Жизнь прп. Максима Исповедника

Учение Божественное держа, столп был ecu Православия, и держава, богомудре, веры; во двою существу и дву хотению проповедал ecu Христа Бога нашего, Отче Максиме.

Канон преп. Максиму: 12 Августа; песнь 3-я; седален.

К числу знаменитых мужей Православной Церкви, жизнь и деяния которых заслуживают особенно тщательного изучения и подражания, принадлежит преподобный Максим Исповедник. Не смотря на звание простого монаха¹, он был, первым деятелем своего века в служении Церкви и оказал великие для неё заслуги. Во времена упадка нравов, он прославился строгим подвижничеством, и был «Наставником и светом монашествующих»². Среди тьмы невежества и заблуждений он просиял светом духовного просвещения и заслужил славное проименование третьего Богослова³ (т. е. после св. Евангелиста Иоанна и Григория Назианзина). Когда ереси видимо торжествовали и угнетали Православие, он показал пламенную ревность к Вере и неутомимую деятельность ко благу Церкви. Среди гонений и неслыханных истязаний он явил в себе непоколебимого исповедника истины, и эту истину запечатлел наконец страдальческой кончиной после тяжких годов заточения. Одним словом, преподоб. Максим велик не именем⁴ только, но и житием, как замечает св. Димитрий Ростовский. Все его мысли, желания, подвиги, устремлены были к одной великой цели, именно, чтобы испровергнуть ересь Монофелитов и доставить торжество Православию. Посему православная Церковь называет его «столпом Православия»⁵ и ублажает его за претерпленные им от еретиков «гонения и скорби, раны и биения, страдания во узах же и темницах и железах и в заточениях»⁶.

Но такова участь великих Отцов Церкви, что они не только при жизни своей подвергаются разного рода напастям и злостраданиям в борьбе с отступниками от Православия, но и по смерти терпят от них клевету и злоречие. В подтверждение своих лжеумствований и в оправдание своих противозаконных поступков еретики и раскольники всегда ссылались на знаменитейших Отцов Церкви, перетолковывая по-своему их слова и дела. Тоже делают и наши мнимые старообрядцы. Клевеща на св. Кирилла, св. Ефрема Сирина, блаж. Феодорита и многих других, они, между прочим, думают найти подтверждение для своих странных мнений и оправдание своему отступничеству от Св. Церкви в событиях жизни препод. Максима. – В защиту имени славного поборника Православия, в обличение невежества и злоухищрений отступников Св. Церкви и в назидание истинных чад оной здесь предлагается жизнеописание преподобного Максима Исповедника, основанное на подлинных и достоверных источниках⁷.

Преподобный Максим Исповедник родился около 580 г.⁸ в Константинополе. Родители его принадлежали к числу вельмож сего города, уступали некоторым из них знаменитостью рода и мирской славой, но превосходили всех христианским благочестием. Правила сего благочестия они старались внушить и своему сыну. Очистив его вскоре после рождения от язвы наследственного греха в купели крещения, они старались предохранить его от заразы пороков своего времени посредством рачительного и строгого воспитания. Главной заботой их при сем было – приучить своего сына с самых юных лет к жизни строгой, благоустроенной, к деятельности требуемой званием христианина, и предохранить от праздности, рассеянности и пустоделья – обычных пороков того времени. С этой целью они не дозволяли ему даже отроческих забав и увеселений, в том убеждении, что эти игры и забавы могут мало по малу вести к порокам. И такой образ воспитания вполне соответствовал природному настроению юного Максима. Рожденный с глубокой, сосредоточенной в себя душей, он от природы был предрасположен к тому поведению, к которому старались приучить его воспитанием, и потому охотно покорялся внушениям родителей. И благодаря такому воспитанно и настроению своего духа преподоб. Максим еще в летах отрочества обнаружил в себе такие наклонности и добродетели, которые явственно предуказывали в нем будущего великого подвижника христианского благочестия⁹.

Столь же успешно было и умственное образование преподоб. Максима. Соединяя с природной понятливостью и любознательностью неутомимое прилежание, он в самое короткое время изучил первоначальные науки, преподававшиеся в школах, и потом с величайшей ревностью приступил к изучению философии, которую предпочитал всем прочим наукам, в занятии ей находя особенное для себя услаждение. В философии преподобный Максим искал разрешения вопросов о Боге, мире и человеке, каковые вопросы, как видим из его творений, рано возбуждены были в нем рассматриванием природы. «Как не удивляться, говорит он в одном из своих творений, как не удивляться, созерцая неизмеримую и превыше изумления сущую пучину благости? Или как не ужасаться, помышляя, как и откуда произошли словесное и умное существо и четыре стихии, из которых составились тела? Какая сила, подвигшись к действию, привела оные в бытие¹⁰? Откуда произошли мы? Что значим? Для какой цели существуем, и куда несемся в потоке видимых вещей¹¹» Ответов на сии вопросы препод. Максим ожидал от философии, хотя и напрасно, как после сам сознался. При всем том занятие философией не было для него бесполезным: оно усилило в нем естественную жажду знания, обогатило ум его разнообразными сведениями, кои он в последствии, подобно Григорию Богослову, употребил в пользу Евангелия, и ознакомило с диалектическими приемами, коими он с таким успехом умел воспользоваться в борьбе с еретиками. Что касается до ложных направлений и заблуждений философов, ими не мог заразиться препод. Максим; обладая здравым умом и чистым вкусом, он умел отличать ложь от истины и усвоял только здравые учения¹². В юных же летах препод. Максим, без всякого сомнения, начал изучать Священное Писание и творения св. Отцов Церкви, хотя жизнеописатель его ничего не говорит об этом. Из творений его видим, что он в совершенстве знал Свящ. Писание и тщательно изучил творения Отцов Церкви, особенно св. Дионисия Ареопагита и св. Григория Богослова, к которым питал особенную любовь. Вообще образованием преподоб. Максим превосходил современников и все ему удивлялись, по словам жизнеописателя его¹³. «Но ни знатность рода, продолжает жизнеописатель, ни образование, в котором не было ему равного, ни высокие добродетели, и ничто другое не могло возбудить в нём высокого мнения о себе: скромность он почитал единственным украшением жизни и ценил выше всякой человеческой славы¹⁴». Сам он строго держался и других убеждал держаться следующего мудрого правила: «Если хочешь быть сведущ и вместе скромен, и не рабствовать страсти высокомерия: то всегда ищи в вещах, что скрыто от твоего разума, и найдя многое и различное неизвестное тебе, ты почудишься своему невежеству, и умеришь высокомерие свое. А познав себя, познаешь многое, великое и дивное. Ибо мечтание о своих знаниях не дает успевать в познаниях¹⁵.» Сие-то смирение и спасительная недоверчивость к себе не позволяла препод. Максиму останавливаться на своих мнениях; напротив, чем более они казались ему истинными и справедливыми, тем больше не доверял он своему суду, и других-мудрых поставлял судьями своих суждений и помыслов, и от них получал утверждение¹⁶.

При таком смиренномудрии препод. Максим не мог быть расположен к суете и тревогам жизни общественной; всячески старался он избегать общественных должностей, мирских почестей и особенно треволнений жизни светской. Но Промыслу угодно было поставить его на время именно в среду этой жизни, чтобы он лицом к лицу познал суету её и тем с большим рвением возжелал иной жизни. Знатность рода, богатые умственные дарования, ученость и высокий нравственный характер препод. Максима скоро обратили на него внимание Императора Ираклия, вступившего на престол в 610 году. Император благосклонно призвал его к своему Двору и против воли сделал первым Секретарём своим. С усердием и совершенным успехом исполнял св. Максим возложенную на него должность; он удивлял исправностью своей по делам службы, благоразумием и прозорливостью в советах, словом и делом помогал Императору во всех важных и трудных случаях, услаждал беседой своей Царя и царедворцев. И удивлялись придворные его уму, его прозорливости, но всего более удивлялись его степенной и строгой жизни, которой он не оставлял и при Дворе¹⁷.

Недолго, впрочем, преподоб. Максим оставался при Дворе. И прежде равнодушный к благам мира сего и более склонный к жизни тихой, уединенной, он теперь, когда ближе всмотрелся в суету жизни человеческой, совсем решился прервать связь с миром, тем более, что считал небезопасным для своей нравственности долее оставаться при Дворе, где на каждом шагу встречали его соблазны. Подобно препод. Нилу, оставившему некогда должность префекта Константинопольского и удалившемуся на Синайскую гору, препод. Максим, оставив Двор, удалился в Хризопольский монастырь (лежавший на противоположном берегу Константинопольского пролива, – ныне Скутари), который славился благочестивой жизнью иноков, и здесь Максим принял пострижение в иночество.

О жизни преподоб. Максима в монастыре Хризопольском дошли до нас только не многие отрывочные сказания¹⁸, которые мало знакомят нас с его внутренней жизнью. Но этот недостаток отчасти вознаграждается его нравственноподвижническими творениями, в которых он изображает внутреннюю жизнь инока с различными состояниями оной и дает советы и наставления монашествующим. В этом изображении, писанном по опыту, а не по умозрению, мы, по всей справедливости, можем видеть черты его собственной внутренней жизни.

Жизнь инока, по изображению преподоб. Максима, совершенно противоположна жизни мирянина. Успевание мирских людей, говорит он, есть падение в монахах, а успевание монахов есть падение в мирских людях. Успехи мирян состоят в богатстве, славе, могуществе, роскоши, утучнении тела, многодетстве и тому подоб. благах, к которым обращаясь монах погибает. Успевание монаха есть нестяжание, уничижение, воздержание, изнурение плоти и тому подоб.¹⁹. Монах есть тот, кто ум свой отлучил от чувственных предметов, и воздержанием, любовью, псалмопением и молитвой непрестанно предстоит Богу²⁰. Он совершенно отрекся от всякой собственности, и на земле не имеет ничего, кроме тела, да и к нему обуздав привязанность, вверил попечете о себе Богу и благочестивым людям²¹. Но кто отрекся имения, жены и проч., тот сделал монахом только человека внешнего, а еще не внутреннего, т. е. не ум. Чтобы сделать монахом внутреннего человека, нужно отрешиться от страстных помыслов²², которые возмущают душевные силы, от чего ум не имеет ясного зрения при духовном созерцании и возвышении молитвенном²³. Мысль страстная есть помысл, сложенный из страсти и мысли. Вся брань монаха против демонов состоит в том, чтоб от мыслей отлучить страсти, ибо иначе не возможно ему бесстрастно смотреть на вещи²⁴. Великое дело не пристращаться к вещам, но еще важнее – быть бесстрастным к мысленным их впечатлениям²⁵. Брань с мысленными представлениями вещей столько же труднее брани с самыми вещами, сколько грешить мыслью удобнее, нежели самым делом²⁶. Если хочешь преодолеть помыслы: то наблюдай за страстями, и тогда удобно изгонишь помыслы из ума. Против блуда постись и бди, трудись и уединяйся, против гнева и печали не дорожи славою, бесславием и вещами чувственными, против злопамятства молись за оскорбившего, и избавишься²⁷. Кто при помощи Божией остается победителем в борьбе с помыслами, тот достигает бесстрастия, т. е. такого мирного состояния души, в котором она бывает неудобоподвижна на зло²⁸, в котором не тревожит ума ничто мирское, и страстные силы души, т. е. раздражительная и вожделевательная во время представления им предметов и их воображений пребывают бесстрастны²⁹. Подвижник, достигший бесстрастия, стяжает вместе с тем и любовь к Богу, ибо бесстрастие к миру бывает соединено с блаженной страстью святой любви к Богу и совершенно невозможно без сей любви³⁰. Только любовь Божья возвышает ум над всеми тварями, делая его слепым ко всему, что ниже Бога³¹; только она делает инока равнодушным к славе и бесславию, к богатству и убожеству, к сладости и горести, только стяжавший сию Божественную любовь умирает вполне для плоти и мира³². За то оживает он для жизни высшей, небесной, которая проявляется особенно в чистой и нечувственной молитве и в созерцании вещей Божественных. Все добродетели споспешествуют уму в возношении к Богу, но всех более чистая молитва. Ею воскрыляемый к Богу, он бывает вне плоти и мира, вне вещества и образов. Озаряемый Божественным и безмерным светом, он бывает бесчувствен ко всему сотворенному, подобно как и чувственное око не видит звёзд при воссиянии солнца³³. В другом месте преп. Максим так говорит о молитве: Два высочайшие состояния чистой молитвы. Одно случается с людьми жизни деятельной, другое с людьми жизни созерцательной. Одно происходит в душе от благоговения к Богу и благой надежды; другое от пламенной любви к Богу и величайшего очищения. Признак первой степени тот, когда ум отвлекается от всех мирских мыслей, собирается внутри, и как бы предстоя пред лицом Бога, (который и действительно здесь присутствует) совершает молитвы без развлечения и возмущения. Признак второй: когда в самом устремлении молитвы ум бывает восхищен Божественным и безмерным светом, и совсем не чувствует ни себя, ни же иного чего из сущих, кроме Единого производящего в нем любовью такое просвещение. В сем состоянии подвизаемый к исследованиям о Боге получает он чистые и ясные о Нем сведения³⁴. Ибо только тем, кои отвратили очи свои от всего сотворенного, очистили ум свой от праха страстей и сделали его чистым и светлым на подобие зеркала, Господь дарует мудрость и открывает Божественные тайны. В таких умах Божественное ведение немедленно впечатлевается, лишь только они приступают к приобретению познания, точно так же, как в чистом зеркале изображается лицо. Путь к ведению, не раз повторяет преподоб. Максим, есть бесстрастие к миру и любовь к Богу: без них никто не узрит Господа³⁵. Ибо страсти связывают ум предметами вещественными, и как тяжелый камень постоянно влекут его к земле, хотя он по природе легче и тонее огня. Как птица привязанная за ногу, поднимаясь лететь, притягивается петлёй к земле, и упадает: так ум еще не достигший бесстрастия, воспаряя к познанию небесных вещей, увлекаясь страстями, низвергается на землю³⁶. Когда же ум совершенно освободится от страстей: тогда он шествует непреткновенно к созерцанию сущих, направляя путь к познанию Святой Троицы; посредством высоких мыслей, как бы на облаках, поднимается он на светлое небо таинственного созерцания, где и будет пребывать с Господом³⁷. Чтобы не выйти из этого состояния, подвижник должен крайне прилежать к любви и воздержанно, дабы, не давая страстной силе движения мятежного, иметь в душе обильный свет. В противном случае он легко опять может обратиться к страстям, не получив от прежнего состояния иного плода, кроме праздного знания с высоким о себе мнением, коего конец есть постепенное помрачение самого познания и совершенное уклонение ума к предметам вещественным³⁸.

В таких чертах изображает препод. Максим различные состояния иноческой жизни, испытанные, конечно, им самим. Из сего мы можем видеть, какой высоты духовной жизни достиг сам он в обители Хризопольской. Жизнеописатель прямо свидетельствует, что препод. Максим, и прежде отличавшийся строгостью жизни, по принятии иноческого сана, изнурением тела, постом, бдением, неленостным упражнением в псалмопении и молитве совершенно отлучил ум свой от всего земного, и еще не разрешившись от уз плоти, жил, как бы не имея плоти³⁹. Иноки, изумленные высотой его подвигов, лишившись незадолго пред тем своего настоятеля, избрали св. Максима в Игумена себе. Долго св. муж, по чувству смирения и по страху ответственности перед Богом, отказывался от предложенной ему должности, и только после неоднократных и неотступных просьб братии согласился принять на себя управление монастырем. Приняв сан Игумена, препод. Максим неутомимо заботился о благе вверившихся его руководству душ, усугубил свою ревность к подвигам, чтобы быть примером для всех, постоянно давал инокам советы и наставления касательно преуспеяния в духовной жизни, болезновал о страстях людей, еще неочищенных, и то кротостью и благоприветливостью, то строгостью и обличением старался вразумить и исправить их, и радовался величайшей радостью, когда видел их покаяние и исправление. Заботливость его о чистоте жизни и веры подчиненных была так велика, что он, по замечанию жизнеописателя, истощал на это последние силы своего слабого тела⁴⁰.

Препод. Максим, не смотря на сан Игумена, оставался простым монахом, не имея степени священства⁴¹. Тем не менее и в своем простом монашеском состоянии препод. Максим пользовался величайшим уважением и имел большое действие не только в своем монастыре, но и за пределами его – на всем Востоке. Слава о его учености и богоугодной жизни быстро распространилась, – и люди всех званий, от Епископов до простых иноков, от вельмож до простолюдинов обращались к нему: одни за советами и наставлениями в делах жизни, другие с вопросами о предметах Веры и благочестия⁴². Препод. Максим удовлетворял всем. «Слово Божье бывает рекой в тех людях, которые обильными струями разливают вокруг себя благочестивое, правое и спасительное учение»⁴³, говаривал препод. Максим, и эти слова его во всей полноте значения могут быть приложены к нему самому. И устно и письменно распространял он спасительное учение⁴⁴, одним объяснял сокровенный смысл Св. Писания, с другими беседовал о высочайших догматах Веры, иных поучал воздержанию и обузданию страстей, терпению и великодушию, для других писал обширные сочинения о христианской подвижнической жизни, всем же вообще старался внушить отчуждение от мира, стремление к Богу и любовь к добродетели⁴⁵. «С неимоверной ревностью, как замечает жизнеописатель, сей Божественный муж заботился о том, чтобы всех привлечь к добродетели, вложить любовь к ней, столько достолюбезной и вожделенной в самой себе»⁴⁶.

Монофизитская ересь, возмутившая в то время мир св. Церкви, дала новую пищу ревности и деятельности препод. Максима. Для обуздания дерзости еретиков и предохранения Православных от их козней, он по временам оставлял монастырь и посещал окрестные страны. Сам он говорит о себе, что в Кипре препирался он с Епископами Севировой секты⁴⁷ (отрасль монофизитской ереси); с той же целью посещал он и Александрию⁴⁸, где особенно сильна и многочисленна была секта Монофизитов. Не довольствуясь устными прениями, преподоб. Максим писал к разным лицам догматические послания, в которых опровергал заблуждения Монофизитов; таковы послания его к Иоанну Постельничему, к некоему именитому мужу Петру, (два) к Козме, диакону Александрийскому, (два) к Юлиану Схоластику, к Марину, к монахиням, отступившим от Православия и др. В этих посланиях содержится основательное и полное опровержение лжеучения Монофизитов. Поражая сам еретиков, препод. Максим и других возбуждал к тому же своими сочинениями. В одном из посланий к Петру сказано, что оно написано с той целью, чтобы он обуздывал волков, терзающих кротких и невинных овец стада Христова⁴⁹. Вообще препод. Максим принимал живейшее участие в борьбе Церкви с еретиками и был пламенным ревнителем свято-отеческого учения. «Прежде всего и паче всего, говорит он, мы должны хранить важнейшее и первое средство спасения нашего, т. е. благое наследие Веры, с дерзновением исповедуя ее душой и устами так, как научили нас отцы, последуя первоначальным самовидцам и слугам Слова»⁵⁰. Но особенно ревность свою о Православии и неутомимую деятельность ко благу св. Церкви препод. Максим явил в борьбе с Монофелитами, в которой он стал во главе Православных, и, подобно Афанасию Великому, своим словом и деятельностью приводил в движение Восток и Запад. Отселе начинается новый период жизни препод. Максима, крайне бедственный для него самого, но в высшей степени благотворный для Веры и Церкви.

Чтобы вполне понять образ действий преподобного Максима в борьбе с Монофелитами и достойно оценить заслуги, оказанные им св. Церкви, нужно предварительно сказать несколько слов о происхождении Монофелитской ереси и о главных виновниках её.

В начале VII века догмат о Божеской и человеческой воле в лице Иисуса Христа, еще не изложенный определительно на соборах, ни в писаниях прежних отцов и учителей Церкви, возбудил разные мнения и толки. Уже Монофизиты, признавая в Иисусе Христе одно естество, упорно настаивали, что в Нем должно признавать и одну волю и одну деятельность. Между тем и в самой православной Церкви нашлось не мало Епископов, которые, признавая, согласно с Халкидонским Собором, два естества в Богочеловеке, в тоже время утверждали, что по единству Ипостаси Ему надлежит приписывать одну волю и одно действие. «Возможное ли дело, говорили они, чтобы в одном лице были две противоположные воли? Допустить это по отношению к Богочеловеку не значит ли отделить в Нем, подобно Несторию, Божество от человечества и ниспровергнуть таким образом истину вочеловечения? И не будут ли эти две воли постоянно противоборствовать одна другой? Нет, во Христе одна воля, и именно Божественная⁵¹. Человечество Его не более как послушный орган, страдательное орудие Божества. Оно совершало свои естественные действия не по собственному побуждению, не в отдельности и не вопреки мановению и направлению ипостасно соединенного с ним Слова, но когда, как и в какой мере хотело того Бог-Слово. Как наше тело управляется душой, так человеческая природа во Христе всегда и во всем была движима и направляема Божеством (Θεοκίνητον)»⁵².

Первым виновником и распространителем таких мыслей был Сергий, Патриарх Константинопольский, еще в детстве напоенный ядом лжеучения МоноФизитского⁵³, в котором, как в семени, скрывалась уже ересь Монофелитская. Еще за несколько лет до обнародования этой ереси в Александрии Киром, Сергий, войдя в тайные сношения с восточными Епископами, лукаво наводил их на ту мысль, что во Христе должно признавать одну волю и одно действие⁵⁴, – каковая мысль действительно и была принята некоторыми из них. В тоже время, он вел деятельную переписку и с Монофизитами, требуя от них свидетельств из Свящ. Писания и Отцов Церкви в подтверждение учения о единой воле и обещая принять их в общение с Церковью, если они представят требуемые свидетельства⁵⁵. Этими средствами Сергию удалось приобрести новых приверженцев своего лжеучения, из которых некоторые (напр. Феодор, Епископ Фаранский) тотчас начали письменно доказывать и распространять оное⁵⁶.

Внешние обстоятельства усилили зарождавшуюся ересь и дали ей возможность открыто восстать против Православия. Восточная империя в начале VII века находилась в самом несчастном положении: от вне она терпела постоянные нападения от Аваров и особенно от Персов, которые отторгали от неё целые области⁵⁷, и угрожаема была Аравитянами, внутри раздираема была многочисленными сектами Монофизитов, которых ненависть и вражда к православной Церкви и покровительствовавшему оной правительству простиралась до того, что они готовы были отдаться в руки врагов империи. Особенно опасны были для правительства Монофизиты в Египте, где число их простиралось от пяти до шести миллионов, тогда как православных было не более трехсот тысяч⁵⁸. К отвращению угрожавшей опасности представлялось одно средство: примирить Монофизитов с православной Церковью. К этому средству тотчас и прибегло правительство. Уже в 622 г. император Ираклий (611–641), под руководством и при содействии Сергия, старался учением о единой воле и едином действии во Христе расположить к примирению с Церковью Павла, бывшего в то время главою Армянских Монофизитов Северовой секты⁵⁹. Был ли впрочем здесь успех, неизвестно. В том же году он запретил Митрополиту Кипрскому Аркадию проповедовать учение о двух волях и действиях во Христе, опасаясь, очевидно, разрушения своих планов от сего учения⁶⁰. Распоряжение императора было одобрено и подтверждено Сергием⁶¹. В 626 году Ираклию удалось, при помощи хитрого Сергия, увлечь в свое заблуждение Кира, Епископа Фазидского (в Колхиде), который в последствии сделался одним из жарких поборников нового лжеучения и исполнителем их планов касательно Монофизитов⁶². Ободренный сим успехом император сделался смелее и решительнее. В 629 г. встретившись в Иераполе (в Верхней Сирии) с Афанасием, которого Сирийские Монофизиты Якобитской секты признавали в то время своим Патриархом, Ираклий уже не просто убеждал его принять Халкидонский Собор, но обещал, в случае согласия, сделать Патриархом Антиохии. Афанасий притворно изъявил согласие на предложение императора, и в 650 г. возведен был на патриаршую кафедру Антиохийской Церкви⁶³. Но этим зло не ограничилось. В том же 630 г., по случаю смерти Георгия, Патриарха Александрийского, император на престол Александрийской Церкви перевел известного уже нам Кира, Епископа Фазидского⁶⁴. Таким образом три патриаршие кафедры были в руках поборников новой ереси. Почувствовав свою силу, они немедленно приступили к осуществлению давно задуманного и подготовленного плана.

Начали с Александрии, где угрожала сравнительно большая опасность от еретиков. Кир, которому император вместе с патриаршим достоинством предоставил права и власть императорского наместника над Египтом, прибыв в 655 г. в Александрию, тотчас созвал собор из своих Епископов⁶⁵ и, составив на нем новое примирительное исповедание веры, предложил оное Египетским Монофизитам. Еретикам не трудно было принять это новое исповедание; ибо хотя в нем и говорилось о двух естествах в Богочеловеке, но только для вида. Кир сам ниспровергает различие естеств во Христе, когда в 7-м члене своего исповедания предает анафеме всякого, «кто не исповедует, что один и тот же Христос и Сын совершал свойственное Богу и человеку одним действием Богомужным (μιᾷ ϑεανδρικῆ ἐνεργεία), как говорит св. Дионисий»⁶⁶, и когда немного ниже прибавляет, что «разделение (т. е. Божественных и человеческих действий во Христе) представляется только нашему уму»⁶⁷. Так как различие естеств можно познавать только из различия действий: то явно, что эти положения прямо ведут к слиянию естеств в Богочеловеке, или, что тоже, к Монофизитской ереси. Посему не удивительно, что новое исповедание Кира имело успех. Правда, большая часть Египетских Монофизитов остались непреклонными в своих убеждениях, не смотря на темничное заключение, пытки и смертную казнь, которым подвергал их Кир, пользуясь правами императорского наместника в Египте; но Феодосиане и Якобиты (две отрасли Монофизитской ереси) не усомнились вступить в мнимое общение с Церковью. 5-го Июня 655 года они в числе нескольких тысяч торжественно собрались в Александрийскую церковь и в знак примирения приобщились вместе с православными св. тайн⁶⁸. В след за сим еретики всюду начали говорить во всеуслышание: «не мы пошли к Собору Халкидонскому, но Собор пришел к нам; ибо кто утверждает одно действие в Иисусе Христе, тот исповедует в Нем и одно естество»⁶⁹. Между тем Кир в велеречивом послании к императору и к Сергию выставлял свой мнимый успех, как такую победу Православия над ересью, которой не могли не сорадоваться чины Ангельские⁷⁰. – В Константинополе с радостью приняли давно желанную весть; новое исповедание веры одобрено, акт воссоединения еретиков с Церковью утвержден⁷¹. Так возникла, усилилась и открыто восстала против Православия ересь Монофелитская.

Но по благопромыслительному устроению Господа, выну хранящего свою Церковь, уже готовы были сильные противники и обличители этой ереси – св. Софроний и преп. Максим. Первый начал борьбу с Монофелитами, последний неутомимо продолжал её до последнего издыхания и своими трудами приготовил решительную победу правой веры над ересью на шестом вселенском Соборе. Оба они были в Александрии в то самое время, когда Кир вел переговоры с Монофизитами. Как людям, известным по своей учености и строгому подвижничеству, Кир предложил им на рассмотрение своё примирительное исповедание веры. Св. Софроний, прочитав оное, по словам преподобного Максима, не мог удержаться от слез: с горьким плачем повергся он к ногам Кира, обнимал его колена, просил, умолял, требовал – не обнародовать сего исповедания, потому что оно содержит лжемудрование нечестивого Аполлинария⁷². Когда не смотря на мольбы св. Софрония новое исповедание было обнародовано, он отправился в Константинополь, и здесь употребил те же моления пред Сергием, с какими обращался к Киру: падши к ногам Патриарха, заклинал его животворящими страданиями Христа Спасителя исключить из примирительного исповедания седьмой член, как содержащий в себе мысль еретическую, и не производить в Церкви нового возмущения и разделения⁷³. Когда и здесь убеждения св. Софрония остались без успеха, он употребил более решительную меру. Избранный в 654 году, по смерти Патриарха Иерусалимского Модеста, на престол Иерусалимской Церкви, он созвал собор из подчиненных ему Епископов Палестинских, и осудив на нем новое лжеучение, отправил ко всем Патриархам вместе с соборными Деяниями окружное послание, в котором с особенной ясностью и основательностью изложил догмат о двух естествах и двух соответствующих им волях и действиях в едином Лице Богочеловека⁷⁴. Сей решительный поступок Софрония, ободрив православных, привел в смятение еретиков. Сергий, еще не получив послания от св. Софрония, и зная только по слухам об избрании его на престол Иерусалимской Церкви и о созванном им соборе, поспешил привлечь на свою сторону Римского Первосвященника Гонория, что и удалось ему вполне. Таким образом и четвертый Патриарх был увлечен в ересь⁷⁵. Между тем распространилось всюду послание св. Софрония. Смуты и волнения усилились. Для прекращения их Сергий убедил императора издать в 658 г. составленный им самим Сергием⁷⁶ догматический эдикт под названием ἐκϑεσις τῆς πίςεως, которым запрещались всякие споры по поводу возникшего вопроса и предписывалось всем исповедовать во Христе при двух естествах одну волю и одного рода деятельность⁷⁷. Эдикт был утверждён на частном Константинопольском соборе. Но и после сего споры не прекращались и волновали всю восточную Церковь. Православные никак не соглашались уступить еретикам по сознанию правоты своего учения, еретики напротив продолжали спор почти из одной гордости, по нежеланию уступить своим противникам, не имея даже в виду никакой внешней цели; потому что те области Римской империи (Сирия, Палестина, Египет), ради которых предпринято было дело примирения Монофизитов с Церковью, (бывшее главной причиной Монофелитской ереси), в это время (637–640) уже подпали под власть Сарацин⁷⁸. Последнее обстоятельство препятствовало и благотворной для Церкви борьбе св. Софрония с Монофелитской ересью: занятый, по завоевании Иерусалима Сарацинами, изысканием средств к облегчению участи страждущей своей паствы, он не мог с прежней силой продолжать борьбу с еретиками⁷⁹. Такое положение дел вызвало наконец на поприще борьбы преп. Максима.

Преподобный Максим без сомнения и до сего времени сильно противодействовал ереси Монофелитской, только об этой деятельности его мы имеем весьма мало сведений. Достоверно известно, что Монофелиты пытались было и его привлечь на свою сторону. Вскоре после обнародования в Александрии нового исповедания веры, друг и единомышленник Сергия Пирр, бывший в последствии и преемником его на Константинопольском престоле, письменно убеждал преподобного Максима принять новое учение⁸⁰, если по внимательном обсуждении найдет то нужным, но Максим решительно отказался, ссылаясь на свою неопытность и неспособность судить о столь высоких предметах. «Но предположим, прибавляет он, что во мне и не было бы недостатка в потребной для сего силе: кто будет столько безрассуден и дерзок, чтобы решился самовольно изменять то, что утверждено Божественным приговором чрез иерархическую власть»⁸¹? Последние слова (как и все вообще послание) направлены между прочим к тому, чтобы и самого Пирра отвлечь от заблуждения. Но Пирр не послушал благоразумного отзыва и вместе с прочими поборниками нового лжеучения начал всюду распространять его. Преподобный Максим не оставался также в бездействии. Предоставив своему другу св. Софронию вести открытую борьбу с Монофелитами, он действовал в защиту Православия иным образом. Переходя по разным местам в Александрии, в Кипре, в Константинополе, в разных провинциях Малой Азии, всюду он сильным словом своим утверждал православных в вере, прося и умоляя их «прежде всего и паче всего хранить благое наследие веры, и с дерзновением исповедовать ее душой и устами, так, как научили нас отцы, последуя первоначальным самовидцам и слугам Слова»⁸². В таких благотворных для православной Церкви подвигах препод. Максим провел около семи лет, от 633 до 640 г.⁸³. Между тем св. Софроний незадолго пред сим вынужден был оставить борьбу с Монофелитами, а в 640 году, к общему сожалению всех православных, скончался. Еретики ободрились. Пирр, наследовавший в 659 г. Сергию, одобрив на созванном им соборе изложение Сергия⁸⁴, с ревностью продолжал дело своего предместника и зорко следил за действиями Максима. Преп. Максим, видя на Востоке решительное преобладание еретиков, поддерживаемых и духовной и мирской властью, опасаясь от них насилия, и, как простой монах, не имея столько силы и авторитета, чтобы одному противостать всем Патриархам⁸⁵ и большей части Епископов, а между тем желая, во что бы то ни стало, найти защитников православного учения, и отстоять истину, – решился отправиться на Запад⁸⁶, куда еще прежде его готов был отправиться и св. Софроний, хотя по причине нашествия Сарацин не мог исполнить своего намерения⁸⁷. Нашествие Персов, которые в сие время опустошали Малую Азию и не раз приближались к самому Константинополю, и боязнь попасть в руки изуверных мусульман, которые уже овладели некоторыми странами Восточной империи, побудили преп. Максима ускорить исполнением своего намерения. Он отправился, в следствие неизвестных для нас побуждений, не в Рим, где уже не было в это время еретика Гонория, но в Северную Африку. Вместе с ним и в следствие тех же обстоятельств отправилось туда много и других восточных Христиан⁸⁸. Стефан Дорийский, согласно поручению св. Софрония, отправился прямо в Рим⁸⁹.

Препод. Максим прибыл в Африку около 640 г. Доселе Монофелитская ересь была известна здесь лишь по слуху. Но около этого времени и сюда проникли приверженцы Пирра с возмутительными против православной Церкви посланиями⁹⁰. Притом страшное нашествие варваров на Восточную империю заставило многих и из еретиков переселиться в Африку. Плевелы принесенного ими лжеучения скоро принесли свой горький плод. Споры и волнения начались и здесь. Посему прибытие сюда преп. Максима было самое благовременное. Он оживил ревность православных и привел в смятение еретиков. Ратуя сам против ереси, он подавал против неё оружие и другим. «Рассуждая с Африканскими Епископами, говорит жизнеописатель, он своими Богоглаголивыми устами утверждал их в вере, наставлял и вразумлял их; как избегать коварства врагов и опровергать лжеумствования их. Ибо знал сей многоопытный муж, что для нас потребно великое искусство и навык в словопрении, если хотим победить противников и низложить их гордыню, взимающуюся на разум Божий. Посему всячески возбуждал православных, одушевлял, воспламенял в них мужество, исполнял духом ревности. Ибо хотя они превышали его саном, но мудростью были гораздо ниже его, не говоря уже о других превосходных качествах сего мужа. Посему охотно внимали его речам, беспрекословно повиновались его убеждениям и советам, которых польза была так очевидна... И не только клир и все Епископы, но и народ, и начальники, все привлекались к нему как бы некоей силой»⁹¹. Следствием сего общего доверия и любви к пр. Максиму было то, что ересь Монофелитская потерпела в Африке решительное поражение. Епископы Мавритании, Нумидии, Бицены и собственно так называемой Африки (или Карфагенской области), по убеждению и под руководством преп. Максима, созвали, каждый в своей области, соборы и торжественно прокляли ересь. «И не только сии, прибавляет жизнеописатель, но и те, которые населяли близлежащие острова, сделали тоже, потому что все они признавали его (Максима) наставником и учителем, вождем и помощником в сем благом деле»⁹².

Преподобный Максим прожил в Северной Африке около пяти лет (640–645), и в течении сего времени озабочен был не одними делами Африканских Церквей, но и положением дел на Востоке. Несчастное состояние отечества, опустошаемого варварами, оставленная там православная вера и Церковь, колеблемая ересью, все это составляло предмет заботливого его внимания. Как глубоко скорбел преп. Максим о губительном нашествии на восточные страны варваров, это видно из его писем к восточным друзьям. В одном из них он между прочим говорит: «Что еще может быть бедственнее зол, обдержащих ныне вселенную? что ужаснее для людей чувствующих настоящего положения дел? Что злополучнее и достоплачевнее, как видеть и слышать, что народу дикому и варварскому дана власть простирать руку на наследие Божье, что дикие и неукротимые звери, имеющие только образ человеческий, грабят и опустошают благоустроенное государство»⁹³? В тех же письмах он старается утешить и ободрить друзей своих и, не смотря на всеобщее уважение, доверие и любовь, коими он пользовался в Африке, скорбит о разлуке со своими восточными друзьями и высказывает сильное желание возвратиться к ним. «Возьми меня к себе и прими под свои крылья, пишет он к пресвитеру Иоанну, если только действительно уменьшилась опасность от внешних врагов, страх которых заставил меня переплыть толикия пространства морей»⁹⁴. Особенно сильна была скорбь преп. Максима после того, как спутники его все возвратились в отечество, оставив в Африке его одного. «Или и меня примите к себе вместе с прочими, пишет он к Епископу Сирицию, или научите и подкрепите перенести тяжкую скорбь, которую причинило мне отшествие любезнейших»⁹⁵. Но что преимущественно озабочивало препод. Максима, это состояние веры и Церкви на Востоке. Не говоря уже о Монофелитах, там вскоре после отшествия его в Африку появились новые лжеучители, которые утверждали, что жизнь тел, по воскресении, будет поддерживаться теми же условиями, как ныне и той же чувственной пищей, и что вообще, по воскресении, в них не последует ничего особенного, кроме того, что они лишатся возможности умереть. Получив известие о сем заблуждении и о том, что его держатся некоторые даже знаменитые монахи, преп. Максим сильно огорчился и возмутился духом. «Аз онемех и смирихся и умолчах от благ (Пс. 38:3), говорит он о себе, и провожу время в скорби и печали, представляя себе, сколько душ убивают эти мнения, от небрежения рассеивающиеся повсюду, подобно искрам, и что, по усилившейся в настоящее время испорченности нравов, нет такого человека, который бы мог или желал противостать этому опасному учению»⁹⁶. Среди всех сих забот и скорбей преп. Максим не преставал поражать Монофелитскую ересь на Востоке. Большая часть его догматических посланий, направленных против этой ереси, написаны в Африке. Эти послания, содержащие в себе полное и основательное опровержение заблуждений Монофелитских, читались в Египте, Палестине, Кипре, Малой Азии, читались Епископами, иноками, вельможами, придворными, и везде и во всех оживляли ревность по вере и отвращение к ереси. В полном свете является в этих посланиях твердая, несокрушимая преданность св. Исповедника вере Отцов, и его отеческая заботливость о предохранении православных от сетей заблуждения. «Ничего не скажу я вам от себя, говорит он в одном месте, но напишу то, чему научился, что принял я от святых и блаженных Отцов, как тех, которые переселились из сей жизни, так и тех, которые, оставаясь еще в живых, управляют кормилом св. кафолической Церкви Божией; ни в чем не изменю их веру; с сей верой, при содействии их молитв, переселюсь я из этой жизни, эту веру – чистую, непорочную, чуждую всякой ереси, представлю я Богу вместо всякой заслуги»... И потом прибавляет: «Я написал вам о сем, дабы вы знали, если только есть что-нибудь дельное в написанном мною, как прогонять волков, которые, прикрываясь овчей одеждой, нестройным воем своим смущают кротких овец Христова стада, и дабы не увлекались ложью, которая нечестиво принимает на себя вид истины»⁹⁷.

Последним славным делом преп. Максима в Африке было публичное прение о вере с Пирром, окончившееся решительным поражением сего еретика. Пирр не долго восседал на престоле Константинопольской Церкви. По смерти Ираклия, скончавшегося в 641 году⁹⁸, императорская власть перешла в руки старшего сына его Константина, но мачеха последнего Мартина, желая предоставить престол своему родному сыну Ираклиону, отравила Константина. Общая молва приписывала соучастие в сем злодеянии и Пирру. Опасаясь ярости народа, Пирр тайно оставил Константинополь и бежал в Африку. Здесь он стал рассеивать те же заблуждения, какие распространял на Востоке, и произвел не мало смут. К счастью, в лице Максима встретился сильный ему противник. После частных споров между ними, по желанию православных и самого наместника Африки Григория, бывшего другом преп. Максима, назначено было наконец публичное прение. Оно происходило в июле 645 г. при многочисленном собрании народа из всех сословий и было записано скорописцами со слов препиравшихся⁹⁹, в каковом виде дошло и до нас. В этом прении преп. Максим одержал полную победу над своим противником. Он доказал ему, что воля есть принадлежность естества, а не лица, и потому Иисус Христос, как естеством Бог и естеством человек, имел и Божескую и человеческую волю, что без человеческой воли Он не был бы совершенным по естеству человеком, а был бы человеком, так сказать, неполным, недостаточным (ἐλλιπὴς), – что отрицающие во Христе человеческую волю, или представляющие ее страдательным орудием Божества, что впрочем одно и тоже, извращают и ниспровергают догмат вочеловечения Бога Слова; ибо что это за человечество без свободной самодеятельной воли? И как бы Иисус Христос совершил волю Отца своего небесного, исполнил Его заповедь, был послушлив Ему даже до смерти, как бы Он мог быть образцом для нас, если бы не имел человеческой воли? – Но как могут быть в одном Лице Богочеловека две противоположные воли? Человеческая Его воля не будет ли в таком случае противоборствовать воле Божественной? возражал Пирр. – Противоборство это может происходить только от греха, отвечал преп. Максим; но Господь наш имел человеческую волю безгрешную, чистую, по естеству устремленную к предметам Божественным. – Положим так, возразил Пирр, но почему не признать в Иисусе Христе единую сложную Богомужную волю? – В таком случае, отвечал преп. Максим, воля Сына, как сложная, была бы совершенно отлична от воли Бога Отца и Св. Духа, не говоря уже о совершенной невозможности такого сложения. – Пирр представлял много и других возражений, но на все получив ясные и удовлетворительные ответы, наконец торжественно сознался в своем заблуждении, просил прощения за себя и за своих предшественников, потому что, говорил он, все мы по неведению впали в это грубое заблуждение, и умолял употребить такой способ к уничтожению ереси, чтобы при сем пощажена была память его предшественников. Преподобный Максим отвечал, что другого способа нет, как, не касаясь лиц, предать проклятию нечестивое учение. Пирр согласился и просил только об одном, чтоб ему дозволено было видеть лицо Римского Папы и лично – передать ему собственноручный акт отречения от ереси. Преподобный Максим и префект Григорий сказали: «поскольку твое намерение хорошо и полезно для Церкви, то пусть будете так»¹⁰⁰. Вслед за тем Пирр в сопровождении преп. Максима отправился в Рим (во 2-й половине 645 года).

В Риме преемники Гонория не захотели идти по следам его, напротив были твердыми защитниками Православия против ереси. Северин, избранный в 638 г. на место умершего Гонория, отверг и осудил присланное ему для подписи изложение веры; за что Император около двух лет не утверждал его избрания, а воины экзарха Равеннского разграбили Латеранский дворец Римских Первосвященников¹⁰¹. В 640 г. по смерти Северина возведен был на престол Римской Церкви Иоанн IV. В это самое время прибыл из Палестины в Рим Стефан Дорийский, присланный св. Софронием. Его предстательство пред Иоанном, его моления и требования подать помощь возмущаемой ересью Церкви Восточной, трогательное изображение опасности, в какой находится Православие на Востоке, живые рассказы о том, с какой силой умолял и заклинал его Святитель Иерусалимский употребить все усилия на защиту веры, все это побудило Иоанна тотчас по вступлении на престол созвать собор и на нем предать проклятию Монофелитскую ересь вместе с эдиктом Ираклия, потом отправить (в 641) к Константину, сыну Ираклия, послание с жалобой на действия Патриарха Пирра, возмущавшего своими посланиями весь Запад и с просьбой об уничтожении нового изложения веры, которое доселе выставлено было в притворе главной Константинопольской церкви¹⁰². В духе Иоанна действовал и Папа Феодор, вступивший на престол в конце 642 года. Он вел деятельные сношения по делу Монофелитской ереси с Епископами Палестинскими, Кипрскими и Африканскими, посылал в разные страны нарочитых людей для поддержания правой веры, писал увещательные и обличительные послания к Патриарху Павлу, заступившему в Константинополе место изгнанного Пирра¹⁰³. К нему-то теперь прибыли из Африки преп. Максим и Пирр. Явившись в церковь св. Апостолов, Пирр, в присутствии клира и народа, прочитал и передал Феодору собственноручно им написанный акт отречения от ереси, в котором осуждал и проклинал как новое изложение веры, так и все, что им и его предшественниками сделано или написано было против православной веры. После сего Папа торжественно присоединил его к св. Церкви и оказывал ему честь, подобающую его сану¹⁰⁴.

Здесь мы должны остановиться и обличить клевету наших раскольников. Они говорят: «наши попы могут принять не точию приходящего к нам священника, но и Епископа и Патриарха. Так преп. Максим Исповедник – Игумен, не Епископ – принял Пирра Патриарха Цареградского от ереси Монофелитской и присоединил к св. Церкви»¹⁰⁵. Пирра присоединил к Церкви не пр. Максим, а Папа Феодор, присоединил не беглого и заблуждающегося, но раскаявшегося в своем заблуждении и пожелавшего возвратиться в матернее лоно св. Церкви: так говорит история. А то, что суесловят наши раскольники, есть чистая ложь, измышленная для подтверждения ложной мысли: ни в одном историческом памятнике нет ничего даже похожего на их вымысел. И зачем было бы преп. Максиму отправляться с Пирром в Рим, если бы он считал самого себя в праве присоединить его к Церкви? Как был далек преп. Максим от подобных притязаний, это он доказал и словом и делом. Мы уже видели, что в ответном письме к Пирру, на убеждение последнего принять новое учение о единой воле и едином действии в Иисусе Христе, он между прочим отвечал так: «кто будет столько безрассуден и дерзок, чтобы осмелился самовольно изменять то, что утверждено Божественным приговором чрез Иерархическую власть»? При таком убеждении в Божественности определений Иерархической власти и благоговении к ним мог ли преподобный Максим, прямо вопреки правил, положенных той же Иерархической властью, усвоить себе, простому иноку, право присоединять к Церкви еретиков? Последующая история его жизни показывает, что он не на словах только высказывал уважение к правилам Церкви, но исполнял их и на деле. Как бы нарочито в обличение клеветы наших суемудров Анастасий, ученик Преподобного, рассказывает следующее. Когда Феодосий, Епископ Кесарии Вифинской, посланный императором Константином для увещания преп. Максима (в то время как сей был уже в узах), но сам убежденный им в истине православного учения, изъявил готовность отречься от ереси и поручился в том же за Императора и Патриарха: то сказал между прочим преп. Максиму: «я сей час же представлю письменное изложение веры в том смысле, что во Христе должно признавать при двух естествах две воли и двоякого рода деятельность, только согласись вступить в общение с нами, и пусть будет мир». На это преп. Максим отвечал ему: «я, как простой монах, не смею принять от вас никакого писания о таком важном деле. Если Бог действительно подвиг вас к раскаянию, то пошлите письменное изложение веры от лица Императора и Патриарха к Римскому Первосвященнику. Пока этого не будет, я не могу иметь общения с вами»¹⁰⁶.

В Риме преп. Максим прожил около 10 лет (645–655), и в течете сего времени занимался по преимуществу учеными трудами. По словам жизнеописателя, здесь он написал большую часть своих догматических трактатов и посланий для утверждения верных и посрамления еретиков. Сочинения нравственные, подвижнические, истолковательные на Свящ. Писание, на творения св. Дионисия Ареопагита и св. Григория Богослова написаны им в это же время. Все сии сочинения, замечает жизнеописатель, немедленно распространялись по всему Христианскому миру и всюду разливали свет истины¹⁰⁷. В тоже время преп. Максим занимался устными беседами с Римскими Христианами, которые ежедневно стекались к нему во множестве¹⁰⁸. Но и в Риме, при жизни вообще спокойной и тихой, ему суждено было испытать огорчение. Нашлись злые люди, которые, завидуя славе великого Исповедника, распустили молву, будто он признает во Христе три воли: Божескую, человеческую и Богочеловеческую (ϑεανδρικὴν), и в подтвердите этого ссылались на какое-то сочинение, якобы принадлежащее преп. Максиму и писанное им к Марину.

В тоже время ставили ему в вину почтительное и дружелюбное обращение с Пирром, когда Пирр был еретиком. Как ни нелепы были эти обвинения, но они произвели такое волнение между Христианами Сицилийскими, что преп. Максим вынужден был в оправдание себя написать особое послание «к Игуменам, монахам и всему Христианскому народу, живущему в Сицилии». Здесь он показывает нелепость мнения о трех волях, отвергает подлинность приписанного ему послания к Марину, касательно же своих отношений к Пирру замечает, что Пирр, когда не был еще явным еретиком, написал к нему весьма почтительное письмо, на которое и он отвечал в почтительных выражениях, имея при сем в виду отвлечь Пирра от заблуждения, к которому он видимо склонялся¹⁰⁹.

Что касается до борьбы с Монофелитами, то преп. Максим и в Риме неутомимо продолжал ее, хотя, соответственно своему званию и положению, действовал против ереси более чрез других, чем непосредственно. В бытность его в Риме ревность к ниспровержению ереси оживилась; меры против неё усилились. Папа Феодор, получив от Епископов Кипрских и Палестинских жалобы на притеснения от еретиков, и чрез письма и чрез своих легатов неоднократно убеждал Константинопольского Патриарха оставить заблуждение¹¹⁰. В тоже время узнав, что монофелит Сергий Иоппийский овладел Иерусалимским престолом и в округе Иерусалимского Патриархата сделал Епископами своих единомышленников, Феодор поручил управление Иерусалимской Церковью Стефану Дорийскому, повелев ему немедленно по прибытии в Палестину низложить всех Епископов еретиков, если они не откажутся от ереси¹¹¹. В тоже время и Африканские Епископы отправили послания как к Павлу, так и к императору Константу (сыну отравленного Константина), умоляя их положить конец гибельной ереси¹¹². Но еретики не вразумлялись. Узнав об отречении Пирра от ереси, они употребили все усилия, чтобы опять привлечь его на свою сторону, что́ и удалось им. Легаты папские в Константинополе вместе с прочими православными подверглись гонениям¹¹³. Наконец Патриарх Павел, по примеру Сергия, убедил Константа издать (648 г.) новый догматический эдикт под названием τύπος τῆς πίςεως. Этим эдиктом предписывалось относительно спорных вопросов хранить совершенное молчание, не говорить ни об одной, ни о двух волях, а довольствоваться тем, что утверждено на прежних пяти вселенских Соборах. За нарушение сих предписаний духовные лишаются сана, монахи изгоняются в ссылку, чиновники военные и гражданств лишаются прав и должностей, частные лица благородного сословия наказываются отнятием имущества, простолюдины подвергаются телесным наказаниям¹¹⁴. Папа Феодор, узнав о всех сих действиях еретиков, торжественно проклял отступника Пирра, произнес приговор осуждения против Павла, отверг с презрением новый эдикт и хотел было созвать на собор всех православных Епископов, чтобы с общего согласия торжественно предать анафеме гибельную ересь и её поборников, но в Мае 649 года скончался.

Преемником Феодора был св. Мартин, друг преп. Максима. Новому Папе немедленно был прислан из Константинополя императорский эдикт с повелением неотложно держаться его. Но св. Мартин отвечал на сие повеление: «если и весь мир примет это новое учение, противное правоверию, я не отступлю от Евангельского и Апостольского учения и св. Отец предания, хотя бы нужно было и смерть претерпеть». И вслед за тем вместе с преп. Максимом он начал изыскивать меры к искоренению ереси. Оба они, зная очень хорошо положение дел на Востоке (св. Мартин был апокрисиарием Феодора и долго жил в Константинополе), зная, что большая часть церквей Сирийских, Палестинских и Египетских были лишены своих законных пастырей и что ересь, поддерживаемая Константинопольскими Патриархами и Императорами, если не противопоставить ей сильной преграды, будет более и более усиливаться на Востоке, Мартин положил наконец на общем совете – созвать отовсюду православных Епископов и, составив из них собор, торжественно предать анафеме нечестивую ересь и её поборников. Такой Собор действительно был в конце 649 года и известен под именем Латеранского. На нем присутствовали 105 Епископов; с ними был и мудрейший Максим, замечает жизнеописатель его¹¹⁵. На этом Соборе православное учение о двух волях и действованиях в Иисусе Христе утверждено, а Монофелитская ересь и её поборники – Феодор Фаранский, Сергий Константинопольский, Кир Александрийский, Пирр и Павел Константинопольские, также эктезис Ираклия и типос Константа преданы проклятию¹¹⁶. Деяния Собора вместе с окружным посланием от лица св. Мартина и Собора немедленно разосланы во все страны Христианского мира, между прочим и в Константинополь к императору Константу, которого св. Мартин просил немедленно низложить Патриарха Павла, как нечестивого еретика¹¹⁷.

Император Констант, узнав об определениях Латеранского Собора, пришел в сильное негодование. Монофелиты постарались усилить это негодование, представив императору, что Мартин был соучастником в замыслах Олимпия, экзарха Равеннского, в то время возмутившегося против империи, а Максим возбуждал к восстанию Григория, префекта Африки, около этого же времени отложившегося от Императора. Поэтому Констант дал повеление новому экзарху Равеннскому Феодору Каллиопе немедленно схватить Мартина и Максима и представить в Константинополь. Каллиопа исполнил повеление Императора. 17 Июня 653 года св. Мартин был взят под стражу и отправлен в Константинополь, куда прибыл уже 17 Сентября 654. Претерпев на пути самые тяжкие скорби, а в столице еще тягчайшие страдания, обвиненный в оскорблении Величества и в измене отечеству, св. Мартин сослан был в Херсон, где и скончался 16 Сентября 655 года, замученный голодом¹¹⁸.

В одно время с Мартином взят был и преп. Максим с двумя учениками своими, Анастасием монахом и Анастасием, бывшим апокрисиарием Римской Церкви при Константинопольском Патриархе; но в Константинополь они прибыли уже в 655 году. Отселе начинаются дивные подвиги исповедничества преп. Максима, подробно описанные учеником его Анастасием.

Со времени взятия препод. Максима и его учеников в Риме под стражу до прибытия их в Константинополь прошло около года. Неизвестно, где находились в сие время св. узники, и что с ними было. Между тем в Константинополе ожидали их – гнев и мщение не твердого в Православии правительства, вооруженная клеветою злоба еретиков и измена друзей.

Озлобленное постоянными неудачами в борьбе с внешними врагами, частыми изменами наместников провинций, отторжением от Империи целых областей, волнениями в Церкви и всеобщим расстройством государства, правительство Византийское с ожесточением преследовало всякого, кого оно считало хотя бы отчасти виновным в таком несчастном положении дел. При сем оно нередко видело измену и личное для себя оскорбление там, где ничего подобного не было. Так св. Мартин был судим и осужден как изменник отечеству и оскорбитель Величества, потому только, что не хотел в угоду правительству изменять Православию. По тому же побуждению вызываем был в Константинополь и преп. Максим¹¹⁹, и для него тем меньше было надежды избежать участи св. Мартина, чем незначительнее было его общественное положение, как простого инока, и чем сильнее он противодействовал ереси Монофелитской, которой покровительствовало само правительство.

Монофелиты со своей стороны все усилия употребляли к тому, чтобы вооружить против препод. Максима правительство и народ и приготовить ему туже участь, какую испытал св. Мартин. Для сего еретики не щадили клевет. Во-первых, они распространили молву, будто преп. Максим находился в тайных сношениях с Сарацинами, (незадолго пред тем покорившими многие области Восточной половины Империи), будто он возбуждал к возмущению Григория, префекта Африки, и вообще во время пребывания своего в Африке и Риме оказывал явную ненависть к церковным и гражданским властям на Востоке¹²⁰. Сия-то будто бы ненависть, а вовсе не ревность по вере, побуждала препод. Максима восставлять Африканских Епископов и Римский престол против Византии. Она-то была, разглашали еретики, главной причиной той неслыханной дерзости, с какой на Латеранском соборе преданы анафеме и оглашены по всему миру нечестивыми еретиками не только восточные Патриархи и Епископы, но даже Императоры. Вообще, что ни предпринималось доселе в Африке и Риме против усилившейся на Востоке Монофелитской ереси и её поборников, все это еретики приписывали недоброжелательным внушениям преп. Максима¹²¹. Ему же ставили в вину продолжавшиеся по сие время волнения в Церкви и происходившее (между прочим) от сего великое расстройство в государстве¹²². К сему еретики не постыдились присовокупить и ту до крайности нелепую клевету, будто препод. Максим насилием и жестокостью принудил Пирра отказаться от Монофелитского учения¹²³. – Такими гнусными изветами Монофелиты старались отмстить великому поборнику Православия за свое неоднократное от него поражение и за его мужественное противодействие успехам их лжеучения.

Какое действие произвели на препод. Максима эти наветы еретиков, видим из следующих его слов: «нет для души недуга тяжелее клеветы, веру ли оклевещут, или поведение, и никто не может презреть сего, кроме того, кто, как Сусанна, взирает на одного Бога, который един силен и от бед избавить, как ее избавил, и людям показать истину, как с нею сделал, и душу утешить надеждою»¹²⁴. Но кроме злобы еретиков преп. Максима ожидала еще в Константинополе измена друзей. На Востоке в то время немало было людей, даже между лицами правительственными, которые были лично расположены к преп. Максиму и разделяли его образ мыслей о предметах веры: но не имея ни той глубины убеждения, ни того духа ревности, каким одушевлен был св. Исповедник, эти люди не считали за грех скрывать свои убеждения, и из угождения Императору притворно выдавать себя за приверженцев покровительствуемой им ереси. К тому же они старались склонить и препод. Максима, когда он прибыл в Константинополь, представляя ему разные выгоды такого образа действий¹²⁵. И когда св. Исповедник с негодованием отверг такое постыдное лицемерие, прежние друзья сделались его врагами. Таким образом препод. Максим один должен был защищать правоту своей веры и чистоту своей жизни пред правительством, находившимся под влиянием еретиков.

Впрочем, что касается до обвинений еретиков, препод. Максиму легко было оправдаться в них, потому что ложь их была очевидна для всякого. Само правительство не верило им искренно, и если по поводу этих обвинений предало препод. Максима суду, тотчас по прибытии его в Константинополь, то не потому, что бы в самом деле считало его государственным преступником, а более для того, чтобы страхом наказаний за приписываемые ему важные преступления заставить его отказаться от Православия и принять изданный Императором «образец веры». И если бы препод. Максим согласился на сие, хотя бы то притворно, как советовали ему ложные друзья: то он не только не потерпел бы никаких истязаний в Константинополе, но даже удостоился бы милостей и почестей от правительства¹²⁶, для которого весьма важно было привлечь на свою сторону человека, который доселе так сильно противодействовал успехам ереси, и теперь, по смерти св. Мартина, остался главным и почти единственным её противоборцем¹²⁷. Но св. Исповеднику и на мысль не приходило изменить под конец жизни Православию, защите которого он посвятил все свои прежние годы.

Оставшись, по смерти св. Мартина, один на страже Православия, преп. Максим первым и священнейшим своим долгом считал «хранить благое наследие веры, переданное нам от святых и блаженных Отцов, ни в чем не отступать от сей веры, не смотря на угрозы и прещения, на льстивые обещания и мирские почести. И не только люди, но даже силы небесные, как сам он говорит, не могли принудить его отказаться от сей веры, завещанной нам самовидцами и слугами Слова¹²⁸. За эту веру готов он был претерпеть всякие мучения и самую смерть. «Если вочеловечившийся нас ради Господь и Бог всяческих, писал преп. Максим игумену Полихронию, посредством страданий, креста и смерти вошел в свою славу, ибо Ему определено было прежде пострадать, а потом внити в славу свою (Лук. 24:25): то не упадем духом во время искушений, но взирая на Начальника веры и совершителя Иисуса (Евр. 12:2), мужественно претерпим случающиеся с нами несчастья, потому что концом всех скорбей наших будет радость, концом трудов успокоение, а бесславия – слава; словом сказать, все наши бедствия за доброе дело окончатся постоянным сожительством с Богом, наслаждением вечным и бесконечным покоем»¹²⁹. С такими мыслями прибыл он в Константинополь, и здесь при допросах, суде и истязаниях изумил всех своей твердостью, спокойствием и величием духа.

Страдания преп. Максима и его учеников за веру начались тотчас по прибытии их в Константинополь. Едва корабль, на котором они отправлены были из Рима, вошел в Византийскую пристань, как явился отряд вооруженных воинов, которые с грубостью взяв всех трех св. узников, повлекли их, босых и полунагих, по улицам города, и потом, как бы злодеев, бросили в мрачную темницу, заключив каждого в особое помещение. Чрез несколько дней начался допрос и суд, в полном присутствии Сената, при многочисленных зрителях из всех сословий города. Председателем суда назначен был Сакелларий¹³⁰, человек, по словам жизнеописателя, наглый до бесстыдства, дерзкий на слова, бесчувственный и жестокий по нраву. Ни почтенная старость св. исповедника (75 л.), ни благодать сиявшая в его взорах, ни степенный и кроткий вид, не могли внушить ему уважения к св. старцу. Прочие судьи также были предубеждены против преп. Максима. Когда он введен был в палату суда, взоры всех устремились на него, и в этих взорах, замечает жизнеописатель, были не жалость и сострадание, но неприязнь, злоба и ярость¹³¹.

«Христианин ли ты»? гневно спросил Сакелларий преп. Максима, лишь только он явился в собрание судей. – «По благодати Христа, Бога всяческих, я был и пребываю Христианином», отвечал св. старец. – «Но если ты Христианин, как же ты ненавидишь царя и царство»? – возразил» председатель. – «Откуда это известно»? спросил преп. Максим; «ненависть есть сокровенное чувство души, точно так же как и любовь». – «Из дел твоих всем стало известно, отвечал грозно судья, что ты враг царя и царства. Ибо ты один предал Сарацинам и Египет, и Александрию и Пентаполь, и Триполь, и Африку». – «Но какое дело мне монаху до завоевателей городов, и мог ли я, как Христанин, иметь общение с Сарацинами? Напротив я всегда желал и желаю одного доброго и полезного для Христианских городов», отвечал иреп. Максим и потребовал твёрдых доказательств и улик его предательства¹³².

У беззаконных судей были уже готовы трое лжесвидетелей. Первый из них, явясь в собрание, утверждал, что за 22 года перед сим, когда дед царствующего Государя (Ираклий) приказал Петру, наместнику Нумидии, идти с войском в Египет против Сарацин, Петр, почитая в Максиме человека Божия, обратился к нему за советом, и преп. Максим будто отписал ему, что не следует предпринимать этот поход, потому что Богу не благоугодно споспешествовать Римскому государству в царствование Ираклия и его потомков. Преп. Максим, выслушав это, сказал: «если он правду говорит, пусть представит письма, и мое к Петру и его ко мне, – и тогда я приму достойную казнь но закону». Но клеветник отвечал, что он не имеет никаких писем, не знает даже, писали ли Петр и Максим друг к другу, но «тогда, прибавил он, все в лагере говорили об этом». «Если целое войско знало об этом, возразил преп. Максим, почему один ты клевещешь на меня? Видел ли ты меня когда-нибудь»? – «Нет», отвечал клеветник. Тогда св. Исповедник, обратившись к Сенату, сказал: «судите, справедливо ли представлять в свидетели таких людей? Им же судом судите, судят вам: и в нюже меру мерите, возмерят вам, сказал Господь и Судья всех (Мф.7:27)»¹³³.

Вслед за тем введен был другой лжесвидетель, который представил обвинение еще нелепее первого. «Назад тому 9 лет, говорил он, авва Фома, пришедши из Рима, сказал мне: папа Феодор посылал меня к Григорию (префекту Африки, отложившемуся в то время от Империи) сказать ему, чтобы он никого не боялся, потому что раб Божий авва Максим в сонном видении видел на небе на восточной и западной стороне лики Ангелов, из коих стоявшие на Востоке восклицали: «Константине Августе! ты победишь», а стоявшие на Западе вопияли: «Григорие Августе! ты победишь», – и голос последних превозмогал голос первых». Выслушав этот рассказ, Сакелларий, как бы уличив уже преп. Максима в измене отечеству и оскорблении Величества, сказал ему: «вот послал тебя Бог сюда на сожжение огнем». – «Благодарю Бога моего, с тяжким вздохом отвечал св. старец, что предан в ваши руки и за вольные мои прегрешения подвергаюсь невольным казням. Но горе миру от соблазн, горе человеку тому, имже соблазн приходит (Мф.18:7). Поистине, не следовало бы говорить сего пред Христианами и оставлять без наказания тех, которые в угоду людям, днесь сущим и завтра несущим, вымышляют подобные клеветы. Все это нужно бы объявить в то время, когда был еще жив Григорий; долг преданности к Государю сего требовал. Тогда же следовало бы призвать сюда и авву Фому, и блаженного папу Феодора и меня. И пусть бы даже блаж. папа уличил меня в том, что я рассказывал ему такой сон: виноват был бы он – разгласивший об этом сновидении, а не я, потому что сновидение вещь непроизвольная, а закон наказывает только за вольные дела...» Наконец преп. Максим, чтобы не оставить и тени сомнения в нелепости клеветы, прибавил: «да не буду я достоин видеть с Христианами пришествие Господне, если я когда-либо рассказывал такой сон, или слышал о нем от кого-нибудь прежде сего часа»¹³⁴.

Третье обвинение не было вполне вымыслом, подобно предыдущим; тем не менее поражает своей странностью, показывая, к каким нелепым средствам прибегали еретики, чтобы угодить правительству и восстановить оное против препод. Максима, Некто Григорий, сын Фотинов, свидетельствовал: «во время пребывания моего в Риме я зашел в келью Максима и в произошедшем здесь разговоре между прочим упомянул, что и Императора должно считать священником. На это ученик его Анастасий возразил: «недостоин быть священником». – «Побойся Бога, Григорий, прервал обвинителя преп. Максим, в этом разговоре сораб мой не принимал никакого участия»; потом, повергшись на землю, св. старец сказал Сенату: «позвольте рабу вашему, и я расскажу вам все, что было говорено в то время; пусть он обвиняет меня; если я солгу». Из рассказа преп. Максима видно, что «Григорий действительно приходил некогда в Рим и имел свидание с Максимом, причем объявил ему, что он прислан в Рим самим Императором, чтобы убедить папу принять «образец веры» и войти в общение с Константинопольским Патриархом. Преп. Максим заметил присем, что это напрасный труд; Римляне не согласятся вместе с нечестивым учением еретиков уничтожить непреложное учение слова Божия и Отцов Церкви о двух волях и действиях в Иисусе Христе, как предписывает это «образец веры», равно запрещающий говорить и об одной и о двух волях во Христе. И когда Григорий «возразил на это, что «типос» не уничтожает Божественного учения, а только повелевает молчать об этих выражениях ради мира Церкви, преп. Максим отвечал: молчание о том, что прямо содержится в слове Божьем и учении Отцов, предполагает преступное равнодушие к вере, и след. отступничество от Бога. Если принять за правило, что ради мира Церкви должно вместе с нечестивыми догматами еретиков умалчивать, или, что тоже, уничтожать и Божественные догматы Церкви: то, пожалуй, завтра же нечестивые Иудеи скажут нам: помиримся и соединимся; мы уничтожим у себя обрезание, а вы крещение, и пусть не будет более разделения. Некогда и Ариане, продолжал преп. Максим, убеждали Великого Константина уничтожить слова: όμοούσιος и έτεροούσιος; тоже ради мира Церкви: но божественные Отцы наши, не смотря на то, что сам Император не отвергал этой мысли, не допустили сего, а соглашались лучше претерпеть гонения и самую смерть, чем умолчать о слове, точно выражавшем единую Божественную природу Отца и Сына и Святого Духа. И вообще ни один из прежних Императоров не мог склонить богоглаголивых Отцов Церкви к тому, чтобы они вошли в общение с еретиками, приняв какие-либо неточные, двусмысленные выражения: всегда Отцы употребляли выражения ясные, точные, приличные тому догмату, который старались определить, ясно показывая сим, что исследовать и определять спасительные догматы веры есть дело священников, а не Императоров. – Но разве всякий Император не есть вместе и священник? – возразил Григорий. – Нет, отвечал преп. Максим, потому что Император не предстоит алтарю, не совершает тайнодействий, не рукополагает Епископов, пресвитеров и дьяконов, не освящает храмов Божьих». «Вот что говорил я, а не ученик мой, при свидании с Григорием в Риме, сказал преп. Максим в заключение своего рассказа, говорю это и теперь. В вашей власти осудить меня за это, или оправдать. – Но говоря так, ты произвел разделение в Церкви», воскликнул при сем один из предстоящих. Преп. Максим отвечал: «если тот, кто говорит на точном основании слова Божия и св. Отцов, разделяет Церковь: то что сказать о людях, которые совершенно ниспровергают догматы и правила святых, без которых не может существовать самая Церковь»? Такой смелый ответ в высшей степени не понравился судьям, привыкшим к лицемерию и лести. «Скажите экзарху», неистово закричал вышедший из себя председатель суда: «неужели он и после сего оставит в живых этого человека»¹³⁵?

Когда преп. Максима вывели из собрания судей, введен был туда ученик его Анастасий. Судьи, не делая ему никаких допросов, прямо заставляли его подтвердить ту клевету на св. Исповедника, будто он в Африке и Риме жестоко обращался с Пирром. Св. Анастасий скромно, но мужественно отвечал, что никто с таким почтением не обращался с Пирром, как его учитель. За такое прямодушие его тотчас подвергли жестоким ударам, и потом полумертвого вынесли из палаты судей и отправили вместе с преп. Максимом в прежнюю темницу¹³⁶. При допросе был и другой ученик Преподобного, по имени Анастасий же, бывший некогда апокрисиарием папы при Константинопольской Церкви, который и описал обстоятельно, как очевидец, весь порядок судопроизводства над св. Максимом и последние дни его жизни. О себе он, из скромности, почти ничего не говорит.

После описанного допроса судьи ясно увидели, что вымышленными обвинениями, угрозами и суровым обращением нельзя поколебать твердость св. Исповедника и заставить его отказаться от Православия, потому решились испытать, не подействуют ли на него кроткие меры убеждения и ласковое обращение.

В тот же день вечером пришли к преп. Максиму в темницу Троил Патриций и Сергий Евкрат, начальник царской трапезы. Заставив сесть преп. Максима, они дружелюбно спросили его: «скажи нам, авва, каким образом убедил ты Пирра отказаться от его собственного догмата и принять твой догмат». Преп. Максим рассказал им по порядку все, что мог вспомнить, прибавив в заключение: «я своего собственного догмата не имею, а общий всей кафолической Церкви; мне и на мысль никогда не приходило догмат о двух волях во Христе называть своим догматом». Затем посланные спросили; «что же, ты не вступишь в общение с Константинопольским престолом»? – «Нет», твердо отвечал св. Исповедник. – «Почему»? – «Потому, что предстоятели сей Церкви отринули определения прежних Соборов, приняв за правило веры 9 глав, изданных Киром в Александрии, потом «эктезис», написанный Сергием, и наконец «типос», обнародованный в недавнее время; – потому далее, что они постоянно переменяют свое учение: что утверждали в 9 главах, отвергли в «эктезисе», что законоположили в «эктезисе», отринули в «типосе»; – потому наконец, что эти люди, столько раз опровергавшие самих себя, низложены и лишены священства на соборе, бывшем в недавнее время в Риме. После сего какое могут совершить они тайнодействие? Или, какой Дух низойдет на их служение»? – «Значит, ты один спасешься, а прочие все погибнут», – возразили патриции. Преп. Максим отвечал: «никого не осуждали три отрока, отказавшиеся поклониться истукану, которому все кланялись, ибо они заботились не о том, что делали другие, но чтобы самим не отпасть от истинного благочестия». И Даниил, брошенный в ров львиный, не осуждал никого из тех, кои, исполняя закон Дария, не хотели молиться Богу, но имел в виду только свой долг, и желал лучше умереть, чем оскорбить Бога... И мне не дай Бог осуждать кого-либо, или говорить, что я один спасусь. Однако же я соглашусь скорее умереть, чем, отступив в чем-либо от правой веры, терпеть муки совести». – «Но что ты будешь делать, когда Римляне соединятся с Византийцами»? – продолжали патриции. «Вот вчера пришли сюда апокрисиарии Римские, и завтра вступят они в общение с Патриархом и причастятся вместе с ним св. тайн. А чрез это ясным становится для всех, что ты один совращал Римлян, потому что как только тебя не стало там, они тотчас согласились на мир». Преп. Максим отвечал, что если апокрисиарии и соединятся с Патриархом Константинопольским, они не повредят чести Римского престола, потому что не принесли с собой от папы общительного послания к Патриарху. «Но я никак не могу поверить, прибавил он, чтобы Римляне согласились вступить в общение с Византийцами, если сии последние не признают в Богочеловеке две воли и двоякого рода деятельность». – «А если вступят в общение и без сего условия: что ты будешь делать»? – «Дух Святой», отвечал преп. Максим, «устами Апостола анафематствует даже Ангелов, если бы они стали возвещать что-либо противное проповеди Апостольской. Посему, если и вся вселенная вступит в общение с Патриархом и начнет с ним причащаться, я не буду с ним причащаться»¹³⁷. «Но неужели совершенно необходимо признавать в Иисусе Христе две воли и двоякого рода деятельность»? – возразили далее патриции. «Совершенно необходимо, если хотим мыслить благочестно, отвечал преп. Максим. Ибо, по разумению Отцов, никакое естество не может ни существовать, ни быть познаваемо без проявления себя в сродных оному действиях. Посему и Господь наш Иисус Христос не мог бы быть истинным по естеству Богом и истинным по естеству человеком, если бы не имел соответствующих естествам волей и действий...» – «Видим, что это сущая правда, отвечали патриции, но не огорчай Императора, который ради мира Церкви, а не по другой какой-либо причине, издал «типос»: он не думает отвергать «чего-либо во Христе, а единственно для прекращения повсеместных споров предписал молчать об оных выражениях (одна воля и две воли)». Св. старец, повергшись на землю, сказал со слезами: «не следовало бы гневаться кроткому и милостивому Государю на мое смирение. Ибо не хочу я прогневать Бога, умалчивая о том, что́ Сам Он повелел исповедовать открыто. Если, по Божественному Апостолу, Сам Он положил в Церкви первое убо Апостолы, второе же пророки, третие учители: то ясно, что Сам Он и говорит чрез них. Но из всего Писания Ветхого и Нового Завета, из писаний св. учителей и определений Соборов мы научаемся, что воплотившийся Господь и по Божеству и по человечеству имеет произволение и деятельность, что Он все имеет по тому и другому (οὐδενὸς ἐςίυ ἐλλιπής),и как Бог и как человек, исключая греха. Если же Он совершен в том и другом без всякого ущерба: то очевидно, что тот совершенно извращает тайну Его, кто исповедует Его не тем, что Он есть, отрицая существенные качества обоих Его естеств». – Слова сии и весь вообще разговор видимо подействовали на патрициев. Несколько времени они сидели молча, обмениваясь лишь взглядами. Потом предложив преп. Максиму еще несколько вопросов и получив на них удовлетворительные ответы, они с непритворным радушием сказали: «видит Бог, какую пользу доставил нам этот разговор. С сих пор мы не будем вредить тебе». Сергий сказал кроме того: «часто и прежде, когда ты был в Беббах (неизвестное место), я приходил в твою келью и слушал твое учение. Да поможет тебе Христос! Не унывай! Одним ты огорчаешь всех, прибавил он затем, именно, что из-за тебя многие не хотят иметь общения с здешнею Церковью». – «Но кто может утверждать, возразил преп. Максим, что я когда-нибудь и кому-нибудь говорил: не сообщайся с Византийской Церковью»? – «То самое, отвечал Сергий, что ты не сообщаешься с этой Церковью, сильнее всякого слова удаляет всех от общения с ней». Преп. Максим сказал на это: «нет ничего дороже спокойствия и одобрения совести, равно как нет ничего тягче и плачевнее того состояния, когда она в чем-либо обличает нас». – Наконец Троил, узнав из разговора с преп. Максимом, что «типос» Константа анафематствован по всему Западу, сказал с видом упрека: «хорошо ли, что имя, благочестивого государя нашего так бесславится»? – «Да простит Бог тем, отвечал преп. Максим, которые внушили Императору и допустили его издать этот указ. Не он виновен в сем, а предстоятели Церкви, внушившие ему эту несчастную мысль, и Сенат, давший согласие на осуществление оной. Но посоветуйте Государю сделать тоже, что сделал некогда блаженной памяти дед его (Ираклий). Ибо он, узнав, что многие на Западе недовольны изданным под его именем «изложением веры», тотчас в письме к папе Иоанну объявил, что это изложение написано не им, а Патриархом Сергием и по его же настоянию обнародовано. Пусть сделает тоже, заключил преп. Максим, и ныне царствующий Государь, – и честь его имени останется неприкосновенной». – «Это трудное и едва ли возможное дело», отвечали патриции, хорошо знавшие своенравный и упрямый характер Константина, и затем, побеседовав еще о разных предметах, дружелюбно расстались с преп. Максимом¹³⁸.

Представленный разговор с патрициями живописует характер преп. Максима во всем его величии и духовной красоте. Пламенная ревность и любовь к Православию, за которое он готов был душу свою положить, самоотверженность и истинно Апостольское дерзновение, несокрушимая твердость веры, поколебавшая даже ожесточенные сердца еретиков, глубокое уважение и благоговение к истинным пастырям Церкви, устами которых, по его убеждению, говорит сам Бог, и отвращение к ереси и её поборникам, с которыми он не хочет иметь никакого общения, и при этом скромность, смирение, редкое самоуничижение, – поражают здесь всякого, имеющего очи видеть. Одни слепотствующие раскольники наши, смотрящие на все мутными глазами предубеждений, не замечают сего, а видят то, чего никто, кроме их, не может видеть.

Указывая на приведенные выше слова преп. Максима: «аще и вся вселенная начнет причащатися с Патриархом, аз неимам причаститися с ним», они говорят: «так сказал Максим, а того не помышлял, что без Епископа Церкви быть нельзя, якоже ныне нецыи глаголют»¹³⁹. Действительно, преп. Максиму и на мысль никогда не приходило, что Церковь может существовать без Епископов. Ибо 1) в приведенных словах он говорит не безусловно, а предположительно, предположительный же образ речи, как всякому известно, часто представляет невозможное возможным, несбыточное сбыточным, именно это бывает в тех случаях, когда хотят как можно сильнее выразить какую-либо мысль. Так напр. Ап. Павел, чтобы определить высочайшую степень истинности преподанного им учения и внушить Галатам, что они ни в каком случае не должны уклоняться от сего учения, говорит: аще мы, или Ангел с небеси благовестит вам паче, неже благовестихом, анафема да будет (Гал.1:8,9). Очевидно, здесь в, предположении высказывается дело невозможное и такой образ речи употреблен Апостолом единственно с той целью, чтобы придать более силы и убедительности своему увещанию. Точно так же и в приведенных словах Преп. Максима предполагается то, чего никогда не может случиться, и такой оборот речи употреблен им лишь для того, чтобы как можно сильнее выразить непреклонную твердость своего убеждения. Посему слова его имеют такой смысл: если бы случилось даже невозможное, если бы вселенная стала и пр. Что так, а не иначе должно понимать слова преп. Максима, видно 2) из того, что в то время, как он произнес эти слова, ему, равно как и его собеседникам, было вполне известно, что весь Запад со всеми своими Епископами и некоторые из восточных Епископов твердо держались Православия и не думали вступать в общение с Патриархом Константинопольским; не было только таких мужественных и сильных защитников православной веры, как наш св. Отец. Потому-то еретики и старались всеми мерами склонить преп. Максима на свою сторону, что он не один держался Православия, но что вместе с ним и по его примеру «весь 3апад и многие на Востоке», как говорили сами еретики (см. ниже), не хотели иметь общения с Патриархом Константинопольским. След. Церковь не оставалась тогда без Епископов. 3) Она и ни в какое время не может существовать без Епископов, по учению преп. Максима. Приведем здесь в обличение наших суемудров некоторые места из творений св. Исповедника, в которых он говорит о значении, важности и необходимости в Церкви Епископов.

«Епископ или Иерарх есть посредник между Богом и народом»¹⁴⁰ и представитель в церкви Иисуса Христа. «Как в Иисусе Христе непостижимо соединено Божественное достоинство с немощным и уничиженным человечеством: так и в Епископе высочайший сан сопряжен с немощью человеческой природы. Господь для того и учредил на земле вместо себя Священство, чтобы в нем быть видимым и телесно, и чтобы тайны Его не переставали быть открытыми для тех, кои могут созерцать оные»¹⁴¹. «Епископов поставляет Дух Святой, чтобы они были спасителями и хранителями душ; просвещение и милости Божии чрез них изливаются на верующих»¹⁴². Таким образом «Епископ, по дарованной ему благодати первосвященства (ἀρχιερωσύνης), есть образ и подражатель Божественной на земле благости»¹⁴³. «Он, по дару благодати, при тщательном исполнении своего священного служения, восходит на высоту, едва доступную для человеческого естества, и возводит туда долу лежащих, отвлекая их от всего земного и возбуждая любовь к Богу»¹⁴⁴. «Как солнечный луч привлекает к себе око здравое и по естеству увеселяющееся светом и сообщает ему собственную светлость, так и истинное Священство, поскольку оно во всем есть образ блаженного Божества для сущих на земли, всякую боголюбивую душу влечет к себе и делает ее причастницей своего ведения, мира и любви»¹⁴⁵. В следствие сего «Епископ есть глава видимого тела Церкви, при содействии Духа, сочленяющий члены или части сего тела в единство»¹⁴⁶. Без Епископа ничто не может совершаться в Церкви. «Все священно-служебные действия должны быть относимы к Иерарху, так как бы он сам совершал эти священнодействия руками тех, кого сам поставил на степени Священства и кому дал силу священнодействовать. Но кроме того исключительно непосредственному священнодействию Иерарха, а отнюдь не действованию его чрез других, предоставлено освящение мира, освящение жертвенника, чтобы на нем могла быть приносима бескровная жертва, и рукоположение на степени Священства»¹⁴⁷. «Все это делает один только Иерарх, и без этого пресвитер не может ни крестить, ни приносить бескровной жертвы, но он может священнодействовать только тогда, когда все это наперед освящено уже Епископом»¹⁴⁸. Равным образом дело Иерархов исследовать и определять спасительные догматы веры¹⁴⁹. В этом случае устами их говорит сам Господь¹⁵⁰, и потому преп. Максим считает признаком «великой дерзости и безрассудства, если бы кто осмелился самовольно изменять то, что определено Божественным Духом чрез иерархическую власть»¹⁵¹. «Кто ниспровергает догматы и правила св. пастырей и учителей, тот ниспровергает самую Церковь: без них она не может существовать»¹⁵². Сознавая во всей силе и пространстве таковое значение в Церкви Епископского сана, преп. Максим всегда оказывал почтение, благоговение и преданность законным пастырям Церкви и удалялся от лжепастырей. Так учил, и так согласно своему учению действовал преп. Максим, «а того, действительно, не помышлял, что Церковь может существовать без Епископов, якоже ныне глаголют нецыи» суемудры. То самое, в чем они думают видеть подтверждение своему странному мнению, доказывает совершенно противное, т. е. важность и необходимость в Церкви Епископского сана. –

Разговор преп. Максима с патрициями, имевший такой благоприятный исход, и обещавший, по-видимому, благие последствия для него, на самом деле нисколько не послужил к облегчению его участи. Чрез неделю после сего разговора преп. Максима и его учеников опять позвали к допросу. На этот раз при допросе присутствовали оба Патриарха¹⁵³. Опять употреблены были в дело лжесвидетели, между прочим некто Константин, человек, по словам Анастасия, самого безнравственного поведения, распутство которого было известно всем и на Востоке, и в Африке, и в Риме. Анастасия, ученика преп. Максима, опять заставляли подтверждать клеветы, взведенные на его учителя, но он, так же как и прежде, мужественно и дерзновенно свидетельствовал истину, якоже Господь давал ему провещавати. Преп. Максиму кратко повторены были те же вопросы, обвинения и угрозы, как и прежде. Он с твердостью отвечал: «я уже сказал вам, и опять говорю: делайте со мной, что хотите: благочестно почитая Бога, я не страшусь неправды и обиды от людей». – «Но разве ты не анафематствовал типос»? – «Несколько раз говорил вам, и теперь говорю: анафематствовал». – «Следовательно и Императора анафематствовал». – «Я Императора не анафематствовал, но хартию, ниспровергающую веру Церкви», был ответ преп. Максима. Судьи замолчали. После нескольких минут молчания один из них спросил: «что за причина, что ты так любишь Римлян и ненавидишь Греков»? – «Заповедь имеем от Христа, отвечал преп. Максим, никого не ненавидеть. Люблю Римлян, как единоверных со мною; люблю Греков, как говорящих одним со мною языком». Между тем как судьи задавали препод. Максиму другие подобного рода вопросы, один из клириков, желая, вероятно, польстить присутствовавшему при допросе Пирру, сказал во всеуслышание: «да воздаст тебе Бог за все, что ты сделал блаженному Пирру». Преп. Максим ничего не отвечал. После допроса св. узники опять отправлены были в темницу¹⁵⁴.

Во всё продолжение этого допроса ни один из Патриархов не сказал ни слова. Но спустя несколько времени, в день Пятидесятницы, пришли к преп. Максиму нарочитые послы от Патриарха Константинопольского и возвестили ему от имени Патриарха, что апокрисиарии Римского Первосвященника вступили в общение с Константинопольской Церковью, и таким образом теперь все Церкви, Римская, Константинопольская, Антиохийская, Александрийская и Иерусалимская с подчиненными им областями находятся в единении (ложь, как увидим ниже). «Посему, если и ты принадлежишь к кафолической Церкви, – объявлял Патриарх преп. Максиму чрез своих послов, – то немедленно вступи в общение с нами, если только не желаешь подвергнуться тяжкому изгнанию и испытать то, чего не ожидаешь». Преп. Максим изъявил желание узнать содержание того исповедания веры, на основании которого якобы все Церкви вступили в общение. «Если оно непротивно истине, прибавил он, я не отступлю от него». – «Хотя мы и не имеем касательно сего повеления, отвечали послы, но чтобы ты не имел после никакого предлога к извинению, объявляем тебе, что мы исповедуем во Христе две воли и два действия по причине различия естеств и одну волю и действие по причине Соединения оных». Таково было в самом деле новое видоизменение ереси Монофелитской. Сначала еретики под угрозой анафемы предписывали всем исповедовать во Христе одну волю, потом строго запрещали говорит и об одной и о двух волях, и вот теперь повелевают признавать три воли – Божескую, человеческую и Богочеловеческую. Показав нелепость такого исповедания, противного не только учению Церкви, но и здравому смыслу, преп. Максим сказал: «делайте со мной, что хотите, но я не могу принять такого исповедания». Послы грозили анафемой и жестокой смертью. «Да совершится надо мной воля Божья во славу святого имени Его», был ответ св. Исповедника¹⁵⁵.

Немедленно по отшествии послов, преп. Максим дал знать ученику своему Анастасию апокрисиарию о предмете и цели бывшего к нему посольства, прося и умоляя его усугубить свои молитвы к Богу о спасений Церкви и известить православных о новых вымыслах еретиков. Исполняя волю своего учителя, Анастасий написал послание к монахам Каларитским в Сардинии, которое дошло и до нас. В нем он, извещая западных Христиан о новом странном мнении еретиков о трех волях и показывая нелепость сего мнения, между прочим говорит: «они согласили на сие исповедание и апокрисиариев древнего Рима, и обольстив их отправили к тому, кто их послал» (т. е. к папе Евгению, который заступил место св. Мартина). Потом прибавляет: «так как кафолическая и апостольская Церковь находится в толикой опасности, умоляем вас позаботиться о ней. Если возможно, отправьтесь поскорее в Рим под каким либо предлогом, и соединившись там с людьми благочестивыми и твердыми, которые вместе с нами мужественно защищают истину, просите их со слезами, чтобы они предохранили православную веру от нововведений и не одобряли ничего вопреки определениям Отцов и Соборов». Анастасий при сем изъявляет надежду, что семя благочестия останется по крайней мере в Церкви Римской. Надежда не обманула его¹⁵⁶.

Когда немного спустя после сего получено было в Риме окружное послание нового Патриарха Константинопольского Петра, в котором он излагал свое исповедание веры в самых темных и двусмысленных выражениях, то народ и клир Римский до того возмущен был неопределенностью сего исповедания и с такой настойчивостью требовал отвержения сего послания, что не допускал папу Евгения совершать литургию до тех пор, пока он не уступил общему требованию¹⁵⁷.

Между тем участь преп. Максима и его учеников была решена, хотя еще не окончательно. На другой же день после описанного посольства к нему от Патриарха, предстоятели Церкви Византийской убедили Императора послать всех трех св. узников в разные места в заточение. Местом ссылки преп. Максима назначена была Бизия, небольшая крепость во Фракии; Анастасий, ученик его, сослан был в Перверу, пограничную крепость во Фракии же, далее которой не было и пяди Римских владений; другой Анастасий, апокрисиарий – в Месемврию, также во Фракии, недалеко от Пропонтиды. Босых и полунагих, без пищи и других необходимых потребностей жизни, отправили их в назначенные места, запретив им даже близко подходить к морю, чтобы тяжкое странничество их не облегчалось участием и помощью сострадательных людей¹⁵⁸.

Цель, которую имело в виду правительство при заточении преп. Максима и его учеников, состояла в том, чтобы скорбями тяжелого одиночества сокрушить их твердость и заставить их вступить в общение с Константинопольской Церковью, а чрез них и всех вообще православных, которые более или менее следовали их примеру. Но расчет сей оказался неверным. Около года препод. Максим мужественно переносил со своими учениками тяготу изгнания, нисколько не думая просить милости и пощады у своих врагов. Смотря на его страдальческую жизнь, православные во всех концах мира твердо стояли за Православие, нисколько не уступая преобладающим еретикам. Убедившись в этом, правительство приняло твердое намерение или привлечь преп. Максима на свою сторону, или погубить его.

24 Августа 656 г. прибыли к преп. Максиму в Бизию Феодосий, Епископ Кесарии Вифинской, от лица Константинопольского Патриарха, и Консулы Павел и Феодосий, от лица Императора. Клятвенно уверив препод. Максима, что они точно посланы самим Государем и Патриархом, и все, что ни будут говорить ему, слышали непосредственно от Государя и Патриарха, они сказали: «прими, что мы предложим тебе, и доставь радость всей вселенной». – «Но кто я такой, и откуда, чтобы мое соизволение на ваше предложение могло обрадовать весь мир»? – отвечал св. Исповедник, и просил посланных ближе изъяснить ему предмет и цель их посольства. «Император и Патриарх, сказал Епископ Феодосий, прежде всего желают знать, почему ты удаляешься от общения с Константинопольским престолом». Преп. Максим, указав на нововведения сделанные в Церкви Киром, Сергием, Пирром и Павлом, сказал: «вот причина, по которой я не вступаю в общение с Константинопольской Церковью. Пусть уничтожены будут эти соблазны, прибавил он, пусть Константинопольская Церковь будет та же, что была прежде, – и я охотно, без всякого постороннего увещания приступлю к ней. А до тех пор, пока в ней будут ереси и еретики Епископы, ни словом, ни другим каким-либо способом нельзя убедить меня приступить к этому общению». – «Но что же худого в нашем исповедании, что ты не хочешь иметь общения с нами»? – Спросил Феодосий. В ответ на сие преп. Максим ясно и основательно раскрыл все нелепые последствия, к которым ведет учение о единой воле и едином действии, потом, коснувшись «типоса», показал, что этот эдикт, запрещая говорить и об одной и о двух волях во Христе, отрицает самое бытие Спасителя, отъемля у Него существенные принадлежности Его Богочеловеческой природы. Но Феодосий заметил при сем, что эдикту сему не следует усвоять характер положительного закона, или твердого догматического определения, потому что он издан по требованию обстоятельств, времени и имеет значение только временной правительственной меры. «Если «типос» не есть положительный закон, отвечал преп. Максим, то на каком основании вы сослали меня в эту страну безбожных варваров? Почему осужден я жить в Бизии, а сослужители мои – один в Первере, а другой в Месемврии»? – «Клянусь Богом, моим будущим Судьёй, сказал при сем Феодосий, и прежде, когда составляли «типос», я говорил, и теперь говорю, что он составлен худо и ко вреду многих. Но причина к обнародованию его была одна та, чтобы прекратить споры Христиан о волях и действиях». – «Но кто же из верных может принять этот указ, запрещающий говорить о том, о чем сам Господь говорить повелел чрез своих Апостолов, Пророков и учителей, которых сам поставил в своей Церкви, и которым сказал: приемляй вас, Мене приемлет, и отвергаяйся вас, Мене отвергается (Мф.10:40)? Не ясно ли после сего, что кто отвергает слова Апостолов, Пророков и учителей, тот отвергается самого Христа. Но смотрите далее. Как Бог учредил в своей Церкви Апостолов, Пророков и учителей к совершению святых: так и дьявол имеет своих лжеапостолов, своих лжепророков и своих лжеучителей. Это – еретики, извращающие Писание и погубляющие души человеческие. Посему, как тот, кто принимает первых, принимает Бога, так тот, кто принимает последних, принимает дьявола. Следовательно кто вместе с нечестивыми еретиками отвергает святых (а таковы люди, не желающие говорить ни об одной, ни о двух волях во Христе, как предписывает «типос»): тот – будьте снисходительны ко мне, я говорю истину – тот вместе с дьяволом отвергается Бога. Смотрите посему, как бы нам под предлогом мира не впасть в совершенное отступничество от Бога, которое, по словам Апостола, должно предшествовать антихристу. Я сказал вам это, государи мои, – прибавил св. Исповедник, – необинуясь, со всем дерзновением, дабы вы пощадили и меня и себя. Как вы хотите, чтобы при этих убеждениях, глубоко напечатленных в моем сердце, я вступил в общение с Церковью, в которой учат совершенно противному? Да сохранит меня от сего Господь»! Потом, преклонив колено, он сказал: «делайте со мною, что вам угодно, но я никогда не буду иметь общения с людьми, содержащими такое учение¹⁵⁹».

Слова сии глубоко подействовали на послов. Долго они сидели молча, с потупленными долу взорами. Наконец Феодосий сказал преп. Максиму: «мы ручаемся за Императора, что он уничтожит «типос», если только ты примешь общение». – «Мы далеко еще отстоим друг от друга, отвечал преп. Максим. Ибо кроме «типоса» есть еще определение о единой воле, соборно утвержденное Сергием и Пирром. Оно, правда, снято со стен церковных, но не изъято из сердец. Пусть примут, прибавил он, определения Римского Собора, осудившего, на основании правил Церкви, все эти нововведения, – и тогда средостение ограды будет разрушено, и не будет более нужды увещевать нас». – Феодосий не хотел сознаться, что учение о единой воле противно правой вере и учению Отцов. В доказательство своего мнения он привел несколько наречений, принадлежащих, по его словам, Юлию Римскому, Григорию Чудотворцу, св. Афанасию и Златоусту. Но преп. Максим ясно доказал, что одни из этих свидетельств, принадлежат Аполлинарию, другие Несторию. Феодосий, прочитав подлинные слова еретиков, указанные ему Максимом, сказал: «видит Бог, возлюбленный брат, сам Патриарх дал мне эти свидетельства, и вот оказалось, что они принадлежат не Отцам, а еретикам». Впрочем Феодосий и после сего продолжал спор о двух волях и действиях. Наконец, побежденный неотразимой силой доводов преп. Максима, он признал свое заблуждение. «Чего не говорили Отцы, того и я не говорю, сказал он, что они утверждали, то и я утверждаю. Чтобы не тратить напрасно дорогое время, я сейчас напишу исповедание веры в том смысле, что в Иисусе Христе при двух естествах должно признавать две воли и двоякого рода деятельность. Только ты вступи в общение с нами, прибавил он,– и пусть будет мир». Св. Исповедник отвечал: «я, как простой монах, не смею принять от вас никакого писания о таком важном деле. Если Господь действительно подвиг вас к раскаянию, то пусть от имени Патриарха и Императора послано будет, согласно правилам Церкви, письменное изложение веры с отречением от ереси к Римскому Первосвященнику. Между тем пока это не будет исполнено, я не могу вступить в общение с Церковью, в которой при святом жертвоприношении поминаются имена людей осужденных, ибо боюсь осуждения анафемы». Феодосий уважил благочестивое опасение св. старца. «Но ради Бога, продолжал он, дай нам совет, чтобы все это могло окончиться благополучно». – «Какой могу я дать вам совет, отвечал преп. Максим, кроме того, что Император и Патриарх должны отправить к Римскому Епископу – один увещательное послание, другой соборное прошение. И конечно, Папа примет их в общение, если тому не препятствуют правила Церкви». – «Пусть будет так, как ты говоришь, сказал Феодосий; но дай мне слово, что если меня пошлют в Рим, и ты отправишься со мною. Преп. Максим советовал лучше взять ученика его Анастасия апокрисиария, так как он знает язык Латинский и пользуется большим уважением в Риме за свои страдания за веру; но как Феодосий неохотно соглашался на сие, то он дал обещание, что сам пойдет с ним, куда ему угодно. После сего и преп. Максим и Епископ Феодосий со своими спутниками встали. Слезы радости текли из их очей. Они преклонили колена, вознесли молитву к Господу, облобызали св. Евангелие, крест, икону Спасителя и Пресвятой Девы, затем каждый из них, в подтверждение истины своих слов, коснулся руками святыни¹⁶⁰.

Беседа продолжалась и после сего несколько времени. Говорили о разных предметах веры и благочестия, особенно же о тайне соединения в Иисусе Христе двух естеств и о двух волях и действиях. Преп. Максим говорил о сем так ясно и убедительно, решал предлагаемые ему Феодосием вопросы так сильно и основательно, что все недоумения, остававшиеся еще в умах его собеседников, исчезли, и консул Феодосий, по окончании разговора, сказал св. Исповеднику: «надеюсь, что Император вполне убедится, когда я передам ему твои слова. Дай только Бог, чтобы они твердо сохранились в моей памяти». Затем, обнявши друг друга, они расстались. При прощании Епископ Феодосий дал преп. Максиму несколько денег и две одежды, из коих одну тотчас же получил Епископ Бизийский, бывший при сем¹⁶¹.

Казалось, мир Церкви, нарушенный ересью, скоро будет восстановлен. 8-го Сентября того же 656 года консул Павел получил от Императора указ, предписывавший ему идти в Бизию и перевести оттуда преп. Максима в монастырь св. великомученика Феодора, что в предместье Царьграда. Указ был написан в таких выражениях, что, по видимому, не оставалось никакого сомнения в благополучном окончании дела. «Повелеваем твоей чести, говорилось в нем, идти в Бизию и перевести оттуда монаха Максима с великой честью и уважением как по причине его старости и немощей, так и потому, что он некогда был другом и приближенным наших предков» и пр. Но последующие обстоятельства показали, что Император или вовсе не имел намерения оставить ересь, и оказал преп. Максиму эту честь лишь для того, чтобы удобнее склонить его на свою сторону, или в нем и было это намерение, но только на короткое время. По всей вероятности гордость, упрямство и ложный стыд воспрепятствовали ему пред целым светом сознаться в своем заблуждении.

Едва прибыл преп. Максим в монастырь св. Феодора, как тотчас у него отобрали деньги, данные ему Феодосием, одежды и вообще все, что он имел от сострадательных людей. На другой день по его прибытии 13 Сентября пришли к нему с пышной свитой два патриция, Епифаний и Троил. С ними был и Епископ Феодосий. Троил тотчас объявил преп. Максиму, что они посланы к нему самим Императором, чтобы передать его волю. «Но скажи нам прежде, прибавил он, исполнишь ли ты волю Государя, или нет». Преп. Максим просил объявить ему наперед эту волю. Патриции настаивали на своем, сердились, грозили. Тогда св. Исповедник сказал: «объявляю вам перед лицом Бога и Его святых Ангелов, что если Государь повелит мне что бы то ни было касательно дел мира сего, которые вместе с ним и погибнут, я охотно исполню волю Его». – «С этим человеком ничего не сделаешь», сказал Троил и хотел идти назад. Произошел шум и великое смятение. Тогда Епископ Феодосий сказал патрициям: «объявите ему волю Государя, и выслушайте его ответ; ибо не хорошо уйти, ничего не сказав ему и ничего не выслушав от него». – «Вот что приказал объявить тебе Император», сказал после сего Епифаний. «Так как весь Запад и на Востоке те, которые увлечены в соблазн, взирая на тебя производят смуты и волнения, и не хотят в деле веры иметь с нами общения: то да вразумит тебя Господь принять изданный нами «типос» и вступить с нами в общение. Тогда мы лично пойдем к тебе на встречу, пред лицом всех будем приветствовать тебя, подадим тебе нашу руку, с честью и славою введем тебя в великую церковь, поставим на нашем Императорском месте, вместе выслушаем Литургию и приобщимся животворящих тайн тела и крови Христовой, потом провозгласим тебя нашим отцом, – и будет радость не только в сем Христолюбивом граде нашем, но и во всем Христианском мире. Ибо мы твердо уверены, что, когда ты вступишь в общение с нами, то присоединятся к нам все, которые ради тебя и под твоим руководством отпали от общения»¹⁶².

Преп. Максим ясно увидел после сего, что он напрасно надеялся на воссоединение с Церковью еретиков, в котором клятвенно уверяли его недавно два консула и Епископ Феодосий. Обратившись к Феодосию, он сказал со слезами: «все мы, владыко, ожидаем великого дня судного. Ты знаешь, что было недавно говорено и обещано пред святым Евангелием, животворящим крестом и иконами Спасителя и Божьей Матери». – «Что же могу я сделать, когда Император хочет иного»?–отвечал Феодосий печальным голосом, с потупленными долу взорами. «Зачем же вы касались Евангелия, – с упреком и соболезнованием сказал св. старец, – когда не в вашей власти было исполнить обещанное». Потом обратившись к патрициям прибавил: «по истине, меня все силы небесные не убедят сделать то, что вы предлагаете. Ибо какой ответ дам я – не говорю Богу – но моей совести, если из-за пустой славы и мнения людского, отвергну спасительную веру»? – При сих словах ярость и бешенство овладели патрициями. Как звери, бросились они на св. старца, влачили его по полу, терзали руками, топтали ногами, оплевали всего с головы до ног. Епископ Феодосий едва мог своими убеждениями укротить их свирепую ярость. «Не следовало бы делать сего, говорил он, нужно бы только выслушать его ответ, и донести Императору». Но патриции и после сего не переставали поносить св. Исповедника самыми грубыми ругательствами, и как бы забыв о своем варварском поступке, неизвинительном даже для язычников, начали хвалиться пред ним своим христианством и православием. «Ты считаешь всех нас еретиками», – говорил преп. Максиму Епифаний, называя его самыми оскорбительными именами. «Знай, что мы более тебя христиане, и более тебя православные. Мы признаем во Христе и Божественную и человеческую волю, потому что не хуже тебя понимаем, что всякое разумное естество имеет силу произволения и деятельности, таким образом не отрицаем во Христе двух волей и действий». – «Если вы верите, как учит Церковь Божия, смиренно возразил преп. Максим, то зачем принуждаете меня принять типос, который уничтожает эту веру»? – «Не уничтожает веру, отвечали еретики, а только заставляет молчать о спорных выражениях ради мира Церкви. Имей какую угодно веру в сердце, никто тебе не запрещает». – «Но спасение наше, возразил преп. Максим, зависит не от одной сердечной веры, но вместе и от исповедания веры, ибо Господь говорит: иже аще исповесть Мя пред человеки, и Аз исповем его пред Отцем моим небесным (Мф.10:32), равно и Апостол учит: сердцем веруется в правду, усты же исповедуется во спасение (Рим. 10:10). Но патриции не заблагорассудили ответить что-либо на эти слова. Они продолжали ругательства и угрозы. «По моему мнению, говорил Епифаний, тебя следует привести в город, и, поставив на площади, собрать всех шутов, балаганных комедиантов, непотребных, всю вообще городскую чернь, и заставить их бить тебя по щекам и плевать тебе в лицо». – «Знай, господин авва, сказали наконец патриции: если варвары хотя на несколько времени дадут нам свободы и покоя, – клянемся Св. Троицей, мы приведем сюда и папу (Евгения), который теперь горделиво поднимает чело, приведем всех твоих учеников и друзей Римских, и каждого из вас отправим в приличное место, подобно как Мартина». После сего патриции отправились слушать всенощное бдение, так как все это происходило накануне воздвиженья честного и животворящего креста¹⁶³.

На другой день (14 сентября) рано утром явился к преп. Максиму консул Феодосий и сказал ему от имени Императора: «так как ты не хотел чести, то и не будет тебе чести. Отправляйся в место, которое ты заслужил со своими учениками». Св. старец тотчас взят был воинами и отведен в Селемврию (город во Фракии). Здесь он прожил два дня. В течете сего времени один из сопровождавших его воинов, отправившись в армию, стоявшую недалеко от города, распространил по всему лагерю молву, что сюда скоро придет монах, не признающий Святую Деву Богородицей. Возвратившись он повел преп. Максима прямо к лагерю. Богобоязненный начальник армии выслал на встречу св. Исповеднику почетных людей, пресвитеров и дьяконов. Увидев их, преп. Максим преклонил колена и в таком положении приветствовал их. Они сделали тоже. Потом все сели. Тогда один почтенный и весьма ветхий старец кротко и почтительно спросил преп. Максима: «нам сказали о твоей святости, будто ты не признаешь Пресвятую Деву Богородицей. Заклинаю тебя Святой и единосущной и животворящей Троицей сказать нам истину и изъять соблазн из сердец наших». Выслушав эти слова, преп. Максим преклонил колена, потом встал и, воздев руки к небу, торжественно произнес со слезами: «кто не исповедует Пресвятую Деву истинной Матерью Бога, Творца неба и земли, тот да будет анафема от Отца и Сына и Св. Духа, от всех Сил небесных, от Апостолов, Пророков, мучеников и всех святых, аминь»! Тогда предстоявшие сказали со слезами: «Господь да подкрепит тебя, отец наш, достойно совершить поприще». После сего воины окружили преп. Максима и с усердием слушали его благочестивую беседу. Увидев, что число слушателей преп. Максима возрастает постоянно и что некоторые из них порицают распоряжения правительства, один из приближенных претора приказал вести св. старца далее по назначению. Клирики две мили провожали его пешком и при прощании собственными руками посадили на коня. Преп. Максим приведен был в Перверу и заключен в темницу¹⁶⁴.

Около 5 лет томился преп. Максим в этой темнице. Наконец в 662 году его опять привели в Константинополь с обоими учениками, которые также содержались доселе в темницах. Здесь собран был еретический собор, который предал их анафеме вместе со св. Софронием, Мартином и всеми православными. Кроме того собор, с согласия Сената, постановил касательно всех трех св. исповедников следующее мнение: «По произнесении над вами канонического осуждения, вас следовало бы предать всей строгости законов за ваше нечестие, хотя, по истине, нет наказания, соответствующего вашим преступлениям. Но предоставляя праведному Судье достойно наказать вас, мы, ослабляя строгость законов, даруем вам жизнь. Определяем только, чтобы префект сего города тотчас взял вас в свою Преторию, наказал вас воловьими жилами, каждому отрезал до корня язык, орудие вашего богохульства, и правую руку, которой вы писали ваши богохульные сочинения. Изувеченные таким образом, вы будете проведены по всем 12 кварталам сего города, потом отосланы в пожизненное заточение, чтобы там в остаток дней ваших вы могли оплакивать грехи свои». – Определение было в точности исполнено.

Местом последнего заточения преп. Максима и его учеников была страна Лазов (на восточном берегу Черного моря, ныне Абхазия). Они прибыли туда 8 Июня 662 г. и были тотчас разлучены. Так как преп. Максим не мог ни держаться на лошади, ни сидеть в повозке, по причине крайнего изнеможения: то его принуждены были нести на носилках. Он заключен был в крепость Шемари, близ страны Аланов. Ученики его были заключены в другие крепости, откуда их через нисколько времени взяли и перевели в другие места. Анастасий монах, полуживой от истязаний и изнурительного странствования, был брошен в крепость Суанию, где и скончался 24 Июля того же 662 года. Недолго пережил ученика своего и преп. Максим. В последние дни жизни он утешен был небесным видением, в котором ему открыто было, что 15 Августа в день субботний Господь возьмет его в блаженный покой свой. Св. старец объявил о сем откровении бывшим при нем, и 15 Августа 662 г. мирно почил от трудов многоскорбной жизни своей. Три чудесные лампады горели по ночам над св. могилой св. Исповедника. Их видели все жители того места.

Другой ученик преп. Максима, Анастасий апокрисиарий пережил своих соузников 4-мя годами. Его долго водили из крепости в крепость по всей стране Лазов, пока наконец не поместили в крепости Фузуме, близ гор Кавказских. Здесь он написал много сочинений. Умер 11 Октября 666 года¹⁶⁵.

Дух преп. Максима продолжал жить в Церкви. Труды его не погибли. Шестой вселенский Собор (680 г.) достойно почтил Исповедника и предал анафеме еретиков и их учение.