Слово в день Успения Божией Матери. (15 августа 1884 г.)

Воспоминая сегодня блаженное успение пресвятой Богородицы, мы должны, по мысли и намерению св. церкви православной, во-первых прославить праздничными и хвалебными песнями отошедшую от нас видимо, но и в успении своем нас неоставляющую Матерь Господа нашего, а во-вторых – ликовствующим духом своим подвигнуться к тому, чтобы укрепить и усилить наше единение с нею через посильное подражание ее богоподобным качествам. В первом деле руководила и руководствует нас сама Христова церковь, оглашая слух наш разнообразными священными гимнами, которые составлены богомудрыми мужами и песнопевцами в похвалу и честь Матери Божией, вошедшей, после успения своего на земле, в неизреченную и вечную славу божественного Сына своего на небе. Во втором деле поруководить вас, братия и сестры о Христе, лежит обязанность на нас, ваших пастырях духовных. Какое же качество чистейшей души богоматерней избрать нам для сегодняшнего слова, чтобы научиться подражать ей? Дивны и многочисленны эти качества. Нет добродетели, нет ни одного вида ее или оттенка, которой высочайшим образцом не была бы пренепорочная Матерь Господа нашего.

Все, что мы знаем о ней из священных книг или из предания церковного, все достойно нашего всецелого подражания и глубочайшего благоговения. Хотим ли мы стяжать веру в Господа Бога и преданность Его св. воле, хотим ли научиться терпению, возревнуем ли о христианском смирении, возжелаем ли украситься чистотой и целомудрием души и тела, решимся ли обучить себя иной какой либо добродетели, – во всех этих случаях мы должны взирать на светоносный лик пречистой девы Марии, и из ее жизни заимствовать правила для своей жизни и для своего поведения. Но иногда устрашает нас высота образца и наша чрезмерная отдаленность от него по нашим немощам душевным, а с другой стороны наше мирское и многомятежное положение в жизни, тысячами нитей нас привязывающее к земле с ее нуждами, огорчениями, трудами, а равно и с развлекающими удовольствиями, и вообще с ее суетой. Иногда думается по этому поводу, что мирские люди, при всех своих усилиях, могут достигать только до невысоких степеней нравственного совершенства, и что для них обязательна и возможна только подходячая им особого рода и, так сказать, низшего качества добродетель.

В этих рассуждениях много несправедливого, но есть нечто и справедливое. Что для мирских людей закрыт доступ к высшим степеням нравственного совершенства – это несправедливо. Из сказаний о житиях святых мы знаем много совершенно обратных примеров, так что святые пустынники и отшельники посылаемы были голосом Божиим учиться иным добродетелям у мирских рабов и рабынь Божиих. Но что есть все-таки некоторые высшие советы евангельские для избранных и довлеющих к сему подвижников Христовых, не обязательные для прочих последователей Его, – это справедливо что не все, даже и благочестивые люди, достигают одинаковых степеней добродетели, но разнятся в этом отношении также, как звезда от звезды разнствует во славе, и что поэтому и Господь со всею справедливостью воздаст на последнем суде своем комуждо по делом его, – это тоже справедливо; даже и то, что между самыми добродетелями есть разница в качествах и свойствах, не смотря на общее связующее их внутреннее единство, что есть, так сказать, нарочитые добродетели житейские, и это можно допустить. Что-ж? Станем учиться и в этом отношении у Матери Господней. В пророчественном псалме многочисленные нравственные совершенства ее изображаются под видом царственной ризы, изукрашенной золотом и разнообразными драгоценными камнями. (Пс. 44:14–15). Если же не для всех нас доступны бриллианты высших христианских добродетелей, то поищем для себя других ценностей и красот в блистающей ризе нравственных совершенств богоневестной девы Марии, и постараемся стяжать их по мере сил своих. Таков между прочим перл достолюбезной скромности – этой невидной и не блестящей можно сказать добродетели, но всем доступной и поистине украшающей житейские отношения между людьми, отсутствие которой вносит в эти отношения так много горечи, нестроения и мятежа. Есть особенный повод говорить об этой добродетели именно в нынешнее время, когда у нас под именем гласности развился в общественной жизни злой недуг писательской болтливости и злоречия, а в частной и семейной жизни издавна существует недуг междоусобного сплетниченья, – эта несносная и легкомысленная страсть трубет о жизни и деяниях ближнего и собственные наблюдения над ними преувеличивать под влиянием личных чувств и возрений, а чужие рассказы о текущих событиях до искажения украшать своей собственной невоздержной фантазией. Итак, слово наше будет о скромности.

Эту добродетель надо отличать от смирения, к которому она весьма близка, но имеет свой самостоятельный и отличительный характер. Смиренный человек избегает говорить о себе самом и своих достоинствах, и не иначе, как с великим смущением выслушивает от других хвалебные о себе отзывы, строго относясь к своим собственным недостаткам и немощам, ясно сознавая и тщательно наблюдая их, чтобы от них освободиться самодеятельным усилием своей воли. Эти благородные усилия не только не мешают, а напротив помогают ему отдавать должное чужим достоинствам и смягчать чужие недостатки ради этих достоинств. Вот в чем состоит смирение! «Что я несовершенен и несостоятелен во многих отношениях, – это я очень хорошо знаю на сколько же ценны мои добрые качества и какого достоинства приписываемые мне заслуги, – это наиболее всего сомнительно для меня самого», – вот речи и рассуждения смиренного человека! И можно понять легко, какой-бы рай Божий воцарился на земле, и какая любовь объединяла бы всех людей, если бы они были смиренны, и как безостановочно и быстро шло-бы вперед их взаимное и всестороннее усовершенствование! А потому и Писание царствие небесное провозглашает неотъемлемым и прямым наследием нищих духом, т. е. смиренных людей.

Скромность есть более простая, так сказать, добродетель, хотя и она, к сожалению, есть далеко не обычное достояние людей, и уже поэтому одному весьма ценна, а по внутреннему своему значению и по влиянию на взаимные отношения людей поистине драгоценна. Если смиренный человек не любит говорить о себе во избежание самохвальства, то скромный человек особенно опасается говорить о других во избежание злоречия и унижения ближнего. Он немногоречив вообще, главным образом из опасения как-нибудь стать в противоречие с истиной и быть проводником и распространителем какой-либо лжи; а этой ложью, как известно, оказывается великое множество непроверенных истин в торопливых и спешных рассказах людских о том, что бывает и случается в жизни. Даже о самой истине скромный человек не всегда считает себя в праве говорить, если напр. он на сие не уполномочен, или когда это могло-бы быть преждевременным и не безразлично отозваться на судьбе и на делах ближнего помимо его воли, сознания или согласия. Таким образом, если добродетель смирения и кротости проистекает из великого чувства христианской любви к ближнему и из сознания собственных несовершенств; то скромность может проистекать из простой деликатности и чувства приличия, а также из уважения к истине, хотя может быть прямым следствием и смиренных чувств в человеке. Скромный человек всегда более или менее серьезен и солиден, и не позволяет себе истрачивать богатство внутреннего своего содержания в празднословных речах и неустанном говорении о непрерывно изменяющемся множестве видимого и слышимого, после которого (говоренья) нескромным людям так часто приходится сожалеть и раскаяваться во многих своих словах, иногда невольно и почти бессознательно у них вырывающихся, но уже назад не возвращающихся. Такая деликатная осторожность в слове и рассудительная собранность духа, впрочем, отнюдь не чуждая обходительности и ласковости в беседах, внушает глубокое и искреннее уважение к людям, запечатленным скромностию. То, что выдается ими за истину, так и принимается слушающими в случаях спорных и сомнительных от них ждут решающего слова, которое всегда бывает растворено солию зрелости и искренности убеждения. На их честное слово всегда можно положиться, им безопасно можно вверить тайну души и открыть свое сердце, от полноты чувств ищущее высказаться в откровенной беседе, или найти облегчение в постороннем теплом участии. Они сумеют соблюсти секрет, случайно им доставшийся, и не злоупотребят неосторожно вырвавшимся словом своего собеседника или знакомого. В своих же собственных беседах они не будут ставить своего «я» средоточным пунктом разговора, и не будут подвергать испытанию чужой деликатности утомительными, хотя бы и правдивыми повествованиями о себе, особенно с затаенными целями самовосхваления. Согласитесь сами, как бы упростилась, и, если можно так выразиться, обезхитрилась-бы наша жизнь, и каким бы тонким ароматом деликатности и искреннего взаимного снисхождения растворены были бы взаимные отношения между людьми, если были бы они скромны, а не празднословны и многословны, и если бы этими недостатками своими не увлекались так часто даже к злоречию о других и к надоедливому и горделивому самовосхвалению себя. Между тем недостаток скромности в людях и их неумеренность в слове в высшей степени отяжеляет для них же самих жизнь их, вносит искусственность и лицемерное двуличие во взаимные их отношения, и опутывает их обычаи многочисленными правилами опасливой осторожности друг перед другом, и пока человек горьким опытом не изучит этих правил, он предварительно должен испытать множество неприятностей, а иной по складу своего характера и по природному простодушию нрава своего целую жизнь должен терпеть и много терять от людей вследствие собственной речистости или точнее – неосторожности в слове и от нескромного многословия посторонних людей. И выходит что же? Хотелось бы, напр., спросить кого-нибудь или посоветоваться насчет чего-нибудь? Нет, прежде запасись справками, как отнесутся к твоему делу, и потому библейский мудрец внушает: не советуйся со всяким глупцом в этом отношении, ибо он не может умолчат о деле (Сир. 8:20). Хотелось бы предаться любимому занятию какому-нибудь, или продолжить начатое нужное дело? Но нет, не всегда это можно; ибо если есть при этом что-нибудь только до тебя касающееся, то лучше, – как советует тот же библейский мудрец, – при чужом не делай тайного, ибо не знаешь, что он сделает, увидевши твое дело (Сир. 8:21). Пришла к тебе минута откровенности, и сердце ищет дружеских излияний. Но нет, остерегает тот-же мудрец, осмотри сначала окружающих тебя людей и не открывай всякому человеку твоего сердца, чтоб он дурно не отблагодарил тебя (Сир. 8:22). И так далее. Во что же от всего этого обращается жизнь наша, и не делается ли она от людской нескромности похожею на движение и деятельность со связанными руками и ногами? Итак надо, надо нам учиться достолюбезной скромности и деликатной воздержности речей и об себе, и о ближних, чтобы и себе не вредить и ближним не мешать просторно и свободно жить на свете.

Высочайший образец этого воздержания в слове или скромности мы можем видеть в лице Матери Божией. Когда святой обрученик ее Иосиф приметил, что она сделалась непраздною и не знал что подумать об этом событии, и даже стал помышлять ее бракоокрадованною; то не всего ли естественнее было ожидать, что она сама для защиты своей чести первая рассеет горькие недоумения святого старца? Однако же, получив благовестие и обстоятельное объяснение от Архангела, как должно было совершиться зачатие и рождение от нее безневестной Сына Божия, но не получив в то же время полномочия объявлять об этой тайне другим, пречистая дева Мария считает себя обязанною соблюдать скромность и молчать до последней крайности о своей тайне, которая могла бы мгновенно и оправдать ее и успокоить нареченного мужа ее. И она соблюдает эту тайну в сердце своем и хранит молчание до тех пор, пока сам Ангел Господень объяснил Иосифу, что зарожденное в приснодевственной утробе невесты его от Духа есть Свята. Здесь столько же велико смирение, сколь дивна скромность и сосредоточенность духа пречистой девы Марии. Много было и других обстоятельств, и случаев в жизни пресвятой Богородицы, когда она видимое и слышимое ею более слагала в сердце своем, по замечанию евангелистов, чем выражала в слове. И чем важнее было это видимое и слышимое и чем больше предвещало славы ей в будущем, тем менее она позволяла себе и об себе разглагольствовать по смирению духа своего, кротости сердца и молчаливой скромности языка.

Как же бы и нам научиться сей привлекательной добродетели скромности, и какие к тому средства? Как есть разного вида и характера болтливость, и разные степени зловредности многоречия; так и средства против них могут быть употребляемы разные. Иногда человек бывает многоречив не злонамеренно, погрешаем словом не от души, по выражению священного мудреца, ибо кто не погрешал языком своим (Сир. 19:17)? а просто увлекается потоком собственных легких чувств и мелочных мыслей, не останавливающихся долго ни на чем, и потому не имеющих нужды созревать и полнеть в его голове; а потому и он сам готов говорить без умолку, до усталости языка обо всем, что только он видит и слышит. Таковы дети, таковы люди с живым темпераментом и слабым умственным развитием, или даже неглупые, но вследствие поверхностного и неосновательного образования ничем определенным не занятые и никакой серьезной цели в своей жизни не имеющие. Страсть празднословия, одолевающую этих не серьезных и легких людей, библейский мудрец необыкновенно метко сравнивает с болезнями рождающей, которая до тех пор не может успокоиться, пока утроба ее не освободится от плода; а также с пораненными животными, которые от боли неудержимо увлекаются бежать и бежать, как празднословящий болтун – говорить и говорить. Вот слова библейского мудреца: выслушал ты какое-нибудь откровенное и секретное слово, – пусть умрет оно с тобою; не бойся, не расторгнет оно тебя. Но глупый от слова, рвущегося у него из уст, терпит такую же муку, как раждающая от младенца. Что стрела, вонзенная в бедро, то слово в сердце глупаго. (Сир. 19:10–12). Самым лучшим средством против описанного недуга нескромности была бы, очевидно, сосредоточенность и собранность духа; а ее можно стяжать предавшись всей душой какому-либо благородному делу, и неослабно упражняя умственные и нравственные силы в каком-либо сродном для себя роде деятельности. У всякого из нас есть свое дело и свои обязанности, определяемые тем положением, которое мы занимаем в обществе.

Таким образом, если бы мы все были более деятельны и трудолюбивы и с большею строгостию относились бы к своему долгу; то все конечно были бы и более серьезны, а вследствие этого и более скромны, т. е. с большею умеренностью, экономичностью и благоразумием пользовались бы своим даром слова, и наконец вследствие этой скромности, была бы более покойна и счастлива наша жизнь общественная и частная, по слову премудрого; обуздывающий язык будет жить мирно и ненавидящий болтливость уменьшит зло (Сир. 19:6), – как оно есть и на самом деле; ибо если ты будешь неудержим и неосторожен в слове по болтливости, то, как говорит тот же мудрец, – всякий конечно выслушает тебя, но будет остерегаться тебя, и по времени возненавидит тебя (Сир. 19:9).

Но есть нескромность наиболее зловредного качества, нескромность злоречивая, или нарочито сознательная, когда люди с особенною любовью и увлечением любят вести разговоры по возможности громче и при наибольшем кружке слушателей о чужих недостатках, промахах и вообще о таких делах, которые более или менее позорят и бесчестят тех, о которых ведется речь. Причины таковой нескромности в слове уже более серьезны и можно сказать прямо безнравственны. Здесь уже движет языком говоруна либо личное раздражение, либо завистливая самомнительность, ищущая отомстить оскорбителю, либо унижением неприятного человека успокоить свое мелкое самолюбие, раздражаемое успехами и заслугами соперника. Зависть, гордость и гнев, – вот из каких гнойных и зловонных источников проистекает в этом случае нескромность, или точнее, – злостная речистость людей. Не желая в этом перед собою сознаться, нескромные говоруны и глашатаи о чужих недостатках и промахах, иногда только воображаемых и мнимых и созданных клеветой, оправдывают свой недружелюбный словесный задор якобы благородным негодованием против беззаконий обличаемых ими людей и желанием привлечь на эти беззакония начальственное правосудие, или по крайней мере возбудить против них общественное презрение и негодование. И Боже мой! сколько приходится терпеть и страдать людям совершенно невинным и честным от этой напускной якобы правдивости, а в сущности от недоброжелательного злоречия, от неблагородной наклонности все чужое подвергать критике и осмеянию и этой постыдной и мелкой страстишки замечать сучки в чужом глазу, не чувствуя бревна в своем собственном. Особенно тяжела и горька бывает злоречивая нескромность литературная, когда посредством печати подвергаются публичному посмеянию и порицанию лица, и даже целые учреждения – или совершенно неповинные, или далеко не так виновные, как разглашает о них сочиненная сплетня. Там, где именно и требовалось бы братское снисхождение и деликатная скромность, или по крайней мере точное согласие с истиной, там весьма часто и недостает в людях этих благородных качеств. Что говорить? Много творится в нашей общественной жизни всяческого и действительного зла, достойного примерного наказания и горячего публичного порицания. Но сколько бывает по этому случаю и огульной клеветы и непроверенных порицаний, которые, разумеется, никого не исправляют, а только раздражают и обижают честных и трудящихся людей? Вот этого то зла и не было-бы, если бы члены нашей общественной семьи были доброжелательнее друг к другу, снисходительнее и справедливее, а следовательно, и скромнее.

В этом случае наилучшие средства приучить себя к скромности обнаруживаются сами собой, и могли бы быть вот какие. Тем, которым еще далеко до великой христианской добродетели смирения по отношению к себе и снисходительности к другим, следует стараться быть по крайней мере справедливыми, т. е. возникающую похоть позлословить о ближнем следует задерживать всякий раз проверкою подлинных деяний и слов ближнего и определением степени виновности его, о которой разглашает молва, а до этой проверки потерпеть и повоздержаться в слове. Кажется, это самая справедливая и самая должная, а потому и нетрудная скромность была бы с нашей стороны. Так же учит и библейский мудрец, говоря: распроси друга твоего, может быть не сделал он того, и если сделал, то пусть вперед не делает. Распроси друга, может быть не говорил он того, и если сказал, то пусть не повторяет того, Распроси друга, ибо часто бывает клевета. Не всякому слову верь. Распроси ближнего твоего прежде, нежели грозить ему; и дай место закону вышняго (Сир. 19:13–17). Если-бы это правило строже выдерживалось нами, то, как много исчезло-бы поводов говорить дурно о ближнем, как сильно ослабела бы в нашем обществе злоречивая клеветливость и воцарилась бы скромность, а за нею пришла бы тишина и миролюбивое спокойствие!

Но самое верное средство сделаться скромным состоит в том, чтобы стяжать христианское смирение и евангельскую любовь к ближнему. Эти великие чувства, даже и при действительных недостатках и ошибках ближнего, заставляют положить руку на уста и не позволяют вырваться ни единому слову осуждения ближнему, а тем более слову раздраженного самохвального порицания его поступков. Ибо может ли находить удовольствие в празднословных речах о смешных сторонах или проступках ближнего тот, кто сам в себе сознает много недостатков и ими огорчается, т. е. человек смиренный? Поднимется ли язык на злоречие и запальчивую бранчивость у того человека, который преисполнен жалости к человеческим слабостям и привык дорожить не своею только, а и чужою честью, т. е. человек христиански-любвеобильный?

Можно сказать даже так, что только смиренный и любящий человек и может быть поистине скромным. Таким образом, если мы еще не победили своей гордыни, и если самолюбие наше еще сильно мешает нам радеть о благе ближнего, то нам и нужно прежде всего заняться собою в этом отношении, чтобы хотя постепенно могла к нам придти достолюбезная добродетель скромности, которая так вскрашивает людские отношения в обществе.

Не на одно молчание осужден, конечно, и смиренный, – иногда обличает и он, и не уклоняется даже от сильных порицаний людских пороков и злодеяний, когда к тому обязывает его долг и его собственное служебное положение; но самые эти обличения и порицания его растворены всегда бывают любовию и святою ревностию о благе ближнего, и потому не раздражают обличаемых, а лишь назидают и исцеляют.

О пречистая мати Божия! воззри на немощь душ наших и сама научи нас скромности и смирению – этим лучезарным качествам, которыми сияла ты во все время земной своей жизни!... Аминь.