Галилей

Галилей (Галилео, 1564–1642). Это имя – бесспорно великое – может быть, не покрылось бы такою славою, если бы при своей жизни носитель его не испытал столько горя и позора. Г. должен быть назван основателем современной механики. Ему принадлежат идеи начала инерции, параллелограмма сил, изохронизма качаний маятника, он открыл законы падения тел самостоятельно, хотя и не первый, он изобрел телескоп и устроил микроскоп. Он открыл, что Луна всегда обращена к нам одною стороною, открыл лунный пепельный свет, лунные горы, пятна на Солнце и вращение Солнца около оси, спутников Юпитера, выступы Сатурна (оказавшиеся впоследствии его кольцами), фазы Венеры. Он был апостолом опытного исследования и обладал гениальным уменьем прилагать к их результатам данные тогдашней математики. Он был горячим и основательнейшим сторонником коперниковского миропонимания. Человек, так расширивший в представлении человечества границы вселенной и давший так много для понимания и истолкования этой вселенной, понятно, необходимо должен был повлиять на богословские воззрения. Богословие всякого исповедания всегда имело и будет иметь свои воззрения на природу и никакое Богословие никогда не откажется от права в некоторой мере контролировать, оспаривать или принимать те или иные естественно-научные воззрения. Отсюда неизбежны столкновения между богословами и представителями естествознания. Одно из таких трагических столкновений представляет судьба Г. Богословы объявили его воззрения ложными и еретическими. Ему пришлось испытать много треволнений, беспокойств, тюрьму – некоторые утверждают даже: пытку – и кончить тем, что на коленах и положа руку на Евангелие отречься от ереси коперникова учения. Это произошло в 1633 году. С тех пор богословов не перестают упрекать в том, что они – враги науки, что они готовы душить всякую новую мысль и, если бы у них были средства, то, может быть, и всех тех, кто таковые высказывает. Трагический случай с Г. произошел у католиков, но подобное бывало и у протестантов, и все показывает, что то же самое может быть и в православии. Такие рассуждения обязывают рассмотреть и этот случай, и вызываемые им вопросы. Исследования судьбы Г. теперь с несомненностью выяснили, что его скорби и страдания обусловлены не столкновением Богословия и опытного знания, а столкновением ученого новых взглядов с представителями старых перипатетических традиций и затем столкновениями личными. Раздоры между доминиканцами, считавшимися тогда представителями науки, и Г. имели место по отношению к чисто теоретическим вопросам (Г., основываясь на принципе Архимеда, говорил, что степень погружения тела в воду не зависит от его формы, а лишь от плотности, доминиканцы утверждали обратное). Подобные столкновения между учеными, приводящие ко вражде, взаимному преследованию, удалению с кафедр и лишению мест, бывают, и возможны, и в настоящие дни. Правда, противники Г. не преминули обвинить его в ереси, как теперь нередко обвиняют в неблагонадежности, но они не могли принести никакого вреда Г., потому что он был могущественнее их. Горе Г. заключалось в том, что его гений был много выше его нравственных сил. Менее, чем кто-либо, Г. был способен бросить в лицо суду знаменитую, но легендарную фразу: «е pur si muove» (а все таки вертится), но он был очень способен дурачить тех и насмехаться над теми, которые были к нему искренно расположены, хотя и не разделяли его воззрений. До 1632 г. Г. не подвергался открытому преследованию. Его взгляды не были тайною, и однако даже папа Павел V, глубоко не сочувствовавший этим взглядам, оставлял его в покое. Преследование на Г. воздвиг папа Урбан VIII (ранее кардинал Маффео Барберини) – личный друг Г. Случилось это так. Когда Урбан VIII занял папский престол, Г. представилось, что теперь наступило удобное время, чтобы хлопотать об отмене запрещения, наложенного на книгу Коперника De revolutionibus orbium coelestium – запрещения, должно заметить, наложенного, благодаря резкой полемике Г. с противниками. С этою целью он путешествовал к папе из Флоренции в Рим. Он был принят весьма любезно, его осыпали подарками, к его покровителю, тосканскому герцогу Фердинанду II, папа отправил письмо, в котором восхвалял не только великие дарования Г. в науке, но и его любовь к благочестию. Естественно, однако, что папа не обнаружил особой охоты к астрономическим диспутам, должно быть, он одинаково не хотел знать, как теорию Птоломея, так и Коперника. Г. в спорах с ним он добродушно возражал, что ангелы легко могут двигать звезды так, как они кажутся нам движущимися, что Бог всемогущ и Его нельзя подчинять закону необходимости. Г. не добился снятия запрещения с книги Коперника, но сам остался у папы в полной милости. Что же он сделал после этого? Он написал книгу «Dialogo intorno ai due massimi sistemi del mondo», в которому два лица Сагредо и Сальвиати – имена действительных друзей Г. – излагают и объясняют воззрения Г. третьему собеседнику Симпличио (простак, дурак), который их оспаривает. Диалогическая форма сочинения оставляла в тени автора. Читателю предоставлялось самому оценить аргументы собеседников, а книга последнее слово оставляла за Симпличио, который изрекал, что Бог всемогущ и Его нельзя подчинять закону необходимости. Г., к несчастью, удалось напечатать книгу (цензор не понял ее и впоследствии пострадал за свое непонимание). Заинтересованные читатели без труда узнали в Симпличио Урбана VIII и донесли о книге Г. последнему: Папа был раздражен, и Г. был предан суду. Насколько можно судить по всему, ему не столько пришлось претерпеть лишений и страданий, сколько нравственного унижения. Астроном, насмехавшийся над Симпличио, должен был торжественно, стоя на коленах, произнести, пред священной конгрегацией, между прочим, следующие слова: я «был сильно подозреваем в еретическом мнении, что солнце стоит неподвижно в центре мира, а не земля, которая движется. Поэтому, желая изгладить из мысли ваших преосвященств и всякого католика такое сильное, но справедливое против меня подозрение, с чистым сердцем и искреннею верою, я отрицаюсь, проклинаю и ненавижу вышеупомянутые ереси и заблуждения, и вообще, всякое другое заблуждение, противное учения св. римско-католической церкви; я клянусь, что впредь не скажу и не буду утверждать ни словесно, ни письменно ничего, могущего возбудить против меня подобные подозрения, и, если узнаю о каком-либо еретике или подозреваемом в ереси, то донесу о нем сему святому судилищу инквизиции или инквизитору того места, в котором буду находиться». Должно полагать, что это печальное отречение вполне удовлетворило Урбана. Г. был осужден на заключение в тюрьму, но по воле папы был освобожден из нее, не пробыв в ней и двух суток. Если представить себе, что дело было почти три столетия назад, что большая часть общества считала Г. еретиком, что дух времени был жесток, должно признать, что папа Урбан VIII в своих отношениях к флорентийскому ученому проявил много великодушия. Но во всей силе остается вопрос, вызываемый процессом Г.: какие руководящие начала должно установить Богословие для того, чтобы предотвращать подобные конфликты между Богословием и опытным знанием? Сам Г. дал два, по-видимому, взаимно исключающее себя ответа на этот вопрос. С одной стороны он утверждал, что Св. Писание учит так же, как и он (земля в Писании называется повешенною, недержимо тяготеющею); и что, следовательно, прежние толкования Писания неправильны; с другой стороны, он говорил, что Писание назначено только для спасения души, что оно не может служить авторитетом для науки, и последняя не должна зависеть от него. По-видимому, что-нибудь одно: или нужно настаивать на согласии своего учения с Писанием или на том, что такое согласие совсем не требуется. Г. настаивал на том и на другом. Позволительно думать, что им при этом руководило инстинктивное чувство истины. Всякое учение, если оно истинно, непременно должно быть в согласии с духом Богословия и Писания, раз мы верим, что таковые содержат истину. Но вопрос о согласии результатов опытного знания с буквою Писания не может иметь для себя такого простого решения. Библия излагает учение истины не ученым языком, а «для мудрых и простых вкупе», языком эпохи, применительно к представлениям времени. В Библии есть и человеческий элемент. С другой стороны, Библия во всем своем объеме есть божественное учение, поэтому в ней могут предлагаться только такие представления о природе, которые, по существу, непременно согласны с истиной. Имея все это в виду, должно признать, что не всегда вопрос об отношении Библии к новым учениям может быть решаем скоро и просто. Человек ограничен и его суждения о Библии и законах природы часто оказываются погрешительными. Чем тверже мы будем признавать святость Библии, чем больше мы будем любить исследования, и чем большую терпимость мы будем проявлять к мнениям, несогласным с нашими собственными, тем скорее во многих случаях мы придем к единению с нашими противниками в истине и любви.

Литература:

Gilbert, La condamnation de Galliee (Rev. Quest. scientif. T. let. 11);

I–B–I, Galilee (Dictionaire apologetique par Jaugey 1891);

Бредихин, Процесс Галилея («Русск. Вестн.» 1871, № 8 и 1876, № 12);

H. А. Скабалонович, Суд над Галилеем («Хр. Чт.» за 1876 г.).

Араго, Общепонятная астрономия. Биографии знаменитых астрономов;

Глаголев С., Астрономия и Богословие. Спб. 1898.

С.Глаголев