Православное пастырство и общественная деятельность

После того, как выяснены и установлены нами отношения христианства, как богооткровенного вероучения, к политике человеческой¹, естественным, логически следующим, является вопрос об отношении пастырства православного к явлениям общественной жизни. Может ли пастырство, не теряя своего достоинства и не изменяя своему служению, участвовать в политической и общественной жизни? Имеет ли оно право обсуждать вопросы этой жизни? Примыкать к тем или другим партиям? Должно ли оно стремиться к тому, чтобы влиять с его точки зрения на жизнь общественную и т.д.?

Все эти вопросы у нас на Руси сравнительно новы; их давность не превышает четырех десятков лет. Впервые они у нас появились, робко и прикровенно, в эпох возникновения освободительного крестьянского движения, особенно развились в семидесятых годах, но, не вылившись ни в какое определенное русло и не дождавшись более или менее удовлетворительного разъяснения, в 80-х годах снова скрылись, как-то затерялись, и только в наши дни начали снова настойчиво заявлять о себе, о неотложности их того или иного разрешения, требуя от нас их пересмотра и выяснения… Но такая сравнительная новизна этих вопросов еще нисколько не говорит о новизне самого факта. Факт отношения пастырства к общественной жизни стародавен у нас: он современен самому появлению христианства на Руси. Только со времени реформы Петра Великого духовенство стало в стороне от жизни и, как результат этого, сравнительная новость для нас вопроса о том, что само по себе уже старо.

В виду этой новости вопрос об отношении пастырства к общественной жизни у нас очень запутан и затемнен, не столько, впрочем, в литературе его, которой у нас почти нет, сколько в наших повседневных рассуждениях и понятиях о нем. Не редко бывает, что люди, говорящие об одном и том же и отстаивающие в сущности одно и то же по этому вопросу, и другим кажутся, и сами себя считают принципиальными противниками, и так в силу только спутанности понятий, неразборчивости в выражениях и невыясненности для их сознания самого этого вопроса. В наши дни такое положение этого вопроса более терпимым не может оставаться; оно требует серьезного к себе внимания и всестороннего выяснения. Иначе и для отечества нашего, и для церкви нашей может проистечь немалый вред.

Едва ли кто будет спорить против утверждения, что то или иное отношение пастырства устанавливается в зависимости от того или иного воззрения на служение пастыря, от предносящегося в сознании идеал священника. Этот же в свою очередь определяется взглядом на само опять христианство. К нашим дням таких идеалов собственно определилось и выяснилось три.

Для одних из нас все христианство сводится к внешней, видимой, обрядовой стороне, к богослужению и к различным его проявлениям. Христос для таких верующих перестает быть живым идеалом; он в их сознании представляется мертвым образом (иконой), которому надлежит лишь поклоняться. Христианство сводится к храмовому молению. И священник ценится главным образом как совершитель богослужения. От него требуют набожности, истовости, исправности в отправлении всех богослужений. Священник для таких христиан есть по преимуществу храмовый служитель и набожный требоотправитель. Таков идеал священника всех наших старообрядцев и доброй половины наших православных простецов.

В понимании других наоборот все христианство сводится к личной вере. Оно в их сознании уже не довольствуется богослужением, а хочет руководить личной жизнью человека; оно выходит из храма и поселяется в душах человеческих. Его удел, по выражению Владимира Соловьева, – внутренняя индивидуальная жизнь. Здесь Христос является как высший нравственный идеал, религия сосредоточивается в личной нравственности, и все дело полагается в спасении отдельной души человеческой. Это христианство – как личное спасение индивидуумов, христианство монашеское. Отсюда и идеал пастыря понимается как воплотителя личной святости, высокой, нравственно чистой и светлой жизни его. Священник здесь – пример, образец для пасомых личной жизни во Христе, светильник веры народной. Такой идеал священника встречаем у значительной части нашей интеллигенции и той части народа, которая тяготеет к сектантству.

Само собой понятно, что эти оба идеала пастыря исключают всякую мысль об общественной его деятельности. Но всякому же и ясно, что оба они односторонни, не полны и далеко не удовлетворяют сознанию целостного христианина. Христианство – не внешнее только храмовое; оно есть всецелая полная жизнь во Христе и со Христом. А так как никакая жизнь не может протекать отдельно, независимо от других и безотносительно к жизни других людей, то христианство есть жизнь всеобщая, всечеловеческая, с целями – сделать ее богочеловеческой. Поэтому-то, между прочим, христианин и не может обойтись без церкви, жить вне тела Христова; нужда в церкви является психологически и логически для каждого христианина неизбежной и совершенно естественной потребностью.

Церковь – это объединенное всечеловеческое во Христе братство и в то же время тело Христово. Поэтому в нем нет ни эллинов, ни варваров, т.е. национальных различий, ни рабов, ни свободных, т.е. различия по сословиям и состояниям. В нем буиих мира избирает Бог, чтобы премудрых посрамить; в нем бедного, ничтожного Лазаря Бог предпочитает знатному богачу. В нем нет и однобокой правды; правда в нем одна и та же для всех людей во всех их положениях, званиях, должностях и служениях: что недозволительно для простеца, то прямо–таки беззаконно для знатного и властного; что запрещается смиренному и нищему, то должно строго караться у сильных и богатых… как всецелое тело Христово, Церковь проникает во все, так сказать, уды, части христианского человечества, не оставляя без освещения, надзора и освящения ни одного потаенного, даже самого укромного, уголка в нем. Ничто не может появиться в обществе, именующем себя христианским, чтобы не освящалось церковью и тем более чтобы в ней не одобрялось и не благословлялось. Ни один закон, ни одно распоряжение правительства в нем не может быть не только в противоречии, но даже и малом несогласии с истиной Христовой в ее вселенском понимании и содержании. Ни один правитель не может действовать не только вопреки, но даже и без обращения внимания на пользу евангельской истине. Дело, конечно, правителей и правительства так или иначе относиться к требованиям к ним от имени истины евангельской, но также долг, священная обязанность служителей этой истины – пастырей и архипастырей церкви смело, мужественно и громко произносить свой суд над поступками таких правителей народных, выяснять их распоряжения и поступки пред сознанием народным, дабы не соблазнить, а тем паче не погубить единого от чад церкви.

А если так, если христианство, как проповедь о Царстве Божием и здесь на земле, все собою обнимает, во все проникает и все к себе призывает, то и служители его – пастыри обязаны всюду защищать, всюду вносить полный, целостный свет Христов, одно из явлений общественной и государственной жизни благословляя, другое отклоняя, а иное и совершенно запрещая, равно смотря и одинаковой меркой измеряя поступки всех, пред истиной равных и смиренных, а голосу церкви послушных чад ее.

При таком понимании христианства не может быть даже и вопроса в общественной деятельности пастырей церкви. Как служитель церкви, он слуга общества христианского повсюду и во всем, поскольку это касается интересов этого общества, как христианского и может, так или иначе, отражаться на жизни его, и, следовательно, на деле Царства Божия на земле. На всем, появляющемся от правительства и от общества в жизнь и для жизни, должна лежать как бы печать христианского одобрения от церкви и все идти должно со знамением и под знамением евангельской истины.

Такой взгляд на общественное служение пастырей имеет в основе своей учение самого Спасителя, высказанное им в названии своих учеников–апостолов солью земли, светом миру.

Вы – соль земли (Мф.5:13), говорил Он апостолам. Соль же имеет то особенное свойство, что она всюду требуется, во всякой пище, и без нее никакое пищевое вещество не содержит надлежащего вкуса. Значит, и апостолы, а в лице их и все пастыри, как соль, должны своим пастырским служением во все проникать, до всего доходить, и без них, без их пастырского воздействия, не должно проходить и появляться никакое общественное человеческое дело и распоряжение. Все, что не солено их пастырским словом, то не может иметь и надлежащего христианского вкуса, значения, смысла.

Вы – свет мира (Мф.5:14). А свет всему светит, все освещает, не оставляя нигде и никакого темного уголка. Апостолы же и, следовательно, пастыри – это свеча, поставленная на подсвечнике, чтобы ей светить всему и всем в доме. Значит, опять никакое явление человеческого общежития и человеческой деятельности не может быть оставлено без пастырского освещения и освящения.

Эти два уподобления Спасителя весьма характерны. В них кратко, но сильно и выразительно намечена всеобъемлющая, всепроникающая и освещающая деятельность пастырей.

Но в словах Спасителя пытаются найти и протест против такого понимания деятельности пастырей: запрещение их общественному служению. Это – в известном Его ответе одному из народа, просившему Учителя сказать брату его, чтобы этот разделил с ним наследство. «Кто поставил Меня судить или делить вас?» – ответил ему Христос (Лк.12:13–14). В виду большой, так сказать, решающей в данном вопросе важности этих слов Христа, они требуют и подробного всестороннего уяснения и рассмотрения.

При каких обстоятельствах и по какому повод высказал эти слова Спаситель?

Как повествует ев. Лука, Спаситель держал речь к народу, собравшемуся в тысячах к Нему, и к ученикам. Он наставлял их беречься закваски фарисейской, которая есть лицемерие, не бояться убивающих тело, и указывал, что постигнет того, кто будет отвергаться Его пред человеками. Вся эта речь была, как она изложена у ев. Луки, сказана Спасителем твердо, положительно, со властью. Читая ее, убеждаешься, что ее говорил не обыкновенный человек. Разумеется, неотразимо сильное впечатление, и, между прочим, с этой стороны, речь Спасителя произвела на слушателей Его. У них невольно ею поддерживалась и крепла мысль о Нем, как о необычном, о высшем пророке – человеке. А тут Спаситель заканчивает ее еще таким в высшей степени знаменательным для еврея наставлением ученикам. «Когда вас приведут в синагоги, к начальствам и властям, не заботьтесь, как или что отвечать, или что говорить, ибо Святой Дух научит вас в тот час, что должно говорить (11 и 12 ст.).

Боязливому и покорному еврею Спаситель вдруг говорит, чтобы он не боялся предстать, в случае нужды, и пред властями, ибо Дух Святой научит его!! Кто это может сказать? Да, невольно заключали слушатели Спасителя, говорящий это – великий человек; он все может и все знает; он все рассудит, всему научит. К нему и нужно обратиться за всякими смущающими ум и душу разъяснениями.

Вот и обращается к нему и этот некто. У него забота – раздел с братом. Заметно, дело это его сильно занимало, и он не мог забыть его во время и речи Спасителя. Наоборот, по мере того как Спаситель говорил, у человека этого все более и более росла уверенность в том, что этот учитель лучше и вернее, чем кто-либо, и сможет его разделить с братом, что он и есть тот настоящий и истинный судья – мессия, которого ожидали его соотечественники, как земного их избавителя. Полный таких мыслей о Христе, он и обращается к нему с известной просьбой.

Как оставалось поступить Христу? Удовлетворить просьбу просителя? Но тогда он подтвердил бы его взгляд на себя, как на земного владыку, чего на самом деле не было. Вот он и отвечает, что его делить и судить никто не поставлял, т.е. что цель его учительства, как и вообще пришествия на землю иная, чем какую хочет придать ему вопрошающий. Он не земной владыка, а небесный, а земной лишь Спаситель… Это – во-первых. Далее – не мог удовлетворить Спаситель просьбы этой и по другим побуждениям. Давно уже священники и книжники иудейские его не возлюбили и искали всевозможные поводы, чтобы в чем-либо его обвинить. Конечно, Спаситель не боялся их; но так как цель земной его жизни была еще не достигнута, то она и не мог пока не уклоняться от всего, что могло помешать его делу учительства на земле. Если же бы он взялся за разрешение тяжбы между братьями, то он выдал бы себя за судью в земных человеческих взаимоотношениях и тем самым, подтверждая в одни из иудеев мысль о себе как о земном владыке, другим – книжникам и фарисеям дал бы оружие против себя.

Наконец – разрешив человеческий спор одних братьев, Спаситель не мог бы уклониться от подобных же дел по просьбам других, и тогда ему пришлось бы слишком не мало времени и внимания уделять мелочам, которые сделаются ясными при установлении известных основных принципов. Христос и в данном случае, отказавшись от вмешательства в тяжбу об имении, однако, сейчас же, по этому же поводу и по этому же делу устанавливает принцип, освещающий все это и ему подобные дела.

«При этом сказал (Христос) им (слушателям): смотрите, берегитесь любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения» (15 ст.) и сказал далее им притчу о любостяжательном богаче.

Итак, Христос отказывается от суда о самом факте, межу прочим, потому, чтобы не вооружить против себя еще более врагов своих и не укрепить у слушателей неправильного мнения о себе, как земном Мессии. Но он устанавливает и выясняет принцип, при котором одном только и возможен тот или иной земной суд: принцип нелюбостяжательности, принцип истинного взгляда на земные богатства и их смысл, и значение в жизни людей. Значит, хотя Христос и отказывается от суда о самом явлении, но не отказывается, а наоборот, внимательно осуждает причины происхождения этого факта и средства к искоренению его и ему подобных дурных явлений в жизни людской, частной и общественной.

Отсюда ясно, может ли данное место из евангелия Луки идти в опровержение мысли – положения об общественном служении пастырей церкви, о их деятельности в мире и для мира, для людей и для людской этой земной жизни с ее многоразличными отношениями. Не наоборот ли? Последующие слова и притча Христа не научают ли пастырей, что в жизни все ими должно освещаться, выясняться, ничто не должно оставляться без их внимания и того или иного обсуждения и решения?! Пастырь – не судья гражданский; но он и в гражданских делах непременный христианизирующий жизнь деятель–руководитель и просветитель, как и Христос, от самого акта гражданского судьи отказавшийся, но принципы и руководящие вехи для этого акта установивший.

«Итак, не ищите, что вам есть, или что пить и не беспокойтесь, потому что этого ищут люди мира сего» (29 и 30 ст.).

«Продавайте имения ваши и давайте милостыню» (ст. 33).

Если вдуматься, как следует, в эти слова, то нельзя не увидеть в них и прямой ответ просившему о дележе.

«Не заботьтесь об имениях, как бы так говорит Христос; знайте, что все Божие и от Бога. А поэтому, зачем заботиться о том, что брат твой не додал части твоей. Ты и доставшееся-то тебе должен продать и раздать нищим». Вот суд и раздел Спасителя; вот его взгляд на богатство; вот его отношение к фактам общественной жизни, обусловливаемым различными владениями и богатствами. Здесь и поучение, и пример и для пастырей церкви, как им относиться к фактам общественной жизни, и какое положение занимать в суде над ними: не удаляться от них пастырям, а действовать на них, приводя все ко Христу и к жизни во свете и в духе его евангельского учения.

Не допускающие общественного служения для пастырей обычно ссылаются на правила Св. Соборов, будто бы запретившие всякое вмешательство пастырей в дела мирские.

Правила эти следующие:

Апост. пр. 6. «Епископ, или пресвитер, или дьякон, да не приемлет на себя мирских попечений. А иначе да будет извержен от священного сана.

Апост. пр. 81. «Рекли мы, яко не подобает епископу, или пресвитеру вдаваться в народные управления, но неупустительно быть при делах церковных. Или убо да будет убежден сего не творить, или да будет извержен. Ибо никто не может двум господам работать, по Господней заповеди.

Апост. пр. 83. «Епископ, или пресвитер, или дьякон, в воинском деле упражняющийся и хотящий удержать обоих, то есть римское начальство и священническую должность: да будет извержен из священнического чина. Ибо кесарево кесареву, и Божия Богову».

3 пр. 4 вс. соб. «Дошло до святого собора, что некоторые из принадлежащих к клиру, ради гнусного прибытка, берут на откуп чужие имения и устраивают мирские дела, о Божьем служении небрегут, а по домам мирских людей скитаются, и поручения по имениям приемлют, из сребролюбия. Посему определил святой и великий собор, чтобы впредь никто, ни епископ, ни клирик, ни монашествующий не брал на откуп имений, и в распоряжение мирскими делами не вступал: разве только по законам позван будет к неизбежному попечительству над малолетними, или епископ града поручит кому иметь попечение о церковных делах, или о сиротах и вдовах беспомощных, и о лицах, которым особенно нужно оказать церковную помощь, ради страха Божия. Аще же кто впредь дерзнет преступить сие определение: таковой да будет подвергнут церковному наказанию».

10 пр. 7 вс. соб. «…Аще кто (из клира) обращается, занимающий мирскую должность у вельмож (при церквах которых они служат), или да оставит оную, или да будет извержен. Лучше же да идет учить отроков и домочадцев, читая им Божественное писание: ибо для сего и священство получил».

19 пр. Карф. соб. «Рассуждено, да не бывают епископы и пресвитеры, и дьяконы откупателями ради корысти, или управителями, и не приобретают пропитания занятием бесчестным или презрительным. Ибо долженствуют взирать на написанное: никто воинствуя Богу, не обязуется куплями житейскими»…

Вот и все, что в правилах св. соборов находят как основание для запрещения, непозволительности для пастырей церкви заниматься общественными делами. Но если поискреннее и беспристрастнее вчитаться в текст этих правил, то в них увидим не только не запрещение, но как раз обратное – благословение общественного служения пастырей; а если в них и содержится запрещение, то не общественного служения, а совершенно другого, с ним ничего и сродного не имеющего.

На самом деле, что пастырям запрещается этими правилами? Да исключительно отправление мирских должностей, притом в целях: «ради гнусного прибытка», «ради корысти», «устраивают мирские дела, о Божьем же служении не брегут». В частности запрещается: 1) брать на себя мирские попечения «для приобретения постыдной прибыли себе», как поясняет толковник Аристин; 2) вдаваться в народные управления, т.е. брать на себя какие-либо мирские должности; 3) заниматься военным делом; 4) брать на откуп чужие имения; 5) принимать поручения по имениям мирских людей; 6) занимать мирские должности у вельмож и 7) быть у них управителями.

Кажется ясно, что все здесь запрещаемое к общественному служению пастырей, – служению ради устроения Царствия Божия в сердцах и жизни людей, – никакого отношения не имеет; наоборот, все эти мирские обязанности, которые в древности пастыри иногда брал на себя, могли только отвлекать и, конечно, отвлекали пастырей от общественного их служения правде Божией и Царствию Его. «Ибо никто, как совершенно справедливо говорит 81 Ап. Правило, может двум господам работать, по Господней заповеди». И по 19 пр. Карф. собора, «никто, воинствуя Богу, не обязуется куплями житейскими». Все эти запрещения лишь расчищают почву, удаляя с нее опасные паутины-тернии для того, чтобы пастырям смелее и целостнее отдаваться служению общественному ради Божьего дела. Поэтому-то здесь же, в этих же правилах, хотя и немногое, но очень важное намечается из ряда общественных служений, что для соборов желательно было видеть от пастырей церковных.

Уже эти правила разрешают пастырям: 1) попечительство над малолетними; 2) попечение о сиротах; 3) о вдовах беспомощных; 4) вообще, о лицах, которым особенно нужно оказать церковную помощь; ради страха Божия; 5) обучение отроков и домочадцев и чтение им Божественного писания. Несколько подробнее и положительнее об этом говорится в 7–9 правилах Сардикийского собора.

В 7-от правиле, между прочим, читаем:

«Осия епископ рек: безвременные, весьма чанные и несправедливые прошения наши сделали то, что мы не имеем толики благодати и дерзновения, каковые иметь долженствуем. Ибо многие из епископов не престают приходить в воинский стан, а наипаче Африканские, которые полезных советов не приемлют, но презирают так, что един человек приносит в воинский стан прошения множайшие и различные, не могущие быть на пользу церквам, пособствует и покровительствует не бедным и простолюдинам, или вдовицам, как было бы должно и прилично, но мирских достоинств и должностей ищет для некоторых… Приличнейшим же почитаю, чтобы епископ помощь свою подавал тому, кто от кого-либо лишается принадлежащего ему, есть ли притом и по сим предметам прошение будет справедливое. Аще убо, возлюбленная братия, угодно сие всем: то утвердите, яко ни един епископ не должен приходить в воинский стан, кроме тех, которых богочестивейший наш Царь призовет своим писанием. Но поскольку многократно случается, что некоторые за преступления свои, на заточение или на остров осужденные, или иному какому-либо осуждению подверженные, прибегают к Церкви, требуя милосердия: таковым не надлежит отказывать в помощи, но немедленно и без всякого сомнения просить для снисхождения. Аще и сие угодно, преподайте на сие согласие все: да будет постановлено и сие».

Для лучшего уяснения и растолкования этого правила нельзя не привести слов толковника его – Зонары. Вот что этот пишет:

«Некоторые из епископов, особенно африканские, беспрестанно приходили к императорам со своими просьбами и требованиями, может быть, и несправедливыми. Итак, исправляя это, собор сей говорит, что наши безвременные просьбы, т.е. то, что мы приходим к царям неблаговременно, а беспрестанно, и несправедливые прошения сделали то, что мы, не имеем толики благодати, т.е. что мы не пользуемся таким благорасположением и не считаемся достойными почтения и не можем иметь дерзновения, сколько должны. Ибо многие из епископов не престают приходить в воинский стан (а о воинском стане упомянуто потому, что императоры по большей части занимались военным делом), – каковые епископы не приемлют полезных советов, но так пренебрегают соборными увещаниями, что один человек (т.е. епископ) приносит в воинский стан прошения многие и различные, т.е. разнообразные, которые не могут быть в пользу церквам, и бывает не так, как долг повелевает делать епископам и как прилично. Что же это значит? То, что они не способствуют и не защищают, не покровительствуют и не помогают бедным и вдовам, пли простолюдинам, но ищут мирских достоинств и таковых же должностей и просят о сем… А я думаю, говорит, что епископу наиболее прилично помогать тому, кто терпит от кого-либо насилие, и вдовам, претерпевающим обиду, и сиротам, которых лишает кто-нибудь принадлежащего им… А поскольку многие прибегают к Церкви, требуя милосердия и быв осужденным за преступления на заточение, или в ссылку на остров, или подверглись осуждению на другое наказание, таковым, говорить, епископы не должны не помогать, но без отлагательства, т.е. немедленно и без сомнения просить для них снисхождения»…

В этом правиле, во-первых, намечается новый вид деятельности для пастырей – это ходатайство за осужденных на разные, даже очень большие, наказания преступников; во-вторых, пастырям рекомендуется не только помогать вдовам и сиротам, но и оказывать им свое заступничество, когда от кого-либо, разумеется, из власть имеющих, они лишаются принадлежащего им; в-третьих, открывается, что ходатайства и печалование пастырей в то время были весьма частыми, как бы обычным явлением; наконец, в-четвертых, предлагается даже за преступников ходатайствовать немедленно и без всякого сомнения, т.е. без рассуждения о том, стоит или не стоит ходатайствовать, полезно это или нет для пастыря и Церкви, и что в результате будет: ходатайствовать предлагается ради самого преступника.

Но правила далеко не все определили из области общественного служения пастырей древней церкви. В действительности, на основании некоторых частных распоряжений самих же византийских императоров, пастыри имели очень широкий круг общественного служения.

Так, собор арлесский (314) предоставил епископам нравственный контроль над правителями областей и другими высшими чиновниками. Императоры нередко подтверждали эти права. И епископы, действительно, надзирали за общественными работами, постройками, учреждениями и за управлением местными доходами, наблюдали за правителями областей, следили за правильностью гражданского судопроизводства, посещали тюрьмы, расспрашивали заключенных о ходе их дел, по духу христианского милосердия ходатайствовали за обвиняемых и осуждаемых, в случае уклонения со стороны правителей и судей от справедливости, требовали справедливого решения дел и непосредственно от себя доносили императорам о всех злоупотреблениях гражданских властей, а иногда даже заступали места префектов в исполнении их обязанностей. В случаях же крайних и вопиющих злоупотреблений со стороны должностных лиц, епископы отлучали их от церкви. Кроме того, епископам предоставлено было и непосредственное участие в гражданских и общественных делах. Так Константин Великий дозволил всем тяжущимся, если они отказывались от гражданских судов, требовать суда епископского, – и приговор епископа считался окончательным, решительным, не допускающим никакой аппеляции. Они наблюдали за действиями опекунов и даже нередко сами избирали их, так что вследствие этого сами становились главными опекунами. Юстиниан I дал епископам опеку над всеми вообще бедствующими лицами. По настоянию пастырей была отменена смертная казнь чрез распятие на кресте, клеймение лиц преступников, были уничтожены гладиаторские бои; законы о рабах, пленных, об отношении родителей к детям проч. были смягчены; законы брачные и бракоразводные получили христианский характер и т.п.^{2 3}

Древняя церковная письменность представляет нам также не мало свидетельств общественной деятельности пастырей и указывает много фактов, когда пастыри того времени принимали живое участие в нуждах народа, подавали свой голос в вопросах касательно общественного благоустройства и сами участвовали в делах общественного управления. Они первые стремились внести в жизнь и осуществить на деле христианскую идею уважения личных прав и человеческого достоинства, на которой зиждется и на которой только и может прочно основаться общественное благо. Для этой цели и в поучениях с церковной кафедры и в частных письмах своих они настоятельно требовали от современных им правителей милосердия и сострадания, любви и кротости. Вот тому примеры.

Св. Амвросий Медиоланский в письме своему к комину Студию писал: «Я знаю, что многие и из язычников гордились тем, что во все продолжение своего управления умели избежать необходимости произносить смертные приговоры. Если так поступали язычники, то не больше ли того должны делать христиане? Припоминаю тебе ответ Спасителя иудеям, обвинившим женщину, захваченную в прелюбодеянии. Что сделал он, когда иудеи, искушая его, требовали суда над этой несчастной, предполагая, что если он простит ее, то нарушит закон, если же осудит, то поступит вопреки своему учению о милосердии? Преклонив главу, он писал на земле. Что же писал он, как не это пророческое слова: земле, земле, напиши людей сих отверженных (Иер.22:29–30), как говорится у Иеремии о Иехонии»…

С особенною силою восставали пастыри против тех жестоких правителей, которые не знали иных средств к исправлению виновных, кроме самых тяжких наказанию; пастыри тогда прибегали к оружию духовного суда, как скоро правители попирали к оружию духовного суда, как скоро правители попирали человеческие права подвластных. Таков был Андроник, правитель Пентапольской области в Египте, отлученный от Церкви своим епископом. О нем вот что пишет к другим епископам Синезии, еп. пентапольский: «Андроника пусти никто не считает и не называет христианином; как злодей, он изгоняется из Церкви Божией со всем своим семейством. Он был послан последним и самым тяжким наказанием для Пентаполя после землетрясения, после язвы, после пожаров, после войны. Он первый внес в страну дотоле неизвестные в ней роды наказаний, изобрел новые роды мучений».

Нечто подобное представляет и следующее событие. Св. Афанасий александрийский извещал св. Василия Великого об отлучении им от Церкви ливийского военоначальника за его жестокость и за то, что он «нагло и неистово посягал на чужие брачные ложа».

У историка Феодорита передается поразительный факт церковного отлучения св. Амвросием Медиоланским самого Феодосия Великого. В 390 году, в Фессалонике произошло возмущение. Некоторые правительственные лица были убиты, трупы их были влачимы по улицам для всеобщего позора. Велико было преступление… И Феодосий в наказание за это повелел обнажить меч против виновного города. Вместе с виновными умерщвлены были и невинные. Семь тысяч человек было убито без суда и улик в преступлении. «Их подрезали всех, по словам Феодорита, как колосья на жатве». Страшною скорбью была поражена любящая душа великого пастыря, и чтобы предотвратить повторение совершившегося, он беспристрастно осуждал и осудил виновника этих убийств.

Вот другой случай. В 388 г. произошло возмущение в Антиохии. Требование особенных податей, по случаю военных обстоятельств, произвело в народе ропот, кончившийся явным возмущением. В наказание за это положено было предать виновных казни, а город сжечь. Приняты уже были меры к отысканию и наказанию виновных; многие преданы были смертной казни, множество граждан было взято под стражу; начались допросы, пытки; народ в ужасе и отчаянии бежал из города… Но в эти страшные минуты всеобщего отчаяния, бодрствовала над виновным, но достойным сожаления, городом любовь пастыря. «Если Христос, говорил епископ антиохийский Флавиан, предал себя за нас, то какого извинения и прощения будем достойны мы, которым вручено управлять столь многочисленным народом, если не решимся потерпеть все для безопасности вверенных нам?». И он решился предстательствовать пред государем за осужденный на истребление город, и ни престарелые лета, ни немощь телесная, ни тягость путешествия, ни неудобство времени по случаю приближения Пасхи – не поколебали его намерения лично явиться к царю в Константинополь. «Как юноша, говорит Златоуст, полетел старец, окрыленный ревностью. Он явился к государю, представляя из себя кающийся город, «безгласный, с преклоненным долу видом, проливал слезы». Он указал государю на великость бедствия, имевшего постигнуть город, на благотворные следствия помилования, на требования христианской любви, упомянул о наступлении праздника Пасхи – торжества любви, когда давалась свобода узникам. Глубоко тронутый, благочестивый государь помиловал Антиохию…

Таково же было ходатайство св. Григория Богослова за Диокесарию по поводу происшедших в ней беспорядков. Город ожидало истребление. Возмущалась любвеобильная душа великого пастыря при мысли об участи, имевшей постигнуть город, о жалкой судьбе граждан. И он пишет к правителю, от которого зависело пощадить город: «горестна смерть одного человека, который ныне с нами, а завтра не будет и не возвратится к нам. Но гораздо ужаснее умереть целому городу, который основан царем, обстроен временем и сохранен рядом многих лет».

Влияя на общественную жизнь через правителей, пастыри и сами лично принимали участие в общественных делах, – прежде всего через духовный суд в распрях и тяжбах между гражданами. Еще св. ап. Павел в послании к Коринфянам с укоризною говорил о том, что некоторые из христиан заводят тяжбы между собою и решения их ищут на суде языческом. Он заповедал в случае неизбежных тяжб искать суда между собою в самом же обществе христиан, – избирать в посредники и примирители мудрых между братьями (1Кор.6:1–8). Такими посредниками и примирителями, как свидетельствуют древние памятники суда и управления церковного, были по преимуществу пастыри Церкви. Указания на такой духовный суд находятся у св. Григория Богослова, Василия Великого, св. Григория Нисского, Златоуста, Амвросия Медиоланского. Но более всего таких свидетельств находится у блаженного Августина, еп. иппонского и Синезия, еп. пентапольского.

У бл. Августина читаем, что его беспокоили целые толпы народа, неотступно прося суда по делам, и часто он не имел времени, чтобы успокоиться и перевести дух. Однако, он от этих дел не только не уклонялся, но почитал их своею обязанностью и через них надеялся получить жизнь вечную. «Я, пишет он инокам, более желал бы каждый день в известные часы делать что-либо своими руками, а прочие часы иметь свободными для чтения и молитвы или для поучения в божественном писании, чем трудиться над разбором запутанных мирских дел… Эти тяготы возложил на нас апостол не по своей воле, а по воле Того, Кто говорил в нем… Впрочем, мы принимаем на себя этот труд не без утешения Господня, – в надежде на жизнь вечную»…

Особенно часты случаи защиты пастырями всякого рода угнетенных и оклеветанных перед властями или этими последними, – защиты бедного народа. Св. Василий Великий и Григорий Богослов не раз ходатайствовали за жителей своих городов при сборах с них повинностей, требуя законности в сборах, справедливости, снисхождения к людям различных классов и состояний, и вооружались открыто и безбоязненно против всяких утеснителей и беззаконников.

Сам великий подвижник того времени Антоний оставлял свое пустынное безмолвие и уединение и являлся в город для того, чтобы ходатайствовать за обвиненных пред властями и городскими чинами⁴.

О земском значении не только высшего, но и низшего духовенства у нас в допетровской Руси говорить нечего: факты его общественной деятельности и влияния на внутреннюю политику всем хорошо известны. Без преувеличения можно сказать, что только благодаря этой общественной деятельности духовенство русского и создалось единое могущественное и крепкое русское государство. Государство крепло, потому что его основная ячейка–приходская община–была крепка и сильна духом и единством. А это в силу значения в ней клира. «Член клира, говорит проф. Знаменский, был действительным членом и своей приходской общины и при том членом грамотным, что давало ему большой вес и участие в земских делах, а разных общинных актах, межевых исках, мирском суде, выборах, челобитьях пред властями и т.п.⁵

В наши дни, когда при разрешении всех церковных вопросов внимание невольно обращается к седой старине, вышеприведенные примеры общественной деятельности древне – христианского и древне – русского пастырства должны иметь решающее значение. Они ясно, положительно и бесспорно решают вопрос о земском служении пастырства православного и в наше время для русского народа. Они с другой стороны определяют нам и характер и направление этого общественного служения пастырей Церкви.

Теперь нас занимает вопрос о том, может ли духовенство принадлежать к разным политическим партиям. И всякий его из нас решает по своему и у всякого для его решения есть, по-видимому, достаточные основания. Разность же решения происходим от оторванности, отрешенности нашей от исторической почвы и от проистекающей, между прочим, отсюда неполноты воззрения на предмет.

На самом деле, раз священник в то же время и гражданин, то, без всякого сомнения, он может иметь свои те или иные общественно – политические взгляды, убеждения и соответственно им может принадлежать к той или другой общественной партии. Но, становясь человеком партии, священник рискует казаться лишь только гражданином или более гражданином, чем пастырем. Ведь всякая партия ограничивает деятеля вообще требованием к нему подчиняться дисциплине партии; всякая партия вынуждается и всякое жизненное явление рассматривать и оценивать лишь со своей программной точки зрения; всякая партия на общественных деятелей из других партий приневоливается смотреть как на противников, соперников, а очень нередко как и на врагов. Вот почему от президента всякой республики требуется беспартийность. Поэтому-то и от всякого деятеля, который призывается служить всем, а не части какой-либо народа, которому необходимо освещать всякий предмет, всякое явление со всех сторон, раскрывать в каждом обществе и в каждом событии его добрые и дурные стороны, и первые выяснять и развивать, а вторые сокращать или даже совсем, с корнем вырывать, – необходимо требовать беспартийного беспристрастия, внепартийного, вышепартийного служения. Тем более, следовательно, выше всякой партии в общественном своем служении должны стоять пастыри Церкви. Им связать себя с какою-либо партией – значит отказаться от целостности и полноты своего пастырского служения, отрешиться от мысли о духовном воспитании людей не своей партии, ибо те будут уже овцами иного стада с иными, быть может, и пастырями. Ограничивая себя партийностью, пастыри могут сузить само пастырское служение. Разделяясь по партиям, пастыри тем самым должны будут открыто orbi et urbi свидетельствовать, что пастырство в своих требованиях от носящих его разделяется, и каждый из пастырей есть выразитель только той или иной его части, стороны. Нечего, конечно, говорить уж о том, что пастырь партийный в многопартийном приходе будет страшнейшей аномалией и, вместо мира, будет вносить ужасный раздор.

Таким образом, внепартийность для пастырей Церкви не только не суживает их общественного служения, и тем более их от него не отклоняет, а напротив, внепартийность для них есть первое и существенное условие самой широкой, открытой и целостной общественной деятельности. Внепартийный пастырь, ничем и никем внешним, посторонним не стесняемый, по примеру древних пастырей, может вернее, правильнее оценить всякое от правительства или от какой-либо партии исходящее явление и распоряжение энергичнее проводить в сознание всего общества своих пасомых и даже правительства истинный христианский взгляд на вещи, свободнее и открытее отстаивать свои пастырские идеи и стремления и обличать неправду, откуда бы она ни исходила. При таком образе его действий никто не будет иметь права его в чем-либо пристрастном заподозрить, бросить ему укор в несправедливости, почесть лицеприятным. И всякое его суждение, всякое его изобличение и запрещение по поводу явлений общественной жизни или правительственного распоряжения от этого будет еще более настойчивее, требовательнее, и для всякого, кого оно будет касаться, грознее. Для всех будет ясно, что священник судит не о лицах, а об их делах, что он обличает не деятелей, а от них исходящее.

Едва ли кто решится утверждать, что такая общественная деятельность для пастыря безопасна и спокойна, что быть вне партии будто бы значит стоять за спинами других. История наилучшим образом показывает нам, как тяжело, мучительно тяжело и ответственно пастырю быть общественным деятелем в указанном смысле. Очень немалочисленны примеры страдальцев-пастырей за такого рода служение обществу. Кажется даже напротив: именно при такого рода служении обществу. Кажется даже напротив: именно при таком понимании характера и направления общественного служения жизнь пастыря будет мученическим путем. На самом деле, всякая партия, приобретши права на свое существование, тем самым освобождается от всяких правительственных преследований и даже стеснений, а нелегальная партия существующею как бы круговою порукою между ее членов охраняет своих работников, освобождая их от страданий, когда те на них от правительства посылаются, и делая всевозможное для нравственного облегчения их. И только за пастырем внепартийным некому стоят, только ему не на кого опереться, кроме Бога и Евангелия. И на его голову могут сыпаться угрозы и мучения как от правительства за смелое слово в изобличение его, так и от общества за научение и вразумление ему.

Внепартийный пастырь не за спины других хоронится, а впереди всех выступает, он обязывается свой суд над явлением произнести в момент еще зачатия его; он должен не допустить ровно ничего, для общества христианского вредного и для дела Царствия Божия нежелательного. Тогда как партии имеют дело в большинстве случаев уже с фактами. И для достижения своих целее он должен вести агитацию, понимаемую в самом благородном христианском смысле, более обширную, более энергичную, чем какую ведет партия или какую бы он повел, как член партии. Для партии, разумеется, в высшей степени нежелательно допустить в жизнь общества чего-либо вредного с точки зрения программы партии. Но если и проходит это в жизнь, то партия страдает лишь как побежденная; ни для кого нет жизненного вреда и в том, если, допустим, партия потеряет после этого резон своего бытия и рассыплется. Не так дело обстоит для пастыря. Очень даже не редко исходящее от правительства ли или от частных лиц, пропущенное им в жизнь, может влечь для христианства ужасно убийственные последствия: могут христиане увлечься, например, пьянством и распутством, могут соблазниться и уклониться от истины в ересь и раскол; случаи всему этому очень не редки, т.е. многое, исходящее от правительства, грозит спасению пасомых пастыря. Поэтому пропустить это, значить перестать быть добрым пастырем, т.е. изменить своему служению, своему призванию. Поэтому пастырь зорче, чем люди партий, должен за всем следить, быстрее оценивать явления и события, энергичнее заботиться об осуществлении всего христианского и, не страшась собственного мученичества не допускать ничего, клонящегося к вреду временному и вечному для христиан – его пасомых. Отсюда развитие пастырского агитационного – словесного и письменного бодрствования, является делом существенной необходимости. Все это делается не за спинами других, а открыто для всех, с опасностью для собственного личного благосостояния…

При таком представлении характера и направления пастырского общественного служения, сами собою исчезают всякие опасения, что пастырь, при допущении им общественной деятельности, раздвоится на духовного служителя и мирянина, делаясь более последним, чем первым, опасения, по которым некоторые не хотели бы видеть пастыря даже и в Государственной Думе, тем более на мирском сходе. Пастырь всюду остается пастырем и при всяком общественном служении будет духовным служителем, заботящимся о спасении своих пасомых. На все он смотрит и все оценивает не с точки зрения партийной программы, а христианского мировоззрения. Программой для него служит Евангелие; на знамени у него одинаково для всех написано: всеобщее во Христе братство, человеческое равенство, экономическая и духовная свобода. Целью для него служит христианская жизнь и спасение душ пасомых. При таком понимании дела не только нечего опасаться, а наоборот, остается только желать самого широкого участия для пастырей во всяких мирских обществах, начиная с сельского схода и кончая самым высшим государственным учреждением, каковым у нас будет Государственный Совет. Всюду пастырь будет вносить не мирское начало, а дух Христов, свет евангельский и любовь братскую, не к разделению он будет служить, а к умиротворению, не на разгорячение страстей работать, а на утешение всяких человеческих бурь. А через все это он послужит возвышению пастырства, проявлению в жизнь Евангелия и распространению учения Христова среди знающих его лишь по школьным учебникам, да по разным атеистическим брошюркам…

Опасаются пастырского церковного влияния на ход общественной жизни и с другой стороны: боятся клерикализма. История католичества сильно смущает многих и побуждает некоторых деятелей держать Церковь вдали от жизни.

В основе такого опасения лежит неправильное понимание клерикализма. В журнале «Вопросы Жизни⁶» г. Булгаковым С.Н. за 1905 г. превосходно выяснена сущность этого печального явления и указано его отличие от того, что можно бы было назвать христианской политикой. Желающие подробно ознакомиться с этими двумя явлениями в их пунктах различения отсылая к указанной статье, здесь приведу лишь некоторые мысли г. Булгакова.

«Представляется, пишет он, существенно важным ясно различать христианскую политику от клерикализма. Различие это очень велико. В сущности клерикализм в точном смысле этого слова и христианская политика между собою совершенно чужды. Клерикализм или преследует интересы определенного церковного сословия, клира, или же стремится к клерикальному государству и государственной церкви: по своим задачам и интересам клерикализм исключителен, конфессионален, все человечество для него делится на овец и козлищ, эллинов и иудеев, варваров и скифов, одних он ненавидит и стремится к насильственному их порабощению и всяким правоограничениям, а других он хочет вооружить всею силою Левиафана…

Дух клерикализма есть политический утилитаризм, соединение общегражданского и политического индеферентизма со стремлением пользоваться государством для частных земных целей клира и данной церковной организации. Это сознательный отказ от христианской политики, от стремления к осуществлению в земных сношениях евангельской правды ради некоторых внешних успехов церковной организации, это подчинение интересов вечной справедливости, не знающей различий между людьми, временным, преходящим интересам отдельных групп, это измена делу Христа, а вместе с тем делу народному (стр. 501:512).

Само собой понятно, что пастырство православное, выступая в общественную деятельность со словом правды Христовой, с оценкой всех ее явлений с точки зрения евангельской свободы и истины, будет служить не интересам своего сословия или своей церковной организации, а делу Божию, проведению в жизнь принципов христианской политики. А для своего сословия оно скорее всего будет навлекать через смелое и правдивое слово всем, даже и наивысшим в государстве, только угрозы, неприятности и разные утеснения. Ратование пастырства за принципы христианской политики не есть забота о себе самих, а есть забвение о себе ради дела Божия, не есть тем более старание захватить в свои руки светскую власть, а есть отказ от недостойного для пастырства водительства его на помочах у государства. Поэтому как для Церкви Божией, так и для народа государства христианского пастырское участие и влияние в общественной жизни в выясненном направлении только должно быть желательным. Для Церкви – потому, что возвышает авторитет пастырства как религиозно – нравственного руководителя, проявляет свет Христова учения во всей его силе и блеске и помогает водворению на земле Царства Божия. Для народа – потому, что, водворяя евангелие в жизнь общественную через христианскую политику правительства, оно вносит мир и радость в Духе Святом для всех граждан, оно распространяет повсюду правду Божию, оно растит то горчичное дерево, у которого и под которым все находят отдых, покой и усладу… Таким образом, пастырство православное, заботясь о христианской политике в государстве, не чуждое ему дело будет делать, не в определенные ему сферы деятельности будет проникать, а будет служить Царствию Божию и правде его, – их воплощению в жизнь народную.

Научивший нас молиться к Отцу небесному: «Отче наш… да придет царствие твое, да будет воля твоя яко на небеси и на земли»…, первый призвал нас – пастырей – быть солью земли, быть светом миру, освещающим и просвещающим все концы земли и всякого человека. Отцы и учителя Церкви, согласно правилам апостольским, раскрывают пред нами самые широкие сферы пастырского воздействия и влияния на жизнь личную и общественную – народную. История Церкви научает нас безбоязненно, смело и открыто всем говорить правду Божию, повсюду светить светом Христовым, до собственного мученичества не допускать в жизнь общественную и государственную ничего не Божьего, темного, лукавого, всего, что от дьявола. Все же настойчиво требует от нас быть пастырями Божьими, а не послушниками правительственными или партийными, – быть осолителями жизни общественной, а не звать лишь к терпению и страданию, – быть общественными христианскими деятелями, а не храмовыми лишь требоотправителями, – быть громкими и смелыми глашатаями о Царстве Божием и о христианской политике, а не замыкаться лишь в личную веру с лицемерной оговоркой: то-де не мое дело, того де Христос пастырю не заповедал.

Христос всю человеческую жизнь предоставил сквашивать именно пастырям; от них он требует и слушаться больше Бога, нежели человека. Поэтому если пастырь, где бы то ни было и при каких бы то ни был обстоятельствах и условиях, будет молчать, он не пастырь стада Христова: он наемник, который не брежет о своих овцах…

К пастырю слово Апостола, которое он должен всегда помнить, вырезать на скрижалях сердца своего и выполнять, не смущаясь ничем и никем:

«Проповедуй слово, настой во время и не во время, обличай, запрещай, увещевай со всяким долготерпением и назиданием… Будь бдителен во всем, переноси скорби, совершай дело благовестника, исполняй служение твое». (2Тим.4:2:5).