Кафары

Кафары. Происходя от греческ. прилагательного «καθαρο’ς , что значит «чистый», слово «кафары» (καθαροι’ ) служит, прежде всего, довольно общим обозначением различных еретиков (гностико-манихеи, монтанисты, новациане, павликиаие, богомилы, альбигойцы и др.), обозначением ( – необходимо добавить – ), каким любили величать свои общества сами еретики.

Смотря на дело с этой точки зрения, можно даже сказать, что элемент «кафаризма», т. е. горделивого сознания еретиками своей особенной «чистоты» и исключительного нравственного совершенства, составлял необходимое условие возникновения каждой ереси, так как он, именно, и вызывал у последователей ее стремление выделиться из общей рядовой массы заблуждающихся ( – разумеется с точки зрения еретиков – ) в особое избранное общество «чистых, святых и совершенных» людей. Помимо такого общего, нарицательного значения, термин «кафары» имеет в церковно-исторической литературе и более частный, собственный смысл, служа обозначением, во-первых, одних раскольников древней церкви, и во-вторых – одних еретиков средневековой истории.

Сведения о первых, т. е. о «кафарах» древней церкви мы почерпаем у писателей-ересеологов. Так, в каталоге ересей Епифания кипрского 39-й, а по общему порядку 59-й значится ересь «о кафарах нечистых». О них он, по обычаю, дает лишь самые краткие исторические указания, говоря следующее: «Появились так называемые Кафары от некоего Новата, как многие рассказывают о сем. Этот Новат был в Риме во время гонения, предшествовавшего гонению Максиминову. Может быть, как думаю, то было гонение Декиево или Аврелианово. По поводу павших во время гонения, превознесшись гордостью, он, вместе с последователями своими, не захотел иметь общения с каявшимися после гонения и обратился к сей ереси, а именно учил, что это – не спасение, но что покаяние едино, а после купели ни для кого падшего не может быть помилования». Сопоставляя указанное свидетельство Епифания с данными других древне-церковных писателей Востока и Запада (Евсевий, Церковная история 6; Феодорит, Haeret. fabularum compendium 3, 5; Созомен, Церк. история 2, 32. 3, 20–21. 4, 24. 8, 1; Киприан, еп. карф., Письма – 41, 49, 55, 59 и др. и сочинение «О падших»; Корнилий, папа pим.: его письма см. у Евсевия Ц. И. 6, 43). мы получаем об этих кафарах более определенное представление: это были, в сущности, не еретики, а раскольники римской церкви, отделившиеся в половине III го века от церковного общения с епископом Корнилием, по внушению одного пресвитера, по имени Новация. Поэтому древние кафары известны также еще и под названием «новациан». А так как из Рима этот раскол впоследствии распространился по северу Африки, проник в Малую Азию и там, в провинции Фригии и местечке Пепузе, соединился со сродными ему по воззрениям остатками проживавших там монтанистов, то получили также имя катафригиян и пепузиан.

Главный пункт, из-за которого Новат и его единомышленники отделились от еп. Корнилия, – это вопрос о падших, точнее – недовольство кафаров слабостью церковной дисциплины по отношению к падшим, т. е. временно изменившим христианству. Раскольники находили, что римская церковь, принимавшая в свое общение раскаявшихся падших, поступает неправильно и сама становится нечистой. Поэтому-то, желая спасти святость и чистоту церкви, они предпочли образовать свое особое общество, не допускавшее падших, которое и назвали церковью «чистых», или «кафаров». Впоследствии вопрос о падших осложнился аналогичным же вопросом о перекрещивании еретиков, в котором кафары проявляли точно такую же неумеренную ревность, как и в первом вопросе, требуя безусловная перекрещивания всех еретиков, обращающихся к православной церкви, независимо от правильности или неправильности совершенного над ними крещения (см. подробнее «Новациане», «Новат и Фелициссим»). Однако 8-е правило 1-го Вселенского Собора узаконяет самое снисходительное отношение «к именовавшим некогда самих себя чистыми, но присоединяющихся к кафолической и апостольской церкви». Снисходя к их временному ослеплению и неразумной ревности, отцы Никейского собора разрешили принимать их, после предварительного письменного покаяния, тем же чином и в православную церковь, какой они имели и в расколе. А св. Василий великий, комментируя этот канон в своем первом правиле, прямо говорит, что «кафары же суть из числа раскольников» (Иоанн, Опыт курса церковного законоведения I, Спб. 1851, стр. 300–303).

Кафары-еретики – волновали как восточную, так и еще больше западную церковь в эпоху средневековья, с X-XIV в. и даже дольше, почти до начала реформации. В основах своего вероучения эта средневековая ересь воскрешала древний гностическо-манихейский дуализм и имеет генетическое родство с ним через павликиан, евхитов, мессалиан и т. п.

Внешняя история ереси. Ученый исследователь ереси кафаров К. Шмидт в своем специальном двухтомном труде: «Histoire et doctrine de la secte des Cathares», Paris 1849, основываясь на авторитете известного слависта – Шаффарика, настаивает на самостоятельном возникновении этой ереси, независимо от манихейства, павликианства и прежде близкого по воззрениям с ней богомильства. Но позднейшие ученые (Lombard, Abbé Loais Döllinger, проф. Осокин и др.) не видят надобности и исторической возможности так изолировать эту ересь, а ставят ее в естественную связь как с древним манихейством, так и с современным ей богомильством. Господствующим в современной науке является тот взгляд, что ересь кафаров – это то же богомильство, только пересаженное на западную почву и получившее в зависимости от этого несколько своеобразную обработку, нередко к тому же несколько и отличную, по разным местам своей новой акклиматизации. Все ученые, однако, согласны в том, что местом возникновения данной ереси послужил Балканский полуостров, в частности какой-либо из находящихся на нем византийско-славянских монастырей. Шаффарик указывает даже на провинцию Драговичи, в южной Македонии, как на родину ереси. На естественный вопрос, путем какого самопроизвольного зарождения, или постороннего влияния могла возникнуть здесь подобная ересь, удовлетворительный ответ дает история, которая сохранила нам известие, что византийские императоры Константин Копроним в 752 г. и Иоанн Цимисхий в 972 г. выселили на границы Фракии и Македонии значительные колонии павликиан из Сирии и Армении, для защиты своей империи от частых варварских набегов.

Первое обнаружение этой ереси относится, по-видимому, к половине Х-го века, когда выступил со своей проповедью ее болгарский поп – Богомил, по имени которого она стала известна среди балканских славян под названием «богомильства». В то же время в греческих и славянских письменных памятниках еретики называются манихеями, мессалианами, евхитами, армянами и павликианами. В обыденной речи называли их также «фундаитами» (Φου’νδα – мешок), т. е. нищими или «каликами перехожими» и «бабунами», по имени горного хребта и реки во Фракии.

Быстро распространившись в пределах Византийской империи и утвердивши там свои центры во Фракии, Македонии, Далмации и даже в самом Константинополе, возобновленная ересь вскоре перекинулась и на Запад, по-видимому, раньше всего в Италию. Сюда она могла быть занесена и сухим путем, через Далмацию, Кроацию и побережье Адриатики, и по морю, благодаря довольно оживленным торговым сношениям балканских славян с населением Италии. Самое раннее обнаружение кафаров на Западе открыто пока в Турине, где около 1035 года глава кафаров некто Жирард был сожжен на костре, вместе со своими последователями. Отсюда, а, быть может, также и непосредственно из Далмации, новая ересь попала и в южную Францию: в 1101 году мы находим ее в Анжане, в 1115 г. в Суяссоне, в 1141 г. в Люттихе, в 1200 г. в Безансоне, в 1201 г. в Париже и т. д. Одновременно с этим ересь кафаров продолжала сильно распространяться в северной Италии и Ломбардии, где города Неаполь, Флоренция и в особенности – Милан, к половине XII в. были скорее еретическими, чем католическими. В свободных городах Италии, в Сицилии и Калабрии, равно как и в южной Франции (Прованс и Лангедок) быстрому росту кафарских общин содействовали и благоприятные социально-политические условия, в связи с поразительной безнравственностью монахов и испорченностью клира. Проповедь кафаров о нравственной чистоте, о разрыве с развращенной католической церковью, о полной свободе от папы и гражданских угнетателей, как нельзя больше попадала в тон господствующих течений времени, будила лучшие идеальные порывы, призывала на борьбу со злом и манила обещанием радикальной внутренней и внешней реформы. Шмидт не без основания указывает, что сильное влияние всех этих настроений и кафарских идеалов отразил даже Дант в своей известной «Божественной комедии», которая в форме аллегории предъявляет решительное либерально-социальное обвинение против католической церкви.

Указанные обстоятельства, делая учение кафаров особенно популярным среди всех недовольных католицизмом и тяжелыми социально-политическими условиями, содействовали быстрому и широкому распространению его почти по всей средневековой культурной Европе. Так, помимо Италии, Франции и Ломбардии, в половине XII в. кафары делаются известными и в Германии, в городах Кельне, Майнце, Трире и др., где из греческого слова καθαροι’ сначала получается кельтское Gazzäri, а затем и немецкое – Ketzer, т. е. «еретик». А в конце того же столетия, вероятно, из Фландрии и Нормандии эта секта имела своих прозелитов и в Англии.

Охвативши такой широкий район распространения, секта кафаров в различных странах имела и свои местные названия. Так, в первоначальной форме «кафаров» последователи ее были известны почти только в одной Германии, где они назывались, как мы уже видели, Gazzari или Ketzerer. Во Франции эти еретики имели целый ряд и более общих и специально местных имен: так, назывались они «публиканами» или «попеликанами» (испорченное наименовавие «павликиан») и «болгарами» или «буграми (прямой намек на болгарско-богомильскую родину кафаров). Известны они были здесь также и под именем «тексерантов» или «тиссерантов», т. е. ткачей, так как в промышленных округах Лиона многие из сектантов принадлежали к этому цеху. В южной Франции с XIII в. за кафарами стало упрочиваться назвавшие «альбигойцев», от провинции Альби, служившей главным центром секты. Во Фландрии и северной Франции кафары назывались «пифлерами», а также «тулузскими» или «провансальскими» христианами. В Италии за кафарами удержалось насмешливое прозвище «патаренов», т. е. нищих, бродяг, подобных богомильским «фундаитам» и нашим «каликам перехожим» ¹⁰ .

Наконец, сами кафары любили называть себя «нищими Христовыми» (pauperes Christi), как это видно из письма Эвервина к Бернарду Клервосскому, и особенно – «добрыми людьми» (bonnes homines), названием широко распространенным за ними в XII-XIII вв. во Франции, которая, вообще, приобрела значение главного оплота этой ереси (Провансаль и Лангедок). Там эта ересь к половине XII столетия достигла таких внушительных размеров, что католическая церковь, обыкновенно боровшаяся с еретиками путем насилия, решила относительно кафаров стать на путь увещаний. С этою целью в мае 1167 г. в местечке Сан-Феликс де-Караман, близ Тулузы, состоялся своего рода собор кафаров, на который съехались кафары различных государств для выработки совместного образа действий. В числе присутствовавших на этом соборе упоминается и некто – патриарх Никита, прибывший с Балканского полуострова, что дает основание думать о существовали у кафаров некоторой общей международной организации. Но политика снисходительных увещаний и мирных переговоров не привела к цели, главным образом, по причине внутренней несостоятельности католической церкви, не имевшей в своем распоряжении ни умственных, ни – тем более – нравственных сил для борьбы с этой серьезной ересью и с ее нередко образованными и аскетически настроенными адептами. Кроме того, в некоторых местах, напр., на юге Франции, кафары встретили энергичную поддержку со стороны различных владетельных баронов и князей, заинтересованных в ограничении папского абсолютизма и чисто мирских притязаний католической церкви. Тогда папы снова взялись за старое испытанное средство внешней борьбы, путем огня и меча. Особенно усердствовал в этом смысле известный папа Иннокентий III (1198–1216 г.). Случайное умерщвление одного из его легатов, посланных к кафарам для проповеди, аббата Петра кастельского (1208 г.) дало повод папе обратиться к верующим католикам с фанатическим воззванием о новом крестовом походе против еретиков. Эта горячая проповедь, подкупленная к тому же приманкой самых широких индульгенций для всех участников крестового похода, подняла под знамена католической церкви огромные массы французской знати и народа. Помимо религиозного фанатизма, тут действовали, по-видимому, и другие причины, одной из которых несомненно была политическая вражда и экономическое соперничество между Севером и Югом Франции. Собравшееся в количестве 100.000 человек крестоносное войско разрушительным потоком прошло по цветущим долинам и городам южной Франции. Из истории этой междоусобной, братоубийственной войны особенно характерен один эпизод, имевший место при взятии города Безьера: когда крестоносцы проявили некоторую нерешительность в умерщвлении жителей этого города, мотивируя ее опасением как бы вместе с еретиками не истребить и верных католиков, папский легат, руководивший ими, кричал: «Бейте всех, Господь разберет своих», благодаря этому в одном только Безьере погибло до 20.000 человек. Такая опустошительная религиозная война продолжалась с некоторыми перерывами целых 20 лет, до 1229 года, когда на Тулузском соборе было заключено примирение католиков с кафарами, купленное ценой громадных уступок со стороны последних.

Еще более опасных врагов западные кафары получили во вновь возникших в начале XIII в. монашеских общинах – францисканцев и доминиканцев, – известных под общим именем «нищенствующих орденов». Они возникли со специальной целью борьбы с указанными еретиками и, – надо отдать им справедливость, – имели много средств для успеха своей миссии: помимо религиозного фанатизма, они отличались также полным нестяжанием, и вообще – аскетической настроенностью, а также и достаточным образованием (доминиканцы), т. е. теми самыми качествами, которыми так импонировали народу и сами кафары. Вскоре, впрочем, к этим внутренним моральным средствам борьбы доминиканцы присоединили и внешние, в форме пресловутой инквизиции, на которую они в 1232 г. получили как бы монополию от папы, чем и злоупотребляли слишком усердно.

Все это к концу ХІІІ-го и началу ХІV-го века весьма сильно сократило секту кафаров, но не уничтожило ее совершенно: дух этой секты, состоявший в оппозиции господствующей католической церкви, продолжал жить во всех тех средневековых общинах и сектах, которые во имя чистого, лучшего христианства, восставали против пороков и безнравственности католицизма. И только реформация, давшая законный выход этой оппозиции, положила конец историческому существованию кафаризма в западной церкви.

Секта кафаров, имея общие гностическо-манихейские основы своего учения, допускала, однако, и некоторые, довольно существенные, различия по коренным пунктам своей системы; это обусловливало деление ее на ветви или толки.

Таких главных ветвей западного кафарства, существовавших иногда совместно (как это было, напр., в Ломбардии), ученые исследователи его (Шмидт, Деллингер и др.) насчитывают обыкновенно три: албанская или другурская ветвь, получавшая свое имя по месту происхождения из Албании, в частности из местожительства балканских дреговичей (Drugaria, Δδρυγουβιτει’α – область близ Солуня и Фплиппополя); другая ветвь – болгарская или конкоресценская идет из Болгарии и Далмации, в частности от местечка Конкореджио (Concoreggio – далмат. город Gогiса, Goriza, ныне Герц); наконец, третья – баньольская ветвь, получившая название от Баньоло (Bagnolo), местечка близ Лоди, в Ломбардии.

Наиболее типичной из трех указанных ветвей западных кафаров является первая – другурская, или албанская ветвь, утверждающаяся на принципе абсолютного дуализма. Основы ее вероучения кратко могут быть выражены в следующих положениях. От века существуют два самостоятельных верховных существа – бог света и добра, творец духов и невидимого мира, и бог мрака и зла – творец материи, всей видимой природы и всякого зла, так как источником последнего служит созданная им материя. Каждый из этих богов имеет свое откровение – злой бог в Ветхом Завете, добрый – в Новом; Иегова – злой дух; но пророки и псалмы, как предчувствия Нового Завета, – уже дело рук благого бога. Души людей были созданы добрым богом и первоначально обитали на небе. Но злому богу однажды удалось прокрасться к ним и привлечь их на свою сторону. В наказание за такую измену благой бог изгнал их из состава небожителей, и они очутились на земле, в сфере власти злого бога. Последний, чтобы крепче держать соблазненные души в своей власти и чтобы отнять у них возможность раскаяться и вознестись снова на небо, заключил их в материальную, телесную оболочку, которая своими чувственными раздражениями все больше и больше отвлекала душу от ее первоначального жилища. Но как бы далеко душа человека ни уклонилась от своего первоначального назначения, все же она не может переродиться окончательно (в силу коренной противоположности начал добра и зла) и совершенно утратить свое инстинктивное стремление к благому богу. В свою очередь и последний не мог оставить своего творения в полном пренебрежении, – и вот он, по истечении тысячи лет, посылает своего высшего ангела – Иисуса, который принимает внешний вид человека, живет на земле, проповедует, творит чудеса, страдает, умирает, воскресает и возносится на небо. Но тело Иисуса было совсем иной природы, чем у остальных людей: оно не имело ничего общего с грубой, чувственной плотью – порождением злого бога, а состояло из особого, тонкого, светоносного эфира, из которого, вообще, состоит существо всех небожителей. Однако, в силу специальных задач миссии Иисуса, его тело со внешней стороны ничем не отличалось от тела других людей и казалось имеющим все свойства последнего (докетизм). Цель посольства Иисуса заключалась в том, чтобы напомнить людям об их истинном небесном отечестве по духу и указать путь к возврату в него. Таким ближайшим путем было вступление в церковь кафаров, где требовалась самая суровая и решительная борьба с материей, как началом зла, для избавления духа от уз тела. Полное избавление достигалось лишь смертью телесной оболочки, после которой чистый дух истинного кафара мог беспрепятственно возноситься к небу. Но души людей, не успевших при жизни освободиться от плена материи, обречены были на новое плотское существование, опять переселяясь в тела людей, или даже и животных (метапсихизис); и так продолжалось до тех пор, пока душа не искупала своей вины или не получала преобладания над телом. Вступление в общину кафаров было весьма полезно. не только потому, что оно раскрывало людям глаза на истинный смысл всего существующего, но еще больше и потому, что в акте духовного крещения, совершавшегося над каждым вступавшим в церковь кафаров (consolamentum), совершалось воссоединение нового члена с его небесным покровителем, или так называемым «параклитом». В Италии, в начале ХIII в., в качестве проповедника таких взглядов, особенно отличался Иоанн де-Луджио.

Вторая партия кафаров умеренных, или монархиан (Dollinger) отличалась от первой в исходном пункте своей системы: она признавала истинным, от вечности существующим, лишь одно начало, именно, доброе; злое же начало, по ее учению, возникло позднее, благодаря тому, что первородный сын бога – Люцифер или Сатанаил, сначала сам изменил добру, а затем уже и явился виновником всего царства зла и мрака. Вообще говоря, болгарская ветвь западного кафаризма, или так называемая конкорецо, ближе всего напоминает византийское богомильство, к которому мы и отсылаем для знакомства с деталями ее вероучения (см. «Энц.» II).

Третья ветвь кафаров – баньольская, или далматская представляет собою какое-то среднее примирительное течение между партией строгого дуализма и умеренного монархианизма. Она признает только одного бога, творца духов и материи; но в отношении к последней она приписывает ему только первичный момент – самое творение материи из ничего или, что то же, появление хаоса. Дальнейшее же образование этого хаоса, т. е. последовательное возникновение в нем различных видимых форм растительной и животной жизни, включительно до тела человека, есть уже дело не самого бога, а его первородного сына, который сначала тоже был добрым, а потом пал по гордости и произвел все существующее зло. Тела первых людей – Адама и Евы были созданы Сатанаилом, но одушевлены они были самим благим богом; и с тех пор, путем естественного размножения людей, находящаяся в них частичка благого бога (т. е. душа) становится с каждым новым рождением все меньше и меньше, так что все сильнее и сильнее получается в человеке преобладание плоти, настоящей темницы для духа. В этих двух пунктах и заключается главное различие умеренных от крайних.

Во всех остальных пунктах вероучение и мораль кафаров не имеет существенных различий ни в одной из своих ветвей, что позволяет делать общую ее характеристику. Исходя из основных тезисов этой ереси, нетрудно видеть, что отношение ее к христианству самое свободное, чтобы не сказать больше: от всего христианства с его Свящ. Писанием двух Заветов, с его учением о церкви, о благодати, о таинствах и обрядах у кафаров оставались лишь некоторые внешние формы, да и то в них было вложено иное, новое содержание. Истинная же природа кафарства – гностический дуализм, то более резко выраженный, то несколько смягченный. В силу этого, вместо Единого Бога – Троичного в Лицах – Творца, Промыслителя и Освятителя – кафары признавали двух противоположных богов. Основываясь на этом, они все, что в существующем мире и в самом христианстве (ветхозаветная история, воплощение и богочеловечество Христа, видимая организация церкви, внешняя сторона богослужения .и т. п.) относилось к области материи и чувства, все это считали темной областью злого бога и принципиально отвергали, или же, в крайнем случае, перетолковывали по-своему (напр., евангельскую историю земной жизни Спасителя они освещали аллегорически, или даже прямо мифологически).

Наоборот, ту сторону христианства, которая имеет в виду интересы духа и внутреннего человека, кафары особенно подчеркивали и развивали до исключительных пределов: они хотели бы все внешнее, историческое христианство превратить в эти духовные формы, очистить его от всего материального и чувственного и создать высшее, совершеннейшее, чистое христианство (кафарство­­καθαρος).

Таков был условный идеал кафаров; его достигали не все и не сразу, и во всяком случае к нему вел ряд посредствующих ступеней. Первый, низший разряд членов этой секты представлял собой класс так называемых «слушающих» (auditores). Они напоминали собой институт «оглашенных» в христианстве, т. е. строго говоря, не входили еще в секту, но уже заявили к ней свое сочувствие и, готовясь к поступлению в нее, знакомились с сущностью нового учения, слушая проповеди «совершенных» членов. Второй разряд сектантов носил название «верующих» (credentes). Это была какая-то промежуточная и недостаточно определенная стадия кафарства: по-видимому, ее составляли те, кто хотя уже и принял многое из нового сектантского учения, но пока не успел окончательно отрешаться и от некоторых старых взглядов, так что допускал еще различные послабления и компромиссы. Третий и последний разряд кафаров, который в строгом смысле только и составлял собою настоящих кафаров, был известен под различными названиями, наиболее употребительными из которых были наименования «совершенных», «утешенных», «облегченных», «богородиц», «друзей Божиих», «добрых людей» и пр. (perfecti, consolati, induti, θεοτο’κοι, les hommes bonnes etc). Это были уже люди, окончательно порвавшие с плотскою видимою церковью, восторжествовавшие, как им казалось, над материею и злом и составлявшие собою «чистую» святую церковь, чуждую всякой плотской скверны и греха (пункт, роднивший этих кафаров с древними кафарами-раскольниками). Вступление в этот разряд сопровождалось известными символическими действиями, важнейшим из которых было так называемое «утешение» (consolamentum) или духовное крещение. Оно состояло в особом, своеобразном обряде, хотя это было несколько и непоследовательно с их точки зрения.

Для совершения этого вступительного крещения существовали особые «крещальные дома» (Bethäuser), правда, без икон, крестов и колоколов, но со столом посредине, накрытым белой скатертью. На этом столе стояла их главная , уважаемая книга – апокрифическое Евангелие Иоанна, или точнее – «Повествование о вопросах Иоанна и ответах Христа-Господа» (Narratio de interrogationibus s. Johannis et responsibus Christi Domini, иначе «Secretum»). Самый акт духовного крещения, или возведения в высший разряд совершенных назывался «утешением» (consolamentum) и состоял в том, что предстоятель собрания, или духовник возлагал на посвящаемого руки, что символизировало низведение на него высшей духовной силы; иногда, впрочем, к этому присоединялось еще и возложение раскрытой книги Ев. Иоанна, как это было принято и у богомилов. На память об этом крещении новокрещенному давалась тонкая льняная или шерстяная нить (filum), вместо целой одежды (pro habitu), вследствие чего он и назывался также «облаченным» (indutus). Момент восприятия этого «утешения» считался достижением полной святости и чистоты; ввиду этого, многие из кафаров откладывали совершение его до конца жизни, вообще, до какого-либо опасного предсмертного случая; в течение же всей своей жизни они пользовались правом так называемого «соглашения», или «уступки» (convenenza), т. е. правом жить в миру и не порывать всех плотских связей и материальных отношений. Отсюда же объясняется и другой прием, к которому иногда прибегали некоторые, наиболее фанатичные из кафаров: он состоял в добровольном самоумерщвлении себя голодом (endura) после воспринятия «утешения» (consolamentum), из-за страха выздороветь и новыми грехами утратить достигнутое совершенство.

Кроме духовного крещения, у кафаров существовали и еще некоторые литургические действия; так у них практиковались своего рода богослужебные собрания в их «крещальных» домах, где происходило чтение и объяснение духовного Евангелия, преподавалось благословение предстоятеля верующим и в заключение всего читалась молитва «Отче наш», в которой слова «хлеб наш насущный» заменялись словами «хлеб сверхъестественный» (panem supersubstantialem). Наконец, было у кафаров и нечто вроде нашей «Евхаристии», или древних «агап», т. е. собраний, на которых кем-либо из совершенных производилось благословение и преломление хлеба с раздачей его верующим. Последние благоговейно вкушали немного от него, а остальное уносили с собою и дома ежедневно делали то же самое с этим священным хлебом. У некоторых, – преимущественно французских, – кафаров существовала также и исповедь, которая состояла в том, что «верующие» приносили публичное покаяние «совершенным» и получали от них разрешение; оно называлось «объявлением», или «новым утешением» (appareillamentum, reconsolatio). Секта кафаров праздновала также Рождество, Пасху и Пятидесятницу, но вкладывала в них свое особое понимание, в чисто кафарском духе. Между всеми остальными днями года и недели кафары не полагали никаких различий, если не считать здесь еще того, что высший разряд кафаров – «совершенные» три раза в год обязывался к продолжительному и строгому посту, в целях более радикального умерщвления плоти.

Что касается самой организации кафарской церкви, то хотя у них все духовные были совершенными, но не все совершенные – духовными. Они признавали епископов, диаконов и иподиаконов и мечтали об апостольском устройстве церкви. В ХIII столетии диаконы получили название «старейшин (anciani). Вся масса кафаров делилась на отдельные епископские диоцезы, которые хотя и были самостоятельны, но находились во взаимном братском общении между собою; можно даже думать, как мы говорили выше, что у кафаров было одно время и нечто вроде патриаршества.

Центр тяжести кафарства падал на мораль, которая состояла у них в самой решительной борьбе с плотью; и хотя с наружной стороны она имела вид высокого аскетизма (воздержание от мяса, вина, абсолютная нищета, отрицание брака и т. п.), но по существу дела была основана на той же вредной и нездоровой, противохристианской почве, как и мораль богомилов (см. «Богомильство»).

В общественном смысле кафарство подготовляло почву к социальному коммунизму, так как оно отрицало частную собственность и требовало общения имущества.

Наконец, в культурно-историческом отношении кафарство имело и свою светлую, и свою темную стороны; первая и главная определялась противовесом со стороны кафаров крайней распущенности и грубой материализации католической церкви, а также и оппозицией социально-политическому гнету со стороны духовных и светских владетелей по отношению к низшим, обездоленным массам. Вторая же, темная сторона влияния состояла, конечно, в извращении самого духа христианских идеалов и в наводнении западного, средневекового мира различными произведениями апокрифической литературы.

A. Покровский.