Поучение воспитанникам семинарии – при начале нового учебного 1879–80-го года

С нынешнего дни начинается наш новый учебный год. Таковые дни имеют некоторую особую знаменательность в жизни каждого учебного заведения. Воспитанники с обновленными силами собираются шагнуть вперед в своем учебном курсе, и с понятным удовольствием сознавая себя в новых и высших классах, рвутся ближе стать к своим задушевным целям и юношеским надеждам. Но всякий раз и мы, ваши руководители, встречаем начало нового учебного года не без некоторых оживленных надежд на нечто лучшее и новое. По естественной аналогии и однородности настоящего дня с прошлогодним вступительным днем учебным, – и я невольно осматриваюсь назад, и на основании прошлогодних опытов и воедино собранных моих наблюдений и впечатлений, желал бы теперь сообразить и угадать нечто лучшее в дальнейшем ходе учебно-воспитательной жизни дорогого мне учебного заведения вашего. Живо припоминается мне, как год тому назад, в качестве нового вашего начальника, с этого же священного места я вел с вами беседу о высоком и священном вашем долге нравственного самовоспитания в школе и о том, как трезвенны и самоопасливы должны вы быть при решении вопроса о своей дальнейшей ученой и жизненной карьере за стенами семинарии. Тогда я главным образом имел в виду те зловредные и растлевающие элементы нынешнего времени, которые разными путями, и в особенности книжным путем, врываются во все почти наши учебные заведения; а с другой стороны тот простор и легкость, с какою могли вы покидать духовную школу и переходить в светские заведения, гоняясь за разными посторонними целями, кроме ученых и просветительных. Истекший год довольно таки познакомил меня с вами, и я чувствую себя уже настолько погруженным во все касающееся вас – и мелкое и важное, приятное и неприятное хорошее и дурное (а было-таки всего довольно), – служебная, говорю, деятельность моя и жизнь уже настолько связана с вашею жизнию и судьбою, что желать и ждать всего лучшего для вас при начале нового учебного года – у меня много новых и серьезных поводов. Великую новость принесло для вас в прошедшем году распоряжение высшей власти, затруднившее вам выход из семинарии для уклонения в чужую светскую область. Эта новость настолько важна и для нас – ваших начальников и настолько должна быть, как кажется, плодовита по своим последствиям и для вас и для нас вместе, что побеседовать о них прямо и откровенно с вами в теперешний вступительный учебный день есть особый довод, я же с своей стороны чувствую горячую и искреннюю потребность.

Сильно, я знаю, не полюбилась вам эта новость; и нетрудно угадать, как должно быть больно озаботила она всех вообще духовных воспитанников, судя по тому, что они доселе массами отливали из местных семинарий в настежь открытые для них двери университетов и других светских учебных заведений. Теперь двери эти сузились, и для многих семинаристов и почти совсем закрылись, и притом почти накануне того момента, когда обыкновенно входили этими дверями. Истинно говорю, жаль мне вас, жаль и прочих иногородних собратий ваших, которые все же не чужие нам, а также наши духовные воспитанники. Жаль потому, что нельзя мне кажется не сочувствовать сострадательно всему вообще, что больно и не приятно для кого-бы то ни было, а тем более для присных по званию и происхождению. В частности, вам должен быть известен мой личный взгляд на выход ваш из семинарии. Припомните, как я в сем же храме не обинуясь говорил вам при начале прошлого учебного года, еще не зная, что принесет вам этот год. «Господь с вами, – говорил я вам, – идите от нас, куда хотите, только выходите хорошими и полезными для общества людьми»! И теперь я охотно повторил бы вам эти слова, если бы не было опасности, что они отзываться и будут иронией. Но за то я могу теперь также торжественно, как и тогда, сказать вам, что никакой особенной радости и удовольствия я не чувствую от того, что вам приходится, может быть не произвольно, толпиться теперь в стенах семинарии. Но дело в том, что когда приходится рассуждать теоретически и с общей точки зрения о каких-нибудь правительственных мерах; то справедливость требует запастись полным и беспристрастием и своего рода гражданским мужеством, т. е. отрешиться от всех личных интересов и наших отдельных практических соображений, а иметь в виду только одну чистую истину и правду, как бы неприятно может быть она ни отдавалась на нас. А при этом оказывается вот что.

Существенная и верховная цель всякой общеобразовательной школы, каковы все наши средние учебные заведения, а следовательно и духовные семинарии с их четырьмя общеобразовательными классами, состоит не в чем ином, как в достаточном умственном развитии воспитанников, в соответственной возрасту их учебной зрелости и в ровном и прочном усвоении основных знаний по всем главным отраслям наук. О специальных отраслях научных и предпочтительном изучении одних отраслей пред другими в таких школах не должно быть ни речи, ни заботы. Воспитанники должны учиться просто потому, что ученье есть свет, не развлекаясь по сторонам, не справляясь, что выйдет из занятий их по тому или другому предмету, когда можно будет приложить им свои знания, и чем один предмет преимуществует пред другими, и такое серьезное и бескорыстное отношение к делу естественно есть и самое желательное и самое здоровое в средних и школах; оно сообщает им чисто научное направление с самыми богатыми задатками для всестороннего и самостоятельного развития в будущем, придется ли воспитаннику посвятить себя какой-нибудь отдельной научной специальности в высшей школе, или прямо поступить на гражданскую и общественную службу. Таковым серьезным и гуманно-свободным направлением отличались наши древние духовные школы, – и в этом была их сила. Много было недостатков, неполноты и пробелов собственно в их учебном курсе; некоторых наук, по слабой их постановке, почти не существовало вовсе, и потому воспитанники наши, надо в этом сознаться, не отличались обилием знаний и многосторонним образованием; но за то драгоценное формальное развитие их стояло всегда довольно высоко, потому что то не многое, что считалось главным и около чего сосредоточивалось обучение, шло серьезнейшим образом. Новый устав, преобразовавший духовные семинарии, восполнил их прежние недостатки, расширил учебный курс и доставил на надлежащую высоту те науки общеобразовательного характера, которые были и прежде в унижении, и уничтожил вредное разграничение между так называемыми главными и якобы побочными предметами. И справедливость требует сказать, что научное образование духовных воспитанников значительно поднялось сравнительно с прежними временами, и объем их знаний увеличился заметно. Истинно говорю вам, что мы люди прежней духовной школы, смотря на вас не мало имеем поводов сожалеть, что учились не теперь, а тогда. Между тем практикою последних времен открылось одно крупное обстоятельство, которое могло и уже стало вредить устойчивости, определенности и серьезности семинарского образования, – я разумею тот разросшийся было до крайних пределов обычай духовных воспитанников оставлять на полудороге свой учебный курс, и ту облюбленную ими возможность перескакивать из средней школы в высшие, которая существовала до последнего времени и которой положен конец с нынешнего учебного года. Ведь не стало же кому-нибудь в самом деле не приятно и досадно, что так много семинарских воспитанников рассыпается по высшим школам. А усмотрено должно быть, что в массе этих воспитанников стало увеличиваться число людей, без фундаментальной подготовки принимающихся за высший курс научный, и таким образом стало накапливаться не мало юношей легкомысленных, с неустойчивыми и колеблющимися убеждениями, – вообще с ненадежной научной закваской. Конечно, отсюда должны быть исключены те, тоже не малочисленные – дельные и даровитые молодые люди из нашего ведомства, которые всегда составляли истинное приобретение для наших высших отечественных школ; но для них и теперь не закрыты эти школы, а лишь доступ к ним соединен с более серьезными условиями. Эта новая мера, конечно, должна произвести сильное отделение плевел от пшеницы, т. е. слабосильных и ненадежных воспитанников от зрелых и сильных. Что делать, что рядом с пшеницей растут непременно и плевелы, с претензиями быть и считаться пшеницей! Но и самая пшеница бывает различных качеств и достоинств; и если хозяин задумает заняться рассортировкой ее по достоинству, или очищением ее от плевел, – то несмотря на некоторую может быть хлопотливость и затруднительность этого дела, оно не будет все-таки несправедливо и не целесообразно. А целесообразность новопринятой меры по отношению к духовно-учебных заведениям яснее откроется, если мы с беспристрастною откровенностию приведем на память и возьмем в соображение то, что случалось или могло случаться до этой меры с духовными воспитанниками – главным образом во время пребывания их в родной семинарской школе. Обольщаемые дешевою возможностию быть со временем питомцами высших светских школ, которые чем то особенно лучезарным и привлекательным должны были представляться их воображению из скромного и низменного семинарского далека, такие воспитанники, как хотите, не могли не слабеть в своих симпатиях к родной своей духовной школе и ее преданиям, и не чувствовать усиленного позыва вкусить собственно от светской учености, которая такой широкой представляется по своему объему, соблазнительной по характеру и привлекательной по житейским и служебным правам своих представителей. А при таком настроении не диво, что у многих наших воспитанников не оказывалось надлежащего усердия к усвоению семинарского учебного курса, не смотря на его серьезность и даже на превосходство во многих отношениях пред другими параллельными курсами средних учебных заведений светского ведомства. Те в особенности учебные предметы, которые делают характер наших средних духовных школ и сообщают им свой отдельный учебно-воспитательный тип, служа связующим звеном наших образовательных классов с специально-богословскими и подготовляя к высшему богословскому курсу в академиях, – эти – говорю – предметы в особенности могли страдать от невнимательности и несочувствия духовных воспитанников, втайне мечтавших о светском образовании. Достоинство этих предметов, весьма важных по своей сущности, могло измеряться такими воспитанниками по той мере, в какой они содействовали переходу их из одного класса в другой, а потому и заниматься ими они расположены были лишь настолько, чтобы иметь по ним баллы не ниже переходных. Даже изучение предметов общего образования много могло терять своей серьезности и строгости от того, что иные наши ученики, рассчитывая при выходе из семинарий на невозможность строгой и точной оценки их знаний по этим предметам на поверочных испытаниях пред чужим начальством, мало заинтересованным судьбами собственно семинарского образования, занимались этими предметами слегка или с неполным усердием; ибо не слишком дорожили одобрением своего ближайшего начальства, и не слишком огорчались его взысканиями, рассчитывая скоро совсем расстаться с духовною школой. Все это, как сказал я выше, заметно стало вредить серьезности семинарского образования вообще, нарушало единобразие и непрерывность учебного нашего курса и рассекало наши семинарии как бы на две самостоятельные половины. Четвертый класс сделался как бы станциею, с которой целые массы духовных воспитанников отклонялись налево от своей прямой цели, задолго предрешая и обдумывая этот поворот, как нечто в высшей степени желанное. По прямой дороге оставалось идти поределое меньшинство воспитанников, менее самоуверенных и предприимчивых, имея во главе своей только единицы лучших и способных товарищей. Ощутительно стал пропадать тот крепкий дух и то бескорыстное научное направление, которым отличались прежние духовные воспитанники и в замен всего того стал развиваться некоторый мелкий и расчетливый практицизм, добивающийся со всевозможным сокращением времени и, если можно, без труда и без всяких помех восхищать всевозможные ученые дипломы и соединенные с ними ученые права и житейские преимущества. Искушение и приманка к этим противозаконностям стали так велики и ощутительны, что в наши семинарии потянулись толпы иносословных воспитанников из других учебных заведений – лишь за тем, чтобы миновать разные научные трудности им предстоявшие, или вознаградить у нас свои учебные неудачи и затем в толпе природных семинаристов незаметно очутиться у дверей высших светских школ, до которых добраться иным путем им было невозможно. Такая ненормальность рано или поздно должна была прекратиться, – и вот ныне она прекращается.

Вместе с учебным, и нравственно-педагогический строй в семинариях тоже не мог не колебаться, или по крайней мере мог колебаться от доселешних порядков. Известное дело, что кроме основных педагогических целей, которые общи разумеется всем учебным заведениям, – именно: чтобы приготовить для общества и выпускать юношей с прочными нравственными задатками, так чтобы из этих юношей впоследствии вышли честные и благородные люди, кроме этих, я говорю, общих целей, – каждая школа имеет свои специальные цели, к которым она всем своим строем и подготовляет своих питомцев; а для этого она так раскладывает их труд и время, такую предлагает им умственную пищу и с такими учебными сочетаниями, и вместе создает такую для них инструкцию правил поведения, чтобы незаметно сложилось в них определенное и прочное направление, вполне совпадающее с тем родом общественной деятельности и государственной службы, которую придется нести им по выходе из школы на поприще свободно-практической жизни. Вследствие такого специального педагогического устройства каждое учебное заведение имеет свою отдельную, так сказать, нравственную физиономию. Школа, ничем иным не озабоченная, кроме формального исполнения данных ей сверху учебных программ, и не направляющая нравственного строя своих воспитанников, их характера и поведения в соответствие и согласование с их будущей судьбой и их специальной службой обществу, есть бесцветная и бесхарактерная, и потому самому ненадежная школа. В нее может закрасться и вырасти в ней все, что угодно будет посеять каким-нибудь непрошенным педагогам и злонамеренным тлителям юношеских нравов. Все это до такой степени считается верным и общеизвестным по суду здравого смысла, что сложилась даже пословица – что «в чужой монастырь со своим уставом не ходят». Наш монастырь, т. е. духовно-учебная наша школа, как показывает и самое название ее, должна быть по преимуществу и духовною школой, а следовательно, и устав семинарский должен быть запечатлен именно духовным характером. Потому-то как в программу образовательных предметов учебных вводятся у нас некоторые такие, которые имеют связь с специально-богословскими предметами и подготовляют к высшему духовному образованию; так в особенности система нравственных правил строится у нас таким образом, чтобы воспитанники развивались преимущественно в религиозном и благоговейном настроении. Теперь представим себе, что бывало, какой-нибудь наш духовный юноша, основываясь на легкости поступления в любую светскую высшую школу, заранее назначал себя для светского звания, и лишь по необходимости до известного срока раззудил остаться в стенах семинарии, чтобы заручиться только учебными правами на выход из нее. Естественно, он оказывался в каком-то фальшивом и раздвоенном настроении. Он чувствовал себя, и согласно своему тайному настроению, начинал вести себя – как скрытный и недовольный пасынок, а не как покорный искренний сын своей родной школы. Наши обычаи по всей вероятности не находили симпатии в его сердце, потому что не подходили под излюбленный им жизненный идеал; наши правила скорее всего казались ему строгими, а наши слова вразумления и наставления были жестки для его слуха и сердца. Не пойти например к богослужению для этих бывших пасынков наших, – мелочь; есть скоромное в пост, – дело не зазорное; отпустить какую-нибудь резкость, – своего рода молодечество; сболтнуть кощунственную остроту, – признак ума и опыт независимости и т. д. Такие потаенные философы и фарисеи школьники наши непременно потянутся за всякой запретной книгой, как за источником мудрости, что им ни говори об опасности и преждевременности подобного чтения; они едва ли захотят понять справедливость наших требований о строгом соблюдении дисциплинарных и учебных правил; они не огорчатся вместе с нами и не поболеют душой, по сыновнему и по семейному, о каких-нибудь внезапно стрясшихся неустройствах, или все еще по старинным преданиям живущих каких-нибудь недостатках нашей духовной сферы, или их же приютивших школ духовных; напротив они в тайне может порадуются нашим огорчениям, – и не пропустят случая стать в ряды наших противников, когда можно сделать это безнаказанно. И все это потому, что они не наши в душе, что они отчуждали себя заранее от всего, что носит название духовного и семинарского; что привыкли изображать себя в собственных глазах некоторыми рыцарями, рвущимися из тьмы к свету, из тюрьмы на свободу, нисколько не сознавая, как малоценны в сущности их замашки, и как следовало бы вести себя истинным благородным рыцарям. Но молодость обыкновенно близорука, самоуверенна и порывиста; а молодые люди нашего звания и нашей школы, разумеется, не могут же быть чужды, обычных недостатков своего возраста; а следовательно трудно было бы требовать от них всеобщей стойкости и философского отношения к своему положению; трудно значит и предположить, чтобы многие из них не поддавались искусительному обаянию простора и воображаемой ими совершенной независимости и безнаказанной необузданности за дверями родной, но разлюбленной ими духовной школы, которая даже, до сих пор но старинному и закоренелому предубеждению все еще, продолжает обременяться горькими (хоть в сущности и несправедливыми) упреками от светских людей в какой-то сословий замкнутости и религиозной якобы нетерпимости. И мне кажется, этому то фальшивому и натянутому положению наших духовных воспитанников, в каком держала их до последнего, времени обольстительная ничего не стоившая им возможность бросать свою школу по первому желанию и менять на другую, – этому-то, полагаю, не нормальному обстоятельству и одолжены может быть наши семинарии не малым количеством накопившихся в них за последнее время дурных элементов, незаметно подтачивавших наше учебное благосостояние и воспитательно-дисциплинарное благоустройство. Да исчезнут же повсеместно эти элементы да окрепнут и обновятся наши духовные школы с нынешнего учебного года, принесшего с собою столь важную правительственную меру, ограждающую наших воспитанников от рассеяния, суетливости и нравственной неустойчивости.

Этим общим благожеланием хотелось бы мне все-таки закончить нынешнюю речь свою к вам. Желал я сначала поделиться с вами всем, что у меня было в мыслях по поводу новой правительственной меры относительно вас; и мне кажется, если вы дадите больше места беспристрастному и холодному размышлению, чем непосредственным личным ощущениям своим, то согласитесь с моими словами, хотя горечь их правды не перестанет конечно быть горькою и не принесет вам много сладости на практике. Но что делать, когда сему быть пока нельзя иначе? Вместе с вами горячо бы я желал всевозможных улучшений нашего духовного быта, его материального довольства и обеспеченности, равно как и самого прочного и неколеблющегося авторитета всех наших духовных школ и присвоенных им учебных и ученых прав, – так чтобы соседние и параллельные светские школы ничего не имели, чем бы могли сманивать вас к себе и оттягивать у нас отборные умственные силы, которые без того добровольно бы шли может быть на духовную службу. Всего этого имеем мы полное право желать, и на все это крепко надеемся, поручая себя таинственному водительству промысла Божия, лучше всех конечно ведущего истинные интересы церкви Христовой и ее служителей. Но пока что там еще будет, – надо действовать, а не плакаться бесполезно на свою судьбу. Вместо всех этих сетований, бесцельных протестов и малодушных жалоб на свое положение надо непременно придти к каким-нибудь ясным м определенным заключениям относительно этого положения. Надо придумать что-нибудь рациональное и путное, надо на что-нибудь решиться и таким образом устроиться, чтобы ни в каком случае не ускользало, а напротив упрочивалось наше будущее благо. Если нельзя задаром, или так легко как прежде охватить его, то надо теперь завоевывать и добывать его всеми зависящими от нас законными мерами. А эти меры только вот какие могут быть.

Во-первых, крепкое и серьезное изучение наук по программе семинарского курса. Программы эти так солидно и целесообразно составлены, что овладевший ими юноша может быть совершенно уверен, что он готов и способен идти ко всякой дальнейшей научной дороге, чрез какое бы высшее учебное заведение она ни пролегала. В наших программах есть предметы, которые особенно содействуют умственной зрелости воспитанника, и которых нет в программах других средних заведений, или же есть, но в сокращенном и отрывочном только виде. Пусть же не пропадает задаром для вас это преимущество семинарского курса. Отдайтесь безраздельно своей собственной школе, усвойте все, что она предлагает вам, отбросьте по крайней мере на время вашего семинарского обучения всякие посторонние расчеты житейские и преждевременные планы об устройстве своей будущей карьеры, – и поверьте, вы не будете в проигрыше. Вы подниметесь в собственных своих главах, поднимете достоинство своего родного заведения и возвысите авторитет нашей семинарской науки, которая до сих пор от того, можно сказать, и колебалась, что вы обращали ее в какое-то постороннее н мимоходное средство для достижения совершенно чуждых нам целей. Знание крепкое и основательное само в себе есть великий капитал, на который можно купить впоследствии все что угодно. Приобретение мудрости гораздо лучше золота и приобретение разума предпочтительнее отборного серебра, говорит премудрый (Притч. 16:16). Это в том смысле, что человек запасшийся этим знанием, годен будет на всякое дело и может г проложить себе тысячи дорог к своему благополучию. Те из вас, которые думают все-таки выбрать для себя светское образование (а я опять повторяю, что мы отнюдь не думаем стеснять этого выбора), должны принять мои советы к сведению не менее тех, которые рассчитывают пройти у нас весь семинарский курс, – даже более этих последних. В самом деле, если попасть в высшую светскую школу уже нельзя без предварительного экзамена зрелости в гимназии, – то, что надо делать? Как можно основательнее и зрелее пройти те науки, отчета в которых потребуют на стороне; а для этого, говорю вам, семинарские научные программы с лихвою достаточны, –только не ленитесь основательно их пройти, чтобы не ударить лицом в грязь. Как человек, служивший в том ведомстве, на суд которого придется вам предстать с своими знаниями, могу вас уверять, что и тамошним воспитанникам аттестат зрелости достается далеко не задаром и не как-нибудь исподволь. Он всегда есть награда за неослабные труды в продолжении всего курса и за основательное знание пройденных предметов. Следовательно, и тем из вас, которые вздумают попробовать счастия на новом пути и у чужого начальства, придется затрачивать все свое учебное время на усвоение вашего семинарского курса, потому что его только что может хватить на это серьезное дело. И если по некоторым застарелым преданиям семинарским, вы привыкли больше рассчитывать на наше снисхождение, чем на собственные труды, то эти привычки придется отложить вам в сторону. Не затем все это говорится вам, чтобы запугать вас, а напротив, чтобы вернее обеспечить вам успех. Сил, способностей, дарований и трудолюбии у вас не нет, я знаю; значит робеть и малодушествовать вам не приходится. Заниматься только надо своим прямым делом, – и больше ничего. Успех будет несомненный. Да и всех вас, господа, прошу принять эти слова мои к сердцу. Не чувствуете ли вы сами, что все мы переживаем теперь новое какое-то время, когда от всех требуется серьезный труд и добросовестное занятие прямыми и ближайшими своими делами, и без этого условия проскользнуть куда-нибудь в люди и добыть себе что-нибудь прочное в жизни разве изредка кому-нибудь может удастся?! Значит, трудиться надо и учиться как можно серьезнее. Не могу вам начертить точной программы вашей будущей жизни и указать определенных путей по выходе вашем из семинарии, чтобы прямо указать вам целесообразное приложение ваших школьных и научных трудов. Почем я знаю, где каждому из вас придется жить и что делать в жизни? да и сами вы, я думаю, не больше моего об этом знаете в настоящие минуты. Одно только несомненно, что если в школе человек, то ему надо хорошо учиться. Сын мой, говорит премудрый, – если ты нашел мудрость, то есть будущность, и надежда твоя не потеряна (Притч. 24:14). эти слова особенно тем из вас пригодны, которые, затрудняясь теснотою нынешнего времени и большими требованиями от учащихся, и может быть не чувствуя в себе особенных сил для научных трудов, в недоумении могут задавать себе вопрос: «да стоит ли после всего этого теперь учиться»? О, не сомневайтесь в этом! Вы видите, как премудрый высоко ценит премудрость саму по себе, и помимо всяких практических ее приложений. Не всем конечно в одинаковой степени даны природою силы для приобретения мудрости, равно как и не всем суждено занимать почетные и видные места в жизни и это значит только то, что все должны трудиться по силам, чтобы не потерять по крайней мере того, что каждый может приобресть своими трудами посильными. И почем знать, трудолюбие и настойчивое усердие не доведут ли иного и не блещущего дарованиями человека до, степеней, ему представляющихся недостижимыми? Одна лень и недобросовестность никого и ни до чего хорошего не доведут, Противоположную крайность составляют – горячие, не неспособные, но торопливые и самонадеянные ученики, – и их тоже не нет у нас. Это такие личности, которые, минуя предварительные и кропотливые труды, над учебниками, прямо стремятся срывать цветы и даже плоды науки, полагая в самообольщении, что они как превосходящие своих товарищей, по способностям, имеют право, сидя еще на школьной семинарской скамейке, тянуться уже к высшему знанию. Эти юноши обыкновенно ищут и добывают себе запретных и тайных книг, и с подобающею философам важностию любят напускать на себя интерес к таким вопросам, которые имеют лишь самое отдаленное отношение к их учебному курсу, или вовсе его не имеют. Сплошь и рядом они сильно хромают насчет классических и новейших языков, мало смыслят в математике, не сильны в естествознании, и потому читаемые ими по секрету ученые книги – с рвением, поистине достойным лучшей участи, плохо даже перевариваются в их мозгу и не укладываются в голове; тем не менее эти скороспелые наиболее обидчивы при напоминании им о их ближайших обязанностях, о не рациональности и вреде любимого ими непосильного и преждевременного чтения. Таковым юношам я повторил бы слова премудрого: сын мой! Не хорошо душе без знания, и торопливый ногами оступится (Притч. 19:2)… Если сердце твое будет мудро, то порадуется и мое сердце; и внутренности мои будут радоваться, когда уста твои будут говорить правое (Притч. 23:15, 16). Но в том то и беда, что юные уста этих потаенных искателей мудрости говорят часто не дело, и от умственной торопливости своей они то и дело оступаются, т. е. не наполненной в школе пустотой своей головы и отсутствием прочного научного запаса они открывают доступ к своему уму и сердцу всяким ветрам учений – по апостольскому выражению, которые могут толкать их то туда то сюда, и в конце концов совершенно удалить от истинной и здравой мудрости. Это поистине жаль. Нельзя ли, друзья мои, поверить нам, что не все то мудро и умно, что говорит языком мудрости и облекается в ученую одежду, как и не все то золото, что блестит. Христос бы с вами, если бы не гибла у вас масса времени, в вашем положении столь драгоценного для приобретения семинарских и основных научных знаний, которыми запастись необходимо и прежде всего всякому порядочному юноше, и если бы вы оградили себя оружием строгого анализа и здравой критики. Но откуда она возьмется без серьезного образования и без достаточного запаса элементарных знаний?! Поэтому об одном прошу вас: повремените и не рвитесь к запретным плодам знания, не разжевавши предварительно и не усвоивши хорошенько учебного курса средней школы. На него то и подобает вам до времени устремить все свое внимание. Погодите, еще успеете наслушаться и начитаться вейкой всячины; но тогда будет это для вас безопасно, и даже не без пользы. Должны же вы знать, что всякая преждевременность и всякий неестественный скачек не могут пройти безопасно и безвредно.

Переходя от ваших учебных обязанностей к нравственным обязанностям в наступающем учебном году, я могу только сказать, что они чрезвычайно просты, легки и одинаково обязательны для всех и каждого из вас. Если нельзя всем одинаково успешно учиться, так как умственные дарования раздаются природою независимо от вашей воли; то быть нравственно-добрыми и благородными зависит решительно от вашего произволения. Скажите, в самом деле, что может помещать любому из вас – быть почтительным, послушным, благоговейным, скромным, воздержным, и т. д.? В этом случае я со всею силою и настойчивостию напоминаю вам – господа, что вы духовные воспитанники; и этот титул ваш мог бы быть наилучшим вашим украшением и преимуществом, если бы он действительно обозначал ваше доброе нравственное и истинно духовное направление. Этого направления воспитанников с усиленными стараниями добиваются теперь решительно во всех заведениях; потому что в нынешнее время так уже много на копилось всяческого растления и непотребства в людях, и это развращение так назойливо рвется в наши учебные и воспитательные храмы, и так много загубляет прекрасной и даровитой молодости, что все это принимает вид истинного наказания Божеского. Где искать правительству и обществу сил и деятелей для борьбы с ужасной гидрою современного развращения? А вот, между прочим, наше то духовное звание, по самому роду служения духовных особ, и должно быть представителем и носителем освежающих и оздоровляющих идей в обществе, т. е. религиозно-нравственных идей. А дети и воспитанники духовные, где бы судьба ни привела им жить впоследствии, должны быть блюстителями этих драгоценных идей и высоких правил религиозных; эти идеи должны бы быть вашим наследственным и неотъемлемым достоянием. Пусть не блестите вы выправкою житейскою, шлифовкою манер и приятною изощренностию обыкновенного разговорного слова и тому подобными внешними преимуществами других, более нас с вами богатых сословий, – все это может придти со временем само собой, когда вы взойдете в живые отношения с людьми; а если это и не придет в желаемой степени, то, собственно говоря, никакой существенной потери вы от этого не потерпите. Но если бы вы у нас блистали существенными и внутренними достоинствами нравственными, т. е. красотою души и благородством сердца, и означались бы заметно от других воспитанников своим сословным крепко-религиозным направлением; то это подняло бы вас так высоко в обществе, как ничто более. О внутреннем глубоком мире вашей совести, о любви и милости Господней к вам, – мы уже и говорить не станем. Не только не стали бы суживать для вас путей ни к высшим храмам науки, ни ко всяким общественным должностям; а напротив всюду бы принимали вас с распростертыми объятиями. По призванию своему служить интересам веры и религии, – вы соль отечественной земли. Если же соль потеряет силу; то чем сделаешь ее соленой (Мф. 5:13). От вас, как духовных воспитанников, общество в праве ожидать всего здравого, честного, благородного и святого. И наоборот – на вас, именно как на духовных воспитанниках, виднее будет всякое нравственное пятно, и заметнее всякие отдельные случаи ваших промахов, шалостей и дурных увлечений. Если и вообще худая слава бежит, то про духовных и семинарских воспитанников, особенно по нынешнему времени, побежит она скорее и дальше. Два три каких-нибудь отдельных случая, компрометирующих наши семинарии, могут дать повод (положим неверный и недостаточный) думать неблагоприятно про все духовное юношество. А, так вот каковы, скажут, эти так называемые духовные воспитанники, эти постоянно сетующие на свою нищету и заброшенность юноши! Да чуть ли кое где и не стали так поговаривать? Это поистине было бы обидно и больно. И кто знает, может быть все эти стеснительные и ограничивающие меры относительно духовных воспитанников и были результатом неблагоприятно сложившихся мнений о семинарской репутации. Господи! Да что же это будет? И к чему все это поведет дальше? И неужели нескольким дурным школьникам нашим удастся запачкать честь и славу добрую всех своих товарищей, и безнаказанно вредить и вредить им? Да не будет сего! Я надеюсь, что вы понимаете меня, и приложите к сердцу следующие слова премудрого, которыми я и закончу свою речь: сын мой, да не завидует сердце твое грешникам; но да пребудет оно во все дни в страхе Господнем? (Притч. 23:17). Аминь.

***