На радении у хлыстов

В настоящем своем рассказе я, как очевидец, хочу передать о том, что творится на радениях у хлыстов. «Радениями» хлысты называют свои молитвенные собрания, сопровождающиеся пением, пляской, верчением и мнимыми пророчествами. Цель этого рассказа двоякая: с одной стороны, – предостеречь православных, часто по одному любопытству начинающих посещать собрания хлыстов, которые потом хитрыми сетями лжеучений постепенно совращают в свою ересь не твердых вере чад Христовой церкви; с другой – вразумить тех из заблудших, которые хотя совращены уже в хлыстовщину, но ищут истину и не могут найти ее только потому, что слишком ослеплены пагубным хлыстовским лжеучением.

Десять уже лет я тружусь на миссионерском поприще, за это время и на Кавказе и в Херсонской губернии мне пришлось иметь дело с сектантством самых разнообразных видов. Много приходилось мне встречать препятствий со стороны сектантов в достижении миссионерских среди них целей, но не было для меня нигде большего затруднения в деле миссии, как при ведении бесед с последователями хлыстовщины, всегда и везде, вопреки самым очевидным доказательствам, нагло отрицающими свою несомненную принадлежность к этой гнусной секте. Миссионер с широким опытом может изучить в совершенстве, подобно другим сектам, и секту хлыстов. Для опытного миссионера довольно одного взгляда на наружность хлыста, довольно иногда услышать одно, быть может, вскользь брошенное им слово, чтобы узнать его среди многочисленной толпы; но вызвать сектанта на откровенность, завязать с ним правильную беседу по вопросам его вероучения, заставить его «дать ответь об его уповании» (1Пет.3:15), вам никогда не удастся не только во время публичной беседы, но и частной, которую вы ведете с ним наедине, как говорится, с глазу-на-глаз. Да это и не удивительно, если взять во внимание, что лицемерие, скрытность и ложь возведены в догмат хлыстовской веры еще основателем ее Данилой Филипповым, давшим своим последователям 12 заповедей, из которых 10-я гласит следующее: «сии заповеди содержите в тайне, ни отцу, ни матери не объявляйте, кнутом будут бить и огнем жечь – терпите. Кто вытерпит, тот будет верный, получит царство небесное, а на земле духовную радость». Эту заповедь Данилы Филиппова хлысты стараются выполнить всеми зависящими от них средствами, не зная или отвергая слова Христа Спасителя, сказавшего: «нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано» (Мф.10:26).

Поступающий в секту хлыстов, после долгих мытарств и испытаний, как известно, дает торжественную клятву хранить глубокую тайну их учения и обряда.

В силу этой клятвы, хлысты, как во время пребывания в секте, так, и в большинстве случаев, и по оставлении ее, ни одним словом не проговорятся о том, что творится на их, тайных собраниях, так называемых, «радениях» – и ни за что не укажут на лиц, принадлежащих к их секте.

Обличаемые целым приходом в принадлежности к хлыстовщине, ее последователи на миссионерских беседах с ними твердят одно, – что православные лгут на них за то якобы, что сектанты с ними не пьют, не курят, не безобразничают на улице и т. п. В виду всего этого, миссионеры и священники, во время бесед с хлыстами, ставятся последними в самое странное положение, – в положение строгих обличителей без каких бы то ни было иных улик. Если, напр., миссионер обличает хлыстов за их безумные пляски, бессмысленные пророчества и т. п., сектанты сразу обезоруживают его простым, но сильным возражением: «да вы, г. миссионер, сами-то видели когда-нибудь хлыстовские пляски, слыхали когда-либо пророчества хлыстов или вы говорите это понаслышке, со слов других»? Миссионер в подобном случае ссылается на голос народа, но тогда обвинителями сектантов почти всегда являются люди, сами не бывшие на радениях хлыстовских, а знающие о них только по глухой молве и по частным рассказам тех простых людей, которые сами, быть может, и были в секте, но, в силу данной клятвы и по житейским соображениям, ни за что не решатся открыто выдать ее последователей. Таким образом, убеждение миссионером народа и желательное влияние его беседы на сектантов и православных во многом теряют свое значение и силу.

По крайней мере, я лично всегда испытывал самое неприятное положение во время подобных возражений хлыстов, почему давным-давно, еще во время службы на Кавказе, решил сделать непосредственное самоличное исследование радений хлыстовских, тем более что мне, как человеку светскому, не представлялось непреодолимых в этом случае препятствий. Еще в 1893 г. мне представлялся случай осуществить свое желание: проводить меня в собрание хлыстов обещал известный на Кавказе хлыст Алеша Щетинин, но все, знавшие его, советовали мне не доверять этому человеку, способному на все, и я решил отказаться от довольно рискованного предприятия. Но вот, в 1897 г., уже в Херсонской губернии, мне посчастливилось осуществить свое желание и видеть лично обряд хлыстовских радений. Считаю необходимым еще раз заметить, что главная цель посещения радений хлыстов – было желание наглядно доказать нашим православным и хлыстам, что никакого озарения Св. Духом у сектантов во время их радений не бывает и быть не может, и что хлыстовские вожаки – не пророки, а лжепророки и обманщики, коль скоро не видят, что в их тайном собрании находится православный миссионер, не прозревают и цели его посещения. Я наметил для своего исследования общину николаевских хлыстов, так как г. Николаев служит центром и рассадником хлыстовщины не только для всей Херсонской губернии, но и для ближайших южнорусских очагов этой гнусной секты.

В 15 верстах от г. Вознесенска, Херсонской губернии, есть давно уже зараженное хлыстами село Арнаутовка. В 1896 г., я впервые посетил это село и открыл ряд бесед с местными сектантами. При посредстве священника и земского учителя, я познакомился со всею скрытою стороною жизни и пропагандистской деятельности здешних хлыстов, среди которых, как оказалось, пошли было какие-то разногласия из-за первенства вожаков. Мои беседы встречены были сектантами в высшей степени не дружелюбно; сильно обижались они, что я напрасно-де называю их хлыстами, веря в этом случае одним лишь отзывам о них со стороны православных. «Не пьем, не курим, не крадем, твердили сектанты, вот мы и хлысты. Не мы хлысты, а те, что водку хлещут, их убеждайте, а не нас; мы все христиане; что вы нас обижаете, называя какими-то хлыстами»! Но беседы все-таки оказали свое благотворное действие на людей, бывших в секте, но колебавшихся оставить ее открыто из опасения обычной в подобных случаях мести со стороны своих единоверцев. Спустя некоторое время, несколько семейств более благоразумных хлыстов оставили секту, публично заявив об этом священнику; в числе присоединившихся были Аф. Недобой¹ и Мф. Черноусан, исполнявшие некоторое время обязанности старших братьев и пророков в корабле местных хлыстов.

Когда, в ноябре 1897 г., я посетил вторично Арнаутовку и выразил желание посетить моления сектантов с указанною выше целью, Черноусан и Недобой предложили свои услуги проводить меня в собрание хлыстов гор. Николаева, где я ни разу еще не вел бесед, где, поэтому меня хлысты вовсе не знали, и где не было еще известным присоединение арнаутовских хлыстов к православию. Я решил воспользоваться столь удобным случаем и назначил для посещения богослужения хлыстов 7 декабря, причем за неделю до этого Недобой должен был побывать в корабле Степана Баканова, также не знавшего о присоединении к православию Недобоя, и испросить его позволения привести в означенный день к ним на радение «нового брата». Конечно, Баканов радостно согласился...

6 декабря, утром, чуть свет, с Недобоем и Черноусаном мы выехали из Арнаутовки в Николаев, куда прибыли только к вечеру и остановились в каком-то «заезжем дворе». Нужно заметить, что, занявшись всесторонним изучением хлыстовщины, я самым тщательным образом исследовал все обычаи хлыстов, не без труда заучил наизусть довольно много напевов и слов их бессмысленных песен, познакомился со способами хлыстовских приветствий и т. п. Чтобы проверить свои сведения чрез опыты и наблюдения, а пред поездкой в город Николаев, просил возвратившихся в православие показать на практике в школе, в присутствии избранной публики, все виды хлыстовских кружений. Таким образом, и с обрядовой стороной хлыстовщины я знаком быль достаточно, почему мог явиться на радение хлыстов смело и до некоторой степени сведущим относительно их порядков, что имело для меня значение немаловажное.

Переночевав вместе со спутниками моими в каком-то «меблированном нумере», я решил отправиться в моленную Баканова в 7 часов утра, так как радение у него должно было начаться часов в 8 утра. Обыкновенно хлысты устраивают радения ночью, но здесь, в Николаеве, вследствие усилия надзора над хлыстами, последние решили собираться на радения днем, преимущественно в то время, когда в храмах совершается богослужение, когда, следственно, меньше возможности следить за хлыстами полиции, духовенству и народу.

Когда настало время отправляться в собрание хлыстов, мои спутники струсили: Черноусан совсем отказался идти, а Недобой стал выражать опасение, как бы хлысты, узнав, кто я, не причинили мне каких-либо неприятностей или насилия. Но я, помолившись Господу Богу, с верою в Его святую помощь и защиту мне в деле, которое предпринимаю для вразумления несчастных заблудивших братий, настоял на своем, и мы вдвоем с Недобоем отправились сперва по конке, а потом пешими в предместье города, на так называемые, «Водопойные хутора», – главное место жительства николаевских хлыстов и вожаков их кораблей².

Довольно долго шли мы среди глухих улиц, пока не приблизились к дому Баканова. Нельзя было не заметить, как небольшие толпы мужчин и женщин, озираясь по сторонам и неся под мышками какие-то узелки³, спешили все к одним воротам и быстро чрез заветную калитку скрывались во дворе. Скоро и мы, осенив себя крестным знамением, вошли туда же. Во дворе – две жилых постройки; в одной из них, стоящей подальше от улицы, несколько входов: в ней-то и совершаются радения бакановского корабля. Минуя первые наружные двери дома, Недобой завернул за угол его и вошел в сени черным ходом; я не отставал от Недобоя. Здесь в сенях мы сбросили свои тулупы и вошли во вторые, совершенно темные сени в них было двое дверей: одни – направо вели в «собор»⁴, другие – налево, – в «сборную», куда мы и вошли. Это небольшая, продолговатая комната; стол и скамьи – вот все ее убранство. На большой вешалке я заметил несколько штук белых длинных рубах н несколько пар носков, – это запас для тех посетителей, которые почему-либо являются без «белых риз»⁵ или в портянках, а равным образом, и для гостей, случайно, прибывших на радение без указанных необходимых вещей.

Войдя в комнату, мы застали в ней всего 4 души – двух хлыстов и двух хлыстовок.

– Мир дому сему и живущему в нем со Отцом и Сыном, и Св. Духом, – приветствовал сектантов Недобой.

– С миром принимаем, – ответили ему.

– Простите, Христа ради, родимые братья и сестры, – продолжал Недобой, делая каждому земной поклон.

– Бог простит, – отвечали сектанты.

Я просто раскланялся, и мы уселись на скамьях в ожидании прибытия остальных «братьев». Действительно, очень скоро один за другим стали входить сектанты, преимущественно мужчины. К своим приветствиям большинство из них присоединяли земной поклон и целование; мужчины целовались с мужчинами, женщины – с женщинами.

Уже собралось хлыстов душ 10, но все сидели чинно, соблюдая полнейшую тишину; по временам они рассматривали меня, как нового для них человека, я же, положив на подоконник свой узел с «белой ризой», подаренной мне Черноусаном, стал самым внимательным образом, хотя и не без некоторого смущения, наблюдать, что дальше будет.

Довольно продолжительное молчание собравшихся хлыстов нарушено было вопросом хлыстовки Аксюши: «правда ли, родные, что Федосей с ума сошел? Говорят, что недавно он надел на себя юбку и платок, да так и явился в церковь, но оттуда его вывели, по приказанию попа, и отправили в Херсон в больницу!

– Теперь мирские (православные), кого угодно, сделают сумасшедшим, лишь бы поп приказал, пояснил кто-то.

– A ихние попы разве не надевают на себя тряпки в церкви, что ризами зовут, – вмешался в разговор молодой хлыст, о котором речь будет впереди. – Самим можно, а другим нельзя!

– Им все можно, а чуть не по-ихнему, сейчас гонят.

– Слыхали, обратился к Недобою первый хлыст, будто и у вас в Арнаутовке пошли гонения?

– Гонят, родимые, гонят, – незаметно улыбаясь мне, ответил Недобой. – Поп срамит постоянно в церкви, стали миссионеры наезжать и не давать покоя. Гонят и у нас!

– Гонят теперь везде, – закончил первый хлыст. После этого снова воцарилось молчание: ждали «родимого», т. е. вожака.

После довольно значительного промежутка времени, прервал молчание старший пророк Баканова – Василий Блаженный. Это худой, изможденный, хотя еще далеко не старый человек; его истомленное лицо, с каким-то страдальческим выражением, невольно вызывает чувство сожаления к нему.

– Что так медленно собираются?

– Вчера (6-го декабря) поработали⁶ много, приморились, видно, – ответил кто-то.

– Уж и много, возразил Василий! Если бы на какое иное дело, не приморились бы, а для божьего уже и сил нету...

Опять в комнате воцарилась тишина.

– Что же сидеть без дела, – заметил Василий, – пропоем пока что-нибудь.

– Начинайте же вы, братец!

Василий начал известную хлыстовскую песню:

«Уж как по морю,

Морю синему,

Морю синему,

По житейскому, – Все подхватили дальше:

Там плывет, братцы,

Пребольшой корабль О двенадцати

Только (тонких?) парусах.

То ж не паруса,

То святой свет дух» и т. д.

Эту песню хлысты пели как-то вяло, сдержанно; вторая пошла у них оживленнее, веселей. Думали начать третью, но кто-то сказал: «довольно, идет»! – и все мигом стихло. Чрез минуту отворилась дверь, и на пороге показался вожак корабля Степан Егорович Баканов. Это – старик глубоких лет, низкого роста, но коренастый, еще крепкий, с окладистой бородой, приятным русским лицом. Он одет был в длинную, цветную, русскую рубаху, перехваченную узким пояском. Движения его несколько нервны и резки, обличавшие в нем главаря собравшихся сектантов, которые, видно, привыкли не только слушать его, но и повиноваться.

– Мир беседушке вашей, родимые детушки, – обратился Баканов к собранию. – Что, попели немножко Господу?

– Да, родимый, поджидая вас, немного пели, – ответил за всех Василий.

– Доброе дело.

В дверях показалась за Бакановым целая толпа хлыстов. Все стали подходить к старику и кланяться в землю со словами: «мир дому сему и живущему в нем со Отцом и Сыном, и Св. Духом. Простите, Христа ради, родимый»! Баканов каждому отвечал таким же поклоном и словами: «Бог простит», после чего с каждым целовался.

– Что, на беседушку пришли к нам, – спросил меня Баканов.

– Да, Степан Егорович, меня к вам привел Афанасий Недобой.

– А, здравствуй, здравствуй, милый! – обратился Баканов к Недобою; – что, как там у вас братья? Слышно многие поотпали?

– Да. Мы только что об этом говорили, родимый. Что же, гонят нас.

– Сами виноваты, что кладете себе ярмо на шею; теперь особенно нужно всем быть осторожными. Вот и я с вами сегодня поработать не могу, будете без меня трудиться.

– А что же такое случилось? – встревожились хлысты.

– Ничего особенного, а только нужно идти на беседу к Зубову⁷. Беседа, кажется, будет со штундистами, но околоточный велел, чтобы непременно был и я, даже повестку оставил.

– Да вы, родимый, не ходите, – заговорило сразу несколько голосов.

– Разве сказать, что поздно повестку получил?

– Конечно, можно сказать. Не ходите!

– Нет, лучше идите, – заговорили другие, – а то придут опять вас звать, да и нас застанут.

– Чего там идти, мало чего Зубов не захочет, – настаивали первые.

– Не нужно! Хочет беседовать, пусть сюда придет, я ему покажу беседу! вот здесь я ему все вычитаю, пусть только придет!.. – горячился хлыст Кирилл, ударяя по имевшемуся в его руках, кажется, требнику или служебнику, хорошо не заметил; – я ему покажу покаяние!..

– Да что толку, что вы ему покажете, только работе помешаете; а сегодня братии будет много.

Действительно, в это время, то в одни, то в другие двери, словно мыши из нор, стали показываться хлысты и хлыстовки.

– Ох-хо-хо, времена, послышалось!

– Нет, уж лучше я пойду, – решил Баканов. Беседовать все равно не буду. А если станет называть меня молоканином⁸, я ему скажу то, что и полиции говорю, что – я старовер беспоповец; староверов пока у нас не трогают, – он и отвяжется⁹.

– Да ведь беседа, родимый, еще не скоро, чего же вам спешить?

– Ну, так н быть, я вам начну, а вы уж без меня потрудитесь Господу, вместо же меня станет Василий.

«Ну, детушки, – обратился Баканов ко всем собравшимся в приемной, – пора Господу потрудиться, – сбрасывайте и пойдем!»

Все тотчас стали снимать с ног сапоги, причем у кого были портянки, тому тотчас дали чулки. Явившиеся без «белых риз», т. е. длинных рубах, в которых совершается радение, тотчас получили их из числа запасных, висевших тут же в сборной. Я имел, как уже заметил, свою собственную, подаренную мне Мф. Черноусаном. Сняв сапоги, и я, вместе со всеми мужчинами, направился в другую, более просторную комнату, именуемую у хлыстов «собором», так как в ней происходят их молитвенный собрания. Женщины пока остались в приемной.

Мы вошли в довольно просторную комнату, имевшую некрашеный деревянный пол, который был покрыт довольно хорошими большими коврами; два окна, выходившие во двор, и одно маленькое слуховое – в сад давали очень мало в ней света; в переднем углу увидел я божницу с иконами в довольно дорогих ризах; пред иконами ярко горели в высоких подсвечниках большие восковые свечи; деревянные длинные скамьи, застекленный шкап со множеством блюдец, чайников, чашек н стаканов, предназначенных для общих взаимных угощений после радений, – вот все убранство комнаты, очевидно, отведенной хозяином исключительно для молитвенных собраний «братцев» н «сестриц», как называют сектанты друг друга.

Лишь только мы вошли в «собор», как, по приказанию Баканова, скамьи были убраны и снесены в задний угол комнаты, где помещается хорь поющих, ковры были сняты и свернуты в переднем углу пред божницей, окна закрыты нарочито устроенными, соразмерно их величине, тюфячками, не столько во избежание взоров любопытствующих, сколько для того, чтобы не так слышны были на улице звуки песен, неистовых криков, топанья ног и плесканья рук. В комнате воцарился полумрак, прорезываемый узкой полосой света, падающего чрез маленькое слуховое окно.

– Разоблачайтесь, детушки, разоблачайтесь! – обратился ко всем Баканов.

Все тотчас начали с какой-то лихорадочной поспешностью, как бы собираясь скорее броситься в воду для спасения погибавших, снимать с себя всю верхнюю одежду: пиджаки, жилеты, штаны, складывая все это на подоконниках; иные, вероятно, решившие побольше «поработать», сбросили с себя все, до рубахи включительно, оставшись, несмотря на очень холодную температуру совсем в нетопленной комнате, в одних «невыразимых»; затем все стали доставать свои «белы ризы», т. е. белые длинные ниже колен рубахи; надев их, подпоясались белыми же узкими поясами, в левую руку каждый взял «крыло архангела», т. е. обыкновенный среднего размера ситцевый или полотняный платок, который держится хлыстом за один угол и не выпускается из руки во все время «работы»; если же хлысты садятся для отдыха или для поддержания пения, то «крыло архангела» раскладывают на коленях.

Со смешанным чувством опасения, удивления, любознательности и сожаления к заблудшим, начал надевать и я свою «белу ризу», подражая хлыстам в приемах их переодевания.

– Что, небось, свою-то ризу пропил, что без нее пришел и надеваешь чужую? – обратился с улыбкой Баканов к одному молодому хлысту.

– Нет, родимый, дома забыл.

– Ну, ну, ничего, прости, Христа ради, я так только, – улыбаясь, шутил Баканов.

Когда все мужчины переоделись, вошли в собор и женщины во главе с молодой пророчицей Аксюшей; все в чистеньких платьях и фартуках преимущественно белого цвета; войдя в «собор», они заняли места на упомянутых скамьях, разложив каждая на колена «архангела крыло».

Прежде всего, приступили к совершению над упомянутым молодым парнем чина публичного покаяния. Только теперь я понял смысл слов, брошенных ему Бакановым о пропитой ризе: оказалось, что сектанты уличили парня в пьянстве и в неприличном вообще поведении, почему, чтобы иметь право участвовать в «беседнике», как хлысты называют еще свои радения, он прежде должен был принести публичное покаяние. Сектанты мужчины образовали полукруг, поставив кающегося впереди себя пред Бакановым.

– Что же ты стоишь, как пень, аль не знаешь, что тебе делать? – обратился к парню Василий.

– А что же делать, право не знаю?

– Да бей девять поклонов и становись на колени!

Крестясь, парень положил 9 поклонов и стал на колени, опершись на руки, и нагнув голову до пола. Баканов тоже опустился подле него на колени и, наклонившись, начал, очевидно, о чем-то тихо спрашивать его, как бы исповедывая, потом через минуту положил руку на голову парня и стал что-то говорить про себя, должно быть, разрешительную молитву.

– Ну, смотри, не балуй, – закончил Баканов исповедь и встал вместе с парнем. Этим обряд покаяния и кончился. Сектанты держали себя в высшей степени чинно, сосредоточенно.

– Теперь, детушки, помолимся! – сказал Баканов.

Все стали приготовляться к молитве. Но прежде моления у хлыстов должен был совершиться обряд «прощения», состоящий в следующем:

Баканов, став пред иконами, совершил три поясных поклона, затем, оборотившись к народу, положил земной поклон со словами: «простите, Христа ради, родимые, детушки!». Все отвечали: «Господь да простит вас, родимый»! Затем все мужчины по очереди стали подходить к вожаку со следующими словами:

– Благословите, помолимся!

– Господь благословить, – отвечал он.

«Мир дому сему и живущему в нем со Отцом и Сыном и Св. Духом!» (Следует земной поклон).

«Простите, Христа ради, и воздохните в молитвах ваших к небу обо мне!»

При последних словах, вожак делает одновременно с говорящим земной поклон по направлению к нему со словами: «Бог простит!». После этого оба встают, и хлыст громко обращается к вожаку с приветствием: «Христос воскрес!» (Это в Филипповку-то?!) и, троекратно облобызавшись с «родимым», становится подле него с левой стороны. Следующий хлыст, совершив описанный обряд «прощения» с вожаком и стоящим возле него сектантом, становится с левой стороны последнего и т. д. По окончании взаимного прощения, все мужчины по очереди стали подходить к сидевшем женщинам, делая им общий земной поклон со словами: «Простите, Христа ради, родимые сестрицы»; те отвечали: «Бог простит». Этим и кончился хлыстовский обряд прощения мужчин. Женщины тоже самое проделывают со своей старшей «пророчицей», и тогда уже начинается у хлыстов вторая часть радения, состоящая из вечерни или акафиста, молебна или панихиды. В этот раз мне пришлось быть очевидцем следующего богослужения хлыстов.

После обряда прощения, старший пророк корабля Баканова Василий Блаженный внес в «собор» дымящуюся ладаном ручную кадильницу, приняв которую, Баканов совершил троекратное каждение пред иконами, обошел с нею по под стены внутри «собора» и покадил к народу, отвечавшему на его каждение наклонением головы; затем, подражая голоса священников, Баканов начал гнусавым, хриплым голосом возглас: «Благословенно Царство Отца и Сына и Св. Духа, ныне и присно и во веки веков». Хор всех присутствующих мужчин и женщин пропел: «Аминь», и началась вечерня. «Свете тихий», «Ныне отпущаеши» и вообще всю вечерню хлысты пели древними напевами и пели довольно стройно. После вечерни была отслужена краткая панихида, а потом молебен. Во время молебна произошел довольно смешной случай, которого не могу пройти молчанием. Когда нужно было читать евангелие, совершенно безграмотный Баканов, взяв его со стола, начал предлагать, не пожелает ли кто прочесть его.

– Петруша, может быть, ты прочтешь?

– Нет, простите, Христа ради, плохо маракую.

– Может быть, ты, Ваня?

– Простите, Христа ради, пусть кто другой: я тоже плохо читаю.

– Не хотите ли вы, братец, прочесть? – обратился ко мне Баканов, поднося евангелие славянской печати.

Я, конечно, тоже отказался.

– Ну, то так и будет, обойдется сегодня и без евангелия, – закончил Баканов и положил книгу на стол.

Но для меня, как миссионера, интереснее всего была сугубая ектенья, произнесенная Бакановым; благодаря ей, я узнал о существовании хлыстов в тех местах Херсонской губернии, где их пребывания никто не подозревал или где думали, что хлысты совершенно оставили свою секту и порвали всякое общение с хлыстами других мест. «Еще молимся, – продолжал Баканов после обычных прошений ектеньи, – о братьях наших: николаевских, дымовских, криворожских, широковских, музыкинских, богоявленских, гурьевских, очаковских, слободзейских, троицких, катериновских, арнаутовских и о новоприбывшем брате нашем вознесенском»...

По окончании молебна, Баканов, извиняясь, что оставляет нас, начал прощаться с детушками своими, спеша на назначенную о. Зубовым беседу.

– Потрудитесь, детушки, – сказал он, уходя, – уж без меня. Вот вместо меня вам Вася останется. Простите, Христа ради! С этими словами вожак вышел из «собора», напутствуемый различными благожеланиями своих последователей.

По уходе Баканова, тотчас началось радение. Совершив три земных поклона пред иконами и один с обычным «простите Христа ради» пред собранием, Василий махнул «крылом архангела», и женщины тотчас начали в довольно быстром темпе одну из хлыстовских песен. Имея впереди себя Василия, все мужчины, образовав круг, стали ходить в такт песни друг за другом. Но вот Василий перекрестился к иконе и, оборотясь лицом к средине круга, пустился прыгать с одной стороны в другую, за ним тотчас то же самое проделал следующий хлыст, за этим третий и т. д.

Не успела кончиться первая песня, как женщины тотчас подхватили вторую, затем почти без промежутков, третью, четвертую, пятую. Что касается меня, то, заметив, что один из хлыстов не участвует в радении, а сел подле женщин и помогает им петь, я последовал его примеру и уселся на скамье. Разложив на коленах, по примеру поющих «крыло архангела» и, ударяя в такт песни по коленам то правой, то левой рукой, я стал подпевать хлыстам, занявшись в тоже время внимательным наблюдением над всем происходившим.

Первую песню хлысты протанцевали спокойно и как-то вяло, во время второй они значительно одушевились, что стало выражаться в более порывистых их движениях. Далее их возбуждение все больше и больше росло.

Но вот запели 6-ю песню, особенно любимую хлыстами:

«Во время казни было на земле

Не имел места нигде;

Протекают лета, годы.

Не имел сердца свободы» и т. д.

Недобой, незаметно для других, улыбнувшись мне, соблюдая такт песни, начал издавать звуки, подобные звукам кузнечного меха: х! х! х! Это послужило как бы сигналом к общему возбуждению сектантов: иные стали подражать Недобою, другие выкрикивали в такт песни первые и последние части слов строф ее, напр., «Царь... гой!» «На... гой!» «Ты... ставь!» «На... ставь!» Это из песни:

"Царь израильский преблагой,

Наставничек дорогой

Ты нас грешных не оставь,

На путь истицы наставь!» и т. д.

Третьи охали и ухали: ох! ох! ух! ух! и т. п. Чем дальше, тем больше хлысты воодушевлялись, возбуждение их все больше н больше росло, особенно когда в «собор» стали входить все новые и новые лица и когда хор женщин значительно пополнился новоприбывшими. В соборе стало уже и тесно, и душно, а пляска хлыстов только разгоралась, пошли дальше песни все веселые, разухабистые, только и плясать под них, каковы, напр.:

«В чистом поле при дорожке

Стояла светлица.

Эта светлая светлица –

Девственна девица» и т. д.

Или: «С высоты, с высоты

Со седьмого неба

Птичка райская слетала,

Жалком жалковала» и т. д.

Или: «Николай свяченноотче,

Ты вставал всегда с полночи,

Ты вставлял нам слепым очи» и т. д.

Или, наконец:

«Послушайте молодцы,

Преподобные отцы,

Как прежде воевали

Души (дуже?) рано уставали» и т. д.

После 8 песни вдруг раздался громкий голос старшего пророка Василия Блаженного: «пора, братцы, начать одиночное»! Этот его призыв означал, что хлысты должны были прекратить радение «круговое», или, так называемое, «кораблем» и начать «одиночное», т. е. начать каждому вертеться на месте, в одиночку.

Действительно, тотчас после призыва Василия, женщины подхватили в очень быстром темпе развеселую плясовую песню; все мужчины, где кто стоял, завертелись на месте с необыкновенной быстротой. Хлыстов к этому времени набралось уже душ 40; появлялись все новые лица. Обратил на себя невольное внимание явившийся в очень уж длинной рубахе, дряхлый, изможденный старик, брат Баканова, Григорий. Куда, думаю, тебе уж, старина, плясать, и так еле держат тебя старые ноги! Однако старик завертелся получше молодых, да и приемы верчения у него какие-то особенные, плавные, словно у танцовщицы. До глубины души я возмутился, когда увидел, как безумные матери за руки ввели в собрание своих детей и направили их в толпу пляшущих. Мальчуганы 8–9 лет закружились не хуже взрослых. Бедные дети, что ждет вас в хлыстовской среде! Долго наблюдал я верчение детей, пока внимание мое не было отвлечено шумом ворвавшегося в «собор» молодого хлыста. С неистовым криком ринулся он в самую средину вертевшихся сектантов и закружился с такой поразительной быстротой, что нельзя было уловить черты лица его. Приход этого безумца заметно оживил все собрание сектантов.

В то время, когда я с большим удивлением наблюдал новоприбывшего хлыста, вдруг неожиданно подскочил ко мне Василий Блаженный, обхватил меня руками и потащил «на круг». Не успел я опомниться, как пророк хлыстовский, не выпуская меня из своих цепких рук, закружил меня с такой быстротой, что у меня, как говорят у нас малороссы, «намороки забило». Когда окончилась песня, а с нею и мои неожиданный вальс с пророком, у меня голова до того закружилась, что я еле добрался до скамьи своей. Ну, думаю, поневоле напророчишь, как голову заморочишь!

Этот вид радения именуется у хлыстов «в схватку» и часто совершается одновременно с упомянутым вторым видом его, т. е. во время одиночного верчения. Насколько я заметил, радение «в схватку» более других видов возбуждает хлыстов, так как в этом случае вместе танцующие поддают один другому больше охоты. Действительно, наше кружение с Василием послужило сигналом для многих хлыстов – все тотчас стали «радеть в схватку». В «соборе» поднялся невыразимый шум и гам беснующихся сектантов. Мне казалось, что я во сне все это вижу, но поражающая действительность говорила другое. Жутко было смотреть, как в полутьме одни, молча, с поникшими головами, с сосредоточенностью умопомешанных, без отдыха вертелись на месте уже часа 2–3; другие, крепко обнявшись, старались превзойти друг друга в быстроте неистовых движений; третьи, будто сердясь на кого-то, отрывисто вскрикивали; но особенно жутко было смотреть, как четвертые, достигнув, очевидно, полного возбуждения, вертелись, все время бессмысленно смотря в потолок и смеясь куда-то в неопределенное пространство. Отовсюду то и дело слышалось: «веселей, веселей»! «ну, давай, братцы, ну, давай»! «вот так, братцы, вот так»! Послышалось с разных сторон отрывистое шипенье, подхрапыванье, легкий подсвист, вздохи, оханье, уханье; словом, радение достигло высшего своего напряжения, и передать его словами решительно нет возможности. Я невольно подумал, не попал ли я в дом сумасшедших или бесноватых. Да, действительно, что-то демоническое чувствуется во всем необузданном религиозном обряде хлыстов, и нужны крепкие нервы и немалая сила воли, чтобы, хотя короткое время, оставаться свидетелем их дикой пляски!

В то время, когда, пораженный всем виденным мной, я ждал дальнейших событий, хлысты запели с особенным одушевлением главную песню радений: «Дай нам, Господи, Духа Твоего»! По окончании песни тотчас послышался тихий и слабый, как у больного, голос Василия Блаженного: «Хрисытосы восыкресы, Хрисытосы восыкресы». Все сектанты, не исключая и певших женщин, тотчас пали ниц и, припав головами к полу, как бы окаменели. После страшного шума и крика наступила полнейшая тишина. Пророк, получивший духа, стал лицом к иконам и, совершив трижды крестное знамение, обратился уже громким голосом к народу: «Христос воскрес из рая, о, живой Бог, Судия»! Затем, подбирая в рифму слова, часто совершенно бессмысленные, и нервно шагая в круге приклоненных сектантов, он стал «говорить судьбу» своего «корабля», предсказывая ему мир, спокойствие, счастье, благоденствие и приращение новых членов; в последнем случае он разумел, без сомнения, меня с Недобоем... После общего пророчества Василий, взяв обеими руками концы «архангелова крыла » и, растянув его, стал поочередно подходить к хлыстам и, помахивая над их головами платком, предсказывать каждому его судьбу; иных же пророк ободрял или увещевал. Так, например, парня, принесшего публичное покаяние, увещевал нести трезвую жизнь. Со всех сторон, особенно среди женщин, послышались вздохи, плачь и рыдания; плакали, впрочем, и некоторые из мужчин. Подойдя ко мне и Недобою, Василий начал особое пророчество словами: «прилетали два орла, со далекой стороны, от них вера сияет, всех нас утешает»; далее в своем пророчестве он свидетельствовал пред кораблем о нашей твердой хлыстовской вере, убеждая нас не зарывать своих талантов в землю. Словом, пророк сразу, заврался окончательно. Когда он молол всякую чепуху, я одно думал: что ты, лживый пророче, скажешь мне на публичной беседе?..

Пророчество Василия продолжалось минуть десять. Улучив время, когда он отошел от нас, я, будто с целью изменить неловкое свое положение, немного приподнялся и взглянул па пророка. Его страдальческое от изнурения лицо бледно, как у мертвеца, глаза бессмысленные, словно оловянные, с лица пот ручьем катит, руки дрожат, ноги подкашиваются; словом, он весь возбуждение, весь – одно исступление. Вот до чего может довести человека безумная хлыстовская пляска! Наконец, очевидно, устав подбирать рифмованную речь, Василий глубоко вздохнул и еле слышно произнес: «довольно»! После чего обратился к иконам и стал креститься; хлысты быстро поднялись на ноги и, крестясь, общим хором запели: «Светися, светися новый Иерусалиме», очевидно, разумея под «новым Иерусалимом» свой корабль, обновленный накатившим на него духом, в лице, пророчествовавшего Василия.

Окончив пение, все хлысты, мужчины и женщины, совершили земной поклон пророку, благодаря за его пророчество, словами: «спасибо родимый, за труд ваш»!

Чрез минуту, не больше, начались снова песни, снова пляски с большим еще одушевлением и неистовством. Теперь уже недолго ожидали хлысты духа, чрез минут десять он «сокатил» на другого пророка, именуемого Иоанном Крестителем, чрезвычайно крикливо начавшего свое пророчество. Но как он не кричал, у него пророчество выходило из рук вон плохо: он начал пороть для всех очевидную чепуху. В волнении «ходя на кругу», он одно только и выкрикивал: «ну так что ж, ничего ж! Никогда, завсегда! Где Исус, там Петрусь? Никого ж я не боюсь»! Несмотря на такое бессмысленное пророчество, многие стали неудержимо громко рыдать. Чтобы ободрить видимо смущавшегося от неудачи пророка, некоторые из мужчин стали громко вздыхать, охать, другие выкрикивать: «верно, истинно»! «Так, так»! Когда хлыстовский креститель подошел к нам, я, стоя подле Недобоя, толкнул его и сам громко закричал пророку: «верно, верно, истинно»! Недобой сильно рассмеялся, но тотчас прикрыл лицо свое «крылом архангела», так что по вздрагивающим от смеха плечам нельзя было узнать, смеется он или плачет... Говорят, хлысты на своих собраниях часто скрывают свой смех под «крылом архангела».

По окончании пророчества опять пропели, если не ошибаюсь, «Небесного круга, верхотворче Господи», разумея, конечно, под «небесным кругом» свой круг пляшущих.

Затем пророчества пошли одно за другим и чем дальше, тем с большим криком и шумом; многие начали просто сумасшествовать и бесноваться. После четвертого пророчества, я обратил внимание на одного хлыста, лицо которого показалось мне знакомым, да и он сам все время как-то особенно пристально смотрел на меня. Невольно подумал я о своем положении: что если войдет в собрание хлыстов кто-нибудь из знающих меня сектантов, хотя бы, напр.; из арнаутовских, и обнаружить, кто я! Ведь чего только не способны сделать сектанты в состоянии того слепого и дикого возбуждения, в каком они тогда находились! Нужно было подумать и о том, как теперь выйти из собрания хлыстов, – тем более что радение продолжалось уже около пяти часов, и от спертого воздуха в «соборе», пропитанного испарениями пота и всевозможными запахами усердных танцоров, у меня чрезвычайно болела голова. Случайно, бросив взгляд на стол, стоявший пред божницей, я увидел на нем множество всевозможного рода сладостей: конфет, пряников, орехов, бубликов и т. п. Все это были «гостинцы», принесенные «братцами» и «сестрицами» для общего и взаимного угощения по окончании радения. Я тотчас сообразил, что с удобством могу воспользоваться этим обстоятельством и уйти из собрания хлыстов под предлогом покупки для них гостинцев. Недолго думая, я направился к окну чрез толпу беснующихся сектантов, отыскал с трудом свою одежду и вышел в приемную, где оставались мои сапоги. Но Василий Блаженный, видно, наблюдал за мною: я не успел еще одеться, как он уже был подле меня. «Куда же вы, братец, простите Христа ради, уходите? Еще «работа» не окончилась», – заговорил он.

– Не принес с собой гостинцев, пойду купить и сейчас возвращусь, – ответил я.

– А вы же знаете, где лавка?

– Нет, не знаю.

– Так вы, сестрица, проводите их, обратился пророк к какой-то старухе.

Последняя набросила на себя теплую одежду, и мы вышли на улицу. Попасть из темной, вонючей комнаты после пятичасового пребывания в ней на свежий воздух было для меня величайшим счастьем. С «сестрицей» я направился прямо в лавку.

– Есть ли у вас конфеты, пряники и орехи? – обратился я к лавочнице.

Та сперва посмотрела долгим пристальным взглядом на меня, потом вопросительно взглянула на мою спутницу и, наконец, улыбаясь, ответила: «ничего нету: вчера ваши все забрали».

– В таком случае я пойду в другую лавку, – сказал я спутнице своей.

Хорошо, я провожу вас; на этой улице неподалеку есть лавка; теперь по случаю воскресного дня двери в ней будут заперты, но мы постучим, и нам отворят.

– Нет, вы уж, сестрица, не беспокойтесь: я и сам найду эту лавку, – успокаивал я старуху, думая только о том, как бы она отстала от меня.

К моему удовольствие, старуха согласилась остаться и повернула к дому Баканова, а я прибавил шагу и поспешил завернуть за первый же угол в сторону...

Голова у меня болела невыносимо, в висках стучало точно от ударов молота, жажда ужасно меня мучила, а утолить ее негде было, так как я очутился на самом краю города среди пустырей и развалин домов. Но холодный, морозный ветер скоро освежил меня, успокоил, и я решил купить хлыстам гостинцев, чтобы снова пойти посмотреть, что у них дальше будет твориться на радении. Отыскав бакалейную лавчонку и купив на рубль различных сладостей, я направился обратно к дому Баканова. Во дворе меня окликнул какой-то старик, очевидно сторож хлыстовский. «Куда вы? что вам нужно, – сердито спросил он меня»? Вместо ответа я показал ему из-под тулупа сверток. «А»! – произнес старик и с улыбкой пропустил меня в двери.

Войдя в приемную, я застал здесь Василия; очевидно, пророк поджидал меня и был рад моему возвращению. Он взял от меня гостинец и отнес его в «собор», откуда долетали неистовые крики, звуки песен и топанье ног. Сбросив с себя тулуп, я отправился в «собор». Лишь только я переступил его порог, как со мной чуть не сделалось дурно: здесь воздух до того уже был испорчен, что воздух цирка и даже зверинца или конюшни в сравнении с ним каждому был бы гораздо сноснее. От одной только подобной вони человеческой, долго пребывающему в ней, можно одуреть и заговорить всякую чепуху вроде хлыстовских пророчеств. Мне тогда же пришло на мысль, что если бы незаметно для хлыстов отворить в «соборе» окно, то воздух в нем освежился бы и дух гораздо реже «накатывал» бы на хлыстовских пророков...

Выслушав с большим усилием несколько бессмысленных пророчеств, сопровождавшихся усиленным плачем хлыстов, я вышел в приемную с целью совсем уйти из собрания сектантов.

– Куда же вы уходите, послышался в сенях голос Василия? Скоро «работа» кончится и будет трапеза.

– Да я мало гостинцев купил, а братьев и сестриц собралось, вижу много. Хочу пойти еще купить.

– Да вы не беспокойтесь, – обратилась ко мне заштатная по старости лет богородица Меланья, – вот я уже чай завариваю, сейчас отдых будет. Да кто это там на круг стал, – озабоченно спросила она?

– Да это пророк Илья, – ответил кто-то.

– Я так и знала, – сердилась старуха, – этот пойдет уже белькотать целый час, чрез него и чай простынет.

Такое отношение старой хлыстовки к дарам хлыстовского пророчества меня разом и удивило, и рассмешило: горячий чай предпочтен благодати духа!..

– Да пока что, успею вернуться, – настаивал я.

– В таком случае проводи их, братец, – сказал Василий вошедшему в приемную парню, тому самому, который пред радением приносил публичное покаяние. Желая, вероятно, загладить пред братией свой грех, он больше всех неистовствовал и теперь, бедняга, на себя не был похож: изнуренный, бледный, весь мокрый, со слипшимися на лбу волосами, с блуждающим, бессмысленным взором он долго не мог и понять сразу, что ему говорят. Пока ему толковали, я совсем собрался и под предлогом, что в комнате жарко, вышел во двор, сказав, что подожду там своего провожатого. Со двора и выбрался на улицу, заворотил за угол, потом за другой и поспешил уйти от этих темных мест ужасного и жалкого религиозного невежества, позорящего имя человека и христианина. На мое счастье в этой глухой местности скоро показался извозчик; я сел на дрожки и велел скорее ехать на «постоялый двор», где, переменив белье и одежду, отправился к о. Зубову, чтобы поделиться с ним богатством необыкновенных своих впечатлений.

Мой спутник, Недобой, оставался до конца радений, когда «вышли на круг» и женщины. Под конец радений общее возбуждение сектантов было до того сильное, что сам Недобой, по его словам, ничего подобного никогда раньше не видел. «Все как-будто с ума посходили, – говорил он о хлыстах. – Даже за столом, когда уже чай пили, многие, особенно женщины, сидя стали подпрыгивать, кричать и пророчествовать, как-будто ими овладела какая-то нечистая сила». Радение продолжалось от 8 часов утра до 5 пополудни. Все вышли оттуда, по словам Недобоя, истощенные, изнуренные до неузнаваемости. Впрочем, довольно было посмотреть на Недобоя, чтобы представить себе состояние более усердно работавших на кругу сектантов!..

Когда окончилось угощения и сектанты стали расходиться, явились хлысты из корабля Марченко; их очень интересовало, что это за новый брат появился в бакановском корабле?

– Видно, богатый, – говорили они.

– А вы думаете, что только у вас могут быть богачи, есть теперь и у нас, почище ваших, – отвечали не без гордости бакановцы!..

В виде заключения к своему повествованию о посещении радений хлыстов расскажу о начале первой моей публичной беседы с Бакановым, предметом которой я избрал учение Св. Писания о признаках истинных и ложных пророков. Беседа эта велась мною в г. Николаеве, почти год спустя после описываемого события, в обширной аудитории, в присутствии почти всех главарей местных кораблей хлыстовских и полуторатысячного числа слушателей, состоявших из образованного и простого народа.

Выяснив на основании слова Божия признаки истинных и ложных пророков, я обратился к Баканову с вопросом: верно ли, что и в его доме бывают пророки, которые однако прорекают не иначе, как после продолжительных верчений и плясок?

– Г. миссионер, – ответил, крестясь, не узнавший меня Баканов, – вот св. крестом свидетельствую, что ничего подобного у нас не бывает.

– Но почему же везде говорят о радениях в вашем доме?

– Мало ли чего по злобе не скажут люди.

– Но об этом говорят очевидцы, люди, бывшие на радениях и заслуживавшее полного доверия.

– Г. миссионер, я уже старик, одной ногой в гробу стою, мне ли лгать? Вот св. икона, пред нею свидетельствую, что никаких радений в моем доме никогда не было и не бывает. – С этими словами Баканов вторично перекрестился.

– Неужели, Степан Егорович, вы меня не узнаете?

– Нет, я вас не знаю, первый раз вижу, – ответил действительно не узнавший меня сектант.

– Присмотритесь хорошенько, может быть, узнаете.

– Нет, не узнаю, – ответил Баканов, хотя по лицу его пробежало тревожное недоумение.

– А припомните того «брата» из Вознесенска, что был у вас на радении вместе с Аф. Недобоем.

При последних словах сектант побледнел, его бросило в пот, так что он должен был снять верхнюю одежду.

– Не знаю, не знаю, – полушепотом твердил он, растерянно озираясь по сторонам.

– А вот здесь на беседе и Аф. Недобой, он нарочно издалека приехал на беседу, и может вам напомнить о радении, на котором мы с ним были.

Баканов окончательно смутился и замолк. В народе послышался шум порицаний по адресу старика, призывавшего во свидетельство истины своих слов честной крест и св. икону и при этом лгавшего пред тысячным собранием народа. Мне жаль сделалось сектанта, и я прекратил шум народа, начав знакомить его со всем тем, что мне удалось видеть на радении у хлыстов.

К концу моего рассказа Баканов совершенно овладел собой и с характерной хлыстовской улыбкой продолжал вести со мною публичную беседу, немало возмущая этим всех многочисленных слушателей, наглядно убедившихся, до какой степени лжи и лицемерия могут дойти хлысты, эти окончательно «сожженные в совести» (1Тим.4:2), «имеющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся» люди (2Тим.3:5).

Читателю, конечно, интересно знать, каков результат посещения мной радения хлыстов? Кроме личного знакомства со всем тем, о чем миссионеры и исследователи хлыстовщины говорят и пишут только со слов других, знакомства, давшего мне возможность непосредственного изучения обрядов хлыстов, посещение их радений принесло и теперь приносит положительные результаты моей миссии, как среди самих хлыстов, так и среди увлекающихся их учением православных, склонных иногда видеть в сектантах, благодаря их показному благочестию и мнимой набожности, людей благонамеренных, людей богоугодной, святой жизни.

Рассказ о посещении мной радений хлыстов везде производит на народ самое сильное впечатление; слушатели сознают и убеждаются, что пророчества на радениях у хлыстов – не пророчества, а глупость, являющаяся следствием большого религиозного невежества сектантов, доводящих себя бешеной пляской и изнурительным верчением до такого состояния умопомрачения, когда человек теряет всякий здравый смысл, и делается близок к умопомешательству. Веденные по этому поводу беседы в местах, зараженных хлыстами, производят желательное вразумляющее действие не только на склонных к хлыстовщине, но и на более благоразумных ей последователей.

Сами вожаки и пророки хлыстовские в глазах заблудших, но ищущих истины, сектантов теряют свое прежнее влияние, так как молва о посещении мною радения николаевских хлыстов распространилась уже по всей Херсонской губернии. Совершая, напр., поездку по Херсонскому уезду с окружным миссионером о. Михайловским, я посетил старую хлыстовку села Снегиревки Евдокию Луцкину. Долго скрытничавшая хлыстовка наконец разговорилась со мной.

– Что, бабушка, – спрашиваю, – верно ли, что в Николаеве есть истинные пророки: Баканов, напр., Марченко, Кальто и другие?

– Какие там пророки, – отвечает Евдокия, не зная, кто я! – Когда-то, давным-давно, может, и были, а теперь не пророки, а шарлатаны: говорят, какой-то миссионер все радение у них пробыл, а они его и не узнали. Что же это за пророки? Если бы они были пророки, то дух сейчас же открыл бы им, кто у них в собрании.

Так справедливо рассуждают и в других местах благоразумные сектанты, знающие из Св. Писания, что в числе многих других признаков истинных пророков Божиих им принадлежит и совершеннейшее знание, доходящее до ведения сокровеннейших тайн сердца человеческого. Вот библейские примеры, убеждающие нас в этом.

Слуга пророка Елисея, по имени Гиезий, взял тайно у исцеленного пророком от проказы сирийского военачальника Неемана талант серебра и две перемены одежд н, желая свой поступок скрыть от Пророка, спрятал все это у себя дома. «Когда он пришел, читаем в 4 книге Царств (4Цар.5:25–27), и явился к господину своему, Елисей сказал ему: откуда, Гиезий!? И сказал он: никуда не ходил раб твой. И сказал он ему: разве сердце мое не сопутствовало тебе, когда обратился навстречу тебе человек тот с колесницы своей? Время ли брать серебро и брать одежды?.. Пусть же проказа Нееманова пристанет к тебе и к потомству твоему навек. И вышел он от него белый от проказы, как снег».

Таким образом, пророк Елисей, как истинный пророк Божий, узнал с какой целью тайно уходил обманувший его слуга. Отчего пророки Баканова, да и он сам, не узнали с какой целью приходил к ним я с Недобоем? Очевидно, оттого, что они не пророки, а лжепророки, обманывающие сами себя и других таких же невежественных в вере людей.

«Некоторый муж, читаем в книге Деяний (Деян.5:1–10), именем Анания, с женою своею Сапфирою, продав имение, утаил из цены, с ведома и жены своей, а некоторую часть принес и положил к ногам Апостолов. Но Петр сказал: «Анания! для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли? Чем ты владел, не твое ли было, и приобретенное продажею не в твоей ли власти находилось? Для чего ты положил это в сердце твоем? Ты солгал не человекам, а Богу». Услышав сии слова, Анания пал бездыханен; и великий страх объял всех, слышавших это. И вставши, юноши приготовили его к погребению, и, вынесши, похоронили. Часа через три после сего пришла и жена его, не зная о случившемся. Петр же спросил ее: скажи мне, за столько ли вы продали землю? Она сказала: да, за столько. Но Петр сказал ей: что это согласились вы искусить Духа Господня? Вот, входят в двери погребавшие мужа твоего; и тебя вынесут. Вдруг она упала у ног его и испустила дух. И юноши вошедши, нашли ее мертвою, и, вынесши, похоронили подле мужа ее».

И в этом примере, взятом из жизни св. апостолов, мы видим, что боговдохновенные люди постигали тайны сердца человеческого; от них ничего нельзя было скрыть, ибо все им открывал живущий в них Святой Дух Божий.

Почему же опять хлысты, именующие себя «людьми Божьими», воображающее, что во время радений на их пророков и пророчиц «сокатывает с неба Дух Божий» открывающий им все тайны неба и земли, не могли узнать тех, которые пришли к ним с целью уличить их потом в обмане и самозаблуждении? Ведь старший их пророк Василий Блаженный, против моего желания, даже танцевал со мною «в схватку», а с Недобоем перетанцевали все, бывшие на радении, пророки; было там немало пророчиц, все они, дойдя после безумных плясок и верчений до головокружения, воображали, что на них сошел Дух Святой, и говорили всякую чепуху, между тем будущих обличителей своего заблуждения узнать не могли; напротив, Василий Блаженный, под влиянием сошедшего на него духа лжи, заврался до того, что поздравил весь корабль с увеличением числа братии его, разумея меня с Недобоем... Бедные лжепророки хлыстовские, не пора ли им после этого одуматься и бросить свое гибельное заблуждение!

В самом деле, хлыстовским пророкам представлялся самый удобный случай посрамить православного миссионера и доказать истину своей веры, объявив всем в «корабле», кто мы такие и зачем пришли; представлялась полная возможность обличить нас пред всеми и обнаружить тайны сердца нашего. Ведь в 14-й главе послания св. Павла к Коринфянам (1Кор.14:24–25), которую хлысты особенно часто приводят и ложно толкуют в оправдание существования у них пророчеств, они сами же читают следующие слова: «когда все пророчествуют, и войдет кто неверующий или незнающий, то он всеми обличается, всеми судится; и таким образом тайны сердца его обнаруживаются, и он падет ниц, поклонится Богу и скажет: истинно с вами Бог». Следовательно, истинные пророки, пророки Божии, не только обличают и судят всякого неверующего, но, чтобы доказать его заблуждение и истину своей веры, они даже «тайны сердца его обнаруживают», так что неверующий, пораженный их необыкновенным ведением, по необходимости должен уверовать в их учение и признать, что с ними именно Бог. Ничего подобного хлыстовские пророки не сделали, ибо не могли сделать. Если бы они, действительно, были пророки Божии, носители Св. Духа, то, конечно, тотчас, как только пришли мы к ним под видом «братьев», или, наконец, во время радений обличили бы нас, как неверующих в их учение, и для доказательства истинности своей веры и действительности пророчеств сказали бы, кто мы такие и для чего явились к ним.

Пусть знают хлысты, что я их не обманываю, а при свидетеле испытывал, чтобы показать, прежде всего, им самим их хлыстовское заблуждение. В этом испытании хлыстовские пророки совсем осрамили себя, наглядно показав, что они – лжепророки, ибо 1) не узнали, кто я такой и ошибочно приняли меня за «брата»; 2) не узнали, откуда и зачем я к ним явился; 3) не узнали, что в продолжение всего времени их радений я наблюдал за ними; 4) не узнали, что Недобой, танцуя с ними, все время смеялся над их верчением и плясками; 5) не узнали, каким образом я вышел из их радения; 6) не узнали меня и на публичной беседе, где нагло стали лгать, что они не сектанты, и что у них не бывает никаких радений, лгали в этом, крестясь и клянясь пред св. иконой, пока не были всенародно уличены во лжи. Хороши пророки, нечего сказать!

Таким образом, наше посещение радения сектантов лучше и нагляднее всяких бесед и вразумлений доказало ложь и заблуждение самозваных хлыстовских пророков, о которых так говорит Господь: «пророки пророчествуют ложное именем Моим: Я не посылал их и не давал им повеления, и не говорил им; они возвещают вам видения ложные и гадания и пустое, и мечты сердца своего» (Иер.14:14). «Я не посылал их, говорит Господь; и они ложно пророчествуют именем Моим, чтобы Я изгнал вас, и чтобы вы погибли, – вы и пророки ваши, пророчествующие вам». (Иер.27:15; Иер.23:21–28 и др.)

Сам Господь наш Иисус Христос предупреждал нас о появлении лжехристов и лжепророков, подобных хлыстовским, когда говорил, что «многие лжепророки восстанут и прельстят многих» (Мф.24:11). «Берегитесь лжепророков, говорил Он» (Мф.7:15). О них предсказал и св. апостол Петр: «были лжепророки в народе, говорит он христианам, как и у вас будут лжеучители, которые введут пагубные ереси и, отвергаясь искупившего их Господа, навлекут сами на себя скорую погибель. И многие последуют их разврату, и чрез них путь истины будет в поношении. И из любостяжания будут уловлять вас льстивыми словами; суд им давно готов, и погибель их не дремлет» (2Пет.2:1–3).

Слова Спасителя Христа и Его св. Апостола вполне сбываются в наше время, когда появилось так много людей, выдающих себя за пророков, – людей, которые «от истины отвратили слух и обратились к басням» (2Тим.4:4), и которых поэтому нам нужно особенно остерегаться.

«Берегитесь, учит Христос, лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные... Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие» (Мф.7:15, 22–23)!

Оканчивая рассказ свой о посещении мною радения николаевских хлыстов, я не могу не выразить чувства крайнего удивления и глубокого сожаления о том поразительном невежестве и дикости, до каких могут дойти люди. Стыдно и больно за русского человека, способного увлечься самыми нелепыми, самыми бессмысленными учениями. Да, одно только истинное просвещение всего русского народа, просвещение в духе веры и Церкви Христовой может избавить его от всевозможных сект, позорящих имя человека и христианина.

Дорогой читатель или слушатель! Если ты заблудший брат мой, совращенный в хлыстовство, опомнись, подумай наедине пред Богом о моем рассказе и убедись, что никакого дара пророчества у хлыстов нет и быть не может, что только дух лукавый ослепил их и твои духовный очи и, отторгнув от православия, радуется гибели душ ваших: покайся и спеши под покров матери твоей св. Церкви Христовой: только в ней и можно тебе спастись для вечной жизни. Если же ты – православный христианин, пожалей впавших в заблуждение и помолись, искренно помолись о них Богу, чтобы Он вразумил их и наставил на путь истины и спасения.

«Берегитесь лжепророков»! (Мф.7:15).