[Оглашение XVI]

1. Ныне, о слушатели, я более, чем когда-либо, ощутил величие силы поста, и не припомню, чтобы когда-либо раньше я так восхищался его могуществом или, вернее, всесилием. Ведь каждый из нас чувствовал недостаток времени и сил: я – чтобы произнести сей ежегодный словесный взнос, а вы – чтобы воспринять его; а почему мы были настроены именно таким образом, об этом я, ничуть не опасаясь, скажу сейчас же. Но настоящее время поста, осияв нас еще прежде свое го чистого восхождения, заставило нас переменить образ мыслей. И вот, мы вновь собрались здесь. Однако, я намереваюсь не столько возвещать его спасительную роль для вселенной (ибо кто же настолько слеп или глух, чтобы не увидеть великий свет, разлитый по всему миру, или не услышать общую и громогласную проповедь?), сколько побеседовать о некоторых подходящих ко времени вещах, которые вы могли бы с радостью принять в качестве необходимого вступления к посту. Подобно тому, как пророку Илии во время его бегства от Иезавели были принесены хлеб и вода, он же иде в крепости яди тоя четыредесят дний (3Цар.19:8), так и вам должно хватить сего нашего приношения для того, чтобы одолеть чревоугодие в течение сорокадневного пути, если только вы, приходя с верой, не презрите опреснок ячменный (3Цар.19:6) и воду, как что-то слишком ничтожное.

2. Посему я стою здесь, вы же окружаете меня, чтобы взыскать словесное утешение, и услышать, словно перед атлетическими состязаниями, ободряющий призыв, на что я не мог надеяться совсем недавно. Однако, настало время объяснить, почему я едва не умолк в онемении. Первая причина – это постигшие нас несчастия: ведь то, что они не поглотили нас совершенно, следует считать свершением не человеческих сил, но единого Бога, Который вырвал одного пророка- беглеца из чрева кита, а другого избавил от львиных зубов, Чей голос угасил языки пламени, так что и купина, горя, не сгорала, и у плененных отроков в пещи не пострадал ни один волос; буди имя Его благословенно во веки. Второе же – ваше безразличие к словесному долгу.

3. Вот уже шестнадцатый год, о слушатели, я совершаю среди вас священнослужение и ежегодно выполняю словесный посев, однако не вижу никаких всходов посеянного: ни стеблей, ни исполненных зернами колосьев, не говоря уж о снопах или кучах зерен на току. Ведь у того сеятеля словес, о котором говорится в евангельских притчах, по крайней мере одна доля семян оказалась плодоносной, хотя остальное и упало у дороги, на камни или среди терниев; я же, несчастный, не могу собрать даже и такого урожая, при котором, несмотря на неудачу с большей частью семян, хоть малая часть их принесла бы мне какое-то утешение. Сколько раз я бранил себя за пустые надежды, сколько раз обращался к себе такой речью: «О ничтожный сеятель словес, о ничтожнейший из земледельцев! Отчего ты терпишь сие необычное несчастье? Разве ты сеешь среди исполненного чудовищ моря и непроходимых скал, и потому вечно плачешь, бросая семена, и никогда не возрадуешься, срезая снопы? Когда же ты справишь праздник урожая? Ты ли один виновник бесплодия, ибо не поновляешь поля, не удобряешь пашню, но сеешь на тернии (Иер.4:3) либо скупо и без благословения, вопреки пророческим и апостольским заветам, или же сама пашня, заросшая сорняками и каменистая, противится урожаю, либо птицы, любители семян, расхищают их прежде, чем они будут погребены в борозде? О небывалое несчастье! Как же тут не возопить с большей горечью, нежели пророк, плачущий, что бых аки собираяй сламу на жатве (Мих.7:1)? Я же не собрал и соломы, и не дал серпу прикоснуться к стеблям, чтобы иметь хотя бы крышу над головой».

4. Однако, не обижайтесь, друзья, на мои жалобы и оплакивание самого себя. Ведь если бы мне, подобно честолюбивым софистам, выпало на долю сеять семена в египетской земле и, как говорится, ногами, то есть низменной и простирающейся под ногами мирской мудростью, орошать огород, то я бы стремился не столько получить плод, сколько усладить слух и доставить хоть какое-то наслаждение самому себе. Поскольку же вы подобны обетованной земле, нагорной и равной (Втор.11:11), ибо, с одной стороны, возвышаетесь до духовных созерцаний, а с другой – упрочиваете их похвальными деяниями, земле, на которую присещает Господь Бог, утучняя ее дождем небесным, необходимо взыскать с нее и соответствующий плод, каким исполняются удолия (Пс.64:14), то есть смиренные души, омываемые небесными потоками, а не радоваться, подобно сеющим на подветренном пространстве, каждому снопу, даже если он непригоден для по мола.

5. Впрочем, быть может, вы и приносите свой плод, такой, как должно, и в должном количестве, так что видит его испытующий сердца и внутренности (Откр.2:23), хоть он и остается сокрытым для людей. Я, однако, гляжу в лицо простым человеческим взором, и, не находя снопов, чтобы исполнить ими руки или недра (Пс.128:7), вынужден оплакивать бесполезный труд, примешивая слезы к напрасно пролитому поту. Ибо, бросая в почву семена всевозможных добродетелей, я не наблюдаю достойного урожая, а потому страшусь сего проклятия: Семя много изсееши на поле, и мало внесеши (Втор.28:38). И в самом деле (ибо это послужит мне доказательством), смогу ли я, осмотревшись кругом, увидеть, что ваша земля изобилует каким-то плодом? Я не особенно любопытствую о том, плодоносят ли в ваших душах пост, милостыня и молитва, да и вы, скрывая эти добродетели, по справедливости будете причислены к ученикам Евангелия, достойным своей платы. Впрочем, если бы вы и спрятали их в самой глубокой сокровищнице, то всё же не могли бы сделать совершенно незаметными, ибо сама природа добродетели такова, чтобы обнаруживаться, несмотря на множество ее скрывающих.

6. Итак, пусть сии добродетели останутся втайне: ибо плоды их, будучи лены на всеобщее обозрение, поистине начинают гнить и опадают от человеческих похвал, как от ветра. Но где же, о наилучшие, плодовитое и рассеянное повсюду благо любви, где общедоступное благо равноправной справедливости? Куда бы ни поглядел я, везде вместо крепких побегов этих благ наблюдаю дурные и лукавые плевелы противоположных состояний. Не украшает мое поле и словесный цветок, то есть правдивая речь; нет ничего реже и таких колосьев умеренности, которые бы отяжелели от зерен и клонились к земле. Ведь большинство, подобно пострадавшим от ветра, являются тонкими и легкими, устремляясь ввысь одной только остью, хотя и та не колосится как следует. Где те, кто, будучи насажден в доме Господнем, процветает во дворах Господних, словно финиковые пальмы или оливы, изобилующие плодами, либо хорошо возделанный виноградник? Найдутся ли такие, кто чинно и с трепетом стоял бы во время богослужений вокруг божественной трапезы, подобно молодым оливам или сладким фигам – тем, что предлагают Христу медвяный плод покаяния, а не навлекают на себя про клятие, или должны быть срублены за свое бесплодие?

7. Не буду перечислять череду или великую гряду прочих добродетелей, которые не привыкли скрываться, но, даже будучи предметом восхищения прохожих, наделяют, как в псалмах, жнецов своим благословением. В общем, я взыскую изобильной жатвы дел, сходной с изобилием словесного посева, которая была бы достойна благоуханной и тучной нивы, благословенной Господом, чтобы и мне довелось не только сеять со слезами, но и пожинать плоды с радостью. Или же и мне возделывать землю, и не приложит силы своея дати мне (Быт.4:12), или (вот тяжелейшее проклятие!) вместо пшеницы взыдет ми кропива, а вместо ячменя терние (Иов.31:40)? Привыкнуть ли проливать пот в тяжких трудах, не имея никакой возможности ни питаться от их плодов, ни пройтись по пашне вместе с Христом, срывая колосья и растирая зерна в руках, чтобы таким образом утолить и моисеев глад (Втор.28:20), и поэтическую «нужду, грызущую сердце»¹.

8. Итак, предаваясь этим пустым помыслам, и в то же время зная, что и вы, утомленные непрестанной пустотой мирских речений, утратили вкус к слушанию, я полагал, что вы либо вовсе не придете сюда, либо не сможете выдержать звука моего голоса. Потому-то я готов был заградить уста и не говорить ничего более, чтобы и самому не болтать напрасно, как медь звенящая (1Кор.13:1), и вас не тре вожить зря, пытаясь достучаться до слуха. Ведь, подобно тому, как тяжко страдаю щим от болезни неприятны любые кушанья, так и души, истощенные печалью, не склонны ни сами говорить, ни слушать речь другого, но предпочитают по большей части в молчании переносить боль. Свидетельствуют о том друзья благород ного Иова, которые немало дней и ночей пребывали в безмолвии, видяху бо язву люту сущу и велику зело (Иов.2:13). Так и я, не только видя вашу рану, но и сам будучи отчасти уязвлен еще страшнее, и состарадая каждому из вас, до сих пор не издавал ни звука и не собирался делать этого впредь.

9. Но так было «прошлого, третьего ль дня»²; ныне же, благодаря могучей силе этого времени, мы окрепли, так что отчаявшиеся, едва в лицо повеяло его приближением, возродились для новой жизни (таково великое чудо Осии, вдыхающего жизнь в мертвецов), сонные почувствовали себя бодрыми, расслабленные получили утешение. Таким образом, можно сравнить наше положение с тем, что испы тал Самсон: ведь пока украшали главу его седмь плениц влас (Суд.16:14), облекался он в великую силу и превосходил врагов; когда же утратил их, то, лишенного сил, яша его иноплеменницы, и изюодоша ему очи…, и оковаша его путы медяны: и бяше меля в храмине темничней (Суд.16:21). Так и у нас: нестриженный назорей, украшенный, словно семью прядями волос, семью дарами духа, является благородным воином, и всегда одерживает верх над иноплеменными страстями; если же он, отдавшись наслаждению, словно иной лукавой Далиле, позволит состричь с себя мудрость и разум, совет и силу, знание и благочестие, а с ними и страх Божий, то становится легкой добычей страстей, которые вырывают очи души. Душа же, однажды искалеченная и неспособная видеть свою красоту, оказывается как бы заключена и связана внутри плоти и, обращенная в рабство чревом, мелет для него зерно.

10. Опять-таки, как у того начаша власы главы его расти (Суд.16:22), а вместе с ними вернулась и сила, так что он отомстил иноплеменникам за их насмешки, так и к нам проявляет Бог свою милость, посылая сию счастливую возможность, сию седмицу седмиц поста, чтобы остриженные наши пряди могли отрасти, а с ростом их вспомнил бы о нас Господь сил и, укрепив, дал возможность подвизаться вновь. Ибо взглянем на себя, отложив слепоту самолюбия: не увлекла ли нас дурная жизнь, не предала ли мерзким страстям? Не острижены ли все наши духовные дары? Где наша мудрость и разум, где совет и сила, где знание и благочестие? Где страх Божий, с помощью которого всякий человек уклоняется от зла? Не лишились ли мы всего этого, и не потому ли от нас отвернулся Господь? Не захвачены ли иноплеменными страстями, не вырваны ли наши внутренние очи, так что не способны больше взирать на свое житие? Не заключены ли мы в храмине темничней, мрачном житии, не преданы ли медным оковам, то есть нерушимым путам тщетных дел? Не вращаемся ли, как рабы чрева, вокруг одного лишь пропитания, почему и говорит Соломон о преданном наслаждениям: «Все житие человека во уста его» (Еккл.6:7)³?

11. Итак, когда же избавимся мы от такого несчастья? Когда хоть малость разогнемся после скотской жизни? Кто окажет милость, кто поддержит, если сами мы не пожалеем себя, не воcпользуемся настоящим временем, для которого Бог дал в помощь нам закон воздержания, чтобы, пока у нас начинают отрастать духовные дары, от которых мы злонамеренно отказались, могли мы положить началом мудрости страх Божий? Затем, некогда безумные, смогли бы мы образумиться, во мнози совете (Притч.11:14) обрести разум, чтобы не опасть, словно листья; а по размыслив, познаем великое приобретение – самодостаточность с благочестием, – и таким образом, укрепленные Господом сил, уже не будем игрушкой без образных страстей или, что обиднее всего, единоплеменных мужей, обвинять же в своих шалостях (если, конечно, столь жестокие дела можно назвать шалостями)

станем не кого-то другого, а самих себя. Я ведь знаю, что мы, будучи себялюбивы ми, чрезвычайно хорошо видим действительные или кажущиеся сучки в глазах у братьев, но проявляем слепоту в отношении бревен в своих собственных глазах.

12. Вот как мы оправдываем себя, не осуждая даже за явные преступления, а ви ну перекладываем на других, ни в чем не повинных, а то и на самого злоначального. Начало этому заболеванию нашего естества было положено парой прародителей рода человеческого, когда муж перекладывал вину на жену, а жена – на змия, и с тех пор, как некое наследие, передается оно из поколения в поколение. Но, как говорит некий наставник:

Зачем всегда виним мы злополучного?⁴

Зачем приписываем то одному, то другому из братий причины неприятностей? Надлежит возводить причины всех случайностей к самим себе, подражая в этом благоразумным и блаженным мужам, из которых один говорит: Гнев Господень стерплю, яко согреших Ему (Мих.7:9), а другой: Аз есмь, иже согреших, и зло творя, зло сотворих (1Пар.21:17). И еще: Аз есмь виновен о душах дому отца твоего (1Цар.2:22). Ибо прегрешения и болезни, которые в нас, требуют, словно прижиганий, операций и горьких лекарств, довольно болезненного лечения. А если бы мы находились в здравом состоянии, подобно тем людям, о коих поет Давид: не остави человека обидети их и обличи о них цари (Пс.104:14), то не прикоснулась бы нас мука (Прем.3:1), и человеки не были бы возведены на главы нашя (Пс.65:12).

13. Итак, мы неразумно «обвиняем невинных»⁵, в то время как терпим наказания лишь за малую часть своих грехов. И не замечаем, как уподобляемся древнему Израилю в его безумии: ведь те, полагая, что они уступают иноплеменникам не из-за собственных прегрешений, но потому, что управляются не так, как другие народы, предпочли царское единовластие аристократическому предводительству. Но они ничего этим не приобрели, кроме долговременного рабства, а затем вместе с царем были угнаны далеко от родины, так что Бог, насмехаясь над этим, говорит через пророка: В погибели твоей, Израилю, кто поможет тебе? Где царь твой сей? Той да спасет тя во всех градех твоих; и да судит ти, о немже гла голах еси: даждь ми царя и князя. И дах тебе царя во гневе моем (Ос.13:9–11).

14. Вот и мы считаем причиною бедствий всё, что угодно, но не себя. Вдоль берега движется пиратская монера, опустошающая всё кругом? Мы не называем это судно проявлением Божьего гнева, но говорим: «Где римские триеры, которые мы снаряжаем ежегодно?»⁶ О беспечность! Ведь эти триеры не могут очистить от пиратских скорлупок даже острова Эгейского моря, хотя совсем недавно они покоряли Сицилию, Египет и Финикию. Или, опять-таки, кто-то отнимает у нас последнее, либо бесчеловечно взыскивает иную повинность? Мы не принимаем это, как взыскание за грехи, но доходим чуть ли не до самого царя, жалуясь на расхитителей. Таким-то вещам мы приписываем свои страдания, как нарочно пренебрегая своим долгом. Но, любезные, кого же обвинить в различных смертельных болезнях, скудости, в том, что плоды гибнут от засухи, спорыньи, ветра? Ведь это уже не человеческие напасти, но явные признаки гнева Божьего.

15. Но, если мы до сих пор и рассуждали столь неграмотно и ошибочно, то впредь надлежит судить об этих вещах так, как подобает питомцам благочестия. И, если вы не возражаете, я вкратце объясню различие, чтобы мы, не зная причин, не унывали от несчастий, как будто испытываем неслыханные страдания, не жаловались на промысел Божий и не оставались нераскаянными грешниками. Ведь те, кто отвергает промысел, полагая, что человеческие дела складываются неким случайным образом, сами собой и как получится, либо подчиняются влиянию неких сплетений звезд и плещутся в потоках предопределения, должны быть изгнаны из церковной ограды и низвергнуты в пропасть к безбожникам. Ибо какое общение между светом и тьмой, либо Христом и Велиаром (2Кор.6:15)? Мы же, верящие, что наши дела управляются словом силы Божией (ибо Бог не испытывает несправедливых пристрастий и вообще не страдает, тяготясь собственными делами), должны знать и о том, что несчастья происходят не от какой иной, но от той же самой причины: по большей части ради отвращения будущего греха или воздаяния за уже совершенный, а иногда и в качестве искушения и испытания добродетели. Посему Писание воспевает не только многи раны грешному (Пс.31:10), но и многи скорби праведным (Пс.3:20), и говорит: Аще приступаеши работати Господеви Богу, уготови душу твою во искушение (Сир.2:1).

16. Мы же не должны находиться в неведении о том, к какому разряду относимся, воображая, что Бог посылает нам скорби, как праведникам, или наказывает, как сыновей. Ибо чего по справедливости заслужили мы, люди, придавленные грузом прегрешений, более тяжким, нежели прибрежный песок, а потому лишив шиеся божественного сыновства? Не заслуженного ли наказания от Бога, какое полагается великим грешникам и лукавым рабам? А чтобы мы, уподобляясь тем, о которых говорит Богу пророк: Бил еси их, и не поболеша (Иер.5:3), не оказались столь же бесчувственными, перенося наказание Божье, давайте, как подобает страждущим от боли и муки, будем молить Бога об отвращении Его кары, а прежде всего сами прекратим творить достойное наказания. И не только это: пусть собственная совесть терзает нас тяжким бичом покаяния за уже совершен ные дурные дела. Ибо, если мы сами себя исправляем, сами себя судим и подвер гаем наказанию, то уже не будем повинны суду и взысканию, так что наш собственный приговор послужит предотвращением божественного.

17. Поскольку же закон требует, чтобы мы нанесли себе числом четыредесять ран (Втор.25:3), то как раз и предстоит нам сорокадневный пост: ведь таково должно быть число добровольных ран, как согласно Евангелию, так и согласно закону. Итак, будем предаваться бичеванию во все эти дни и на протяжении каждого из них; назначим судиею совесть, и пусть она судит и укоряет нас. Обличим себя, исповедуя свидетельства своей вины, и понесем кару за свое нечестие посредством поста и сопутствующих ему лишений; и тогда, возможно, будем вторично возведены Богом в сыновнее достоинство, обретя прежнее благородство. Тогда, вознесясь над положением достойных плети рабов, сделаемся послушными сыновьями, а вместе с тем и почтим страдание Владыки Христа, претерпевшего бичевание, если, как было сказано, сами для себя сплетем бич из различных лишений. Может быть, оскудеет тогда и поток бедствий, и таким образом спасемся мы из пучины затруднений. Ведь и божественный Давид не иначе избавился от печалей, о чем сам он говорит: Аз же, внегда они стужаху ми, облачахся во вретище и смирях постом душу мою (Пс.34:13). И еще: Вместо еже любити мя, оболгаху мя, аз же моляхся (Пс.10:4).

18. О эти божественные покровы, которые пришлись впору великому Давиду и отразили натиск стужающих! Какой героический панцирь мог бы столь успешно отразить погибель от стрел, как вретище, в которое облекся Давид – все нападки досаждавших ему? Или какой несокрушимый боец столь же превосходит своих неприятелей, как Давид, смиривший душу постом и отражавший снаряды клеветников легкими движениями молитвы? Но и Сам Христос предваряет страдание ничем иным, как бдением и молитвой. Итак, Бог, добровольно предаваясь искушениям, бодрствует, терзается душой, справляется с тоской при помощи напряженной молитвы, омывает лицо каплями кровавого пота, многократно преклоняет колени и взывает к отцу; Давид, когда ему досаждают, облекается во вретище и смиряет душу постом, а став жертвой клеветы, молится; мы же наедаемся до отвала, привередничаем, смеемся, бездельничаем, храпим во сне, и при этом надеемся избежать какого-либо человеческого или божественного искушения? Это было бы свидетельством великой простоты и крайней глупости.

19. Итак, поскольку пост и иные телесные лишения вместе с непрерывной и напряженной молитвой заповеданы законом в качестве предпраздничного очищения, предшествующего владычным страстям, да и без того являются нашими непременными помощниками среди скорбей, которые нас столь тяжко постиг ли и, конечно, постигнут впредь, давайте мы, гонимые многими отливами и приливами волн, укрепим свою жизнь сими божественными якорями, и прежде всего – молитвой. Ибо в ней вижу я некий божественный напев, способный успокоить боль от всякого несчастья. Итак, если египтяне будут преследовать нас, воззовем в душе ко Господу; если выступит против нас Амалик, пусть оружием нашим будут простертые в молитве руки, ибо это – лучшее в полководческом искусстве Моисея; если какой Рапсак, возопив гласом великим (4Цар.18:28), будет угрожать великими бедствиями, вспомним о том, как Езекия, услышав слова Рапсака, раздра ризы своя, и облечеся во вретище, и вниде в дом Господень, и помолился (4Цар.19:1). Если какой Ахитофел, опытный советник, предастся разврату вме сте с лукавым сборищем, то помолимся словами Давида: «Разруши совет ахитфелев, Господи, Боже мой» (2Цар.15:31); если поглотит нас всепожирающий кит, то, подобно божественному Ионе, помолимся ко Господу из чрева китова. И если будет разожжена печь искушений, то, словно блаженные отроки, скажем: Благословен еси, Господи…, яко истиною и судом навел еси сия вся на ны грех ради наших (Дан.3:26–28).

20. И, молясь и не падая духом, будем верить, что услышит нас Бог и защитит вопиющих к Нему день и ночь (Лк.18:7), как мы знаем из Евангелий. Ибо если судью неправедного, который Бога не боялся и людей не стыдился (Лк.18:2), некая вдова, неотступно его преследуя и ему досаждая, заставила устыдиться, то как же мы не склоним к себе праведного и благосклонного, взывая к Его милости? А если и не склоним, то не будем отчаиваться: ведь мы, не зная, о чем должно просить, часто сами не понимаем, что просим камень вместо хлеба, змею вместо рыбы или скорпиона вместо яйца. Посему Отец, Податель благ, и не дает нам это, как не только не приносящее пользы, но и вредоносное. И ничего удивительного: ведь и Павла Он не послушал, когда тот просил о жале в плоть (2Кор.12:7), и не пронес чашу страдания мимо Своего единородного Сына, который многократно просил об этом. Но если, в то время, как и ковчег уже был изготовлен, и семейство Ноя с семенами всего живого вошло туда, задержал Бог наводнение еще на семь дней, будучи непамятозлобивым и ожидая покаяния развращенного мира, так что, конечно, не затопил бы землю, если бы в эти семь дней явила она покаяние, о каком свидетельствует златая труба, то разве мы, принося покаяние в течение семи недель, не сможем удержать потоп новых несчастий? Нужно только, молясь, взывать из глубины сердца, оставить долги должникам нашим и очистить свою молитву от злопамятности, так, чтобы, взывая к Тому, кто непамятозлобив, прежде всего самим на себя брать несчастия братий, как, насколько я знаю, поступали и почти все блаженные мужи.

21. Вам же, внимательные слушатели, будет уместно вспомнить некоторых из них, чтобы подогреть в себе желание подражать им, и прежде всего отцу нашему Исааку. Ибо он, будучи явным образцом многих добродетелей и таинств Христовых, являет яркое подобие и Его непамятозлобия. Итак, слушайте и примите сие семя в глубинных селениях души, чтобы, подобно доброй земле, принести во много раз больший плод. Услышал Исаак от Авимелеха: «отиди от нас, яко сильнейший сотворился еси от нас зело» (Быт.27:16), – и, ничуть не возражая и не беспокоясь, отиде оттуду, как подлинный ученик Евангелия, который, будучи преследуемым в одном городе, бежит в другой, согласно владычному завету. Затем он очищает отцовский колодец, загражденный филистимлянами, и тотчас же лишается его; откапывает другой, но и тот у него отбирают; он же переносит все эти обиды, не проявляя никакого желания мстить за них. И то самое, чему впоследствии учил апостол: Не будь побежден злом, но побеждай зло добром (Рим.12:21), – это постиг великий Исаак, наставляя в том своими делами. Ибо так, незлобиво отступая перед преследователями и уступая обидчикам колодцы, он победил их, так что немного спустя сам Авимелех приходит к Исааку и предлагает заключить мир.

22. Я уж не говорю об Иакове и Иосифе, из которых один, послушавшись совета наставника относительно выбора жены и будучи отвергнут, двадцать лет переносил тяжелейшую службу наемного пастуха; другой же, брошенный братьями в ров и проданный иноплеменникам, сделался рабом в Египте, где его оклеветали и бросили в темницу; однако затем, имея виновников всех этих несчастий в своей власти, он не стал мстить, но незлобиво и великодушно предложил им испытание. А как мне воспеть по достоинству непамятозлобие Моисея? Ибо сколько времени Бог терпел лживый и ропщущий род (как сказано: Четыредесять лет негодовах рода того (Пс. 94:10)), столько же переносил его и великий Моисей. И вот о чем нельзя говорить и слышать без величайшего трепета: много раз Бог, не снеся их испорченности, говорил Моисею: «остави мя…, потреблю их» (Исх. 32:10); тот же, умилостивляя Бога, смягчал Его гнев. Каково же было великодушное незлобие мужа! Сколько ропота он слышал ежедневно, какую брань, возмущения, дерзость, возражения переносил, словно бы тщась превзойти Самого Бога в непамятозлобии!

23. А что же божественный Давид? Разве не проявил он незлобие, пощадив Саула, который столько раз метал в него копье, преследовал, злоумышлял против него, хотя тот и попал ему в руки не единожды, но и вторично, и это притом, что спутники Давида возбуждали его ярость и призывали к мести? Им-то и возразил сей великодушный герой, которого ни убеждения друзей, ни оскорбления врагов не могли склонить к воздаянию злом за злое: «Жив Господь, аще не Господь поразит его, или день его приидет, или на брань снидет и погибнет; да не будет ми от Господа нанести руку мою на Христа Господня» (1Цар.26:11). Но на помазанника Господня не поднял Давид руки, ибо это было недопустимо; а как поступил он с частным лицом, человеком вредным и злоречивым? Вы, конечно, поняли, что речь идет о Семее, который бросал в царя камнями и поносил его. Что же, поднял ли Давид на него руку, или позволил другим, рвавшимся сделать это? Ничего подобного, но сказал он так: «оставите его проклинати мя, яко рече ему Господь; негли призрит Господь на смирение мое, и возвратит ми благая вместо клятвы его во днешний день» (2Цар.16:11–12).

24. Поразмыслим же, братия, над его незлобивыми речениями, и, трудолюбиво рассмотрев и изучив их, запечатлеем красу непамятозлобия, как отпечаток с первообразной доски. Оставите, – говорит, – его проклинати Давида, яко рече ему Господь. Итак, кто же, слыша позорнейшую брань и подвергаясь такому же обращению, сможет стерпеть такое, веря, что Господь заповедал обидчику говорить и поступать дурно, и Он же воздаст ему самому благом за зло в качестве награды за незлобие? Ведь тот, кто верит, что, с чем бы оскорбительным ни пришлось ему столкнуться, случилось это не без Божьего веления и дает надежду получить взамен некое благо, должен быть весьма благодарен своим обидчикам, словно благодетелям.

25. Но что такое незлобие в рамках закона, как бы замечательно оно ни было, несмотря на то, что и противоположное состояние тогда господствовало повсеместно, и нельзя было опереться на пример Самого Христа, в сравнении с евангельским любомудрием? Ведь это всё равно, что сравнивать некую неясную прорись с готовым образом. В самом деле, наше терпение в отношении творящих зло должно простираться до такой степени, чтобы не просто не тяготиться трудностями, которые они нам причиняют, но, в свою очередь, искать их умножения, так, чтобы к повинности пройти одно поприще добавить и второе, в ответ на удар по правой щеке обратить и левую, а вместе с гиматием снять и хитон. Таковы прави ла евангельского любомудрия, таковы боголепные поучения Христовы; мы же до такой степени их отвергли, как будто либо вовсе не слышали евангельской проповеди, либо усердно изучали нечто прямо противоположное. Ибо кто же, претерпев нечто неприятное, не старается воздать виновнику «втрое и вчетверо»?⁷ А тот, в свою очередь, тоже умножает свое отмщение, как только может. И таким образом мы, доводя воздаяние до бесконечности, умираем от памятозлобия: путие же злопоминающих в смерть (Притч.12:28).

26. Итак, чтобы не торить дальше дорогу в чертоги Аида, вернемся на пути жизни с помощью незлобивой молитвы. И уж тем более нужно так поступить в нынешнее время, которое и людям вроде нас дает возможность разделить долю света со святыми. Ибо ныне волк без всякой угрозы пасется вместе с овцами, плотоядный – с травоядными; лев, несмотря на свою начальственную знатность, вкушает ту же трапезу, что и рабочие волы; медведь в покаянии сбрасывает образ греха, а леопард – пятнистую шкуру; змий есть землю, как хлеб, и не жалит больше в пяту, да и не может, поскольку глава его сокрушена, а сила его, которая на чреслех и на пупе чрева (Иов.40:11), совершенно разрушена, словно двуострым мечом, постом и молитвой. Мы же, свободные от внешних блужданий, можем прибегнуть к помощи и прочих лекарств покаяния, и памяти смертной.

27. И Писание учит, что она является средством для предотвращения или избавления от греха, говоря: Поминай последняя твоя, и вовеки не согрешиши (Сир.7:36). Она же способна унять воспаленное дыхание тщеславия у того, кто пожелает услышать и запомнить: всяка плоть сено, и всяка слава человеча яко цвет травный; изсше трава, и цвет отпаде (Ис.40:6–7). Она останавливает и неустанный рост гангрены любостяжания, напоминая: яко внегда умрети ему, не возмет вся (Пс.48:18), а также: наг изыдох…, наг и отыду тамо (Иов.1:21), и: Ибо мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести (1Тим.6:7). Она же – и самое действенное лекарство от сладострастия. Посему и премудрый и человеколюбивый Врач душ наших, дабы не пребывали мы бесконечно в болезненном состоянии, устроил так, чтобы смерть клала конец греху, словно некое снотворное, мы же, избавившись от всякого недуга, могли восстать полными сил и обновленными. И подобно тому, как не только олени истребляют змей, но и курение из оленьего рога имеет силу прогонять их⁸, так и грех с его ядовитым жалом может быть изгнан не только самою смертью, но и одним воспоминанием о ней.

28. Потому-то Бог повсюду насадил память смертную, как нечто весьма полезное, и, главное, не назначил для нее определенного срока, чтобы ожидание сочеталось с воображением. Ведь поскольку мы не знаем, когда придет смерть, то и полагаем, что она с нами постоянно. Но каково же наше жизнелюбие или, вернее, привязанность к пороку! Ведь мысль наша от юности до того закосневает в лукавстве, что не избавляется от тщеты перед угрозой смерти даже в глубокой старости. И пусть голова серебрится сединой, явно требуя жатвы, или вовсе лишается волос, указывая на наступление осеннего листопада, вслед за которым придет зима, вредоносная для всего, что смертно – а люди не желают внимать столь явным свидетельствам приближения смерти, словно только что начали жить и вступили в юношескую пору. И голова уже трясется из-за расслабления удерживающих ее сухожилий, и всё тело сутулится, словно вот-вот вернется в прародительницу- землю; слепец же не повинуется и не обращается к памяти смертной, устремив мысль к очевидному, но, напротив, еще быстрее стремится к земному, словно некая колодка приклоняет его голову к земле и заставляет жить вверх ногами.

29. И как премудрая природа, готовя человека к жизни, вооружает его соответствующими органами, точно так же она, подводя его к гибели, разоружает вновь, напоминая тем самым о кончине; человек же не разумеет, что ослабление зрения, вплоть до слепоты, направляет его к смерти, а ухудшение слуха говорит о ее приближении и позволяет лучше расслышать ее зов. Не хочет он знать и того, смерть, имея своим союзником время, с его помощью поражает ударами лицо, выбивает зубы, нападает на чрево, заставляя страдать от несварения желудка и отсутствия аппетита, перебивает голени и колени. И расслабление есть предвестник гибели, равно как и сотрясение прочих членов являет некий образ присутствия смерти, перед которой всё дрожит от страха. Итак, время довольно неторопливо и в течение долгих промежутков времени подготавливает всё это для смерти; другие же ее верные слуги – это болезни, и разве их появление не заставляет вспомнить о кончине? Ведь подобно тому, как мы говорим, что там, где видно дым, должен скрываться и огонь, так и там, где присутствуют болезни, налицо сень смертная и страх смертный. Ведь смерть обыкновенно следует за своими прислужницами, и острейшие из них особенно часть являются ее предвестниками.

30. Впрочем, что я воспеваю старческие несчастия и болезни как напоминание о смерти? Ведь всякий возраст, да, пожалуй, и всякое происшествие может быть названо степенью или остановкой на пути смертном: ведь в каждом из них мы претерпеваем изменения, так что, покинув одно состояние, мы уже не находимся в нем, и таким образом в некотором смысле умираем; а перейдя в другое, в нем живем и существуем. Ведь говорит Писание: Когда я был младенцем (1Кор.13:11) и юнейший бых (Пс.36:25), как если бы с появлением нынешнего мужа или состарившегося человека умерли младенец и юнейший, а остались жить те, кто есть сейчас.

31. Вот как связаны для нас смерть и память смертная; я же, дивясь многому из поэзии, ничуть не менее восхитился и тем, что она считает сон братом смерти, зовет их близнецами, утверждает, что глубокий сон чрезвычайно схож со смертью, подобно тому, как в Писании говорится, что можно уснуть в смерть (Пс.12:4), а смертное состояние причастно сну по причине их родства. Ибо они, отличаясь друг от друга самую малость – лишь незначительным дыханием – совершенно сходны в отношении бесчувствия и расслабления членов. Так что для всех, кто бодрствует, а не впал в глубокое оцепенение от какого-нибудь мандрагорового сока, сон должен быть подлинным напоминанием о смерти. Небесполезно поразмыслить и о том, не потому ли ночь, которую Бог создал как мрак, противоположный дню, является и зовется такою, какова она есть, что, напоминая о смерти с помощью родственного ей сна, побуждает к сокрушению о всём дурном, сделанном и произнесенном за день, как сказано: Яже глаголете в сердцах ваших, на ложах ваших умилитеся (Пс.4:5)⁹

32. Таким-то образом сердце должно даже во время отдыха бодрствовать, так что мы не видеть будем во сне пустые отголоски увиденного и услышанного днем, но станем воображать суды Божьи, и, конечно, страшнейшие из посмертных казней. Давайте же будем, прервав свой сон ради столь великих забот, еженощно омывать свое ложе и орошать подстилку слезами; будем во сне и наяву изучать божественный закон, беседуя по ночам со своим сердцем и тщательно исследуя при помощи духа, не преноществует ли у нас, вопреки заповедям закона, залог какого либо бедного человека. Быть может, не отдали мы отданием ризу его, и да почиет в ризе своей, и благословит нас (Втор.24:12–13)? Или, возможно, не отдали мы в той же день его мзду убогому и требующему, и зашло ему солнце, яко убог есть, и в том имать надежду, и возопиет на нас к Господеви, и будет нам грех (Втор.24:14–15)? Или же зашло солнце во гневе нашем на брата (Еф.4:26), так что мы подвергаемся опасности и во сне увидеть свою вражду, так что злопамятные образы разожгут в нас жажду мщения, и это при том, что мы не знаем, что породит день находяй (Притч.3:28)?

33. По крайней мере, не будем рассуждать во сне до такой степени нечестиво, как некий безумец, который, преступаяй ложе свое, глаголя в душе своей: кто мя видит? Тма окрест мене, и тсены закрывают мя, и никтоже мя видит, кого убоюся; грехов моих не воспомянет Вышний (Сир.23:24–25). Ибо он, будучи чадом ночи и рассуждая о Боге сообразно тому, что свойственно людям, страдает добровольным ослеплением, и не видит, яко очи Господни тмами тем крат светлейшии солнца суть, прозирающии вся пути человеческия и разсматривающии в тайных местех (Сир.23:27–28). Если же станем мы по вечерам выносить суждение обо всем, сделанном нами за день, подобно сказавшему:

Да не коснется очей твоих сон, смежающий веки,

Прежде, чем трижды дневные дела разберешь по порядку:

«В чем погрешил? Что сделал? Что должное я не исполнил?»¹⁰

то дни наши не пройдут тщетно, как сень преходящая. Ибо речь требует, чтобы именно таковы были ученики Евангелия, у коих и чресла должны быть препоясаны, дабы, отходя ко сну, были мы в некотором смысле деятельными, и светильники зажжены (Лк.12:35), дабы, даже смежив очи, бодрствовали, в то время как память смертная, постоянно пребывая рядом, заставляла бы пробудиться.

34. Вот вам, други и братия, еще один словесный взнос: ибо я, хоть и пожинаю бесплодие, не поленился вновь поделиться семенем и не отказался даже от повторного посева, надеясь главным образом на то, что Бог не откажется вознагра дить труд рук моих, хоть бы и сеял я духовный хлеб прямо на воде. Тот же, кто дает семена сеятелю и хлеб в снедь, Чьею паствой все мы являемся, да дарует нам посев, да умножит его и да приумножит плоды нашей праведности, дабы, когда возьмет Он лопату в руку свою и очистит гумно свое, мы, подобно соломе, не ока зались преданы огню неугасимому, но были, как благородное зерно, собраны в Его житницу (Мф.3:12); яко Ему слава и держава вечная. Аминь.