Патриотизм и христианская любовь ко всем

Патриотизмом называется любовь к отечеству. Под последней разумеется любовь к тому месту, где каждый из нас родился и вырос, где находятся могилы наших предков, с чем, следовательно, соединяются различные воспоминания детства и молодости. А так как каждый из нас живет не одиноко и оторвано от всех, а среди своего народа, то под отечеством принято разуметь не только самую территорию, но и народ, среди которого мы выросли и воспитание получили и частью которого, следовательно, являемся. Это самое общее, так сказать, внешнее, чувственное определение отечества.

Как мы знаем с первых детских уроков географии, каждое местечко, каждый лесок и лужок, каждая речка в наших детских воспоминаниях связываются с каким-нибудь впечатлением, им на нас произведенным, с тем или иным влиянием, от них полученным, и настроением, нами среди них пережитым. Родина как территория в значительной степени способствовала созиданию в нас известной духовной личности с определенными взглядами, понятиями и из них проистекающими взаимоотношениями. При действии этих условий духовная личность созидалась не только в отдельных индивидуумах, но и во всем народе, который живет в известной местности. Народ – тоже личность, хотя и коллективная, с определенным духовно-умственным настроением, с научным мировоззрением, с его определенной культурой, с тем, что называется вообще талантом или даже гением народным. Отсюда и любовь к отечеству не есть только, или даже главным образом, любовь к дорогому для нас месту, ни даже к населяющему её народу, но в значительной степени является любовью к той культуре, к тому миросозерцанию, к тому духу и идее, носителем и выразителем которых является наш народ. Как каждый из нас не может оторвать себя физически от тела народного, от которого он родился, так в равной степени не в состоянии отделить себя и от духа народного. Поэтому последний со всем порождаемым им – культурой, цивилизацией и т.п. – и является близким, родным нам, милым и дорогим для нас; мы любим его как свое личное достояние, как мать, духовно породившую и идейно повившую нас, в полном смысле слова отечество свое.

Любовь к отечеству, покоящаяся на таких духовных началах, далека по самому существу своему от животной любви; объектом её является не столько плоть, как дух, и побуждениями к ней служат не выгоды личности, хотя бы и коллективной, а идейное культурное возвышение ее, а если и первое, то главным образом как средство и условие для второго. Неудивительно поэтому, что патриотизм есть явление всеобщее в роде человеческом, и так же он естествен, законен и понятен, как все нормальное и необходимое в жизни человека. Совершенно неестественным, безжизненным представляется противоположное ему направление – космополитизм.

Космополитизм, быть может, есть и очень умное, логически обоснованно течение мысли, но совершенно нежизненно оно. Головой его можно понять и, пожалуй, принять; но сердце человеческое всегда будет против него. Космополитизм требует отрешиться от любви ко всему, что дорого и мило; заставляет каждого уверить себя, что у него нет и не должно быть никакого отечества, что он есть гражданин всей вселенной. Но как вспомнит каждый о своем детстве, представит родные поля и речки, заглянет в душу свою, так и увидит, что не все одинаково притягивает его, не на все одинаково отзывается не только чувство, но и мысль его. Как только каждый взглянет внутрь себя, заставит продумать или даже только почувствовать свои внутренние переживания, свои мечты и идеалы, свои умственно-духовные устремления и культурные достижения, как весьма требовательно сознает, что не все народы и государства одинаково родственно близки ему и духовно понятны и приемлемы им, что, действительно, есть у него отечество, отказаться от которого он не может. Космополитизм есть теория, быть может, и очень красивая, но жизнь его никогда не признает; космополитизм – мечта, не имеющая данных для своей практической реализации.

Будучи фактом естественным и вполне законным, патриотизм не является ли таковым только для обычного мирского, плотски живущего, человека, – пожалуй, человека-язычника? Возможен ли он в христианстве, для людей-христиан? Ощущаемая всем существом человека любовь к отечеству, встречаясь с заповедью нашего Учителя и Господа о любви ко всем людям, порождает. недоумения и смущения. Человек-христианин видит себя в невозможности отказаться от первой и тем более сознает невозможным для себя уйти от Христа чрез несоблюдение заповеди Его. Где же правда и успокоение?..

Христос Спаситель наш, действительно, призывает нас иметь любовь ко всем людям. «Любите врагов ваших, – заповедует Он нам, – благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и гонящих вас» (Мф. 5, 44). Любовь, значит, не знает обижающих нас, она должна простираться и на всех врагов наших, а не только на любящих нас. Расширяя область объектов христианской любви, апостол Павел говорит, что для христианина не должно быть «ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного» (Кол. 3, 11). Для любви не должно быть ограничений ни по народам, ни по племенам, ни по имущественному, ни по научному цензу: любовь не знает перегородок человеческих, она всеобъемлюща, универсальна.

Призывая нас – своих последователей – к столь всеобъемлющей любви, Христос, однако ж, не отклоняет нас от патриотизма; Его любовь нисколько не противоречит любви к отечеству, но благословляет ее. Это мы должны признать, рассуждая уже теоретически. Мог ли Спаситель зачеркнуть самое естественное, всем людям присущее, чувство любви к отечеству? Он, Который льна курящегося не угасил, трости надломленной не преломил, жизнь человеческую принял, освятил и благословил и всему законно-нормальному в ней дал лишь истинное выражение и должное направление. И патриотизм Им мог быть только утвержден. Это теоретическое предположение оправдывается как анализом чувства любви, Христом проповеданной, так и Его учением о ней.

Любовь не есть логическое построение или холодный вывод из силлогизмов; она есть чувство, и при этом чувство, сильно захватывающее и волнующее человека. Проникнутый им человек не может быть безучастным к предмету своей любви. Активность – коренное свойство любви. Кто любит, тот действует, творит. Любовь бесплодная – это любовь мертвая, любовь на словах, это в известном смысле – прелюбодеяние, измена, подмена истинной любви. Как активное начало в человеке, любовь непременно требует наличности предмета любви: она конкретна, в своих проявлениях. Любить можно что-либо определенное, реально существующее, хорошо мне известное, как бы предо мною стоящее. Любить неведомое – невозможно. Эти свойства любви призывают нас любить прежде всего тех, кто пространственно около нас, вместе с нами: их мы чаще и больше всего видим, на них, естественно, прежде всего и изливается наша любовь. Отсюда полная психологическая законность любви сначала в пределах семьи, потом определенного общества, народа и государства. Вот дитя, – оно пока только член семьи; на неё естественно и изливается его любовь, ибо в ней вся его жизнь и члены ее всегда около него. Ставши школьником, он расширяет круг своих отношений к людям; параллельно этому увеличивается и количество объектов его любви. С вступлением своим в жизнь как член общества, а потом народа и государства, он ещё шире распространяет свою любовь; им охватывается ещё больший круг людей, нуждающихся в его любви и пользующихся ею. Так любовь, оставаясь единой и нераздельной в своей сущности, ширится и растет в объектах своих проявлений. Без первой своей ступени – выражения в семье – она обойтись не может: никто не в состоянии прямо сразу начать любить дальних, оставивши ближних вне своей любви: не воспитанная здесь, любовь не даст ростков и на обширном поле народности и государственности. А в постепенной последовательности выраженная как любовь к отечеству, она затем не будет знать пределов своего распространения и объектов своей досягаемости: она последовательно перейдет, действительно, на всех людей.

Так расширяясь в своем объеме, любовь не ослабевает в своей интенсивности. Родители, всю силу своей любви отдающие первенцу – своему дитяти, думают, что они не в состоянии будут любить других детей, если таковые у них будут. Но рождается второй, третий, любят они и этих детей не менее и не слабее, чем как любили первенца, не уменьшая нисколько силы любви и к этому. Дитя, сильно любящий своих новых школьных товарищей, не охладевает в своей любви к своим родным братьям и сестрам. И любовь к отечеству как не ослабляет любви к своему обществу и народу, так и сама не уменьшается, переходя на все человечество. Таково уж свойство любви: она стремится к все большему и большему распространению, не теряя в своей напряженности и горячности. И патриотизм является необходимым звеном в цепи многоразличных выражений любви.

И Христос Спаситель, говоря об универсальности заповедуемой Им любви, не только нисколько не говорит против патриотизма, но дает ему ещё новые, более глубокие обоснования.

Сводя весь закон к двум заповедям – любви к Богу и любви к ближнему, – Спаситель по различным поводам и во многих изречениях уясняет, кого же нужно разуметь под этим ближним. Не приводя много, ограничимся Его прямым ответом на прямо поставленный ему со стороны одного законника вопрос: кто мой ближний? Ответ Спасителем дан в притче о милосердом самарянине (см. Лк. 10, 30–39), и сущность его сводилась к положению, что ближним своим мы должны считать всякого человека, который нуждается в нашей помощи, кому мы можем оказывать нужные, полезные ему услуги. А их мы можем оказывать прежде всего и естественнее всего тем, кто пространственно к нам ближе, т.е. нашим родным, нашим согражданам, нашим соотечественникам. Мы знаем их горе и нужду, нам известны их потребности и запросы; мы знаем, следовательно, кому и в чем мы можем оказать помощь и услугу, в чем выразить любовь нашу. И любовь здесь изливается не в неведомое пространство куда-то, а на определенные объекты; она здесь является не любовью словом или языком, но самим делом (1Ин. 3, 18). Только выражая её по адресу близких нам родных, сограждан и соотечественников, мы можем и жизнь нашу отдать, зная, за что и почему мы жертвуем собою, и, сознавая, что на благо другому, а не на вред обществу мы делаем те или иные дела благотворения. Принявши все это во внимание, мы можем понять и оценить всю строгость приговора апостола Павла, высказанную им в послании к Тимофею: «если кто о своих и особенно о домашних не печется, тот отрекся от веры и хуже неверного» (1Тим. 5, 8). Среди ближних наших – родных, сограждан, соотечественников – мы, прежде всего, и более всего можем иметь и врагов себе. По слову Спасителя, «враги человеку – домашние его» (Мф. 10, 36). С ними мы постоянно сталкиваемся, им наносим ущерб, от них терпим неприятности, и к любви к ним особенно усиленно призывает нас Спаситель. И если мы победим врагов из среды ближних наших, мы не найдем в сердце своем гнева и к дальним; и если разовьем, разогреем любовь к своим согражданам и соотечественникам, то для нас, естественно, не будет ни эллина, ни иудея, ни раба, ни свободного; если мы разделения победим среди своих ближних, то не найдем для себя возможным прилагать и развивать их и к иноплеменникам нашим. Любовь ко всем это ветвистое дерево, ствол которого корнями любви упирается внутрь сердца каждого и первые ростки которого непременно проявляются ещё в семье и среди общества ближних.

И Сам Спаситель, пришедший пострадать за всех людей, прежде всего старался благовествовать среди еврейского народа, его первым призывая вступить в царство Божие, и не раз выказывал Себя, как Сын своего отечества. Отказывая жене хананеянке в исцелении её беснующейся дочери, Спаситель открыто говорит, что Он «послан только к погибшим овцам дома Израилева» (Мф. 15, 24). Несколько ранее этого события, посылая учеников Своих на проповедь, Спаситель заповедует им «на путь к язычникам не ходить, а идти наипаче к погибшим овцам дома Израилева» (Мф. 10, 5–6). Вполне поэтому естественен Его плач при виде красот Иерусалима и при пророческом Его представлении предстоящей ему погибели и разрушения. Незадолго до Своих крестных страданий, входя торжественно, при криках и ликованиях народа в Иерусалим, Спаситель, взглянув на открывшийся Его взору во всей красоте Иерусалим, «заплакал» и сказал: «о, если бы ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему» (Лк. 19, 41–42). Плач Спасителя и эти нежно-любовные слова были выражением мучительной скорби о той ужасной участи, какая ожидала Иерусалим и иудеев в последствии времени. Это ли не самое яркое, чистое и поучительное проявление патриотизма со стороны Самого Иисуса Христа?

Как родившийся по человечеству среди еврейского народа, Спаситель как человек прежде всего жил жизнью этого последнего, будучи полон патриотической любви к нему и всюду высказывая предпочтение ему пред другими народами. Естественно, что Ему незачем было проповедовать людям на словах о нравственной законности любви к родине и к родному народу. Его вся жизнь была как бы живой проповедью и живым благословением надлежащего патриотизма.

При уяснении отношений христианства к патриотизму нельзя не обратить внимания на характерную для данного обстоятельства притчу Спасителя о талантах и на разъяснения ее, данные апостолом Павлом. Господин, владелец имущества, разделяет таланты между своими слугами, и каждый из последних получает, как говорит апостол Павел, по силам своим: «одному дается слово мудрости, другому слово знания... иному дары исцелений» и т.д. (1Кор. 12, 4–11). Господин этот есть в то же время Господин и всех народов, «произведший весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию» (Деян. 17, 26). Времена и пределы для каждого народа назначены не по случайностям каким-либо, чего у Господа быть не может, а, конечно, в силу исполнения народом определенного ему назначения, осуществления данного ему таланта. Народ – это коллективная личность и непременно имеет и в истории своей умножает какой-либо талант, как часть общечеловеческого достояния, чем и служит всему человечеству. Этот талант, как особливое направление в культуре и цивилизации, как некий духовный гений народа, непременно предполагается и самой любовью к отечеству.

С этой стороны любить отечество свое или народ свой это значит стремиться в своей жизни и деятельности как можно полнее и лучше послужить определенному гению народа, поработать в пользу осуществляемой им культуры и т.п., чтобы, делая народ свой в данном отношении богатым и сильным, чрез это самое помочь ему послужить на пользу общечеловеческую. Пророки Ветхого Завета служили своему народу, помогая ему выполнить его мессианское назначение; служа же своему народу и своему отечеству, пророки служили и всему человечеству. Поэтому в проповеди пророков из-за любви к народу своему еврейскому естественно слышится голос любви и ко всем людям. И Спаситель, считая Себя посланным к погибшим овцам дома Израилева, проповедью среди только евреев творил величайшее дело просвещения и спасения всего человечества.

Принимая и утверждая патриотизм, христианство старается дать ему надлежащее растолкование, оградить его от не свойственных ему наслоений. По человеческой страстности и ограниченности мы нередко самое доброе явление искажаем, истинному даем неправильное освещение. И под патриотизмом мы мыслим нередко исключительную любовь к своему народу, при которой все свое без всякого разбора огульно почитается за истинное, доброе, красивое, а ко всему чужому, иноземному проповедуется вражда и отрицание. Такого патриотизма христианство признать не может.

Христианство различает любовь к самому себе и себялюбие. Под первой оно разумеет любовь к доброй, высшей, идейной стороне духовного «я» каждого человека, под второй – к дурным, чувственным, плотским влечениям и настроениям его. Первое предлагает к развитию и усовершенствованию, второе, как недостойное человека, запрещает. В народе или государстве так же, как и в отдельной личности, наряду с добрыми, высокими сторонами бывают проявляемы и культивируемы злые обычаи, инстинкты и даже воззрения. Первыми своими сторонами каждый народ служит всему человечеству, вторые отталкивают его от других народов, ведут к эгоистической самозамкнутости и нетерпимой исключительности. Конечно, христианство, всецело признавая и благословляя первые, никоим образом не может отнестись ко вторым даже сочувственно: оно их отрицает и осуждает. Отсюда понятно, что христианством приемлется только такой патриотизм, который и в своем народе не замалчивает темных свойств и особенностей, и в другом смело и открыто признает светлые черты характера. Смотря так на свой и на чужой народы, истинный патриот-христианин не отождествляет целого мира со своим отечеством, вне которого для него все было бы дурно и ему чуждо. Он не только не исключает любви к другим народам и всему человечеству, но содействует возникновению и распространению сочувствия радостям и бедствиям его. Он признает право всякого человека другой народности и другого государства не только на радость и счастье в жизни, но и видит в нем брата своего, во всем ему подобного и ему равного человека. Всякая воинственная и национальная исключительность, желание роста и благоденствия своему народу в ущерб другим народностям, а тем более проповедь вражды и ненависти к последним, – все это недостойно христианина-патриота. Это свойство ложного или узкого патриотизма, христианством осуждаемого как порождение эгоизма и отрицание любви ко всем людям.

Христос Спаситель говорил, что в дому Отца Его обители многи; они для всех людей приготовлены и никто не будет лишен их, если окажется в одеянии украшенном. И здесь, на земле, на пир в царствии Своем Господь созывает все народы, со всех стогнов и улиц вселенной. Он повелел апостолам «все языки» вести в царство Его: оно для всех народов; в нем они должны объединиться во единое стадо со Единым Пастырем Христом. Но как в царствие небесное будущего века каждый из людей войдет со всем тем, что он доброго и полезного сделал здесь, на земле, войдет, следовательно, как определенная личность с её собственным, ей только принадлежащим духовным содержанием; так и в единое Его стадо каждый народ приемлется тоже как исторически сложившаяся в определенную духовную личность единица, ценимая лишь со стороны суммы добра и зла, ею выражаемого. Царствие Божие едино; но это не единство монотонности и простой нивелировки всех, а единство разнообразия народных личностей. В Церкви Божией, действительно, нет ни эллина, ни иудея, ни раба, ни свободного, т.е. нет различения по племенам и разным цензам; но иудей, как и эллин, в ней так и остаются с их принадлежностью к известному народу, с их работой в известной области человеческой культуры и просвещения, с их национальными особенностями. Церковь христианская, хотя и не знает временных и случайных человеческих перегородок, но оставляет за каждым его законное право быть личностью с ее отличительными духовно-нравственными особенностями. И Христос Спаситель, призывая все народы в Царствие Свое, ни от кого не требовал перестать быть членом своего отечества и сделаться евреем или греком или каким-либо отвлеченным общечеловеком.

Так с какой бы стороны ни подошли мы к христианству, отовсюду видим полную приемлемость им патриотизма. Патриотизм, будучи явлением законно-человеческим, в то же время есть явление и вполне христианское.