинации из нескольких простых атомов. Изучение света и электричества показывает¹⁴⁵, с какою громадною вероятностью можно полагать, что эфир есть не что иное, как материя, но только доведенная до высшей степени разрежения, до того крайнего состояния, которое называется атомическим. В отличие от аггрегатов весомой материи, эфир есть материя разреженная и тонкая, состоящая из атомов первого порядка ¹⁴⁶ . Эфир состоит из первичных атомов обыкновенной материи». Что же такое эти первичные атомы, или атомы первого порядка? – У Секки разграничиваются следующие различные роды совокупностей атомов¹⁴⁷: 1) уединенные или элементарные атомы, которые одни имеют безусловное право на это название, – 2) группы атомов, который имеют более или менее сложную форму (элементарные молекулы), различный способ группировки которых дает начало различным родам веществ, считающихся, в настоящее время, химически неразложимыми и потому называемых простыми телами, – и 3) соединение элементарных молекул в частицы сложных химических тел, частицы разнородные, при чем эта разнородность происходит скорее от условного различия в размещении атомов, чем от истинного различия в природе вещества. – Вот из этих-то вышеупомянутых атомов первого порядка, или первичных, и состоит эфир, по учению Секки.

7) Таким образом, в сущности, эфир есть материя однородная с обыкновенною весомою материей. Но при этом оказывается еще, что даже «весомая материя может переходить в состояние эфира. На основании некоторых гальванических экспериментов, Секки предполагает¹⁴⁸, что часть находящихся в соприкосновении тел весомой материи (гальванических элементов), переходит в состояние чрезвычайной тонкости, – почему и полагает, что необходимо иногда допустить в материи такое состояние разрежения, при котором она, по всей вероятности, теряет все свои характеристические свойства (материальности) и делается неуловимою для наших чувств, – что в электрических опытах весомая материя отделяется и переносится невесомою, – что электрический ток есть поступательное движение невесомой материи, совершающееся чрез весомую, при чем эфирное течение увлекает иногда, в своем течении, некоторые частицы и этой последней, – что¹⁴⁹ частицы тел, доведенные до крайних степеней измельчания, расширения и разрежения, представляют собою частицы весомой материи, окруженный эфиром, который, в свою очередь, есть не иное что, как вещество, находящееся в элементарном атомном состоянии. Если-бы¹⁵⁰, посредством усиления вибрации частиц простых тел, достигнуть распадения частичных групп на единичные атомы,-то что произошло бы тогда с материей? Может ли она тогда представлять еще качества и свойства, присущие весомому веществу? Нет; по Секки, она перейдет тогда в то вещество, которое называется невесомым эфиром. «По всей вероятности», – гадает Секки, – «первоначальное естественное состояние материи было такое, при котором все атомы обладали полною свободою и безусловною независимостью друг от друга, – и если есть материя, про которую можно бы сказать, что она переживает первоначальный младенческий период своего образования, то это, без сомнения, материя туманных пятен. Хотя, по сознанию Секки, опыт и не дает никаких указаний относительно возможности подобного разрежения, так как, при всех явлениях переноса материи электричеством, тела сохраняют свою химическую природу, а на эфир невозможно смотреть, как на химический элемент тела, – однако ж, по Секки, должно¹⁵¹, предполагать в материи такие свойства, которыми она обыкновенно, в известных нам состояниях, совсем не обладает и которые, в сущности, отожествляют ее с эфиром. И так как эфир есть не что иное, как сама материя, но только доведенная до высшей степени разрежения, – до того крайнего состояния, которое называется атомическим, – то отсюда¹⁵² следует, что все тела, в сущности, представляют собою лишь более или менее сложные агрегаты этой жидкости. С этой точки зрения¹⁵³, тела представляются аггрегатами атомов одного и того же происхождения.

8) Но если обыкновенная весомая материя, переходя в состояние эфира, теряет все свои характеристические свойства (материальности) и делается даже вовсе неуловимою для наших чувств, – то чем бы можно было доказать, что в таком состоянии она не исчезает совсем? Если эфир не может быть никогда химическим элементом тела и не имеет никакой ни плотности, ни тяжести, – если он несжимаем и неощутим, – если одна только весомая материя ощутима для наших чувств¹⁵⁴, – то чем же можно было бы доказать существование самого эфира? – Секки сам же говорит, что «в наше время очень многие неохотно принимают гипотезу о существовании эфира¹⁵⁵. Многие новейшие физики, и в том числе знаменитый Грове, держатся учения, что свет распространяется просто чрез посредство весомой материи; электричество также считают движением весомой материи¹⁵⁶. В то время, как одни физики¹⁵⁷ стараются все свести к действию эфира, другие считают этот агент за игру воображения, – тем более, что и без него можно вполне удовлетворительно объяснить все естественные явления. По мнению этих последних, вся суть лишь в том, чтобы свести теплоту и электричество на простое движение весомой материи; а затем и для распространения света можно обойтись без всякой невесомой среды. Нерасположение, питаемое многими к гипотезе эфира», – утверждает Секки, – «есть следствие общей привычки считать несуществующим все то, что не оказывает непосредственнаго действия на наши чувства, и между ними преимущественно на зрение и осязание. Но самое поверхностное наблюдение», – уверяет Секки, – «не замедлит показать нам, как мало цены заключает в себе критерий, исключительно основанный на свидетельстве наших чувств».

Такое ограничение, или даже отвержение, строго позитивного гносеологического метода, в устах физика-эксперименталиста, весьма замечательно. Но так как, рядом с таким унижением строго позитивного апостериорического метода, Секки говорит нечто несовместимое с тем, что сам же утверждает, а именно, – что¹⁵⁸ «гипотезу эфира он принимает, строго следуя методу физических наук, по которому законность начал выводится не a priori (из начал разума), но a posteriori» (из свидетельства наших чувств и основанной на нем рефлекции), – и так как существование эфира нельзя доказать непосредственным действием его на наши чувства, – то, спрашивается, чем же можно бы доказать это? Значит, не чем иным, как посредственным действием эфира на наши чувства? Да, именно этим последним. – «Из того, что весомая материя одна только ощутима для наших чувств», – объясняется Секки¹⁵⁹ «совсем еще не следует, чтобы все окружающия нас явления зависели исключительно от ея действия и влияния. В пространстве и внутри всех тел существует более тонкая материя, способная, действием своей инерции, парализовать движения весомых масс и поддерживать их на определенных расстояниях, в силу условий своего равновесия и давления. Своею вибрацией она производит в нас не только впечатления света, но также возбуждает теплородные и химическия действия между телами. Поступательное движение этой среды составляет причину электродинамических и магнитных явлений. Эта материя нисколько не теряет своих существенных свойств: она инертна и подчиняется всем законам механики. Эфир не подчиняется действию тяготения по тому, что он сам есть причина этой силы и вообще всех явлений притяжения. Вообще, не только бытие, но и материальность эфира, и инерция, доказываются обменом работы, часто происходящей между ним и весомою материей». Что ж это значит? А именно то, что мы знаем существование эфира, по производимому им в природе движению или работе, и отсюда, посредственно, по впечатлению на наши чувства, которое само есть особого рода движение, производимое внешним влиянием того же деятеля или движителя, – эфира.

9) Но откуда мы знаем, что эфир существует именно как особое вещество, как масса, и масса именно частичная, атомная!? «Нельзя сомневаться», – говорит, как мы уже видели выше, Секки – «что эфир есть материя, способная приходить в движение от вибрации». – Что эфир вибрирует, что мы знаем о нем именно и единственно только по вибрациям, и знаем, что он есть именно вибрация, – не больше, – это несомненно. Но вопрос все же остается вопросом: откуда же мы знаем, что он есть именно материя и именно материя частичная? «Знаменитый физик Грове» – жалуется Секки, подкрепляя нашу мысль,– «заметил, что идея эфира ничем не яснее понятия силы. Секки же считает положительно немыслимым понятие силы, если сила не считается свойством, присущим веществу. Если даже предположить эфир неосязаемым и невесомым, то, и в таком случае, если эта жидкость находится в движении, то одна уже ея масса, действием своей скорости, отожествляется с силою». Но и после этого также вопрос остается вопросом: «неосязаемый и невесомый эфир – представляет ли собою жидкость, имеет ли он массу, или есть только сила? Секки «безповоротно не отрицает существования сил¹⁶⁰, но только объясняет их свойствами эфира, существование которого не подлежит никакому сомнению, и сводит их к тем или другим родам движения». А это значит, что все как свойства, так и силы, равно как и самое существование эфира мы знаем единственно только как разные роды движения. – «Некоторые полагают», – объясняется Секки, – «что нашли истинное решение вопроса, назвавши эфир силою¹⁶¹. Но если под силою разуметь отвлеченное понятие, то мы впадем в старыя заблуждения (допущения сил абстрактных); если же примем силу за известный род движения, то только произведем замену одного слова другим:» значит, мы знаем эфир только и не иначе, как движение или как силу, что одно и тоже. «Некоторые физики говорят», – продолжает убеждать себя Секки, – «что¹⁶² если эфир всюду сопровождает весомую материю, то он делается совершенно излишним ея дополнением и может быть вполне заменен силами, присущими самой материи. Но», – довольно сурово уже высказывается против этого Секки, – «желать удаления гипотезы эфира административным порядком, в то время, как она сама собою вытекает из настоятельных требований нашего ума, значило бы идти против здраваго смысла. По нашему мнению, опыт подтверждает существование лишь одной силы, присущей всякому веществу, а именно массы, обладающей известною скоростию: всякая же другая сила, которая не сводится к этому механическому первообразу, едва ли может быть усвоена человеческим воображением». Прекрасно, повторяем мы. Что эфир есть движение, это мы знаем по опыту; но откуда, из какого опыта, мы знаем, что неощутимый, неосязаемый, невесомый, не сжимаемый, неуловимый эфир имеет массу и именно массу частичную? Ни откуда больше, по словам самого же Секки, как только «из настоятельных (будто бы) требований ума, здравого смысла и человеческого воображения», – ни откуда больше, как из аксиоматического будто бы положения, что «всякая другая сила, которая не сводится к механическому первообразу движущейся массы, едва ли может быть усвоена человеческим воображением».

Очевидно, что сам же Секки здесь уже сомневается в изрекаемой им аксиоме («едва ли, говорит он, может быть усвоена»). А в другом месте он совсем отрицает ее, утверждая, что человеческим воображением может быть усвоена сила, которая не сводится к механическому первообразу движущейся массы. И эта сила опять же есть эфир. – «Наш ум», – утверждает он же, – Секки, – «не может¹⁶³ помириться с мыслью, что вся роль эфира состоит в одном только вибрировании (движении), и потому мы невольно получаем склонность относить и так называемыя творческия силы к свойствам этой же среды». – Значит, творческие силы, принадлежащие эфиру и проявляющиеся, конечно, в процессах органической и психической жизни, отличны от механической силы вибрирования или движения массы? – Это тем более очевидно, что, по словам самого же Секки ¹⁶⁴ , «организованныя вещества подчинены господству физических агентов и основному закону механической динамики, только если рассматривать их по отношению к их материальным функциям, – химическим процессам и движениям», а в существеннейшей, жизненной своей стороне, «процессы растительной, а тем более животной жизни, составляют особый род явлений, пока еще не поддающиеся законам мертвой материи». Итак, в опыте оказываются силы, не поддающиеся основному закону механической динамики. Итак, вместо опытного подтверждения того, что эфир есть не иное что, как механически движущаяся масса, мы, от самого же Секки, получаем утверждение и подтверждение того, что эфир есть не только вибрация или вообще механическое движение, но и творческая сила, производящая органические процессы, которые составляют особый род явлений, не поддающийся механическим законам мертвой материи, – не говоря уже о процессе психпческом, который никак уже не разрешается законами чистой материальной механики¹⁶⁵.

10) Оказывается, таким образом, что «развиваемые у Секки начала, принадлежащия к числу общих и основных законов механической теории, противоречат не только всем общепринятым понятиям», в чем он и сам сознается¹⁶⁶, но и его собственным основоположениям. Это противоречие не только другим, но и самому себе, доводит Секки до странности, до вербального отрицания собственной теории. Пусть, по его словам, «физики противоположного лагеря стоят за нематериальность эфира»; пусть «крупнейший научный авторитет нашего века, Грове, отвергая гипотезу мировой упругой среды, категорически объявляет эфир совершенно бесполезными созданием воображения ученых». Но Секки и о себе самом заявляет, что и «он даже не пытается доказывать необходимость существования эфира» (хотя на эту тему, необходимого существования эфира, написана вся его книга) и заключает восклицанием: «кто же, в самом деле, может, в таком вопросе, настаивать на абсолютной необходимости»!? – В тоже время, в самом заключении книги¹⁶⁷, он же утверждает: «мы находим невозможными отнести все явления природы к действию того общаго начала, которое называется обыкновенной весомой материей, и потому полагаем необходимым допустить существование особаго состояния этой материи (эфира), делающаго ее свободною от влияния тяготения: это – состояние крайнего разрежения вещества, при котором различныя его движения производят явления света, электричества, магнетизма и тяготения».

Все это, в общей совокупности, значит, что мы знаем эфир как состояние, как движение, как силу, даже творческую жизненную силу, но не как делимую частичную массу: частичность и массивность его не может быть подтверждена никаким апостериорическим (опытным) наблюдением; априорические же (умозрительные) соображения, высказанные самим Секки, сам же он и отрицает, утверждая, что «гипотезу материальнаго эфира он принимает, строго следуя методу физических наук, по которому законность начал выводится не a priori, но a posteriori»¹⁶⁸.

11) Сам же Секки предлагает объяснение и того, каким образом, из немассивного нечастичного эфира, представляющего собою только разнородные движения или силы, происходит все разнообразие чувственных предметов. Из предлагаемого объяснения вытекает ясно и решительно одно общее, окончательное заключение, что совокупность чувственных вещей есть не иное что, как сумма разнородных атомных движений. Это объяснение развивается у Секки в следующей серии данных:

А) «Представим себе, говорить он, что среда эфира не находится в покое и что внутри этой среды¹⁶⁹ развиваются вихри. Все движения, происходящия в эфире, без сомнения, не могут быть уловимы ни для зрения, ни для других наших чувств. По этому требовать осязательнаго доказательства их существования, также как и световых вибраций, было бы чистою нелепостью: движения этого рода могут доказываться только умозрительным путем, при посредстве той ариадниной нити, которая называется аналогией. Неприготовленный ум не может допустить столь разнообразныя движения и сложную структуру в частице, которую мы обыкновенно представляем себе бесконечно малым твердым геометрическим телом, находящимся в покое. И, однако ж, физик, представляющий себе материальную частицу по вышеизложенному образцу, т. е. сложною и движущеюся, ни в каком случае не раскует более, чем астроном, признающий общепринятую гипотезу относительно строения туманных пятен. В поле телескопа, туманности представляются нам неподвижными дисками или кольцами; но логика фактов скоро убеждает, что это есть не что иное, как фикция, и что тут¹⁷⁰, в этой области необъятнаго мироваго пространства, должно царить более, чем где-нибудь, самое живое движение. То, что происходит на отдаленнейших окраинах вселенной, повторяется и в частице, – этом противоположном полюсе бесконечности творения. Движение в системах частичных вихрей никогда не уничтожается; оно только преобразовывается, изменяет направление и т. д. Движения последних атомов материи происходят, без сомнения, в настоящей абсолютной пустоте. Поэтому, потеря живой силы здесь невозможна; невозможно и сопротивление. Отсюда следует, что эти движения должны сохраняться бесконечно, как инерция материи». Таким образом, из объяснения Секки мы получаем, что в самой крайней глуби материального бытия, самый основной первичный признак материальности – инерция материи, – имеет своим источником и причиною движение и есть не иное что, как первичное атомное движение.

Б) «Раз, как дан первый толчек¹⁷¹, – объясняет Секки, – примитивное движение (в абсолютной пустоте) никогда затем не прекращается и постоянно происходит под той или другой формой. Развивающиеся, таким образом, внутри эфира вихри, или центры и сферы действия, имеют неуловимо малые размеры. Каждый из этих вихрей, которые мы можем назвать ультра микроскопическими, составляет частицу». Так, по Секки, происходят частицы или атомы, первого примитивного порядка: каждый из атомов есть сферически вращающееся движение, имеющее свои центр, ось и периферию.

В) Как происходят затем, из примитивных атомов, простые – элементарные и сложные химические молекулы, а из молекул тела? – «Притягательные силы, по Секки, исходят из двух начал: 1) из простого колебания атомов по всем направлениям, и 2) из соединения этого рода колебаний с атомическими вращениями и взаимным совокуплением молекулярных атмосфер. Соединение тел¹⁷² зависит от различных видоизменений этой определяющей силы притяжения. Взаимная связь¹⁷³ или сцепление требует только известной степени напряжения, от которой зависит то или другое физическое состояние. В твердых телах замечается присутствие правильной атомической группировки вокруг известных осевых направлений, в последних стадиях молекулярного их строения ¹⁷⁴ . Собирательная частица есть не что иное, как соединение этих центров действия, соответственно направленных. При перемене¹⁷⁵ состояния, вследствие постепенного уменьшения скорости, соответствующего частицам газообразных веществ, эти частицы до того сближаются между собою, что проникают в сферу действий друг друга, из которой, потом уже не могут выйти. Эти сферы действия суть не что иное, как вихри. Поэтому, когда говорят, что сферы действия двух частиц сливаются в одну, – то это можно понимать так, как если бы говорилось о соединении двух вихрей под одной общей атмосферой. В момент столкновения частиц и соединения их атмосфер, поступательная скорость переходит в колебание массы, проявляющееся в форме теплоты. В жидком состоянии неограниченныя поступательныя движения прекращаются, и частицы являются заключенными в сферу сопредельных с ними других. Но оси жидких частиц неустойчивы, свободно колеблются во все стороны, и потому вращения их не имеют общаго определеннаго направления. Если охлаждение продолжается далее, то частицы сближаются еще теснее и скоро испытывают на себе влияние вращений, взаимодействие которых стремится сделать их оси параллельными и устойчивыми. Образовавшаяся таким образом группа, не утрачивая совершенно колебательнаго движения, сохраняет неизменно приобретенную ею форму, в момент перехода тела в твердое состояние. Итак¹⁷⁶, различие в объемах атмосфер и совпадение периодов колебания частиц – вот две главнейшия причины, производящия соединения разнородные тел, или, иначе говоря, – причины химическаго сродства. Сложныя частицы сходны с вихрями, которые, образовавшись из нескольких других, легко отделяются друг от друга. Потому то¹⁷⁷, чтобы преодолеть инерцию, свойственную каждой из вращающихся атмосфер, т. е. изменить направление их движения, необходимо значительное усилие».

Г) Из приведенных слов Секки следует, что дело происхождения материальной инерции, происхождения частицы примитивной, молекулы сложной химической и тел разных состояний, – газообразных, жидких и твердых, – представляется в следующем виде: 1) вот в превечном покое существовало нечто неопределенное, не испытанное, не подлежащее никакому ощущению и опыту, не проявляющееся, древне-греческое τό ἄπειρον, общечеловеческое абсолютное, или нечто наиболее к нему близкое, у Секки его эфир; 2) из этого абсолютного, непостижимым образом, в безмерном количестве центров, вдруг начинается ультра-микроскопическое движение; 3) движение это оказывается, в каждом центре, вращательным около осп и поступательным в каком-либо направлении; 4) в том и другом, как поступательном, так и центробежном стремлении своем, требуя влияния сторонней силы, чтобы быть остановленным, это движение обнаруживается тем, что называется материальною инерциею; 5) своим вращением около своего центра и оси, определяя свою особую сферу, это движение дает бытие примитивной частице или атому; 6) сфера движения указывает предел, не безусловный, впрочем, но без стороннего стеснения, вероятно, расширяющийся, а при внешнем влиянии суживающийся, предел атомного сопротивления; 7) соприкоснувшись в своем прогрессе, два или несколько атомов образуют около себя общую атмосферу или общую сферу движения, которая замыкает собою элементарную, простую или сложную, химическую молекулу; 8) в момент заключения атомных движений под одною атмосферою, прогресс отдельных движений переходит в колебание каждой атомной сферы на своей оси (момент, соответствующий переходу газообразных тел в жидкие), а, наконец, взаимодействие отдельных вращений делает их оси параллельными и устойчивыми (момент, соответствующий переходу жидких тел в твердые), при чем во все эти моменты переходов материального движения, из одного состояния в другое, не только возможны, но и вероятны вращения одного частичного вращательно-поступательного движения около другого вращательного, более устойчивого, или вращательного поступательного, в свою очередь, так что исчислить все вероятности этих взаимных соотношений частиц материи между собою невозможно. Но то ясно, что все эти тысячеобразные движения производят проявление того, что называется материею, так что и вся материя, и всякое тело, и каждая материальная частица есть не что иное, как движение, – так что, по этой теории, не материя дает бытие движению, но движение является причиною осуществления и проявления материи.

Д) Что именно такую теорию проводит, хотя смутно и не отчетливо, и Секки, это видно из следующего очерка, показывающего, как Секки определяет характеристические черты тела и атома.

«Если рассматривать тело, со стороны его характеристических свойств», – пишет он¹⁷⁸, – «то оно представляется нам совокупностью сил, из которых главная и самая основная есть сила сопротивления или непроницаемости. Эта сила, вызываемая к действию всякий раз, как тело изменяет свое состояние, переходя из покоя в движение, или из движения в покой, составляет инерцию тела. Когда она действует в определенном пространстве, то образует то, что собственно называется телом. Физика рассматривает тело как внешнюю действительность (или действенность), и здесь предел физическому исследованию, за которым начинается область метафизики. Физика не решает вопроса, будет ли первоначальный атом непроницаем, – составляет ли он собою твердую сферу определеннаго радиуса, или только занимает центр известной геометрической фигуры и действует на известное расстояние от этого центра, устанавливая этим способом непроницаемость. Этот вопрос остается на долю метафизики». По аналогии же с телом, для физики атом должен быть не иным чем, как именно центром известной геометрической фигуры, который, действуя в своей сфере на известное расстояние от центра, устанавливает этим действием свою непроницаемость. Таким образом, по Секки, физика знает не только всякое физическое явление, как движение, но и всякое тело так же только, как движение, или сопротивление другому движению, и, во всяком случае, не знает ни одною тела в состоянии абсолютного покоя, так как всякая частица материи абсолютно всегда находится в движении и движением проявляет свою инерцию и непроницаемость, – самое основное свойство своей материальности. Таковы, по Секки, пределы физики; а все то, что выходит из этих пределов, составляет область метафизики. Но и на этот счет, именно на счет метафизики, Секки может быть вполне спокоен, так как самая позитивная, самая экспериментальная метафизика, не говоря уже о метафизике идеальной, могла бы выразиться, как и выражается, о свойствах, усматриваемых в телах, его собственным, свойственным физику языком, каким выражается он сам, именно, – что «тела ¹⁷⁹ не имеют ни запаха, ни цвета, ни вкуса, а только обладают известнаго рода движениями, способными производить в нас эти впечатления». От такого языка физика Секки не отказались бы ни Платон и Берклей, с одной стороны, ни Бэн и Д. С. Милль, с другой.

IX) Секки провозглашает, что¹⁸⁰ «атомическая теория не только весьма далека, от каких бы ни было абсурдов и неспособности к объяснению явлений, но, как раз наоборот, – вытекая прямо и непосредственно из фактов, должна быть отнесена к числу самых рациональных». Посмотрим же, действительно ли атомическая теория способна объяснить все явления и далека от каких-бы то ни было абсурдов?

1) Прежде всего, предложим вопрос: все ли явления аббат Секки думает и обещает объяснить атомическою теориею? – По-видимому, все, сколько можно судить об этом по некоторым решительным его выражениям. Например, «в глазах новейшей физики», – пишет Секки ¹⁸¹ , – «силы суть не что иное, как простые роды движения; все явления производятся чисто механическим действием невесомаго начала, распространеннаго по всей вселенной и называемаго эфиром. Мы¹⁸² сводим все явления к простому обмену, или сообщениям движения и смотрим на этот обмен, как на первичный факт, находящий свою причину в самой природе материи. Многочисленный¹⁸³ ряд наблюдений и опытов дает нам право заключить, что явления, происходящия в телах, суть не что иное, как особыя действия материи, находящейся в двух различных состояниях, из которых одно характеризуется ея весомостью и соответствуем наиболее грубой и сложной ея форме, а другое обусловливается крайней степенью ея разрежения и тонкости. Все явления объясняются движением одной жидкости¹⁸⁴, а именно, – эфира. «Все абстрактныя стремления», – пишет Секки в заключении своей книги¹⁸⁵, – «все различныя способности тел и многочисленныя жидкости, которыя придумывались до сих пор для объяснения явлений, представляемых физическими агентами, должны быть изгнаны из области науки, потому что все силы природы зависят от движения. Изыскания¹⁸⁶ доказали полнейшую универсальность основных законов механики. Работа сил внутри тел сводится к простому¹⁸⁷ динамическому процессу, который должен подчиняться общему закону для всех движений. Вообще все явления происходят таким образом, что как будто бы закон полнаго уравновешения работ, совершающихся при различных естественных процессах, сохраняет свою полную и безусловную силу на всем безграничном пространстве вселенной. Истинно научная теория физических явлений», по мнению Секки, «должна принимать в расчет только¹⁸⁸ количество живой силы или движения». – Выражения эти показывают, что Секки хочет свести всякую живую силу на движение¹⁸⁹, – всякую химическую реакцию представить как механическую работу. Даже органические процессы он желал бы выставить такими же механическими. «Ни растения, ни животныя», – пишет он¹⁹⁰, – «не свободны от влияния на них обыкновенных физических агентов; органызованныя вещества, рассматриваемыя по отношению к их материальным функциям, химическим процессам и движениям, подчинены господству физических агентов и, с этой стороны, удовлетворяют основному закону динамики; солнечные лучи составляют почти исключительную причину растительной работы, совершающейся внутри листьев; они совершенно механическим путем производят органическия соединения, Эта операция поглощает собою живую силу солнца¹⁹¹. Внутри¹⁹² одушевленных веществ, так же, как и в других машинах, теплота преобразуется в движение». Даже для объяснения психических фактов ему хотелось бы, по возможности, обойтись также одною силою механического движения. Так, по словам его¹⁹³, «как только стал известен механизм глаза, с этого момента, можно сказать, гипотеза об особой силе, производящей зрение (т. е. о душе) сдана в архив на вечные времена, несмотря на все метафизическия затруднения в разрешении психологическаго вопроса: каким путем объективная внешность переходит в ощущаемое нами субъективное впечатление; учение о процессе зрения остается решенным вне области каких бы то ни было новых сил». Мы уже слышали от Секки, что, по его мнению, «опыт подтверждает существование лишь одной силы, присущей всякому веществу, а именно массы, обладающей известною скоростью», – что «всякая другая сила, которая не сводится к этому механическому первообразу, едва ди может быть усвоена человеческим воображением». Вследствие этого он, даже в-виду признанного в химии факта, что «молекулярныя явления, в органических соединениях, происходят часто совершенно иначе, чем в мертвой материи», говорит, однако ж, вообще: «мы не погрешим против истины, если допустим, что все зависит от материи и движения, и, таким образом, вернемся к той реальной Галилеевой философии, которая не признавала в природе ничего, кроме вещества и его перемещения»¹⁹⁴.

2) В тоже время, если вчитаться в сочинение Секки, оказывается, и то, что, механическим движением массы, или вообще – атомическою своею теориею, он берется объяснить не все, а только некоторые явления.

Так мы видели уже, что «ум Секки ¹⁹⁵ не может помириться с мыслью, что вся роль эфира состоит лишь в одном вибрировании, т. е. в механическом движении, – видели, что он находит в природе, сверх механической силы, еще силы так называемые творческие, которые относит к свойствам того же эфира, – находит, что процессы¹⁹⁶ растительной, а тем более животной, жизни составляют особый род явлений, пока еще не поддающейся законам мертвой материи» – почему и заявляет, что «предмет его рассмотрения – исключительно только неорганическое вещество; процессов же растительной, а тем боле животной жизни он совсем не намерен касаться». Даже еще более того, даже в процессах, происходящих в веществе неорганическом, он сам же опять указываете явления особого рода, не поддающиеся законам механики. Так он находит, что «действующия ¹⁹⁷ силы отдаленных областей вселенной весьма отличны от тяготения и представляют явления, которыя не могут быть объяснены при помощи одного только притяжения, – так как недавния наблюдения над падающими звездами и их соотношением с кометами доказали, что между этими звездами и материей, из которой состоит наша солнечная система, нельзя допустить общности происхождения», – вследствие чего он и признает «весьма рискованным¹⁹⁸ делать категорические заключения о том, что происходит на последних границах космоса, по окружающим нас явлениям». В тоже время он утверждает, что «в природе все тесно связано между собою, так что все мировыя явления составляют, по отношению друг к другу, как бы безчисленныя звенья одной общей цепи», и тут же¹⁹⁹ опять фантазирует: «но кто знает? Быть может, наблюдаемыя нами явления составляют лишь грубейшую часть тех, которыя происходят во вселенной, и большинство этих последних навсегда останется для нас недоступным».... Так в чем же, наконец, секрет? Какие собственно явления хочет объяснить Секки своею атомическою теориею? По-видимому, только явления света, электричества, магнетизма и тяготения. По крайней мере, в самом заключении своей книги, он провозглашает: «что касается до нашего ⁷) основного положения, т. е. до закона о достаточности материи и движения для объяснения всех явлений, известных под именем физических сил, то этот краеугольный камень динамической теории останется непоколебимым навсегда. Мы старались себе составить ясное и точное понятие о сущности теплоты, свита, электричества, магнетизма и молекулярных сил: исследование показало нам, что все вышеупомянутые действия сводятся к чисто механическим процессам».

Не считая себя сильными дать удовлетворительный отчет в том, в какой мере удовлетворительно объясняет Секки, своею атомико-механическою теориею, явления теплоты, света и электричества-магнетизма, – да такой отчет отклонял бы нас и от цели нашего, чисто философского, более или менее метафизического исследования, – остановимся на вопросе:

3) В какой мере механическая или атомическая теория Секки удовлетворяет объяснению молекулярных процессов, которые, без сомнения, лежат в основной ткани происхождения вещей? – Не признавая существования каких-либо таинственных агентов²⁰⁰, изгоняя бесчисленный легион различных абстрактных метафизических сил, Секки изгоняет из своей физики и метафизики, во-первых, силу притягательную.

Он утверждает «невозможность²⁰¹ отчетливаго представления себе того, что обыкновенно называется притягательною силою, если только принимать это слово в его строгом значении, а именно, как понятие о деятельном начале, сосредоточенном внутри частиц и действующем без всякой посредствующей помощи, чрез абсолютную пустоту. Такая роль этой силы заставляет допускать, что тела оказывают влияние друг на друга чрез расстояние, т. е. действуют там, где их нет, – гипотеза, по Секки, в полном смысли невероятная, как в том случае, когда дело идет о громадных расстояниях, так и в том, когда расстояния эти весьма малы». На возражение, что «в та- ком случае нельзя допустить никакого действия и между телами, находящимися в соприкосновении, потому что даже и в этом случае они действуют там, где их нет», Секки отвечает указанием «на невозможность такого действия в том лишь случае, когда оно совершается без всякаго посредства, и на возможность действия на расстоянии, при посредстве промежуточной среды, но вовсе не тогда, когда такого посредства не существует. Существенное различие, по Секки, между сообщением движения чрез прикосновение и чрез расстояние состоит в том, что, в первом случае (при прикосновении), движение передается чрез нечто междулежащее. Весь вопрос сводится, таким образом, к следующему: в чем именно состоит связь, соединяющая твердыя частицы, – в абстрактных ли силах, или в действии среды? «Очевидно», – отвечает Секки, что здесь нет места для абстрактных сил, потому что как ни малы междучастичные промежутки, но тем не менее, они все таки существуют, и мы должны были бы допустить, что силы действуют чрез расстояние, т. е. прийти к абсурду. Следует признать невозможность химическаго действия чрез расстояние и необходимость, для его проявления, того, что называется прикосновением»²⁰². Возможно ли прикосновение между атомами, по собственной теории Секки, к этому вопросу мы еще вернемся.

4) «Ко всем этим теоретическим и физическим затруднениям, по словам Секки ²⁰³ , прибавляется еще одно обстоятельство, которое наносит (будто бы) последний удар доктрин о притягательной силе, – эти полное отсутствие прямых доказательств. В самом деле, поддерживающие ее авторы утверждают, что если предположить две частицы в пустом пространстве, то они, в силу своей притягательной способности, будут стремиться друг к другу, по известным законами. Свойство это они считают неотделимыми свойством материи. Однако ж, такое предположение не может привести в свою защиту ни одного факта, хотя бы уже по тому, что мы не имеем возможности наблюдать действие только двух частиц, и именно в абсолютной пустоте. Все, что мы вокруг себя видим, совершается между массами частиц или телами, имеющими сложный состав, и притом внутри той или другой среды. Движения атомов или частиц происходят не в абсолютной пустоте, и потому можно еще спросить, не порождаются ли они скорее действием внешнего побуждения, чем внутренними силами частиц!... Повторяем: взаимное притяжение двух частиц, находящихся в пустом пространстве, есть не что иное, как чисто математическая фикция. Тем же, которые говорят, что действие это есть предуставленный закон, или прямой акт воли Создателя, Секки отвечает, что подобными ссылками было бы легко разом порешить все труднейшие вопросы науки; но физик не может и не должен успокаиваться на этом. Основываясь на фактах, следует полагать, что две уединенные материальные частицы, в совершенную противность основному закону тяготения, должны скорее отталкиваться, чем притягиваться. Не видим ли мы, в самом деле, что расширительная сила увеличивается вместе с разрежением материи и напряжение ее достигает своего максимума там, где эта материя наиболее разделена ²⁰⁴ ? Мы имеем полное право считать доказанным» – утверждает Секки, – "что притяжение, производимое одним телом на другое, никогда не замечается между двумя изолированными атомами, а постоянно только между системами атомов и притом, внутри материальной среды».

5) Как же объяснить явление молекулярного притяжения? – «Притяжение», – отвечает Секки ²⁰⁵ , – «есть следствие движения материи. Задача показать это не представляет для Секки ничего невозможного, если принять в расчет свойства материи и в особенности движение, которым, одухотворены ее последния частицы». ²⁰⁶ Относительно динамического состояния атомов, Секки допускает гипотезу, что атомы наделены вместе поступательным и вращательным движением, и затем гадает: «если²⁰⁷ элементы эфирной среды находятся во вращении, то удар одного атома о другой не произведет поступательнаго движения, но лишь движение, распространяющееся на известное пространств

³, 413,

о вокруг центра колебания. Атом не потеряет всей своей силы при первом ударе, но будете мало по малу совершать коловратное движение, сообщая последовательные толчки соседним атомам, вследствие чего вокруг центра колебания развивается расширение. Но так как каждый атом, в свою очередь, способен сообщать удары соседним атомам, то первый из них делается настоящим центром колебания: движение вокруг него распространяется от первого слоя ко второму, от второго к третьему и т. д. Очевидно²⁰⁸, что центр, даже в том случае, если он один, лишь бы он был только возбужден достаточно сильным и продолжительным движением, – может привести в колебание неограниченную среду и изменить состояниее ее плотности таким образом, что она, сделавшись наименьшею в центре, станет возрастать по мере приближения к окружности. Секки считает за доказанное, что точка, находящаяся в непрерывном движении, развивает вокруг себя атмосферу с неоднородною плотностью, – плотность, убывающею от окружности к центру; эта сфера может развиваться до бесконечности. Если же, возле первого центра колебания (А), развивается другой (В), расположенный внутри его сферы действия, то очевидно, что количество материи, а следовательно и сопротивления, встречаемое второю частицей или атомом (B), будет меньше в сторону первой частицы или атома (А), почему движение атома В в сторону атома А будет легче, чем в противоположную. Отсюда последует перемещение В к А: два центра будут сближаться между собою до тех пор, пока не придут в соприкосновение, пока один из них не подействует на другой прямым ударом. Из этого анализа делается²⁰⁹ для Секки ясным, что два атома или две частицы, колеблющееся в материальной среде, стремятся сблизиться между собою, не вследствие своей внутренней силы, но по причине неодинакового движения, представляемого средою по различным направлениям, с того мгновения, как в этой среде, вместо одного центра действия, явилось два. При таких обстоятельствах, в весомой материи, которая состоит из центров движения, окруженных со всех сторон эфирною средою, каждый центр стремится приблизиться к другому, и потому везде, где только они находятся, развивается настоящая притягательная сила. Предположим²¹⁰, что несколько атомов эфира, обладающих одинаковыми скоростями поступления и вращения, соединились между собою. Как только такое соединение произошло, они будут продолжать двигаться вместе, и этот агрегат совершенно отдельных частиц станет действовать как одна сплошная масса. Эти то центры, масса которых образуется на счет присоединения к ним других уединенных атомов, и составляют, вероятно, частицы весомой материи. Она, в таком случае, ничем не отличалась бы, по существу, от эфира. Атомы, образующие частицу, могут и не быть в абсолютном прикосновении между собою; но они должны обладать полной одновременностью своих движений, которая сообщает элементарным атомам строгое единство действия и энергию, пропорциональную их числу. Затем эта система, производя правильные периодические удары вправо и влево, вперед и назад, сообщает движение всем окружающим ее атомам и развивает вокруг себя настоящий вихрь; этот последний, в свою очередь, уменьшает вокруг нее плотность эфира. Таким образом, в образовавшихся группах атомов, элементы не связаны между собою никакой особой силой: сначала они остаются сплоченными друг с другом, вследствие одинаковой скорости и направления своих движений, а потом к этому присоединяется еще давление окружающей среды; это давление поддерживается большой плотностью среды, ее инерцией, а также реактивным действием ударов, производимых другими центрами движения. Соединение тел зависит от различных видоизменений²¹¹ этой определяющей причины».

6) В этом, как нам кажется, заключается сущность теории Секки относительно не только молекулярного притяжения, но и относительно действия всех физических сил, по крайней мере, относительно взаимного воздействия изолированных первичных атомов друг на друга. Сверх чаяния эта теория Секки оказывается состоящею из абсурдов, из противоречий его самому себе. В изложении этой теории, в его собственной книге еще гораздо больше, чем в нашем перечне его основоположений, допущена крайняя путаница в ассоциации представлений. Чтобы наглядно показать эту путаницу, которую, нарочно ли, или бессознательно, он вносит в свое объяснение притягательной силы, представим полстраницы²¹² его изложениия. Вот он приступает к объяснению того, что притяжение производит эфирная среда, механическим своим действием.

А) «Представим себе, – говорит он, – мировую среду (эфир) состоящею из отдельных атомов, независимых друг от друга, непроницаемых и подвижных. Эти два последния условия позволяют нам предполагать в атомах частью внутреннюю упругость, частью отталкивательную, или другую какую-либо силу». Утверждаем, что Секки здесь уже утверждает абсурд; утверждаем, что эти два последние условия – непроницаемости и подвижности атомов не позволяют предполагать в них «внутреннюю упругость и отталкивательную силу». Заметим наперед, что упругость и отталкивательная сила атомов постоянно орудуют у Секки, в его объяснении молекулярных притяжений. Вот причина, почему с этим абсурдом, – противоречием Секки самому себе, нужно кончить обстоятельно. Говорим, что здесь он противоречит себе. В начале книги (на стр. 29) он пишет: «приписывают молекулам упругость, вследствие которой частицы, при столкновении друг с другом, должны отталкиваться. Но очевидно, что эта упругость, как проявление второстепенных сил, имеющих свое начало в силах первичных, может быть допущена только для сложных частиц: в отношении же к элементарным атомам она решительно не приложима. В самом деле, упругость предполагает существование пустот внутри, молекулы, которая изменяет свою первоначальную форму, при сжатии, и затем снова возвращается к ней; между тем известно, что атомы, прежде всего, считаются непроницаемыми и не состоящими из соединения твердых частиц, а, следовательно, и не могут заключать в себе никаких пустот, которыя допускали бы их расширение и сокращение. Далее, на 33-й странице, сказав, что одни только уединенные или элементарные атомы имеют безусловное право на это название, Секки объявляет, что «таким образом мы, наконец, можем избавиться от представления материи, обладающей отталкивательными силами». – А в конце книги²¹³, он же опять объявляет, что начальные атомы ни тягучи, ни гибки, ни упруги, а подчиняются лишь законам твердых тел относительно как поступательнаго, так и вращательнаго движений». Итак, ни упругости, ни отталкивательной силы в атомах, по словам самого же Секки, предполагать ни под каким видом невозможно.

Б) Нельзя ли теперь из непроницаемости и подвижности атомов вывести какую-либо, или даже всякую другую силу, как хочет Секки? Никакой другой силы, по словам его же, Секки, мы не имеем права предполагать в первичных атомах, кроме движения, и движения именно двойного в каждом атоме, вращательного и поступательного. «Из гипотез, – пишет он в начале книги²¹⁴, самою вероятною будет гипотеза одновременного вращательного и поступательного движения частиц тела. Вихри эфира²¹⁵ имеют свое начало в двигательной силе, присущей каждому атому в отдельности. Атомам ²¹⁶ принадлежат вращательные и поступательные движения. Все абстрактныя стремления, – пишет Секки_: в самом конце книги²¹⁷ – все различная способности тел должны быть изгнаны из области науки, потому что все силы зависят от движения. Движение в элементарных частях материи принимает наиболее общую форму, а именно форму вращения, соединеннаго с поступлением». Таким образом, по приговору самого же Секки, мы лишены права предполагать в первичных атомах какую-либо иную силу, кроме движения, и движения именно вращательного и поступательного в каждом атоме. В) Предположив, таким образом, в отдельных атомах эфира несовместимые вещи, – непроницаемость, подвижность, внутреннюю упругость, отталкивательную или какую-либо другую силу, – Секки умствует: «затем, относительно динамическаго состояния атомов можно допустить две гипотезы: 1) или они находятся в абсолютном покое и лишены вращения, – 2) или наделены вместе поступательным и вращательным движением, или же только одним последним. Первое состояние – состояние бездеятельной инерции, – второе состояние – состояние движения. Рассмотрим сначала, что должно происходить в такой сфере, в момент удара, произведенного какой-либо причиной, которой может быть частица или атом самой среды, возбужденный весьма сильным импульсом. – В таком хаосе представлений и фактических данных, какой отразился в этом умствовании Секки, ничто не может произойти, кроме сугубого хаоса логических и метафизических последствий. По нашему мнении, нельзя допускать, что «атомы находятся в абсолютном покое и лишены вращения, или же наделены только одним последним, – вращательным движением», так как сам же Секки признал уже за основание своей теории, что каждый из атомов наделен вращательным и поступательным движением. По этому же самому, нельзя приписывать атомам и состояние бездеятельной инерции, так как всякий атом представляет в себе массу, возбужденную двойным, – вращательным и поступательным, – движением; а всякая масса, возбужденная движением, оказывается, по Секки же, единственным представителем физической силы. В самом деле, нужно выяснить себе, что должно разуметь и что именно разумеет Секки под именем инерции? По Секки инерция есть самое²¹⁸ существенное свойство материи: всякое вещество необходимо должно обладать инерцией, т. е. требовать силы для приведения его в движение. Это понятие до того справедливо, – утверждает Секки, – что основывается на совокупности всех известных нам явлений». По этому определению, инерция вещества, состоит в требовании силы для приведения его в движение; а это значит, что инерция есть особого рода сила вещества и состоит в сопротивлении действию на него всякой другой сторонней силы. Это подтверждает Секки и в другом случае²¹⁹. Он говорит: «чтобы доказать материальность эфира, мы должны доказать именно его инерцию, или, что одно и тоже, его сопротивление движению. Факты (сопротивления эфира разновидным движениям весомой материи) доказывают весьма убедительно его инерцию, а следовательно, и его материальность ²²⁰ . Материальность эфира²²¹ и инерция доказываются обменом работы, часто происходящей между ними и весомою материей. Главная и самая основная из сил, совокупностью которых представляются характеристическия свойства тела, есть, без сомнения, сила сопротивления, или непроницаемости. Эта то сила, вызываемая к действию всякий раз, как тело изменяет свое состояние, переходя из покоя в движение, или из движения в покой, и составляет инерцию тела». Итак, по словам самого Секки, «инерция есть требование силы для приведения вещества в движение, – инерция эфира – это одно и то же, что и сопротивление движению, – инерция – особого рода отрицательная работа, инерция есть сила сопротивления стороннему движению и напору, – есть сила действующая»; и эта сила принадлежит как всякому телу и веществу, так и эфиру, и атомам. Итак, первичным атомам нельзя приписывать «состояние бездеятельной инерции», так как их инерция всегда действенна.

Г) «Затем, рассмотрим», согласно с требованием Секки, «что должно происходить в такой среде», которой все свойства и условия существования представлены им же, Секки, в хаотическом виде, – «что должно происходить в такой среде, в момент удара, произведенного какой-либо причиной, которой может быть частица, или атом самой среды, возбужденный весьма сильным импульсом», – рассмотреть это мы не усматриваем никакой возможности, тем более, что он же, Секки, не знает никакой физической силы, кроме атомов, возбужденных движением или импульсом, и один атом не может быть возбужден весьма сильным импульсом, более сильным, чем все остальные атомы, – так как, по утверждению его же, Секки, «можно с огромной вероятностью²²² полагать, что все атомы эфира обладают совершенно тождественной массой, формой (которая должна быть сферическою) и объемом, а также одинаковым вращательным движением, вследствие которого все они развивают одну и т же степень упругости, – и нет никакой достаточной причины для того, чтобы вихри (вращательные движения) образовались вокруг одних частиц предпочтительно пред другими. «Атомы эфира», утверждает он же, Секки ²²³ , «все обладают тождественно одинаковыми массами и скоростями движения, а следовательно, колебание их не может развить расширения ни но какому определенному направленно, так как между ними нет ни одного преобладающаго, по своей силе, центра действия».

Д) Итак, объясняя себе причину молекулярных притяжений, мы не имеем права, согласно требованию Секки, представлять себе первичные атомы обладающими внутреннею упругостью, отталкивательною и другими какими-либо силами, кроме движения, – равно как не имеем права представлять, что первичные атомы находятся в абсолютном покое и лишены вращения, т. е. находятся в состоянии бездеятельной инерции, или одарены одним только вращательным движением, – не имеем, наконец, права представлять, что один какой-либо атом возбужден более сильным импульсом движения, чем остальные, так как, по выводам самого же Секки, упругость, по отношению к атомам, решительно неприложима и отталкивательною силою они не обладают: атомы не тягучи, ни гибки, ни упрут, а подчиняются лишь законам твердых тел, относительно как поступательного, так и вращательного движения; каждому атому принадлежит вращательное и поступательное движение, и, кроме этого двойного движения, атомы чужды всяких других сил – инерция атомов есть сила сопротивления стороннему движению, сила действующая, а не бездейственная; – все первичные атомы обладают совершенно тождественными массами, объемом, формою, формою именно сферическою, а при тождественно одинаковых массах такими же и скоростями движения и, в частности, одинаковым вращательным движением».

7) Эти основоположения самого же Секки мы должны принять за исходные точки, при объяснении явления молекулярных притяжений. Держась этих основоположений, попытаемся, при объяснении молекулярных притяжений, стать на его, Секки, точку зрения, на сколько то позволяют нам законы логики.

А) Вот первая его гипотеза: «что должно»²²⁴, – спрашивает он, – «произойти в среде атомов, в момент удара, произведеннаго атомом, который возбужден весьма сильным импульсом, при условии, что прочие атомы, не представляя никакой упругости, находятся в покое? Ясно, отвечает Секки, что в этом случай, движение будет сообщаться по законам передачи в твердых телах: мы получим, следовательно, одновременное поступление как массы (одного атома), производящей удар, так и той массы, которая его на себя принимает, при чем это поступление распространяется до последних пределов среды, без всякаго другаго действия, кроме образования некоторой пустоты позади ударяющей частицы». Здесь, как и прежде, у Секки недостает точной дистинкции представлений, а вместе с тем окажутся, как увидим, и абсурды, и противоречия его самому себе. Представим, что один изолированный атом эфира движется вращательно и поступательно, а все другие атомы находятся в покое. Что тогда выйдет? Заметим, что движущийся атом не упруг, как и покоющиеся атомы не упруги, – что он шаровиден, как и прочие атомы шаровидны – что находящиеся в покое атомы находятся в состоянии деятельной инерции, требующей силы для приведения их в движение. Двинувшись вперед, первый атом уже оставляет сзади за собою пустоту, а впереди встречает, на прямой линии своего поступательно-вращательного движения, другие, сферические же, покоющиеся атомы, в которые ударяет. Удар этот – в одни из покоящихся атомов – можете прийтись центр против центра, а в другие – эксцентрично, и следствие удара выйдут различные.

а) В первом случае, при ударе центр против центра, движущийся атом сообщит другому покоющемуся атому движение как вращательное, так и поступательное, – вращательное (в простейшей, вероятнейшей, при отсутствии всяких сторонних причин, форме), на параллельной оси, противоположное собственному вращательному, а поступательное, по направлению собственного поступательного движения; при этом скорость движения, при одинаковости масс, объемов и форм обоих атомов, должна уменьшиться ровно вдвое. Если два, таким образом движущийся, один впереди другого, атома встретят и ударят, центр против центра, третий атом, – то сообщать ему движение, опять же, и вращательное, противоположное второму вращательному, а тожественное с первым, и поступательное, тожественное с первым и вторым поступательными; при этом скорость движения, при одинаковости масс, объемов и форм всех трех шаров, – атомов, убавится втрое и т. д. При этом первый, второй, третий и послейдующие атомы оставят за собою не иное что, как пустоту, а спереди образуют массу атомов, движущихся вращательно, в противоположные стороны, и поступательно в одну сторону, один вслед за другим, по одной прямой линии, пока прибавляющаяся масса не одолеет силу движения, пока первоначальная скорость движения первого атома, разделенная на массу всех, таким образом движущихся атомов, не превратится в дробь, близкую к ничтожеству, т. е. пока движущая сила не истощится сопротивлением инерции движимой массы.

В этих пунктах Секки как будто не согласен с нашим выводом, – как будто не допускает истощения силы движения увеличением движимой массы. По его словам, в рассматриваемом случае «одновременное поступление как массы, производящей удар, так и той, которая на себя его принимает, распространяется до последних пределов эфирной среды"²²⁵. А эфир он считает »всенаполняющею ²²⁶ мировою средою«, потому что «присутствие этой тонкой материи оказывается во всей вселенной ²²⁷ ; она проникает всюду, и в отдаленнейшие концы безпредлльнаго мироваго пространства». Так ужели же Секки полагает, что один движущийся атом силен привести в движение беспредельную массу атомов?! Именно, это самое утверждает Секки. По его словам, «один центр (атом), лишь бы он был только возбужден достаточно сильным и продолжительным движением, может привести в колебание неограниченную среду ²²⁸ ; точка (атом), находящаяся в непрерывном движении, развивает вокруг себя атмосферу с неоднородной плотностью, и эта сфера может распространяться до бесконечности. Движение²²⁹ никогда не уничтожается, а только преобразовывается, изменяет направление. Раз как дан первый толчок, движение затем никогда уже не прекращается²³⁰ и постоянно происходит в массе, под той или другой формой. Во всех явлениях, ежедневно происходящих пред нашими глазами, нам кажется, что движения как будто уничтожаются; но это не более как иллюзия. В действительности же, движения только превращаются или в ощутимые молекулярные движения, или в другие эквивалентные, взаимно-уравновешивающие работы, и производят внутри тел различные взаимодействия частиц. Движения последних атомов матермм происходят, без сомнения, в настоящей абсолютной пустоте. Поэтому, потери живой силы здесь невозможны, точно так же, как невозможно и сопротивление, а отсюда прямо следует, что они должны сохраняться бесконечно, как инерция материи».

Так выражается Секки, когда ему нужно защитить свою теорию механического молекулярного притяжения; но когда ему нужно опровергать теорию притяжения посредством притягательной силы, то он противоречит себе даже вербально. «Физики говорят», – пишет он²³¹, – «что если предположить две частицы в пустом пространстве, то оне, в силу своей притягательной способности, будут стремиться друг к другу. Однакож, этого предположения нельзя защищать уже по тому, что мы не имеем возможности наблюдать действие частиц в абсолютной пустоте. Эти движения происходят не в абсолютно-пустом пространстве. Взаимное притяжение двух частиц, находящихся в пустом пространстве, есть не что иное, как чисто математическая фикция». Защищая же свою теорию, Секки говорит: «движения последних атомов материи происходят, без сомнения, в настоящей абсолютной пустоте: поэтому потери живой силы здесь невозможны, точно также как нвозможно и сопротивление. То ли, однако ж, хочет Секки сказать, что сила в пустом пространстве, не встречая никакого сопротивления, не уничтожаема? Или то, что всякая, даже самомалейшая сила не может быть уничтожена в пустом пространстве, или, лучше сказать, не может быть поглощена сопротивлением покоящейся массы атомов? Конечно, он утверждает и первое, против чего и мы не находим здесь нужды спорить. Но Секки, как мы видели, утверждает и второе. Предположим, что один атом движется в пустом пространстве, а все прочие, лишенные всякого движения, находятся в состоянии бездеятельной инерции, Секки умозаключает, будто один движущийся атом силен двигать беспредельную массу атомов, беспредельное время и на без предельное пространство. Нам знакома эта метафизико-математическая quasi-аксиома. Тем не менее мы ни мало не затрудняемся назвать ее математическою фикцией, обратив против нее слово самого же Секки.

Эта quasi-аксиома основана на ложном предположении, что первичные атомы находятся в состоянии инерции, именно абсолютно-бездеятельной. Между тем такая инерция в живом факте существенно невозможна, как мы уже доказали соображениями самого же Секки, – вследствие чего невозможно и то, чтобы инерция покоющихся атомов не оказала сопротивления действующей на нее движущей силе. Сила, своим импульсом движущая один атом, способна произвести только равносильное, с сообщенным ему, движение, не более. «Если масса приведена в движение», – читаем у самого Секки (8–9), – «то она делается способною развивать действие, равное израсходованной на нее силе, т. е. вызывать равносильное с сообщенным ей движение. Поэтому, она может преодолевать внешнее сопротивление, по длине проходимого пути, в продолжение определеннаго времени» (а не беспредельно). «Тело, приведенное в движение, или известное динамическое действие (живая сила), может, в свою очередь, сделаться причиною, или источником работы. Побежденная инерция делается способною возвращать сполна израсходованную на ее преодоление работу, подобно пружине, которая до того времени была сжата. Инерция, наподобие пружины, служит для накопления механической работы, преобразовывая ее в живую силу, так что сила есть не что иное, как настоящий резервуар работы. Инерция служит для поглощения работы движителей, превращаемой ею в живую силу, и для возвращения ее потом сполна, когда эта живая сила будет потрачена на преодоление сопротивления. Таким образом, работа и динамическое действие, живая сила и масса, движущаяся с известной скоростью, – выражения однозначущие. Масса, поглотившая, для перехода в движение, известную работу, может, в свою очередь, сделаться движущею силой и произвесть ту же работу. Количество действия²³², которое произвело первоначальное движение, или первичная сила, остается не разрушимым (только) в системе. Возбужденное этой начальной причиной движение только изменяет свой вид, – например, из поступательного перемещения, оно может превратиться в вибрацию, или вращение, из одного тела перейти в другое, или даже в бесконечно возрастающий ряд тел ²³³ . Абсолютное количество живой силы всегда

остается, в системе, одно и то же, – и если кажется, что оно исчезло как поступательное движение, то, на самом деле, это последнее только превратилось во вращение. Движение сохраняется даже и тогда, когда мы видим тела остающимися в покое, – сохраняется не движение, а сила, если мерилом силы принять произведение из массы на скорость, или на квадрат скорости. Количество живой силы²³⁴, разлитое во вселенной, всегда остается постоянным. Но дело представляется совершенно иначе, если ограничить наблюдение только известным, определенным пространством. Каким образом вращательные и вихреобразные движения могут постоянно сохранять одну и ту же степень напряжения, если эфирная жидкость обладает и инерцией? Такой результат был бы понятен при совершенно свободном, ничем незамещенном, или так-называемом пустом пространстве; но в инертной сопротивляющейся среде это оказывается совершенно невозможным, так как атом, двигающийся в подобной среде, должен мало по малу терять свою живую силу, сообщая ее окружающим частицам. Если представить себе выделенным из окружающего пространства известное количество эфира, то данное количество будет одно сообщать движение инертной массе, и потому его живая сила быстро истощится. Предположить, что движение в ограниченной массе сохраняется бесконечно, вещь совершенно невозможная».

Оказывается, таким образом, что Секки в конце книги забыл о том, что писал в начале. На основании собственных его соображений мы должны признать абсурдами, вещью совершенно невозможною, его утверждения: 1) что от одного движущегося атома его поступление распространяется до последних пределов (т. е. на беспредельность) эфирной среды, с перемещением всей эфирной массы по направлению поступления. – 2) что один, возбужденный движением, атом может привести в колебание неограниченную среду, и колеблемая им сфера может распространяться до бесконечности, и 3) что каждый из атомов эфира обладает способностью восстановлять свое движение вполне. Нет, раз потеряв свое движение, атом, по механической теории Секки, уже бессилен, сам собою, без внешнего импульса, восстановить свое движение.

Нельзя не поставить на вид, что эти абсурды являются абсурдами именно с механико-атомической точки зрения, защищаемой Секки. Ведь у него атомы самым строгим образом подчинены законам механической динамики. «Если эфир есть материя», – спрашивает он²³⁵ – «то на каком основами он будет свободен от подчинения механическим законам, общим для всех родов вещества? По своей форм вибраций, эфир²³⁶ приближается более к твердым телам, чем к жидким. Начальные атомы²³⁷, подчиняются законам твердых тел относительно как поступательного, так и вращательного своего движения. Относительно точности²³⁸ основных законов механики, никогда не высказывалось ни малейшего сомнения, пока дело шло только о движении весомых масс; но предпринятые за последнее время изыскания доказали полнейшую универсальность этих законов, а, в частности, приложимость их к химическим, электрическим и световым действиям, в особенности же к явлениям теплоты. Механический закон²³⁹ полного уравновешения работ сохраняет свою полную и безусловную силу на всем безграничном пространстве вселенной. Все действия теплоты, света, электричества, магнетизма и молекулярных сил сводятся к чисто механическим процессам. Следовательно, всякое исключение из общих законов механики в пользу первичных атомов, точно также как и для сложных молекул, с точки зрения самого Секки, должно бить признано за, несомненный, абсурд».

Таким образом, мы остаемся при своем выводе, что Секки, утверждая, будто один движущийся атом силен сообщить беспредельное поступление беспредельной массе покоющихся атомов, сказал не иное что, как абсурд. Нет, в случае прямо центральных ударов в атомы, покоющиеся на линии поступления поступательно и вращательно движущегося атома, этот последний атом сдвинет, по своему пути, определенное количество других атомов, пока движущая его сила не истощится сопротивлением инерции увеличивающейся движимой массы, а затем произойдет остановка движения как в приведенном в движение атоме, так, вместе с ним, и во всей этой массе.

б) Рассмотрим затем другой случай, случай удара или ударов эксцентричных.

Возьмем сначала простейшую форму этого случая. Первый вращательно и поступательно движущийся атом ударит другие покоящиеся атомы, расположенные справа и слева около поступательного его пути. Этим ударом он сообщит лежащим, и с правой, и с левой стороны, атомам также двоякое движение, вращательное, противоположное своему собственному (при чем оси того и другого атома окажутся параллельными), и поступательное, в обе стороны от собственного пути и под острым углом, в виде наклонившихся назад перьев летящей стрелы. При этом каждый, как правый, так и левый из отброшенных в сторону атомов, отнимая часть двигательной силы у первого, движущегося атома, подчинится, в свою очередь, подобному-же закону движения и истощения силы, инерциею встречной массы, как и первый, движущийся атом.... Таким образом, в итоге окажется, что первый, вращательно и поступательно движущийся атом должен образовать, по линии своего прогресса, как оси конуса движения, пустоту, ограниченную рамкою из сдвинутых им и переставших двигаться встречных атомов, скучившихся в виде острия копья, или точнее, в виде конуса.

Затем необходимо подвергнуть тщательному разбору вторую, более сложную форму этого случая, которую, как ниже увидим, Секки берет за основание механики молекулярных сил.

Секки никак не хочется раз навсегда отказаться от признанного им самим абсурда – представлять атомы упругими. Так, на стр. 409, он пишет: «атомы не представляют никакой упругости и сообщаются в движение по законам передачи его в твердых телах». На стр. 425 пишет, как мы видели, тоже самое: «атомы не упруги и подчиняются лишь законам твердых тел». Но на стр. 410 он уже находит нужным «представить себе атомы упругими и даже прямо утверждает, что в известных обстоятельствах, «движущейся атом действует совершенно так же, как упругое тело, брошенное в среду других, совершенно однородных с ним», т. е. упругих же атомов. А в начале книги он же пишет: «атомы ²⁴⁰ тел считаются или обладающими упругостью, – мнение наиболее распространенное в настоящее время, – или же находящимися во вращательном движении, эквивалентном упругости. Так как упругость атомам принадлежать не может безусловно и сам Секки это многократно утверждает, то в каком-же смысле и на каком основании он говорит, что атомы действуют, как тела упругие? Он старается доказать, что »нет никакой надобности принимать упругость за первичную силу атомов, так как отталкивательное взаимодействие их может быть выведено просто из их движения, если только допустить, что они находятся в постоянном вращении. Иначе сказать, атомы не упруги, но действие их эквивалентно действию упругих тел. Поэтому и нужно подвергнуть рассмотрению вопросы действительно ли действие неупругих тел эквивалентно с действием тел упругих?

Эквивалентность действия неупругих тел с действием упругих будто бы доказывается недавно возникшею «теориею отражения вращающихся тел от сопротивляющегося препятствия ²⁴¹ . Доказано, уверяет Секки, что, вследствие одного только вращения, твердое и неупругое тело может отражаться с таким же совершенством, как и тело, обладающее наивысшею степенью упругости; мало того, ударяясь о неподвижное препятствие, тело часто, после отражения, приобретает скорость, превышающую ту, которую имело при начале полета. Это, по-видимому, парадоксальное явление объясняется превращением части вращательного движения в поступательное. Вследствие этого то превращения и происходит увеличение скорости центра тяжести тела. Таким образом, наряду с случаями обыкновенного отражения, происходят явления прогрессирования или отрицательные отражения. Эти вопросы решаются путем сложения двух движений: вращательного и поступательного, рассматриваемых по отношению к центрам тяжести, и приводят к следующему общему положению: удар, каков бы он ни был, не может уничтожить в теле зараз и вращательное, и поступательное движение, потому что, если удар эксцентричен, то он в состоянии разрушить только вращательное движение, – если же направление удара проходит чрез центр тяжести, то только поступательное. Таким образом, количество движения, потерянное с одной стороны, выигрывается с другой: вращение может или изменить свое направление, или же просто ускориться, смотря по точке, которою тело ударилось».

Утверждаем, что подобное явление только аналогично, но далеко не эквивалентно действию упругих тел. И доказать это поможет нам сам же Секки, своими соображениями, уже отчасти нами рассмотренными. Вот, элементы эфирной среды находятся в покое и не представляют никакой упругости. Атом, возбужденный сильными импульсом только к поступательному движению, производит центральный удар; движение сообщается по законам передачи в твердых телах; мы получаем поступление, до известных пределов, и атома, произведшего удар, и массы, принявшей удар». Это так. Но то ли выходит, если «атомы представить себе упругими? – Нет; действием удара, поступательно движущийся атом сообщит свою скорость окружающей среде» (т. е. первый движущийся атом, сообщив свое движение второму, неподвижному атому, сам останется на месте; второй, сообщив свое движение третьему, покоющемуся атому, сам останется на месте и т. д.); «после этого среда тотчас же приходит в покой и все принимает свой прежний вид»²⁴². Наделим, в тех же условиях, первый атом не только поступательным, но и вращательным движением, и пусть он, в пустом пространстве, произведет центральный удар в другой, покоющийся атом. Что выйдет тогда? Если оба атома не упруги, то в пустом пространстве не усматривается причины, которая помешала бы первому атому сообщить второму половину своего, как поступательного, так и вращательного, движения. Если же оба шара упруги, то первый, при совершенно центральном ударе, должен потерять всю свою скорость, а второй всю ее, в виде ли только поступательного, пли смешанного вращательно-поступательного движения, должен приобрести. Разница для обоих атомов, в том и другом случай, большая. Эта разница окажется еще яснее, если оба эти атома поставим в математически точное противоборство. Вот поступательное движение их направлено с равною скоростию, по одной прямой линии, в противоположные стороны, т. е. одно против другого, а вращательное движение их, с равною же скоростию, обращается в одну сторону. При том, если атомы абсолютно не упруги, то, при совершенно центральном ударе, поступательная сила одного должна уничтожить поступательную силу другого; равно как, в абсолютно пустом пространстве, не оказывается причины, почему бы и вращательные движения, дав совершенно противоположный толчок друг другу, не уничтожили себя взаимно. Если же, при этом, атомы были бы упруги, то, при совершенно центральном ударе, каждый из них передал бы другому свою собственную, как поступательную, так и вращательную, скорость, после чего атомы в движении поступательном обратились бы назад, а во вращательном оба стали бы кружиться в противоположную сторону, с тою же прежнею скоростию. Нельзя сказать (на что стоит обратить внимание, при метафизических соображениях относительно компликации первичных атомов), чтоб и здесь, во взаимодействии тел упругих, мы получили чистое восстановление сил. Нет; этот простой, чисто математический, случай точно противоположного центрального столкновения движущихся вращательно и поступательно, упругих атомов, эта замена поступательного и в особенности вращательного движения движениями чисто противоположными, показывает, что мы получаем в результате не чисто тожественную сумму прежних величин, равно как и не нуль (0) в остатке, но полярную, по качеству, противоположность тех же самых величин, которые как бы изменяли, по вычитании их одной из другой, свои математические знаки: † на -, и обратно: – на † . Отсюда открывается, что – при математически противоположном ударе двух, даже упругих атомов, мы не получаем в результате полной эквивалентности, или полного восстановления сил; тем менее можем мы получить что-либо подобное по столкновении атомов абсолютно неупругих, если удар происходит прямо противоположно, или под углом. Так, по совершенно противоположном между ними ударе, мы получаем уже не прежние величины, как при столкновении тел упругих, только с переменными математическими знаками, или, – что тоже, – с полярно противоположным метафизическим значением, но как бы нуль (0) в остатке, по прямом вычитании одной величины из другой, совершенно равной. Для большей ясности такого вывода, вообразим, что первый атом сталкивается не с другим атомом, а с какою-либо неподвижною, совершенно неупругою преградой. Пусть на эту преграду первый атом несется только поступательно и притом так, чтобы удар от преграды пришелся перпендикулярно, по линии его движения, прямо в центр ему. В таком случай абсолютно неупругий атом должен потерять всю свою поступательную скорость. Если же атом упруг, то должен всю скорость восстановить, хотя и в обратном направлении и в полярно противоположном значении. Далее, наделим те же атомы не только поступательным, но и вращательным движением, при тех же условиях. Упругий атом, при абсолютной не упругости преграды, сохранит здесь сумму своих скоростей, вращательной и поступательной, ни мало не уменьшенною, хотя и не увеличит ее ни под каким видом. Но и такой атом часть своей вращательной скорости может потерять. Неупругий же атом, при безусловной не упругости преграды, неизбежно должен потерять какую-либо часть из суммы своих скоростей, потерять часть своей двигательной силы, часть из количества своего движения. Эту часть не трудно и определить с математическою точностию, поставив в точку падения атома, на плоскость преграды, если он падает под непрямым углом, перпендикуляр и построив заем так называемый параллелограмм сил. Если же атом падает на плоскость преграды прямо перпендикулярно, то он должен всецело потерять свою поступательную скорость, а вращательную, по крайней мере, отчасти. Если потом поставить, на место столкновения одного атома с неподвижною преградою, столкновение между собою двух противоположно движущихся, как вращательно, так и поступательно, атомов, то в результате должно оказаться уничтожение не-только поступательного, по и вращательного движения, потому что в безусловно пустом пространстве не оказывается никакой силы, которая могла бы сохранить оба эти движения, или хотя одно из них, именно последнее, вопреки математически точным противоборственным ударам, которые нанесены двойным движением одного атома такому же движению другого. Таким образом, искомая здесь эквивалентность действия упругих и неупругих тел оказывается фикциею воображения Секки, увлекающегося славою изобретателя. И эта фикция возникла, кажется, из того, что Секки доказывает ее более фактически, – наблюдением над действительными телами, чем математически. Так, он привел в подтверждение этой теории, в числе немногих фактов, даже удары вертящихся волчков и бильярдных шаров, – тел, как известно, употребляемых в системах физики в доказательство упругости. Но упругость, в большей или меньшей мере, принадлежит и всем телам, вместе с неотъемлемым свойством скважности, – принадлежит даже жидкостям, которые в малых каплях обнаруживают даже значительную силу упругости. Значит, подтверждение рассматриваемого закона, столкновениями каких бы то ни было тел, не может служить категорическим доказательством, которое имело бы одинаковую силу при столкновениях и атомов, тогда как атомы мыслятся не иначе, как абсолютно непроницаемыми и потому абсолютно неупругими. К ним могут и должны быть прилагаемы законы только чисто математической механики, в наиболее чистом, аксиоматическом виде. А в таком виде эти законы требуют, чтобы два движущиеся атома, при своей, абсолютной неупругости, после прямо противоположного удара, или после удара под каким бы то ни было углом, теряли если не всю свою прежнюю двигательную силу, то, по крайней мере, часть ее; почему действия их после удара, ни под каким видом, не могут быть совершенно эквивалентными действиям упругих тел, после их столкновения.

Сам Секки, volens nolens (волею или неволею), сознается в этом. Так, по его выражениям, «неупругое тело, ударяясь о неподвижное препятствие, после отражения, часто (значит, не всегда) приобретает скорость, превышающую ту, которую оно имело²⁴³ при начале полета. Это парадоксальное явление объясняется превращением части (значит, не всего) вращательного движения в поступательное. Удар, каков бы он ни был, не может уничтожить в теле, зараз, и вращательное и поступательное движение; если удар эксцентричен, то он в состоянии разрушить первое из них, если же удар приходится в центр тяжести тела, то разрушает второе». И в конце книги²⁴⁴ он же пишет: если тело одновременно вращается и перемещается, то невозможно, чтобы оба эти его движения прекратились зараз» (возможно и то, что оба эти движения прекратятся зараз; а чтобы больше или меньше сократилось одно из них, то это совершенно неизбежно): «для уничтожения вращения, удар должен быть эксцентричен (значит, эксцентричный удар прекращает вращение). «С другой стороны, всякий удар, нейтрализующий поступательное движение, изменяет вращение»: значит, удар, в этом случае, может нейтрализировать, или, что тоже, прекращать, всецело или частию, и поступательное движение. Этот вывод подтверждается у Секки следующим наблюдением: «в упругой среде (каково бы ни было происхождение этой упругости), раз образовавшаяся волна²⁴⁵ продолжает распространяться, без всякаго новаго действия со стороны первоначальной причины; но, по мере своего удаления от центра колебаний, все, что выигрывается ею в пространстве, проигрывается в скорости, – и это происходит до тех пор, пока вся скорость не истощится и движение вовсе не прекратится. Совершенно то же самое должно происходить, по мнению Секки, и при круговращательном движении в волнах эфира и молекулярных вихрях». Потому то, в самом объяснении молекулярных притяжений эквивалентностью действий атомов с действиями тел упругих, Секки утверждает, что вращательно и поступательно движущийся атом, ударяясь в другие подобные же атомы²⁴⁶, действует совершенно так же, как упругое тело, брошенное в среду других однородных с ним, и, в тоже время, допускает, что, под действием этих ударов, скорость его (первого атома) может увеличиваться, или уменьшаться», – что "при первом ударе атом не потеряет всей своей силы« (значит, часть силы теряет). Даже буквально Секки пишет следующее: не «трудно видеть разницу, отличающую этот способ распространения движения (неупругих атомов) от того, который имел бы место в среде, обладающей одною только упругостью». Нужно ли и возможно ли более категорическое отрицание эквивалентности действий атомов с действиями упругих тел?

Б) Между тем, повторяем, эта, категорически отрицаемая самим Секки, теория эквивалентности служит у него главным основанием теории молекулярных притяжений. Для доведения этой последней теории до конца, ему нужно получить в среднем вывод и поставить среднею посылкою положение, что находящийся в поступательно вращательном движении атом, действуя эквивалентно упругому телу, развивает вокруг себя атмосферу с неоднородною плотностью, убывающею от окружности к центру, – и эта сфера может развиваться до бесконечности. Только по получении этого посредствующего вывода, ему, Секки, несколько позволительно было бы двинуться к последнему, самонужнейшему в его теории молекулярных притяжений, результату, что «два атома, или две частицы, колеблющиеся в материальной среде, стремятся сблизиться между собою, не вследствие своей внутренней силы, но по причине неодинаковаго сопротивления движению, представляемаго средою, по различным направлениями, с того мгновения, как в этой среде, вместо одного центра действия, явилось два»²⁴⁷, – что «это стремление к сближению есть результат изменений, испытываемых плотностью среды вокруг каждых двух, смежных частиц». Как же теперь получить требуемый средний вывод, что находящийся в поступательно вращательном движении атом, действуя эквивалентно упругому телу, развивает вокруг себя атмосферу с неоднородною плотностью, убывающею от окружности к центру?

Берем смелость заявить, что нам тяжело вести дело с сочинением Секки в направлении к этому выводу: в этом пункте у него так слаба логическая связь, что трудно даже вообразить себе это, опровергать же просто невозможно, потому что у него не оказывается здесь ничего, кроме бессодержательного набора слов. «Атом», – умствует Секки, – «наскакивает на перваго, встречающагося ему на пути собрата, затем²⁴⁸ таким же образом сталкивается со вторыми, третьими и т. д. Под действием этих ударов, центр атома будет отбрасываться назад, или устремляться вперед, или же изменять направление своего движения и, в каждом из данных случаев, его скорость может увеличиваться, или уменьшаться. Отсюда следует, что, после перваго удара, атом будет мало по малу совершать коловратное движение, сообщая последовательные толчки соседним атомам, вследствие чего вокруг центра колебания развивается расширение и изменение условий равновесия во все стороны, на более или менее значительное расстояние: это называется сферою действия». Откуда же следует что атом, после первого удара, будет совершать движение именно коловратное? – Если первый атом столкнется со вторым атомом прямо противоположно, центр против центра, – то движение, наверное, совсем прекратится, и первый атом, после удара, не будет совершать не только коловратного, но и никакого движения. Если же он ударится со вторым атомом эксцентрично («в самом деле», – предполагает Секки ²⁴⁹ , – «в большинстве случаев толчок будет происходить не по оси вращения, а наклонно к ней, т. е. эксцентрично»), – то потеряет именно вращательное движение, так как сам же Секки говорит: «для уничтожения вращения, удар должен быть эксцентричен»²⁵⁰. Следовательно, ни в том, ни в другом случае, первый атом не может совершать именно коловратного движения.... Далее, откуда видно, что вокруг центра колебания должно развиваться расширение? – На это отвечает сам же Секки: "атомы²⁵¹) все обладают тожественно одинаковыми массами и скоростями движения, а следовательно, колебание их не может развить расширения ни по какому определенному направлению, так как в колеблющейся среде нет ни одного преобладающаго, по своей силе, центра действия«. – Прекрасно! Нам больше ничего и не требуется. – «Но совершенно обратное произойдет там, где атомы приобретают большую массу, или скорость движения», – поправляется Секки. Но каким образом атом может прюбрести большую массу, когда сказано, что все атомы обладают тожественно одинаковыми массами? Соединением одного атома с другим, превращением в молекулу, которое может быть результатом совпадения атомных движений и увеличения скорости, – отвечает Секки. Но каким образом, спрашивается опять, – атом может приобрести и большую скорость, когда сказано, что все атомы обладают одинаковыми скоростями движения? Можно ли сказать, что это делается превращением движения поступательного во вращательное, или, обратно, вращательного в поступательное, по теории эквивалентности действия тел неупругих с упругими, которую Секки так настойчиво развивал и затем сам же отверг? Никак нет; по Секки здесь совершенно другая причина. – «Относительно этого предмета», – отвечает Секки, – «могут быть сделаны две гипотезы: 1) или атомы суть точки первообразной материи, масса, объем и скорости которых больше, чем в других частях, т. е. в других атомах» (в таком случае мы получаем у Секки предположение, буквально противоречащее только что высказанному им же положению, – что «атомы все обладают тожественно одинаковыми массами и скоростями движения»).... 2) «Или» (вторая гипотеза) «несколько атомов эфира группируются в одну общую массу, при чем²⁵² это соединение есть не что иное, как действие их инерции. Предположим, что несколько атомов, обладающих одинаковыми скоростями поступления и вращения, соединились между собою; в таком случае они должны обладать полною одновременностью своих движений, которая сообщает им строгое единство действий и энергию, пропорциональную их числу. Затем эта «система, производя правильные периодические удары вправо и влево, вперед и назад, сообщает движение всем окружающим атомам и развивает вокруг себя настоящий вихрь; этот же последний, в свою очередь, уменьшает вокруг нея плотность эфира». – Остановимся здесь. На первой гипотезе, противоречащей основным положениям самого Секки, очевидно, он сам не настаивает, явно отдавая предпочтение второй и последней. Предложим же ему, насчет этой последней, несколько вопросов. Вот, два или три атома, вращаясь одновременно на параллельных осях, движутся поступательно вперед; эти атомы, по мнению Секки, могут и не быть в абсолютном прикосновении между собою; в пустом пространстве, не встречая никакой преграды, они, бесспорно, могут двигаться предполагаемым образом, совместно, – но вопрос далее в том: могут ли они двигаться таким же образом в среде прочих атомов, лишь только встретятся с сопротивлением первого из прочих атомов, второго, третьего и т. д.? Очевидно, что нет, так как один из атомов предполагаемой группы столкнется с одним, другой с другим, третий с третьим из прочих атомов эфира, и группа, получив толчки в разных, направлениях, мгновенно разлетится. Допустим, что эта группа может производить удары вправо и влево, и то, однако ж, не собственным колебанием вправо и влево, так как поступательно она движется в одну сторону, а только своими столкновениями (по прямой линии поступательного движения) с другими атомами, находящимися вправо и влево от ее пути. Но каким образом, двигаясь прогрессивно в одну только сторону, стала бы она наносить удары не только вперед, но и назад? Каким образом могла бы она сообщать движение всем окружающим атомам, не только передним, но и задним? Вышло бы, конечно, совсем не то, что обещает Секки, а то, что атомы данной группы, сталкиваясь, врозь один от другого, с прочими атомами эфира и нанося им удары, затем терпя, в свою очередь, разные в разных направлениях толчки от этих последних атомов, произвели бы с ними только хаотическую толкотню, но никаким образом не правильное круговое движение, с правильными сферами увеличивающейся, от центра к периферии, плотности. Они, если угодно, произвели бы и вихрь, но вихрь совершенно хаотический, не имеющий никакой строго сферической правильности (для которой здесь не усматривается ни малейшей причины), с уменьшающеюся, от центра к бесконечной периферии, плотностью.... Хаотичность своего объяснения понимал и сам Секки, почему и задает себе такое возражение: «если нас спросят, почему эти вихри не разсеиваются под влиянием развивающейся в них центробежной силы, то мы ответим, что это происходит отчасти от действия той причины, которая их порождает, отчасти же вследствие меньшаго давления внутри их самих» …. Меньшее давление внутри их самих следовало, как Секки то обещал, доказать вихрями, которые производит группа соединившихся атомов с большею против уединенных атомов энергиею и, следовательно, с большим давлением, а не наоборот, не вихри следует доказывать меньшим давлением, которое еще не доказано. Что же касается главного пункта объяснения, именно, что «это происходит от действия той причины, которая их порождает», то мы напомним Секки его же собственное слово, что «подобными²⁵³, ни к чему не ведущими, ссылками было бы легко разом порушить все труднейшие вопросы науки; но физик не должен успокоиваться на таких увертках».

Этим мы и оканчиваешь разбор теории молекулярных сил Секки. Берем смелость заявить, что мы не можем дать ей никакого серьезно-научного значения.

8) Утверждаем, что такого рода хаотические вихри, к каким приводит теория Секки, давным-давно уже кончились бы прекращением всякого движения во вселенной. «В самом деле», – пишет он²⁵⁴, – «атомы тел считаются или обладающими упругостью, – мнение наиболее распространенное в настоящее время, – или же находящимися во вращательном движении, эквивалентном упругости. Но как в том, так и в другом случае, абсолютное количество живой силы всегда остается в системе одно и то же. Таким образом, с механической точки зрения, движение никогда не испытывает потери». Прекрасно! Но станем на его точку зрения и спросим:

А) Сохраняется ли абсолютное количество живой силы в мировой системе неизменным, если допустить первую гипотезу, что атомы обладают упругостью? – Воображаем всю мировую массу упругих атомов распростертою на неизмеримое пространство, в виде космического шара, распластованного на неисчислимое количество сфер. Вот атомы соседней с центральным атомом сферы, устремляясь к центру и ударяясь в центральный атом, отражаются от него с тою же скоростью, с какою устремились на него первоначально. На пути отражения, они встречаются с атомами второй сферы, которые с тою же скоростью устремляются навстречу атомам первой сферы. Сталкиваясь между собою, первая и вторая сферы меняются своими скоростями так, что первая сфера с тою же скоростью устремляется вторично к центру, а вторая сфера обращается навстречу третьей сфере атомов. Третья сфера, направляясь к центру, в свою очередь, отражает вторую и, передаточно, первую сферу, к центру, от чего между центром и последовательными сферами развивается беспрерывная вибрация. Сама же третья сфера, встречаясь с четвертою, сообщает ей толчок назад, по направлению к пятой сфере. Пятая сообщает толчок шестой сфере, по направлению к седьмой и т. д. Наконец, предпоследняя сфера атомов, сталкиваясь с последнею крайнею, отражается назад, к третьей от крайней периферии сфер», – свою же скорость передает последней сфере, от него эта последняя должна устремиться в мировую пустоту, где и исчезнет на веки вечные. При второй пульсации мирового центра, отразившейся до крайней периферии космической массы, таким же образом улетит в беспредельность предпоследняя сфера; при третьей пульсации улетит третья от конца сфера и т. д. И, таким образом, с каждым ударом мирового пульса, необходимо было бы исчезать в беспредельности последовательным от конца атомным сферам, поочередно и постепенно, по одной сфере, т. е. необходимо было бы единице, хотя, и необъятно огромной, делиться, в каждый момент времени, на безусловную беспредельность и превращаться в нуль (1∞

­ 0)…. Таким образом, для объяснения мировой жизни, по этой комбинации, нужно допустить положения неудобоприемлемые, антиномические, именно: 1) что или мировая жизненная сила истощается, или 2) что мир, в самом идеальном, а не метафорически-гиперболическом смысле, абсолютно бесконечен; во всяком же (т. е. как в первом, так и во втором) случае нужно допустить, что 3) атомы упруги, иначе сказать, что они не атомы, а молекулы, частицы сложные, – и это последнее мнение наиболее распространено ныне, по сознанию самого Секки.

Б) Может ли сохраниться абсолютное количество мировой силы неизменным, в мировой системе, при второй гипотезе, что атомы суть атомы, – т. е. вещества неупругие? – Гораздо меньше, чем при первой гипотезе, т. е. чем при предположении упругости атомов. Представим себе туже мировую массу действительных неупругих атомов, таким же образом, в виде шара необъятных размеров, разделенного на множество сфер. Вот первая сфера атомов, вращательно и поступательно двигающихся, несется к центру. Ударившись о центр, эта первая сфера атомов, допустим, сбережет часть своего вращательного, или поступательного, движения, или обоих вместе, и отразится, более или менее, назад; но часть своей двигательной силы она неизбежно потеряет, так как ударь с центральным атомом, у атомов этой сферы, будет более или менее прямо центральный и прямо противоположный. Когда, потеряв часть своей двигательной силы, эта первая сфера, в виде шеренги солдат, уже раненных и расстроившихся, будет отступать назад, при чем некоторые беглецы приобретут, быть может, скорость даже большую той, с какою первоначально наступали на центр, а большая часть едва-едва будет тащиться назад, с прежней своей позиции, в эту минуту, на шеренгу отступающих нападают стройно и стремительно, с не потраченною пока силою, ряды второй сферы атомов. При этом многие атомы, как первой, так и второй сферы, столкнувшись прямо противоположно, решительно останутся на месте, превратясь в инертную, затрудняющую общее движение, массу; некоторые атомы первой сферы, получив отражение назад, и многие из второй, не встретив себе равносильного отпора от первой, устремятся, все же с ослабленною силою, к центру. Там они снова столкнутся с неподвижною массою атомов, потерявших всю свою скорость, сгромоздившихся около центра в неподвижную кучу, и потеряют огромную часть своей двигательной силы; а в этот момент крайнего изнеможения не только первой сферы, но и второй, на них ежемгновенно напирают, пригнетая их к центру, третья и четвертая и неисчислимое множество последующих сфер, до самой крайней и последней... Что мы получим здесь в результате? А то, что живая двигательная сила, несущаяся от периферии, сокращается и даже совсем истощается у мирового центра, так что, у центра, мировая масса должна больше и больше скучиваться в неподвижную безжизненную массу. Но скажут, что в универсе нет одного мирового центра, – что атомы мировой массы не имеют такого намеченного движения, каково движение от единой мировой периферии к единому центру, – что атомы движутся по разным направлениям, которые трудно заключить в правильные геометрические формулы? Пусть так. От этого затруднения спасает нас Секки, по теории которого, атомы, сталкиваясь и отражаясь действительно в крайне неуловимых формах, скоро, однако ж, располагаются в правильные сферы около многих центров, так что мы должны «представлять себе весомую материю не иначе, как состоящею из центров движения²⁵⁵, окруженных со всех сторон средою». Это подтверждается и наблюдением над телами, как над самыми великими, каковы тела небесных пространств, – звезды, солнца, планеты, луны и кометы, – так и над самыми малыми, каковы молекулы, из которых в каждом неисчислимое множество атомов группируется непременно около одного центра. Но в таком случае, когда вместо одного мирового центра мы получаем множество средоточий мировой массы, полученный нами результат существенно не изменяется. В таком случае, при выше изъясненных условиях, живая двигательная сила, от противоборства между неупругими атомами, должна бы сокращаться и истощаться не около одного мирового центра, но вокруг многих аналогичных центров; а в конечном результате следовало бы получить уже давно прошедшее, в глубине давно прошедших веков уже совершившееся, прекращение всякой мировой жизни.

9) Но это, быть может, так и есть на самом деле? Быть может, например, у центров планетных тел жизнь и прекращается? Быть может, сгущение материи замедляет и затрудняет ее движение до полного прекращения? Вовсе нет. He только эфир находится в беспрерывной вибрации, не только «каждая весомая частица есть центр движения, но необходимо допустить», – утверждает Секки²⁵⁶, – «что и каждое тело, каждая планета представляют собою не что иное, как агрегат центров колебания. Разница между газообразными, жидкими²⁵⁷ и твердыми телами заключается только в большей или меньшей степени подвижности их частиц». По теории Секки, «частицы жидких и твердых тел²⁵⁸ обладают громадной скоростью вращения, так что в каждой из них, вследствие этого, образуется как бы склад живой силы, или работы. В самом деле, даже в твердых телах²⁵⁹ весомые частицы не прикасаются между собою, но отделены друг от друга промежутками; они отличаются от газообразных веществ лишь только большим сближением между собою. Это большее сближение происходит от большей степени напряжения. Всякое твердое тело, подвергнутое действию нагревания, расширяется, становится мягким и, наконец, обращается в жидкость; когда же, таким образом, частицы его будут разъединены, сцепление их уничтожается. Сцепление завысит, в известной степени, от взаимного сближения частиц, потому что, даже в самом плотном твердом теле, частицы постоянно отделены друг от друга некоторым промежутком, без которого было бы невозможно теплородное движение (расширение и сжимание)». Оказывается, по Секки, что сжимание есть не замедление, а, наоборот, ускорение, по крайней мере, вращательного, если не поступательного движения; более быстрым, вращательным движением обладают частицы более плотных, твердых и жидких тел, а частицы тел газообразных движутся медленнее. Самое же быстрое движение частиц нужно усматривать именно в центрах планет, например, нашей земли, где находятся, по-видимому, в состоянии абсолютного покоя, самые плотные в мире, подземные массы минералов и металлов. Во всей вселенной не найдено ни одного тела, которое находилось бы в состоянии абсолютного покоя, обусловливаемого совершенным отсутствием движения, – уверяет обыкновенная физика (Гано). «Абсолютнаго покоя не существует», – уверяет и Секки ²⁶⁰ , – «а есть только безпрестанное столкновение между взаимно-противоположными действиями».

10) Если же в мире не только всякое великое тело, в роде солнца и планет, но и всякая молекула, есть агрегат центров колебания, – если каждый изолированный атом представляет в себе именно такой центр колебания и вообще движения, и если над всеми движениями в мире господствует универсальный закон мертвой механики, – если «всем законам механики подчиняется даже эфир»²⁶¹, – если, в тоже время, при абсолютном отсутствии в мире абсолютного покоя, везде есть только беспрестанное столкновение между взаимно-противоположными действиями, – то как же эти взаимно противоположные действия не уничтожают себя взаимно?

Но, быть может, взаимно противоположные действия и уничтожают себя таким образом? – Нет, по Секки, не уничтожают. – «Движение не уничтожаемо в массе», – утверждает он²⁶²; – «энергия, которую первичное движение получило, в момент своего возникновения, сохраняется в силу инерции, независимо от действия какой бы то ни было посторонней поддержки, – сохраняется на основании того же начала, которое устанавливает неуничтожаемость материи. Это начало, называемое у новейших физиков сохранением энергии, в сущности есть не что иное, как закон равенства между действием и противодействием. Совершенно свободное тело двигается по прямой линии, в направлении сообщенного ему импульса. Если же оно встречает на своем пути другое тело, то сообщает ему свое движение, при чем его действие, переходя во встретившуюся массу, развивает в этой последней равное и прямо противоположное противодействие». – Значит ли это, что Секки хочет объяснить сохранение действия тем, чем, по одному из самых основных законов механики, должно уничтожаться всякое действие, именно, – законом равенства между действием и прямо противоположным противодействием?

II) Так неужели Секки думает отвергнуть основной закон механики, по которому действие и прямо противоположное с ним и равное ему противодействие уничтожают себя взаимно? По-видимому, он этого не думает. Это было бы абсурдом, – было бы уже слишком вопиющим противоречием самым основаниям пропагандируемой им чисто механической теории. Мы видели уже, что он и в теории допускает, и фактами подтверждает, истощение силы противодействием другой силы, или даже сопротивлением инерции. «Что движение в ограниченной массе сохраняется бесконечно»²⁶³, – говорит он, – «это вещь совершенно невозможная. В самом деле, представим себе выделенным из окружающаго пространства известное количество эфира. В этом случае, одно только данное количество будет сообщать движение инертной массе, и потому его живая сила быстро истощится. Путем опыта²⁶⁴ мы приходим к заключению, что сила неуничтожима, что она не может теряться: количество живой силы, разлитой во вселенной, всегда остается постоянным. Но дело представляется совершенно иначе, если ограничить наблюдение только известным определенным пространством. В упругой среде (каково бы ни было происхождение этой упругости), раз образовавшаяся волна²⁶⁵ продолжает распространяться, без всякаго новаго действия со стороны первоначальной причины. Но, по мере своего удаления от центра колебаний, все, что выигрывается ею в пространстве, проигрывается в скорости», пока скорость, наконец, не истощится совсем. «Совершенно то же самое, по мнению Секки, должно происходить как при круговращательном движении, так и при вихрах эфира... Если теплота есть результат ударов и столкновений, происходящих между частицами», – возражает сам себе Секки ²⁶⁶ , – «то каким же образом это движение, наконец, не истощится»? Очевидно, значит, он не отвергает закона, что равные и противоположные удары должны уничтожать себя взаимно.

12) Так не то ли хочет сказать Секки, что закон мертвой механики, обязательный для ограниченных пространств и масс, не обязателен для мировой беспредельной массы? Быть может, в данных ограниченных пунктах космоса, сила действительно уничтожается, но беспрерывно пополняется из неистощимого запаса силы беспредельной? Нет, мы многократно слышали от Секки, что основные законы механики безусловно обязательны и универсальны. По его словам, в заключении книги²⁶⁷, «предпринятыя за последнее время изыскания доказали полнейшую универсальность основных законов механики». А что движение не прекращается в отдельных частных пунктах мира, это видно из того, что если бы мировое движение истощалось, по изъясненному основному закону механики, то жизнь давно уже и, можно сказать, даже вдруг прекратилась бы во всех концах мира. Представим себе мировую массу всего количества атомов в виде огромного шара, рассеченного плоскостью, вдоль его оси, пополам, и вообразим, что одна половина атомов, двинутых внешнею силою, несется на другую половину, которая двинута, тоже внешнего силою, в прямо противоположную сторону. Что должны были бы мы получить в результате? Не что иное, как исключение одной силы противодействием другой, прямо противоположной и равной. Толковать о том, что поступательное движение отдельных атомов перейдет в усиление вращательного, ни под каким видом здесь нельзя по тому, что вращательные движения атомов мы представляем также прямо противоположными и исключающими себя взаимно. Да, кроме того, один поступательный взаимно противоположный напор массы атомов остановил бы вращение каждого из них в отдельности. Таким образом, в результате такого всемирного вычитания одной силы из другой, мы получили бы чистый нуль движения. Но такое представление взаимных отношений между движениями атомов чуждо действительности? – Никак нет, – не только не чуждо, а даже прямо соответствует действительности. Если мы сложим все совершенно подобные движения, выбранные из всего кажущегося разнообразия атомных движений, то окажется, что они должны распасться на две совершенно равных половины движений совершенно противоположных. Это подтверждается уверениями самого Секки в том, что мировая материя движется законом равенства между действием и прямо противоположным ему противодействием. Следовательно, безусловно обязательный универсальный закон механики, по которому сила уничтожается прямо противоположным противодействием равной силы, сразу уничтожило бы всякое движение в центральных пунктах во всех пределах мира, а следовательно, и во всем вещественном мире.

13) После этого, имея в виду, что механические движения, если они совершенно равны и противоположны друг другу, должны прекращаться, равно как и силы, равные и взаимно противоположные, вследствие своего противодействия друг другу, также должны истощаться, и что, потому, в общемировой жизни действительно должно бы происходить истощение, не следует ли допустить, что внешняя примитивная сила, которая раз сообщила по двигательному толчку каждому атому, – что она и повторяет эти толчки после того, как атомы взаимными столкновениями уничтожают свое движение? Одним словом, не следует ли допустить творческое восстановление силы в каждое мгновение мировой жизни?...

Здесь мы затрудняемся помирить Секки с самим собою, помирить второе французское издание его труда с первым, французским же, которое во втором, во всех пунктах, касающихся творчества, очевидно, переиначено. Подозрительно и то, что первое издание, несмотря на настойчивые требования, не высылают. Не желаем оскорбить даже иезуитов, предположив здесь иезуитскую предосторожность хотя и опоздавшую …. Постараемся, однако ж, быть положительны и придержаться буквальных выражений патера Секки. Вообще можно сказать, что Секки усиливается держаться в стороне от всяких не научных объяснений. Первичною причиною движения он провозглашает первоначальное движение или первичную силу. «Что же касается до причины этой первоначальной причины первоначальнаго движения», то аббат Секки позволяет себе заметить, что «она, по мнению физиков, также как и происхождение материи, не может быть объяснена без посредства творческаго акта». Но Секки ученый здесь же сряду прибавляет, что он «не хочет принять на себя ответственности в таком не научном объяснении²⁶⁸. Механическая теория всегда останется истинною», – обещает Секки ²⁶⁹ , – «так как она опирается только на сообщения движений и, кроме того, совершенно свободна от метафизических идей, принимаемых некоторыми физиками для объяснения первичной причины движения. Что же касается тех, которые возразили бы нам, что такая теория разрушает доктрины некоторых школ, в самом их основании то мы ответим им, что наша задача никогда не заключалась в их поддержке. Подобное занятие следует предоставить исключительно их защитникам.... Нельзя смотреть без удивления (удержимся от более резкого эпитета), нельзя смотреть без удивления на смелость некоторых физиков, не затрудняющихся решать сложные вопросы науки на основании априористических теорий. В виду таких недоносков натурализма, заслуги истинных ученых, строго держащихся верной дороги наблюдения и опыта, приобретают особенную ценность». Он же заявляет о себе, что он строго следует методу физических наук, по которому законность начал выводится не a priori, но a posteriori"²⁷⁰. Это, однако ж, не мешает ему самому «решаться на риск, за неимением точных положительных данных, выходить на априорическую дорогу», когда ему угодно предлагать свою теорию механического атомизма, – не мешает даже впадать в тон рационального философа, знатока и даже творца философии естествознания²⁷¹, и даже метафизика²⁷². Да и пишет-то он собственно «опыт естественнонаучной философии»! А между-тем он решительно отказывается от метафизики, и отказывается в выражениях иногда резких, странных... Допускает ли Секки вообще какое-либо начало движения! – Мы видели многократно, что допускает; мы видели, что он говорит «о первоначальном движении, о первичной силе движения, о движении, возбужденном этой первоначальной причиной, о причине первоначального движения²⁷³; говорит о начале сцепления, о начале вещей²⁷⁴ и т. и. Но по его же уверению, как (движение никогда не испытывает потери, с механической точки зрения, – точно также никогда не может произойти и создание движения ²⁷⁵ . Сила не создается и не может явиться из ничего, но, при посредстве эфира, испытывает безпрерывныя превращения, переходя из движения одного рода в движение другаго рода и постоянно сохраняя эквивалентность, соответствующую живой силе»²⁷⁶. Вместе с тем, – вместе с созданием, отрицается всякое и воссоздание силы. Прибегать к постоянному, ежеминутному, в каждом атоме, воссозданию силы для Секки было бы не научно.

14) Так не предположить ли того, что атом никогда не может потерять раз сообщенную ему силу движения? Не предположить ли, что два атома, прямо столкнувшееся и чрез столкновение потерявшие свое движение, не потеряли, однако ж, своей двигательной силы, которая, если разнять их и пустить на свободу, опять должна восстановить прежнее движение? – Секки, по-видимому, готов допустить это, но опять не без противоречий самому себе.

По его словам, «силы составляют общую принадлежность всей мировой материи. Это – силы природы²⁷⁷. Обмен движения есть первичный факт, находящий свою причину в самой природе материи²⁷⁸. Сила считается свойством, присущим веществу»²⁷⁹. Для того чтобы атом мог действовать так, как нужно Секки, при объяснении его теории молекулярных притяжений, он, Секки, желает, чтоб «атом был возбужден достаточно сильным и продолжительным импульсом», чтобы другие противодействующее атомы не сразу истощили его силу. Секки не прочь желать даже того, чтобы для этой цели атом находился в движении непрерывном²⁸⁰. Секки уверяет даже, что «для атомов движение составляет такую же необходимую естественную принадлежность, как самое их существование»; если атомы существуют, то, значит, и движутся: движение составляет их природу²⁸¹. «Вихри эфира имеют свое начало в двигательной силе, присущей каждому атому в отдельности, среда, внутри которой развиваются вихри, не находится в покое, потому что каждый из ея атомов обладает способностью возстановлять свое движение вполне ²⁸² . Движения последних частиц материи должны сохраняться бесконечно, как инерция материи, динамическая деятельность частиц никогда не ослабевает ²⁸³ . Когда дан первый толчок, движение затем никогда уже не прекращается, но постоянно происходит в массе, под той, или другой формой²⁸⁴. Секки допускает «развитие в телах внутренних сил» и утверждает, что «равновесие обусловливается в них взаимодействием как внешних, так и внутренних сил ²⁸⁵ ». В заключение всего, Секки выражается даже, что «последния частицы материи одухотворены движением». После всего этого, конечно, если принять атомы эфира одушевленными, живыми, обладающими от природы внутреннею силою и способностью восстановлять свое движение по произволу и усмотрению, да, вдобавок ко всему этому, – обладающими еще силою неистощимою, – о! тогда не трудно было бы объяснить неистощимость мировой жизни.

Но Секки вовсе не туда стремится, – не в сторону противоположную механике, но к механике. Эта основная тенденция резко выглядывает из-за всех его противоречий самому себе. Он поставляет целью своей ученой работы – очищение научного поля от заглушающих его плевел, т.е. от множества метафизических сил и агентов, ускользающих от контроля наших чувств ²⁸⁶ . По его мнению²⁸⁷, опыт подтверждает существование лишь одной силы, присущей всякому веществу, а именно, – массы, обладающей известною скоростью; – всякая другая сила, которая не сводится к этому механическому первообразу, едва ли может быть усвоена человеческим воображением. Секки не любит даже, когда слово – движение заменяется словом сила. Оп допускает такую замену²⁸⁸ только при том условии, если мерилом силы будет принято произведение из массы на скорость, или на квадрат скорости, потому что тогда слово – сила имело бы значение, тождественное с механическим действием. При всем этом, по его словам, «такая терминология имела бы свои неудобства: она располагала бы смотреть на силу, как на нечто не зависящее от материи и способное переходить из одного тела в другое ²⁸⁹ и поселяла бы в нас склонность думать, что в телах существует какое-то активное начало, сходное с тем, которое, коренясь в нашем организме, приводит нас к понятию силы. Понятие о силе или действии порождается в нашем уме усилием, которое мы должны развивать в себе всякий раз, когда намереваемся сообщить телам движение. Это чисто субъективное понятие заставляет нас полагать, что подобное же усилие существует и в телах». Вообще Секки крайне не жалует «теорию сил, наводняющих атомы, когда движение атомов приписывается таинственным причинам или внутренним деятельностям. Ничего нет легче, по его словам²⁹⁰, измышления абстрактных сил. Но эта система приводит к поражающей запутанности. Эта многосильная машина должна окончательно лопнуть в виду колоссального абсурда, приписывающего атомам как-бы некоторую способность разума, которая позволяет этим последними решать, должны ли они, в том или другом случае, действовать, или нет» (избирательное химическое сродство), – «в виду абсурда, приписывающаго атомам чувство ощущения, докладывающее частицам о присутствии тел, на которыя от могут реагировать.... Приписывание силам стремлений, по Секки ²⁹¹ , ведет к бесчисленным затруднениям, так как здесь приходится предполагать силы действующими то по одному, то по другому направлению. Эти деятельные стремления, по Секки, чистая игра воображения, которая должна исчезнуть перед непрерывным прогрессом науки. Всякий знает, что растения стремятся к свету. Но составляет ли это таинственное стремление способность растения, в истинном значении этого слова? – ответ не труден. Так как растительная ткань требует, для своего развития, химического действия солнечных лучей, то оно сильнее растет со стороны, обращенной к свету, и глазам поверхностного наблюдателя кажется, будто растение ищет света, между тем, на самом деле, движение производится самым светом». Доказательство, очевидно, не сильное. Поверните растения, стоящие на окне, от света на комнату, и на завтрашний день цветы обратятся другою своею стороною к окну. Животные также стремятся к свету; – но можно ли сомневаться в том, что животные ищут света? И можно ли, поэтому, в животных отрицать силу, как усилие, и движение, как стремление? А что и растительное стремление аналогично с животным, это подтверждается тем, что между ними оказывается средний термин, или переходная ступень в следующем факте. «На лягушках, с отнятыми полушариями мозга, не представляющих ни одного из явлений с характером сознательно-произвольных актов, наш физиолог Сеченов замечал очень часто, что если такую лягушку посадить спиной к окну и оставить в покое на несколько часов, то, несколько спустя, она повертывается лицом к свету, и остается в этом положении уже неопределенное время». Дальнейшую же стадию перехода от этого бессознательно-непроизвольного стремления к инстинктивно-полусознательному стремлению к свету можно видеть в том факте, что «если ребенок лежит постоянно в светлой комнате таким образом, что свет падает на его глаза сбоку, то он может сделаться косым, и именно в сторону света. Сеченов объясняет это тем, что источник света заставляет глаз двигаться в направлении к себе. Акт, очевидно, рефлекторный, хотя, но словам Сеченова, уже и на этой ступени развития, ум наш склонен видеть в этом явлении проявление инстинктивного стремления ребенка к свету. (Из статьи: Кому и как разрабатывать психологию?). Вербально противореча себе, Секки уверяет даже, что внутри тел не развивается никакой внутренней силы ²⁹² , – тогда как, в других местах, допускает «в телах развитие различных внутренних сил», и утверждает, что «равновесие обусловливается в них взаимодействием как внешних, так и внутренних сил» (317), – уверяет, «что все мировое движение объясняется внешним толчком: «раз как дан первый толчок, движение затем уже никогда не прекращается»²⁹³. Самый эфир, у Секки, наконец – «не является действующею причиною движения», по крайней мере, движения планет²⁹⁴. «Эфирные вихри получают свое начало от посторонняго толчка», – уверяет Секки в одном месте²⁹⁵: – «эфир приобретает часть живой силы, когда приведен в движение»²⁹⁶, говорит он в другом месте; – «эфир, приведенный в движение, есть сила»²⁹⁷. Значит, эфир становится силою только тогда, когда приведен в движение, хотя, в то же время, по словам его же, Секки, эфир «есть непрерывно действующая причина тяжести»²⁹⁸, а следовательно, и тяготения, как и всякого движения в мире. «Тяготение, эта таинственнейшая из всех сил», по словам Секки, «есть не что иное, как результата присутствия и действия эфира в пространстве.²⁹⁹ Все явления объясняются движением одной жидкости, именно эфира.³⁰⁰ Эфир производит впечатление света, возбуждает теплородныя и химическия действия, составляет причину электродинамических и магнитных явлений, есть причина сил тяготения и всех вообще явлений притяжения», – пишет Секки в заключение всего³⁰¹. Следовательно, при объяснении всякого мирового движения, Секки оставляет нас единственно только с вращательно-поступательными движением каждого атома, – да и это движение сообщено атомам откуда-то извне, и, раз отнятое у атома, не может уже восстановиться само собою, без механического толчка извне, так как атомы не заключают в себе никакой внутренней силы, не одухотворены никаким внутренним движением.

15) Таким образом, аббату Секки остается объяснять всякое движение в мире, или абсурдом эквивалентности абсолютно не упругих атомов с упругими телами, или другим абсурдом простой упругости атомов, которые он хочет понимать абсолютно неделимыми. И действительно, он беспрерывно вибрирует, – выражаясь его любимым словом, – между двумя этими абсурдами: на одной странице утверждает их, а на другой, отрицает. Мы видели уже, что сам он считает одну силу упругости недостаточною для объяснения всех мировых движений. «Мы ясно видим»,– пишет он³⁰², – «что, предполагая частицы тел только упругими (как это делают по общепринятому мнению), нельзя сколько-нибудь удовлетворительно объяснить некоторыя встречающаяся явления. В среде, обладающей одной только упругостью, не встречается, ни прогрессивных, ни оборотных движений, и не происходит постояннаго расширения, а одно лишь полное возвращение к первоначальному состоянию, так что едва только прошла волна, как тотчас все снова приходит в прежний покой»³⁰³. Тем не менее Секки постоянно пользуется упругостью, именно как упругостью, – не больше, – для объяснения неистощимости движения. «Факты приводят его к эфирной среде, состоящей из вибрирующих частиц, или просто к настоящей упругой жидкости.³⁰⁴ Считаются ли атомы тел обладающими упругостью, – мнение наиболее распространенное в настоящее время, – или находящимися в движении, эквивалентном упругости, в том и другом случай, для Секки неуничтожаемость движения объясняется весьма легко³⁰⁵. Все атомы эфира развивают одну и ту же степень упругости ³⁰⁶ . Эфир, вследствие своей упругости, может передавать волны всевозможных родов, а, следовательно, и молекулярные вихри. Эти вихри получают свое начало от постороннего толчка; но, раз образовавшись, они уже не нуждаются, для сохранения своего движения, в дальнейших позаимствованиях живой силы»³⁰⁷. Поэтому, кратко формулируемый у Секки в заключении его книги, закон сохранения движения, именно «закон равенства между действием и противодействием», по которому «если свободное тело, движущееся по прямой линии, в направлении сообщеннаго ему импульса, встречает на своем пути другое тело, то сообщает ему свое движение, при чем его действие, переходящее во встретившуюся массу, развивает в этой последней равное и прямо противоположное противодействие», – этот закон может иметь полное, без-исключительное приложение только к телам упругим, потому что только в упругих телах закон равенства между действием и противодействием сохраняет, в неупругих же телах уничтожает, движение. И опять только в упругих телах тот же закон сообщает встречному телу, – да и то только при известных условиях неподвижности и равенства его массы с массою первого тела, – движение этого последнего вполне, в неупругих же телах, при тех же условиях, сообщает только половину движения. Равным образом, только в упругих телах, по тому же закону, действие движущегося тела переходит вполне во встретившуюся неподвижную массу, в неупругих же переходит только часть движения. Вообще же абсолютная атомность, абсолютно не совместимая с упругостью, абсолютно бессильна развить из себя силу упругости, иначе это было бы создание силы из ничего...

По этому и сам Секки смотрит, согласно с большинством физиков, на тела, как на агрегаты упругих атомов, а на атом, как на сложную и упругую молекулу: «неприготовленный ум», – пишет он³⁰⁸, – «не может без затруднения допустить столь разнообразныя движения и сложную структуру в частице, которую мы обыкновенно представляем себе безконечно малым твердым телом, находящимся в покое. И, однако-ж, физик, представляющей себе материальную частицу по выше-изложенному нами образцу, ни в каком случае не рискует более чем астроном, признающий общепринятую гипотезу относительно строения туманных пятен». Потому-то и все предлагаемые у Секки объяснения передачи и сохранения движений, есть объяснения отношений между движением, силою, инерцией и массою, опираются на свойства упругости не только тел, но и последних вещественных элементов. Из всех подобных соображений его, с которыми мы уже достаточно познакомились, вытекает тот вывод, что понятия движения, силы, инерции и массы тождественны, иначе сказать: масса материи есть тоже, что инерция, тоже, что сила, тоже, что движение. Этот последний вывод, который один раз мы уже видели, мы должны взвесить: действительно ли между этими не только рассудочными понятыми, но и реальными фактическими данными, существует безусловное тождество? Уже ли в самом деле материя, как масса, есть не иное что, как сила?

16) Что, по Секки, между этими данными выходит совершенное тождество, это мы уже видели. «Движение», – пишет он³⁰⁹, – «сохраняется даже и тогда, когда мы видим тела остающимися в покое. На взгляд некоторых, было бы сообразнее сказать, что в этом случае сохраняется не движение, а сила». Секки ничего не имеет сказать против такой поправки, – но при условии, если мерилом силы будет принято произведение из массы на скорость, или на квадрат скорости, потому что тогда слово – сила имело бы значение тождественное с механическим действием. Если иногда частичное поступательное движение как будто не существует, то ³¹⁰ отсюда не следует еще заключать, что действие ею равно нулю: в этом случае оно расходуется на изменение вращения. Например, слово – давление соединено³¹¹ с представлением покоя; но это не верно. Груз производит давление так, что частичное движение его массы, увеличенное частичным движением, происходящим от тяготения, уравновешивается противополагающимся ему частичным движением точек опоры. По теории Секки ³¹² , частицы твердых и жидких тел обладают громадной скоростью вращения, так что в каждой из них, вследствие этого, образуется как бы склад живой силы, или работы. В случае соответствующего удара, эта сила может давать приращение в поступательном движении и производить работу, до тех пор находившуюся, так сказать, в запасе. Секки смотрит на молекулярное вращение так же, как в обыкновенной механике смотрят на инерцию. Движения последних частиц материи должны сохраняться бесконечно, как инерция материи; действия трения переходят в сообщение движения окружающей среде, которое прибавляется к тому, каким она уже обладала, и, таким образом, динамическая деятельность частиц никогда не ослабевает.³¹³ Для того чтобы преодолеть инерцию каждой из вращающихся молекулярных атмосфер, т. е. изменить направление их движения, необходимо значительное усилие.³¹⁴ Побежденная инерция³¹⁵ делается способною возвращать сполна израсходованную на ее преодоление работу, подобно пружине, которая до того времени была сжата. Инерция, на подобие пружины, служит для накопления механической работы, преобразовывая ее в живую силу, так что сила есть не что иное, как настоящий резервуар работы. Инерция служит для поглощения работы движителей, работы, которую она превpащает в живую силу и возвращает ее потом сполна, когда эта живая сила будет потрачена на преодоление сопротивлений. Масса, поглотившая, для перехода в движение, известную работу, может, в свою очередь, сделаться движущей сплою и произвести работу. Таким образом», – заключает Секки, – «работа и динамическое действие, живая сила и масса, двигающаяся с известною скоростию, выражения однозначущия».

Этот вывод Секки, противоречащий его теории механического атомизма, важен для нас тем более, что подтверждается, в известной мере, обыкновенною физикою и механикою, а вместе с тем, и математикою. «Покой и движение», – говорится, напр., в общеизвестной физике Гано, – «могут быть относительными и абсолютными. Абсолютный покой обусловливается совершенным отсутствием всякого движения. Во всей вселенной, однако ж, не найдено ни одного тела, которое находилось бы в подобном состоянии. Абсолютным движением тела называется его перемещение относительно другого, находящегося в состоянии абсолютного покоя. Инерция – свойство чисто отрицательное: оно выражает собою неспособность материи переходить самопроизвольно из покоя в движение, или изменять, как бы то ни было, без посторонних причин, сообщенное уже ей движение. Количество движения определяется произведением умножения массы на скорость (МV). Две, какие бы то ни было, силы относятся между собою так, как количества движения, сообщаемого ими различным массам. С увеличением массы в 2, 3 и т. д. раз, скорость, сообщаемая ей данною силою, уменьшается в том же отношении. Скорости, сообщаемые одною и тою же силою двум не равным массам, обратно пропорциональны этим массам (М­­ v:V). При равных скоростях силы относятся между собою, как массы, которым они сообщают скорости (F­­ М:m)». Если в этой пропорции:

F: f ­­ М: m

второй и четвертый члены мы разделим, или умножим на одну какую-либо величину, – то отношение не изменится. Это мы видим в следующих, например, пропорциях:

F: f10

­ M: m10

F: f100

­ M: m100

F: f1000

­ M: m1000

F: f10000

­ M: m10000

.…..

∞)

F: f∞

­ M: m∞

Или в пропорциях:

2)F: 10 f ­­ M:10m

3)F: 100 f ­­ M: 100 m

4)F: 1000 f ­­ M: 1000 m

5)F: 10000 f ­­Mm

…………

∞ )

F: ∞

f ­­M: ∞

m

Из первого ряда пропорций получаем следующий ряд уравнений:

F ×

m ­­ М ×

f

F ×

m10

­ М ×

f10

F ×

m100

­ М ×

f100

F ×

m1000

­ М ×

f1000

F ×

m10000

­ М ×

f10000

……..

∞)

F ×

m∞

­ М ×

f∞

Из второго ряда пропорций получаем следующий ряд уравнений:

2) F: 10 m ­­ Mf

3) F: 100 m ­­ M: 100 f

4) F: 1000 m ­­ M: 1000 f

5) F: 10000 m ­­Mf

………

∞ )

F: ∞

m ­­M: ∞ f

Из последнего уравнения в первом ряду уравнений получаем:

F ×

0 ­­ М ×

0

Откуда получаем:

F ­­ М

Из последнего уравнения во втором ряду уравнений получаем:

F ×∞

­ M ×∞

Откуда получаем тот же результат:

F ­­ М

Для более ясного понимания перевода этой математической физико-механики на метафизическую, полагаем, что F ­­ f, а М ­­ m. Отсюда получаем следу нище математико-метафизические выводы:

1) сила, умноженная на массу, равняется массе, умноженной на силу;

2) та же сила, умноженная на 110

, 1100,11000,1

10000

той же массы, или на 10, 100, 1000, 10000 таких же масс равняется той же массе, умноженной на 110

, 1100,11000,1

10000

той же силы, или на 10, 100, 1000, 10000 таких же сил; 3) как бы мы далее ни уменьшали, или ни увеличивали те же множители, равными количествами, равенство между произведениями нисколько не изменится; 4) напротив того, именно с уменьшением множителей, с каждыми шагом вглубь их умаления, равенство между множимыми целыми величинами, между силою (F) и массою (М) будет выступать яснее и яснее, решительнее и решительнее; 5) пока множимые величины F и М имеют множителей, хотя и крайне малых, или крайне великих, однако-ж ограниченных, до тех пор полное равенство между ними, между F и М установиться не может, – до тех пор остается между ними хотя безмерно малая, однако ж неустранимая, черта разграничения и различия, – до тех пор F не тождественно с М, и, обратно, М не тождественно с F; но 6) совпадут F и М до совершенного тождества между собою, в своем значении и действии, в том случае, когда множители их превратятся в величины или бесконечно малые, или бесконечно великие, – иначе сказать, – когда F и М сами сольются с абсолютным. – Следовательно, сказать, что сила и масса безусловно тождественны, в настоящем ограниченном бытии, невозможно; но, в тоже время, тождество между ними, в их значении и действиях, бесспорно. И это тождество дается нашему разумению тем больше, чем больше мы вдумываемся в их сущность. Уничтожить же между ними черту разграничения значило бы погрузить их в положительное, или отрицательное, абсолютное. Эта коллизия представляет собою одну из антиномий нашего ума, одну из антиномий бытия и знания. Но и здесь, чтоб эта антиномия не привела к абсурду, необходимо мыслить силу и массу (F и М) никак не отдельно от своих множителей, но слитно с ними в их произведении, т. е. в результате и значении.

17) Вследствие объясненного выше тождества между силою и массою, самый эфир является, у Секки, без радикального свойства материальности, с инерциею, но без непроницаемости, – является исключительно движением, действием, силою, но не материею, – непроницаемою и частичною, так что даже сам Секки отказывает эфиру в наименовании вещества. Попытаемся сопоставить между собою конечные выводы его об отношении невесомой материи к весомой, сначала без всяких наших толкований в тех, между прочим, видах, чтобы наглядно оценить, как он сбивчив и неверен сам себе.

«Наполняющий собою всю вселенную и служащий для распространения света эфир есть материя», – по словам Секки. ³¹⁶ «Располагая простыя тела в ряд, по степени убывающей сложности их структуры, мы необходимо должны дойти до конечнаго предела: крайним полюсом этого ряда будет эфир. Нельзя³¹⁷ сомневаться, что эфир есть материя, способная приходить в движение от вибраций. Можно³¹⁸ представить себе материю без веса; но всякое вещество необходимо должно обладать инерцией, т. е. требовать силы для приведения его в движение. Что эфир представляет собою сплошную среду, это совершенно немыслимое предположение. Предполагать эфир сплошным – значит ни более ни менее, как допускать немыслимую вещь. Выражение – нематериальная жидкость ³¹⁹ , применяемое к эфиру, неуместно. Факты весьма убедительно доказывают³²⁰ инерцию эфира, а, следовательно, и его материальность. В конце концов, эфир есть материя, и потому его атомы не могут уклоняться от общих законов движения. Вероятно, частицы эфира изолированы друг от друга и свободны, а частицы весомой материи представляют собою комбинацию из нескольких простых атомов. Все атомы обладают совершенно тождественною массою, формою (вероятно, сферическою) и объемом, а также одинаковым вращательным движением, вследствие котораго все они³²¹ развивают одну и ту же степень упругости. Отсюда следует, что среда, исключительно занятая атомами эфира, будет оставаться однородною, или, другими словами, равномерно плотною по всему своему протяжению. Влияние весомой материи на плотность эфира в настоящее время следует считать³²² доказанным. Эфир может обладать весьма большою³²³ плотностью. Можно допустить, что³²⁴ эфир обладает, в известной степени, способностью расширения. Факты показывают³²⁵, что всякое сгущение эфира производит притяжение. Электричество сопровождается³²⁶ усилением плотности, или массы, эфира, которое испытывает при этом то сгущение, то разрежение. Несправедливо³²⁷ мнение, будто эфир, веледствие своей невесомости и крайней разреженности, не может оказывать сопротивление движению материальных масс. В некоторых случаях эфир оказывается сжимаемым, а именно, когда он сгущается и разрежается, и тем как бы выдает свое невидимое присутствие.³²⁸ В последовательных слоях эфира может образоваться разность плотностей. Электростатическия явления³²⁹ показывают, что эфир распределен в пространстве в форме слоев, с постоянно убывающею плотностью, и вынуждают признать за ним качества, свойственныя твердым телам, хотя его частицы и не обладают каким-либо сцеплением. По форме³³⁰ своих вибраций, эфир приближается более к твердым телам, чем к жидким, хотя эта аналогия и не распространяется на действие сцепления между его атомами. Наблюдение³³¹ бессильно дать какое-нибудь понятие о природе эфира; тем не менее оно показывает, что это не газ и что его частицы значительно более сближены между собою, чем частицы весомых тел. Без сомнения³³², строение его отлично от строения газов и других известных нам тел. Поэтому, и самыя свойства его не могут быть выведены из исследованных до сих пор явлений. Движение эфира может сообщаться весомой материи. Равно как и, обратно, живая сила, принадлежащая известному количеству весомой материи, как бы оставляет эту последнюю (в некоторых случаях) и сообщается веществу невесомому (эфиру), которое, таким образом, должно иметь определенную массу, – правда, неуловимую для наших весов, но, тем не менее, совершенно реальную.³³³ Если движение³³⁴ эфира переходит в движение материальных атомов, то, в свою очередь, и это последнее может сообщаться частицам эфира. Совокупление³³⁵ эфирных волн с вибрациями весомой материи может дать начало равнодействующим движениям, отличным от тех, из которых они произошли. Электрический ток³³⁶ есть движение невесомой материи, происходящее в весомом веществе, и, к большей части случаев, эфирный ток увлекает за собою весомыя частицы. Необходимо³³⁷ иногда допустить в материи такое состояние разрежения, при котором она, по всей вероятности, теряет все свои характеристическия свойства и делается неуловимою для наших чувств. Измеряя проволоки, употреблявшияся в течение долгаго времени для передачи электрическаго тока, нашли, что они представляют следы глубоких частичных изменений, свидетельствующих о сильном внутреннем движении: но, вместе с тем, в них никому еще не удавалось заметить хотя бы то самое малое увеличение в весе. Точно также, при соединении разнородных проводников между собою смежными концами, никогда не могли открыть присутствия каких-либо следов одного вещества внутри другаго; переносимыя электрическим током частицы сохраняют свою химическую природу. Электричество есть нечто большее, чем простое движение весомой материи.³³⁸ Электричество есть не иное что ³³⁹ , как известная форма движения, весьма близко соприкасающаяся с теплотою и химическим движением, и не только не составляет собою начала, отличнаго от других естественных деятелей, но даже сводится к второстепенному видоизменению действия сил природы. Эфир, приходя в вибрационное колебание, производит свет, а переносясь чрез проводники, порождает электрические токи. Между световым эфиром и электричеством существует полное тождество.³⁴⁰ Свет есть движение вещества с бесконечно большою скоростью, доходящею до невероятной скорости 946,000,000,000,000 вибраций в секунду. Известное число лучей постоянно поглощается телами и преобразуется внутри их в химическое или теплородное действие³⁴¹. Однако невозможно смотреть на эфир ³⁴² , как на химический элемент тела. Известно, что свет нельзя считать веществом ³⁴³ , соединенным с телами, но что он есть не что иное, как особый род движения эфира. Растения представляются не соединениями какой-то световой материи с органическими веществами, но как бы³⁴⁴ резервуарами, способными накоплять в себе живую силу солнца. Так же и теплота ³⁴⁵ есть некоторый род движения вещества. Фурье, после обширных аналитических работ о законах³⁴⁶ распространения теплоты, нашел невозможными решить, что такое теплота, – вещество или движение. Нужно³⁴⁷ допустить в небесном пространстве еще одно движение, способное передавать действие светил; это движение отлично от вибрирования, составляющаго свет и теплоту. Нет ничего невозможнаго предположить³⁴⁸, что частицы тел, доведенныя до крайних степеней измельчения, расширения и разрежения, представляют собою частицы весомой материи, окруженныя эфиром, который есть не иное что, как вещество, находящееся в элементарном атомном состоянии. Если бы допустить³⁴⁹ распадение частичных групп на единичные атомы, – в таком случае материя перешла бы в то вещество, которое называется невесомым эфиром. По всей вероятности, первоначальное и естественное состояние было такое, при котором все атомы обладали полною свободою и безусловною независимостью друг от друга. Состояния, обусловливающия некоторую связь между частицами, скорее относятся к эпохам более поздняго образования, и силы, придуманныя для их объяснения, могут быть рассматриваемы как побочныя действия движения, присущаго материи. Все явления ³⁵⁰ объясняются движением одной жидкости, а именно, эфира. Так как эфир проникает все тела, то вес его ускользает от определения.³⁵¹ Эта среда состоит из вещества, не отличающагося ³⁵² , по своему существу, от обыкновенной материи, но находящаяся в состоянии полнейшей дезаггрегации, или крайней степени разрежения, доходящей до распадения на элементарные атомы и позволяющей ей проникать всюду внутрь тел. Она инертна и подчиняется всем законам механики. Эфир не подчиняется действию тяготения по тому, что сам он есть причина этой силы и всех явлений притяжения. Ум не может помириться с мыслью, что вся роль эфира состоит в одном только вибрировании (движении), и потому невольно получает склонность относить и так называемые творческия силы к свойствам этой среды.³⁵³ Только гипотеза эфира в состоянии объяснить, каким образом явления света и притяжения могут происходить в пустоте. ³⁵⁴ Пустота и есть не иное что, как равномерно распространенный эфир».

Секки усиливается объяснить природу весомой и невесомой материи только индуктивно, заключая от свойств, наиболее подлежащей нашему чувству, весомой материи к существу, более и более ускользающей из под контроля наших чувств, материи невесомой; от того он и непоследователен, и сбивчив в определении взаимных отношений между этими двумя мировыми агентами. Мы попытаемся, на основании данных, полученных индукциею из наблюдения над фактами, сделать обратный, дедуктивный обзор его выводов. Вот 1) пустота; это не иное что, как равномерно распределенный эфир. Того, что он равномерно распределен мы не знаем, потому что не можем чувствовать ни одним нашим чувством, – и вообще не знаем об эфире, о его состоянии, в этой вышечувственной граничной стадии, почти ничего, так что самое слово – эфир, в отношении к этой граничной стадии его состояния, есть для нас почти пустой звук, без ясно постигаемого качественного содержания, без подробностей проявления и определения. Твердо знаем только одно, что и там эфир есть нечто из которого происходит нечто, а не ничто, из которого не бывает ничего. – 2) На основании многих данных, мы должны заключать, что в дальнейшей низшей стадии, где эфир становится достунен, если не чувству, то рефлексии от чувственных наблюдений, он распределен на слои, с убывающею, в одну сторону, и с прибывающею, в другую сторону, плотностью. 3) Первым слоем мы должны считать слой эфира выше той крайне высокой степени его вибраций, которая начинает действовать и обнаруживаться в форме темных химических тепловых лучей. 4) Вторыми слоем должно признать слой эфира, производящий тепловые химические лучи, от неизвестно и безмерно высокой скорости до меньшей сравнительно с первою, хотя, все еще также невообразимой скорости 946.000,000,000,000 вибраций в секунду, – скорости, при которой, кроме продолжающегося обнаружения тепла, начинает чувствоваться нашим глазом фиолетовый цвет. 5) Третий слой будет простираться от указанных 946.000,000,000,000 и до 63 триллионов вибраций в секунду³⁵⁵, по которым спускается скала ощущений семи цветов радуги, от фиолетового до красного цвета и до последних ощутимых тепловых лучей. 6) Четвертый слой будет простираться, по Секки от 63. 000,000,000,000, а по другими, от 5.000,000,000 и даже только от 18,000,000, и до 50000 вибраций в секунду, которым, как вибрации эфира, ни одному нашему чувству, на-сколько это известно, не подлежат, или, по крайней мере, проявляются в ощущениях слабых и неуловимо неопределенных³⁵⁶. 7) Наконец, пятый слой обоймет вибрации вещества от 50000 и до 30 или 16 вибраций в секунду, которые доступны чувству слуха. 8) Это слои эфира, делающееся известными нашему чувству по своему вибрационному движению, которое, в некоторых пределах, приблизительно вычислено и определено. Но в том, недоступном нашему чувству, нечто, которое называется эфиром, обнаруживаются нашему чувству не только вибрационные движения, но и поступательные, и круговоротные. В настоящее время взаимное отношение этих движений не поддается еще не только точному, но и приблизительному определению. 9) Однако-ж, между указанными выше слоями, третьим и четвертым, необходимо поместить еще один, или два промежуточных слоя, соответствующих признанными в природе силами, магнетизму и электричеству, которые обнаруживаются преобладанием поступательного движения, переходящего во вращение, над вибрационным. 10) Именно, состояние разрежения электро-магнетизма, вероятно, соответствует переходу движения эфира, из вращательного и поступательного движения, в вибрацию; а уплотнение эфира, вероятно, есть не иное что, как накопление движений и именно вращательных. 11) Когда вибрационные и поступательные движения того нечто, которое мы называем эфиром, переходят в накопление и скучение вращений, тогда нашему чувству начинает сказываться нечто, в собственном смысле, материальное, будто бы непроницаемое, оказывающееся сопротивлением нашему мускульному чувству и осязанию: тогда мы получаем молекулы тел газообразных, жидких и твердых. 12) Это не значит, однако-ж, что в разных состояниях эфира существует только одно какое-либо движение, вибрационное, или поступательное, или вращательное; нет, одно какое-либо движение только господствует над другими на столько, что становится доступным глазу, или другому нашему чувству, а действует оно, без сомнения, не иначе, как совместно с обоими прочими движениями. 13) От того-то и происходит, что эфир проникает всюду и все. Собственно он не проникает что-либо инородное от себя, а есть везде и во всем: и в свете, и в электричестве, и в обыкновенной весомой материи, один и тот же эфир, в каком-нибудь преобладающем своем состоянии. 14) От того-то факты показывают не только влияние движения весомой материи на невесомую, и обратно, но и возможность перехода одной материи в другую, невесомой в весомую, и обратно. 15) При этом оказывается, однако-ж, что ни переносимая невесомою невесомая материя не теряет своего химического характера, который, в свою очередь, выражает ту или другую комбинацию частичных движений, ни весомая материя, явно поглощаемая весомою, не приобретает значения химического элемента, – известных характерных движений, которые стали бы доступны мускульному чувству и осязанию своим качеством сопротивления, или непроницаемости и увеличением веса. 16) От того-то и бесплодны все усилия навязать эфиру материальность, именно частичную, которая сказывается непроницаемостью и тяжестью, так как эфиром называется совокупность движений, недоступных мускульному чувству и осязанию, движений, чуждых именно непроницаемости и тяжести; уловить же его в каком-либо сосуде и сжать каким-либо прессом нельзя, потому что и пресс, равно как сосуд, и рука суть не что иное, как своеобразные совокупности движений того же эфира, поступательно-вибрационное движение которого, особенно ему соответствующее, проникнет и рассеется между другими молекулярными движениями пресса, сосуда и руки, не превратившись в то характерное движение, которое соответствует проявлению, для нашего чувства, того или другого химического элемента. 17) И, в конце концов, не эфир есть материя, а, наоборот, материя есть эфир, – сила, сказывающаяся, на разных ступенях своего развития, нашему чувству не чем-либо иным, как только разностепенными и разнообразными движениями,³⁵⁷ сила, сказывающаяся, на самой высшей своей ступени, теми действиями, которые сам Секки затрудняется уже назвать механическими, которым он усвояет название творческих, т. е. органических, растительных и животно-психических сил.

18) С этой точки зрения представляются излишними и абсурдными рассуждения Секки о действиях сил на расстоянии, о возможности взаимного прикосновения между атомами. Он утверждает, будто действие сил на расстоянии невозможно, – тогда как оно совершенно естественно. Он утверждает, что прикосновение между атомами возможно, но, по его же собственным рассуждениям, выходит, что оно невозможно. По его мнению, «допустить действие на расстоянии» значило бы впасть в абсурд.³⁵⁸ Справедливо утверждает он, что и Ньютон «назвал подобное действие положительным абсурдом»; – назвал, опровергая именно атомистическую теорию³⁵⁹, которую Секки хочет теми же соображениями защитить. Секки_, как мы видели, отвергает притягательную силу, понимая ее, как деятельное начало, сосредоточенное внутри частиц и действующее, без всякой посредствующей помощи, чрез абсолютную пустоту. Гипотеза³⁶⁰, что тела оказывают влияние друг на друга чрез расстояние, т. е. действуют там, где их нет, – эта гипотеза для Секки в полном смысле невероятна, как в том случае, когда дело идет о громадных расстояниях, так и в том, когда эти расстояния весьма малы. На возражение, – что в таком случае нельзя допустить никакого действия и между телами, находящимися в соприкосновении, потому что даже и здесь они действуют там, где их нет, – Секки отвечает указанием на невозможность такого действия в том лишь случае, когда оно совершается без всякого посредства. Он даже не понимает возможности действия на расстоянии, когда не существует посредства промежуточной среды. Существенное различие между сообщением движения чрез прикосновение и чрез расстояние он полагает в том, что движение чрез прикосновение передается чрез нечто междулежащее. Он придает слову – прикосновение не буквальное значение. Прекрасно. Но значит ли это, что Секки не допускает непосредственного прикосновения между атомами? Утверждения его на этот счет довольно решительны. «При встрече³⁶¹ двух частиц, окруженных своими вихрями, может случиться», – пишет он, – «что скорости, которыми оне обладают, не позволят им войти в прикосновение между собою, так как центробежная сила эфирных атмосфер будет стремиться отталкивать их друг от друга прежде, чем такое прикосновение сделается возможным. Атомы, образующие молекулу»³⁶², – по словам Секки, – «могут не быть в абсолютном прикосновении между собою; в образовавшихся группах атомов элементы не связаны между собою никакой особой силой. В самом деле³⁶³, даже в твердых телах весомыя частицы не прикасаются между собою совершенно, но отделены друг от друга; оне отличаются от частиц газообразных веществ лишь только большим сближением между собою; в самом плотном твердом теле частицы постоянно отделены друг от друга некоторым промежутком, без котораго было бы невозможно теплородное движение (расширение и сжимание)». Отсюда оказывается, что частицы в твердых и жидких телах больше сближены между собою, чем в газообразных; в газообразной материи частицы более сближены между собою, чем в невесомом эфире, Относительно же эфира, хотя в одном месте Секки и утверждает, будто «частицы эфира значительно более сближены между собою, чем частицы весомых тел³⁶⁴», – однако-ж этому утверждению его нельзя давать никакой цены, так как оно противоречит всему складу его теории и многочисленным другим его основоположениям. Так, по его словам, «частицы эфира изолированы друг от друга и свободны, тогда как частицы весомой материи представляют в себе комбинации из нескольких простых атомов. Эфир, при своей невесомости, крайне разрежен. В эфире все атомы обладают полною свободою и безусловною независимостью друг от друга; его состояния, обусловливающия некоторую связь между молекулами, относятся к эпохам более поздняго образования. Эфир находится в состоянии полнейшей дезаггрегации или в крайней степени разрежения, доходящей до распадения на элементарные атомы». Ясно, что атомы эфира гораздо более удалены друг от друга, чем атомы весомой материи. Между тем и в весомой материи не только существуют, но и необходимы промежутки между атомами; иначе невозможно было бы в материи теплородное действие, сжатие и расширение. Несмотря на это, однако-ж, эфир не только расширяется и сжимается сам, но и производит эти явления, – явления сжатия и расширения, и в других телах. Значит, его атомы не только не прикасаются друг к другу, но постоянно производят в мире и то явление, которое называется разрежением. Итак, вся механико-атомическая теория Секки, истекающая из удара³⁶⁵ одного атома о другой, рушится от несообразности своей с своими же собственными основоположениями.

Здесь, в защиту своей механико-атомической теории, Секки выставил возражение, действительно развитое еще Ньютоном, – но развитое им только в опровержение той же механико-атомической теории. Действительно, если представить материю составленною из отдельных атомов и помещать между ними притягательную силу, то нужно допустить, что притягательная сила одного атома действует на другой чрез пустоту, – предположение, которое казалось Ньютону немыслимым. Если же, для устранения этого затруднения, помещать между атомами весомой материи эфир, состоящий также из отдельных атомов, – то и в таком случае затруднение ни мало не устраняется, так как атомы самого эфира также станут действовать друг на друга чрез пустое пространство, чрез нечто не сущее, чрез какое-то отрицание бытия. Но возьмем отрицаемое у Секки, единственно по причине мнимой немыслимости, предположение, что эфир есть среда сплошная, среда, не состоящая из отдельных мертвых атомов, которые всякую вырабатываемую ими силу давно уже растеряли бы в пустоте, но среда, обнаруживающая в себе и собою то выше чувственное зиждительное нечто, из действий которого, проявляющихся в разностепенных и разнообразных движениях, мало по малу, возникают для наших чувств: зрения, слуха и осязания, а наконец и для нашей мысли, все явления ощущаемой нами природы, как возникают к самые атомы, – тогда в раскрытии этой живой, зиждительной творческой силы, не окажется места никакому действию на расстоянии, чрез несуществующую пустоту, а останется только действие этой единой и целостной силы самой на себя.

«Немногим более полутора столетия до нашего времени, – пишет Д. С. Милль в своей Логике³⁶⁶, – никто не опровергал и не считал требующего доказательства тогдашнюю научную аксиому, что вещь не может действовать там, где ее нет. Аксиома эта служила Картезианцам страшным орудием против теории тяготения, которая, но их мнению, обнимая очевидную нелепость, должна быть отвергнута на самом пороге (in limine): солнце, не будучи на земле, не может на нее и действовать. Что приверженцы старых астрономических систем приводили этот довод против новой гипотезы, – это не удивительно; но ложное предположение обманывало самого Ньютона, который, для отражения довода, выдумал тонкий эфир, наполняющий пространство между солнцем и землею и своим посредствующим действие составляющий причину явлений тяготения. «Немыслимо, говорит Ньютон, чтобы неодушевленная грубая материя могла, без посредства чего-либо инаго, не материальнаго, действовать и влиять на другую материю, без взаимного соприкосновения.... Мысль, что тяготение прирождено и присуще материи так, что одно тело может девствовать на расстоянии, чрез пустоту, без посредства чего-либо инаго, кажется мне такою нелепостью, что, по моему мнению, в нее никогда не впадет ни один человек, способный разсуждать о философских предметах». Теперь, – заключает Д. С. Милль, – никому не трудно представить себе тяжесть присущею материи, в одинаковой мере со всяким другим свойством; понимание тяжести никому нисколько не облегчается предположением эфира и никто не находит невероятными, чтобы небесные тела могли действовать и действовали там, где они телесно не присутствуют. Для нас действие тел друг на друга, без взаимнаго соприкосновения, не удивительнее их действия при соприкосновении. Мы освоились с обоими этими фактами и находим, что они одинаково необъяснимы, но и одинаково легко вообразимы». – Вот два позитивиста, два эксперименталиста, пользующихся европейскою известностью, Секки и Д. С. Милль, и оба пришли к противоположным выводам: по словам одного из них, действие между телами на расстоянии есть абсурд, а по взгляду другого, совершенно естественная вещь и очевидный факт. Примирение же этих логических противоположностей, нам кажется, возможно только с нашей точки зрения, которая была отчасти точкою зрения и великого Ньютона: таково самораскрытие первичной абсолютной силы, иначе сказать попросту: «таки Богу угодно».

19) Если механически взгляд аббата Секки соблазняется будто бы даже колоссальным абсурдом, который заставляет его противников приписывать атомам как бы некоторую способность разума, позволяющую этим последним решать, должны ли они, в том или в другом случае, действовать, или нет, – если Секки скандализуется даже так называемым избирательным химическим сродством ³⁶⁷ , – то мы обратим соблазняющийся взгляд его к научному авторитету, к которому он сам прибегал, для поддержания собственной доктрины³⁶⁸, – к авторитету именно Тиндаля, помимо всего вышесказанного нами об этом предмете, помимо всех вышеприведенных нами естественно-научных и философских авторитетов, – или к авторитету американского профессора Баркера, у которых тоже самое механическое движение тех же, хотя и не абсолютных, атомов, что и у аббата Секки, переходит не только в теплоту – свет и электричество – магнитизм, но и в нервное и даже в психическое движение, в чувство и мысль.

Так, в речи, произнесенной в Лондонском Королевском Обществе и названной: Роль воображения в развитии естественных наук ³⁶⁹ , Тиндаль говорит: «если бы сила, эта душа вселенной, была изгнана из области наших представлений, то отношения причин к их действиям разсыпались бы в прах, а вместе с этим рухнула бы и самая наука, главная цель которой состоит в установлении связей между различными частями природы и в изследования ея, как одного организованнаго целаго». ³⁷⁰ Допуская в качестве основной силы природы эфир, состоящий из атомов – молекул, Тиндаль утверждает, что первоначальное размещение атомов, от которого зависит все их последующее действие, ускользает от всяких чувственных аппаратов. Подробный анализ строения материи должен остаться совершенно недоступным нашему уму, не только в настоящем, но и в будущем. Мы можем только убедиться, что между пределами, доступными микроскопу, и молекулярными величинами расстилается обширная область, служащая театром бесчисленных перемещений и комбинаций атомов. Внутри этой-то области атомы приобретают, вместе с полярностью и определенным расположением, известную степень напряжения тех или других свойств, в силу которых, при достаточной свободе действия и соответствующем возбуждении со стороны окружающей их среды, они группируются сначала в зародыш, а потом в полный организм. Мы не встречаемся здесь с каким-либо³⁷¹ новым принципом, а только с доведенным до крайности началом делимости материи и распределения присущих ей сил. Но человеческое воображение чувствует потребность заглянуть в область, лежащую позади первичного зародыша, и обратиться к ней с вопросом: каким образом произошло самое органическое начало? Составляет ли жизнь³⁷² одно нераздельное с тем, что мы называем веществом, или это независимое начало было присоединено к нему в какой-либо определенный период времени, когда физические условия сделались благоприятными для ее развития? Мы имеем много самых веских и солидных оснований полагать, что в известную эпоху земля не была и не могла быть колыбелью и театром жизненных явлений. Должна ли была творческая сила, для своего проявления, ожидать сгущения туманной космической материи, отделения земли, образования земной коры, обособления воздуха, образования морей и наступления условий, допускающих³⁷³ испарение, появление облаков, падение дождя, происхождение почвы? Должна ли была эта сила покоиться в колыбели до тех пор, пока расстояние и рассеяние не умерили силу солнечного света на столько, что он сделался способным производить химические разложения, существенно необходимые для жизни растений? Новейшая наука призвана решить, что не только низшие растительные и животные формы, не только типы всех млекопитающих: строение лошади, льва, чудная архитектоника человеческого тела, но что самая человеческая душа, ее благородные возвышенные движения, ум, сознание, воля и вообще весь неисчерпаемый мир физических и психических явлений находились некогда скрытыми зачаточными узниками в грубой массе туманной материи, в облаке сгущенного вещества. Поддерживающие эту гипотезу не откажутся идти еще далее, утверждая, что, в данный момент, вся наша современная философия, поэзия, наука, все наши искусства, Платон, Шекспир, Ньтотон, Рафаэль уже имели свои зародыши в солнечном огне, или, вернее, заключались в нем, от начала мира, в потенциальном состоянии. Справедливо ли³⁷⁴ обычное противопоставление духа и материи? Соответствует ли оно тому соединению их, которое установлено верховною силою, как незыблемый факт вселенной? Не следует ли смотреть на эти начала, как на два элемента, одинаково достойные и чудесные по своему значению в жизни природы и, в тоже время, составляющее лишь две противоположные стороны одной и той же великой мировой тайны? Эта гипотеза³⁷⁵ не претендует на решение основной тайны мироздания. В сущности она лишь перемещает идею происхождения жизни в неопределенно далекое прошедшее. Допуская в космической туманности присутствие всех элементов, которые впоследствии должны были сделаться естественным родником жизни, эта гипотеза ни на волос не касается вопроса о том, откуда произошло то и другое. Что же касается до веков забвения³⁷⁶, веков первоначальной группировки материи, отделяющих бессознательную жизнь космической туманности от сознательного существования земли, то вопрос о них, в конце концов, сводится к распространению начального геологического периода, который предшествовал нашему появлению на свет. Защитники естественного развития лучше, чем кто-нибудь, сознают гадательность своих данных. Настоящие философы доктрины единства органической и неорганической жизни на земле никогда не будут утверждать, что Зиждителю вселенной невозможно изменить свое творение, т. е. относиться к нему свободно. Предмет их исследований составляет не тот мир, который мог бы существовать, но тот, который существует на самом деле».

Допуская эту теорию Тиндаля, в такой степени, в какой она может быть соглашена с Бого-откровенным учением, по которому Дух Божий носился поверх воды, – т. е. еще первообразующегося хаотического вещества, вливая в него свою животворящую силу, – силу, которая в своем источнике может быть только единая, а проявляется ограниченному созерцанию разностепенною и разнородною, по мере разностепенности и разнородности приемлющих ее тварей, от молекулы и органической клеточки и до человека, – принимая далее эту теорию только в смысле теории везде в природе разлитого, творческого Разума, который, в простейших формах мироздания, проявляется в виде только разума бессознательного и только в словесно-разумном человеке, сколько это известно нам по опыту, обнаруживается в совершеннейшем виде разума самосознательного, – в данном случае, при опровержении грубой механико-анатомической теории Секки, мы только констатируем факт, что высшие авторитеты естественной науки не чуждые того, чтобы допустить как эфир, так даже и атомы, равно как и молекулы, к числу которых принадлежит и особенно чтимый самим Секки Тиндаль, – высшие авторитеты науки слишком далеки от согласия с Секки в том, чтобы считать колоссальным абсурдом – усвоение атомам избирательного химического сродства, даже проявление в них как бы некоторой способности разума, или чувства. Напротив того, такое усвоение сделалось, в современной экспериментальной науке, общим местом; и не – принимать его, а, наоборот, ратовать против него было бы колоссальным абсурдом.

Так, профессор Баркер, в лекции, читанной в 1869, в присутствии Американского Института, под названием: «Соотношение между жизненными и физическими силами»³⁷⁷, мало того, что развивает сделавшиеся в современной естественной науке ходячими понятия о том, что все «силы природы соотносительны, превращаемы друг в друга и взаимно зависимы», – что «свет, теплота, электричество, магнитизм и собственно движение суть только взаимно превращающияся друг в друга материальныя проявления», – что «каждая частица материи, внутри растительных или животных организмов, безусловно подчиняется, наравне со всей мертвой природой, законам химических и физических притяжений», – что «растение может быть разсматриваемо, как машина, служащая для превращения солнечнаго света в потенциальную энергию, а животное – как прибор, возвращающий этой энергии ея деятельность», – что «с физическими силами имеет соотношение и высшая область нашей деятельности, выражающаяся в разуме», – что «мыслительный акт нельзя считать независимым от вещества мозга,» – в довершение всего этого, профессор Баркер указывает даже физический прибор, которым можно измерять мозговую деятельность с математическою точностью. Описание этого остроумного прибора желающие могут прочитать в речи Баркера.³⁷⁸ «Многочисленныя изследования этого рода показали», – уверяет Баркер, – «что мозг может находиться в бездеятельном состоянии в продолжении целых часов, причем³⁷⁹ стрелка прибора, все это время, остается совершенно неподвижной. Но достаточно постучать в дверь, или сказать одно слово, чтобы мозговое восприятие впечатления заставило тотчас-же отклониться стрелку на 20 градусов. Эти опыты показали, что идеи, способныя вызывать душевныя движения, сопровождаются большим отделением теплоты, при их восприятии. Несколько минут рассказа о каком-нибудь потрясающем событии производят большее тепловое действие, чем несколько часов глубокаго размышления. Опыты же доказали, что количество теплоты, развиваемой произнесением какой-либо речи, всегда бывает менее в том случай, когда произносимая речь сопровождается мимикой лица и вообще мускульными движениями тела. Эти результаты вполне согласуются с тем общеизвестным фактом, что сильное душевное волнение часто лишает человека возможности проявить его какими-либо внешними физическими признаками; с другой стороны, энергия душевнаго потрясения уменьшается, превращаясь в мускульную деятельность (стоны, рыдания). Изложенные здесь факты подтверждаются не только физическими законами, но и химическими». В заключение этих соображений, профессор Баркер не желает сомневаться в том, что «мозг есть не что иное, как машина, назначенная для превращения потенциальной энергии веществ, входящих в наш организм, в деятельную энергию мысли, и не находит никакого основания отвергать соотношение интеллектуальнаго процесса с другими естественными силами природы». Итак, повторяем, не утверждать, а отрицать в атомах внутреннюю живую силу, проявляющуюся в избирательном химическом сродстве, есть абсурд, с точки зрения современной естественной науки.

Впрочем, не один Секки вращается между антиномическими, или даже абсурдными положениями, в учении об основе вещественного бытия, об атомах. Его примеру следуют, в этом отношении, почти все современные ученые естествоведы. Многие примеры этого мы уже видели; но в текущей литературе встречаются и еще новые. Эти постоянные, плохо взвешиваемые читателями, в современных литературных изданиях, рассуждения новейших научных авторитетов об атомах, как основе бытия, производят впечатление, противное истине. И потому мы решаемся сделать, к нашему исследованию, еще и это прибавление, чтоб показать, как удивительно шатки суждения самых новейших и самых модных защитников атомизма, чтобы, с своей стороны, не оставить по возможности ни одного атомистического аргумента не взвешенным и не оцененным. В самых новейших повременных наших изданиях, в числе защитников атомизма, мы встречаем именно опять Тиндаля, далее, Вюрца, Венденбаума и Бернгардта фон Котту.

I) Так, знаменитый Тиндаль, на свидетельства которого, по вопросу о бытии, атомов, мы уже не однократно ссылались, изумил, в прошлом, 1874 г., мир новою своею речью, которою он, в качестве председателя, открыл ежегодное собрание Британского общества поощрения наук в Белфасте, говорим именно – изумил – потому что поместил в своей речи нападки не только на идеалистическую, или даже вообще на метафизическую философию, но и на христианство, по крайней мере, в римско-католической его форме. В своем разборе мы коснемся, однако-ж, только отношений Тиндаля к атомизму. На этот раз Тиндаль оказался вообще в восторге от атомизма и атомистов. «Люди поняли», – говорить он³⁸⁰, – «что для того, чтобы возсоздать вселенную в идее, необходимо иметь понятие об ея составных частях, – о том, что Лукреций называл первичными началами. Делая выводы из опыта, вожди научных умозрений дошли, наконец, до богатаго последствиями учения об атомах и частицах. Бэкон считал Демокрита умом более солидным, чем Платона, или Аристотеля.³⁸¹ Атомы Демокрита ³⁸² индивидуально, т. е. каждый атом сам в себе, лишены ощущения; они соединяются в силу механических законов; тем не менее не только органическия формы, но и явления ощущения и мышления суть результаты их сцепления», – т. е. из отсутствия ощущения, из механики, из отрицания организации и всяких психических проявлений, происходят именно «органические формы», даже более того, «происходят явления ощущения и мышления», – из ничего происходит нечто. Подобно Демокриту, и сам Тиндаль далеко не прочь производить не только все разнообразие вещей из разнообразия атомов в форме и объеме, в числе и агрегации, но и самую душу из особого склада особых атомов (по Демокриту, именно из гладких, круглых и особенно подвижных атомов, подобных атомам огня). Вместе с Эпикуром и Лукрецием, Тиндаль готов утверждать, что «механическое столкновение атомов – вполне достаточная³⁸³ причина создания вещей, – что взаимодействие атомов делает возможными всякого рода комбинации, – что атомы останавливаются на пригодных комбинациях, не в силу разумного рассуждения, так как они не обсуждают принятого ими движения, – что все тела суть частию атомы, а частию комбинации атомов; начала вещей, атомы не уничтожаются, а на них распадаются, в конце концов, все вещи; атомы абсолютно неделимы. Атомистическое учение, – продолжает Тиндаль ³⁸⁴ , – «в целом, или в частностях, принималось Бэконом, Декартом, Гоббесом, Локком, Ньютоном, Бойлем и их преемниками, пока химический закон кратных отношений не дал Дальтону возможности придать этому учению совершенно новое значение». Выше, на основании новейших химических исследований, мы показали, что Дальтонов закон кратных отношений допускает такое множество исключений, что едва ли даже может быть признан законом, что новейшие химики совсем отказались от атомизма, видя его фактическую несостоятельность.³⁸⁵ В этом сознается и сам Тиндаль, говоря: «в наше время многие отказались от этой теории»; тем не менее здесь же прибавляет: «но она все-таки крепко держится», – что и доказывает ссылкою на пример Вильяма Томсона. «Всего год или два тому назад, сэр Вильям Томсон», – уверяет Тиндаль, – «пытался определить объем атомов, или, скорее, пределы, между которыми заключаются их объемы. А не далее, как в прошлом году (1873 г.), речи Вильяма и Максвелля доказали, как крепко утвердилась эта теория в умах ученых». Прекрасно. Речи, произнесенной В. Томсоном в 1873 г., мы не имеем под руками; но выше привели мы речь, произнесенную им же пред Съездом Британских естествоиспытателей в 1871 году, и в этой речи В. Томсон выражается буквально так: «существование химическаго атома, который сам по себе есть уже сложный маленький мир, весьма вероятно; химики и другие естествоиспытатели, в учении о молекулярном строении материи, имели обыкновение обходить вопросы относительно твердости или неделимости атомов тем, что допускали их безконечно малыми и безконечно многочисленными; но теперь», – утверждает В. Томсон, – «мы не должны более смотреть на атом, как на мистический пункт, одаренный инерцией и свойством притягивать и отталкивать другие подобные центры, с силою, зависящею от разстояния, и не можем также согласиться с теми, которые приписывали атому способность занимать пространство с безконечной твердостью и силою (невероятною ни в каком конечном теле); но мы должны представлять его себе, как часть материи измеримых размеров, которая имеет форму, движение и законы действий, – предметы доступные для научнаго исследования».³⁸⁶ Таким образом В. Томсон безусловно отрицает безусловную неделимость атомов, допуская атомы только химические, иначе сказать, только молекулы. Отказался ли В. Томсон, в 1873 г., от своего учения, так категорически высказанного им в 1871 г., или Тиндаль взводит на него небылицу, этого мы поверить не можем; но посмотрим, не приведет ли нас сам Тиндаль, к отрицанию атомов и атомизма.

«В настоящую минуту», – продолжает Тиндаль,³⁸⁷ – «ученые стремятся определить роль и значение атомов, обладающих самостоятельным движением в жизненных явлениях». Так, Тиндалю угодно утверждать, будто «атомы обладают самостоятельным движением в жизненных явлениях». Но один из двух ученых авторитетов, на которых Тиндаль только что сослался, Сэр В. Томсон, как мы видели, утверждает противное, отрицая в атомах какую бы то ни было самостоятельную силу и выражаясь, что «мы не должны более смотреть на атом, как на мистический пункт, одаренный инерцией и свойством притягивать и отталкивать, и не можем согласиться с теми, которые приписывали атому способность занимать пространство с безконечною твердостью и силою (невероятною ни в каком конечном теле)». Сам Тиндаль, в той же речи, по-видимому, лишает свои, обладающие самостоятельным движением, атомы, достоинства быть седалищем, субстратом силы, повторяя сто раз отвергнутую самими естествоиспытателями ошибку отделения материи от силы. До крайней мере, в той же самой речи, Тиндаль выражается³⁸⁸ таким образом: «задолго до всякаго определеннаго опыта, признаны были за факт постоянство и вечность материи, и все последующие опыты подтвердили это положение. Позднейшия же исследования распространили свойство вечности и на силу». Конечно, знаменитый британский ученый не хочет знать сетования русских химиков, в роде следующего: «химик видит на каждом шагу, что не все возможныя химическия превращения совершаются по закону вечности сил и материи; во всех случаях химическаго соединения, составная частя (на прим., в воде) никогда не входят со всеми своими свойствами; напротив того, составная часть теряет часть своего существования, перестает быть тем, чем была». ³⁸⁹ Но последующие выражения той же речи Тиндаля показывают, что именно атомы материи он признает буквально за substratum силы, и именно всякой силы, не только механической или химической, но и органической, и даже психической. «Полярность магнетизма и электричества доступна чувствам», – говорить он³⁹⁰; – «таким образом явилось substratum представления, что атомы и частицы (молекулы) снабжены определенными, положительными и отрицательными, полюсами, действием которых произошли определенныя формы кристаллическаго строения. Таким образом, молекулярная (строящая молекулы из атомов) сила становится строительной. Далее не требовалось большой смелости мысли, чтобы распространить действия этой силы и на органическую природу и признать в молекулярной силе тот фосфор, посредством котораго построены как растения, так и животныя». Таким образом, у Тиндаля, из абсолютно неделимых, бесчувственных и неразумных атомов, обладающих только механическим движением, источника которого также неизвестен, скрываясь в абстракции какой-то силы, отличной от материи, – из таких-то атомов проистекают все мировые силы, оканчивая и органическими, и даже разумными, имеющими свое седалище в мозговом фосфоре.

По какой же логике можно утверждать это, когда сущее здесь, очевидно, вытекает из небытия? Или опыт утверждает это вопреки всякой логике ума? Или Тиндаль высказывает здесь уже нечто странное, похожее не столько на антиномию ума, сколько на логомахию, на самоуничтожающееся противоречие? Оказывается именно последнее. «Таким образом», – продолжает он, – «путем опыта возникают представления, которых нельзя поверить на опыте», – т. е. положение, что абсолютно неделимые атомы, обладающее только механическим движением, представляют в себе источник всякой силы, оканчивая органическими и психическими, будучи противно логике, не может быть поверено и опытом, тем не менее, однако-ж, оно истинно? «Здесь (в объяснении происхождения организации из атомов)», – рассуждает Тиндаль ³⁹¹ , – «нам нужны ясность и последовательность. Здесь возможны два пути, и только два». Какие же это два пути? – «Или допустим смело представление о творческой силе» (которой Тиндалю никак не хочется допустить, взамен его творящих атомов), или, устранив его, радикально изменим наши понятия о материи. Как же это нужно понимать материю? Если мы будем смотреть на материю так, как на нее смотрел Демокрит» (т. е. как на состоящую из абсолютно неделимых атомов, обладающих механическим движением и различными формами и объемами, а больше ни чем), – «то откроется абсолютная невозможность того, чтобы какая-нибудь форма жизни произошла из нея». А сам же Тиндаль выше производит из атомов всякую силу, не только молекулярную и химически строительную, но и растительную, и животную. «Определения материи, даваемыя нашими учебниками», – продолжает Тиндаль, – имеют в виду объяснить исключительно ея физическия и механическия свойства. И, привыкнув считать эти определения законченными, мы естественно и справедливо отбрасываемо чудовищную мысль, чтоб из такой материи могла произойти, какая-нибудь форма жизни. Но разве это определения законченныя?» спрашивает Тиндаль и отвечает: «все зависит от ответа, который мы дадим на этот вопрос. Проследим цепь жизни в обратном порядке и посмотрим, как она все более и более приближается к тому, что мы называем чисто физическим состоянием. Мы достигаем организмов, называемых у Геккеля protogenes, в которых мы имеем тип, отличающийся от кусочка белковины только своим красивым зернистым сложением. Можем ли мы и на этом остановиться? – Мы переламываем магнит, – и находим два полюса в каждом из обломков. А когда уже нельзя больше ломать магнит, то мы переносим умственное представление полярности на частицы магнита. Не следует ли нам предпринять нечто подобное и относительно жизни? Не является ли при этом охота повторить слова Лукреция: природа творит все произвольно, из самой себя, или слова Бруно: материя не есть та чисто пустая capacity, как ее изображали философы, но всеобщая мать, которая производить все вещи из своей собственной утробы? Я усматриваю в материи», – высказывает Тиндаль окончательное свое убеждение³⁹², – «обет и залог всякой формы и качества жизни». Прекрасно. Но откуда-же возникает всякая форма и всякое качество жизни? Ужели из той материи, которую составляют абсолютно неделимые атомы, обладающие только механическим движением и разными формами и объемами? Но Тиндаль уже «отбросил чудовищную мысль, чтоб из такой материи могла произойти какая-нибудь форма жизни», – уже признал «абсолютную невозможность того, чтобы какая-нибудь форма жизни могла произойти из материи, если мы будем смотреть на нее так как смотрел на нее Демокрит и как ее определяют целыя поколения наших учебников, которые имеют в-виду объяснить исключительно ея механическия и физическия свойства». Итак, жизнь происходит не из той материи, которую мы находим в определениях наших учебников? – Да. Материя есть нечто отличное от механического сцепления атомов, обладающих только разными формами и объемами? – Да. – И из этих данных нельзя произвести всякую форму космической жизни? – Это было бы чудовищно, – отвечает сам Тиндаль.

«На деле весь процесс развития», – продолжает он³⁹³, – «есть проявление силы». Какой же именно силы? – «Проявление силы, недоступной исследованию человгческаго разума». – Вот это дело другого рода. «В наши дни», – продолжает Тиндаль, – «также как и в дни Иова, человеку невозможно открыть, что это за сила» (но очевидно, что это не механическое сцепление бесчувственных атомов). «Если мы будем рассматривать сущность вещей, то должны признать, что жизнь возникает, виды дифференцируются, а ум развивается из предыдущих элементов, накопленных в течении неизмеримаго ряда веков, действием неразгаданной таинственной силы. Значение учения о постепенном развитии заключается не в экспериментальных доказательствах (этот предмет едва ли доступен такому способу доказательства), но в его общей гармонии с методом природы. Мы имеем представление, что все, что мы видим вокруг себя и ощущаем внутри себя, – все явления как физической природы, так и человеческого духа, – все имеет свои скрытые от исследования корни в космической жизни. Мы можем проследить развитие нервной системы и связать с нею параллельныя явления ощущения и мысли. Но мы блуждаем в пустоте, когда стремимся понять связь между ними. Здесь нужна Архимедова точка опоры, которой ум человеческий не в состоянии найти. И желание разрешить эту задачу напоминает усилия человека, который пытался бы поднять самаго себя за собственный пояс. Когда говорится о зачаточных чувствах, о дифференцировании ткани, вначале чувствительной сплошь, и когда эти процессы связываются с изменением организма под влиянием среды, – то при этом проводится такая же точно параллель, без соприкосновения или даже без попытки к соприкосновению. Между этими двумя классами фактов не может быть никакого слияния; в уме человеческом не имеется достаточно силы, чтобы совершить это без логическаго перерыва между ними».

Итак, вот из каких положений соткана знаменитая последняя речь Тиндаля.³⁹⁴ 1) С самых отдаленных исторических времен люди исключительного ума стремятся связать явления природы с их непосредственными физическими началами. Так как наука требует, чтобы все опиралось на законах природы, – то, с расширением научных понятий, возросла решимость удалить, с теоретической арены, толпу богов и демонов и поставить явления природы на соответствующее им основание. 2) Делая выводы из опыта, вожди научных умозрений дошли до учения об атомах и частицах. Солиднейшие умы древности учили, что разнообразие всех вещей зависит от разнообразия их атомов в числе, объеме и аггрегации; абсолютно неделимые, вечные, бесчувственные атомы соединяются, по мнению древних, в силу механических законов, и не только органические формы, но и явления ощущения и мышления, суть также результаты их сцепления. – 3) Атомистическое учение, в целом или в частностях своих, принималось Бэконом. Декартом, Гоббесом, Локком, Нютоном, Бойлем и их преемниками; химический закон кратных отношений Дальтона придал этому учению совершенно новое значение; атомы обладают самостоятельным движением в жизненных явлениях. 4) Признана была за факт – вечность материи, и все последующие опыты подтвердили это положение; позднейшие исследования распространили свойство вечности и на силу. – 5) Атомы и молекулы снабжены определенными, положительными и отрицательными полюсами, действием которых произошли определенные формы кристаллического строения; молекулярная сила становится строительною, а далее не только органическою, но и психическою. – 6) Как же появилась органическая жизнь? Как появилась первобытная органическая форма? Здесь возможны два пути, и только два: нужно или допустить смело представление о творческой силе, или, устранив его, радикально изменить наши понятия о материи. Тиндаль, конечно, отваживается устранить представление о творческой силе и изменить понятие о материи. 7) Абсолютно невозможно, чтобы какая-нибудь форма жизни произошла из материи, если мы будем смотреть на материю, как смотрел на нее Демокрит (т. е. как на совокупность абсолютно неделимых, бесчувственных атомов, отличающихся только объемами и формами и обладающих механическим движением, которое, в свою очередь, проистекает из абстракции силы, – (по Демокриту, из нужды и случая) и как ее определяют целые поколения наших учебников, которые имеют в виду объяснить исключительно ее физические и механические свойства; естественно и справедливо отбрасывать чудовищную мысль, что из такой материи могла произойти какая-нибудь форма жизни. 8) Природа творит все произвольно, из самой себя. Материя – всеобщая мать, которая производить все вещи из своей собственной утробы. Материя – обет и залог всякой формы и качества жизни. 9) На деле весь процесс развития есть проявление силы, безусловно недоступной исследованию человеческого разума. Человеку невозможно открыть, что это за сила. Жизнь возникает действием неразгаданной таинственной силы. 10) Мы блуждаем в пустыне, когда стремимся понять связь между нервною системою и психическими явлениями, между материею и духом. Здесь нужна Архимедова точка опоры, которой ум человеческий не в состоянии найти. Желание разрешить эту задачу напоминает усилия человека, который бы пытался поднять самого себя за собственный пояс. Параллель между телесными и психическими явлениями проводится без соприкосновения, или даже без попытки к соприкосновению. Между этими двумя классами фактов не может быть никакого слияния; в уме человеческом не имеется достаточно силы, чтобы совершить это без логического перерыва между ними!

22

Не правду ли мы сказали, что Тиндаль, начав говорить об атомах, как основа бытия, кончил тем, что очутился в безъисходном круге антиномических положений, – кончил уверением, что из атомов произвести жизнь ни под каким видом невозможно, – что она происходит из силы, непостижимой для человеческого ума?!

II) В самое недавнее, время с «теорию атомов в общем представлении мира» выступил профессора Вюрц. Русские естествоиспытатели дают такое важное значение его статье по этому предмету, что она, напечатанная первоначально в 1874 г., в журнале Знание ³⁹⁵ , перепечатана без перемены, в том же году, и в другом издании, в сборнике Природа.³⁹⁶ Между тем особенно эту статью мы признаем крайне слабою, по логическому ее построению и, вообще, по научному значению. Вот ее сущность. «Атомистическая теория», – пишет Вюрц (стр. 34), -"изменявшаяся со времен греков, получила, в начале нынешняго века, новую форму. Дальтон нашел, что когда два тела соединяются между собою в нескольких пропорциях и количество одного остается постоянным, то количества другаго меняются в весьма простых отношениях». Вюрц не хочет знать, что Дальтонов закон, по новейшим изысканиям, допускает так много исключений, что даже не может назваться законом. «Открытие этого факта (Дальтонова закона)», – продолжает Вюрц, – «послужило точкою отправления атомистической теории. Сущность этой теории заключается в следующем: то, что наполняет пространство, т. е. материя, не делится до безконечности, а состоит из безчисленнаго множества невидимых, неосязаемых частиц, имеющих, тем не менее, действительное протяжение и определенный вес. Эти частицы называются атомами. В своих безконечно малых протяжениях», – продолжает Вюрц, – «атомы представляют точки приложения для физических и химических сил. Атомы не все похожи друг на друга, и различие материи находится в зависимости от различий, присущих природе атомов». Чем же, спрашивается, атомы не похожи друг на друга? «Совершенно тождественные у одного и того же простаго тела, они различаются, в каждом отдельном элементе, своим относительным весом и, быть может, формой». В этих последних словах Вюрца мы получаем два утверждения, что 1) у «одного и того же простаго элемента тела атомы совершенно тождественны, а различны только у различных элементов, и 2) в последнем случае, атомы одного элементарнаго тела различаются от атомов другаго тела своим относительным весом и, быть может, формой». Профессора Вюрца мало беспокоит забота о том, что эти два положения его, пред судом новейшей химии, не выдерживают критики. Так, новейшая химия говорит: «эмпирическия наблюдения³⁹⁷ показывают, что хотя вещество простых тел и одинаково, но атомы могут быть и неодинаковы, как, например, в озоне, в котором только один из трех атомов кислорода действует окислительно, и в азотной кислоте три атома кислорода едва ли одинаковы между собою, и два атома в частице водорода едва ли обладают одинаковыми свойствами». Значит, по признанию нынешней химии, атомы, даже в одном и том же элементарном теле, не всегда бывают одинаковы. А с другой стороны, та же химия провозглашает³⁹⁸, что, «быть может, простыя тела суть только изомерный видоизменения друг друга, – что, вероятно, все элементы, при всем своем материальном различии, образованы одною материею, различным образом сгущенною, или сгруппированною в постоянныя, не разрушающияся в наших условиях группы, которая мы называем атомами простых тел, – что вообще заключение о коренной разнородности и неизменности простых тел нет возможности чем-либо подтвердить». Профессор Вюрц, стоящий на высшей вершине современной естественной науки, не тревожится такими выводами современной науки, отрицающими его голословные утверждения. Таков он и в дальнейших своих утверждениях. «Сродство приводит атомы в движение», – продолжает он, – «вследствие чего одни атомы увлекаются к другим. Это сближение происходит всегда одинаковым образом между определенным количеством атомов³⁹⁹, наростающих один на один, или один на два, или один на три, или два на три, – другими словами, в весьма простых, постоянных отношениях для даннаго соединения. Таким образом, самый знаменательный факт химии, неизменность пропорций ⁴⁰⁰ , в которых тела соединяются между собою, является как бы следствием той основной гипотезы, что химическия соединения происходят от сближения атомов, имеющих постоянный вес». Так уверяет Вюрц, опять не справляясь с выводами новейшей химии, которые мы выше видели, именно, что вообще «установлять⁴⁰¹ эту, так называемую, атомность элемента, т. е. определять количество сродств, которыми он обладает и тем предугадывать его определенныя аналогии, не только невозможно, но, вероятно, и совершенно ошибочно, – что кроме определенных химических соединений, существует ряд других химических явлений, именно соединение тел в неопределенных отношениях, – что если в одном ряду химических соединений (по закону Дальтона) нельзя прибавлять одной из составных частей в любом количестве, то в другом ряду можно (вопреки закону Дальтона) понемногу, по произволу, – вследствие чего делению тел по атомности не придают большаго значения». Вслед за Берцеллиусом, Вюрцу хотелось бы, чтоб «атомы⁴⁰² были магнитами, имеющими два полюса, на которых две электрическия жидкости, одна положительная, другая отрицательная, располагались бы определенным и постоянным образом». Но и здесь новейшая химия утверждает, что «наблюдения⁴⁰³ заставляют отрицать и неизменную полярность элементов точно также, как и постоянную атомность. Отсюда», – продолжает Вюрц ⁴⁰⁴ , – «атомистическая теория, удовлетворительная для объяснения явлений химических, должна также применяться и к теориям физическим». – Да, возражаем мы на это, атомистическая теория действительно покажется удовлетворительною для объяснения всех явлений химических, если только не обращать внимания на бесчисленное количество фактов, которые выставлены самою же химиею, как необъяснимые с точки зрения атомистической.

Любопытно, однако-ж, как это Вюрц объяснит своими атомами, совершенно тождественными в одном простом теле и различными в разных элементах только весом и, быть может, формой, все явления физические, не исключая и органических, тесно связанных с теми и другими, физическими и химическими явлениями. «В движениях атомов и молекул», – объясняет Вюрц, – «отыскивают, в настоящее время, не только источник сил химических, но, и причину физических видоизменений материи, всевозможных перемен в ея состоянии и, наконец, причину явлений света, теплоты и электричества. Теплота⁴⁰⁵ усиливает напряженность колебательных движений атомов». Что же, спрашивается, причина чего: теплота ли причина движений атомов, или эти движения составляют причину теплоты? Физики допускают», – объясняет Вюрц – «что теплота есть род движения и что она становится ощутительною для наших органов, вследствие колебаний атомистической материи, или эфира». Выходит, по объяснению Вюрца, что колебания атомистической материи или эфира служить причиною теплоты. Но что такое эфир? «Эфир, или атомистическая материя», – отвечает Вюрц, – «представляет материальную жидкость, совершенно упругую, но не сжимаемую, невесомую и наполняющую все безконечное пространство мира и все тела. Прекрасно; если эфир есть материя атомистическая, т. е. состоящая из атомов, есть материальная жидкость, то каким-же образом эта жидкость могла оказаться совершенно упругою, когда она состоит из абсолютно неделимых, и, следовательно, абсолютно неупругим атомов? Если же эта жидкость абсолютно упруга, – то от чего же она несжимаема? Аббат Секки сказал бы, что в наших электрических снарядах эфир оказывается, напротив того, жидкостью сжимаемою. Если эфир есть жидкость, состоящая из атомов, а атомам атомистическая теория может приписать только одно, бесспорно принадлежащее им свойство, именно вес, – то от чего же эфир есть жидкость невесомая? Напрасно мы стали бы искать у Вюрца ответ на эти вопросы, равно как и на вопрос, откуда ему, г. профессору Вюрцу, известно, что эфир есть жидкость, наполняющая все бесконечное пространство мира? «В этой-то жидкости», – продолжает Вюрц, – «звезды пробегают по своим орбитами» (допустим, что Вюрцу это хорошо известно, между тем как _это – только научная гипотеза, которую усиливаются, но не могут, фактически подтвердить); «в ней же и атомы совершают свои движения и описывают свои траектории» (допустим, что и это Вюрцу также хорошо известно, хотя и это – также только гипотеза, подобная предыдущей). «Отсюда» (откуда же это? От звезд, или от атомов, или же от эфира? Знаменитый профессор, по-видимому, не заботится не только о логике, но и о грамматике) «эфир, вестник теплоты и света, уносит испускаемые атомами лучи и передаете атомам других тел, уменьшая напряженность колебательных движений у одних атомов и усиливая у других. Таким образом, по Вюрцу, происходит обмен сил, переходящих от эфира к атомам и от атомов к эфиру». Что же такое опять этот эфир? Атомная ли он (т. е. состоящая из атомов) жидкость, или не атомная? Здесь у Вюрца начинается та же сбивчивость понятий об отношении эфира к весомой материи, которую мы нашли у самых модных представителей современной науки.⁴⁰⁶ По крайней мере, Вюрц и дальше выражается таким образом: «все силы эквивалентны между собою, переходят ли oне от атомов к эфиру, или от эфира к атомам». Значит, атомы не то, что эфир, и эфир не то, что атомы; иначе сказать, эфир состоит не из атомов? Казалось бы, что так. Но дальше у Вюрца мы читаем «физическия и химическия силы, действующия на весомыя тела, прилагаются к непрерывной, так сказать, разсеянной материи. И не естественно ли предполагать, что это – ограниченныя и определенныя частицы, представляющия точки приложения всех этих сил?» Выражение туманное. Тем не менее, из него ясно видно, что Вюрц противополагает весомым телам, состоящим из весомой материи, другую материю, непрерывную и рассеянную, и силы физико-химические он относит, или прилагает собственно к этой последней материи, непрерывной и рассеянной. А из этого вытекает, что если весомая материя состоит из атомов, то, наоборот, материя невесомая, непрерывная и рассеянная, из атомов не состоит? Казалось бы, так следует заключать из собственных слов Вюрца, если бы только сам же он не прибавил опять: «и не естественно ли предполагать, что это» (т. е. эта непрерывная рассеянная материя, к которой собственно прилагаются физико-химические силы), – «это – ограниченныя и определенныя частицы, представляющия точки приложения всех сил»? Значит, и невесомая, непрерывная, рассеянная материя состоит также из ограниченных определенных частиц, иначе сказать, – из атомов, точно также, как и весомая материя? А разница между ними только та, что атомы весомой материи не представляют, атомы же невесомой материи представляют точки приложения всех этих, т. е. физических сил? Очевидно, что так. – Но нет. Здесь же сряду читаем у Вюрца ⁴⁰⁷ : «и этот взгляд» (т. е. что силы прилагаются к атомам, представляющим точки приложения сил), – «и этот взгляд должен распространяться на два рода материи» (значит, не на одну только невесомую), «образующие вселенную, – именно на эфир и атомную материю». Значит, наше прежнее заключение из слов Вюрца вдвойне неверно: выходит, по Вюрцу, снова, что мало того, что силы прилагаются к атомам не только невесомой, но и весомой материи, но и эфир снова противополагается атомной материи; значит, эфир не состоит из атомов? Не так ли? – Да. «Первый, т. е. эфир», – отвечает Вюрц, – «безконечно разжиженный» (в роде тончайшего газа? Значит состоять из атомов, как и газ?) «но однородный» (то ли это значит, что «непрерывный», цельный, несостоящий из частей, из атомов?), «наполняющий все пространство, и потому необъятный – в своей массе» (эфир имеет массу, – значит, состоит из атомов?), «хотя и неуловимый» (а Тиндаль и Секки сказали бы, что он и уловим, потому что производит механические действия, как и весомая масса, и может быть скоплен, как, например, в электрических батареях) «и невесомый» (значит, не состоит из атомов, которым приписан выше вес, как неотъемлемое свойство?); «вторая же» (весомая материя) – «конечная» (значит, эфир бесконечен? Иначе сказать, абсолютен?), «разнородная» (новейшая химия приходит к заключению, что вся материя однородна; да и Вюрц ниже говорит тоже, что материя однородна), «занимающая в пространстве только весьма ограниченное протяжение» (видно, профессор Вюрц твердо знает никому неизвестные вещи, именно, что эфир бесконечен, а весомая материя не только конечна, но и весьма даже ограниченна, тогда как Фридрих Мор, Бернгард Котта, Бюхнер и др. утверждают, что вообще материя, вообще вселенная бесконечна, как по времени, так и по пространству!), «хотя она и образует все миры». Итак, по Вюрцу, оказываются две материи, одна бесконечная, цельная, неатомная, а другая конечная, разнородная, атомная? Но здесь же сряду⁴⁰⁸ Вюрц допускает пред подположение астрономов, что «элементы, из которых состоят самыя горячия звезды, образуют, быть может, результат разложения других тел и составляют, все вместе, продукт сгущения весьма легких атомов неизвестной первобытной материи, которая, быть может, есть эфир». Таким образом, здесь у Вюрца мы получаем ясную идею, на которой настаивает патер Секки, – идею, что эфир состоит из атомов, как и невесомая материя, и что как невесомая материя может переходить в весомую, так и, обратно, весомая переходить в невесомую, – одним словом, идею об однородности материи и эфира. Так ли это? «Таким образом», – отвечает Вюрц, – «на основании соображений о составе вселенной снова поставлен вопрос о единстве материи. Но этот вопрос не разрешен и нет никакого вероятия, чтобы он разрешился когда-либо в том смысле, который только что указан» (т. е. в смысле единства материи, в смысле перехода весомой материи в эфир и обратно). «Напротив того», – утверждает Вюрц, – «все заставляет предполагать, что материя разнородна и что природа атомов не может быть разрушена, или возстановлена». Итак, решено, что мы имеем во вселенной две разнородных материи: эфир и весомую материю? По крайней мере, все заставляет так предполагать? Да – Но здесь-же Вюрц заключает свою статью таким образом⁴⁰⁹: «что касается материи, она всюду та же самая. Везде она движется, везде колеблется. И эти движения, которыя представляются нам нераздельными с атомами, составляют источник всякой физической и химической силы». А выше сказано, что все физико-химические силы прилагаются именно к непрерывной рассеянной материи, т. е. к эфиру, и определенные ограниченные частицы именно эфира представляют точки приложения всех этих сил. Так сколько же материи мы имеем: одну или две разнородных материи? И эфир состоит ли, наконец, из атомов, или нет? Эфир представляет ли в себе даже материю, так как, по словам Вюрца, «накопление атомов представляет материю»? На все эти вопросы у Вюрца мы читаем разноречивые, до противоречия ответы.

Спрашивается, далее, какие силы проистекают собственно из материи? Какого рода явления могут быть объяснены собственно движением атомов? «Атомистическая теория», – отвечает Вюрц ⁴¹⁰ , – «удовлетворительная для объяснения явлений химических, должна также применяться и к теориям физическим. В движениях атомов и молекул отыскивают не только источник сил химических, но и причину физических видоизменений материи, возможных перемен в ея состоянии и, наконец, причину явлений света, теплоты и электричества. Но обмен сил, переходящих от эфира к атомам и от атомов к эфиру, должен ли всегда обнаруживаться в явлениях теплоты и света? Колебательная сила, которая передается эфиром, не может ли проявляться в других формах? Она может сохраняться в виде химическаго сродства, расходоваться в виде электричества и превращаться в движение. Она же находится и в бесчисленных соединениях, вырабатываемых⁴¹¹ растительным царством. Похищенные у солнца лучи света становятся сродством в непосредственных органических началах, образующихся в растительных клеточках. Тот род движения эфира, который был светом, переходит в другой род⁴¹² движения, который есть сродство и который теперь уже колеблет атомы органическаго соединения. Все это – эквивалентныя между собою силы, – переходят ли оне от атомов к эфиру, или от эфира к атомам». Таким образом оказывается, по Вюрцу, что движение атомов составляет источник и причину сил и явлений не только физико-химических, но и органических. Об источнике силы психической Вюрц не упоминает; тем не менее ясно, что он не может не разделять воззрений на этот предмет всех современных биологов, по которым психическая сила, происходя из светового эфира, а потом из мозговой нервной материи, имеет своим источником также не иное что, как атомную же материю.

Вюрцу, по-видимому, однако-ж, известно вышеприведенное положение Тиндаля, что «если мы будем смотреть на материю, как на нее смотрел Демокрит» (т. е. так, что материя есть совокупность атомов, различающихся формою и объемом, или весом) «и как ее определяют целыя поколения наших учебников» (как определил ее и Вюрц), – «то окажется абсолютная невозможность того, чтоб из нея, из такой материи, произошла какая-либо форма жизни, – что отбрасывать эту мысль, как чудовищную, чтобы из такой материи могла произойти какая-либо форма жизни, совершенно естественно и справедливо». И потому, как уверял Тиндаль, что «весь процесс развития есть проявление силы, безусловно недоступной изследованию человеческаго разума», – что «жизнь возникает, виды дифференцируются и ум развивается действием неразгаданной таинственной силы», – так точно и Вюрц, в конце своей (весьма слабой, как мы уже заметили, в логическом отношении) статьи⁴¹³, заявляет, «что вещи сами в себе не заключают причины их бытия, их опоры и их источника». Сделав последний вывод из своих рассуждений что «материя⁴¹⁴ повсеместно та же самая, везде она движется, везде колеблется», и что эти нераздельные с атомами движения «составляют источник всякой физической и химической силы», Вюрц заключает: «что же касается первоначальных причин, то оне остаются недоступными. Там начинается другая область, в которой ум человеческий всегда будет стараться подойти и захочет проникнуть в нее. Так оно есть, и изменить этого нельзя. Тщетно наука открыла уму строение мира и порядок всех явлений: он хочет подняться выше и, инстинктивно убежденный в том, что вещи сами в себе не заключают причины их бытия, их опоры и их источника, он доходит до того, что подчиняет их причине первоначальной, единой и всеобщей».

Таким образом оказывается, что и Вюрц, совершенно аналогично Тиндалю, вращается между теми же антиномическими положениями, как и Тиндаль, но только еще с большим отсутствием логической между ними связи и благовидной последовательности и с меньшим проявлением даровитости и глубины мысли. Вот основные положения Вюрца: 1) «атомистическая теория, в начале нынешняго века, получила новую форму и была выражена более точным образом, став не столько чистой спекуляцией ума, сколько теоретическим сопоставлением тщательно констатированных фактов, касающихся постоянства пропорций в соединении тел, по закону Дальтона. 2) Сущность атомистической теории заключается в следующем: то, что наполняет пространство, т. е. материя не делится до бесконечности, а состоит из бесчисленного множества невидимых, неосязаемых частиц, или атомов, имеющих действительное протяжение и определенный вес. Совершенно тожественные у одного и того же простого тела, атомы различаются, в каждом отдельном элементе, своим относительным весом и, быть может, формой. Различие материи находится в зависимости от различия, присущих природе атомов. 3) Протяжения атомов, однако-ж, бесконечно малы; это бесконечно малые частицы, до того малые, что каждая пылинка состоит из бесчисленного множества материальных единиц, – что одну каплю воды населяют миллионы атомов, – что в пределах атома, этой миниатюры вселенной, постигается необъятность природы, так как в атоме мы усматриваем образец бесконечного множества вселенных, из которых каждая имеет свой небесный свод и свою землю, в такой же пропорции как и этот видимый мир.⁴¹⁵ 4) В своих бесконечно малых протяжениях, атомы представляют точки приложения для физических и химических сил. Сродство приводит их в движение. В этом движении атомов и молекул следует искать источника физических и химических сил. Атомы подвижны даже в телах, по-видимому, самых твердых и в соединениях вполне готовых. В мире бесконечно малых частиц все пребывает в соподчиненном движении, и атомы никогда не бывают в покое. Везде материя движется, везде колеблется, и эти движения, нераздельные с атомами, составляют источник всякой физической и химической силы. 5) Впрочем, физические и химические силы, действующие на весомые тела, прилагаются к непрерывной рассеянной материи; это – ограниченные и определенные частицы, представляющие точки приложения всех этих сил. И этот взгляд должен распространяться на два рода материи (т. е. та и другая материя состоит из ограниченных и определенных частиц, представляющих точки приложения сил), – на эфир и на атомную материю: первый, эфир, бесконечно разжиженный, но однородный, непрерывный, наполняющий все пространство и потому необъятный в своей массе, хотя и неуловимый и невесомый (значит, и не состоит из атомов, которые все весомы?), – вторая – конечная, разнородная и занимающая в пространстве только весьма ограниченное протяжение. 6) Здесь у Вюрца два рода материи: весомая атомная и невесомая неатомная. По Вюрцу, вопрос о единстве материи, поставленный химией, не разрешен и нет никакого вероятия, чтобы он разрешился когда-либо в смысле единства материи. Напротив того, все заставляет предполагать, что материя разнородна и что природа атомов не может быть разрушена, или восстановлена. Но 7) в других местах у Вюрца материя одна и эфир есть атомная материя, представляющая материальную жидкость, совершенно упругую (следовательно, не состоящую из абсолютно неделимых и, потому, неупругих атомов), но не сжимаемую (следовательно, не упругую), невесомую (когда атомы весомы) и наполняющую все бесконечное пространство мира и все тела. 8) Обмен сил, переходящих от эфира к атомам и от атомов к эфиру, обнаруживается не в одних только явлениях теплоты и света; колебательная сила, которая передается эфиром, проявляется и в других формах, именно сохраняется в виде сродства, расходуется в виде электричества, превращается в движение и переходит в органическую силу. Все силы эквивалентны между собою. 9) Что касается, однако-ж, первоначальных причин, то они остаются недоступными; ум наш, инстинктивно убежденный в том, что вещи сами в себе не заключают причины их бытия, их опоры и их источника, подчиняет их причине первоначальной, единой и всеобщей».

III) Еще слабее, в логическом отношении, космические философские гадания Г. Венденбаума, в статье: Современные теории мироздания ⁴¹⁶ . Астрономических соображений Венденбаума мы пока не касаемся; но считаем нужным указать антиномические, или даже противоречивые, до абсурда, положения, высказанные в заключении названной статьи, в гаданиях относительно атомистической материи, как конечного источника всяких мировых сил, как неорганических, так и органических. «Происхождение солнечной системы», – пишет Венденбаум ⁴¹⁷ , – «из одной и той же материи необходимо приводить к положению о единстве сил, как неорганических, так и органических, которыя все заключались в материи туманной массы, частию готовыми, а частию только in potentia». Отсюда, казалось бы, следует, что единый источник, из которого проистекают все мировые силы, как неорганические, так и органические, уже найден: это материя космической туманной массы. Тем не менее Венденбаум, вслед за своим руководителем, астрономом Шпиллером, задается заботою «отыскать один общий источник силы в природе. Шпилллер», – продолжает Венденбаум ⁴¹⁸ , – «как и многие другие физики, подводит все силы (теплоту, электричество, гальванизм, магнетизм, свет, звук, химическое сродство) под различныя формы колебательных движений, отчасти частиц тела, отчасти же эфира». Что же служит источником сил, весомая материя, или эфир? «Шпиллер идет дальше», – отвечает Венденбаум, – «в том отношении, что принимает только один первоначальный источник силы, именно мировой эфир». Спрашивается, мировой эфир тожествен ли с весомою материю, в существе своем, или не тожествен? Состоит ли он из абсолютно неделимых атомов, или не состоит? «Эфир», – отвечают нам, – «это нежное, жидкое вещество» (однако-ж все-таки вещество, даже жидкое вещество, следовательно, состоящее из молекул, а в конце концов и из атомов?), «вещество абсолютно упругое» (значит, не состоящее из атомов, которые, при своей абсолютной неделимости, должны быть абсолютно не упруги?), «наполняющее промежутки между атомами» (следовательно, само не состоящее из атомов?), «как и все мировое пространство. Самую материю Шпиллер считает пассивною, приходящею в движение только под влиянием эфира». Ясно, значит, что Шпиллер считает весомую материю существенно отличною от эфира; первую считает абсолютно пассивною, а эфир абсолютно упругим и деятельными; первую считает состоящею из абсолютно неделимыми и неупругих атомов, а эфир не состоящим из атомов. Тем не менее эфир и у Шпиллера, как и у других физиков, оказывается веществом, жидким веществом?! Нужно ли прибавлять, что, при антиномической постановке этого коренного положения, все дальнейшие объяснения Шпиллера, как и Венденбаума, на счет подробностей в отношениях между телами и эфиром, также распадаются от внутреннего противоречия? «Шарообразная форма небесных тел, бывших в жидком состоянии», – говорят нам, – «явилась вследствие одинаковаго, со всех сторон, давления эфира». В таком случае, от чего же явилась сплюснутость планет у полюсов, если притяжение одного атома к другому и всеми атомов известной планеты к центру ее тяжести не существует и если, в тоже время, давление эфира, единственного источника всякой силы, при совершенной пассивности весомого вещества, везде равномерно? От чего туманные массы космического вещества, или состава комет, не всегда представляют шарообразную форму, многочисленные примеры чего показаны в этой же стать Венденбаума, на основании того же Шпиллера? «Танькам, эфир старается свести всякое вещество к возможно малому объему», – говорят нам, – «то известныя вещества действительно соединяются или выказывают химическое сродство». Прекрасно; но от чего же мы имеем такое же количество явлений химического разложения, как и соединения? От чего мы имеем столько же обнаружений отталкивательной силы, как и притягательной, когда единственный источник силы, эфир, старается свести всякое вещество, само в себе совершенно пассивное, к возможно малому объему и, следовательно, исключает всякую возможность проявления отталкивательной силы? «Вот», по Венденбауму, «источник силы тяготения: если два тела находятся на известном разстоянии друг от друга, то давление эфира на их внутреннюю сторону менее, чем на наружную; но так как разстояние тел безконечно мало, относительно распространения эфира по их наружной стороне, то он и сближает их своим давлением». Все это, во-первых, мало понятно, а во-вторых, и не верно. Давление эфира на внутреннюю сторону тел, в общем, обыкновенном их соотношении (за исключением некоторых частных случаев скопления теплоты, электричества и магнетизма, при помощи худых проводников) не может быть менее, чем на наружную сторону, так как допускается, что тот же эфир, и внутри тел, наполняет промежутки между их атомами, наполняет, конечно, равномерно, – и никаких нельзя придумать экспериментальных способов, которыми можно было бы совершенно извлечь эфир извнутри тел, подобно тому, как извлекается воздух из под воздушного колокола. Следовательно, тот же самый эфир уравновешивает свое же собственное давление на тело, как вне, так и внутри его, подобно и воздушной атмосфере, которая сама же уравновешивает свое собственное давление на внутренность и внешность тел. Неверно и следующее за тем положение, будто «разстояние тел» (между телами?) «безконечно мало, относительно распространения эфира по их наружной стороне». Ужели расстояние между землею и солнцем, или между Нептуном и солнцем и центральным для него созвездием Геркулеса менее в сравнении с поверхностью земли, или Нептуна, или солнца, или центральной звезды в созвездии Геркулеса? О бесконечной же малости первого пред последним, при их сравнении, не может быть и речи. Да и сравнивать линейяые единицы с плоскостными, прямолинейные с периферическими, шаровыми, не особенно сподручно, так как они между собою несоизмеримы. Вообще, сколько можно судить по статье Венденбаума, Шпиллеру также мало удалось обойти, в теории тяготения, стародавнее учение о притягательной и отталкивающей силах и заменить его новым учением, об одностороннем механическом давлении эфира, как и патеру Секки. «Шпиллерова гипотеза единственнаго источника сил, – заключает Венденбаум ⁴¹⁹ – «аналогична той, которая считает состав всякой материи одинаковым, различие же ея зависящим только от различной группировки и формы атомов». Да где же она аналогична? – Напротив того, она совершенно противоположна. Последняя гипотеза принимаешь всецело атомистическую теорию, по которой, как мы видели выше, у Вюрца, материя одна и состоит из атомов, в существе однородных, но отличающихся только весом и, быть может, формою. Шпиллер же почти решительно отличает эфир от весомой материи, считая один эфир абсолютно деятельным и абсолютно упругим, следовательно, не состоящим из абсолютно неделимых и неупругих атомов, – а весомую материю признает, наоборот, состоящею из атомов и абсолютно пассивною. Следовательно, по Шпиллеру, силы прикрепляются не к атомам весомой материи, а, наоборот, единство всех космических сил, как неорганических, так и органических, имеет своим источником именно эфир, вещество не атомное, однако-ж вещество, которое наполняет все мировое пространство и не имеет начала, следовательно, бесконечное и вечное, иначе сказать, абсолютное вещество! А если бы при этом Шпиллер, равно как и Венденбаум, хотели быть искренни и логичны и попытались сколько-нибудь распутать эту антиномию: вещество абсолютное, единый источник всех космических сил, – то, без сомнения, по необходимости пришли бы к единому, удовлетворяющему ум, источнику мировых сил, к таинственной, неразгаданной, непостижимой для ума, премирной абсолютной силе, – к которой пришли, как мы выше видели, Вюрц и Тиндаль.

Гораздо искреннее в своих признаниях относительно атомистической теории, да и всестороннее смотрит на нее геолог Бернгард фон-Котта, хотя нельзя сказать, чтоб и он, в своей Геологии настоящего времени ⁴²⁰ , излагал учение об атомах с полною осмотрительностию и последовательностию. Впрочем, как геолог, он касается этого предмета только как такого, который относится к философии и составляет нечто постороннее для геологии, почему и говорит больше о том, как думают об атомах другие, чем о том, как смотрит на эти вопросы он сам. «Естествознание», – пишет он⁴²¹, – «должно было переступить за пределы осязаемаго и допустить существование атомов, из которых состоят все тела». Но существуют ли атомы? Как думает об этом сам Котта? «Физики и химики», – отвечает он, – «допускают притом, что эти атомы не могут быть ни видимы, ни осязаемы, что они вообще для наших чувств неуловимы» Значит, и не существуют? Физики и химики «видят в них необходимость», – продолжает Котта, – «для объяснения некоторых явлений, которыя совершенно согласуются с таким предположением во всех случаях». Ужели Котта не знает, что есть множество явлений, которыя не согласуются с таким предположением во всех случаях? «В области естествоведения», – сознается Котта, – «ничто не возбуждает столько противоречия, между большею частью философов, как вопрос о существовании атомов, который, некоторым образом, входит в область метафизики». Прекрасно; значит, для некоторых философов атомы не существуют. Но существуют ли для естествоиспытателей, и для всех ли существуют? Нет; и «естествоиспытатели», – уверяет Котта, – «отказались бы, конечно, от своих атомов, если бы им указали путь к удовлетворительному объяснению явлений иным, более реальным, образом». Оказывается, по словам Котты, что для естествоиспытателей атомы совсем «не необходимы», хотя выше он и уверяет в противном. «Для естественников совсем достаточно допустить молекулы, составленныя из атомов; им нет необходимости заботиться о воображаемой делимости или неделимости атомов, потому что показать это» (демонстративным, экспериментальным путем) «невозможно; им, быть может, нет надобности и до того, абсолютно ли пусто пространство между атомами, если только допустить между ними существование такой материи, которая относится к пустому пространству, как к свету, теплоте и т. д.». Очевидно, что Котта готов обойти вопросы, которые ставятся, как неизбежные, не у одних только философов, но и у естественников. По мнению Котты, как и по общему мнению всех физиков, в промежутках между весомыми атомами необходимо существование иной материи, будет ли это свет, или теплота, или пустое пространство, тождественное с светом и теплотою, вообще с так называемым эфиром. Но есть ли какая-либо, хотя бы то самомалейшая возможность отождествить свет и теплоту, вообще эфир, с пустым пространством? Попытка поставить этот вопрос у Бернгарда Котты крайне оригинальна, если только не совершенно одиночна: у других мыслителей нам не приходилось встречать ее, по совершенной ее немыслимости. Если же свет и теплота, вообще эфир, ни под каким видом, не есть пустое пространство и ни под каким видом не есть пустота и небытие, а, напротив того, совершенно действительное, ощутимое и весьма влиятельное, во многих отношениях, бытие, – то что же такое этот эфир? Вещество, или не вещество? Если, вещество, то делится ли он на части, или нет? Состоит ли эфир, в конце концов, из атомов, или нет? На этот вопрос у Котты прямой ответ совершенно устранен, а можно найти только косвенный. «Большинство философов», – продолжает Котта ⁴²² , – «требует совершенной непрерывности, вещества, которой физики никак допустить не могут». Странное дело! Сколько раз читали мы у разных естествоведов, что не только эфир распространен по всем пределам мира, но чуть-ли даже и атмосферный воздух не разлит на безмерном пространстве до неведомого предела, – что непрерывность вещества необходима для передачи влияния сил от одного тела к другому, от одних атомов к другим, – что в абсолютной пустоте действие физических мировых сил абсолютно невозможно! Да тоже самое, в разных местах, читаем мы и у Бернгарда фон Котты. «Законы всемирнаго тяготения», – пишет он⁴²³, – «света и теплоты, а вероятно, и химическаго сродства и электричества, распространяются на всю вселенную, на сколько она доступна нашим наблюдениям. Многочисленныя простыя тела наполняют не только нашу солнечную систему, но и переходят далеко за ея пределы и, при содействии спектральнаго анализа, причислены к общей мировой материи». В другом месте⁴²⁴ он выражается еще энергичнее: «законы тяготения и света действуют, сколько мы можем судить об этом, одинаково во всем известном нам мировом пространстве и действовали также сначала, так что мы смело можем назвать их игровыми законами, без всякаго ограничения в пространстве и во времени. Действия же законов обусловливаются сущность вещей». Одним словом, по словам самого Котты, материя и вечна, и бесконечна, – особенно, если на эфир смотреть, как на материю, хотя и особого рода. В каком же теперь смысле он же, Котта, утверждает, что физики никак не могут допустить совершенной непрерывности вещества, если вещество оказывается и на опыте непрерывным, до неведомых нам пределов мира? Конечно, эту не логичную, не философскую выходку Котты можно понять не иначе, как в том смысле, что, вслед за всеми физиками, он отличает весомую материю от невесомой и, вслед за некоторыми естествоведами, готов смотреть на эфир не иначе, как на крайне разжиженную материю, но, ни под каким видом, не непрерывную, не цельную, а состоящую из тех же атомов, из которых состоит и весомая материя, и подчиняющуюся тем же законам механики, которые господствуют в соотношениях атомов весомой материи, исключая между собою влияние какой бы то ни было иной силы, кроме механического движения. Наша догадка подкрепляется следующими выражениями самого Котты: «свет, теплота, электричество и т. д. суть вещества невесомыя, лишенныя именно того свойства⁴²⁵, которое называется тяготением», – тем не менее, однако-ж, вещества. Если же и эфир оказывается веществом, а совершенной непрерывности вещества, по словам Котты, физики никак допустить не могут, – то, значит, по мнению Котты, и эфир точно так же делится на части, молекулы и атомы, как и весомая материя, и эти части эфира не имеют между собою или вообще всякого, какого бы то ни было, или по крайней мере, непрерывного соприкосновения.

После этого, если между атомами материи и эфира нет соприкосновения, то, спрашивается, как же передается между ними влияние какой-либо силы и что такое сила? «Основная ⁴²⁶ причина суммирования всех явлений», – рассуждает Котта, – «на сколько доступно нам в нее проникнуть, заключается в постоянном движении материи, а специальнее, в распределении теплоты. С уравнением всех степеней теплоты, исчезла бы существенная причина всякой перемены; а мы знаем, что не только материя, но и движущая сила не преходящи, и что изменяется только форма. Так что же собственно причина всякого движения: материя, или сила? Это для Котты все равно: материя для него есть сила, и, обратно, сила есть материя. «Вещество, как силу, – выражается он⁴²⁷, – «должны мы признавать вечными, а только форму проявления изменяющеюся». Пocле этого у Котты вопрос: откуда происходит мировая сила? равняется вопросу: откуда самое вещество? «Материя», – умствует⁴²⁸ Котта, – «представляется вечным данным, изменяющимся только в форме. В этом положении заключается и закон сохранения силы; он не исключает неизменности материи, будем ли мы признавать силу за свойство, или за причину материи. Мы знаем законы движения, которым подчиняются все тела, нo не знаем первых причин их. Если причину движения называют тяготением, – то это не что иное, как только придуманное для нея выражение, но вовсе не определение сущности; притом же, одного тяготения и недостаточно для объяснения путей движения мировых тел, потому что для этого необходимо еще независимое от нея движение, как бы первый толчок. Станем⁴²⁹ ли мы объяснять внутреннюю теплоту земных тел, что она есть остаток бывшей некогда общей высокой температуры, – то тотчас-же возникает вопрос: откуда явилась такая температура? На это можно ответить, что живая сила движущейся материи превратилась в теплоту, при соединении ея в мировыя тела. Но кто же ответит тогда на вопросы: откуда взялось движение, или что такое вообще теплота? Если теория Дарвина объясняет нам происхождение следовавших друг за другом видов постепенным изменением их, – то все-таки первый вид остается для нас необъяснимым. Если⁴³⁰ мы допустим, что он произошел из органической ячейки, то нам неизвестна причина ячейки. Если ячейка есть следствие соединения органических тел, при известных обстоятельствах, – то все-таки мы ничего не знаем еще ни о существе, ни о причине происхождения тел вообще. Основное⁴³¹ начало развития органической жизни могло состоять в простой органической ячейке и образование такой ячейки⁴³², при данных условиях, из веществ уже существовавших нисколько не загадочнее образования какого-нибудь кристалла. Но почему именно соединяются элементы в ту или другую кристаллическую форму, это знаем мы также мало, как и то, почему произошли ячейки, растения и животныя. Общий⁴³³ закон развития мировой жизни гласит, что разнообразие есть следствие суммирования влияний и последовательно увеличивается с числом и различием последним. Этот закон дифференцирования может быть одинаково применен к материи вообще, к неорганическим элементам, участвовавшим в образовании земли, к развитию органической и даже духовной жизни. Но всякое⁴³⁴ исследование природы должно остановиться пред недоступною для него первоначальною причиною и даже прямодушно сознаться, что изыскания не должны иметь притязания на открытие начала и причины предметов или вещей. Загадка ⁴³⁵ происхождения вещества остается положительно неразрешимою; она постоянно удаляется от нас, по мере того, как мы, по-видимому, все более и более к ней приближаемся; достигнуть ея мы не имеем никакой надежды. Вслед за каждым ответом, возникает постоянно новый вопрос, и так далее, и так далее; последняго ответа не дождаться нам никогда. Естествоиспытатель не⁴³⁶ изъявляет притязания на то, что он открыл происхождение и сущность вещества, что он узнает их когда-нибудь, – уже по тому только, что индуктивное изследование никогда не ведет к началу, к самостоятельному происхождению, а совершенно наоборот, указывает всегда с достоверностью на каждое последовательное явление, как на действие причин, предшествовавших именно так, что все явления представляют звенья одной безконечной цепи. Естествознание вовсе не стремится к открытию перваго звена, сознавая вполне существование такого перваго звена, начала всего, непостижимым для ума. Естествоиспытатель сознает ограниченность⁴³⁷ своих умственных сил. На заднем плане перед ним остается всегда нечто неизвестное, непостигнутое. Мы стараемся более и более проникать в эту неизвестность, – но без всякой надежды разгадать ее вполне. Наблюдения и выводы из них могут разрешить нам только часть задачи, но никогда не разрешат нам ее вполне. Мы можем⁴³⁸ только изучать некоторые законы существующаго и, вследствие такого изучения, расширять пределы того, что дознано нами, далее и далее, но без надежды совершенно устранить их когда-нибудь. За этими пределами лежит непостижимое, как бы народы ни называли его. Такого рода причина, такой Бог или Творец остается в глубине плана, далеко от всякаго изследования, неизследимым, – и воззрения, меняясь с течением времени, бывают различны только лишь в отношении к тому, что должно быть отнесено к недоступному для изследования, что объяснимо или необъяснимо».

В заключение, в подтверждение нашей мысли о том, что естествоведы, которые усиливаются доказать бытие абсолютно неделимых атомов, как основы всякого бытия, вращаются в сфере неразрешимых антиномий разума, приведем резкие слова одного из самых сильных и скептических умов, какие когда-либо существовали, – именно Юма. «Никакие жреческие догматы», – говорит Юм ⁴³⁹ , – «изобретенные для усмирения и подчинения мятежнаго человеческаго разума, не оскорбляли здраваго смысла сильнее, чем оскорбляет его учение о безконечной делимости протяжения, с его последствиями, которыя выставляются напоказ всеми геометрами и метафизиками с каким-то торжеством и ликованием. Реальное количество, безконечно меньшее всякаго конечнаго количества, заключающее в себе количества, безконечно меншия его самого, и так далее, in infinitum, – вот здание, до того смелое и чудесное, что его тяжесть не может быть поддержана никаким возможным доказательством, так как оно оскорбляет самыя ясныя и естественныя начала человеческаго разума». Итак, казалось бы, что Юм отрицает бесконечную делимость вещества? «Но еще страннее то обстоятельство», – здесь уже опровергает он самого себя, – «что эти нелепыя, по-видимому, мнения поддерживаются цепью рассуждений самих ясных и естественных, – а невозможно допустить посылок, не приняв заключения». Иначе сказать, Юм, скептик, хочет, но Юм, искатель истины, не может верить в абсолютно неделимые атомы, вынужденные самыми ясными и естественными рассуждениями допускать бесконечную делимость вещества.

Попытаемся теперь сопоставить выводы, полученные нами из критического обзора теории аббата Секки и прочих современных атомистов с выводами, открывающимися из всего нашего исследования.

Вопрос: что существует, что реально? И это сущее реальное чувственно или сверхчувственно, объективно или субъективно?

Ответ. Бытие для нас существует на столько, насколько постигается нашим внешним и внутренним чувством; абсолютно сверхчувственное, не подпадающее ни тому, ни другому, чувству, бытие для нас не существует.

1) Вот внешне-чувственное бытие.

1) Мы слышим нашим ухом раздающийся из темного, неосвещенного места, самый низкий басовый звук. Осветив место, из которого он раздается, мы усматриваем глазом колебание чего-то взад и вперед, – усматриваем движение, которому усвоено название вибрации.

2) Убеждаемся, что если этих вибраций будет менее 16 в секунду, то ухо перестает их слышать, если же более, то звук, изменяясь, повышается и перестает чувствоваться ухом, когда число вибраций достигнет 48000 или 50000 вибраций в секунду.

3) Убеждаемся, что ест тех же вибраций будет меньше 16, то глаз не перестает видеть их до очень далекого предела их замедления; если же их будет больше 16, то простой, невооруженный глаз перестает видеть их задолго прежде, чем перестает слышать их ухо, так как вибрации звучащей дискантовой, или даже альтовой струны незримы для простого глаза.

4) Можно сказать, что внешне-чувственное бытие, для чувства слуха, безусловно прекращается в пределах от 16 до 48000, или 50000 вибраций в секунду, так как до сих пор не изобретены, да едва ли и будут когда-либо изобретены, инструменты, которые перенесли бы наше слуховое ощущение выше и ниже этого предела.

5) Между тем внешне-чувственное бытие для зрения не прекращается там, где простой глаз перестает видеть вибрацию, или вообще движение. Простой глаз, с одной стороны, вовсе не замечает или слабо замечает гигантские размахи движения небесных светил, которое различается посредством более и более усовершенствованных телескопов (как, наприм., движение двойных звезд); а с другой стороны, перестает замечать вибрацию большей части звучащих струн, которая, однако-ж, до очень высокого предела ускорения и измельчания, может быть различена более и более усовершенствованными микроскопами. Тем не менее, однако-ж, простираясь в обе эти стороны, и в необъятную ширь звездных систем, и в неуловимую малость атомных сочетаний, внешне-чувственное бытие для зрения, наконец, прекращается.

6) Но, в направлении к большему и большему измельчанию, внешне-чувственное бытие, чрез некоторый промежуток несуществования для какого бы то ни было телесного ощущения, возникает снова, уже не для зрения, а для мускульного нашего чувства, в ощущении теплоты, на той высоте, когда ускорение возбуждающих чувство вибраций достигнет предела несколько менее, по одним 18.000,000 по другим 5.000,000,000, а по Секки 63.000,000,000,000 вибраций в секунду.

7) Не прекращаясь для мускульного чувства, в ощущении теплоты, внешне-чувственное бытие возникает снова и для зрения, когда ускорение вибраций достигнет указанного предела, при котором нашему глазу начинает чувствоваться красный цвет световой радуги.

8) Не прекращаясь для мускульного чувства в ощущении теплоты, внешне-чувственное бытие для глаза прекращается опять на переходах от одного цвета световой радуги к другому, так как между ними лежат темные полосы, соответствующие незримым для глаза вибрациям.

9) Для зрения внешне-чувственное бытие, наконец, безусловно прекращается на пределе окончания фиолетового цвета световой радуги, соответствующем 8.000,000,000 по одним, а по Секки 946.000,000,000,000 вибраций в секунду, или даже на пределе несколько высшем, так как, в некоторых условиях, и так называемые ультрафиолетовые лучи могут быть превращены в фиолетовые, сделавшись заметными для глаза.

10) Но для мускульного чувства внешне-чувственное бытие идет гораздо выше. По Тиндалю, «вне границ видимаго спектра существуют еще лучи, имеющие огромное значение. Самое сильное лучеиспускание соответствует никак не видимому спектру; оно находится, с одной стороны, за крайним красным цветом, на таком же удалении, в каком зеленый цвет находится по другую сторону красного цвета. Но и на другом конце спектра также находятся невидимые лучи; именно большая группа лучей оказывается по ту сторону крайняго фиолетоваго луча. Но лучи ультрафиолетовые, как и ультракрасные, не могут быть видимы даже тогда, когда надают в большом количестве на сетчатую оболочку глаза. Невидимая часть спектра почти в восемь раз больше видимой части; следовательно, только восьмая часть способна быть видимою, все же остальное представляют лучи тепловые, а не световые⁴⁴⁰. Напряженность темных волн света превосходит в семь раз напряженность его световых волн»⁴⁴¹. По этому, если фиолетовый цвет оканчивается при скорости 946.000,000,000,000 вибраций в секунду, то, чтобы получить крайний предел напряжения света, а вместе с темь крайний предел и внешне-чувственного бытия, проявляющегося для мускульного чувства в форме теплоты, следует эту невообразимую цифру (946.000,000,000,000) увеличить еще в шесть, или семь, раз, – или даже больше и гораздо больше, если взять во внимание прогрессию возрастания скорости от красного цвета до фиолетового и сделать отсюда заключение к прогрессии возрастания скорости вибраций от фиолетового цвета до крайнего, в спектре, темного теплового луча: здесь мы получили бы уже не триллионы, а квадриллионы вибраций в секунду... Зато здесь уже решительный конец внешне-чувственного бытия.

11) Но, прекращаясь за этим безмерно-высоким пределом, внешне-чувственное бытие возникает снова, в иной форме, когда поступательно-вибрационное движение переходит в более и более ускоренное и сконцентрированное движение вращательное. Переход поступательно-вибрационного, свето-теплового движения во вращательное представляют нашему чувству явления так называемых электричества и магнетизма.

12) Когда отдельная поступательная вибрация, гонимая особенно сильными импульсом, описывает периферию около центра и оси, в таком случае происходит движение, самозамкнутое между другими подобными движениями, – и этим то самозамкнутым движением закладывается основание тому, что называется атомом. Когда два, три, или больше атомов, вращаясь каждый около своей оси, в тоже время, движутся совместно, или, вибрируя параллельно друг другу, или колеблясь друг около друга, или сферически вращаясь друг около друга, так что атмосферы их более или менее соприкасаются и даже сливаются одна с другою, – в таком случае получается то, что называется молекулою. Когда в одном каком-либо пункте примитивного, вибрационно-поступательного движения развиваются круговоротные вихри крайне высокой быстроты, вокруг неисчислимого количества центров и осей, в таком случае получается то, что называется телом. Когда молекулы, образовавшись таким образом, в бесчисленном множестве, в недрах первоосновного вибрационного движения, не проникают пока друг друга своими атмосферами на столько, чтобы в этом соприкосновении найти взаимно соединяющую их связь, а, напротив того, отталкивать друг друга уже тем самым, что каждая развивает свое самостоятельное движение, – в таком случае, получается газообразное тело, в котором составные части, в свободном пространстве, отталкиваются. Но когда молекулы проникли друг друга атмосферами своего движения настолько, что перестают отталкивать друг друга, без внешнего воздействия, хотя этому последнему пока еще и слабо противятся, – в таком случае получается тело жидкое. А когда, наконец, молекулярные движения уже значительно взаимно сопроникнутся своими движениями и оси движения, достигнув параллельности, сделаются наиболее устойчивыми, – когда, для нарушения установившегося равновесия и для разрыва возникшей отсюда связи между молекулярными движениями, становится необходимым значительное усилие сторонней силы, – в таком случае получается то, что называется телом твердым.

13) Так как наш глаз ощущает только поступательно-вибрационное движение известной скорости, – между тем как атомы, молекулы и тела образуются движениями другого рода, отличными от световых вибраций, и, в тоже время, обладают способностью, различным образом, разлагать световые вибрации, отражать и преломлять их, – то, в отсутствии их, атомы, молекулы и тела оказываются не ощутимыми для нашего зрения; в присутствии же света и в соединении с ним получают, в наших глазах, особый цвет и очертание или фигуру. В подобном же соединении с вибрациями, соответствующими ощущению теплоты, атомы, молекулы и тела становятся доступными нашему мускульному чувству, ощущением тепла, или холода. Состоя из совокупности особых самостоятельных движений, развивающихся независимо от движений, из которых образуются атомы нашего тела, наших мускулов и нервов, атомы, молекулы и тела сказываются нашему мускульному чувству и осязанию ощущением прикосновения, сопротивления, непроницаемости, тяжести и опять очертания или фигуры. Наконец, какими то, наименее подмеченными до сих пор, своеобразными движениями, атомы, молекулы и тела становятся ощутимыми для нашего вкуса и обоняния. Вообще же всею совокупностью разнородных движений, которыми в разных наших чувствах производится разность ощущений, атомы, молекулы и тела приобретают для нашего чувства значение разнородных химических элементов.

Этими отделами проявлений внешне-чувственного бытия, по нашему мнению, исчерпывается и замыкается вся область этого бытия.

II) Есть ли в реальном бытии что-либо внутренне-чувственное, или так называемое сверхчувственное?

1) Если всю внешне чувственную реальность понимать, как совокупность вибрационных, поступательных и вращательных движений, – если затем сравнивать и располагать эти движения по их напряженности, или увеличению скорости, – то, на самой низшей ступени, нужно будет поставить вибрационные движения, которые возбуждают в слухе ощущение звука, – далее, на высшей ступени, нужно поставить поступательно-вибрационные движения, которые оказываются медленнее вибраций, возбуждающих в глазе ощущение красного цвета, и соответствуют мускульному ощущению теплоты; еще выше нужно поставить вибрации, которые возбуждают ощущение цветов радуги и вообще света, продолжая еще возбуждать, хотя и слабеющее, мускульное ощущение теплоты; еще выше нужно поместить массу вибраций, которые движутся быстрее вибраций фиолетового цвета и соответствуют действию, аналогичному с мускульным ощущением той же теплоты; еще выше, или, по крайней мере, дальше в сторону, нужно поставить скучение, или ощущение поступательно вибрационных движений, когда они превращаются в движения вращательные и переходят в проявление очертания – фигуры, и сопротивления – непроницаемости, т. е. переходят в атомы, молекулы и тела, – в тела газообразные, твердые и жидкие, так как тела, наиболее твердые и плотные, нужно считать резервуарами наиболее скученных и напряженных, вращательных и всяких других, атомных движений.

2) Приспособительно к этой лестнице движений, сопровождающихся внешне-чувственными впечатлениями, самые чувства можно расположить так. На самой низшей ступени нужно поместить чувство слуха, несколько выше мускульное чувство теплоты, еще выше тоже чувство вместе с чувством зрения, – еще выше тоже, продолжающееся, по прекращении зрительных ощущений, мускульное чувство теплоты, – еще выше, или в другом порядке, нужно поместить мускульное чувство прикосновения, сопротивления, непроницаемости, тяжести и, наконец, чувства обоняния и вкуса.

3) Если же это так, если хотя приблизительно верно такое размещение наших внешних чувств, по лестнице ускоряющихся и вообще постепенно изменяющихся, атомных движений, – то при этом окажутся между одним и другим чувством огромные интервалы таких атомных движений, которые не подлежат ни одному из внешних чувств. Так, наиболее ограниченна, по-видимому, область чувства слуха: для него ощутимы только те вибрации, которые имеют скорость от 16 и до 50,000 в секунду; все же прочие, неисчислимые мировые движения оказываются для слуха сверхчувственными. Для зрения существуют вибрации в пределах только 18.000,000 и 8.000,000,000 в секунду, по одним, или, по другим, между 63.000,000,000,000 и 946.000,000,000,000; – все же прочие мировые движения для чувства зрения оказываются сверхчувственными. Для осязания, собственно как для осязания, сверхчувственны почти все газы, не говоря уже о микроскопических величинах, и даже все жидкости и твердые тела слишком высоких и крайне низких температур. Области обоняния и слуха наименее очерчены точными пределами; тем не менее опыт свидетельствует, что амплитуда (пространство) их деятельности не широка, что мы имеем гораздо больше предметов не входящих, чем входящих в область их деятельности. Шире других, по амплитуде своей деятельности, оказывается мускульное ощущение теплоты, или вообще температуры; но, конечно, и это ощущение не только имеет свои пределы, но очевидно останавливается там, где дальнейшая аналогичная деятельность теплотных или холодных вибраций еще продолжается. Так, ощущение тепла начинается со скорости вибраций, которая несколько ниже скорости 18.000,000. или 5.000,000,000, или 63.000,000,000,000 вибраций в секунду, сосуществующей, по разным исчислениям, красному цвету светового спектра, – а простирается вверх на шесть, или даже на семь, раз выше всего светового солнечного спектра. Но и в этих пределах, выше фиолетового цвета, присутствие тепловых лучей доказывается больше химическими опытами, чем ощущением мускульного чувства; а с другой стороны, на каждом из пределов теплового спектра лучи тепла можно сосредоточить в такую массу тепла, или, обратно, рассеять до такой степени холода, что ни то, ни другое, ни холод, ни тепло, не могут быть восприняты нашим организмом, без разрушения самого чувствилища.

4) Кроме того, замечено уже, что в амплитуде деятельности не только всех вообще, но и некоторых отдельных чувств, оказываются неощущаемые интервалы. Такие интервалы найдены и довольно обстоятельно обследованы в области зрения, в промежутках между отдельными элементами солнечного спектра. Такие же интервалы несомненны, хотя и мало обследованы, в области действий обоняния и вкуса. Эти интервалы оказываются, таким образом, также сверхчувственными.

5) Кроме того, нужно поставить еще почти нигде, насколько нам известно, не ставимый, хотя и возбуждаемый наглядными фактами, вопрос о двойственности области, или условий деятельности наших внешних чувств. Обыкновенно в психо-физиках говорится, что ухо наше слышит вибрации скорости от 16 до 50,000 вибраций в секунду, – а глаз видит вибрации скорости, примерно, от 63.000,000,000,000 и до 946.000,000,000,000 вибраций в секунду⁴⁴²; мускульное чувство теплоты воспринимает вибрации от такого то и до такого то предела и т. д. Но, при подобных вычислениях, опускается из виду, что эти вибрации могут быть восприняты нашим чувством не иначе, как только в связи с известным напряжением поступательно круговоротных движений, иначе сказать, – в связи с известными атомными и молекулярными движениями, а не в пустоте. Так, признано, что ни свет, ни звук, не воспринимаются нашими чувствами на известной высоте разреженной атмосферы. За такими условиями восприятия света должны следовать аналогичные же условия восприятия и теплоты. Да и для всех прочих внешних чувств, как, напр., осязание, вкус и обоняние, необходимо известное напряжение и сгущение круговоротных атомных и молекулярных движений, чтобы разнородный, как круговоротные, так и поступательно вибрационные, движения могли быть ощущены этими чувствами. Следовательно, все, что находится за этими пределами, для внешнего нашего чувства, сверхчувственно. Так, не только для всех прочих чувств, но и для самого зрения сверхчувственно все великое, лежащее по ту сторону атмосферной линии, за которою для нас нет ни света, ни звука; а с другой стороны, сверхчувственно и все малое, что лежит далее мельчайших микроскопических организмов.

«Некоторые», пишет Тиндаль, «имеют не совсем верное понятие о разстоянии, отделяющем друг от друга микроскопические организмы и материальныя частицы тел. Микроскоп у них часто играет опасную роль притягиваемаго за волосы лжесвидетеля, тогда как он ничего не может решить в вопросе о структуре, например, зародышей. Дистиллированная вода представляет в своем составе гораздо большую однородность, чем какой бы то ни было органический зародыш, а между тем она перестает сокращаться при 3,2° Р. и расширяется до точки замерзания. Чем объяснить себе это ея свойство, как не некоторыми особенностями ея структуры, которыя ускользают от наблюдателя, вооруженнаго микроскопом? По всей вероятности, эти особенности структуры, не только теперь, но и никогда, не будут доступны глазу, до какой бы степени ни дошли наши экспериментальныя средства. Поместите эту воду в поле действия сильнаго электро-магнита, затем исследуйте ее под микроскопом. Увидите ли вы в ней какое-либо изменение, во время намагничивания мягкаго железа? Конечно, нет. А между тем оно несомненно произошло в ней, и притом в глубокой степени и в весьма сложной форме: во-первых, частицы воды приобрели диамагнитную полярность, а во-вторых, в силу структуры, сообщаемой им этою полярностью, жидкость приобрела способность отклонять световые лучи совершенно определенными образом, как по их количеству, так и по направлению. Здесь произошли те сложныя молекулярныя изменения, которыя предполагают вращение плоскости поляризации, вызванное магнитной силой. Это мир материи и движения, недоступный для микроскопа. Можно было бы привести бесчисленное множество примеров этого рода. Какую услугу может оказать нам микроскоп в решении вопроса о правильной структуре алмаза, аметиста и всех других кристаллов, образующихся в лаборатории природы и человека? Никакой. Мы можем убедиться только в том, что между пределами, доступными микроскопу, и молекулярными величинами, разстилается обширная область, служащая театром безчисленных перемещении и комбинаций атомов. Первоначальное размещение атомов, от котораго зависит все их последующее действие, ускользает от всяких чувственных аппаратов, хотя бы они были несравненно совершеннее наших сильнейших микроскопов. Происходящия при этом явления до того сложны, что еще прежде, чем наблюдение получит право какого-нибудь голоса в исследовании материи, самый глубокий ум и самое смелое воображение отступают в немом сознании своего безсилия пред подавляющею трудностью задачи. И что всего важнее, не одна только недостаточность экспериментальных средств парализует, в данном случае, нашу энергию, но, вместе с тем, и сомните в наших ограниченных способностях: едва ли мы обладаем ими в такой степени, которая позволила бы нам когда-нибудь проникнуть в тайну строения материи и подвергнуть точному измерению последние элементы творческой силы природы. Подробный анализ строения материи должен остаться совершенно недоступными нашему уму не только в настоящем, но и в будущем. Во всяком случае, очевидно, что впереди линии аванпостов, занимаемыми современными микроскопическими наблюдениями, остается еще обширное поле, на котором воображению предоставлен полнейший простор».

Иначе сказать, за известною линиею микроскопических наблюдений начинается, для сильнейшего и наиболее вооруженного из внешних наших чувств, чувства зрения, область сверхчувственного, какою она, как думают сильнейшие умы нашего века, останется и навсегда.

6) Heсмотря на такие интервалы в явлениях природы, которые не подлежат ощущению наших внешних чувств, – кто, однако-ж, скажет, что соответствующие этим интервалам явления, аналогичные с соседними ощущаемыми явлениями, не существуют? Кто скажет, что не существуют вибрации выше, или ниже тех вибраций, которые производят в слухе ощущение звука, как не существуют и самые звуки, не воспринимаемые ухом только по причине громадной их напряженности (как, наприм., оглушающий удар грома), или вследствие привычки к ним нашего слуха (как, наприм., на фабриках)? Кто скажет, что не существуют вибрации выше и ниже тех, которые соответствуют элементарным цветам светового спектра, или те вибрации, которые соответствуют темным полосам между этими цветами? Кто скажет, что темные тепловые лучи, лежащие выше фиолетового цвета, не составляют только продолжения тех тепловых лучей, которые совпадают с световыми лучами, или падают даже ниже последнего красного светового луча? Кто скажет, что утончение эфирных вибраций прекращается там, где нам кажутся прекращающимися последние, самые высокие лучи темного теплового спектра, которые лежат, выше лучей фиолетового цвета? Кто скажет, что за последним пределом микроскопического мира лежит ничтожество, что, с другой стороны, за сферою последних, какие только усматриваются телескопами, звездных туманных пятен, распростирается абсолютная пустота, или что звезды, солнце и луна существуют только в невысоких слоях атмосферы, или даже в сфере глазных наших яблок, в которых чувствуются нашим зрением? Кто будет настолько силен и смел, чтобы сказать, что поверх всего конечного не необходимо поставить бесконечное, поверх изменяющегося неизменное, поверх условного безусловное, – что бытие произошло и происходит из ничего и, пропадая в вышеуказанных сверхчувственных интервалах, снова воссоздается из того же ничего? Если же все указанные предметы существуют и реально, и для нашего знания, а между тем нашему внешнему чувству не подлежат, то чем же мы познаем реальное их бытие, как не внутренним нашим чувством?

7) Сверх того, доказано, что внешним чувством постигается, в явлениях природы, собственно только конкретное, да и то, что постигается, само по себе, не дает никакого представления, а превращается в представление известного впечатления, или качества, или предмета, не иначе, как только чрез сравнение данного восприятия с другим. Доказано, что реальное познается не иначе, как чрез индукцию и дедукцию, чрез анализ и синтез, – что степеней восхождения и нисхождения, в том и другом методе, заключается неисчислимое множество, пока эти два пути нашего познания не упрутся в граничные понятия, самое общее и самые частные, и частичные, – что всякий шаг от конкретного внешне-чувственного восприятия вверх, к общему, или вниз, к частному и частичному, есть, в тоже время, шаг в высь и в глубь области сверхчувственного или внутре-чувственного, – что ни одна конкретная личность, ни одним конкретным внешним чувством, никогда не охватывала реального предмета, соответствующего видовым и родовым понятиям, а с другой стороны, ни однажды не выследила, во всех метаморфозах, последних элементов, из которых составлен хотя бы то самомалейший предмет, – что, помимо всего этого, каждый реальный предмет, кроме частного о нем представления, или общего рассудочного понятия, имеет еще отличную от них разумную идею, обнимающую, в одном цельно-жизненном усмотрении, всю совокупность законов и форм его бытия, и что такую объединяющую все частные представления о предмете идею, равно как объединяющую все изменчивые формы его бытия силу, никто никогда не ощущал ни одним внешним чувством. Между тем, кто же, кроме какого-либо тупого зрением, или ослепленного, метафизика-механиста, скажет, что такая, всеобъединяющая частные проявления, сила не существует в частях и в целом, начиная с атома, продолжая индивидами, завершая видами и родами существ и кончая целым универсом?

8) По возможности, разъяснено также, что ум наш, отправляясь в своих исследованиях двумя противоположными путями: восхождения, индукции, синтеза, и нисхождения, дедукции, анализа, соединяя всякое множество в единство и разлагая всякое единство на множество, которое, в конце концов, сливается со всем, – что ум, в таком одновременном восхождении и нисхождении в противоположные стороны, повинуется только непререкаемому голосу своей природной конституции и неустранимому стимулу прирожденной ему идеи миробытия, которое проникается и завершается единым, положительно абсолютным бытием, а с другой стороны, непостижимо антиномически раздробляется и ограничивается абсолютным отрицательным, или абсолютным небытием. Абсолютное, как мы видели, оказывается неизбежным и необходимым постулятом во всяком миросозерцании. Если же понятие о нем, в разных космологических системах, оказывается различно, – то это происходит по той причине, что ограниченность нашего ума, силясь усмотреть бесконечное, видит его не иначе, как сквозь прирожденную себе антиномию, – по той естественной причине, что абсолютное безгранично, а понятие ограничено пределами, вследствие чего понятие, как бы ни силилось расшириться и возвыситься, никогда неспособно подняться до идеи бесконечного. Но это, наиболее реальное и необходимое, абсолютное бытие уже менее, чем что-либо другое, мы постигаем нашим внешним чувством: вечно неизбежное, наиреальнейшее, абсолютное бытие и мимолетное, граничащее с ничтожеством, конкретное, внешне-чувственное восприятие разделены друг от друга бездною бесконечности.

9) Затем, чтобы в одном цельном очерке обозреть отношение нашего внешнего и внутреннего чувства к познанию реально сущего, мы можем представить себе, на основании предыдущего анализа, всю систему бытия в таком порядке. Повторяем, что бытие для нас существует на столько, на сколько постигается нашим внешним и внутренним чувством, а вне того или другого из этих чувств, для человеческого сознания, бытие не существует.

А) Вот первая стадия системы бытия. По конституции нашего ума, внутреннейшему нашему ощущению прирождена идея бытия абсолютного, необходимого, самобытного, вечного, неизменного, единого, бесконечного, первоисточного, неистощимого. Внешнему конкретному ощущению это бытие вовсе не подлежит; а приписываемые ему в рассудочном понятии, отвлекаемые от обобщаемых внешне-чувственных конкретных впечатлений, черты имеют содержание только отрицательное, т. е. в положительном своем содержания они заключают нечто такое, что или вовсе не может быть приписано идеальному-абсолютному (наприм., при вездесущии, присутствие абсолютного в каждом пункте пространства, и, следовательно, протяженность), или должно быть приписано ему в беспредельно высшей степени (например, мыслимое нами всемогущество).

Б) Происхождение второй стадии в системе бытия, ни в физике, ни в химии, ни в геологии, ни в астрономии, ни в метафизике не может быть иначе объяснено, как каким то непостижимым актом (но ни в каком случае не отделением, не истечением, не развитием ограниченного из бесконечного) бытия абсолютного, первоисточного, в котором заключается потенция всякого бытия. Этою второю стадиею бытия, собственно ограниченного, современные естествоведы хотели бы считать, как и многие древние считали, так называемый эфир. Что мы знаем о нем? Это – проникающая весь видимый мир, единая, универсальная, жизнедеятельная сила; мы не знаем ее границ, хотя и не мыслим ее абсолютно безграничною, так как она изменяется в разнообразные формы проявления и делится разнообразными пределами; в ней лежат законы внешнего бытия, семена всех вещей и потенция предуставленного, при известных условиях, развития всякой мировой силы и жизни. Каким чувством мы постигаем это? Очевидно, внутренним. А что постигаем в этой стадии бытия внешним чувством? – Если разделить ее, как физики делят, на три, или четыре слоя и к первому слою отнести амплитуду действия эфира, от самого высшего темного, теплового химического луча до высшего цветного фиолетового, – если ко второму слою отнести амплитуду действий светового спектра, к третьему тепловые лучи ниже последнего красного цвета в спектре последних книзу солнечных лучей, – наконец, если еще ниже, или в ином особом порядке, поместить амплитуду проявления электро-магнитных сил эфира, – то окажется, что во всей этой области собственно внешне-чувственные восприятия крайне скудны. В первом слое мы не ощущаем даже того тепла, которое, по требованию научной аналогии, должны бы ощущать; во втором – чувствуем свет и несколько тепла, – в третьем – чувствуем тепло уже без света; а что чувствуем в указанном четвертом слое, про то лучше знает физика, чем общечеловеческое чувство. Внешними чувством, во всех четырех слоях, мы не различаем даже волн эфира, а вибраций эфира вовсе не воспринимаем. Все, что наука твердит об эфире, все это есть весьма далекий вывод из весьма однообразных, слитных и, весьма нередко, едва-едва уловимых конкретных впечатлений внешнего чувства, – вывод, постановляемый по требованию конституции нашего ума, по указанию нашего собственного внутреннего чутья. Внешнее чувство не только не чувствует, но и неспособно чувствовать не только внутреннюю живую идею, или пределы, или форму эфира, но и указываемое наукою, наиболее близкое к внешне-чувственным аналогичным явлениям, проявления эфира в вибрациях, потому что какая же есть возможность уловить глазом, или слухом, или рукою какой-либо, хотя бы то один миллион вибраций в секунду, а не то что биллионы и триллионы?! Во всяком случае, понимаемый согласно с требованиями физики и математики, как ограниченные неуловимыми для внешнего, но необходимо полагаемыми нашим внутренним чувством пределами, живая единица, содержащая в себе корни всех живых единиц, состоящая из беспредельного количества дробей, близких к ничтожеству (в роде одной из квадриллиона вибраций, включенных в одну секунду), эфир, прежде всех и всего, есть осуществление антиномии, лежащей в основе всякого ограниченного бытия, антимонии, по которой всякая ограниченная единица есть продукт самоограничения беспредельного абсолютного бытия его отрицанием, есть произведение из умножения бесконечного на ничтожество, есть бесконечное количество дробей, равных нулю (1 ­­ ∞×

0).

В) Третьею стадиею бытия можно назвать область бытия, начиная от того предала, где мириады поступательных вибраций, переходя в движение вращательное, свертываясь каждая около одного центра и оси, описывают каждая шаровидную геометрическую фигуру движения, выделяющегося из других подобных, и дают происхождение тому, что принято называть атомом или молекулою, – и оканчивая тем пределом, на котором отдельные молекулы становятся заметны для наиболее вооруженного глаза, – пределом, который совпадает с пределом усмотрения самых мелких органических величин, посредством самых сильных микроскопов. Здесь все, что мы знаем об этой области, сверхчувственно. Невозможно ощущать внешним чувством те «мириады видимых невидимок, которыя», по словам Тиндаля, «носятся в каждой точке атмосферы, от поверхности нашей земли, до самых крайних ея пределов, и производят синеву небес, – которыя, ускользая от самых сильных микроскопов и чувствительных весов, тем не мене не производят никакого потемнения в воздухе, хотя и находятся в нем в таком громадном количестве, что пред ним бледнеет еврейская гипотеза о числе песчинок на дне морском». При этом относительно их еще можно подозревать, что «все это – живые организмы, тогда как между атомами и организмами лежит безчисленное множество градаций, так как самые мельчайшие вибрионы и бактерии, сравнительно с атомами, могут считаться сказочными Левиафанами. Микроскоп, по словам Тиндаля, не может ничего решить в структуре зародышей, в структуре жидкостей, какова вода, даже в правильной структуре кристаллов. Между пределами, доступными микроскопу, и молекулярными величинами расстилается обширная область, служащая театром бесчисленных перемещений атомов. Это первоначальное размещение атомов, от которого зависит все их последующее действие, ускользает от всяких чувственных аппаратов, хотя бы они были несравненно совершеннее наших сильнейших микроскопов. Происходящие при этом явления до того сложны, что еще прежде, чем наблюдение получит право какого-нибудь голоса в исследовании материи, самый глубокий ум и самое смелое воображение отступают в немом сознании своего бессилия. Подробный анализ строения материи, по Тиндалю, должен остаться совершенно недоступным нашему уму, не только в настоящем, но и в будущем». Между тем, внутри этой совершенно вне-чувственной области, «атомы, по Тиндалю, приобретают, вместе с полярностью и определенным расположением, известную степень напряжения тех или других свойств, в силу которых, при достаточной свободе действий и соответствующем возбуждении со стороны окружающей их среды, атомы не только формируются в различные предопределенные формы видимых кристаллов и других неорганических комбинаций, но и группируются сначала в зародыш, а потом и в полный организм, и при том так, что микроскопически зародыш, по Дарвину, представляет уже сам по себе целый мир других еще более малых зародышей, заключая в себе миньятюру совокупности всего организма, в котором каждый орган имеет своего особого представителя, в форме отдельных второстепенных зародышей, а в первичном зародыше лежали» (в идее, в законе, в ἐ͂ιδος-е) «уже столь богатыя и разнообразныя формы, какия потом развились в космосе, при воздействии среды». И все это произошло и происходит в области, лежащей решительно вне нашего внешнего чувства. В этой же области лежит, и навсегда останется и та живая объединяющая сила, которая связывает в единство бесчисленные части атома, молекулы и органического зародыша, содержа в себе ԑ῏ιδος существа, которому предопределено, при известных условиях, развиться из этих атома, молекулы и вне-микроскопического зародыша.

Г) Четвертую стадию бытия можно поставить между пределами, начиная от видимых молекул и микроскопических зародышей и до человека включительно. Собственно только эту область и можно, с полным правом, назвать чувственною или внешне-чувственною, по тому собственно, что только здесь могут действовать и все вообще, и каждое порознь, внешние чувства, – потому что только внутри этой области, – в области собственно весомой материи, – и ухо способно воспринимать свои медленные вибрации звука, и мускульное чувство свои, более быстрые, чем мысль, вибрации теплового эфира, и глаз свои биллионы и триллионы световых вибраций в каждую секунду. Только в этой области, да и то уже на довольно высоком пределе, который гораздо выше микроскопических величин, мускульное чувство становится способным восприять ощущение прикосновения, далее сопротивления, далее уступающей напору будто бы непроницаемости и, наконец, уже тяжести. Наконец, только в этой области чувства вкуса и обоняния становятся способны получать свои немногочисленные, от весьма ограниченного числа предметов, восприятия. Зато в этой же области резче и яснее выступает и сверхчувственная область или внутренне-чувственная. Это – объединяющая мой организм сила, выражающаяся в единстве сознания моего я, со всеми его психическими проявлениями, которые постигаются только внутренним моим чувством. Это – аналогичный моему я, самосознающий человеческий дух, которого психические проявления доступны моему сознанию единственно только потому, что я сужу о них по психическим же проявлениям моего собственного я. Это – аналогичная человеческому духу, хотя и безмерно низшая его, душа бессловесных животных, постепенно и нечувствительно, без перерывов, спускающаяся до души животно-растений. и до живой силы, одушевляющей инфузории и органические клеточки, о психической стороне которых мы можем иметь смутное представление: единственно и исключительно только по аналогии с нашим духом, единственно только по тем восприятиям, какие получает наше внутреннее чувство от жизнедеятельности, концентрирующейся в единство нашего собственного я.

Д) К той же сверхчувственной или внутренне-чувственной области должна быть отнесена также более или менее аналогичная человеческому духу, живая сила, одушевляющая живые существа, которыми непреложная научная аналогия заставляет населять все звездные и планетные системы. При неисчислимом, как неисчислимо количество самых звезд небесных, количестве оснований для уверенности, нет никаких серьезных оснований для отрицания, что вся видимая и даже невидимая, но беспредельная, вселенная населена живыми существами, подобными человеку, хотя и развивающими свою жизнь под отличными от наших земных условиями. По крайней мере, астрономия готова толковать об этом довольно положительно.

«Если принять за образец землю», – читаем в одном астрономическом сочинении о спутниках Сатурна⁴⁴³, – «как правильный шар, хотя этого и нет, то что сказать о Юпитере, сплюснутом, о луне, – вытянутом шаре, об астероидах, признаваемых когда то за осколки разбитой планеты, и так далее, до аэролитов? И можно ли допустить обитаемость других небесных тел, наприм., Сатурна? О жителях Сатурна мы могли бы судить по аналогии. В нашей земной природе, на первом плане, мы встречаем теплоту, как силу действующую на ея развитие и хранение. В той степени, какая свойственна органической природе, теплота возбуждает деятельность клеточки, в процессе всасывания жидких тел и передачи их в другия клеточки. Посредством этого простаго механизма поддерживается и продолжается жизнь растений и животных. Но для образования клеточки не достанет теплоты на Сатурне, где она в 90 раз слабее земной теплоты. Но известно, что самыя точныя химическия изследования солнечнаго спектра не открыли в нем олова, свинца, серебра и золота, а открыто, напротив того, несколько простых тел, неизвестных у нас. Значит, земная природа не может служить точным образцом небесных тел, и чтобы теплота могла оказывать благотворное влияние на природу Сатурна, следует допустить на этой планете существование земных тел в измененном виде. Сообразно с этим взглядом и на том основании, что плотность Сатурна в десять раз меньше плотности земли, а напряженность света и теплоты в 90 раз слабее, на жителей, этой планеты» (допустив там их существование) «мы можем смотреть, как на разумныя существа, наделенныя соответственно более тонким телом, чем наше грубое тело, – и, как знать, не одарены ли они в той же мере и высшею степенью умственнаго развития? К противоположному, напротив того, заключению, мы придем в том случае, если обратим наш взор на жителей Меркурия, плотность котораго больше плотности земли на одну четверть, а напряженность теплоты и света почти в 7 раз превосходит земную. Свет Сатурна мы назвали бы у себя совершенным мраком, но Сатурн для нас – другой мир; его жизнь требует для себя других условий. При таком свете, как на Сатурне, теряется у нас всякое понятие о цветах. Но природа Сатурна не есть для нас как бы раскрытая книга. Временную потерю дневного света отчасти вознаграждает там лунный свет, посылаемый восемью спутниками Сатурна. Громадный шар Сатурна, окружность котораго в 10 раз превышает окружность земнаго шара, обращается на оси, со скоростью, вдвое большею земной, а именно в 10 часов с половиною, а вследствие того каждая точка на Сатурне передвигается в 24 раза скорее, чем соответственная точка на земле. Теперь представьте себе жизнь под солнцем, которое несется над головой с быстротою падающей звезды и, если бы земля обращалась как Сатурн, обошло бы ее кругом в течение одного часа. Быстрому движению Сатурна вокруг оси отвечает не менее быстрое обращение вокруг этой планеты ея спутников: 1-й спутник, ближайший к Сатурну, обходит кольцо менее чем в одни наши сутки; четыре следующие употребляют на это от полутора суток до четырех с половиною, 6-й спутник – две недели, – 7-й три недели, тогда как наша луна обходит землю в четыре недели. В каждый оборот Сатурна около своей оси, вся группа его лун обходит небо у самых ног обитателей кольца, если они есть там, не сходя с горизонта и освещая предметы перекрестными лучами косвеннаго света. Видимая с кольца величина этих лун в такой степени превосходит величину нашей луны, что если у каждаго из них истинный поперечник равен поперечнику луны, то видимый поперечники 1-го спутника в пять раз больше поперечника луны, втораго спутника втрое больше, 3-го вдвое, 4-го в полтора раза. Эти размеры нужно увеличить для спутников, которые больше луны. Но и без того картина нашей земной ночи, с ея маленькой одинокой луной, бледнеет пред ночной картиной Сатурна, где она представляет зрелище звезднаго бега, на котором восемь светозарных громадных шаров несутся по небу, обгоняя друг друга и каждый час обмениваясь фазами. Солнце восходит над кольцом Сатурна лишь на 28° над горизонтом, не в виде раскаленнаго ядра, как мы привыкли его видеть, но в виде большой звезды с заметным диском. Кольцо Сатурна такой же спутник, как и все другие, и если допустить, что оно обитаемо с обеих сторон, – то, раскинувшись на двух площадях, вмещающих в себе более 60.000,000,000 квадратных верст, население кольца (если его населенность пропорциональна земной) представляло бы громадную цифру 135.000,000,000 разумных существ, таких существ, у которых наша земля едва ли в большем почете, чем один из тех аэролитов, которые миллионами кружатся около солнца. Правда, на долю этих разумных существ, при распределении у них времен года, дня и ночи, тепла и холода, выпала такая жизнь, что от одной мысли о ней у нас леденеет кровь; при всем том, чтобы жить счастливо на Меркурии, нашей Луне и Сатурновом кольце, для того не требуется особых сил от существ, у которых эти силы введены в их организацию. Нам, с нашим односторонним взглядом на природу, не понять этих могущественных сил. Но один шаг, сделанный мыслителем, перенесет его из царства мрака, запустения и ужаса в область живой природы, украшенной присутствием существа, сознающаго разумом жизнь и счастье жизни». «Различныя тела солнечной системы», – читаем у Бредихина (Сборн., Природа, кн. I. 1873 г. Москва, Публичные лекции Астрономии, стр. 100–101), – «являются разными стадиями, ступенями одного и того же процесса развития. Если какая-нибудь планета, напр., Венера, находится приблизительно в том же возрасте, как и наша земля, – то нельзя ли предположить на ней существования оживленных, или вообще органических тел? Мы знаем, как на земле упорно внедряется жизнь повсюду, где только встречаются необходимыя условия для ея проявления. Если, проходя различныя ступени, данная планета, хотя на одной из них, совмещает на своей поверхности подобныя условия для органической жизни, – то и нет основательной причины отвергать ея проявления. Нельзя же предположить, что солнце и планеты существуют только для земли, с тою или другою целью. Иной вопрос, когда говорится о существах, совершенно подобных нам, или вообще земным существам. Тут уже требуется сходство не только в общих условиях для органической жизни, но и во множестве мелких подробностей таких условий, а тем самым усложняется и делается меньше вероятность близкаго сходства. Когда и на земле, на разстоянии какой-нибудь тысячи миль, различие в нагревании солнечными лучами, в количестве влаги и т. д. производит такое заметное изменение в органических формах, – то что же даст нам право искать на какой-нибудь планете, иначе отстоящей от солнца, иначе обращающейся около него и т. д., формы, сходныя с данной формой на земле. Во всяком случае тут может быть речь только о самых общих условиях проявления органической жизни». В метеоритах», – читаем мы в Геологии времени Бернгардта фон Котта (стр. 381), – «находим мы элементы и земных организмов, кроме азота; нет недостатка даже и в фосфоре. Самый образ соединения элементов в метеоритах вполне согласуется вообще с образом соединения их на земле. В них действовали одни и те же химические законы, влияние которых простирается, по-видимому, далеко за пределы земли. Аналогия простирается еще далее. Эти минеральныя вещества находятся частию в таких же соединениях между собою, в каких оне встречаются и в горных породах земли. Это служит некоторым, хотя слабым, указанием на возможность существования органических тел, подобных нашим, и на других небесных телах нашей солнечной системы». Оказывается, таким образом, что сама естественная наука считает более чем вероятным, а по аналогии даже необходимым, бытие живых существ не на земле только, а и во всей необъятной вселенной. Допуская же, или даже по необходимости утверждая это бытие, естественная наука вынуждается предполагать условия для такого бытия, далеко отличные от земных, потому что «на всем безграничном пространстве вселенной, по словам Секки наша солнечная система составляет лишь одну ничтожнейшую пылинку и потому было бы весьма рискованно, на основании окружающих нас явлений, делать категорическия заключения о том, что происходит на последних границах космоса, и.... кто знает, быть может наблюдаемыя нами явления составляют лишь грубейшую часть тел, которыя происходят во вселенной, и что большинство этих последних навсегда останется для нас недоступными».

Значит, если где-либо во вселенной условия существования могут быть не только ниже, но и выше тех условий, в которых развивается человек, – то и живые существа, развивающиеся в совершеннейших условиях, могут быть совершеннее, выше, утонченнее человека, и естественная наука готова населить такими существами более или менее грубо-материальные массы планет и солнцев. Но какое же, после этого, препятствие неодолимо остановило бы полет нашей мысли и помешало бы ей поместить живые разумные единицы также и в тончайших стадиях бытая, каков эфир? Какое препятствие помешало бы предположить живые существа, сотканные из одного света, или из эфира, вовсе неощущаемого нами, – существа, одаренные безмерно светозарнейшими, чем наши, чувствами, существа, которые своею незримою силою дышут на всю природу посредством эфира, движут солнце, звезды и планеты и оживотворяют все стихии мира?... Таким образом, по естественной аналогии, из естественной науки, мы получаем стадию существ, отличных от существ земных, существ не только, быть может, низших, но и высших человека, существ, одаренных чувствами выше-человеческими и не только не подлежащих внешнему человеческому чувству, по громадности расстояния своего местожительства от земли, но, вероятно, и неспособных подлежать, по тонкости своей организации. ⁴⁴⁴

Е) Сверх всего этого, мы должны установить еще особую стадию реального бытия для сил, которые не только в рассудочном отвлечении, но и в живом факте, в одну сторону объединяют индивиды в особые виды и роды существ, а в другую сторону, раздробляют индивиды на живые части и частицы, устанавливая в каждой из них особый индивид. Так, мы не можем не усматривать особую единую силу, которая объединяет отдельные, совершенно аналогичные, листки травы в один куст, возникающий из одного корня, – которая объединяет листья кактуса также в один куст, уже перерождающийся в один ствол, – которая объединяет побеги дуба в одно цельное дерево, с одним корнем и стволом,– которая объединяет многих, отдельно развивающихся полипов в колонию, придерживающуюся одного ствола, – объединяет кучу муравьев, или пчел, в одно семейство, продолжающее свой род чрез одну матку, – или колонию полипов, которые постепенно перерождаются в особые органы, с специализованными отправлениями, -или всякий род животных, которые произошли, первоначально, непременно от одного корня, – или, наконец, человеческий род, который, происшедши от одного корня, вырабатывает из себя явственно единый, цельный, развивающийся на пространстве всей человеческой истории, обще-человеческий дух и т.д. – В тоже время, мы не можем отрицать бытие и тех особых индивидуальных сил, которые проявляются в каждой пчеле, в каждом муравье, в каждом полипе, в каждом листке кактуса, в каждом, аналогичном с другими, побеге куста травы, в каждом отдельном органе более или менее дифференцированного организма, в каждой живой клеточке... Далее, идя в ту или в другую сторону, по пути ли восхождения к общему и целому, или по пути нисхождения к частному и частичному, мы упираемся в одну и туже очевидность, что резкая грань между царствами органическим, живым, и неорганическим, будто бы мертвым, не существует, – что, слагая всех отдельных духов в единство духовной жизни, мы получаем, в корне, единый мировой дух, – что, слагая все отдельные жизни, органическую, неорганическую и стихийно-элементарную, в коренное неточное единство, мы получаем единую мировую жизнь, в которой духовно-разумная жизнь духов есть венец и завершение всей совокупности одушевленного бытия, и, таким образом, получаем едино-источную, животворящую, мировую силу, которая необъятна, как самый мир, предела которой мы не усматриваем ни в рассудочном отвлечении, ни в опыте, – которая, раздвигаясь шире и шире с каждым взмахом крыльев нашей фантазии, с изобретением более и более сильных телескопов, углубляющих наше око в бездны пространства, неизмеримые даже для математических вычислений, больше и больше приближается к абсолютному бесконечному, однако-ж, ни в опыте, ни в рассудочном понятии, не есть абсолютное, хотя в идее и углубляется в него своими корнями. А разлагая каждый живой индивид на живые клеточки, из которых каждая, в свою очередь, черпает свою единую жизнь из мириад жизней живых молекул, из которых каждая опять распадается на мириады атомов, биллионы, и триллионы, и квадриллионы разнообразных движений живого и животворящего эфира, мы почти касаемся, нашим ограниченным понятием, нуля, однако-ж, никогда не достигаем его в живом факте, в неисчерпаемой жизненности даже самомалейших атомов, в неистощимой идее бытия, – не достигаем этого по тому, что в основе ограниченной жизни лежит не голое ничтожество, но неистощимое бесконечное бытие, самоограничившее себя безусловным небытием, – потому что всякое ограниченное бытие есть именно неистощимое количество дробей, есть нуль, взятый именно бесконечное число раз, – есть нуль, взятый бесконечным бытием в непостижимое сопряжение с собою, чрез непостижимый акт математико-метафизического умножения, для непостижимого произведения ограниченной единицы (1 ­­ ∞×

0), единицы, наисущественейшим, безусловным образом, отличной от своих примитивных прародителей, двух абсолютно-полярных противоположностей. Бесконечное же, для нашего рассудка и ограниченного опыта, и неуловимо, и непостижимо, хотя и отличается нами явно от всякой, самой великой и самой малой, ограниченности в идее...

III) Какое же из этих бытий объективно и какое субъективно?

1) Предыдущий анализ показал, что чисто объективное бытие, которое, в тоже время, не было бы и субъективным, субъективным более или менее, не существует не только для нас и в нас, но и вне нас, in re, так как мы не можем мыслить бытие, которое было бы вне высшего из общих рассудочных наших понятий, именно понятие универса, или бытия, равно как и вне присущей нам, всеобъемлющей, разумной идеи бесконечного. Но тот же анализ показал, что бытие может иметь для нас больше или меньше объективности, а с другой стороны, также больше или меньше и субъективности, – или бытие может быть даже только субъективно, но не объективно. Вследствие этого, и реальное для нас имеет разные степени реальности, так как одно оказывается реальным, более, или менее, и в субъекте, и в объекте, а другое только в субъекте, – почему одно оказывается только субъективно-реальным, а другое не только субъективно, но и объективно-реальным.

2) Тот же анализ показал, что внешне-чувственное бытие только субъективно; что, являясь только в субъекте, оно не оказывается в объекте; в объекте же оказывается нечто, далеко отличное от ощущаемого внешним чувством. Так, звуковое, с разными его оттенками, существует только в слухе; в объекте же существует только разностепенная вибрация, которая, и ниже и выше звуковой напряженности, хотя и оказывается в объекте тою же вибрациею, как и звуковая вибрация, однако-ж для уха не существует. О тепловых вибрациях нужно сказать тоже самое, что сказано и о звуковых. Тепло и холод существует только в нашем мускульном ощущении. Всего же яснее этот закон отношения нашей субъективной чувствительности к внешнему бытию обнаруживается в деятельности чувства зрения. Вот существует вне чувства вибрация высоко напряженной скорости, которая, однако-ж, несколько ниже (по Секки) 63.000,000,000,000 вибраций в секунду. Приближаясь к этой скорости, она оказывается бытием, в нашем глазе, в виде едва-едва мелькающего, ультракрасного цвета, далее в виде густо и ярко красного цвета, затем в виде постепенно изменяющегося красного цвета, еще далее совсем исчезает для зрения, потом снова возникает в виде густого оранжевого, затем изменяется, приближаясь к желтому цвету, в промежутке между ними опять исчезает, и т. д., до высшего в скале радуги фиолетового цвета, который в последней своей грани, изменяясь, наконец совсем исчезает, однако-ж, некоторыми химико-физическими воздействиями на наш глаз, может быть опять еще воззван к бытию для зрения, в виде зрительного ощущения едва-едва мерцающего ультра-фиолетового цвета.⁴⁴⁵ Та же вибрация, постепенно возвышаясь, не исчезает в объекте вне нашего зрения и выше вибраций, соответствующих фиолетовому цвету. Можно даже мыслить зрение более острое, чем наше человеческое, – зрение, для которого существует, быть может, более семи элементов световой радуга, и каждый из этих элементов чувствителен сильнее даже тех, не существующих для простого зрения, особенно ярких цветов, которые могут быть вызваны в нашем зрительном нерве искусственным его возбуждением, а вся совокупность существующих и не существующих для человека элементов света отражается в предполагаемом выше человеческом чувстве, быть может, светозарнее самого сильного солнечного света и поразительнее самых переливчатых цветов вечерней или утренней зари. Впрочем, нечто подобное возможно и для человеческого чувства. Дознано, что, для некоторых глаз, некоторые цвета не существуют, как и для некоторых ушей не существуют некоторые звуки; наоборот, опыт показал, что, для некоторых обоняний и вкусов, существуют вкусы и запахи, которые для других не существуют. Открывающаяся отсюда аналогия заставляет предполагать, хотя это точно и не проверено, что, для некоторых и слухов, и глаз, существуют звуки и цвета, превышающие установленную общечеловеческую скалу звуков и цветов. По крайней мере, некоторые исключительные опыты заставляют полагать, что свет, для особо устроенного, или экзальтированного чувства, способен переходить в звуковую гармонию и, обратно, гармония способна вызывать видения. Все это показывает, что совершенно реальные для одного чувства факты в другом чувстве оказываются не существующими. Не менее ясно и то, что вкусы и запахи существуют только в субъекте, – во внешнем нашем чувстве вкуса и обоняния. Очевидно и то также, что и сопротивление, как нечто ощущаемое, существует опять-таки только в субъекте, и то только в известных условиях: как для человеческого ощущения не существует сопротивление, мириадами носящихся в воздухе, пылинок, или инфузорий, – так для пропорционально увеличенного гиганта, который шагал бы в между-звездных пространствах относительно расширенными гигантскими шагами, для соответственно усиленного его чувства, не существовало бы сопротивление наших лун и планет, а солнце он спокойно столкнул бы с своего пути, как мы бессознательно сталкиваем с своего пути летящую муху. Последнюю опору объективности чувственного бытия материалисты желали бы видеть в непроницаемости. Но относительно и непроницаемости всевозможными аналогиями доказывается, более чем основательно, даже непреложно до непререкаемости, что и она, – эта непроницаемость, – иначе сказать, – абсолютная атомность, в реальном факте не существует, – что абсолютная сила могла бы весь универс сжать в атом и, обратно, из атома вызвать целый универс. Значит, и ощущаемая нами непроницаемость оказывается бьтием только субъективным...⁴⁴⁶

3) Что же существует и существуем ли что-либо в объекте? Выше представленный анализ показал, что в объекте существует не иное что, как чуждый, и в целом, и в частях, и в малейших частицах, всякого грубо-материального, безусловно непроницаемого, атомного содержания, выше-чувственный ἐ͂ιδος, иначе сказать, существует движущийся между двумя граничными идеями абсолютного бытия и небытия, усматриваемый в каждом данном пункте именно внутренним чувством, индивид, который, в одну сторону, растекается в частности и дроби, более и более мельчающие, до ничтожества, а в другую сторону, вливается в единство видовой, родовой и, наконец, универсально-космической жизни...

Возьмем самое частное, индивидуальное, моментальное впечатление красного цвета. Как бы ни было оно быстротечно, воздействие света на наш глаз, чтобы произвести световое впечатление, не может продолжаться мене 110

или хотя бы то 1100

секунды. Если же так, то началу, продолжению и концу этого, по-видимому, моментального ощущения будут соответствовать миллионы, биллионы и даже триллионы вибраций светового эфира. Подобным же образом, самому моментальному ощущению белого солнечного света будут соответствовать неисчислимые миллионы, биллионы и триллионы смешанных вибраций, из которых одни соответствуют красному, другие фиолетовому, а третьи и дальнейшие промежуточным, в световой радуге элементам белого солнечного света. Кроме того, этому же впечатлению света, чтоб оно могло сделаться ощущаемым впечатлением, должно соответствовать неисчислимое количество неразрешимо спутанных, вибрационных, поступательных и вращательных, атомных движений в тех телах, чрез которые должен пройти свет, чтобы произвести в нашем глазе зрительное ощущение. Таким образом, самое быстротечное, самое моментальное впечатление оказывается непременно и не иначе, как общим внутренне-чувственным выводом, или продуктом неисчислимого множества дробей, которые воздействовали на внешне-чувственный нерв, но воздействовали так, что в отдельной дробности своей не перешли в сознание, в которое никогда не могут перейти в таком своем дробном виде. Вот почему и признано в психофизике, что наиконкретнейшие возбуждения чувствующего нерва, не существуя в возбуждающем объекте, не переходят и в сознание, и, значит, – не существуют и в субъекте, – вообще же граничат с ничтожеством и небытием. А таково, в существе дела, и каждое из внешних наших ощущений, и тепловое, и осязательное, и вкусовое, и обонятельное, и слуховое: каждому из них в объекте соответствует неимоверное количество смешанных атомных движений того, что называется эфиром... Что же это значит? А именно то, что самому моментальному впечатлению нашего чувства соответствует в объекте известный, определенный индивид, который, в одну сторону, есть общность, распадающаяся на более и более мельчайшие, до невообразимой малости, более и более приближающиеся к 0, хотя и никогда не достигающие 0, дроби, а в другую сторону, есть частица, истекающая из единства мировой жизни, пульсируемая этим единством, в своем неудержимо быстром течении, вперед и вперед и втекающая в это единство, – индивид, в котором мы никогда не уловим, независимого от общей и частичной жизни, его содержания, так как его частности, лишь только мы обнаружим покушение поймать их, мгновенно убегут из наших рук, от нашего зрения, даже от нашей мысли, в буквально бесконечном количестве мельчайших, до близости с нулем, дробей, в единство безбрежной дали бесконечного: останется же в нем, в этом индивиде, и для нашего сознания, и для его собственного индивидуального бытия и, наконец, для общего космического бытия, его ԑ῏ιδος от века предопределенная форма его проявления, которая, если и перейдет и изменится, то не иначе, как в другую, от века же предопределенную, форму его развития. Эта, от века предопределенная форма развития данной частности, как известный объединенный ἐ͂ιδος, существовала, по крайней мере, в предопределении, от века, прежде чем воздействовать на мое внешнее ощущение, и будет существовать, развиваясь предопределенным образом, также до конца века, и по прекращении моего моментального ощущения. Но этот ԑ῏ιδος есть также субъективное бытие? Да. Однако-ж существенная разница между ним и впечатлением, которое он произвел на мое внешнее чувство, заключается в том, что впечатление живет только во мне, в моем внешнем ощущении, но никак не вне меня; произведший же впечатление ԑ῏ιδος от века жил и будет жить вне меня, в объекте, – в меня же, в субъект, он вошел чрез моментальное впечатление, чрез мириады моментальных впечатлений, которые, однако-ж, как показал анализ, и отрывочны, – т. е. не имеют в себе единства, – и не полны, – т. е. заключают в содержании своем беспредельно меньше того, что содержится в ἐ͂ιδος-e, и вообще не адекватны и никогда не могут быть адекватны ему, как ограниченность не адекватна и никогда не может быть адекватна беспредельности. Это объясняется, как и издавна объяснялось, старинным сравнением: одна беспредельность простирается вне нас, в даль универса, другая же беспредельность погружается внутрь нас, в недосягаемую глубь нашего духа; а внешние чувства, – это малые тусклые оконца, чрез которые дух наш глядит в безбрежную внешнюю даль универса и затем абсолютного. Неизобразимо и недомыслимо быстрое мелькание универса мимо этих окошек, возбуждая в материи органов наших внешних чувств соответственное, столь же неизмеримо быстрое, движение, по учащенности и малости этих движений, равняется, собственно для самой крайней внешне-чувственной перцепции, почти небытию. Но эта внешне-чувственная перцепция будит внутри нас сферы духовной деятельности, расходящиеся, соответственно внешнему беспредельному бытию, от самой крайней внешне-чувственной периферии и погружающаяся в бесконечную глубь личного духа, – а, частнее, – будит идущие в глубь личного духа сферы сознательной, рассудочной и разумной деятельности, так что проявляющая на этих сферах, от первой до последней, согласно конституции нашего интеллекта, ἐ͂ιδος, будучи бытием духовным субъективным, в тоже время, есть, для нашего духа, бытие и внешне-объективное, бытие гораздо более объективно-реальное, чем всякое, наиконкретнейшнее, внешне-чувственное впечатление, которое существует только в субъекте и заведомо не существует в объекте, – бытие, которое становится для нас тем более реальным и необходимым, чем глубже и глубже отражается по нисходящим сферам конституции нашего интеллекта, сферам, совпадающим с основными категориями рассудка и с прирожденными идеями разума, и, наконец, является бытием безусловно-реальным и безусловно необходимыми, когда сливается с последнею, коренною в нашем интеллекте, идеею бытия абсолютного.

4) Поэтому, хотя на обще-человеческом языке и принято называть внешние чувства внешними, – хотя обще-человеческому чувству и кажется, будто внешние чувства свидетельствуют не только о бытии, но и о качествах внешних объектов, – будто они именно, внешние чувства дают непререкаемое свидетельство о бытии не только реальном, но и объективном, – будто они то именно дают знание наиболее позитивное, настоящее теоретическое, непререкаемо свидетельствующее о том, как предметы существуют вне нас и отдельно от нас, – однако-ж и опыт, основанный на весьма многочисленных наблюдениях, и анализ скоро убеждают нас, что все это чистая иллюзия. Опыт и анализ скоро и непререкаемо убеждают нас, что внешнее чувство есть собственно внутреннее, хотя и низшее, начальное, внутреннее чувство, – что внешне-чувственные раздражения происходят внутри чувствующего субъекта, – что, по подлинному свидетельству внешнего чувства, бытие объектов оказывается не вне, а внутри чувствующего органа, – что конкретное раздражение того или другого чувствующего органа неспособно указать нам ни одного качества объекта, – что качества объекта формируются внутри субъекта, по сравнению друг с другом внешне-чувственных раздражений, и формируются так, что, принадлежа собственно субъекту, как качества чувствующего органа, заведомо не принадлежат чувствуемому объекту, – что внешнее чувство само по себе бессильно подтвердить нам даже голое (вне всяких качеств) быте объектов, а, наоборот, уверяет нас скорее и сильнее в их небытии, – что внешнее чувство делает все объекты не более, как нашими внутренними деятельностями, явлениями, способностями и качествами, и потому, свидетельствуя только о наших внутренних состояниях, хотя и снабжает нас знанием наиболее непогрешимым и, в этом смысле, знанием наиболее позитивными тем не менее, однако-ж, дает нам только так называемую практическую истину, которая свидетельствует только о том, как данный объект существует только в субъекте, но не в себе, не in re, – и, следовательно, не сообщает никакого, строго теоретического познания о вещи, познания, которое отвечало бы на внутреннейший наш запрос, как объект существует в себе, и даже существуют ли объекты в себе, вне нас. При этом наш интеллект очутился бы в самозамкнутом безисходном круге, еели бы не помогало ему выйти на простор, в безбрежный океан бытия, его внутреннее чувство. Правда, наполняемые внешне-чувственными восприятиями, схемы и этого последнего, внутреннего чувства, оказываются в сущности явлениями, действиями, способностями, качествами субъекта. Тем не менее, однако-ж, с внутреннейшими, более общими и коренными, из этих схем связана, по конституции нашего интеллекта, непререкаемая наша уверенность, что им соответствуют непреложные законы внешнего бытия. Имея в виду все выше изъясненное, можно сказать что своими, практическою и теоретическою, сторонами, внешнее и внутреннее чувства обращены в полярно противоположные стороны: так, внешнее чувство, наиболее практическою своею стороною смотрит во вне, а наиболее теоретическою во внутрь чувствующего субъекта, – внутреннее же чувство, наоборот, своею более теоретическою стороною, обращено ко вне, к той крайней периферии, которою оно соприкасается с внутреннейшею перифериею деятельности внешнего чувства, а наиболее практическою своею стороною простирается в самую сокровенную глубь человеческого духа. По этой градации расположения единого и цельного нашего чувства, можно, на основании всего выше изъясненного, расположить степени объективной реальности таким образом: дознано, что то наименее объективно реально, о чем свидетельствует наиболее внешняя, наиболее практическая сфера внешнего чувства; то признается несколько более объективно реальным, о чем свидетельствует внутреннейшая, более теоретическая, сфера внешнего чувства; то признается еще более существенно реальным, о чем свидетельствует ближайшая к внутреннейшей области внешнего чувства, более теоретическая сторона нашего внутреннего чувства; и, наконец, то становится наиболее, а, наконец, и безусловно реальным бытием, что чувствуется в самой внутренней, наиболее практической части нашего внутреннего чувства, как необходимый, или даже безусловный, постулат. Иначе сказать, наиболее сверхчувственное и наиболее объективно реально. И самая материя, во всех сферах своего проявления для нашею духа, начиная от самой внешней, которая кажется наиболее внешне-чувственною, и до самой сокровенной, которая погружается в эфир и граничит с абсолютным, оказывается бытием сверхчувственным!

Такова структура, такова конституция нашего интеллекта! Такой ход систематического развития человеческого ума, в общих схемах, универсален и вековечен. Чтобы прийти к согласному с вышеизложенным выводу только о кажущейся реальности внешне-чувственного и действительной существенности собственно сверхчувственного бытия, для этого нет, как и не было, нужды человеческому духу дознать столько, сколько дознано теперь, эмпирических данных, касательно отношения нашего внешнего, равно как и внутреннего чувства, к бесчисленным градациям, неисчислимых в каждый момент, движений миробытия, бьющих из одного ключа и всегда непреложно вращающиеся в пределах, которые предопределены безусловным законом, начертанным в этом первоисточном единстве. Древние греки, за сотни лет до нашей эры, а древние индийцы за тысячелетия, не зная ни нашей химии, ни физики, ни физиологии, не зная также, дознанной в наше время, скалы ни звуковых, ни световых, ни иных атомных пульсаций эфира, тем не менее, однако-ж, довольно научно пришли к выводу, что все внешне-чувственное есть только убегающая тень истинно сущего, не говоря уже о древних религиях, начиная с богооткровенной, Моисеевой, для которых убегающая быстротечность всего видимого и вечная неизменность невидимого, сверхчувственного бытия всегда были основным членом их внутреннейшего символа; хотя человеческий ум, наученный многократными опытами тяжких заблуждений, и должен быть крайне осторожен в толковании этой основной аксиомы всякого, как религиозного, так и философского, миросозерцания.

Устанавливаемое нами основное понятие об ограниченных ἐ͂ιδος-ax и отношение их к бытию абсолютному легко может подвергнуться ошибочному толкованию, – и потому мы считаем долгом и берем смелость заявить, что точно соответствующего нашему представлению понятия об ἐ͂ιδος-e мы не находим ни в одной философской системе. Более же подходящими, хотя далеко не вполне, к нашему воззрению мы признаем: 1) монады Лейбница, 2) атомы Ульрици, и 3) ἐ͂ιδος-ы Платона и Аристотеля. Эту разницу чужих воззрений от нашего мы должны разъяснить, чтобы, по возможности, отстранить нарекания от своего собственного воззрения.

I) Разъясним это, сперва, относительно ограниченных ἐ͂ιδος-ов.

1) Монады Лейбница суть неделимые метафизические точки; а наши ἐ͂ιδος-ы суть индивиды, а не неделимые точки. Жизнь монады состоит в беспрерывном ряде представлений, более или менее ясных и относящихся к состояниям как ее самой, так и всех остальных монад. Что же касается наших ἐ͂ιδος-ов, то нам, конечно, желательно и связь системы миросозерцания и миробытия требовала бы, чтобы каждому ἐ͂ιδος-y, до атома включительно, принадлежала известная доля самовидения и самочувствия; однако-ж, судя по фактической аналогии, последним, самым низшим ἐ͂ιδος-ам можно, с некоторою смелостью, приписать разве только самомалейшую, самую микроскопическую долю не иного чего, как только притяжимости, проявляющейся в химическом сродстве с другими подобными ἐ͂ιδος-ами; усвоение же им хотя бы то малейшей доли сознания или представления было бы излишеством, которое слишком мало оправдывается фактами. Каждая монада постоянно пробегает различные видоизменения или состояния, свойственные ее сущности, переходя от одного представления к другому и даже усовершаясь. Относительно же ἐ͂ιδος-ов можно сказать только, что всякий ԑ῏ιδος предопределенным образом изменяется; но мы не знаем всякий ли ԑ῏ιδος переходит от одного представления к другому, а еще менее нам известно то, всякий ли ԑ῏ιδος усовершается; фактически нам известно это только относительно человеческого духа. Монада есть деятельность, существенно исключающая из себя все другое, есть деятельность отталкивающая; a ἐ͂ιδος-y, наоборот, принадлежит деятельность включающая, и включающая именно двусторонне, с одной стороны, включающая всякий частный ἐ͂ιδος; в другой, видовой и родовой, а с другой, – включающая многие частнейшие ἐ͂ιδος-ы в данный индивидуальный ἐ͂ιδος;. Монады не влияют друг на друга, напротив того, каждая следует только законам ее собственного существа и действует только параллельно со всеми другими, по закону так называемой предуставленной гармонии. Но ἐ͂ιδος-ы влияют друг на друга: в общем коренном ἐ͂ιδος-e всегда предлежат законы развития заключающихся в нем ἐ͂ιδος-ов частнейших, и, обратно, подробности развития частных ἐ͂ιδος-ов, в данных условиях, дают направление общему течению развития ἐ͂ιδος-ов видового и родового. По Лейбницу, душа есть самосознающая монада, а тело агрегат однородных с душою, но менее ясно сознающих, монад; даже сам Бог есть монада того же однородного порядка, только монада всевидящая. Но, по нашему воззрению, душа есть индивидуальная объединяющая сила, покоряющая своему влиянию множество низших объединяющих сил, проявляющихся в каждом органе и в каждой клеточке живого телесного организма. А Бог есть бытие абсолютно несоизмеримое с каким бы то ни было ограниченным ἐ͂ιδος-ом, бытие в своем роде единственное, всевышнее, беспредельно превосходящее всякую умопостигаемую меру сравнения. Вообще, монадология Лейбница представляется нам, в некоторых основных чертах, несообразною ни с фактами реального бытия, ни с выработанными современною наукою гносеологическими данными.

2) Почти тоже должно сказать и об атомах Ульрици. Атомы у него очень похожи на монады Лейбница, однако-ж только похожи, но не тожественны. В понятие своего атома Ульрици ввел неразрешимое для нас противоречие. В первой части своего творения, Бог и природа, Ульрици, всеми силами своей эрудиции, доказывает необходимость существования физико-химических, абсолютно непроницаемых атомов, в смысле Демокритовой атомистики; но, во второй части того же творения, он уже превращает свои атомы в живые монады Лейбница, которые могут развиваться и усовершаться, а в сочинении своем: Тело и душа, даже человеческую душу возводит в звание атома. Мы видели уже и в подробностях, какие противоречия включает Ульрици в свой атом.⁴⁴⁷ У него, атом – не делимое единство, а в тоже время атом – и множество, так как атом есть единство, которое связывает две, или более, силы. Атом – точка, простой центр сил, не более; в тоже время атом представляется и как шар, или как центр, окруженный перифериею действий. Субстанцию атома составляет собственно объединяющая и удерживающая многие силы сила сопротивления; однако-ж атом оказывается единством, в котором силою сопротивления связаны многие и разные силы; значит, в субстанцию атома непреложно входит и сложность. Атом, при благоприятных обстоятельствах, может приобретать, вдобавок к прежним, и новые силы; но, при обстоятельствах угнетающих, может терять и те, какими обладал, так что враждебные силы могут даже угрожать самому существованию атома. Наконец, атомы неорганические развиваются у Ульрици в органические, далее в психические, а эти последние могут усовершаться уже до бесконечности. Вообще, у Ульрици, в этом основном пункте его системы, мы находим еще меньше систематичной последовательности и соответствия с фактами, чем у Лейбница. Мы не усматриваем никакой логической возможности связать первоначальный физико-химический, чисто Демокритовский, абсолютно непроницаемый и, следовательно, неизменный атом физики и химии, каким Ульрици начинает систему своего миросозерцания, с атомом-монадою Лейбница, превратившимся в человеческую душу, каким Ульрици оканчивает.

3) Мы уже сказали и повторяем, что наши ἐ͂ιδος-ы всего ближе подходят к ἐ͂ιδος-ам величайших мыслителей древности, Платона и Аристотеля. Повторяем, что мы не считаем себя в силах установить точный взгляд на их идеологию, в котором величайшие умы, на пространстве многих веков, не могли и не могут между собою согласиться и которого не имел, кажется, и сам Аристотель, так как, думая совершенно отрицать систему Платоновых идей, он сам принял и повторил, в своей философии, Платоновы же основоположения. Тем не менее, с этой идеологии мы усиливались списывать свои ἐ͂ιδος-ы, и усиливались тем благонадежнее, что ей, в ее возвышеннейшей стороне, сочувствовали величайшие мыслители христианства, отцы и учители христианской древности. Но мы и отвергаем из этой идеологии все то, что отвергали отцы и учители христианской древности, что противно самой основе христианской символики, именно, безусловную противоположность между материею (ὓλη) и идеею. Это противоположение между материею и идеею, – разумом, Словом Божиим, прошло чрез все важнейшие виды древне-языческих миросозерцаний, чрез миросозерцание индийское, египетское, персидское и, наконец, еллинское; оттуда, в утрированном виде, перешло в анти-христианский гностицизм, – и оттуда же, в очищенном и сглаженном виде, перешло даже в римско-католическое схоластическое Богословие, в котором нельзя иногда не чувствовать духа, сказывающейся православному христианскому чутью, древне-языческой Аристотелевской закваски, глубоко усвоенной, хотя и переработанной по своему средне-вековою богословскою схоластикою, – а из схоластики, затем, перешло и в философию, еще несовершенно отрешившуюся от схоластических элементов, какова была философия Декарта. Сами Платон и Аристотель, особенно же первый, по-видимому, не сознавали того, что они вносят в свою систему противоречие, считая материю реальным абсолютным отрицанием всякой формы, всякого качества, всякого образования, всякой идеи, и, в тоже время, признавая все видимое, все, внешними чувствами постигаемое, материальным и противополагая его идеальному, сверх-чувственному, тогда как и в так называемом видимом мире мы не усматриваем, не постигаем, не улавливаем ничего, кроме ἐ͂ιδος-ов, кроме форм бытая, без грубо-чувственного, без абсолютного атомного содержания. Осмеливаемся полагать, что мы не отклоняемся от основ Богооткровенного учения, от учения, впервые возвещенного священным Бытописателем (Моисеем), затем провозглашенного св. Иоанном Богословом и, во всей широте, разъясненного величайшими Богословами христианства, каковы Афанасий и Василий Великие, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст, Иероним и Августин, – полагая бытие Существа Всевышнего, бытие абсолютное, противополагая Ему Его абсолютное отрицание, – ничто, и мысля, что абсолютный Божественный Разум, – Слово, своим творческим всемогуществом, соединяет с этим ничто свою идею, от века пребывавшую в бесконечном сознании Божества, и вызывает из небытия бытие оформленное, бытие ограниченное, бытие, являющееся себе самому, являющееся не только бесконечному Божественному сознанию в вечности, но и ограниченному сознанию во времени. О᾿θε῀ιος Λόγος, как выражались древние последователи Платона, вызывает из голого ничтожества τὰ λόγια, которые корень свой (λογ...) имеют в Λόγος-е первоисточном, но являют в себе не Λόγος беспредельный, неделимый, неизменный, неповторяющийся, а частные λόγια, и λόγια хотя и тожественный между собою в своем корне, в своей элементарной сущности, однако-ж различный по сущности индивидуальной (τὰλόγια), по беспредельно разнообразным формам своего проявления и развития.

4) Не ставим ли мы, при этом, в нашей системе и душу человеческую в один разряд во всеми ἐ͂ιδος-ами, начиная с атомов, молекул и т. д., подобно Лейбницу, у которого всякая монада есть душа, и подобно Ульрици, у которого душа оказывается атомом? И да, и нет. – Мы усиливаемся списывать свою систему не с собственной фантазии, а с реального бытия, на сколько его постигает современная наука и на сколько мы, с своей стороны, успели понять современную науку. По нашему воззрению, действительно, все однородно в первоисточном корне ограниченного бытия; все и всякое частное бытие есть осуществленная Божественная идея. Но мы уже объяснялись⁴⁴⁸, что между граничными понятиями и идеями, т. е. между абсолютным бытием и абсолютным небытием, между которыми движется беспредельная серия существования ограниченного, между этими беспредельными пределами могут осуществляться всевозможные, крайне несоизмеримые степени, то приближающейся к абсолютному бытию высоты, то подходящей к ничтожеству низости и малости существования, – что здесь может проявиться не только мыслимое нами, так называемое субстанциальное различие, но и такое выше-субстанциальное различие, о котором, по недостатку опытной опоры, мы бессильны составить себе какое бы то ни было представление. Так, например, есть ли какая-либо соизмеримость между атомом и величайшим из солнцев, особенно, когда ни о малости первого, ни о громадности последнего мы не можем составить себе точного представления? Есть ли какая-либо соизмеримость между беспредельностью расстояний между атомами, сравнительно с их жалостно, и такою же беспредельностью между звездами, сравнительно с доступными нашему опытному постижению мерами? Есть ли соизмеримость между неорганическим атомом и человеческим духом и каким-либо из высочайших горних духов, бытие которых оказывается необходимым даже по естественно-научной аналогии? Действительно, сходство между атомом, солнцем, человеческим духом и всяким из высших разумных духов мы находим в том отношении, что и в том, и в другом, и третьем, и четвертом, мы не можем не усматривать одной, хотя и безмерно различной по качествам, живой силы, которая объединяет в каждом из них известную сферу разных безмерно-своеобразных проявлений. Но пусть все эти силы и тожественны в элементарной своей сущности; пусть в основе каждой из них лежит единая в себе Божественная идея, – тем не менее, в индивидуальном развитии, в частно-реальном осуществлении, между этими силами оказывается громадное, до бесконечности, расстояние, и существеннейшими гранями различия между ними оказываются, во-первых, единство самосознания и, во-вторых, способность к беспредельному индивидуальному не только развитию, но и усовершенствованию.

Первое из этих преимуществ, т. е. единство самосознания, мы по опыту усматриваем исключительно только в человеческом духе. Так, в реальном бытии нашей планеты мы находим следующие грани живых сил: 1) так называемую физико-космическую силу, усматриваемую в эфире, – 2) силу атомную, молекулярную, – 3) силу механическую, – 4) силу химическую неорганическую, – 5) силу органическую растительную, 6) силу органическую животную и, наконец 7) силу духовную, разумно-человеческую. Абсолютную силу мы ставим вне всякой градации. Можно полагать, что всякая из указанных ограниченных сил, в данном индивиде, есть не только мыслимое, но и реальное единство. Так, даже сноп падающих чрез окошко солнечных лучей не может мыслиться иначе, как индивидуализированным единством живой силы; тем более не могут не мыслиться такими же обособленными единствами живой силы сила атомно-молекулярная, собирающая в реальное единство разные проявления атома, – затем далее, обособленная механическая сила, сдерживающая в единстве бытия эту кучу песку, собранная в живое единство из совокупности земного притяжения, воздушного давления и взаимного притяжения песчинок, – далее, обособленная сила химическая, выразившаяся в том, или другом определенном кристалле, или органическая, проявляющаяся в том, или другом определенном дереве и т. д. Но неужели все эти силы тожественны? Опыт и вековечное убеждение обще-человеческого смысла отвечают, что нет, не тожественны. А если так, то где же поставить границу разделения? Обще-человеческий смысл ставит две таких границы, – одну между мертвым и живым органическим веществом, а другую между животными и человеком. Но современная наука первую границу разрушает не без основания, и обще-человеческое сознание, в самом деле, оказывается бессильно указать предел, где оканчивается живое и начинается мертвое вещество, так как источник жизненного и живого оказывается в кажущемся мертвом, источник жизненности органического – в неорганическом, химическом, космическом веществе, или эфире. И в результате остается, что с менышим успехом, или, лучше сказать, без всякого решительного успеха, современное критическое естествознание усиливается разрушить вторую и последнюю грань различия, – различия между животными и человеком, так как общечеловеческое сознание бессильно отказаться от убеждения в очевидном для внутреннего нашего чувства факте, что только человеческий дух проявляет в себе решительное обобщение всей длинной серии своих ощущений, от момента первого пробуждения сознания, после рождения, и до момента исчезновения сознания пред смертью, в один цельный стержень человеческого я, обнаруживая и резкое выделение этого я не только из всех воздействий на него вне лежащего мира, но и из частнейших ощущений, возбуждаемых в нем, состояниями систем, органов и частиц облекающего его организма. Вот почему человеческий дух и оказывается наиболее сконцентрированным в мире индивидуальным единством, чем существенно и отличается от всех прочих живых сил.

Но, в таком случай, не считаем ли мы и человеческую душу, как более других сил сконцентрированное единство, сложенною из совокупности сил механической, химической, органической растительной, органической животной и, наконец, психической? Не отрицаем ли мы так называемую простоту души? Сознаемся, что, по нашему мнению, эта так называемая простота души всякому углубляющемуся в предмет не может не казаться понятием слитным и смутным, вообще недостаточно, до сих пор, разъанализированным и освещенным; в систему же членов христианской веры эта простота души, по нашему мнению, может быть принята не иначе, как с особо тонким толкованием, с особо точною дистинкциею. Несомненно, что известная, в особом духовном смысле понимаемая, сложность в человеческой душе не чужда учению ни Божественного откровения, ни толковников его, как ветхозаветных, так и новозаветных. Так, известно из свидетельства священного бытописания, что Творец, создав тело человека, вдунул в него дыхание жизней. В новом Завете не редко живая плоть противополагается духу. Святый апостол Павел различает человека плотского или душевного от духовного, – противопоставляет также закон, сущий во удех, закону ума, и даже решительно указываем троечастный состав в существе человека, именно, тело, душу и дух. Это троечастное деление древние толковники склонны были понимать больше в смысле древних греческих философов, видя в νου ῀ς или πνευμα, высшую разумную часть единой в себе человеческой души, в ψυχἡ – среднюю, нежелательную часть, а затем уже совокупность грубейших телесных стремлений, который свое седалище имеют в низших органах тела, в чреве и т. д. – А средне-вековые схоласты готовы были, если не для всех трех, из указанных частей, то для двух из них, придумать и составить из них едину человеческую душу, посредством их слития. Мы не подвергаем здесь подробному обсуждению всех этих положений. Но, вообще, провозглашая единство человеческой души, и единство самое высшее из всех единств, какие только, по ближайшему нашему опыту, нам известны, – мы, тем не менее, смело помещаем человеческую душу в разряд ἐ͂ιδος-ов, из которых каждый, будучи индивидуальным единством, в тоже время, непреложно и сам входит, как часть, в состав высших видовых и родовых единиц и заключает под собою, как целое, подчиненные себе низшие части. Душа, по нашей системе, не атом, не молекула, не тело; ей принадлежат свое особенное, логически-реальное и восхождение вверх, под однородные с нею высшие понятия, и низхождение вниз, к проявлению в одновидных же с нею частностях. Мы утверждаем, что человеческая душа имеет общий корень в едином видовом источнике собственно-человеческих душ; а затем, как дух, она имеет дальнейший общий корень в едином, уже высшем, родовом источнике всех живых духов, далее, – еще более общий корень в дальнейшем общем источнике всех полусознательных и сознательных душ, еще далее, – в общем источнике всех индивидуализированных объединяющих мировых сил и т. д. Подобным же образом, и в движении к частностями, человеческая душа распадается на части, именно подходящие к своей духовной природе, распадается не на органы, не на клеточки, не на молекулы или атомы, но на разные стороны проявления, при единстве единой связующей силы, на разные способности и качества, наконец, на неисчислимое множество частных обнаружений душевной деятельности, которые проносятся по душе, от момента первого пробуждения сознания и до смерти человека, и из которых слагается целость нашего я. Мы не отрицаем даже того, выясненного современною наукою факта, что в организме человеческом не только всякий отдельный член, или всякая особая, система органов, но и каждая отдельная клеточка живут, в некотором смысле, своею особенною, внутреннею, растительно-органическою, даже психическою чувствующею жизнию, и вносят каждый и каждая свою долю во внутреннюю психическую жизнь целого организма, в сложение обще-органического я. Это бесспорно не только с научной точки зрения, но не противно и Божественному откровению. Так, из Священного Писания мы знаем, как уже замечено, что существует особый закон во удех человеческого организма, нередко противовоюющий закону ума и пленяющий наше я законом греховным, – что плотяный человек влияет на духовного, – что ослабление ветхого человека служит к укреплению нового, и, наоборот, упитывание плоти всегда сопровождается расстройством духа, – откуда естественно заключать, что излишняя выработка в организме излишних жировых клеточек, от разнообразных пресыщений, привносит в состав человеческой души вредные ингредиенты, так что, при крайней степени человеческого огрубения, Дух Божий перестает пребывать в человецех, зане суть плоть (Быт. 6, 3). Но, в тоже время, и естественная наука не может отвергнуть очевидный факт, что в человеческом организме, как и во всяком другом, над частичными и системными органическими влияниями господствует единая внутренняя объединяющая сила, которая скрепляет их в единство жизнедеятельности, ощущения и сознания. Следовательно, необходимо мыслить грань, которая разделяет собственно эту коренную объединительную силу органического индивида от привходящих в него частных, более или менее сторонних, или даже враждебных этой силе, влияний, хотя человеческий ум до сих пор не указал, да, без сомнения, и бессилен указать, где в одном и том же организме оканчивается собственно эта коренная объединяющая его сила и где начинаются частные и частнейшие силы, которые участием своим, под преобладающим влиянием этой центральной силы, ткут бесконечно-перепутанную, из бесчисленного количества нитей, общую единичную жизнь всего индивида.

Второю и последнею степенью существенного различия между ограниченными реальными силами нужно поставить способность к бесконечному индивидуальному усовершенствованию. Все ограниченные силы сходны между собою и в том, что все они, по предуставленному им закону, изменяются и развиваются. Но как далеко? Бесконечно ли они развиваются, усовершенствуются ли в своем проявлении без конца? Развиваясь и усовершаясь, вечно ли сохраняют свою индивидуальность, индивидуальность сознания? На эти вопросы реальные факты, относительно разных реальностей, отвечают весьма различно. Было бы праздною фантязиею считать все атомы усовершающимися душами и все души вечно неразрушимыми атомами. Было бы праздною фантазиею предусматривать вечно индивидуальное и бесконечное развитие данного солнечного луча, даже того или другого атома, который оказывается только вращательным, сконцентрированным движением того же эфирного луча, двигавшегося сначала только поступательно вибрационно. Было бы праздною затеею предугадывать вечное развитие даже высшего животного сознания. Нет; опыт тысячелетий отвечает, что животные, ни в каждом отдельном экземпляре, ни в родах, не развиваются далее известной, от века предуставленной и тысячелетиями хорошо намеченной, грани. Но те же тысячелетия не наметили такой грани единственно только для развития человеческого духа, ни каждого в частности, ни цельного общечеловеческого духа. Напротив того, на аналогии предшествующих веков, крепко обосновалось убеждение, что такая грань не предуставлена развитию и усовершенствованию духа человеческого и от века. Для положительного решения этого вопроса в нашем исследовании представлено, по нашему убеждению, совершенно достаточно данных. Но, увы! Не сдвинутым, даже мало тронутым, лежит пока вековечный камень претыкания: положим, что не предвидится безусловно непереходимой грани для развития общечеловеческого духа, в настоящем порядке земного его существования – однако-ж, для развитая личного духа каждого человека, не оказывается ли такою безусловно-непереходимою гранью простой факт смерти?...⁴⁴⁹

II) Не ставим ли мы и абсолютное бытие в однородный ряд с прочими ограниченными ἐ͂ιδος-ами? Конечно нет. Но искони веков признано, что чем больше ум наш углубляется в решение вопроса об отношении абсолютного к ограниченному бытию, тем более погружается в область умственных антиномий. Неразрешимую антиномию чувствовали здесь и философы, начиная с того из них, который сказал, что чем более углубляюсь в этот предмета, тем более недоумеваю, и богословствующие мыслители всех времен, начиная с Дионисия Ареопагита, или даже с апостола Павла, пророка Исаии, псалмопевца Давида и выше. Не иное что, как антиномию, нужно видеть в общепринятых богословско-философских положениях, что Бог присутствует везде и нигде, весь во всем, весь и в каждом пункте бытия, но нигде своим существом; нигде своим существом, но везде своим творческим разумом, своею зиждительною идеею, силою и благодатию, которые в идее абсолютного бытия неотделимы от его существа, так как абсолютное в идее неотделимо от своих идей и деятельностей, так что, и по слову Апостола Павла, невидимая Его, от создания мира творенми помышляема, видима суть, и присносущная сила Его и Божество. Эту антиномию, во избежание бедственного крушения всей системы миросозерцания, искони принято разрешать отрицанием пантеистической имманенции абсолютного бытия в бытии ограниченном и допущением творческого, промыслительного сопребывания Творца с своею тварию, по смыслу миросозерцания теистического. По нашему воззрению, абсолютное бытие, конечно, есть ἐ͂ιδος, есть и понятие для нашего рассудка, составляемое чрез отвлечение всего ограниченного от бесконечного, и идея для цельного разумного нашего созерцания, указывающая нам впереди все еще беспредельность, после всего того, что, в каждый данный момент, наша мысль прошла, в неустанном своем стремлении, к бесконечному. Но абсолютное есть ԑ῏ιδος совершенно своеобразный, ԑ῏ιδος граничный, – оно есть, в одно и тоже время, и индивид, высший, бесконечно высокий, безусловно уже простой, бесконечно уже превосходящий простоту самых высоких индивидов, будь это – даже духи небесные, – индивид, безусловно исключающий из себя всякую делимость, всякую частичность, изменяемость, умаление, увеличение и т. п.; а в тоже время, есть и высшая всеконечная общность, вседержительно объемлющая всю совокупность видимого и невидимого, мыслимого и недомыслимого бытия, – ἐ͂ιδος, проявляющийся нашему ограниченному сознанию не только абсолютно обособленною монадою, но и центром миробытия, из которого просиявают мириады идей, как лучей из солнца, – идей, которые в беспредельном сознании абсолютного совечны ему и неотделимы от него, а для сознания ограниченного проявляются во времени мириадами ограниченных реальностей, обособленных от абсолютного и изменчивых. Действительно, отношение ограниченного бытия к абсолютному мы можем, с значительным правдоподобием, мыслить под образом отношения к центру, движущихся, по беспредельной периферии, радиусов. Абсолютное бытие, само в себе, есть неподвижный, неделимый, первоисточный центр всякого бытия, мыслимого и реального, духовного и материального, из которых каждое в абсолютном есть бытие только мыслимое, идеальное. Источая из себя мириады ограниченных бытий, как радиусов или лучей, абсолютное не только само в себе остается неподвижным единством, но в нем, как в своем первоисточнике, как в точке прикрепления, и эти мириады ограниченностей оказываются тем же единством, так что чем больше мириады радиусов сближаются от периферии к центру положительного абсолютного бытия, тем более сливаются в идеальное и реальное, неподвижное единство; напротив того, чем более удаляются от центра к отрицанию абсолютного бытия, к полярной относительно центра, периферической противоположности абсолютного небытия, тем более дробятся и обособляются, а в тоже время и постепенно, по мере удаления от центра, приобретают движение столь быстрое, что на отдаленнейшей от центра, от абсолютного бытия, периферии грубейшей, материальнейшей чувственности, ограниченное бытие оказывается, для углубляющегося чувства и смысла, только мельканием, даже больше того, только исчезанием, даже больше того, почти что небытием... При этом каждый, с неуловимою для нашего чувства быстротою, мелькающий атом можно мыслить не иным чем, как состоявшимся, в данном пункте нашего наблюдения, окончанием одного из радиусов, которые произошли из беспредельно далеко отстоящего центра, абсолютного бытия, и мелькают, исчезая для нашего чувства, на беспредельно также отстоящей от абсолютного центра, периферии чувственной материальности. Такое умосозерцание подтверждается и реальными фактами, подлежащими и математическому вычислению. Так, если мы предположим, что наше солнце бежит около своего солнца в созвездии Геркулеса, а то бежит около своего неведомого солнца и т. д., – если возьмем во внимание далее, что наша земля кружится около солнца, стихии кружатся около земли, стихийные частины около обособленных земных предметов, наконец, атомы около молекул, – то мы получим в итоге такое произведение из умножения одной быстроты на другую, другой на третью, третьей на четвертую и т. д., до неизследимого предела, получим такие квадраты и кубы, и кубы кубов, быстроты, что эта недомыслимая, но тем не менее реальная скорость движения сольется для нас со скоростью бесконечного с исчезанием, с небытием... И окажется, в известном нам реальном мире, наиболее неподвижным Stand-Punct-ом миробытия именно человеческий дух, Stand-Punct миросозерцания, с своим, наиболее неподвижным в мире, единством сознания. Абсолютно же неподвижным оказывается только бесконечное бытие, которое и само не может двигаться ни в одну сторону, так как двигаться ему некуда, и даже исключает в отношении к себе, движение всего ограниченного, так как ограниченное, сколько бы оно ни подвинулось вперед, или назад, вверх, или вниз, во всякий момент такого движения, будет находиться от бесконечного на одинаково бесконечном расстоянии: двигаться может только ограниченное, и только относительно ограниченного.

По развитой нами теории, абсолютное бесконечное бытие, составляя элементарную сущность⁴⁵⁰ каждой ограниченной единицы, входит в ее индивидуальную сущность не иначе, как самоограниченное абсолютным небытием и сформированное, чрез это самоограничение, в известный индивидуальный ἐ͂ιδος, – так что данная единица представляет в себе не абсолютное бытие и абсолютное небытие, отдельно одно от другого и от себя самой, но обособленное единое и цельное произведение из непостижимого метафизического совокупления, выражаемого математическим умножением одного на другое, абсолютного бытия на абсолютное ничто. Это-то математически бесспорное, но метафизически непостижимое произведение единицы из умножения бесконечного на ничто можно мыслить не иначе, как творческим актом; но нельзя мыслить его ни истечением из абсолютного, ни отделением от абсолютного, ни развитием абсолютного, так как в том, и в другом, и в третьем из этих случаев мы были бы вынуждены внести в понятие абсолютного уничтожающие его черты истощания, раздробления, изменения, перехода из несовершенного состояния в совершеннейшее, из бессознательно-неразумного в сознательно-разумное, из хаотически-нестройного в морально-упорядоченное, из состояния бедственной борьбы своих собственных модусов, одних с другими, в состояние всеобщей гармонии, блага и счастия, в целом и в частях. Модусы развития этих пантеистических крайностей достаточно ясно намечены историею развития человеческой мысли и всем хорошо известны. Для устранения их в развитой нами системе, надеемся, достаточно представлено гносеологических данных. Тем не менее, чтобы, по возможности, исчерпать все выработанные современным сознанием данные, которые подтверждают премирное, не имманентное в ограниченном бытии, бытие абсолютного Существа, как единичного, всесовершенного, самосознательного, всеведущего и всеблагого Духа, нам остается пройти еще поприще широкое и немалотрудное.

Таким образом, на поставленный, в самом начале нашего исследования, вопрос: можно ли позитивным философским методом доказывать бытие чего-либо сверхчувственного: Бога, бессмертной души и т. п.? – мы ответили, и, надеемся, основательно, что можно. Вместе с этими, мы надеемся, доказали и то, что I) самая материя, во всех сферах своего проявления, для нашего духа, начиная от самой внешней, которая кажется наиболее чувственною, и до самой сокровенной, которая погружается в эфир и граничит с абсолютным, оказывается бытием сверхчувственным. Остается же разъяснить, что тем же позитивным философскими методом можно доказывать бытие II) как бессмертного человеческого духа, так III) и всесовершенного Духа Божественного.