Речь о религии, как главном руководильном начале воспитания, произнесенная на акте, Владимирской Губернской Гимназии. (30 августа 1873 г.)

Значение вопроса о воспитании и разногласие во взглядах на современное учебно-воспитательное дело. – Зло, происходящее от забвения самой важной стороны в сем деле. – Главная цель всякого воспитания. – Заслуги гуманистов в разъяснении вопроса об общечеловеческом воспитании. – Односторонность гуманистов. – Три главные стороны, подлежащие развитию в натуре человека, и обнимающие собою всю область воспитания. – Разумность есть первая из таковых сторон. – Три главные педагогические пункта при развитии умственных сил в человеке. – Заслуги современной педагогии относительно средств и приемов к пробуждению и укреплению умственных сил в питомцах. – Самое важное обстоятельство в умственном развитии человека – стоять на прямой дороге в истине. – Последняя цель всяких человеческих знаний, и неудержимое стремление духа человеческого к ее уразумению. – Причина религиозности истинно ученых людей – Малоценность и незрелость антирелигиозной учености. – Чувство есть вторая психическая сторона, подлежащая развитию в человеке. – Значение ее и связь с разумной стороною. – Приемы и средства, употребляемые педагогией для развития сердечной стороны в человеке. – Недостаточность и ненадежность этих средств без помощи религии, обнаруживающаяся в многочисленных примерах. – Воля есть третья сторона души человеческой, надлежащая развитию. – Преимущественная важность правильного развития воли в человеке, сравнительно с умом и сердцем. – Только религия дает истинные понятия о добре, надлежащие побуждения и действительные средства к осуществлению идей добра на деле и в жизни. – Природное влечение человека к добру. – Недостаточность этого влечения. – Узкость и темнота естественных понятий человека о добре, наглядно представляющаяся в древнем языческом и современном образованном мире, не знающем евангелия. – Идея долга, по своей сухости и отвлеченности, не может быть достаточным побуждением к добродетели. – Бессилие падшей и растленной воли человека к своему облагорожению – без благодатных и таинственных средств, предлагаемых в церкви Христовой. – Рознь между словом и делом, между стремлениями и жизнию современных людей. – Благие начинания правительства в преобразовании наших школ, и призыв к содействию сим начинаниям.

Среди многообразных вопросов времени, которое мы переживаем, нам кажется, что один из самых живых и самых близких к нам – есть вопрос о воспитании и образовании нашего юношества. Этим вопросом, как известно, серьезно занято правительство; об нем ведет горячие споры литература; он же естественно волнует и всех родителей, притом касаясь их не издалека и не в теории только, а самым близким и практическим образом, – ибо решает судьбу их собственных детей. Но пока еще не установились прочно и не определились ясно в общественном сознании те благие начала, на которые поставило правительство нашу педагогию, пока мы – за новостию дела и за неимением собственного родного опыта –должны еще терпеливо ждать того добра и той пользы для наших детей, которые несомненно принесет им нынешнее преобразование наших школ, – до тех пор тысячи разноречивых мнений и взглядов приходится слышать и читать насчет нашего учебно-воспитательного и школьного дела. Одни восхваляют классицизм, другие бранят его; одни делают это искренно, – другие так себе, не имея отчетливого и научного представления насчет образовательного или необразовательного значения классицизма, а лишь прислушиваясь к говору и толкам ученых и авторитетных людей. Многие напротив изо всех сил тянут к реализму и видят в нем единственный рычаг, которым можно поднять нашу страну на верх славы и могущества; еще большие, и преимущественно родители вторят этим воплям единственно понаслышке о трудностях классицизма, но не измерив и не испытав на себе научных трудностей, с которыми неизбежно сопряжено всякое серьезное хотя бы то и реальное образование. При таком брожении умов и столкновении симпатий – трудно в чем-нибудь убедить или разубедить кого-нибудь, и вообще довести спорное дело до желаемой степени ясности. Предоставим же все это времени и опыту, взяв себе в утешение мысль, что многочисленными благими реформами, которые приходится нам переживать, всеблагое провидение хочет поставить на лучший путь наше православное отечество, и что среди этих реформ не может быть худшею та, от которой зависит судьба русской науки и народного образования.

В интересующем нас вопросе мы хотим коснуться несколько той стороны его, которая в шуме споров учебно-педагогических не то чтобы забывалась совсем, а так – несколько затемняется и оттирается назад, и притом не наемными только приставниками юношества, а нередко и самыми родителями. А между тем от забвения, или неправильной постановки этой собственно стороны вопроса, все наше образование может потерять свое значение, и всю свою благотворную силу для общества. Мы говорим о религии, как главном фундаменте, на котором должно быть воздвигаемо здание русского образования, захотят ли выстроить его в классическом, в реальном, или ином каком-нибудь стиле. Там, где захотели бы для науки и народного образования положить иное основание паче лежащего, еже есть Иисус Христос и Его евангелие употребим выражение апостола, – там, где религии отводят только известный уголок и лишь прикрашивают ею храмы науки, – там нет собственно науки в ее великом просветительном значении, там надо ждать разрушения велия и таких плачевных следствий, от которых обществам, как говорится, не поздоровится. У нас, можно, сказать, на глазах животрепещущие и притом самые печальные примеры политических потрясений и всяческих неустройств, вследствие ослабления религиозных основ, в западно-европейских обществах, щеголяющих однако же своей наукой и своим высоким социальным развитием. С грустию припоминается недавнее былое и у нас, когда не только учащемуся юношеству, но в большей или меньшей степени всему обществу нашему приходилось дышать крайне нездоровыми элементами, зарождавшимися, однако же в ученой, атмосфере. Нельзя сказать, чтобы и теперь эти элементы совершенно были устранены хотя, уже и почуялась живая и отрезвляющая струя, не только в учебном, но и во всем нашем общественном строе. Правительство делает в этом отношении все от него зависящее. Но эти правительственные заботы тогда лишь приведут к желаемой цели, когда само общество искренно и горячо воодушевится идеей прочного и разумного образования, основанного на религиозно-нравственных началах. Эту-то идею и хотелось бы нам несколько оживить теперь и приблизить к общественному сознанию. Прислушайтесь к нашим словам и вы учащиеся юноши, ибо предмет, которого мы касаемся, столь же должен быть дорог и для вас, сколько важен и дорог он для нас, ваших воспитателей и руководителей. Пусть вы и знаете, о чем мы главным образом хлопочем, воспитывая вас, и какими желательно нам выпустить вас из своих рук. А если это вы узнаете, то без сомнения сочувственно отзоветесь на наши усиленные хлопоты и заботы о вас, и сами нам будете содействовать. Это было бы самою лучшею наградою с вашей стороны!...

Оставя в стороне политические, практически-житейские и всякие другие случайные и прикладные цели, которые имеют нередко в виду при постановке вопроса об образовании и его главном характере и направлении, – мы напротив поставим этот вопрос на общечеловеческую почву. То есть, какая самая первая и главная цель всякой науки и всякого образования по отношению к человеку вообще, к его личному достоинству человеческому, и безотносительно к тому, в какой мере и степени он может быть полезен кому бы то ни было своей наукой и образованием? Потому ставим мы таким образом дело, что вопрос об относительной пользе такого или иного направления в науке есть вопрос – собственно говоря – второстепенный и производный. Важно не то главным образом, к какой практической деятельности будет способен человек по выходе из храма наук; а то важно, выдет ли он оттуда хорошим или дурным человеком. В последнем случае кому и на что будет нужно его образование? между тем как в первом случае – сам человек, – потому собственно, что он хорош, – будет воплощенной так сказать пользой. Куда его ни поставь, что ему ни поручи, везде можно ожидать только благих плодов от его науки и образования. Без всякого сомнения мы не желаем сказать того, что всякие практические и житейские цели должны быть устранены при воспитании; нет, мы рассуждаем только о главных и второстепенных, об основных и производных целях воспитания. К первым мы именно и относим развитие в человеке прежде всего человека же, т. е. его основных сил и способностей и его человеческого достоинства. Как ни просто, казалось бы, это дело, однако же много нужно было времени, чтобы оно выяснилось окончательно. Старинный утилитаризм в науке обновился в нынешнем реализме, и по сие время имеет еще сильных и многочисленных сторонников. Между тем еще в 18 столетии лучшие педагоги того времени известные под именем гуманистов, – таковы как Руссо, Нимейер, Песталоцци, Базедов, Фребель и другие, – стали проводить в обществе разумные мысли о том, что при воспитании и образовании прежде всего нужно иметь в виду человека; что главною заботою всякого разумного педагога должно быть целостное и стройное развитие в человеке того, чем наделила его природа; что вперед приурочивать воспитанника к какому-нибудь практическому назначению и в этом направлении гнуть его способности есть варварство и насилие. Этот разумный взгляд на воспитание пустил корни в европейском обществе и положил начало новому периоду в науке воспитания, который по справедливости можно назвать гуманным. Глубоким и горячим глашатаем этих гуманных идей в нашей русской педагогике можно считать Ник. Ив. Пирогова, знаменитого хирурга, прославившегося своими известными «вопросами жизни». Не имея впрочем в виду подробной истории и обстоятельной оценки педагогических идей, внесенных в общество гуманистами, мы считаем однако же необходимым сделать одно замечание насчет капитальной ошибки, допущенной ими в понятии о природе человека и положившей много тени на все их прекрасные идеи воспитания. Все, что есть в человеке, все что застает и открывает в душе его наблюдатель психолог, – все это, по взгляду гуманистов, и входит в состав натуры человека, ему свойственно и естественно, – и значит имеет право на развитие такими длинными педагогическими мерами. Между тем как известно, что в природе человеческой есть много пришлого и случайного, много дурного и испорченного, о чем подробно говорить нам св. религия Христова. Значит не все в природе человеческой подлежит раскрытию и уходу; много напротив надо в ней искоренять и подавлять, – отсюда возникает нужда в репрессивных и строгих мерах при воспитании, которые вовсе хотели бы уничтожить гуманисты и изгнать из педагогии, как нечто ненатуральное. Падения и испорченности натуры человеческой гуманисты как бы вовсе не хотели знать. Так уже на первом пункте, можно сказать в преддверии педагогики, религия оказывается путеводной звездой, указующей единственный путь к истине; ибо она устанавливает единственно верный и здравый взгляд на натуру человеческую, от которого зависит вся судьба, весь успех или не успех целой науки воспитания. Отделивши таким образом верное от ошибочного в вопросе о главной цели всякой науки и всякого образования, перейдем теперь к главному нашему предмету и посмотрим: в чем же именно должно состоять правильное и тройное развитие человека, и что именно в ней подлежит педагогическому уходу. Здесь-то со всею ясностию откроется наша основная мысль, что без помощи религии невозможно правильное воспитание, что она есть главная основа всякой разумной педагогии. С понятием о человеке мы прежде всего связываем понятие о его разумности, и в ней видим его отличительное достоинство, возвышающее его над всеми остальными тварями во вселенной, так что человека постольку и можно назвать сим благородным именем, поскольку он есть существо мыслящее и умное. Деятельность разумной силы нашего духа чрезвычайно рано сказывается в жажде и стремлении к истине и обнаруживается в попытках за внешней стороной наблюдаемых фактов и явлений открыть их сущность и идею. Известно, как подрастающие дети осыпают своих приставников вопросами насчет всего, что они видят. Скажи им непременно – что, и как, и почему, и для чего все бывает в мире. С укреплением своих умственных сил человек уже начинает чувствовать потребность сводить свои частные идеи к некоторой общей идее, как бы к некоторому разумному центру всего сущего. Итак, первою заботою всякого педагога должно быть правильное раскрытие умственных сил в питомце. Во-первых он должен зажечь в нем искру любознательности, затем – соразмерной и целесообразной практикой сообщить энергию и крепость его умственным силам; наконец указать надлежащую и верную дорогу, по которой уже сам воспитанник должен искать и достигать истины. Этими тремя пунктами исчерпывается вся деятельность педагога при развитии разумной стороны человеческого духа. Что же касается средств для этого, то самым главным, и можно сказать единственным средством служить наука в ее бесчисленных отраслях; ибо ум жаждет знаний, а наука предлагает их в обилии. И надо отдать честь современной педагогии, – как она много сделала по первым двум пунктам, т. е. относительно способов раскрытия и укрепления умственных сил в молодом поколении. Отбросив старинные и тяжеловесные способы обучения, изгнав из школ всякую отвлеченность и неразрывную с нею скуку, она повсюду вводит и наглядность, и предметность, как самое естественное средство заинтересовать только что начинающие работать отроческие умы. Первоначальная легкость умственных приемов и удача в приобретении и накоплении умственного материала родит охоту и любовь к умственным занятиям и возбуждает благородную жажду знаний в питомце, а это-то и нужно педагогу. Затем постепенно вводя более трудные элементы в умственную деятельность питомцев и изводя их понемногу на поприще самостоятельных умственных трудов, современная педагогия весьма целесообразно развивает энергию умственных сил в питомцах, сообщает им крепость и выносливость – эти необходимые условия серьезного научного направления. Все это конечно прекрасно, и мы должны благодарить Бога, что поставлены в такие благоприятные условия для умственного развития наших детей и изо всех сил обязаны ими пользоваться. Но вспомним, что есть третий наиважнейший пункт, который всего более должен озабочивать каждого благоразумного педагога при развитии умственных сил в воспитаннике. Воспитанник не только должен быть развит умственно, но и поставлен на прямую дорогу к истине, дабы он сам впоследствии без всякой посторонней поддержки неуклонно шел и успешно достигал истины. Известно, что по той мере, как в голове человека умножаются познания и как ум его начинает чувствовать свои силы, в нем пробуждается стремление обобщать свои познания, подводя их к некоторому общему и исходному пункту, – является сильное желание философствовать. Эта пора самая важная в нашей психической жизни, от нее зависит вся судьба дальнейшего нашего развития умственного. Ибо найти надлежащий средоточный пункт своим познаниям, усмотреть последнюю цель и главный предмет их – все равно, что ходя по темному лабиринту, найти руководственную нить или спасительный светоч. Не от того ли так много людей, по-видимому, весьма ученых, целую жизнь остаются как бы в потемках и лишь ощупью отыскивают истину? Натурально, что, пресмыкаясь долу и в узком круге отдельных научных фактов и наблюдений, они не могут обнять умственным взором всю великолепную панораму мира и усмотреть средоточный пункт ее. А между тем дух человека, стремясь силою научного анализа разгадать и постигнуть безграничное разнообразие бытия, во чтобы то ни стало хочет найти некоторую единую и основную истину. И примечательно, что чем разнообразнее и шире умственный кругозор в человеке, чем он больше постигает частных истин; тем глубже он начинает постигать связь этих истин с заветной для него, но некоторой таинственной и верховной истиной, и тем настойчивее в нем является желание открыть эту истину. Что же сказать об этой таинственной истине, которая так сильно стремит человеческий ум к своему уразумению? Бесцельных стремлений и инстинктов неудовлетворимых, как известно, нет в целой природе. Неужели же одна человеческая природа должна быть некоторым горьким исключением?! Нет, не отвлеченное и беспредметное какое-нибудь стремление, а сама истина самосущая, живая и личная, – Бог является духу человеческому в его возвышенной идее основной перво-истины! Не потому ли истинно и глубоко ученые мужи всегда были и глубоко религиозные люди? Рассказывают об одном ученом, что он всякий раз благоговейно обнажал свою голову, когда при нем произносилось имя Божие. Говорят еще, что среди астрономов, этих людей изучающих выспренния тайны мироздания, не было и не бывает безбожников. Все это очень вероятно. Ибо ум истинно ученого мужа – с одной стороны поражается величием уразумеваемой истины, ее необъятностью в бесконечном разнообразии сущего, – а с другой он видит ее живую связь с собою и свои родственные к ней отношения. Он чувствует, что с каждым новоприобретенным знанием – все более и более проясняется и наполняется его заветная идея верховной и средоточной истины всего сущего. Весьма естественно, что вся жизнь такого человека принимает некоторый возвышенный и созерцательно-религиозный характер. Мы знаем, что и глубочайшие философы древности были высоко-религиозные личности. Таков был Платон, по философии которого – последняя цель человека есть Бог, как верховное благо. Таков был знаменитый ученик Платона Сократ, самую науку отождествивший с добродетелию; ибо по его философии добродетель есть не что иное как знание, так что мудрец неизбежно есть и добродетельный человек.

Может быть знаменитый муж и философ древности изменил бы несколько свой оригинальный взгляд на науку и добродетель, если бы пожил в наше время и покороче познакомился с нашими учеными людьми. Он увидел бы, что наука не всегда ведет к добродетели, что зачастую бывает совершенно наоборот – «постольку человек и дурен, поскольку и он учен». Что же это, однако, доказывает? Не опровергается ли этим все, что мы сказали о плодах умственного развития? Нет, нисколько. Напротив мы с тем и указываем на печальные примеры некоторых современных ученых, в голове которых знание и религия, наука и нравственность живут в разъединении и даже во вражде, – чтобы этими примерами сильнее доказать – только с отрицательной стороны – ту же нашу основную мысль, что религия должна быть полагаема во главу угла, в крепкий и основной фундамент при умственном развитии человека; что наука сама по себе, без руководства религии, и оказывается обоюдуострым оружием и может приносить весьма гнилые и ядовитые плоды. У этих людей – с набитой всяческими сведениями головой, но с сомнительной и шаткой моралью, – у этих quasi ученых людей не было бы подобного нестроения, если бы с юности религиозный элемент был вводим в их воспитание, и если бы Бог предносился их детскому сознанию не в виде отрывочного и сухого понятия, заимствованного лишь из учебных книг, а в живом образе всеблагого Творца вселенной, любящего Отца и всевидящего Промыслителя о роде человеческом. В разумной педагогике, руководящейся правилами и уставами церкви Христовой, есть тысячи средств оживить в детских мыслях светлый образ Отца небесного, и приблизить его к детскому сердцу. И если бы мы захотели говорить подробно об этих средствах в настоящие минуты, то речь наша затянулась бы слишком надолго. Не можем только не выразить сожаления насчет той легкомысленности и заносчивой тупости, с какою смотрят иногда на эти средства, и как бы нарочито стараются обходить их. Что ж, однако выходит отсюда? Выходит то, что чем больше хлопочут об умственном развитии питомцев, тем жиже и бесцветнее бывает это развитие. Ученых и философов, – худых ли хороших ли, появляется как известно немного. Всего же чаще выходят какие-то безличные существа, вдающиеся – по выражению апостола – всяким ветром учения. Т. е. куда ветер подует, туда и они устремляют свою философию. Является материализм, они спешат под его знамя. Проповедуется социализм, они доверчиво склоняют к нему свой слух. Там откуда-нибудь проникает коммунизм, они очертя голову бегут ему навстречу. Но вдруг повеет откуда-нибудь отрезвляющая струя, какие-нибудь общественные события разрушают призраки, созданные воображением скороспелых философов, и целому свету открывают их вздорность, – и эти философы не прочь запеть другую песню, стать в ряды патриотов и пожалуй провозгласить себя передовыми гражданскими деятелями. Но велика ли цена этой случайной и напускной благонамеренности – кажется и говорить много не стоить. Не на таких гражданах стоит и держится общество, и не такие люди ему нужны. Невольно вспоминаются при этом меткие слога одного из наших глубоких педагогов (П. Д. Юркевича), что человек должен содержать в себе достаточную долю железа. Эту твердость и прочность нашим убеждениям и всему существу нашему, по словам того же педагога – философа, может сообщить только религия, которую он весьма знаменательно называет носительницею нашей личности, т. е. как бы нянькою, или охраною нашего достоинства человеческого. Итак, если мы не хотим обезличить своих питомцев, и отнять всякую цену у их капитала умственного, – то непременно должны в основу научного их образования полагать религию.

Но, как известно, научным образованием еще далеко не исчерпывается задача воспитания; ибо умственные способности не составляют всего богатства души человеческой. Есть в ней еще другая, не менее высокая и благородная область, которую забыть и оставить в пренебрежении, – все равно что вперед осудить человека на калечество, нравственную чахлость и убожество. Мы разумеем область сердечную. Один сухой и научный анализ может убить всякую жизненность в человеке. С головой, набитой всякими сведениями и с черствым серцем человек напоминал бы собою уродливого пигмея с ребячьим туловищем и с гигантской головой. Нельзя забывать, что как ум человека стремится к истине, так сердце его жаждет красоты и изящества, и ищет соответственных наслаждений. Эта благородная жажда вполне достойна человека, и есть существенный признак его богоподобного достоинства; так что развивать и удовлетворять ее нужно не потому только, что она есть в нашей душе, а потому, что этим развитием мы помогаем человеку быть тем, чем он должен быть по своей идее, и что – напротив – вставляя в пренебрежении эстетические потребности человека, мы замедляем и затрудняем ему путь к достижению его человеческого достоинства. В самом деле, что такое красота и изящество в их бесконечных видоизменениях и проявлениях? Это блестящие лучи той же верховной идеи, до которой приближается разум чрез постепенный ряд умозаключений, и которую ищет он силою научного анализа. Но тогда как ум отвлекается от явлений, постигая их частные идеи, чтобы дойти до идеи высочайшей, сердце – наоборот – обретает и созерцает эту идею непосредственно в так называемых прекрасных и изящных явлениях, рассыпанных в природе, и делает ее живою собственностию духа. Сердечною деятельностию, особенно в высших и художественных ее проявлениях, дух человека прямо уносится в мир духовный, и как бы соприкасается непосредственно с бытием высочайшим – подобно тому, как он соприкасается с миром видимым посредством внешних чувств. Здесь-то собственно тайна так называемых эстетических наслаждений, которые мгновенно отрывают человека от его будничных дрязг и житейской суетливости и уносят в какой-то чудный и далекий мир. И чем чаще человек испытывает такие благодатные минуты, тем благороднее становится его душа и чище ее идеалы, и тем дальше она от житейской грязи. Понимая все это, разумная педагогия старается ввести изящный элемент во всю область воспитания. Этот элемент, по ее правилам, должен проявляться прежде всего во взаимных отношениях воспитателей к воспитанникам, в благородстве их обращения, в благоприличии манер и в порядочности всего внешнего поведения питомцев. Изящества требует она (педагогия) от самого обучения, и им хочет по возможности украсить всю внешнюю обстановку школы. Но в особенности много она возлагает надежд на изящные искусства, которые действительно суть – во одно и то же время и превосходные средства к развитию изящного вкуса в человеке, и самое лучшее удовлетворение инстинктивной человеческой жажды прекрасных наслаждений. Однако же и здесь, все равно как и в области научного развития, без помощи и руководства религии разумная педагогия обойтись не может. Ибо одна только религия открывает сердцу человеческому первоверховный источник всякой красоты и всякого изящества одна только она в состоянии приблизить дух наш к этому Божественному источнику, и дать почувствовать ему всю неизреченную красоту Его и все блаженство внутреннего единения с Ним, – и следовательно одна только религия в состоянии сообщить человеку истинное благородство и неподдельное изящество души. Сошлемся опять на горький опыт людей, выросших вне религиозных влияний, хотя они с детства окружены были всевозможным изяществом, и, хотя сделано было все для развития их художественных способностей. Правда, чутье ко всему изящному в природе и искусствах иногда бывает у них необыкновенно тонко, и понимание законов красоты весьма глубоко; но вследствие необыкновенно развившейся и ничем не управляемой жажды к наслаждению, эти люди привыкают мало-помалу считать удовольствие единственной целию своей жизни; хотят жить только для того, чтобы наслаждаться, не делая строгого различия между наслаждениями, и – вследствие ниспадения человеческой природы в чувственность – и всего чаще погружаются в чувственные наслаждения. Возьмем и в пример даже чистых художников. Вот эти люди специально уже изучают искусство, тщательно подсматривают все прекрасное в природе и все свое время посвящают художественному творчеству. Кому, однако же не известно, что имя художника сделалось у нас почти синонимом человека неряшливого, беспечного, легкомысленного, и вообще способного на всякое излишество? Конечно, иногда ради остроты и комизма, к типу художника примешивают некоторые смешные краски; равно как и наоборот – люди распущенные и беспорядочные часто совершенно неосновательно любят драпироваться в тогу художников, вовсе им не принадлежащую. Но в основании этого комизма есть все-таки верный факт, примечаемый в большей части людей, специально служащих искусству, – факт непререкаемо доказывающий ту истину, что искусство само по себе еще не ведет человека к изяществу, равно как и путь научный не всегда есть путь к истине. Наши знаменитые поэты и литераторы, равно как и скульпторы и живописцы, весьма грубо иногда грешат в своих произведениях против здравого вкуса, вдохновляясь для создания таких картин, которые далеко не идеального свойства, и лишь будят в зрителях и читателях животные инстинкты. Перлы наших художественных созданий блещут иногда самыми нехорошими красками, и не мало заносят всяческой грязи в молодые и невинные души. Еще с большим нравом мы можем сослаться на грустный пример неисчислимого множества людей, которые хоть и не художники, но целую жизнь проводят среди самой изысканной обстановки, с детства дышут, можно сказать, изяществом, и чуть ли не главною целию жизни ставят приятность и порядочность во всех своих даже мелчайших жизненных отношениях. И что же? Иногда единственным плодом такого тщательного воспитания бывает весьма дешевая сантиментальность, слабонервная слезливость или брезгливое отвращение от всего резкого и некрасивого. И это еще не самое худшее. Но как часто под этой внешней элегантностию и так называемой аристократической бонтонностию скрываются самые грубые инстинкты, самые не чистые страсти и самые зверские обычаи! В этом случае разум, как сила слабейшая и подчиненная, делается рабом развращенного сердца. В угоду ему он придумывает различные остроумные и замысловатые теории человеческой жизни, совершенно оправдывающие и узаконяющие животные стремления чувственности. Так произошли все эти древние и нынешние и материалистические и эпикурейские воззрения на жизнь. Неприятно, да и нет особенной нужды распространяться об этих прискорбных фактах. Мы приводим их лишь в доказательство той важной истины, что самое широкое развитие сердечной стороны в человеке, веденное по всем правилам педагогии, не спасет человека от нравственной тли и безобразия и само по себе не сделает его истинно благородным человеком. Только святая религия Христова может сообщить всей жизнедеятельности человеческой истинную грацию, ибо она создает действительную красоту душевную, а не напускную слезливость и мелкую чувствительность. Смотрите на светлый лик Спасителя, исполненный божественной силы и величия, и в то же время сияющий неизреченною любовию к человечеству, смотрите и благоговейте пред ним все педагоги! Более чистого и высокого идеала вы не найдете для своих целей, – приближайте же к нему своих питомцев! Научайте их любить природу и в ее красах находить отблеск божественной красоты ее Творца. А для сего чаще открывайте с ними святую книгу божественного откровения, принесенного с неба самим Спасителем человеческого рода. Потрудитесь и сумейте держать питомцев под непрестанным влиянием этой святой книги, – и она облагодатствует их душу и внесет самый драгоценный аромат чистоты и невинности в их сердце.

Нам остается сказать о третьем, завершающем пункте воспитания. Развивши ум, облагородивши сердце своих питомцев, воспитатель все свое тщание должен сосредоточить на укреплении их воли в добром нравственном направлении. Можно сказать, что все предыдущие цели и старания педагогические суть только приготовительные и вспомогательные к этой главной воспитательно задаче. Для того и ум надо развивать в человеке наукою, для того и сердце его смягчают и облагороживают искусством, чтобы заставить его полюбить добро, сделать человеком добропорядочным, с тяготением к добру и с определенным нравственным характером, сильным на борьбу со злом и пороком. Конечно, человек тогда только вполне соответствует своему назначению, когда он развит всесторонне, т. е. когда он и умен, и изящен, и добродетелен. Но уж если судить относительно и сравнительно, то важнее всего быть человеку добродетельным; ибо от этого последнего обстоятельства безусловно зависит его человеческое достоинство, равно как и его окончательная судьба, – тогда как от первых двух только под условием его добродетели. Поставьте рядом человека с громаднейшей эрудицией и с утонченным вкусом, но с безнравственной и злой волей, – и другого человека, которого неприветливая судьба не допустила – положим – вовсе до науки, равно как и не позволила видеть красных дней в его суровой и неприглядной жизни, но у которого однако же чиста совесть и жизнь исполнена добродетелей; можно ли поколебаться хоть на минуту в выборе, и в последнем человеке не узнать тотчас же истинного человека; достойно носящего и это высокой имя? Не беда, что он не учен; ибо за этой скороечною жизнию, где по крошкам собирают наши ученые свои сведения, настанет другая бесконечная жизнь, где уму человеческому открыты будут самые широкие и легкие способы ведения, – и этот бедный и неученый простец может быть в наикратчайшее время перегонит всех здешних ученых, сложенных вместе. Не велика потеря и в том, если тонкие удовольствия и наслаждения искусства не были доступны и известны этому добродетельному простолюдину в продолжении всей его жизни; там, в другом мире – ждут его и несравненно лучшие и высшие наслаждения, которые с избытком вознаградят его за эту ничтожную частицу времени земной его жизни. Но вот беда, если человек свою испорченность и развращение перенесет и за пределы гроба, где злая воля его будет развиваться и падать в этом несчастном направлении с возрастающею скоростию квадратов расстояний, как говорят математики, – вот это истинная беда! Осатанение и отчаяние, на которое осуждены падшие духи – вот какая горькая перспектива ждет этих несчастных людей! Но чем важнее это обстоятельство для педагога, тем глубже он должен чувствовать ту великую и ничем не заменимую услугу, какую может для него в этом случае оказать религия. Ибо ни более истинных и чистых понятий о добре, ни более сильных побуждений для добра, ни таких средств и сил для совершения добра, – ничто не может дать, как религия и вера Христова.

Конечно, в природе человека есть некоторые врожденные понятия о добре и естественное к нему тяготение, не умирающее даже в самых потерянных людях. Детей, как известно, никто не учит сострадательности, ласковости, доброжелательству и многим другим прекрасным качествам, которые они обнаруживают просто по своей невинной детской натуре. Известно также, что самый отъявленный вор уважает все-таки честность. Пьяница проклинает свою несчастную страсть и мечтает о трезвости. Грязный сластолюбец вздыхает о своей загубленной юности и восхваляет чистоту и воздержание и т. д. На этом основании и апостол Павел говорит даже об язычниках, что они, закона не имуще, естеством законная творят (Рим. 2:14). Так что воспитатель, искусно развивая и укрепляя естественное стремление к добру в своих питомцах, может сообщить некоторые добрые навыки их воле. Однако же, если бы он захотел ограничиться в этой своей деятельности лишь теми правилами и законами, которые нашел бы готовыми только в натуре своих питомцев; то не далеко увел бы их по пути нравственного совершенства. Воспитатели этого обыкновенно и не делают, незаметно для себя подчиняясь тем высоким христианским идеям, которыми дышут сами, – хотя подчас и прикидываются неведущими той святой книги, из которой льются эти идеи в общественное сознание. Но чтобы видеть, как невысока естественная мораль человеческая, надо отрешиться несколько от настоящего и справиться с историей. Известно, какими спутанными понятиями о добре и зле отличался древний языческий мир, и какие гнусные сцены творились в самых храмах и у подножия алтарей языческих богов и богинь. Обоготворялись самые грязные страсти человеческие, и разврат возводим был в религиозный культ. Эта тьма и спутанность языческой морали отражалась самым мрачным образом на всей общественной жизни древнего мира. О том, что творилось в языческой Греции и Риме, не леть есть и глаголати, по выражению апостола. Самые философы языческие, эти лучшие тогдашние люди, – при неимоверных – можно сказать – усилиях разогнать окружавшую их тьму и поставить свое общество на лучший путь, допускали в своих нравственных философемах такие странности и нелепости, которые – с нашей точки зрения – просто несовместимы кажутся с правилами здравой и чистой морали. И эти странности находятся даже у таких философов, как Платон, Сократ и Аристотель. Но если поставить рядом с языческими учеными и наших современных моралистов, воспитанных на идеях чистого рационализма, то еще весьма сомнительно, кто из них кого превосходит. Разве и ныне не проповедуют законность всего, к чему стремят человека его природные инстинкты? Разве и ныне все взаимные человеческие отношения не сводят к одному узкому и эгоистическому принципу личного блага, а все неустройства общественные и даже преступления не оправдывают так называемой борьбой индивидуумов за личное существование? Если мы к этому присоединим взгляд нынешних коммунистов на право собственности, на семейство и на взаимные отношения между разными классами и лицами общественными, если приведем себе и на память, как современные образованные люди, по всем правилам так называемой рыцарской чести, хладнокровно убивают друг друга, то право не будет большой ошибки, если мы скажем, что понятия о добродетели и чести совершенно извратились и стали вверх дном в многоученых головах этих мудрецов, – которые однако же норовят заправлять судьбами обществ, вести их за собой по пути прогресса. Не далеко ушли бы общества человеческие за этими, по истине слепыми вождями, и не здоровые, а гнилые и растленные поколения воспитались бы в школах у этих грубых педагогов. Весь род человеческий давно бы пришлось снова либо смыть с лица земли волнами потопа, либо истребить огнем Содома и Гоморры, если бы сам воплотившийся Господь Бог не пришел на помощь к людям, не принес для них с неба нового и лучшего закона, и не указал бы пути к высшему совершенству нравственному. И этот божественный закон Христов, проповедующий самую чистую и бескорыстную любовь к ближнему и повелевающий любить даже врагов своих, на веки вечные будет руководственным светилом для падшего человечества – погрязшего в эгоизме. И ничего лучшего и более совершенного никогда не выдумают все мудрецы мира сего, и нынешние, и будущие, даже сложенные вместе. Все лучшее и гуманное, чем могла бы похвалиться современная цивилизация, и чем действительно она похваляется, как своим изобретением, – находится на каждой можно сказать странице святого евангелия. Не ясно ли, что для внесения в душу воспитанников чистых и здравых понятий о добродетели не может быть лучшей книги, и что с нее начинаться и ею же и завершаться должно обучение и воспитание и наших юношей?...

Но если воспитатель не мог бы похвалиться широтой и чистотой понятий о добродетели в своих питомцах, если бы он вздумал опереться на одних только их природных и инстинктивных стремлениях к добру; то еще менее он мог бы в этом случае дать надлежащих побуждений для добродетели своих питомцев. Ибо на чем бы пришлось ему тогда основывать все свои правила и предписания нравственности? На одной только отвлеченной идее долга, которую на все лады и стараются обыкновенно развивать и внушать воспитанникам ученые педагоги. «Ты это должен, потому что это хорошо; ты этого не должен, потому что это унизительно и недостойно человека». В состоянии ли эта сухая и холодная идея, как ни хороша она сама по себе, оградить воспитанников от дурных инстинктов, с которыми родится каждый человек и которые растут в нем и развиваются вместе с физическим ростом? Спасет ли она юношескую добродетель от тех случайностей житейских, которые иной раз требуют чистого геройства от человека, чтобы не пасть под их гнетущей и искусительной силой? А между тем святая вера указывает в подобных случаях на Господа Бога, который видит все наши деяния, даже сокровенные мысли и движения сердечные, как хорошие так и дурные указывает на другую лучшую жизнь, которой конца не будет, и где произойдет нелицеприятная расправа со всеми беззакониями людскими, и где добродетель, по-видимому совершенно безнаказанно гонимая на земле, получит полную свою награду. Кого не в состоянии поддержать и утешить эти отрадные и светлые верования? И конечно, если бы эти верования покрепче прививаемы были к нашему юношеству в период их воспитания, то мы реже и реже видели бы эти печальные опыты их легкомысленного отношения к жизни, их преждевременного разочарования, тоскливой и беспредметной хандры и нравственной вялости, о которой то и дело доносят нам современные газеты и журналы. С такими безотрадными задатками, что может выдти утешительного впоследствии из этих уродливых и надломленных юношей?

Итак, ни истинных понятий о добре ни надлежащих побуждений к добру не может дать одна наука воспитания без помощи религии. Что же касается тех благодатных и таинственных средств, которые сообщает человеческой воле св. религия Христова для совершения добра, то об них уже и говорить нечего. Об них наука не имеет никакого понятия, даже представить себе не может. А между тем святая церковь, возрождая растленных и падших людей в водах крещения, сообщает им новую облагодатствованную природу и облекает во Христа Спасителя, по выражению Апостола, т. е. она вводит человеческую природу в самые живые и внутренние сношения с Божеством и прививает ее посредством таинств, как дикую розгу к плодоносной маслине, к божественной природе воплощенного Бога-Слова. Ничего этого, конечно, знать не хотят ученые и неверующие люди, и может быть даже трактуют все это, как юродство. Но им же хуже. Сказал нам Спаситель один раз навсегда, что как ветвь не можешь приносить плода сама собою, если не будет на лозе: так и вы, если не будете во Мне (Ин. 15:4), и это слово Спасителя воочию нашею подтверждается в наше многоученое, но слабо верующее и легкомысленно-индифферентное время. Все только ладят и пишут о добродетели и гуманности, – между тем как благих плодов ее видится чрезвычайно мало. Все только размышляют о просвещенной любви к меньшим братиям, коснеющим во тьме безграмотности и разных пороках, а между тем продолжают кидать сотни и тысячи на свои только удовольствия и притом весьма и весьма неблаговидного свойства, а на ближнего по-прежнему махают рукой. Провозглашают о наставшем будто бы служебном бескорыстии и гражданской честности, а между тем интригуют на службе и подставляют друг другу ноги по-прежнему, и случаев, где можно поживиться насчет ближнего или насчет казны, тоже не опускают, как слышно. Обмана, развращения, эгоизма, ветрености, всяческих низостей и вообще животности еще тьма-тьмущая, как говорится, во всех наших общественных слоях. Об этом отчасти можно судить по едкости и широте сатиры, которой растворена, можно сказать, вся современная литература, не говоря уже о специальных сатирических журналах. Очевидно, что общество само себя бичует беспощадно за разное зло, к сознанию которого оно данным давно пришло. Но где взять сил к излечению этого зла и скоро ли наконец подымится уровень общественной нравственности? Долго придется ждать этого и все дело может ограничиться одними ожиданиями, благими предначертаниями и инструкциями, если не поймут наконец, что следует обратиться к святой религии Христовой и к воспитательному влиянию церкви православной. Пора, пора, – давно пора! В особенности пора преобразовать наше воспитание как общественное и школьное, так и домашнее, и поставить его на новых, строго религиозных и православных началах. Говорим в особенности, потому что от характера и направления молодого поколения, растущего в школах, зависит судьба и характер целого общества.

С истинным удовольствием приветствуем благие начинания правительства в преобразовании наших школ и от души сочувствуем его заботам о поднятии религиозного и национально-православного духа в учащейся молодежи. Наше сочувствие не могут конечно не разделять все благомыслящие, и истинно образованные и развитые люди. Приглашаем всех, в особенности же наставников, свое сочувствие доказать на деле добрым нравственным влиянием на питомцев, а отцев и матерей убедительно просим оказать нам свое посильное содействие. Ибо если многого кой-чего не может сделать школа, то семья все может. Даже потому и бессильно в многих случаях оказывается школа, что ей не сочувствует семья. Надо дружно и единодушно взяться за общее и для всех одинаково дорогое дело воспитания нашего юношества в религиозном и православном духе. Средства и приемы для этого весьма разнообразны и значительно разработаны в педагогике нашей. Но важнее всего то, если мы воодушевимся одной общей и согласной идеей.

***