Слово к духовным воспитанникам (о приличии и вежливости). (18-го ноября 1879 г.)

Не будь неразумным ни в большом ни в малом… Не приучай твоих уст к грубой невежливости... Помни,... чтобы тебе… по привычке не сделать глупости. Помни завет Всевышняго, и презирай невежество. Нет цены благовоспитанной душе! (Сир. 5:18; 23:16, 18; 28:8; 26:17).

Не простой какой-нибудь наставник и не светский учитель приличий так высоко ценит благовоспитанность и предостерегает от невежливости, а священный библейский мудрец. Есть целая книга премудрости, начертанная его вдохновенною рукою, и если бы собрать воедино все рассыпанные по страницам этой книги острые и меткие изречения о высоком нравственном значении приличия и благовоспитанности; то из них составился бы целый кодекс драгоценнейших правил насчет этого предмета. Из святой Библии мы привыкли почерпать преимущественно правила, определяющие нашу религиозную жизнь, – то, что составляет существо нравственного достоинства в человеке. Но оказывается, что с этим достоинством столь неразрывно связано приличие слов и деяний человека и вообще его благовоспитанность, что в великой книге книг, т. е. во святой Библии, как и следовало ожидать, находится не мало нарочитых правил и предписаний и по этому, как бы второстепенному предмету, т. е. насчет приличия и вежливости во взаимных людских отношениях. Давно я собирался побеседовать с вами, мои любезные воспитанники, об этом предмете, частию по тому, что специалистам по закону Божию, какими вы назначаетесь быть по роду преимущественных своих занятий в духовной школе, обязательно знать и изучать закон Божий даже и в подробностях и по второстепенным, так сказать, пунктам; частию же потому, что вследствие разобщенности вашего домашнего и школьного положения с избранным обществом людским, среди которого возрастающие дети и юноши без всякого труда и с измалетства напитываются добрыми правилами приличия, и хорошего житейского тона, вы не можете похвалиться этим преимуществом; и наконец – что греха таить? частенько таки приходилось и приходится мне наталкиваться на прискорбные сличай вашего поведения, то даже сознательного как будто бы нарушения правил доброго приличия и благовоспитанности. Я не могу и не должен быть равнодушен к этим случаям. Итак, дети, приглашаю вас словами того же священного мудреца, – послушайте меня, отца, и поступайте так, чтобы вам спастись! Послушайте меня, и не пренебрегите мною, и в последствии вы поймете слова мои! (Сир. 3:1; 31:25).

Приличие и вежливость и вообще то, что называют благовоспитанностию, в сущности есть тоже, что и добродетель, только в более легких, и так сказать поверхностных ее проявлениях, определяющихся внешними и житейскими нашими отношениями друг к другу. Если добродетелью и благочестием в человеке мы назовем всецелое и всестороннее устремление его духа к исполнению законов нравственности; то приличием и благовоспитанностию можно назвать проявление этого же стремления, но преимущественно с художественной, так сказать, и эстетической стороны. Иными словами сказать: вежливое благоприличие в словах и поступках, и вообще во всем поведении человека, то же впечатление производит и туже силу имеет, что красота и изящество, в области искусства и неодушевленной природы. Красота и благообразие всем, как известно, нравиться и всех влечет к себе. Не углубляясь пока в тайну этого влияния, довольно сказать, что самою внешностию своих форм, приятно действующих на наши чувства, изящество оказывает покоряющее действие на наше сердце. Тоже самое бывает и в житейских отношениях между людьми. Красотой благоприличия и изяществом благовоспитанности искрашиваются эти отношения. Ими смягчается жесткость и неприглядность той собственно стороны жизни человеческой, которою она тяготеет над всеми нами, как бремя тяжкое, со времени нашего всеобщего осуждения на труды, горе, нужду и всяческую суету в мире сем. И потому, не касаясь пока внутренней и нравственной ценности благоприличия поступков и вежливости людских отношений, нельзя не признать, что они хороши уже сами по себе, и следовательно достолюбезны и желательны должны быть для всякого человека просто ради одной своей приятной и привлекательной внешности, ради того благородного и умиротворяющего характера который вносится ими в нашу частную и общественную жизнь. Я укажу вам несколько примерных случаев. Пусть человек, говорящий мне ласковые и сочувственные слова, не совсем то чувствует в сердце, что у него на языке; но в самой этой ласке и приветливости есть некоторая лекарственная капля, которая может принести пользу моему огорченному и озабоченному духу. Напротив, гневное и нерасчетливо грубое, хотя бы и правдивое слово – меня бы только больно уколоть могло и встревожить. От того и говорить премудрый: сладкия уста умножат друзей, и доброречивый язык умножит приязнь (Сир. 6:5), Пусть человек имеет какие-либо явные недостатки, или слабые и смешные стороны; но глумиться над этим значит возмутить спокойствие его духа, и лишить его простора в деятельности, может быть не лишенной пользы и доброго значения в своем кругу и в своем месте. От того вежливый и приличный человек сдержит и скроет свои насмешливые поползновения, и тем сбережет свои добрые отношения ко всем и каждому; напротив боятся в городе дерзкаго на язык, по слову премудрого, и ненавидят опрометчивого в словах (Сир. 9:23). Допустим, что подчиненный не имеет теплых отношений к начальнику; но не прямотою, а дерзостию назвали бы не сдержанное и неучтивое выражение его чувств, потому что таким выражением нарушался бы узаконенный порядок отношений между властию и подвластными. Потому и премудрый учит: в собрании старайся быть приятным, и пред высшим наклоняй свою голову (Сир. 4:7). Положим, что некрасивая наружность не возбуждает у нас и симпатических чувств; но дать заметить это некрасивому человеку – значит не только незаслуженно обидеть его, но и показать свою собственную мелочность и поверхностность. Поэтому и премудрый наставляет: не хвали человека за красоту его, и не имей отвращения к человеку за наружность его (Сир. 11:2). Положим, что в беседе, особенно горячей и живой, когда сталкиваются противоположные мнения, естественно желание – расположить других и склонить к своим убеждениям; но крикливая настойчивость и перебиванье, кроме своего неудобства, вносила бы в речь бранчивый и желчный характер, и портила бы приятное впечатление беседы – при всем ее интересе. Поэтому и премудрый внушает: прежде, нежели выслушаешь, не отвечай, и среди речи не перебивай (Сир. 11:8). Иной молчит, и оказывается мудрым, а иной бывает ненавистным за многую болтливость. Мудрый человек будет молчать до времени, а тщеславный и безразсудный не будет ждать времени. Многоречивый – опротивеет, и кто восхищает себе право говорить, будет возненавиден (Сир. 20:5, 7, 8). Положим, что вкусные и обильные блюда, естественно, усиливают желание поесть их. Но нетерпение и увлечение яствами, кроме улыбки и смеха, могут возбудить и положительно неприятное чувство в других; ибо невоздержность граничит здесь с животною жадностию. Поэтому и премудрый предостерегает: когда ты сядешь за богатый стол, не раскрывай на него гортани твоей, и не говори: много же на нем! Помни, что алчный глаз – злая вещь. Ешь, как человек, что тебе предложено, и не пресыщайся, чтобы не возненавидели тебя. Переставай есть первый из вежливости, и не будь алчен, чтобы не послужить соблазном. И если ты сядешь посреди многих, то не протягивай руки своей прежде них. Не многим довольствуется человек благовоспитанный!... (Сир. 31:13, 14, 18, 19, 20, 21). Любопытство есть общее свойство людей; но с усиленным любопытством подсматривать за ближним, подслушивать и разведывать его домашний быт и образ жизни – сочтет ниже своего достоинства человек приличный, серьезный и рассудительный, ибо это значило бы назойливо врываться туда, куда не просят, и мешать жить ближнему. Поэтому и премудрый наставляет: не будь навязчив, чтобы не оттолкнули тебя... Нога глупаго спешит в чужой дом, но человек многоопытный постыдится людей. Неразумный сквозь дверь заглядывает в дом, а человек благовоспитанный остановится вне. Невежество человека – подслушивать у дверей; благоразумный же огорчится таким безстыдством (Сир. 13:13; 21:25, 26, 27). Естественно говорить при случае и по довлеющему поводу о том, что видишь, знаешь или слышишь; но назовут (и справедливо) пустяшным и сплетником того человека, который находит особенное удовольствие в злоречивой болтовне о случаях и обстоятельствах, касающихся чести ближнего; и потому человек благовоспитанный остережется сего, совершенно согласно наставлению премудрого: уста многоречивых разсказывают чужое; а слова благоразумных взвешиваются на весах. В устах глупых сердце их (т. е. что на уме, то и на языке), уста же премудрых в сердце их. Стыдись… повторения слухов и разглашения слов тайных: и будешь истинно стыдлив, и приобретешь благорасположение всякаго человека (Сир. 21:28, 29; 41:29). Иной раз даже и добрые и прекрасные деяния теряют всю свою силу и ценность от простой неделикатности и грубоватости того, кто их делает. Так драгоценна и привлекательна деликатность! Что, например лучше благотворительности и милосердия? Но иной сделает милость и благодеяние, и не утерпит, чтобы не дать это почувствовать благотворимому лицу, и недогадливо подольет ему этим желчи и горечи. Только один деликатный и благовоспитанный человек и милость сделает и облегчит самую-то возможность принять эту милость, как бы дело с его стороны самое естественное и незначительное. Этой-то деликатности в подобных случаях учит и мудрец библейский: сын мой! при благотворениях не делай упреков, и при всяком даре не оскорбляй словами. Роса не охлаждает ли зноя? так слово – лучше (иной раз), нежели даяние... а у человека и доброжелательного и деликатного и то и другое (Сир. 18:15, 16, 17). Но нельзя исчислить, да и нужды нет исчислять и всех случаев, и способов, как и когда может проявляться и деликатность, и благоприличие во внешнем поведении человека. Это есть некоторый неуловимый элемент, которым растворяться может всякое слово и деяние человека, даже самая внешность его и телодвижения, способ говорить, ходить и держать себя во всех мелочах ежедневной практики. Можно лишь чувствовать благоухание и красоту этого элемента в живых сношениях с человеком деликатным и вежливым, но нельзя заключить его в какие-нибудь известные правила и уловить в определенные формы, чтобы потом можно было взять его так сказать механически, и перенести на себя по первому желанию. От того и премудрый в своих наречениях и правилах о вежливости и деликатности, касаясь даже и таких например мелких обстоятельств, как облокачиванье на стол – по распущенности и невыдержанности манер, молчания пред приветствующими – по дикой застенчивости, отворачиванья лица от , знакомых и родственников – по гордости и пренебрежению (Сир. 41:24, 25), – делает между прочим и общее примечание, и что одежда и оскалобление зубов и походка человека, – значит – все, до него касающееся, – показывает свойство его (Сир. 19:27). У человека благоприличного на все это кладется ка какая-то привлекательная печать грации, мягкости и любезности. Вышеприведенными мерами и случаями я хотел только понагляднее обрисовать вам предмет своей беседы, посильнее напомнить о прекрасных фактах вежливости и приличия в человеческих отношениях и поближе поставить вас к этим фактам, чтобы сами вы, насколько то можно, увидели и почувствовали их привлекательность.

Не трудно, мне кажется, уразуметь тайну этой привлекательности. Оказывается, что вообще всякая красота и благообразие не потому только влечет наше сердце, что ее изящная внешность приятно действует на чувства, а потому главным образом, что под собою, под этой изящной внешностию она предполагает и нравственное благо, или красоту добродетели. Вследствие этой внутренней и натуральной, хотя не всегда отчетливо сознаваемой, связи изящества с добродетелью и бывает, что всякий раз, когда художник ли избранный, или мы люди обыкновенные – захотим нагляднее изобразить для других, или живее представить в своем собственном воображении какой бы то ни было из видов добродетели, или как говорят обыкновенно – если мы захотим идеализировать добродетель, то сами собою возникают в наших мыслях изящные для нее краски и привлекательные формы. Таким образом красоту и изящество можно назвать самою достойною и естественною оправою добродетели, как бы некоторого бриллианта, – в этом и состоит истинный смысл благовоспитанности и вся суть того высокого значения, какое усвояется в цивилизованных обществах приличию и вежливости житейских отношений между людьми. Они суть видимые признаки добродетели, и как бы благоухающий след ее; они истекают из нее, как из первоначального и натурального своего источника. В самом деле, кто искренно и нелицемерно усвоил себе добродетель, и не на языке только, а в сердце своем носит ее, тот и не изучая нарочито общепринятых правил вежливости и приличия, одним своим нравственным чутьем угадает и поймет их обязательную силу, и не допустит в своем поведении ничего грубого и неблагопристойного, вопреки этим правилам. Например человеку младшему и подчиненному сделать почтительное приветствие для старшего и в каком-нибудь отношении начальственного человека потому и предписывает, приличие, что почтительность и скромность сама по себе есть доброе и нравственное дело; но разумеется, оказать эту почтительность скорее всего и не забудет человек сердечно нравственный. Или: произнести бранчивое и гнилое слово потому и воспрещается приличием, что такие слова содержат зловоние и нецеломудренность мысли и выражают гневное и грубое настроение сердца; и значит всего менее дозволит себе эти слова человек, отличающийся чистотою помыслов и кротким настроением духа, т. е. человек нравственный и добродетельный. Гнилое слово просто неудобно для него, и самый язык не повернется у него для такого слова. Предупредительно оказать какую-нибудь, хотя бы небольшую услугу товарищу, соседу, или даже просто встречному и незнакомому человеку, равно как и заметить и благодарно отозваться на эту услугу, – также – сочувственно справиться о здоровье, занятиях, потребностях или других обстоятельствах, имеющих значение для наших знакомых и друзей, при встрече с ними, – выразить соболезнование к чужому горю, сорадование к чужой радости, оказать ласку дитяти, заступничество – слабости, благодушное разъяснение и наставление – человеку темному и незнающему, нежелание замечать природные недостатки ближнего, и вообще как бы не видеть его слабостей или смешных сторон, хотя бы они сами собой и даже резко бросались в глаза, опрятное держание своего тела, благообразие и скромность телодвижений, чистота и аккуратность в одежде и во всей домашней обстановке, видимые знаки уважения к чужой религии и ее обрядам, а тем более благоговейное отношение к своей собственной религии, к священным лицам, вещам и действиям, и тысячи других подобных деяний – потому именно и заповедуются приличиями образованного общества, и потому они и обязательны для всякого порядочного члена общества, что все это вытекает из общего и основного закона любви к ближнему и из уважения к своему собственному человеческому достоинству. А ко всему этому более склонен и на все это более способен не кто другой, как истинно нравственный и добродетельный человек. То, что делает по привычке и по усвоенным из малолетства благородным приемам обращения с людьми благовоспитанный светский человек, все это, что так красиво и приятно у него выходит во всей манере его поведения, и такою теплотою и мягкостию, отзывается на всех, кто имеет до него дело или соприкосновение, – все это человек истинно нравственный и благочестивый исполнит и сделает по более глубокому побуждению, именно по требованию закона Христова; и следовательно его благовоспитанность и вежливость будет гораздо даже прочнее и надежнее обыкновенной светской шлифовки и гуманности; ибо под ней часто бушуют злые и эгоистические инстинкты, по временим сильно прорывающиеся наружу в самом по-видимому приличном и сдержанном светском человеке.

Все это к тому говорится, чтобы дать вам понять, как достолюбезны приличие и вежливость внешнего поведения не только сами по себе, по их видимой и натуральной красоте и изяществу, но и потому в особенности, что они суть близкая родня с христианскою добродетелью. Поймите же из сего, как они должны бы свойственны быть детям и юношам духовным, из млада изучающим закон Христов в наибольшей подробности и полноте, сравнительно с другими детьми и юношами. Все, чему иногда учит этих детей и юношей самая обстановка их жизни и цивилизующая среда, в которой они обращаются, вам могло бы и должно бы подсказать ваше собственное благородное сердце, если б оно напаялось учением Христа Спасителя, в котором сосредоточено все возвышенное, изящное и святое, и которое не только выводит людей из религиозной и нравственной тьмы, но и вносить красоту мира и любви в их житейские отношения и низводить самую чистейшую цивилизацию в их общества. Вот почему нельзя без особенного прискорбия замечать случаи отступления от общепринятых прав доброго приличия и благовоспитанности, собственно, в вашей среде, как-бы ни были извинительны по характеру и невелики числом эти случаи в общей вашей массе. Желалось-бы совсем не встречать у весь этих случаев. Желалось-бы, чтобы окончательно было смыто с вашего имени пятно упреков, ждущих по преданию и тяготеющих от старинных времен на имени семинарских воспитанников. Желалось-бы видеть вас настоящими духовными воспитанниками, поведение которых покрывалось-бы одним общим характером скромности, сосредоточенности и сдержанности, подобающей мыслящим юношам, и в особенности характером непорочной целомудренности, из которой вырастают все цветы добродетелей, долженствующих украшать будущих учителей и пастырей народа. Желалось-бы видеть в ваших словах и поступках, в вашем взаимном обращении и в отношениях к нам отблеск вашей внутренней красоты и благонравия. Желалось-бы, чтобы все вы до единого не на нашем только виду, а и сами про себя, стыдились всего срамного и грубого и общим дружеским давлением изгоняли из среды своей все неблагопотребное, и взаимно обучали бы себя благородству, самоуважению и чести. Все эти мои желания отнюдь не свидетельствуют конечно об отсутствии в вашей среде того, чего я желаю; они относиться должны лишь к тем случаям из вашей школьной жизни и к тем личностям из вашей братии, которые дали мне повод для настоящей беседы со всеми вами о предмете общей важности и значения не только для вас, но и для всех вообще юношей, сколько их ни есть на свете. Благородными, скромными и во всех отношениях приличными юношами в вашей среде мы истинно утешаемся, и желаем им душевно всего лучшего. Это наша гордость – по грешному выражению, это краса и честь нашего заведения. Но желалось-бы поставить на туже дорогу и тех из вас, которые огорчают нас проявлениями некоторой неблаговоспитанности и небрежения к общепринятым и достоуважаемым правилам вежливости и благоприличия, строгое и единодушное соблюдение которых дает такой прекрасный тон и такой достойный характер добропорядочности целому заведению. Конечно, на всякий случай никому нельзя уберечься, и если даже на прямой и твердой и строго определенной нравственными законами стезе добродетели человек, не без труда вообще может держаться и стоять; то на тонкой и колеблющейся жерди приличия и выдержанности во внешнем поведении еще труднее пройти без падений. К тому же вы еще молоды и неопытны, а юность чаще всего и любит легкомысленно перескакивать именно через то, около чего с осторожностию обходят люди более зрелые и установившиеся. Все это так. Но пусть же это и остается с исключительным характером случайности и невольных падений, и пусть со всем этим рядом будет у вас видно честное сознание своих ошибок и благородное желание тотчас вставать после падений и добровольное усилие впредь держаться прямо и благородно. Дабы не было у вас никаких сомнений и недоразумений, на что ч собственно налегаю больше всего, уча вас приличиям, я считаю долгом оговориться и решительно высказаться, что в виду у меня не и столько те механические и условные приемы светского обращения, не та гостинная развязность и изящество манер, которой можно вам только пожелать впоследствии, но мудрено было бы и даже несправедливо требовать в вашем теперешнем разобщенном от света положении. Человеку, родившемуся в деревенской глуши и возросшему в более или менее скудной и неизящной среде – откуда взять утонченных манер, и набраться гостинного изящества? Но то приличие и благовоспитанность, которые, так сказать, граничат с самою добродетелью и непосредственно из нее вытекают, для вас возможны, а следовательно, и для всех обязательны. Для наглядности и ясности дела я могу указать несколько примерных случаев, где может проявляться ваше приличие или неприличие, благовоспитанность или неблаговоспитанность в том смысле, о котором у нас теперь идет с вами речь. Пустить, например каким-нибудь презрительным и раздражающим словом – есть неприличие. Грубостию можно только вызвать на большую грубость человека простого и необразованного. Благовоспитанный юноша предпочтет всякой брани и самоуправству спокойное заявление своих законных требований и нужд начальству. В порыве раздражения на что-нибудь или на кого-нибудь дозволить своему гневному чувству прорваться в бранном и гнилом каком-нибудь слове, хотя бы это слово ни на кого не направлялось, а пускалось так сказать на ветер, – есть тоже неприлично; благовоспитанный юноша всякие гнилые обороты речи сочтет ниже своего достоинства, хотя может быть и не убережется от некоторой резкости слова при невольной вспыльчивости. Крикливые и шумные привычки при входах и выходах толпой или в одиночку – есть тоже один из видов неприличия, неприятный и неуместный в тех особенно случаях, которые сами по себе требуют особенной сдержанности и стройности движений, например при молитвенных собраниях – как дома, так ив особенности в храме Божием. Благовоспитанный юноша сумеет быть степенным в этих случаях, хотя бы обладал и живым темпераментом; нравственная наклонность к порядку, или привычкой выработанное благообразие движений сольются у такого воспитанника самым естественным образом в благоговение к молитве и святому месту молитвы. Еще: ради шаловливой удали или школьнической потехи, а еще хуже в виде протеста или мести за настойчивые требования порядка и дисциплины, сорвать, как говорится, гнев свой и недовольство на бездушных вещах изломать, испортить их, запачкать или разбить – на том лишь основании что оне не свои, а чужие, и платить за них казне, а не притаившемуся шалуну, – есть неприличие пополам с неряшливым невежеством, неблагодарностию и дерзостию. Благовоспитанный юноша поймет нечестность таких выходок и отстранится от них, как от низости, – по привычке и чужую собственность уважать и свою беречь в чистоте и опрятности. Беззастенчиво запираться и прибегать к упорной лжи, в видах укрывательства чужих ли то, или своих проступков, фарисействовать в виду начальства, а за-глаза безобразничать и затем плаксиво малодушествовать с целию напускного покаяния – опять нечестно, неприлично и неблагородно. Невольно вспоминаются слова премудрого: злой порок в человеке – ложь; в устах невежд она всегда (Сир. 20:24). Благовоспитанный юноша ровен и прям в своем поведении, откровенен в поступках и искренен в словах. Он постыдится непристойного «знать не знаю», когда честь обязывает сказать правду; с дерзновенною фамильярностию, в присутствии даже самого низшего приставника над собою, он не дозволит себе очень и очень многого, что позволяет себе один или при товарищах, но за то он и не унизит себя ложью, лестью и фарисейством даже пред высшими лицами. Но довольно. Не нахожу более нужным уяснять примерными случаями, каков должен быть образ поведения приличного и благовоспитанного юноши. То, чего я усиленно и сердечно добиваюсь, я думаю вы хорошо уже видите, поймете цель моей беседы и надеюсь – не поропщете некоторую мою настойчивость и откровенность, а равно и на некоторые повторения по поводу занимающего меня предмета. О, если бы слова мои (видит Бог, как они искренни и к вам благожелательны!) не пропали совсем задаром! Сами видите вы, что я не приглашаю вас к каким-нибудь непосильным и тяжелым подвигам, для вашей юности преждевременным. Я приглашаю только к приличию, и желаю видеть вас всех благовоспитанными и вежливыми; ибо эта сторона поведения естественно и не заметно может руководить вас и к самой добродетели. Послушайте меня, благочестивые дети, – заключу я свою речь опять словами библейского мудреца, – и растите, как роза, растущая на поле при потоке; издавайте благоухание, как ливан; цветите, как лилия, распространяйте благовоние, и пойте песнь (Сир. 39:16, 17, 18). Аминь.

***