Памяти проф. С. И. Смирнова

С С.И. Смирновым я виделся в последний раз 18 мая текущего года он, правда, жаловался на нездоровье; но ничто не внушало мысли, что это наше свидание окажется последним. Мы говорили о текущих событиях и строили планы на будущее. Совсем нельзя было предвидеть, что его недуг получит такое опасное развитие, что роковая развязка наступит столь быстро и что смерть так внезапно разорвет узы, связывавшие Сергея Ивановича с людьми, которые его ценили и для которых он был дорог. Мы твердо знаем, что все мы подлежим смерти, что дням нашим положен предел, что часы наши сочтены и что каждая наша встреча может стать последней; но зная это, мы редко о таком значении наших встреч думаем. Как бережно мы бы относились друг к другу, если бы помнили об этом яснее!

Мне хотелось бы сказать несколько слов о покойном Сергее Ивановиче, как об ученом; но я вовсе не думаю в очерке, составляемом для очередной книжки журнала, дать полную, исчерпывающую характеристику его ученой деятельности, его ученых трудов, подвести заключительный итог его работе. Пока не угасло чувство утраты, трудно оторваться от личности умершего и говорить только о его взглядах и о книгах, держась в рамках отвлеченной объективной оценки им сделанного. При том Сергей Иванович умер в такую пору своей жизни, когда какое либо подведение итогов его деятельности было еще слишком преждевременным, и моя мысль застигнута врасплох и не подготовлена к такой работе. При мысли о нем живом думалось не о подведении каких либо итогов, а о том, что он мог бы еще сделать. Его жизнь оборвалась, как недописанная книга, остановившаяся на середине изложения, далеко не доведенная до заключительной главы. Его работа прекратилась на полном ходу. Для ученого, подготовка которого отнимает почти четверть века, умирать на 46 году от роду слишком рано. Не исчерпывающую оценку трудов Сергея Ивановича хотелось бы мне дать, а лишь под влиянием чувства утраты поделиться сложившимся у меня представлением о Сергее Ивановиче, как об ученом, и своими воспоминаниями о нем.

Значение ученой деятельности С.И. Смирнова прежде всего, конечно, определялось его собственным, данным ему от Бога талантом, который не зарыт был им в землю, а пущен в плодоносный оборот. Это был умный, трудолюбивый и одушевленный любовью к знанию человек. Но при всем его собственном даровании нельзя было не видеть на нем влияния его учителей; по крайней мере, мне оно всегда представлялось заметным. Сергей Иванович прошел завидную историческую школу; ему на долю выпало счастье быть учеником двух знаменитых русских историков: Е.Е. Голубинского и В.О. Ключевского. Прохождение такой школы не могло остаться бесследным.

Голубинский был для него живым примером высокого научного подвига. Суровый отшельник, отрешившийся от мира, затворник на долгую жизнь в четырех стенах своего заваленного книгами кабинета, неутомимый и неустрашимый изыскатель, он пытливым, вооруженным острою критикою взором проникал в темную глубину исследуемого вопроса и старался проникнуть туда до возможных для человеческого знания пределов, не будучи в состоянии успокоиться, пока интересовавший его предмет не был исчерпан до конца. Только тогда он решался печатно высказываться, и понятно, каким авторитетом пользовалось его основанное на громадной эрудиции и добросовестное слово.

Ключевский, когда Сергей Иванович слушал его лекции, был на высоте своей всероссийской славы. Он очаровывал и увлекал своим знаменитым курсом, широкие и стройные схемы которого становились прочным и ценным достоянием аудитории, уносившей с его лекций цельный, продуманный взгляд на русское прошлое и художественное наслаждение, вызываемое несравненным талантом профессора. Но если большая аудитория увлекалась широкими и последовательными обобщениями Ключевского и восхищалась художественными образами его лекций, то для тех, кто имел случай подойти к нему ближе, открывалась в нем и другая сторона его дарования – дар исследователя, способного предпринимать и терпеливо доводить до конца утомительные, подчас микроскопические изыскания для решения того или иного поставленного им вопроса.

Сергей Иванович стал близок к обоим историкам еще на студенческой скамье, и затем, взойдя с этой скамьи на академическую кафедру, он поддерживал тесные дружественные связи с обоими до конца их дней. Голубинский, в последние тяжелые годы своей жизни, когда потеря зрения лишила его возможности работать, диктовал приходившему его навещать Сергею Ивановичу свои воспоминания. О Ключевском Сергей Иванович никогда не мог говорить спокойно, без чувства какого-то особого благоговения, и когда больной уже незадолго до смерти он узнал, что ректор Московского университета, говоря с профессором, положившим его в свою клинику, назвал его «любимцем Ключевского», он не смог удержаться от рыданий.

Из двух историков, в школе которых Сергей Иванович получил воспитание, чье влияние надо признать сильнее и заметнее? Мне думается, что все же первенство надо отдать Ключевскому. Историческое мировоззрение Сергея Ивановича сложилось под действием курса Ключевского, и его представления об общем ходе русского исторического процесса носили на себе печать этого курса. Влияние Ключевского сказалось и в руководстве первыми самостоятельными учеными шагами Сергея Ивановича; у него Сергей Иванович писал кандидатское сочинение, взяв темой вопрос из той области, которою так сильно интересовался и в которой так много проработал сам Ключевский. Известно, что Ключевского особенно занимали исторических судьбы русских несвободных состояний. Его «Происхождение крепостного права в России» – одно из самых ценных и обильных результатами исследований, вызвавшее целый переворот в изучении вопроса: не менее важны также и соприкасающиеся с этим исследованием его работы по истории холопства – «Подушная подать и отмена холопства в России». Из круга этих вопросов и вышла взятая Сергеем Ивановичем кандидатская тема: «Рабство в древней Руси и отношение к нему Церкви». К вопросу об отношении Церкви к рабовладению и ее смягчающем влиянии на холопство в Росси Ключевский и сам близко подходил в своих упомянутых статьях, а также в своей актовой речи в Академии, произнесенной в 1888 г.: «Содействие церкви успехам русского гражданского права и порядка». Так, работая над кандидатским сочинением, талантливый ученик вступил в сферу научных интересов учителя. Кандидатское сочинение, первое ученое произведение Сергея Ивановича, стоившее ему немалого труда, окончено было с успехом и увенчано было высокою наградой – похвалой Ключевского, и нетрудно себе представить, как лестно было ему читать в отзыве учителя о его работе следующие строки: «Автор вставил свою задачу в очень широкие рамки, предприняв изложить историю древнерусского рабства в связи не только с движением русского права и юридического сознания, но и со всем складом быта древней Руси. Такая постановка задачи вынуждала автора, по его собственному признанию, попутно довольно подробно останавливаться на нелегких вопросах нашей начальной истории. Так, излагая в первых четырех главах своего значительного по объему труда происхождение, первоначальную юридическую выработку и географическое распространение рабства в языческой Руси, автор старается обстоятельно изобразить юридический строй жизни русских славян, внимательно останавливается на вопросе об их родовом быте, разбирает известия об их экономическом положении и внешних международных отношениях. В четырех остальных главах, переходя ко второй важнейшей части своей задачи, автор описывает влияние принесенных из Византии начал греко-римского права и христианского учения на русское рабство, как оно сложилось ко времени принятия христианства Русью. По связи с этими вопросами автор в V главе вслед за учением Евангелия о рабстве, в сжатых, но обстоятельных очерках излагает при пособии Валлона вытекающий из этого учения взгляд отцов Церкви на рабство, а потом при помощи непосредственного изучения памятников византийского права – законодательство византийских императоров о рабстве. Эти вводные очерки помогли автору шире и яснее взглянуть на главный предмет исследования».

«Автор делит историю русского рабства на два неравных периода. Первый период продолжается у него до конца XV века: это – время полного рабства, «рабства в собственном смысле слова». Тогда Церковь только еще подготовляла те смягчения, которые потом при ее участии были внесены в этот институт. Второй период – два века с небольшим (конец XV – начало XVIII в.), это – время смягчения рабства, «история холопства». Автор сосредоточил свое внимание на первом периоде; но изложенный им во введении общий взгляд на историю древнерусского холопства показывает, что он обдумывал и дальнейшую судьбу этого учреждения, собирая материалы для изучения второго периода его истории. Влияние Церкви на переработку холопства в продолжение первого периода изображено автором очень подробно и большею частью основательно. Он метко различил влияние принесенного византийским духовенством на Русь греко-римского права и влияние усиливало юридическую суровость холопьей неволи, второе смягчало ее в жизни и в праве. Излагая ход этого дела, автор с усиленным вниманием следил за возвышающим действием Церкви на уровень общественного сознания и порядка и старался не проронить никакого исторического указания, отсутствие которого могло бы затемнить или умалить это действие. В объяснении сложных явлений, подлежавших исследованию, автор при выдающейся любознательности и напряженности мысли обнаружил основательное знакомство с разнообразными источниками истории, преимущественно церковной, равно как и с научными пособиями даже по смежным с церковной историей отраслям знания». Всегда полезно припоминать золотые слова Ключевского; но в настоящем случае особенно важно обратить внимание на заключительные строки отзыва: «Рассматриваемый труд», читаем мы в них, «не свободен от сделанных поспешно выводов и обобщений; но вообще в нем особенно явственно выступает способность автора вникать в сущность изучаемого предмета, разбирать происхождение, состав, условия развития и следствия изучаемого исторического явления. Ко всему этому надобно присоединить живое, ясное и большею частью точное изложение, нередко обнаруживающее признаки литературного таланта»¹.

Генеральный учитель ясно увидел и по своему обыкновению отчетливо выразил основные свойства дарований ученика: способность вникать в сущность изучаемого предмета, способность всесторонне исследовать исторического явление, разобрав его происхождение, состав, условия развития и следствия, живость изложения, ясность и точность в передаче мысли, свойства, которые дали повод Ключевскому говорить об обнаруженных в сочинении Сергея Ивановича признаках литературного таланта. Признаюсь, что я не без волнения прочел теперь эти заключительные строки доселе бывшего для меня неизвестным отзыва Ключевского о первом научном труде Сергея Ивановича. Мне пришлось быть официальным рецензентом его последнего большого ученого труда, составлять отзыв о его докторской диссертации. В характеристике, которую я должен был дать этой диссертации, указываются, разумеется, далеко не в такой же изящной форме, но по сути дела именно те самые свойства дарования Сергея Ивановича, которые были уже указаны в приведенном отзыве о кандидатской работе. Это совпадение меня глубоко удовлетворило и еще более утвердило теперь, по прочтении отзыва Ключевского, во мнении о книге Сергея Ивановича, высказанном мною в 1914 г. Талант Сергея Ивановича на протяжении времени от кандидатской диссертации до докторской расцвели пышным цветом, но основные его свойства оставались те же, какие были указаны Ключевским.

Кандидатское сочинение Сергея Ивановича не было выпущено в свет, не было напечатано. Но мне пришлось познакомиться с его содержанием окольным, так сказать, путем. Мне случилось быть однажды ассистентом на экзамене у Сергея Ивановича по истории русской церкви. Среди выслушанных мною студенческих ответов меня особенно поразили ответы нескольких студентов, которым доставался вопрос о влиянии Церкви на рабство в древней Руси. Этот отдел или параграф курса излагался экзаменующимися с особенной полнотой и точностью. Я услышал при этом немало соображений, новых и оригинальных, и не мог припомнить, чтобы я где-либо их встречал в существующей литературе. После экзамена я сообщил свое впечатление Сергею Ивановичу, выражая удивление, почему ответы о холопстве так выдаются среди других. Сергей Иванович принужден был объяснить мне причину. В изложении этого отдела вошли основные части его кандидатской работы, которые он и излагал слушателям на лекциях. Я тогда же получил высокое представление о достоинствах этой работы, которое и подтверждается теперь ознакомлением с отзывом Ключевского.

В наших академиях все более укореняется обычай – кандидатские сочинения – правда, в большинстве случаев основательные и добросовестные труды – обращать посредством исправлений и дополнений в магистерские диссертации, что позволяет шагать почти сразу на две ступени при восхождении по лестнице ученых степеней. Сергей Иванович этому удобному приему не последовал. Почему? Очевидно, по той скромности, которою он так отличался, потому, что сам он хорошо сознавал и, как это всегда свойственно талантливым и скромным людям, вероятно даже и преувеличивал недостатки своей работы и не считал ее пригодной для магистерской диссертации, предъявляя к последней более строгие требования. Поэтому его кандидатское сочинение осталось в рукописи, и он принялся за другую работу. Это замедлило его служебную карьеру и было невыгодно для него в материальном отношении; но для Сергея Ивановича научные интересы стояли неизмеримо выше карьеры и материальных благ; о них он совершенно не заботился; видимо, ценил свое движение только как ученое движение и хотел каждый шаг вперед делать с новою полновесною книгою в руках. Его внешнее служебное движение протекало очень медленно и высшего, возможного для академического преподавателя положения, звания ординарного профессора, он достиг всего только в год смерти. В течение 9 последних лет он состоял приват-доцентом Московского Университета, читая свой предмет довольно полной аудитории Историко-Филологического факультета, и это преподавание он вел только из любви к преподаванию, так как при ничтожном вознаграждении, получаемом приват-доцентами университетов, оно не приносило ему решительно никаких материальных выгод. Сергей Иванович был бескорыстным работником науки.

По окончании курса в Академии Сергея Ивановича начал занимать вопрос, далекий от его кандидатской темы – история русского духовничества, и в 1908 г. в трех книжках «Богословского Вестника» появилась его статья «Древнерусский духовник». Был, таким образом, избран новый предмет исследования, и, сделав этот выбор, Сергей Иванович оставался верен своему «Духовнику» до конца своих дней. Начав, однако, заниматься вопросом о древнерусском духовнике, он встретился с вопросом о духовничестве в Византии, с вопросом о влиянии в этом отношении византийской церкви на русскую и понял, что исследование о русском духовнике без предварительного изучения духовничества в Византии будет зданием без основания. Это соображение увлекло его на путь изысканий в области истории византийской церкви, плодом которых была книга «Духовный отец в древней восточной церкви. История духовничества на Востоке. Часть I. (Период вселенских соборов)». Итак, к древнерусскому духовнику Киевской и Московской Руси надо было подойти долгим и трудным путем через Византию. В мужестве и решимости, с которыми Сергей Иванович вступил на этот долгий путь, видна отличавшая его и, может быть, воспитанная в нем примером Голубинского черта – раз его захватил нерешенный вопрос, надо достигнуть его решения, исследовать его до конца, проникнуть в глубь его до основного материка, каких бы трудов это ни стоило, какого бы количества времени ни потребовало, с какими бы затруднениями в виде подготовительных изысканий ни было сопряжено. Сергей Иванович – ученый, идущий на самопожертвование, лишь бы добыть драгоценные крупицы знания, добывание которых составляет весь смысл его жизни!

С византийскими юридическими памятниками Сергею Ивановичу уже приходилось соприкасаться в кандидатской работе, в которой, в меньшем масштабе конечно, он действовал тем же методом, ища связи в отношениях церкви византийской и церкви русской к рабству. Он был уже, таким образом, византийской истории не чужд, когда он теперь снова к ней обратился, снова предавшись изучению текстов памятников и огромной литературы предмета, приобретая солидную эрудицию по византологии. Он делается сведущим византинистом.

Плод этих изучений – магистерская диссертация Сергея Ивановича была сочувственно встречена критикой. «Всюду в своей книге», писал о его труде проф. Н.А. Заозерский, «он выступает исследователем обстоятельным, строго критическим и чуждым увлечения и поспешности, и если книга его дарит читателя новым освещением избранного предмета исследования, то на автора положиться можно без всякого риска в легковерии», – «Высокий интерес книги С.И. Смирнова», говорит другой официальный ее рецензент проф. Андреев, «обусловливается значительностью взятой им темы. Но значительность темы требует широкого пользования источниками и пособиями. Добывать данные для его выводов Сергею Ивановичу приходилось с большим трудом, потому что они разбросаны в литературе всего периода вселенских соборов. Нередко случалось ради одной цитаты читать целый памятник. А сколько таких памятников, которые прочитаны и не процитированы за не нахождением в них искомого, это известно одному автору. Настойчивые поиски его в некоторых пунктах дали превосходные результаты. Затем автор должен был идти по пути, загроможденному спорами и непримиримыми разногласиями между исследователями. Его тему кругом облегают вопросы, на которые существуют только колеблющиеся ответы. Работа при таких условиях требовала больших усилий, о которых не всякий читатель может догадываться, – и большого писательского такта. Солидное изучение источников позволяет автору чувствовать себя спокойным и не горячиться в ответственных пунктах работы, как это бывает при недостатке нужной опоры в цитатах. В его книге много широких выводов, и все они осторожно выжаты из потребного количества свидетельств. Его синтез дает только то, на что уполномочивает его анализ. Автора естественно могло искушать желание, как оно искушало других на том же пути, прорваться к главной цели своей путем более легким, например, игнорированием свидетельств, которые тормозят и замедляют его заключение, но он не поддается этим искушениям и предпочитает путь медленный, но надежный. Широкое знание источников делает аргументацию автора сильной и убедительной. Читатель остается во власти ее на протяжении всей книги». И в отзыве проф. Андреева отмечены те же свойства исследователя, о которых говорил в отзыве о кандидатской работе В.О. Ключевский. Проф. Андреев отметил далее и те литературные качества магистерской диссертации Сергея Ивановича, которые обнаружились еще в его кандидатском сочинении: «Обращаясь к внешней стороне, следует отметить, прежде всего, что изложение и план сочинения отличаются чрезвычайною прозрачностью. Все главные результаты работы заключены в такие удобные и точные формулы, что содержание обширного исследования после одного прочтения удерживается в памяти с чрезвычайною легкостью и раздельностью – знак, что автор выносил и выстрадал все вопросы темы в полной мере»². В такой манере писать книгу сказывался ученик Ключевского!

В изысканиях по византийской церковной истории Сергей Иванович ни на минуту не терял из вида руководящего путеводного огня, не забывал о главной цели, к которой он шел и для которой труд по византийской истории имел значение только подготовительного. Покончив с этим трудом, извлекши из византийского прошлого то, что ему было нужно для уяснения древнерусского духовничества, Сергей Иванович мог перейти к своей главной давно намеченной задаче и начал работать над докторской диссертацией, имевшей предметом изображение древнерусского духовника. К этому периоду его деятельности относится мое личное знакомство с ним. В 1908 г. я был избран Советом Московской Духовной Академии на кафедру русской гражданской истории, и Сергею Ивановичу поручено было Советом вести со мною сношения по этому делу. Его сразу при первом же свидании с ним открывавшиеся душевные качества, благородство и прямота его характера в соединении с необыкновенною скромностью не могли не завоевать симпатий к нему, и встреча на жизненном пути с Сергеем Ивановичем была для меня встречей с одним из лучших людей, которых я знаю. Притом он был в высшей степени интересный собеседник. Наши специальности близко соприкасаются одна с другой, и беседа с Сергеем Ивановичем на научные темы по русской истории в широком смысле этого термина доставляла мне большое наслаждение и была всегда, благодаря его обширным знаниям, полезна. Мы нередко затрагивали в этих разговорах вопросы, одинаково нас интересовавшие и интересом, к которым мы оба были обязаны общему нашем учителю В. О. Ключевскому: о колонизации северо-восточной и северной Руси славянским и финским язычеством. Вопрос о взаимодействии славян и финнов был близок Сергею Ивановичу еще и по той особенной причине, что он был родом из той местности Владимирской губернии, где напоминание о некогда обитавшем здесь финском элементе сохранилось в самом названии того села «Большая Брембола" Переяславль-Залесского уезда, откуда Сергей Иванович происходил: он был сын священника этого села. Языческими верованиями, с которыми христианство встретилось на Руси, Сергей Иванович с интересом занимался, изучая создавшееся из этой встречи в русском народе двоеверие по историческим памятникам и наблюдая его остатки в современном нам народном быту, в особенности на своей родной стороне, а эти наблюдения уводили Сергея Ивановича в широкую область фольклора. В связи с его интересом к вопросу о взаимодействии язычества и христианства возникли статья о «Бабах богомерзких», напечатанная в сборнике статей в честь В. О. Ключевского, и актовая академическая речь «Исповедь Земле», произнесенная им в 1912 г., в которой это явление исповеди Земле рассматривается как пережиток языческого культа. Не во всем можно было с Сергеем Ивановичем соглашаться, иногда приходилось с ним долго и оживленно спорить, но и при несогласии во взглядах нельзя было не уважать глубокой искренности его идей, нельзя было не ценить, дышавшей в каждом его слове, горячей любви к тому народу, историей религиозного быта которого он занимался.

Наши беседы с Сергеем Ивановичем сделались особенно продолжительны и часты, когда мы оба очутились в той обстановке, которая особенным образом к ним располагала: на последнем археологическом съезде в Новгороде в 1911 г. На этом съезде мне пришлось присутствовать при публичном выступлении Сергея Ивановича перед большой аудиторией. Сергей Иванович вообще редко и, видимо, неохотно выступал вне своей академической аудитории; но каждый раз, когда он это делал, он делал это с честью, являясь во всеоружии своих знаний. Я был свидетелем двух его таких выступлений – на упомянутом Новгородском съезде и затем в том же 1911 г. 12 ноября в Обществе Истории и Древностей Российских при Московском Университете. На съезде, в первом же его научном заседании, происходившем под почетным председательством высокопреосвященного Арсения, Архиепископа Новгородского, был прочитан одним из членов съезда доклад о епископе Новгородском Нифонте. Сергей Иванович, превосходно знакомый с вопросом, так как ему пришлось немало поработать над обращенным к Нифонту «Вопрошанием Кирика», выступил с рядом веских, обстоятельно развитых и необыкновенно ясно изложенных возражений, развертывая перед внимательно следившим за этим диспутом многолюдным собранием свою глубокую эрудицию в истории русской церкви и древнерусской письменности. Чувство моего уважения к Сергею Ивановичу, как ученому, после этого его выступления возросло еще более. Заседание Общества Истории и Древностей Российских 12 ноября 1911 г., в полугодовой день кончины В.О. Ключевского было посвящено его памяти. Сергей Иванович прочитал тогда реферат об известной работе Ключевского о древнерусских жителях, как историческом источнике, и в этом реферате с большою тонкостью проследил и характеризовал процесс работы Ключевского над житиями. Чтение Сергея Ивановича, помню, произвело самое благоприятное впечатление на членов общества. Вдохновленный дорогою для него памятью того, о кот шла речь в реферате, Сергей Иванович блеснул здесь своим талантом исследователя. И в этом случае он выступал публично с словом в той области, с которою был основательно знаком: он был одним из лучших знатоков житийной литературы; поэтому его слово по затронутому вопросу и было так авторитетно и ценно.

Работа над докторской диссертацией шла у Сергея Ивановича очень медленно, и я не раз упрекал его в этом. Но, когда в начале 1913 г. вышел, опередив самое исследование о древнерусском духовнике, огромный том «Материалов для истории древнерусской покаянной дисциплины», долженствовавший служить приложением к исследованию, я понял, насколько мои упреки были неосновательны. С такою работой и нельзя было справиться в более короткое время. Этот том содержит тексты памятников покаянной дисциплины с примечаниями к ним. Свое мастерство в издании древнего текста, свое бережливое отношение к каждой букве такого текста Сергей Иванович показал уже раньше, поместив тексты в приложениях к магистерской диссертации и издав в 1908 г. по случаю 400 летия Троицкого Данилова монастыря в Переславле-Залесском житие преп. Даниила Переяславского чудотворца. Но в издании, о котором идет речь, это мастерство доведено до высшей степени. Громадных трудов стоили Сергею Ивановичу, прежде всего самое разыскание текстов по разным библиотекам и хранилищам рукописей. Большей внимательности, большей тщательности, большего соблюдения всех научных требований в самой технике изданий нельзя и желать; издание «Материалов древнерусской покаянной дисциплины» можно считать образцовым. «Существенное достоинство изданий, подобных предлагаемым теперь «материалам», писал в своем отзыве официальный рецензент докторской диссертации Сергея Ивановича проф. А.И. Алмазов, «это – возможно безупречная верность оригиналу редактируемого текста. На наш взгляд даже самый характер опечаток, отмеченных у автора, так неизбежно присущих печатным изданиям, дает достаточное основание признать указываемую верность… Другим достоинством тех же изданий должно быть избрание возможно исправного и наиболее раннего оригинала для предназначенного к печатанию памятника. Это условие, возможно соблюсти только при широкой осведомленности относительно рукописей, содержащих издаваемый памятник. Последнее, несомненно, осуществлено автором. Для настоящего издания он изучил рукописи не только известных публичных библиотек и библиотек различных просветительных учреждений, но и в частных собраниях. Достигается поэтому и настоящее второе требование от издания памятников. Наконец, от изданий в рассматриваемом роде всегда желательно и то, чтобы издаваемый текст, по возможности, был освещен и со стороны его разночтений. Соблюдено проф. С.И. Смирновым и это тщательным приведением вариантов по известным ему рукописям. Все это показывает, что настоящее издание потребовало от автора долгих и деятельных исканий и такой же кропотливой работы»³. «Заметки» или комментарии к текстам, помещенные вслед за текстами, разрастаются иногда в самостоятельные и обширные по объему исследования. Таковы, на мой взгляд, наиболее выдающиеся по значению заметки об «Особой редакции Вопрошания Кирика» и об источниках Вопрошания, а также заметка о Послании Иакова Черноризца к ростовскому князю Дмитрию, в которой образцово исследованы вопросы и о личности писателя послания и о личности князя Дмитрия, и о времени написания памятника. В поисках за нужными ему текстами, сколько рукописей, сколько рукописных сборников Сергей Иванович должен был пересмотреть, сколько рукописного материала признать при этом для его целей непригодным! Производя разыскания текстов по библиотекам и древлехранилищам, Сергей Иванович сделался знатоком не только памятников древней покаянной письменности, но и памятников древнерусской письменности вообще. Его имя стали произносить с уважением в кругах историков русской литературы. Помню, когда в одном из заседаний Историко-филологического факультета Московского Университета зашла речь о том, какие из объявленных приват-доцентами практических занятий принимать к зачету, проф. М.Н. Сперанский предложил признать таковыми объявленные Сергеем Ивановичем практические занятия по разбору церковных памятников, мотивируя свое предложение доводом, что на этих занятиях студенты могут получить в высшей степени полезное руководство по изучению памятников древнерусской письменности. Это предложение было сочувственно поддержано специалистами по кафедре русской истории и единогласно принято факультетом. В последние годы жизни Сергей Иванович сделался желанным гостем в недавно возникшем обществе для изучения истории русской литературы, объединившем преимущественно молодые научные силы, очень энергично и оживленно действующем под авторитетным председательством проф. М.Н. Сперанского. Сергей Иванович выступал там с рефератами и с удовольствием посещал это общество.

Наконец, в исходе 1913 г. вышло и исследование Сергея Ивановича о древнерусском духовнике. Обе книги: и исследование, и материалы были представлены им в Московскую Духовную Академию в качестве докторской диссертации. Для этой цели, строго говоря, было бы совершенно достаточно и тома Материалов, в котором давались не только тексты, но и исследования текстов: но ученая разборчивость и щепетильность не позволяли Сергею Ивановичу подать в качестве диссертации том Материалов. Он все же находил его слишком сырым; у него со словом «диссертация» соединилось понятие о «рассуждении». Вот почему он и предпочел ждать докторской степени до осени 1914 г.

Я был назначен одним из рецензентов книги. Чтение диссертации и составление о них отзывов – тяжелая сторона профессорской службы, в особенности диссертации с нижним этажом, перегруженным совсем ненужными и не идущими к делу ссылками, приводимыми с единственной целью выставить на показ свою ученость или диссертации непомерно растянутых и многословных, в которых на нескольких стах страницах излагается то, о чем можно было бы, если бы только немного поработать мыслью, сказать на нескольких десятках страниц. Неудивительно, что назначение в рецензенты диссертаций рассматривается как тяжелая повинность. Чтение книги Сергея Ивановича доставило мне истинное наслаждение. О ее литературных достоинствах пришлось, не зная прежних отзывов Ключевского и проф. Андреева о кандидатской и магистерской работах Сергея Ивановича, повторить по существу то же самое. Стройный план, ясная светлая мысль, немногими словами выраженная, кристальная прозрачность и изящная простота языка, меткость характеристик – вот литературные свойства, делающие из чтения книги Сергея Ивановича скорее удовольствие, чем труд. Тонкое чувство меры, это непременное условие литературного таланта, неизменно руководило автором, и было причиной уменья о каждом затронутом предмете сказать то, что о нем сказать должно, не меньше и не больше, чем следовало, без ущерба для ясности и полноты и без излишества, затемняющего суть дела. Разумеется, литературный талант, как и всякое художественное дарование, был органически присущ Сергею Ивановичу; но и при всем наличии такого таланта, сжатость и точность изложения и изящество формы требовали, надо полагать, от автора большого труда на внешнюю отделку книги; без труда эти свойства никакому таланту не даются, и чем талантливее писатель, тем меньше он решается выступать перед публикой со своими неотделанными черновиками.

Привлекало к книге и внутреннее ее содержание. Сергей Иванович избрал для исследования небольшой сравнительно вопрос из истории церковного быта, но изучил его во всю его глубину, разносторонне при этом его освещая. Духовничество, как оно сложилось в древней Руси, Сергей Иванович считал не каноническим, а бытовым явлением, и как бытовое рассматривал, обходя в диссертации законодательство о духовнике. Не воля церковного законодателя создавала древнерусскую дисциплину покаяния и ее орган. Воля собора или иерарха вмешивалась в отношения духовного отца к детям, только разрешая отдельные частные казусы и внося в эти отношения только частичные исправления. В предисловии Сергей Иванович просит читателя смотреть на его книгу только как на характеристику древнерусского духовничества с бытовой его стороны, только как на исследование по истории церковного быта. И читатель, действительно, найдет богатый материал по этой истории, следя по книге Сергея Ивановича за характеристикой духовника, за изображением организации духовничества на Руси, за положением духовника в древнерусском обществе и его официальной деятельностью, за его нравственным миросозерцанием, за его учительной и дисциплинарной деятельностью и, наконец, за теми изменениями, которые в древнерусском духовничестве были вызваны церковным расколом XVII века. Те страницы книги, где для выяснения уровня нравственного миросозерцания древнерусского духовника дается разбор Вопрошания Кирика, где приводятся со скрупулезной тщательстью собранные известия о некоторых выдающихся духовниках древней Руси и где даются характеристики духовнической деятельности виднейших представителей раскола – Ивана Неронова и Аввакума, заслуживают быть по силе блещущего в них таланта особо отмеченными. «Внимательный и тонкий анализ текстов», писал я в официальном отзыве о книге Сергея Ивановича, «научное беспристрастие, умение равномерно отметить положительные и отрицательные стороны изучаемого явления, осторожность в выводах, изящная простота языка и яркость образов, возвышающаяся до художественности – таковы ценные качества работы С.И. Смирнова. Они дают нам право считать его работу образцом исторического исследования». – «Автор поставил себе задачею», говорил в заключительных строках своего отзыва другой официальный рецензент проф. А.И. Алмазов, «научное освещение церковно-исторического вопроса, еще не затронутого в нашей духовной ученой литературе, вопроса притом особенной важности в церковно общественном отношении. Для этого освещения он с редкою обстоятельностью изучил материалы, относящиеся к предмету его исследования. В этом отношении он привлек к выполнению своей задачи все выдающееся в нашей научной литературе, так или иначе соприкосновенное с предметом его исследования. В содержание такой изученной им литературы входят не только исследования в области духовной науки, но и из области вообще исторической науки, а сверх того и сырые материалы в виде различных изданий – исторических актов и канонических памятников. Не ограничиваясь этим, он, далее, непосредственно сам изучает для своей цели рукописные памятники церковной письменности. Благодаря всему этому, рассматриваемая книга заключает в себе действительно большой материал по предмету исследования. Этот материал, далее, автору приходилось извлекать с великим терпением, так как свойство избранного им для исследования предмета требовало от него внимательного отношения даже к отдельным речениям и словам в изученных материалах. Приложение того же материала к выполнению работы делалось с поучительной точностью во всех случаях. Результатом всего теперь отмечаемого получилось действительно научное освещение ряда вопросов – и не только непосредственно вытекающих из поставленной автором задачи, но и стоящих в стороне от него»⁴. Бывают, касающиеся интересных вопросов книги, по прочтении которых хочется видеть скорейшего появления других исследований на ту же тему. После книги Сергея Ивановича в скором времени едва ли кому придет на мысль браться за тему о древнерусском духовнике. Света им пролитого на этот вопрос хватит надолго. С чувством глубокого удовлетворения я узнал осенью прошлого 1915 г., что работа Сергея Ивановича нашла себе высокую оценку в нашем высшем ученом учреждении, в Императорской Академии Наук. Она была удостоена большой Уваровской премии.

Так завершены были Сергеем Ивановичем три обязательные стадии в движении русского профессора. На них и оборвался его ученый путь. Его ученое имущество тремя обязательными книгами однако не ограничивалось или, лучше, сказать, не выражено было в них все. В работе над тремя диссертациями и в попутной работе по поводу и для диссертации приобретена была обширная эрудиция, собран был значительный запас знания, и Сергей Иванович в последующие годы мог бы пускать его в научный оборот, жить даже процентами с приобретенного запаса. Бесполезно судить о том, как мог бы он его еще приумножить, если бы его жизнь не пресеклась так быстро. Он говорил мне не раз, что думает об издании второго тома собранных им памятников, что вернется опять к византийской древности, и нет ничего невероятного в том, что при отличавшем его трудолюбии и настойчивости он осуществил бы эти намерения и сделал бы еще многое другое, полезное для русской науки. Русской науке во многом приходилось брать за образец западно-европейскую. К сожалению, только русские ученые не подражают своим западно-европейским коллегам в долголетии. Долгие годы принесли бы и многие плоды. Но что говорить о том, когда этого не случилось!

В лице Сергея Ивановича перед нами скромной неторопливой поступью прошел бескорыстный и честный работник науки, одаренный и трудолюбивый исследователь, мужественно вступавший в обширные погруженные во мрак дебри неизвестного, внося в них своею работой свет знания, потомок древнерусских великороссов поселенцев его родного Залесского края, скромно, без крика о себе, но настойчиво и трудолюбиво просекавших первобытный темный лес, чтобы на расчищенных местах распахивать плодоносные нивы. И Сергей Иванович недолго, но добросовестно и плодотворно потрудился на русской научной ниве, и только тяжкая смертельная болезнь пахаря оставила полосу его недожатой. В этой добросовестности его работы, в проникавшей каждый его труд ясности мысли, не сказывалась ли его чистая и честная душа, которая всегда светилась таким тихим и ровным светом в его серьезном, задумчивом, немного грустном, но всегда прямо смотревшем на собеседника взоре?