Библейская космогония по учению отцов и учителей церкви

Первая глава книг и Бытия представляет собой в полном смысле основу всего истинного богопочитания. В нескольких словах она закладывает все основы богословия, разрушает все заблуждения древнего мира и утверждает все основные догматы истинной религии: о единстве Бога, о сотворении мира из ничего, о Промысле Божием, о единстве человеческого рода, о всецелой зависимости человека от своего Творца, и осуждает политеизм, натурализм и материализм. Преимущество Библейского учения в этом отношении так велико и неоспоримо, что уже древние христианские писатели видели в этом одно из очевиднейших доказательств истины своей веры и в своих спорах с язычниками и еретиками смело указывали на превосходство библейской космогонии над мифологическими и философскими космогониями Греции и Рима, равно как и над космогониями гностическими. Св. Феофил антиохийский, который после своего обращения из язычества в христианство сделался епископом своего города, говорит с истинным восторгом о библейском повествовании о творении в своем самом древнем произведении, какое только дошло до нас от отцов о шестодневе²; он подробно излагает первую главу книги Бытия в своей защите христианства против язычника Автолика и посвящает большую часть второй книги своей апологии изложению красот Моисеевой космогонии. Языческие заблуждения рассеиваются, как пустые призраки, пред этим лучезарным изложением истины. И это совершенно понятно, хотя все древние системы одна за другой поднимали вопрос о происхождении вещей, однако различные древние философские умозрения представляли собою не более как остроумные или грубые космогонии, рядом с которыми Библейская космогония поистине представляла собою как бы откровение высшего Разума, на что и не преминули обращать внимание христианские писатели. Язычникам, дотоле погруженным в поэтические вымыслы Гезиода и Овидия, философам, сбитым с пути теориями Платона, Зенона, Эпикура и Лукреция, они поэтому излагали учение о Боге, как свободном, всемогущем, вечном и единственном Творце неба и земли. Пред манихеями, державшимися мысли, что вещественное творение есть само по себе зло и, безусловно, недостойно Божества, нужно было оправдать чудесную красоту этого творческого произведения и показать его отношение с миром сверхъестественным и жизнью душ, и отцы церкви делали это в своих творениях.

Боссюет, резюмируя их учение в своем «Рассуждении о всемирной истории», прекрасно и красноречиво говорит: «Образ Бога в творении показывает нам, что все непосредственно произошло от Его длани. Те народы и философы, которые думали, что земля, смешанная с водою и, если угодно, при содействии теплоты солнечной, сама по себе собственным плодородием произвела растения и животных, грубо заблуждались. Св. Писание учить нас, что сами по себе эти элементы бесплодны, если слово Божие не сделает их плодородными. Ни земля, ни вода, ни воздух никогда бы не произвели ни растений, ни животных, которых мы видим, если бы Бог, сотворивший и приготовивший вещество, не образовал его Своею всемогущею волею и не даль всему надлежащие семена для размножения во все последующие века. При виде того, что растения зарождаются и произрастают от теплоты солнца, некоторые могли думать, что оно и есть их творец; но св. Писание показывает нам, что земля оделась травами и всякими видами растений еще раньше, чем сотворено было солнце, чтобы мы поняли, что все зависит от Бога. Всемогущему Создателю угодно было сотворить свет даже прежде, чем придана была ему та форма, какую он получил в солнце и звездах, потому что Он хотел нам показать, что эти великие и величественные светила, которые люди хотели боготворить, сами по себе не имеют ни драгоценного и блистательного вещества, из которого они составлены, ни той восхитительной формы, которую, как мы видим, они получили. Наконец повествование о творений, как оно изложено Моисеем, открывает нам ту великую тайну истинной философии, что в одном только Боге и находится безусловное плодородие и всемогущество... Если по установившемуся порядку в природе одна вещь зависит от другой, напр. рождение и возрастание растений от теплоты и солнца, то это потому, что тот же самый Бог, который сотворил части вселенной, благоволил связать одни вещи с другими и проявить Свою мудрость в этой чудесной связи»³.

Но для отцов и учителей христианской церкви невозможно было излагать библейской космогонии, не касаясь науки. Сама книга близко соприкасается с наукой. Для опровержения заблуждений языческих философов нужно было изучить их физические теории, для искоренения культа звезд было необходимо касаться астрономии, чтобы научить пасомых доброй жизни и преподать им полезные уроки при объяснении творения, христианский проповедник должен быль на время делаться натуралистом и преподавать народу, по поводу напр. сотворения животных, нравственные уроки, поясняя их техническими подробностями и остроумными анекдотами, столь близкими и дорогими для народа. Человек во времена с большим любопытством относился к явлениям природы, и тайны животного мира всегда возбуждали в нем живой интерес⁴. Эти побуждения заставляли христианских ученых прибегать к мирской науке, хотя их учение, прежде всего, было догматическим и нравственным.

Но, вступая в область человеческих знаний, отцы и учители церкви, как нужно постоянно иметь в виду, уже предоставлены были своим собственным силам. Если религия богооткровенна, то наука составляет уже дело самих людей. Это настолько верно, что научные понятия, которые мы встречаем в творениях отцов и учителей церкви, почти все заимствованы не из Библии, а у греческих философов, и вообще из частных источников. В св. Писании нам не преподаются ни физика, ни химия, а имеется в виду дать нам только средства к богопознанию и спасению души. Единственное исключение составляет только первая глава книги Библия, потому что хотя она и подлежит различным толкованиям, однако самый предмет, о котором в ней идет речь в общих чертах, имеет под собой глубоко истинную научную основу. Все ее повествование, в действительности, сводится к следующим положениям, подтверждаемым геологическими и палеонтологическими открытиями: творческое дело совершалось по восходящей градации. Сначала Бог сотворил материю. Потом из этого неопределенного вещества, Он постепенно образовал весь мир. Прежде всего, Он создал низшие существа, а затем существа высшие, переходя от менее совершенного к более совершенному, от минерального царства к растительному царству, от растительного царства к царству животному и от царства животного к царству человеческому. Вот все, о чем говорить в своем повествовании Моисей и что только и имеет ближайшее отношение к природе вещей⁵

Если таким образом отцы и учители церкви при случае обращались к науке в собственном смысле этого слова, то в св. Писании они не находили себе никаких особых откровений, помимо догмата о творении; вследствие этого, они говорили уже не как представители и свидетели истинно вселенского предания, а как частные учителя, и их положения поэтому имеют вполне частный характер и никоим образом не затрагивают ответственности церкви. Их воззрения имеют авторитет в деле веры и нравственности, но не в деле науки. Промысл Божий воздвигал этих великих мужей для распространения христианства и для сохранения истинного учения в его чистоте и неповрежденности, а не для преуспеяния физики или геологии. Мы не встречаем среди них ни Коперника, ни Кювье. Их наука была наукой их собственного времени и, следовательно, наукой несовершенной⁶.

Тем не менее, космогония отцов и учителей церкви вполне заслуживает изучения. Из сказанного ясно, что она важна не вследствие своей научной ценности, а вследствие того употребления, которое неверы нашего времени делают из нее, восставая против Библии, как боговдохновенной книги. То, что в первые века церкви в первой книге Библии было второстепенным, в наше время сделалось в некоторых отношениях главным. Изумительные успехи астрономии, физики, геологии в наше время обратили общее внимание на первую главу книги Бытия. Согласна ли она с новейшими открытиями? Верующие конечно, отвечают в положительном смысле. Зато неверы отвечают отрицательно и в подтверждение своего мнения ссылаются даже на мнение отцов и учителей церкви. Когда христианские ученые утверждают, что библейская космогония, понимаемая надлежащим образом, предполагает собою ряд последовательных эпох, в течение которых образовались различные слои земли с отличающими их ископаемыми, то враги христианства указывают на то, что это толкование совершенно новое, и говорят, что мы, так истолковывая первую главу книги впадаем в противоречие с церковным преданием. Важно, поэтому, исследовать, какова же истинная космогония отцов и учителей церкви, и какие обязанности налагает она на современного экзегета. Эту именно цель и имеем мы в виду в настоящем исследовании. В нем будет показано, что ни патристическое предание, ни авторитет церкви вообще никогда не определяли и не устанавливали научного смысла первой главы книги Бытия. Отцы и учители церкви понимали ее не одинаково, то в одном, то в другом смысле, следовательно, собственно говоря, освященного преданием толкования Моисеевой космогонии не существует, и экзегет нашего времени имеет полное право избирать то толкование, которое он находит наиболее сообразным с данными истинной науки. Древние церковные писатели, как известно, были не согласны между собою в способе истолкования Моисеева повествования, и это потому, что они имели пред собою лишь недоказанные гипотезы, и у них не было такого напр. авторитетного комментария, какой нам дают теперь геология и палеонтология. Богослову нашего времени остается только следовать по их стопам и сообразоваться с их принципами в истолковании слова при помощи того света, какой проливает наука. Мало того, он даже обязан пользоваться археологическими, историческими и географическими открытиями для объяснения тех мест св. Писания, которые досель оставались темными или даже понимались неправильно, – обязан пользоваться нашими открытиями, когда они несомненны, чтобы установить истинный смысл тех мест Библии, которые могут найти в них свое объяснение. Пример такого именно отношения к науке представляют свв. отцы и учители церкви, к изложению учения которых мы и переходим теперь.

Чтобы придать своему изложению более стройности и яснее показать самое сцепление идей, мы последовательно изложим учение сначала восточных и затем западных отцов и учителей церкви, и среди отцов церкви восточной сначала исследуем учение школы александрийской, затем учение школы сирийской и, наконец, учение отцов каппадокийских, св. Василия Великого, Григория Богослова и Григория Нисскаго с их последователями. Все церковные авторы, писавшие на греческом или сирийском языке, исторически принадлежать к одной из этих трех групп. В самом изложении космогонии отцов церкви нет надобности приводить их учение во всех подробностях; достаточно отметить лишь наиболее выдающиеся черты в учении каждого из них⁷.

Чтобы составить себе ясное представление о том, как древнейшие церковные писатели понимали Моисеево повествование о творении, нужно обратиться еще к временам дохристианским и кратко исследовать, как толковали ее александрийские иудеи, потому что в их именно сочинениях первые отцы и учители церкви отчасти черпали свои понятия.

Школа иудейско-александрийская и особенно ее главный представитель Филон, оказавший наибольшее влияние на толкователей св. Писания в начале христианства, усвоили, в качестве истолковательной системы, метод аллегорический и объясняли священный текст в смысле иносказательном. Самый древний иудейско-александрийский писатель, от которого до нас дошли отрывки, именно Аристовул, составил на греческом языке комментарий на Пятикнижие, который он посвятил Птоломею Филометору. Он жил около 150 г. до Р. Хр. На описание творческого дела в течение шести дней в книге Бытия он смотрел как на аллегорию, означающую порядок и последовательность, царствующие в мире. Сотворение света, совершившееся в первый день, по его мнению, в сущности ничем не отличалось от покоя седьмого дня. Он допускал, следовательно, то, что называется разовым творением, т. е. творением, совершенным в один момент, в один миг, без всякого промежутка, как и без всякого разделения на дни или периоды⁸.

Аллегоризм, оставленный им в наследство иудеям Александрии, в творениях Филона, современника Христа Спасителя, принял самые широкие размеры. Филон был восторженным почитателем Платона. Он настолько был пропитан идеями этого греческого философа, что в Александрии говорили о нем: «или Платон филонствует или Филон платонствует»⁹

Чтобы примирить идеи Платона с Библией, Филон истолковывал последнюю в аллегорическом смысле, когда буквальный смысл не согласовался, по его мнению, с его воззрениями. От него мы имеем книгу «О творении мира по Моисею», которая есть не что иное, как аллегорическое толкование первой главы книги Бытия. Продолжением для нее служат «Две книги священного закона иносказаний». По мнению иудейского философа, повествование о творении мира, человека и земного рая есть не что иное, как символ и иносказание. Рядом с возвышенными и весьма красноречивыми рассуждениями у него мы встречаем примесь всевозможных тонкостей, заимствованных в кабале и в философии своего времени, как она преподавалась в Александрии, в этом «Вавилоне мирской учености»¹⁰. По Филону, как мы сказали, первая глава книги Бытия есть не что иное, как аллегория. Самое число шести дней творения он считает чисто символическим, так что оно, по нему, не имеет никакого действительного значения¹¹. Число шесть есть число совершенства, потому что оно заключает в себе шесть единств, троицы и три двоицы, причем в нем сочетаются вместе начало мужское и начало женское. Говоря, что мир сотворен в шесть дней, Моисей хотел, следовательно, иносказательно выразить только совершенство порядка, царствующего во вселенной. «Было бы крайне наивно думать», говорит Филон в начале своих иносказаний свящ. закона¹², что мир сотворен в шесть (действительных) дней или даже вообще в некоторое время». Эта мысль Филона заслуживает особенного внимания, потому что она служила правилом для всех последующих толкователей, которые после№ него в Александрии занимались истолкованием библейской космогонии.

Первые христианские писатели любили это аллегорическое объяснение, которое передала им синагога и главным представителем которого быль Филон¹³. Церковь признает существование духовного смысла в св. Писании, но она не одобряет крайностей тех, которые принесли ему в жертву смысл буквальный, пример чего и представляет нам исследуемый вопрос.

Отцы и учители апостольского века, всегда стоявшие на страже защиты и охранения веры, не оставили по себе более или менее значительных сочинений, но со второго века первая гл. кн. Бытия сделалась предметом нескольких специальных исследований. Бл. Иероним в своем «Каталог церковных писателей» и Евсевий Кесарийский в своей «Истории» сохранили нам имена Папия, Родона, ученика Taтианa, Кандида, Аппиона, Максима, которые все писали о шестидневном творении. К сожалению, сочинения их не дошли до нас, не исключая и того сочинения, которое по свидетельству Анастасия Синаита Иустин-философ составил по тому же предмету¹⁴.

Первые из дошедших до нас христианских памятников из области толкований на библейскую космогонию написаны были в тех самых местах, где учил и действовал Филон, именно в Александрии. Как только христианская наука стала процветать в знаменитой школе, носящей название этого города, то стоявшие во главе ее знаменитые учители не преминули подвергнуть исследованию и первую главу книги Бытия. Школа александрийская не только приняла общий принцип аллегорического толкования, но и большую часть частных символических смыслов, допускаемых Филоном, память о котором всегда была жива в Египте и творения которого читались там с увлечением. Историк Филона Зигфрид с некоторым преувеличением, но не без основания говорит, что Александрийская система Филона поглотила, как бесконечный резервуар, ручейки библейской экзегетики в Александрии, чтобы потом отвести их воды в реки и тысячеветвенные каналы иудейского и христианского толкования в св. Писания¹⁵.

Богословы александрийской школы также принимали эту символику чисел иудейского писателя: единица считалась числом добродетели; два – числом разумения и зла; пять – числом чувств и чувственности; шесть и десять – числом совершенства¹⁶. Еще более важным заимствованием, какое христианские ученые сделали у иудейских писателей александрийской школы, было мнение о мгновенном творении.

Было бы однако не основательно утверждать, что христиане принимали это филоновское учение в его полном вид и, так сказать, с закрытыми глазами: они отнюдь не допускали, что материя была не сотворена, как это делали александрийские иудеи, которые в этом отношении становились в противоречие с св. Писанием¹⁷. они напротив, учили самым выразительным образом, что Бог быль не только создатель мира, но и Творцом его. Их космогония отличается от космогонии Филона также своим христологическим духом. Отцы и учители церкви, вслед за своим учителем ап. Павлом, повсюду видят прообраз Христа, Искупителя человечества.

Нет надобности останавливаться дольше на этих существенных разногласиях. Отметив мимоходом, в чем иудейские эллинисты оказали влияние на христианскую школу Александрии, мы теперь должны познакомиться с космогонией этой самой школы, столь знаменитой в церкви под названием дидаскалии.

Первым учителем дидаскалии, мнением которого о первой главе книги Бытия известны нам по его собственным творениям¹⁸, был Климент александрийский, умерший около 217 года. По его учению, Бог сотворил мир от вечности и творит его непрерывно. Мир не был сотворен во времени, но время родилось вместе с миром. Все творения были произведены сразу¹⁹; различие же шести дней в Моисеевом повествовании не указывает на действительную последовательность времени, а есть лишь способ изложения, посредством которого боговдохновенный писатель применяется к нашему разумению и к нашему способу понимания вещей: он изображает пред нами своего рода лестницу существ, составляющих вселенную. День, в который Бог сотворил мир, есть Слово²⁰.

Ученик Климента Ориген (185–254) есть главный представитель александрийской школы, воззрения которого, не смотря на связывающееся с его именем недоверие, оказали самое широкое влияние на церковных писателей²¹. Одаренный чудесным гением и в некотором роде неистощимой настойчивостью в труде, он истолковывал св. Писание и изучал его, так сказать, под всеми видами, так что он создал экзегетическую традицию, отпечаток которой мы находим у большинства явившихся после него толкователей. Значительная часть его многочисленных творений теперь потеряна, но у нас еще имеются латинский перевод его толкования на книгу Бытия, первая беседа которого трактует о шестидневном творении; имеем также несколько фрагментов его толкования на книгу Бытия; наконец его 4 книги «О началах» и «Рассуждение против Цельса» также содержат в себе несколько страниц о творении.

Подобно Филону и своему учителю Клименту, Ориген думает, что вселенная была сотворена сразу. Доказательство своей теории мгновенного творения он ищет в творении четвертого дня. Невозможно, думает он, представить себе дни с вечером и утром без солнца и луны; следовательно, то, что Моисей называет тремя первыми космогоническими днями, это не продолжительность, не протяжение времени, а иносказание, которое выражает лишь последовательность существ. «Какой человек, одаренный здравым смыслом, спрашивает он, будет думать, что мог быть первый, второй, третий день, вечерь и утро, – без солнца, без луны и без звезд»²²?

Это замечание Оригена заслуживает особого внимания; выводимое им заключение не точно, но основа его верна: слово день в библейском повествовании о творении употребляется в иносказательном смысле, равно как и другие библейские изречения, употребленные священным писателем в начале книги Бытия. Александрийский учитель приводит эти изречения, вслед за только что приведенным нами местом, в доказательство того, что, по его понятию, это повествование о творении есть иносказание. Изречения эти следующие: Бог насаждает деревья в земном рае, прохаживается вечером и проч. Выражения эти, очевидно, иносказательные; то же самое и слово день.

В смысле мгновенного творения Ориген понимает и 4 строку 2 главы книги Бытия. Цельс, опираясь на довод, употреблявшийся самим Оригеном в своем нападении на христианство говорил: «Нет ничего смешнее, как разделять творение мира на несколько дней», когда еще не было дней; потому что как могли бы быть дни, прежде чем созданы были небеса, устроена была земля и начало двигаться солнце²³? В другом месте он же говорит: «Рассудим также, обращая внимание на более высокие вещи, насколько нелепо приписывать величественному Богу, Богу верховному, слова в виде повеления: да будет то-то и то-то, и заставлять Его совершать в первый день одно, завтра другое, и переходя далее и далее, в третий, четвертый и пятый день до шестого».

На эти возражения показывающие, как древни вообще нападения на библейское повествование о творении, Ориген отвечал: «Мы уже сделали все зависящее от нас для объяснения этих повелений: да будет то-то и то-то, приводя такое место: Он сказал и все сделалось; Он повелел и все сотворилось...²⁴. Что касается шести дней творения, то это мы объяснили, по нашей силе, в своих толкованиях на книгу Бытия. И чтобы доказать, что не нужно понимать это буквально, как делают те, которые думают, что при творении мира действительно потребовалась продолжительность шести дней, мы уже раньше ссылались на следующие слова: «Вот история происхождения неба и земли, как они были сотворены в тот день, когда Бог сотворил небо и землю»²⁵.

Вполне идя по стопам Филона, Ориген во всем шестидневном творении видит лишь иносказание. Твердь, по нему, есть тело; два великих светила суть Иисус Христос и Церковь; звезды суть патриархи и пророки; рыбы и пресмыкающиеся суть низкие и буйные мысли души; птицы – возвышенные мысли, и проч. Нашему миру предшествовало много других миров, и за ним также последует множество миров. Земной рай, в действительности, никогда не существовал, как такой, а он представляет собою лишь возвышенное изображение неба.

Если бы Ориген извлекал только нравственные и назидательные уроки из понимаемой так истории творения, как это делали позже св. Василий Великий и св. Амвросий, то можно бы согласиться с ним; но он впадает в преувеличение, отрицая у первой главы книги Бытия ее буквальный и естественный смысл, чего уже никак нельзя допустить.

После Оригена мы уже не встречаем таких толкователей, которые бы объясняли первые главы книги Бытия исключительно аллегорическим способом. Творения его учеников или непосредственных защитников не содержат в себе ничего такого, что бы прямо относилось к нашему предмету. Св. Афанасий великий (296–373), знаменитый епископ города где учил Ориген, был первым, после этого знаменитого учителя, у которого мы находим формально выраженные мысли о мгновенном творении. Он принимает мнение главы дидаскалии. «Ни одно творение не старше другого», говорит он в одном рассуждении против ариан; «все роды сотворены сразу, вместе, одним и тем же повелением»²⁶. Великий защитник веры против арианства, постоянно занятый борьбою против этой ереси, не оставил вообще последовательного толкования на св. Писание²⁷.

Преемник св. Афанасия по кафедре александрийской, св. Кирилл (ум. в 444 г.), также толковал книгу Бытия и в своем толковании остался во многих отношениях верным преданию школы Климента и Оригена²⁸. Но он старался избегать преувеличений; при своей наклонности к аллегорическому смыслу, он, однако же, не исключал и смысла буквального²⁹ и он не допускает ни вечного ряда творений, ни творения внезапного. Впрочем, он довольно последовательно излагает историю творения.

Аллегорическая система александрийской школы принималась еще в VII веке, но с явными ограничениями Анастаcием Синаитом³⁰. Он написал одиннадцать книг «Назидательных размышлений о Шестодневе», в которых представляет творение как прообраз Церкви Христовой. При этом он делает заимствования у св. Василия Великого, у Григория Нисского и у Иоанна Златоуста; аллегорические приложения тем не менее составляют всю основу его труда. Он даже и не занимается вопросом о том, каким образом создан был мир.

Последние греческие последователи Климента и Оригена, таким образом, оставили теорию внезапности творения, и это было не без причины. Эта теория была ниспровергнута фактами. Геология показывает, что творение или, по крайней мере, устроение мира не было внезапным, а постепенным и поступательным. Земля явилась не сразу такою, как мы ее видим теперь, разделенной на моря и материки, покрытой растительностью, оживленной присутствием человека и множества животных всякого рода: жизнь на ней появилась лишь постепенно, согласно с тем порядком, который изображает Моисей и с которым в существенном согласуются геологические исследования. Мнение александрийских ученых, следовательно, было неправильным. Между тем, при всей своей неправильности, оно показывает нам, что толкователи св. Писания не все думали, что каждый из шести дней творения означает продолжительность времени в двадцать четыре часа; оно показывает, что некоторые уже из древних христианских учителей думали, что слово день есть выражение иносказательное, метафорическое, истинного смысла которого нужно доискиваться при помощи второстепенных источников знания. Затем оно дает нам еще и другой урок: оно доказывает, что во все времена христианские писатели старались установить согласие между наукой и верой³¹. Заблуждение александрийцев зависло от несовершенств тогдашней науки. Филон хотел примирить эллинизм с Моисеевым законом; Климент и Ориген, вслед за ним, намеревались применить философский разум к данным христианского откровения и показать, что Платон и великие языческие гении в том, что у них было истинного, не говорили ничего такого, что бы противоречило Библии. Они старались, поэтому, проникнуть вглубь богооткровенных догматов и заставить разум уважать их, подтверждая их авторитетом тех мудрецов, которых почитала древность, и приводя на служение богословию области человеческого знания. Цель эта была благородная и возвышенная, но задача оказалась слишком тяжелой, и даже гений самого Оригена не устоял под ее тяжестью. Учители «дидаскалии» неправильно думали, что в св. Писании есть места, которые было невозможно защищать; понимая их в буквальном смысле, так что с целью их оправдания, они, по примеру Филона, и прибегали к аллегории. Правда, сами язычники научили их пользоваться этим методом, которым они злоупотребляли со своей стороны, чтобы защитить честь своих богов.

Христиане не без основания подвергали насмешкам мифологические приключения богов Олимпа. Посредством аллегоризма, политеисты старались открыть в мифах глубокие истины. Катехеты Александрии думали, что и на них лежит обязанность пользоваться подобным же методом. Они думали, что между другими библейскими рассказами невозможно допускать в буквальном смысле и рассказа о творении. Каким образом можно допускать, что Бог, так сказать, должен был приступать к делу шесть раз, чтобы совершить Свое творение?³² Но если это так, то каково же Его всемогущество? Натуралисты того времени не подозревали, что земной шар достиг своего теперешнего состояния лишь после целого ряда последовательных переворотов. Не зная этой истины, убежденные, что буквальный смысл библейского повествования не примирим с наукой и с философией их времени, Климент и Ориген отсюда заключали, что первая глава книги Бытия есть не что иное, как аллегория, и истолковывали ее иносказательно. Таково основание их истолковательной системы. Стоит только переменить для них среду, стоит только предположить, что они живут в наше время, и мы можем с несомненностью утверждать, что Климент и Ориген с радостью приветствовали бы открытия геологии; потому что им не пришлось бы изменять своего основного начала, т. е., учение о согласии науки с верой, и им осталось бы только воспользоваться данными этих научных открытий.

Между тем, крайности александрийского аллегоризма вызвали реакцию, и эта реакция нашла себе выражение в школах сирийских.

Сирийские школы, на почве библейской экзегетики, составляют противоположность школе александрийской. Они выдвигали буквальный смысл св. Писания против аллегорических увлечений Оригена. Конечно, не отрицали и смысла иносказательного, который основывается на свидетельстве самого св. Писания, но пользовались им весьма осторожно и, главнее всего, держались смысла грамматического и исторического.

Среди школ Сирии нужно различать те школы, в которых говорили по-сирийски, т. е. школы Низибии и Едессы, и школы, в которых говорили по-гречески, т. е. школу антиохийскую. Между ними существовали весьма тесные связи, и метод их быль один и тот же; но, кроме различия в языке, они в некоторых отношениях держались также и своих особых воззрений.

Наиболее знаменитым представителем экзегетической школы отцов и учителей церкви, писавших на сирийском языке, был диакон едесский св. Ефрем Сирин (ок. 320–379 г.). Он был попеременно главою школы низибийской и школы едесской³³. Будучи богословом и поэтом, оратором и экзегетом, он оставил в истории церкви, особенно на востоке, глубокий след, как своею благочестивою личностью, так и своими творениями³⁴. В течение нескольких столетий, во всех странах Западной Азии, где только употреблялся древний язык арамейский, местные жители пели песни, в которых величайший сирский писатель на их родном языке прославлял добродетели. До нас дошло от него два толкования на книгу Бытия, в которых он подробно изучает каждый стих библейского повествования о творении³⁵.

Св. Ефрем ясно отвергает мнение александрийской школы о мгновенном творении. «Нельзя думать», говорит он, «что то, что сотворено в несколько дней, было произведено в один момент»³⁶. По его воззрению, первый стих книги Бытия повествует нам о стихийном творении, о творении первичного вещества или частей, составляющих вселенную, неба и земли, в их сущности, извлеченной из ничего³⁷. «Свет, который был сотворен в первый день, и все другие вещи, произведенные потом, были излечены из некоего вещества» предсуществующего³⁸. Дни книги Бытия, по учению св. Ефрема Сирина, суть дни в двадцать-четыре часа каждый. Свет был сотворен в первый библейский день, за двенадцать часов до его окончания, т. е., до первого вечера, упоминаемого в Библии³⁹. Сотворение его произошло в первый день Нисана, который быль первым месяцем еврейского года. В доказательство этого св. Ефрем указывает на то, что в это именно время весны дни и ночи равны между собою, причем и день и ночь состоять из двенадцати часов⁴⁰. До первого дня водная бездна «обнимала землю с шести сторон, как ребенка, который еще заключен в утробе своей матери. Когда, по отделении земли от вод, сотворен был свет, то на земле в третий день явились растения и деревья, – новое доказательство того, что творение совершилось весной, так как в это именно время распускаются деревья и покрываются цветами».

Первоначальный свет имел большое значение в творении первых дней. «Так как сотворенный свет был добрый, то он служил своим появлением в течение трех дней. Он содействовал также оплодотворению и произведению всего того, что производила земля в течение этих трех дней; после этих первых трех дней на тверди появилось солнце, чтобы довести до зрелости то, что сначала произвел первоначальный свет»⁴¹. «Земля сначала была оплодотворяема светом и водой». Этот свет, который вначале был блуждающим, как блистательное облако, похожее на солнце, когда оно восходить, или на столб, руководивший евреев в пустыне, озаряя землю своею сущностью или своими лучами, был придан в четвертый день солнцу, луне и звездам.

Под «духом, который был на лице вод», св. Ефрем Сирин разумеет ветер, который волновал воды и приводил их в движение, а также и Св. Духа. «Ветер дул потому, что он для этого быль сотворен»⁴². Но «знай также, что когда Писание говорит о творческом могуществе Бога, оно не изображает Духа Божия как существо сотворенное и произведенное, носящееся вместе с Ним над поверхностью вод; оно говорит о Св. Духе, что Он согревает и оплодотворяет воды, чтобы сделать их способными к произведению, как курица, сидя на яйцах и покрывая их, согревает их и заставляет раскрываться. Писание в тоже время дает нам здесь и образ святого крещения⁴³.

Св. Ефрем Сирин думает, что центр земли наполнен огнем⁴⁴. Этот огонь можно видеть на севере земли, там, подымаются высокие снеговые горы, называемые вереями земли. Там пламя поднимается как величественная река, пыл которой ослабляется для жителей той страны суровостью зимы⁴⁵.

В четвертый день Бог поставил солнце на востоке небесного свода. Луна была поставлена на западе, там, где заходит солнце; звезды были поставлены между этими двумя светилами. Луна создана во всей своей полноте, какою она бывает 15 Нисана, в тот момент, когда продолжительность ночи бывает равна продолжительности дня.

Когда солнце, по слову Творца, поднялось над землей, оно уже имело четыре дня от своего сотворения, это светило, в действительности, было лишь сосредоточением первичного света, сотворенного в первый космогонический день, и, следовательно, оно вполне тождественно с ним.

Среди толкователей, одни думают, что птицы были извлечены из недр вод, а другие отрицают это. Священный текст⁴⁶ повидимому, допускает это двоякое толкование. Св. Ефрем говорит, что птицы, – это украшение воздуха, как и звезды суть украшение неба, и цветы – украшение земли, – были извлечены из вод, и он поэтически изображает, как они «стали, поднимались из утробы волн».

Некоторые мнения св. Ефрема были приняты школой антиохийской, которая вообще допускала те же самые начала толкования. Экзегетическая школа Антиохии⁴⁷, действительно, в древности была великой поборницей буквального истолкования св. Писания, и если можно упрекать ее в какой-нибудь крайности, то, в противоположность школе александрийской, ее можно упрекать разве только в том, что она слишком мало придавала значения смыслу иносказательному.

У писателей столицы Сирии таким образом мы находим мнения которые по своей сущности противоположны мнениям Климента и Оригена. Творения древнейших из них не дошли до нас⁴⁸. Первый, мнения которого нам известны по фрагментам, сохранившимся у других авторов, есть Феодор Мопсуестский (ок. 350–458). Он был сотоварищем по учению и другом детства св. Иоанна Златоуста, в школе Диодора Тарсийского, но последствии, к несчастью, сделался предтечей несториянства.

Патриарх Фотий сообщает, что Феодор избегал, насколько возможно, иносказаний, держась исторического смысла. По свидетельству Филопона, он допускал поступательное творение и в особенности учил, что тьма исчезла только мало-по-малу пред постепенным появлением света⁴⁹. Он думал, что Бог сотворил лишь по паре каждого из вида животных.

Самым знаменитым представителем антиохийской школы, придавшим ей наибольший блеск, быль св. Иоанн Златоуст (347–407). Его толкования отличаются как обширностью познаний, так и блистательным красноречием. От него мы имеем два толкования на книгу в виде Бесед. Из них одно сокращенное, трактующее лишь о главных предметах, в восьми Беседах, а другое пространное, – в шестидесяти семи Беседах, из которых первые двенадцать относятся к Моисеевой космогонии⁵⁰. Эти два толкования на книгу Бытия составляли предмет его проповеднической деятельности в Aнтиохии: первое – в 386 г. и второе – около 395 года. В них нельзя не видеть влияние св. Ефрема Сирина и других учителей сирийских школ; но некоторые из его толкований вполне самобытны.

По учению св. Иоанна Златоуста, Моисей подробно и с великою точностью описал творение мира под вдохновением Св. Духа; при этом сам Бог руководил языком бытописателя-пророка⁵¹. Великий проповедник сравнивает Творца с архитектором, который, в несколько приемов, воздвигает огромное здание. Но Бог, в противоположность человеку, начинает построение здания сверху: Он создает сначала небо, как кровлю для мира, и потом уже творит землю, как его основание. «Видел ли когда кто-нибудь, слышал ли когда кто-нибудь такую вещь?» – восклицает он. «Не будем же с любопытством проникать в дела Божии, но пусть эти дела служат для нас лишь поводом к благоговению пред их Виновником».

У великого антиохийского толкователя книги имеется лишь одна цель: буквально объяснить священный текст, чтобы, возводя душу к Богу, преподать ей назидание, не заботясь об удовлетворении суетного любопытства.

Св. Иоанн Златоуст отвергает александрийскую теорию о мгновенном творении: он прямо опровергает ее во II-й своей Беседе на книгу Бытия. Конечно, Бог мог бы сотворить всю вселенную в одно мгновение ока, но Он не хотел этого; Он соблаговолил, напротив, некоторым образом примениться к нам, сообразуясь с нашим способом действия и произведения; Он хотел также показать нам чрез это, что настоящий мир не есть дело случайности, но дело премудрого Промысла, который все устрояет по весу, числу и мере. Дух Божий, который носился над водами, по его учению, есть движущая и жизненная сила. «Мне кажется», говорит он, «что эти слова означают, что в водах была жизненная энергия; это не была просто стоячая и неподвижная вода, но вода подвижная и содержащая в себе силу жизни; потому что то, что неподвижно, совершенно бесполезно, а то, что движется, содействует многим вещам»⁵². По мнению св. Иоанна Златоуста, звезды были сотворены после растений для того, чтобы показать людям, склонным боготворить солнце и луну, что небесные сферы не имеют в себе ничего божественного⁵³. Он не устанавливает никакого соотношения между светом солнца и светом, сотворенным в первый день, и, следовательно, не принимает мнения св. Ефрема Сирина, которое изложено было выше. По его учению, солнце и звезды были сотворены в четвертый день.

Вопреки многим другим отцам и учителям церкви, а также и ходячим мнениям, которые принимали систему Птоломея, св. Иоанн Златоуст допускает только одно небо⁵⁴. Одною из собственностей его служит то, что он отказывается объяснять гипотезами то, чего не знает: «Что такое твердь, спросит меня кто-нибудь? Есть ли это замерзшая вода, или сгущенный воздух, или какая-нибудь другая сущность? Ни один разумный человек не будет безумно разрешать этого вопроса. Нужно во всей простоте принимать слово (Божие), а не умствовать о том, что выше нашего разумения: то, что мы должны знать и чего держаться – это то, что твердь произошла по повелению Господа»⁵⁵. Но св. Златоуст, держась такой благоразумной скромности в том, что касается земли, впадает, однако, в научную ошибку, доводя до крайности приложение принципа буквализма антиохийской школы: он полагает, что земля действительно покоится на водах, потому что св. Писание говорит: «утвердил землю на водах»⁵⁶; он не принимает во внимание того, что это лишь простое сравнение, и что самые очевидные правила герменевтики обязывают различать иносказательный смысл от буквального и, следовательно, не принимать образы за научные положения. Св. Василий Великий тщательно избегал этого смешения и (как увидим ниже) очень верно заметил, что слова псалмопевца составляют лишь носказание.

В полных изданиях творений св. Иоанна Златоуста⁵⁷, содержится шесть бесед Севериана (умер ок. 408 г.), епископа гавальского в Сирии, касающихся также шестидневного творения. Он был современник своего знаменитого соотечественника, но моложе его. Иоанн, сделавшись архиепископом константинопольским, покровительствовал ему, что однако не воспрепятствовало Севеpиану, забывшему об этом покровительстве, стать впоследствии на сторону врагов своего благодетеля. Тем не менее он не забыл наставлений своего покровителя, и его толкование есть лишь отголосок его учителя и св. Ефрема Сирина. Он с полною ясностью и точностью учит, что Бог сначала сотворил первичную материю, и этот акт он, повидимому, относил к первому дню; в следующие дни Творец уже лишь образовывал и приводил в порядок и то, что было сотворено сначала. «Бог все создал в течение шести дней», говорит он. Но первый день отличается от последующих; потому что в первый день Бог произвел из ничего ἔκ μὴ ὄντων, а начиная со второго дня Он уже не производил из ничего, но, по Своему изволению преобразовывал то, что было сотворено в первый день... Таким образом, в первый день Бог сотворил первичную материю, а в следующие дни Он только придавал форму и красоту уже созданной материи. Первобытная тьма, по его мнению, была произведением облаков и паров, поднимавшихся над первобытным морем⁵⁸. В этом отношении, как и во многих других, Севериан держится объяснений св. Ефрема. Что касается сотворения звезд, то он объясняет его, согласно с изложенными им началами, следующим образом: «Из чего Бог сотворил солнце, луну и звезды? Спрашивает он. Мы сказали, что Бог в первый день извлек все из небытия и что в следующие дни Он пользовался тем, что уже существовало. Откуда же является солнце? Из света, сотворенного в первый день. Творец преобразовывал его, по Своему изволению, различными способами; тут Он создал вещество света, там – звезды, подобно золотых дел мастеру, который сначала превращает золото в массу, и затем чеканить из пего различные медали». Мир, по нему, имеет форму не круга, а палатки. Далее мы увидим, как его последователь Косма Индикоплевет настойчиво проводил это мнение.

Еще более чем Севериан гавальский находился под влиянием комментариев своих предшественников Феодорит, епископ города Кира, на Евфрате (386–458)⁵⁹. Он заимствовал даже у александрийцев. Тем не менее, он принадлежит к школе сирийской, так как был одним из самых решительных сторонников буквального смысла. В своих «Вопросах об осмикнижии», он рассуждает о всех предметах, относящихся к библейской космогонии, но часто приводит мнения других, как простой компилятор, не высказывая своего собственного мнения. Он допускает различие дней. Подобно Василию Великому, он думает, что причиной первобытной тьмы была тень от небесного тела⁶⁰. Звезды, по его мнению, Бог извлек из первичного света. Под Духом Божиим, носившимся над водами, он разумеет воздух. В одном из своих вопросов он исследует, почему Бог сначала сотворил растения, потом звезды и, наконец, животных, и отвечает: «Животные имеют глаза, и они не могли бы выносить чрезмерности того света. Свет, распределенный по великим и малым светилам, сделался сносным для их зрения. Растения же лишены чувств». Подобно Феодору Мопсуестскому, он допускает, что когда сотворены были роды животных, они состояли не из многих особей, а только из двух.

К числу писателей этого рода может быть отнесен и один египетский купец, родом из Александрии, по имени Косма, прозванный Индикоплевстом (вследствие своих путешествий в Индию). Приняв монашество, он написал около 535 г. «Христианскую топографию или мнение христиан о мире»⁶¹, – книгу, в которой он рассматривает большую часть предметов, связанных с библейской космогонией, но особенно занимается вопросом о форме земли. То, что кажется ему наиболее правдоподобным касательно первой главы книги Бытия, он заимствует у предшествующих церковных писателей⁶². Однако, он не держится какого-нибудь строгого порядка и испещряет свой труд анекдотами и наблюдениями, собранными во время своих путешествий и некоторые из них весьма интересны и заслуживают хотя краткого изложения.

Его научные воззрения далеко не все основательны; часто он отрицает верные мнения, опираясь на ложные основания. По нему, вавилоняне первые учили о том, что земля шарообразна⁶³; но, – говорит он, – мнение их ложно, так как вместе с антиохийской школой он думает, что земля плоская и что мир похож на скинию или палатку. Вследствие этого, он отрицает существование антиподов⁶⁴. Этот египетский монах – в сущности писатель малоизвестный и не имеет большого авторитета; но так как он резюмирует доводы своих предшественников, которые раньше его держались сходных с ним мнений, то поэтому только он собственно и заслуживает некоторого внимания⁶⁵.

Заблуждения Космы Индикоплевста касательно формы земли и звезд оказываются тем более удивительными, что он обладал сведениями по астрономии⁶⁶, но его сбили с толку худо понятые им тексты св. Писания. Некоторые отцы и учители церкви, принимая без всякой критики ходячие мнения в этом отношении просто потому, что они казались им согласными с языком Библии, допускали, что земля плоская и отвергали мнение философов, утверждавших, что она имеет шарообразную форму⁶⁷. Они ссылались на следующие тексты, которые тщательно собрал автор «Топографии»: «(Господь) распростер небеса как тонкую ткань, и раскинул их как шатер для жилья» (Ис.40:22). В книге Иова также говорится: «Кто может разсчислить облака своею мудростью и удержать сосуды неба (или по-славянски – ближе к греческому переводу семидесяти толковников – «небо же на землю преклонил» (Иов.37:37). В послании к евреям ап. Павел говорит также в выражениях, напоминающих выражения этого египетского монаха, именно, что скиния, построенная Моисеем, была образом той «истинной скинии, которую воздвиг Господь, а не человек», т. е. образом мира (Евр.8:1–2). Так как скиния была четырехугольная и продолговатая, то Косма выводил отсюда, что земля продолговата, так что ее долгота от востока к западу вдвое превосходит ее ширину от севера к югу⁶⁸.

Древний александрийский купец, очевидно, буквально понимал выражения, которые суть лишь образы и иносказания, как, без сомнения, все теперь понимают их⁶⁹. Это неверное толкование тем не менее настолько утвердилось в среде известного круга толкователей, что даже когда уже Христофор Колумб открыл Америку, один испанец – Тостат, епископ авильский, заявлял, что мнение о шарообразности земли нелепо и не здраво в вере (in fide non tuta). Пример этот с достаточностью может показать толкователям, с какою осторожностью они должны относиться к научному объяснению св. Писания. Он показывает также, в виду всеобщего согласия теперешних толкователей в допущении шарообразности земли, что когда известная научная истина установлена твердо, церковь отнюдь не отвергает ее.

Обобщая все сказанное, можно заметить, что сирийские школы вообще защищали истинный смысл св. Писания, допуская особенно буквальный смысл, не исключая, однако, и смысла иносказательного. Но, избегая крайности, в которую впадала школа александрийская, они, в свою очередь, не сумели избегнуть противоположной крайности. В своих научных объяснениях, они не всегда умели различать иносказательный смысл и принимали его иногда за смысл собственный: отсюда произошли замечаемые у них странные представления о форме земного шара, об основаниях земли и проч. Но этим школам принадлежит та несомненная заслуга, что они тщательно отличали творение первобытной материи от окончательного устроения и упорядочения элементов, составляющих вселенную.

Особую группу и как бы отдельную школу в восточной церкви составляют три знаменитых отца церкви, называемых тремя великими каппадокийцами, вследствие происхождения их из Каппадокии, св. Григорий Назианзин, его друг Василий Великий и св. Григорий Нисский, брат св. Василия: они занимают как бы средину между александрийцами и сирийцами. В некоторых отношениях они примыкают к школе александрийской, особенно по своей любви к Оригену⁷⁰, и из них первые двое собрали превосходнейшие творения о Библии в сборник, дошедшем до нас под именем Филокалии; но они не увлекались слепо учениям Филона и оригинистов и вообще аллегорическому смыслу предпочитали смысл буквальный, как писали школы антиохийской⁷¹. Мнения этих трех отцов о Моисеевой космогонии почти одинаковы. Они принимают принцип аллегоризма, но не считали себя обязанными понимать все творение в аллегорическом смысле; освобождаясь от Филоновой теории, они в буквальном смысле объясняют различные фазисы шестидневного творения.

Их можно считать главными защитниками мнения, встреченного нами уже у св. Ефрема Сирина, по которому Бог сначала сотворил первичную материю и потом устроил ее в течение указываемых Моисеем шести дней. Это мнение представлялось своего рода примирением между Оригеном и теми из его противников, которые распределяли творение между шестью днями. Они сохраняют за первоначальным творением александрийское название «совместного творения»: но, как защитники буквального смысла, в творениях каждого дня они видят действительное создание, а не аллегорию. Это их мнение принимали св. Амвросий и Григорий Великий и поддержали его и в латинской церкви, о чем будет сказано в своем месте.

Характеристическою особенностью каппадокийцев, заслуживающею быть отмеченною, так как вследствие они приближаются более, к александрийской школе чем к антиохийской, служить то высокое уважение, с которым они относятся к науке. Они любят красноречие, как и св. Иоанн Златоуст, и подновляют греческий язык, создавая новые выражения, в которых под живыми и одушевленными красками Библии всегда, однако можно заметить чистоту античных строк, и вообще в их творения, отличающихся обыкновенно возвышенным красноречием, высказываются даже более возвышенные мысли, чем какие можно встречать у Сократа и Платона. При этом они постоянно признают значение науки, изучать ее⁷² и пользуются ею для объяснения и истолкования слова Божия. «Первое из благ», восклицает св. Григорий Назианзин, «есть наука, и я разумею не только нашу, эту благородную науку, которая пренебрегает украшениями и пышностью языка, заботясь только о спасении и о красоте благ духовных; я говорю также и о науке обыкновенной, которую многие христиане, без сомнения довольно слепые, отвергают, как исполненную соблазнов и опасностей, как удаляющую от Бога. Нужно ли презирать небо, землю и воздух за то, что они делались предметом преступного боготворения со стороны людей, которые, вместо Бога, поклоняются творению Божию?.. Не будем презирать науки просто потому, что она не нравится некоторым, и будем смотреть на врагов как на людей грубых и невежественных. Они хотели бы, чтобы весь мир походил на них, так чтобы им можно было скрывать свое невежество в невежестве других… Иметь одну только нравственность, или одну только науку, это значит иметь лишь один глаз. Но те, которые блистают сразу обеими, суть истинные двое ручники, люди совершенные, и они здесь уже на земле насаждаются блаженством иной жизни⁷³.

Григорий Назианзин (328–389) касается творения только мимоходом в своих рассуждениях и в своих поэтических творениях. В сочинении, под заглавием: «О мире», он вообще рассматривает дело Творца с точки зрения догматической и богословской. Он понимает его так же, как и оба его друга⁷⁴. В одном из своих рассуждений он выражается о свете следующим образом: «когда Бог благоволил произвести этот мир, состоящий из вещей видимых и невидимых, – мир, который является как бы провозвестником Его изумительного величия, Он не дает тому, что вечно, другого света, кроме себя, потому, что мог ли быть тот, кто наслаждается самым источником света, нуждаться в его отражениях? Только для низших существ и для того, что окружает нас, Он впервые произвел этот свет. Этому великому Свету благоугодно было начать свое дело сотворением света, чтобы разогнать тьму, смешение и беспорядок, царствовавшие повсюду. Но сначала Он не сотворил по моему мнению, света органического и солнечного: Он сотворил свет бестелесный, а не солнечный, который Он лишь позже дал солнцу, чтобы освещать мир, между тем как для других вещей Он создал сначала материи и потом облек их в свои формы, предоставляя им свое место, и придавая им свой образ и свои размеры; чтобы сделать чудо еще более изумительным, Он создал форму раньше материи, потому что свет есть форма солнца; потом Он создал материю, то есть, солнце, которое есть око дня. Поэтому то среди дней и читают первый, второй, третий, и т.д. до седьмого дня и до прекращения дел (божественных); вследствие этого все, что сотворено, упорядочено и устроено непреходящими словами, различается и разделяется; произведено, не все сразу, словом всемогущим, для которого достаточно одной мысли или одного слова, чтобы дело совершилось»⁷⁵.

Григорий Назианзин, впрочем, нигде в своих творениях не излагает подробно того, как он понимал первую главу книги Бытия. Напротив, его друг Василий долго изучал шестидневное творение.

Так называемый Шестоднев Василия Великого (329–379) есть самое известное творение, какое только произвела древность в этом отношении⁷⁶. Св. Амвросий, сам объясняя верующим медиоланцам творческое дело, пользовался им в самых широких размерах и часто даже просто ограничивался переводом творения своего предшественника, «с которым он соединен был сердцем, хотя и разделен пространством»⁷⁷. Это творение епископа кесарийского оказывало громадное влияние также и на всех других толкователей, выступавших после него.

Шестоднев св. Василия Великого состоит из девяти бесед, которые в одно и тоже время имеют экзегетический и практический характер, причем священного текста и превосходный слог сочетается с обширностью научных познаний и с твердостью вероучения. Все эти свойства творения и, в особенности, заключающиеся в нем превосходные описания⁷⁸ были причиной того, что это творение всегда имело многочисленных читателей.

Кесария, где проповедовал св. Василий, была столицей наук и письменности, говорит Григорий Назианзин⁷⁹. Вопрос о происхождении вещей особенно волновал тогдашние умы, отчасти вследствие успехов манихейства, а отчасти также и вследствие нападок императора Юлиана, который, прибегая ко всевозможным способам защитить излюбленное им язычество, старался показать превосходство Платоновой космогонии над космогонией Моисея⁸⁰.

В начале «Шестоднева» св. Василия мы находим своего рода примирение александрийского мнения о совместном творении с сирийским мнением о различии творческих шести дней: сначала Бог сотворил в один момент первичную материю и потом, по порядку космогонических дней, Он повелевал последовательно являться свету, растениям, звездам и животным. На совместное творение вещества ясно указывает следующее место: «без сомнения потому, что дело творения исполнилось в один момент и без времени»⁸¹ говорит он, «написано: в начале Бог сотворил», потому что начало есть нечто неразделимое и не имеющее размеров. Подобно тому, как начало дороги не есть еще сама дорога, или начало дома не есть самый дом, так равным образом и начало времени не есть еще время, ни малейшая часть времени. И если какой-нибудь строптивый ум думает, что начало есть время, то я отвечу ему, что он должен знать, что время разделяется на различные части, начало, середину и конец, и что было бы смешно различать начало от начала. Тот, кто разделяет начало, делает, вместо одного, два или, вернее, неопределенное число, потому что он мог бы продолжать свое деление без остановки. Поэтому, мы должны знать, что мир сотворен весь сразу, без времени⁸², волей Божией, когда сказано: в начале Бог сотворил. Это же самое другие переводчики, поясняя этот смысл, выражали так: Бог сотворил совместно, т.е., все сразу и в краткое время⁸³.

Несколько дальше св. отец, объясняя слова: в начале Бог сотворил небо и землю, ясно говорит: «называя таким образом две крайности, писание обозначает всю сущность всей вселенной… Если существуют посредствующие вещества, они также, несомненно, заключаются в этих пределах. Хотя он не говорит следовательно, о других веществах, об огне, воздухе, мы должны считать их содержащимся во всем»⁸⁴.

Стихии мира сначала созданы были также в состоянии хаоса. Хаос представляет собой бесформенную и темную массу, потому что воды проникали и окружали мир. «Тьма, висевшая над бездной, была произведением накопления паров; распространившись вокруг земного шара, она постоянно увеличивала густоту атмосферы и препятствовала проникновению света»⁸⁵.

После того, как была сотворена первичная материя, Бог по порядку производил различные части мира, по порядку тех дней, как они описаны в книге Бытия. Св. Василий не выражает этого различие с такою ясность, как это делаем мы, но это различие бесспорно вытекает из его изложения, потому что в его Беседах все дни творения различаются между собою и отнюдь е смешиваются. Он даже прямо говорит, что дни книги Бытия состоят из 24 часов каждый⁸⁶, хотя у него, по-видимому, было уже предчувствие возможности более широкого объяснения, когда он высказывал мысль, что все дни суть дни, но не одинаковой долготы.

Св. Василий Великий думает, вслед за Оригеном и большинством древних толкователей, что в выражении день един, вместо день первый, заключался таинственны смысл⁸⁷, и он говорит, что это выражение употреблено с целью особо отметить первый из дней, дабы показать его близкое сродство с вечностью. «И бысть вечер и бысть утро день един. Почему писание не говорит день первый, а день един? Имея ввиду говорит о втором, третьем и четвертом дне, не было ли для него более естественным назвать первым тот день, которым начинается этот ряд? Если же оно говорит день один, то оно хочет определить меру дня и ночи и объединить то время, которое они заключают в себе. Ведь двадцать четыре часа наполняют пространство одного дня, т.е. дня и ночи; и если в период поворотов солнца они не имеют равного протяжения, то время, обозначаемое Писанием, тем не менее описывает всю продолжительность целого дня. Оно как бы так говорит: двадцать четыре часа измеряют пространство дня или, лучше сказать, день, т.е. время, в которое небо, отправляясь от одного знака, опять возвращается к нему. Таким образом, всякий раз, как вследствие вращении солнца вечер и утро овладевают миром, их периодическая последовательность никогда не превосходит пространства одного дня.

«Нужно ли видеть здесь таинственный смысл? Бог, создавший природу времени, измерил и определил его промежутками дней, и, желая дать в виде меры неделю, Он повелел неделе беспрестанно круго-вращаться, чтобы считать движения времени, составив неделю из одного дня, возвращающегося семь раз на себя: истинный круг, который в самом себе имеет и свое начало и свой конец. В том именно и состоит особенность вечности, что она вращается сама около себя и никогда не имеет конца. Если, следовательно, начало времени называется одним днем, а не первым днем, то это потому, что таким название св. Писание желает установить его сродство с вечностью. И действительно, было вполне удобно и естественно назвать одним тот день, который, по своим особенностям, всецело отличен и отделен от всех других. Хотя св. Писание говорит нам о нескольких вечностях, часто говоря: в вечность вечности, по веки веков, однако оно не исчисляет здесь первой, второй, третьей вечности. Оно скорее хочет отмечать различные состояния и различные действия, чем показать нам круговороты, концы и преемственность вечностей. «Велик», говорит оно, «день Господень и весьма светел» (Иоиль.2:11); и в другом месте: «для чего вам этот день Господень? Он тьма, а не свет» (Амос.5:18), – день тьмы для тех, кто достойны тьмы. Нет, этот день без вечера, без последовательности и без конца не неизвестен Писанию, и его именно псалмопевец называет восьмым днем, потому что он стоит вне недель этого времени⁸⁸. Таким образом, назовешь ли вечностью, – ты выразишь ту же самую мысль. Дашь ли ты этому состоянию название дня, – во всяком случае, их будет немного, а будет только один. Назовешь ли ты его вечностью, – он будет опять один»⁸⁹.

Знаменитый отец восточной церкви, однако, видел, что в св. Писании есть и более продолжительные дни, чем те, которые измеряются восходом и заходом солнца, но это мнение у него проходит мимолетно и только уже новейшему времени дано было с ясностью открыть истинный смысл космогонических дней⁹⁰.

Различие трех первых космогонических дней, предшествовавших сотворению солнца, он объясняет следующим образом: «День в действительности производится, после сотворения солнца, светом, который изливает солнце, когда оно светит в пространстве, поверх земли, а ночь – тенью, покрывающею землю, когда скрывается солнце; но тогда день и ночь следовали друг за другом не в силу движения солнца, а вследствие разлития или исчезновения первоначального света, по установленной Богом мере»⁹¹.

Что касается верхних вод, о которых говорит Моисей, что по мнению Василия Великого суть не что иное, как облака или пары, подымающиеся из моря и з рек и вновь падающие на землю в виде дождя⁹². Он не допускает, чтобы небо было кристальным, расходясь в этом отношении с мнением многих древних писателей⁹³.

Что касается самой формы земли, то св. Писание, ничего не говорить об этом. «Те, кто писали о мире», говорить св. отец, «много рассуждали и о форме земли. Имеет ли земля вид шарообразной или цилиндрический, похожа ли она на диск и во всех частях совершенно кругла, или же она имеет форму лотка и имеет пустоту по средине, – все эти воображаемые представления высказывались авторами различных систем, причем каждый из них опровергал своего предшественника, и все они ничуть не приводят меня к объяснению творения мира. А между тем, служитель Божий, Моисей, ты, конечно, знаешь форму мира; но он не говорит, что земля имеет сто восемьдесят тысяч стадий в окружности; он не измерял, в каком пространстве воздуха отбрасывается его тень, когда солнце идет под землею ни того, как эта тень, падая на луну, производит затмения. Все то, что не имеет для нас важности, он прошел молчанием, как бесполезное»⁹⁴.

Места, где Писание говорит об основаниях земли, по мнению Василия Великого, имеют лишь метафорический смысл⁹⁵: земля не покоится ни на какой подставке:

«То, на чем держится мир, не есть слой воздуха, иначе нужно бы объяснить, почему столь разреженное вещество не подается под тяжестью этой огромной массы. То же самое затруднение встречается, если думают, что земля покоится на водах, как корабль на море. Если искать основы лили какого-нибудь столба для поддержания мира, то нужно бы искать второй основы для поддержания первой основы, потом третьей и т.д. до бесконечности, так что пришлось бы полагать основание все более и более прочные для поддержания этого огромного сооружения»⁹⁶.

Аристотель, у которого приводятся все эти мнения, свидетельствует, что первого из них держались Анаксимандр, Анаксимен и Демокрит, второго – Фалес Милетский, который думал, что земля распростерта над водой и плавает как дерево; третьего – Ксенофан Колофонский, который говорил, что земля не имеет основания и что корни простираются в бесконечность⁹⁷. Св. Василий с основанием рассуждает, что ни одно из этих объяснений не удовлетворительно.

Эфир он считает веществом легким и прозрачным. Свет, по его мнению, независим от светила, которое нам светит, и самое появление его предшествовало сотворению солнца и звезд. Солнце есть не что иное, как вместилище первичного света⁹⁸.

Вообще нужно сказать, что Шестоднев св. Василия Великого содержит в себе сводку всего, что было известно в его время в области астрономии, физики и естественной истории. Во время своего пребывания в Афинах, св. Василий с ревностью предавался изучению всех этих наук. Он сравнивал между собою космогонические системы различных школ философии. Ему вполне были известны книги Аристотеля. Ни один отец церкви в 5 веке не мог равняться с ним в учености.

Если научное объяснение епископа кесарийского мало расходится с прогрессом, который сделан был впоследствии астрономией, физикой, естественной историей, хотя в его время прибегали больше к рассуждениям, чем наблюдениям для объяснения происхождения и свойства вещей, то это свидетельствует лишь об обширности и глубине его эрудиции. Он обладал всеми знаниями, какие только необходимы для богослова, берущего на себя задачу прилагать к религиозному объяснению повествования Моисея объяснение научное⁹⁹.

Младший брат св. Василия, Григорий Нисский (ок. 332–396 или 400) составитель толкование на шестидневное творение, по просьбе своего другого брата, Петра, епископа Севайстийского, чтобы подтвердить и объяснить некоторые места в Шестодневе епископа Кесарийского. Григорий Нисский, уступая своему брату Василию в учености и своему другу Григорию Назианзину в красноречии, превосходил их обоих научностью метода, который он приносил в изучение великих богословских и философских вопросов. И потому не без основания, после Оригена, его ставят в первый ряд греческих церковных писателей по плодотворности и самобытности взглядов. О своем собственном Шестодневе он говорит с величайшею скромностью; но это творение, в действительности, содержит в себе весьма замечательные наблюдения и места, и заслуживает самого внимательного чтения со стороны ученых.

Св. Григорий яснее, тем его брат, принимает александрийское мнение о совместном творении. Он сильно поддерживает его, но в тоже время подвергая его должному ограничению и отвергая аллегоризм Оригена. «Тот, Кто может все, говорить он, произвел сразу (о́µоυ), Своею премудростью и всемогущею волею, все вещи, составляющие материю… Вместо того, чтобы говорить, что Бог создал все существующее в одно и то же время (ἀ𝜗ρόως), Моисей говорит, что Он сотворил «совместно» или «в начале» небо и землю. Смысл этих двух слов один и то же; «в начале» и «совместно» – оба эти выражения означают одно и тоже – сразу (ἀ𝜗ρоόν). Словом «совместно» он показывает, что все сотворено в один миг и сразу (𝜎𝜐𝜆𝜆𝜂ᶔ𝜗𝜂𝜈), а словом «в начале» – что все было сотворено в один миг и без всякого промежутка во времени. Ибо слово «начало» не позволяет разуметь промежутка. Как точка есть начало линии, а том – начало материи, так момент есть начало времени. Моисей называет, поэтому, началом или суммой всего существующего совместное произведение всех вещей неизреченным всемогуществом Божиим… Когда он, следовательно, говорит, что мир сотворен в начале, этим самым он указывает на сотворение всех причин, всех начал и всех сил сразу, в один момент; при первом движении воли Божией, все уже существовало: сущность всех вещей, небо, эфир, звезды, огонь, воздух, море, земля, животные растения»¹⁰⁰.

Столь ясно изложив теорию совместного творения, Григорий Нисский объясняет различие дней необходимостью для Моисея держаться порядка в своем повествовании. При этом, однако, он замечает дальше, обобщая все уже сказанное, что Бог, в этом совместном творении всех существ, сотворил все в виде семян и зародышей, но не произвел всего в отдельности. Отдельные творения сотворены уже в течение шести дней. То, что Григорий Нисский говорит о небе, которое не считает твердым телом, о составе воздуха, об облаках и парах, об установленном в природе круговращении, в котором все преобразуется и ничего не теряется и проч., – все это достойно внимания.

На место сделанного его братом объяснения касательно того способа, каким первичный свет образовал первые три дня чрез излияние и постепенное сгущение своих лучей, он выдвигает гипотезу вращения этого первичного света вокруг земли¹⁰¹ и предполагает, что из этой именно световой материи Бог в четвертый день и создал солнце и все звезды. Но наиболее, быть может, замечательное в Шестодневе Григория Нисского место есть то, в котором он излагает творение четвертого дня, именно сотворение звезд. Можно подумать, что в этом рассуждении говорит новейший ученый, и то, как он объясняет образование небесных тел, напоминает собою превосходный опыт, которым Плято старался показать приложимость системы Лапласа к происхождению солнечного мира¹⁰².

Свет, говорит он, существовал с первого дня, как учитель Моисей, но звезды созданы были только в четвертый день, потому что тогда только и закончилось дело сгущения, вследствие которого появились отдельные тела. «Великий Моисей не непоследователен в своем описании происхождения мира, когда он говорит, что все было сотворено сначала сразу, именно вещество (первичное), но что отдельная и особые тела, составляющие вселенную, были созданы в определенном порядке и после определенного времени, в указываемый им промежуток (т.е., в течение трех дней)».

Отсюда было недалеко до заключения, что для сгущения и образования светящихся тел, подробно описываемого им, требовалось бы более значительное время, чем промежуток в три дня, в 24 часа каждый; но естественные науки в 4 веке находились еще слишком на низкой степени развития, чтобы св. Григорий Нисский, не смотря на всю проницательность своего ума, мог прийти к такому заключению. Но во всяком случае, объясняя указанным образом происхождение небесных тел, он показал, как новейшие теории могут легко согласиться с священным текстом, и предоставить экзегетам позднейших веков восполнить его взгляды в этом отношении.

«С самого начала», продолжает он «свет был распространен повсюду; теперь же он проявляется в отдельных светлых телах, в числе которых находятся солнце и луна. Жидкости, хотя бы все были в текучем состоянии, не одного и того же рода, но отличаются известными особенностями от других, како это можно видеть из смешения масла, ртути и воды. Если все эти жидкости палить вместе в один и тот же сосуд, то скоро можно заметить, что хотя все три на время смешаются, однако ртуть, в силу большей своей плотности, вся опускается на дно сосуда, вода собирается поверх ее, и наконец капли масла плавают на поверхности других жидкостей. Мне думается, можно предполагать, что предметы установились подобным же образом в занимающем нас вопросе¹⁰³, т.е. в образовании небесных тел».

Учителю 4 века конечно невозможно было сделать надлежащего приложения из своего сравнения; но такой язык, под пером одного из знаменитейших своим учением и своею святостью отцов церкви, доказывает нам, как и пример нескольких других церковных писателей первых веков, что и в то время всегда думали, что наука и ученые могли объяснять библейскую космогонию согласно с данными современной им науки.

В творения Дионисия Ареопагита мы также встречаем объяснение происхождения солнца, напоминающее объяснение св. Григория Нисского¹⁰⁴: «свет (солнце)», говорит он, «есть тот свет, о котором говорит божественный Моисей, и который отличал первую триаду наших дней, хотя он еще не получил своей формы» (солнца)¹⁰⁵. Позже мы увидим, что на Западе это же самое объяснение принимал также и достопочтенный Беда, и оно вообще сделалось господствующим в средние века.

Прокопий Газский, живший в 6 столетии, принимал в отношении творения мнение школы александрийской почти в той форме, как его принимали св. Василий Великий и Григорий Нисский. По его собственному сообщению, он начал большое сочинение о восьмидневе, в котором воспроизводил слово в слово объяснение предшествовавших ему толкователей, с указанием имени авторов; но так как этот труд получил слишком большие размеры, то он порешил издать его в сокращенном виде, пользуясь тем, что сказано было лучше и раньше его. Его комментарий в полном виде впервые издан был в подлинном тексте кардиналом Майем. Часто он есть не что иное, как почти буквальное воспроизведение Оригена¹⁰⁶, но он допускал различие дней творения, буквальный смысл священного текста и некоторые из мнений каппадокийских отцов.

Прокопий Газский следующим образом излагает своей взгляд на продолжительность творения: «священный писатель исчисляет дни мира потому, что он хочет точно описать, что происходило. Ведь Бог при творении не имел нужды во времени. Тем не менее Он не производил Своих творений в беспорядке: на этот порядок указывает самое число. Текст не говорит нам день первый, но день один, потому что в вещах, произведенных сразу, нет ни первого, ни второго, между тем как повествование не может быть написано без порядка, то, после одного дня, оно горит о втором дне и т. д. до шести, в интересах стройности рассказа»¹⁰⁷.

Вот что Прокопий говорит о сотворении света: «подобно тому, как солнце явилось только после трав и растений, чтобы его не считали творцом их, так равным образом ему задолго предшествовало и сотворение света, чтобы никто не мог думать, что солнце есть его виновник, и чтобы не пытались почитать его, как Бога. Ибо каким образом солнце можно было смешивать со светом, когда свет существовал раньше его? Сначала был сотворен свет и затем вместилище света; иное дело лампада и иное дело свет, сияющий в лампаде. Солнце сделалось как бы телом света, который не материален (𝛼𝜐́𝜆𝜊𝜈). Сложные вещи разделяются по предмету и по качествам предмета. Так как воля Божия соединила во едино свет и его предмет, то, поэтому, мы не можем различать эту сложную вещь иначе как в языке или мысли… Первоначальный свет, блиставший на подобие молнии продолжался в течение трех дней»¹⁰⁸.

Прокопий, подобно Феодору монсуестскому и Феодориту Кирскому. Допускал, что Бог сотворил лишь по паре каждого вида животных. Он наконец, как и сирийцы, отрицал шарообразность земли.

К каппадокийцам нужно отнести и грамматика александрийского – Иоанна Филопона, т.е. Трудолюбивого (6 века), который почерпал свои истолковательные мысли о первой главе книги Бытия в творения Василия Великого и Григория Нисского¹⁰⁹. От него дошло до нас семь книг о творении мира, где аллегорические и нравственные объяснения весьма редки; он почти исключительно занимается объяснением научным. Это был врач Аристотелевой школы, который занимался математикой, как и естественными науками, и написал книгу 𝛱𝜀𝜌𝜄́ 𝜌𝜊𝜋ῶ𝜈 (о весах). Он впал в три теизм и в различные заблуждения, вследствие чего шестой вселенский собор осудил его, но он защищал христианское учение о творении в своем опровержении Прокла, признававшего вечность мира; защищать его также в своем большом труде, как он называет его, о шестидневном творении. В этом последнем он, главным образом, занимается опровержением Феодора Мопсуестского.

Филимон допускает совместное творение (о́µоυ)¹¹⁰ стихий мира или первичной материи, неба и земли, «неба с четырьмя стихиями». Произведение отдельный существ следовало затем на протяжении шести Моисеевых дней. Бог мог бы дать существование всему бытию сразу, но Он предпочел творить последовательно одно за другим.

По его воззрению, надзвездное небо, без звезд, девятая сфера Птоломея, было создано первым, потому что разумно думать, что это небо, окружающее весь мир, было сотворено раньше всего остального, так как вследствие своих движений оно было причиной всех перемен в естественных вещах¹¹¹. Грамматик александрийский объясняет преобразование вещей, как и Григорий Нисский: четыре стихии сначала были смешаны вместе, но земля, как более плотная осталась внизу, поверх ее стала вода, а еще выше воздух и наконец огонь. Хотя на эту последнюю стихию не указывается под собственным ее названием у Моисея, но он ее именно разумеет, как причину движения, когда говорит, что дух Божий носился над водами. Таким образом, Филопон разумеет под духом Божиим, вместе с большинством писателей александрийской школы, одну из стихий природы. Он принимает также мнение Василия Великого о сотворении света. «Василий Великий», говорит он, «думает, что солнечный свет сотворен раньше самого солнца, действием божественного всемогущества, которое сотворило то, что было естественно невозможным. Для божественного всемогущества не невозможно произвести свет без (светящегося) тела. Всякий, кто согласится с тем, что мы сказали выше, именно что Бог сначала сотворил первичную материю подлунных вещей, может заметить, что Творец следует здесь обратному ходу: Он производит свет раньше светящихся тел, для которых он есть форма, а сами она составляют его материю, и Он производит их тела из этой предсуществующей материи… Объединяя обе эти вещи, Он образовал из них, звезды… Нужно сказать, однако, что этот (первоначальный) свет не существовал без тела… Свет не сразу озарил всю вселенную… Этот свет не был телесным существом, он не был создан-таки, какими теперь являются звезды и два (великие) светила; позже, Бог распределил его в настоящем порядке, распределяя его между солнцем, луной и другими звездами».

Иоанн Филопон ясно учит, что звезды движутся в силу особой движущей силы, которую дал им Бог. Он прямо говорит также, что земля шарообразна¹¹², в противоположность писателям сирийской школы. Что касается тьмы, то он не видит в ней какой-нибудь существенной вещи, как это думал Феодор Мопсуестский, а просто видит в ней отсутствие света. Верхние воды просто суть водянистые части воздуха. Так как еврейский язык не имел особого слова для выражения этой стихии, то Моисей воспользовался термином, обозначающим стихию, в которой живут рыбы.

Другого подражателя Василия Великого мы встречаем, хотя и менее значительного, чем Иоанн Филопон, в авторе Шестоднева или Летописи, носящей имя Евстафия антиохийского¹¹³.

Его толкование есть не что иное, как извлечение из бесед епископа кесарийского в том, что он говорит о четырех первых днях творения¹¹⁴. Зоология его наполнена баснями, часто весьма спорными, а, иногда даже и совсем нелепыми. Вот в каких терминах объясняет он, как земля приготовлена была для появления человека: «после сотворения мира, Бог наконец создал человека, когда жар был побежден холодом¹¹⁵, когда влажность была высушена сухостью, и сухость умерена влажностью»¹¹⁶.

Последний из великих православных богословов, древней православно-восточной церкви, именно св. Иоанн Дамаскин (ок. 676–760), принадлежит также к каппадокийцам. Последние были его любимыми писателями, хотя он и не принимал всех их космогонических толкований. Выбор, какой он делал между мнениями предшествующих ему писателей, вполне обнаруживает полнейшую свободу, какою пользовались учители церкви по отношению к научным вопросам, возбуждаемым первой главной книги Бытия.

Он, впрочем, не любит входить в спорные вопросы и довольно часто ограничивается ролью простого повествователя. Так, о форме мира он излагает мнение сирийцев, которые считали небо как бы навесом, раскинутым над землею, и мнения Григория Назианзина и Григория Нисского, которые думали, что земля есть шар, одетый со всех сторон небом. Однако, он более склоняется к мнению каппадокийцев¹¹⁷. Он примыкает к Василию Великому против Григория Нисского по вопросу о первых трех днях творения и подобно ему объясняет их не посредством теории вращения, поддерживаемой епископом Нисским, а посредством теории испускания исчезновения первичного света. Что касается относительной величины солнца, которая, по мнению каппадокийцев, значительно превосходит объем земли, то в этом отношении он проявляет нерешительность. Касательно некоторых пунктов он принимает толкование св. Ефрема, Севериана Габальского и др. Можно отметить еще в св. Иоанне Дамаскине ту особенность, что сотворение звезд он относит к тому же самому времени, как и сотворение света¹¹⁸, как раньше его делал уже Лактаций в церкви латинской.

Таким образом, насколько догматическое объяснение библейской космогонии у отцов и учителей церкви было однообразным, постоянным, настолько же научное объяснение ее у них менялось и разнообразилось. Неуверенности в этом отношении, замечаемые у св. Иоанна Дамаскина, мы встречаем также, до известной степени, и у других отцов церкви. Св. Григорий Нисский, излагая свою точку зрения, не утверждает с безусловностью, что это непременно так, но говорит «я думаю», что это так или может быть так.

Из всего сказанного следует, что каппадокийские отцы и их подражатели старались установить некоторое примирение между александрийцами и сирийцами: они избегают чрезмерного аллегоризма одних и чрезмерного буквализма других; допускают термин и самую идею совместного творения, как Ориген и св. Афанасий; отвергают чисто символическое объяснение первых глав книги Бытия, введенное Филоном; различают, вместе с сирийцами, шесть действительных дней в деле творения, но не остаются рабами буквы, и в своих исследованиях и своем изложении отличаются более научным характером. Из их творений очевидно, что они не сомневались в том, что истолкование повествования Моисея должно быть почерпаемо в изучении сомой природы и пособием к нему вполне могут служить ученые исследования представителей науки.

В западной церкви отцы и учители не группируются, подобно отцам и учителям Востока, в цельные и точно определенные школы. В странах латинских не было такого крупного литературного центра, где бы учение преподавалось такими знаменитыми учителями, как св. Пантен, Климент и Ориген – в Александрии, или Диодор тарсийский – в Aнтиохии. Лишенные этого пособия, учители церквей в Италии, Африке и Галлии, разрозненные между собой, как временем, так и местом, в большинстве действовали каждый независимо друг от друга. Поэтому, кроме свойственного им общего догматического учения, они заимствовали свои частные мнения по вопросам, нерешенным церковью, в науках, составляли их на основании чтения и личных размышлений. Творения их предшественников, как греческих, так и латинских, естественно оказывали на них большое влияние, и в случае, когда расходились между собою, они старались найти соглашение в посредствующих мнениях, как это и доказывают многочисленные примеры.

Самый древний латинский писатель, от которого мы имеем толкование на библейскую космогонию, есть св. Викторин, который из оратора сделался епископом пектавийским в верхней Паннонии и потерпел мученичество, вероятно, при Диоклитиане, в начале IV века. Его комментарий носить название «Трактат о создании мира» – Тractatus de fabrica mundi, и быть может есть лишь отрывок полного объяснения книги Бытия¹¹⁹. Трактат отличается чрезвычайною краткостью и не входит ни в какие научные объяснения. Св. Викторин допускает действительное различие дней и буквально понимает творение, но то, что особенно занимает его – это соотношение чисел¹²⁰

Другой древний латинский писатель Лактанций касался библейской космогонии в своих «Божественных установлениях»¹²¹, но мы не будем останавливаться на разборе его рассуждений, потому что объяснение его имеет вполне догматический характер. Он допускал, что Бог создал лишь по паре каждого вида животных, как об этом думали на востоке Феодор мопсуестский, Феодорит кирский и Прокопий газский¹²².

В лице св. Илария (300–367) мы видим появление на западе александрийской теории о совместном творении, но епископ пикативийский вообще не объяснял книги Бытия¹²³. Что касается его взгляда на дни творения, то в этом отношении можно привести из него место в его Беседе на 21-й псалом, он справедливо замечает, что слово день может означать в св. Писании ряд годов¹²⁴.

Первый латинский отец, который пространно писал о шестодневе, быль св. Амвросий, епископ медиоланский (ок. 340–397). Он много пользовался беседами св. Василия Великого и, как большинство западных писателей, несколько позже усвоил себе самый его метод, держась как бы середины между школой александрийской и школой антиохийской, причем вместе излагал и буквальный, и таинственный смысл св. Писания. Заимствования он делал также у Оригена и у св. Ипполита.

Объяснение первой главы книги Бытия было предметом его бесед в Медиолане в течение Великого поста 389 года. Оно разделяется теперь на шесть книг, соответственно шести дням творения¹²⁵

Св. Амвросий допускает совместное творение¹²⁶, как и св. Василий, т. е., принимает действительное различие дней, вопреки Оригену. В начале Бог сотворил сущность мира, cardines rerum¹²⁷, как он выражается. Первый стих книги Бытия можно понимать в двух различных смыслах. По одним, он есть как бы обобщение всей главы, а следующие стихи составляют частное изложение составляющих ее истины. Епископ медиоланский не одобряет этого мнения. По его мнению, следует истолковывать первый стих в том смысле, что Бог сразу сотворил все стихии вселенной, первичную материю; потом она преобразовывалась, упорядочивалась и располагалась в течение шести космогонических дней.

Но учителем латинской церкви, идеи которого оказали особенно глубокое влияние, был не св. Амвросий, а бл. Августин, после разных блужданий вступивший в лоно вселенской церкви (354–430). Епископ иппонский, быть может, больше всех древних церковных писателей занимался первыми главами книги Бытия и историей творения. В то время, как его знаменитый современник, бл. Иероним, столь знаменитый своей обширной ученостью и своими истолковательными трудами, едва мимоходом касался космогонических вопросов, бл. Августин написал три комментария на шестоднев книги Бытия¹²⁸ и к нему же он возвращается в XI главе своего творения «О граде Божием», как и в трех последних книгах (11–13) своей «Исповеди», не говоря уже о некоторых других творениях. Самое важное его творение об этом предмете составляют двенадцать книг «О книге Бытия по букве». Это самый полный труд, какой только оставила нам древность о творении.

Бл. Августин глубоко сознавал необходимость для богослова пользоваться наукой для ябъяснения божественного творения, и он сильно восставал против тех христиан, которые, под предлогом охраны православия, отрицали научные истины¹²⁹. Сколько бы мог сделать этот громадный и восприимчивый ум, если бы он мог пользоваться открытиями современных наук! К сожалению, научные познания его времени были очень недостаточны, и ему не дано было восполнить пробелы и исправить ошибки в современных ему научных воззрениях, не смотря на всю проницательность его гения. Наука обязана своим прогрессом наблюдениям и совместным трудам целых поколений ученых: один человек не может постигнуть всех ее тайн.

Епископ иппонский, в своей «Исповеди», увлекательно изображает тот сильный интерес, который возбуждала в нем тайна творения. «Дайте выслушать и понять как Бог в начале сотворил небо и землю. Вот что писал Моисей; он написал это слово и исчез: он удалился с этой земли к Тебе, мой Боже, и теперь не находится уже в моем присутствии, потому что если бы он быль тут, я обратился бы к нему, спрашивал бы его, умолял бы его объяснить его слова... Но так как я не могу его вопрошать, то ведь Ты, о Истина, вдохновляла его, когда он изрекал истину, и Тебя, мой Боже, я умоляю: как Ты дал Твоему служителю дар свидетельствовать об этих вещах, то дай понять их»¹³⁰.

Свои воззрения касательно творения бл. Августин отчасти заимствовал у древних отцов и в особенности у Филона и Оригена; но его гений не просто усвоял себе заимствованные мысли, но преобразовал их, налагая на них печать своей личности. Он заимствовал у александрийцев их теории о совместном творении, но он усвоил ее особым способом и излагал так, как сам понимал. В этом и заключается наиболее важная сторона его знаменитого Шестоднева.

Бог сотворил мир в один момент¹³¹, но для того, (чтобы приспособиться к нашему слабому разуму, он нашел нужным представить творение так, как бы оно сотворилось во времени.

«Бесформенная материя», говорит он, «не предшествовала по времени образовавшимся вещам; потому что все было сотворено сразу, – и материя, из которой были созданы вещи, и самые сотворенные вещи. Подобно тому, как голос есть материя слов и слова указывают на образовавшийся звук, но тем не менее говорящий не начинает чрез издавание бесформенных звуков, чтобы потом собирать и образовывать из них слова; так и Бог-Творец не сотворил сначала бесформенную материю, чтобы потом в несколько приемов вновь приступать к Своему творению и образовывать ее, располагая естества по их порядку. Он сотворил материю всю в своей форме»¹³². Трудно еще в более ясных и более точных терминах выразить александрийскую теорию совместного творения.

«Твои творения, о мой Боже», еще восклицает бл. Августин, «были созданы Тобою из ничего, но не из Тебя, не из такой какой-нибудь материи, которая бы не произошла от Тебя и которая бы существовала бы раньше, а из материи, сотворенной в то же время Тобою; ибо, без всякого промежутка во времени, Ты дал этой материи форму с бытием. Иное дело материя неба и земли, иное дело – их форма, и Ты создал материю из ничего и форму из материи, и то и другое вместе, так что форма следовала за материей без всякого промежутка во времени»¹³³.

Между тем творение, все с самого происхождения развивается, тем не менее, во времени: «вся вселенная вначале находилась в семени, не всею массой своей вещественной величины, но в состоянии силы и причинной мощи... Как в зерне невидимо находится все то, что с течением времени становится деревом, так нужно представлять себе, что и мир, когда он быль создан Богом, заключал в себе все, что должно было проявиться после... Бог, следовательно, впоследствии уже не творил ничего, но, сотворив все вещи сразу, Он управляет ими, движет их Своим управляющим действием, так что Он действует непрерывно, покоясь и действуя в одно и то же время»¹³⁴.

Творение есть как бы язык Бога, а язык Бога можно понимать по аналогии с языком человеческим. Когда мы слышим, что человек говорит, то его язык является для нас рядом слогов и в тоже время в произносимых словах нет таких двух слогов, которые могли бы звучать в одно и тоже время. На сколько менее можем мы понять, что вещи были произведены совместно в одном и том же акте, которым сразу сотворены были все вещи!¹³⁵

Доказательство совместного творения Бл. Августин видит в известном месте книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова: «пребывающий во веки сотворил все вообще» («Живый во веки созда вся обще» – послав.). Он понимает под вообще творение совместное¹³⁶. Но при изложении своих идей по этому предмету, чаще всего он приходит к мысли о невозможности составить себе ясно представление о том, что такое были первые дни творения до появления солнца.

Он ясно допускает различие дней¹³⁷, но это различие логическое, а не действительное. «Что такое эти дни? Для нас очень трудно, если даже не невозможно понять это. Насколько более оснований говорить это? Дни, которые мы знаем, имеют вечер в тот момент, когда заходит солнце, и утро – в момент – когда солнце восходит, а эти три первые дня протекали без солнца, которое, как повествует Писание, было сотворено в четвертый день».¹³⁸ Затем бл. Августин еще говорит: «можно спросить, что такое Моисей называет днем и что такое он называет ночью. Если он хочет обозначить этим тот день, когда начинается восход солнца и оканчивается его захождение и ту ночь, которая продолжается от захода до восхода солнца, то я не понимаю, как это могло происходить до сотворения светил неба»¹³⁹. Подобное же замечание мы уже встречали у Оригена.

Правда, прибавляет он, священный текст говорит, что шесть дней творения состояли каждый из вечера и из утра, но это выражение отнюдь не заключает в себе действительной последовательности смены дня и ночи; Моисей избегает употребления слова ночь; словами вечер и утро он просто хочет обозначить моменты или различные способы в проявлении творения духам небесным, или, вернее, материю и вид.

Вечер и утро дней, предшествующих сотворению солнца, как и дней, следующих за ним, обозначают собою различные способы познания ангельских духов: познание которое они имеют о предметах, созерцая их объективно, называется вечером, как мнение совершенное, а то, которое они имеют, созерцая в Слове, называется утром, как более совершенное. Дни творения таким образом «весьма отличны от дней, составляющих наши недели», они производились не «вращением звезд», не были «днями солнечными». «Эти первые шесть дней были какого-то необычайного рода, нам неизвестного».

Объясняя дни творения, как простой образ выражения, бл. Августин в другом месте уверяет, что он не приписывает им аллегорического смысла, но понимает их в собственном смысле¹⁴⁰.

Все вещи таким образом были сотворены совместно. Между тем следует установить различие между существами неорганическими и органическими: первые были созданы такими, каковы они еще и теперь, а вторые были таковыми только по своей сущности и в зародыше; так, растения, рыбы, птицы и другие животные, за исключением Адама, не были, рождены в полном своем возрасте, но развились постепенно и сообразно с естественными законами¹⁴¹.

Таковы главные воззрения бл. Августина касательно шестидневного творения. Из изложенного видно, что этот учитель западной церкви допускал действительное различие между творением в собственном смысле этого слова и развитием существ, между тем, что можно назвать creationis (делом сотворения), которое совершилось сразу, и opus forrnationis, (делом образования), которое было постепенным и поступательным, сообразно с законами природы, как мы видим их действующими теперь. Мнение бл. Августина отличается от мнения других отцов, св. Амвросия, св. Василия тем, что последние полагают зиждительное дело в самом шестодневе, между тем как епископ иппонский полагает его позже¹⁴². Он допускает с александрийцами совместное творение, но он не думает, подобно им, что Моисеев рассказ есть лишь аллегория духовного мира. Он принимает, следовательно, буквальный смысл вместе с сирийцами и каппадокийцами, но не принимает вместе с ними действительного различия дней.

Мы не должны расстаться с бл. Августином, не заметив еще, что он был первый из церковных авторов, у которого мы встречаем ясную идею законов природы. он не хотел умножать чудес без достаточных оснований и думал, что явления должно объяснять, когда это возможно, сообразно «с природой вещей»¹⁴³. Законы, определяющие развитие природы, он называет «причинными основаниями», уверяет, что Бог не только создал все Свои твари по числу, мере и весу, но что в своем существовании они одинаково управляются и уравновешиваются¹⁴⁴; он ясно говорит об «обычном течении природы»¹⁴⁵, о «законе природы»¹⁴⁶.

Среди творений бл. Августина значатся «Три книги о чудесах св. Писания», которые не принадлежат епископу иппонскому, но, по мнению критиков, принадлежат великобританскому монаху, который написал их в 655 году¹⁴⁷. Хотя автор, который говорит о своем ingenioli, на первый план выдвигает смысл духовный, однако он много занимается и «смыслом совершившихся вещей» и излагает александрийско-августиновскую теорию совместного творения с такою замечательною точностью, что слова его заслуживают быть приведенными.

Творение, по нему, составляет вещь совершенно отличную от управления миром. Творение получает свое бытие из ничего, а управление, gubernatio, только видоизменяет его. «Закончив творение дел природы, Бог почил в седьмой день, но с того времени Он не перестает управлять всеми Своими творениями. И хотя Моисей повествует, что все твари созданы в течение шести дней, однако этот промежуток нельзя понимать в смысле протяжения времени, а только в смысле различия творений; историк различал в своем рассказе то, чего Бог не разделял в Своем действии. Бог сотворил все вещи сразу, одним действием воли произвел все разнообразие видов, и этим единичным действием воли сотворил совместно, без времени, вещи, которыми, с момента их появления, Он не перестает управлять»¹⁴⁸.

Авторитет бл. Августина заставлял принимать его мнения о творении не только британского монаха, но также и большинство церковных писателей Запада, живших после него, так что мы находим их у Проспера аквитанского (403–460), у Виктора марсельского (ум. ок. 450), у Евхерия епископа лионского (ум. ок. 450), у Кассиодора (468–562), Юнилия (ок. 550) и Исидора севильского (570–636). Так как они воспроизводили лишь мнение своего учителя, то нет надобности и останавливаться на их сочинениях.

Большого внимания заслуживают св. Григорий Великий (ок. 540–604) и Беда Достопочтенный (673–735). Григорий Великий не толковал книги, но в своих «нравственных рассуждениях об Иове», по поводу сотворения бегемота, он с замечательною точностью и полною ясностью высказал мнение, которое защищали каппадокийцы в восточной церкви и к которому, до известной степени, приближался бл. Августин. «Спрашивают», говорит он, приводя текст книги Премудрости Иисуса сына Сирахова: сотворил все вместе, «каким образом Бог сразу сотворил все вещи, между тем как Моисей повествует, что они сотворены были отдельно в шесть последовательных дней? Чтобы понять это, достаточно внимательно исследовать причины и основания вещей. Сущность вещей была создана сразу, но различные виды не сразу приняли свойственные им формы, и то, что существовало сразу, по материальной сущности не сразу явилось в своей особой форме. Когда нам рассказывают, что небо и земля были сотворены сразу, этим поучают нас, что духовные и телесные вещи, все, что происходит с неба и из земли, все это было сотворено вместе, но прибавляют, что солнце, луна и звезды были сотворены на небе только в четвертый день. Вот почему то, что было сотворено вместе с сущностью неба в первый день, создано было в своей особой форме лишь в четвертый день. Моисей говорит, что земля была сотворена в первый день, и только в третий он описывает создание растений и всего, что прозябает на земле; но растения, которые особо явились в день, были сотворены по своей сущности в первый день вместе с землей, откуда они вышли. Вот почему Моисей отдельно повествует о том, что было создано в каждый день, и однако кончил заявлением, что все было сотворено сразу: «Вот происхождение неба и земли, при сотворении их, в то время, когда Господь Бог создал землю и небо, и всякий полевой кустарник, и всякую полевую траву» и проч¹⁴⁹. Рассказав, что небо и земля, кустарники и травы полевые сотворены были в различные дни, священный писатель теперь говорит, что они были созданы в один день, чтобы ясно показать, что все твари были сотворены по своей материи, но не по своему виду»¹⁵⁰.

Григорий Великий в этом последнем месте книги Бытия придает слову день такой смысл, которого оно не имеет; но это, по крайней мере, служит для него средством возможно более точного изъяснения его мысли.

Беда Достопочтенный истолковал все Пятикнижие и кроме того с особенною подробностью двадцать первых глав книги Бытия в своих «Четырех книгах от начала книги Бытия до рождения Исаака». Этот Шестоднев можно считать последним, какой только дошел до нас от древних церковных писателей о библейской космогонии.

Первая книга его сочинения посвящена первым трем главам книги Бытия. В значительной степени этот труд есть компиляция, в которой автор собрал все, что нравилось ему у бл. Августина, Василия Великого, св. Амвросияи в «Еврейских вопросах» бл. Иеронима; но британский монах относится с известной оценкой к приводимым им авторам и вставляет свои личные замечания касательно тех заимствований, которые он делал у своих предшественников. Он не принимает теории бл. Августина о совместном творении; напротив, весьма ясно высказывается в пользу отдельных дней, в двадцать четыре часа каждый¹⁵¹, и держится как и каппадокийцы, того что первичная материя была сотворена раньше шести дней книги Бытия; в течение же этих шести дней, созданные существа, за исключением души, были взяты уже из предшествующей материи.

«Материя», говорит он, «была создана из ничего, а мир с его настоящими формами был образован из бесформенной материи. Бог сотворил, следовательно, вещи до первого дня и до начала времени, ангелов и бесформенную материю... Следовательно, не вещи Бог создал из ничего: часть их Он сотворил из ничего; а часть – из некоторой вещи; из ничего – мир, ангелов и душу; из некоторой вещи человека, животных и другие твари»¹⁵².

Нелишне заметить, что Беда Достопочтенный считает время, когда были сотворены небо и земля, т. е., то время, которое прошло до первого дня книги Бытия, бесконечным. К этому заключению приводят его текст книги Бытия и текст книги Исход: «вот происхождение неба и земли, при сотворении их, в то время, когда Господь Бог создал небо и землю»¹⁵³… Св. Писание называет происхождение неба и земли порядком, который Бог установил при Своем творении, украшениями, которыми, в течение шести дней, Он усовершил Свое творение... согласно с тем, что говорит Сам Творец в Десятословии: «в шесть дней создал Господь небо и землю, море и все, в них»¹⁵⁴. Это место книги Исход, повидимому, находится, в противоречии с тем, что утверждает Беда, именно, что небо и земля были сотворены раньше первого дня и, следовательно, вне шести дней. Вот как он объясняет это.

«То, что затем следует в книге Бытия: «в то время, когда Господь Бог создал землю и небо, и всякий полевой кустарник, которого еще не было на земле, и всякую полевую траву, которая еще не росла», отнюдь нельзя считать противоречащим предшествующему месту; в действительности, нужно понимать, что св. Писание употребляет здесь слово день для обозначения всего того времени, в течение которого было создано первоначальное творение¹⁵⁵, потому что небо было создано и украшено звездами не в один из шести дней, равно как и земля не была отделена от вод и насаждена деревьями и растениями; по своему обычаю, св. Писание пользуется словом день для обозначения времени вообще, подобно тому, как и апостол, говоря: «вот теперь день спасения»¹⁵⁶, не хочет этим определить какого-нибудь специального дня, но обозначает все время настоящей жизни, в течение которого мы подвизаемся для вечного спасения. Пророк также не говорит о каком-нибудь особом дне, но о великом времени божественной благодати в следующем месте: «в день тот немые услышат слова этой книги». Под словом день здесь мы должны, следовательно, разуметь время вообще, то время, в которое Бог в начале сотворил все вещи»¹⁵⁷.

Беда Достопочтенный быль первым из церковных писателей, которые допускают действительность шести дней, и он точно и ясно утверждал, что сотворение первичного вещества совершилось во времени, продолжительность которого была неопределенная. Это его мнение с того времени принимали многие богословы, между которыми был и Петавий. Последний прямо говорит, что невозможно знать, «какой промежуток протек между творением первичной материи и шестью днями бытия»¹⁵⁸.

Хотя этот английский писатель в шести днях творения видел дни в двадцать четыре часа, однако, он заметил, что Библия употребляет слово день в довольно неопределенном смысле. Бл. Августин, говоря о седьмом дне, о котором не написано, как о предшествующих, что он имел вечерь, заметил: «седьмой день не имел вечера и заката»¹⁵⁹. Беда Достопочтенный принял эту его мысль: «седьмой день имел утро, но он не закончился никаким вечером, потому что, говорит он в другом месте, у него нет ни конца, ни придела»¹⁶⁰. Британский монах, следовательно, не придает слову день строгого смысла. Уже раньше он замечал, что первый день творения не мог быть обыкновенным днем. Он думает, что первый день мог означать целую последовательность веков¹⁶¹. Наконец, он думает, что выражения вечер и утро фигуральны: «что такое вечер, если не завершение всякого дела, и что такое утро, как не начало следующего дела?» Но понимает ли Беда Достопочтенный все значение этих последних слов? Трудно сказать. Несомненно лишь то, что ученые экзегеты не иначе истолковывают теперь эти библейские термины, и что он таким образом проложил путь новейшим комментаторам.

Этим мы и закончим свое историческое изложение. Из изложенного видно, что идеи латинских отцов о первой книги Бытия, в большинстве, суть та самая, с которой мы уже встречались у отцов Восточной церкви. По этому вопросу они распространялись менее, чем последние и касались только отдельных важных частей повествования о творении; кроме чисто аллегорического объяснения Филона, Климента и Оригена, из которых ни один не был принят на Западе, все другие мнения отцов восточной церкви находили себе сторонников и среди писателей церкви западной.

Подробно изложив мнения отцов и учителей древнехристианской церкви о библейской космогонии, бросим, на них теперь общий взгляд, чтобы вывести основные начала, которыми руководилась древность при истолковании тайн мироздания.

То, что, прежде всего, поражает в предшествующем изложении, это – разнообразие древних церковных писателей о научном истолковании первой главы книги Бытия. На сколько они согласны между собою в отношении догматического смысла первой страницы Библии, на столько же расходятся по вопросу о понимании самого способа и подробностей творения. Вы видели, что они разделяются на два противоположных лагеря по капитальному вопросу, именно о времени, в течение которого продолжалось творение; одни, как Климент александрийский, Ориген, Афанасий, Августин и другие, думали, что оно совершилось сразу, а другие – что оно совершалось постепенно. Разногласия еще больше выступают в тех вопросах, которые касаются частностей.

Что же следует из этого отсутствия согласия между отцами и учителями церкви?

Если бы даже эти достопочтенные писатели были единогласны между собою в своем научном объяснении происхождения мира, мы все-таки не были бы обязаны всецело принимать их, потому что наука не есть готовый склад мнений, сохраняемый преданием как истина богооткровенная. В отношении догматов веры нужно принимать то, что принималось всегда и всеми, quod semper, quod ubique; в области же научной нужно принимать известный прогресс, который совершается в течение веков вследствие накопления экспериментальных наблюдений. Мы не более связаны научными мнениями отцов и учителей церкви, чем теперешние ученые мнениями ученых предшествующих веков; нисколько не подрывая уважение к их авторам, с такою же свободою, с какою мы можем отвергать их современные астрономы отвергают систему Птоломея.

Но если экзегет сохраняет свою независимость даже тогда, когда отцы и учители церкви единогласны между собою, то насколько более еще он сохраняет за собою право составлять свое личное мнение – в виду постоянных столкновений и колебаний мнений как это явственно выступает в представленном выше историческом изложении? Всякий богослов имеет право сам составлять свое мнение, когда древнее предание не дает ему определенного учения или, по крайней мере, церковь не установила определенного взгляда; а ее непогрешимый авторитет никогда не высказывался не только о научном истолковании библейской космогонии, но даже и по вопросу о совместном творении. Вот почему всякий богослов может объяснять Моисееву космогонию, придавая ей тот смысл, который кажется более сообразным с данными истинной науки, под единственным условием соблюдения правил герменевтики, т. е. науки об истолковании священных книг.

Установив независимость и права экзегета в научной области, посмотришь, до какой же степени мы можем отступать теперь от патристического учения.

То, что в настоящем вопросе составляет главное, это не самые подробности, потому что отцы и учители церкви в этом отношении не согласны между собою; это те принципы, которым они следовали и которые общи у них у всех. Эти начала состоят в том, что при Моисеевой космогонии нужно пользоваться разумом, наукой, в ее несомненных данных. То что приводило александрийскую школу к мысли о совместном творении, как мы видели, было их желание примирить Библию с тогдашними философскими системами в том, что в них повидимому, содержалось истинного¹⁶². Большинство церковных писателей одинаково опирались в своих космогонических толкованиях на то, что они считали тогда наукой. Мы видели, как бл. Августин настойчиво провозглашал необходимость согласовать экзегетику с научными данными, «приобретенными рассуждением или опытом»¹⁶³.

Этот же принцип, которым руководились в деле толкования св. Писания великие отцы и учители церкви точно также служит руководящим принципом и для нас. Если мы не согласны с ними в подробностях, то это не потому, чтобы изменился самый принцип, а потому, что постепенно развивается, совершенствуется и обогащается знаниями. Мы делаем то, что сделали бы они на нашем месте. Они принимали то, что учили ученые исследователи тогдашнего времени; мы можем принимать то, чему учат новейшие ученые¹⁶⁴. Следовательно, в истолковании св. Писания изменение взглядов на тот или другой предмет происходит только вследствие того, что изменяется сама наука, и если можно это ставить кому-нибудь в вину, то, во всяком случае, не богословию, а самой науке, которая, по самой своей природе прогрессивна, т. е. постоянно развивается и совершенствуется, и никто конечно не будет упрекать ее в этом. Можно ли запрещать нам пользоваться ею, если мы, не оставляя своих преданий в том, что они имеют в себе основного и существенного, продолжаем в тоже время пользоваться принципами, которыми во все времена руководились толкователи св. Писания? Чем более расширяется познание природы, тем священный текст становится яснее для нас; но авторитет его всегда останется один и тот же.

Но пойдем еще дальше и покажем, что пользуясь данными современных наук, мы не только держимся правил, изложенных великими отцами и учителями церкви, но удерживаем и главнейшую часть их объяснений. Хотя, с одной стороны, мы отнюдь не обязаны принимать всех научных понятий древних отцов и учителей церкви, и хотя, с другой стороны, они не были учеными по профессии, однако весьма многие из них отличались не только добродетелью, но и глубоким умом, и их проницательность давала им возможность открывать в священных книгах такие истины, которые тогда неизвестны были массе и которые теперь подтверждаются научными открытиями нашего времени.

Среди этих истин в частности можно указать на ту, которая наиболее важна в космогонии, это именно касательно смысла, который должно придавать слову день в библейском повестовании о творении. Новейшие толкователи, принимая во внимание результаты геологии, держатся того мнения, что слово день не следует понимать в его собственном смысле, т. е. в смысле продолжительности времени в 24 часа, но в смысле образном, в смысле просто известного времени. И это мнение отнюдь не есть новейшее измышление, но мы встречаем его уже у древних отцов церкви.

Правда, ни один из отцов церкви не учил прямо, что шесть дней творения были периодами неопределенной продолжительности. Говорят, что св. Иустин и Григорий Назианин допускали продолжительный промежуток времени между творением вещества и творением света¹⁶⁵. Но вообще кроме приведенных выше слов Беды, мы не встречаем в их сочинениях ничего такого, что давало бы решительное выражение этой мысли. Если бл. Августин и Беда Достопочтенный говорили, что седьмой день не имел вечера, то все-таки ни тот ни другой не допускали и даже не подозревали того, что теперь ученые называют днями и эпохами. Все усилия, которые делались с целью истолковать в этом последнем смысле некоторые выражения епископа иппонского, были бесплодны. Каким образом мог держаться мнения, что шесть дней книги Бытия означают продолжительное пространство времени, тот, кто учил, что они означают только один момент? Многие из приведенных нами мест из творений отцов и учителей церкви свидетельствуют о том, что они хорошо видели, что в Библии слово день употребляется в смысле неопределенном, и, однако, они не думали, вследствие состояния наук в то время, пользоваться этим смыслом в приложении к первой главе книги Бытия.

Едва ли можно вообще сомневаться, что некоторые из них, согласно с своими принципами, не приняли бы системы дней – эпох, даже если бы они жили теперь.

Но каковы бы ни были подробности в этом отношении, для нас это не важно; для нашего исторического изложения важно то, что целая знаменитая патристическая школа, именно школа александрийская на востоке и многие латинские отцы, во главе с бл. Августином, держались того мнения, что слово день в первой главе книги Бытия должно понимать не в его собственном смысле, а в фигуральном. Они не объясняли этого так, как делают ученые толкователи нашего время, но остается не менее несомненным, что, истолковывая слово день в фигуральном смысле, мы отнюдь не вводим никакого новшества.

Мало того: некоторые из приводимых отцами церкви оснований для установления их мнения сохраняют свое значение еще и теперь. Мы можем, вместе с Оригеном, повторять, что сама Библия дает нам возможность понимать, что дни книги Бытия не суть обыкновенные, солнечные дни, потому что она сама учит нас, что во время первых трех дней солнца еще не существовало. Вместе с ним и бл. Августином мы имеем право заметить, что слово день на языке св. Писания не означает непременно продолжительности времени в двадцать четыре часа, так как в начале второй главы книги Бытия этими словами обозначается целый период творения: «вот происхождение неба и земли, при сотворении их, в тот день¹⁶⁶, когда Господь Бог создал небо и землю, и всякий полевой кустарник, которого еще не было на земле, и всякую полевую траву, которая еще не росла»¹⁶⁷.

Но отцы Церкви не только дают нам основания, на которых можно принимать новейшие открытия наук: некоторые из их объяснений прямо согласны с ними. Большинство ученых теперь допускают, что вселенная существовала сначала в бесформенном состоянии: только постепенно первичная материя преобразовалась и постепенно произошли различные творения, составляющие теперь мир. Это мнение, как мы видели, высказывалось еще св. Ефремом, св. Василием, Григорием Назианзином, Григорием Нисским, Амвросием медиоланским, Северианом гевальским и некоторыми другими. Бл. Августин хотя и допускал совместное творение, однако в некоторых местах своих творений объясняет его в таких терминах, что его почти можно было бы воспроизвести в новейшем трактате о происхождении мира. Вот, что он говорит в первой книге «О книге Бытия против манихеев»: «В начале Бог сотворил небо и землю, Под именем неба и земли разумеется вся тварь, сотворенная и созданная Богом. Тварь называется также именем видимых вещей, по слабости малых, которые мало способны понимать невидимые вещи. Материя таким образом, была первоначально сотворена смешанной и бесформенной, чтобы потом извлечь из нее отдельные существа, имеющие особую форму; то есть, то, что греки называют, мне кажется, хаосом... Эта бесформенная материя, которую Бог сотворил из ничего, и названа была сначала небом и землей, и написано: «в начале Бог сотворил небо и землю», не потому, что это уже было (земля и небо), но потому, что это могло произойти¹⁶⁸. Когда мы рассматриваем семя какого-нибудь дерева, то говорим, что оно содержит в себе корни, ствол, ветви, плоды и листья, не потому, чтобы они были уже там, но потому, что они должны произойти из него. В этом же смысле сказано: «в начале Бог сотворил небо и землю», т. е., семя неба и земли, когда материя вещества и земли была еще смешана (в одном целом); так как было несомненно, что небо и земля должны были произойти отсюда, то эта уже и названа была небом и землей... В св. Писании мы находим бесчисленные примеры подобных выражений¹⁶⁹.

Таким образом, и на Востоке, и на Западе, как мы находим, многие отцы и учители церкви объясняют, по книге Бытия, происхождение мира так же, как это делают современные нам ученые. Мы имели случай заметить также, что некоторые из них, как и ученые нашего времени, не думали, что солнце, собственно говоря, было создано в четвертый день. Если сообщаемые ими по этому предмету подробности и не все могут быть названы точными, – что и неудивительно, так как в их время еще неизвестна была истинная сущность света, – то во всяком случае, несомненным остается тот факт, что в существе дела древние великие экзегеты в своем истолковании приближаются к новейшим теориям. Сказанного, нам думается, достаточно для установления правильного отношения экзегетики св. Писания к данным современной науки. Во все времена христиане пользовались науками для истолкования Библии; всякое новейшее открытие проливает новый свет на какое-нибудь место св. Писания. Держась этого принципа, которого держались некогда отцы и учители церкви, мы можем смело продолжать их дело, подобно им свободно пользуясь новейшей наукой, вместе с ними твердо стоя на том же убеждении, что между верой и разумом не может быть действительного разногласия.

А. Павлович