Киприан, святой
Киприан, святой – [ 16-го сентября преставление, 27-го мая обретение мощей, о чем смотреть у профессора Е. Е. Голубинского, История канонизации святых в русской церкви, 2-е изд., Москва 1903, стр. 191 сл. 559–560] – митрополит всея России, был болгарин (смотреть у профессора Е. Е. Голубинского и А. И. Яцимирского, а также у архимандрита Амфилохия в «Трудах 3-го Археологического съезда»), хотя в Никоновской Летописи и Степенной книге называется «сербином» и, по словам его племянника Григория Цамблака (известного литовского митрополита), происходил из города Тернова. Без сомнения, по влечению к монашеской жизни он рано поселился на Афоне и затем был чиновником в клире константинопольском. Его первое появление в России относится к концу 1373 или началу 1374 годов, когда он упоминается (Никоновская Летопись IV, 40) в качестве патриаршего посла для расследования отношений митрополита Алексия к западнорусским церквам по поводу жалоб Ольгерда на забвение его владений митрополитом Московским и на суровость последнего (Acta II, 118). В течение этого пребывания он сумел понять интересы литовских князей, склонил их на свою сторону и написал от лица их просительную грамоту к патриарху о постановлении его в сан митрополита русского со многими обвинениями на митрополита Алексия, которого уверил в своем полном расположении. Вернувшись обратно, Киприан повел дело так, что был избран (Acta II, 13–14 и ср. 120) и «поставлен Филофеем, патриархом цареградским», в сан митрополита киевского и литовского, с правом на всю Россию по смерти митрополита Алексия. Это был акт неканонический (Acta II, 17), и сам Киприан после вынужден был затушевывать его туманной фразой: «не вем, како судьбами, ими же весть Бог, и аз смиренный возведен бых на великий престол митрополии русския» (Степ. кн. I, 40).
Получив, таким образом, в декабре 1375 года (или, – по тогдашнему счету с сентября, – в начале 1376 года) пока только часть последней, Киприан пожелал немедленно же завладеть всею и с этого мыслью 9 июня «выехал в Киев» («Православный Собеседник» 1860 г., II, 95). Отсюда он хотел проникнуть в Москву, но тут ему «прилучилось мало нечто противное» (Ст. кн. I, 422): великий князь Димитрий Иоаннович (Донской) не принял Киприана, а его хлопоты в Новгороде и Пскову остались безуспешны. Тогда Киприан решился выжидать в Киеве благоприятных обстоятельств. Смерть святого Алексия († 12 февраля 1378 года), по-видимому, открывала ему свободную дорогу к достижению митрополии московской; однако великий князь избрал своего кандидата в лице духовника и любимца своего, Спасского архимандрита Михаила, по прозванию Митяя. Несомненно, что известия Никоновской летописи ( – и, вероятно, не без влияния Киприана – ) об этом лице сильно преувеличены в дурную для него сторону. Тем не менее, если не поведение, то странное и нелегальное положение Михаила в качестве неслыханного доселе наместника митрополита, со всеми правами и привилегиями последнего, вызвало в Москве немало затруднений и замешательств. Киприан счел этот момент удобным для осуществления своих планов и в мае 1378 году двинулся в Москву в уверенности, что найдет себе энергичную поддержку в среде недовольных Митяем и что великий князь должен будет примириться с совершившимся фактом, который теперь получал и каноническое оправдание. Его надежды казались ему тем более основательными, что у него были хорошие связи, например, с такими людьми, как Сергий Радонежский и Феодор Симоновский, которым он и писал с дороги 3-го июня из Любутска (ныне село Любудское в Калужском уезде), приглашая их повидаться с ним, «где они сами погадают». Но все эти расчеты не оправдались: великий князь изгнал пришельца из Москвы с величайшим срамом, почему Киприан готов был подозревать замыслы о его «убиении или потоплении». В необычайном раздражении по этому случаю он написал 23-го июня новое послание тем же лицам, с изображением своих злоключений, и положил клятву на всех виновных и причастных к ним, поскольку «аще брат мой (Алексий) преставился, аз есмь святитель на его месте, моя есть митрополия» («Православный Собеседник» 1860 г., II, 94). В этом убеждении он начертывает такую программу дальнейших действий: «а ко Царюгороду еду оборонитися Богом и святым патриархом и великим собором» с целью извлечь некую пользу и из самого позора своего: «мне их бещестие большу честь приложило по всей земли и в Царигороде» (idid., 102).
С одной стороны, ему ничего иного не оставалось, а с другой – необходимо было предотвратить или отразить влияние противников, которые и сами помышляли о поездке в Константинополь. Киприан знал еще, что на Москве у него имеются добрые защитники, в лице, например, тех же Сергия и Феодора, потому что на второе его письмо они ответили «со смирением и повиновением и любовью» к нему (ibid., 103), не взирая на все скорбные обстоятельства. Посему уже от 18 октября 1378 года он уведомлял их, что «без измены едет ко Царюгороду». Прибыв туда, Киприан потом был ободрен неожиданным и благоприятным для него оборотом дел. Прежде всего, подвергся опале и был свергнут с престола покровитель Митяя патриарх Макарий, который – по смерти святого Алексия – нарочито писал Димитрию Иоанновичу, чтобы Киприана ни в каком случае не принимали (Acta II, 120–121); непризванному пока претенденту на митрополию русскую пришлось даже судить неприятного ему патриарха, и это показывает, что его прерогативы в известной мере уважались. Затем и торжественная поездка самого Митяя кончилась совершенно плачевно, ибо он «волею Божию» помер почти в виду Константинополя. Правда, его спутники избрали нового кандидата, Пимена, архимандрита Переяславского Горицкого монастыря, вписали его имя на чистый бланк за великокняжеской печатью и представили патриарху Нилу для утверждения в сане митрополита русского, но тот сначала решительно отказал в этом. Однако свита успела «закупить» влиятельных лиц, затратив громадные суммы, и в июне 1380 года Киприан соборно был лишен даже Киева, с сохранением за ним (и то по снисхождению) малой России и Литвы, а митрополитом русским назначен Пимен (Acta II, 12). Киприану ожидать больше было нечего, и в конце 1380 года, не простившись ни с кем, он направился в Киев; здесь ему и суждено было скоро получить желанное в награду за свои страдания и усердную ревность. Великий князь отверг Пимена, чрез игумена Феодора Симоновского пригласил к себе Киприана, а Пимена потом в конце 1381 года схватил в Коломне и заточил в Чухлому, через год переведши в Тверь (П. С. Р. Л. I, 233; VIII, 32. 42. Никоновская Летопись IV, 77–78). Киприан не замедлил, и в праздник Вознесения Господня, 23 мая 1381 года, был встречен и принят Москвой с особой торжественностью.
Впрочем, и на этот раз Киприан не долго продержался в столице и ничего особенного не сделал, так как упоминается лишь о поездке его в Новгород. Уже под 7 октября 1382 года мы читаем: «тояж осени не восхоте великий князь Димитрий Иванович московский Киприана митрополита всея Руси и имяше к нему нелюбие» (Никоновская Летопись IV, 139). В близких к изгнанному памятниках сообщается только, что это случилось вскоре после того, как Киприан, вернувшись в Москву из Новгорода пред самым нашествием хана Тохтамыша (8 августа) и «видя рознство и распрю во граде, отойде во Тверь и тамо избысть» (Никоновская Летопись IV, 137). Но другой источник ясно передает, что «разгневался на него (Киприана) князь великий Димитрий того ради, яко не сидел в осаде на Москве, но съехал в Тверь, боящеся татарского нахождения» (II. С. Р. Л. V, 238). Очевидно, великий князь подозревал митрополита в том, что он не верил в силу русских, почему и искал спасения в бегстве, умолив граждан выпустить из города (Никоновская Летопись IV, 133) и покинув его в ту минуту, когда именно святителю нужно было показать пример бодрости и вдохновлять всех. Еще более раздражило Димитрия Иоанновича то, что Киприан уехал под кров ненавистного ему, родственника Ольгердова, Михаила Александровича Тверского, который посылал дары Тохтамышу и получил от него ярлык. Великий князь решился теперь воспользоваться тем, что раньше предлагал ему патриарх Нил в своих многократных и усердных молениях за Пимена (Acta II, 120): Киприан (осенью 1382 г.) был удален в Киев, а Пимен вызван из заточения и встречен с честью (Acta II, 122. П. С. Р. Л. I, 233; V, 238; VIII, 48. Никоновская Летопись IV, 139– 140). На прежнем месте Киприан нашел преданного покровителя в киевском князе, сыне Ольгерда, Владимире, который настолько благоволил к избраннику своего отца, что после не пропустил в Москву поставленного в митрополиты Дионисия Суздальского и задержал его в Киеве, где он и умер 15 октября 1385 года. Однако Киприан не мог забыть Москвы и, может быть, уже в 1383 году он снова предпринял «путь трудный» в Константинополь с надеждою «борзо быть у вас (то есть при великокняжеском московском столе) из Царягорода» («Православный Собеседник» 1860 г., II, 104–106). Но константинопольское пребывание затянулось и хлопоты не увенчались успехом, когда в мае 1387 году по неизвестным в точности причинам император командировал Киприана в юго-западную Россию, причем с него взято было обязательство священнодействовать только в этих пределах и непременно вернуться на суд пред собором (Acta II, 98. П. С. Р. Л. V, 239; VIII, 50. Никоновская Летопись IV, 151), что́ он и исполнил. Что случилось потом, – неизвестно; но в конце 1387 года или в самом начале 1388 года было соборно определено, чтобы «митрополитом киевским и всея России и был и назывался кир Киприан, который до конца своей жизни да заведовает ею и всеми областями ея» (Acta II, 116–119. П. С. Р. Л. IV, 96; V, 243; VIII, 52. Никоновская Летопись IV, 156–158. 162. 170. 192. Акты ист. I, № 252). Это решение патриарха Нила подтвердил в феврале 1389 года и его преемник Антоний.
Той порой сошли со сцены и недруги и враги Киприана; 19 мая 1389 года умер Димитрий Иоаннович, а 11 сентября скончался в Халкидоне Пимен (Никоновская Летопись IV, 192). Все препятствия были устранены, – и (как кажется) 1 октября 1389 года Киприан выехал из Константинополя (ibid., 171), в феврале 1390 года был в Киеве и на четвертой («средокрестной») неделе Великого Поста торжественно вступил в Москву (ibid., 192–193. П. С. Р. Л. I, 233; V, 244; VIII, 60). Теперь, через четырнадцать лет усиленных стараний, он получил больше, чем желал некогда, ибо фактически соединил под своей властью разделенные части митрополии русской и до самой своей смерти управлял ими в качестве митрополита Всероссийского, усердно охраняя авторитет патриарха (Acta II, 177.180.181.188.197.282.359). С этого времени начинается период спокойной деятельности Киприана. К сожалению, именно о данном времени и сохранилось мало известий. Больше таковых осталось касательно епархиального управления. Мы знаем, что еще в конце июня 1390 года он ездил в Тверь к князю Михаилу Александровичу и там «отставил от епископства Евфимия Висленя», назначенного сюда в 1374 году святым Алексием, «по клеветам тяжким зело и неудобоносимым», хотя в начале и сам находил подсудимого не совсем виновным (Никоновская Летопись IV, 195–196. 197. 198); по-видимому, все совершились по воли тверского князя, но делу только придана была соборная санкция; Евфимий был отправлен в Чудов монастырь и замещен архидиаконом (протодиаконом) митрополичьим Арсением. Но особенно много хлопот доставлял Киприану Новгород, который решил (в 1385 году, Великим Постом) не обращаться к нему для апелляционного суда (бывавшего чрез три года на четвертый и длившегося один месяц, почему он назывался «месячным»), довольствуясь судом местного архиепископа, как бы независимого от митрополичьей власти, и пренебрежительно отнесся к грамоте патриарха Антония, выхлопотанной митрополитом пред своим отправлением в Россию (Никоновская Летопись IV, 195. 201. П. С. Р. Л. V, 244; VIII, 61). Этот отказ был весьма чувствителен и в материальном отношении отнимая значительный доход (может быть, до 200 тысяч рублей ассигнациями на наши деньги, по Е. Е. Голубинскому).
Киприан сам поехал к непокорным: они приняли его (11 февраля 1392 года) торжественно и внимательно слушали его поучения, но относительно главного предмета ответили категорическим отказом. Наложив на всех отлучение и запретив духовенству службы, митрополит воротился ни с чем и побудил патриарха (в сентябре 1393 года) адресовать новгородцам обширную грамоту, которую тот подтвердил снова, когда к нему явились потом ходатаи из Новгорода (Никоновская Летопись IV, 200–202. П. С. Р. Л. III, 96; IV, 99; V, 245. Acta II, 181–187. 177–180). Лишь великому князю Василию Димитриевичу «многою ратью» удалось смирить упрямцев, и они изъявили полное послушание князю и митрополиту (Никоновская Летопись IV, 252–254. П. С. Р. Л. IV, 100; III, 96; V, 246. Ст. кн. I, 521. Собр. госуд. грам. II, № 13). Между тем из Константинополя пришел посол с упомянутыми грамотами патриарха, и митрополит опять (в Великом Посту 1395 года) приехал в Новгород, где и после значительного сопротивления сначала не добился своего (П. С. Р. Л. III, 97. Никоновская Летопись IV, 257. Ст. кн. I, 522). Для достижения своих целей он постарался оградить права новгородского святителя над псковичами (Акт. истор. I, №№ 9. 10), которых, в лице мирян и духовенства, поучал касательно их обязанностей (ibid. I, №№ 8. 11). Новгородцы были тронуты такою заботливостью об их привилегиях, а Киприан «благословил с любовью сына своего Ивана владыку новгородского архиепископа и весь великий Новгород» и преподал наставления насчет богослужения и церковного управления (ibid. I, № 11). Хотя вскоре и сам Иоанн удостоился в Москве внимательного приема от митрополита, но мир не был прочным. По крайней мере, в 1401 году Иоанн – вместе с луцким епископом Саввой (см. стлб. 49) – на соборе московском должен был «отписаться от своей епископии» «за некия вещи святительския» и пробыл «в поимании» у Киприана три года и четыре месяца (Никоновская Летопись IV, 300–301. 311. П. С. Р. Л. III, 48. 102. 134), вероятно, тоже из-за «месячного суда».
Наряду с этим Киприан старался держать свое имя не менее славно и грозно и в других подведомых ему областях, а в частности и в юго-западной России, где он правил чрез своих киевских наместников. В январи 1396 года умер подозрительной смертью киевский князь Скиригайло Ольгердович, и великий князь литовский Витовт получил власть над Киевом. Могли быть неожиданные затруднения, и митрополит немедленно отправился в Смоленск вместе с Василием Димитриевичем. Витовт оказал должное почтение своему тестю и Киприану, который сменил ставленника Пименова Михаила и назначил (2 апреля) епископом смоленским Касиана (ср. у Карамз. V, прим. 116). Затем Киприан поселился в Киеве, где и провел полтора года (П. С. Р. Л. V, 246. 249; VI, 128; VIII, 61. Никоновская Летопись IV, 267–268). Может быть, столь долго задерживали его и распространено латинства в Литве (причем Киприан, будто бы, мечтал вместе с королем Ягайлом о некоей унии папы с греками) и внутренние деда православных епархий. О последнем можно догадываться потому, что некто (епископ) Иоанн из Луцка потом предлагал Киприану 300 русских гривен и 30 коней за возведение его на митрополию галичскую (чего, кажется, он и достиг после), а в 1401 году митрополит (конечно, не без причины) заставил епископа луцкого Савву «отписаться» от епископии (см. стлб. 48).
Не без смущения вернулся Киприан в Москву 7 октября 1397 года, но здесь был утешен известии о новых приобретениях для православной веры в пределах пермских незадолго пред тем (26 апреля 1396 года) скончавшимся в Москве святым Стефаном пермским, просветителем зырян. Впрочем, вскоре Киприану опять пришлось устраивать отношения с новгородцами и сноситься с патриархом насчет Галицкой митрополии, для которой он освятил одного епископа (перемышльского); тем не менее, в общем, он мог теперь наслаждаться большим спокойствием и почасту жил в уединении то в подмосковном селении Голенищеве (ныне Троицкое Голенищево в 3-х верстах от Москвы; см. о нем у † протоиерея В. И. Жмакина, Село Троицкое Голенищево близ Москвы, бывшая патриаршая дача, в «Прибавлениях к Церковным Ведомостям» 1905 г. № 5 за 29 января, стр. 195–200), где построил храм во имя трех святителей (Ст. кн. I, 556), то во Владимирской области на «святом озере», также украсив это место церковью Преображения Господня (Никоновская Летопись V, 37). Великий князь оказывал полное почтение митрополиту, (в 1392 или в 1404 годах) особой грамотой утвердил его высокие права и обеспечил с материальной стороны, даровав немалые льготы его вотчинам и установив с церквей определенный митрополичий сбор (Акты археогр. экспед. I, № 9). Лишь в 1404 году начали приходить тревожные вести из южной России, и Киприан поехал туда в июне или июле. Его наместник архимандрит Тимофей, очевидно, недостаточно охранял митрополичьи интересы, либо крайне корыстно злоупотреблял своим положением, почему удален был вместе с прежними слугами и замещен Феодосием Спасским с новым штатом (Никоновская Летопись IV, 312). Потом митрополит посетил Луцк и посвятил там епископа во Владимир-Волынский, в Милолюбне или Милолюбе виделся с королем польским Ягайлом и великим князем литовским Витовтом, по настоянию последнего отрешил невинно оклеветанного в сношениях с ордынским ханом Шади-беком Антония Туровского и отослал его на покой в московский Симонов монастырь (Карамз. V, примеч. 232. Никоновская Летопись IV, 315. Татищ. IV, 419–420). 1 января 11406 года он был уже в Москве, 26 августа торжественно отпраздновал день избавления от Тамерлана (в 1395 г.), посвятил симоновского архимандрита Иллариона в Коломну и чрез две недели рукоположил Митрофана во епископа суздальского. Но 1 сентября 1406 года он слег в постель и в ночь на 16 число скончался. Ростовский архиепископ Григорий вместе с двумя помянутыми иерархами совершил его погребение, причем была прочитана и написанная за четыре дня до смерти прощальная грамота почившего. Тело его с честью было предано земле в Успенском соборе (Никоновская Летопись IV, 312–318; , V, 3–7. Ст. кн. I, 557–562. П. С. Р. Л. III 130; V, 254–256; VI, 130–133; VIII, 70.77–80), где почивает и поныне. Историческая память благосклонно отнеслась к Киприану и, ценя лишь одни заслуги, высоко почтила его почти тридцатилетнее служение. Уже митрополит Фотий называл его «свято почившим», а в 1472 году при перестройке собора открыты мощи Киприана, который и был после «канонизован» с установлением нарочитых празднований.
Не менее был почитаем Киприан и за свои литературные труды, которые, впрочем, требуют особого рассмотрения. Неоспоримо, что он был большим любителем книжной мудрости и усердно занимался даже переписыванием полезных книг, но известия о нем по этому предмету (Никоновская Летопись V, 2–3. Ст. кн. I, 558), кажется, сильно преувеличены. В. Н. Татищев († 1750 г.) даже утверждает (История России IV, Спб. 1784, стр. 424), что «в наставление душевное (Киприан) преписа соборы бывшие на Руси, много жития святых русских, и степени великих князей русских, (иныя) же в наставление плотское, яко правды и суды и летопись Русскую от начала земли Русския и, многи книги к тому собрав, повелел архимандриту Игнатию Спасскому докончати, яже и соблюдох». Большинство прежних историков принимало это свидетельство с доверием; митрополит Макарий (V, 191–193) уже выразил основательные сомнения, которые оправдываются и детальным разбором сообщения Татищевского (смотреть у профессора Е. Е. Голубинского). Что касается соборов, то из таковых до Киприана на Руси был лишь один Владимирский (1274 г.), почему подразумевают еще Константинопольский (1301 г.?), где епископ Сарайский Феогност предлагал свои недоуменные вопросы; но последний был не на Руси, а затем деяния владимирские, будучи небольшой статьей, не обращались в отдельных списках и помещались при Кормчих. Говорят, что соборно-русские определения Киприана именно и присовокупил к своей Кормчей, привезенной им из Константинополя (Ст. кн. II, 248). О ней, действительно, упоминается в рассказе о московском пожаре 1547 года, но неясно, так что или совсем не передается о правилах (Никоновская Летопись VII, 56), или не устанавливается их принадлежность какому-нибудь лицу (Карамз. VIII, прим. 173). В 1627 г. московский Богоявленский игумен Илия и книжный справщик Григорий в споре с Лаврентием Зизанием прямо заявляли о переводе Киприаном «правильных книг христианского закона, греческого языка правил» (у Тихонравова в «Летописи» IV, 2, стр. 99), однако слова их подозрительны, ибо славянская Кормчая у нас была давно. Розенкампф (стр. 75) думал считать Киприановским переводом правил список, найденный им в сводной Кормчей («Лаптевской») 1615 год, но еще † о. А. В. Горский устранил это предположение, – тем более, что и сам Киприан ссылается на прежний старый Номоканон, а вскоре после его смерти митрополит Фотий в своей грамоте против Григория Цамблака приводит до 15 правил в изложении сходном с редакциями рязанской и софийской, тогда как Кормчая Розенкампфа «различествовала от всех прочих», хотя, находясь в Константинополе, Киприан, конечно, мог написать собственноручно копию Кормчей (рязанского или иосифовского извода, идущего от святого Саввы Сербского).
С именем Киприана до нас дошло только житие святого митрополита Петра. Оно составляет несомненную его собственность, но дальше мы не имеем права с уверенности утверждать, что «к нему могли быть приложены и другие исправленные Киприаном в слоге» (Горский, 354) и считать таковыми те, которые помещены в Степенной книге.
Под «степенями князей русских» должно разуметь, без сомнения, «степенные книги». Что в настоящем своем виде они не Киприановского происхождения, – это неоспоримо. Пл. Гр. Васенко называет их «Афанасье-Макариевскими», приписывая инициативу в деле составления этого труда митрополиту Макарию, а исполнителем считала Афанасия, ранее протопопа Андрея, бывшего с Иоанном Грозным в казанском походе, в 1562 году принявшего пострижение и с 1564 года занявшего митрополичью кафедру всероссийскую; завершение относится к 1560–1563 годам (смотреть, «Книга степенная царского родословия и её значение в древнерусской исторической письменности» I, Спб. 1904, стр. 199. 211–212 и др.). Но академик профессор А. И. Соболевский в «Заметках о степенной книге» (по поводу сочинения г. Васенка) в «Сборнике отделения русского языка и словесности Академии Наук», т. LXXXII (1907 г.) скорее склонен усвоять инициативу всего предприятия царю Иоанну Грозному, а не митрополиту Макарию, и, различая двух творцов книги Степенной, первого усматривает в знаменитом священнике Сильвестре и митрополита Афанасия признает лишь «собирателем» труда; равно он сомневается, что последний составлен в 1560–1563 годах, поскольку это – работа незаконченная. Указывают (Горский, 355; Филар.: Обз. 87 и И. Р. Ц. II, 44, прим. 108) на более краткий список (ркп. Румянц. музея № 415), говоря, что «тринадцатым степенем и должно было оканчиваться сочинение Киприана», но на самом деле этого нет, ибо там повествуется и о дальнейших поколениях русских князей. Посему всякие догадки о характере и содержании Киприановских «степенных книг» совершенно напрасны.
«Правды и суды» обыкновенно относят (Горский, 356) к русско-византийским законам судным и уголовным, принятым в состав Кормчей, но византийские постановления справедливее исключить и понимать слова Татищева в смысле вообще памятников церковно-гражданских. Однако и в этом случае данное известие сомнительно, потому что особой Киприановской Кормчей не было, и в 1402 году торжественно был одобрен древний Номоканон с уставами святых Владимира и Ярослава и другими узаконениями церковно-гражданского характера. В своем послании против Дионисия Суздальского Киприан упоминает о «записывании грамот» (Акты истории I, № 10, стр. 19), но там речь идет просто о том, что светская власть издает определения, записанные на бумаге.
«Летопись от начала земли русской», как труд Киприана, настолько невероятна, что и защитники мнения Татищева говорят лишь о «замышлении» её, ибо упоминание Троицкой летописи (у Карамз. V, прим. 148) о «летописце великом русском» не имеет никакого отношения к этому митрополиту. Гораздо правдоподобнее догадка об участии митрополита Киприана в ведении записей, ему современных. Горский (356) находил их в Троицкой летописи, открытой Карамзиным и погибшей во время Московского пожара 1812 года. Она «более всех других сообщает о княжении Василия Дмитриевича» и заключается описанием нашествия Эдигея (1408 г.). Это весьма возможно, хотя и не для всего объема от Рюрика, но сохранившиеся отрывки невелики и недостаточно характерны. С немалой уверенностью можно предполагать Киприановское влияние и на Никоновскую летопись; впрочем, следы сего могут быть указаны лишь приблизительно.
Несомненные же труды митрополита Киприана следующие.
Прежде всего, этого восемь грамот (Акты истор. I, №№ 7–11. 253. 255. Акты археогр. эксп. I, № 11) и четыре письма, из коих три адресованы преподобному Серию Радонежскому с его племянником и учеником Феодором Симоновским и одно неизвестному по имени игумену («Православный Собеседника 1860 года, II, 84–106). Во всех их виден пастырь заботливый и образованный, но все же они не чисто литературные произведения, так как или имеют частный интерес и лишь биографически важное значение, или занимаются разрешением различных церковно-обрядовых вопросов, причем автор обнаруживает хорошее знание церковных законов и искусство в их толковании и применении.
Более общими наставлениями отличается «послание игумену Афанасию» (Акты истор. I, № 253, стр. 474–482), которого принимают за ученика Сергиева, бывшего настоятелем в Высоцком монастыре, основанном в 1374 году серпуховским князем Владимиром Андреевичем. В 1382 году этот Афанасий сопутствовала Киприану в Киев и затем в Константинополь, где и остался в монастыре святого Иоанна Предтечи, занимаясь списыванием книг; как кажется, туда и адресовано это письмо, ибо Афанасий, по видимому, находился далеко от автора. Время его составления нужно относить ближе к 1392 году ввиду высказываемой в нем мысли о «последних летах», а мысль эта всего естественнее могла явиться при начале седьмой тысячи лет от сотворения мира; за это говорит и ссылка на «многие попечения», что указывает на недавнее утверждение автора на митрополии. По своему содержанию это послание представляет ответ Афанасию, вопросившему «о некоих потребных вещех», и потому изложено не особенно связно. Хотя недоумения касались преимущественно общих начал христианской жизни и деятельности, но Киприан с большей охотой занимается разъяснением разных церковно-обрядовых постановлений и обычаев, чем он интересовался издавна. Рассуждения его отличаются обстоятельностью и трезвостью воззрений, например, касательно благоразумной сдержанности при употреблении епитимий и мудрой осторожности в принятии и пользовании церковными имуществами. Всюду автор руководится апостольскими и соборными определениями без послаблений ради утвердившихся порядков. Так, он прямо запрещает совершение браков монашествующими, хотя примеры этого на Руси бывали нередко, особенно при венчаниях лиц княжеской крови, и хотя сам он иногда уступал сложившейся практике (Ст. кн. I, 518). В Стоглаве (гл. 64 и 65) разъяснения Киприана насчет прав церкви признаются каноническими и включаются в число соборных постановлений. Митрополит Петр Могила поместил в своем «Требнике» его правила касательно богослужения, а некоторые из них вошли и в «учительное известие», печатаемое при наших служебниках. – В конце Киприан обращается к назидательным темам и, говоря о важности самоусовершенствования и духовного бдения, сильнейшее побуждение к тому находит в близости кончины мира; несомненным признаком последнего служит для него необыкновенное развитие пороков и – особенно – зависти. Это аргумент новый и оригинальный, но он вел к слишком резкой суровости обличительного направления, что́ с крайностью выступает уже у митрополита Фотия. Необходимость любви христианской и учительства не просто словом, но и делом развита далеко не столь подробно. Впрочем, послание написано весьма вразумительно, языком ясным и изобразительным без излишней многоречивости, и тоном искренним.
Сходно с разобранным по замыслу «Послание игуменом, и попом, и диаконом, и ко мнихом и ко всем православным христианином», которое яко бы находится между рукописей Московской синодальной библиотеки и выдается за Киприановское (м. Евгения Словарь I, 323; Шевырева Ист. р. слов. III, 210, прим. 10); оно доселе не издано.
Некоторые церковные историки утверждают, что прежде существовало немало поучений Киприана, но нам известно лишь, что в бытность свою в Новгороде он «нача учити (в Софийском соборе) люди новгородцкия велегласно во всю церковь» (П. С. Р. Л. IV, 99). В Никоновском списке приводятся (IV, 200–201) две речи, сказанные митрополитом в Новгороде и, – по сходству с изложением новгородских летописей о тогдашних событиях, – их можно признать довольно точным (хотя бы и фрагментарным) воспроизведением импровизаций Киприана. Они немного говорят в пользу его пастырской учительности: в них слышится голос раздражения, стремление подвести непокорных под клятву закона, а не дух любви и кротости, допускающий суровые меры только в исключительных случаях; притом же и новгородцы были не совсем неправы (митрополит Макарий V, 89).
Гораздо выше по своим достоинствам прощальная грамота Киприана (Ст. кн. 1, 559–562; Никоновская Летопись V, 3–7, и др.), которую летописцы называют творением «чудным, незнаемым и страннолепным»; поэтому «по отшествии сего митрополита и прочии митрополиты рустии, и до ныне преписовающе сию грамоту, повелевают во преставлении своем, во гроб вкладающеся, тако же прочитати во услышание всем», как она была прочитана и при погребении её первого составителя. Указав на свое болезненное состояние, автор свидетельствует в начале «святую богопреданную апостольскую веру и православия истинное благочестие», кратко повторяя здесь содержание «исповеданий», дававшихся при посвящении в епископский сан, а в заключение «всех православных прощает и благословляет, тако же и сам от всех прощения и благословения требуя», согласно распространенному среди русских и вполне естественному обычаю этого рода. По основным своим идеям, это завещание не вполне оригинально, но оно написано хорошо и задушевно и, действительно, является предсмертным наставлением пастыря отца своим духовным детям. А сохраненное Степенной книгой и Никоновским списком «философское дополнение» к этой грамоте, с размышлениями о суетности и скорбности жизни человеческой и с указанием необходимости упования на милосердие Божие, – по-видимому, неподлинно: оно нестройно в развитии мыслей и изложено витиевато, темно и по местам запутанно.
«Житие святого митрополита Петра» (Ст. кн. I, 410–424) написано Киприаном после 23 мая 1381 года, ибо в нем сообщается о встрече его на Москве великим князем Димитрием Иоанновичем (Ст. кн. 1, 424); затем, автор довольно определенно высказывает, что бурный период исканий московской митрополии прошел, и он утвердился на ней прочно, что было лишь в 1390 году; но и теперь он приступил к жизнеописанию не сразу и, кажется, уже после 1397 года, потому что ранее едва ли располагал нужным досугом. И сказание о Киприане, действительно, сообщает, что это произведение составлено им в селе Голенищеве среди других книжных работ. В основе его, несомненно, лежит более древнее повествование о святом Петре, не совсем уверенно усвояемое епископу ростовскому Прохору, хотя о своих источниках автор выражается довольно туманно: «елико от сказателей слышах». Дополнения касаются только волынского происхождения Петра, тогдашнего состояния Волыни и замыслов волынского князя об особой митрополии при отправлении в Царьград святителя, но в замену того опускается важное известие об избрании последним на митрополию архимандрита Феодора и о пастырской деятельности Петра передается короче. В этом большой недостаток рассматриваемого труда: Киприан не позаботился о собрании всего материала, какой ему мог быть доступен. По-видимому, он и не считал этого нужным, так как желал лишь «похвалами украсить» (Ст. кн. I, 558) жизнь святого, для чего часто вдается в излишнюю витиеватость, а сильное стремление «встать под сень» похваляемого чудотворца увлекало его до некоторой тенденциозности в интересах собственной апологетики. Поэтому Киприан – наряду с Пахомием Логофетом – справедливо причисляется (профессором В. О. Ключевским) к «творцам новой (и нездоровой) агиобиографии на русском севере или; по крайней мере, к её первым мастерам», с которыми сходится и по языку, напыщенному и не всегда вразумительному. Однако его изображение более внимательно к исторической и художественной естественности.
В числе самостоятельных трудов Киприана должно назвать и его «молитву разрешити царя и князя и всякого христианина» (у митрополита Макария IV, 370–371), написанную им в Луцке и впервые прочитанную при гробе луцкого князя Димитрия. Это род «разрешительной грамоты», изложенной в тоне возвышенном и умилительном.
Не меньше, если не больше, значения в истории нашего просвещения имеют «списания» и переводы (Никоновская Летопись V, 2. Ст. кн. 1,558) Киприана, к чему он с молода чувствовал склонность и в чем обнаружил довольно искусства и пастырской ревности. Эти труды относятся главным образом к церковно-богослужебной области, упорядочение которой всегда занимало его внимание; он ввел у нас (принесенные из Болгарии) новую редакцию (именно редакцию патриарха Филофея † 1376 г.) Служебника (над которой, по-видимому, более или менее потрудился сам), новые редакции главных богослужебных книг (Евангелия, Апостола, Триоди и другие) с текстами более исправными, чем употреблявшиеся до него и искаженные писцами, а равно ввел и новый богослужебный устав (иерусалимский – Саввы Освященного). Из послания к псковскому духовенству мы знаем, что митрополит отправлял во Псков списки литургии Иоанна Златоуста и Василия Великого, чиннопоследования крещения, освящения воды в первый день августа и обряда православия – с обещанием, по мере переписки, препровождать и другие полезные книги (Акты истор. I, № 8 и ср. № 35 на стр. 69). Переписчик рукописи московского Успенского собора 1403 года восхваляет его за то, что при нем церковь Божия «исправлением книжным… светлеется паче солнечных зарей» (см. профессор А. И. Соболевский, Переводная литература Моск. Руси XIV – XVII вв., Спб. 1903, стр. 13). Совершенно несомненно, что Киприану принадлежит преписание «Лествицы» святого Иоанна Лествичника (автограф коей в Московской Духовной Академии № 152) и «Псалтыри», подходящей по составу к «следованной». Бесспорно также, что Киприан хорошо был знаком с трудами своего покровителя Патриарха Константинопольского Филофея, но что именно было переведено из них нашим митрополитом, – не может быть определено с полною точностью. Всего чаще надписываются его «потружением» канон и молитва на поганые, канон «о гобзине плода»,. канон молебен «о усобних бранех иноплеменным», несколько молитв. О переводах Киприана сотрудник Максима Грека Нил Курлятев дал плохой отзыв, но таковой не вполне справедлив, а мнение о «негораздом разумении» Киприаном греческого языка и совершенно ложно. Вообще же Киприан, будучи «любодетельною пчелой», немало поработал на пользу русского просвещения и в этих интересах сам много книжных сокровищ вывез из Константинополя и славянских земель и другим поручал заботы в этом смысле. В итоге – литературная деятельность Киприана заслуживает не меньшого почтения, чем и пастырская.
Н. Глубоковский.