Слово в день венчании на царство Благочестивейшего Государя Императора Александра Александровича. (15 мая 1884 г.)

Христос воскресе!

Примечательный и в высшей степени характерный случай из проповеднической деятельности великого учителя языков св. апостола Павла предлагает нашему вниманию нынешнее чтение из богодухновенной книги «Деяний Апостольских». Случалось ему быть в городе Афинах, знаменитом центре тогдашней греческой образованности, в городе переполненном учеными людьми всех научных отраслей, – знаменитыми философами, великими ораторами, известнейшими поэтами, и проч... Когда впервые раздалась здесь проповедь Павлова о Христе Спасителе и его учении, она тотчас же сделалась предметом горячих словопрений между эпикурейскими и стоическими философами, и возбудила в Афинянах, по-видимому, живейший интерес к самому предмету проповеди; так что ученые афинские мужи пригласили новоприбывшего христианского учителя в самый ареопаг, т. е. в высшее ученое свое общество, и сказали ему: можем ли мы знать, что это за новое учение, проповедуемое тобою? Ибо что-то странное ты влагаешь в уши наши. Поэтому хотим знать, что это такое (Деян. 17:19, 20). Тогда полилась вдохновенная речь великого апостола. Похвалив Афинян за особенную некоторую набожность, в силу которой они в своем городе исполненном статуй, изображавших всевозможные божества, воздвигли жертвенник некоему и «неведомому Богу», св. Павел объявил, что об этом то до сих пор неведомом для язычников Боге, он и хочет проповедывать в Афинском ареопаге. Затем предложив основные и чистые понятия о божестве и вкратце изложив историю богоправления и домостроительства спасения рода человеческого, он перешел в своей проповеди к совершителю нашего спасения Господу Иисусу Христу – Сыну Божию, имеющему судить некогда всю вселенную, и в заключение своей проповеди остановился на величайшем событии в земной жизни Богочеловека, именно на его славном воскресении из мертвых. Умолк великий благовестник христианства, и какие же оказались плоды его апостольства в ученой афинской среде? Услышав о воскресении мертвых, одни не стеснились грубо насмеяться над ним, а другие с уклончивой и пренебрежительной иронией сказали ему: об этом послушаем тебя в другое время. Итак Павел вышел из среды их, замечает книга Деяний Апостольских. Лишь некоторые мужи, пристав к нему, уверовали, и в числе этих уверовавших оказался даже один из членов ареопага Дионисий, и некая благородная женщина Дамарь (Деян. 17:32, 33, 34). Чем объяснить столь слабое влияние на ученую афинскую среду вдохновенной апостольской проповеди, покорявшей Христу целые города и веси? Среди многих других причин та же священная книга Деяний Апостольских открывает нам одну следующую: Афиняне же все и живущие у них иностранцы ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое (17:21). Этими словами обозначается некоторое мелкое и поверхностное направление умов, жаждущее не умственного труда, а только умственных развлечений и приятных раздражений любопытства одною только новизною речей, оригинальностию и смелостию суждений, – направление не умеющее и не любящее углубляться в многообемлющую сущность вещей и не привыкшее слушать истину, откуда бы она ни шла и чтобы ни говорила, хотя бы нечто горькое и совершенно не согласное с облюбленными мнениями, нажитыми вкусами и укоренившимися пристрастиями. Такое жалкое направление, совершенно несоответствующее характеру истинной, т. е. глубокой и многообъемлющей образованности, может образоваться от двух противоположных причин: либо от недостаточности, отрывочности и вообще скудости познаний у человека, не успевшего запастись ими в благоприятную и юную пору своего предварительного обучения и воспитания; либо наоборот – от умственного так сказать пресыщения, когда человек бывает подавлен массою разнородных знаний, льющихся отовсюду в его голову, но которых он надлежащим образом переварить и усвоить не может или по природному бессилию своего ума, или опять вследствие неблагоустроенности его предварительного воспитании, научившего его жить не всеми сторонами и силами душевными, а только одной какой-нибудь, напр. головной и умственной, когда при этом сердечная и практическая сторона остается у него в забытьи и заброшенности.

От чего бы, впрочем, ни происходило такое умственное состояние и направление, как у Афинян в апостольские времена, это состояние в высшей степени неблагоприятно для насаждения и распространения истинных и здравых понятий преимущественно в религиозно-нравственной области. Детской простоты и веры и доброй восприемлемости ума для сверхопытных и небесных истин религии нельзя искать в людях с таким направлением; в них напротив всегда примечается наклонность к неверию, насмешливое и презрительное отношение ко всему духовному, и при этом масса самомнительности и кичения своими познаниями при действительной незрелости и даже умственном убожестве. Если еще при этом и сердце бывает засорено у таких людей разными греховными пристрастиями и похотями, то они поистине представляют из себя самую каменистую и поэтому самую неблагодарную почву для проповедников и сеятелей слова Божия. Это и доказали своим примером Афиняне с своею измельчавшею и поверхностною ученостию, то подвергавшие сомнению и отрицательной критике все умственные приобретения времен предшествующих, то оставя всякую философию – утопавшие в чувственных удовольствиях и в самом утонченном разврате, то предаваясь самому мрачному отчаянию – отвергавшие всякий смысл и цель самой жизни человеческой и проповедовавшие одно только бесстрастное и тупое терпение и даже самоубийство. Поэтому в слове Божием мудрость человеческая, всегда почти страждущая указанными недостатками, изображается как нечто суетное, малоценное и даже враждебное религиозной истине. Так апостол Павел говорит: никто не обольщай самого себя. Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, то будь безумным, чтоб быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом, как написано: уловляет мудрых в лукавстве их. И еще: Господь знает умствования мудрецов, что они суетны (1Кор. 3:18–20). А как случилось самое обновление мира, когда на помощь человечеству, погибавшему и в умственной и нравственной тьме, самолично явился на земле сам Сын Божий? Вот как: когда мир своею мудростию не познал Бога в премудрости Божией, говорит тот же богодухновенный апостол Павел, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих (1Кор. 1:21) а проповедь шла о Мессии и Богочеловеке распятом, т. е. о том, что для Иудеев было прямым соблазном, а для ученых еллинов явным безумием. Что ж однако из всего этого вышло? То, что слово крестное возобладало над всем миром и его преобразовало: где же оказался мудрец? Где книжник? Где совопросник века сего? не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие (1Кор. 1:20). Поистине так! И из мудрецов мирских оказалась лишь самая малая часть в числе спасаемых и верующих, так что св. апостол Павел имел полное право с грустию говорить своим ученикам: посмотрите, братия, кто вы призванные: немного из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных. Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное. И незнатное мира и уничиженное и ничего незначущее избрал Бог, чтобы упразднить значущее (1Кор. 1:26–28. 1Кор. гл. 1). Сам Спаситель наш Иисус Христос славословил Отца своего небесного за то, что тайны принесенной с неба премудрости евангельской утаены были от премудрых и разумных, и открыты младенцам по сердцу и душе (Лк. 10:21).

Переходя теперь мыслию нашею от древних апостольских времен ко времени настоящему, и от народов иноплеменных к нашему собственному отечеству, нельзя с грустию не приметить, что и у нас есть великое число людей, то равнодушно, то насмешливо, а то и прямо враждебно относящихся к христианскому вероучению. Этим людям желалось бы научить нас всех чему-то новому, недавно ими открытому и, по их мнению, несравненно более разумному, чем все то, пред чем мы привыкли преклоняться и благоговеть, как пред высочайшей истиной. Как-нибудь урезонить этих мнимо-ученых и образованных людей и дать им почувствовать, что чем новее основные пункты их миросозерцания, тем они дальше от истины, и чем современнее их философия, тем она фальшивее, – сделать это почти нет никакой возможности. Гордо прикрываясь своею недосягаемою ученостию, и ссылаясь на выводы и открытия науки, они презрительно отвергают, как не заслуживающее вероятия, все несогласное с этими выводами, хотя они – эти выводы и открытия нередко бывают лишь предположительного и притом самого темного характера, и составляют еще предмет горячих споров между самыми учеными знаменитостями. Попробуйте заговорить с ними, например, о Господе Боге языком библии и евангелия, о том, что Господь есть личный, всемогущий и ни от кого независимый творец вселенной, промышляющий о ней во всех ее подробностях и частностях, радеющий как отец о всех неразумных тварях и в особенности о людях, созданных по образу и по подобию его, – и они с высокомерным неверием заметят вам: «что-то странное и неосновательное ты влагаешь в уши наши»! Поведите речь об ответственной свободе человека, о его бессмертной душе, о будущей вечной жизни, где предстоит самый строгий и справедливый расчет людям за все их земные деяния, – и наши ученые и умные люди современные с снисходительным пренебрежением может быть ответят, как апостолу Павлу афинские ученые: «об этом послушаем тебя в другой раз»! Грустнее всего то, что легкомысленная холодность к вере Христовой и отрицание ее догматов, деятельно распространяемые горделивыми и заблуждающимися представителями новейшей мнимой науки, не желают царить в одной научной области и скрываться только в ученых книгах, а дают себя чувствовать самыми прискорбными и вредными последствиями в нравственном настроении читающих и слушающих масс общественных. Можно сказать, что все современные общественные беззакония и преступления, и политические, и гражданские, первоначальным источником и корнем своим имеют нынешнее противурелигиозное и противухристианское направление мысли общественной. И какое в самом деле может быть уважение к закону, повиновение установленным властям, радение о благе ближнего, какая вообще честность и нравственность там, где отсутствуют страх Божий и поколеблены самые основы нравственности грубой материальной философией, которая отрицает бессмертие души человеческой, а самого человека приравнивает и по его природе и по назначению к бессловесным животным, которая вместо личного Бога проповедует какие-то слепые и безграничные силы природы, и вообще все сверхчувственное и духовное покрывает густой тьмой, подвергая сомнению и отрицанию? Надо молиться Господу, чтобы не плодилась и не множилась у нас такая гнилая наука и малоценная философия.

Но, конечно, надо нам и меры какие-нибудь употреблять против столь гибельного и ядовитого зла. Как же надо действовать и что предпринять? Не придавить ли вовсе науку, не сократить ли до самого меньшего круг образованных людей, и не наложить ли запрещение на всякие вообще самостоятельные умственные попытки? Такой именно несправедливый, нерасчетливый и неразумный характер люди неблагонамеренные и силятся навязывать властным распоряжениям наших блюстителей общественной веры и нравственности, когда они вынуждены бывают полагать некоторый предел зазнающейся мнимой учености и оградить хотя несколько православный русский народ от явного соблазна, мутным потоком льющегося из уст людей, переполненных этой нескромной, гнилой и фальшивой ученостью. Не здесь и не нам раззудить эту прю между своеволием и долгом, между страстями и законом, между людьми мнящимися быть жрецами науки и воспитателями народных масс и между людьми, поставленными самим Богом блюсти истинное народное благо. Но мы чувствуем на себе обязанность возвестить вам, православные христиане и любезные соотечественники, что зло отнюдь не в знании, и что здравая и зрелая наука может быть даже усердной пособницей и покорной служительницей религии. Потому то один из древних и ученейших отцев церкви философию и вообще здравую науку называл даже руководительницей ко Христу (св. Климент Александрийский). Зло в том, как мы сказали выше, когда человек или не зрел и насчет многого не имеет основательных знаний, а ему кажется, что он стоит наверху научного ведения; или, когда он действительно знает много, но не имеет руководительного светоча, когда он пресыщен и подавлен обилием своих знаний, но не в силах разобраться между ними, не знает на чем ему сосредоточиться, и потому с жадностию бросается на все новое, надеясь в этом новом найти свой светоч и свою умственную точку опоры. Так было в древности с афинскими учеными, так бывает и с нашими. Следовательно, наша первая забота должна состоять отнюдь не в том, чтобы придавлена была наука, а напротив, чтобы создана была и расширена у нас здравая и основательная наука, и чтобы как можно меньше выходило бы из наших школ полуобразованных и недоученых людей. Изобретать для этого меры и средства лежит конечно первая неответственная забота на правительстве; но и на нас лежит священная обязанность помогать ему нашим сочувствием, нашею покорностию его планам, а не мешать противоборством, кривотолками и раздраженною критикою его распоряжений, имеющих целию поставить наше научное образование на серьезную и здравую стезю, хотя быть может и с сокращением некоторых вольностей и льгот учебных, пользоваться и злоупотреблять которыми приобыкли у нас столь многие охотники из недозрелых, ленивых и даже слабоумных людей. Надо горячо молиться нам, чтобы Господь умудрил и вразумил вождей и представителей нашей науки, и открыл им истинные и верные средства к усовершенствованию ее в нашем обществе, и в то же время дал бы им силу и бодрость неуклонно идти к предположенной цели, не смотря ни на какие враждебные противодействия, на крики и вопли людей неблагонамеренных и самолюбивых, или же только заблуждающихся насчет истинных мер к преуспеянию нашего отечественного просвещения.

Второю нашею заботою должно быть то, чтобы в обществе нашем был достаточно обилен и достаточно ярко горел тот светоч божественный, во свете которого и может только узреть свет сама наука и мудрость человеческая, – иначе сказать: чтобы побольше было в наших храмах науки и во всех нас богобоязненности, религиозности и истекающей отсюда нравственной чистоты и добронравия. Обыкновенно думается, что упадок нравственности в обществе и развитие в нем пороков происходит от недостатка в обществе научного образования и просвещения. Правда, невежество сильно благоприятствует порочности; но еще более правда, что и на оборот – эта порочность, это отсутствие страха Божия и развращенность сердечная имеет весьма гибельное влияние и на самую умственную область человека, заносит порчу и гниль в его убеждения, и таким образом возвратно действует на самую науку человеческую, и может давать ей даже превратное направление.

В самом деле, если на наших глазах так много примеров, что обуявшая человеком страсть внушает ему соответственные мысли и слова, и что сердечные склонности человека создают ему убеждения, то мы с полным правом и с большим вероятием может сделать такое предположение: «будь люди богобоязненнее, религиознее и чище по нравственности, тогда несомненно светлее был бы их ум, а следовательно и ярче горел бы у них светоч научный, шире было бы их просвещение, и может быть в неизмеримое число раз быстрее бы пошло все вообще умственное развитие человеческих обществ». Отсюда вытекает наша прямая обязанность: прочно устроить и упорядочить себя в нравственно-религиозном отношении. Этим мы можем оказать наилучшее содействие правительству в его заботах и мероприятиях к преобразованию и очищению научной области в нашем отечестве, и к поднятию в нем уровня здравого просвещения. Содействие наше будет, по-видимому, не прямое и отдаленное от научного дела, но тем не менее живое и действенно. Если мы приучим пленять во-первых свой разум в послушание разуму Божию и откровенным истинам веры и устроим свою жизнь по евангелию, если потом успеем зажечь искру страха Божия в детях наших, если возревнуем, чтобы горела и разгоралась эта святая искра во всех наших учащихся воспитанниках и юношах, то этим мы приготовим новые и лучшие семена для насаждения у нас здравой и истинной науки, и приготовим для нее плодотворную почву. Возращенные на этой почве и воспитанные в страхе Божием, под нашим руководством и на наших глазах, новые деятели науки может быть узрят истинный свет во свете Божием, и озарят своими благотворными научными трудами многие темные доселе стороны человеческой жизни, и таким образом окажутся не противниками, а деятельными сотрудниками богооткровенной религии Христа Спасителя и учрежденной Им на земле церкви, этой благодатной и таинственной воспитательницы человеческих обществ.

Наши труды и усилия, направленные к этой благородной и святой цели, будут конечно самым дорогим верноподданническим приношением от нас благочестивейшему Монарху нашему, и совершенно совпадут с его царственными заботами о благе дорогого отечества нашего. Среди этих забот конечно не может быть для него выше и ответственнее как та, чтобы народ его был в то же время поистине и народом Божиим, т. е. шел бы в своем развитии прямым и истинно-человеческим путем, – именно путем гражданской чести, доброй нравственности и религии, и чтобы образованные и научные классы общества были в этом отношении благодетельно руководственными и истинно просветительными классами для остального народа. Когда он, год тому назад, возлагал на себя царский венец, и пред престолом Божиим и вслух народа своего исповедывал свою непоколебимую решимость употребит все свои силы на благо вверенного ему обширного русского царства: то вместе с сим призывал к содействию себе и в благопоспешение своим царственным трудам и весь свой христолюбивый и православный народ русский. О, если бы в возрождении и всеобщем поднятии нашего народного духа, в нашей святой ревности по вере и благочестию христианскому, поскорее осуществились ожидания и надежды августейшего отца нашего возлюбленного отечества! Самое прочное и самое широкое народное благо было бы тотчас же отыскано, и началось бы осуществляться на наших же глазах. «Господи, силою Твоею да возвеселится царь наш, и о спасении твоем да возрадуется зело! Желания сердца его даждь ему, и хотения устен его – не лиши его»! Аминь.