Книга пятая. Моисей и его время

Ко времени переселения Иакова в Египет, страна эта имела уже за собою тысячелетия исторической жизни; во главе его сменилось шестнадцать династий, последовательно управлявших его судьбами. Теперь царствовала семнадцатая династия, известная под названием пастушеской или гикской. Она, как уже сказано было выше, принадлежала чужеземной народности, насильственно вторгшейся в Египет и захватившей престол фараонов. Точно неизвестно, откуда явились завоеватели и к какому племени они принадлежали; но несомненно, что этим переворотом Египет обязан был одному из тех народных движений, которые по временам поднимались из глубины Азии и волны которых распространялись все дальше и дальше на запад. Египет должен был тщательно оберегать свою северо-восточную границу от нападения кочевых народностей и с этою целью там построено было несколько укреплений и сплошная стена, на подобие китайской. Но кочевые племена все-таки проникали и за стену и с позволения египетского правительства селились в северо-восточном углу страны. Пока была крепка государственная власть, она успешно отражала внешние нападения и держала в подчинении поселившихся в Дельте инородцев; но представители последних пред тем династий, благодаря своей слабости, выпустили власть из своих рук, страна поделилась на несколько независимых уделов, правители которых обессиливали государство своим соперничеством. Этим воспользовались гиксы, сделали нападение на Египет и при помощи инородцев покорили страну и завладели престолом. Первое время владычества гиксов ознаменовалось всевозможными проявлениями дикого варварства, грабежами и убийствами; но мало-по-малу культура покоренной страны оказала свое цивилизующее влияние на завоевателей, они подчинились ей и двор новой династии вполне принял обычный египетский вид, со всею пышностью и роскошью двора фараонов. При одном из представителей этой династии, именно Апапи II, и правил Иосиф Египтом. Только при фараоне пастушеской династии мыслимо было, чтобы ничтожный раб, вышедший из презираемых природными египтянами пастухов, мог быть назначен на пост верховного правителя страны. При нем пастушеская династия достигла высшего своего блеска, и страна после смут стала вновь оправляться в своем внутреннем благосостоянии. Но вместе с тем в природных египетских князьях, находившихся в подчинении фараону, стали замечаться политические движения, направленные к освобождению страны от чужеземцев. Предчувствуя опасность, пастушеская династия естественно заботилась о том, чтобы упрочить свое положение и покровительствовала инородцам, раздавая им для поселения лучшие участки земли с тою целью, чтобы найти в них верных союзников в случае нужды. Такой политикой можно объяснить и тот факт, что фараон Апапи II отдал вновь прибывшим поселенцам один из богатейших округов страны.

Округ Гесем лежал на северо-восточной границе Египта. Там уже и раньше селились разные кочевые выходцы, так как он отличался превосходными пастбищами. В настоящее время, вследствие многовекового запустения, округ этот представляет печальную пустыню, покрытую песком, рыхлым камнем и солончаками; но признаки его древнего плодородия можно видеть и теперь по берегам канала, проведенного Лессепсом от Нила к Суэцскому каналу. Где только проходит вода, пустыня оживает и дико разцветает³³⁷, показывая, что нужна только влага для того, чтобы превратить весь округ в плодородные поля и роскошные пастбища. Наполеон I совершенно основательно заметил, что при хорошем правительстве Нил покоряет пустыню, а при дурном пустыня покоряет Нил. Правительство древних фараонов весьма много заботилось об орошении страны, о чем свидетельствует сеть каналов, шедших во всех направлениях; поэтому и Египет отличался необыкновенным плодородием, непонятным при теперешнем запустении. Города и деревни ютились на особых плотинах, сдерживавших разлив воды. При низменности и однообразном уровне почвы, только ряды высоких пальм давали знать о том, что в тени их укрывается деревушка или город. Такую картину Египет представляет теперь; такую же наверно он представлял и во времена Иосифа.

Египет в это время стоял на высокой ступени цивилизации. Пышность фараонова двора, блеск военного могущества, грандиозные постройки, наука и искусство вполне делали его страною чудес и разносили весть о нем во все пределы земли. Главными центрами его жизни были города: Мемфис, Фивы и Он или Илиополь, из которых каждый был средоточием известной стороны в жизни государства. Мемфис был столицею страны во время Иосифа, в нем находилась резиденция фараона. Он лежал на левом берегу Нила, на пятнадцать верст южнее теперешнего Каиро, и занимал обширную площадь, около 20 верст в окружности. Внутри городской стены находились дворцы и великолепные храмы, а за нею тянулись сады и луга, вид на которые с городской стены славился своею очаровательностью у греков и римлян. Благодаря своему выгодному положению в теснине Нильской долины, он держал в своих руках всю торговлю страны. Его базары кишели торговцами, прибывавшими со всех сторон, а площади переполнены были массами народа, приходившего на поклонение в его храмах и для участия в его торжественных религиозных процессиях. Как резиденция фараона, Мемфис в это время своим значением затмевал Фивы, столицу природных египетских царей, но там были также знаменитые храмы и дворцы, и главное – там продолжал жить дух политического недовольства господством чужеземной династии. Но центром собственно религиозной и умственной жизни страны был Он или Илиополь, «город солнца», лежавший на южной границе Гесема. Тут находился знаменитейший университет страны, привлекавший в свои стены мудрецов всего света. Его величественный храм в честь солнца находился во времена Иосифа на верху своей власти. Коллегии жрецов жили в особых помещениях, специально назначенных для них в притворах храма. Кроме них при храме находилось множество ученых жрецов, принадлежавших к религиозному, медицинскому и историческому факультетам храма, бывшего главным седалищем науки, которою славился Египет. При этом же храме находилась знаменитая обсерватория, и илиопольским жрецам-астрономам мы обязаны точным вычислением долготы года. Главный жрец его считался верховными жрецом всего Египта и по высоте своего сана стоял непосредственно за фараоном. Из числа жрецов этого храма предпочтительно выбирались лица для придворного совета жрецов. На дочери одного из этих знаменитых илиопольских жрецов женился и Иосиф, что и ввело его в связь с высшим аристократическим классом страны³³⁸.

Пастушеская династия при Иосифе достигла высшей степени процветания и силы. Но уже при Апапи II, к концу его царствования в Фивах, началось движение туземных князей к независимости, а при следующем фараоне оно перешло в открытое восстание, поставившее своею целью низвержение чужеземной династии и народности. Началась упорная и продолжительная борьба. Гиксы шаг за шагом отстаивали свою позицию, но под давлением силы должны были все дальше и дальше отступать к северо-востоку, пока совсем не изгнаны были из Египта. Воцарилась новая, восемнадцатая династия, родоначальником которой был Аамес или Амозис I. Она избрала своей резиденцией Фивы, как центр политической независимости страны, и дала Египту ряд великих фараонов, при которых он достиг вершины своего внешнего могущества и внутреннего развития. Время царствования этой династии особенно ознаменовалось развитием военного могущества. Воинский дух, ободренный успехом в борьбе за независимость, не остановился на одном этом успехе, и искал удовлетворения в завоеваниях. Долго угнетаемые чужеземцами, теперь египтяне как бы старались отомстить всем чужеземцам своими угнетениями и завоеваниями. Значительные массы гиксов, предпочитавшие рабство на берегах Нила изгнанию в пустыню, подвергнуты были всевозможным угнетениям и должны были в качестве рабов исполнять тяжелые земляные и строительный работы, возлагавшиеся на них новым правительством. Не довольствуясь этою местью внутри страны, фараоны старались загладить позор чужеземного владычества блеском завоеваний в окрестных странах. Египетские легионы отважно стали проникать за северо-восточную границу и проложили торную дорогу вглубь Азии. В течение нескольких столетий летописи египетской истории переполняются сказаниями о смелых походах и завоеваниях на протяжении от берегов Нила до Евфрата, и сыны Израиля, жившие в округе Гесем, были невольными свидетелями и очевидцами триумфальных шествий князей и полководцев, возвращавшихся с военных действий. Тут то и дело проходили победоносные войска, ведя с собою военнопленных и добычу во всевозможных видах: то они проводили партии негров, то партии северных варваров, с какими-то странными головными покровами, в звериных шкурах и с раскрашенными лицами. Победа над рутенами в Сирии, взятие какого-нибудь торгового сирийского города или какая-нибудь победа над ливийцами и их союзниками гремела по всей стране и была предметом общего разговора. Гром военных труб и барабанов в этих торжественных и победоносных шествиях сделался обычным явлением и многие из сынов Израилевых несомненно были среди народных масс, который наполняли воздух восторженными кликами, заглушавшими мирные песни священных хоров, шедших впереди маршировавших полков. Такие смелые и далекие походы предпринимал уже второй фараон новой династии Аменофис I, но они превратились в страсть у его сына и преемника Тотмеса I. При нем египетские знамена впервые проникли до берегов Евфрата и на юг проникали вглубь африканских стран более чем на тысячу верст от берегов Средиземного моря. Эти походы не оставались без влияния и на внутреннюю жизнь страны. Награбленные богатства скоплялись в Египте и развивали роскошь. Вместе с тем походы приводили египтян в столкновение с другими народами и прокладывали путь для более мирных торговых сношений, тем более, что некоторые восточные страны, подвергавшиеся нашествию египтян, стояли на значительной высоте цивилизации, как это показывает военная добыча, которую египтяне захватывали у них. Военные колесницы, отделанные золотом и серебром, великолепные военные доспехи и художественно выделанные оружия всякого рода, золотые, серебряные и медные вазы, домашняя утварь всякого рода – показывают, что в Ханаане и западной Азии культура была на высокой степени развития задолго до завоевания его израильтянами при Иисусе Навине. Египтяне многое позаимствовали у побежденных ими народов, как можно судить по памятникам этого времени.

Военные добычи обогащали страну, но эти богатства естественно сосредоточивались в руках правительства и высших классов, где они развивали крайнюю роскошь. Для народных масс все эти блестящие походы были тяжким бедствием, так как усиливали военную и другие государственные повинности, всецело лежавшие на низших классах народа. Положение простого народа всегда было тяжелым в Египте. Еще задолго до поселения израильтян в Египте берега Нила оглашались стонами угнетенного народа и не раз происходили кровавые восстания против угнетателей. В недавнее время открыто много поломанных и обезображенных статуй Хеопса, что очевидно было следствием одного из подобных восстаний угнетенного народа против этого великого строителя пирамид³³⁹; но, конечно, восстание влекло за собой еще большее угнетение. Народ париями отводили в рудники, заставляли рыть новые каналы, строить новые пирамиды, чтобы кровавым потом народных масс смыть нанесенное фараонскому величеству оскорбление. А с каким трудом сопряжено было построение пирамид, можно видеть из примера постройки великой пирамиды. Для того, чтобы доставить с пристани Нила на место постройки нужные камни, употреблялось 100,000 человек, сменявшихся каждые три месяца, в течение десяти лет, что вместе составить 4.000,000 человек, и затем самая постройка производилась в течение двадцати лет, причем каждый год работало 360,000 рабочих, так что над этим величавым монументом трудилось около 7.000,000 рабочих, скреплявших его не столько цементом, сколько кровавым потом. Фараоны различных династий, по политическим видам, а частью и по капризам деспотической воли, переносили свою резиденцию то в тот, то в другой город, и народ обязан был возводить новые постройки для украшения этих резиденций. Под безжалостной палкой надсмотрщика, рабочие должны были трудиться с утра до ночи, чтобы достать жалкое пропитание себе и своим семействам. От этого времени сохранилось письмо одного писца к своему сыну, в котором он описывает невыносимо тяжелое положение всех вообще ремесленников, начиная с кузнеца до сапожника, и этим старается отклонить своего сына от поступления в ремесленное сословие и заставить учиться книжному искусству³⁴⁰. Эберс на основании памятников так рисует одну из сцен трудовой жизни древнего Египта, во времена Моисея: «Под ветвистым сикамором продавец съестных припасов, спиртных напитков и кислот для охлаждения воды поставил свой стол и рядом с ним толпа лодочников и погонщиков о чем-то кричала и спорила. Матросы лежали на палубе судов и на берегу – иные в тени пальм, другие под жгучими лучами солнца, от которых они защищались, прикрывая лицо частью холстины, служившей им одеждой. Мимо их проходили колодники и рабы, загорелые и черные, длинными вереницами, один за другим, сгибаясь под давлением тяжелых нош, которые нужно было доставить по назначению в храмы для жертвоприношений или торговцам различными товарами. Каменщики тащили глыбы камня, привезенные из каменоломен Хенну или Суан, направляя их по деревянным скатам к месту постройки нового храма или дворца; рабочее поливали скаты водой, чтобы они не загорелись под трением глыб. Все эти рабочие подгонялись палками надсмотрщиков и пели свои трудовые песни, но голоса вожаков звучали подавленно и хрипло, хотя оживлялись в час покоя, после скудного обеда. Густые рои злых песьих мух преследовали эти страдальческие партии рабочих, которые с тупым и подавленным терпением сносили как жала насекомых, так и удары своих надзирателей».

Такому положении низших классов способствовали не только социальные отношения, но и сама религия, состоявшая из грубого боготворения животных. Немногие из верховных жрецов хранили особую религиозную тайну о существовании единого Бога, «Отца и Сына», который есть «сегодня, вчера и завтра», «Того, который есть»³⁴¹, – но эту тайну они хранили у себя, предоставляя народу довольствоваться грубым идолопоклонством, которое более соответствовало их жалкому социальному положению. Поэтому религия нисколько не содействовала нравственному поднятию народных масс, а скорее принижала их нравственное самосознание. Она не внушала уважения к человеку, как личности, а низводила его или до уровня животного, или же возвышала до равенства с богом. Фараоны гордились своим происхождением от богов, и даже еще при жизни им поклонялись, как богам, а все низшее население страны было животной рабочей силой, служившей к удовлетворению капризов правительства и высших классов страны. Народ не мог встречать сочувствия и в жрецах, которые, как члены привилегированной касты, были на стороне правительства, захватившего в свои руки все государственные земли. Униженный социально и угнетаемый политически, народ искал удовлетворения в безнравственности. При всей своей выносливости в труде и опрятности в жизни, египтяне были крайне невоздержаны в низких страстях. Воспитываясь под безнравственными влияниями религиозного культа, состоявшего в обоготворении чувственности, народ сам предавался безнравственной жизни. Всякие противоестественные пороки были среди него обычным явлением³⁴². Большие годичные религиозные праздники ознаменовывались обыкновенно самым диким разгулом чувственности, и такие безнравственные празднества, как в Бубастисе и Дендере, были так популярны, что на них собирались сотни тысяч народа³⁴³.

Среди таких политических и социальных условий жили израильтяне в Египте. Но они занимали исключительное положение в стране. Как племя родственное высокому придворному сановнику, и благодаря вообще покровительству пастушеской династии, дававшей в политических видах особенные привилегии пастушеским народностям, населявшим северо-восточную окраину страны, они пользовались лучшим социальным положением, чем масса туземного египетского населения. На привольных и плодородных полях Гесема они быстро росли в численности и богатели. Семейство Иакова разрослось в целое племя, которое по числу своих родоначальников разделялось на двенадцать или тринадцать колен, которые сохраняли сознание своего кровного единства. Первенство между ними по праву должно бы принадлежать колену Рувима, но Иаков в своем предсмертном благословении лишил его этого права первородства, потому что он «взошел на ложе отца и осквернил постель его» (Быт. 49:4). Главенство между ними, как и естественно, занимали в Египте колена, имевшие своими родоначальниками сыновей Иосифа – Ефрема и Манассии, но между ними особенно возвысилось колено Левиино, которое, наиболее других усвоив себе хорошие стороны египетской цивилизации, достигло нравственного главенства среди своего племени и впоследствии заняло почетное положение священнического класса в своем народе. Пользуясь значительной самостоятельностью, они выработали свою форму самоуправления, сообразно особенностям своего родового быта. Каждое колено имело во главе особого представителя или князя и разделялось на несколько меньших групп, из которых каждая имела своего особого старейшину. Таким образом израильтяне представляли собой довольно организованную общину, соединенную узами родства и взаимного интереса. Тем не менее, каждое колено имело свои отличительные особенности в характере жизни. Колена Рувима, Гада и Симеона крепко держались пастушеской жизни, колено Вениамина отличалось воинственностью, колено Левия – гражданственностью и любовью к наукам и искусствам. Жизнь в чужой стране развивала в них чувство единения между собой, и оно находило для себя выражение в собраниях представителей народа. При всяком важном событии, касавшемся их жизни, представители или главы колен и меньших групп собирались на совещание и обсуждали свое положение при данных обстоятельствах.

Такою же независимостью пользовались израильтяне и в религиозном отношении. Нужно иметь в виду, что со времени смерти патриарха Иакова, как последнего великого представителя патриархальной эпохи, на целые столетия прекратились всякие непосредственные общения с Богом: не было ни откровений, ни видений, ни пророчеств, – т.е. всех тех способов, посредством которых раньше сообщалась человечеству воля Божия. При таких обстоятельствах для сынов Израиля оставался единственный источник богопознания – предание отцов, которого они несомненно и держались. Главными проявлениями этой патриархальной религии были обрезание, жертвоприношения и соблюдение субботы, и есть следы, указывающие, что израильтяне твердо сохраняли их. О соблюдении обряда обрезания израильтянами в Египте у нас имеются прямые свидетельства (Ис. 4:24–26; Нав. 5:5). Что касается жертвоприношений, то на соблюдение их указывает самая просьба Моисея об отпущении народа в пустыню «для принесения жертвы Господу Богу», хотя вместе с этим есть свидетельство, что в этом отношении впоследствии встречались серьезные препятствия со стороны идолопоклоннических египтян (Исх. 8:25–28). Наконец, многие следы указывают на соблюдение субботы иди дня покоя, так что постановление о сборе напр. манны в пустыне по пятницам в двойном размере, чтобы ее достало и на субботу, а также и самая форма законоположения о субботе в четвертой заповеди («помни день субботний) сами собою предполагают, что суббота, как установление, уже существовала и соблюдалась народом. Затем в Синайском законодательстве многие законоположения ясно указывают на существование у израильского народа многих из тех религиозно-нравственных обычаев и учреждений, которые в этом законодательстве лишь подтверждались и уяснялись. Таким образом, мы с достаточностью видим, что во время пребывания в чужой земле израильтяне сохраняли основные истины и установления религии отцов. Но есть еще и другие указания, дающие возможность определить степень жизненности в них веры и не только в народе вообще, но и в отдельных коленах и даже личностях. Это именно те имена, которые давались родителями своим детям во время долгого пребывания в рабстве египетском. Известно, какое важное значение вообще придавалось в патриархальную эпоху именам. Каждое более или менее важное в духовном, религиозно-нравственном или семейном отношении событие непременно отражалось на имени, даваемом известному лицу или месту. Иногда сообразно с положением того или другого лица в домостроительстве Божием, Сам Бог переменял людям имена (как это известно из истории Авраама, Сарры и Иакова), а большею частью назначение имени, особенно детям, служило прямым выражением той или другой духовной настроенности родителей, которые и выражали в даваемых своим детям именах или признание высшего благоволения и соприсутствия Божия, или просто свои чувства, надежды и испытания (как это заметно напр. в именах сыновей Иосифа, Моисея и др.). В виду этого то замечательное обстоятельство, что среди представителей колен постоянно встречаются такие имена, как Елиав (Бог мой отец), Елицур (Бог моя крепость), Елиасаф (Бог мой собиратель) и другие того же рода, ясно показывает, как глубоко отеческие предания коренились в сердце сынов Израиля и как жива у них была память о Боге их отцов и особом Его промышлении об избранном роде. Замечательно при этом особенно то, что подобные имена чаще всего встречаются в колене Левиином. Таковы имена: Елиасаф – Бог мой собиратель, Елицафан – Бог мой охранитель, Цуриил – Бог моя скала, Елиазар – Бог мой помощник, Амрам – родственный Всевышнему, Иохаведа – Господь ее слава и т. д. Одно это обстоятельство с достаточностью показывает, что колено Левиино отличалось особенною преданностью отеческим преданиям и особенно твердо сохраняло веру отцов, и тем заслужило того, что оно именно сделалось орудием Промысла в освобождении и возрождении народа.

Таким образом, как по месту поселения в удаленном округе, так и по характеру всей своей общественной и религиозной жизни израильтяне жили особняком от остального египетского населения. Тем не менее время по необходимости сближало их с туземцами и следы этого сближения отразились на многих сторонах их жизни. Высокая цивилизация Египта понемногу покоряла себе кочевых пришельцев, и они постепенно осваивались с оседлою жизнью и принимались за земледелие и ремесла. Вместе с тем в их среду проникли египетские науки и искусства, следы которых явственно выступают во всей дальнейшей их исторической жизни. В Египте они заимствовали познания по арифметике, геометрии и астрономии, а также научились искусству выделывать различные галантерейные вещи из золота, серебра, дерева и камня, приготовлять дорогие и разноцветные ткани, вырезывать и гранить драгоценные камни. Но особенно важным для них приобретением было искусство письма, о знании которого не упоминается в патриархальный период, между тем как Моисей по исходе из Египта уже писал для народа законы, которые народ обязывался читать. В самый язык вошло много египетских слов. Еврейские меры называются египетскими именами. Нил по египетскому обычаю в библейском тексте просто называется йеор – рекой; месяц адар близко напоминает египетское название также месяца атайр; адон – название ковчега завета и теба название корзинки, в которой спасен был Моисей – чисто египетские, и многие другие слова и обычаи обнаруживают египетское влияние на израильтян. К сожалению египетское влияние на израильтян не ограничилось внешнею жизнью, а с течением времени отразилось отчасти и на внутренней религиозно-нравственной жизни. Так из некоторых последующих постановлений и фактов можно с несомненностью выводить, что израильтяне отчасти поддались и безнравственным обычаям, отличавшим простой народ в Египте, и даже усвоили некоторые формы идолослужения. Конечно, особенное влияние на них мог иметь не тот пышный религиозный церемониал, которым отличалась религиозная жизнь высших классов Египта, но те заурядные, часто грубые обряды народной египетской религии, свидетелями которых им часто приходилось бывать. В качестве примера можно указать на боготворение золотого тельца в пустыне, а также и прямое, состоявшееся после установления жертвоприношений в скинии, запрещение «приносить жертвы идолам» (Лев. 17:7). – запрещение, подтвержденное впоследствии Иисусом Навином, который прямо говорил: «отвергните богов, которым служили отцы ваши за рекою и в Египте, а служите Господу» (Нав. 24:14). Таким образом, пребывание в чужой земле, поведшее впоследствии к рабству политическому, грозило повергнуть израильтян и в рабство духовное.

Сколько времени израильтяне после смерти Иосифа наслаждались миром и благоденствием – определить весьма трудно. Но можно с вероятностью полагать, что положение их изменилось к худшему со вступлением на престол новой природной египетской династии. «Восстал в Египте новый царь, который не знал Иосифа», а вместе с тем не мог признавать и права его потомков на те особенные привилегии, которыми они пользовались при прежней династии. Имя Иосифа, как сановника низверженной династии, могло быть ему неизвестно (или он мог просто не признавать его заслуг). Вместе с тем понятно, с какими чувствами царь в его положении мог относиться к израильтянам. Они были привилегированными подданными, пользовались особенною благосклонностью низвергнутой династии, при которой они владели одним из богатейших округов Египта, господствующим над подступом к самому сердцу страны. Ненависть и вражду к низложенной династии он естественно перенес и на любимое ею племя. Но на развитие особенной враждебности к израильтянам могли влиять и другие, чисто политически обстоятельства. Борьба египетских князей с пастушеской династией и народностью происходила по преимуществу в округе Гесем, где гиксы, окопавшись в укрепленных лагерях, долго отражали напор египтян. В этой борьбе невольно должны были принимать какое-нибудь участие и израильтяне, и нет ничего невероятного в том, что они поддерживали сторону гиксов, как народности, родственной по племенным особенностям, и как династии, которой они так много были обязаны. От природных египтян они ничего не могли ожидать себе, так как для них всякий пастух был «мерзостью» и все пастушеские племена находились в презрении. Этот союз их с гиксами сделал их политическими врагами египтян, и когда гиксы были окончательно изгнаны из страны, то израильтяне должны были рабством заплатить за свое изменничество природным фараонам. Опасение фараона, что израильтяне, как многочисленное и сильное племя, в случае войны могут соединиться с неприятелем и вооружиться против египтян, имело действительные основания и подтверждалось прошлой историей Египта. Гиксы завоевали Египет именно при помощи пастушеских племен, которые, подобно израильтянам, с позволения фараонов селились в северо-восточных округах страны и «во время войны соединились с неприятелями» (Исх. 1:9, 10). И вот, в чисто государственных интересах начинается по отношению к ним политика давления и угнетения.

Прежде всего, конечно, новое правительство лишило израильтян тех преимуществ и вольностей, какими они пользовались при прежней династии; но затем оно перешло и к положительному их угнетению, стало «изнурять их тяжкими работами». В данном случае не нужно было и выдумывать искусственно этих работ: они являлись как естественная потребность в самой местности обитания израильтян. По изгнании гиксов из Египта, требовалось на будущее время обеспечить страну от вторжения диких чужеземцев, и потому правительство нашло нужным построить несколько новых укреплений в этой окраине, и на эти тяжелые земляные работы употреблен был даровой труд израильтян. Труд был, очевидно, каторжный: библейский историк с горечью повествует об этих работах. «Египтяне с жестокостью, говорит он, принуждали сынов израилевых к работам и делали жизнь их горькою от тяжелой работы над глиною и кирпичами, и от всякой работы полевой, от всякой работы, к которой принуждали их с жестокостью» (Исх. 1:13, 14). Так, они «построили фараону Пифом и Раамсес, города для запасов». Название последнего из этих городов, Раамсес, дало повод некоторым египтологам, и во главе их Бругшу, заключать, что построение их относится ко времени XIX династии, к царствованно Рамзеса I или II, что было на два столетия позже. Этот взгляд заставляет удлинять время пребывания израильтян в Египте на такой период, который только с трудом может быть соглашен с положительными хронологическими данными, и возбуждает довольно сильные возражения; но он вместе с тем и не может с основательностью опираться на только-что указанный факт. Как имя, так и название Раамсес было довольно обыкновенным в Египте и никак не может быть исключительно приурочиваемо к фараонам этого имени. Когда только братья Иосифа явились в Египет для поселения – значит на столбе раньше – в округе Гесем уже существовал участок земли под названием Раамсес, который и был им отведен под поселение (Быт. 47:11). Новейшие открытия проливают еще больше света на этот факт. Из них видно, что у фараона новой династии был сын по имени Раамсес³⁴⁴, а в таком случае нет ничего удивительного, и напротив вполне естественно, если фараон один из вновь построенных укрепленных городов назвал в честь своего сына. То же самое и касательно названия другого города, Пифом, которое также встречается в летописях, относящихся к гораздо более раннему периоду, чем к какому относится царствование Рамзесов³⁴⁵.

С каждым новым царствованием возрастали тягости для народа, и не только израильского, но и египетского. Фараоны как бы старались превзойти друг друга своею военною славою и грациозными постройками, которыми украшали свои резиденции, и чем знаменитее был фараон, чем блистательнее его царствование, тем больше стонал народ под гнетом непосильных работ и повинностей. Самым знаменитым фараоном этого периода был Тотмес III. Это был Александр Македонский древнего Египта. В течение своего продолжительного пятидесятичетырехлетнего царствования он создал бесчисленное множество монументов, величественных храмов и укреплений. Египет и так уже стоял во главе народов. Его войска проникали до пределов известного тогда мира. Бесчисленные богатства собраны были в его храмах и торговые караваны тянулись по направлению к нему из всех стран. В надписях на стенах великого храма в Карнаке, как свидетельствует Тацит, обозначались «дани, наложенные на покоренные народы; вес серебра и золота, количество оружия и ножей, подарков из слоновой кости и приятных благовоний для храмов; сколько пшеницы и предметов всякого рода должен был поставить всякий народ». Не довольствуясь этим, Тотмес III, чтобы придать еще больше величия и блеска своему царствованию и, быть может, удовлетворить своему личному славолюбию, предпринимал не менее четырнадцати походов в разные страны, из которых он постоянно возвращался с богатою добычею и партиями пленных. Его легионы не только наводняли соседние страны, Палестину и Сирию, но и проникали в Месопотамию и даже, как можно с вероятностью полагать, в Индию. По окончании походов требовались грандиозные монументы и храмы для их увековечения, и народ должен был работать и работать без устали над их построением. Поэты слагали в честь его восторженные поэмы, воспевающие его славу и добродетели, величая «украсителем земли», а народ стонал под тяжестью повинностей и работ, требовавшихся от него для создания воспеваемого величия. Постоянные войны требовали людей и денег, и поэтому до крайности увеличивалась воинская повинность и усиливались денежные поборы. С какими насилиями и вымогательствами делались последние, можно видеть из письма, сохранившегося от этого периода. В нем рассказывается, как «сборщик податей в своей барке подходит к пристани известного округа для собирания правительственной доли хлебных сборов. Его люди, вооруженные палками, и его негры, с пальмовыми дубинками в руках, кричат: где ваша пшеница? и никак нельзя остановить их вымогательства. Если они не удовлетворены, то схватывают бедняка, повергают на землю, связывают, тащут его к каналу и бросают в воду головой вниз; соседи разбегаются, чтобы позаботиться о своем собственном хлебе, и предоставляют несчастного своей собственной судьбе. Его жену вяжут, и ее вместе с детьми увозят с собою»³⁴⁶. По обычаю всех великих фараонов, Тотмес III предпринял множество грандиозных сооружений – храмов, дворцов, колоссальных статуй, обелисков и общественных зданий. Им построен, между прочим, знаменитейший из Египетских храмов, так называемый «великий храм» в Карнаке. Развалины его вместе с сохранившимися около его колоссами и теперь внушают суеверное удивление к его грандиозности. И на все эти сооружения требовался даровой, каторжный труд, который и вымогался у израильтян и других приведенных в рабство племен. Все инородческие племена, семитического происхождения, населявшие Дельту, должны были кровавым потом создавать величие и славу фараона. Когда не доставало наличных рабочих рук, организовывались охотничьи партии для ловли негров в Ефиопии и тысячи их в цепях приводимы были на работы. Партиями отводили изнуренных рабочих в каменоломни, заставляли высекать огромные глыбы гранита и с невероятными усилиями тащить их к месту построек; заставляли рыть и проводить новые каналы, чтобы дать новые пути для прогулок фараоновых яхт, делать кирпичи и месить глину и известь для воздвигаемых построек, поднимать воду из Нила в каналы для орошения полей, – как это можно видеть и теперь на берегах Нила, где рабочие, обнаженные, подобно машинам работают целый день под палящим солнцем, поднимая воду из реки для проведения ее по полям. Одним словом, «ко всякой работе принуждали их с жестокостью», под палочными ударами неизбежных надзирателей. Впрочем, не только тогда, во время рабства израильтян, но и во все времена жизнь низших классов народа была в Египте тяжелою и безотрадною. Деспотическая воля всегда царила на берегах священной реки, и ради удовлетворения своих капризов, жертвовала десятками тысяч человеческих жизней. Даже в настоящем столетии при прорытии канала Махмуда погибло 30,000 человек, которых заставляли рыть канал голыми руками, без лопат и заступов, – погибли от изнурительного труда под ударами безжалостных надзирателей. Несомненно, подобными же бесчеловечными работами отягощаемы были и древние израильтяне, и их стоны и вопли можно подслушать в щемящих душу песнях феллахов, теперешних париев Египта. Исполняя работу рабскую, феллахи поют:

Начальников наших –

Пусть собаки растерзают их,

Растерзают их;

Они морят нас голодом,

Морят нас голодом;

Они бьют нас,

Они бьют нас; –

Но есть некто и над ними,

И Он накажет их жестоко,

Накажет их жестоко³⁴⁷

Несмотря на то, что история рабства израильтян в Египте отражается, так сказать, в каждом иероглифе древних Египетских памятников, по странной случайности доселе однако же на этих памятниках не найдено ни одного имени, которое бы прямо относилось к евреям и называло бы их одним из усвоенных им наименований. Ученые Египтологи прилагают все усилия открыть что-либо подобное названию «евреев», «иудеев» или «израильтян», и усилия остаются почти безуспешными. На одной надписи Бругш прочитал название фенху, относящееся к каким-то пленникам, которые заняты были тяжелой работой по перевозке каменных глыб из каменоломень Руфу (Троя по Страбону) в Мемфис и другие города. Слово «фенху» означает «носители пастушеского посоха» и работа этих пленников соответствует принудительному труду израильтян во время Египетского рабства. «Этим именем, говорит Бругш, назывались пастушеские и кочевые племена семитического происхождения, которые жили в соседстве с Египтом и, нужно полагать, стояли к Египту в таком же отношении, как и евреи»³⁴⁸. Но это название, как нарицательное, имеет слишком общий характер, чтобы можно было относить его специально к евреям и притом не имеет никакого звукового сходства с названиями последних. Египтолог Шаба старался отождествить другое племя пленников с повергнутыми в рабство израильтянами. Несколько лет тому назад, в одном из папирусов Лейденского музея он открыл название племени, которое читается: апериу. Племя это занято было перевозкой камня для построения храма солнца, воздвигнутого Рамзесом Великим близ Мемфиса, и Египтолог утверждает, что «апериу» есть не что иное, как Египетское произношение слова евреи³⁴⁹. Но, помимо хронологических трудностей, связанных с предположением существования евреев в Египте во время этого царствования, это мнение опровергается другим открытием, сделанным Берчем, который нашел то же племя апериу в рабстве у Египтян при Рамзесе IV, т.е. много времени спустя после выхода израильтян из Египта³⁵⁰. Более близкое сходство с названием евреев имеет название, найденное Берчем в статистической таблице храма в Карнаке, воздвигнутого Тотмесом III. В списке различных плененных народностей семьдесят девятым значится племя hebu или еву, что довольно близко звучит с haberim или по-нашему – евреи. Причина такого молчания Египетских памятников о евреях, впрочем, объясняется из особенностей Египетского отношения к тем или другим фактам исторической жизни страны. Египтяне были чрезвычайно чутки к чести и славе своей страны, и поэтому если они всеми силами старались увековечить на памятниках те исторические факты и события, которые могли служить к прославлению Египта, то с другой стороны всячески старались изгладить все то, что могло служить напоминанием о фактах и событиях противоположного свойства. Этим между прочим объясняется и тот замечательный факт, что, несмотря на несомненное долголетнее владычество гиксов в Египте, Египтологам приходится с трудом отыскивать случайно уцелевшие следы этого периода, неприятная память о котором стерта с памятников фараонами туземных династий. Бывали нередко случаи, когда новый фараон разрушал все памятники, воздвигнутые почему-либо ненавистным ему предшественником, и изглаживал память о нем с лица земли. Потому-то так трудно бывает иногда провести последовательную линию царствования династий и фараонов, и с особенною трудностью сопряжено исследование того периода, который относится к владычеству гиксов. Так как с пребыванием израильтян в Египте и особенно с исходом их связаны факты и события, которые могли считаться весьма унизительными для гордой страны и ее гордых фараонов, то последние и уничтожили все памятники, которые могли служить напоминанием об этих неприятных событиях.

Но истории невозможно было победить даже и для неограниченного самовластия фараонов. Если были стерты и уничтожены частные памятники, касавшиеся этого несчастного и позорного для Египта периода, то все-таки общий склад жизни и социально-государственных отношений дает картину, настолько поразительно верную библейскому повествованию, что достаточно одной этой общей картины, чтобы выдать эту неприятную тайну Египетской истории. Но кроме этого сохранились и частные памятники, которые своим содержанием поразительно напоминают события, связанные с историей пребывания израильтян в Египте и с их угнетением со стороны фараонского правительства. Один папирус, относящейся к рассматриваемому времени, живо воспроизводит пред нами картину делания кирпичей (плинфоделания), составлявшего часть работы, наложенной на израильтян. «Двенадцать каменщиков, говорит автор папируса, кроме людей, занимающихся выделкой кирпичей в своих городах, приведены были сюда работать над построением домов. Пусть каждый из них выделывает положенное число кирпичей каждый день. Они не должны ослаблять труд в новом доме. В этом я повинуюсь приказанию, данному мне моим господином»³⁵¹. Эти каменщики и их чернорабочие кирпичники, приведенные из своих городов для построения каких-то домов и обязательно работающее «урочное число», если не отождествлять их с израильтянами, все-таки указывают на то социальное положение, в котором находились и последние во время рабства Египетского. На месте бывшего города Раамсес, построенного израильтянами, можно видеть огромные кирпичи из нильского ила, высушенного на солнце и смешанного с соломой, и даже по мнению такого осторожного исследователя, как Эберс, не будет смелостью думать, что эти кирпичи были приготовлены руками израильтян³⁵². Но наиболее замечательный памятник Египетского плинфоделания открыт в гробнице на, холме Абд-эл-Курнах, относящийся ко времени Тотмеса III. Этот памятник представляет картину, изображающую каторжный труд выделки кирпичей и построения какого-то здания. Рабочие заняты различным родом труда: одни таскают в ведрах воду из пруда, другие ломают глыбы глинистой земли, иные выделывают самые кирпичи, переносят их на особых коромыслах к месту кладки и иные наконец заняты самою кладкою здания. Среди этой работающей толпы ясно выделяются надзиратели, из которых один заносит свою палку на спину ленивого рабочего, а другой спокойно сидит на близ лежащем камне, держа однако-же свою палку довольно угрожающим способом. Сопровождающая эту картину надпись объясняет, что это пленники, которых привел Тотмес III для построения храма богу Аммону, и тут же описывается роль надзирателей «Главный надзиратель говорит строителям: палка в руке моей. Работайте живо руками. Не лениться. Не отставать!» Некоторые из этих пленников носят довольно ясные черты еврейского типа и имеют бороды, отличающие их от Египтян. На кирпичах обыкновенно клались печати фараонов, при которых производились те или другие постройки, и Вилькинсон замечает, что «кирпичей, носящих имя Тотмеса III, найдено гораздо более, чем кирпичей всякого другого фараона», а Росселини прибавляет, что «кирпичи, найденные в Египте и относящееся к этому царствованию, всегда имеют в себе примесь соломы, хотя в некоторых, получше выделанных, она оказывается в очень небольшом количестве». В этом нельзя не видеть поразительного подтверждения библейского повествования о том, что израильтяне должны были доставать солому для выделки урочного числа наложенных на них кирпичей³⁵³. Вообще Египетские памятники часто говорят о выделке кирпичей при помощи каторжного труда каких-то пленников, но что под этим пленниками нельзя разуметь военнопленных, можно заключать из того, что последних всегда было очень мало приводимо с военных действий, так что при самых блистательных походах тщательно отмечаются даже десятки и единицы их. Вероятнее всего под этими пленниками нужно разуметь различных инородцев, живших в пределах Египта, которых Египтяне силой захватывали на местах их жительства и уводили на работы, как это было и с израильтянами. Принудительный характер этих работ также доказывается постоянным присутствием вооруженных палками надзирателей, которые часто чинят над неудовлетворяющими их рабочими жестокую расправу. На картине в Бени-Гассане изображается, как надзиратели наказывают рабочих. Некоторые из последних обнажены и повалены наземь, двое держат их за руки и один за ноги, а надзиратель беспощадно сыплет удары по обнаженной спине. Такому же наказанию на некоторых изображениях подвергаются и женщины. Что касается самих надзирателей или начальников над работами, то они были правительственными чиновниками, под ведением которых находились известные округи, в свою очередь разделявшиеся на меньшие участки, находившиеся под начальством низших чиновников. Для удобства заведывания работами, они избирали из самих израильтян подручных себе надзирателей, на которых и возлагалась ответственность за исправность тех или других непосредственно вверенных работ. Последняя мера могла иметь и политическое значение, так как производила разделение в народе (между надзирателями и простыми рабочими) и тем ослабляла его нравственное единство и его политическую силу.

Несмотря однако же на все угнетения со стороны правительства, молодой народ быстро увеличивался в своей численности и силе, и под впечатлением быть может постоянных военных шествий Египетских войск чрез землю Гесем, в нем развивалась страсть к воинственности, которую отряды отважных охотников и удовлетворяли набегами на соседние страны. Так, партия из колена Евремова делала набеги на филистимские земли и угоняла скот. Понятно, такие наклонности не могли не внушать опасений правительству, что этот воинственный народ, ожесточаемый угнетениями, может причинить большие политические затруднения в случае войны, или силой может выйти из страны и лишить ее даровой рабочей силы. Видя, что работа, самая каторжная работа, бессильна подорвать рост молодого народа, жестокое правительство решилось прибегнуть к крайней мере, к какой только способен восточный деспотизм. Сначала издано было тайное повеление повивальным бабкам убивать новорожденных младенцев мужского пола; но это повеление встретило молчаливый протест в нравственном чувстве представительниц акушерства в древнем Египте, и оставалось без исполнения, «потому что повивальные бабки боялись Бога, и не делали так, как говорил им царь Египетский»³⁵⁴. Тогда разъяренный фараон повторил это повеление для всего народа и особенно для царских слуг и сыщиков. И вот к народным стонам под тяжестью работ присоединились стоны и вопли матерей, – но среди этих стонов и воплей израильского народа родился его великий избавитель – Моисей.

Во время пребывания израильтян в Египте, среди них колено Левиино выдавалось как одно из наиболее даровитых и восприимчивых к египетской культуре. И все вообще израильтяне не остались чуждыми этой культуры и усвоили разные ремесла и знания; но колено Левиино шло в этом отношении впереди всех и усвоило от египтян даже их высшую мудрость – искусство письма, обладая которым оно естественно заняло выдающееся положение среди других колен. Как наиболее даровитое и образованное, оно вместе с тем полнее воплощало в себе исторический и религиозный смысл народа, в нем живее сохранялись отеческие предания, целостнее жила вера отцов и, как в живом ковчеге, хранились заветы их. В этом колене сосредоточивалась так сказать народная душа, и во время самого тяжелого рабства и унижения таилась искра народного самосознания. Из этого-то очага души народа и вышло для него избавление. В среде колена жило скромное семейство Амрама и Иохаведы. Оно ничем не выдавалось, кроме быть может того, что сильнее и целостнее других сохраняло веру отцов и более других старалось внедрить ее и в своих детей – девочку Мариам и мальчика Аарона. Время это было тяжелое для всего народа. Египетская политика угнетения достигла высшего своего развития. Деспотизм фараонов изыскивал все новые и новые средства для того, чтобы задержать рост молодого народа и сломить его нравственную силу, и не останавливался пред бесчеловечием. Издан был даже кровожадный указ об умерщвления всех новорожденных мальчиков, и когда этот указ стал приводиться в исполнение, у Амрама родился второй сын, принося вместо семейной радости страшное семейное горе. Мальчик был необыкновенно красив, и несчастная мать в течение трех месяцев скрывала его от кровожадных взоров фараоновых сыщиков. Но скрывать долее было невозможно, и она решилась на отчаянный шаг, подсказанный быть может сохранявшимся в их роду преданием о халдейском царе Саргоне³⁵⁵. Она сделала из тростника корзинку, обмазала ее асфальтом и смолой, чтобы она не пропускала воду, и, положив в нее малютку, с молитвами и слезами опустила драгоценную корзинку в один из каналов Нила, поросших тростником, поручая ее Провидению и легкому надзору двенадцатилетней девочки, сестры бедного мальчика (Исх. 2 гл.). Папирусный тростник, находимый теперь только гораздо южнее по берегам Белого Нила, в то время рос и по всем широким каналам северной Дельты, где жили израильтяне и где находились в новопостроенных городах летние резиденции двора фараонова. Своей листвой тростник мог защищать мальчика от палящих лучей солнца, а вместе с тем, прикрывая реку, представлял удобное место, где придворные дамы могли купаться, без ущерба для женственной стыдливости. Тихое течение и небольшой объем воды в обоих отношениях представляли больше удобств, чем широкий и быстрый поток главного русла Нила.

Это маленькое событие, имевшее впоследствии такое громадное значение в истории человечества, совершилось в царствование фараона Тотмеса I. После своих далеких походов он любил проводить время отдыха в пограничных замках, чтобы отсюда удобнее предпринимать новые походы. У него было трое детей – от первой жены дочь и от второй два сына. Принцесса Хат-асу была любимою дочерью фараона и поэтому играла важную роль в истории Египта. По законам Египта, требовавшим сохранения чистоты царской крови, она должна была сделаться женою своего сводного брата, наследного принца, восшедшего на престол по смерти отца под именем Тотмеса II. Но последний был недалек умом и скоро сошел со сцены, а его жена, энергичная и мудрая Хат-асу сделалась полновластной правительницей страны, хотя и в звании опекунши своего младшего сводного брата Тотмеса III. Сбросив с себя покрывало вдовства, она стала являться во всем блеске и величии фараонов, в качестве полноправной царицы, в мужском одеянии, в короне и царских регалиях. Брак ее видимо был несчастен, и она теперь, сделавшись царицей, мстила памяти своего мужа, уничтожая его имя на всех памятниках и вместо него поставляя свое имя, рядом с именем отца. Она энергично продолжала постройку храмов и дворцов, начатых ее отцом, но эти работы не могли удовлетворить честолюбия царицы. Она снарядила экспедицию для открытия новых земель, и ее корабли проникали далеко по берегам Африки, открывая новые страны и привозя новые сокровища.

Стены храмов, построенных при ней, в своих надписях повествуют о чудесах предприимчивости этой знаменитой женщины. При возвращении экспедиции ее встречали с пышными церемониями. Привезенные сокровища торжественно посвящались богу Аммону, под покровительством которого предпринималось путешествие. Новый праздник был установлен в честь его, и царица делала выход на нем в своем богатейшем одеянии, в «пятнистом леопардовом меху с металлическими застежками на плечах, и голени ее благоухали, как светлая роса». Священную барку Аммона жрецы несли на своих плечах, при звуках музыки и гимнов, и громадная процессия придворных чинов, военных и других сановников и жрецов направлялась к храму, среди необозримых масс народа, оглашавших воздух кликами торжества и радости. Эта-то знаменитая царица, когда она была еще княжной и жила у отца, отправившись с своими фрейлинами купаться, нашла в тростнике корзинку с плачущим младенцем. Доброе сердце княжны сжалось от боли, при виде несчастной участи брошенного ребенка. Она поняла, что это невинная жертва жестокого указа ее отца по отношении к израильтянам и, надеясь на силу отцовской любви к себе, решилась спасти его и даже усыновить. Она взяла кормилицу из израильтянок, которою оказалась мать ребенка – Иохаведа, и таким образом Промысл направил житейскую корзинку ребенка к историческому величию и всемирной славе. Когда младенец подрос, царевна взяла его к себе во дворец, официально усыновила его и дала ему имя Моисей, «потому что, говорила она, я из воды вынула его»³⁵⁶.

Памятники в значительной степени подтверждают это библейское повествование. Судя по свободным действиям этой дочери фараона, нужно предполагать, что она пользовалась особенным влиянием на фараона, а тот факт, что она впоследствии посвятила своего усыновленного найденыша из презираемого еврейского народа «во всю мудрость египетскую», нарушив таким образом ревниво соблюдаемую жрецами их кастовую привилегию, показывает, что она в то время пользовалась уже полновластным влиянием на фараона. На основании памятников с удовлетворительностью может быть показано, что во всей линии фараонов, начиная с третьей династии, когда впервые входит в употребление это название, до персидского завоевания, на протяжении более чем шестнадцати столетий известна только одна самостоятельно управлявшая страною царица. Ее имя на памятниках встречается в полной форме, именно Хат-асу-Нумпт-амун, и именно в том месте, где его нужно ожидать по библейскому повествованию, в качестве правнучки царя, который не знал Иосифа. Царица Хат-асу на памятниках постоянно изображается с бородою, в знак того, что она была полновластной царицей, подобно нашей напр. Екатерине Великой, которую она близко напоминает по своей судьбе и по характеру. Она воздвигла два обелиска в Фивах в память своего отца, и из них один еще стоит, а от другого обломки разбросаны кругом. Сохранившийся обелиск, второй по величине и наверно самый красивый в мире, высечен из цельной скалы красного гранита, тщательно полирован и покрыт рельефами и иероглифами необыкновенной красоты. Надпись на нем показывает, что он начат был в пятнадцатый год правления царицы Хат-асу и закончен в семнадцатый. На каждой стороне обелиска значится, что она царствовала «во имя своего отца». В надписях она величается разными титулами: «царственная жена», «царица Верхнего и Нижнего Египта», и среди этих титулов встречается также ее известный библейский титул: «дочь фараона». Между ею и ее сводными братьями, из которых первый был и ее мужем, существовала какая-то непримиримая вражда, коренившаяся в самой их природе. Они противоположны были даже по внешности. В то время, как черты лица царицы Хат-асу обнаруживают изящные и правильные линии греческого типа, в лице ее сводного брата Тотмеса III, как можно видеть на его бюсте, находящемся в Британском музее, явно выступают отталкивающие черты негритянского типа. Таков быть может был и ее муж, о котором известно очень мало и уцелели лишь слабые следы на памятниках.

Перенесенный из убогого жилища своего отца во дворец царевны, Моисей воспитан был по египетскому обычаю. Как ребенок он вероятно, подобно другим египетским мальчикам, ходил без всяких одежд, с выбритою головой, исключая одного локона, спускавшегося на одну сторону головы. У него много было прислужников, его тщательно и деликатно кормили, держали до изысканности чисто и научали изысканным манерам высшего круга. Большая часть его жизни проходила при дворе. Он по преимуществу находился в отделениях своей матери, которые, вероятно, составляли часть царской резиденции и несомненно обставлены были со всевозможною роскошью. Ходили за ним сначала, конечно, служанки царевны; но с течением времени приглашены были и учителя, и началось его воспитание в обыкновенном смысле этого слова. Но воспитание, в сущности, начинается раньше, чем обучение. Склад и особенность характера часто образуется и всегда подвергается сильнее всего влиянию ранних окружающих ребенка обстоятельств, которые несознательно образуют его душу и вырабатывают в нем те или другие наклонности. Виды и звуки, представлявшиеся нам в детстве, глубоко западают в душу и составляют тот основной слой, на котором впоследствии создается вся личность человека. Что же окружало юного Моисея, когда он жил с своею царственною матерью в ее отделении царского дворца? Есть основание думать, что двор в это время значительную часть года проводил в Мемфисе. Положение и внешней вид Мемфиса уже описаны были выше. Моисей мог видеть с террас царской резиденции, куда его брали для наслаждения прохладным северным ветерком в летние вечера, весь великий город Фта, расстилавшийся пред ним во всем богатстве своих архитектурных украшений, со всем своим населением, во всем неустанном движении его торговли и промышленности, удовольствий и религии. Шумные толпы непрестанно проходили по его улицам и площадям; тяжело нагруженные суда двигались вверх и вниз по величественной реке; ярко разрисованные паруса их отражались в спокойных затонах реки; лодки стрелой мчались по всем направлениям; там и здесь процессии с высоко поднятыми священными ящиками двигались в оградах храмов или по улицам города; в воздухе раздавалась музыка, смешиваемая с выкриками всякого рода со стороны кучеров, продавцов товаров и лодочников. Сквозь оранжевую синеву западного неба в резких очертаниях вырисовывались пурпурные формы трех великих пирамид, величественных памятников, гробниц могущественных царей, стоявших в качестве часовых на краю той широкой пустынной полосы, где прекращалась всякая жизнь и начиналось царство смерти. Обширность окружающей сцены несомненно должна была сильно возбуждать в каждом умном мальчике чувства благоговения, удивления и таинственности; жизнь и движение в городе возбуждали любопытство и желание действовать самому; противоположность между оживленным городом и безмолвием западной пустыни должна была пробуждать глубокие мысли и даже задавать только что пробуждающемуся уму великую загадку бытия.

По мере возрастания мальчика, его знакомство с Мемфисом и кипевшею в его стенах жизнью должно было увеличиваться. Он получил возможность бывать и на улицах, вероятно во время прогулок в колеснице, и там он мог уже вблизи видеть движущуюся толпу, которую он доселе созерцал только издали. По временам ему позволялось и прокатиться на лодке по реке. Его брали в великий храм Фта и показывали таинственные фигуры на стенах, таинственные иероглифические письмена, покрывающие почти все пространство, свободное от фигур; он видел также широкие дворы и великолепные коридоры храмов, и внутри их спокойный образ Озириса, а быть может также и грубый, отвратительный образ Фта. На дворах храма ему могли встречаться двигавшаяся с пешем в честь Фта и Ра процессии жрецов, одетых в льняные или хлопчатобумажный одежды и носящих сандалии из папируса. Он мог также видеть, как жрецы приносили жертвы и возносили молитвы, совершая возлияния над изображениями, или возносили пред ними курения в честь их. По временам встречал он также и священного быка, Аписа, как он назывался, когда его в торжественной процессии водили по главным улицам города, чтобы дать возможность видеть его жителям, которые, выходя из своих домов, поклонялись этому воплощению бога Фта. Египетская религия отличалась необычайною общественностью и старалась повсюду и всегда представляться глазам народа, возбуждая его внимание. Величественнейшими зданиями были храмы; вслед за царем самыми почитаемыми личностями были жрецы; религиозные праздники, соединявшееся с большими собраниями народа и длинными процессиями, были многочисленны; в них участвовали мужчины, женщины и даже дети. Моисей наверно уже рано познакомился с внешним характером по крайней мере египетского богослужения, и ему наверно нередко приходилось присутствовать при возмутительных обрядах египетского идолослужения.

Но в ранней жизни Моисея в Мемфисе были и другие стороны более нежного свойства. Невозможно предполагать, чтобы дочь фараона, наняв его мать кормить его грудью, сразу же, по его усыновлении, порвала всякую связь между своим усыновленным ребенком и ее собственным царственным семейством. Царевна конечно не заявляла, как воображает Филон что он действительно был ее сын. Его еврейское происхождение было известно как ему самому (Исх. 11:11), так и египтянам. Отсюда можно заключить, что связь между Моисеем и его семейством продолжалась и после того, как он сделался обитателем царской резиденция, и что время от времени ему позволялось видеть своих родных, или им позволялось приходить и видеть его во дворце. Так как Иохаведа считалась кормилицей Моисея, то ей, конечно, позволялась некоторая фамильярность, совершенно сообразная с понятиями и обычаями востока. Поэтому можно думать, что Моисей отчасти находился под влиянием царевны и двора, а отчасти под влиянием своих родных отца и матери, своих брата и сестры, и это в течение всего периода своего раннего пребывания в Египте. Его сношения с своим семейством было в высшей степени важно именно в отношении его религиозных убеждений и его сочувствия к своим единоплеменникам. Если бы не это обстоятельство, то он естественно был бы вполне воспитан в египетской религии и сделался бы идолопоклонником; он вероятно мало бы заботился о своих братьях, даже если бы и не стыдился признавать их таковыми. В виду же указанного обстоятельства, начала патриархальной религии глубоко напечатлелись на его душе, когда он был еще ребенком, и он вырос твердым приверженцем единобожия, человеком, который веровал в обетования, данные Аврааму, Исааку и Иакову, и презирал идолов и идолопоклонство. Соприкасаясь с своими единоплеменниками, он также чувствовал скорбь при виде их страданий и надеялся, что со временем судьба их может измениться к лучшему. Вместо того, чтобы всецело превратиться в египтянина, он был только на половину египтянин. В глубине его души сохранилась основа тех чисто еврейских чувств и еврейского воспитания, которые дали ему возможность впоследствии стать вождем своего народа. Да и доверие последнего никогда бы не пробудилось к человеку, который бы вполне воспитан был в среде и в духе его угнетателей.

По свидетельству И. Флавия, когда Моисей был еще ребенком, он избег еще одной опасности, такой же великой, как и та, которая угрожала ему в детстве. Дочь фараонова по временам брала своего усыновленного сына в помещение своего отца, желая показать ему красоту и ум ребенка, а быть может и с надеждою склонить его назначить ребенка своим преемником. Однажды она передала свое сокровище в руки фараона с маленькою речью, в которой обращала внимание своего отца на его более чем человеческую красоту, его высокий и благородный дух, в то же самое время открывая и честолюбивые надежды, которые она осмеливалась лелеять касательно его. Монарх, желая сделать ей приятное выражением готовности исполнить ее просьбу, снял корону с своей головы и надел ее на голову ребенка; но ребенок, как бы испугавшись этого, вырвался из его объятий, снял корону, чтобы посмотреть ее, и затем, положив ее на пол, стал на нее ногами и пытался удержаться на ней. Здесь случился священный писец, который за несколько времени до рождения Моисея предсказывал, что должен был родиться еврейский ребенок, который сокрушит силу Египта, и видя, что сделал этот ребенок, вскричал громким голосом и сказал: «вот, о царь, тот ребенок, которого боги повелели нам убить ради нашей собственной безопасности. Смотри, как он подтверждает пророчество, – он ниспровергает твое верховенство и попирает твою корону своими ногами. Убей же его! и пусть египтяне перестанут томиться страхом, а евреи – возбуждаться своими надеждами». Царевна, услышав эту речь, бросилась к ребенку, и схватив его, выбежала с ним вон. Царь не захотел последовать совету писца; и таким образом Моисей избег этой второй опасности³⁵⁷.

Как в этом, так и в других подобных рассказах признается, что Моисей отличался необычайною красотою не только в детстве, но и в отрочестве, и в юности. Филон рассказывает, что внешность его была вместе прекрасна и благородна, исполнена скромности и в то же время высокого достоинства³⁵⁸. И. Флавий говорит, что не было такого человека, который бы при виде этого ребенка не поражался его необычайною красотою. Когда он проходил по улицам, то все, при встрече с ним, невольно оглядывались на него, рабочие люди оставляли свои занятия и долго смотрели на него³⁵⁹. Рассказывается, что он также был весьма высок ростом для своего возраста, чрезвычайно умен, силен и способен к самой выносливой работе. Что касается его ума, то он был необычайный и обнаруживался во всем, что только останавливало на себе его внимание. Всем невольно думалось, что в этом ребенке заключается нечто более, чем человеческое; и в то время, как у израильтян невольно зарождалась надежда, заставлявшая их видеть в Моисее залог исполнения данных им некогда великих обетований, египтяне с другой стороны смотрели на него вообще подозрительно, как на человека, которого им придется опасаться, когда он достигнет возмужалости.

Как сын дочери фараона, Моисей естественно получил во всей полноте то воспитание и образование, которые были в обычае в Египте. Воспитание это разделялось на физическое и духовное. В первом отношении египтяне обращали весьма большое внимание, и для развития тела у них в большом ходу была гимнастика или атлетика. Одним из главных видов ее была борьба. На памятниках борцы изображаются во всевозможных позах, как они приготовляются к борьбе, схватываются между собой, перевиваются и стараются повались друг друга на землю, продолжая борьбу даже и на земле. «Двое борющихся», говорит Вилкинсон, «обыкновенно приближались друг к другу, держа свои руки в наклоненном положены пред телом, и каждый старался схватить своего противника как можно удобнее для того, чтобы повалить его. По правилам борьбы, позволялось одинаково схватить за всякую часть тела, за голову, шею или ноги; и борьба часто продолжалась еще на земле после того, как один или оба они упали. Такой способ борьбы известен был и у греков, у которых он назывался «анаклинопалией». Неизвестно, был ли у них тот же знак признания своего поражения в этой борьбе, как у греков, именно чрез поднятие пальца в знак признания поражения; у египтян, вероятно, это делалось словесно»³⁶⁰_. Другим упражнением была борьба палками. Левая рука защищалась своего рода щитом, которым она закрывалась от кисти до локтя и которым таким образом можно было пользоваться для отвращения ударов. Правая рука имела также свою защиту в виде особого ящика, закрывавшего суставы. При этом палки употреблялись короткие, не более 30 дюймов длины. Сражающееся не имели никакой защиты для головы кроме парика, обыкновенно носившегося людьми более или менее богатых классов; но одним из правил игры, вероятно, было то, что никто из сражающихся не мог ударить своего противника по голове. Затем весьма любимым удовольствием в Египте была игра в мяч, особенно среди женщин. Она состояла, по-видимому, в простом бросании мячика и схватывании его. По этому предмету Вилкинсон говорит, что игра в мяч не ограничивалась детьми или тем или другим возрастом, хотя простое наслаждение бросанием и схватыванием мяча, по-видимому, считалось более принадлежностью женского пола. У них были различные способы игры. Иногда лицо, не имевшее успеха в схватывании мяча, обязано было возить на своей спине другого, который продолжал наслаждаться этим положением, пока он, в свою очередь, не ронял мяча, бросавшегося с противоположной стороны, где происходила та же самая сцена, и притом с расстояния, предварительно условленного играющими. Иногда играющие показывали свое искусство в схватывании трех или даже большего числа мячей последовательно и притом руками, скрещенными на груди; но известен был также и обычай простого подбрасывания вверх и схватывания. У них также была игра, которой занимались, по описанию Гомера, Галий и Лаодама пред Алкиноем³⁶¹ и которая состояла в том, что один из играющих бросал мяч так высоко, как только мог, а другой, вспрыгнув, должен был схватить его на лету, прежде чем ноги его опять коснулись пола³⁶². Но была еще игра, в которой особенно требовались сила и ловкость, и она состояла в том, что два противника соперничали между собою в бросании ножей или кинжалов, направляемых в обрубок дерева; соперничество состояло в том, чтобы возможно точнее ударить в центр или край известной цели, как условливалось раньше. Была также игра, где требовалось особое испытание силы, и она состояла в поднятии больших мешков с песком и бросании их чрез голову. Победителем считался тот, кто мог бросить так самый тяжелый мешок.

Эти и подобные игры были самыми обычными удовольствиями детей и юношей в Египте и считались как полезными для здоровья, так и приятным развлечением для души. Моисей, конечно, должен был принимать участие в таких упражнениях, и что он действительно участвовал в них, это подтверждается Филоном, который говорит, что он скоро получил отвращение к подобным удовольствиям³⁶³ и обнаружил превосходство над остальными детьми, предпочитая более серьезные занятия. Можно однако же сомневаться в достоверности этого свидетельства, так как Филон, по-видимому, в своей «Жизни Моисея» скорее руководился своим собственным мнением о том, как должен бы вести себя в юности совершенный человек, чем передавал какое-нибудь египетское или иудейское предание об этом предмете. Филон вообще склонен был к аскетизму и ему естественно хотелось показать, что и великий законодатель его народа держался тех же самых воззрений; но по крайней мере сомнительно, имел ли он при этом в виду какое-либо более или менее достоверное предание. Моисей, несомненно, уже в юности обнаруживал серьезное расположение в своем характере, но его египетские воспитатели должны были считать воспитание его тела едва ли менее необходимым, чем воспитание его души, и несомненно заботились о том, чтобы он прошел обычный курс гимнастических упражнений, и чтобы его телесная крепость была так же развита, как и у других его сверстников.

Рядом даже с самым ранним физическим воспитанием естественно шло и образование, направлявшееся к развитию ума. Подобно другим детям, Моисей должен был учиться читать и писать. В Египте эти познания приобретались не легко. Египтяне в это время имели два рода письма: один, известный грекам под названием иероглифического, и другой – под названием иератического. В иероглифическом членораздельные звуки представлялись изображением предметов, которые выражали иногда буквы, иногда слоги, иногда целые слова, а иногда и целые понятия. Число подобных знаков было весьма большое, вероятно не менее тысячи. Некоторые из них выражали несколько звуков, причем один и тот же звук иногда выражался несколькими символами. Изучить египетский алфавит было почти так же трудно, как изучить китайский, и для этого требовалось по крайней мере несколько месяцев, если только не несколько лет. Для того, чтобы читать, необходимо было знать не только то, какое значение имел каждый символ, но и какое из нескольких значений он мог иметь в том именно сочетании, в котором появлялся этот символ. Писать было еще труднее; потому что, так как все знаки представляли собою предметы, то для того, чтобы писать, необходимо было уметь рисовать множество предметов с отчетливостью и тщательностью. Самыми обыкновенными буквами были орел, означавший а, сова – означавшая м, курица – выражавшая у, утка – выражавшая са, ястреб – означавший гар и коршун – означавший мут. Иероглифический писец, чтобы быть понятым, должен был тщательно обозначать, какая именно разумелась птица изо всех этих; и действительно, в иероглифическом письме были также и другие, как ласточка и ибис. Часто приходилось также рисовать различных животных, как лев, дикий козел, бык, крокодил, шакал и заяц. Отсюда для того, чтобы писать по-египетски, требовалось полное воспитание в искусстве. Некоторое воспитание этого рода требовалось от всех, но от тех, кто должен был получить лучшее образование, требовалось еще больше; от них требовалось, чтобы они рисовали превосходно, начертывая каждую птицу, животное, насекомое и цветок твердою и уверенною рукою, быстро и красиво. Во времена Моисея у египтян еще неизвестна была другая форма письма, которую было бы легче изучить. Иератическое письмо было своего рода скорописью, основанною на иероглифическом письме, и едва ли изучалось или читалось помимо последнего. Входило ли изучение его в общую систему образования – неизвестно. Но если так, то труд учащегося лишь немного облегчался чрез это, потому что иератические формы не менее многочисленны, чем и иероглифические, и во многих случаях так похожи одна на другую, что приводит к постоянному смешению, сбивающему читателя.

Не смотря на замкнутость египтян во времена Моисея, в египетских школах изучались и иностранные языки, кроме египетского. Документы писцов этого времени не только показывают своею точною передачею семитических слов, что писатели знакомы были с теми чужеземными звуками, которые они писали, но и более того: в это время, и особенно позднее, считалось даже модой вводить семитические слова в египетский язык. Как все образованные римляне во времена Цицерона изучали греческий язык, так и во времена Моисея все образованные египтяне должны были быть знакомы с семитическим диалектом, который, если не вполне еврейский, во всяком случай был родственный с ним. Если так, то Моисей в этом отношении имел больше преимуществ над своими египетскими сверстниками, так как еврейский язык был его родным языком, которым он начал говорить раньше, чем его мать отдала его назад дочери фараона, и он употреблял его в своих сношениях с членами своего семейства.

После чтения и письма или вернее совместно с ними, прежде чем они изучены были в совершенстве, изучалась и арифметика. Знание счисления до известной степени требовалось для обыденных потребностей жизни. Египтяне были хорошими арифметистами. Они именно изобрели знаки, которые мы называем арабскими и которые мы еще употребляем и теперь для обозначения первых четырех цифр. Счисление они доводили по крайней мере до миллионов; наша таблица умножения, по мнению некоторых исследователей, египетского происхождения³⁶⁴. Они умели производить счисление не только целыми числами, но и дробями, для чего имели особые таблицы, при помощи которых вычисления производились без затруднения. Высшие арифметические действия, вероятно, им не были известны, и можно подозревать, что они, занимаясь мистическими рассуждениями о значении и особенностях отдельных чисел, вдавались при этом в чисто фантастические соображения, не приводившие ни к каким полезным результатам.

По свидетельству Филона, в план воспитания Моисея, между прочим, входило и изучение музыки, как вокальной, так и инструментальной, гармонии и ритма. Что израильтяне имели уже некоторые музыкальные познания, когда они оставили Египет, видно из того обстоятельства, что, по переходе Чермного моря, сестра Моисея, Мариам, и другие женщины прославляли свое спасение песнями и музыкой. Что Моисей изучал гармонию и ритм, это очевидно, как из его песни в ХV главе книги Исход, так и из великолепного псалма, занимающего большую часть 32 главы книги Второзакония. Отсюда нет основания подвергать сомнению свидетельство Филона, которое он мог получить из какого-нибудь предания или быть может вывести из общего плана образования среди древних египтян. Музыка несомненно была известна в Египте с самого отдаленного времени. В древних гробницах, близ пирамид, вероятно относящихся ко времени их построения, мы видим труппы в пять, шесть и даже восемь человек, из них одни поют, а другие играют на различных инструментах. Арфа, лира, флейта, двойная труба, гитара и тамбурин весьма часто встречаются в египетских изображениях. До нас не дошло никаких египетских музыкальных партитур; поэтому и невозможно сказать, какого рода была их музыка; но, вероятно, в этом отношении она немного отличалась от нашей собственной музыки.

Знакомство Моисея с искусством стихосложения, обнаруживающемся в его собственных произведениях, несомненно главным образом заимствовано было им из изучения египетской поэзии. Египтяне были чрезвычайно большие любители песен. Почти все рабочие пели при своих работах; и при собирании винограда, и во время жатвы были в ходу особенно любимые мелодии, который раздавались в воздухе по полям, в сельских округах, и вероятно были знакомы каждому. Эпическими поэмами прославлялись подвиги царей; лирические песни составлялись во славу богов; похоронные гимны пелись при погребении, а веселые песни раздавались на праздниках. Из свидетельства Филона мы можем заключать, что изучение стихосложения, в качестве особой науки, входило в общий круг воспитания мальчиков, которые посвящались в таинства различных египетских метров, как посвящаются и современные нам мальчики в способы новейшего стихосложения.

Первоначальное воспитание Моисея, конечно, происходило при дворе, под надзором особого педагога или воспитателя, имевшего в своем распоряжении различных учителей; но с наступлением возмужалости он, как можно думать с несомненностью, был отправлен в один из двух больших университетов древнего Египта. Без этого он отнюдь не мог бы изучить всю мудрость египетскую (Деян. 7:22) и вообще его образование было бы незаконченным и несообразным с его положением. Главными седалищами высшего образования в это время были Илиополь и Ирмополь: один на восточной стороне Дельты, в 30 верстах к северу от Мемфиса, а другой в низменной Нильской долине, на полпути между Мемфисом и Фивами. Предание говорит, что Моисей воспитывался в Илиополе. Эта высшая школа египетской мудрости была гораздо ближе к Мемфису, чем Ирмополь, и могла иметь особенно притягательную силу для израильского юноши вследствие связи между священным домом этой школы и патриархом Иосифом (Быт. 41:45). Илиополь или Он был одним из древнейших городов Египта и славился в двух отношениях, а именно он был великим седалищем учености и главным центром боготворения солнца. Развалины от него сохраняются и доселе. Он стоял на окраине обрабатывавшейся почвы. Обширная ограда из кирпичных стен остается еще и теперь, хотя и в чрезвычайно разрушенном состоянии, и по преданию, находящему отголосок в греческом переводе 70, эти самые стены были построены каторжным трудом израильтян. В ограде, на площади, теперь занимаемой садами, вздымался великий храм Солнца, давший свое имя и городу. Какое значение этот культ имел в Египте, можно понять из того обстоятельства, что от него происходили главные имена, которыми назывались цари и царицы: Фа-Раон, – сын Солнца, Поти-Фар, – раб Солнца. Какой вид имел этот храм в Илиополе, можно видеть из подробного описания, которое оставил Страбон касательно его зданий, существовавших еще в его время; и особенно из того обстоятельства, что один египетский храм, который до настоящего времени сохраняет свои скульптурные украшения и внутренние размещения почти без изменения, именно храм Ипсамбульский, есть именно храм бога Ра или Солнца. В Илиополе, как и в других местах, к великим входным воротам вела аллея из сфинксов, и над воротами с исполинских столбов развевались красный и голубой флаги. Впереди и позади ворот стояли, по два в ряд, каменные изображения солнечного луча, обелиски, из которых одни существуют еще и теперь. Тут же рядом был освященный источник Солнца – редкое явление в Египте и поэтому тем более дорогое и, вероятно, бывшее первоначальной причиной избрания этого отдаленного угла Египта для столь знаменитого святилища. Источник существует также и теперь, хотя почти совершенно зарос роскошными водорослями, закрывающими его воды. Рядом с помещениями обширных дворов, в которые вели эти ворота, были обширные дома, служившие жилищами для жрецов и профессоров высшей школы: Илиополь, можно сказать, был как бы Оксфордом древнего Египта, храмом его учености в древние времена; университетом или, лучше сказать, академией, ютившейся около храма Солнца. В центре всего стоял самый храм. Над вратами его, вероятно, было изображение храма Солнца, не в блистательной яркости его естественного круга и не в прекрасном олицетворении в виде греческого Аполлона, но в странной и грубой форме ястребоголового чудовища. Но вот мы входим в храм и вступаем в царство тьмы. Храм постепенно суживается, представляя три отделения: первое, срединное и наиболее удаленное. В первом помещении находятся величественные фигуры Озириса, во втором изображены дикие подвиги царей и героев, а в отдаленном помещении, под разною фигурою бога Солнца и рядом с жертвенником, сидел в золоченой клетке священный ястреб, или лежал на пурпурной постели священный черный бык Мневис или Урмер, и каждый из них был живым, почти воплощенным изображением божества храма. Три раза в день пред обоготворенным животным возносилось курение и раз в месяц приносилась торжественная жертва³⁶⁵.

Обитатели храма и его пристроек составляли почти целый городок. Из храма коридоры вели в аудитории для студентов и в покойные помещения профессоров и жрецов – различных степеней и должностей. За ними, тоже в храмовых пристройках, помещались жилища служителей храма – содержателей священных животных, привратников, носильщиков, водоносов и мыльщиков, прачек, поваров, а также комнаты пастофоров, приготовлявших курения и благовонные масти. При библиотеке и письменных комнатах находилось множество писцов, которые все жили в храмовых зданиях. Кроме того, тут же, в числе членов этого большого населения, находились чиновники счетного дома, хоры певцов, наконец шумная толпа храмовой школы Этон, т.е. «Борозды времени», из которой Моисей поступил в высшую школу и постепенно переходил в аудитории ее различных факультетов. Климент Александрийский сохранил рассказ об одной из тех религиозных процессий, которые, вероятно, часто приходилось видеть Моисею при выходе из дверей этого обширного святилища, именно процессии в честь Изиды. Впереди шли певцы, пение которых аккомпанировалось инструментами; за ними, с пальмовою ветвью и особым измерительным инструментом, шел гороскоп, предсказывавший будущее по звездам, и далее священные певцы с чернилами, перьями и книгами. Первый из них обязан был знать наизусть 36 из 42 книг бога Тот, содержащих гимны в честь богов и правила для царя; второй должен был знать наизусть книгу, трактующую об астрологии; третий должен был быть специалистом в иероглифах, географии, строении земли, в явлениях Нила и в тонкостях измерений и приношений. За писцами шли специальные прислужники богини, неся «жезл праведности» и сосуд для приношения питья. От главного из них требовалось основательное знакомство со всем, что относилось к почитанию идола. Затем шли пророки, передние со священными сосудами, а другие с хлебом. Главный пророк был настоятелем храма и должен был знать наизусть десять жреческих книг. Далее шли пастофоры или священные врачи, одетые в свои особые парадные костюмы и славившиеся тем, что знали наизусть шесть книг по медицине; за ними следовали другие и т. далее.

В чем собственно состояла мудрость, в которую был посвящен Моисей, определить не легко, так как жреческие писцы, хотя в своих сочинениях и описаниях делают намеки на это, говорят так загадочно и так старательно скрывают смысл своих слов, что трудно определенно судить по ним. В этой школе прежде всего несомненно изучалась геометрия. Эта наука обязана своим происхождением египтянам, для которых она была чрезвычайно необходима вследствие того обстоятельства, что ежегодно наводнение Нила смывало многие из пограничных черт и делало необходимым новое измерение и распределение полей. Измерение земли приводило к общей распланировке, которая едва ли могла быть исполнена без тригонометрии, и поэтому можно полагать, что в Египте в значительной степени изучалась и тригонометрия. Если предположенная высота пирамиды определялась с самого начала, то угол наклона сторон мог быть определен только при помощи тригонометрического вычисления. Высшие области математики, конечно, были неизвестны египтянам, и даже геометрия была вообще мало разработана до времен Эвклида. Замечательно однако же, что грек, который впервые сделал много для геометрии, был из Александрии, и вследствие этого невольно возникает подозрение, что он весьма много в своем знании заимствовал у египтян.

Из других областей знания, разрабатывавшихся в Илиополе во времена Моисея, были литература, в особенности поэзия, астрономия, законодательство, медицина и философия символов. Литературное образование считалось первейшею потребностью всякого образованного человека в Египте, и поэтому от каждого требовался ясный и изящный слог. С этою целью тщательно изучались образцовые произведения древности, как в поэзии, так и в прозе, и под руководством учителей ученики сами приучались к сочинительству. Особенно обращалось внимание на письменную корреспонденцию, и образцы писем лучших авторов тщательно изучались учениками. Неизвестно, упражнялись ли учащиеся в составлены поэзии; но в общем весьма вероятно, что в курс наук входило и приучение к сочинению как прозаическому, так и стихотворному.

Египтяне уже в глубокой древности получили некоторые астрономические знания от вавилонян, а впоследствии и сами сделали значительные успехи в астрономической науке. Астрономия была необходима для составления календаря и тесно связывалась с религией. Египетским астрономам удалось с приблизительною точностью определить солнечный год, который они считали в 365 с четвертью дней. Они знали, что луна заимствовала свой свет от солнца, что солнце было центром нашей системы и что обращение земли на своей оси было причиной дня и ночи. В Илиополе, во время Страбона, была обсерватория, которая вероятно существовала и с глубокой древности, так как астрономические наблюдения записывались на стенах храма в Фивах в самое отдаленное время. Египтяне обращали особенное внимание на затмение как солнца, так и луны, на движение и исчезновение вообще планет, на определение их периодических и синодических времен; а также на составление таблиц неподвижных звезд и на распределение их по созвездиям. Они знакомы были с наклоном эклиптики к экватору и находили средство определять точную линию меридиана. Некоторые даже предполагают, что они были знакомы с процессом равноденствия; но доказательства в этом отношении недостаточны. В общем однако же их астрономия не была особенно развита и вообще имела скорее эмпирический, чем научный характер, более практически, чем умозрительный. Бругш говорит, что «астрономия египтян не была той математической наукой, которая высчитывает движение звезд чрез составление великих систем неба. Это было скорее собрание наблюдений, которые они делали над периодически повторяющимися явлениями земли и неба в Египте, соотношения которых между собой не могли избегнуть внимания жрецов, которые в ясные египетские ночи наблюдали за блистательными светилами своего неба. Их астрономические познания покоились на основе эмпиризма, а не на основе математического исследования»³⁶⁶. Все подобные астрономические знания и преподавались в Илиополе, и в общем учащиеся этой высшей египетской школы приобретали в астрономии не меньшие познания, чем сколько приобретает их и теперь общая масса студентов в новейших университетах.

Египтологи с достаточною основательностью заключают, что в Илиополе преподавались и теория, и практика законоведения. У египтян был большой свод писанных законов, составлявших часть их священных книг и, по верованию их, ведших свое начало из божественного источника. Эти законы большею частью были превосходны и приводились в исполнение опытными и образованными судьями, которые ни в каком случае не позволяли себе уклоняться от правосудия, так как всякое такое действие, по египетскому верованию, считалось восстанием против божества. Фараоны, при всей неограниченности своей власти, не имели и никогда не присваивали себе права устранять закон; и суды, на всем протяжении государства, выслушивали и решали текущие дела без всякого вмешательства со стороны верховной власти. Класс судей был многочисленный; и те, которые стремились к этому положению, должны были пройти предварительный курс юридического образования. Что источником этих юридических знаний был именно Илиополь, об этом нельзя сказать с положительностью, но во всяком случае предположение это в высшей степени вероятно.

То же самое нужно сказать в отношении медицины и соподчиненной ей науки – химии. Медицина привлекала к себе внимание египтян с самых древних времен, изучалась ими старательно и с немалым успехом. Вся страна подчинялась санитарным правилам, причем и сами цари несвободны были от соблюдения этих правил. У египтян существовали весьма древние сочинения по медицине, и к ним все относились тем с большим почтением, что эти сочинения приписывались или богу Тот, или некоторым из древних царей. Египетские медики вполне признавали значение анатомии и занимались рассечением человеческого тела и анатомическим исследованием его. Во времена Геродота медики разделялись на специалистов, и дробление часто доходило до смешного, но неизвестно, существовала ли эта система раньше.

Но все эти науки, как можно думать, имели в Илиополе лишь второстепенное значение, и главной наукой было богословие, т.е. наука касательно египетской религии. Она состояла прежде всего в изучении священных книг. Профессоры школы были в то же время жрецы великого храма, самые отделения школы находились под их управлением, и наука велась под их надзором. Юноши прибывали в Илиополь, конечно, с весьма смутными понятиями о религии, какие только они могли составить себе из присутствия в различных храмах и из участия в различных торжествах, и поэтому они, подобно массе народа, были идолопоклонниками и многобожниками; но здесь, в высшей школе египетской мудрости, они знакомились с более глубокими истинами, лежавшими в основе внешней народной религии, с тою сущностью, которая совне проявлялась в причудливых образах ястребоголовых, вологоловых и ибисоголовых идолов, священных быков и крокодилов, в процессиях барки солнца, в сказаниях об Озирисе, в боготворении Нила и т. д. Филон говорит, что одним из предметов, которые Моисей изучал в Египте от своих египетских учителей, была «философия символизма». И этим как раз определяется то образование, которое получали юноши, переходившие из массы, непосвященной в религии. Вся внешняя сторона египетской религии была сложным и разнообразным символизмом. «Различные божества», говорит Вилкинсон, «были просто символическими изображениями одного и единого Бога; потому что посвященные в тайны своей религии жрецы веровали в одно единое Божество и, совершая свои поклонения какому-либо отдельному члену своего пантеона, чрез его посредство обращались прямо к единому правителю вселенной. Каждая форма (называлась ли она Фта, Аммон или другою какою-либо из фигур, изображающих различный свойства божества) была одною из его атрибутов, подобно тому, как наши выражения: «Творец», «Всемогущий», «Вседержитель» указывают на одно и то же существо³⁶⁷. Вообще, боги народной мифологии среди посвященных считались лишь олицетворенными свойствами божеств или частями сотворенной ими природы. Хнум представлял творческую душу, Фта – творческую руку или акт творения, Маут изображала материю, Ра – солнце, Хонс – луну, Себ – землю, Хем – производительную силу природы, Нут – верхнюю область неба, Гатор – нижний подземный мир; Он олицетворял божественную мудрость; Аммон – вероятно божественную таинственность, Озирис – божественную благость. В большинстве случаев трудно определить в точности, какое качество, действие или часть природы олицетворяется тем или другим богом, но в общем предположение это несомненно. Ни один египетский жрец и даже ни один образованный светский человек не считал народных богов действительно отдельными или самостоятельными существами. Все знали, что есть только один Бог, и когда богослужение приносилось какому-нибудь Хнуму, Фта или Тоту, то под всеми этими формами разумелся только один и тот же Бог в его различных видах. Из памятников не видно, чтобы египетская религия, как она понималась посвященными, боготворила сотворенные вещи или допускала класс второстепенных богов, которые обязаны были своим существованием верховному Богу. Ра не был солнечным божеством с отдельным и самостоятельным существованием, но был лишь верховным Богом, действующим в солнце, проливающим свой свет на землю, согревающим и благословляющим ее; и таким образом Ра мог боготвориться под всевозможными высочайшими почетными титулами, как и вообще всякий бог, исключая немногих второстепенных богов, называвшихся собственно духами или гениями³⁶⁸.

Символизм был одним и единственным ключом к египетской религии; но этот ключ был в высшей степени сложный и требовал долгого преподавания, чтобы дать новичку возможность пользоваться им надлежащим образом. Он неодинаково прилагался к боготворению животных, к различным формам и церемониям религии, к мифам об Озирисе и к другим священным сказаниям. В виду такой трудности, вероятно только одни жрецы или те, кто предполагал достигать степени жречества, в подробностях изучали этот религиозный символизм так, чтобы в точности понимать все глубокое значение каждого слова и каждой фразы в тех священных книгах, образцом которых может служить известная «Книга Мертвых». Обыкновенным учащимся, вероятно, предлагались только общие понятия, которые и предоставлялось им самим прилагать в жизни. Наиболее любознательные и развитые студенты могли продолжать это изучение и дальше, но едва ли вообще способны были посвятить этой науке все время, требовавшееся для получения основательного знакомства с ней.

Все эти науки вместе и составляли ту «египетскую мудрость», которою славился древний Египет. Но кроме перечисленных наук, она, как можно полагать, заключала в себе и многое другое, – все, что было возвышенного и привлекательного в науке, так как из этого именно источника мудрейшие из греков: Ликург, Солон, Фалес, Пифагор, Демокрит, Платон и другие черпали свои высшие познания. Она заключала в себе также начала нравственности, и в этом отношении Моисей ей, вероятно, был не мало обязан. Замечательно, что 42 смертных греха, от которых душа должна была, по египетскому учению, очистить себя пред 42 судиями в будущем мире (без чего не предполагалось возможным получить блаженное бессмертие) находят полное отображение в нравственном законе Моисеевом и вообще представляли собою сущность того всеобщего нравственного закона, который во все века делал людей ответственными за свое поведение, как закон, написанный в их сердцах, делающий их по природе законом для себя самих (Рим. 2:14, 15). Источником всех этих наук были многочисленные книги. Ибисоголовый бог Тот, писец богов, по учению жрецов, написал шесть книг по медицине, которые заключали в себе анатомию, патологию, терапию и лечение глазных болезней, особенно распространенных на берегах Нила. Все эти книги, составленные учеными жрецами, были несомненно ценными для такого восприимчивого гения, каким был Моисей. Не надо забывать также, что тому же писцу богов приписывается то возвышенное определение Бога, по которому он уподобляется кругу, центр которого находится везде, а периферии нигде. В Египте было не мало больших библиотек. Фивская библиотека около этого времени содержала в себе до 20,000 книг, и над входом в нее была надпись: «для исцеления души». Статуи Тота, бога мудрости, и Сафе, богини истории, украшали вход в библиотеку, и в музеях сохранились еще жреческие папирусные свитки от того времени. Библиотека эта часто упоминается в египетских свитках, и гробницы двух ее библиотекарей времени Рамзеса II можно еще и теперь видеть в Фивах. По-видимому, это были отец и сын, и в течение всей своей жизни они носили почетный титул «начальников книжного дома»³⁶⁹. И это была не единственная библиотека во времена Моисея. В «Книге Мертвых» упоминается библиотека Озириса и Себа; была также библиотека при храме Пта в Мемфисе, содержавшая в себе и медицинские книги. Позднее существовала еще библиотека в Серапионе, в Александрии. Храмы вообще, подобно средневековым монастырям, были в то же время и книгохранилищами и часто содержали в себе ценное собрание книг.

Здесь естественно возникает вопрос, к каким собственно учащимся принадлежал Моисей: к жреческим, или к светским? По некоторым свидетельствам он был жрецом, носившим, кроме своего светского имени Моисея, особое жреческое имя, которым было, если верить Херемону³⁷⁰, Тисифен, а если верить Манефону³⁷¹ – Осарсиф. Но едва ли можно допускать, чтобы Моисей действительно вступил в египетское жречество, даже если мы будем держаться самого благоприятного мнения о внутреннем значении египетской религии. Жрецы изобрели и поддерживали внешний политеизм, идолопоклонство, как единственно пригодную религию для народной массы; они всячески прививали ее, совершая ее обряды, поддерживали ее грубые формы, приводившие часто к распущенности и безнравственности. Если Моисей, как можно предполагать, познакомился с религией своих отцов в доме своих родителей и держался ее даже находясь при дворе фараоновом, то он, несомненно, должен был уклониться от жреческой должности, даже если бы жрецы и выразили желание допустить его в свою касту. Но по свидетельству И. Флавия³⁷², между Моисеем и жрецами с самого начала возникла вражда, и последние постоянно замышляли против его жизни, и не только не считали его одним из своей среды, но смотрели на него как на опасного соперника и врага. Поэтому вероятнее думать, что в Илиополе Моисей оставался светским учащимся, и, как не пользующейся благосклонностью главных начальников храма, имея полную возможность изучать светские науки, в религиозной области, несомненно, был допускаем только к общим истинам установленной религии и священных текстов, так что полное знание об этих религиозных предметах он мог скорее получать от своих сотоварищей, чем от преподавателей высшей школы.

По окончании своего университетского образования, Моисей должен был возвратиться ко двору и занять свое положение при своей царственной матери. Но скоро должен был представиться его душе вопрос, представляющийся рано или поздно каждому: что ему делать в своей жизни, как употребить свои таланты и познания, которые дарованы были ему природой и приобретены образованием? Положение усыновленного найденыша при дворе египетского царя, и притом найденыша из чужеземцев, было крайне аномальное и едва ли могло быть приятным. Во всяком случае И. Флавий рассказывает, что уже в это время делались попытки на убийство Моисея, и что жрецы, с свойственною им подозрительностью, относились к Моисею с крайнею ненавистью; но и помимо этих крайностей, можно быть уверенным, что милости, которых удостоился со стороны царственной женщины выходец из чужеземного племени, должны были возбуждать в окружающих зависть, так что вокруг Моисея, по необходимости, создалась атмосфера подозрительности и ненависти. Среди царедворцев едва ли могли находиться такие люди, которые бы вполне могли сочувствовать ему, когда он был оскорбляем, так как ни один из них еще не занимал такого положения, какое занимал он. Как человек, пользующийся милостями дочери фараона, он конечно мог иметь некоторых приверженцев и льстецов, но едва ли он мог иметь друзей. Царедворцы, по самому его происхождению, могли смотреть на него свысока, завидовать ему в тех милостях, с которыми к нему относилась царевна, и в то же время не любить его, как человека, который по вере, крови и общему миросозерцанию был совершенно отличен от них. Результатом всего этого могли быть постоянные знаки пренебрежения и дерзости со стороны золотой молодежи того времени, что все должно было неизбежно уязвлять и оскорблять Моисея, не давая ему в то же время достаточных оснований для серьезных жалоб или противодействий. Такое положение, по необходимости, должно было развивать в Моисее невольное чувство оскорбленности и отчуждения.

Праздно жить во дворце из года в год, без всякого определенного дела, во всяком случае было бы невыносимо для человека с характером Моисея, а при его особом положении было бы и вовсе не желательно. Поэтому, можно предположить, что скоро после оставления Илиополя он серьезно стал размышлять об избрании предстоящего ему образа жизни и внимательно присматривался к особенностям различных занятий. В его положении наиболее подходящею жизнью конечно была жизнь официальная. Египет был переполнен чиновничеством, которое, при своей многочисленности и влиянии, было так искусно распределено по различным степеням правительственного служения, что едва ли даже и в новейшее время можно найти страну, где бы чиновничество в этом отношении стояло выше египетского³⁷³. Частью в столице, частью по всей стране были рассеяны сотни или даже тысячи официальных лиц: номархов, топархов, градоначальников, судей, магистратов, сборщиков податей, смотрителей за запасными магазинами, казначеев, регистраторов и т. д.; все они получали свое назначение от правительства и занимали высокое и почетное положение. Ничего не могло быть легче для Моисея, как попросить усыновившую его царевну получить для него от царствующего фараона, ее отца, или ее брата одно из этих административных назначений, посредством которого он вступил бы на первую степень административной лестницы и мог постепенно возвышаться по ней до высочайших положений. Но официальная жизнь в Египте, как и везде, была вероятно монотонная; она требовала в течение многих лет полного повиновения и соединялась с множеством мелочных неприятностей; она могла требовать случайного или постоянного признания идолопоклонства, повсюду существовавшего и поддерживавшегося в качестве государственной религии. Естественно поэтому, что подобное положение не привлекало Моисея. Если бы он мог занять высшее положение сразу, подобно Иосифу, то он быть может победил бы в себе это нерасположение и сделался бы знатным египетским сановником; но перспектива медленно подвигаться от чина к чину не привлекала его, и он решил, что официальная жизнь не может удовлетворить его стремлений.

Затем, его мыслям могла представиться и жизнь литературная. Она в значительной степени соединялась с официальною жизнью, к которой в большинстве случаев и служила переходною ступенью. Литературные дарования привлекали общественное внимание, и человек литературы, – писец, как он назывался, – часто получал высокие гражданские назначения и обыкновенно принимал их. Но литература в то же время могла быть и исключительным занятием, и признавалась таким занятием, которое заключало в себе не мало своего рода прелестей и удовольствий. «Люби книги, как твою мать», говорит один древний египетский автор; «это лучшее владение, чем всякое другое занятие»; «считай, что нет такого занятия, которое не имело бы высших себя, исключая занятия писца, которое есть первое из всех». Человек литературы пользовался высоким почтением; он был приглашаем повсюду, даже к царскому столу. «По истине нет такого писца», восклицает приведенный уже выше автор, «который бы не обедал в царственном дворце фараона»³⁷⁴. Такие люди, как Пентаур, Энна, Какабу, Гор, Амен-эм-апи, Бек-эн-пта, Пан-бас, не только имели вход в высшее общество, но и жили в ближайших отношениях с высочайшими личностями страны. Моисей, при его великих литературных дарованиях, при своих сильных, хотя и неразвитых поэтических способностях, мог вполне присоединиться к почетному классу писателей, составлявших одно из главных украшений того времени, когда он жил. Но литературная жизнь не представляла никакого простора собственно для практической деятельности и, при всей ее почетности, быть может в это время едва ли считалась вообще достойною человека, принадлежавшего, хотя и по усыновлению, к царскому роду. Моисей во всяком случае не увлекся ею. Хотя и «наученный всей мудрости египетской» (Деян. 7:22), он не захотел посвятить себя простой жизни ученого человека или проводить свою жизнь в прославлении подвигов других, не делая сам ничего такого, что могло бы его сделать достойными прославления со стороны других.

Но если ни литературная жизнь, ни официальная не имели достаточно в себе привлекательности, чтобы удовлетворить желаниям юного израильтянина, впервые выступавшего на поприще жизни, то что же оставалось ему после этого, какие могли открываться ему перспективы в иных направлениях? Простые профессиональные занятия, жизнь врача, законника или художника были еще менее подходящи для него, чем исчисленные и отвергнутые им раньше. Моисей едва ли мог долго останавливаться даже мыслью на этих занятиях. Хотя и низкого происхождения, он занимал положение князя, и к нему не подходило ни одно из тех занятий, которые не считались в общественном мнении княжескими. Положение это связано с известными ограничениями. Для царственных принцев открыто немного простора в жизни. Они не могут избирать докторской практики или сделаться адвокатами в каком-нибудь провинциальном городе. Но оставался еще образ жизни, который мог более подходить к его положению, – это именно военная служба. Каждый египетский монарх древних династий лично водил в походы свои войска и сражался во главе их. Египет, со времени Апапи и Иосифа, занят был постоянными войнами то с соседними, то с отдаленными народами. Тотмесы ХVIII-ой династии не ограничивались, подобно прежним царям Египта, защитою своих границ, отражением нападающих и расширением пределов государства присоединением то здесь, то там какой-нибудь небольшой области. Когда израильтяне спокойно пасли свои стада в Гесеме и размножались из семейства в целое племя, а из племени в целый народ, фараоны вели наступательные походы, предпринимали с своими дисциплинированными войсками далекие экспедиции в Азию, покорили всю Сирию и западную Месопотамию, делали нашествия на Ассирию, переправлялись чрез Тигр, грабили Ниневию и скрещивали свои мечи с великими ассирийскими монархами, которые в то время имели свой дворец в Киле-Шергате или Ассуре. Эти далекие походы, как уже сказано было выше, начал Тотмес I. С своим войском он прошел чрез всю Палестину и Сирию, переправился чрез Евфрат в Месопотамию, вступал в многочисленные битвы и одержал не мало великих побед. Его сын Тотмес III, Александр Египетской истории, как называет его Бругш, не только делал нашествия на Сирию и западную Месопотамию, но и покорил их, основал сильный военный пост в Арбане, на реке Ховаре, и с этого поста его войска переходили за Тигр в Ассирии в собственном смысле этого слова и заставили ассирийского монарха платить ему дань. Он воевал также в Финикии, в Киликии и в Коммагене, основал флот и покорил Кипр; с своими войсками он победоносно шествовал от Нубии до Тавра, от Кирены до Ниневии и дальше; из покоренных стран он привел, как видно из свидетельства памятников, 11,000 пленных, 1670 колесниц, 3639 лошадей, 4491 штуку крупного скота, больше 35,000 коз, 3940 фунтов серебра и 9054 фунта золота, кроме множества всяких других дорогих предметов. Моисей в это время был уже взрослыми человеком и конечно был свидетелем тех триумфов, которыми сопровождалось возвращение победоносного фараона из его далеких предприятий. Подобная военная слава Египта, гремевшая в это время по всей стране, естественно скорее всего могла возбуждать дух Моисея, и тем самым открывала ему занятие, которое могло быть достойным его и могло дать полный простор для его способностей, вместе с тем давая возможность более скорого достижения славы и отличий. Возвышение в Египетском войске зависело главным образом, если не всецело, от личной заслуги. Моисей отличался тою самопомощью, которая составляет отличительную черту всех истинно великих людей; но в то же время он мог чувствовать, что если бы понадобилось, то он мог бы иметь в своей матери «того друга при дворце», на которого он мог бы и опереться. Таким образом военная именно жизнь могла представиться ему в особенно привлекательном свете, и он скорее мог склониться к ней, чем ко всякой другой. И действительно, предание свидетельствует что Моисей именно и избрал себе военный образ жизни. Как И. Флавий, так и Артапан рассказывают, что в великой войне, происходившей между Египтом и Эфиопией Моисей командовал Египетским войском, и в самую Эфиопию предпринимал экспедицию, которая увенчалась полным успехом. Было бы трудно предполагать, чтобы подобный рассказ, хотя и прикрашенный в подробностях, был полным вымыслом. От такого заключения удерживает нас уже то обстоятельство, что св. Стефан в своей речи пред синедрионом упоминает об этом обстоятельстве, как предмете общеизвестном, именно говоря, что Моисей, еще прежде выступления его в качестве вождя своего народа, был «силен в словах и делах» (Деян. 7:22). Частный человек едва ли в то время мог быть «сильным в делах», иначе, как отличившись на войне. На военные знания Моисея указывают и дальнейшие события из его жизни. Так, Моисей едва ли бы мог вести израильтян по их выходе из Египта с такою стройностью и быстротою, как это делал он (Исх. 8:18), если бы незнаком был с военным искусством, приобретенным им раньше. Отсюда вообще не без основания можно заключить, что в течение тех 20 лет, который прошли между окончанием его образования и бегством в Синайскую пустыню, когда ему было уже 40 лет (Деян. 7:23), Моисей занят был Египетскою военною службою: прежде всего учился военным приемам и затем исполнял эту службу в ее сначала низших, а потом и высших степенях.

Военная жизнь в это древнее время была чрезвычайно трудная. Молодой человек, предназначенный для военной службы, уже в раннем возрасте отсылался в военную школу или казармы, и его трудности там описываются одним современником Рамзеса II наравне с трудностями конного воина, который должен был приучаться разбирать на части и вновь составлять свою колесницу и управлять запрягавшимися в нее конями³⁷⁵. Египтяне придавали весьма большое значение военной выправке и дрессировке, и молодой воин, в течение целых месяцев, тщательно обучался особым инструктором, пока не приобретал полного знания всех подробностей службы. Между прочим, воины должны были выучиться точно выбивать шаг, стройно носить оружие, до совершенства выдерживать линию, двигаться как один человек и по сигналу одновременно выбрасывать целые тучи стрел, и инструктор имел право поддерживать свои наставления палкой, хотя он конечно едва ли мог осмелиться употреблять ее при обучении молодого офицера, в роде Моисея. Даже когда подобное обучение кончалось, воина не предоставляли самому себе; от него требовались суровые упражнения, так что, по свидетельству Диодора Сицилийского, даже Сезострис был принужден, подобно другим вместе с ним дрессировавшимся новобранцам, каждое утро перед завтраком пробегать расстояние более 20 верст³⁷⁶. Атлетические игры и упражнения входили непременно в обучение воинов, и под надзором опытных лиц постоянно устраивались примерные сражения и всевозможные опыты в прыгании, борьбе и тому подобных способах развития силы и ловкости. По окончании первоначального обучения было особенное обучение службе на колесницах, причем воин обучался входить на колесницу и сходить с нее во время ее движения, управлять конями на тот случай, если будет убит его возница, и даже разбирать колесницу на ее составным части и опять составлять ее.

И вот, когда Моисей прошел всю эту военную школу, то и в этой области он обнаружил настолько высокие дарования, что невольно обратил на себя внимание со стороны своей царственной матери, и, по указанному выше преданию, она именно и поставила его во главе военной экспедиции против эфиопов, в которой он и одержал важные победы. Обстоятельства этой эфиопской экспедиции, по свидетельству И. Флавия, представляются в следующем виде. Эфиопы, южные соседи Египтян, имели в обычае делать вторжения в пределы Египта и время от времени производить опустошения в ней. Этим они, с течением времени, вынудили самих Египтян предпринять меры к отмщению им. И действительно, Египтяне отправили войско в страну Эфиопов, чтобы наказать их за их хищничество. Но эфиопы собрали большие силы и, вызвав Египтян на битву в открытом поле, совершенно разбили их, избив громадное число их и принудив остальных поспешно и с позором отступить в свою собственную страну. Тогда сами эфиопы начали наступательную войну. Преследуя бегущих неприятелей, они перешли Египетскую границу и, не ограничиваясь опустошением, захватили даже значительную часть южного Египта. Жители не осмеливались противостоять им, и мало-по-малу эфиопы стали подвигаться далее к северу, пока не достигли Мемфиса и даже берегов Средиземного моря, причем ни один город не в состоянии был выдержать их напора. Повергнутые в полное отчаяние, Египтяне прибегли за советом к своим священным оракулам и спрашивали, что им теперь делать. Ответ, данный оракулами, т.е. жрецами, имевшими подобные прорицалища в своем заведывании, состоял в следующему «ищите помощи у еврея». Никто не сомневался, что под евреем подразумевался Моисей или что помощь, которая требовалась от него, состояла в том, чтобы он стал во главе Египетского войска. Вследствие этого, Моисею именно и поручено было неограниченное командование над Египетским войском, и он, во главе этих войск, двинулся в страну неприятеля, посредством привезенных им ибисов избавился от наводнявших ее змей и в решительной битве на голову разбил высланное против него Эфиопское войско. Затем он двинулся дальше и стал брать город за городом, повсюду преодолевая оказывавшееся ему противодействие и избивая множество неприятелей. Его войска, которые было совершенно упали духом от прежних поражений, сразу же ободрились, как только во главе их стал новый полководец, ведший их к победе, и оказались превосходными воинами, готовыми вынести всякий труд и всякую опасность. Проникнув наконец до самого сердца страны, Моисей осадил столицу Сабу, впоследствии называвшуюся Мерое. Столица эта лежала на берегу Нила; будучи почти окружена излучиной реки, она кроме того защищалась сильною стеною и двумя потоками, Астаборой и Астаком. Египтяне делали много попыток взять эту столицу приступом, но бесполезно, хотя Моисей показывал при этом чудеса храбрости и воинской сообразительности.

По-видимому, дело было безнадежное; но вот дочь Эфиопского царя, по имени Фарбис, увлеченная его геройскими подвигами, влюбилась в него и уговорила своего отца войти в переговоры с осаждающими. Было решено, что город сдастся под тем условием, чтобы Моисей женился на Фарбисе и чтобы в то же время между воюющими народами был заключен мирный договор (хотя и неизвестно, на каких условиях). Договор был подписан и исполнен: торжественно была отпразднована свадьба Моисея и Фарбисы, и Египетский полководец с своим войском торжественно возвратился в Египет³⁷⁷.

Хотя в подробностях это повествование и не выдерживает исторической критики, но в общем оно подтверждается памятниками, именно изображениями на стенах одного Фивского храма (построенного царицей Хат-асу), сделанными с большим изяществом, в высшем стиле Египетского искусства. В них изображается поход против эфиопов; Египетский военачальник царицы Хат-асу принимает неприятельского военачальника, который стоит пред ним в униженно просящей позе, в сопровождены своей жены и дочери³⁷⁸. Очень возможно, что фигура главнокомандующего войск царицы Хат-асу относится именно к усыновленному ею Моисею, потому что он, по свидетельству св. Писания, «был силен в словах и делах». Во всяком случае трудно думать, чтобы все это предание могло быть чистым измышлением, тем более, что оно передается двумя известными писателями: одним иудеем, имевшим полный доступ к архивам своего народа и вполне знакомым с его преданиями, и другим – греком Александрии, одинаково знакомым как с Египетскими, так и с иудейскими летописями. Между прочим, этим преданием отчасти разъясняется и то библейское известие, что Моисей был женат па Эфиоплянке (Числ. 12:1).

Когда Моисей со славой возвратился из Эфиопии, то естественно все прежние мелочные чувства вражды и зависти по отношению к нему должны были исчезнуть или скрыться, так как по необходимости пришлось признавать, что вся страна обязана была ему великим благодеянием и славой. Пред ним открывалась соблазнительная перспектива придворных милостей, высоких должностей, громких титулов и богатых наград. В Египте фараоны были чрезвычайно щедры на награды своим временным любимцам, и человека, который признавался заслуживающим того, наделяли всевозможными почетными должностями. Некий Пта-асес, живший в древний период Египта, был в одно и то же время пророком бога Фта, Сокари и Гаторы, жрецом храма Сокари, храма Фта в Мемфисе, пророком Ра-Гармахиса, Ма и Гора, и в то же время смотрителем общественных житниц, царским секретарем, начальником рудников и «главою бронзового дома»³⁷⁹. Один любимец в царствование последних Рамзесов занимал одновременно должности первосвященника Аммона в Фивах, начальника Верхнего и Нижнего Египта, царского сына Куша, веероносителя с правой стороны царя, главного архитектора и управителя житниц³⁸⁰. Подобная система совместительства многих должностей была обыкновенным явлением и делалась возможною вследствие разделения между наградами и связанными с этими должностями обязанностями, причем сановник, номинально занимавший эти должности, получал все связанные с ними высокие стипендии, а все обязанности по этим должностям исполнялись худо оплачиваемыми мелкими чиновниками. Моисей мог бы совершенно рассчитывать на подобное же положение, если бы он вообще мог удовлетворяться подобным положением в жизни и, опираясь на свои связи, единственно стремился только к упрочению своей блестящей карьеры. Но под гладкою поверхностью его жизни, проходившей попеременно то в роскошной обстановке двора, то в тягостях и подвигах военной службы, у Моисея с самого детства, по мере возмужания развиваясь постепенно, шевелилось тайное чувство недовольства. Моисей, при всей окружающей его обстановке, никогда не забывал и не хотел забыть, что он израильтянин. По древнему преданию, он уже в раннем детстве отказался от молока Египетских кормилиц и томился голодом до тех пор, пока не мог пользоваться молоком из еврейской груди³⁸¹. Хотя это свидетельство и есть вероятно позднейшее измышление, однако же оно не лишено значения в смысле показания необычайной привязанности Моисея к своему родному племени. По другому, более вероятному преданию, Моисей, уже находясь в Илиополе, всегда совершал свои молитвы, по обычаю своих предков, вне стен города на открытом воздухе, обращаясь к восходящему солнцу³⁸²; и это предание показывает, что он ни при каких обстоятельствах не хотел скрывать ни своей народности, ни своей религии. Притом, несмотря на свою принадлежность к царскому дому, Моисей не постоянно находился в близком отношении с членами царской семьи. Периодически совершавшиеся переезды двора в отдаленные Фивы, время образования его в Илиополе, а также военная служба, практически отделяли его от семьи фараоновой. Но более всего отчуждала его от этого двора его глубокая симпатия к своему страждущему народу. Из роскошных палат фараонова дворца ему еще больнее было смотреть на то унизительное рабство, в котором находился единокровный ему народ, и явственнее слышался стон его братьев. При виде бедствий своего народа, ему противным делался блеск раззолоченных дворцов, и он уходил в убогую хижину своих родителей, чтобы утишить бурю своего возмущенного духа. С домом фараоновым его могла еще связывать симпатия и благодарность к своей благодетельнице, царице Хат-асу; когда же она сошла со сцены и на престол вступил ее сводный брат, Тотмес III, выразивший свою ненависть к ней уничтожением воздвигнутых ею памятников, то Моисей остался без всяких связей при дворе, и даже, быть может, его положение сделалось небезопасным. Царица Хат-асу, вследствие явного нерасположения к своему сводному брату, быть может не хотела передавать ему престол и в тайне лелеяла мысль сделать своим наследником Моисея. Когда мысль эта не осуществилась и престол достался Тотмесу III, то последний естественно был враждебно настроен к своему сопернику; своей сводной сестре он мстил разрушением ее памятников, а Моисея быть может хотел унизить чрез усиленное угнетение родного ему племени.

Все это, конечно, еще больше огорчало и возмущало Моисея, и он, по необходимости, должен был переживать тяжелые минуты, которые заставляли его невольно спрашивать: что же делать ему дальше? Он решил еще раз пойти посмотреть, как живут его соплеменники и братья, и вот, «он вышел к братьям своим, сынам Израилевым, и увидел тяжкие работы их» (Исх. 2:11). Этот обзор еще более убедил Моисея в невыносимости положения его несчастных собратьев. Но не может ли он чего-нибудь сделать в облегчение несчастной участи своих соплеменников, улучшить их положение, уменьшить их страдания? Прежде всего, вероятно, ему представилось возможным обратиться к начальникам работ с просьбою, чтобы они, согласно с законами Египетской нравственности, не относились с особенною жестокостью к рабочим. Египетская нравственность требовала, чтобы люди «противодействовали угнетателю, останавливали насилие, защищали слабого против сильного и вообще были добросердечными и благожелательными». Будучи человеком во всяком случае влиятельным по самому своему положению при дворе, Моисей мог ожидать, что его слова будут иметь значение и на них будет обращено должное внимание, так что он во всяком случае мог хотя отчасти облегчить участь своего народа. Он мог приводить напр. такие доводы, что израильтяне отнюдь не заслуживали особой ненависти или подозрения со стороны правительства. Разве его братья, как и он сам, не доказали своей полной преданности по отношению к Египту? Что же они сделали такого, чтобы заслужить подобное жестокое обращение? Разве они не были спокойными подданными, полезными слугами царя (Быт. 47:6), увеличивавшими собою могущество Египта? Но и эти доводы Моисея могли встречать непреодолимое препятствие со стороны предубеждения египтян, так что Моисею скоро стало ясным, что его доводы не производят никакого действия и он не мог этим способом хотя сколько-нибудь помочь своим братьям. Но что же ему оставалось делать? Как Египтянин, он очевидно не мог ничего сделать. Если он останется Египтянином и будет льнуть к своей придворной жизни, будет занимать положение приемыша дочери фараона, то ему придется оставить всякую надежду на избавление своего народа (Деян. 7:25) или вообще на какое-либо улучшение его жизни. Тогда оставалось ему сделать выбор: или ничего не делать для своего народа, или, напротив, совершенно объединиться с этим народом, снизойти к нему, так, чтобы получить возможность стать во главе его и затем, при первом удобном случай, сделать попытку освободиться от Египетского ига. Моисей, очевидно, пришел к тому моменту, когда ему необходимо было сделать великое решение: стать ли ему на сторону Бога и совести, или против них? На одной стороне были все искушения, какие только могут представить мир и плоть: прежде всего, «Египетские сокровища» (Евр. 11:26), не просто золото и серебро, которые были бы естественным его достоянием, если бы он продолжал жить в царском дворце, но роскошь, все удовольствия и придворные наслаждения, обычные в то время большие пиры, всевозможные виды охоты, всякие награды, – одним словом, все внешние удовольствия придворной жизни вместе с тем греховным наслаждением (Евр. 11:25), которым также славился древний Египет, т.е. теми соблазнительными прелестями придворных оргий, которые могли иметь особенно притягательную силу для взрослого человека. Но на другой стороне были совесть, честь, естественные привязанности и патриотизм, и то стремление к высшей и благороднейшей жизни, которое составляет существенную черту всех великих натур и с непреодолимою силою заставляет чувствовать себя при всех важных переломах в жизни. Путь самопожертвования всегда привлекает дух возвышенных людей, и все сильные и благородные характеры предпочитают скорее принять на себя все тяжести обыденной суровой жизни, чем праздно услаждаться удовольствиями. И Моисей сделал свой выбор в том направлении, как ему указывала совесть или его вера (Евр. 11:23). «Верою Моисей, пришедши в возраст, отказался называться сыном дочери фараоновой; и лучше захотел страдать с народом Божиим, нежели иметь временное, греховное наслаждение» (Евр. 11:24, 25). Он оставил дворец, отказался от всех должностей и вероятно возвратился в дом своего отца и там поселился навсегда, ясно показывая этим для всех, что он отрекся от своего Египетского гражданского права и хотел, чтобы его считали одним из презренных членов того угнетенного и задавленного народа, который в течение уже более полувека выносил самое тяжкое гонение и угнетение.

Но и в доме своего отца Моисей не мог долго оставаться совершенно бездеятельным. Пылая в своем сердце негодованием на все несправедливости по отношению к его соплеменникам, он ходил по окрестностям Мемфиса, наблюдая за обращением с ними, быть может укоряя надзирателей за жестокости и уговаривая их обращаться почеловечнее. На некоторое время он быть может имел некоторый успех в этом отношении, но скоро произошел случай, когда угнетатель остался совершенно глух к увещаниям Моисея и продолжал жестоко наказывать несчастного израильского рабочего, не обращая внимании на все, что говорил Моисей. Тогда Моисей воспылал неудержимым гневом, сильно ударил Египтянина и убил его. Это было, конечно, убийство ненамеренное, простой результат неудержимого негодования за попрание справедливости. Но во всяком случае дело было совершено опасное; нужно было скрыть его. Поэтому Моисей, «посмотревши туда и сюда, и видя, что нет никого», поспешно вырыл яму в песке, который в Египте всегда подходить к самой границе обрабатываемого поля, и зарыл в нем труп. Это человекоубийство могло бы остаться никому неизвестным, если бы рабочий, за которого заступился Моисей, не рассказал своим соплеменникам об обстоятельствах, при которых он был избавлен от рук своего угнетателя. Это он сделал, конечно, без всякого злого умысла, а скорее с целью прославить своего благодетеля. Но тайна, раз сообщенная, перестает быть тайною, и скоро оказалось, что об убийстве, совершенном Моисеем, сделалось известным повсюду. Выйдя на другой день с тою же целью, он заметил двух ссорящихся между собою израильтян; и когда он сказал обижающему: «зачем ты бьешь ближнего твоего?» то тот дерзко отвечал: «кто поставил тебя начальником и судьею над нами? Не думаешь ли убить и меня, как убил вчера египтянина?» Тогда Моисей чрезвычайно испугался и сказал: «верно узнали об этом деле» (Исх. 4:13, 14). И действительно, о его невольном человекоубийстве было известно уже, и не только его собственному народу, но и Египтянам, из которых иные поспешили донести об этом уже и фараону. Этого только и надо было фараону, который уже давно смотрел на Моисея подозрительными глазами. За человекоубийство, по Египетским законам, назначалась смертная казнь. И действительно, по библейскому повествованию, «фараон хотел убить Моисея». Тогда для Моисея ничего не оставалось, как бежать из Египта, что он немедленно и сделал.

Чтобы удобнее скрыться от преследований фараона, Моисей, по всей вероятности, направился на Пелузий или какой-нибудь другой пограничный город на линии великой укрепленной стены, и чрез него проник в пустыню. Египетские памятники живо воспроизводят пред нами пример подобного бегства. Упоминавшийся уже выше Синех рассказывает о своем побеге и сопровождающих его приключениях следующим образом: «я шел пешком», говорит он, «и дошел до крепости, которую построил царь для того, чтобы сдерживать восточных иноплеменников, и один старик, продавец трав, приютил меня. Но я испугался при виде стражи на стене, сменявшейся ежедневно. Когда прошла ночь и начался рассвет, я стал перебираться с одного места к другому и прибыл на станцию Камур, но жажда обессилила меня на пути, горло мое пересохло и я говорил сам себе: вот это вкус смерти; услышав же приятные голоса скота, я собрался с духом и ободрил свои члены. Я увидел бедуина, который спросил меня, куда я иду, предполагая, что я из Египта. Он дал мне воды и налил мне молока; я пошел с ним к его племени, и они переводили меня с места на место, пока я ни прибыль в Атуну»³⁸³. То же самое наверно испытывал и Моисей. Выйдя за пределы стены, он направился в южную часть Синайского полуострова, представляющего собою гористый треугольник около 200 верст по направлении от севера к югу. Северная часть полуострова занималась амаликитянами, а южная – мадианитянами, производившими свое происхождение от Авраама чрез Хеттуру³⁸⁴. Связь общего происхождения давала Моисею уверенность в дружественном приеме, а также быть может возбуждала надежду на возможность союза против Египтян, в случае если-бы израильтяне попытались освободиться от рабства. Прибыв в эту отдаленную область, усталый, жаждущий и истомленный Моисей сел у одного колодца, чтобы отдыхом подкрепить свои силы. Колодезь этот был весьма известным в той местности и около него было несколько водоемов, приготовленных для водопоя стад окрестными пастухами. Когда Моисей сидел и рассматривал окружающую местность, то к колодцу подошли семь девиц, пригнавших стадо своего отца, и они начали черпать воду из колодца, наливать водоемы, в чем вероятно тотчас же помог им Моисей (Исх. 2:19). Но когда животные приступили к водопою, то прежде чем напились, прибыли и другие пастухи и стали отгонять девиц и их стадо, чтобы сначала напоить собственный скот. При виде этого, мужественный дух, который уже проявил себя в Моисее в пользу своих угнетенных соплеменников, опять и здесь воспрянул в защиту угнетенных девиц. Он защитил девиц от пастухов, прогнал последних и помог пастушкам закончить водопой своего стада. Когда пастушки рассказали об этом добром деле своему отцу Иофору, то последний немедленно пригласил его к себе в шатер, и Моисей сделался у него как бы своим человеком. Простота обстановки, в которой он теперь оказался, дышала патриархальностью и свободой. Хозяин его был в одно и то же время и шейхом, и эмиром своего племени, его гражданским и религиозным главою, носившим вследствие этого два имени: Иофора и Рагуила, соответственно той и другой должности. И с этого времени в жизни Моисея начался новый период, бывший подготовлением к предстоявшим ему великим подвигам.

Мадианитяне были народ богатый и сильный. Часть их жила в городах, но большая часть вела кочевую жизнь, переходя из округа в округ, по обширному пространству полуострова, в постоянных поисках за новыми пастбищами для своих стад. В позднейший период жизни Моисея, самое важное место их пребывания находилось в области, вообще принадлежавшей Моавскому племени, по восточному и северному берегам Мертвого моря (Чис. 24:1–4). Племя это, однако же, не ограничивалось этою местностью, но передвигалось по всему пространству между Палестиной и Египтом, иногда распространялось даже в Аравии и занимало не только западный, но и восточный берег Еланитского залива, где даже оно имело свои города.

Во время бегства Моисея из Египта наиболее влиятельным шейхом Мадианитским в юго-восточной части Синайского полуострова был именно Иофор, отец тех семи девиц, которым Моисей оказал любезность и помощь. В том обстоятельстве, что дочери человека такого высокого положения сами водили свое стадо на водопой, отнюдь нет ничего удивительного, так как при простоте древних времен дочери начальников племени и даже княжны свободно занимались подобными трудами (Быт. 24:15–20). Положение Иофора было отчасти похоже на положение Мелхиседека (Быт. 14:18), но только Мелхиседек был царь города, а Рагуил иди Иофор был начальником кочевого племени. Он был главным начальником в той местности, в которую прибыл Моисей, и для последнего было в высшей степени благоприятным обстоятельством то, что его странствования привели его именно в жилище этого столь влиятельного и вместе доброго лица. Дружба Иофора сразу же дала ему возможность успокоиться от вынесенного потрясения и обеспечила ему жизнь мирную и свободную. В награду за такое гостеприимство Моисей естественно должен был оказывать какие-нибудь услуги своему благодетелю, и он, сохраняя за собою свободу во всякое время оставить его, сделался пастухом его стада. Вообще Моисею чрезвычайно понравилось жить здесь, и он нашел такое благоволение в глазах Иофора, что тот даже выдал за него одну из своих дочерей – Сепфору. Но имя, данное им своему первому сыну от этого брака, показало, что его думы были еще на берегах Нила, его сердце там – среди своего угнетенного и стонущего народа. Он назвал своего сына Гирсамом, «потому что», заметил он, «я стал пришельцем в чужой земле» (Исх. 2:21, 22). И это неудивительно. Прошли месяцы и годы, как он был принят с честью в семейство мадианитского начальника, был любим и пользовался полным доверием; но он еще чувствовал, что был странник, находился не среди своего собственного народа, а вдали от родителей, брата и сестры, вдали от родственников, соплеменников и старых друзей, был странником и пришельцем, и самая земля была совершенно чужая для него. Это не была та земля, на которую привыкли смотреть его глаза с самого детства до возмужалости. Все было для него ново и чуждо. Как не похожи были эти страшные, кроваво-красные, окружающая его скалы на зеленые поляны Египта! Как не похожи высохшие потоки на многоводный Нил! Одним словом, тут представлялась совершенно новая жизнь при совершенно иной обстановке, чем к какой привык Моисей в Египте. Там была страна городов, храмов, дворцов, каналов и кораблей, страна бойкой промышленной жизни, а здесь страна безмолвная, пустынная, без всяких зданий и только с редким населением! Даже не чувствуя никакого особенного сожаления «о египетских котлах с мясом» или о покинутых там удовольствиях и сокровищах, Моисей естественно мог чувствовать скорбь своего невольного изгнания и тяжесть разлуки со всем, что было ему так дорого и мило в течение всех минувших лет жизни.

Но человек имеет одну драгоценную способность, которая дает ему возможность быть счастливым при всякой обстановке, именно способность привыкать ко всяким условиям жизни. То же самое было и с Моисеем. Когда у него родился второй сын, то Моисей в его имени выразил уже другие чувства, и, называя этого своего сына Елеезером, говорил: «Бог отца моего был мне помощником, и избавил меня от руки фараона» (Исх. 2:22). Он уже не жаловался, а радовался. Он пришел к сознанию, что его прежняя жалоба на свое положение вытекала из неблагодарности к Богу, который, направляя всю его жизнь, спас его в детстве от безвременной смерти, дал ему возможность получить высокое образование, сохранял его от опасностей во время войны и наконец избавил его от фараона, искавшего убить его. В воспоминание последнего-то именно события Моисей и назвал своего сына Елеезером. Фараон «искал убить его», и, когда он бежал, вероятно послал сыщиков с целью арестовать его и в случае сопротивления – убить. Но Бог явился ему помощником, так что он избег угрожавшей ему опасности не своею собственною силою, предосторожностью или мудростью, но благодаря благости и попечению Бога. Признание этой благости Божией в прошедшем должно было бросить луч надежды и на будущее и дать возможность изгнаннику бодрее смотреть на свое положение, чем это было раньше, – сделало его во всяком случай довольным своею жизнью и заставляло его возлагать все свое упование на волю всемудрого Управителя всем.

Замечательно, что эта последняя часть истории Моисея опять находит в высшей степени поразительную иллюстрацию в приключениях Синеха. Когда Синех прибыл на Синайский полуостров, то он также был принят в дом одного из начальников племени, который расспрашивал его о его прошлой жизни и наконец отдал за него свою дочь. «Он поставил меня над своими детьми», говорить Синех, «и женил меня на своей старшей дочери, он подарил мне часть своей земли, лучшую, какая только принадлежала ему». Синех наслаждался теперь свободою, которой он добился. «Мне предоставлена была», говорит он, «свобода ходить, куда только я хотел». В этом почетном и счастливом положении Синех, как он сам рассказывает, «провел многие годы». В течение этого периода «у него родились дети, возмужали и каждый сделался сильным правителем над своими рабами». Затем он достиг еще более высокой степени благоденствия, так как царь или шейх «был доволен им, любил его, сделал его начальником над своими детьми». Но, пользуясь всем внешним благосостоянием и окруженный всем, чего только могло желать сердце человеческое, Синех был недоволен и несчастлив. Ничто не могло его вознаградить за то, что он оставил в своей собственной стране. Вследствие этого, спустя некоторое время, он стал желать возвратиться домой, увидеть еще раз ту землю, в которой он был рожден. И его желание осуществилось. Ему открыт был путь к возвращению в Египет. Шейх дал ему на это свое согласие и беглец возвращается во двор фараона и еще раз был причислен к штату его советников. Конечно, нельзя требовать, чтобы сходство между этим рассказом и историей Моисея доходило до тождества; но эта история Синеха во многих отношениях поясняет положение Моисея, его движение в качестве беглеца из Египта, а также и возможность возвращения после многих лет отсутствия, вследствие чего это сказание и получает особенный интерес.

Страна, в которой Моисею пришлось провести много лет, именно гористый полуостров Синая, был особенно пригоден для того, чтобы своею заключенностью скрывать его от внешнего мира, а вместе с тем впечатлениями своей дикой пустынности настраивать его на великие мысли и подготовлять к великому предстоявшему ему служению. У его северных пределов тянется белый известняк Палестины и пустыни Тих. К югу идут холмы песчаника, обыкновенно средней высоты, но поражающие удивительным разнообразием и блеском цвета вместе с причудливостью очертаний. Холмы скоро уступают место горам Синая, которые наполняют южный конец полуострова, представляя массы первобытных скал, поднимающихся в своих вершинах на 9,000 футов над поверхностью моря. Их кристальные массы, будучи памятниками ранних веков творения, доселе остаются такими же, несмотря на все видоизменения поверхности земли. Громадные массы скал совершенно обнажены от всякой растительности, но их цвета так разнообразны и так резко очерчены, что издали они кажутся одетыми самой богатой и разнообразной растительностью. Световые переливы затем в сухом чистом воздухе и под глубокой лазурью неба имеют невыразимую силу и прелесть – в разнообразии своих отливов, от ослепительной белизны до густого фиолетового цвета. Для того, кто прибыл сюда с богатых нив египетской Дельты, весь этот блеск скал и неба, однако же, не может заменить того, что он оставил за собою, и местность должна была казаться пустынною. Во времена Моисея, впрочем, эта страна была менее бесплодна, чем теперь. Порубка дерев, веками производившаяся для употребления рудокопов древнего Египта, а также для выделки угля, которою занимаются там еще и теперь, не только способствовала уничтожению лесов, но и усилила бесплодность почвы, благодаря уменьшению дождей. Многие долины, имеющие теперь только по несколько тощих кустов, три тысячи лет тому назад вероятно покрыты были густым лесом. Еще за 400 лет до Р. Хр. очевидец рассказывает, что вся страна была покрыта лесом и кустарником. Даже и теперь там встречаются богатые оазисы, по крайней мере в пяти из синайских вади, и ни одна долина, в самом центре гор, не лишена вполне растительности. Акации и тамариски растут в большом количестве в вади Шейх и Гарандель, а пальмовые рощи во многих долинах дают хороший сбор великолепных фиников. Разные породы терновых кустарников гнездятся по ущельям самых отвесных стремнин. Тысячи коз и овец находят достаточный подножный корм в течение круглого года, а дикие серны и горные барсуки отыскивают пищу почти на недоступных пиках вершин. Пантеры также встречаются в этих возвышенных долинах. Певчие птицы оживляют кустарники во время прохладной весны своим разноголосым щебетанием, а иногда целые стаи перепелок, утомленных длинным полетом с запада через Красное море, садятся на время на скалистые склоны и открытые равнины. Дикие утки живут в маленьких озерах одной или двух вади. В некоторых заливах водятся особой породы тюлени, шкура которых идет на сандалии, хорошо защищающие ноги от обычных там колючек. Рыбы так много, что арабы даже при своих грубых приспособлениях ловят ее в Красном море в большом количестве³⁸⁵. Змеи как ядовитые, так и безвредные также водятся во множестве в некоторых частях. Взятый в целом, Синайский полуостров представляет собою одну из самых диких стран. Горы издали поднимаются красными и серыми массами и пиками порфира и гранита. По всем сторонам лежат кучи темно-серого пепла погасших вулканов или обломков порфира. Волны скал, с зеленоватым отблеском, поднимаются обнаженно и грозно; неуклюжие, дикие хребты, подобно башням вздымаются над черными и коричневыми массами камней, которые будто бы нарочно разбиты гигантскими молотами исполинов. Горизонт принимает все новые формы с каждым шагом вперед, когда одна котловина сменяет другую, и величие ландшафта растет по мере восхождения на высоту. Достигнув известного уровня, вы видите, как горы вздымаются кругом своими огромными высотами; но поднимаетесь выше, и эти самые горы как бы цепенеют пред новыми великанами, стесняющими путь. «Если бы я был живописцем, говорит Эберс, и мог бы иллюстрировать ад Данте, то я поставил бы свой рисовальный стол здесь и наполнил бы свою книгу эскизами. Для живописателя темной бездны ада тут нет недостатка во всевозможных ландшафтах – суровых, ужасных, неизмеримо печальных, невыразимо диких, недоступно величественных и грозных»³⁸⁶.

Подобная местность должна была производить сильное впечатление на такого впечатлительного человека, как Моисей. Нельзя было найти страны более благоприятной для приготовления к возвышенной миссии. Природа, по недостатку воды и бедности растительности, сурова и проста, не представляет никаких предметов для развлечения. Величественные, задумчиво молчаливые горы кругом, с своими смелыми, обрывистыми массами гранита и порфира, наполняют душу торжественною серьезностью, которую еще больше возвышает далекий горизонт, открывающийся с большинства вершин, и необыкновенно прозрачный воздух. Странник стоит напр. на вершине Джебель-Муса, горы Моисея: внизу пред ним зияет ужасающая пропасть, кругом – бесчисленные пики с ущельями и стремнинами разноцветных скал – белых и серых, серо-желтых, кроваво-красных и зловеще-черных, совсем лишенных растительности. На севере тянется за горами в бесконечную даль пустыня Тих. На востоке и западе блещет из глубины отражение синего моря; за ним к солнечному восходу виднеются бледные пески Аравии, а по направлению к закату возвышаются горы Египта, полуокутанные синевою дали. Такое место более, чем узкостиснутая долина Нила, способно было вызывать великие думы³⁸⁷. В такой пустынной местности отдыхает душа, уходя в себя от окружающей монотонности. Неразвлекаемый и не тревожимый совне, дух живет своею внутреннею жизнью, следит за каждым движением мысли, анализирует и переживает всякое чувство в его тончайших оттенках. В городе невозможно полное уединение: всякий составляет часть большого целого, в котором он действует и под влиянием которого живет. Но одинокий странник в местности, подобной Синаю, всецело отрешен от мира и должен наполнять пустоту уединения своею собственною личностью. Настоящее отступает на задней план, и дух, возбужденный к внутренне напряженной жизни, переполняется бесконечными думами. В такой высокоодаренной личности, какою был Моисей, торжественная тишина гор и беспредельный покров дневного и ночного неба подавляли мысль человеческую и наполняли душу величием Божества. Когда он размышлял о возможности избавления своего народа, уединенная беспредельность пустыни сглаживала пред ним контрасты его слабости в сравнении с могуществом Египта, которое могло бы иначе парализовать решимость и разбивать надежду отчаянием. Но что такое человек, дни которого как ширина длани и основание которого в прахе, перед всемогущим Творцом неба и земли, пред скалою Израиля? Даже менее возвышенные умы среди этой величественной и грозной пустыни из века в век воспламенялись сознанием ближайшего присутствия Божества. Гора Сербал с незапамятных времен была посвящена Ваалу и даже еще теперь странствующий бедуин приносит здесь ягненка в жертву, как благодарение за особенные милости³⁸⁸. Гора Хорив, когда Моисей прибыл для поселения около нее³⁸⁹, носила уже название «горы Божией», и вся вообще эта группа гор, подобно напр. Арарату или Гиммалаю, считалась священною в среде окрестных племен³⁹⁰.

В этом-то святилище гор, в ожидании времени, когда по предначертанным планам Божиим Израиль созреет для великого движения к своему освобождению, и в то же время несознательно приготовляясь к предстоявшему ему великому подвигу, Моисей провел не менее сорока лет³⁹¹. Его постоянные переходы с стадами своего тестя должны были ознакомить его с каждой долиной, с каждой равниной, с каждым ущельем, холмом и со всякой горой всей этой страны; с ее населением, как туземным, так и работающим в египетских рудниках; с каждым источником и колодцем и с особенностями всякого рода, представляемыми местностью, что вместе составляло в высшей степени важную подготовку к тому, чтобы вести свой народ, по освобождении его из Египта, к надежному пристанищу и великому святилищу будущей продолжительной стоянки. Кроме того, в эти годы душевного покоя в его уме могли находить спокойное разрешение различные вопросы будущего, и главнее всего его собственный дух, благодаря отрешенности от мира и тесному непрерывному общению с Божеством, постепенно укреплялся и очищался³⁹².

Когда Моисей таким образом вел тихую пастушескую жизнь среди возбуждающих к духовной жизни гор Синая, в это время и на берегах Нила среди израильтян созревала в тайне мысль об освобождении от рабства египетского. Семейство, в котором выросли и воспитались такие лица, как Мариам, Аарон и Моисей, верные Богу своих отцов и исполненные неодолимого отвращения к религии Египта, наверно представляло не единственный пример наследственной преданности вере и заветам Израиля. Несомненно, Амрам и Иохаведа в самых именах своих³⁹³ носили знамение своей веры, которая сохранялась многими даже в эти мрачные времена. Бедствия жизни будили религиозные чувства народа и придавали такое значение обетованиям Иеговы Аврааму и его потомкам, какого дотоле они не имели. Этот великий духовный переворот, насколько можно видеть теперь, совершался главным образом при посредстве колена Левиина, к которому принадлежали родители Моисея, и их детям предстояло выступить в качестве его главных совершителей. Но сами Амрам и Иохаведа несомненно по наследству получили ту духовную настроенность, которую их семейству предназначено было распространить на других и привести к таким великим последствиям. Что их колено удостоено было чести сделаться народным священством, это было его естественным наследием. Благодаря ему, его братья опять обратились к Иегове в Египте, и благодаря усилиям его сынов, Аарона и Моисея, они сделались свободным народом. Как деятели народного возрождения в Египте – как религиозного, так и политического, члены колена Левиина с самого начала, как по своим прежним заслугам, так и по своей особенной способности, были предназначены к достоинству высшего служения в народе.

Аарон несомненно был главным деятелем в этом великом деле, но ему нужна была помощь «старейшин» народа, то есть глав или князей колен, племен, семейств и домов, для распространения своего влияния на все население. Но достигнуть этого было не легко, потому что массы народа трудно поднять возвышенными идеями, особенно когда они задавлены тяжестью жизни. Однако же было существенно важно поднять их дух. Освобождение их в простом физическом смысле не сделало бы их пригодными для великого назначения в качестве народа Божия. Чтобы заложить основание прочного и серьезного признания Иеговы, как национального Бога, необходимо было наглядно представить им противоположность между истинным и ложным и напечатлеть ее в сердцах их, когда они еще были окружены египетским идолопоклонством, и воспламенить их ненавистью против его приверженцев, как их угнетателей. Израильские надзиратели над отдельными рабочими париями своих братьев, под начальством египетских приставников, несомненно показывали сочувствие к их бесчеловечным страданиям, потому что эти надзиратели везде отождествляются с «старейшинами»³⁹⁴, которые находились в близких сношениях с Аароном³⁹⁵. Главы каждого племени или дома очевидно были ответственны за поведение принадлежащих к нему членов, и таким образом поддерживалась тесная связь между коленами. То обстоятельство, что Аарон отправился к Синаю, чтобы там встретить своего брата Моисея, показывает, что его дело наконец созрело для великих целей, а также то, что между ними в течение долгих лет их разлуки поддерживались сношения, хотя быть может только посредством случайных вестей, передаваемых купцами, проходившими чрез округ Иофора.

Приготовление Моисея к его великому подвигу, как и для всякой высокой цели, совершалось медленно и постепенно. Чувство призвания к великому делу пророка Божия само по себе влечет за собою возвышение духа, усиливает сосредоточенность души, достигаемую только постепенно. Внешние обязанности такого служения должны быть свободным выражением глубокого убеждения, поднимающегося выше всяких сомнений и вопросов, над которыми в большинстве задумываются другие, и это несомненно приобретается медленно. Великое проявление пророческого вдохновения, впоследствии обнаруженного Моисеем, дает знать, что бытие и постоянное соприсутствие Бога, как верховной направляющей и надзирающей силы в человеческих делах, предносилось его сознанию с неодолимою силою и живостью, увлекавшею все его существо. Его бегство, после убиения египетского приставника, было первым шагом к этому высокому вдохновению, так как он порывал всякую связь с Египтом и всецело отдавал себя делу своего народа. Хотя его сердце всегда принадлежало этому народу, даже когда он находился в ученом заключении при университетском храме в Они, или в блистательных палатах фараонова дворца, и хотя он и тогда часто тайком вращался среди тех, кого он любил как «своих братьев», и сочувствовал им в их «тягостях», но только бегство впервые освободило его от стеснительных условий его положения и всецело отдало его на служение народу.

Пророк, по истинному значению этого слова, есть провозвестник судеб Божиих среди людей, как в отношении настоящего, так и будущего. Предсказание есть только одна из форм совершаемого им великого служения. Его главное назначение состоит в возвещении настоящих целей и воли Божией. Но возвыситься до такого состояния духа, при котором человек становится словесным органом Божества в отношении к людям, можно только при постепенном развитии. Прежде чем дух человека наполнится Духом Божественным, как светильня огнем, он должен долго согреваться и сосредоточиваться в себе – в такой степени, какая неизвестна другим людям. Земля должна почти исчезнуть для него, прежде чем откроется небо, как обиталище для возвышенных мыслей. Невидимое должно стать осязательною действительностью, пред которою отступает на задний план все видимое и земное. В этом смысле Моисей был первым и величайшим из пророков, потому что никто до Христа не говорил именем Божиим с такою властью и не проливал такого потока света на существо и законы Бога. Все последующие пророки заимствуют свой свет от этого центрального светила, потому что он внедрил в сердцах своего народа великие истины, которые его преемникам оставалось только внушать своим современникам. Горящий куст Хорива был наглядным символом того священного огня, которым пылало все его существо и от которого воспламенялся в мире неугасимый свет истинной религии. Но сколько внутренней борьбы, сколько дум о тайнах природы кругом его и над ним, сколько чисто умственной борьбы с учениями египетских наставников в деле сопоставления богов Нильской долины с заветною верою в единого живого и истинного Бога Авраама, Исаака и Иакова – должна была пережить его душа, прежде чем пред ним предстал Иегова, Единый Всевышний, Вседержитель, всесвятый Господь, Бог неба и земли! Что он, даже при сверхъестественной помощи, пришел к такому поразительно-великому заключению, в той ясности и силе, с которою оно возникло в его сознании, одно это ставит его вне ряда обыкновенных людей, потому что Бог Моисея открывается в Своих отношениях к человечеству и в самооткровении Своего существа с бесконечно большею полнотой, чем Бог Авраама. Откровение несомненно пролило в его душу свет, при помощи которого он и постиг такие истины; но все его существо должно было предварительно настроиться к этому свету, чтобы быть способным к воспринятию таких откровений. В области духа дается только тем, которые уже имеют. Кроме этого сосредоточенного вдохновения, медленно, с годами возвышавшая его до убеждения, что он призван быть пророком для своего народа и говорить ему от имени Бога, предстоявший Моисею подвиг требовал от него вместе с тем ума государственного деятеля, законодателя и организатора в широком смысле этого слова, и вот сочетание этих качеств с его верховным авторитетом в качестве провозвестника Бога сделало его совершенно способным и готовым к великому делу.

Первое божественное откровение, преобразившее все существо Моисея и приведшее к решительному кризису все его полусознательные мечты и духовные стремления прошлого, совершилось ему в пустыне Синайской, среди гор Хорива, – «сухих» гор, как вообще называются обширные высоты Синайской группы, – когда он пас стадо своего тестя. Предание, с шестого века, считает глубокую котловину, к которой Моисей впоследствии привел сынов Израиля и где построен был монастырь Юстиниана, тем именно местом, где ему таинственный голос повелевал снять обувь. Но была ли местом этого события «долина», или равнина у горы Сербал, – окружающая обстановка одинаково удобна. Горы, которые, по свидетельству И. Флавия³⁹⁶, даже в глазах арабских племен окружены были ореолом особенной святости и назывались «горами Божиими», с грозным величием со всех сторон смотрели на великого пастуха. Он шел за своим стадом овец и коз, отыскивавших растительность по уступам скал, в ущельях узких долин или по берегу случайно попадавшихся ручьев, мало думая о том, куда оно приведет его. Дикая акация и терновник всякого рода кое-где покрывали обнаженные уступы и раскаленную почву лощин. Но вот – вдруг пыл огня, подобный тому, который сожигал Израиля в горниле рабства, показался среди ветвей одного из находившихся пред ним терновых кустов: Моисей удивленно смотрит – «терновый куст горит огнем, но куст не сгорает»³⁹⁷. Когда он подошел поближе «посмотреть на это великое явление», из куста раздался голос, в котором он невольно узнал голос Бога. Повелев снять ему сандалии³⁹⁸, таинственный голос открывал ему новые и теснейшие отношения Бога к Его избранному народу и возлагал на смущенного пастуха страшную миссию быть Его пророком. Он был известен его праотцам и был познаваем ими под разными именами, более или менее употребительными у родственных народов в отношении их богов, – под именами Эл, Элогим, Шаддаи – «Всемогущий». Они употребляли также и имя Иеговы, но вся полнота заключенного в нем смысла никогда еще не открывалась им доселе³⁹⁹. Отныне должна была лечь резкая грань между истинным Богом и идолами Египта, и эта грань должна заключаться в усвоении имени Иеговы в его полном значении, как выражении Единого только живого Бога, истинного «Сущего», таинственного источника всякого бытия. «Иди к твоим братьям и сынам израилевым», говорил Божественный голос, «и скажи им: Иегова, Бог отцов ваших, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, послал меня к вам. Вот имя Мое на веки; так называйте Меня из рода в род»⁴⁰⁰. Все другие боги просто элилим – «ничто», не имеют бытия, и суть только изобретение человека. Один Иегова самым именем своим возвещал о Себе, что Он только Единый Живой Бог. Моисей должен был возвестить своим братьям, что этот Сущий Бог, помня свой завет с Авраамом, готов был освободить их от рабства и собрать их подле гор, где именно этот Божественный голос так говорил, и Он там даст им законы, как своему народу, и поведет их затем в добрую землю, которую Он обещал их отцам.

Невольно устрашаясь поручения столь возвышенного и вместе столь трудного, Моисей естественно желает получить особенное уверение в соприсутствии с ним Бога, прежде чем явиться пред лицо могущественного фараона, или пытаться пробудить угнетенный народ от апатии. Но ему дается и это уверение: его пастушеский посох чудесно превращался в змея и обратно, и его собственная рука покрывалась проказой и опять исцелялась. Подавленный видением и в то же время возбужденный в душе, трепеща при мысли о своем ничтожестве, но сильный святым упованием при воспоминании о Иегове, он возвращается к своему стаду другим человеком. Теперь он в полном смысле вдохновенный и становится на высоту великого, порученного ему предприятия. Если он не речист, то не сказал ли Иегова, что Аарон будет говорить вместо него фараону и народу? Ему остается только действовать при посредстве его в качестве представителя Бога. Ему нужно было только руководить, а Аарон будет выражать его указания в надлежащих словах. По отношению к народу он должен был, так сказать, заменять Бога, а по отношению к Аарону быть тем же, чем Бог является по отношению к своему пророку, которого Он вдохновляет⁴⁰¹. Он хотел бы иметь символ своей высокой должности; но разве пастушеский посох в его руках не служил уже орудием божественной силы? Его дело нельзя было совершить простыми человеческими силами. Если бы от него требовалось выступить против могущественного Египта, поднять восстание в народе в надежде на военный успех, то он мог бы прийти в отчаяние; потому что как толпа порабощенного народа может хотя день продержаться против дисциплинированных войск? Но мирный символ, который он держал в руках, именно посох, которым он гнал стадо своего тестя и над которым совершилось только что виденное им чудо, свидетельствовали о невидимой силе, пред которой бессилен сильнейший из фараонов. С таким знамением в руках, он мог смело идти вперед, в полной уверенности, что Иегова, который послал его, в предстоящей борьбе станет на сторону Израиля. Ведь этот простой посох – не превращался ли он, по повелению Божию, в змея, символ смерти, и рука, которая держит его, не покрывалась ли проказой и не исцелялась ли опять этим самым голосом? А видение горящего куста, не показало ли оно, что, хотя терновник сам по себе не может противостоять пылающему огню и напротив легче всего поддается ему, однако же остался невредим, и, следовательно, тут была Сила, которая защищала даже то, что само по себе так слабо? Израиль сам по себе был бы неспособен противостать Египту, но у него есть могущественный Избавитель. Как Бог, находясь в пылающем кусте, защищал его от уничтожения, так Он находился и среди своего народа во время его испытаний и сохранит его от истребления. Народ будет избавлен не искусством или умом предводителя, а только силою Иеговы. Это избавление должно быть настолько делом одного Иеговы, что народ должен был во все последующее века видеть в этом залог того, что Он избрал его Своим народом, из чистой любви и сострадания к нему⁴⁰².

Наконец Моисей уступил божественному велению и готов был совместно с Аароном принять на себя великую и трудную задачу. Но прежде чем отправиться в обратный путь в Египет, он должен был по крайней мере объявить о своем намерении Иофору; он должен был сдать ему стадо и даже, как зять Иофора, должен был получить согласие от него на это возвращение. Очень возможно, что когда Моисей был принят в семейство Иофора, то он формально был зачислен в то племя, к которому принадлежал Иофор. Если так, то чтобы уход того или другого члена мог считаться законным и дозволительным, обычный закон требовал непременного позволения со стороны главы племени. Поэтому Моисей действительно обратился к Иофору с просьбою, говоря: «отпусти меня, и я пойду, и возвращусь к братьям моим, которые в Египте, и посмотрю, живы ли еще они» (Исх. 4:18). В этой просьбе слышится некоторое смирение, как будто Моисей просил особой милости, а не требовал принадлежащего ему права; но Иофор немедленно согласился на его просьбу и без всякого прекословия сказал ему: «иди с миром». Этим вполне обрисовываются те дружественные отношения, которые существовали между тестем и зятем. Моисей отнюдь не принимает на себя особенного величия вследствие только-что полученного им откровения от Бога, но, получив даже великое поручение, он продолжает считать себя простым членом Иофорова семейства и поэтому считает себя обязанным, даже для исполнения порученного ему дела, испросить позволение от своего начальника. С своей стороны Иофор принимает просьбу Моисея без всяких дальнейших расспросов, вполне веря слову и полагаясь на благоразумие своего зятя. «Иди с миром», сказал он; то есть «иди с полным моим согласием; и Бог да охраняет тебя в пути. Пусть все исполнится так, как ты желаешь! Мир и благоденствие да сопутствуют тебе, куда бы ты ни пошел и где бы ты ни был!»

Но и получив это позволение, Моисей по-видимому не спешил своим отходом. Многие причины могли побуждать его откладывать это путешествие. Прежде всего быть может стояло слишком жаркое время, и он хотел немного обождать, чтобы совершить свой путь в более благоприятное зимнее время. Во-вторых, не опасно ли было для него возвращаться в Египет? Враждебный ему фараон, правда, уже умер, но преследования против него мог продолжать и его преемник. В-третьих, до него дошло известие, что брат его, Аарон, отправился из Египта повидаться с ним (Исх. 4:14): не лучше ли поэтому подождать, пока он прибудет и принесет известие касательно общего положения дел в Египте? Во всяком случае, по какой бы то ни было причине, Моисей довольно долго отлагал свое путешествие; так что потребовалось новое божественное внушение, чтобы побудить его наконец отправиться в путь. «И сказал Господь Моисею в земле Мадиамской: пойди, возвратись в Египет, ибо умерли все, искавшие души твоей» (Исх. 4:19). Новое повеление должно было побудить Моисея скорее приступить к порученному ему делу, и уверение, что его жизнь теперь не находится в опасности, отнимало у него один из главных доводов против возвращения в Египет. И вот, наконец, Моисей сделал решительный шаг и отправился в путь.

Картина его отхода чрезвычайно живо нарисована библейскими историком (Исх. 4:29). Моисей взял свою жену и своих детей (жену, которую он приобрел своей мужественной защитой от бедуинских пастухов, и детей, которые родились у него в изгнании и названы были в память боровшихся в нем противоположных чувств скорби и радости; посадив сначала жену на осла, он затем дал ей на руки детей, и сам, опираясь на посох, двинулся такими образом в путь. В Египет двинулся не какой-либо большой караван, состояний из верблюдов с разноцветными кистями и колокольчиками, не партия борзых коней или отряд пышных колесниц, а единственный вьючный осел, несший на себе все сокровища человека, который должен был в скором времени предстать пред фараоном и вывести из Египта целый народ с громадными запасами всякой провизии и всяких богатств, и сокровище этого человека состояло не в серебре, золоте, драгоценностях или богатых одеяниях, а только в его жене и маленьких детях, которых он приобрел в земле Мадиамской. При виде этой картины, мысль невольно переносится к тому другому маленькому семейству, которое бежало из Палестины в Египет во дни Ирода Великого (Мф. 2:14) и бегство которого так часто изображалось живописцами, представлявшими, как Иосиф, опираясь на свой посох, с трудом шел по песчаной почве, а Мария сидела на вьючном осле, держа в своих объятиях св. Младенца. Здесь весь интерес сосредоточивается на взрослом человеке, а там на Младенце; здесь человек сам выступает против опасности, а там избегал ее. Но в обоих случаях путешествие предпринято было по повелению Божию, внешняя обстановка его была одинакова и оба эти бегства были одинаково необходимы для исполнения высших целей Божиих. Если бы Моисей не пошел в Египет, то не было бы избавления плотского Израиля от его угнетателей; если бы Младенец не унесен был туда из под власти Ирода, то не было бы избавления духовного Израиля от рабства греху и сатане.

Только-что почти началось путешествие, как оно прервано было страшным случаем. В одной из стоянок, где быть может был хан или караван-серай, Моисей был внезапно поражен сильною болезнью, – болезнью, которая угрожала закончиться роковым исходом. Этот случай тотчас же пробудил в душе как Сепфоры, так и ее мужа мысль, что болезнь эта была выражением гнева Божия за пренебрежение той обязанности, которая известна была им обоим, но не совершена была ни одним из них. Елеезер, меньший сын Сепфоры, рожденный не задолго до этого путешествия, не был обрезан на восьмой день после своего рождения, как это требовалось заветом (Быт. 17:10–14), быть может потому, что Сепфора противилась этому обряду, считая его варварским и ненужным, а быть может и потому, что Моисей считал неудобным совершать этот обряд пред путешествием или во время его. Сепфора была убеждена, что жизни ее мужа угрожала опасность именно по этой причине. И поэтому она тотчас же взяла острый каменный нож, какие употреблялись у египтян для делания надрезов с целью бальзамирования, и совершила им обряд. Чтобы спасти своего мужа, она согласилась причинить страдания своему ребенку; но в знак своего отвращения к обряду, она бросила окровавленный нож и кусок плоти к ногам своего мужа, с укорительными словами: «ты жених крови у меня», и затем, когда опасность миновала, она прибавила: «жених крови – по обрезанию» (Исх. 4:25, 26). Когда обряд был совершен, хотя и с такою неохотою, Моисей тотчас же начал выздоравливать, так что способен был продолжать путь свой.

Но теперь должен был возникнуть вопрос: настаивать ли ему на своем прежнем намерении, именно, чтобы в Египет его сопровождали жена и дети? Сепфора едва ли оказывалась истинной помощницей. Если ее неодобрительное отношение к только-что совершенному обряду было причиной столь долгой отсрочки его совершения, то она, очевидно, и привела своего мужа к страшной опасности. Когда даже обстоятельствами она была вынуждена совершить этот обряд, то совершила его с видимою неохотою и с словами, явно показывавшими ее гнев на своего мужа, если не полную нелюбовь к нему. Теперь она была обременена больным ребенком, который в течение нескольких дней должен был требовать от нее особенно тщательного ухода, В общем Моисей, по-видимому, пришел к мысли, что при данных обстоятельствах лучше всего оставить свой прежний план, продолжать путешествие одному, а Сепфору, с ее двумя детьми, отослать обратно на попечение и под покровительство Иофора (Исх. 18:2). В караван-серае он вероятно нашел кого-нибудь, кому бы он мог поручить проводить ее обратно в ставку отца и охранить от могущих встретиться на пути опасностей. Он чувствовал, что он будет более независим и более способен бороться с трудностями, которые неизбежно должны были встретиться ему по возвращении в Египет, если он хотя на время будет свободен от попечений о своей жене и детях, и зная, что они находятся в полной безопасности, он будет иметь возможность все свои мысли и все свое внимание сосредоточить на порученном ему великом общественном деле.

И вот теперь Моисей одиноко отправился в дальнейший путь чрез вади Синайской возвышенности, неизвестно, в каком именно направлении, но вероятно в том именно, которое уже было известно ему вследствие бегства его из Египта. Он вероятно хорошо знал восточную пустыню, так как там по преимуществу находились Синайские пастбища, но о западной стороне пустыни он мог иметь не особенно большое знакомство, лишь то, какое он мог приобрести при случайном прохождении чрез нее 40 лет тому назад. Когда он с трудом подвигался вперед по этому утомительному пути, страдая от палящего зноя днем и дрожа от холода ночью, одна великая надежда ободряла его дух. Бог открыл ему, что его брат Аарон намерен был отправиться к нему на свидание (Исх. 4:14), и он мог жить ежедневно возраставшей надеждой, что прежде, чем зайдет солнце и по земле распространится тьма, он увидит своего давно не виденного брата. Надежда эта возрастала с каждым днем и вместе с тем увеличивалось и желание ее осуществления, пока наконец, по благословению Божию и высшему водительству обоих, братья действительно встретились у «горы Божией» (Исх. 4:27), то есть, в возвышенной местности, вероятно между Синаем и Сербалом. Можно себе представить, какая это была встреча! Это были два брата, горячо любившие друг друга, но прожившие в разлуке почти целых сорок лет. Во время этой разлуки, совершившейся в полном расцвете их мужества, оба они состарились и поседели, имея уже по 80 лет от роду, хотя и сохранили еще бодрость тела и свежесть зрения. Вот они, увидев друг друга издали, ближе и ближе подходили друг к другу, не веря своим глазам, пока наконец они вполне не узнали друг друга и, ускорив свои шаги, бросились в долгие, долгие объятия. «Аарон пошел, и встретился с Моисеем при горе Божией, и поцеловал его» (Исх. 4:27).

После первых братских приветствий, начались взаимные сообщения о бывших откровениях. Аарон мог сообщить Моисею все, что можно разуметь под домашними новостями, в особенности касательно их престарелых родителей, Амрама и Иохаведы, их сестры Мариам, о их старой хижине и о новых связях, если таковые были, касательно своих собственных сыновей, Надава и Авиуда, Елеазара и Ифамара, своей жены Елисаветы и о других многочисленных родственниках, сыновьях Ицгара и Узиила, братьев Амрамовых и т. д. Моисей также, в свою очередь, мог порассказать Аарону о своей жизни на Синае, о своей женитьбе, о своем тесте Иофоре и своих сыновьях, об опасности в каравансерае и вообще о своем последующем путешествии; и затем, главнее всего, он рассказал и о бывшем ему великом откровении, «пересказал все слова Господа, который его послал, и все знамения, которые Он заповедал» (Исх. 4:28); то есть, рассказал ему о явлении пылающего куста, о бывшем ему голосе из этого куста и откровении ему Бога, под тем особым именем, которым должен был отселе называться Бог; о возложенном на него великом деле и о том, что Аарону предназначено принять близкое участие в этом деле и быть главным выразителем повеления Божия. При этом Моисей мог пересказать своему брату и о чудесах, которыми он уполномочен был на свое дело, и для убеждения Аарона быть может даже повторил совершение этих чудес. С своей стороны опять Аарон мог сообщать, что израильтяне, их братья, наконец, после долгих лет, опять запылали ревностью к вере своих отцов, что обеспечивало их содействие в исполнении великого плана к быстрому освобождению их от рабства египетского и от близости ненавистного идолопоклонства. И вот, после этих взаимных объяснений, оба брата, ободряемые одним и тем же духом любви к своему страждущему народу, продолжая братскую беседу, направились в Египет.

Обмен мыслей между двумя великими братьями, во время их продолжительного путешествия от «горы Божией» в Египет, привел их к убеждению, разделявшемуся ими обоими, что прежде, чем представляться, с большею или меньшею надеждою на успех, фараону, необходимо, чтобы их посланничество было вполне признано и принято самим народом израильским. Что пользы было бы, если бы они, вступив в борьбу с могущественным фараоном, постепенно победив его гордое высокомерие и принудив его признать их посланничество, наконец, когда наступило бы время для действия, нашли, что народ отказывается от их водительства и не хочет двигаться по их указанию? Поэтому, для пользы дела, прежде всего необходимо было обеспечить именно преданность самих израильтян. С этою целью братья прежде всего, как и внушено было самим Богом (Исх. 3:16), обратились к старейшинам народным, то есть к тем туземным представителям, которые в различных местностях имели некоторую власть над остальными из своих соплеменников. В восточных странах чужеземное племя, живущее среди господствующего народа, всегда почти получает позволение иметь своих собственных старейшин, которые управляют им во внутренних делах, выступают их представителями и служат средством сообщения между ним и правительством. Среди израильтян этими старейшинами были, вероятно, «главы отцов», то есть наследственные главы семейств. Моисей и Аарон, хотя и не имели никакого особенного полномочия созывать собрание таких старейшин, считали однако же себя нравственно уполномоченными сделать это, обратились к ним с призывом, и «собрали всех старейшин сынов Израилевых» (Исх. 4:29).

Собрание это, как можно полагать, было величественное и многолюдное. Из Цоана и его окрестностей, Раамсеса, Пифома, из Она или Илиополя, из Мемфиса, из всех городов земли Гесема собирались толпами старцы израильские, направляясь к месту собрания, чтобы выслушать из уст двух великих братьев весть, которая, хотя и неизвестная им в подробностях, не могла однако же быть неизвестною им по своей сущности. Местом собрания, несомненно, был какой-нибудь округ в земле Гесем, вероятно близ восточной границы, где собрание менее всего могло привлекать внимание правительства. Когда все они сошлись, то братья-освободители выступили перед ними и сообщили им о полученном Моисеем поручении от Бога. Сообщение состояло в следующем: «Господь, Бог отцов ваших, явился мне, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, и сказал: Я посетил вас, и увидел, что делается с вами в Египте. И сказал: Я выведу вас от угнетения египетского в землю хананеев, хеттеев, аморреев, ферезеев, гергесеев, евеев и иевусеев, в землю, где течет молоко и мед. И они послушают голоса твоего, и пойдешь ты и старейшины Израилевы к фараону, царю египетскому, и скажете ему: Господь, Бог Авраамов, призвал нас; и так, отпусти нас в пустыню, на три дня пути, чтобы принести жертву Богу, Господу нашему. Но я знаю, что фараон, царь египетский, не позволит вам идти, если не принудить его рукою крепкою. И простру руку Мою, и поражу Египет всеми чудесами Моими, которые сделаю среди него; и после того он отпустит вас. И дам народу сему милость в глазах египтян, и когда пойдете, то пойдете не с пустыми руками. Каждая женщина выпросит у соседки своей и у живущей в доме ее вещей серебряных, и вещей золотых, и одежды; и вы нарядите ими и сыновей ваших, и дочерей ваших, и оберете египтян» (Исх. 3:16–22). Когда окончилась эта чудесная речь, то не обошлось дело без некоторого недоумения и сомнения. Обетование Божие Аврааму было таким давним делом, земля Ханаанская настолько изгладилась из их воспоминаний, Господь уже так долго не являлся никому из них, и прошлая история настолько затуманилась в их умах, что старейшины едва ли могли сразу принять подобное известие и сразу же приступить к делу. Если они и не сказали Моисею прямо, что «Господь не являлся ему» (Исх. 4:1), то во всяком случае они с достаточною ясностью показали, что они не имели особенной готовности верить ему на слово, и что, для подтверждения своего посланничества, он должен был привести какие-нибудь более убедительные свидетельства. Тогда Моисей представил и эти свидетельства. Признавая сомнения старейшин основательными и понятными сами по себе (потому что если у них и не было доказательства на то, что он не обманщик, то во всяком случае у них не было и данных для того, чтобы судить, что он не какой-нибудь фанатик), он приступил к подтверждению пред глазами народных старейшин, своего посланничества теми чудесами, силу совершать которые дал ему Бог в доказательство того, что он действительно не обманщик и не фанатик, а божественно посланный избавитель, говоривший слова истины и откровения. Он бросил свой жезл на землю, и жезл тотчас же превратился в змея. Моисей протягивает свою руку, берет змея за хвост, и он опять превратился в жезл. Затем он кладет свою руку, совершенно здоровую и свободную от всякого болезненного пятна, за пазуху, и когда вынул ее опять, то оказалось, что вся она побелела и покрылась проказой; затем он кладет ее обратно за пазуху и опять восстановляет ее в прежнее состояние. Наконец, почерпнув в сосуд воды из реки, он вылил ее на сухую землю, и влага не была уже водой, а кровью, которая и стояла красным пятном на земле (Исх. 4:30: ср. 2–9). Старейшины, при виде этих трех знамений, убедились в их действительности и выразили свое удовлетворение. «И поверил народ. И услышал, что Господь посетил сынов Израилевых и увидел страдания их; и преклонились они, и поклонились». Чрез старейшин эта радостная весть с быстротою молнии облетела все колена, все племена и семейства, и народ поднял голову, и исполнился радости. Посланничество «великих братьев» таким образом было принято как старейшинами, так и народом, и они были уполномочены действовать от имени израильтян. Отселе, несмотря на все последующие частные неудовольствия и выражения нетерпеливости, а также иногда и зависти к двум братьям, народ, как масса, никогда уже не терял своего доверия к ним, никогда не отвергал их водительства или не старался лишить их высокого положения. Все чувствовали, что Бог взял народное дело в Свои собственные руки, и для успешного исполнения этого дела и Его помощи, необходима была верная преданность вождям, удостоившимся этого божественного избрания. Кризис таким образом совершился, и отсюда началась та великая историческая борьба ничтожного инородческого племени с могущественным Египтом, которая лежит позорным пятном на страницах истории этой передовой страны древнего цивилизованного мира.⁴⁰³

Когда Моисей снова явился на берегах Нила, то главного угнетателя народа израильского и его личного врага фараона Тотмеса III не было уже в живых и престол перешел к его наследнику Аменофису II и затем к его внуку Тотмесу IV⁴⁰⁴. При этих последних двух фараонах и завершилось великое дело освобождения израильского народа от рабства египетского. Насколько можно судить по дошедшим до нас памятникам, фараоны эти уже не отличались воинственностью и могуществом своих предшественников. Это были изнеженные, высокомерные и в то же время слабохарактерные деспоты, которые любили придворный блеск и пышные церемонии, покровительствовали наукам и искусствам и совсем не обращали внимания на внутреннюю жизнь и политическое состояние своей страны. Такие государи бывают истинным бедствием для народа. Сами не обращая на него никакого внимания и единственно заботясь о том, чтобы собраны были подати и не истощались средства казны для поддержания внешнего блеска придворной жизни, они отдают страну на растерзание различных хищников, которые от имени правительства обирают народ в свою личную пользу и налагают на него непосильные повинности. То же самое было и в Египте. Народ при этих фараонах стонал еще больше; но, благодаря слабости центральной власти, в нем в то же время успешнее могла идти освободительная агитация, он мог свободнее обсуждать свое положение, беспрепятственно сноситься с своими вождями. И таким образом мало-помалу народ был настолько подготовлен, что великие братья могли смело выступить перед фараоном выразителями народного желания.

Наиболее любимою резиденцией фараона этого времени был город Танис или Цоан, лежавший на одном из северных каналов Нила, в области Гесем. Это был город колонн, статуй, сфинксов и украшений всякого рода, отличавших резиденции фараонов. Великолепные дворцы были местом постоянных придворных пиршеств и ликований, которые были в таком разительном противоречии с тем, что делалось за стенами, где народ стонал от непосильных работ и повинностей. Представителями-то этого народа и явились во дворец Моисей с братом своим Аароном.

И вот «Моисей и Аарон пришли к фараону». Предпринятое ими дело было весьма трудное и опасное. Они должны были предстать пред царя, который, по издавна установившемуся обычаю страны, считался «богом на земле», Нетер-нефер, – добрым богом, и Нетер-аа, – великим богом, сыном Солнца, живым Гором, наследовавшим от своего отца мысль, что он действительно был равен величайшим из признанных божеств, Ра и Хнуму, Фта, Аммону и Гору. Царь Египта в это время действительно считался как бы видимым богом на земле. Нечто подобное этому было впоследствии только в обоготворении римских императоров. Фараоны часто присваивали себе такие титулы, как «возлюбленный Аммоном», «душа солнца», «полагающийся на истину», «податель жизни», «милостивый господь» и т. п. Явиться пред таким монархом было в высшей степени опасное дело, так что Моисей и Аарон, предпринимая этот смелый шаг, всецело полагали свою жизнь в руки безграничного властелина. Хотя на обязанности фараона, по египетским законам, и было выслушивать всех представлявшихся ему узаконенным образом и обращать внимание на их просьбы, но в то же время у просителей не было никакого обеспечения против взрыва непреодолимого царского гнева, если бы прошение найдено было непристойным и не заслуживающим удовлетворения, так что в таком гневе фараону достаточно было дать один знак или слово – и просители могли быть осуждены на смерть. Великие братья однако же не страшились этой великой задачи. Оба они были уже весьма почтенные старцы. Моисею было 80 лет, хотя он и в этих летах сохранял бодрость и красоту своей юности. Огонь его глаз не тускнел даже и чрез 40 лет после этого. Он представлял собою высокую и исполненную достоинства фигуру с длинными распущенными волосами красноватого цвета, украшенную седою, длинною волнистою бородой⁴⁰⁵. Аарон, будучи 83 лет от роду, представлял едва ли менее внушительную фигуру. Он, как главный выразитель просьбы, обладал вдобавок еще и особенным искусством красноречия. Фараону конечно было доложено, что эти два старца хотели говорить в пользу своего народа. Когда исполнены были обычные формальности представления фараону, Аарон, божественно предназначенный оратор, выступил вперед и сообщил царю ведение Иеговы. Нет надобности предполагать, что он ограничивался лишь теми словами, которые передаются в библейском повествовании; тут передается только общее содержание их. «Моисей и Аарон пришли к фараону и сказали ему: так говорит Господь, Бог Израилев: отпусти народ Мой, чтобы он совершил Мне праздник в пустыне». Для египтян не было ничего странного в мысли о великом жертвоприношении и большом национальном собрании для совершения его, так как такие собрания не были необычны и между ними. Фараон поэтому не мог особенно удивиться подобной просьбе. Не мог он также особенно возражать и против трехдневного путешествия в пустыне (ст. 3), так как он мог понять это в том смысле, что народ желал совершить свой национальный праздник совершенно уединенно, вдали от тех, которые могли быть в лучшем смысле любопытными зрителями, а то пожалуй и насмешниками над их церемониями. Но он тотчас же привел два основания для отказа в этой просьбе: именно, во-первых, Бог, повеления которого излагались ему, не был его богом, не имел никакого значения для него и в действительности вообще не известен был ему (Исх. 5:2); и во-вторых, ему нужен труд израильтян, и он не хочет, чтобы чрез это трехдневное празднество приостановлены были общественные работы (ст. 4). Поэтому, фараон высокомерно, но в то же время и благодушно, отвечал, что он не знает никакого их Господа, и советовал бы им более не заниматься праздными смутами в народе, а идти и заниматься своим собственным делом. «Зачем вы, Моисей и Аарон, отвлекаете народ мой от дела его? Ступайте на свою работу», сказал он и с этим выпроводил из дворца почтенных старцев (Исх. 5:4).

Эта неудача первого представления не могла особенно поразить братьев. Бог предостерегал Моисея, что фараон не отпустит народ, пока Египет не будет поражен целым рядом наказаний, завершающихся смертью первенца фараонова⁴⁰⁶. Братья поэтому не могли возлагать особенных надежд на свое первое представление; и они даже могли чувствовать, что имели основание быть благодарными и за то, что после этого представления они остались живы, не подвергшись какому-либо особому оскорбленно или аресту, с целью подвергнуть их самих каторжной работе. Но это первое представление тем не менее не обошлось без печального последствия. При своей государственной беспечности, фараон, совсем не знавший состояния своего государства и судивший о нем только по окружавшей его придворной пышности и раболепству придворных льстецов, превозносивших славу и могущество фараонова престола, – конечно не мог и предположить, какой политический смысл заключался в этом появлении представителей Израиля во дворце; но в то же время он не мог не догадываться, что в народе началось какое-то незаконное движение, которое нужно было поэтому остановить. Движение это происходило от праздности, думал он, и поэтому велел усилить работы и повинности. Для того, чтобы отбить у народа охоту к праздным предприятиям, фараон издал особое повеление с целью занять работою все свободное время. По его мысли издано было повеление, чтобы израильским рабочим отселе не выдавалось соломы, и что сами они должны были доставать ее для выделки кирпичей. Но вместе с тем самое количество кирпичей не было уменьшено; от каждой партии рабочих требовалось то же самое количество их, как и в то время, когда давалась им готовая солома. Это, поистине, был тяжелый труд, еще более удручавший положение рабочих. Как бы они ни трудились при таких обстоятельствах, они не в состоянии были сработать урочного числа кирпичей, и результатом этого было то, что надсмотрщики подвергали их жестоким наказаниям (Исх. 5:6–14). При таких обстоятельствах неудивительно, что народ возроптал на Моисея и Аарона, считая их прямыми виновниками подобного бедствия. Благодаря их вмешательству, народ не только не получил никакого облегчения, а напротив – жизнь его еще более была удручена рабством и многие рабочие умирали под палками. Народ застонал еще больше, и надзиратели народные, даже помимо Моисея и Аарона, обращались к фараону с жалобой, говоря: «для чего ты так поступаешь с рабами твоими? Соломы не дают рабам твоим, а кирпичи, говорит нам, делайте. И вот, рабов твоих бьют. Грех народу твоему». Но фараон холодно отвечал им: «праздны вы, праздны, поэтому и говорите: пойдем, принесем жертву Господу. Пойдите же, работайте; соломы не дадут вам» а положенное число кирпичей давайте». Тогда народное негодование всецело обратилось на Моисея и Аарона. Встретив их на пути, народные надзиратели обратились к ним с гневным укором: «да видит и судит вас Господь за то, что вы сделали нас ненавистными в глазах фараона и рабов его, и дали им меч в руки, чтобы убить нас». Такое положение дел крайне опечалило великих братьев, но что им было делать? И они обратились с мольбою к Богу. «Господи!» воскликнул Моисей, «для чего Ты подвергнул такому бедствию народ сей, и для чего послал меня? Ибо с того времени, как я пришел к фараону я стал говорить именем Твоим, он начал хуже поступать с народом сим; избавить же – Ты не избавил народа Твоего» (Исх. 5:22, 23). Тогда Господь опять явился Моисею и подтвердил ему Свое обетование освободить народ, заявляя, что подобною несправедливостью фараон только ускоряет погибель свою.

И действительно, всеми подобными несправедливостями только ускорился подготовлявшийся политический кризис. Между израильтянами и египтянами чрез подобное угнетение должен был окончательно совершиться разрыв, и великие братья- освободители, получив новое ободрение в успехе предпринятого ими дела, опять явились во дворец, чтобы решительно потребовать освобождения народа, подтверждая при этом свое право необычайными знамениями. На этот раз фараон внимательнее отнесся к представителям израильтян и созвал придворный совет, чтобы официально выслушать их заявления. В доказательство правоты своего требования Аарон бросил свой жезл на пол, и он мгновенно превратился в змея, шипя и извиваясь. Как ни чудесно было это знамение само по себе, но для Египта в нем не было ничего необычайного. Оно, по-видимому, не особенно смутило фараона. Он позвал своих придворных магов, и они сделали то же самое. Египет был страною «черной магии», представители которой были многочисленны и разделялись на классы по специальностям. В книге «Исход» упоминаются три класса: хаканимы, или мудрецы, занимавшиеся вообще тайными чарами; мекашфимы, знавшие заговоры и заклинания от ядовитых насекомых и пресмыкающихся, крокодилов, змей и т. п., и хартумимы, которые, по мнению Бругша, были жрецами в том самом Танисе или Цоане, где Моисей и Аарон совершали свои чудеса. Этот класс, вероятно, был тожествен с «священными писцами», которые занимали должности писателей при храмах и вместе с тем отличались искусством заговоров посредством священных имен и слов⁴⁰⁷. В этом отношении они были «писцами тайных писаний» и входили, вместе с другими, в состав совета фараонова. Имена двух главных магов, выступивших с своим искусством против Моисея, сохранены ап. Павлом (2Тим. 3:8), и оба они чисто египетские. Имя одного – Ианний или Анну, тожественное с «писцом», часто упоминается в сочинениях времени Моисея, а имя другого – Иамврий есть название одной священной книги, означающее «писец юга». Каким образом эти маги совершали свои знамения, равносильные Моисеевым, сказать конечно невозможно; но известно, что как в древнее время, так и теперь на дальнем востоке совершаются поразительные в этом отношении явления. Псиллы (т.е. заговариватели) одного африканского племени умели совершенно обеспечивать себя от укушения змей, разными заговорами и причитаниями приводили их в летаргию и употребляли для игры в роде хлыстов⁴⁰⁸. Даже и в настоящее время египетские фокусники делают с змеями удивительные фокусы; берут их за голову и, посредством известного потрясения и заговора, делают их жесткими и неподвижными, в роде палки⁴⁰⁹.

Таким образом первым своим знамением Моисей с своим братом не могли доказать необычайности своих полномочий, и жезл Аарона только в том отношении превзошел жезлы египетских магов, что, превратившись в змея, пожрал их. Фараон очевидно только с любопытством просвещенного деспота мог взглянуть на этот «фокус» представителей израильского племени и остался несомненно доволен подобным же искусством своих придворных магов. Об освобождении народа он и думать не хотел. Тогда над Египтом разразился ряд бедствий, которые по быстроте следования и величию были беспримерны в истории страны и по справедливости получили название «казней» египетских. Между нравственным и физическим миром несомненно существует таинственная связь, которая дает знать о себе особенно в решительные моменты исторической жизни. Когда неправда достигает высшей степени, когда она, попирая всякое право, по-видимому торжествует окончательно, тогда за попранный нравственный закон как бы вступается сама природа, и мщение бывает страшно: чума, голод или бедствия войны страшным бичом разражаются над страною, нарушившей нравственный закон. В истории много можно указать примеров этого, и Египет представляет только, так сказать, наиболее выдающийся и знаменитый пример такого взаимодействия между нравственным законом и силами природы.

Все и каждая в отдельности из десяти казней египетских, имея свои непосредственные источники в чудесных действиях Моисея, представляли собою чудеса, произведенные сверхъестественным действием Бога. Но какого рода были эти чудеса и в чем в сущности состояли они? Это вопрос, который возник лишь в самые последние годы и о котором едва ли можно найти какой-нибудь ответ у отцов и учителей церкви⁴¹⁰. По самой сущности предмета, истории совершенных Моисеем в Египте чудес можно излагать двоякими способом. Первый состоит в том, чтобы просто передать библейское повествование без всякого исследования касательно того, в чем состояла особенность повествуемых событий. Этому методу следовали древние писатели, которые не знали Египта и, при недостатке знаний, ограничивались тем, что или просто по своему передавали рассказ книги Исход, или расширяли его, не имея при этом никакой другой цели, кроме сообщения своими читателями как самых событий, повествуемых в Библии, так и внушаемых этими событиями нравственных истин. Но второй метод состоит в том, чтобы исследовать, в чем состояла сущность этих десяти казней египетских, и указать ту связь, которая замечается между ними и между свойственными Нильской долине естественными явлениями. Этот новый метод сделался обязательными для апологетов настоящего времени. Прежние неверы просто и решительно отрицали некоторые из казней, как недостоверные и невозможные. Теперь, ввиду новых открытий, не дающих больше возможности для подобного отрицания, рационалисты переменили фронт и уже допускают их, но в то же время стараются низвести их на почву естественных явлений и уже в случае невозможности подобного естественного объяснения – выставляют все остальное как поэтическое преувеличение. Этот новый метод впервые введен были одними из членов той научной экспедиции, которую брал с собою в Египет Наполеон I⁴¹¹. Такая перемена фронта у врагов Библии совершилась вследствие более точного изучения Египта. В виду чрезвычайно поразительного соответствия повествования Моисея с данными египтологии, стало совершенно невозможным вполне отрицать его исторический характер, и все усилия неверов должны были теперь направиться к тому, чтобы как-нибудь избегнуть этих последствий. Поэтому, при изучении казней египетских, апологет должен, во-первых, вопреки рационалистам, показать, что они сверхъестественны, а затем установить, как рассказ боговдохновенного писателя всецело заслуживает доверия, в то же время поясняя повествование Моисея об отдельных казнях новейшими открытиями. При этом нет надобности отрицать, чтобы Бог, с целью принудить фараона к отпущению израильтян, не пользовался уже наличными бедствиями, свойственными самому Египту. Мы знаем, что большая часть между ними сами по себе были вполне естественны, но к этому мы прибавляем, что все они чудесны, и именно по тем необычайным обстоятельствам, которыми сопровождались они. Казни эти были во всяком случае не беспримерны в Нильской долине, где случалось уже нечто подобное и раньше. Так, в отношении напр. града и моровой язвы никто и не сомневался в этом, но до новейшего времени, вследствие незнакомства с обычными явлениями в Египте, не допускалось того же самого в отношении первой казни, именно превращения Нила в кровь. При всем том отсюда еще отнюдь невозможно выводить что-нибудь против сверхъестественного участия Провидения в деле освобождения Израильского народа. Теперь, когда Нильская долина сделалась известною нам лучше, мы можем распространить то, что раньше применялось только к некоторым из казней, на большую часть их. Одна из особенностей промыслительной деятельности Бога состоит в том, что Он сам пользуется силами природы, чтобы достигнуть Своих целей, и приводит ее в соответствие с чудом, и такой образ действия вполне соответствует путям Промысла в сверхъестественном домостроительстве. И это отнюдь не удивительно. Характер большей части чудес Ветхого и Нового завета, большей части тех, который совершал Сам Господь и Спаситель Мира, и тех, которые совершали Его апостолы и святые, состоял не в проявлении каких-нибудь неслыханных дел, а в применении по-видимому простых средств для достижения желанного действия, – средств, которые однако же сами по себе без чудесной силы были бы недостаточны для достижения цели, как напр. грязь из плюновения для исцеления слепого, или простое слово для исцеления горячки. Конечно есть и такие чудеса, в которых все необычайно, как напр. в Евангелии воскрешение Лазаря, в книге Исход переход чрез Чермное море. Но не менее верно и то, что чудо обыкновенно состоит в том, что сверхъестественными средствами достигается в требуемое время то, что в другое время иногда совершается и при помощи естественных средств. Богословие различает нисколько видов чудес. В одних является событие, которого никогда не может произвести природа, как напр, божественное прославление человеческого тела; в других оно состоит в обратном действии последовательного ряда вещей, как напр. в воскрешении мертвого или в исцелении слепого. Природа может давать жизнь, но не мертвому; она дает возможность видеть ребенку, являющемуся в мир, но она не в состоянии дать зрение тому, кто потерял его или кто лишен его навсегда. В третьем роде чудес чудесное состоит просто в том способе, по которому событие, имевшее наступить, даже если бы действовали в этом направлении только естественные законы, совершается помимо влияния этих законов; таково неожиданное исцеление горячки единственно божественною силою, без помощи всяких медикаментов, произведение дождя по молитве Илии и т. д. Таким образом существует три рода чудес: одни из них стоят выше природы, другие действуют вопреки природы и наконец такие, которые, хотя и не противоречат природе, совершаются однако же вне ее непосредственного действия. Казни египетские принадлежат к этому последнему роду. Чудесный характер большей части из них заключается не в самих казнях, но в том способе, как они совершались. Отсюда можно допустить, что казни эти по своему существу были естественные бедствия, свойственные Египту: они и раньше по временам, и в отдельности опустошали Египет. Поражая египтян этими известными им бедствиями, Моисей вследствие этого именно действовал даже с большим успехом, чем если бы он произвел какое-нибудь неизвестное им явление, которого ни один египтянин не мог бы предвидеть и поэтому не мог бы сообразить всей его опасности и гибельности. Именно этими, так сказать, туземными бедствиями Моисей и мог более всего поразить фараона. Кроме того, Бог, сотворивший и содержащий в своей власти все существующее, имеет в Своем распоряжении и всякие другие казни, которыми Он может поразить человеческий род и особенно устрашить неверующих и безбожных.

Таким образом Моисей не создал этих казней; они были, как мы сказали, и раньше известны в Египте. Но он вызывает их, чтобы сделать из них наказание, и они немедленно, поистине с небывалою и чудесною последовательностью, являлись по его повелению, как будто бы повинуясь голосу самого Бога⁴¹². Тем не менее есть существенное различие между казнями, о которых говорит книга Исход, и теми, от которых страдал Египет в другие времена. То, что составляет отличительную черту первых от последних и придает им бесспорно чудесный характер, состоит в том, что они наступают в определенные моменты, как подтверждение божественного слова, при заранее указанных обстоятельствах, наступают непременно и с такою силою, которая с очевидностью показывает участие сверхъестественной руки. Они совершались по повелению Моисея в тот момент, который он назначал для этого, тем способом, как он объявлял об этом; они прекращались опять по его повелению и часто в тот самый момент, который указывался ему фараоном. При этом не менее чудесно и то, что земля Гесем оставалась совершенно свободною от них. Сами египтяне нисколько не оспаривали необычайного характера этих бедствий; напротив, они были крайне поражаемы ими и принимали их в доказательство божественного посланничества Моисея. Несомненно, все эти чудеса, если их рассматривать каждое само по себе, независимо от тех обстоятельств, при которых они совершились, могут показаться совершенно естественными явлениями; но если, напротив, принять во внимание обстоятельства, как это необходимо при всяком историческом исследовании, то дело будет представляться в совершенно ином виде. В самом деле, кому может показаться совершенно естественным то, что эти, столь многочисленные и ужасные бедствия, не стоящие между собою ни в каком соотношении, сразу обрушивались на страну и притом на пространстве каких-нибудь пяти-шести недель, и что только израильтяне, жившие в маленькой области Гесем, но находившейся в пределах того же самого Египта, были совершенно свободны от этих бедствий? Как мог Моисей естественными средствами предвидеть и предсказать, что все эти бедствия наступят? Как он мог простым поднятием или опущением своего жезла производить их по своему желанию, продолжать их или одним своим словом прекращать их? Эти чудеса имели затем достойную для истины Божией цель. Они были необходимы для того, чтобы Моисей мог добиться свободы израильтян от фараона, и чрез это получить возможность сплотить их в одно национальное тело, дать им справедливый закон и преподать им религию истинного Бога. Освобождение израильтян, их исход из Египта и было тем великим событием, которое проложило человечеству путь к христианству; и намерение Божие избавить род человеческий, – намерение, которое, со времени грехопадения, возвещено было первым прародителям и подтверждение и даже начало исполнения, которого можно видеть именно в том событии, которое сплотило израильтян в одно народное тело, наконец исполнилось с пришествием Мессии.

Так как фараон не хотел преклониться пред волей Божией, то должен был вынести ряд бедствий, обрушившихся на его страну. Было утро. Розовые тени утренней зари только что стали разливаться по восточному небосклону, когда фараон среди пышной свиты, окруженный придворными жрецами, сановниками и телохранителями, «вышел к воде» (Исх. 7:15) для совершения торжественных обрядов и поклонения боготворимому Нилу, совершавшихся им ежедневно. Священные певцы пели священный гимн: «привет тебе, о Нил священный», и все шло по установленному чину, как вдруг пред монархом предстали знакомые ему ходатаи за угнетаемый народ. Они очевидно уже поджидали на берегу реки прибытия фараона и теперь явились в качестве грозных исполнителей воли Божией. Моисей стоял с своим чудесным жезлом в руке, а рядом с ним и Аарон. Когда фараон приблизился, Моисей выступил пред его лицо и сказал: «Господь Бог евреев послал меня сказать тебе: отпусти народ Мой, чтобы он совершил Мне слежение в пустыне; но вот ты доселе не послушался. Так говорит Господь: из сего ты узнаешь, что Я Господь: вот этим жезлом, который в руке моей, я ударю по воде, которая в реке, и она превратится в кровь; и рыба в реке умрет, и река воссмердит, и египтянам омерзительно будет пить воду из реки» (Исх. 7:16, 17). Когда озадаченный фараон стоял в крайнем изумлении и негодовании, Аарон по поручению Моисея действительно ударил жезлом по воде, и мгновенно вся вода побагровела: она действительно превратилась в кровь, в густую омерзительную жидкость, которая должна была привести в ужас очевидцев этого превращения. И не только в самом Ниле вода превратилась в кровь, но и в каналах, и даже во все деревянных и каменных сосудах, где она была припасена раньше. В такой воде рыба не могла жить дольше, стала умирать, и вся поверхность Нила покрылась плавающими трупами рыб, которые под палящими лучами солнца начали быстро разлагаться и отравлять воздух. Повсюду почувствовалась тяжесть этого постигшего бедствия, и народ возопиял от жажды. Фараон, видя это бедствие, немедленно же двинул привычные к земляным работам партии рабочих, и только во вновь вырытых каналах можно было доставать свежую, годную для употребления воду. Бедствие продолжалось семь дней, и оно было тем более ужасным, что не в простой реке вода превратилась в кровь, а в священном Ниле, который был боготворимым источником жизни народа. Жезл Ааронов поразил очевидно самого главного бога египетского, Озириса, как олицетворение Нила, а вместе с ним той же участи подверглись и меньшие божества. Нильские рыбы угорь, карп, лепидот, оксиринка – все были священного характера и всем им нанесен был страшный удар. Бедствие вообще было страшное для египтян. Они не только подвергались от недостатка воды мучительной жажде, столь страшной в этой жаркой стране, но и лишились одного из источников пропитания, именно рыбы, а вместе с тем лишились возможности мыть белье и посуду, производить те частые омовения, которые предписывались религиозными обрядами. Особенно тяжело было это бедствие для жрецов, которые, лишаясь возможности производить свои утренние и вечерние омовения, вместе с тем лишались возможности и совершать свои религиозные обязанности. Сам фараон также должен был чувствовать тяжесть этого бедствия, но так как для него конечно не трудно было достать свежей воды, для всех его потребностей, то он и не показал особенной уступчивости, а терпеливо выжидал окончания бедствия, поддерживаемый в этом жрецами, которые сами каким-то способом и в малом размере могли произвести подобное же превращение свежей воды в красную и убедили царя, что все это бедствие лишь результат естественного явления, и потому нет надобности уступать Моисею. Действительно, в Ниле сходное отчасти явление наблюдалось и новейшими путешественниками. Вода в нем в известный период своего ежегодного повышения принимает красный цвет. «Солнце, говорит один ученый путешественник, только что поднималось над холмами Аравии, и я был изумлен, видя, что солнечные лучи производили в воде темно-красное отражение. Краснота усиливалась по мере усиления света, так что, когда солнце совсем поднялось над холмами, Нил представлял вид реки из крови. Подозревая какой-нибудь обман чувства зрения, я быстро нагнулся с палубы ближе к воде, и мое первое впечатление подтвердилось. Вся вода представляла темно-красную массу, более похожую на кровь, чем на что-нибудь другое. В то же самое время я заметил, что река поднялась за ночь на несколько дюймов, и арабы называли это красным Нилом»⁴¹³. Явление это объясняется появлением и чудовищно быстрым распространением особого рода мелких водорослей, которые и придают такой цвет воде. Во время такого состояния вода не теряет своих естественных свойств и при употреблении оказывается наиболее здоровою и вкусною. Особенностью же первой казни было именно то, что вода оказалась негодною к употреблению, рыбы умирали в ней, и египтяне принуждены были рыть новые каналы, чтобы не погибнуть от жажды (Исх. 7:18).

Казнь чрез семь дней прекратилась и страна вздохнула от бедствия, но не надолго. Через несколько времени двое ходатаев за израильский народ опять явились к фараону и опять потребовали от него отпущения израильтян. Но так как бедствие прошло, то, такое требование опять встретило отказ со стороны фараона, и за это страну постигла вторая казнь. Аарон простер руку с чудесным жезлом Моисеевым «на реки, на пашни и на озера», и вот все воды закипали мириадами жаб, тех отвратительных животных, так называемых в зоологии Rana Mosaica, который одним видом своим приводили в содрогание брезгливых египтян. Переполнив воды, жабы повыползли на берега, наполнили собою улицы городов и деревень, проникли в дома, на кровати, в сосуды, в пищу. Как невыносимо подобное навождение, можно видеть из рассказа, передаваемого Фешем, учеником Аристотеля, касательно пеонийцев и дарданийцев. В Пеонии и Дардании, говорит он, однажды вдруг появилось такое множество жаб, что они наполнили собою дома и улицы. Так как убивать их или затворять от них двери было невозможно и ими наполнены были не только все сосуды, но и заражена и осквернена всякая пища, и так как нельзя было ступить ногой, чтобы не наступить на целую кучу их, и от раздавленных распространялся зловредный повсюду запах, то жители поголовно бежали из страны»⁴¹⁴. То же самое рассказывают Диодор Сицилийский и Плиний. Жабы в таком небывалом множестве составляют не только простую неприятность, а положительное бедствие. Видеть всю страну переполненною этими отвратительными гадами, не иметь возможности ходить по улице, чтобы не наступать на них, встречать их не только на пороге в дом, но даже на столах, в постелях, в сосудах, постоянно слышать их надрывающее душу кваканье, это нестерпимое, по выражению греческого писателя – βрехехехехеξ χоаξ χоаξ, ουδέν άλλο πλην χοαξ (врекекекекекс, коакс-коакс – ничего другого кроме коакса), повсюду наталкиваться на них и содрогаться от нечаянного соприкосновения с их холодною, слизистою кожей, находить их в сосуде, поданном для питья, в кушанье на столе, – все это поистине было казнью и казнью тяжелою. Египет и раньше знаком был с подобным явлением, хотя конечно в гораздо меньших размерах, и оно было так тяжело, что у египтян была даже особая богиня – Хект, «гонительница жаб», к которой египтяне и обращались с мольбою об избавлении от этого наваждения. Теперь мольба эта была бесполезна и «гонительница жаб» оказалась бессильною помочь в беде. Волхвы египетские оказались также не в состоянии помочь беде и своим искусством только усиливали бедствие. Видя все это, фараон тогда показал первые признаки уступчивости. Призвав Моисея, он сказал ему: «помолитесь обо мне Господу, чтоб Он удалил жаб от меня и от народа моего, и я отпущу народ израильский принести жертву Господу» (Исх. 8:8). Просьба его была исполнена, и на утро все жабы исчезли: «вымерли в домах, на дворах и на полях их, и собрали их в груды, и воссмердела земля», давая фараону предостережение о возможности нового бедствия в случае дальнейшего упорства с его стороны.

Но наступившее облегчение опять изменило настроение высокомерного деспота. Он опять «ожесточил сердце свое, и не послушал их». Когда бедствие прошло, то ему могло казаться даже странным из-за таких пустяков, как временное появление жаб, отпускать целые миллионы народа, составлявшего даровых для него рабочих. Волхвы своим искусством произведения жаб также вероятно поддержали его в том убеждении, что все это явление совершенно обычное и не имеет никакого отношения к угрозам Моисея и Аарона. Во всяком случае фараон изменил своему слову и вновь отказал в отпуске израильтян. Тогда последовала третья казнь, и уже без предостережения, которыми сопровождались первые две. Почва берегов Нила, как и все там, считалась священною и ее боготворили под именем Себ или отца богов. Теперь она должна была подвергнуться осквернению. Вся земля обратилась в мошек и разных насекомых. «И были мошки на людях и на скоте» (Исх. 8:18). Подлинник дает более широкое понятие, под которое подводятся все паразитные насекомые: клопы, клещи, вши и т. п. Особенно ненавистны были египтянам последние. Они настолько считались нечистыми, что жрецы обязаны были тщательно брить на себе волосы, чтобы иначе как-нибудь случайно не занести такой нечисти в храмы. В основе этой казни также лежит естественное явление, замечаемое на берегах Нила. «Когда наводнение, говорит Осборн, поднимается над уровнем каналов и быстро покрывает всю поверхность земли, то тонкая пыль, в которую обыкновенно обращается грязь после предшествовавшего наводнения, и которая покрывает все поля, представляет необычайное явление. Как только она пропитывается влагой, из нее появляются бесчисленные мошки и насекомые всякого рода, нарождающиеся из яичек, заложенных во время убыли прежнего наводнения. По мере притока воды, черные тучи этих насекомых поднимаются над землею и несутся перед потоком, привлекая в свою очередь тучи птиц, охотящихся за ними, что все представляет крайне своеобразное зрелище»⁴¹⁵. Подлинное слово, употребленное в книге Исход, по-видимому, включает различных ядовитых мошек и нечистых насекомых. Греческие переводчики, жившие в Египте и потому знакомые с особенностями этой страны, употребляют слово (σχνίφες), которое означает не только безвредных мошек, но и ядовитых насекомых, причиняющих страшные страдания не только людям, но лошадям и вообще скоту. Но и помимо страдания, самое появление насекомых, особенно вшей, было великим бедствием для египтян, гордившихся своею чистоплотностью и с презрением относившихся к другим народам, как грязным и немытым. Теперь в силу этой казни они сами низведены были на уровень с самыми грязными и нечистоплотными народами. Нечистота эта лишала их всякой возможности появляться в обществе и в храмах. Они не смели вносить такую нечисть в свои святилища и не имели духа сознаться знакомым в таком своем нечистоплотном состоянии. Каждый вероятно по возможности старался скрывать свой позор и, удаляясь от общества, тайно боролся с постигшею его неприятностью. Так как казнь простиралась и на животных, то можно думать, что она коснулась и священных животных. В наиболее знаменитых храмах непременно содержалось по священному животному – волу, корове или козлу, считавшимся воплощением божества. И какой ужас должны были испытывать египтяне, когда они заметили отвратительных насекомых и на этих священных животных! Религиозный закон требовал содержать этих животных в безусловной чистоте, вследствие чего их постоянно чесали и мыли, так что шерсть на них должна была лосниться от ухода. И вот появление вшей на священном аписе должно было поразить египтян невыразимым ужасом, и в сердца их невольно закрадывалась мысль, не оставили ли боги совсем Египта, прогневавшись на его нечестие и беззаконие.

Несмотря, однако же, на это постигшее страну бедствие, фараон все стоял на своем, и этим навлек новую казнь на народ своего государства. После третьей казни, по-видимому, настал некоторой промежуток отдыха, и при дворе начались обычные пиршества и церемониальности, которые теперь возобновились тем с большею пышностью, что на некоторое время, вследствие постыдной нечисти, они совершенно были приостановлены. Фараон опять начал совершать свои торжественный процессии к священной реке для совершения священных обрядов и омовений. Но вот, когда монарх, довольный прекращением бедствия, однажды прибыл к реке и невольно наслаждался великолепною свежестью утреннего воздуха, пред ним опять предстали Моисей и Аарон. Можно представить, что появление их сразу изменило настроение могущественного монарха, и он готов бы был дать знак немедленно устранить их от его лица, и притом навсегда (что и было бы, конечно, с усердием исполнено стражею), если бы все совершенные ими чудеса не внушали ему суеверного страха пред ними. Фараон угрюмо взглянул на них и услышал уже не раз повторявшуюся просьбу: «Так говорит Господь: отпусти народ Мой, чтобы он совершил Мне служение в пустыне». И просьба эта подкреплялась угрозой: «а если не отпустишь народа Моего, то вот Я пошлю на тебя, и на рабов твоих, и на народ твой, и в домы твои песьих мух, и наполнятся домы египтян песьими мухами, и самая земля, на которой они живут». Угроза была страшная, и фараон, помня только что перенесенные народом бедствия, поколебался было, но высокомерие одержало верх и он дал решительный отказ. Тогда наступила казнь. На страну действительно налетели тучи «песьих мух»⁴¹⁶. Эти злые и ядовитые мухи иногда тучами наполняют воздух и бывают истинным бичом для людей и для животных. Они обыкновенно приносятся южным ветром с больших болотных мест верхнего Нила и черной массой покрывают все. Укушение их причиняет страшное воспаление, и в Абиссинии их так боятся, что при приближении их в известное дождливое время года жители удаляются с своими стадами в горы. Подобные насекомые и в обыкновенное время составляют истинное наказание для людей и животных. Когда же страна покрывается водою, то они увеличиваются до ужасного количества. Никакими занавесами не закроешься от них. Так как наводнение, покрывая землю, уменьшает вообще их пищу, то они как бы с голодным бешенством набрасываются на людей и на скот и тучами устремляются на все, что только может служить для них пищей. Вода в сосудах и всякая пища мгновенно покрывается ими. Если такое неприятное явление составляют они при обыкновенном ходе вещей, то можно представить себе, какое это было бедствие для страны, когда они в небывало-громадном количестве насланы были прямо как наказание. Это была истинная казнь, и кроме нанесения физических страданий, она вместе с предыдущею направлялась также к подрыву египетского культа, в котором были и специальные «боги мух», как и во всех жарких странах древнего языческого мира. Боги эти считались защитниками страны от ядовитых насекомых всякого рода, и две последние казни доказывали их полное бессилие против бедствия, от которого они и считались собственно защитниками.

Едва страна успела вздохнуть от описанного бедствия, как ее постигла новая казнь, именно моровая язва на скот. Казнь эта также имела в своей основе естественное явление. Когда наводнение оканчивается и вода вступает в свои берега, то поднимающаяся с наводненных местностей испарения часто отравляют атмосферу и она бывает гибельна для скота. Моровая язва и теперь обычное явление в Египте и иногда страшно свирепствует, производя ужасные опустошения не только между овцами и рогатым скотом, но и между верблюдами, лошадьми и ослами. И покровители скота в Египте, Озирис и Изида, также, как и другие божества, оказались бессильными отвратить бедствие.

В шестой казни карающая рука Божия ближе касалась уже самих людей. Брошенный Моисеем пепел произвел язву, поразившую не только скот, но и людей. Казнь эта также направлялась против египетского культа. В различных египетских городах, посвященных богу Сет или Тифон, ежегодно приносились в жертву рыжеволосые и светловолосые люди, из чужестранцев, и между ними наверно бывали и израильтяне. После сожжения их живыми на жертвеннике, пепел их рассеивался жрецами воздухе, как бы для очищения атмосферы от всяких вредных элементов. Теперь же пепел, брошенный Моисеем, произвел как раз противоположное действие и поразил язвою суеверных египтян, и особенно жрецов, для которых бедствие от нее было двойное, так как по закону оно делало их нечистыми и неспособными к отправлению своих жреческих обязанностей.

Как ни тяжелы были все эти бедствия, но они не могли сломить упорства высокомерного деспота и не могли заставить его исполнить просьбу Моисея. Тогда наслана была седьмая казнь. Это было около месяца марта. Ячмень колосился, лен цвел, а пшеница, рожь и полба еще только зеленели (Исх. 9:31, 32.). Над полями пронеслась страшная грозовая буря, сопровождавшаяся опустошительным градом. Явление это было необычайным. Хотя гром и град и не неизвестны в Египте весною, но они редко бывают сильными, и теперешняя сильная гроза с опустошительным градом должна была крайне усилить возбуждение и страх народа пред грозными явлениями природы, быстро следовавшими одно за другим и поражавшими страну различными бедствиями.

Восьмая казнь совершилась посредством наведения саранчи, самого страшного бедствия для земледельческой страны, особенно уже значительно опустошенной градом. От Аравии до Индии и от Красного моря и Нила до Греции и северных пределов Малой Азии саранча есть истинный бич земледелия. Она летает такими тучами, что застилает солнце и до тла пожирает всю зелень, встречающуюся ей на пути. Неспособная управлять своим полетом, она несется по воле ветра, и горе стране, на которую она обрушивается. Она покрывает землю как снег, и будь страна раньше хоть садом эдемским, после нее будет представлять бесплодную пустыню. Ничто не в силах остановить ее полета. Зажигают огни, но они потухают от массы мертвых тел ее, а живая мирриадами продолжает свой полет. Тысячами набивается она в открытые двери и окна и съедает все, что сделано из дерева. Такое страшное бедствие постигло и Египет, и только, когда саранча произвела уже свою опустошительную работу, сильный ветер со Средиземного моря снес и потопил ее в Красном море.

Все эти бедствия наконец, по-видимому, поколебали фараона. Он поспешно призвал к себе Моисея и Аарона и на этот раз уже с несвойственным себе смирением просил их простить его за отказ в их просьбе. Но как только прекратилось бедствие, в нем опять ожило высокомерие восточного деспота, и он поддался внушению жрецов, которые утверждали, что все эти бедствия – простые явления природы и потому не следует, на основании их, государству лишаться такой многочисленной рабочей силы, какую представляли собой израильтяне для Египта. Впрочем, еще раньше этого бедствия министры фараона, более его понимавшие нужды и состояние страны, стали убеждать его уступить просьбе Моисея, так как иначе Египет погибнет. И фараон действительно сделал уступку, но с ограничением, чтобы на праздник в пустыне шли только одни мужчины, а остальные все должны были оставаться дома. «Я готов отпустить вас, но зачем с детьми? Видите, у вас худое намерение», сказал он (Исх. 10:7–11.), и велел выгнать Моисея из дворца. Но последовавшая затем казнь заставила его сделаться еще более уступчивым он уже позволял идти всем израильтянам, только бы остались дома стада, как залог того, что они возвратятся в страну. Но дипломатические переговоры, которые давно уже обеим сторонам давали знать, что собственно разумелось под предлогом трехдневного празднования в пустыне в честь Иеговы, должны были принять теперь более крутой и откровенный оборот. Моисей отверг условие фараона и сказал, что он требует отпуска всех вообще израильтян со всеми их стадами до последнего копыта, ничего уже не говоря о временности путешествия. Такое требование очевидно должно было опять затронуть честолюбие фараона. Между тем страну постигла девятая казнь. Солнце было верховным божеством Египта и теперь оно также должно было обнаружить свое бессилие перед грозным Иеговой. Страну покрыла непроницаемая тьма, продолжавшаяся три дня, так что люди не могли видеть друг друга и должно было приостановиться всякое движение и всякая деятельность. Явление это может также находить некоторое объяснение в атмосферических особенностях страны. В период между месяцами мартом и маем из Африки от экватора обыкновенно дует знойный ветер хамсин. Он дует промежутками, продолжающимися от двух до четырех дней, в течение целого месяца. В пустыне он поднимает огромные вихри песку, которые иногда погребают целые караваны, и известен даже исторический случай, когда эти песчаные вихри занесли целую армию, именно войско Камбиза, посланное против аммонийцев, которое буквально исчезло в песках, все равно как будто бы потонуло в волнах бурного моря⁴¹⁷. Во время этого ветра воздух бывает чрезвычайно густ, так что солнечные лучи едва пробиваются даже в самые ясные дни; иногда же просто наступает полная тьма. При таких случаях народ обыкновенно запирается в своих домах или подвалах, а в пустыне для этого нарочно роются землянки, где бы можно было укрыться от этой страшной песчаной бури. Искусственный свет в это время бесполезен, так как он не может проникать густого воздуха. Улицы бывают совершенно пусты и повсюду господствует мертвая тишина, как ночью. Один арабский летописец конца одиннадцатого столетия рассказывает о великой буре, которая сопровождалась такою тьмой, что все приведены были в ужас и смятение, думая, что наступил конец мира⁴¹⁸. Напуганный страшною тьмой, фараон еще раз выказал уступчивость. Но требование Моисея, чтобы народ взял с собою и все свои стада, опять пробудило строптивость разъяренного деспота, и аудиенция кончилась страшными угрозами фараона, что дерзкий нарушитель его спокойствия должен будет умереть, если только опять увидит лицо его. Но события приняли уже вполне решительный оборот и Моисей мог с глубокой иронией ответить фараону, что он уже действительно не увидит лица его (Исх. 10:28 и 29).

Великие исторические события не совершаются сразу. Прошло более поколения с того времени, как Моисей в неудержимом порыве благородного негодования убил египетского надзирателя за его жестокость к своему соплеменнику. Он тайно надеялся, что этот случай может послужить сигналом к общему восстанию народа на борьбу за свободу (Деян. 7:25). Но цепи рабства въелись, так сказать, даже в душу этого народа и он был глух к призыву освободителя, который сам должен был спасаться бегством от грозившей ему смертной казни. Но это не убило в нем великой мысли. В глухих ущельях Синайского полуострова в часы пастушеского досуга он жил своею великою мыслью, но осуществления ее должен был ожидать многие и многие годы. Прошла вся молодость и борода покрылась снегом старости, и только тогда с берегов Нила дошла до него радостная весть, что родной ему народ, под освободительным влиянием Аарона, наконец воспрянул духом к чувству свободы и готов был принять освободительную миссию великих братьев. Тогда-то и началась описанная выше борьба между представителями угнетенного народа и деспотическим угнетателем, борьба, в которой такую грозную роль играли физические бедствия, в быстрой последовательности обрушивавшиеся на страну. Последнее страшное явление более всего навело ужас на суеверных египтян, и министры более чем когда-нибудь умоляли фараона отпустить этих презренных рабов. Но слабохарактерный и вместе с тем высокомерный деспот, соглашаясь уступить, в то же время опять переменял свое мнение и дождался того, что страну его постигло новое бедствие, еще более страшное, чем все предыдущие, и притом такое, которое лично коснулось самого фараона.

Моисей уже предвидел неминуемую развязку великой борьбы и велел всем готовиться к выступлению. Народ должен был запастись всем, что могло понадобиться в пустыне. Жизнь в Египте познакомила израильтян с ремеслами и занятиями этой цивилизованной страны, так что они стояли гораздо выше в культурном отношении, чем простые помады или пастухи, и потому могли сразу основать благоустроенное государство в Палестине. Но рабская жизнь, естественно, не могла способствовать благосостоянию экономическому. В течение долгого времени они были даровыми рабочими, не получавшими никакой платы за свой труд, и поэтому если и были среди них счастливые исключения людей, сумевших накопить богатства, то масса была крайне бедна. Теперь, перед уходом из страны, народ должен был, так сказать, сразу взять у египтян плату за свой вековой труд, каждый выпрашивая у знакомых египтян все, что может оказаться необходимым в пустыне – одежды, украшения, сосуды и тому подобные вещи. С массой собственно египетского народа израильтяне жили в дружественных отношениях, так как почти одинаково несли тяжкую долю рабства, но последние события заставили и высшие классы снисходительнее и добрее относиться к израильтянам и потому все охотно давали им свои вещи.

Наступила последняя роковая ночь, последняя ночь рабства перед зарей свободы. Память о ней необходимо было увековечить в народном сознании. Народ должен был бодрствовать в эту ночь и совершить торжественный обычай празднования Пасхи, как знамя своего освобождения. Израильтяне вероятно и прежде имели годичные праздники, совершавшиеся весною. Но теперь мудрый законодатель установил новый праздник, именно Пасху, как знамение исторического момента в жизни нарождающегося народа, и велел праздновать ее с такими обрядами и в такой обстановке, которая навсегда запечатлелась бы в народной памяти. Отселе с месяца Авива должен был начинаться новый год и в четырнадцатый день его должна совершаться ежегодно Пасха. Каждый дом должен совершать ее отдельно, убивать ягненка и есть его с пресным хлебом и горькими травами, так чтобы вместе чувствовалась и сладость свободы и горечь испытанного рабства. Все должны были есть ее наготове к отправлению – стоя с посохами в руках, в сандалиях, с поясами и сумками, есть «с поспешностью» (Исх. 12:11), как требовалось особенностями исторического момента освобождения народа. Никто не должен был отлучаться из дома, а быть наготове по первому знаку собираться под знаменами своих частей для выхода из страны рабства. Страшная торжественность этой ночи и этого обряда усиливалась вследствие повеления, по которому каждый домохозяин должен был «взять пучек иссопа, обмочить в кровь в сосуде, помазать ею косяки и перекладины дверей» и не выходить за двери дома. Кровавые знаки на дверях давали знать, что в эту ночь совершится последняя казнь над деспотическою страною.

И казнь совершилась. Заря, засиявшая для израильтян лучами свободы, осветила для египтян то ужасное бедствие, которое разразилось над ними в эту ночь. И сделался великий вопль по всей земле египетской, ибо не было дома, где не было бы мертвеца; и в самом дворце фараон оплакивал своего наследного принца. Ангел смерти поразил всех первенцев египетских «от первенца фараона, сидевшего на престоле своем, до первенца узника, и все первородное из Египта» (Исх. 12:29.). Причина такой великой смертности различно объясняется с различных точек зрения. Египтяне приписывали ее впоследствии битве с ненавистными пастухами⁴¹⁹, а псалмопевец в своем торжествующем псалме объясняет ее неожиданным посещением страшной язвы. «Он не пощадил души их от смерти, но предал жизнь их моровой язве», как буквально в еврейском подлиннике читается 50 стих 17 псалма. Моровая язва часто следует за хамсином, или бурею, производящею описанную выше тьму. Производимая ею смертность бывает ужасна. В 1580 году в Каире умерло от нее пятьдесят тысяч в течение восьми месяцев. В 1696 году умерло десять тысяч в один день! В Константинополе в 1714 году число выхваченных ею жертв насчитывалось около трехсот тысяч человек. Даже в Палестине она производила страшный опустошения, и однажды, как видно из 2Цар. XXIV гл., умерло семьдесят тысяч в три дня. Все вообще постигшие Египет казни находились в близком соотношении с естественными явлениями физической жизни страны, но чудесный характер их еще яснее выступает в том религиозно-нравственном значении, которое связано с ними, и в той необычайной быстроте следования и силе обнаружения, с которою они разражались над Египтом в качестве действительных, нравственно-мотивированных наказаний.

Последнего удара не выдержало высокомерие фараона. Узнав о страшном бедствии, постигшем страну и его собственный дом, он еще ночью призвал Моисея и Аарона и с отчаянием сказал им: «встаньте, выйдите из среды народа моего; – возьмите все и идите, и благословите меня», как бы сквозь слезы добавил убитый горем фараон. Теперь уже и сами египтяне, пораженные ужасом, торопили израильтян к выходу из страны; иначе, говорили они, «мы все помрем» (Исх. 12:30–33.).

И народ двинулся в путь, собираясь, по выработанному предварительно плану, под знаменами своих старейшин и сосредоточиваясь вокруг центрального знамени, где находилась душа всего национального движения, – вождь и освободитель народа Моисей.

Освободителю народа израильского предстоял исполинский труд, с которым мог справиться только человек необычайного гения и исполинской воли. Прежде всего нужно было более или менее стройно организовать движение этой двухмиллионной массы народа; выделить наиболее здоровых людей и вооружить их на случай враждебного нападения; устроить продовольственную часть для такого огромного количества народа; воодушевить всю эту массу одною мыслью свободы, и наконец избрать такой путь движения, который бы представлял наилучшие шансы проникнуть за пограничные укрепления и обеспечивал более скорое достижение цели.

Исходным пунктом движения был Раамсес, один из укрепленных городов, построенных каторжным трудом израильтян. Народ, почуяв свободу, бодро устремился в путь. У него всего еще было вдоволь, он не имел и понятия о тех лишениях и нуждах, которые предстояли ему, и был одушевлен единственною мыслью о той обетованной земле, что течет молоком и медом, и желал бы, чтобы его прямо вели туда. Это последнее желание по-видимому исполнялось, когда после короткого отдыха в сборном стане вожди повели народ прямо на палестинскую дорогу и, пройдя по направленно к северо-востоку около двадцати пяти верст, по линии канала с пресной водой, идущего к одному из Горьких озер, остановились станом в Сокхофе или Суккоте – «палатках», где наверно была стоянка какого-нибудь пастушеского племени. Воды было достаточно по всему пути, но многие женщины наверно уже отставали, дети истощались и заболевали, скот измучивался и падал, – неизбежное явление при массовом и притом поспешном движении. Кроме того, наверно робость закрадывалась в души многих менее отважных мужчин, когда они невольно вспоминали, что пред ними тянется укрепленная сплошная стена и прежде, чем проникнуть за нее в вольную пустыню, им придется встретиться с хорошо вооруженными и дисциплинированными войсками, охранявшими эту укрепленную стену. На следующей день пришлось остановиться уже в виду фортов Ефама, одной из крепостей этой стены, в восточном углу пустыни того же имени. При виде грозных бастионов крепости страх разросся еще больше, и, хотя израильтяне находились еще на египетской почве, но между ними послышались уже голоса, выражавшее сожаление, что оставили Египет: лучше было рабствовать там, чем умирать в пустыне (Исх. 14:12).

Великий вождь однако же знал не только характер своего народа, но также и те отношения, в которых Египет находился с князьями ханаанскими, и потому все предусмотрел – как и куда вести. Он знал, что он подвергся бы прежде всего нападению со стороны гарнизонов пограничной египетской укрепленной стены; но даже если бы ему удалось прорваться чрез эту стену, то с другой стороны на него не замедлили бы напасть князья ханаанские, которые не преминули бы поживиться на счет такой большой добычи. Нужно было избежать всего этого.

Поэтому Моисей, руководимый чудесно предшествовавшим ему столпом облачным днем и столпом огненным ночью, круто повернул от Ефама на юг и повел свой народ параллельно с стеной, на расстоянии нескольких верст от нее.

Движение это было крайне поспешное, так как гарнизоны крепостей могли сделать нападение при всяком удобном случае, и поэтому во время пути пришлось иметь меньше отдыха, чем бы следовало. Наконец близ Красного моря они достигли одного места под названием Пигахироо – «место, где растет тростник», перед Ваалцефоном, как назывался финикийскими мореплавателями горный кряж, лежащий за теперешним городом Суецом⁴²⁰. Там они могли раскинуть свои палатки и отдыхом подкрепить силы, среди обильных родников пресной воды и прекрасных пастбищ. Таким образом были обойдены все пограничные египетские крепости и на время народ был в безопасности, находясь на неохраняемой косе Красного моря, на месте теперешнего Суеца. Этим избегнута была опасность столкновения с дисциплинированными войсками пограничной стены. В таком движении нельзя не видеть глубоко обдуманного плана, с целью усыпить бдительность египетских пограничных гарнизонов. Подступ к крепости Ефам и затем быстрое отступление от нее и исчезновение в пустыне могли заставить крепостные гарнизоны предполагать, что Моисей оставил намерение прорваться чрез стену, потерял дорогу и заблудился в пустыне. Но первый подступ, однако же, встревожил их. Крепостные караулы были усилены и войска наверно готовились или к отражению надвигающейся массы народа, или к прямому нападению на нее, если бы было получено такое приказание. Не зная, где будет сделана попытка перейти границу, гарнизоны наверно стояли наготове под оружием, посылали гонцов к фараону в Танис, требуя подкреплений и сообщая, что надвигавшаяся орда исчезла в пустыне по направленно к юго-западу; естественно, вследствие этого, у фараона могло явиться предположение, что бежавшие от него рабы «заблудились и пустыня заперла их» (Исх. 14:3).

Известия из пограничных крепостей должны были показать фараону, что у Моисея действительно было намерение окончательно вывести свой народ из Египта, а не просто для временного пребывания в пустыне с целью совершения религиозных обрядов и празднеств, как он это, при своем презрительном взгляде на неспособность рабского племени к возвышенным идеям свободы, мог предполагать и после всего, что произошло между ним и Моисеем. «Что это мы сделали?» гневно сказал он теперь окружавшим его министрам. «Зачем отпустили израильтян, чтобы они не работали нам»? (Исх. 14:5) Он с крайней неохотой отпустил их даже в пустыню на религиозный праздник, отпустил только потому, что не мог не отпустить. Теперь же, когда стало известно, что эти рабы решились совсем бежать из страны, то надо остановить их, воспрепятствовать им во что бы то ни стало. Правда, они уже были довольно далеко; но у него была конница, которая могла догнать их. Быстро поэтому он приказал снарядить погоню. В качестве передового отряда выслал шестьсот лучших колесниц, за которыми двинулись и главные силы. Пылая мщением к презренным беглецам и предвкушая удовольствие грозного налета молниеносной конницы на пораженных ужасом израильтян, фараон сам отправился во главе передового отряда. Египетские фараоны были страстные любители конницы, которая была их гордостью и славой. На нее шли огромные издержки, так как каждый воин имел особую колесницу, запряженную парою красивых, сильных и быстрых коней.

Между отправлением израильтян и погоней за ними однако же по необходимости должно было пройти довольно много времени. У египтян было так велико почтение к умершим, что самые важные политические обстоятельства не могли нарушить всей обрядовой церемонии, которая совершалась фараоном в честь своего умершего сына-наследника. Кроме того, и в семействах воинов также совершались подобные же обряды над умершими первенцами. По придворному церемониалу для оплакивания сына фараонова требовалось до семидесяти двух дней⁴²¹ и в это время отлагались все остальные дела. Только спустя десять недель после смерти мумия умершего ставилась в погребальный склеп, с необходимыми при этом обрядами, подробно изложенными в «Книге мертвых». Но если фараон принужден был долго откладывать преследование, то теперь тем быстрее он должен был пуститься в погоню за беглецами. Он быстро снарядил свои грозные эскадроны, и военные колесницы вихрем понеслись своими великолепными скакунами, которые, по выражению одного древнего папируса, «были быстры как шакалы, с огненными глазами, и с яростью подобно урагану все разрушающему».

Бедственная участь израильтян казалась неизбежною. Они между тем, снявшись станом, медленно подвигались к Красному морю, желая достигнуть его к вечеру. Слышен уже был прибой волн на морском берегу, когда вдруг позади на небосклоне показались облака пыли, давшие знать о преследовании. Ужас объял всех и опять начался отчаянный ропот малодушных на своего вождя. В виду неизбежной гибели ропот превратился в обвинения, в которых звучала горькая усмешка отчаяния. «Разве нет гробов в Египте, что ты нас привел умирать в пустыне?⁴²² роптал народ. Что это ты сделал с нами, выведши нас из Египта? Не говорили ли мы тебе в Египте, оставь нас, пусть мы работаем египтянам? Ибо лучше нам быть в рабстве у египтян, чем умереть в пустыне» (Исх. 14:11–12). В этом ропоте слышалось злобное малодушие рабов, для которых цепи рабства милее, чем свобода, достигаемая отвагой и мужеством. Можно представить, как тяжело было положение Моисея. Но великий вождь, спокойный даже в присутствии страшной опасности, сумел вовремя успокоить тревогу, пока она еще не перешла в гибельную панику. «Не бойтесь, стойте!» громовым голосом сказал он. «Господь будет поборать за вас, а вы будьте спокойны» (Исх. 14:13 и 14). Слова эти успокоительно подействовали на массу, и она стала ожидать своей участи, которая несомненно должна была скоро решиться. Море бурно волновалось впереди, а сзади уже показывались передовые ряды преследователей. Опасность была страшная, но Иегова услышал вопль Моисея и повелел народу идти вперед, несмотря на бушующие волны, обещая, что море расступится пред ними и представит широкий путь для прохода (Исх 14:16). И первым знамением этого покровительства было то, что Ангел Господень и столп облачный, двигавшийся впереди стана, теперь стали позади его, чтобы укрыть их от египтян.

Настала ночь, темная и бурная. По указанно Божию, Моисей простер, руку свою на море, и сильный северо-восточный ветер пенил море и так яростно гнал воду к юго-западу, что дно моря совершенно обнажилось. «И расступились воды; и пошли сыны израилевы среди моря по суше; воды же им были стеною по правую и по левую сторону», защищая боковые подступы к переходу. Буря настолько задержала в таком положении воду, что израильтяне, естественно торопясь под влиянием страха надвигавшейся и, быть может, только ночью остановившейся погони, успели перебраться на ту сторону со всеми своими стадами. Несомненно, это была страшная ночь, как можно судить по описанию священного псалмопевца, воспевавшего этот достопамятный момент в истории своего народа столетия спустя:

«Облака изливали воды,

Тучи издавали гром,

И стрелы Твои летали.

Глас грома Твоего в круге небесном;

Молнии освещали вселенную;

Земля содрогалась и тряслась»⁴²³.

Только что успели израильтяне перебраться на восточный берег, как у западного берега показались и египтяне. Что им было делать? Сразу ли броситься в брод или поискать обходного пути, чтобы перенять беглецов сухим путем? Люди и лошади были утомлены усиленным маршем и ночь была страшно темная. Народу израильскому путь указывался во время дня столпом облачным, и во время ночи – столпом огненным, отчасти напоминающим обычное и теперь на востоке явление, где впереди войск обыкновенно светятся огни, как известные путеводительные сигналы⁴²⁴. Завидев среди израильтян подобный свет, который мог показаться именно таким сигналом, фараон решился тотчас же преследовать добычу. Думая, что буря еще долго будет сдерживать воду и видя добычу так близко, он не послушался благоразумия и с своими эскадронами ринулся в брод, направляясь по указанию сигнального огня, который должен был обозначать место нахождения самого вождя беглецов. Между тем, по описанию Иосифа Флавия, разразился страшный бурный ливень, с громом и молнией, и вместе с порывистым ветром заставил невольно смутиться гонителей, которые в то же время, видя огни, зажигавшееся в различных местах среди израильтян для указания пути отдельным частям, потеряли прямое направление и в смятении кое-как ощупью пробирались по дну. Но вот, когда все войско уже находилось среди перехода, ветер мгновенно переменил свое направление и с прежнею яростью подул со стороны моря. Долго сдерживавшаяся им стихия теперь тем яростнее ринулась к берегу и пенистые волны стали заливать брод. Идти вперед поэтому было невозможно, – но то же самое и назад, потому что колеса вязли и заседали в песке; от сильных порывов взбешенных коней оси ломались и воины падали в воду. При виде наступающего прилива ужас объял египтян. Но спасение было уже невозможно. Юго-западный ветер с дикою силой дул из ущелий соседних гор и яростно гнал воду, которая все более и более затопляла брод. На нем отчаянно боролись египтяне. Отчаянные крики погибающих людей и храп испуганных лошадей, бессильно бившихся в упряжи засевших в песке колесниц, представляли (как легко вообразить) страшную картину, усиливаемую непроницаемою тьмой ночи и ревом разъяренной стихии. Но борьба была непродолжительна. Стихия одолела, и поутру берега были усеяны трупами погибших в ту ночь египтян, среди которых быть может был и сам фараон.

Близ того места, где израильтяне вышли на восточный берег, от моря идет равнина, ведущая к плодородному оазису, известному еще и теперь под названием Айюн Муса – «Источники Моисеевы», на расстоянии четверти часа пути от берега. Бьющие здесь источники орошают почву и производят роскошную растительность. Высокие и раскидистые пальмы, кудрявые акации и тамариски делают из этого оазиса райский островок среди пустыни, а три тысячи лет тому назад растительность его по всем признакам была еще богаче и самый оазис был несравненно больше. Здесь-то наверно и расположились израильтяне станом после чудесного перехода Чермного моря. Чудесное избавление от страшной опасности привело их в неописанный восторг. Почти беспомощная толпа, обремененная женщинами, детьми и скотом, они были между двумя смертельными врагами: впереди бушевало яростное море, а сзади надвигались смертоносные колесницы фараона, – и вдруг море расступилось пред ними, они прошли по нему, а бросившиеся за ними гонители захлестнуты были пенящимися волнами. Понятно, они никоим образом не могли приписать это спасение самим себе; оно было в собственном смысле чудесно, и теперь народ восторженно ликовал, прославляя Иегову и своего доблестного вождя Моисея. Иегова очевидно есть Бог превыше и могущественнее всех богов. Все сердца были преисполнены высшей благодарности. В такие великие исторические моменты народная душа выражается в дивно-поэтических творениях, и душа израильского народа вдохновенно выразилась в той хвалебной песни, которая сделалась историческим заветом народа и служила основой для его религиозной и гражданской поэзии во все последующее века. «Моисей и сыны израилевы воспели Господу песнь сию:

Пою Господу, ибо Он высоко превознесся,

Коня и всадника его ввергнул в море!

Господь моя крепость и слава:

Он был Мне спасением,

Он Бог мой, и прославлю Его,

Бог отца моего, и превознесу Его! (Исх. 15:1–19).

Произносимая, по всей вероятности, единичным голосом с какой-нибудь возвышенной скалы, прилегающей к оазису, песнь эта в своих припевах восторженно подхватывалась народом, женщинами и девами израильскими. По окончании великой исторической песни началось простое народное ликование и празднество. Мариам, достойная сестра великих братьев-освободителей, образовала хороводы и с тимпаном в руке вдохновляла женщин и дев к пляскам, песням и играм. Это был самый счастливый день в истории избранного народа.

Такое необычайное событие конечно не могло пройти незамеченным в тогдашнем мире и предания о нем долго сохранялись у соседних народов. Племена к востоку от Красного моря, говорит Диодор Сицилийский, бывший в Египте незадолго до Рождества Христова, «имеют предание, передающееся в течение веков, что однажды весь залив во время сильного отлива обнажился от воды, которая стенами стояла по обеим сторонам, делая видным дно». Грек Артапан, живший также незадолго до Рождества Христова и написавший книгу об иудеях, отрывки которой сохранены Евсевием, говорит, что «жрецы Мемфиса обыкновенно рассказывали, что Моисей тщательно изучил время отлива и прилива Красного моря и провел чрез него народ свой, когда мели совсем обнажились. Но жрецы илиопольские рассказывают эту историю иначе. Они говорят, что когда царь египетский преследовал иудеев, то Моисей ударил воды своим жезлом и они расступились, так что израильтяне могли пройти как посуху. Когда же и египтяне решились вступить на этот опасный путь, то были ослеплены огнем с неба, море ринулось на них и они все погибли частью от молнии, частью от волн»⁴²⁵.

Знаменитый египтолог Бругш высказал новую теорию касательно места исхода, возбудившую значительный интерес в ученом мире⁴²⁶. Он предполагает, что израильтяне пошли совсем не южной дорогой к Суецу, как описано выше, а к северо-востоку, по направлению к Пелузии. Ваал-цефон, по его мнению, был храм на горе Касиос, уже за египетской пограничной стеной, в направлении к Ханаану. Так как эта дорога ведет уже не через Красное море, а гораздо севернее его, то Бругш думает, что вместо библейского «Чермное море» нужно читать «Травное море», какое название обыкновенно давалось не только заливам Красного моря, наполненным водорослями, но и главным образом широким и страшным топям, известным под названием Сирбонских озер, между Пелузием и Гесем, у берега Средиземного моря. Между этими озерами и Средиземным морем и теперь еще проходит узкая береговая полоса, которая может служить путем сообщения между Египтом и Палестиной, но во время бурь заливается волнами моря. Этим-то путем и проведены были, по его предположению, израильтяне, между тем как во время прохода войска фараонова поднялась буря, которая стала заливать эту береговую полосу, вследствие чего войско пришло в смятение и ужас, потеряло свое настоящее направление и погибло в волнах. Как ни остроумна эта теория сама по себе, но принять ее невозможно, и не только потому, что она далеко отступает от библейского текста, но и потому, что новейшие исследования не только не подтверждают ее, а напротив заставляют совсем ее оставить, несмотря на ученый авторитет ее знаменитого автора. Дело в том, что последние исследования доказали полную невозможность прохода по этой береговой линии, так как в некоторых местах она совершенно прерывается. Быть может берег с того времени изменился, но и в таком случае кажется мало невероятным, чтобы Моисей повел свой народ именно этим путем, так как тут он был бы принужден прорываться чрез укрепления Пелузия, как раз запиравшие эту дорогу.

Что касается личности фараона, погибшего в волнах вместе с своей отборной конницей, то, несмотря на господствующую в этом отношении неясность, можно думать, что это был не кто иной, как внук главного притеснителя народа Тотмес IV. Из памятников видно, что царствование его было непродолжительное и бесславное, что вполне согласуется с библейскими данными. Таблица в лапах великого сфинкса в Гизех и обелиск, находящийся теперь в Риме, – вот почти единственные памятники, сохранившееся от этого фараона. Одна надпись, открытая на гранитной скале против острова Филы на Ниле, заключает в себе особенную черту, характеризующую этого фараона. После обычных высокопарных наименований и титулов ему, она сразу обрывается, заканчиваясь многознаменательною частицею но..., очевидно указывающею на бедствия и невзгоды, отличавшие его царствование⁴²⁷. Мнение, что Тотмес IV именно был фараоном, погибшим в Чермном море, подтверждается еще тем, что, несмотря на самые тщательные поиски, доселе еще не найдено и следа гробницы этого фараона в царской усыпальнице близь Фив, где лежат все фараоны восемнадцатой династии; хотя, впрочем, гробница его преемника Аменофиса III открыта была в долине, прилегающей к кладбищу других фараонов⁴²⁸. Вообще история этого периода крайне темная и запутанная, что вполне естественно при тех страшных бедствиях, которые постигли страну. В самом наследовании престола совершились какие-то загадочные изменения, и погибшему фараону наследовал не сын его, а какой-то пришлец, даже не чистой египетской крови. В этом опять нельзя не видеть поразительного подтверждения библейского повествования, что во время последней казни погиб и первенец фараона, законный наследник его престола.

Неверы настоящего времени, как враги всякого чуда, конечно пытались объяснить и переход израильтян чрез Чермное море совершенно естественным путем. Они не перестают утверждать, что израильтяне, при этом переходе, воспользовались временем отлива, что их спас счастливый случай и позволил им таким образом избегнуть своих врагов, между тем как, наоборот, необычный прилив, который последовал внезапно после их перехода, похоронил в волнах высланное для преследования их войско фараоново.

Объяснение это не ново. Оно уже, как видно из приведенного выше свидетельства Артапана, высказывалось египетскими жрецами Мемфиса, для которых конечно в таком объяснении был свой особый интерес. Оно же позднее повторено И. Флавием, который, рассказав о событиях, как они изложены в Библии, прибавляет: «это могло совершиться по воле Божией, а также и естественным путем», и заключает словами: «пусть каждый думает как ему кажется лучше»⁴²⁹. Подобное толкование особенно вошло в моду благодаря одному ученому члену известной египетской экспедиции Наполеона I⁴³⁰, и теперь оно принято всеми рационалистическими толкователями повествования о переходе израильтян чрез Чермное море. Один иудейский писатель, Сальвадор, в своей «Истории Моисея и еврейского народа» излагает объяснение это следующим образом: «залив Еланитский (Иерапольский) представляет в своей оконечности ширину только в один или два часа пути. Прилив, говорит французская комиссия, исследовавшая Египет, имеет там почти только два метра, но, во время бури, когда дует сильный северный ветер, он возвышается иногда до трех или четырех метров, что совершенно достаточно для того, чтобы потопить многочисленное войско. Моисей, который во время своей долгой пастушеской жизни на Синае, хорошо изучил эту приморскую страну, с вечера приказал, чтобы огни, доселе предшествовавшее народу, поставлены были теперь позади его. Это он сделал с тою целью, чтобы густым дымом скрыть от египтян движение своего народа, или чтобы видом пламени показать им часть стана в неподвижности, между тем как другая часть, по его повелению, в это время незаметно совершала переход. Скоро начался отлив, ускоряемый сильным ветром, и вода, при своем удалении, представляла картину, которая объясняет последующие события более удовлетворительным образом, чем совершенно естественное в другом отношении объяснение И. Флавия, принимаемое Фомой Аквинатом, Грощем и многими учеными раввинами. По объяснении этих толкователей, израильтяне, будто бы, во время отлива описали полукруг и вышли на то же самое место берега, откуда они отправились. Другое объяснение, основывающееся на особенностях места, гораздо проще. Чермное море в том месте, где совершился переход, скорее похоже на канал, чем на море, и этот канал в своей северной оконечности заканчивается Суэцким перешейком. Мы вполне знаем, что ветер там оказывает сильное содействие во время приливов и отливов, знаем даже, что дно и ложе канала имеют некоторую возвышенную полосу от одного берега к другому, подобно тому, как некоторый глубокие реки в иных местах образуют удобные переходы или броды, которые известны только жителям местности и от которых уклоняться не безопасно. Под влиянием отлива и прилива, эта мель иногда то совершенно обнажается, то более или менее покрывается водою. Если она обнажена, то вода на конце канала образуете нечто в роде озера, которое с одной стороны имело своей границей Суэцкий перешеек, а с другой – самую мель, причем последняя в то же время служила как бы плотиной или валом. При таких обстоятельствах человек, который проходил этим естественным путем, чтобы перейти с западного берега на восточный, слева, т.е. на севере видел временно образовавшееся озеро, о котором мы только что сказали, а справа или к югу – воды Чермного моря, которые яростно бушевали и отделялись от остальных вод в действительности как бы стоящею стеною. Именно это легко понятное расположение, правильность которого, по-видимому, подтверждается сделанными на самом месте наблюдениями, буквально описывается в исторической части библейского повествования, которую нужно отличать от песен или поэтической части.... «Море», говорится в этой исторической части, «благодаря очень сильному восточному ветру, дувшему в течение целой ночи, отступило, сделалось сухим и воды его разделились». Отдельные колена немедленно же вступили на обнажившуюся от воды мель и вступали все больше по мере того, как расширялась самая мель. Они двигались вперед, имея слева воды озера, которые с этой стороны стесняли их подобно стене, и справа воды всего моря, которые, по мере своего удаления от озера и расширения пути, отступали как бы для того, чтобы дать свободный проход народу»⁴³¹.

Совершенно верно, что на оконечности Красного моря имеются два брода, из которых один находится почти в полутора часах к северу от Суэца, а другой на юг от него. Северным пользовались караваны, направлявшиеся в Мекку, и до прорытия Суэцкого канала этот брод был обычным местом переправы караванов. Со времени же открытия канала места эти подверглись изменению, так что переправа здесь может совершаться только при посредстве легкого парома, который содержится «Суэцким Обществом». Южный переход лежит против Суэца; он имеет направление почти к юго-востоку. В этом направлении он во время высокого прилива покрывается на пространстве трех верст в длину и становится непроходимым. При отливе вода остается только в малом канале, в 100 сажен ширины, глубина которого пред Суэцом восходит от ^3/₄ аршина до 2 аршин. Он, следовательно, доступен для перехода. И действительно, арабы совершали здесь переправы на осле, когда отправлялись к источнику Моисееву. Со времени открытия канала, переход сделался невозможным, и переправа обыкновенно совершается посредством особой барки⁴³².

Если таково именно было состояние этих местностей и в то время, то мы не будем оспаривать, что до открытия Суэцкого канала здесь возможно было по временам совершать переход чрез залив. Но отсюда еще отнюдь нельзя заключать, чтобы израильтяне перешли Красное море совершенно естественным образом. Библейское повествование прямо и выразительно говорит, что переход этот совершился не обычным естественным образом.

Там мы читаем следующие слова: «и пошли сыны Израилевы среди моря по суше; воды же были им стеною (гома) по правую и по левую стороны» (Исх. 14:22). Подобное выражение совершенно исключает всякую мысль о броде. Когда переходят реку или морской залив, то воды не возвышаются стеною справа и слева⁴³³. Но даже если бы несколько расширить смысл этого выражения, или ослабить его силу, то все-таки нельзя обойтись без чуда. В действительности крайне невозможно, чтобы вся масса народа, следовавшая за Моисеем, могла перейти Чермное море через брод во время отлива. Время отлива бывает недостаточно продолжительным для такого перехода, равно как не имеет достаточной широты и просторности самый путь, освобождающийся от воды. Израильтян, как известно, было не менее двух миллионов душ. Число это отнюдь не преувеличенное, и многие напротив возводят его до трех миллионов. Священный историк говорит, что из Египта вышло 600,000 пеших мужчин, не считая детей (Исх. 12:37). Чтобы составить себе правильное представление об этом числе израильтян, нужно обратить внимание на то, что через год после перехода Красного моря произведенное исчисление дало 683,550 уже способных носить оружие мужчин и 22,000 левитов от одного месяца и выше, не считая при этом всех женщин, всех детей, всех слабых от преклонности лет старцев, всех рабов и бесчисленное множество низшего населения и египтян, которые присоединились к израильтянам (Исх. 12:38). Между тем опыт показывает, что на тысячу человек мужчин 22-х летнего возраста и выше, потому что в этом именно возрасте они и считались способными носить оружие (Исх. 30:14), всегда оказывается вдвое большее количество женщин, старцев и детей; следовательно на 600,000 мужчин зрелого возраста нужно полагать 1,200,000 женщин, детей и старцев; и это число будет еще больше, если принять во внимание, что у израильтян было отчасти в обычае многоженство, и что тогда не было такого мужчины, который бы не был женат. К этому нужно присоединить левитов, рабов и иноплеменников, и тогда будет понятно, что определение количества израильтян в два миллиона отнюдь не будет преувеличенным⁴³⁴. Если мы таким образом примем, что израильтян было два миллиона, помимо стад, то бесспорно (как говорит ученый американский путешественник, тщательно изучивший как местность, так и все относящаяся к этому вопросу обстоятельства, именно Робинсон) переход мог совершиться только медленно. Если обнажавшаяся от воды часть была достаточно широкою, чтобы дать израильтянам возможность идти по тысяче человек в ряд, для чего требуется более полуверсты, а это быть может наибольшая широта, какую только можно принять в этом случае, то вся колонна должна бы в длину составиться из 2,000 человек, и, по всей вероятности, она растянулась бы на пространстве по меньшей мере в две версты. Следовательно, потребовался бы по меньшей мере целый час для того чтобы пройти длину этой колонны, или другими словами потребовался бы целый час, чтобы вся колонна имела достаточно времени войти в море⁴³⁵. Невозможно предполагать, чтобы израильтяне вступили в море до полуночи; на другом берегу они были рано утром на другой день. Если же принять, что место перехода чрез море имело только пять-шесть верст, что, без сомнения, будет слишком мало, то по изложенной гипотезе им потребовалось бы 3–4 часа для того, чтобы совершить этот переход. Стада, которыми к тому же были обременены израильтяне, не говоря уже о женщинах и детях, должны были еще более замедлить этот переход, если бы только Бог чудесно не расширил пространство свободного от воды залива. Что целый израильский народ не мог перейти Красного моря при посредстве брода, это настолько очевидно, что рационалистические толкователи, с целью поддержания противоположного мнения, нашли себя вынужденными отвергать самую точность чисел, представляемых Пятокнижием, и поэтому исчисление народа, содержащееся в книге Чисел, считают ложным⁴³⁶. Но подобное отрицание не может быть допущено. Если бы мы о числе израильтян, вышедших из Египта, имели свидетельство только в одном месте, то еще можно бы при известной натяжке считать это число ошибкой переписчика, который его неумеренно преувеличил; но ведь то же самое число встречается в нескольких других местах. Нам предлагаются различные числа при различных обстоятельствах, они взаимно контролируются между собою, подтверждают друг друга и определенным образом дают сходные результаты: книга Чисел гарантирует нам точность книги Исход⁴³⁷. Число израильтян, перешедших чрез Чермное море, во всяком случае было не как в два миллиона, и в таком случае становится совершенно невозможным, чтобы такое множество, обремененное к тому же детьми и стадами, могло совершить этот переход обычным бродом во время отлива.

Другие толкователи пытались воспользоваться, также с целью отвергнуть чудо, одним упоминаемым в священном повествовании обстоятельством. «И простер, говорится в книге Исход, Моисей руку свою на море, и гнал Господь море сильным восточным ветром всю ночь, и сделал море сушею; и расступились воды» (Исх. 14:21). Из этих слов следует, что Бог для совершения чуда соблаговолил воспользоваться естественными средствами; но это обстоятельство отнюдь не отнимает у события его чудесного характера. Этот ветер был орудием Божиим при совершении спасения израильского народа. Разделение вод Чермного моря могло сохранять характер чуда даже и в том предположении, что оно было совершено не без участия естественной причины, которая действовала сообразно с природой, но в то же время выходила из своих обычных пределов, подчиняясь высшей Воле.

В священных книгах нет еще такого события, которое бы более прославлялось, чем это чудесное избавление народа. Это было важнейшее событие в иудейской истории, и в этом заключается одно из не менее сильных доказательств его сверхъестественного характера. Ни призвание Авраама, ни возвышение Иосифа в должность высокого сановника фараонов, ни первое празднование Пасхи, ни завоевание Ханаана, ни даже самое законодательство Моисея – не были прославляемы с таким восторгом и изумлением⁴³⁸. Пророк Исаия указывает на это чудо как на акт, в котором Бог особенно проявил Свою любовь к Своему народу, и в Псалмах восторженно воспевается величие и изумительность этого события (Пс. 76:17–21). Все эти и подобные факты решительно отнимают всякую почву для отрицания чудесного характера этого великого события.

Снявшись с своего стана в долине Айюн-Муса, освобожденный народ двинулся по направлению к югу. Справа, за узкой полосой моря, поднимались пики горной цепи Атака, в которых он почти в последний раз видел страну своего рабства и вообще Африку; слева вздымались холмы Эл-Раха, западные отроги возвышенной пустыни Тих. Моисей повел свой народ, вероятно, тем путем, который и теперь употребляется караванами, идущими от Суеца и Каиро к Синаю, неподалеку от морского берега, по пустынной жесткой, кремнистой дороге. Солнечные лучи палят здесь ужасно, а встречающиеся вади по большей части сухи или содержат в себе источники горько-соленой воды, неудобной для питья. По описанию путешественника, даже в марте зной был невыносимый⁴³⁹. Кругом все здесь пустынно и безжизненно, лишь кой-где испуганно слетает ворон или пробегает ящерица, да встречаются по дороге остовы белых костяков верблюдов, павших в пути.

Чем дальше, тем местность становится волнообразнее и гористее. Это была пустыня Сур. В течение трех дней народ тяжело двигался вперед, подкрепляясь запасенной в кожаных мехах водой; но последняя, наконец, истощилась, и мука жажды начала сказываться на всех. Это было неутешительным началом для новой свободной жизни и резко противоречило с тем, что израильтяне, быть может, ожидали после своего чудесного избавления от фараона. Наконец, они прибыли в долину Хувара, известную тогда под названием Мерра, и в ней нашли воду, но она оказалась слишком соленой и горькой. Их нравственное воспитание уже началось. Иегова спас их при Чермном море и хотел приучить их уповать на Себя и в будущем. Но это был тяжкий урок, и народ опять разразился громким ропотом против Моисея. Это было, действительно, страшное испытание их надежды на невидимого вождя и покровителя. Но помощь была близка, если бы только у них побольше было терпения и самоотречения. «Моисей возопил к Господу, и Господь показал ему дерево, и он бросил его в воду, и вода сделалась сладкой» (Исх. 15:25), так что народ с приятностью утолял свою жажду. В долине этой и доселе можно видеть горько-соленые источники. Когда Эберс, завидев их, направился к ним утолить свою жажду, то сопровождавшие его арабы закричали ему: морра, морра – то-есть вода горька для питья. И действительно, несмотря на примешивание к ней вина, ее невозможно было пить, хотя верблюды при сильной жажде пьют ее⁴⁴⁰. Ученым путешественникам доселе не удалось открыть такого дерева или растения, которое могло бы содействовать улучшению воды. Но Лессепс рассказывает, что арабы уверяли его, будто они кладут в такую горькую воду род барбариса, растущего в пустыне, и вода становится пригодною для питья. Небезынтересно также замечание Пальмера, что бедуины употребляют слово «дерево» для названия всего, имеющего свойство медикаментов⁴⁴¹. Во всяком случае известно, что и в других странах есть растения, имеющие свойства дерева, описываемого в книге Исход. В Перу есть растение, называемое испанцами мерва, которое имеет свойство очищать воду, как бы она ни была солена или плоха. Народ постоянно берет ее с собою во время дальнего пути, чтобы при случае очищать ею воду для питья⁴⁴². Таким образом совершенное Моисеем чудо могло иметь, подобно многим другим чудесам, естественную основу, показывая, что чудо никогда не бывает противоестественным, а только превосходит природу, восполняя недостатки последней часто ее же собственными силами и свойствами. Чудесным было здесь уже то, что вода улучшена была в своем качестве не для одного или двух людей, а для двухмиллионного народа.

Направляясь отсюда дальше на юг, израильтяне следующий стан свой устроили при Елиме – «деревах», в местности, называвшейся так от семидесяти финиковых пальм, орошавшихся двенадцатью ключами. Местность эту отождествляют с теперешней вади Гарандель, которая и до сих пор служит приятной стоянкой для караванов, наполняющих здесь свои кожаные мехи свежей водой и отдыхающих под тенью пальм. Простояв здесь несколько дней, народ дальше двинулся к вади Тайджибех, сравнительно приятной долине, опушенной тамарисками, кустарниками и пальмами, и орошаемой кое-где источниками. Дорога тут холмистая, вид во все стороны открытый, и каменистая почва, постепенно переходя от известняка в красный и светло-желтый песчаник, придает крайне своеобразный и поразительный характер всей местности. Через восемь часов по оставлении долины Гарандель они должны были достигнуть так называемой «Бани фараоновой», пирамидообразной известняковой горы, возвышающейся на 1,000 футов. Стены ее так истресканы, изрыты и вообще она представляет такую чудовищную и неуклюжую массу, что казалась страшным обиталищем демонов рабства, тех, что принуждали народ в Египте к созиданию подобных же чудовищных и бесцельных пирамид. Большие ходы ведут внутрь горы и там путешественника поражают целые облака пара, поднимающегося из горячих ключей, бьющих из земли. У арабов есть предание, объясняющее название этой пирамиды «Баней фараона» тем, что будто бы один из фараонов, лютейший угнетатель израильского народа, заключен был сюда и погиб в кипящих котлах подземелья горы. Местность эта обнаженная, холмистая, трудная для пути, и народ был рад, когда впереди показалась синева моря, на берегу которого и был раскинут стан (Чис. 33:10). Трудно гадать, почему именно этим не совсем прямым путем Моисей повел свой народ. Но можно думать, что частью для того, чтобы народ вздохнул свежим морским воздухом после палящего и душного зноя пустыни, а также быть может и для того, чтобы воспользоваться всем, что мог предоставить в распоряжение народа находившейся здесь египетский порт – запасы пищи и предметов, которые могли оказаться полезными в пустыне.

Дорога от приморского стана шла на некотором расстоянии вдоль берега⁴⁴³. Оставив высокие меловые утесы вади Тайджибех, израильтяне вступили на равнину Эл-Марха, называемую в книге Исход пустыней Син, которая тянется вдоль берега; это кремнистая и почти совершенно лишенная всякой растительности местность, – одна из наиболее удручающих, безотрадных местностей на всем полуострове. Даже зимой зной здесь ужасный, а израильтяне проходили по ней уже в апреле. Бедуины, обыкновенно легко сносящие зной, и те чувствуют здесь особенную тяготу. Обыкновенно говорливые погонщики верблюдов тут погружаются в полное безмолвие и жмутся к верблюдам, стараясь пользоваться узкою полосой отбрасываемой ими тени. Бедуины закрывают свои головы белыми плащами и лежат в тяжелой истоме, колыхаясь на «кораблях пустыни». Только когда подует ветерок с моря, он приносит с собой некоторое облегчение путникам. Можно представить, с какими тягостями сопряжено было путешествие здесь для огромной массы израильтян, устало тянувшихся с женами, детьми, стадами скота и обширным обозом. К общим тягостям прибавилось то, что запасы пшеницы, муки и пищи всякого рода, захваченные из Египта (очевидно огромные, если они велись так долго), наконец начали истощаться, несмотря на пополнения, произведенные во время стоянки у египетского порта. Прошло уже шесть недель со времени перехода Чермного моря и им постоянно приходилось выносить только тягости в той пустыне, где они мечтали о «свободе». Еще недавно они едва не погибли от жажды; теперь угрожал им голод, и в виду новой опасности забыто было так недавно совершенное пред ними чудо. Против Моисея и Аарона опять поднялись ожесточенные крики, и в толпе стали раздаваться возгласы горького сожаления, что народ не остался в рабстве на берегах Нила, где он сидел у котлов с мясом и ел хлеба досыта (Исх. 16:2 и 3.). Неблагодарный и грубый народ, приученный вековым рабством полагаться в отношении своего пропитания на заботу господ, не хотел знать, что свобода требовала от него мужества и самодеятельности и была неразлучна с испытаниями. Но он должен был убедиться, что Моисей, во всяком случае, освободил его не для голодной смерти в пустыне и потому скоро открыл для него чудесные источники пропитания. Вечером того же дня вся местность около стана покрылась массами перепелов, а на следующее утро появилась манна на всем окружавшем их пространстве (Исх. 16:13).

На самом Синайском полуострове не встречается никаких птиц, летающих стаями, хотя Эберс видел в вади Фейран отдельных птиц и между ними обыкновенных скворцов. Но перепела нередко пролетают над ним большими стаями на своем пути из внутренней Африки и по необходимости садятся кое-где для отдыха. Это бывает большею частью позднею весною, когда именно и встретили их израильтяне. Они летают обыкновенно вечером и всегда по ветру, держась близко земли, представляя собой скорее земных, чем воздушных птиц, как замечает Плиний⁴⁴⁴. Истомленные перелетом, они обессиливают, так что их убивают палками, ловят сетями и даже руками⁴⁴⁵. Египетские памятники часто изображают подобные сцены, когда птицеловы сетями захватывают целые стаи перепелов и тут же быстро приготовляют их для еды, просто высушив на солнце и посолив⁴⁴⁶. Птиц этих иногда бывало такое множество, что ими питалось целое поселение ссыльных из Египта, которым за разные преступления отрезывали носы и выгоняли в пустыню на произвол судьбы⁴⁴⁷, где они и питались перепелами, ловя их жалкими Камышевыми сетками. Подобные стаи известны во многих местах востока. Полет их слаб, и поэтому они инстинктивно выбирают для полета самые узкие части моря и пользуются для отдыха всякими попадающимися на пути островами. Весной и осенью, на пути из Африки или обратно, они садятся на о. Мальте и на греческих островах, где их и убивают во множестве. Поэтому понятно, что израильтяне встретили их именно в пустыне Син. Благодаря выступу Синайского полуострова, тут Красное море суживается, и этим-то узким переходом пользуются стаи перепелов для перелета в Азию. Явление это замечается и теперь, и во время перелета птиц тут можно встречать совершенно такие же стаи, которые некогда доставили израильтянам неожиданный источник пропитания в пустыне.

Гораздо более загадочное явление представляет манна. Было много попыток представить более или менее правдоподобное объяснение и указывались различные естественные явления, которые могут несколько уяснять способ этого чудесного питания народа; но их, во всяком случае, недостаточно для полного объяснения библейского факта. По наиболее ходячей и излюбленной теории, манна представляла собой не что иное, как сахаристое истечение из ветвей тамарискового дерева, которое с незапамятных времен называется у арабов ман или манна. Из ветвей, а не листьев, выступает (на подобие клея из вишневого дерева) сладкое, сиропное, медовое вещество, падающее тяжелыми застывшими каплями, которые и собираются бедуинами в кожаные мешки, частью для собственного употребления в качестве лакомства с тонкими кусками хлеба, а частью для продажи в Каире и монахам синайского монастыря св. Екатерины. Тамариск гораздо богаче соком, чем все другие дерева Синайского полуострова, и сохраняет свою зелень даже и тогда, когда все другое сжигается и сохнет от палящего летнего зноя. «Манна» его выступает из проколов, делаемых насекомыми на нежной коре ветвей в весеннее время. Сильнее всего она выступает после дождей, но нуждается в очистке и особом приготовлении, чтобы сделаться годною в пищу. «Белая манна» упоминается на египетских памятниках в качестве растительной пищи⁴⁴⁸, и употреблялась как для жертвы, так и в лаборатории в качестве медицинского вещества, так что, значит, вещество это известно было с давних времен. Бедуины еще и теперь говорят, что она «дождит с неба», потому что она падает с дерев вместе с росою.

Подобно библейской манне, она также ранним утром стелется по земле, подобно инею. Так как с библейскою манною падала роса, то значит стан израильтян в это время находился не в сухой, безводной пустыне, а где-нибудь на хороших пастбищах с водой. В излишне собранном количестве библейской манны заводились черви. Это объясняется присутствием в тамарисковой манне личинок мошек, которые скоро оживают в ней и портят манну, если ее предварительно не пропустить сквозь грубую холстину. Подобно библейской манне, она похожа на кориандровое семя, имеет вкус меда и тает на солнце⁴⁴⁹. Кориандр есть небольшое зонтообразное растение, имеющее мелкие круглые семена Правда, тамарисковая манна падает только в течение одного или двух месяцев, но на это можно отвечать, что в библейском повествовании не говорится, будто манна была исключительной пищей в течение круглого года; она скорее была только добавочной пищей для израильтян, которые, кроме того, могли собирать финики (Исх. 15:27), питаться молоком и мясом от своих стад (Исх. 12:38; 17:3) и, несомненно, покупали хлеб от амаликитян, мадианитян и измаильтян, живших в этой местности, подобно тому, как впоследствии они желали покупать хлеб у идумеян (Втор. 2:6). Весьма существенным возражением против отождествления библейской манны с тамарисковою является то, что последней при скудости растительности на Синайском полуострове вообще было бы далеко недостаточно для пропитания огромной массы народа. Конечно, теперешнего состояния полуострова нельзя брать за меру состояния его века и тысячелетия тому назад. Во времена Моисея он несомненно был гораздо плодороднее и богаче растительностью. На нем в то время жили многолюдные племена, очевидно находившие себе пропитание; с ним велась оживленная торговля со стороны Египта; бойко кипела промышленность по разработке рудников и были целые города, остатки которых представляются почти невероятным явлением при теперешней бесплодности полуострова. Века беспощадного истребления лесов совершенно обнажили эту местность и лишили ее тех ресурсов, которыми она несомненно обладала во времена Моисея. Но при всем том, допуская даже большую плодоносность полуострова в древнее время, ни один добросовестный исследователь не может вполне принять мысль, что одной тамарисковой манны было бы достаточно для пропитания целого народа. Поэтому некоторые исследователи указывают на другое замечаемое иногда в природе явление, тоже имеющее сходство с библейской манной. В различных странах наблюдалось падение с неба беловатого съедобного вещества, покрывавшего землю слоем в несколько дюймов толщины. В 1824 и 1828 годах оно выпадало в большом количестве в Персии и Азиатской Турции. В 1829 году, во время войны между Россией и Персией, в Орумии, к юго-западу от Каспийского моря, был большой голод. В один день, во время сильного ветра, вся поверхность земли покрылась слоем вещества, которое народ называл «хлебом с неба». Овцы жадно ели его, и народ, никогда прежде не видев его, стал собирать это вещество и, перемолов в муку, стал приготовлять хлеб, оказавшийся вкусным и питательным. То же самое явление не раз наблюдалось и в России, особенно в южной полосе ее и на Кавказе. В 1865 году оно выпало в большом количестве в земле войска донского. Народ крайне изумлен был, увидев поутру среди лета всю землю покрытою как бы снегом; но еще более был удивлен тем, что свиньи с жадностью ели это вещество. Вещество это оказалось мучнистым, и так как в то время народ был крайне истощен голодовками от неурожаев, продолжавшихся в течение нескольких лет сряду, то он стал собирать это вещество как манну и оно послужило значительным подспорьем в пропитании⁴⁵⁰. То же самое явление раньше было замечено в виленской губернии, в 1846 году, и в других местах. По мнению некоторых исследователей, вещество это образуется из особой породы мха, растущего большею частью в пустынных горах и степях Азии. Он огромными массами стелется по земле, не пуская в нее корней, и во время ветра поднимается в воздухе целыми тучами, насыщается влагой и, превращаясь в вещество, с виду похожее на град и иней, вместе с дождем падает на землю в той местности, куда оно заносится ветром⁴⁵¹. Из библейского повествования не без основания некоторые заключают, что у израильтян было два рода манны, так как иначе нельзя было «молоть в жерновах или толочь в ступе» одно и то же вещество, которое «таяло, когда обогревало солнце»⁴⁵². Можно предполагать поэтому, что у них была как тамарисковая манна, так и мшистая. Но даже и при таком предположении не будут объяснены все черты библейского повествования. В настоящее время на всем полуострове даже в лучные годы добывается не более 20 или 25 пудов тамарисковой манны, так что как бы ни расширяли мы пределов производительности полуострова в древнее время, естественной манны его было бы недостаточно для огромной массы израильского народа, так как для него требовалось по меньшей мере до полумиллиона пудов еженедельно. Собиравшаяся им манна была вполне питательна сама по себе, между тем как древесная манна скорее служит приправой к пище, чем самою пищею, и потому справедливо была причисляема древними египтянами к числу лекарственных средств. Затем падение ее в двойном количестве на шестой день и не появление совсем по субботам явно указывает на ее провиденциальное значение, иначе она и не произвела бы такого изумления среди израильтян, так как древесная манна была издавна хорошо известным в Египте явлением, которое поэтому и не нужно бы было сохранять для последующих поколений (Исх. 16:22, 25, 31–34). Между тем Моисей, в память о чудесном пропитании народа в пустыне, навсегда сохранил меру манны в особом сосуде, поставленном в святилище.

Из пустыни Син Моисей повел свой народ в сторону от приморской полосы. Местность эта еще ужаснее и безотраднее, так что римляне, проходя по ней во время своих воинских походов, ужасались пустынной дикости этих голых, диких, утесистых гор. Народу приходилось проходить то тесными ущельями, то взбираться на скалы, то спускаться в овраги – по ужасной, усеянной камнями дороге. Почему Моисей повел свой народ таким ужасным путем? На это можно ответить только указанием на то, с чем предстояло ему встретиться на этом пути. Неподалеку, именно у горы Дофки (Чис. 33:12), называвшейся Та-Мафной у египтян, находились знаменитые египетские рудники, которые служили главными источником добывания меди и других металлов для Египта. Рудники эти разрабатывались каторжными трудом ссыльных, которых париями отправляли сюда, заковывали в цепи и принуждали к насильственным работам.

Во времена фараонов-угнетателей они переполнялись каторжниками и между ними несомненно были огромные массы израильтян, которых деспотическое правительство париями ссылало сюда для ослабления молодого народа, становившегося опасным для государства. Египетский историк Манефон рассказывает, что фараон Аменофис сослал таким образом в рудники и каменоломни до 80 тысячи «прокаженных», как несомненно назывались израильтяне, не соблюдавшие египетских законов о чистоте. Поэтому, направляясь сюда, Моисей имели в виду не только воспользоваться египетским провиантом и добычей металлов в этих рудниках, но и главными образом освободить своих страждущих братий. Небольшой египетский гарнизон, который, как видно из памятника от двенадцатой династии, состоял не более как из 700 человек⁴⁵³, очевидно не мог оказать большого сопротивления и при приближении народа должен был удалиться, чтобы соединиться с соседними арабскими племенами и впоследствии тревожить вторгшийся народ.

От египетских рудников народ пошел по вади Мокаттеб, которая известна множеством таинственных надписей на скалах и целых изображений, представляющих картины странствования какого-то племени.

Тут в грубых очертаниях изображаются навьюченные и простые верблюды, лошади со всадниками и просто, звезды и кресты, корабли, рыбы и даже такие охотничьи сцены, как погоня собаки за антилопой. Надписи эти вызывали много попыток к своему объяснению. Уже в шестом столетии Косьма Индикоплевст говорил о них как памятниках прохождения там израильтян из Египта, и выставлял их в доказательство истинности библейского повествования. Но новейшие исследования показали, что подобных изображений много по всему полуострову и они своим происхождением обязаны различным племенам, обитавшим здесь в разное время, и конечно отчасти и израильтянам. Некоторые надписи относятся уже к позднейшему времени и есть даже надписи, явно показывающие уже христианское происхождение⁴⁵⁴.

Большой стан затем был в Рефидиме. Местность эту отождествляют с долиной Фейран или ее окрестностями. Здесь опять возник ропот по случаю отсутствия воды, и Моисей ударом жезла чудесно источил ее из скалы. В одной из прилегающих к ней долин арабы указывают ту самую скалу, из которой Моисей чудесно извлек воду (Исх. 17:6, 7). Она окружена кучами мелких камней, с которыми связано следующее сказание. Когда дети израильтян, расположившихся у чудесного источника, утолили свою жажду, то после этого забавлялись бросанием камней в скалы. Отсюда произошел обычай делать то же самое впоследствии, и арабы доселе сохраняют его, в воспоминание чуда⁴⁵⁵. К юго- востоку от горы Джебель-Муса (Моисеева гора) находится скала, которую также считают местом совершения чуда. В ней заметны какие-то странные выемы, которые по преданию наполнены были водою. Соседние арабы высоко чтут эту скалу и в выемы эти кладут траву в воспоминание о Моисее, подобно тому как они кладут траву на гробницы своих святых, потому что это считается лучшим для них приношением. Не безынтересно при этом описание геологом Фраасом одного источника на горе Хориве, весьма близко напоминающее библейский факт. Он нашел там источник, который чудесно пробивается из скалы, и притом из отверстия, как бы искусственно пробитого. «Во всей стене горы не видно и следов воды, чтобы можно было предполагать скрытый в скале источник. Источник этот как бы искусственно был высечен человеческой рукой, что невольно напоминает геологу, знакомому с Библией, о Моисее, этом великом знатоке гор и людей, который ударил своим жезлом в скалу и из нее потекла вода»⁴⁵⁶.

Но израильтянам приходилось бороться не только с тягостями пути и недостатками природы, но и с враждебными племенами. Когда они еще находились в Рефидиме, у долины Фейран, жители близ лежащего оазиса вознамерились оказать им сопротивление. Это было племя бедуинов, известное под именем амаликитян, самое сильное племя Синайского полуострова в то время. В зимнее время они обыкновенно жили в южных пределах полуострова, а к лету передвигались на север, именно в окрестности долины Фейран, где находили хорошие пастбища для своих стад. Им поэтому было крайнею, жизненною необходимостью прогнать отсюда вновь вторгшийся народ, который мог отбить у него пастбища. Будучи издавна данниками фараонов, они теперь соединились с египетским гарнизоном, отступившим от рудников Дофки, и совместно ударили на пришельцев. Время и место выбрано было очень удачно для них. Народ израильский был крайне истощен тягостями пути и невзгодами, значительно даже деморализован ропотом и неудовольствиями на своего вождя, которого только что пред тем грозил даже побить камнями (Исх. 17:4). Местность была стиснута гранитными скалами, затруднявшими более или менее правильное военное действие, и жар палил невыносимый. Минута была критическая. Правда, израильтяне были несравненно многочисленнее своих врагов, но самая их многочисленность, с своими женами, детьми и стадами, была их главною слабостью, потому что скорее могла вызвать панику в народе. Моисей быстро взвесил все эти обстоятельства, и с опытностью гениального полководца, уже не раз водившего египетские полки к победе, немедленно принял все необходимые меры для предотвращения опасности. Он распорядился оставить весь обоз с женами и детьми позади, а из колен выбрал наиболее способных и храбрых воинов, которые должны были сразиться с амаликитянами. Отряд был отдан под начальство Иисуса Навина, тогда еще молодого человека, имя которого тут впервые появляется в летописях истории. Соединившись с мелкими, более дружественными себе племенами, искавшими в свою очередь союза с израильтянами против угнетавших их амаликитян, именно с кенеями и мадианитянами, израильтяне нанесли такое поражение своим врагам, что они уже ни разу не тревожили их во все время странствования по Синайскому полуострову. Во время битвы Моисей стоял на горе, наблюдая за ходом сражения и ободряя своих воинов поднятием рук, прообразовавшим крестное знамение и оказывавшим чудесно-ободряющее для них действие (Исх. 17:8–16). На месте победы Моисей воздвиг жертвенник под названием: Иегова Нисси (т.е. Господь знамя мое), и получил обетование об окончательном истреблении амаликитян за их коварное нападение на избранный народ, что и исполнилось впоследствии.

Вскоре после поражения амаликитян, Моисей обрадован был приятной встречей, которая должна была ободрить его в страшных трудах и невзгодах. Отправляясь в Египет, он отослал свою жену Сепфору с двумя детьми к тестю своему Иофору, для безопасности. Теперь, когда он опять был близ священной горы, ему пришлось вновь увидеть свое маленькое семейство, приведенное к нему тестем. Встреча с Иофором была чисто в восточном обычае. Узнав о его приближении, Моисей вышел к нему на встречу, преклонился пред ним на колена, коснулся головой земли, поцеловал у него сначала руку, а затем поднявшись поцеловал его в обе щеки и, приветствуя друг друга по всем правилам изысканной на востоке любезности, они вошли в шатер. Там Моисей рассказал ему о всех событиях, сопровождавших избавление народа, и о всех трудностях, которые встречались им на пути. Принесено было благодарственное всесожжение в жертву Богу, устроено угощение, на котором в присутствии Аарона и старейшин заключен был формальный союз между израильтянами и мадианитянами, связавшей оба народа не нарушавшейся в течение всей последующей истории узами дружбы (Исх. 18:1–12).

Пребывание Иофора в израильском стане ознаменовалось важным преобразованием в гражданском устройстве народа. До этого времени у народа совсем не была устроена судебная часть по разбирательству возникавших дел и тяжб. Со всеми делами непосредственно обращались к самому Моисею, который поэтому и должен был с утра до вечера заниматься разбором бесконечных тяжб и дел. Такой порядок вещей был крайне утомителен для вождя и неудобен для народа. Опытный глаз Иофора тотчас же усмотрел ненормальность такого положения и предложил Моисею такое устройство судебного дела, чтобы до него самого доходили только наиболее важные дела. Он должен был разделить весь народ на отдельные части, и над каждой частью поставить начальника, к которому бы и обращалась каждая часть для разбора возникающих в ней дел. Таким образом явилась та стройная десятичная система народных начальников, которая так много содействовала правильной общественной жизни народа. Были избраны тысяченачальники, стоначальники, пятидесятиначальники и десятиначальники, которые и ведали дела своих частей. Только крупные дела представлялись на разрешение Моисея, который таким образом, освобожденный от мелочных дел, мог всецело посвятить себя высшим интересам народной жизни (Исх. 18:13–26).

По возвращении Иофора к своему племени израильский народ двинулся дальше. В отдалении уже виднелись величественные высоты синайских гор, где должно было совершиться великое не только для израильского народа, но и для всего человечества, событие, именно издание знаменитого, божественного синайского законодательства. К этим-то высотам и повел теперь Моисей освобожденный им народ.

От Суэцкого залива, где, израильтяне перешли через Чермное море, до Синая всего только около двухсот пятидесяти верст, считая все извилины пути; но только в третий месяц по выходе из Египта они могли, наконец, раскинуть свои палатки под сенью священной горы.

Под именем Синая собственно разумеется целая группа гор, отдельные отроги которой носят различные названия, и определение, какая из них именно была горою законодательства, составляет трудный вопрос науки. Самая величественная из них есть гора Сербал, и многие исследователи, в том числе Эберс, склоняются к признанию ее горою законодательства⁴⁵⁷. Но против этой мысли выставляется серьезное возражение, именно, что перед нею нет такой равнины, на которой мог бы расположиться станом народ. Поэтому в последнее время большинство исследователей начинают склоняться в пользу той горы, которая называется Рас-Сафсафех. Она почти так же величественна, как и Сербал, но с тою разницею, что пред ней расстилается обширная равнина Эр-Раха («Ладонь»), на которой мог помещаться народ, и вообще особенности этой горы более соответствуют данным библейского повествования. С равнины Эр-Раха открывается величественное зрелище, лучше которого и трудно было избрать для великого события – нравственного возрождения народа. Пред станом в страшном величии возвышалась священная гора, гранитные скалы которой отвесными утесами возносились к небесам и с равнины представляются подобно исполинскому алтарю, неприступному престолу Всевышняго, голос которого мог разноситься далеко по всей равнине, лежащей внизу. У подошвы ее проходит наносная плотина, как раз соответствующая той «черте», которая должна была воспрепятствовать народу «прикасаться к подошве горы», и самая подошва так отвесна и крута, что к ней действительно можно прикасаться как к стене. Равнина закрыта и стеснена горами со всех сторон, но в одном месте она представляет большой выступ, которым народ, не вынося грозных явлений на горе, мог «отступить и стать вдали». Небольшое возвышение при входе в равнину носит имя Аарона, и, по преданию, это то самое место, откуда Аарон смотрел на празднество в честь золотого тельца. На вершину горы ведет тропинка, и она имеет особенность, близко соответствующую библейскому повествованию, по которому Моисей, сходя с горы, слышал крик в стане, но не видел самого стана и того, что в нем делалось (Исх. 32:17, 18). «Всякий сходящий с этой горы по тропе, ведущей с нее в равнину, говорит один исследователь, может слышать звуки, разносящиеся по безмолвной равнине, но не видит самой равнины, пока окончательно не сойдет с горы», как это именно и было с Моисеем. Затем по близости находится и источник, который мог быть именно темь «потоком», в который рассыпан был истертый в прах золотой телец (Втор. 9:21). Наконец, самая равнина, бывшая местом стоянки народа в течение почти целого года, изобилует водой и пастбищами, которые в прилегающих вади отличаются особенным богатством. Сюда-то Моисей, для которого известны были здесь всякая тропа и всякий источник, привел народ свой. В народе эта местность должна была возбуждать тем более благоговения, что эта группа гор издавна считалась священною, и в настоящее время около нее ежегодно совершаются религиозные празднества местных арабов, поддерживающих предания глубокой старины.

Расположившись станом на этой равнине, израильтяне по внушению Моисея должны были приготовиться к великому событию – возрождения в качестве свободного, священного, самоуправляющегося народа. Иегова избавил их от рабства, имел особенное попечение о них в пустыне, «носил их как бы на орлиных крыльях и принес их к Себе», к своему святилищу, чтобы и их освятить и сделать своим «избранным народом», «царством священников и народом святым», особенным носителем правды Божией в Мире. Освящением и строгим воздержанием израильтяне должны были сделать себя достойными и способными воспринять тот завет, который Иегова хотел заключить с ними. С напряженным вниманием и трепетным сердцем народ ожидал этого события. Наконец, утром на третий день густое облако покрыло вершину горы; заблистала молния, пронизывая гору и превращая ее в объятую пламенем печь; загрохотали удары грома, раскатываясь от утеса к утесу и повторяясь в многократных отголосках. Казалось, вся природа вышла из своего обыкновенного течения и ждала чего-то великого. «И вострепетал весь народ», и с замиранием сердца смотрел на величественно страшное зрелище. Но как ни возвышенно было самое зрелище, еще возвышеннее были слова, которые среди громовых раскатов и молний на горе, куда удалился Моисей, доносились до слуха народа. Слова эти были просты и общедоступны, но исполнены такого глубокого значения, что легли в основу всякой нравственности и всякого законодательства. Это было знаменитое Десятословие, те десять заповедей, из которых в каждой открывалась вековечная истина.

В первой из них открывался народу сам Иегова, как Бог, чудесное водительство которого израильтяне уже знали и могущество которого проявлено было ради них: это Он вывел их из Египта, открыл им путь по морю и ниспроверг могущество фараона и его воинство. Он не простое изобретение воображения, не простой символ сил природы, подобно идолам египетским; не простое отвлечение, подобно богам Нила, неспособным сочувствовать человеку или любовно нисходить к его нуждам и потребностям ума и сердца; нет, Он доказал уже, каким сильным помощником Он служил тем, которые полагаются на Него; Он был и теперь с ними и говорил с ними языком человеческим. Но будучи так близок к ним и милостив, будучи единым живым Богом, со всеми свойствами личного бытия, Он однако же невидим, и нет Ему никакого подобия ни на небе, ни на земле. В противоположность идолопоклонству египтян, к которому привыкли и израильтяне, это определение высказано (во второй заповеди) с особенною выразительностью. Народ не должен изображать Его себе ни под каким кумиром – ни под видом небесных тел, как было большею частью в языческом мире, ни под видом животных образов, как в Египте, ни под видом рыб, как было в Палестине и Ассирии. Имя Иеговы так свято, что не должно произносить его напрасно, а тем более не должно придавать его какому-нибудь из суетных призрачных идолов или языческих богов⁴⁵⁸, потому что в сравнении с Ним все другие боги суть простое ничтожество (третья заповедь). Соблюдение субботы прекращением всякой работы в седьмой день было древним обычаем, ведшим свое происхождение от Адама; но теперь он подтвержден был законодательною силой, как необходимый для усиления религиозного чувства, периодического восстановления сил и доставления необходимого отдыха человеку и животным (четвертая заповедь). Почтение к родителям издавна также считалось нравственною обязанностью детей, но это естественное чувство не имело еще высшей законодательной санкции и потому у большинства народов преобладало вопиющее варварство. У некоторых народов древности был обычай предавать смерти своих престарелых родителей или оставлять их беспомощными⁴⁵⁹. Среди древних народов мать вообще занимала низшее положение и по смерти своего мужа становилась в подчиненное положение к своему старшему сыну. Но теперь было заповедано, что сын, даже сделавшись главою семейства, должен так же почитать мать свою, как почитал отца (пятая заповедь). Человеческая жизнь мало ценилась в древности, но теперь заповедано было: «не убей». Человек сотворен по образу Божию и потому жизнь его должна быть священна (шестая заповедь). Древний мир утопал в похотях, вся жизнь его отравлялась ядом животного сладострастья, и самые боги изображались далеко не образцами целомудрия. Теперь голос с Синая заповедал: «не прелюбодействуй» (седьмая заповедь). Собственность провозглашена священною и воровство заклеймлено как преступление (восьмая заповедь), равно как и лжесвидетельство (девятая заповедь). Но новый закон не только осуждал внешнее злое дело, он проникал глубже и осудил самую мысль злую, заповедав «не пожелай» ничего такого, что противно основным законами нравственности (десятая заповедь).

Что значила в сравнении с этим моментом вся многовековая история индийцев, египтян или других народов, со всею их мудростью и исполинскими созданиями храмов, пирамид и колоссов? Синайское законодательство в своих основных началах давалось на все будущие времена. Оно заложило основу истинной нравственности и человеческого достоинства в мире. Это был час нарождения народа, отличного от всех дотоле существовавших в истории. Простые, но глубокие и вечные истины о духовном и личном Боге, о почтении к родителям, о целомудрии, о святости человеческой жизни и собственности, о чистоте совести – все эти истины открыты или утверждены были на Синае в наследие всем последующим векам. В древности, конечно, были блестки высшего нравственного учения, но они обыкновенно были достоянием только немногих высших умов и никогда не достигали народной массы, потому что проповедовались только в форме отвлеченных малодоступных положений и не имели божественной санкции. Десятословие же провозглашено было самим Богом и с таким неотразимым величием и такою изумительною простотой, что возвещенные в нем истины сразу становились достоянием всего народа, долженствовавшего распространить их на все человечество. Взятое в целом синайское законодательство по своим началам является необычайным и чудесным в истории человечества. Оно не только устанавливает истинные воззрения на Божество и отношение к Нему человечества, но и взаимные отношения между людьми ставит на совершенно новые социальные основы. Дотоле существовали в этом отношении только такие законы, в которых притеснитель налагал иго на подчиненных, сильный и богатый угнетал слабого и бедного. Теперь впервые провозглашены были законы общественного равенства. Иегова освободил всех израильтян от рабства египетского, всех сделал свободными, и потому среди них все должны быть равными между собой. Законодательство это в своих общих началах представляет норму истинного человеческого развития, которая одна только могла привести человечество к осуществлению его высшего назначения и до которой не возвышалась законодательная мудрость ни одного из мудрецов древнего мира. Эту мысль всего яснее доказывает то замечательное явление, что и в новейшее время законодательная мудрость или социологическая наука в своем поступательном развитии, совершаемом на независимой почве научного исследования, в своих лучших результатах представляет не что иное, как только приближение к началам синайского законодательства. Поражающая по внешности прогрессивность этой науки, как будто выработавшей неизвестные дотоле истины, уясняющие сущность, а, следовательно, и норму государственных и общественных отношений, есть в сущности только разъяснение и применение к данным новым условиям древних начал синайского законодательства. Здесь невольно представляется другое параллельное явление в области естественных наук. Как ни далеко по-видимому они ушли в своем развитии от древнего, только что зарождавшегося и потому естественно слабого, младенческого естествознания, как ни гениальны открытия, сделанные ими в области природы, – все эти открытия однако же суть не что иное, как только разъяснение и подтверждение библейской космогонии, в простой, сжатой форме представляющей высшую истину естественно-научного знания. Этот факт признан и не нуждается в доказательствах. То же замечательное явление имеет место и в отношении государственно-общественного знания, которое также свою высшую истину находит в государственно-общественных началах, выработанных впоследствии Моисеем на основании данных синайского законодательства. Все лучшее, к чему стремится новейшая социология и что она считает своим лучшим плодом в определении нормы в социальных отношениях, – все это заключается в началах этого законодательства и в большинстве случаев осуществлялось на практике государственной и общественной жизни основанного впоследствии на этих началах Моисеева государства⁴⁶⁰. Чтобы это законодательство не изгладилось из памяти народа и постоянно было пред глазами его, основные начала его и именно Десятословие было выбито на двух каменных досках или скрижалях, которые должны были сохраняться в ковчеге завета, долженствовавшем стать главной святыней народа.

Но немного однако же спустя после заключения завета с Иеговою совершилось событие, которое показало, как трудно сразу возродить народ, возвести его на высшую ступень религиозного миросозерцания. Долгое пребывание в такой идолопоклоннической стране, как Египет, имело своим неизбежным следствием то, что израильтяне отчасти поддались влиянию идолопоклоннического культа. Да и не только в самом Египте, но и на его окраинах, где жили разные семитические инородцы, израильтяне постоянно видели самое грубое идолопоклонство, где божество постоянно представлялось и боготворилось под видимыми символами, животными и истуканами, и есть не мало указаний на то, что израильтяне сами иногда принимали участие в служении этому культу. Когда освободитель народа возвестил ему возвышенную идею единобожия, и призывал его отселе признавать только Иегову, единого живого личного Бога, то, несмотря на коренившееся в его сознании традиционное верование отцов, ему трудно было сразу подняться на высоту такого отвлеченного веровоззрения. Последующая история должна была постепенно развивать его религиозное сознание, и те великие события, которых он был доселе свидетелем, как чудесное освобождение от могущественного фараона, чудесное водительство и питание в пустыне и наконец величественное дарование закона, – должны были приучить народ к вере в невидимого Бога, который не нуждался ни в каких видимых символах для проявления своих отношений к людям. Чтобы сильнее положить грань между идолопоклонством и истинной религией, вторая заповедь с особенною выразительностью запрещает прибегать к каким бы то ни было изображениям и кумирам для воплощения в них предмета поклонения и боготворения. Но в народе, который в течение целых веков был окружен самыми грубыми формами идолопоклонства, и после всех воспитательно-исторических событий, подготовлявших его к высшей ступени религиозного веровоззрения, оставалось естественное желание иметь какой-нибудь видимый символ даже в поклонении Иегове. И это желание он не замедлил осуществить, лишь только представился благоприятный случай для того. Личное присутствие Моисея сдерживало народ от удовлетворения этого незаконного желания, но когда он удалился на священную гору, и оставался там более месяца, то при отсутствии вождя, который в народном сознании быть может отождествлялся даже с невидимым Божеством, народ оказался в беспомощном и отчаянном положении. При этом случае естественно сильнее всего сказалась потребность в каком-нибудь видимом символе Божества, и народ стал требовать, чтобы Аарон сделал для него Бога на подобие тех, что им известны были в Египте. Народ не имел в виду идолопоклонства в собственном смысле, и хотел боготворить Иегову, но только под какою-нибудь более доступною народному сознанию и знакомою ему формою (Исх. 32:1–4). Та готовность, с которою народ принес золотые вещи для этой цели, показывает, как тяжело было для него так долго оставаться без чувственной религиозности, и с какою силою заявляла о себе потребность в ней.

Аарон в соответствие религиозным воззрениям народа «сделал литого тельца», который встречен был всеобщим ликованием. В виду исторической судьбы народа, только-что освободившегося из Египта, где в идолопоклонническом культе такое важное значение играл «телец» или Апис, можно бы предположить, что вылитый Аароном телец был именно воспроизведением египетского Аписа.

Но в настоящее время исследователи склоняются к другой мысли, именно, что золотой телец был скорее воспроизведением Молоха, боготворившегося у семитических народов Азии и инородцев, населявших Нильскую дельту, под видом тельца, или вола. В народе израильском несомненно жили предания об этом общесемитском культе, и он мог поддерживаться в нем благодаря частым сношениям, которые были у него с родственными племенами. Так как в данное время израильтяне находились во враждебном отношении с египтянами и в борьбе с ними опирались на Иегову, который провозглашал себя единым сущим Богом в отличие от ничтожных, пустых идолов земли их рабства, то естественнее всего симпатии народа при выборе видимого символа божества должны были склониться к семитскому культу, хотя несомненно в самом праздновании в честь тельца были и черты египетского культа, к которому так привык народ во время своего пребывания в Египте.

Если бы Аарон обладал такою же силою воли, как его младший брат, то конечно он мог бы убедить народ не делать этого преступного шага. Но он малодушно уступил народному требованию, и вот чрез несколько времени готов был телец и в честь его назначено было всенародное празднество со всесожжением. «И сел народ есть и пить, а после встал играть». Это религиозное празднество напоминает отчасти то, которое совершалось обыкновенно в Египте по случаю нахождения нового Аписа. После глубокого траура, вызывавшегося смертью прежнего Аниса, начиналось дикое ликование. Женщины играли на бубнах, мужчины на флейтах, народ пел и под такт музыки хлопал в ладоши. Начинались сладострастные пляски, вино пилось без меры и все празднество превращалось в дикую вакханалию животных страстей и чувственности⁴⁶¹. Стан израильского народа огласился восторженными ликованиями, отголоски которых раздавались по ущельям и утесам священной горы законодательства на которой в благоговейном уединении находился великий вождь и законодатель народа. Получив божественное внушение об опасности и услышав необычайный шум в стане, Моисей поспешил сойти с горы. Тропа вела с нее закрытым ходом, так что он ничего не мог видеть до самого спуска на равнину. По мере схождения шум становился все явственнее и бывший с ним Иисус Навин высказал опасение, не сделано ли на народ какого-либо враждебного нападения; но Моисей, как человек, не раз бывавший на поле брани, явственно различал, что это был «не крик побеждающих и не вопль побеждаемых», а «голос поющих». Когда он совсем сошел с горы и увидел в чем дело, то весь закипел благородным негодованием. Для того ли он освободил народ, чтобы он предавался дикому разгулу идолопоклонства? И это было после всех чудес, которые были совершены для убеждения этого народа в вере невидимого Иегову, как единого истинного Бога, после величественного законодательства, которое запрещало всякие кумиры и подобия. Какое же значение могли иметь после этого и те скрижали, которые он принес с собою с священной горы и на которых были выбиты только что возвещенные заповеди, так скоро и преступно нарушенные народом? Моисей порывисто бросил их от себя, и они разбились. Появление его в стане было так неожиданно для народа, что все как бы замерли от страха и изумления. Гневный вид законодателя и вождя мгновенно пробудил в совести израильтян чувство своей преступности, и они трепетно ждали, что будет. Момент был критический, и Моисей воспользовался им, чтобы возвратить народ на путь истинной религиозности. Необходимо было осязательно показать народу, что сделанный им идол не имеет в себе никакой божественной силы. Поэтому Моисей сжег идола на огне, велел истереть его в порошок и рассыпал по воде, которую приходилось пить народу. Он поступил с идолом так, как только возможно было поступить с ним с целью его унижения и вместе наказания народа. Убить священное животное или изображение его в Египте считалось страшным святотатством, а заставить пить воду с пеплом от поруганного идола значило подвергнуть поклонников этого идола одному из самых ужасных и тяжких наказаний. Но этого недостаточно было. Нужно было истребить в зародыше самых вожаков идолопоклонничества и выдвинуть наиболее преданных новому законодательству людей, чтобы поставить их на страже истинной религии. Став при входе в стан, Моисей поэтому кликнул к себе всех, кто ревнует по Иегове. «Кто Господень, иди ко мне»! воззвал он. На призыв его отозвалось только колено Левиино, самое малочисленное в народе⁴⁶². Но оно было сильно духом, и этим верным сынам Иеговы Моисей повелел истребить идолопоклонников. Весь стан объят был ужасом, сыны Левия прошли по нему, и «пало в тот день из народа до трех тысяч человек». Только такою великою жертвою и пламенным заступничеством Моисея народ избавился от грозившего ему полного истребления и оставления со стороны Иеговы.

Прошло сорок дней после этого печального события и только тогда на мольбы Моисея последовал милостивый ответ, в котором Иегова обещал пощадить жизнь Аарона, допустившего такое нарушение завета, и опять вести народ в землю обетованную (Исх. 33:11). Это было равносильно возобновлению только что было нарушенного завета и восстановления Моисея в его великой должности вождя. Он поэтому опять занял свое прежнее положение. Но как при горящей купине он хотел иметь какой-нибудь видимый знак божественного благоволения и какой-нибудь залог высшей помощи в великом деле, так и теперь, с свойственным древности желанием видения Божества, он просил, чтобы возобновление завета было подтверждено каким-нибудь подобным знамением, и просьба была удовлетворена: он удостоился видения славы Господней. Стоя в одной из расселин Синая, он видел, как мимо его прошло величие Иеговы и слышал голос, возвещавший о страшном присутствии Его. С этого момента начался новый период в служении Моисея (Исх. 33:18; 34:29). Вновь вытесанные скрижали с вырезанным на них Десятословием служили всенародным знаком возобновления завета. Еще раз Моисей удалился на священную гору и пробыл там в течение сорока дней, но на этот раз народ уже оставался верен завету. Когда он опять сошел с горы, то божественное благоволение к нему оказалось на нем в особом таинственном величии и сиянии, окружавшем его личность. От лица его исходил особый блеск, так что он должен был носить на своем лице особое покрывало⁴⁶³. Блеск этот постепенно померк, но замечено было, что он возобновлялся всякий раз, когда Моисей возвращался в стан после общения с Богом на горе (Исх. 34:4–35; Втор. 10:3–5, 10. Ср. 2Кор. 3:7 и т.д.).

С восстановлением завета нужно было поспешить устройством народного святилища, которое было бы местом особого присутствия Божества. До этого времени таким святилищем была палатка Моисея, но теперь нужно было устроить более сообразную с высоким назначением скинию или подвижной храм, приспособленный к потребностям неоседлого и странствующего народа. Скиния была построена по предварительно начертанному плану, и как народное святилище, она создана была со всем изяществом и богатством, каким только могли располагать израильтяне. Как подвижной храм, она естественно не могла быть больших размеров, и имела 30 локтей в длину и по 10 локтей в ширину и в вышину⁴⁶⁴. Все твердые части ее – столбы, боковые доски, шесты – были выделаны из дерева ситтим или синайских акаций, единственного дерева на полуострове, пригодного для построек и отличающегося необыкновенною крепостью и прочностью. Древесный остов покрыт был разными ценными тканями, блиставшими яркостью цветов, а также и тщательно выделанными кожами, соединявшимися между собой изящными золотыми петлями и крючками. С восточной части отверстие вело внутрь скинии, где она поражала богатством убранства, между которым особенное внимание обращала на себя ткань, служившая потолком в ней, с вышитыми на ней херувимами. Внутренность ее делилась на два помещения, из которых восточное, так называемое святилище, занимало две трети всего пространства, а остальная треть составляла святое святых, которое отделялось от святилища особою занавесью. Вся скиния обнесена была оградой, выстроенной уже из менее ценного материала.

Весь материал для построения народного святилища был доставлен добровольными приношениями народа. Материал требовался ценный и изящный, и некоторые исследователи сомневаются в возможности того, чтобы у израильтян мог быть такой большой запас драгоценных металлов. Но при этом забывают, что среди израильтян было не мало богатых семейств, и притом при выходе из Египта, а также во время прохода чрез египетские рудники они могли сделать значительные захваты потребовавшихся для скинии материалов. Самая работа по устройству скинии показывает, что века рабского пребывания израильтян в Египте не остались бесплодными для них в культурном отношении, и они вынесли оттуда знание многих ремесел и изящных искусств, который впоследствии оказались им так нужными и полезными в религиозной и общественно-государственной жизни. Израильтяне вполне могли гордиться тем, что изящная и роскошная работа, требовавшаяся при построении скинии, вся выполнена была их собственными архитекторами и мастерами, во главе которых стояли известные строители Веселиил (из колена Иудина) и Аголиав (из колена Данова).

С устройством особого народного святилища требовалось и особое священство, как класс особенных служителей религии. Потребность эта сказывалась с особенною настойчивостью в виду недавно совершившегося случая уклонения народа от истинного богопочтения. Нужно было создать класс особенных ревнителей его, которые бы постоянно стояли на страже интересов истинной религии. Дотоле не было в народе особого класса священников; если и упоминаются иногда «священники» (Исх. 19:22), то под этим именем разумелись просто представители семейств, которые по патриархальному обычаю совершали богослужение для народа, не имея на то особенного посвящения. Теперь же более строгое общественное устройство народа требовала выделения какого-нибудь колена на это особенное служение. Какое именно колено было наиболее пригодно для такого служения, это уже выяснилось целым рядом исторических фактов, которые показали, что колено Левиино было наиболее достойно чести священства. Оно отличалось наибольшею преданностью истинной религии, крепче держалось заветов и преданий отцов и дало народу великого освободителя, выведшего его из земли рабства. Наконец во время последнего печального события поклонения тельцу оно выказало наибольшую ревность к завету Иеговы и по призыву Моисея мужественно выступило вперед для наказания идолопоклонников. Таким образом этому колену по праву принадлежала честь священства, и она действительно была предоставлена ему. Священство разделено было на три чина – первосвященнический, священнический и левитский. Первый предоставлен был непосредственно Аарону, второй его сыновьям с потомками, а третий всему колену Левиину. Возведение в тот и другой чин совершено было с особенными церемониями и жертвоприношениями, которые должны были напечатлеть в посвящаемых сознание важности их служения. С этою же целью им даны были особые священные одеяния, которые они должны были надевать во время совершения богослужения. Одеяние священников состояло из короткого белого нижнего платья, укреплявшегося на талии, и длинного полукафтанья, спускавшегося почти до пола и подхватывавшегося на талии белым поясом, украшенным разноцветным шитьем. Круглое головное покрывало довершало это облачение для священников, для которых не полагалось обуви, так как святость места богослужения требовала совершения последнего с босыми ногами. Одеяние первосвященника было гораздо пышнее и сложнее. Сверх полукафтанья надевалась еще особая безрукавная одежда, вязанная из пурпурно-голубой шерсти, с изящно отороченным воротом и убранная внизу разноцветными яблоками и золотыми колокольчиками. Сверх нее надевался эфод или особая короткая одежда с золотыми застежками на плечах, из которых на каждом было по камню с выгравированными на них именами двенадцати колен, по шести на каждом. Затем был особый нагрудник, прикреплявшийся голубыми шнурками и золотыми кольцами; на нем сверкало двенадцать драгоценных камней, вставленных в золото по три в ряд, с надписями также имен двенадцати колен. В связи с этим нагрудником находились и таинственные «урим» и «туммим», посредством которых первосвященнику сообщалась воля Божия. Что собственно разумеется под этим – достоверно неизвестно. Некоторые исследователи стараются объяснить их по аналогии с египетскими. У одного из верховных жрецов Египта, именно у председателя верховного суда на груди был особый знак его достоинства, состоявший из изображения богини Тмы и называвшийся «истиной». Замечательно, что 70 переводчиков, бывших хорошо знакомыми с египетскими обычаями, постоянно передают слово туммим словом «истина», и весь нагрудник называется «судным», в знак того, что Аарон всегда будет носить «суд» сынов израилевых у сердца своего (Исх. 28:30). Урим также имеет сходство с египетским словом «откровение». Отсюда находят возможным заключать, что урим и туммим были два маленькие изображения, прикрепленные к нагруднику, и представляли собой символ «истины» и «откровения».

Иосиф Флавий однако же говорит, что это не было что-нибудь особое, а так просто назывались драгоценные камни нагрудника, от которых, по мнению позднейших раввинов, сиял особый таинственный свет, дававший возможность угадывать высшие откровения. Головной убор первосвященника отличался от простого священнического между прочим тем, что на передней его части прикреплялась золотая дощечка, на которой выбита была надпись: «Святыня Господня». Высота и святость нового служения, на которое избиралось семейство Аарона и все колено Левиино, были подтверждены страшною участью сыновей Аарона, Надава и Авиуда, которые отнеслись к своей обязанности не с должным благоговением, за что и убиты были «огнем Божиим».

Скиния со всеми своими принадлежностями, подробно описанными в книге Исход, была окончена постройкой в течение семи месяцев, и когда таким образом народное святилище было готово и было совершено торжественное посвящение Аарона и сыновей его на священное служение, то труд по законодательному и религиозному устройству народа был закончен и настало время для выступления в дальнейший путь. Но заключительные недели этой долгой стоянки были ознаменованы еще двумя важными событиями. Тут во второй раз совершено было празднование пасхи, съеден был по установлению пасхальный агнец. Затем пред выступлением произведено было исчисление народа. Исчисление это показало, что все колена, исключая Левиина, заключали в себе в совокупности 603,550 человек мужского пола от двадцати лет и выше, что для всего населения составить более двух миллионов душ. Счет этот основан был на количестве подати, собранной с народа по полсиклю с каждой мужской души в пользу скинии, причем женщины и дети остались без всякой переписи. Обычай такого исчисления впоследствии так укоренился в народе, что попытка римлян во времена Ирода ввести более точную систему исчисления повела к народному восстанию. Особо произведенное исчисление колена Левиина показало, что в нем было 22,000 душ мужского пола от одного месяца и выше, и оно таким образом было самое малочисленное из всех колен израильских.

Все теперь было готово к выступлению в дальнейший путь от Синая. На равнине Эр-Раха почти год пред тем израильтяне остановились станом в качестве простой толпы беглых рабов, почти без всякого устройства и только с смутными религиозными понятиями. Во время этой стоянки с ними произошла неизмеримая перемена. Они убедились, что египетские боги – ничтожные призраки и что истинный Бог земли есть Иегова, невидимый и всемогущий Дух, который был для них вождем и покровителем. При схождении Его с священной горы они были объяты трепетом и ужасом, но среди грозных явлений они слышали слова любви и благоволения, которые легли в основу принятого ими завета. В силу этого завета они сделались избранным народом, особым царством Иеговы. Согласно с этим должно было сложиться и все устройство народной жизни; оно приняло форму «теократии», богоправления, в которой все основные законы и начала исходили непосредственно от самого Иеговы, и все видимые правители народа были лишь орудиями и исполнителями божественных планов в направлении народной жизни.

Возродившись таким образом нравственно и политически, народ израильский опять двинулся в путь по направлению к земле обетованной. Но прежде чем следить за дальнейшим его движением, не лишне коснуться одного важного вопроса, решение которого послужит к большему уяснению Синайского законодательства и связанных с ним учреждений. Это именно вопрос о том отношении, в каком Моисеева религия и израильское искусство стояли к египетским.

Установления и обряды Моисеева закона имеют божественное происхождение. Догматы, провозглашенные у подножия Синая, освободителем израильтян, никогда не изрекались устами жрецов Озириса и Изиды; его учение не было отголоском учения, проповедовавшегося в храмах Фив или Мемфиса, но было божественным откровением; скрижали завета были написаны перстом Божиим, а не рукою какого-нибудь писца фараонова.⁴⁶⁵

Тем не менее часто возникал вопрос, не составилась ли религия израильтян из заимствований, сделанных в египетской религии, и Моисей, воспитанный при дворе царей египетских и наученный всякой мудрости, процветавшей на берегах Нила (Деян. 7:22), не сообщил ли он просто своему народу тех тайн, которым он сам научился от мудрецов Египта. Вопрос этот настолько важен, что заслуживает некоторого исследования. С двоякой точки зрения будет полезно исследовать, в каком именно отношении находятся между собой религия Моисеева и религия египетская: прежде всего с точки зрения доктринальной именно с целью лучше познакомиться с сущностью религии Израиля и установить таким образом ее сверхъестественное происхождение, а затем и с точки зрения исторической, для того, чтобы установить время ее происхождения на основании некоторых ее особенностей, и показать также, что она провозглашена была и составилась вскоре после Исхода, другими словами, что она Моисеева происхождения. Она отличается в своем основном учении слишком многими сторонами от верований подданных фараона, чтобы можно было считать ее лишь ветвью, вышедшею из того же самого ствола; и в то же время она сохраняет в второстепенных подробностях слишком много следов египетского влияния, чтобы можно было относить ее образование к периоду, когда израильтяне имели уже достаточно времени для того, чтобы потерять отпечаток своего пребывания в земле своего рабства.

Божественное происхождение Моисеева закона проявляется как в его учении, так и в его нравственности; следы же продолжительного знакомства с нравами и обычаями жителей долины Нильской дают о себе знать во многих обрядовых установлениях.

Какие бы сближения мы ни делали между народом египетским и народом израильским, как этот последний представляется нам в Пятокнижии, во всяком случае божественный характер Моисеева законодательства обнаруживается с поразительною ясностью; превосходство религии, которую оно провозглашает, выступает во многих отличающих ее особенностях. Основой закона служит единство Бога, единство безусловное, строгое, исключающее всякое идолослужение и всякую идею о каком-либо низшем божественном разуме. В египетской мифологии также можно найти следы первобытного верования в единого Бога⁴⁶⁶, но эти следы как бы теряются и утопают в политеизме, который уже вполне господствовал в Египте во времена Моисея. Египтяне, современники этого великого человека, наверно вообще считали монотеизм противоположностью их собственной религиозной вере, и если они и сохраняли некоторые понятия о единой первопричине, то все-таки они не в состоянии были ясно отделять ее в своем уме от той толпы божеств, более или менее второстепенных, которыми они окружали ее. Поэтому, не в их школе, и даже не в преданиях патриархов, а из уст самого Бога Моисей постиг возвышенное учение, которое он и проповедовал своему народу: «и так, знай ныне, и положи на сердце твое, что Господь (Бог твой) есть Бог на небе вверху, и на земле внизу, и нет еще, кроме Его» (Втор. 4:39). Если Моисей изображает нам Иегову, как Бога неба и земли, то это для того, чтобы возможно яснее отличить Его от бога египетского, который смешивался с солнцем.

Хотя религия древнего Египта еще известна очень мало, хотя большинство открытых на памятниках и в гробницах текстов весьма темны и загадочны, все-таки есть достаточно оснований думать, что египетская религия в общем представляла собою солнечный культ или боготворение солнца. Солнце во всем Египте было божественным символом по преимуществу. Египтяне, объясняя божественную неизменяемость при постоянном возобновлении, считали солнце, возрождающееся каждое утро на востоке после того, как оно скрылось накануне на западе, совершенным символом божества. Но истинное основание культа, предметом которого было солнце, заключается в том, что свет его считался как бы осязательным проявлением Бога. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать какой-нибудь из гимнов Солнцу. В них говорится, что Бог создал и сохраняет вселенную посредством своего света и тепла: бог Шу (свет), говорится в XVII главе погребального обряда, создал небесную бездну. «Я, Солнце, которое явилось в начале и которое управляет всем, что создано». Озирис называется душою Солнца; солнечный свет был таким образом телом, то есть осязательным проявлением Божества. Отсюда египетский бог получал названия, которым соответствовали последовательным положениям солнца во время его ежедневного движения. Оно по очереди было Солнцем восходящим, Солнцем полуденным, Солнцем заходящим, Солнцем ночным, Солнцем возобновляющимся, – Гармахис, Шу, Ра, Тум, Аф, Озирис, Хепер, Хем и проч. Нет сомнении, что эти формы представляют собою последовательные роли одного и того же бога в различные часы суток. Судя по прекрасному и древнему обобщению египетских верований, сохранившемуся в 14 главе «Обрядника» или книги Мертвых, Ра есть Солнце, которое, обозначив начало времен, продолжает каждый день «управлять своим творением».

Поэты воспевают Ра, отождествляемого с солнцем, в следующем гимне:

Честь тебе, мумия, обновляющаяся и возрождающаяся постоянно,

Существо, которое само собой родится каждый день!

Честь тебе, который светишь в Ну, животворя все сотворенное,

Который сотворил небо и облек в тайну горизонт его!

Честь тебе, Ра, являющийся в свое время,

Рассеивающий лучи жизни для существ разумных!

Честь тебе, который создал богов во всей их целости,

Бог, который обитает сокровенно, и образа которого не знает никто!

Честь тебе, когда ты движешься по тверди:

Боги, сопровождавшие тебя, издают крики радости!⁴⁶⁷

Бог Солнца, «стоящий в каюте своей священной барки, доброй барки миллионов лет»⁴⁶⁸, окутанный извивами змея Меген, служившего эмблемой его течения, медленно скользит по вечному течению небесных вод, руководимый и сопровождаемый целою толпою второстепенных богов, изображения которых поражают самыми причудливыми формами. Гор, стоя впереди, окидывает горизонт своим всевидящим глазом, чтобы заметить врага, которого он готов сейчас же пронзит своим копьем; другой Гор управляет рулем. Ахиму-урду, те, что никогда не отдыхают, и Ахиму-секу, те, что никогда не загорают от солнца, вооруженные длинными веслами, двигают барку и поддерживают ее на потоке воды; они постоянно набираются вновь среди чистых душ⁴⁶⁹.

„Ты пробуждаешься, благодетельный Аммон-Ра-Гармахис;

Ты пробуждаешься, истинный Аммон-Ра, господин двух небосклонов!

О благодетельный, блистательный, пламеноносный!

Вот, гребут гребцы твои, те, что Ахиму-урду!

Вот подвигают тебя вперед гребцы твои, те, что Ахиму-секу!

Ты выходишь, восходишь, достигаешь вершины, благодетель,

Управляя твою барку, на которой ты возрастаешь,

По верховному повелению твоей матери Нут⁴⁷⁰, ежедневно

Протекаешь ты небо на высоте, и враги твои ниспровергаются!

Ты обращаешь лицо твое к западу земли и неба:

Закалены кости твои, нежны твои члены, живо тело твое,

Кипят силою жилы твои, душа твоя полна желаний...

Восход! твой светит подобно лучам...

Боги в восторге;

Великий круг божественный наполнен радостью,

Воздавая славу великой барке;

Ликование происходит в таинственной часовне...

Честь тебе, старец, являющейся в свой час,

Господь с многочисленными лицами,

Урей, производящей лучи, разгоняющее тьму!

Все пути наполнены твоими лучами.

Тебе именно собакоголовые делают приношения, находящиеся в руках их,

К тебе обращены их песни, для тебя пляшут они,

Воссылая к тебе свои мольбы и свои причитания...⁴⁷¹

Ты осветил землю, погруженную во тьму...

О, бог восходящий в качестве солнца“⁴⁷².

Такова была религия Египта: поклонение боготворимому солнцу, разделяемому на множество богов, олицетворяющих его различные фазисы и его различные виды, что все представляет собою положительный политеизм.

Моисей отверг и осудил идолопоклоннический культ солнца и уподобление Божества дневному светилу на самой первой странице книги Бытия, где он ясно отличает Творца от творения и показывает нам, что солнце, луна и звезды, как и все остальные твари, составляют произведение истинного Бога. Но, не ограничиваясь этим столь ясным учением, Моисей, чтобы предостеречь своих собратьев от опасности заражения теми идеями, которые были в ходу в Египте, формально говорит им в одной из своих бесед, напоминая им о чудесах, которыми сопровождалось провозглашение закона на Синае: «и говорил Господь к вам на горе из среды огня; глас слова Его вы слышали, но образа не видели, а только глас. И объявил Он вам завет Свой, который повелел вам исполнять, десятословие, и написал его на двух каменных скрижалях. И повелел мне Господь в то время научить вас постановлениям и законам, дабы вы исполняли их в той земле, в которую вы входите, чтобы овладеть ею. Твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил с вами Господь на горе Хориве из среды огня, дабы вы не развратились..., и дабы ты, взглянув на небо и увидев солнце, луну и звезды, и все воинство небесное, не прельстился и не поклонился им, и не служил им, так как Господь Бог твой уделил их всем народам под всем небом»⁴⁷³. Эти слова законодателя израильтян, очевидно, не составляют отголоска учения египтян, а представляют собою формальное осуждение египетской религии.

Еще менее, конечно, израильский законодатель мог заимствовать при дворе и в храмах египетских мысль о запрещении всякого чувственного изображения Божества. Достаточно войти в какое-либо египетское святилище или в религиозное отделение египетского музея в Лувре, или открыть один из многочисленных сборников, воспроизводящих древние памятники долины Нильской, его храмы, его гробницы, чтобы испытать глубокое изумление от бесчисленного множества всевозможных изображений божеств. Эти памятники повсюду представляют взорам всевозможные изображения богов, барельефы, скульптуры на золоте или на серебре, на дерева или на камне, или на жженой глине; все пластические искусства соперничали в своих усилиях для произведения этих изображений, и художники пользовались для этого всевозможными материалами и всевозможными предметами от папируса до самых обыкновенных чаш и до предметов, употреблявшихся египтянками при своем туалете, до гребешков и парфюмерных банок⁴⁷⁴.

В законе Синайском, напротив, Моисей прежде всего излагает заповедь, что Бог не может быть изображаем под чувственными образами: «твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Господь на горе Хориве из среды огня» (Втор. 4:15). Равным образом мы читаем то же самое повеление и в книге Исход, где оно прямо связывается с верованием в единство Божества. «Я Господь Бог твой, который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства. Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим; не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде, ниже земли» (Исх. 20:2–4). Закон, как он провозглашен во Второзаконии, еще более ясен и выразителен: «не делайте себе изваяний, изображений какого-либо кумира, представляющих мужчину и женщину; изображения какого-либо скота, которые на земле, изображения какой-либо птицы крылатой, которая летает под небесами, изображения какого-либо гада, ползающего по земле, изображения какой-либо рыбы, которая в водах ниже земли» (Втор. 4:16–18).

Это запрещение выражено в таких словах и с такими подробностями, которые заключают очевидный намек не на идолопоклоннический культ Синайского полуострова или земли Ханаанской, но на культ Египетский. Храмы, которые израильтяне имели пред глазами в только-что оставленной ими стране, были переполнены всевозможными изображениями предметов небесных, земных и водяных: божество в них изображалось под видом солнечного круга, который можно постоянно видеть на памятниках, в особенности в верхней части всех памятников; изображения животных и рыб, как божественных символов также повсюду являются в изобилии. В одном гимне в честь Ра мы читаем:

„О, благодетельный Ра-Гармахис!

Ты образовала небо вверху, чтобы возвышать твою душу;

Ты окутал небо, чтобы скрывать твои погребальный формы;

Ты распростер небо вверх по длине твоих рук;

Ты распространил землю по широте твоих шагов;

Ты возвеселил небо вверху величием твоей души.

Земля боится тебя, благодарность оракулу твоей статуи. Священный ястреб с блистательными крыльями;

Феникс многоцветный;

Великий лев, который сам защищает себя

И который открываете пути барке Секти⁴⁷⁵;

О, благодетельный Ра-Гармахис!..

Бык ночью, господин в ясный день, прекрасный голубой круг, Царь неба, господин земли,

Великий образ на двух горизонтах неба“⁴⁷⁶.

Египетские художники буквально выражали осязательным образом, кистью или пером, все, что воспевалось в этих священных гимнах. Гор напр, изображался то как человек, то как ястреб: иногда с головой ястреба на человеческом туловище, а иногда с человеческою головою на туловище ястреба. Анубис имел голову шакала; Хнум – голову барана; Тот – голову ибиса⁴⁷⁷; Хонс – с головою ястреба. Сехет с головою львицы; Баст с головою кошки; Гатор под видом коровы; Нутс головою того же животного; Фта, украшенный скарабеем (жуком), прижимает две змеи к своей груди и стоит ногами на крокодиле; Себек изображается с головою крокодила, но на голове имеет диск солнца с бараньими рогами; Селк со скорпионом на голове; Сет изображается под видом бегемота; бык Апис изображался под естественным видом быка или с телом юноши и головою быка; Ма, богиня истины, изображалась с пером на голове; Себ, первобытная земля, изображалась под видом гусыни⁴⁷⁸. Одним словом, начиная от солнца и звезд до пресмыкающихся, насекомых и рыб, в мире физическом, на небе, на земле и в водах, не было ничего такого, что бы не изображалось в храмах или на гробницах египтян в качестве божественных символов и эмблем или в виде украшения⁴⁷⁹. Скульпторы воспроизводили также эти образы и божественные статуэтки из драгоценных материалов, и они носились как нашейные украшения и служили в качестве амулетов⁴⁸⁰.

Господь, устами Моисея, строжайшим образом воспретил изображение всех этих предметов. Он придает этому закону такую важность, что повторяет и воспроизводит его несколько раз (Лев. 26:1; Втор, 5:8), и повелевает, что когда народ израильский овладеет землею обетованной, в тот момент, когда весь народ соберется на горе Гаризим и на горе Гевал, первое из всех проклятий, которые должны были произносить левиты, должно было состоять в следующем: «проклят, кто делает изваянный или литый кумир, мерзость пред Господом, произведение рук художника, и поставит его в тайном месте!» И весь народ должен был отвечать: аминь (Втор, 27:15). Преемник Моисея, Иисус Навин, в точности исполнил это повеление Господне (Нав. 8:33–34).

Из всего этого само собой очевидно, насколько Моисеева религия стоит в полной противоположности с религией египетской, и как в то же время самые термины, в которых формулировано ее учение, свидетельствуют, что она находилась в близком соприкосновении с той религией, заблуждения которой она отвергает и осуждает.

Вместе с многочисленностью божественных изображений, наиболее отличительною чертою египетской религии служило почитание умерших и гробниц. Можно сказать, что этот культ у египтян был одним из главных занятий живых. Они воздавали непрестанные погребальные почести тем, которых уже не было в живых, меньше даже заботясь о своем теперешнем существовании, которое, по их взгляду, было лишь временным местопребыванием, так что все их заботы направлялись к украшению гроба, который должен был сделаться их «вечным жилищем». В честь умерших они приносили жертвы на подобие тех, которые они приносили богам, именно курение и возлияние; мумии умерших они с любовью обнимали руками и ноги их орошали своими слезами. Когда мумии сохранялись в доме или в погребальном помещении, то время от времени их вынимали из гробниц и клали рядом с жертвенником, где священнодействовал жрец; затем мумиям приносили в жертву курения, совершали возлияния, приносили цветы, плоды и говядину⁴⁸¹; их покрывали даже благовониями, поливая масло на голову. В честь умерших совершались также особые пиршества, на которые приглашались родители и друзья их. Всем известно, что пирамиды предназначались в качестве места погребения царей, из которых каждый строил по одной для себя. Гробницы богатых украшались с необычайным великолепием; роскошные гробы, как внутри, так и снаружи, покрывались изображениями или барельефами; труп опускался в землю с экземпляром «Книги Мертвых», трудом каллиграфа и миниатюриста; он обертывался дорогими повязками, покрытыми драгоценными украшениями⁴⁸², и окружался статуэтками, из которых одни изображали его самого, а другие предназначались в помощь ему в его трудах в загробном мире. Эти погребальные статуэтки, которые, по установлению «Книги Мертвых», полагались в гробницы, назывались «ответствующими» (усапти-у). Они одевались в узкую одежду мумий, причем два пальца скрещены на груди и обыкновенно держат орудие земледелия. Предназначаясь в помощницы умершего, они «отвечали на его призыв помогать ему в обработке полей Аалу, т.е. небесных полей⁴⁸³, Одним словом, можно сказать, что стены погребального помещения покрывались картинами, где вся жизнь умершего изображалась с чрезвычайным богатством, подробно и с удивительною точностью. В одном углу можно видеть сцены из домашней жизни: повара раздувают огонь и готовят обед, женщины гарема пляшут и поют под звуки скрипок, флейт и арф; в другом месте изображаются сцены из охоты и рыбной ловли, битва на воде, сцены из наводнения, обработки полей, посева, жатвы и собирания хлеба в магазины. На другой стене работники всякого сорта исполняют каждый работы своего ремесла: сапожники, стекольщики, литейщики, столяры – все расположены и сгруппированы в линии; плотники рубят деревья и строят барку, женщины занимаются прядением на особом станке, под надзором мрачного и раздраженного евнуха, который, видимо, мало расположен сносить их болтовню. Господин дома, стоя позади большого корабля, распоряжается матросами; море, по которому плывет он, есть бассейн запада, и пристань, в которую он направляется, есть не что иное, как гробница⁴⁸⁴.

Все эти сцены, так изображаемые на стенах гробниц, имеют своею целью не столько напоминать о том, что умерший делал в течение своей жизни на земле, сколько изобразить то, что он делает после своей смерти в загробном мире, где он продолжает свое прежнее существование и плавает по небесному Нилу⁴⁸⁵. Подобно тому, как течение бога; Солнца, подвигаясь вперед по небесному своду, сравнивалось с мореплаванием, и как боги в глубине храмов сидят в своей барке, так и умершие, соединяясь с Озирисом и принимая по смерти одно из имен Озириса, должны переплыть в другой мир, с каковою целью в их гробницы полагалась одна или несколько маленьких барок. В гробнице царицы Аа-Готеп найдена одна барка из массивного золота и другая из серебра. Золотая барка, снабженная экипажем, стояла на четырехколесной колеснице. Все снасти на ней из дерева, колеса из бронзы с четырьмя спицами; весла, в числе двенадцати, все из массивного серебра⁴⁸⁶. Смысл всего описанного выше поясняется текстами. Вот что читается на одном погребальном памятнике: «приношение сделано Анупу, обитателю божественного дворца, дабы дано было погребение в Аменте, западной стране, весьма великой и весьма доброй, совершенному по великому богу; дабы он шел путями, где хорошо ходить, совершенный по великому богу; дабы он имел приношение хлебом, мукой и напитками, в праздник начала года, в праздник Тота, в первый день года, в праздник Уаги, в великий праздник жара, в процессию бога Хем, в праздник приношений, в праздники месячные и полумесячные, и каждый день»⁴⁸⁷.

Из всего этого видно, что культ мертвых у египтян всецело был проникнут их политеистическими воззрениями и наполнен суевериями, представлявшими сущность загробной жизни под различными ложными формами. Но насколько этот культ занимает важное место в религии фараонов и их подданных, настолько же он мало имеет значения в религии Моисеевой. Существующая между этими двумя религиями противоположность нигде не проявляется с такою ясностью, как именно здесь. Чтобы предохранить израильтян от заражения заблуждениями касательно загробной жизни, составлявшими основу верований египтян, Моисей делает насколько можно менее, так сказать, указаний на самое бессмертие души. Провозглашая приведенное нами выше запрещение касательно всякого чувственного изображения Божества, он сразу подсекает и все суеверные обычаи египтян касательно погребения и культа мертвых. Все Моисеево законодательство в этом отношении во всех своих основных положениях находится таким образом в прямой противоположности с религией Египта. Оно не только не делает заимствований из нее, а напротив всячески опровергает и осуждает ее в ее наиболее отличительных особенностях. Запрещение приношений и жертв в честь умерших заключается в том явном протесте, который по закону обязаны были делать израильтяне, когда они приносили начатки от плодов: «когда ты отделишь все десятины произведение земли твоей..., тогда скажи пред Господом Богом твоим: я не ел от нее в печали моей, и не отделял ее в нечистоте, и не давал из нее для мертвых» (Втор. 26:13, 14).

Обстоятельства смерти Аарона и Моисея также составляли явное осуждение египетских суеверий касательно культа умерших. Чтобы народ не возымел желания оказать этим двум своим великим вождям почестей на подобие тех, которые оказывались знаменитым личностям в долине Нила, Бог заставил их умереть одного за другим в отдалении и в отсутствии их народа (Чис. 20:25–28, Втор. 32:49, 50, 34:5, 6).

Различия, столь ясно выступающая между Моисеевой религией и религией Египетской в отношении верований догматических, естественно менее резко выступают в отношении нравственном, так как основа нравственности у всех народов одна и та же, и Бог на сердцах всех людей напечатлел один и тот же естественный закон нравственности. Египтяне признавали много прекрасных нравственных правил, как это можно видеть из различных изречений в их книгах и в особенности в «Исповеди умерших пред судом Озириса». Но, несмотря на это, мы не встречаем среди них ничего такого, что бы могло равняться с Десятисловием Моисеевым: египтяне гораздо больше заботились о том, чтобы избегать зла, чем делать добро, так что и «Исповедь умерших» имеет исключительно отрицательный характер; их правила поведения не столь тесно связывались с религией, как правила в законе Моисеевом; выражаемые в их гимнах богам чувства совершенно иного рода, чем чувства в песнях и псалмах народа израильского. Жрецы Аммона-Ра всегда воспевают его различные свойства, его небесное течение, его разнообразные превращения, те благодеяния, который он разливает по земле животворящею теплотою солнца, но сам человек едва выступает в них или во всяком случае играет лишь весьма второстепенную роль. Гимны израильские отличаются совершенно иным характером и звучат совершенно другим тоном. В них прославляется всемогущество Бога, но совершенно под другими образами и в совершенно различных чертах; Его провидение повсюду занимает в них совершенно иное место; человек скорбит, вопит, оплакивает свои немощи и просит помилования у Бога. Другими словами, здесь в священных гимнах Израиля мы переносимся как бы в совершенно другой мир. (Втор. 9:26–29)

Что касается обрядов и церемоний, которыми была богата ветхозаветная религия, то в Пятокнижии нельзя не видеть некоторых следов египетского влияния, следов тем более драгоценных, что они служат явным доказательством подлинности Пятокнижия, и притом следов, которые слишком редки, чтобы они могли подрывать в то же время божественное происхождение израильского богослужения.

Человек живет не только умом, но и чувствами; он может судить о красоте вещей только по окружающему их блеску; религия должна, следовательно, говорить сколько уму своими учениями, столько же и его глазам своею внешностью и своею обрядовою пышностью. Поэтому-то религия всегда связывается с храмами и жертвенниками, обрядами и жертвоприношениями. В пустыне Синайской, когда избранный народ вел кочевую жизнь, для него невозможно было воздвигнуть храм истинному Богу; тем не менее, он нуждался в чем-нибудь таком, что бы заменяло храм и что было бы осязаемым знаком присутствия Иеговы в среде сынов Израиля⁴⁸⁸. Он, правда, обитал посреди их: «ибо есть ли какой великий народ, к которому боги его были бы столь близко, как близок к нам Господь Бог наш, когда ни призываем Его?» (Втор. 4:7). Но Его поклонники нуждались в особом месте, где бы они могли возносить к Нему молитвы, и так как Он не мог быть изображаем ни под каким образом или видом, то вследствие этого израильтянам даны были ковчег и скиния. Скиния была местом молитвы и жертвоприношений; ковчег, поставленный в скинии, был как бы жилищем Бога, престолом Его величия. Сам Господь говорил Моисею в этом отношении следующее: «и устроят они Мне святилище, и буду обитать посреди их. Сделайте ковчег из дерева ситтим⁴⁸⁹; длина ему два локтя с половиною, и ширина ему полтора локтя, и высота ему полтора локтя. И обложи его чистым золотом, изнутри и снаружи покрой его, и сделай на верху его золотой венец, витый. И положи в ковчег откровение, которое Я дам тебе. Сделай также крышку (каппорет) из чистого золота; длина ее два локтя с половиною, а ширина ее полтора локтя. И сделай из золота двух херувимов; чеканной работы сделай их, на обоих концах крышки. Сделай одного херувима с одного края, а другого херувима с другого края; выдавшимися сделайте из крышки херувимов на обоих краях ее. И будут херувимы с распростертыми вверх крыльями, покрывая крыльями своими крышку, а лицами своими будут друг к другу; к крышке будут лица херувимов. И положи крышку на ковчег сверху; в ковчег же положи откровение, которое Я дам тебе. Там Я буду открываться тебе и говорить с тобою над крышкою, посреди двух херувимов, которые над ковчегом откровения, и все, что ни буду заповедать чрез тебя сынам Израилевым» (Исх. 25:8–22).

В этих предписаниях Бога Моисею можно видеть несколько черт, напоминающих Египет, только что оставленный израильтянами. Но нужно сказать, что их немного. Храм египетский состоял из пилона, прямоугольного двора, помещения, более просторного в ширину, чем в длину, в некотором роде притвора и, наконец, святилища. В святилище не было статуй бога, как это было в храмах греческих, но в нем заключался один священный предмет – бари или священная барка и маленькая часовня, которой дают название «храмика» или «ковчега». Священные барки обыкновенно делались из дорогого дерева, а иногда из серебра и золота. Он представляли собою обычную форму барок, плававших по Нилу. В одном из помещений Карнакского храма можно читать следующую надпись на барке, посвященной фараоном Сети I богу Аммону-Ра: «она отделана была чужеземным золотом, сверкала драгоценными камнями и украшена ляписом. Изображение Ра было помещено впереди. Он освещал реку своим блеском как восходящее солнце... Народ восклицал при ее проходе, когда она поднималась к Фивам». В Карнаке изображены и другие священные барки; одна из них имеет не менее 40 футов длины⁴⁹⁰. Посредине ее возвышается храмик, иногда стоящий между двумя крылатыми фигурами, которым смотрят лицом друг к другу и осеняют храмик своими распростертыми вперед крыльями. На носу и на корме изображены священные эмблемы, богато отделанные. В праздничные дни священные барки носились по улицам, в торжественных процессиях. Эти процесии часто изображаются на памятниках. Один памятник, находящейся в Булакском музее, изображает, как жрецы несут бари. Эта бари называлась Рамзес. Женщины при этом пляшут и с игрой на тимпанах и лирах следуют за процессией.

В глубине святилища возвышался храмик, бывший наиболее священною принадлежностью всего храма. Он делался из гранита или базальта и был больших размеров. Изучая план храма, в котором он находится, нельзя не заключить, что самый храм строился для этого храмика, и последний представляет собою нечто в роде резюме всего здания. О египетских храмиках можно судить по тем экземплярам, которые сохранились до настоящего времени. В Луврском музее находятся два подобных храмика, которые сделаны из розового цельного гранита. Оба они почти одинакового размера: один имеет 2 метра 36 сантиметров высоты при 0,96 метра ширины и 1,15 метра глубины; другой имеет 2,26 метра высоты при 0,96 ширины и 1,15 глубины. Первый из них украшен хорошей резьбой. Он посвящен был царем Амасисом около 580 г. до Р. Хр. в конце XXVI династии. Второй, стоящий ниже первого в отношении резьбы, носит на себе имя Птоломея Евергета II, около 147 г. до Р. Хр. В граните высечено нечто в роде ниши, представляющей собою часовенку. На внешней стороне вырезаны изображения богов и богинь. Так, на храмике Амасиса, на передней стороне его изображены богини Изида и Нефтида с надписями царя. По правую сторону изображены Гор, мститель, и Анубис, гении Тиумантеф и Амсет, Апи или бог Нила и богиня Нехеб. Слева находятся бог Тагут, гении Апи и Кебсенуф, Нил севера и олицетворенная вода. На каждой из сторон памятника не менее трех картин, где изображено множество богов и богинь. Так, на первой картине слева изображены Ра- Гармахис, со львиной головой, держащий крест с ручкой; Атум, восседающий на своем престоле; Шу и Тефнут под видом двух ястребов с человеческими головами; Себ и Нет с короной Нижнего Египта. Три картины с правой стороны равным образом все покрыты священными изображениями. Наконец, задняя сторона содержит также три ряда изображений богов, среди которых можно видеть ряд низших богов, состояний из четырех чет, где мужчина изображен с головой стрекозы, а женщина с головой змеи. Храмик Птоломея II не имеет такого множества священных изображений, как храмик Амасиса, потому что в нем изображениями покрыта только передняя часть, но и на нем можно видеть много знаков идолопоклонства. Надписи показывают, что этот памятник посвящен был богине Изиде. Поверх двери изображены три крылатых диска. Внизу карниз также занят двумя крылатыми дисками с двумя змеями. Еще ниже изображены с касками на голове четыре фигуры, поддерживающие знак неба.

Оба эти памятника сделаны из камня, но были также храмики и из дерева. Большая часть памятников, делавшихся из этого последнего материала, исчезли бесследно вследствие непрочности самого материала. В Туринском музее однако же сохраняется один подобный храмик. Он весь сделан из крашеного дерева и стоит, по обыкновению, на барке. Вся ширина храмика и барки в 147 миллиметров; высота от подошвы до вершины карниза имеет 328 миллиметров. Задняя часть храмика имеет 28 сантиметров высоты, включая и барку, ширина его 0,14 метра и вся длина 0,33 метра⁴⁹¹. Обе стороны храмика покрыты изображениями и надписями. На левой стороне можно видеть три ряда изображений. В верхнем ряду солнечная барка, с человеческою головою на носу, направляется к жертвеннику, находящемуся направо. В барке находится богиня. От реки, по которой плывет барка, отделяется канал, который направляется в правую сторону. Во втором ряде его также изображена барка с матросом и четырьмя веслами. Маленький канал, отделяющийся слева от главной ветви, разделяет то, что остается от стены, на два поля, в каждом из которых стоит человек, который, обратившись к барке, совершает приношение на жертвеннике; стоящий дальше всех совершает возлияние, а самый близкий подносит букет. В третьем ряду все семейство стоит коленопреклонно, с обращенными влево лицами. На правой стороне храмика имеется только два ряда изображений. В верхнем изображена божественная Троица, в нижнем – фигуры поклонников. На внешней стороне дна вертикальными столбцами читается следующая иероглифическая надпись: «о, боги, владыки Елефантины, великий божественный круг, владыки моей страны! Окажите мне милость, чтобы уста мои говорили истину, глаза мои видели Аммона во всякий его праздник, бога возлюбленного, который внимает бедному, помогает несчастному, поддерживает угнетенного, дает превосходную продолжительность жизни для прохождения по этой земле».

Дверка храмика делалась из камня и почти всегда была закрыта: у храмиков, сохраняющихся в Лувре, ее не сохранилось; но мы знаем, что она всегда состояла из двух створок, доказательство чего представляет деревянный храмик Туринский, где она сохранилась. Дверь в этом последнем предшествуется особым портиком. Портик часто поддерживается двумя колоннами с капителями, изображающими голову Гаторы. Дверь обыкновенно была запечатана. Один только царь или великий жрец имел право открывать ее. Об этом прямо говорится в одном месте памятника Джебель-Баркал: «он (царь Пианхи-Меиамун) взошел на лестницу, ведущую к великому адитону (в храме Илиопольском), чтобы видеть там бога, обитающего в Га-Бенбен, видеть самому наедине. Совершенно одинокий, он отнимает запор, открывает створки, рассматривает своего отца Ра в Га-Бенбен, приводит в порядок барку Мад бога Ра, барку Секет богини Шу; потом он закрывает створки, полагает сургуч и кладет на него царскую печать»⁴⁹². Один барельеф великого храма Абидосского изображает фараона, открывающего храмик бога Аммона⁴⁹³.

В храмике, так тщательно закрывавшемся, полагались статуи богов или даже простые предметы. Иногда в них содержалось священное животное или религиозная эмблема, пред которою в известные дни возносились молитвы. Судя по внутреннему расположению небольшого деревянного памятника, сохраняющегося в Турине, можно думать, что он предназначался для того, чтобы содержать в себе змея.

Такова была главная святыня в храмах египетских. Если все эти данные сравнить с тем, что мы знаем из книги Исход о ковчеге завета, то нельзя не видеть, что, хотя между ними и есть некоторое сходство, но различий гораздо больше. Храмик иногда, как и ковчег завета, делался из дерева. Тот и другой предназначались для содержания в себе священных предметов, но ковчег никоим образом не напоминает собою о существовании бари или священной барки. Бог совершенно отверг этот символ, который имел столь тесную связь с ложными идеями египтян касательно сущности Бога и загробной жизни. Самый ковчег имеет лишь весьма отдаленное сходство по своей форме с храмиком. Храмик, в сущности, был не что иное, как маленький храм, в котором полагалась божественная эмблема; ковчег, напротив, был простой ящик, в котором не было никакого изображения и никакого символа, а только заключались скрижали закона; престол Бога был над ковчегом, на крышке его. Наиболее важная черта сходства, которую мы можем видеть между храмиком и ковчегом, заключается в присутствии крылатых божеств с одной стороны и херувимов с другой. Бог, в честь Своего ковчега и херувимов, сделал одно исключение из запрещения касательно изображения сотворенных существ. Чтобы народ мог глубже проникнуться благоговением по отношению к Нему, Он хотел показать ему, что херувимы всегда славословят и боготворят Его. Положение, данное херувимам, похоже несколько на положение крылатых существ, которых можно видеть на некоторых храмиках египетских богов, хотя крылья их по-видимому расположены были неодинаковым образом. Но все это сходство совершенно внешнее. Херувимы были совершенно отличны от гениев или крылатых божеств, которые изображены на барках египетских⁴⁹⁴; это отнюдь не боги, но существа особого рода, которые, по свидетельству бытописателя, охраняют двери рая, чтобы пресечь доступ к нему согрешившего человека. Смысл и значение этих двух изображений также совершенно различны. Распростертые крылья херувимов, не объясняя никакого видимого символа, поразительным образом изображают невидимое существо Бога. «Еврейский ковчег тем самым, что он не содержал никакого образа, мог считаться как бы постоянным протестом против идеи, которую египтяне связывали с своими храмиками»⁴⁹⁵.

Черты египетских обычаев можно встретить также отчасти в некоторых Моисеевых обрядах и в одеянии первосвященника. Некоторые находят также сходство между жертвоприношениями голубей, как оно предписывается в книге Левит (1, 14–18), и жертвоприношениями птиц египетскими жрецами. Нагрудник, бывший одним из главных украшений израильского первосвященника, также встречается в Египте и свойствен этой стране. Он представляет также новое доказательство подлинности книги Исход, где мы читаем описание его. Наиболее известный нагрудник найден Мариеттом на мумии царицы Аа-Готеп, матери царя Амозиса, главы XVIII династии, низвергшей владычество гиксов. Он теперь находится в Булакском музее. Общая форма памятника представляет собою маленький храмик. В средине его Амозис изображен стоящим в барке. Два божества, Аммон и Фра, выливают ему на голову воду очищения. Над всею сценою витают два ястреба, как символы животворящего Солнца. Работа этого памятника совершенно вольная. Фон фигур состоит из ажурной (сквозной) резьбы. Самые фигуры очерчены золотыми линиями, в который вставлены пластинки твердого камня: сердолика, ртути, ляписа, пластинки, который похожи на зеленый полевой шпат. При таком разнообразии, этого рода мозаика, где каждый цвет отделяется от соприкосновенного с ним блестящею золотою чертою, представляет насколько богатое, настолько же и гармоническое целое⁴⁹⁶.

С этим описанием можно сопоставить описание нагрудника первосвященника, как оно делается в книге Исход: «сделай наперсник судный искусною работою; сделай его такою же работою, как эфод; из желтой, из голубой, пурпуровой и червленой шерсти и из крученого виссона сделай его. Он должен быть четырехугольный, двойной, в пядень длиною, в пядень шириною. И вставь в него оправленные камни в четыре ряда: рядом рубин, топаз, изумруд, – это один ряд; второй ряд: карбункул, сапфир и алмаз; третий ряд: яхонт, агат и аметист; четвертый ряд; хрисолит, оникс и яспис. В золотых гнездах должны быть вставлены они. Сих камней должно быть двенадцать по числу (двенадцати имен сыновей израилевых на двух раменах его), по именам их (и по рождению их). На каждом, как на печати, должно быть вырезано по одному имени из числа двенадцати колен» (Исх. 28:15–21). Отсюда видно, что нагрудник Ааронов похож отчасти на нагрудник египетский. Богу угодно было, чтобы израильские художники приготовили для первосвященника такое же украшение, какое они видели в земле фараонов; Он предназначил для первосвященника одно из лучших украшений ювелирной работы того времени, чтобы возвысить этим величие своего богослужения и обрядов.⁴⁹⁷

Но нужно заметить, что рядом с сходными чертами есть и важные различия. Некоторый подробности украшения и исполнения были неодинаковы; все, что напоминало о мифологии, совершенно отсутствует в Моисеевом нагруднике; он был исключительно первосвященническим украшением у израильтян, между тем как у египтян ношение его не присвоено было жрецам; он, по-видимому, надеваем был только мумиям⁴⁹⁸. Если чем египетские жрецы и отличаются на памятниках от других людей, то это шкурами пантер, которыми одевался один класс между ними. Классификация левитского священства была также совершенно иною, чем классификация египетского священства.

Некоторые из сосудов, употреблявшихся при жертвоприношениях, по необходимости, были одни и те же у израильтян, как и у египтян. Жертв нельзя было приносить напр. без ножей; вещественная часть богослужения должна была во многих пунктах быть одинаковою у различных народов в силу самой необходимости. Между тем даже и здесь Моисеева религия имеет свой особый характер. Общественное положение израильских священников было совершенно иным. В то время, как египетские жрецы имели в своем распоряжении громадную поземельную собственность, израильское священство было даже совершенно лишено земельного владения, чтобы оно, будучи свободным от земных забот, могло всецело посвящать себя на служение Богу (Втор, 18:1, 2). Приносившиеся жертвы и самый способ их приношения были также совершенно отличны от египетских. Жертвенники египетских богов всегда покрыты приношениями, которые никогда не приносились Иегове: различными плодами, луковицами, птицами всякого рода и проч. Между тем истинному Богу можно было приносить только два рода птиц: голубей и горлиц (Лев. 12:8; ср. Лук. 2:24). Египтяне приносили своим богам хлебы, всевозможные вазы, куски говядины или антилопы, цветы, плоды и всевозможные вещи. Самый жертвенник, как жертвенник курения, так и жертвенник всесожжения, в израильской скинии имел совершенно другой характер. Первый, называемый также золотым жертвенником, делался из дерева ситтим (акация) и имел прямоугольную форму. На нем утром и вечером сожигались благовонные травы, и на нем запрещено было полагать какое-либо приношение⁴⁹⁹. Жертвенник всесожжения, на котором приносились Богу жертвы заклания в Его честь, был из глины или из нетесанных камней. Он имел также прямоугольную форму (Исх. 20:24–26; Втор. 27:5–7). Совершенно иного рода был египетский жертвенник. Его форма была в виде письменного стола, и часто на одной ножке или столбе. Он делался из камня или дерева. На Луврском памятнике один египтянин, говоря о ремонтировке, производимой в храме Абидосском, заявляет, что он возобновил жертвенники богов кедровым деревом. Жертвенник курения в храме Соломоновом был сделан из кедрового дерева, но жертвенник в скинии был из дерева акации, и оба они имели одну и ту же форму.

Сопоставляя таким образом данные, представляемые египтологией, с Пятокнижием, легко видеть из всего сказанного, что, хотя израильская цивилизация выросла на почве египетской, но религия Моисеева, как чудесное явление, представляясь как бы произведением почвы, откуда вышел Израиль, в то же время имела совершенно своеобразную и независимую жизнь. В Моисеевых предписаниях, даже в некоторых религиозных обрядах, можно заметить следы египетского влияния; но самая основа учения совершенно иная. Замечаемое сходство – совершенно внешнее, а дух, оживляющий эти учреждения, совершенно противоположный. Тут сказался глубокий воспитательный прием постепенного возведения народной мысли, посредством привычных для народа форм, к новому возвышенному содержанию, – прием, замечавшийся впоследствии и в практике христианской церкви, которая часто пользовалась языческими обычаями и празднествами для того, чтобы, придав им новое христианское значение, постепенно подготовить к нему сознание народа. Как христианство принимало некоторые языческие обычаи, хорошие сами по себе, очищая и преобразуя их, так и Моисей делал некоторые заимствования в Египте, но в то же время лишал их всего языческого характера и освящал эти древние обычаи, делая их служебным орудием и воплощением идеи чистого и истинного единобожия⁵⁰⁰.

Среди наставлений, данных Моисею на горе Синае, был длинный ряд таких, который относились к внешней стороне богослужения и требовали знания различных искусств и ремесел, составляющих принадлежность уже довольно развитой цивилизации, – цивилизации, которая многим казалась несоответствующею состоянию израильского народа, только что освободившегося от рабства, где он всецело занят был земледелием, строительством, деланием кирпичей и другими рабскими работами. Поэтому в интересах истины важно рассмотреть, были ли у израильтян условия, дававшие им возможность приобрести знание различных искусств и ремесел, и в каком состоянии это их знание находилось ко времени исхода⁵⁰¹.

Для правильного понимания этого вопроса, прежде всего необходимо помнить, что уже в то время, когда Авраам выселился из Халдеи и направился к северу, халдеи или вавилоняне были знакомы со многими ценными искусствами и вообще находились в состоянии цивилизации, уже значительно выходящей за пределы первобытной жизни. Вавилоняне уже задолго до Авраама умели обжигать превосходные кирпичи (Быт. 11:3), строили города (Быт. 10:10) и замышляли даже построить башню, вершина которой достигала бы небес (Быт. 10:4). Они хорошо были знакомы с металлургией, и из смешения меди с оловом производили бронзу такого качества, что она едва ли уступала лучшей бронзе греков. Они были знакомы с ткацким искусством, и вырабатывали хорошего качества материи, которые ко времени Моисея, а вероятно и раньше, пользовались широкой известностью и составляли важный предмет вывоза в заграничные страны (Нав. 7:21). Они обращали большое внимание на искусство резьбы и гравирования, которое они довели до значительной степени совершенства, так что в состоянии были свободно обрабатывать даже такие материалы, которые известны у ювелиров под названием «твердых камней», и покрывали их надписями и изображениями людей и животных, указывающими на полное мастерство гравера⁵⁰². В виду таких обстоятельств, нет оснований отрицать, чтобы и семейство Фарры, когда оно оставляло Ур Халдейский, уже не имело в своей среде художников, которые бы хорошо знакомы были с различными искусствами и ремеслами, практиковавшимися в Вавилонии в то время. Кочевое племя, избегающее городов и живущее в пустыне, всегда по необходимости должно иметь в своей среде лиц, способных приготовлять все, что необходимо для обыденной жизни. Поэтому можно полагать, что уже и в караване Авраама, когда он выселился из земли Халдейской в землю Ханаанскую, были такие домочадцы, которые могли исполнять все необходимые для обыденной жизни работы, как напр. ткать из козьей шерсти материи, требовавшиеся для шатров, а также и для одежды; оружейники, снабжавшие караван оружием, всевозможные ремесленники, которые могли приготовлять домашнюю посуду, а также и художники, которые могли приготовлять всевозможные украшения, требовавшаяся для главы племени с его ближайшим родством, занимавшим в караване главенствующее положение. Потомки Авраама уже задолго до поселения в Египте обладали печатями, браслетами (Быт. 38:18), серьгами (Быт. 35:4) и одеждами из разных цветов (Быт. 37:3). Их палатки, их одежда, оружие и украшения были, по всей вероятности, их собственного туземного произведения.

Но как бы то ни было, можно с несомненностью полагать, что при вступлении в Египет они пришли в соприкосновение с гораздо более высокой цивилизацией, – цивилизацией, которая быть может имела за собою уже тысячелетнюю древность и которая включала в себя все те отрасли искусства и промышленности, знакомство с которыми, по свидетельству писателя Пятокнижия, израильтяне проявили в пустыне. Если сначала познания их в различных искусствах и ремеслах было грубыми или в некоторых отношениях недостаточными, так что и самые произведения вследствие этого были низкого качества, то в Египте они получили возможность сделать быстрые успехи во всевозможных отраслях промышленности и довести их, особенно те, которые наиболее ценились, до высокой степени совершенства. Нет надобности предполагать, чтобы племя Иакова, состоявшее из двух или трех тысяч душ, по переселении в Египет, все непременно стало заниматься только одним скотоводством. Скотоводство, несомненно, было их главным занятием; но те из них, которые были уже ремесленниками и до вступления в Египет, весьма вероятно могли продолжать свои занятия и в этой стране. Такие лица, конечно, имели здесь возможность сравнить свои способы обработки с теми, которые преобладали в их новом местожительстве, и при сообразительности и промышленном инстинкте, которым всегда отличались израильтяне, они не замедлили усвоить все те усовершенствования какие только могли быть замечены ими. Мы имеем полное основание предполагать, что когда израильтяне оставили Египет, их художники вообще находились, можно сказать, на одном уровне с художниками из самих египтян, и поэтому были в состоянии производить работы почти или даже совершенно равные тем, которые производили египтяне в это самое время.

Какого же рода главные виды произведений, производство которых во время пребывания в пустыне явно приписывается израильтянам, и какие имеются доказательства в пользу того, что произведения того же или подобного рода были подсильны египетским художникам и промышленникам во время исхода или в период ХVIII династии? Работы эти распадались на семь главных отделов: 1) металлургия, 2) плотничество и столярное ремесло, 3) ткание материи, 4) вышивание, 5) приготовление и крашение кожи, 6) резьба на дереве и гравирование и 7) приготовление составов из пряностей и тому подобных веществ.

Металлургия у египтян находилась уже на весьма высокой степени развития. Она обнимала произведения из золота, серебра и отчасти свинца, из меди, железа и бронзы. Олово, по-видимому, было еще мало в употреблении, а цинк и совсем неизвестен. Египтяне находили золото в значительном количестве в пределах своей собственной страны, главным образом в жилах кварца в юго-восточной части Египта. Вырыв кварц, они разламывали его руками на маленькие кусочки, которые затем клались в особую раздробляющую мельницу и растирались в порошок между двумя плоскими громадными гранитными жерновами, причем труд этот опять совершался ручною работою. Кварц, превращенный таким образом в порошок, промывался на наклонных столах, снабженных одной или двумя цистернами, пока таким образом не смывалась вся земля, увлекаемая по наклону водою. Остававшиеся не столах частички золота тщательно собирались и клались в глиняные плавильники, которые подвергались в течение пяти дней и ночей действию сильного жара в печи, где они превращались в слитки; по охлаждении плавильники разбивались и слитки вынимались, затем взвешивались и отправлялись для производства. Производство предметов из золота находилось в руках особых золотых дел мастеров, которые, при помощи меха расплавив слиток или часть его в плавильнике, приступали к выделке нужных им вещей при помощи щипцов и различного рода гравировальных инструментов. Между предметами, чаще всего производившимися из золота, были толстые кольца известной величины и веса, служившие по-видимому вместо ходячей монеты, вазы, сосуды, корзиночки, браслеты, запонки, нашейники, серьги и другие украшения, чаши, чашки, стаканы, рюмки и другие сосуды для питья. Многие из них обнаруживают высокое развитие вкуса. Чашам и всевозможным сосудам часто придавались формы животных, особенно головы лошадей и ибисов, а также головы и даже целые тела змей, слитые из металла или вырезанные на металле; браслеты и серьги часто украшались всевозможною резьбой, и иногда убирались лазурными, поддельными из стекла, самоцветными камнями.

Из серебра приготовлялись главным образом кольца, употреблявшиеся также часто вместо денег, затем вазы, браслеты, пластины, употреблявшиеся в качестве украшении для мумий, перстни и статуэтки главным образом богов и священных животных. Производство этих предметов совершалось почти также, как и производство предметов из золота, но статуэтки по-видимому прямо выливались. Серебряные предметы иногда подвергались позолоте.

Египетское производство из бронзы было весьма обширным. Оружие и орудия; домашние сосуды, как напр. котлы, чаши, кувшины, бассейны, вазы, ковши и проч.; туалетные принадлежности, зеркала, бритвы, щипчики, булавки, серьги, браслеты; художественные предметы, фигуры богов, священных животных и людей; инструменты в роде пил, долот, топоров, скобелей, сверл, шил и т. д. обыкновенно и во всяком случае чаще всего делались из бронзы. Из бронзы приготовлялись кинжалы, боевые секиры, копья, стрелы и кольчуги; из земледельческих орудий и инструментов из бронзы приготовлялись плуги, серпы, ножи, щипцы, гвозди, иглы, гарпунги и рыболовные крючки. Египетская бронза составлялась чрезвычайно различно; иногда она содержала 14 частей олова и 1 железа на 85 частей меди – весьма редкая пропорция. Чаще медь стояла к олову, как 88:12, а иногда в такой высокой пропорции, как 94:6. Способ приготовления бронзы не изображается на египетских памятниках, но едва ли может быть сомнение в том, что составляемые металлы были расплавляемы и смешиваемы вместе в печах, причем расплавленная масса стекала в особые формы, где она охлаждалась и затем работа оканчивалась руками.

Из олова приготовлялись особые плиты, на которых делалось изображение символического глаза, и они употреблялись для прикрытия надреза в боку мумии, который делался с целью удаления внутренностей. Оно также употреблялось вместе с свинцом в качестве паяльного вещества.

Железо иногда употреблялось для инструментов оружия и орудий, но по-видимому оно вообще было гораздо меньше в ходу, чем бронза. Бронзовые орудия и оружия с удовлетворительностью соответствовали всевозможным целям, и так как производство их было гораздо легче, чем из железа, то они вообще и предпочитались.

Металлургия израильтян, как видно из повествования книги Бытия, близко следовала за египетской металлургией. Употреблявшиеся ими металлы главным образом, если не исключительно, состояли из золота, серебра и бронзы (Исх. 25:3; 35:5). Золото употреблялось даже гораздо больше, чем серебро. Оно шло на пластины для обложения дерева (ст. 11, 13 и др.), на кольца (12), для изображения фигур (ст. 18; 32:4), на чаши и их покровы, на блюда и ложки (Исх. 25:29), на светильники и подножия их (ст. 31–37), на человеческие украшения, нацепи, нагрудники, колокольчики, серьги, браслеты и т. п. (Исх. 32:3; 35:22, и проч.). Серебро употреблялось для обложения дерева, а также для крючков и петель (Исх. 27:10, 17, и проч.). Самым обыкновенным материалом для сосудов всякого рода была бронза, из бронзы сделан был великий умывальник на дворе скинии (Исх. 30:18). Из нее же были сделаны колонны для двора (Исх. 27:10) и отверстия для них, внешний покров жертвенника всесожжения (ст. 2), все сосуды жертвенника (ст. 3), десять шестов, поддерживавших скинию в прямом положении, и «все принадлежности скинии для всякого употребления в ней» (ст. 19). Чтобы приготовить все эти предметы, из которых многие были совершенно новые, по образцу и рисунку, израильтяне должны были иметь среди себя золотых и серебряных дел мастеров и слесарей всякого рода, а также должны были вывезти для этого из Египта необходимый аппарат и для плавления металлов, и для придания им тех форм, какие в данном случае требовались. Веселиил, как ясно свидетельствует библейский историк (Исх. 31:4), был художник, обладавший «всяким искусством – работать из золота, серебра и меди» (то-есть, бронзы). Для исполнения всех возложенных на него работ, он очевидно должен был иметь и много соподчиненных себе искусных художников и ремесленников.

Плотничное и столярное ремесло в Египте находилось также на высокой степени развития. С самого отдаленного времени египтяне были знакомы с пилою, и при ее помощи разделяли на тонкие доски всякого рода дерева. При помощи скобелей и рубанков они могли придавать им совершенно ровную и гладкую поверхность. Высокое значение, придававшееся жрецами «храмикам», назначавшимся для вмещения изображений богов, вместе с потребностью иметь изящно выработанные гробы или ящики для мумий, требовали особенного внимания и тщательности от этого рода промышленности. Дошедшие до нашего времени ковчежцы, и особенно изображения их на гробницах и других памятниках, показывают, с какою тщательностью и искусством делались они; ящики для мумий делились также с чрезвычайно большим искусством и вообще разукрашивались с большою тщательностью. Мелкие предметы, как напр. погребальные ящики и шкатулки для туалетных принадлежностей, служат доказательством еще большего искусства и старания, так как часто обкладывались золотом, слоновою костью и фарфором, а иногда имели крышки, двигавшиеся на особых петлях. В наставлении касательно устройства ковчега завета или вообще деревянных работ, требовавшихся для устроения скинии, нет ничего такого, что бы превосходило искусство египетских плотников и столяров времени исхода.

Ткацкое ремесло в Египте находилось также на высокой степени развития. Хотя единственно известный египтянам ткацкий станок представлял собою ручной станок простейшего и первобытного рода, однако же материи, производившиеся им, во всех отношениях были хорошие и иногда даже удивительные по своему качеству. Египтяне приготовляли материи из полотна, хлопка и шерсти, достигая удовлетворительных результатов при употреблении каждого из этих материалов; но любимым произведением их ткацкого ремесла было полотно, и в этом отношении произведения египтян были в высшей степени замечательны. Нежность некоторых египетских полотен равнялась лучшему индийскому муслину, а некоторые, при прикосновении к ним, совершенно походили на шелк и вообще на лучшие мануфактурные произведения новейшего времени. Полотно обыкновенно приготовлялось белым, но иногда оно окрашивалось в красный цвет, а края его иногда окрашивались в индиго – или по одной линии, или в нисколько параллельных полос. Во время тканья иногда вставлялись узоры, но большею частью эти внешние украшения уже делались после, таким способом, который сходен с тем, что в новейшее время называется «печатанием». Иногда, для придания особенного богатства и роскоши материи, чрез нее пропускались золотые нити, и самые материи иногда делались столь прозрачными и нежными, как кисея. В лучших из льняных произведений каждая нить состояла в свою очередь из отдельных волокон, спряденных отдельно и затем свитых вместе, и число таких волокон иногда доходило до 360 в одной сложной нити.

Менее известно касательно бумажного и шерстяного производства египтян, так как до нашего времени осталось мало образцов его; но нет основания думать, чтобы искусство их и в этом отношении находилось ниже искусства выработки полотна. Употребление бумажных материй, сравнительно говоря, было редким, но шерстяные материи находились в большом употреблении. Зимою каждый египтянин носил верхнюю одежду из шерсти, и в некоторых гробах найдены были шерстяные материи, назначение которых однако еще доселе не выяснено.

Как у египтян, так и у израильтян в пустыне, полотно было главным материалом, употреблявшимся в ткацком производстве. Покрывала в скинии были сделаны из «крученого виссона (полотна), голубого, пурпурового и червленого» (Исх. 26:1). Из подобного же материала была и завеса, разделявшая святилище от святого святых (ст. 31). Завесы двора были также из крученого виссона (Исх. 27:9). Полотно было единственным материалом, употреблявшимся на одежды священников (Исх. 28). Внешний покров скинии был из козьей шерсти, то есть материи, сотканной из мягкого нежного волоса сирийского козла. Эта материя не встречается в Египте, где не было надобности в ней, так как Египтяне по-видимому совсем не употребляли палаток. Искусство ткания таких материй, вероятно, принесено была израильтянами с собою в Египет из своей Сирийской и Палестинской родины. Это было искусство, хорошо известное всем кочевым племенам Месопотамии и Аравии, так как оно было почти необходимостью для их существования.

Египтяне, по свидетельству Геродота, расшивали некоторые из своих льняных материй золотыми нитями и бумагой⁵⁰³; и шерстяные материи, украшенные шитыми рисунками, случайно находимы были в гробницах. Таким образом для израильтян, как знакомых с искусством Египта, было совершенно возможно вышить эфод первосвященника золотом (Исх. 28:6) и пояс его украсить вязаной работой художественного свойства (ст. 39), равно как и изготовить (или быть может соткать) фигуры херувимов для верхнего покрова (Исх. 26:1) и для завесы скинии (ст. 31).

Дубление и окраска кож были также известны Египтянам. Сидения дошедших до нас кресел часто состоят из дубленой и крашеной кожи, изрезанной на полосы, перевитые или сплетенный между собою. Кожаными ремнями перевивались плечи и груди мумий, и на концах их обыкновенно изображались имена и фигуры царей XII и следующих династий. Кожа употреблялась также при построении колесниц, равно как шла и на головные покровы, передники и на сандалии. Таким образом израильтяне вполне могли вывезти с собою из Египта известное количество «красных и синих бараньих кож», какие именно, по свидетельству Библии, они и приносили для построения скинии (Исх. 35:23).

Много внимания с самого древнего времени в Египте обращалось на резьбу, полирование и гравирование различных украшений. Самые твердые камни, как напр. бриллиант, рубин, смарагд, сапфир, топаз и зелено-желтый бирилл, правда, по-видимому не поддавались их усилиям; во всяком случае до нас не дошло предметов, которые бы доказывали их способность обрабатывать упомянутые камни. По они свободно выделывали камни меньшей твердости, каковы напр. аметист, гранат, сердолик, яшма, порфир, лазурный камень, обсидиан, серпентин (змеевик), жаровик и красный железняк. Из всех этих камней вырезывались амулеты и украшения, и они также вправлялись в перстни, браслеты, серьги и т. д. Египтяне также часто выгравировывали на этих драгоценных камнях имена и титулы царей или свои собственные имена, а также изображения или эмблемы божеств. Среди гравированных камней чаще всего встречаются сердолик, желтая яшма, змеевик, базальт, порфир и жаровик.

Веселиил, главный художник скинии, был особенно искусен в резании камней для вставления их (Исх. 35:33). Трудно сказать, какие именно камни употреблялись при украшении одежд первосвященника. Два больших наплечных украшения, по-видимому состояли или из ониксов или сардониксов, так как на обоих этих камнях сравнительно легко производить резьбу, и они встречаются достаточной величины для того, чтобы соответствовать этому назначению (Исх. 28:9–12). То обстоятельство, что эти камни не находятся среди тех, которые обыкновенно употреблялись Египтянами, не имеет особенного значения, так как они часто встречались в Аравии и могли быть получены Моисеем от аравийских торговцев, которых присутствие израильтян на Синайском полуострове и молва об их богатстве естественно должны были привлечь сюда. Камни первосвященнического нагрудника (ст. 17–20) определить чрезвычайно трудно. По нашему переводу, они состояли из рубина, топаза и изумруда, карбункула, сапфира и алмаза, яхонта, агата и аметиста, христолита, оникса и ясписа. На большей части этих камней не трудно производить резьбу, и Аравия могла доставить их израильтянам в большом количестве. Сам Синайский полуостров изобиловал также минеральными произведениями, особенно ртутными рудами, а все другие упомянутые камни могли быть доставлены или из Аравии, или даже из самого Египта.

Гравирование на драгоценных камнях было в ходу в Египте уже со времени IV династии, и оно особенно развито было при фараонах позднейших династий, именно ХVIII и ХIХ-той. Гравирование совершалось посредством бронзовых орудий и твердого камня наджака, которым и теперь гранят алмазы. Веселиил, несомненно, научился этому искусству в одном из Египетских городов, Илиополе, Танисе или Мемфисе, и при оставлении Египетской территории захватил с собою материалы, необходимые для занятия своим искусством. Если он был ювелир по ремеслу в Египте, то он вместе с тем мог захватить с собою и большое количество камней, пошедших впоследствии на приготовление первосвященнического нагрудника.

Египтяне с самого древнего времени занимались составлением мастей из различных специй для бальзамирования человеческих тел.

Геродот говорит, что при особенно тщательном бальзамировании, они, вынув внутренности трупа, наполняли полость желудка смесью «чистейшего изрубленного мирра, кассии и всякого рода пряностей, исключая ладона»⁵⁰⁴. Они были также большие любители всевозможных мастей, который при жизни употреблялись ими для своего тела, и туалетный стол обыкновенно был покрыт множеством всевозможных ваз, тазов, ящиков и кувшинчиков, в которых содержались различные масти и составные косметические средства. Веселиил, который является как бы гениальным мастером на все руки, вместе с другими родами знания, обладал и аптекарским искусством (Исх. 30:25, 35; 37:29); он составлял миро для священного помазания и различные курительные составы, которые вероятно были одинаковы с составами, употреблявшимися в Египте. Его священное миро состояло из одной трети кассии, одной шестой корицы, одной шестой благовонной ири и неопределенного количества оливкового масла. Его курительный состав содержал одинаковое количество ладона, галбана, древесной камеди и пахучей раковины. Составные вещества в обоих случаях предписаны были ему Моисеем, по повелении Божию, но самый способ приготовления по-видимому был предоставлен ему самому, и здесь естественно он пользовался тем знанием, которое было приобретено им в Египте от египетских аптекарей.

Таким образом израильское искусство во времена Моисея главным образом основывалось на искусстве Египтян. Оно, конечно, гораздо ограниченнее, чем искусство Египетское, так как многие из предметов, высоко ценившихся Египтянами, или вполне отвергались израильтянами, или не соответствовали условиям их жизни в пустыне. Как кочевой народ, израильтяне не могли иметь никакой архитектуры в собственном смысле этого слова, а также и не имели живописи или скульптуры. Скиния была не храм, а только палатка, как означает самое ее название, и в общем при построении ее следовали правилам устроения палаток. Израильтяне никогда не употребляли колесниц в Египте и не усваивали их и в земле обетованной до Соломона (3Цар. 10:26). Они не нуждались в дорогой и изящной мебели и поэтому относились с пренебрежением к Египетскому обойному мастерству. Они, по-видимому, не занимались или даже не придавали никакого значения стеклянному производству, эмалированию или производству искусственных масс в подражание драгоценных камней; не делали париков или изящных фарфоровых произведений; не приготовляли золотых и серебряных сосудов для стола, равно как решеток и саркофагов. Но искусства, которыми они пользовались, в большей части были изучены ими в Египте и если не в точности следовали Египетскому образцу, то во всяком случае носили на себе отпечаток более или менее Египетского характера. Всевозможные украшения и принадлежности скинии носят на себе несомненный отпечаток Египетского искусства и Египетской цивилизации. Отсюда это обстоятельство служит сильным подтверждением той исторической эпохи, к которой относится построение скинии и ее принадлежностей в книге Исход, так как ни в какое другое время в последующей жизни израильтян не могло представляться столько условий, которые бы заставляли их с такою точностью воспроизводить в своих произведениях искусства и ремесла Египта.

Но при всем сходстве с Египетским, израильское искусство времени Моисея отнюдь не было одним простым подражанием Египту, так что даже и отдельные предметы художественного производства отнюдь не были рабским воспроизведением Египетских образцов. Самый ковчег завета, хотя по-видимому и походил на известные Египетские храмики, однако же существенно отличался от них, как это и показано было выше. Главные особенности первосвященнического одеяния были также совершенно своеобразны. Скиния, хотя в некоторой степени и воспроизводила план Египетских храмов, взятая в общем однако же представляла совершенно новое построение, для которого Египет не представлял надлежащего образца. Семисвечный светильник был совершенно не похож на светильник Египетский. Стол хлебов предложения и сосуд с манной не имели ничего подобного в Египте. Покровы скинии из козьей шерсти и крашенной кожи также не имели ничего подобного себе в Египте. Формы херувимов носили на себе менее Египетский отпечаток, чем ассирийский или вавилонский. Обкладывание дерева золотыми пластинами было скорее вавилонским искусством, вместо которого в Египте употреблялось простое золочение; украшения в виде гранатовых яблок напоминают ассирийский способ украшения, а употребление козьей шерсти указывает на обычаи сирийские или арабские. Израильское искусство таким образом даже во времена Моисея было в значительной степени эклектическим, то есть заимствованным из различных источников, и таким оно продолжало оставаться в течение последующего времени, как это особенно было заметно при Соломоне.

Наконец, в заключение этого очерка отношения израильского искусства к Египетскому, можно указать еще на одно искусство, введение которого среди израильтян в Египте служит одним из сильнейших доказательств продолжительной совместной жизни этих двух народов. Это именно искусство письма. Предмет этот заслуживает особенного внимания, потому что он относится к числу тех, на которых враги священных книг дольше всего основывали отвержение подлинности Пятокнижия. В прошлом столетии вольнодумцы Франции вообще отрицали то, чтобы Моисей мог быть автором приписываемых ему книг, потому что он-де не имел ничего такого, чем бы мог написать их. «Абенезра», говорит Вольтер⁵⁰⁵, «был первым, кто старался доказать, что Пятокнижие написано было во время царей. Вольстон, Коллинз, Синдаль, Шефсбери, Болингброк и многие другие обратили внимание на то, что искусство запечатлевать свои мысли на камне, писать на кирпичах, олове или дереве было в то время единственным искусством писания. Они говорят, что во времена Моисея халдеи и Египтяне писали не иначе и не умели писать иначе, как очень кратко и иероглифами; что в то время возможно было передавать только сущность истории, а не ее подробности; что невозможно было написать этих книг в пустыне, где так часто переменялось жилище». Вольтер находил это возражение столь сильным, что не раз повторял его в своих сочинениях, и еще в другом трактате, между прочим, говорил: «несомненно, в то время писали только на камне, и сам автор книги Иисус Навин свидетельствует, что Второзаконие было написано на каменном жертвеннике, обмазанном известью. Очевидно, Иисус Навин не имел при этом в виду, чтобы такая книга сохранялась надолго». В нашем столетии немецкий критик Гартман, не отрицая знания письма Египтянами, утверждал, что оно составляло тайну жрецов, и что, следовательно, израильтяне, принадлежавшие к низшему классу, не могли иметь никаких познаний в нем. Он утверждал (а с ним и другие рационалисты), что в то, время было невозможно заготовить необходимые материалы для того, чтобы написать столь значительный труд как Пятокнижие, потому что этому препятствовало местное суеверие, запрещавшее пользоваться другими материалами кроме камня, металла или дерева, за исключением пергамента; и что слово, которым обозначается слово «писать», по своему первоначальному происхождению, означает только: гравировать, рыть, резать на каком-нибудь твердом веществе. Такие рационалистические критики, как Болэн и Ватке, утверждали, что искусство писать у семитических народов самое большее может восходить лишь за два столетия до христианской эры. Гартман был так убежден, что искусство письма у израильтян не могло быть известным до времени Судей, что он без всякого стеснения заявлял, что самый вопрос, мог ли быть Моисей автором даже малейшей части Пятокнижия, не заслуживает никакого рассмотрения. Только-что названные рационалисты принадлежали вообще к самым смелым и беззастенчивым отрицателям. Но даже и более умеренные и серьезные писатели, как Гезешус и Де-Ветте, первый в своей «Истории еврейского языка», а второй в своей «Археологии» признавали, что израильтяне научились писать только во времена Судей.

С того времени, как высказались столь решительно в этом отношении названные рационалисты, едва прошло каких-нибудь шестьдесят лет; и теперь у нас имеется столько научных данных, что повторять подобное возражение значило бы показывать самое грубое невежество. Не только сам Моисей мог написать Пятокнижие, но также и все, что он говорит о письме, сделалось, вместо опровержения подлинности его произведения, подтверждением и доказательством его. Правда, что искусство письма в то время было еще редким среди арийских народов. В Илиаде, которая конечно составлена была позже Пятокнижия, встречается едва только один косвенный намек на искусство письма⁵⁰⁶. Но если искусство это было еще так редко среди эллинов, зато оно было всеобще распространено среди жителей Нильской долины, к которым нужно причислять и израильтян до времени исхода. Египетского писца можно было находить повсюду с его грифелем или пером в руке. В материалах для письма отнюдь не было недостатка: он писал на камне, на дереве, на различных материях и на папирусе. Особенностью Египта, как показывают новейшие исследования, было именно то, что там была развита не только потребность, а, можно сказать, страсть писать. В виду этих изысканий, в совершенно ином свете представляется и самый взгляд на те данные, который встречаются в Пятокнижии касательно письменности. Если мы видим, как Моисей приносит с горы Синая скрижали завета с написанными на них заповедями Божиими, как он повелевает, чтобы эти заповеди были высечены на камне на горе Гевал, как он повелевает эти заповеди начертывать на дверных косяках и даже прилеплять себе на лоб, то человек, действующий так, очевидно получил вполне Египетское образование, и те, к которым он обращается с таким повелением, были очевидно посвящены в Египетские нравы и обычаи. При теперешнем состоянии знания не только потеряло всякое значение указанное выше рационалистическое возражение, но и самый вопрос получил совершенно другой оборот. Если бы в Пятокнижии не находилось никаких намеков на искусство письма, которым именно пользовались прежние рационалисты для нападения на подлинность Пятокнижия, то теперь это нужно бы считать основанием для подозрения касательно происхождения Пятокнижия в то именно время, к которому оно относится. Таким образом, при свете новейших научных исследований, старое возражение рационалистов против подлинности Пятокнижия превратилось в неопровержимое доказательство и блистательное свидетельство этой подлинности.

К концу продолжительной стоянки у подошвы Синая сделаны были все необходимые приготовления для дальнейшего путешествия, и вот ко второму месяцу второго года все окончательно было готово для выступления в путь. Но так как теперь предполагалось прямо идти в Ханаан и брать его вооруженной силой, то стан израильский преобразован был на подобие военного лагеря и вообще в народе введена строгая и правильная система управления. Вскоре по оставлении Синая (Числ. 11:16), народом избран быль совет из семидесяти старейшин с Гуром во главе (Числ. 10:1), причем члены этого совета состояли из старейшин или начальников всех племен, за исключением Левия, и торжественно возведены были в свой сан Моисеем, как бы нечто в роде сената для содействия ему в великом деле своим советом, потому что ему часто требовалась такая помощь для управления столь строптивым, жестоковыйным народом. Народ таким образом управлялся главами колен и их подразделений, причем главным вождем был Моисей, пользовавшийся содействием своего совета старейшин. Великие народные собрания решали важнейшие вопросы, подвергавшиеся их обсуждению, но верховная власть принадлежала во всем Богу, насколько она выражалась чрез Моисея, как Его пророка.

В открытой пустыне стан был раскинут в виде длинного квадрата, охраняющего скинию, находившуюся в центре. Когда давался знак двигаться в путь, то левиты разбирали священную палатку, и когда давалось приказание остановиться, они опять воздвигали ее; из другого колена никто не смел даже приближаться к ней под страхом смерти. Как в пути, так и при стоянке, одни только левиты составляли стражу скинии и заботились о всех ее принадлежностях и священных сосудах (Чис. 2:51; 3:6 и проч.). К востоку от скинии, и таким образом в самом почетном месте, находились палатки Моисея, Аарона и священников; на каждой из остальных трех сторон ее было по три больших отряда левитов, которых в общем численность была не более восьми-девяти тысяч человек (Числ. 4:48). Авангард всего движения составляло колено Иудино, поддерживаемое коленами Иссахаровым и Завулоновым; левая сторона, то есть северная, прикрывалась Даном, при содействии Асира и Неффалима; правая или южная занималась Рувимом вместе с Симеоном и Гадом; и западная или задняя сторона предоставлена была защите Ефрема, с которым вместе рядом располагались Вениамин и Манассия⁵⁰⁷.

Пространство, занимавшееся станом, быть может не было столь большим, как можно бы предполагать, так как в одном по крайней мере случае, в котором в точности теперь известно место расположения этого стана, именно стана в Авель Ситтим (Числ. 22:1), удобная для этого открытая равнина, к востоку от Иордана, представляет не более 12-ти квадратных верст, хотя народ мог разделиться при этом так, что только одна часть его занимала это место.

У римлян для двадцатитысячного отряда достаточно было для лагеря одной шестой квадратной мили, причем оставалось достаточное пространство для улиц. помещения офицеров, помещения для лошадей и багажа, причем, кроме того, оставалось свободное пространство в 200 футов внутри укрепления кругом⁵⁰⁸. Это значило бы, что на квадратной миле можно поместить 120,000 человек, то есть, для двух миллионов израильтян потребовалось бы около 36 квадратных верст. Но так как они жили целыми семействами, то их палатки не могли занимать столь большого пространства⁵⁰⁹. Что касается образования колонн во время похода, то мы ничего не знаем об этом, хотя и можно сделать некоторые любопытные соображения. Один из новейших исследователей, основываясь на одном случайном чтении книги Исход (13:18), что израильтяне двигались вперед «по пяти в ряд», прибавляет: «возможно, что они шли пятью большими отрядами, но что бы это означало «по пяти в ряд», это могут воображать только те, которые не имеют ни малейшего понятия о численности народа. Во всяком случае, если допустить, что подобными рядами шли только 600,000 человек, способных носить оружие, отделяясь друг от друга на три фута, то это составило бы процессию в 90 верст длиною и голова процессии достигла бы Чермного моря (по прямой линии), прежде чем последние ряды оставили Гесем. И если к этому прибавить остальную часть народа, то линия по прямой дороге от Египта растянулась бы совершенно до границ земли Ханаанской»⁵¹⁰. В пустыне, однако же, четыре больших отряда, окружавшие скинию (причем каждое колено имело свое собственное знамя) самою широтою процессии должны были сокращать длину колонны, хотя даже и тогда колонна должна была растянуться на весьма значительное пространство.

При этом новом движении народ, как и раньше, был руководим особым божественным знаменем, именно таинственным облаком, являвшимся над скинией, в знак движения вперед или остановки. Именно, в двадцатый день второго месяца второго года по выходе из Египта, облако присутствия Господня поднялось над скинией в знак отправления в путь, и самая скиния была снята с своего места. По стану раздался звук двух серебряных труб, приготовленных для этой именно цели, и весь стан в правильном военном порядке, каждое колено под своим особым знаменем, двинулся в путь по указанию облака. Хотя сам Моисей знал путь по Синайскому полуострову, но, чтобы быть еще более уверенным в этом отношении, он пригласил себе в качестве проводника своего шурина Хавава, сына Иофорова, как туземного жителя, основательно и в совершенстве знающего всю эту местность, так что в этом отношении он мог быть «глазом» для всего народа (Числ. 10:29–31). Ковчег завета, как высшая святыня, шел впереди стана, и поднятие и остановка его сопровождались торжественным возгласом Моисея. «Когда поднимали ковчег в путь, Моисей говорил: восстань, Господи, да рассыплются враги Твои и побегут от лица Твоего ненавидящие Тебя! А когда останавливался ковчег, он говорил: возвратись, Господи, к тысячам и тьмам израилевым». И народ каждый раз громогласно повторял тот же самый возглас, громоносным эхом разносившийся по всему лагерю и пустыне. (Чис. 10:33–36)

От Синая до южных пределов Палестины по прямому направлению считается не более трехсот верст, и потому израильтяне могли бодро смотреть в будущее и утешаться надеждой скорого достижения благословенной земли, текущей молоком и медом. Но этой надежде не суждено было осуществиться. Прямого пути в Палестину нет и он вьется по пустынным ущельям и долинам полуострова. Торного пути здесь собственно никогда не было и его заменяют лишь горные тропинки, ведущие часто по едва проходимым ущельям. Можно представить поэтому, какие тяжести вновь предстояли целой массе народа, принужденного двигаться с огромным обозом и стадами. Прямо на север путь почти совершенно преграждался горным кряжем, идущим поперек полуострова; да если бы и можно было проникнуть за этот кряж по горным тропинкам, так за ним начиналась пустыня, по своей знойности непроходимая в это летнее время, и потому израильтяне должны были двигаться только к северо-востоку – к берегу залива Акаба, составляющего ту ветвь Чермного моря, которая омывает восточную часть полуострова.

Во время долгой стоянки у Синая народ уже отчасти позабыл о тяжестях пути в пустыне, а также и о всех чудесных знамениях, сопровождавших его в пути, и потому когда опять увидел пред собой пустыню, опять принужден был с неимоверными усилиями подвигаться вперед по скалам и пескам – то поднимаясь на утесистые возвышенности, то спускаясь в обрывистые овраги, в среде его опять начался малодушный ропот на вождя. Тяжесть пути, истощавшего силы, естественно вызывала потребность в более питательной и крепкой пище, чем какою народ мог пользоваться в пустыне (манна), и потому одним из главных предметов недовольства был именно недостаток мясной пищи. Ропот прежде всего проявился в среде некоторых инородцев, вышедших вместе с израильтянами из Египта, а потом передался и последним. При виде быть может моря им вспомнился Египет. Горечь египетского рабства уже успела значительно изгладиться из их памяти, и при виде страшных тяжестей свободной жизни в пустыне им припоминалось только, как они ели там мясо из котлов, а кроме того «рыбу, огурцы и дыни, и лук, и репчатый лук, и чеснок». «А ныне, вопили они, душа наша изнывает; ничего нет, только манна в глазах наших» (Чис. 11:1–6). Этот безумный ропот вызвал повторение чудесного снабжения народа перепелами, но насыщение ими было вместе и наказанием для недовольных. Благодаря вероятно неумеренному употреблению мяса, среди народа открылась страшная смертность. Замечательно, что на пути к Акабе проф. Пальмер встретил остатки древнего стана, окруженного необычайным множеством могил, который он ставит в связь с смертностью израильтян. Таким образом тут мы имеем осязательные следы израильского стана Киброт-Гаттаава или «гробов похотения». На день пути дальше он открыл следы другого большого стана, где заметны даже места отдельных хозяйств с очагами и приспособлениями для приготовления пищи. Место это несомненно есть Асирофа, где также израильтяне останавливались станом, тем более, что оно и доселе называется у арабов по древнему «наблюдательным пунктом Асирофа»⁵¹¹ Вместе с тем у арабов сохраняется смутное предание о том, что здесь некогда заблудился караван поклонников и принужден был много лет странствовать в пустыне Тих, откуда и самая пустыня ведет свое название («пустыня странствования»). Так как никакой мусульманский караван, отправляющейся на поклонение в Мекку, никогда не мог заблудиться здесь, то вполне позволительно предполагать, что арабское предание имеет в виду именно странствование здесь израильтян⁵¹².

В этом месте они оставались по крайней мере семь дней, отчасти вследствие одного обстоятельства, которое должно было чрезвычайно огорчать, уже и без того удрученный дух Моисея. Мариам, его сестра, которой, по промыслу Божию, было предоставлено некогда охранение его в детстве, по-видимому враждовала с Сепфорой, его женой, как с эфиоплянкой, считая ее женщиной нечистой крови⁵¹³. Придя, наконец, к убеждению, что такой союз не соответствовал великому положению Моисея в качестве вождя, и чувствуя некоторую зависть, что он один был исключительным орудием провозглашения повелений Божиих народу, между тем как и она сама была пророчицей, она склонила и Аарона на свою сторону, причем они стали заявлять, что они также могут удостоиться чести участия в божественных откровениях. Но проказа, чудесно поразившая ее, мгновенно пресекла ее честолюбие, хотя она и не могла совершенно изгладить той горечи, которую должно было возбудить в ее великом брате такое возмущение в ближайшем круге его собственного родства. Для того, чтобы пресечь возможность дальнейших случаев подобного же возмущения, в этом именно месте избран был совет из семидесяти старейшин, тот совет, который, по мнению раввинов и даже некоторых христианских богословов, был прообразом великой синагоги, которой иудеи так много были обязаны по возвращении своем из плена Вавилонского. Будучи утверждены в этом своем достоинстве народом (Числ. 2:24, 26), они собрались вокруг священной скинии, и тут представилось невиданное еще зрелище, как именно все это собрание старейшин охвачено было пророческим восторгом под влиянием Духа Божия. «И сошел Господь в облаке, и говорил с Моисеем, и взял от Духа, который на нем, и дал семидесяти мужам старейшинам. И когда почил на них Дух, они стали пророчествовать, но потом перестали» (Чис. 11:25). Случай этот дал повод к проявлению возвышенного духа Моисея. Двое из их числа, именно Елдад, «возлюбленный Богом», и Модад, «любовь», получив божественное вдохновение, хотя они и не присоединялись к остальным в скинии, стали пророчествовать в том месте, где они были, именно в стане. Воинственному духу Иисуса Навина, «служителю Моисея от его юности», показалось такое явление беззаконным и он обратился к своему господину с просьбою прекратить такой беспорядок. «Господин мой, Моисей», сказал он, «запрети им». Но он получил только возвышенный ответ: «не ревнуешь ли ты за меня? О, если бы все в народе Господнем были пророками, когда бы Господь послал Духа Своего на них?» (Чис. 11:26–30). Таким образом в самом своем начале история Израиля не есть лишь история боговдохновенной книги или боговдохновенного чина, но история боговдохновенного народа. Дух Божий нисходил на него в такой степени, как этого не бывало еще ни с каким другим народом. Семьдесят старейшин, избранные из всех колен, своим пророческим даром предвосхищали дар будущих поколений. Мариам в стане нашла себе преемницу в Деворе на горе Ефремовой, и в Палестине не было такого округа, который бы не видел когда-либо пророка или пророчицу, воздвигавшихся в ней Богом, прежде чем дар этот был окончательно отнят у народа. Как же силен был пыл религиозной жизни в народе, где можно было находить целый ряд лиц, в которых она достигала столь возвышенного состояния, какое определяется самым именем пророка!

Страна, чрез которую израильтяне проходили доселе, представляла собою, обширный гористый треугольник с случайно встречающимися широкими равнинами и многочисленными узкими вади, то там, то здесь вьющимися между скалами. Гранитные и порфирные скалы Синая начали уступать место песчанику, составлявшему верхнюю часть скал; некоторые известковые холмы к северу указывали то здесь, то там на близость меловых хребтов «пустыни странствований». Исключая долин, если только эта местность была в то время такою же, какова она и теперь, народ нигде не освежался видом растительности, потому что горы вокруг их вздымались обнаженно, и только разве в ущельях кое-где пробивалась зелень. Финиковые и другие пальмы, клочки метельника, отдельные кусты терновых колючих акаций и дикого виноградника кое-где встречались по рытвинам, где только песчаная почва могла задерживать хотя сколько-нибудь влаги, причем свежая трава кое-где указывала на присутствие немногих источников по пути. Разноцветность скал на значительном пространстве хотя несколько лишала пустыню ее безжизненной дикости, и краски их, особенно при ясном вечернем воздухе, придавали безмолвному ландшафту своеобразную прелесть. Антилопы еще и теперь живут в этом округе; коршуны кругами носятся в воздухе; огромные стаи птиц по временам останавливаются в ней на отдых после своего долгого полета из Африки, и дикие утки водятся на озерах Айн-эл-Гудэра или Айн-эл-Алия. Рогатая гадюка во множестве скрывается в песке, и время от времени встречаются и другие породы змей. Но вади и равнины по пути движения израильтян представляли собою большею частью жесткий и известковый мергель, причем сыпучий песок встречается главным образом к северо-западу от той линии, по которой, как можно думать, двигался народ. К Асирофу, однако же, подход должен был совершиться ими чрез песчаные равнины, прерываемые выдающимися скалами песчаника, но самый стан был разбит на склонах и в бассейне низины, окруженной странными и фантастическими стенами песчаника, представляющими на своей выжженной поверхности всевозможные цвета: темно-красные и фиолетовые, золотистые и красные, смешанные с темно пурпурными, причем кое-где выступают и массы зеленого камня и розоватого гранита. В середине долины, под высокой скалой, и теперь еще есть темно-зеленая пальмовая роща, за которой из скалы пробивается ручей; в граните высечен канал, который отводит воду в особый водоем, откуда она грубыми шлюзами проводится в сады арабов, еще и теперь обитающих около этого места⁵¹⁴. Хотя кое-где в отдельных местах и можно было находить удобный отдых, путешествие вообще наверно было часто весьма обременительным. Буртон так описывает путешествие в этой пустыне: «вверху, через небо, ужасное в своей безоблачной красоте, с его безжалостно ослепляющим блеском, симум ласкает вас, как лава, своим пламенным дыханием. Вокруг лежат кучи сыпучего песку, на которых каждое дуновение ветра оставляет свой след в крупных волнах; ободранные скалы представляют собою, поистине, как бы скелеты гор; и рядом с ними лежат жесткие сплошные равнины, проезжая которые всякий невольно думает, что лопни у него мех с водой или потеряй верблюд подкову, – и он будет обречен на верную мучительную смерть. Это угрюмая страна, населенная дикими зверями и еще более дикими людьми; страна, где всякий источник как будто журчит предостерегающими словами: «напейся и удаляйся». Мы ехали в течение пяти часов по местности, фантастической в самой своей пустынности, чрез массу огромных холмов, обнаженных равнин и пустынных долин. Даже больших акаций не было здесь, и в некоторых местах верблюжья трава едва могла находить достаточно земли, чтобы укрепиться корнями. Дорога шла среди гор, гранитных скал и холмов, по взрытой местности, заваленной огромными скалами и валунами, навороченными в такой беспорядочной форме, что как будто бы человеческое искусство помогало здесь природе обезобразить себя. Широкие щели, подобно рубцам, искажали и без того безобразное лицо земли; тут они расширялись до размеров мрачных пещер, а там были засыпаны блестящим сыпучим песком»⁵¹⁵. Чрез такую-то пустыню, чрез такую «степь печальную и дикую» (Втор, 32:10), и шли израильтяне, направляясь в землю обетованную.

От Асирофа до северной оконечности залива Акабы около 30 часов пути или почти 130 верст. Но трудно, если даже почти совсем невозможно определить, двигался ли народ к этому заливу уже теперь, или он приблизился к его берегам только в позднейший период. Вообще допускают, что народ двигался в северо-восточном направлении чрез дикую смесь узких долин и холмов (из которых иные имеют большую высоту, а другие рассечены ужасными оврагами), пока они не спустились к морскому берегу, где неодинаковая, но почти непрерывная широкая береговая полоса под скалами давала им возможность легче достигнуть оконечности залива. Там, как можно думать, и был седьмой стан от Синая, Харада, в мало известном проходе, близ Джебель Арада, который, хотя и с трудом, мог привести их к более высокому уровню «пустыни странствований», тогда известной под названием пустыни Фаран или Син, а теперь под названием Тих. Эта страна, в которой им суждено было провести много лет, представляет собою ряд известковых плоских возвышенностей, поднимающихся последовательными исполинскими ступенями от Синайского полуострова до холмистой местности южной Палестины⁵¹⁶. Южная часть большей части этих плоских возвышенностей тянется на пространстве 120 верст к северу от того пункта, где скалы ее нижней окраины, подобно широкому тупому клину, врезываются в Синайский полуостров. Только несколько отдельных холмов разнообразят вообще плоскую поверхность, и на ней нет признаков ни древних жилищ, ни каких-либо развалин. Округ, лежащей к северу от этой местности, однако же имеет совершенно другой характер; он поднимается огромными уступами на пространстве почти 120 верст от севера к югу и постепенно переходит последовательными террасами в холмистую местность Вирсавии. Самая южная часть этого округа, известная теперь под названием Джебель-Магра, представляет собою большую равнину верст в 80 от востока к западу. По всей этой стране еще и теперь встречаются плодородные места, обильные травой и водой⁵¹⁷, и во всех направлениях заметны следы древней населенности и благосостояния. Этот округ в Библии известен именно под названием Негеба или южной страны⁵¹⁸.

Эту именно местность Моисей избрал своей главной квартирой, в надежде отсюда прямо двинуться в Ханаан. На восточных склонах холмов, составляющих водораздел, лежит вади, известная своими пастбищами и своим обильным источником, славившаяся со времен Авраама, и к ней-то теперь направлялись израильтяне. Это был Кадес или Кадес-Варни, где был их главный стан и центр жизни во время всего их пребывания в Негебе. Он лежит верстах в 90 к югу от Хеврона, почти на средине пути между Мертвым морем и берегом Средиземного моря и во всех отношениях был удобен в качестве исходного пункта для внезапного вторжения в Палестину. Но великому сердцу Моисея суждено было испытать новое разочарование. Он намеревался с самого начала пробиться в Ханаан немедленно по оставлении Египта; но когда малодушие народа сделало это невозможным, он думал, что год стоянки при Синае и в особенности полное преобразование народа даст ему возможность больше полагаться на мужество народа и таким образом надеяться на возможность вступления в Палестину из Кадеса. Доказательство соприсутствия Божия с ними, виденное на Синайском полуострове, и данное им обетование в высшем содействии должны были несомненно возбуждать в народе дух энтузиазма, и казалось, что внезапное вторжение всего народа, находящаяся в столь восторженном состоянии, могло сломить всякое сопротивление, какое только могло представиться им на пути.

Чтобы еще более возбудить и поддержать дух народа, Моисей решил послать из Кадеса нескольких соглядатаев, избранных из числа глав отдельных колен. Из них, как бы указывая на религиозное воодушевление народа в это время, половина носили такие имена, как Игал – «спасаемый Богом», Осия – «избавление», Фалтий – «Иегова спасет», Гаддиил–«благоденствие от Бога», Аммиил – «служитель Бога» и Геуил – «ведшие Бога» (Числ. 13:5–16). Но несмотря на такие имена, они обнаружили крайний недостаток в высших качествах, которых бы требовала оказанная им честь. Моисей надеялся, что известия, которые соглядатаи могут принести о плодородии и богатстве земли, пробудят в народе бодрость и желание скорее двинуться к ней для ее завоевания. Соглядатаи должны были исследовать почву, запасы воды, климат, характер жителей и силу их городов и крепостей. Отправившись из Кадеса, они направились к северу, как им было приказано, чрез Негеб, в холмистый округ иудеи, и по-видимому заходили так далеко, что проникали даже до округа вокруг озера Мерома на севере и до Рехова, который по-видимому стоял на водоразделе между Меромом и рекой Литанией, на дороге в Имаф на Оронт, и может быть отождествляем с теперешним Гунином, где находятся развалины сильной крепости, командующей равнинами к востоку. Это было время первого созревания винограда, что в Хевроне бывает в июне или августе. Поручение было исполнено ими успешно, и они чрез шесть недель благополучно возвратились в стан. Но сведения их были далеко не утешительны для народа. Они не отрицали чудесного плодородия земли и в доказательство его принесли образчики гранатовых яблок и смокв, а также и гроздь винограда, столь огромный, что нести его могли только двое на шесте⁵¹⁹. Но вместе с тем соглядатаи так напугали рассказами о силе палестинских жителей и несокрушимости их городов и крепостей, что рассказы их повергли весь стан в отчаяние. Это был решительный момент в истории народа, и израильтяне оказались неготовыми к нему. Вместо того, чтобы смело и мужественно идти вперед, они малодушно предались отчаянию и воплю и готовы были избрать нового вождя, который бы повел их обратно в Египет. Напрасно двое из соглядатаев, именно Иисус Навин и Халев, старались поддержать в народе бодрость и надежду на успешное завоевание обетованной земли, если только он останется верен Иегове и будет полагаться на Его всемогущую помощь: народ обезумел от страха, не хотел слушать никаких доводов и хотел даже побить смельчаков камнями. Это печальное событие решило судьбу народа. Господь разгневался на малодушное неверие израильтян и только пламенное заступничество Моисея избавило его от истребления. Но после того и сам Моисей увидел, что освобожденный им народ и по освобождении оставался все еще малодушным и маловерным рабом, что поэтому он не достоин обетованной земли и должен погибнуть в пустыне. Только следующее поколение, уже рожденное и выросшее на свободе, увидит и возьмет землю, которая была лишь мечтой для его злополучных отцов. С тяжелым сердцем Моисей принужден был опять вести народ обратно в недра синайских пустынь, чтобы тяжкою школой почти сорокалетнего странствования сделать его более достойным высшего предназначения. «По числу сорока дней, сказал Господь, в которые вы осматривали землю, вы понесете за грехи ваши сорок лет⁵²⁰, год за день, дабы вы познали, что значит быть оставленным Мною». Из всего народа в землю обетованную дано было обещание вступить только двоим из оказавшихся наиболее достойными из соглядатаев: Иисусу Навину и Халеву, в награду за их верность и мужество.

Такой приговор сразу же пробудил в народе сознание своей вины и чувство стыда за свое малодушие, и это на время сделало его настолько же безумно храбрым, насколько он доселе был малодушным. Ропща на то, что будто бы Бог изменил им, израильтяне решились вместо того, чтобы возвращаться в пустыню, сразу же вторгнуться в Палестину, хотя ковчег завета, залог соприсутствия Божия, оставался в лагере с Моисеем. Но эта попытка привела только к позорной неудаче. Жителями страны, лежавшей между израильтянами и Палестиной, были амаликитяне и хананеи, которые занимали сравнительно плодородное пространство земли, частью обрабатываемой, а частью состоящей из пастбищ между Кадесом и Енгеди. Они позволили израильтянам проникнуть внутрь Палестины и затем, внезапно обратившись на них, преследовали их до Хормы, – города, который, по-видимому, лежал на южной окраине площади, верстах в 35 к северу от Кадеса. Во время этого нападения он назывался не Хормой, а Цефафом, «сторожевой башней» (Суд. 1:17); название Хорма –«опустошенное место» дано было ему израильтянами уже после Иисуса Навина, после его полного разрушения ими. Это был важный пункт, в котором сходились между собой все дороги и от него опять расходились по пустыне, направляясь к Газе и Хеврону, и местоположение его еще доселе отмечается развалинами квадратной из тесаных камней башни вместе с большою массою прилегающих камней на вершине холма, поднимающегося на 1000 футов над вади, на окраине которой стоит он. После такого поражения израильтянам ничего не оставалось более, как отодвинуть свой лагерь в безопасную внутренность Негеба или к югу от Кадеса.

Страна, в которой израильтянам предстояло таким образом прожить в течение целого поколения, представляла собою вторую большую плоскую возвышенность при подъеме от Синайского полуострова, простиравшуюся к востоку и западу от Средиземного моря до Мертвого моря и широкой низменной равнины Арабы⁵²¹, то есть, пустыни к югу от него; и от гор иудейских на севере до границы «великой и страшной пустыни» (Втор. 8:15) на юге. На востоке она окаймляется грядой скал и холмов, в некоторых местах до 1300 футов высотою, изрезанных страшнейшими рытвинами, образовавшимися от потоков, которые после ливней бурно устремляются с плоской возвышенности. Против этих холмов, на противоположной стороне Арабы, вздымается длинная цепь гор Едомовых, идущих в том же самом направлении, почти от севера к югу. На западной стороне Негеба спуск к приморской равнине идет постепенно, но и там также страна изрезан множеством всевозможных вади. Широкая цепь холмов тянется к юго-западу от Хеврона до скал пред пустыней Тих чрез самый центр страны, причем чрез нее проходят последовательный террасы, вздымающаяся к северу, пока в Севаите или Хорме холмы не покрывают всей местности, переходя постепенно к северо-востоку в горы иудейские. Израильтяне, таким образом, имели местом своего тридцативосьмилетнего пребывания страну, состоящую из волнообразных равнин, ряда исполинских уступов в центре страны; часть этой страны обрабатывалась, но большая часть состояла из пастбищ; холмы то здесь, то там по окраинам плоской возвышенности поднимаются иногда на 1800 или до 2000 футов над поверхностью моря и возвышаются над всею окружающею местностью.

Теперешнее состояние этой местности находится в поразительной противоположности с тем, какою она была в древности. Теперь в ней нет никакого населения, кроме немногих племен кочующих арабов; в ней не имеется никаких следов культуры, и есть только две обитаемых деревни, и вообще она кажется такою, как будто бы никогда не могла содержать значительная населения. Тем не менее даже в вади Гараиджех, отделяющей эту плоскую возвышенность пустыни Тих от Негеба, видны остатки небольшой крепости, построенной из нежженого кирпича и брусьев акаций, и эти остатки показывают, что почва этой местности, теперь совершенно выжженная и бесплодная, была некогда богата лесом⁵²². В вади Луссан, к северу от нее, находятся обширные полосы обработанной земли; длинные, низкие стены, весьма тщательно построенные, окаймляют собою склоны холма, причем заметны и приспособления для регулирования орошения и для распределения воды, собиравшейся после дождей. В вади Эл-Айн также есть крепкие плотины, построенные поперек ее с тою же целью. Повсюду холмы носят следы развалин древних городов или деревень, и даже многих значительных городов, часто содержавших хорошо сохранившиеся цистерны или водоемы; и на целые версты склоны холмов и долин покрыты небольшими кучами камней, расположенных правильными рядами, вдоль которых разводятся виноградные лозы и которые еще и теперь удерживают название виноградных курганов. Израильские соглядатаи, таким образом, могли достать грозды, принесенные ими в стан, не ходя так далеко, как это было бы необходимо в настоящее время; они могли достать их даже по близости самого Кадеса. В книге Иисуса Навина есть список целых 29 городов Негеба, стоявших там, где теперь совершенно безлюдная пустыня. Причиной этой перемены могла быть только полная беспечность со стороны жителей, которые, не предпринимая мер для сбережения накоплявшихся после дождей вод, предоставляли им бесплодно исчезать в пустыне. Вообще во времена Моисея эта местность была гораздо лучше приспособлена для поддержания большого населения, в роде израильского, чем как это можно бы думать, судя по ее теперешнему бесплодию. Вместе с тем она не лишена была и местного интереса в качестве местопребывания древних патриархов. Вирсавия с рощею тамарисковых пальм, насажденных Авраамом, лежала к северу от Кадеса, а неподалеку от него был и Джебель-Йалад, в котором некоторые исследователи видят местоположение Элтолада, – города, который, быть может, был местом рождения Исаака и назван был так вследствие именно этого события⁵²³. Рядом с Кадесом, также по другую сторону холмов, к западу лежала вади Иесур, по-видимому Герар Исаака, теперь, как и тогда, отчасти обрабатываемая, отчасти состоящая из пастбищ; в ней и теперь в некоторых местах заметны остатки длинных рядов низких каменных стен, вероятно служивших некогда межами обрабатываемых полей.

В этой местности не было недостатка и в животных. Около прудов дождевой воды, скоплявшейся в низменных ложбинах, собирались олени, которые и могли утолять здесь свою жажду (Ис. 41:1). В скалистых склонах оврагов, чрез которые стремились внизу горные потоки, во множестве водились голуби (Песн. 5:12). «От возвышения Иордана на укрепленные жилища» (Иер. 49:19), то есть, из чащи Иорданской долины к скалистым пастбищам Негеба приходили довольно часто и львы. Даже в настоящее время львы не неизвестны в этих местностях, так как один путешественник встретил свежие следы львиных лап в пустыне к югу от Газы⁵²⁴. Шакалов водилось там столько, что во времена Иисуса Навина один из местных городов назывался Хацар-Шуал, то есть «деревня шакалов» (I. Нав. 15:29). Лошадь и вол были непригодны для каменистых возвышенностей, и поэтому мы никогда не встречаем упоминания о них в Библии в рассказе об этой местности. Но там были в изобилии стада верблюдов, овец, коз и ослов. В повествовании о Негебе при всяком случае, где упоминается об езде, разумеется или осел, как это было в жизни Авраама, Ахсы и Авигея, или верблюд, как это известно из истории Елеезера, Ревекки или 400 спасшихся от Давида амаликитян⁵²⁵.

Воду, эту первую необходимость восточной жизни, можно было находить во всякое время, потому что дождевая вода, проникая чрез пористую меловую почву, задерживалась внизу твердым известняком. Отсюда, как это известно из истории Исаака, достаточное количество воды всегда можно было достать посредством вырытия колодцев⁵²⁶. Кроме того, там было много овражных потоков, которыми легко можно было воспользоваться при посредстве резервуаров и плотин, как впоследствии и делалось в обширных размерах в этой самой стране. Весною холмы покрывались коврами цветов и были богаты нужною травою; и даже в жаркое летнее время всегда было достаточно пастбищ для больших стад, рассеивавшихся по различным вади. Тристрам говорит, что он видел множество верблюдов, овец и козлов, которые паслись вместе в различных местах Негеба, что подтверждается и другими путешественниками. «Мы желали бы, – прибавляет исследователь, чтобы те, которые не могут понять, как израильтяне могли иметь столь большие стада скота в пустыне, посмотрели на многочисленность виденного нами теперь стада, и как в несколько часов тысячи рогатого скота могли быть собраны в данной местности».⁵²⁷

Годы странствования должны были иметь и свои мрачные и свои светлые дни и месяцы. О жизни израильтян в пустыне можно составить себе понятие по жизни кочующих теперь на Синайском полуострове арабов. Смотря по времени года, они передвигались с своими стадами в разные равнины полуострова, переходили с одной равнины на другую, отчасти занимаясь посевами на небольших равнинах, представляющих удобства для земледелия. Тягости этой жизни для такого многочисленного народа были неимоверные. То их палил нестерпимый зной, то ослеплял песком убийственный Сирокко; а когда зима захватывала их на возвышенностях полуострова, то нередко заносило их стан сугробами снега. Часто должен был ощущаться недостаток в пище и в здоровой воде, хотя вместе с тем нельзя допускать, чтобы этот недостаток переходил в полный голод; потому что израильтяне, подобно кочующим там теперь арабским племенам, ежегодно засевали некоторые участки земли и собирали хлеб, имели большие стада, добывали даже по временам вино (Исх. 32:6), имели хлеб и масло и вообще находились неподалеку от населенных гор Едомских, где они могли покупать себе у едомитян мясо и воду, платя за то и другое деньги (Втор, 2:6); так что даже и в конце странствования, когда израильтянам повелено было наконец перейти чрез Иордан, они имели такое изобилие пищи всякого рода, что все воинство могло заготовить жизненных припасов на три дня (I. Нав. 1:11). И тем не менее самый характер страннической жизни для народа, который уже привык к оседлой жизни в Египте, должен был действовать на массу разрушительным образом. Все тяжести этой жизни были причиной того, что численность народа за это время нисколько не возрастала, и напротив, к концу странствования оказалось почти на 2,000 душ взрослых мужчин менее, чем сколько было при выступлении от Синая, так что, следовательно, смертность не покрывалась рождениями. Но нужно, впрочем, иметь при этом в виду, что такое разрушение в жизни могло зависеть отчасти и от упорных и частых войн, часто сначала бывших неудачными, с теми народами, которым принадлежал Негеб, и вообще с окружающими племенами. В такой именно суровой школе должен был выработаться среди народа мужественный дух. И действительно, только этою суровою школою воспитания в пустыне можно объяснить то обстоятельство, что следующее поколение наконец под начальством Иисуса Навина сделалось столь воинственным и представляло в этом отношении столь блистательную противоположность с своими малодушными отцами.

В библейском повествовании сообщается лишь немного черт из истории следующих 37 лет странствования: это была безмолвная школа труда и всевозможных испытаний, из которой народ должен был выйти обновленным и возрожденным. Но сообщается несколько событий, которые проливают интересный свет на их жизнь в пустыне. Пустыня естественно была школой не только физического, но и нравственного воспитания. Во все время странствования действовали необыкновенно строгие законы, немилосердно каравшие всякого нарушителя религиозных и общественных установлений. При одном случае (Лев. 24:10) сын одной израильтянки и египтянина, одного из той смешанной толпы, которая оставила Нильскую долину вместе с израильтянами, однажды вышел из своего собственного помещения в стане в помещение израильтян, на что он не имел никакого права⁵²⁸, так как дети от таких смешанных браков исключались из общества израильского до третьего поколения (Втор. 24:7, 8). Между ним и израильтянами возник спор, причем он позволил себе в запальчивости высказать богохульство на имя Иеговы, о чем сразу же донесено было Моисею. Вследствие этого, он был подвергнут страшному наказанию, так как его преступление подрывало самый корень национального учреждения и подвергало опасности самую цель отделения израильтян от других народов. Так как раньше никогда не возникало подобного случая, то пришлось установить особый закон, который был провозглашен от имени самого Иеговы. Богохульника, по этому постановлению, вывели вне стана и побили камнями до смерти; те, кто слышали его слова, возлагали свои руки на его голову и затем они первыми бросали камни в доказательство принятия на себя ответственности за истину взводимого против него обвинения, и затем остальные присоединялись к ним в исполнении казни. Замечательно при этом, что в еврейском тексте касательно совершенного преступления говорится только, что преступник хулил «имя» (Лев. 24:11, 16), без обозначения даже, чье имя. На этом опущении позднейшие иудеи основывали свое запрещение употреблять слово «Иегова» почти при всяких обстоятельствах. «Те, кто изрекают имя Божье согласно с его звуком, – говорит Талмуд, – не будут иметь места в будущем мире»⁵²⁹. Священники могли употреблять это имя при храмовом служении, но даже и они не должны были произносить его где-нибудь в другом месте. В еврейской Библии под этим именем ставятся гласные слова Адонаи, «Господь», и в греческом переводе оно всегда опущено, причем вместо него употребляется слово Киргос, «Господь». Следы такого опасения произносить божественное имя встречаются уже рано в Ветхом Завете, так что оно умолчано было от Иакова в Пенуэле и впоследствии от Маноя⁵³⁰. Эта боязнь употреблять таинственное имя Божества была вообще отличительною чертою древности с самых ранних веков и именно вследствие верования, что оно выражало страшную тайну божественного существа и было слишком свято, чтобы можно было произносить его устами. Так, в Библии часто говорится о Боге описательно, что «имя Божие в ангеле», который должен был вести израильтян чрез пустыню (Исх. 23:21), и самый храм должен был быть построен для «имени» (2Цар. 7:13), причем ни в том, ни в другом случае не обозначено самого имени. Такое благоговение, достойное само по себе, стало однако же рано приводить ко многим суевериям. Знание священного имени Бога или Ангела признавалось средством получения тем, кто узнает его, власти над сверхъестественными силами. По мнению ассириян, кто открывал сокровенное имя аккадийского бога Эа, тот приобретал свойства даже выше тех, какими обладали боги. Имя в действительности считалось как бы олицетворением того, кому оно принадлежало, и с ним неразрывно связывалось обладание его существенными свойствами. Так, римляне употребляли для обозначения божества слово Numen, что очевидно составляет лишь просто видоизмененное слово nomen, «имя». У египтян был также один бог, имя которого запрещено было произносить. И у самих римлян было запрещено называть по имени или говорить о верховном божественном хранителе Рима. Даже упоминать об имени Бога при давании клятвы считалось неприличным. В книге Еноха божественному имени приписывается таинственная волшебная сила, и оно «содержит все, что существует». Люди узнали его, благодаря хитрости злого ангела Кесбеела, который, будучи еще на небе, до своего падения, хитростью узнал его от Михаила, его первоначального хранителя. Такое значение имени придавал и не восточный только древний мир. Скандинавцы твердо верили, что если во время битвы громко произнести имя сражающегося воина, то его сила немедленно отойдет от него, так как его имя составляло всю его сущность. Даже в настоящее время истинное имя императора Китая держится в глубокой тайне и никогда не произносится, быть может с целью внушить его подданным мысль о его недосягаемом величии в сравнении с простыми смертными.⁵³¹

Другой случай во время странствования показывает, с какою строгостью в пустыне применялись Синайские законы. За одним человеком замечено было, что он собирал дрова в субботний день⁵³², о чем немедленно донесено было Моисею. В этом случае уже не могло быть вопроса о том, какому наказанию подвергать виновного, так как сам закон определял, что он должен был подвергнуться смерти⁵³³, но еще не было выяснено, каким образом совершить эту казнь. Теперь было установлено, чтобы виновный был выведен за стан и побит камнями, что и было исполнено над ним. Нужно было приучить народ к точному исполнению закона, данного на Синае, и поэтому всякий нарушитель его карался немилосердно.

Если так наказывались отдельные нарушители закона, то конечно еще с большею строгостью должны были караться те, которые сознательно и преступно восставали и возмущали народ против постановлений закона. Так это было по известному делу Корея, Дафана и Авирона (Исх. 16), которые произвели открытое возмущение против законодателя и особенно против установления священства, как особого достоинства, присвоенного одному только классу. Они требовали признания всеобщего священства, в каковом требовании очевидно сказывалась зависть некоторых колен к Левиину колену за его возвышение в священническое достоинство; потому что, хотя один из мятежников, именно Корей, и был левит, но двое других, именно Дафан и Авирон, были членами Рувимова колена и, следовательно, потомками первородного сына Иакова. Религиозный протест, как и всегда бывает, быстро перешел в политический, и мятежники уже стали восставать против самого вождя, отказывая ему в повиновении. Когда Моисей позвал их к себе на суд, то они дерзко ответили: не пойдем. Разве мало того, что ты вывел нас из земли, в которой течет молоко и мед, чтобы погубить нас в пустыне? И ты еще хочешь властвовать над нами!» Возмущение на этот раз приняло огромные размеры, и к бунтовщикам присоединилось 250 старейшин. Положение Моисея было чрезвычайно затруднительным; но он, с своим обычным самообладанием решился прибегнуть к страшному опыту, чтобы получить решение вопроса от самого Бога. Именно, когда увещание со стороны Моисея оказалось бесполезным для усмирения бунтовщиков, то он назначил всенародное испытание для удостоверения правоты их притязаний. По повелении Божию, Моисей и Аарон с одной стороны, а Корей с своими сообщниками с другой, должны были явиться пред входом в скинию с своими кадильницами, и тут голос Божий повелел первым отделиться от всенародного собрания, чтобы истребить его. Но этого не выдержало всепрощающее сердце великих братьев-освободителей. «Они пали на лица свои, и сказали: Боже, Боже духов всякой плоти! Один человек согрешил, а Ты гневаешься на все общество». Тогда Господь повелел отделиться только от Корея и его сообщников, и их постиг страшный суд Божий: «расселась земля под ними, и разверзла земля уста свои, и поглотила их, и домы их, и всех людей Кореевых, и все имущество их, и погибли они из среды общества». Затем «вышел огонь от Господа и пожрал тех 250 мужей, которые принесли курение», с самовольным притязанием на священство. Когда и после этого волнение не утихало в народе, который стал обвинять вождей в погублении народа, то в наказание за этот ропот началось в народе особое поражение, от которого умерло еще 14,700 человек. Этот случай показал, что для народа мало простого установления, и оно нуждалось в подтверждении для него видимым знамением. И действительно права колена Левиина на священство были подтверждены навсегда и притом памятником, который препятствовал забвению этого события. Главы 12 колен, включая Левия, отличались от других тем, что каждый из них носил жезл или скипетр своего начальственного положения. Эти жезлы, с надписью на каждом имени его владетеля, поведено было положить пред Иеговой в скинии, так чтобы особым чудесным знамением в отношении их заявлено было, с какою несомненностью Бог одобряет выбор Аарона и левитов в качестве религиозных служителей среди народа. И вот, когда действительно жезлы были положены в указанное место, то на другое утро оказалось, что «жезл Ааронов, от дома Левиина, расцвел, пустил почки, дал цвет и принес миндали». Когда Моисей вынес все жезлы и показал израильтянам, то в этом они увидели явное одобрение Божие на избрание колена Левиина для священнослужения, и жезл Ааронов был положен «пред ковчегом откровения на сохранение, в знамение для непокорных, чтобы прекратился ропот народный» (Числ. 17:6–10). Это чудо произвело такое потрясающее впечатление на народ, что среди стана «раздался повсюду страшный вопль: «вот мы умираем, погибаем, все погибаем. Всякий, приближающейся к скинии Господней, умирает: не придется ли всем нам умереть?» Но этот покаянный вопль был вместе с тем и умилостивлением для народа.

Эти и подобные непредвиденные обстоятельства служили поводом к тому, что время от времени издавались новые законы, сообразно потребностям жизни. Так это бывает у всех народов, потому что ни одно законодательство не может предусмотреть в подробностях всех потребностей будущего. Общие начала были изложены раньше, но как это было в деле богохульника, субботонарушителя и многих других отдельных случаев, излагаемых в книгах Чисел и Второзакония, новые законы или более точные определения уже существующих законов постепенно вносились в книгу законов из года в год, и это совершалось у израильтян совершенно также, как и у других народов; так что то, что известно под названием Моисеева закона, в течение веков постепенно расширялось и видоизменялось, хотя общие начала и оставались те же. Вся система раввинских законов позднейшего иудейства в действительности возникла из желания приспособить древние законы Пятокнижия к данному времени, причем многие законы подверглись полному забвению, а другие разработаны были с чрезмерною точностью, как это было напр. особенно с законом о почитании субботы у фарисеев.

Прошли десятки лет в странствовании по пустыне Синайской. Выведенное из Египта поколение постепенно вымирало, отчаявшись в достижении обетованной земли. Оно показало себя недостойным ее и потому должно было уступить место новому поколению, воспитавшемуся в трудах и невзгодах пустыни. Только такое поколение, закаленное в трудах и повиновении закону, могло мужественно встретить многочисленных врагов и очистить от них землю обетованную. И это новое поколение Моисей повел наконец к пределам Ханаана. Какой громадный период отделял его от того момента, когда у него впервые, еще в блестящем дворце фараонов, блеснула мысль об освобождении своего народа! Тогда он пылал надеждой и отвагой юности. В течение сорока лет принужден он был потом жить своей великой надеждой, пока наконец она не осуществилась. Он вывел «братьев своих» из Египта, из жалкой толпы беглых рабов преобразил их в народ, дал им закон и общественный порядок. Но увы! – освобожденное им поколение оказалось недостойным свободы и той земли, которая предназначалась ему во владение. И вот, убеленный уже сединами, вождь должен был ждать еще 40 лет, прежде чем могла осуществиться его надежда. При многочисленных испытаниях и огорчениях от строптивого, неблагодарного и жестоковыйного народа, неудивительно, что наконец в самом Моисее поколебалась когда-то светлая и несокрушимая надежда, и это имело роковое следствие для него самого. Народ стоял станом где-то в соседстве с восточными холмами Негеба, и однажды более обыкновенного страдал от недостатка воды; источники и потоки давали слишком мало, а быть может совершенно высохли в это время. Со всех сторон опять раздались упреки на Моисея за то, что он вывел народ из Египта в такую ужасную пустыню, и раздались старые вопли, зачем они не умерли с своими братьями, которые уже погибли в пути. Неблагодарный народ забыл, как ему источалась вода из скалы в Рефидиме, забыл, как он ежедневно собирал чудесную манну, и это обстоятельство так удручающе подействовало на вождей, что они и сами поколебались в надежде на высшую помощь. Собрав народ к скале, они сказали ему: «послушайте, непокорные, разве нам из этой скалы известь для вас воду?» Моисею действительно повелено было известь воду из скалы словом своим. Но так как ему уже изменило доверие к возможности чуда, то хотя он и действительно источил воду из камня, но сделал это с чувством раздражительности, в отчаянии два раза ударив по скале (Числ. 20:10). Этот случай решил и его судьбу, и он должен был вместе с братом своим, Аароном, и со всем старшим поколением народа сложить свои кости в пустыне. Новое поколение должен был вести и новый вождь.

Многолетние странствования в пустыне наконец сделали свое дело. В течение целого поколения израильтяне вели кочевую жизнь, переходя с места на место в отыскивании пастбищ, хотя Кадес все время оставался центром этих странствований. Поколение, вышедшее из Египта, постепенно вымерло, и его потомство выросло, под водительством Моисея и его советников, в сильный и бодрый народ. Моисей дал им закон, и народ научился считать себя народом Божиим, так что относиться к ним, как к рабам, подобно тому, как фараоны относились к египтянам, считалось преступлением против Иеговы. Моисей, хотя и был их верховным вождем, считал себя только орудием и голосом Божиим, от которого исходили все их законы и которому, как верховному своему Царю, они обязаны были и духовным и гражданским повиновением. Так как данное им законодательство основывалось на признании высшего нравственного закона, то оно воплощало в себе чистейшие и возвышеннейшие представления об обязанностях человека в отношении к Богу и к ближним. Любовь к ближним, братское сообщество, равенство всех израильтян, благородство и высшая справедливость были тем идеалом, который предложен был народу. Такие постановления и законы, действуя на народное сознание, постепенно наконец внедрились в самый дух народа, хотя по временам и подвергались забвению. По словам пророка, эти годы странствования в пустыне видели «дружество юности и любовь их в Иегове», когда народ, как обрученная невеста, следовал за столпом божественного присутствия чрез пустыню, землю незасеянную (Иер. 2:2). В песни Моисея говорится, как

„Господь нашел Свой народ в пустыне,

В степи печальной и дикой;

Ограждал его, смотрел за ним,

Хранил его, как зеницу ока Своего.

Как орел сторожит гнездо свое,

Носится над птенцами своими,

Распростирает крылья свои,

Берет их и носит их на перьях своих; –

Так Господь один водил его,

И не было с ним чужого бога»⁵³⁴.

Вместе с религиозными понятиями, не менее развились и окрепли и военные силы израильтян. Энергия, вызывавшаяся трудностями и опасностями жизни в пустыне; возбуждающая свежесть самого воздуха пустыни; любовь к свободе, воспламененная пользованием ею в течение целого поколения; общение с природой в ее безмолвной обширности и возвышенности, приводившее их лицом к лицу с Богом и с своим внутренним миром; взаимопомощь, поддерживаемая сознанием необходимости общей борьбы с природой и врагами; свободное самоуправление, которым пользовался народ и, главнее всего, величественное религиозное представление, возбуждавшее все, что было благородного в их душе, – все это изгладило в израильтянах следы египетского рабства, возбудило все дремавшие в них лучшие качества и пробудило мужественный дух их великих предков. Но странническая жизнь должна была кончиться, когда она сослужила свою службу; иначе израильский народ превратился бы в такое же кочевое пустынное племя, какими были и окружающие их племена. Поэтому наконец дано было повеление приготовиться к овладению давно обетованной землей Ханаанской. Как достигнуть этого, однако же еще не было определено. Подход с юга был затруднен усиленными приготовлениями жителей, хотя удачное нападение на царя Арада (Числ. 21:21–24), владетеля Негеба, принимавшего участие в поражении их в Хорме несколько лет тому назад, показывало, что теперешнее поколение было совершенно иным, чем старое поколение, и неизмеримо превосходило его своим мужеством.

Но со времени выхода из Египта прошло уже столько лет, что время отразилось и на самых мужественных и сильных представителях того поколения, которое вышло из Египта. Доселе ближайший кружок великого вождя оставался целым; но вот и он должен был отдать неизбежную дань смерти. Моисей и Аарон были еще сохранены для того, чтобы подвести народ ближе к земле обетованной, но их сестре, Мариам, суждено было теперь же сложить свои кости в пустыне. Она умерла к концу странствования в Кадесе и была погребена там, по свидетельству И. Флавия, с великою пышностью, сопровождаемая всеобщею скорбью, которая выразилась публичным оплакиванием ее в течение 30 дней. Будучи по летам старше Моисея, она умерла в стодвадцатилетнем возрасте, и отселе тень смерти неизбежно должна была коснуться и духа великих братьев.

Так как прямая дорога к северу была неудобна, то лучше всего было идти по широкой низменной равнине Арабы к южной оконечности Мертвого моря, где израильтяне могли пройти вокруг подошвы гор Едомских в землю Моавскую, которая, вместе с страною аммонитян, тянулась вдоль восточного берега Иордана. Все эти три народа по происхождению были родственны израильтянам, и Моисей мог ожидать, что они отнесутся дружественно к нему и его народу, так как он только желал спокойно пройти чрез их землю и не имел намерения беспокоить их. Поэтому он обратился к едомитянам с просьбою о позволении перейти чрез их северную границу, обещая не наносить никакого вреда и строго держаться проторенных дорог. Но опасение даже мирного вторжения такого многочисленного народа выразилось в том, что едомитяне наотрез отказали в этом позволении и даже пригрозили, что они, если понадобится, прибегнут к силе, чтобы воспрепятствовать такому проходу. Вследствие этого, израильтянам пришлось спуститься в Арабу, к верховьям залива Акабы, восточной ветви Чермного моря, и, повернув оттуда кругом южной оконечности гор едомских, идти по направлению к Ханаану, на север, вне их восточного склона. Но едва Моисей двинулся в путь в этом направлении, как совершилось печальное событие, которое было грустным предвестием скорого осуществления суда Божия и над ним самим. К северо-западу от каменистых развалин Петры высоко поднимается над окружными холмами утесистая гора Ор с своими двумя остроконечными вершинами. По выражению Риттера, она вздымается в одиноком величии, высоко поднимаясь в синеву неба, подобно огромному, величественному, но разрушенному скалистому городу с большими утесами, отвесными гранитными стенами, башнями и обнаженными остроконечностями всякого рода⁵³⁵. На одной из этих вершин испустил дух свой великий первосвященник израильского народа Аарон, в объятиях своего сына и преемника Елеазара и в присутствии истинно любящего брата, который был для него путеводною звездою в течение всей жизни. Нет ничего трогательнее, как восхождение этих двух престарелых старцев и сына Ааронова на гору, долженствовавшую послужить могилой для старшего из них. Вот они на уединенной вершине; с умирающего старца снимаются одежды, чтобы возложить их на Елеазара, как преемника первосвященства; самая местность, на которой покоились их глаза, способна тронуть всякого исследователя. Поднявшись на вершину, они должны были видеть вокруг себя массу скалистых, до содрогания обнаженных, вершин, перемежающихся с бездонными ущельями, который составляли древнюю область едомитян. К западу у их ног расстилалась долина Арабы, подобно ложбине большой реки, запруженной песчаными мелями и кое-где окаймленной хилым кустарником; за нею далеко распростиралась пустыня, в которой они странствовали 40 лет. К югу Араба простиралась до берегов Чермного моря, показывая будущий путь народа, когда он обогнет землю едомскую. К востоку небо покоилось на величественном хребте желтых гор, где через долину, лежащую между ними и Едомом, Израиль должен был теперь направиться к северу для завоевания своего давно обетованного наследия. И наконец там к северу, в неясной синеве дали, виднелась даже холмистая почва обетованной земли, которая составляла многолетнюю мечту великих братьев, но в которую им не суждено было войти. И вот, на этой вершине и скончался первый израильский первосвященник Аарон. Величественная гора была достойным местом смерти такого человека. Она была символом величия его духовной жизни, которая всецело была посвящена народу. Бедная гробница на вершине этой горы у местных арабов почитается именно за гробницу Аарона. Она построена была на месте гораздо лучшего здания христианского происхождения, мозаики которого еще и теперь можно видеть на полу теперешнего строения. Если великий первосвященник лежит здесь, то его тело находится глубоко внизу под полом, хотя вообще трудно думать, чтобы такой именно склеп мог быть выкопан Моисеем и Елеазаром.

Смерть Аарона сделалась предметом трогательных легенд, рассказывавшихся иудейскими раввинами. Одна из них говорит следующее: «Моисей был исполнен печали, когда пришло к нему слово Господне, что Аарон, его брат, должен был умереть. В ту ночь он не имел покоя, и когда начало рассветать утро, он встал и пошел в палатку Аарона, который чрезвычайно удивился, увидев своего брата пришедшим столь рано, и спросил его: «зачем ты пришел?» Моисей отвечал: «всю ночь я провел беспокойно и не спал, – потому что некоторые постановления в законе чрезвычайно занимали меня и казались мне тяжелыми и невыносимыми. Я пришел к тебе, чтобы ты разрешил мне недоумение». И вот они оба открыли книгу закона и, прочитав каждое постановление, говорили, что оно свято, велико и праведно. Скоро дошли они до истории Адама; и когда они дошли до падения, Моисей прекратил чтение и с горечью вскричал: «о, Адам! ты принес смерть в мир». Аарон сказал ему: «почему ты столь огорчен этим, брат мой? Разве смерть не есть путь к Едему?» «Это так», – отвечал Моисей, «но все таки это весьма печально. Подумай только, что ты и я также должны будем умереть когда-нибудь. Сколько лет, думаешь ты, проживем мы?» – «Быть может двадцать», – отвечал Аарон. – «О нет, не так много», –заметил Моисей. – «Тогда пятнадцать». – «Нет, брат мой, и не так много» .– «Тогда наверно проживем пять лет». – «Нет», отвечал Моисей, «я опять скажу, что и не столько». Тогда Аарон, приходя в смущение, спросил: «так неужели только один год?» И Моисей отвечал ему: «Нет, даже и не столько». Встревоженный и опечаленный этим, Аарон безмолвствовал. Тогда Моисей нежно сказал ему: «о, возлюбленный мой! разве не хорошо было бы сказать о тебе, как было сказано об Аврааме, что он отошел к своим отцам в мире?» Аарон продолжал молчать. Тогда Моисей сказал: «если бы Бог сказал, что ты умрешь чрез сто лет, то что бы ты отвечал на это?» Аарон сказал: «Господь праведен во всех путях Своих и свят во всех делах Своих». – «А если бы Бог», – продолжал Моисей, «сказал тебе, что ты умрешь в этом году, то что бы ты отвечал?» – «Господь праведен во всех путях Своих и свят во всех делах Своих», – повторил Аарон. – «А если бы Он призвал тебя сегодня, то что бы ты сказал?» – Аарон опять отвечал: «Господь праведен во всех путях Своих и свят во всех делах Своих». – «Тогда», сказал Моисей, «вставай и следуй за мною». В тот же самый час Моисей вместе с Аароном и Елеазаром, его сыном, вышли из палатки; они взошли на гору Ор, и народ смотрел на них, ничего не подозревая, так как они не знали, что именно должно было совершиться. Тогда Всесвятой сказал Своим ангелам: «вот новый Исаак; он следует за своим младшим братом, который ведет его на смерть». Когда они достигли вершины горы, там пред ними открылась пещера. Они вошли в нее и нашли смертный одр, приготовленный руками ангелов. Тогда Моисей вскричал в скорби: «горе мне! Нас было двое, когда мы утешали нашу сестру на ее смертном одре; в этот твой последней час я нахожусь с тобою для утешения тебя; но когда я сам буду умирать, кто утешит меня?» Тогда с неба послышался голос: «не бойся; Сам Бог будет с тобою». И вот, по одну сторону Аарона стоял Моисей, а по другую Елеазар. Они поцеловали умирающего старца в чело и сняли с него его первосвященнические одеяния, чтобы облачить ими его сына, Елеазара. Вот они уже сняли часть священных одежд и возложили их на Елеазара; и когда они совершенно обнажили Аарона, серебряное покрывало облака ниспало на него, подобно мании, и покрыло его. Аарон по-видимому склонялся ко сну. Тогда Моисей сказал: «брат мой, что ты чувствуешь?» – «Я чувствую, что как будто облако обнимает меня», отвечал он. Спустя несколько времени Моисей опять сказал: «брат мой, что ты чувствуешь теперь?» И Аарон слабо отвечал: «облако окружает меня и лишает меня всякой радости». И вот душа Аарона разлучилась с его телом. И когда она отошла, Моисей еще раз вскричал: «увы, брат мой! что ты чувствуешь?» И душа его отвечала: «я чувствую такую радость, что желал бы, чтобы она пришла ко мне раньше». Тогда Моисей вскричал: «о, ты благословенная, мирная смерть! О, да будет такая смерть и мне уделом!» После этого Моисей и Елеазар сошли с горы одни, и народ возопил, потому что Аарона не стало больше. Но гробница Ааронова поднялась, носимая ангелами в виду всего народа, причем ангелы пели: «уста первосвященника хранили знание и изрекали правду»⁵³⁶. Своего великого первосвященника народ оплакивал в течение тридцати дней.

После тридцатилетней стоянки под сению горы Ор, сделавшейся могилой Аарона, народ двинулся дальше, именно на юг в обход земли едомитян, не дававших согласия пропустить израильтян чрез свои владения. Обход этот, по необходимости, опять был труден, и народ стал опять «малодушествовать» и роптать на Моисея. Воды оказывалось недостаточно для такой массы народа, и самая манна казалась народу теперь уже слишком жалким и несытным хлебом. Но такое малодушие, в виду близости земли обетованной, было особенно преступным, и поэтому народ постигло страшное наказание. Именно, в стане появилось множество ядовитых змей, от которых погибло множество народа. Замечательно, что путешественники и доселе встречают здесь множество змей, отличающихся крайнею ядовитостью. «Арабы рассказывают, что тут водится множество летучих змей, в три фута длиною, очень ядовитых, так что укушение их влечет за собою смерть; они не имеют крыльев, но делают большие скачки»⁵³⁷. Другой путешественник к юго-востоку от Мертвого моря встретил большую красную змею, которая выползла из дупла дерева и которую арабы объявили ядовитой. Буркгард пишет: «песок там повсюду показывал следы пресмыкающихся. Мои вожаки говорили мне, что их очень много в этой местности, и что рыбаки так боятся их, что каждую ночь, прежде чем ложиться спать, раскладывают около себя огонь, чтобы отгонять их». Подобным же образом Шуберт рассказывает, что ему «принесена была большая и чрезвычайно пятнистая змея, отличающаяся огненно-красными пятнами и полосами. Судя по ее зубам, было очевидно, что она принадлежала к одной из самых ядовитых породи. Бедуины говорят, что этих тварей, которых они чрезвычайно боятся, весьма много в этой местности»⁵³⁸. Единственное спасение от этого бедствия для израильтян было в знамении веры, изображавшемся для них в виде медного змея на кресте, целительная сила которого заключалась в том прообразовательном значении, которое они имели для искупительного распятия начальника Нового Завета, по слову самого Избавителя: «и как Моисей вознес змею в пустыне, так должно вознесену быть Сыну человеческому, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3:14, 15). Это было последнее для народа испытание, и оно по-видимому произвело на них такое сильное впечатление, что они уже больше не обнаруживали своего малодушия в неблагодарном и низком ропоте на вождя, который был уже и без того крайне удручен не только тяжестью своих преклонных лет, но и всеми невзгодами, неимоверными трудами и огорчениями, выпавшими на его долю.

Но вот, начиная от восточного залива Чермного моря, с каждым станом израильтяне все ближе подвигались к пределам земли обетованной. Вот они обошли земли Эдомские и вступили в землю Моавитскую. В течение минувших лет они все время странствовали в пустыне, и вот, когда они достигли этой страны, обильной водами, то как бы новая жизнь зажглась в сердцах народа. Когда им дано было приказание переправиться чрез поток Заред, долину, отеняемую обильною растительностью, то это событие считалось настолько достопамятным, что оно занесено было в Книгу воинств Господних и оттуда перенесено было в Библию. Народ теперь мог разбивать свои палатки при обильных источниках. Скоро они достигли ужасно крутых берегов Арнона («стремительной реки»), первой реки, какую они только видели со времени оставления берегов Нила. При виде этой реки, шириною около 4 верст от одной прибрежной скалы до другой, и струившейся на 2000 футов под их ногами, при виде богатой зелени, окаймляющей ее берега и потоков свежих вод, сверкавших внизу, радость израильтян после столь долгой жизни в безводной пустыне была неописанная. Перед взорами их открывалась также лежавшие по другой стороне Мертвого моря область Енгеди, и они могли видеть, как с ее крутых склонов, сверкая на солнце, бурно устремлялись потоки по каменистым оврагам к морю. Но израильтяне, впрочем, перешли эту реку в той части, где она была еще не особенно значительною, так что они должны были кое-где вырывать колодцы для восполнения запасов воды. Но вступление вообще в страну, где уже не было сухих и обнаженных пустынь, было столь великим и радостным событием, что оно прославлялось в торжественных песнях, одна из которых, несомненно составленная в воспоминание вырытия первого колодца, известного в последующие века под названием «источника князей» (Беер-Элим – Ис. 15:8), сохранена в Библии и читается так:

„Наполняйся, колодезь, – пойте ему;

Колодезь, который выкопали князья,

Вырыли вожди народа

С законодателем, жезлами своими!»⁵³⁹

С прибытием в землю Моавитскую и вообще связывается взрыв еврейской поэзии, так как обыденных слов теперь уже недостаточно было для выражения радости при вступлении в плодородные страны по оставлении бесплодной пустыни.

Получив запрещение наносить какой-либо вред моавитянам или аммонитянам, как потомкам Лота, Моисей отправил послов к первым, как он посылал их и к эдомитянам, прося позволения спокойно пройти чрез их землю и обещая, что им не будет сделано никакого вреда. Израильтяне расположились станом в пустыне Кедемоф, в округе, лежащем (по карте Киперта) верстах в 35 к востоку от Мертвого моря, и ждали там, пока выяснится, что им делать. Так как моавитяне отказали в просьбе, то с тем же самым предложением послы отправлены были к аммонитянам, владения которых лежали к северу от моавитян; но и это посольство окончилось такою же неудачею. Положение было чрезвычайно затруднительное, но одно великое национальное бедствие, постигшее аммонитян несколько времени пред тем, наконец пришло на помощь Моисею. Царь аморрейский, Сигон – «разрушитель», сделал нападение на аммонитян и моавитян, по-видимому, из Ханаана, и отнял у них почти всю страну между Арноном на юг и Иавоком, впадающим в Иордан, на севере, утвердив свою столицу в сильно укрепленном города Есевон, лежавшем почти на 3,000 футов над уровнем Средиземного моря и более чем на 4,000 футов над уровнем Мертвого моря, которое видно из него. К нему также, как и к другим, отправлено было мирное посольство из стана в Кадемофе, с просьбою о пропуске чрез его царство. Но посольство и от него получило решительный отказ. Вход в Палестину мог быть достигнут теперь только военной силой, чего Моисею хотелось бы избежать. Но необходимость заставила прибегнуть к этой силе, тем более, что Сигон с войском выступил против новых пришельцев. Враждебные войска встретились, Моисей искусно развернул свои силы и Сигон потерпел решительное поражение. Войско его бежало и, как рассказывает позднейшее предание, было избито при местечке, известном под названием Иааца, где разбитые воины в мучительной жажде столпились на берегу горного потока. Вся страна между Арноном и Иавоком, включая и Есевон, сразу же перешла в руки израильтян. Отселе Арнон сделался границей их владений, и только страна к югу от него осталась во владении Моава (Чис. 21:15, 26; Втор. 4:48).

Израильтяне теперь были господами обширной страны, славившейся великолепными пастбищами и пересеченной многочисленными плодородными равнинами и обильными потоками. Переправа чрез Арнон и открытие первого колодца уже воспламенили поэтический дух в израильском стане; но такая победа была еще более достойной темой для их вдохновения. По обширному палаточному городу Израиля поэтому скоро раздались хвалебные песни победителей Сигона, теперь с торжеством возвращавшихся в стан. Одна из этих песен сохранена в Библии и представляет собою замечательный образчик военных песен израильского народа. Песня эта пелась двумя хорами и была следующего содержания:

Первый голос (как бы обращаясь насмешливо к аморреям):

„Идите в Есевон!

Да устроят и утвердят город Сигона,

Ибо огонь вышел нз Есевона,

Пламень из города Сигонова,

И пожрал Арт-Моав,

И владеющих высотами Арнона“!

Второй голос (как будто бы аморрей вспоминает о прежнем торжестве своего народа над моавитянами):

„Горе тебе, Моав!

Погиб ты, народ Хамоса!

Разбежались сыновья его,

И дочери его сделались пленницами аморрейского

царя Сигона“⁵⁴⁰

Первый голос (рассказывая об окончательной победе Израиля):

„Мы поразили их стрелами,

Погиб Есевон до Дивона!⁵⁴¹

Мы опустошили их до Норы,

Мы опустошили их огнем до Медевы“.

Так превосходно пробужденный воинственный дух народа скоро нашел новое удовлетворение в походе на север, под предводительством двух вождей Иаира и Новаха, против Ога («длиннейшего»), аморрейского царя областей Галаада и Васана. Богатство всей этой области само по себе было достаточной приманкой для завоевателей, так как дубы васанские и громадные стада дикого скота, пасшегося на превосходных зеленых лугах этой местности, славились повсюду не менее ландшафтов и богатых пастбищ Галаада. Превосходные естественные парки, большие полосы, покрытые обильными нивами пшеницы и ячменя, вместе с деревьями и кустарниками, группирующимися с очаровательным разнообразием повсюду, и наконец темные леса и доселе очаровывают здесь путешественников. Колена Рувима, Гада и полуколено Манассии, чувствовавшие больше склонности к скотоводству, чем к земледелию, не могли выстоять против такого искушения и, по-видимому, в союзе с родственным им племенем Аммоновым, скоро превозмогли всякое затруднение и овладели этою местностью.

Однако же задача эта была не легкая, потому что Едрея («сильная»), столица Ога, была при обыкновенных обстоятельствах почти неприступною, так как она, странно сказать, построена была в котловине, искусственно вырытой на вершине холма, который глубоким оврагом Иеромакса отделяется от окружающей местности. Улицы, как можно видеть еще и теперь, идут во всех направлениях под теперешним городом Адрагой. Но Кенаф в округе, называемом Аргоб («каменный»), был еще сильнее, так как он построен был в ущельях большого острова из лавы, которая при охлаждении растрескалась на такое множество щелей, что чрез лабиринт их не мог проникнуть ни один неприятель. В этих щелях находились улицы и дома города, из которых иные более позднего времени с каменными дверями, движущимися на каменных петлях, остаются и до настоящего времени. Для израильтян в действительности было бы почти невозможно победить столь сильно укрепленного народа, если бы в этом отношении не помогли им громадные рои шершней (обычный бич Палестины), которые выгнали население в открытую местность, где и можно было сделать на него нападение⁵⁴². Твердыни населения не ограничивались и этим только. Израильтянам приходилось взять не менее 60 городов, которые все были «укреплены высокими стенами, воротами и запорами» (Втор, 3:5); но все эти города, несмотря на свою укрепленность, рано или поздно должны были пасть пред неотразимым напором израильтян, и долго спустя в столице их союзников, аммонитян, можно было видеть один из трофеев этой войны – исполинскую железную кровать царя Ога или, как некоторые думают, огромный саркофаг, приготовленный им для себя, как это было в обычае у ханаанских царей⁵⁴³.

В самое короткое время большая часть земли к востоку ОТ Иордана, исключая ТОЙ, ЧТО добровольно оставлена была в руках родственного израильтянам племени Аммонова, была в их владениях от горы Ермона до Мертвого моря (Втор. 2:1–17), и одна только река Иордан отделяла их от земли обетованной. Но прежде, чем вступить в окончательное владение этой землей, должно было произойти последнее столкновение между избранным народом и миром языческим, – столкновение, которое должно было окончательно решить судьбу того и другого и установить определенные отношения между истинной религией и язычеством, равно как и между царством Бога и царством мира сего. Израиль должен был познать, что языческие народы не только представляют собою по отношении к нему враждебную политическую силу, но и что язычество, по самой сущности своей, враждебно царству Божию, что они несовместимы между собой, и поэтому у Израиля не должно быть никакого общения с язычеством, и он даже не может терпеть самого присутствия его на одной и той же земле. Этот глубоко важный урок преподан был народу израильскому накануне вступления в землю обетованную замечательной историей языческого прорицателя Валаама.

После решительных побед над царями Сигоном и Огом, вход в землю обетованную был совершенно открыт для израильтян. Враги, которые могли бы заградить им путь в нее, или остались позади или были рассеяны. И вот уже «сыны Израилевы остановились» на равнине Моава при Иордане, против Иерихона, где ими на продолжительное время устроен был стан в богатой низовине Иордана, как раз пред впадением его в Мертвое море. Жара этой глубокой долины вероятно была сильная. Но обильная вода и тщательное орошение покрывали ее роскошною растительностью; потому что даже теперь богатыми садами покрыты ее водные потоки, делая берега их одним из роскошнейших оазисов страны. Самое название ее Авель-Ситтим (луг или влажное место акаций) вероятно вполне соответствовало характеру местности, так как еще и теперь здесь растет много акаций, особенно у западного края. В этих роскошных рощах Израиль и впал в тяжкий грех, и здесь именно Валаам видел их с вершины горы, посвященной богу Ваал-Фегору.

Такой успех Израиля наконец возбудил крайнее раздражение у моавитян, царь которых Валак, после сомнительного нейтралитета, решил оказать противодействие пришлому народу, который, по его словам, «поядал теперь все вокруг, как вол поядает траву полевую». Но он в то же время, имея в виду участь царей Сигона и Ога, знал, как опасно выступать против израильтян с оружием в руках, и поэтому он прибег к новому средству. В древности было общее верование, что волшебные наговоры и причитания, произнесенные против отдельных лиц или целых народов, имели непреодолимую силу. Более знаменитые знатоки волшебных искусств в особенности, как предполагалось, знали формулы, против которых ничто не могло выстоять: быть может тайное имя какого-нибудь бога или демона, стоявшего выше признанного божества тех, против которых направлялось проклятие. Одно из этих причитаний, именно римское, дошло до нас. Оно читается так: «Дис-Патер или Юпитер, если ты предпочитаешь этот титул, – или каким бы то ни было другим именем можно назвать тебя: я заклинаю тебя наполнить весь этот город и войско, которое я называю, страхом и ужасом, и повергнуть его в бегство. Разрушь намерения этих войск, врагов, людей городов и земель, которые поднимают оружие против нас; пролей тьму на них свыше. Смотри на эти города, земли и лица и на весь их народ во все века, как на проклятый, и поставь в условия, каковы бы они ни были, которыми неприятели могут быть совершенно преданы истреблению. Так я посвящаю их тебе, и я, и те, которых я представляю, римский народ и их войска, – мы являемся свидетелями. если ты позволишь мне и легионам, занятым этим делом, благополучно закончить это дело, и приговор этот будет исполнен, я клянусь принести в жертву тебе, о мать земли, и тебе, о Юпитер, три черных овцы»⁵⁴⁴. Плутарх также сообщает, что перед отправлением Красса в свой роковой поход против парфян, «Атей, подбежав к воротам, когда выходил из них Красс, поставил в них жаровню с горящим огнем, и возжигая курение и делая возлияние на нее, проклинал его странными причитаниями, упоминая и призывая нескольких чужих и страшных божеств; потому что, по верованию римлян, в этих священных и древних обрядах столь много силы, что ни один человек не мог избежать действия их, да и самый произноситель проклятия редко благоденствует; так что они употребляются не часто, а только при великих случаях»⁵⁴⁵. В последнее время, во время недавних войн англичан с Бирманской империей, генералы этого народа имели постоянно при себе волшебников, которые часто проклинали английские войска, причем эти волшебники подкреплялись и многими ведьмами, когда причитания их оказывались бессильными. И вот, по обычаю древности держась подобной веры в действенность таких средств для погубления неприятеля, Валак немедленно послал за одним знаменитым прорицателем, жившим в Пефоре, на Евфрате, в надежде, что его причитания могут предать израильтян Моаву на расхищение и что этим он не только спасет оставшиеся земельные владения, но быть может приобретет и земли, отнятые ими у Сигона и Ога, которые сначала также принадлежали ему.

Валаам – «пожиратель» (быть может книг), был арамеянин по происхождению и происходил из страны, где потомки Авраама еще в более или менее чистом виде сохраняли веру патриарха. Он представляет собою одну из замечательнейших личностей в Библейской истории по той раздвоенности духа и смеси в нем истины и заблуждений, которые он обнаруживает в своих действиях. Его родной город Пефор был центром всякого рода волхвов и прорицателей, и пользовался обширною известностью во всех окружающих странах. Самым замечательным из них и был именно Валаам, который обладал знаниями, далеко превосходящими познания обычных языческих прорицателей. В некоторых своих изречениях он прямо обнаруживает знание истинного Бога и даже тех обетований, которые были даны Аврааму и последующим патриархам избранного народа. Это несомненно объясняется прежде всего тем, что на реке Евфрате среди населения сохранялось предание о бывших откровениях Аврааму, вышедшему именно из этой местности, но затем и самым характером положения Валаама. Как прорицатель, пользовавшийся обширною известностью у различных соседних народов, он, для поддержания своей славы, очевидно должен был следить за ходом религиозных воззрении этих народов, изучать их, чтобы при случае не обнаружить своего невежества пред прибегавшими к его помощи царям. Отсюда, если сравнить его изречения в Числ. 23:10 с обетованием Божиим Аврааму в Быт. 13:15, и особенно Числ. 23:24, 24:9 с Быт. 49:9; Числ 24:17 с Быт. 49:10, то сразу же будет видно, что Валаам хорошо был знаком с религией Иеговы и историей избранного народа. Это знакомство не могло не иметь на него благотворного влияния, и он в глубине своей души носил искру истинного боговедения и убеждения в превосходстве Иеговы над всеми языческими богами; но внешнее его положение в качестве прорицателя и особенно обычное у волхвов корыстолюбие не давали в нем разгореться этой искре и заглушали ее до того, что он противился прямым внушениям Божиим. В виду этого самые взгляды на него двоятся. Одни, как напр. Тертуллиан и бл. Иероним, считают его истинным пророком, но только погрешившим чрез свою корысть и честолюбие; другие, как напр. Филон, св. Амвросий и бл. Августин, видят в нем ложного пророка и язычника, который только сделался орудием благословения для израильтян. Само Св. Писание скорее дает основание в пользу последнего взгляда, так как он называется не словом наби, прилагаемым к истинным пророкам, а только косем, то есть прорицателем, волхвом, что действительно прилагается только к людям, занимающимся волхвованием, запрещенным в законе⁵⁴⁶.

В библейском повествовании ясно выступает в нем эта раздвоенность характера, и ничего не может быть возвышеннее слов, с которыми он отвечал Валаку, когда устрашенный царь, при встрече их, спрашивал его: «с чем предстать мне пред Господом, преклониться пред Богом небесным? Предстать ли пред Ним со всесожжением, с тельцами однолетними? Но можно ли угодить Господу тысячами овнов или несчетными потоками елея? Разве дам ему первенца моего за преступление мое, и плод чрева моего за грех души моей?» (Мих. 6:5). Согласно страшным обычаям своей страны (4Цар. 3:27), Валак готов был, если бы понадобилось, даже принести в жертву своего старшего сына для умилостивления божественного гнева. Даже величайший из древних пророков не мог бы дать более чистого и более духовного ответа на этот дикий, отчавающийся вопрос, чем тот, который дал Валаам, сказав: «о, человек! сказано тебе, что добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим». Несмотря на эту возвышенность воззрений, он однако же с полною готовностью по-видимому входит в окружающий его дух идолопоклонства. Он употреблял в пищу мясо животных, принесенных языческим богам, и местом построения своего первого жертвенника избирал то, которое посвящено было Ваалу (Числ. 22:41; 23:1). Кроме того, он по-видимому вполне сходился с Валаком в чисто языческом представлении, что заговор мог действовать с одного места лучше, чем с другого, и даже в числе своих жертвенников и жертв он действует так, как будто бы верил в магическую силу священных чисел. Израильтяне имели только один жертвенник в данном месте, но Валаам повелевает построить семь жертвенников и приносить семь жертв, подобно тому, как и в настоящее время в Индии число 7 вообще считается священным в жертвоприношениях индусов. В случае бедности они приносят семь орехов, семь смокв и семь мер риса, и если не в состоянии сделать этого, то стараются по крайней мере о том, чтобы приносить нечетное число. Но сходство с языческими обычаями заключается и не в этом только. Когда индийский царь отправляется в битву, он обыкновенно приносит жертву богине царственного семейства, чтобы узнать о своем успехе в предстоящей битве и низвести проклятие на своего врага. С этою целью пред храмом ставятся семь жертвенников и около них семь сосудов с водою, в каждом из которых находится по листку мангового дерева и по нечищенному кокосовому ореху. Около каждого жертвенника устраивается яма, содержащая огонь. Затем приносятся жертвы, которых может быть 7, 14 или 21 и которые состоят из буйволов, баранов или петухов; сильный человек отрубает одним ударом голову каждого жертвенного животного, после чего труп бросается в пылающую яму с молитвами и причитаниями. Жрец затем подходит к храму и приносит курение, возвращаясь после некоторого времени и объявляя дикими жестами, каков будет исход битвы. Если ответ оказывается благоприятным для царя, то жрец берет по несколько пепла из каждой ямы и, бросая его в направлении неприятеля, произносит на него самое страшное проклятие.

Хотя в душе Валаама и сохранилась искра истинного боговедения, но, как прорицатель, он был представителем языческого мира, и за богатые дары, несмотря на внушения и предостережения свыше, согласился на предложение Валака. Уже на самом пути к Валаку, Валаам получил новое предостережение от бессловесной ослицы, которая, заговорив голосом человеческим, «остановила безумие пророка». Но он возлюбил мзду неправедную (2 Петр, 2:16, 15) и за нее готов был пренебречь всяким предостережением. Узнав о его приближении, царь Валак выехал к нему на встречу, и в честь его задал блестящей пир. Затем приступили к делу проклятья. Валак возвел прорицателя на гору, посвященную Ваалу, откуда открывался вид на стан израильский. Там построено было семь жертвенников и принесена богатая жертва. Пред самым проклятием Валаам все еще колебался совершить столь неправое дело и вопрошал Бога, отдавая себя в его полную волю. И воля Божья восторжествовала над любителем неправедной мзды. Вместо проклятия, Валаам произнес торжественное благословение Израилю, сказав:

„Как прокляну я? Бог не проклинает его;

Как изреку зло? Господь не изрекает на него зло.

С вершины скал вижу я его,

И с холмов смотрю на него:

Вот, народ живет отдельно,

И между народами не числится.

Кто исчислит песок Иакова,

И число четвертой части Израиля?

Да умрет душа моя смертью праведников,

И да будет кончина моя, как их“⁵⁴⁷.

Изумленный и разгневанный Валак, сделав укор прорицателю, возвел его на другую гору – Фасги, чтобы он оттуда попробовал проклясть его врагов. В этом пункте ландшафт давал обильную тему для возвышенных изречений. К востоку до самого Евфрата тянется великая пустыня. К югу виднеются красный горы Эдомовы; за Мертвым морем вздымаются скалы Енгеди, – будущее местожительство кенеев; позади жилищ амаликитян, первого врага израильтяне распростиралась южная пустыня, внизу, в «луговине акаций», на богатой равнине восточной Иорданской долины (совершенно отличающейся от обработанных полей плоской возвышенности) раскинут был обширный стан израильтян, а там дальше к западу, за холмами Палестины, как известно было Валааму, лежало великое море, из глубины которого возвышались острова Хиттимские и воды которого омывали земли будущего. Изречения прорицателя, когда «он услышал слово Божие и увидел видение Всемогущего», лежа в сновидении, но имея открытыми свои духовный очи, по справедливому замечанию Гердера, с необычайною живостью, полнотою и вместе краткостью отражают на себе всю эту картину. Он мысленно видел жилища Израиля в Ханаане с его великолепными долинами, наполненными зимою журчащими потоками; видел его обширные равнины, которые, подобно садам на берегах родного ему Евфрата, распростирались по всей стране, благоухая драгоценными алойными деревами и блистая стройными кедрами. С горы Фасги Валаам, вместо проклятия, опять произнес возвышенное благословение, говоря:

„Бог не человек, чтобы ему лгать,

И не сын человеческий, чтобы ему изменяться;

Он ли скажет и не сделает,

Будет говорить и не исполнит?

Вот благословлять начал я, ибо Он благословил,

И я не могу изменять сего.

Не видно бедствия в Иакове,

И не заметно несчастия в Израиле,

Господь Бог его с ним,

И трубный царский звук у него.

Бог вывел его из Египта,

Быстрота единорога у него.

Нет волшебства в Иакове,

И нет ворожбы в Израиле.

В свое время скажут об Иакове

И о Израиле: вот, что творит Бог!

Вот народ, как львица встает,

И как лев поднимается;

Не ляжет, пока не съест добычи,

И не напьется крови убитых»⁵⁴⁸.

Раздраженный еще более подобным благословением, Валак попробовал еще раз возвести прорицателя на третью гору, на вершину Фегора. Но оттуда Валаам произнес еще более возвышенное благословение. Окинув взглядом великолепную картину израильского лагеря, «Валаам увидел, что Господу угодно благословить Израиля, и не пошел, как прежде, для волхвования, но обратился лицом своим к пустыне. И взглянул Валаам, и увидел Израиля, стоявшего по коленам своим; и был на нем Дух Божии. И произнес он притчу свою и сказал:

„Говорит Валаам, сын Веоров,

Говорит муж с открытым оком,

Говорит слышащий слова Божии,

Который видит видение Всемогущего;

Падает, но открыты глаза его:

Как прекрасны шатры твои, Иаков,

Жилища твои, Израиль!

Расстилаются они, как долины,

Как сады при реке,

Как алойные дерева, насажденные Господом!

Как кедры при водах.

Польется вода из бедра его,

И семя его будет, как великие воды;

Превзойдет Агага царь их,

И возвысится царство его.

Бог вывел его из Египта,

Быстрота единорога у него,

Пожирает народы враждебные ему,

Раздробляет кости их,

И стрелами своими разит врага,

Преклонился, лежит как лев и как львица,

Кто поднимет его?

Благословляющий тебя благословен,

И проклинающий тебя проклят“.

Услышав такое возвышенное благословение, Валак от ужаса всплеснул руками и гневно закричал Валааму: «я призвал тебя проклясть врагов моих, а ты благословляешь их вот уже в третий раз! Итак, беги в свое место. Я хотел почтить тебя, но вот Господь лишает тебя чести». Но Валаам, вполне увлеченный духом истинного пророчества, уже не обращал внимания на бессильный гнев царя и на потерю ожидавшейся им большой награды, а заключил свои невольные благословения явным пророчеством о пришествии Мессии, сказав:

„Говорит Валаам, сын Веоров,

Говорит муж с открытым оком,

Говорит слышащий слова Божьи,

Имеющий ведение от Всевышнего,

Который видит видение Всемогущего.

Падает, но открыты очи его.

Вижу его, но ныне еще нет

Зрю его, но не близко,

Восходит звезда от Иакова,

И восстает жезл от Израиля,

И разит князей Моава,

И сокрушит всех сынов Сифовых.

Едом будет под владением,

Сеир будет под владением врагов своих,

А Израиль явит силу свою.

Происшедший от Иакова овладеет,

И погубит оставшееся от города»⁵⁴⁹.

После таких благословений Израилю, Валаам предсказал еще будущую судьбу тогдашних исторических народов, и затем «пошел обратно в свое место», а Валак, потерпев полную неудачу в своем коварном замысле, должен был изыскивать новые средства для борьбы с Израилем. Но ему помог в этом опять Валаам, который, лишившись своей «неправедной мзды» на одном деле, очевидно хотел получить ее на другом. По его совету, моавитяне попытались отвратить Израиля от его главной крепости, Иеговы, искушением сладострастия, и искушение было слишком велико для столь непостоянного народа. Он вполне предался преступной страсти и начал блудодействовать с дочерьми Моава (а также особенно с мадианитянками), и это преступное увлечение привело его к идолопоклонству, так что Израиль «кланялся богам их и прилепился к Ваал-Фегору», то есть, к худшей форме языческого распутного идолослужения. Тогда «воспламенился гнев Господень на Израиля». Нужно было очистить стан израильский от такой скверны. Ревнителем истины выступил Финеес, сын Елеазара первосвященника, внук Аарона, и он, захватив одного наглого блудника на месте преступления, копьем пронзил его вместе с мадианитянкой, после чего последовало общее избиение всех блудников, которых и погибло 24,000 человек. Финеесу за благочестивую ревность дано было обетование вечного священства в его потомстве. Но скоро постиг праведный суд Божий и самого советника на злое дело. По повелению Божию, израильтяне должны были истребить мадианитян, и в последовавшем избиении убит был и Валаам.

Но пред этим отмщением народу-соблазнителю произведены уже были, между прочим, важные приготовления к вступлению в землю обетованную. С этою целью произведено было новое народосчисление, необходимое для правильности предстоящего раздела земли. По этому исчислению оказалось, что только колено Левиино возросло на 700 человек, а все остальные уменьшились в числе на 1,828 человек, так что вся численность народа определялась в 601,730 человек мужского пола, годных для войны. Но это было уже новое поколение, родившееся и воспитавшееся в пустыне. Из старого поколения остались в живых только Иисус Навин и Халеф – в награду за свою верность завету Божию. Затем сделаны были окончательные распоряжения об овладении и разделе земли обетованной. Так как колена Рувимово, Гадово и половина Манассиина, особенно богатые скотом, просили Моисея позволить им остаться на привольных пастбищах по восточную сторону Иордана, то вождь соизволил на их просьбу, взяв с них обещание помогать остальным коленам в борьбе с общим врагом. Остальные колена, по вступлении в землю обетованную, должны были совершенно очистить ее от идолопоклонников хананеян и разрушить их кумиры, и каждому колену заранее был назначен особый участок в потомственное, неотъемлемое владение.

Этими распоряжениями закончилась деятельность Моисея в качестве предводителя народа.

На пороге земли обетованной Моисей с печалью вспомнил, что ему самому не суждено войти в нее. Он чувствовал, что конец его приближался, и единственной его заботой теперь было внушить народу и возможно сильнее запечатлеть в нем важность преданности Богу и исполнения всех повелений закона, данного чрез него израильтянам, если только они хотели получить благословение Божие и избегнуть страшного наказания, назначенного для непослушных. Это он сделал в целом ряде бесед, которые излагаются в первых тридцати главах книги Второзакония, где Моисей то угрозами, то обетованиями, то обращениями к чувству благодарности, то к разуму, сознанию выгоды и внутреннему чувству правды и неправды, увещевает народ удаляться от зла и делать добро, избегать идолопоклонства и связанного с ним распутства и ходить путем Господним, бояться Его и соблюдать Его заповеди. Обобщая все эти наставления, он обращался к народу с такими словами: «вот, я сегодня предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло; если будешь слушать заповедей Господа Бога твоего, которые заповедует тебе сегодня, любить Господа Бога твоего, ходить по всем путям Его и исполнять заповеди Его, и постановления Его, и законы Его: то будешь жить, и размножишься, и благословит тебя Господь Бог твой на земле, в которую ты идешь, чтобы овладеть ею. Если же отвратится сердце твое, и не будешь слушать, и заблудишь, и станешь поклоняться другим богам, и будешь служить им, то я возвещаю вам сегодня, что вы погибнете и не пробудете долго на земле, которую Господь Бог дает тебе, для обладания которою ты переходишь Иордан. В свидетели пред вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое, любил Господа Бога твоего, слушал гласа Его и прилеплялся к Нему; ибо в этом жизнь твоя и долгота дней твоих, чтобы пребывать тебе на земле, которую Господь Бог с клятвою обещал отцам твоим, Аврааму, Исааку и Иакову, дать им» (Втор. 30:15–20).

Оставляя теперь навсегда свой народ, Моисей естественно заботился о достойном себе преемнике. Таким преемником уже рано предназначен был им его верный спутник и слуга, Иисус Навин. И когда на это избрание заявлено было высшее соизволение, то на Иисуса Навина торжественно возложено было звание вождя народа, в присутствии первосвященника и народа. Подозвав к себе Иисуса Навина и возлагая на него руки, Моисей торжественно, пред глазами всех израильтян, сказал ему: «будь тверд и мужествен, ибо ты войдешь с народом сим в землю, которую Господь клялся отцам его дать ему; и ты разделишь ее на уделы ему. Господь сам пойдет пред тобою, сам будет с тобою, не отступит от тебя и не оставит тебя. Не бойся и не ужасайся»! (Втор. 31:7, 8)

Это было торжественное возложение на Иисуса Навина должности вождя народа. За ним немедленно следовало торжественное утверждение этого акта самим Богом, который призвал Моисея и Иисуса Навина в соприсутствие к Себе в скинии завета, и там Сам Бог утвердил избрание Иисуса Навина, которому Он заповедал, говоря: «будь тверд и мужествен, ибо ты введешь сынов Израилевых в землю, о которой Я клялся; там и Я буду с тобою». ( Втор. 31:23)

Наконец, Моисей позаботился и о книге Закона. Книгу Закона Моисей писал в различное свободное время, во время странствования по пустыне. На пергаменте, который израильские художники могли искусно приготовлять из шкур убитых животных, или на папирусе, который Моисей мог вынести с собою из Египта, он записывал различные законы, издававшиеся ему Богом во время сорокалетнего его служения, так что из них составилась книга (сефер), которая отселе должна была служить правилом для жизни народа. Книгу эту он доселе хранил у себя, но так как теперь ему предстояло оставить земное поприще, то нужно было назначить других хранителей для священной книги. Можно бы думать, что хранение ее он вверит вместе с другими обязанностями служения Иисусу Навину; но или он не находил удобным сделать это, или даже божественное внушение заставляло его поступить иначе. Иисус Навин был воин, а не пророк или первосвященник. Закон, как правило жизни для всех, как руководство для всего обрядового богослужения, совершать которое лежало на обязанности священников, лучше всего было вверить именно классу священников, но с некоторым обеспечением, чтобы они не произвели в нем каких-либо изменений в своем собственном интересе, или согласно своим собственным воззрениям. С этою целью Моисей озаботился о двояком обеспечении. Он назначил священников хранителями св. Книги вместе с «старейшинами Израиля», и потребовал, чтобы его автограф был положен «одесную ковчега завета Господа», и при этом заповедал, чтобы закон этот читался во всеуслышание всего народа однажды чрез каждые семь лет, в праздник Кущей, – весь закон, или во всяком случае главные его постановления. Трудно было предпринять лучшие предосторожности против сохранения текста в его не поврежденности и обеспечить передачу правил поведения без всякого изменения и повреждения, от поколения к поколению, как это именно сделал Моисей.

Большая часть последних распоряжений Моисея уже по-видимому происходила под руководством Иисуса Навина, а сам Моисей, уже чувствуя на себе дыхание смерти (хотя «зрение его не притупилось и крепость в нем не истощилась»), свободно предался пророческому созерцанию и той внутренней духовной жизни, которая доселе стеснялась в нем заботами обыденных трудов. Перед своей кончиной, еще раз торжественно повторив народу весь закон, данный ему Богом, а также обозрев и все те милости и чудеса, которых удостоился народ со времени освобождения от рабства Египетского, чтобы еще более внушить народу важность заповедей Божиих, он заповедал по переходе Иордана начертать их на алтареобразном памятнике на горе Гевал и при всенародном собрании произнести на этой горе проклятие против нарушителей, а на горе Гаризим – благословение на блюстителей закона. После беседы Моисей воспел великую пророческую песнь: «внимай небо, я буду говорить, и слушай земля слова уст моих». В ней изображены благодеяния Божия, на которые народ столько раз отвечал грехами и преступлениями, и она заканчивается предсказанием о наступлении времени, когда и язычники возликуют с народом Божиим и совместно прославят чудные дела Божии «песнью Моисея, раба Божия и песнью Агнца». (Откр. 15:3)

Но вот приблизился конец, и Моисей должен был расстаться с своим народом. Пред кончиной он однако же хотел в последний раз, подобно прежним великим пастрырям, благословить свой народ и высказать каждому колену его будущую судьбу. Подозвав к себе представителей народа, он поочередно обращался к родоначальникам колен и каждому произносил особое благословение и предсказание. Обращаясь к Рувиму, Моисей сказал: (Втор. 33:6–25)

Да живет Рувим,

И да не умирает⁵⁵⁰,

И Симеон да не будет малочислен!⁵⁵¹

Но об Иуде сказал сие:

Услыши, Господи, глас Иуды,

И приведи его к народу его.

Руками своими да защитит он себя,

И Ты будь помощником против врагов его.

И о Левие сказал:

Туммим твой и урим твой

На святом муже твоем,

Которого ты искусил в Массе,

С которым ты препирался при водах Меривы⁵⁵²,

Который говорит об отце своем и матери своей:

Я на них не смотрю,

И братьев своих не признает,

И сыновей своих не знает.

Ибо они, левиты, слова Твои хранят,

И завет Твой соблюдают,

Учат законам Твоим Иакова,

И заповедям Твоим Израиля.

Возлагают курение пред лицо Твое

И всесожжение на жертвенник Твой.

Благослови, Господи, силу его,

И о деле рук его благоволи.

Порази чресла восстающих на него и ненавидящих его,⁵⁵³

Чтобы они не могли стоять.

О Вениамине сказал:

Возлюбленный Господом обитает у Него безопасно,

Бог покровительствует ему всякий день,

И он покоится между раменами Его⁵⁵⁴.

Об Иосифе сказал:

Да благословит Господь землю его⁵⁵⁵

Вожделенными дарами неба,

Росою и дарами бездны, лежащей внизу,

Вожделенными плодами от солнца,

И вожделенными произведениями луны,

Превосходнейшими произведениями гор древних,

И вожделенными дарами холмов вечных,

И вожделенными дарами земли,

И тем, что наполняет ее

Благословение Явившегося в терновом кусте⁵⁵⁶

Да приидет на голову Иосифа

И на тебя, на лучшего из братьев своих.

Крепость его, как первородного тельца,

И роги его, как роги буйвола;

Ими избодет он народы,

Все до пределов земли:

Это тьмы Ефремовы⁵⁵⁷,

Это тысячи Манассиины.

О Завулоне сказал:

Веселись, Завулон, в путях твоих,

И Иссахар в шатрах твоих⁵⁵⁸.

Созывают они народ на гору,

Там заколают законные жертвы,

Ибо они питаются богатством моря

И сокровищами, сокрытыми в песке⁵⁵⁹.

О Гаде сказал:

Благословен распространивший Гада.

Он покоится, как лев,

И сокрушит и мышцу, и голову⁵⁶⁰.

Он избрал себе начаток земли.

Там почтен уделом от законодателя,

И пришел с главами народа,

И исполнил правду Господа

И суды с Израилем.

О Дане сказал:

Дан – молодой лев,

Который выбегает из Васана.

О Неффалиме сказал:

Неффалим насыщен благоволениями,

И исполнен благословения Господа,

Море и юг во владении его⁵⁶¹.

О Асире сказал:

Благословен между сынами Асир,

Он будет любим братьми своими,

И окунет в елей ногу свою.

Железо и Медь запоры твои;

Как дни твои, будет умножаться богатство твое⁵⁶².

Пророческое благословение народа было последним делом исполненной всевозможных трудов жизни Моисея. Теперь ему оставалось исполнить только две вещи – удовлетворить свою жаждущую душу полным созерцанием земли обетованной, насколько это было возможно для него при данных обстоятельствах, и затем умереть. Ему не суждено было перейти за Иордан, но он мог усладить свои глаза и насытить свое сердце долгим, восторженным, пристальным взглядом на ту добрую землю, к которой он теперь привел свой народ и которая, как он знал, должна была стать его наследием. Он мог «взглянуть своими глазами к морю, и к северу, и к югу, и к востоку, и увидеть ту добрую землю, которая за Иорданом, и ту прекрасную гору и Ливан» (Втор, 3:27, 25). Получив такое соизволение, Моисей должен был взойти на вершину горы Фасги и полюбоваться чудесной, несравненной, открывающейся оттуда, картиной. Нужно помнить, что, хотя, будучи уже 120 лет от роду, Моисей отнюдь еще не был немощным старцем: «зрение его не притупилось, и крепость в нем не истощилась» (Втор, 24:7). Он способен был поэтому без всякой особой усталости или истощения подняться с низменной равнины Иорданской, где стоял станом народ, и переходя со скалы на скалу и с террасы на террасу, взойти вверх по скалистой горной цепи Моава до «высот», посвященных Ваалу на вершине скал, где находилась площадка для сторожевых, и даже до той вершины, где стояло «святилище Фегора», «обращенное к пустыне». «И ушел Моисей с равнины Моавитской на гору Нево, на вершину Фасги, что против Иерихона» – такими словами св. Писание говорит об этом трогательном событии.

Но И. Флавий прибавляет некоторые подробности, быть может отчасти заимствованные из предания. По его свидетельству, Моисей удалился из стана среди всеобщего плача народа, причем женщины ударяли себя в грудь и дети предавались неудержимому плачу. В известном пункте восхождения он сделал знак плачущему народу не идти за ним дальше, и затем продолжал свой путь, взяв с собою только старейшин, первосвященника Елеазара и военачальника Иисуса Навина. На вершине горы он отпустил старейшин и намерен был обнять Елеазара и Иисуса Навина, когда облако мгновенно покрыло его, и он исчез из их вида в глубокой рытвине или овраге⁵⁶³.

Но прежде, чем умереть, ему дано было вполне насладиться открывающимся с горы зрелищем. Внизу раскинуты были палатки Израиля, приготовлявшегося к дальнейшему походу, а дальше против них явно виднелся в своей роще пальмовых дерев красивый Иерихон, сильный ключ к земле обетованной. К востоку волнообразно шли холмы, уходившие в бесконечную даль Аравийских степей. На юго-западе, в мрачной котловине, сверкало Мертвое море, а к северу голубой лентой извивался Иордан. За рекой вздымались вершины двух соседних гор: Гевала и Гаризима; дальше расстилалась равнина Ездрилонская, будущее боевое поле народов; за ней в разных местах высились великанами Фавор и Ермон, а прямо на запад даже виднелись отблески великого Средиземного моря. Вот она – земля обетованная, которую всю показал ему Господь. «И сказал ему Господь: вот земля, о которой Я клялся Аврааму, Исааку и Иакову, говоря: семени твоему дам ее. Я дал тебе увидеть ее глазами твоими, но в нее ты не войдешь». Все путешественники свидетельствуют, что вид с этой горы несравненный по своей изумительной картинности и разнообразию. Можно представить, как очарователен он был для Моисея, представляя для него картину той именно земли, для овладения которой он привел свой народ и пережил множество всевозможных трудов и опасностей. Это была земля его мечтаний, лелеянных им в течение всей жизни. Но если такое значение эта картина имела для Моисея, то она еще более имеет значения для нас теперь, так как картина эта распространяется до колоссальных размеров, и на ней умещаются все те величайшие события, которые совершились после Моисея. Для нас с этой вершины невольно представляется, как гордый город пальмовых дерев пал пред силами Израиля; как копье Иисуса Навина постепенно водружалось, переходя с одной вершины по земле обетованной на другую. А сколько событий, неизмеримо более чудесных, чем какие когда-либо происходили в Египте или на Синае, должно было совершиться на виднеющемся с этой вершины хребте Вифлеемском, в глубоком бассейне Галилейского озера и под стенами тогдашнего Иевуса, ставшего впоследствии Иерусалимом!

Некоторые толкователи полагают, что данная Моисею возможность увидать «всю землю Галаад до самого Дана, и всю землю Неффалимову, и всю землю Ефремову и Манассиину, и всю землю Иудину даже до самого западного моря, и полуденную страну, и равнину долины Иерихона, город пальм, до Сигора» (Втор. 34:1–3) – была сверхъестественная, сообщенная быть может при помощи необычайного расширения зрительной способности умирающего законодателя. Но в действительности нет надобности в таком предположении. С высочайшей вершины горы Нево, которая по-видимому и носила название Фасги, естественный, невооруженный глаз мог достигать вплоть до лесистых равнин Галаада и Васана, простираться на всю Иорданскую долину от конца до конца за Мертвое море и холмистую страну к югу от него, за иудейскую возвышенность и за горы Ефремовы и Манассиины; мог видеть даже плодородные равнины, ютящиеся между Палестинскими холмами, равно как и древние города, которыми увенчивались многие выдающиеся скалы. Если земля Неффалимова и не могла быть видна во всем своем объеме, то о ней можно было судить по снеговой вершине Ермона, величественно вздымающейся в далекое северное небо, и даже самое «западное море», хотя и закрытое от естественных глаз иудейскими горами, могло быть, так сказать, чувствуемо по той синеве, которая распростирается над ним на западе. Таким образом, вся земля обетованная лежала пред Моисеем, и в прозрачной атмосфере южного неба он мог видеть ее отдельные черты с такою отчетливостью, о которой мы, северные жители, живущие в туманах, едва ли можем составить себе достаточное представление. Он мог видеть и понять, как прекрасна и добра была эта земля, как пригодна для посевов, для производства вина, меда, маслин, смокв и гранатовых яблок, в которой его народ будет «без скудости» есть хлеб свой, и где он ни в чем не будет иметь недостатка (Втор, 8:8, 9).

Вся красота открывающейся с горы Нево картины, услаждая взор Моисея, в то же время должна была поражать невольною скорбью его великое сердце, потому что в пределы этой прекрасной земли ему не суждено было вступить. Но великие люди бывают довольны малым, и великий вождь, и законодатель Израильского народа, взглянув на обетованную землю, считал себя в праве мирно оставить свое земное поприще. Он скончался на этой горе, и «о месте погребения его никто не знает даже до сего дня» (Втор, 34:6). Но подробности смерти Моисея восполняются многими иудейскими сказаниями, которые с разных сторон характеризуют его личность. Некоторые из них настолько трогательны, что заслуживают того, чтобы быть приведенными здесь. „Верховным ангелам, говорит одно сказание, было повелено взять душу Моисея; но они медлили из страха пред великим законодателем. Среди них был Сагсагил, специальный учитель Моисея, и он сказал: «о, Господи! я был учителем Моисея, – как я могу взять душу моего ученика?» Тогда вызван был ангел смерти, который, с готовностью разрушителя, извлек свой меч и приблизился к Моисею. Но он увидел на его жезле надпись непроизносимого имени Всевышнего; он видел, как огненные искры исходили из его уст и чудесный свет сиял от его лица, потому что Моисей сиял подобно солнцу и имел вид ангела из небесного воинства. Тогда ангел смерти был поражен ужасом, а Моисей, обращая свой взор на этого ангела, спросил его: «кто послал тебя ко мне?» На это ангел смерти отвечал: «Тот, кто сотворил мир и который передал в мои руки всех, находящихся в мире». Тогда Моисей сказал: «я одарен был величайшею властью, я был рожден со всеми признаками истинного сына Израилева и одарен был способностью говорить при своем рождении. Моя мать получала вознаграждение даже за молоко, которым она кормила меня. С дней моего детства я сделан был пророком, будучи предназначен принять закон; я снял корону с головы фараона. Восьмидесяти лет от роду я творил знамения и чудеса; 600,000 израильтян я вывел из Египта. Для них я разделил море, сделал двенадцать дорог. Я услаждал воды. Я высек из скалы каменные скрижали и взял их на твердь небесную. Лицом к лицу я говорил с Господом вселенной. Я победил силы, которые старались соперничать со мною в верховном Мире. Я именно получил закон. По внушении Того, кто вдохновлял меня, я написал 613 заповедей и своим учением приводил их в исполнение. Я победил исполинов, которые после потопа повсюду распространяли свое господство. Я определил движение солнца и луны в их кругах. Я был могущественнейшим из людей. А ты – мятежный ангел, для которого нет мира, поэтому иди прочь!» – и ангел смерти убежал. Тогда раздался таинственный голос: «не противься, твоя жизнь продлится только на короткое время». Затем ангелу смерти опять приказано было взять душу Моисея. Но он сказал: «я могу еще более углубить геенну, но над сыном Авраамовым я не могу возобладать. Против него я не могу выстоять. Его лицо сияет подобно серафиму в небесных колесницах. Его лицо блистает божественными лучами». Тогда Всемогущий обратился к ангелу смерти и сказал: «ты мятежный ангел; ты образован был из огня геенны. В огонь геенны ты и возвратишься. Быстро ты вышел оттуда; но когда ты увидел величие этого человека (т.е. Моисея), ты в унынии отступил от него. Тем не менее, душа его должна быть принесена ко Мне». Еще раз ангел смерти извлек свой меч и приблизился к Моисею, который держал в своей руке божественный жезл с надписью непроизносимого имени. Этим жезлом Моисей коснулся ангела смерти и с укором обратил его в бегство. Свет лица не оставлял Моисея, когда в последней раз раздался таинственный голос, восклицавший: «конец твоей жизни настал». Моисей стал на молитву и сказал: «Ты, Господь вселенной, открывшейся мне в несгораемой купине, вспомни, что Ты возносил меня на Твое небо, где я пребывал сорок дней и сорок ночей; помилуй меня и не предавай меня во власть ангела смерти». Его молитва была услышана. Моисей стоял на горе, как серафим, облеченный в небесное величие, и Тот, кто правит высочайшими небесами, Сам принял душу Моисея, который признавал благословение и милостивое правление Творца. Моисей сам отдался этому милостивому Управителю Мира. Тогда он последовал за руководительством Всевышнего“.

Затем, другое сказание трогательно описывает самый момент смерти Моисея. „Когда Моисей поднимался на гору, говорит это сказание, он встретил трех человек, рывших могилу, и спросил их: «для кого это вы роете могилу?» Они отвечали: «для человека, которого Бог позовет к Себе в рай». Моисей попросил позволения принять участие в вырытии могилы для такого святого человека. Когда могила была готова, он спросил: «сняли ли вы мерку с умершего?» – «Нет», отвечали те, «но он был твоего роста, ляг в нее». – Моисей лег. Эти три человека были ангелы Михаил, Гавриил и Сагсагил. Ангел Михаил тогда стал по одну сторону Моисея, Гавриил – по другую, и Сагсагил стал у ног его, а над головой явилось величие Бога. И Господь сказал Моисею: «закрой веки твои», и он повиновался. Тогда Господь сказал: «приложи руку к сердцу», и он сделал так; «сдвинь ноги», и он сделал так. Тогда Господь Бог обратился к душе Моисея: «святая душа, дочь Моя, в течение сто двадцати лет обитала ты в этом непорочном сосуде, но теперь пришел час твой: выйди вон и войди в рай». Но душа в трепете и с прискорбием отвечала: «в этом чистом и непорочном теле я пробыла так много лет, что полюбила его и не имею смелости оставить его». – «Дочь моя», отвечал Господь, выходи вон! Я помещу тебя на высочайшем небе, под херувимами и серафимами, которые носят Мой превечный престол». Но душа все медлила и трепетала. Тогда Бог наклонился к лицу Моисее и поцеловал его. И душа прыгнула от радости и вместе с Божиим поцелуем пошла в рай. Тогда печальное облако омрачило небеса и ветры завыли: «кто же теперь остался на земле для борьбы с грехом и заблуждением?» И голос отвечал: «такой пророк никогда не восставал прежде». Земля плакала, говоря: «я потеряла святого». Израиль плакал, говоря: «мы потеряли вождя». А ангелы пели: «он в мире отошел в руце Божией».

Таковы позднейшие иудейские сказания. В действительности обстоятельства смерти Моисея должны навсегда остаться в тайне. Ни один человеческий глаз не видел ее, и никто не знал точного момента ее. В безмолвии и уединении, на вершине Фасги, наедине с Богом, ведший законодатель, пророк и вождь, отошел в вечный покой, которого он так жаждал, отошел, не пораженный никакою мучительною болезнью, не истощенный постепенным разрушением, но еще в полном обладании своими умственными и телесными силами, так что о его смерти можно сказать почти то же, что сказано о великом допотопном праведнике: «и не стало его, потому что Бог взял его» (Быт. 5:24). Душа его отлетела, а тело осталось и было погребено каким-то таинственным образом, не Елеазаром и не Иисусом Навином, в одной из рытвин самой горы, но где именно, неизвестно. «И погребен на долине в земле Моавитской против Веф-Фегора, и никто не знает места погребения его даже до сего дня» (Втор, 34:6). Израильтяне оплакивали Моисея на равнинах Моавитских тридцать дней, но погребение это не сопровождалось никакими погребальными обрядами и церемониями, и над самой могилой не воздвигнуто было никакого памятника, и вследствие этого не могло возникнуть впоследствии никакого паломничества к месту его могилы, а вместе с тем и не могло явиться никаких суеверий. Гробница на горе Нево была навсегда окутана глубоким мраком и таинственностью, так что навсегда осталась в неизвестности.

Итак, израильтяне лишились своего великого вождя и законодателя. Чувство сиротства охватило их всех: он был не только их освободитель, но и отец и воспитатель. Своею законодательною мудростью он возвел их на степень благоустроенной общественной жизни, дал им законы и религию, благодаря которым они сделались в духовном отношении светом для народов древнего игра. Его любовь к своему народу была бесконечно самоотверженна. Он в праве был сказать о себе, что он лелеет их, как кормилица лелеет дитя. Это был духовный исполин с исполинским умом и бесконечною добротою и кротостью сердца, великий законодатель и святой пророк.

Как личность, Моисей, по своему духовному качеству, высоко вздымается среди других величайших ветхозаветных патриархов, нося на себе яркий отпечаток самобытного характера. Как Авраам получил в Библии особый титул «друга Божия», так Моисей носит присвоенный ему титул «служителя Божия»⁵⁶⁴. Этим титулом обозначалась его непоколебимая верность, та безусловная преданность Богу, которою он отличался в течение всей своей жизни, как в Илиополе, где он ежедневно покланялся Богу вне стен этого города, обращаясь к солнечному восходу, – в земле Мадиамской, где он самым именем своего сына исповедал, что «Бог был ему помощником» (Исх. 18:4), так и в своей борьбе с фараоном, где он от начала до конца в точности следовал всем указаниям, дававшимся ему Богом, и в своем водительстве народа, которое почти всецело состояло из постоянных наставлений о том, что народ Израильский избран Богом, который поэтому и может как благословлять его, так и наказывать. Моисей был «верен Богу во всем доме своем» (Евр. 3:5), то есть во всем управлении, которое вверено было ему в течение сорока лет над Израилем, этим домом Божиим. Он должен был постоянно свидетельствовать своему народу о соприсутствии с ним Бога. При всяком выдающемся событии во время их исхода из Египта и странствования по пустыне, Моисей постоянно указывал на то, как Господь избавлял их от неминуемой опасности, питал и поил их в пустыне, и при всяком случае внедрял в народ сознание, что вся его судьба находится во власти Божией. Даже и в последние годы странствования по пустыне, когда всевозможные труды и лишения по-видимому поколебали некогда светлую надежду самого Моисея, даже в известном случае при водах Меривы, Моисей не проявил какого-либо недоверия к Богу. Он был утомлен, выказал некоторое нетерпение и обратился к мятежникам с укорительным словом, говоря, что неужели он должен источить им воду из скалы. Это не значит, что он потерял доверие к Богу, но значит только, что в этот момент, под ужасающею тяжестью своего положения, он на момент забыл о соприсутствии Бога, и поэтому как бы подумал, что ему самому лично приходится совершать столь великое чудо, наказание за что он и должен был понести в той форме, которая могла быть особенно тяжелою для него.

Второю особенностью его характера было его изумительное терпение в управлении строптивым и неблагодарным народом. Сколько огорчений и самых тяжких оскорблений приходилось ему переносить от освобожденного им народа; но он, будучи «кротчайшим из всех людей», великодушно предавал все забвению и сам же пламенными молитвами старался отвратить праведный гнев Иеговы. И эта особенность выступает тем сильнее, что в действительности в характере Моисея, особенно до его призвания на поприще великой деятельности, заметна была некоторая раздражительность и вспыльчивость, которые проявились особенно в том, что в Египте он убил египтянина, и при Синае в раздражении разбил даже скрижали завета. Но эти и другие подобные случаи всецело покрываются целым рядом других случаев, когда Моисей действительно во всем блеске показывал свое духовное величие, особенно когда он, несмотря на все возмущения неблагодарного и жестоковыйного народа, не раз оскорблявшего своего вождя всевозможными укорами и упреками и не раз навлекавшего на себя божественный гнев, забывая все эти оскорбления и обиды, умолял Господа об отвращении Его праведного гнева.

Моисей числится среди того знаменитого списка ветхозаветных святых, которые выставляются ап. Павлом в качестве примеров христианам, и в этот список он занесен вследствие своей веры. «Верою Моисей, пришедши в возраст, отказался называться сыном дочери фараоновой» (Евр. 11:24). «Верою оставил он Египет, не убоявшись гнева царского: ибо он, как бы видя Невидимого, был тверд» (ст. 27). вера Моисея почти никогда не колебалась. Фараон угрожал его жизни (Исх. 10:28); он оказывался припертым к Чермному морю надвигавшимся египетским войском (14:9); народ почти готов был побить его камнями (17:4); амаликитяне делали на него неожиданное нападение и пытались уничтожить его и весь народ его (Втор, 25:17, 18); за грехи народа он осужден был на тридцативосьмилетнее бесцельное странствование в пустыне (Числ. 14:28–35); само родное колено его пыталось ниспровергнуть его власть (16:1–32); даже ближайшие к нему оставляли его (12:1–11); весь народ хотел отдаться другому предводителю (14:4); Сигон заграждал ему вход в Палестину (21:23); Валак выступал против него с могущественными чарами языческого мира (24:1); исполинский Ог выходил для битвы с ним в Едрее (21:33), – и при всех подобных обстоятельствах Моисей оставался твердым и непоколебимым: он возлагал свое упование на Бога и уже не боялся, что может сделать ему человек; он был уверен, что Бог поможет ему, что Он не допустит до разрушения всего его дела, что он защитит его честь и ничто не в состоянии будет противостоять ему. Он всегда был твердь, как бы видя Невидимого; при всяком затруднении он обращался к Нему, просил Его, умолял Его о милосердии и заступлении, а также и прощении. Хотя его вера была поддерживаема чудесным образом, так что он находился в ближайшем общении с Богом, но и при всем том вера его была поистине чудесною и в некоторых отношениях беспримерною. Она постоянно обращала его к Богу, поддерживала его при всяком испытании и разочаровании; в течение 120 лет жизни Моисей, быть может, не более трех или четырех раз показал некоторые признаки колебания, но и эти признаки он покрывал еще большим приливом веры и упования. До последнего издыхания Бог был его главным прибежищем, так что даже Авраам, отец верующих, был не более верующим, чем великий законодатель ветхого завета.

Но из всех его качеств, из всех его многочисленных достоинств, самою замечательною чертою Моисея было его не себялюбие. Свой собственный интерес, свое собственное возвышение никогда не были мотивом его жизни и деятельности. Он никогда не искал величия, а напротив – само величие приходило к нему. В Египте он отказался от царского достоинства и отдался почти безнадежному делу помощи своим угнетенным братьям; в земле Мадиамской он совершенно удовлетворялся долею пастуха и не стремился ни к какому высшему положению. Когда настало время его призвания, все его усилия были направлены к тому, чтобы уклониться от этого великого призвания; в первое время своего служения он всегда выставлял Аарона вперед, а сам оставался на втором плане; на Синае он отклонил от себя предложение быть поставленным в положение Авраама и сделаться отцом всех верующих; позднее он молился даже о том, чтобы его имя скорее было изглажено из книги Божией, чем чтобы милость и водительство Божии были отняты от народа. Вынужденный при усиливавшихся бедствиях и невзгодах выступить вперед лично, он не добивался никаких особых титулов, почестей и государственного положения; не упрочивал никакого положения за своими сыновьями ни в течение своей жизни, ни после, и назначил себе преемником совершенно чужого для себя человека. Честолюбивый и своекорыстный человек в том положении, которое занимал Моисей, непременно основал бы династию. Моисей, по указанию Божию, дал своему колену преимущество священства, но лично для своих потомков решительно не просил ничего.

Но «кроткие наследуют землю» (Мф. 5:5). Свет нравственного величия Моисея блистательно просиявал чрез его внешнюю скромность. Он был для своего народа, если не при жизни, то по крайней мере после смерти «человеком Божиим» (Втор, 33:1), «рабом Господним» (34:5), «пророком, подобного которому не восставало впоследствии» (ст. 10–12), «избранником Божиим» (Пс. 105:23), «возлюбленным Богом и людьми Моисеем, которого память благословенна» (Сир. 45:1). Позднейшие иудейские писатели, продолжая эту характеристику, свидетельствовали, что он «в разуме превосходил всех людей», как «полководец, он имел немного равных себе»⁵⁶⁵, был «велик во всех отношениях», в одно и тоже время был «царь, законодатель, первосвященник и пророк», и одним словом, во всем, «что он ни делал и ни говорил, был образцом для всех людей»⁵⁶⁶. Память о нем не ограничивалась даже и пределами того народа, который под его именно руководством приобрел себе историческое величие. О нем знал египетский летописец Манефон, и говорил о нем, как об основателе иудейского государства и авторе иудейских законов; греки познакомились с его именем около времени Геродота и единогласно приписывали ему те своеобразные обычаи, которыми иудейский народ отличался от всех других зародов. Историки Египта единогласно провозглашали, что он именно вывел иудеев из Египта в землю обетованную. Из Греции слава его перешла в Рим, где впервые внимание на него обращено было Корнелием Александром во времена Суллы и где он скоро сделался известным в качестве «иудейского законодателя», и обращал на себя внимание Аполлония Моло, Трога Помпея, Страбона, Фалла, отпущенника Тивериева, Тацита, Ювенала, Лонгина и др. Лонгин называл его «необычайным человеком»; Нумений, пифагорейский философ, говорил, что Моисей был «весьма могущественным пред Богом чрез свои молитвы»; Гекатей и Абдера восхваляли его мужество и практическую мудрость. Но истинною его похвалою и истинною его славою было то, что, воспитанный с детства при обстоятельствах, которые легко могли склонить его к идолопоклонству и роскошной жизни, он, силою своей воли, отвернулся от них и избрал лучшую часть, решился твердо держаться единого Бога, «Бога своего отца, Бога Авраама, и Бога Исаака, и Бога Иакова» (Исх. 3:6), предпочел разделять долю своих братьев и «лучше захотел страдать с народом Божиим, нежели иметь временное, греховное наслаждение» (Евр. 11:25). В этом его великом решении заключалось все; потому что этот Бог возвысил его, этот Бог вознаградил его, – не тем, правда, воздаянием, на которое надеются обыкновенные люди, то есть, властью, почестями и богатством, спокойною жизнью, проходящею в мирских наслаждениях, высоким и мирным положением среди сильных мира сего, – но гораздо более достойным воздаянием долгой жизни, труда на служение Богу, жизни, переполненной всевозможными трудами, лишениями и огорчениями, но которая в то же время находилась в близком общении с самим Богом. поддерживалась сознанием исполненного великого долга. Поистине, он мог утешаться сознанием того, что он именно освободил свой родной народ, научил его божественным и человеческим законам и сделал его способным, наконец, после сорокалетних приготовлений, вступить в землю обетованную, привести его в которую и поручено было ему, и наконец, после многочисленных трудов, сделал его пригодным и в будущем быть свидетелем о едином Боге, высоко держать знамя истины и пред всеми народами свидетельствовать о едином Боге, едином, чистом, совершенном, самосуществующем всесвятом Духе, – о том «Господе, Боге человеколюбивом и милосердном, долготерпеливом многомилостивом и истинном, – который сохраняет правду и являет милость в тысяче родов, прощает вину, и преступления, и грехи, но не оставляет без наказания» (Исх. 34:6, 7).

«И не было более у Израиля пророка такого, как Моисей, которого Господь знал лицом к лицу по всем знамениям и чудесам, который послал его Господь сделать в земле Египетской над фараоном, и над всеми рабами его, и над всею землею его; и по руке сильной, и по великим чудесам, который Моисей совершил пред глазами всего Израиля» (Втор, 34:10–12). Но Моисей был лишь представителем религии закона – подготовительною ступенью к более совершенной религии благодати. Поэтому свое дело и свой закон он не считал окончательными: он прямо в своем пророческом вдохновении предсказывал о другом более высоком Пророке, который выступит на смену его с благовестием о новозаветной религии благодати. «Пророка из среды тебя, из братьев твоих, как меня, воздвигнет тебе Господь Бог твой», говорил Моисей народу своему, – «его слушай». Указывая на это место, Спаситель мира говорил: «Моисей писал о Мне» (Ин. 5:46). В своей жизни и деятельности Моисей, как пророк, законодатель и вождь ветхозаветной церкви, был прообразом великого Пророка, Законодателя и Главы церкви новозаветной – Господа нашего Иисуса Христа.