Благочестие

Благочестие. – Слово «благочестие» заимствовано русским языком из греческого и есть перевод слова ευσέβεια (- поэтич. αυσεβία). Оно часто употреблялось у греческих писателей классического периода (напр., у Фукидида, Ксенофонта, Платона, Демосфена, Исократа, Софокла и многих других), и обозначало или «вообще благочестие», или, в частности, «богобоязнь, почтение в отношении. к родителям и начальникам, любовь к братьям и сестрам и к родственникам, благодарность по отношению к благодетелям, детски-благочестивое чувство, рiеtаs». Коротко сказать: ευσέβεια есть должное, «справедливое» отношение человека к тем объектам, с какими ему приходится в своей жизни иметь дело (Платон и «определяет» ее, как δικαιοσύνη περί θεύς, – «праведность в отношении богов») (Равеоли и др.). Перенесенное в русский язык, слово ευσέβεια (εὐ – благо, σεβομαι – почитаю) сохранило здесь свое общее содержание. На нашем богословском языке оно и обозначает ближайшим образом «справедливое» отношение человека-христианина прежде всего к Богу, а потом и к остальным объектам, могущим войти с ним в какие-либо столкновения. Такого рода представление дела намечается и тем определением «благочестия», какое, т. е., определение, предлагается и авторитетнейшим православным богословом – покойным еп. Феофаном (бывшим Владимирским). «Истинное благочестие», говорит он, «есть постоянное, искреннее, полное и всестороннее хождение в духе единой истинной и святой веры» (см. его «Начертание христианского нравоучения», Москва, 1891 г., стран. 354). Чтобы Б. было налицо, необходимы, следовательно, моменты: обладание «единой истинной и святой верой», с одной стороны, и, с другой, «постоянное, искреннее, полное и всестороннее» поступание «в» ее «духе», в смысле ее требований. В христианстве первый момент налицо: мы обладаем здесь той верой. «Бог, многократно и многообразно говоривший издревле отцам в пророках, в последние дни сии говорил нам в Сыне»... (Евр.1:1–2). Благодаря этому обстоятельству, мы имеем необходимые и здравые представления о Триедином Боге, о мире и его истории, – в частности, о человеке и его судьбе с момента его создания Творцом, о неразумных тварях и всей вообще неразумной природе. Имея здравое мировоззрение, мы знаем, во что и как веровать, чтоб вера наша была незыблемой и покоящейся не на фантастических вымыслах, а на действительно истинном основании. Всякую, сколько-нибудь несогласную с нашей, опирающейся на божественном откровении, веру мы отвергаем, как ложную: истина – только одна. Второй момент – поступание в смысле «истинной» и «святой» веры, в «духе» ее требований – может быть и бывает налицо только в христианстве, как и рассмотренный первый. Христианство учит: вера без дел мертва (Иак.2:20, см. также под сл. Вера). Так и должно быть уже при первом взгляде на вопрос. В самом деле, если наша вера. – «единая истинная и святая», то уже элементарная справедливость требует, чтоб ее «дух», единственно только и признаваемый нами за нечто незыблемое, проводился нами и в самой жизнедеятельности нашей. Иное поведение наше уже не будет согласным с правдой, будет несправедливо, как опирающееся на лжи и фальши, а не на истинном основании.

В частности, если вера наша говорит, что всесовершенный Бог, создавший нас по Своей благости, наделивший нас высокими качествами, ввел нас в райское жилище, а изгнанных отсюда за грех не оставил без Своей постоянной промыслительной помощи, пока, наконец, не спас нас от греха и его следствий – проклятия и смерти – искупительными заслугами Сына Своего, ради нас претерпевшего мучительнейшую и постыднейшую крестную смерть..., – то не единственно ли разумным и справедливым с нашей стороны будет поведение, преисполненное самой искренней, самой глубокой, на какую только мы способны, благодарной любви к нашему Богу? Если вера наша учит, что каждый из нас – носитель божественного образа и подобия (Быт.1:26,27), то не будет ли справедливо, чтоб мы любили в себе все, что есть в нас небесного, божественного, предпочтительно пред всем низменным, земным и грубым, каково наше тело, созданное из земного праха (Быт.2:7) и в него разрешающееся (Быт.3:19)? Если вера наша говорит нам, что все мы – люди – братья и телесно, как происшедшие от одной первозданной супружеской четы, и духовно, как сделавшиеся, благодаря искупительным заслугам Спасителя, чадами Божиими (1Ин.3:2), то не справедливо ли будет нам относиться к другим людям, как к братьям, т. е. растворять эти наши отношения любовью (ср. Гал.5:14 и мног. друг. места)? Если вера наша учит, что нас ожидает за гробом бесконечная жизнь, то не справедливо ли будет, чтоб мы здесь к ней всячески подготовлялись и проч.? Коротко сказать: будучи верующими, верующими в истинном смысле слова, мы по справедливости должны доказывать свою веру самой своей жизнедеятельностью, как кто из нас в состоянии достигать этого, соответственно нашим индивидуальным свойствам и особенностям, соответственно занимаемому нами положению в обществе и связанным с тем, т. е., положением, нашим обязанностям и т. д. Поступая подобным образом, мы будем благочестивы.

Отсюда нельзя не согласиться и с тем определением Б., какое делается о. И. Толмачевым (в его «Православном Собеседовательном Богословии или практической Гомилетике», т. II, Спб. 1898г., стр. 54–55): «христианское Б.», говорит он «состоит в» надлежащем «исполнении обязанностей того звания, какое возложено на нас Церковью и обществом», т. е., «исполнении добросовестном, с усердием и любовию, с постоянством и терпением, во славу Божию» или, – если воспользуемся словами преосвящ. Феофана, – в «исполнении постоянном, искреннем, полном и всестороннем» (ср. выше). Почему необходимо проведение в нашей жизни требований веры «постоянное»? Потому что иначе Б. наше окажется случайным и не проникающим нашего существа всецело, – следовательно, призрачным, чем-то по отношению к нашему внутреннему я внешним, а между тем истинное Б. должно быть не таково, оно должно раствориться в нашей духовной сущности. Почему, далее, «искреннее»? Потому что иначе было бы налицо Б. фарисейское, лицемерное и, следовательно, безусловно фальшивое. Почему, наконец, «полное и всестороннее»? Потому что иначе Б. не достигнет надлежащего и желательного своего развития и осуществления. Таково то должно быть по своему существу наше поступание которое называется благочестивым, а источник его – внутреннее наше настроение – благочестием. Если последнее в сущности совпадает с идеалом христианской жизни, какой только достижим человеком, призванным к нему стремиться, то не удивительно, что, по слову св. Апостола, быть благочестивым... – великое приобретение (1Тим.6:6), что благочестие, как имеющее обетование жизни настоящей и будущей, на все полезно (1Тим.4:8). Но столь важное настроение это и соответствующее ему поведение в тоже время и весьма трудно достижимо для христианина даже, а для нехристиан и совсем недоступно в более или менее надлежащем его виде. Не имея «истинной» и «святой веры», нехристиане уже по этому одному не могут «ходить в духе» ее, без чего о Б. не может быть и речи, по крайней мере, об истинном, о каком говорится в христианстве. А кроме того, у нехристианина, как невозрожденного в божественных христианских таинствах, нет налицо и сил, необходимых для проведения начал «святой веры» в жизнедеятельности, – для «хождения в духе» той «веры», для всецелого проникновения ее началами..., – если бы он как-либо и получил (что, однако, помимо божественного откровения, безусловно невозможно) правильное о ней представление. Другое положение – христианина, получающего в данном случае помощь свыше: «ибо, – говорит Апостол, – явилась благодать Божия, спасительная для всех человеков, научающая нас, чтобы мы, отвергнув нечестие и мирские похоти, целомудренно, праведно и благочестиво жили в нынешнем веке» (Тит.2:11–12). – Христианское Б., таким образом, со стороны своего понятия и условий его осуществления в жизни, представляет собою явление, характерно отличающее христианина от всякого другого человека – не только язычника, но до известной степени и ветхозаветного иудея, не имевшего ни такой веры, какую имеет христианин, ни помощницы в лице божественной благодати, даруемой свыше только последнему...

А. Бронзов