Книга вторая. Мир послепотопный

Необычайное долголетие допотопных патриархов было особенным даром, который имел весьма важное значение в первобытной истории человечества, как для скорейшего населения земли и распространения полезных знаний, так и особенно для сохранения чистоты богопочитания и веры в данное первым людям обетование Избавителя. Но этот великий дар, при раз совершившемся уклонении с истинного пути, мог послужить и удобным средством умножения и распространения зла в человечестве. Необычайная редкость случаев смерти, с ее ужасами, лишала людей одного из страшнейших предостережений для их совести; затем сообщество злых людей содействовало умножению зла и порока, а кажущаяся отдаленность суда или избавления могла придавать смелость самому дерзкому неверию и кощунству. Все зависело от того, какое из двух поколений первобытного человечества возьмет перевес: – Сифово, как выступившее носителем идеальных начал истории, или Каиново, всецело предавшееся грубому материализму. На стороне первого была преемственность великих преданий и обетований, которые все помыслы людей должны были направлять к высшей цели – искуплению падшего человечества от рабства греху и смерти; но на стороне второго были все искушения нестесненного пользования осязательными благами настоящего. Тут как бы вновь предоставлялось человеку во всей полноте воспользоваться дарованным ему благом свободного самоопределения и показать, куда более направляются его помыслы – к Богу, или миру. Но если уже в Едеме человек оказал явное предпочтение миру и нарушил заповедь Божию, то теперь подчинившаяся тлению природа человеческая, в силу самой тяжести первородного греха, явно тяготела к миру с его прелестями, и только отдельные избранники имели в себе достаточно духовного мужества, чтобы противиться этому общему тяготению и хранить себя от общего увлечения грехом. Так именно и случилось. Прелести мира имели слишком соблазнительный характер для падшего человечества, и оно всецело отворило дверь своего сердца греху и всякому беззаконию.

И вот, действительно, зло стало сильно разрастаться в мире; но высшего своего развития оно достигло вследствие смешения между собою потомков Каина и Сифа, и именно, когда по грубому влечению чувственности «Сыны Божии (потомки Сифа) увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал». В это время земля была уже значительно населена, но вместе с заселением ее распространилось страшное зло порочности и развращения. «И увидел Господь Бог, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время». Это очевидно была не простая естественная порочность испорченной натуры, а всеобщее господство открытого и дерзкого греха и восстания против Бога. От преступно сладострастного общения потомков Сифовых с потомками Каиновыми произошло поколение «исполинов на земле». Полагаясь на свою силу, они внесли в человеческое общество ужасы насилия, бесправия, хищничества, сладострастия и всеобщего неверия в обетование будущего избавления. Когда поколение Сифа жило обособленным, оставалась еще надежда на сохранение истинной религии и связанного с нею обетования, а теперь погибла и эта надежда, и оставался единственный исход для искоренения порока и неверия на земле – истребить все существующее человечество. И вот, при виде такого состояния людей, «раскаялся (говоря по-человечески) Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов, и птиц небесных истреблю; ибо Я раскаялся, что создал их». Как созданные одновременно с человеком и для человека, животные постоянно должны разделять участь человека.

Но волны порока еще не залили всего человечества. Среди него оказался человек, который «обрел благодать пред очами Господа Бога». Это был Ной, сын Ламеха, «человек, праведный и непорочный в роде своем»; он «ходил пред Богом», как и его предок Енох. И вот, когда земля «растлилась пред лицом Божиим и наполнилась злодеянием», когда «всякая плоть извратила путь свой на земле», Господь благоволил сподобить Ноя великой чести быть родоначальником нового человечества на место прежнего растленного, которое обречено было на заслуженную им гибель. Праведный судия открыл Ною свое божественное решение и сказал ему: «конец всякой плоти пришел пред лицо Мое, и Я истреблю их с лица земли. Сделай себе ковчег, Я наведу на землю потоп водный, чтобы истребить всякую плоть, в которой есть дух жизни, под небесами; все, что есть на земле, лишится жизни. Но с тобою поставлю завет Мой, и войдешь в ковчег ты, и сыновья твои, и жена твоя, и жены сынов твоих с тобою». Откровение было страшное, и в виду того, что кругом царствовало самое дерзкое неверие, служило сильным испытанием веры. Бог назначил сто двадцать лет на раскаяние человеческому роду, и в это время Ной должен был приступить к своему необычайному сооружению, которое могло вызывать у окружающих людей лишь насмешки и угрозы. Но вера его была непоколебима.

Ной был не только наследником праведности и веры, но и проповедником ее на земле, и, «получив откровение о том, что еще не было видимо» (Евр. 11:7), приступил к сооружению ковчега для спасения дома своего, обличая своею проповедью весь мир с его неверием и беззаконием. Ковчег строился по точному указанно Божию – из дерева гофер, что более всего подходит к кипарису, и был осмолен внутри и снаружи. Длина ковчега 300 локтей, ширина 50 локтей, и высота 30 локтей.⁶² Наверху было сделано длинное отверстие по всему ковчегу – в локоть ширины, для света и воздуха, а сбоку дверь. Он должен был состоять из трех ярусов, со множеством отделений в них. Последние предназначались для всех животных, которых Бог также заповедал взять с собою (по семи пар чистых и по одной нечистых), а также и для жизненных припасов. «И сделал Ной все, что повелел ему Господь Бог». Несомненно, во время этой величественной постройки Ной продолжал вместе с тем «проповедовать праведность», особенно когда это вызывалось присутствием любопытствующих и насмехающихся людей беззакония, приходивших смотреть на его построение. Но самой красноречивой и громкой проповедью было это самое сооружение. Долготерпение Божие все еще ожидало пробуждения покаяния и во время самого построения ковчега, но все было напрасно. Издеваясь над проповедью и грозным предостережением, люди становились еще более беззаботными и беззаконными. Они «ели, пили, женились и выходили замуж, до того дня, как вошел Ной в ковчег, и не думали, пока не пришел потоп и не истребил всех» (Мф, 24:38, З9). Ко времени окончания построения ковчега Ною было шестьсот лет, и тогда, не видя больше надежды на раскаяние грешного человечества, Господь повелел Ною войти в ковчег со всем своим семейством и определенным количеством животных. «Ибо через семь дней, сказал Он, Я буду изливать дождь на землю сорок дней и сорок ночей; и истреблю все существующее, что Я создал, с лица земли». Ной повиновался и вошел в ковчег со своими тремя сыновьями: Симом, Хамом и Иафетом, со своей женой и женами своих сыновей, захватив и всех отобранных животных, и «Господь затворил за ним ковчег». И вот, когда прошли и эти семь дней, прошел последний срок, данный для покаяния, «воды потопа пришли на землю. В шестисотый год жизни Ноевой, во второй месяц, в семнадцатый (по-греч. 27) день месяца (т.е. по нашему счислению, если здесь имеется в виду гражданский еврейский год – около начала или половины ноября) разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились; и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей».

Так совершилось великое наказание Божие развращенному и утопавшему во зле человечеству. Вода быстро затопляла все и поднималась все выше и выше, на пятнадцать локтей покрывая даже высочайшие горы. «И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди. Все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях своих на суше умерло. Истребилось всякое существо, которое было на поверхности (всей) земли; остался только Ной, и что было с ним в ковчеге». Вода же прибывала в течение полутораста дней или пяти месяцев. Вся поверхность земли покрылась водою, и по этому необъятному морю носился только один ковчег Ноев, заключавший в себе лишь избранное семя для развития новой жизни на земле. «И вспомнил Бог о Ное и о всех бывших с ним в ковчеге, и навел Бог ветры на землю, и воды остановились». Источники бездны закрылись, дождь прекратился и вода пошла на убыль. Ровно через пять месяцев с начала потопа ковчег остановился на горах Араратских. В первый день десятого месяца показались верхи гор, а еще по прошествии сорока дней Ной уже открыл окно в ковчеге, и выпустил первого вестника, ворона, который однако же, вылетев и найдя видимо обильную для себя пищу в трупах на вершине обнажившихся гор, не дал ясного извещения о состоянии земли, а неопределенно «отлетал и прилетал, пока осушилась земля от воды». Выпущенный затем голубь, не найдя сухого места, возвратился в ковчег, но выпущенный опять через семь дней он возвратился со свежим масличным листом во рту, и Ной таким образом «узнал, что вода сошла с земли». Выпущенный еще через семь дней, голубь уже не возвратился. Тогда Ной открыл кровлю ковчега и увидел, что поверхность земли обсохла, а к двадцать седьмому дню второго месяца шестисот первого года жизни Ноя, т.е. ровно через год со времени наступления потопа, и совсем высохла.

Тогда Господь повелел Ною выйти из ковчега и распустить животных для размножения на земле. По выходе из ковчега первою мыслью Ноя было воздать благодарение Господу за столь чудесное спасение; он устроил жертвенник Господу, взял чистых животных и птиц и принес их во всесожжение. Такое благочестие Ноя было приятно Господу и «Он сказал в сердце Своем: не буду более проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого – зло от юности его, и не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал. Впредь во все дни земли сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся».

Так как Ной со своим семейством являлся новым родоначальником человечества на земле, то Бог повторил ему благословение, некогда данное первым людям. «И благословил Бог Ноя и сынов его, и сказал им: плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю (и обладайте ею)». Все звери были приведены человеку в подчинение и ему разрешено было кроме растительной пищи употребление в пищу и мяса животных, но не крови их, потому что «в крови животных душа их». В то же время дан был закон против человекоубийства – на том основании, что все люди братья, и потому всякое убийство есть братоубийство, и что человек создан по образу Божию. Первый убийца был изгнан из общества людей, но жизнь его объявлена неприкосновенной; теперь было постановлено, что «кто прольет кровь человека, того кровь прольется рукою человека», Этим законом, очевидно, устанавливалось право гражданской власти наказывать убийц смертью. Таким образом к установлению субботы и брака было присоединено три новых постановления – о воздержании от употребления крови, о запрещении убийства и о праве гражданской власти. Это так называемые «Ноевы законы», которых иудеи насчитывали семь, прибавляя к ним еще постановления против идолопоклонства, богохульства, распутства и воровства. Наконец в завершение этих отдельных постановлений Бог заключил с Ноем торжественный завет, т.е. один из тех договоров, которыми Он из любви к людям принимал на Себя известные обязательства, чтобы посредством их и на человека возложить спасительные для него обязательства. В силу этого завета Он торжественно обещал Ною, что «не будет более истреблена всякая плоть водами потопа, и не будет уже потопа на истребление земли», и знаменем этого завета была указана радуга, появляющаяся на небе после дождя в знак того, что это не дождь потопа, а дождь благословения.

С историей потопа связываются некоторые недоумения, которые заставляют иногда перетолковывать ее действительный смысл. Так, некоторые считают невозможным разуметь здесь в собственном смысле всемирный потоп, покрывший всю землю, и понимают его всемирность лишь в смысле всеобщего погубления людей в тех странах, на которых они успели дотоле расселиться. Но такое ограничение ничем не оправдывается, хотя оно и не непримиримо с прямыми библейскими выражениями, и напротив опровергается геологическими следами потопа в самых отдаленных частях земной поверхности. Притом и науке известны такие перевороты на земле, когда целые материки покрывались водою, как напр. материк Атлантида, закрытый теперь Атлантическим океаном. Если такие явления возможны в силу естественных переворотов, то тем понятнее становится в полном смысле всемирный потоп, как страшное Божие наказание для истребления жизни на грешной земле. Если допустить всемирность потопа, то будто бы немыслимо было собрать все породы животных в том помещении, какое представлял Ноев ковчег. Но нужно иметь в виду, что в ковчег могли быть взяты лишь такие породы, которые решительно не могли пережить потопа и просуществовать в воде даже в виде зародышей и семени, чтобы после возродиться из них от солнечной теплоты или других благоприятных для возбуждения жизни условий; затем по теперешнему разнообразию пород нельзя судить о породах допотопных, которых было несравненно меньше; и наконец многие породы несомненно прямо были обречены на истребление, как напр. все те страшные допотопный чудовища (мамонты, мастодонты, плиозавры, птеродактили и пр,), которые находятся в слоях земли и теперь не существуют в действительности. Таким образом за исключением всего этого останется уже не так много, чтобы не поместиться в ковчеге, с которым по величине и вместительности не может сравняться ни один даже из теперешних исполинских кораблей, плавающих по океанам. Что же касается вообще истинности истории потопа, то она находит поразительное подтверждение во всеобщности предания о нем у различных и самых отдаленных между собой народов.

И действительно, предание о потопе есть самое распространенное и ему по праву принадлежит название всемирного предания по преимуществу. Следы его встречаются у всех самых отдаленных народов. Видно, что это великое событие глубоко запечатлелось в памяти родоначальников послепотопного человечества, которые передавали своим потомкам рассказ о нем, как великое предостережение для последующих поколений, сохранивших воспоминание о нем и по расселении из первоначальной колыбели. Как и естественно, предания отдельных народов с течением времени неизбежно должны были получить оттенки местных условий и принять легендарный характер, но общий смысл предания сохранился неизменно у всех народов, именно, что человечество своими злыми делами прогневало Бога, который и истребил его, за исключением одного благочестивого семейства, сделавшегося родоначальником обновленного человеческого рода. При этом особенно замечательно то обстоятельство, что совесть человечества сохранила воспоминание и о том, что главными виновниками бедствия, постигшего землю, были именно «исполины», которые своими злыми делами насилия и похотей сделали землю местом всевозможных ужасов и мерзостей. Такое предание неизменно повторяется у всех народов, где только сохранилось воспоминание о самом потопе.

Как и все другие предания о первобытной жизни человечества, предание о потопе не с одинаковою полнотой и точностью сохранилось у всех народов; но самое интересное и сходное к библейским повествование найдено у древних вавилонян, так называемое Халдейское повествование. Оно давно уже было известно по передаче его на греческом языке вавилонскими жрецом Берозом в III веке до Р. Христова, имевшим своею целью ознакомить греков с преданиями своей родины; но так как можно было подозревать, что Бероз, как писавший по-гречески и в столь позднее время, мог привнести в свой рассказ и черты, заимствованные из Библии, то ему и не придавали должного значения до последнего времени, когда открыты были халдейские подлинники этого предания. Именно при разборе найденной в развалинах Ниневии библиотеки последнего царя Ассирии Сарданапала, английский ученый ассириолог Джорж Смит нашел и прочитал большую поэму, в которой 11-я песнь и содержит повествование о потопе. Поэма найдена в трех копиях с обозначением, что они сделаны с древнейшего оригинала (от XVII века до Р. Христова) и таким образом свободны от посторонних влияний. Герой поэмы некий Издубар, которому его предок Ксисутр, десятый из первобытных царей (Ной – десятый из патриархов), рассказывает о том, как он спасся от потопа. Приведем халдейский рассказ в обеих его формах.

Рассказав сначала о девяти допотопных царях, халдейский жрец затем так излагает историю потопа:

«По смерти Обартеса, его сын, Ксисутр⁶³ царствовал восемнадцать сар (64,800 лет); при нем совершился великий потоп, история которого рассказывается в священных письменах следующим образом. Кронос (Эа) явился ему во сне и возвестил, что в пятнадцатый день месяца Дезия (ассирийский месяц Сиван, немного раньше летнего солнцестояния) все люди погибнут от потопа. Он поэтому повелел ему взять начало, средину и конец всего, что было обозначено письменно, и бежать в город солнца, в Сиппару, потом построить корабль и войти в него со всем семейством и своими наиболее близкими друзьями, запасти в корабль провизии для пищи и питья и ввести туда животных – пернатых и четвероногих; наконец, все приготовить к плаванию. И когда Ксисутр спросил, куда направить ему свой корабль, он отвечал: «к богам, которым он должен был молиться о благе людей». Ксисутр повиновался и построил корабль, длиною в пять стадий и шириною в две стадии; он собрал все, что ему было предписано и ввел в корабль свою жену, своих детей и своих близких друзей. Скоро наступил потоп. Когда потоп прошел и начал уменьшаться, Ксисутр выпустил нисколько птиц. Они, не найдя ни пищи, ни места, где бы можно было сесть, возвратились в корабль. Чрез нисколько дней после этого Ксисутр вновь выпустил их; но они возвратились опять в корабль с грязью в ногах. Наконец, выпущенный в третий раз птицы не возвратились более. Тогда Ксисутр понял, что земля освободилась от воды; он сделал отверстие в кровле корабля и увидел, что корабль остановился на горе. Он сошел с своею женою, своею дочерью и своим матросом, поклонился земле, воздвиг жертвенник и принес жертву богам; и в этот момент он исчез со всеми сопровождавшими его. Между тем оставшиеся в корабле, не видя возвращения Ксисутра, в свою очередь сошли на землю и стали искать его, называя его по имени. Ксисутра они не видели более, но услышали голос с неба, повелевавший им быть благочестивыми в отношении богов и возвещавший, что Ксисутр, в награду за свое благочестие, был взят на небо для обитания среди богов, и что его жена, его дочь и управитель корабля разделили с ним эту честь. Голос возвестил оставшимся кроме того, чтобы они направились в Вавилон и, сообразно с велениями судьбы, вырыли зарытые в Сиппаре письмена для передачи их людям. Он прибавил еще, что страна, где они находились, была Армения. Эти последние, услышав голос, принесли жертву богам и пешком возвратились в Вавилон. От корабля Ксисутра, остановившегося наконец в Армении, часть существует еще и теперь в горах Гордиенских в Армении, и паломники приносят оттуда асфальт, который они собирают на развалинах и пользуются им для охранения себя от зла. Что касается спутников Ксисутра, то они жили в Вавилоне, вырыли зарытые в Сиппаре письмена, основали многочисленные города, построили храмы и восстановили Вавилон».

В этом изложении уже нельзя не видеть отчасти личной обработки Бероза, желавшего изложить халдейское предание для греков в возможно простой и связной форме. Поэтому открытый теперь подлинник предания имеет более первобытный характер и носит на себе печать безыскусственности, которая и придает ему особенный интерес. К сожалению, многие места в поэме вследствие порчи плит совершенно не доступны для чтения, и потому перевод является с неизбежными пробелами, которые можно восполнять только по догадке. Вот как читается этот халдейский подлинник предания о потопе:⁶⁴

«Я хочу открыть тебе, Издубар, историю моего спасения и рассказать тебе о решении богов.

Город Сурипак⁶⁵, город, который ты знаешь, расположен на Евфрате;

Он был древний, и в нем (не почитали) богов.

(Я один был) их служитель, великим богам.

(Боги держали совет по внушению) Апу.

(Потоп был предложен) Белом

(И одобрен Набу, Нергалом и) Пинибом.

И бог (Эа), господь непреложный,

Сообщил их повеление в сновидении.

Я слышал, поведение судьбы, которое он провозгласил,

И он сказала, мне:

„Человек из Суррипака, сын Убаратуту,

Сделай себе корабль и снаряди его (быстро).

(Потопом) я разрушу семя и жизнь.

Введи в корабль семя всего живущего.

Корабль, который ты построишь,

Должен быть в шестьсот локтей ширины и (60?) вышины.

(Спусти его) на океан и покрои его кровлей».

Я понял и сказали богу Эа, моему господину:

„(Корабль), который ты мне повелел построить так,

Когда я сделаю его, будут смеяться надо мною малые и старые».

(Эа открыл свои уста и) сказал, говоря мне, своему слуге:

„(Если они будут смеяться над тобою), ты ими скажешь и):

(Будет наказан) тот, который причинит мне вред,

(Потому что покровительство богов) есть у меня⁶⁶.

Как трупы...

...Я произнесу свой суд над тем, что вверху и что внизу...

... Затвори корабль...

...В надлежащее время, которое я укажу тебе,

Войди в него и затвори за собою двери корабля.

Внутри твой хлеб, твоя утварь, твоя провизия,

Твои богатства, твои мужские и женские слуги и молодые люди,

Скот полевой и дикие животные, которых собрал ты

И которых я посмотрю у тебя, будут спасены в корабле».

Газизадра открыл свои уста и сказал, говоря богу Эа, своему господину:

„Никто не делал (такого) корабля.

На подводной части я утвержу...

Я увижу... и корабль...

Корабль, который ты повелел мне построить (так), который в…

. . . . .

(Здесь пробел в нисколько стихов).

„В пятый день поднялись два его бока.

Для закрытия его было четырнадцать запоров,

Четырнадцать всего, считая в том и верхнее.

Я сделал ему кровлю и покрыл ее.

Я плавал в нем в шестой (день);

Я разделил его ярусы в седьмой;

Я разделил внутреннее помещение в восьмой.

Я заделал отверстия, которыми входила вода.

Я потратил на внешность его трижды 3,600 мер асфальта,

И трижды 3,600 мер асфальта внутри.

Трижды 3,600 человек носильщиков носили на своих головах корзинки с провизией.

Я отделил 3,600 корзин для прокормления моего семейства,

И для матросов отделил дважды 3,600 корзин.

Для (прокормления) я убил быков;

Я назначил порции на каждый день.

На случай нужды в питье

Я собрал бочонков вина столько же, сколько воды в реке;

А провизии запас столько, сколько праха на земле.

Все, что было у меня, я собрал;

Все, что было серебра у меня, я забрал;

Все, что было у меня золота, я собрал;

Все, что было у меня живого семени, я собрал;

Все поместил я в корабле, всех слуг моих и служанок моих,

Скот полевой, зверей полевых..

Потоп приготовил Самас (бог Солнца),

И сказал, говоря вечером: „Великий дождь пошлю я с неба;

Войди в корабль и запри дверь“.

Открылся потоп, о котором он сказал,

Говоря вечером: „Пошлю дождь великий с неба“.

В день, когда я праздновал его праздник,

В день бодрствования, я устрашился.

Я вошел в корабль и запер за собою дверь...

Утром поднялась яростная буря,

Широко простираясь от края горизонта.

Раман (бог бури) загремел посреди неба...

Духи разрушители понеслись по горам и долинам, опустошая землю, Наводнение Рамана достигло неба.

Великолепная земля обратилась в пустыню.

Смыло поверхность земли, истреблено все живущее с лица земли;

Брат не увидел более брата... все погибло.

Я видел море в сильном волнении и весь род человеческий погибшим...

Как тростник плавали трупы...

На двенадцать локтей поднялся корабль над поверхностью земли.

На горе Низир остановился корабль.

На седьмой день я выпустил голубя:

Голубь полетел, не нашел места покоя и возвратился.

Я выпустил ласточку: ласточка полетела не нашла места покоя и возвратилась.

Я выпустил ворона: ворон летал

И видел уменьшение вод и... не вернулся назад.

Я выпустил животных на все четыре ветра.

Я совершил благодарственное возлияние.

Я воздвиг жертвенник на вершине горы...

Боги собрались, обоняя его благоухание.

Издали показалась великая богиня (Ишгара),

Подняв великий пояс, сделанный для славы богов (т.е. радугу).

Бог Эа отверз уста свои и сказал,

Сказал воинственному Белу:

„О ты, вестник богов, воин,

Ты излил воды потопа.

Пусть грешник несет тяжесть своих грехов,

Богохульник – тяжесть своего богохульства.

Праведный внизу да не будет погублен.

Верующий да не будет уничтожен.

Вместо произведения нового потопа,

Пусть львы и гиены появятся и сократят число людей;

Пусть будет голод и пусть земля опустошится.

Пусть явится Диббара (бог эпидемии)

И пусть покосит людей.

Я не открыл этого решения великих богов;

Газизадра истолковал сон и понял, что боги решили.

Бог Бел вошел в корабль, взял за руку меня и поднял меня.

Он велел мне встать вместе с женою моею.

Он заключил союз (или завет) и дал это благословение,

В присутствии Газизадры и его народа:

„Когда Газизадра и жена его и народ восхищены будут,

Чтобы сравняться с богами,

Тогда Газизадра должен быть послан

в отдаленные страны у устья потоков“.

Они взяли меня, послали в отдаленные страны у устья потоков.

Таков знаменитый халдейский рассказ о потопе, представленный здесь лишь с незначительными сокращениями. Из этого изложения сами собой обнаруживаются точки сходства и различия его с библейским повествованием. В Библии ничего не говорится о зарытии писаний и нет ни следа того грубого политеизма, который обезображивает халдейский рассказ в обеих его редакциях. Длина ковчега, по Берозу, относится к его ширине, как 5:2; в книге Бытия как 6:1, а на халдейских плитах как 10:1. У Бероза и на плитках вместо простого патриарха, каким является Ной, выступает царь, и вместо спасения одного только семейства, в халдейском ковчеге спасаются друзья, слуги и молодые люди со всеми царскими сокровищами. По сказанию ассирийских надписей, потоп продолжался только шесть дней и ночей; – по книге Бытия он продолжался 40 дней и ночей, и до исчезновения вод прошло всего 150 дней. В Библии говорится, что Ноем взято было в ковчег по семи пар чистых животных и по одной паре нечистых; в халдейском рассказе не делается никакого разграничения между чистыми и нечистыми. Самас (бог Солнца) говорит: «войди в корабль и затвори дверь»; в Библии говорится: «и Господь затворил его». По обоим рассказам ковчег покрыт был земляною смолою. По халдейскому рассказу из ковчега выпускались голубь, ласточка и ворон, а по библейскому повествованию – ворон и голубь. В халдейском рассказе и книге Бытия одинаково радуга является как знак божественного удовлетворения принесенною после потопа жертвою, и в обоих делается уверение, что земля никогда уже не будет наказана подобною формою разрушения. Различная однако же судьба постигает спасенных. По халдейскому повествованию, равно как и по рассказу Бероза, некоторые из них берутся богами; в книге Бытия они остаются живыми для заселения земли. Халдейское повествование, очевидно, смешало историю Еноха с историей Ноя. Но во всяком случае мы имеем здесь независимое предание необычайной древности, повествующее о том именно великом потопе, который уничтожил весь человеческий род, исключая немногих, и был наказанием за их грехи. Существенная разница халдейского рассказа от библейского заключается в том, что халдейский рассказ всецело проникнут грубым политеизмом и подробно занимается рассказом об участии в этом великом событии различных богов, между тем как библейский рассказ строго держится единобожия, вследствие чего он отличается более возвышенным и серьезным характером и сам собою обнаруживает свое сверхъестественное происхождение. Между прочим, бросается в глаза еще одна черта, которою халдейский рассказ резко отличается от библейского и показывает местный вавилонский колорит. В книге Бытия название ковчега tebah означает ящик, а не корабль, и ничего не говорится о спуске его на воду, равно как не упоминается ни о море, ни о плавании, ни о матросе. Напротив того, в халдейской эпопее все указывает на то, что она составлена была народом приморским; все черты обнаруживают нравы и обычаи прибрежных жителей Персидского залива. Газизадра входит в корабль, специально приготовленный для плавания; этот корабль спускается на воду и с ним делается опыт плавания; все его щели законопачиваются и закрепляются смолою, и управление его вверяется матросу.⁶⁷

Весьма сходно с халдейским преданием и находится в прямой зависимости от него предание арамейское, которое в свою очередь распространилось далее на запад, даже среди греков и римлян. Вот как оно передается неизвестным автором книги «О Сирийской богине» (по предположению Лукианом): «Когда я спросил, как стар этот храм (храм Сирийской богини в Иераполе), говорит автор, и какой богине, по их мнению, он посвящен был, я получил много объяснений тайно и открыто; некоторые из них своеобразны, но другие согласны с греческими мнением. Большинство говорили, что основали его Девкалион из Скифии, во дни которого случился страшный потоп. Истории о Девкалионе я слышал от греков, которые говорят, что настоящий род человеческий не первый, так как первый был совершенно истреблен, но произошел от Девкалиона. Первоначальный род, говорят они, отличался насилиями и повинен был в многих преступлениях; не соблюдали ни клятв, ни гостеприимства и не показывали жалости друг к другу, за что он и был жестоко наказан. Земля разверзлась и излила много воды; выпали страшные дожди; потоки вышли из берегов и море расширило свои берега, так что воды покрыли все, и человеческий род погиб. Остался в живых один только Девкалион, вследствие его мудрости и благочестия, для восстановления рода человеческого. Спасся он таким образом. Он построил большой корабль, в который ввели своих жен и детей и в который вошел и сам. В то же время туда вошли свиньи, лошади, львы, змеи и все другие животные, которых питает земля. Он принял их всех в ковчег свой. Там они не делали ему вреда, потому что между ними была большая дружба, которую Зевс вложил в их сердца, и так они жили в ковчеге, пока продолжался потоп. Таков рассказ, передаваемый греками о Девкалионе. Иераполитанцы прибавляют к нему нечто весьма удивительное. Они говорят, что в их стране открылась большая щель, которая поглотила все воды, и что после этого Девкалион воздвиг жертвенник и построил храм Юноне над этою щелью. Я видел ее; она очень узкая и расположена под храмом. Была ли она когда-нибудь большая и теперь сузилась – я не знаю; но я видел ее, она совершенно маленькая. В настоящее время они приносят в храм воду дважды в году; не только жрецы, но и множество народа из всей Сирии, Аравии и из-за Евфрата ходят на море и приносят ее. Затем они выливают ее сначала в храм, из которого она течет в расселину. Они делают это, как рассказывают, во исполнение повеления Девкалиона и в воспоминанье понесенного бедствия и данного ему избавления».

Индия в свою очередь также имела сказание о потопе, сходство которого с библейским и халдейским повествованиями весьма значительно. Самая древняя и простая форма его находится в Сатапата-Брамане, одной из священных книг Индии. Эта часть священных книг впервые была переведена Максом Мюллером и она читается так: «в одно утро Ману⁶⁸ принесли воды для обмывания; и когда он умывался, рыба оказалась в его руках. И она обратилась к нему с такими словами: «защити меня и я спасу тебя». – Отчего ты спасешь меня? – «Потоп погубит все творение, и вот от этого-то я спасу тебя». – Как же я могу защитить тебя? Рыба отвечала: «так как мы малы, то находимся в большой опасности, потому что рыба поглощает рыбу; побереги меня сначала в каком-нибудь сосуде. Когда я сделаюсь слишком большою, вырой пруд, чтобы пустить меня туда. Когда я выросту еще больше, отнеси меня в океан. Тогда я и буду спасена от погибели». Скоро рыбка сделалась большою рыбою. Она говорит Ману: «в тот самый год, когда я достигну своего полного роста, наступит потоп. Построй тогда корабль и поклонись мне. Когда поднимутся воды, войди в этот корабль, и я спасу тебя». Продержав рыбу, как она просила его, Ману отнес ее в океан. В тот год, как она сказала, Ману построил корабль и поклонился рыбе. И когда настал потоп, он вошел в корабль. Тогда рыба приплыла к нему, и Ману привязал канат корабля к рогу рыбы, и таким образом рыба привела его к северной горе. Рыба сказала ему: «я спасла тебя, привяжи корабль к дереву, чтобы вода не унесла его, когда ты будешь находиться на горе, и как только спадут воды, сойди оттуда». Ману сходил по мере понижения воды, и это-то именно называюсь схождением Ману на северной горе. Потоп погубил всех тварей, и остался один Ману». В индийской литературе известны четыре формы сказания о потопе, но, как основательно доказывает Бюрнуф, его не встречается в этических гимнах, наиболее древних санскритских писаниях, и отсюда самое сказание является чужим привнесенным произведением семитического или скорее вавилонского происхождения. Сильным подтверждением этого служит то, что здесь допускается превращение Вишну в рыбу, между тем в Индии нет никакого следа поклонения рыбам, и в мифологии не встречается ни малейшего намека на это. Но рыбообразный бог был выдающимся божеством в Вавилоне. Образ бога Эа, играющего столь выдающуюся роль в халдейских сказаниях о потопе, почти всегда сочетает форму человека и рыбы, подобно богу Дагону, который был перенесен из Мессопотамии на почву Палестины. Сходство индийского предания с библейским повествованием однако же довольно замечательно. Вишну (по одному индийскому сказанию) дает предостережение: «в семь дней все твари будут погублены», и в св. Писании говорится: «еще семь дней и Я пролью дождь на землю». «В семь дней море вышло из своих берегов», говорит Пурана; «после семи дней, воды потопа были на земле», говорит книга Бытия. Точно так же по вавилонскому сказанию потоп начинается вечером седьмого дня и начинает убывать после семи дней. Неоднократное употребление того же самого числа служит дальнейшим основанием для предположения, что индийское предание вышло из той же самой страны, как и сказанье ассирийских таблиц, и таким образом находится в близком даже географическом соотношении с библейским повествованием.

У иранцев в священных книгах, которые составляют основу Зороастровой религии и восходят к весьма отдаленной древности, есть также предание о потопе, но оно получает у них совершенно своеобразный характер и во многих существенных чертах отступает от только-что изложенных. В них рассказывается, как Йима, который в его первоначальном представлении является отцом человечества, был извещен Ормуздом, добрым Богом, о том, что земля будет опустошена разрушительным потопом. Бог повелел ему построить убежище, именно четырехугольный сад, обнесенный загородью, и туда ввести семена людей, животных и растений для сохраненья их от уничтоженья. И действительно, когда наступил потоп, остался незатопленным только один сад Йимы со всем, что содержалось в нем; и о спасении его было возвещено ему птицей каршиптой, посланной Ормуздом.

У греков было два главных, значительно различавшихся между собою сказания о потопе, погубившем первобытное человечество. Первое связывается с именем Огигеса, древнейшего царя Беотии или Аттики, личности настолько мифической, что она совершенно теряется во мраке веков; самое имя его, по-видимому, происходит от слова, которое первоначально означало в арийских наречиях «потоп», по-санскритски ога. По этому сказанию, в его время вся страна была наводнена потопом, воды которого поднимались до неба и от которого он спасся в корабле с несколькими спутниками. Второе предание находится в Фессалийской легенде о Девкалионе. Когда Зевс решил истребить людей бронзового века, преступления которого возбудили его гнев, Девкалион, по совету Прометея, своего отца, построил ковчег, в котором он и спасся с своею женою Пиррой. Наступил потоп; ковчег плавал по воле волн в течение девяти дней и девяти ночей и наконец занесен был водами на вершину Парнаса. Девкалион и Пирра вышли из него, принесли жертву и вновь заселили землю, когда они, по повелению Зевса, бросали позади себя «кости земли», т.е. камни, которые и превращались в людей. Этот потоп Девкалиона в греческом предании носит на себе наиболее признаков всемирного потопа. Мало того: писатели говорят, что он распространялся на всю землю и что человечество погибло все. В Афинах, для умилостивления за души, погибшие во время потопа, в память этого события совершалась особая церемония, под названием гидрофория, которая имела столь близкое сходство с церемонией, совершавшейся в Иераполе Сирийском, что трудно здесь не видеть сирофиникийского заимствования. Рядом с храмом Зевса Олимпийского в земле показывали даже отверстие, длиною в один локоть, чрез которое, как говорят, воды потопа ушли в землю. Каждый год, в третий день праздника Антесферий, «день печали», посвященный мертвым, т.е. в тринадцатый день месяца Антистрия, около начала марта, в эту расселину выливалась вода с примесью муки и меда. Другие, напротив, ограничивали потоп Девкалионов одною Грецией. Они говорили даже, что эта катастрофа уничтожила только большую часть населения страны, но что многие могли спастись от нее на высоких горах. Так Дельфийская легенда рассказывала, что жители этого города, следуя за бегущими волками, спаслись в одной пещере на вершине Парнаса, где они и построили город Ликорею. Мысль, что одновременно спасшихся было много в различных местах, была естественно подсказана последующим мифографам желанием примирить между собою местные легенды различных стран Греции, которые допускали, что спаслись и другие герои, кроме Девкалиона. Во Фригии предание о потопе было столь же национальным, как и в Греции. От него город Апомея получил свое прозвание Кивотос, т.е. ковчег, так как считался местом, где будто бы остановился ковчег. Город Икония с своей стороны заявлял те же притязания. Равным образом жители области Милийской, в Армении, показывали на вершине горы, называемой Барис, остатки ковчега, которые, впрочем, показывались также паломникам на Арарате в первые века христианства, подобно тому, как, по рассказу Бероза, на горах Гордиенских в его время показывались остатки корабля Газизадры.

Во втором и третьем столетиях христианской эры, вследствие сочетания и смешения иудейских и христианских преданий в умах, еще привязанных к язычеству, религиозные представители Апомеи Фригийской велели отчеканить монеты, на которых изображался открытый ковчег и в нем спасенный от потопа патриарх с женою; они принимают голубя, который приносит им масличную ветвь а затем рядом с ковчегом они изображаются уже выходящими из ковчега для принятия земли в свое владение. На ковчеге греческими буквами написано имя Ноя. Таким образом, в это время языческое жречество фригийского города уже приняло библейский рассказ с его именами, который и вытеснил древнее местное предание. В этих легендах рассказывалось также, что незадолго до потопа царствовал святой человек, по имени Аннах, который проповедовал и занимал престол более 300 лет; но всему видно, что это было лишь воспроизведение библейского Еноха с его 365 годами жизни, ознаменованной хождением пред Богом.

Что касается ветви кельтских народов, то в поэтических сказаниях кимров Галлии мы находим предание о потопе, которое, несмотря на его сравнительно позднюю редакцию, составленную под формою так называемых триад, заслуживает однако же некоторого внимания. Как и всегда, легенда носит на себе местные черты, и о потопе рассказывается, как о трех страшных катастрофах острова Придана или Британии, причем две другие состояли в опустошении огнем и в опустошительной засухе. «Первым из этих событий – говорится там – было разлитие «озера потоков» и распространение по всей поверхности страны наводнения, от которого погибли все люди, за исключением Двифана и Двифахи, которые спаслись в корабле без снастей; и ими-то опять был заселен остров Приден». Хотя триады в их настоящей форме относятся не ранее как к XIII или XIV веку, замечает один исследователь⁶⁹, однако же некоторые из них несомненно основываются на очень древних преданиях, и в этом отношении ничто не указывает на заимствование из книги Бытия. Нельзя, быть может, сказать того же самого о другой триаде, где говорится о корабле Нефид-наф-нейфион, в котором плавало по паре всех живых тварей во время разлития озера Линн Илиона, что весьма похоже на корабль Ноя. Отсюда становится ясным, что у кимров было свое местное предание о потопе.

Среди европейских народов литовцы позже всех приняли христианство и в то же время были тем народом, язык которого более оставался близким к своему арийскому корню. У них была легенда о потопе, основа которой была несомненно древней, хотя она и приняла наивный характер народного рассказа, в котором отдельные черты могли быть заимствованы даже из Библии со времени первого проповедничества у них христианских миссионеров. По этой легенде, бог Прамзима, видя полное господство беспорядков на земле, послал двух исполинов, Ванду и Вейю, воду и ветер, для опустошения ее. Эти исполины в своей ярости, ниспровергли все, и только некоторые люди спаслись от гибели на горе. Затем охваченные чувством сожаления, Прамзима, который готовился есть небесные орехи, уронил около горы скорлупу, в которой люди нашли себе убежище и которую пощадили исполины. Избегнув гибели, они потом расселились. Одна чета, очень преклонных лет, осталась в этой стране и скорбела о том, что у нее нет детей. Прамзима, для утешения их, посылает им свою радугу и предписывает им «прыгать чрез кости земли», что поразительно напоминает историю Девкалиона. Престарелые супруги делают девять скачков и от этого рождаются девять новых чет, которые делаются родоначальниками девяти литовских племен.

Но если предание о потопе занимает столь большое место в легендарных воспоминаниях всех ветвей арийской расы, то памятники и подлинные тексты Египта, несмотря на все богатство заключающихся в них космогонических умозрений, не представляют, по-видимому, ни малейшего намека на воспоминание о потопе. Когда греки рассказывали египетским жрецам о потопе Девкалионовом, то они отвечали им, что долина Нила была спасена как от потопа, так и от пожарища, произведенного Фаетоном. К этому они прибавляли даже, что греки обнаруживали слишком много детского легковерия, приписывая столько важности этому событию, так как, по их мнению, было много и других местных катастроф сходных с ним. Тем не менее сами египтяне признавали погубление первобытных людей богами по причине их возмущения и нечестия. Об этом событии рассказывается в одной главе священных книг Тагут, знаменитых герметических книг египетского жречества, начертанных на стенах одной из отдаленнейших комнат погребального подземного храма царя Сети I в Фивах. Текст этот переведен и издан Эдуардом Навилем. Сцена происходит в конце царствования бога Ра, первого земного царствования по толкованию фивских жрецов, второго по толкованию жрецов мемфисских, которые в начале всех вещей полагали царствование Фта прежде царствования Ра. Разгневанный нечестием и преступлениями созданных им людей, бог этот собирает на совет с собою и других богов в такой тайне, «чтобы люди не знали об этом и сердца их не устрашились». На совете порешено погубить род человеческий. Одна богиня (вероятно Тефнута или Сехета, хотя имя ее нельзя разобрать на надписи) посылается затем для исполнения приговора. «Богиня пошла и избила людей на земле». Но когда избиение было совершено, гнев бога Ра прошел и он начал сожалеть о совершенном деле. Великая умилостивительная жертва окончательно утешила его божественный гнев, и между несколькими спасшимися от гибели людьми и божеством заключается торжественный договор, причем бог клянется уже никогда не погублять их. Хотя этот рассказ во многих отношениях отступает от других рассказов и, главным образом, от библейского рассказа о потопе, так как род человеческий погубляется по нему не потопом, но чрез избиение, совершаемое богиней Тефнутой или Сехетой с львиной головой, тем не менее и тут можно видеть некоторые черты сходства. В нем также говорится о развращении людей, которое и возбудило божественный гнев; это развращение наказывается уничтожением человечества и от избиения спасаются лишь несколько людей, которые и сделались распространителями нового человеческого рода. Наконец, по истреблении людей приносится умилостивительная жертва, которая утишает гнев богов, и между божеством и обновленным человечеством заключается торжественный договор, скрепляемый клятвою не губить его больше. Существенная разница заключается лишь в самом способе погубления. «Египтяне», говорит Вигуру, «сохранили воспоминание о погублении людей, но так как наводнение у них было источником богатства и жизни, то они видоизменили это первобытное предание по-своему; род человеческий, вместо того, чтобы погибать от воды, по их преданию, был истреблен другим способом, и наводнение, это величайшее благодеяние Нильской долины, сделалось в их глазах знаком умилостивления гнева бога Ра».⁷⁰

Но предание о потопе не ограничивается пределами Старого света и находит явный отклик и в Новом свете – в Америке. При этом невольно поражает замечательное обстоятельство, что рассказы американских туземцев даже ближе стоят к преданию библейскому, чем у народов старого света, представляя, таким образом, поразительное доказательство происхождения американского населения от общих родоначальников послепотопного человечества.

Самые замечательные из американских легенд о потопе находятся в Мексике, потому что они имеют более определенную форму, выражавшуюся в символических и мнемонических документах, относящихся ко времени гораздо раньше соприкосновения туземцев с европейцами. По этим документам, Ной мексиканского потопа был Кокс-Кокс, называемый у некоторых народов Теоципактли или Тецпи. Он спасся от потопа вместе с своей женой, Ксохикецаль, в судне или, по другим преданиям, на плоте из кипарисовых дерев. Изображение, касающееся потопа Кокс-Кокса, находится и у ацтеков, мицтеков, запотеков, тласкальтеков и мехоаканезов. Предание этих последних в особенности представляет еще более поразительное сходство, чем других народов, с библейским повествованием и халдейскими сказаниями. В нем рассказывается, что Тецпи вошел в обширный корабль с своей женой, с своими детьми, с несколькими животными и семенами, сохранение которых было необходимо для существования человеческого рода. Когда великий бог Тецкатликопа повелел, чтобы воды удалились в свои места, Тецпи выпустил из корабля коршуна. Птица эта, питающаяся мертвыми телами, не возвратилась по причине огромного числа трупов, которыми была усыпана только-что освободившаяся от воды земля. Тецпи выслал тогда других птиц, из числа которых возвратилась только одна, колибри, держа в своем клюве ветвь с распустившимися листьями. Тогда Тецпи, видя, что почва начала покрываться новою зеленью, оставил свой корабль на горе Колгуакан.

Наиболее древний документ, из которого можно познакомиться с космогонической системой мексиканцев, известен под названием Codex Vaticanus, по Ватиканской библиотеке, где он сохраняется. Он представляет собою четыре символические картины, изображающие четыре периода мира, предшествовавшие настоящему веку. Первый называется Тлатонатиу, «солнцем земли». Это век исполинов или квинамеев, первых обитателей Анагуака, которые были погублены голодом. Второй период, называющейся Тлетонатиу, «солнцем огня», оканчивается нисшествием на землю Ксиутефктли, бога огненной стихии. Все люди были превращены в птиц и не избегли пожарища. Только одна человеческая чета нашла себе убежище в пещере и населила вселенную после этого разрушения. Третий век Эгекатонатиу, «солнце ветра», заканчивается катастрофой, которую произвел ужасный ураган, поднятый Квецалкогуатлем, богом воздуха. За немногими исключениями почти все люди, в силу этого урагана, были превращены в обезьян. Наступает, наконец, четвертый век, так называемый Атонатиу, «солнце воды». Он оканчивается великим наводнением, истинным потопом. Все люди превращаются в рыб, исключая одного человека со своей женой, которые спасаются в лодке, сделанной из кипариса. На картине изображается Матлалькуейя, богиня вод, с ее спутником Тлалоком, богом дождя, которые оба устремляются на землю. Кокс-Кокс и Ксохикецаль, два человеческих существа, спасшиеся от бедствия, изображены сидящими на стволе дерева, на котором и плавают по средине воды. Этот потоп изображается как последний переворот, какой только совершался на лице земли.

Только-что изложенное космогоническое сказание представляет очевидное сходство с четырьмя веками или югами Индии и с идеей Манвантары, по которым происходит смена разрушения мира и возобновления человечества. Сходство их между собою таково, что даже невольно возникает вопрос, могли ли мексиканцы, сами по себе, совершенно независимым образом составить себе представление, до такой точности приближающееся к представлению индийцев, или же они получили его из Индии тем или другим путем. Предание о потопе и система четырех веков, с которой неразлучно в Мексике это предание, невольно ставят перед нами вопрос, к которому всегда приходится прибегать, когда дело идет об американских цивилизациях, именно вопрос о полной самобытности этих цивилизаций и о тех привнесениях, которые они могли получить из Азии, благодаря буддистским миссионерам или другим в какую-нибудь определенную эпоху. При настоящем состоянии знания невозможно решать этого вопроса ни отрицательно, ни утвердительно, и все попытки, которые делались для его разрешения, были слишком преждевременны и поэтому не могли привести к какому-либо более прочному результату.

Как бы то ни было, учение о последовательных веках и о разрушении человечества в первом из этих веков потопом находится и в своеобразной книге Пополь-Ву, сборнике мифологических преданий туземцев Гватемалы, написанном на особом языке тайным приверженцем древней религии и открытому переписанном и переведенном на итальянский язык в начале прошлого столетия доминиканцем Франциском Химинецом. В нем говорится, что после творения боги, увидев, что животные не могли ни говорить, ни боготворить их, захотели создать людей по своему собственному образу. Они сделали их сначала из глины. Но эти люди были непрочны и не могли вращать головы; они говорили, но не понимали ничего. Тогда боги разрушили это свое несовершенное дело потопом. Приступив к делу во второй раз, они сделали человека из дерева и женщину из древесной смолы. Эти создания были гораздо выше предыдущих; они двигались и жили не как животные; они говорили, но совершенно непонятным образом и не думали о богах. Тогда Гуракон, сердце неба, бог грозы, излил на землю воспламененную смолу, и земля в то же время была поколеблена страшным землетрясением. Все люди, происшедшие от четы из дерева и смолы, погибли, за исключением нескольких, которые превратились в лесных обезьян. Наконец, боги сделали из белого и желтого маиса четырех совершенных людей: Балам-Кице – «смеющегося ягуара», Балам-Агап – «ягуара ночи», Могуента – «знаменитое имя», и Ики-Балам – «ягуара луны». Они были велики и сильны, видели все, знали все и благодарили богов. Но эти последние испугались решительного успеха своего дела и стали опасаться их превосходства, поэтому, они набросили легкое покрывало, в роде тумана, на внешность четырех людей, которая сделалась подобною внешности теперешних людей. Когда они спали, то боги сотворили им четыре жены необычайной красоты, и от трех из них родились кихеи, а Ики-Балам и его жена Кокиксага не имели детей. Этот рассказ, с его целым рядом неудачных опытов со стороны богов создать человека, так что они принуждены были два раза разрушать свое несовершенное дело, прежде чем, наконец, удалось им достигнуть желаемого, очевидно чрезвычайно далек от библейского рассказа, достаточно далек, чтобы устранять всякое подозрение о влиянии и здесь проповедей христианских миссионеров на эту туземную гватемальскую легенду. И однако же здесь мы находим верование, что первый род человеческий был уничтожен в начале времен великим наводнением.

Много легенд о великом наводнении в первые времена собрано также у американских племен, остававшихся в диком состоянии. Но по самой своей сущности эти легенды, по необходимости, оставляют место для сомнения. Они записаны не самими туземцами, так как мы знаем о них лишь чрез посредство других людей, которые иногда даже невольно при передаче их могли произвести значительные видоизменения и несознательно сближать их с библейским повествованием. Затем они собраны вообще в довольно позднюю эпоху, когда индийские племена уже находились в продолжительном соприкосновении с европейцами, которые и могли привнести в их предание совершенно новые для них элементы. Эти рассказы поэтому могли бы иметь лишь слабое значение, если бы не было у нас других более положительных фактов, которые мы замечаем в Мексике, Гватемале и Никарагуа и которые доказывают существование предания о потопе у народов Америки до прибытия туда европейских завоевателей. В виду этих фактов, предания диких племен Нового света о потопе заслуживают упоминания, хотя и с некоторым ограничением. Наиболее замечательным в этом отношении преданием служит предание Ирокезов, так как оно наиболее свободно от каких-либо европейских влияний. Оно похоже на детский пересказ повествования Индии с тем различием, что тут, вместо рыбы, выступает собака, которая и спасает человека, избегшего потопа. «Собака в течение нескольких дней не переставала с необычайною настойчивостью бегать по берегам реки, пристально смотря в воду и воя, как бы чуя какое-либо бедствие. Господин ее, разгневанный подобным ее поведением, приказал ей грубым тоном войти в дом; тогда она начала говорить и открыла об угрожающем бедствии. Она закончила свое предсказание заявлением, что ее господин и его семейство могут спастись от потопления лишь тогда, когда он бросит ее немедленно в воду, потому что тогда она сделается их спасительницею. Она поплывет искать лодку для того, чтобы в ней могли спастись те, которых она хотела спасти, но он не должен терять ни одного момента, так как скоро должен был настать страшный дождь, который произведет всеобщее наводнение и погубить все. Человек повиновался тому, что сказала его собака; и он, таким образом, был спасен со своим семейством, и они-то именно опять населили землю».

У таманаков караибского племени берегов Оренока есть также легенда о потопе, по которой мужчина и женщина одни только избегли гибели, забравшись на вершину горы Тапанаку. Там они бросали назад от себя, чрез свои головы, плоды кокоса, из которого вышло новое поколение мужчин и женщин. Если эта передача верна, то здесь мы видим любопытное сходство с существенными чертами известной греческой истории о Девкалионе и Пирре.

Русские исследователи заметили существование детского повествования о потопе у жителей Алеутских островов, составляющих географическую цепь между Азией и С. Америкой, и на крайнем североамериканским берегу у колош. Путешественник Генри рассказывает такое предание, записанное им у индейцев Великих озер. «Отец индейских племен некогда обитал у восходящего солнца. Будучи извещен во сне, что настанет потоп и опустошит землю, он построил себе плот, на котором и спасся с своей женой и со всеми животными. Так он плавал несколько месяцев по водам. Животные, которые говорили тогда, сильно жаловались и роптали на него. Наконец, явилась новая земля. Он сошел на нее со всеми животными, которые с этого времени лишились способности говорить в наказание за их ропот против своего спасителя». Племена Канады и долины Миссисипи в своих грубых легендах рассказывали, что все люди были погублены потопом, и тогда великий Дух, чтобы опять населить землю, преобразовал животных в людей. У племени чиппивеев есть также рассказ о человеке, который спасся от потопа. Чтобы узнать, осушилась ли земля, он посылал из своего судна птицу нырка; затем, по возвращении на освободившуюся от воды землю, он сделался восстановителем человеческого рода и основателем общества.

В песнях жителей Новой-Калифорнии говорится также об очень отдаленной эпохе, когда море выходило из своих берегов и покрывало землю. Все люди и все животные погибли вследствие этого потопа, посланного верховным богом Чиниг-Чинигом, за исключением нескольких, которые спаслись на высокой горе, куда не достигала вода. Комиссары Соединенных Штатов, которым поручено было исследование территории Новой-Мексики, когда она вошла в пределы владений Американской республики, констатировали существование такого же предания у различных местных племен этой обширной страны. Рассказы того же рода замечены и другими путешественниками в различных частях С. Америки, и все они имеют большее или меньшее сходство с библейским повествованием. Но все эти рассказы передаются вообще слишком неопределенно, чтобы можно было безусловно доверять тем подробностям, которыми они сопровождаются.

Сначала думали, что предания о потопе нет у народов, населяющих острова Океании, но теперь удостоверено, что такое же предание есть и у полинезийской расы, хотя оно, очевидно, и окрашено чертами местных наводнений, составляющих обычный бич этих островов. Наиболее знаменитый рассказ этого рода найден на островах Таити, и он более других носит на себе признаки сходства с потопом первобытных времен. Но этот рассказ, как и все рассказы этой части света, имеют совершенно детский характер, свойственный легендам полинезийских народов, и кроме того таитское повествование может быть легко объяснено воспоминанием об одном из морских разливов, столь частых в Полинезии. В нем даже нет наиболее существенной черты всех рассказов о действительном потопе. Остров Тоа-Марама, на котором, по таитскому рассказу, спаслись грешники, возбудившие гнев бога вод тем, что они забросили свою удочку в его волоса, конечно едва ли может иметь хотя отдаленное сходство с ковчегом. Правда, что по одной из редакций таитской легенды два грешника спаслись на Тоа-Мараме не только со всеми семействами, но и со свиньей, собакой и парой кур, что отчасти похоже на введение животных в ковчег. С другой стороны, некоторые черты рассказа островов Фиджи, особенно тот, по которому в течение многих лет после этого события жители постоянно держали наготове лодки на случай, если бы опять наступил потоп, скорее очевидно относится к местному явлению, морскому наводнению, чем к всемирному потопу в собственном смысле. Но тем не менее и в этих рассказах нельзя не видеть хотя отдаленного и искаженного отголоска общечеловеческого предания о потопе, и это служить новым подтверждением общей распространенности этого предания, находящего свое истинное и полное выражение в библейском повествовании.

Длинный ряд только-что изложенных преданий дает полное основание утверждать, что повествование о потопе есть повествование всемирное, встречающееся во всех разветвлениях человеческого рода. Такое воспоминание, согласующееся во всех своих существенных частях у самых различных и отдаленных народов, уже по этому самому не может быть мифом, изобретенным случайно. Ни один религиозный или космогонический миф не носит на себе такого универсального характера. Отсюда с необходимостью вытекает заключение, что оно представляет собою воспоминание о событии действительном и страшном, которое настолько сильно поразило воображение первых родоначальников человеческого рода, что память о нем никогда уже не изглаживалась и у их потомства. Эта катастрофа случилась еще в первобытное время, прежде чем главы семейств, от которых произошли последующая поколения, разделились и разъединились между собою; иначе пришлось бы, вопреки всякому вероятию и здравым законам критики, допустить, что в столь различных и отдаленных одна от другой странах и местностях земного шара могли произойти местные явления, совершенно схожие между собою, и что воспоминание о них всегда принимало совершенно одинаковую форму, связанную с обстоятельствами, которые не с необходимостью могли представляться уму человеческому.

Место, где по библейскому повествованию остановился ковчег после потопа, называется горами Араратскими. Начиная с известного времени, воспоминание это всегда прилагалось к наиболее высокой горе горной цепи Армении, которая, в течение различных переселений, совершавшихся по этой стране, получила в действительности название Арарата уже более, чем за девять веков до христианской эры, хотя эта горная цепь у первых туземных жителей известна была под названием Мазис. Большая часть толкователей св. Писания приняли это воззрение, хотя другие уже в первые века христианства предпочитали следовать данным халдейского предания, рассказанного Берозом, которое относило место выхода Ксисутра к более южной части той же самой цепи, к горам Гордиенским, именно к горам теперешнего Курдистана, к северо-востоку от Ассирии. Гора Низир, где по преданию, прочитанному на клинообразных плитах Ниневии, остановился ковчег, в котором спасся патриарх от потопа, составляла южную часть этой горной цепи. Ее положение под 36° восточной широты в действительности точно определяется указаниями, которые мы находим в исторических надписях ассирийского царя Ассурназирбала, именно в рассказе об одной военной экспедиции, предпринятой им в эту именно страну.

Отправившись из местности, соседней с Арбелами, он переправился чрез реку Заб, в ее нижнем течении, и шел все время к востоку.

Если внимательно исследовать библейский текст, то также трудно допускать, чтобы в мысли священного писателя упоминаемый им Арарат, как место остановки ковчега, был именно Араратом Армении. Несколькими стихами дальше (Быт. 11:2) прямо говорится, что потомство Ноя «двинулось (очевидно с места остановки ковчега) с востока» на запад и нашло в земле Сеннаар (т.е. Месопотамии) равнину, где и поселилось. Это свидетельство более согласуется с данными халдейско-вавилонского предания о горе Низир, как исходном пункте возобновленного человечества после потопа. Следовательно, в этом именно направлении и нужно искать библейского Арарата. И действительно, если провести линию дальше по направленно к востоку, чрез горы Гордиенские, и поискать наиболее высокую вершину, на которой мог бы остановиться ковчег, то мы придем к цепи гор Индукуш, или даже к тем горам, где берет свое начало Инд. И замечательно, что это именно как раз и есть тот последний пункт, на котором сходится предание касательно колыбели послепотопного человечества у двух главных народов древнего мира, сохранивших наиболее чистые и обстоятельные воспоминания о первобытных временах, наиболее сходный с повествованием Библии и священных книг Халдеи, именно индийцев и иранцев.

Во всех легендах Индии происхождение людей относится к горе Меру, жилищу богов, столбу, соединяющему небо и землю. Эта гора Меру позднее перемещалась несколько раз вследствие постепенного передвижения арийцев в Индии: брамины центральной Индии хотели иметь священную гору по соседству с собою и они перенесли ее имя сначала на гору Кайласа, потом на гору Магапанта (называющуюся еще Сумеру), и еще позднее, с распространением буддийских учений у бирманцев, китайцев и синигальцев, каждый из этих народов присваивал название Меру какой-нибудь горе в своей собственной стране. В виду возможности такого перенесения исторических названий из одной местности в другую, не невозможно предположение, что подобным же образом и название Арарата постепенно перемещалось с одного места на другое, будучи сначала прилагаемо к горам Гордиенским и затем к Арарату Армении. Но первобытная Меру находилась на севере по отношению к первому местожительству арийских племен на индийской почве, в Пенджабе и на берегах верхнего Инда. И это не была просто вымышленная гора, чуждая земной географии; барон Экштейн⁷¹ вполне доказал ее действительное существование около Серика древних, т.е. юго-восточной части Тибета.

Но указания иранцев еще более точны и еще более согласны с теми указаниями, которые вытекают из Библии, потому что они были менее удалены от первобытной колыбели, которая, вследствие этого, и не приняла у них столь туманного характера. Их точные воспоминания о последовательных местожительствах их расы, содержащаяся в одной из древнейших глав приписываемых Зороастру книг, считают местом первоначального расселения людей и особенно иранцев Эриану-Веджу, которая описывается как страна северная, холодная и гористая; с нее-то племя персов и спустилось на юг к Согдиане. Там возвышается пуп вод, священная гора Гара-Березаити по Зендавесте, Албордж новейших персиян, со склона которой течет не менее священная река Арванд, та река, из которой пили воду первые люди. Знаменитый французский исследователь Бюрнуф доказал самым несомненным образом, что Гара-Березаити есть Болор или Белуртаг, и что Арванд есть Яксарта или, вернее, Тарим. Правда, что имена Березаити и Арванд позднее служили для обозначения более удаленных гор и рек Бактрианы: они последовательно прилагались к горам и рекам Персии, Мидии, Месопотамии, Сирии и Малой Азии, и, не без удивления, их можно опять встретить в классических именах Берикинта Фригийского и Оронта Сирийского. Это последнее имя особенно любопытно потому, что мы встречаем его уже в египетских надписях восемнадцатой и девятнадцатой династий, и оно, конечно, принесено было в северную Сирию не арийскими народами, но семитами. Только-что указанные факты составляют таким образом результат перемещения, которому подвергаются все местности легендарной географии первобытных времен. Народы, при своих переселениях, переносят с собою свои древние имена, с которыми связываются дорогие им воспоминания, и прилагают их к новым горам и рекам, которые они находят в странах своего нового поселения.⁷² То же самое именно и случилось с именем Арарата. Ученый исследователь Обри доказал, что гора, которую арийские народы считали священной колыбелью человечества, первоначально носила в их воспоминании имя Ариарата, «колесница покланяемых», «потому что около ее вершины, по их мнению, вращалась колесница семи браминских Магарши, семи персидских Амеша-Циентас и семи халдейских Каккаби, т. е. колесница семи звезд Большой Медведицы». Это название Ариарата и есть источник названия Арарата, и только уже позднее первые арийские племена, пришедшие в Армению, перенесли это название на гору, называвшуюся раньше Мазис. Отсюда библейское сказание о первобытном Арарате, как лежащем к востоку от Сеннаара или Ассирии, в точности совпадает с преданиями народов арийских.

Все народные предания таким образом в удивительном согласии с священным повествованием приводят нас к огромной гористой местности Малой Бухарии и западного Тибета, как к месту, откуда распространился род человеческий. Там именно четыре величайших реки Азии: Инд, Тарим, Оксус и Яксарта берут свое начало, и наиболее высокими пунктами являются Белур-таг и обширная плоская возвышенность Памира, столь пригодная для пропитания первобытного населения, находившегося еще в пастушеском состоянии, и самое название которой в ее первоначальной форме было Упа-Меру, т. е. «страна под Меру», или, быть может, Упа-Мира, «страна около озера», что именно послужило поводом к названию Меру. На эту именно местность указывают даже и некоторые воспоминания греков, особенно священное выражение άνϑρωποι μέροπες, которое, по первоначальному своему смыслу, несомненно означало «людей, происшедших из Меру». Воспоминания других народов о первобытном отечестве их предков также сходятся в этом направлении, хотя и не прямо указывают на центральный пункт, так как эти предания отчасти затемнены самою отдаленностью этого места. Китайцы считали себя происшедшими из Куен-Лун. Монгольские племена связывают свои наиболее древние легенды с Тианшанем и Алтаем, финские племена – с Уралом, потому что эти две цепи, так сказать, преграждали им вид более отдаленных гор. Но стоит только продлить от них две линии в указываемом их воспоминаниями о первобытной колыбели направлении, и они встретятся между собою в Малой Бухарии или вообще в той цепи высочайших гор, которая и признается преданиями различных народов в качестве колыбели послепотопного человечества.

Таким образом, библейский Арарат был тем горным узлом в Средней Азии, который господствует над всем Старым светом и окружающая который местность, именно плоская среднеазиатская возвышенность, представляет наиболее удобств для первобытного поселения. Это именно та страна, к которой тяготели сами люди после изгнания из рая. Туда именно, к востоку от едема, удалились первые люди, и еще дальше в этом же направлении удалился суровый и мрачный Каин, искавший удаления от общества людей. Среднеазиатская возвышенность, будучи родиной хлебных растений и главнейших домашних животных, и сделалась колыбелью послепотопного человечества. Представляя собою как бы обширную чашу, окаймленную со всех сторон горами, она питала семейство Ноя, пока оно не размножилось до того, что переполнило эту чашу и по необходимости должно было расселиться во всех направлениях. Это расселение также нашло отголоски в библейском повествовании, которое вместе с тем представляет и родословие народов в их первоначальном происхождении от трех сыновей Ноя, как родоначальников обновленного человечества.

Ко времени происхождения Пятокнижия ход расселения народов уже настолько определился и закончился, что Моисей мог составить полную родословную всех главнейших народов древности, с показанием их происхождения от Ноя. Эта именно родословная грамота, представляющая несомненно древнейший и лучший этнографический документ, какой только дошел до нас из древности, заключается в знаменитой десятой главе книги Бытия. Снабжая этнологов, филологов и археологов, историков, географов и политиков, не менее как и толкователей Библии, в высшей степени драгоценными и вместе достоверными сведениями, какие только доступны теперь науке, касательно первобытных народностей земли, сначала в их образовании, затем в их местожительстве, эта глава вместе с тем обнаруживает, что библейский бытописатель обладал историко-географическими познаниями, равных которым не представлял ни один из известнейших историков древности. Это родословие дает тот мост, чрез который всякий ученый исследователь получает возможность безопасно перейти чрез бездну веков, лежащую между древним миром, что истреблен был потопом, и новым человечеством, важнейшим и избраннейшим представителем которого сделалось семя Авраамово. Критика естественно всячески старалась подорвать историческую достоверность этого документа и усиливалась приравнять его к подобным же родословным таблицам, встречающимся и у других народов. В частности, ее приравнивали к мифологической этнографии греков, в которой народы эти преобразуются в личных героев, выступающих в качестве родоначальников дорян, эолийцев, ионийцев, ахеян, для которых подыскивались родоначальники с тождественными именами, как Дор, Эол, Ион и Ахей. Ее приравнивали также к индусским произведениям, в которых целые народы, варварские племена и даже чужеземные расы выставляются как бы происходящими от одного корня с самими индусами, причем племенные имена преобразованы в имена патриархов-предков, которые будто бы уклонились от браминской религии. Но это явное смешение рас как в греческой, так и индийской родословной, не отрицаемое присутствие в обеих несомненных мифических элементов и крайняя спутанность самых сказаний делают очевидным громадное различие между этими языческими родословными и библейским родословием народов. «Весь древний мир, говорит Делич, не имеет ничего такого, что по всемирности могло бы равняться этой библейской родословной. Землеописательные отделы эпических поэм индусов и некоторые из пуран так сильно расходятся между собой даже в отношении самой Индии, что об остальных странах и говорить нечего, так как даже соседние страны у них теряются в тумане диких и чудовищных рассказов о них. Их система семи мировых островов (двина), лежащих вокруг Меру, занимается более играми богов и духов, чем землей человека. Нигде еще нельзя найти столь всеобщего обзора национальных связей».⁷³ И этот обзор столь точен, сохранился столь неизменным в течение целых тысячелетий, что вызывает невольное благоговение со стороны последующих историков и этнографов. Другие старались поколебать древность этой родословной и отнести ее к после-Моисеевым временам, чтобы затем и сообщаемые в ней данные лишить исторической достоверности, как лишь предположительные. Болэн относил ее происхождение не раньше как ко времени Вавилонского плена, основываясь на порядке и положении, в каком стоят в ней народы, и в особенности указывая на то, что «Ассирия, Ниневия и страна за Евфратом (занимающие видное положение в таблице) были в это время ближе всего знакомы евреям».⁷⁴ По мнению Кнобеля, родословная возникла не ранее 1000 года до Р. Хр., была продуктом таких географических и этнографических знаний, которые израильтяне приобрели в то время чрез сношения с Финикией, и предназначалась в качестве картины состояния человечества и распределения народов где-нибудь между двенадцатым и десятым веками до Р. Хр., причем главным доводом в подтверждение этого положения выставляется то, что родословная обнимает почти всю территорию, которую обнимала финикийская торговля во времена Соломона и Хирама. С большею основательностью однако же такие исследователи, как Делич и Гэверник, утверждают, что сама родословная носит на себе явные следы происхождения из патриархальных времен, а также и расширения ее чрез ознакомление с народами земли, приобретенное израильтянами в Египте, – мнение, которое вполне согласуется с вселенским преданием, что автором книги, в которой родословная составляет одну главу, был Моисей, получивший в Египте высшее образование. Указывались еще некоторые филологические затруднения, представляемые будто бы родословной. Так, финикияне и хананеи производятся в ней от Хама, между тем как по языку и местожительству их следовало бы производить от Сима и причислять к семитическим народам. По мнению Болэна, они будто бы были несомненные семиты, которые однако же израильским летописцем из национальной гордости были отнесены к проклятому роду Хамову, «чтобы они не могли входить в тесное общение с евреями». Но такое категорическое заявление не находит оправдания в науке, которая имеет полную возможность доказать, что это хамитские народы, но они, вторгшись в семитские владения и завоевав семитские племена, приняли язык последних, забыв свой собственный. История представляет не мало примеров подобных превращений, и наука, как увидим дальше, блистательно подтверждает это положение и в данном случае.

Что касается самого плана, по которому составлена родословная, то он обнаруживает замечательную правильность и стройность. Народы земли в ней, во-первых, разделены на три группы, из которых каждая ставится в связь с одним из сыновей Ноя, как ее родоначальником. Имея особых родоначальников, каждая группа вместе с этим имеет и отдельное местожительство на поверхности земли: иафетиты, или народы, происшедшие от Иафета, занимают страны по берегам Каспийского, Черного и Средиземного морей; хамиты, или потомки Хама, поселились в более теплых странах северной Африки и Аравии, и семиты, или потомки третьего сына Ноева, Сима, поселились вообще в долине рек Тигра и Евфрата и никогда не переселялись далеко от места своего первоначального поселения. Затем, во-вторых, каждому отдельному народу в различных группах приписывается особый племенной родоначальник, который в иных случаях есть внук, а в других и правнук или праправнук Ноя. При этом имя родоначальника обыкновенно превращается и в имя целого народа. В-третьих, автор указывает и самые соображения, по которым народы распределяются по группам. Этими соображениями были: физическое родство – «по племенам своим», лингвистическое родство – «по языку своему», географическая близость – «по семьям их», национальные особенности – «в народах их» и историческое развитие – «по родам их». В-четвертых, порядок, в котором вводятся обозреваемые народы, обусловливается также особыми соображениями. Прежде всех описываются народы Иафетова племени, и это потому, что они более других удалились от теократического центра или даже раньше других основали колыбель человечества. Хамитам отведено второе место, и это не потому, чтобы эти два сына Ноева имели в глазах бытописателя первенствующее значение, но выведены первыми сообразно с общим планом бытописателя, который всегда излагает второстепенные линии раньше с тою целью, чтобы, перейдя к главной линии, затем без перерыва продолжать нить главного повествования. Родословная заканчивается семитами, потому что чрез них именно идет линия, приводящая к родоначальнику избранного народа, Аврааму. Тот же самый порядок заметен и в географическом распределении народов, причем бытописатель начинает с отдаленнейших и постепенно переходит к ближайшим. Все это и необходимо иметь в виду при исследовании этого знаменитого документа.

Библейское родословие народов, как сказано выше, начинается с Иафетова племени. Первым из его сыновей упоминается Гомер. Это был родоначальник Киммерийцев древности, Кимвров римских времен и Кимров или Кельтов еще и теперь существующего племени. Их первоначальным местожительством был отдаленнейший север, какой только был известен грекам или римлянам, на что между прочим есть указание и в Одиссея. Именно, по словам этой поэмы,

У глубокотекущих вод океана –

Там Киммериян печальная область, покрытая вечно

Влажным туманом и мглой облаков; никогда не являет

Оку людей лица лучезарного Гелиос, землю ль

Он покидает, всходя на звездами обильное небо,

С неба ль, звездами обильного, сходит, к земле обращаясь;

Ночь безотрадная там искони окружает живущих.⁷⁵

Это мрачное описание относится к северному берегу Черного моря, к Крыму, и к берегам Азовского моря. Черное море в древности носило название Киммерийского, и другие местности в этих странах одинаково указывают на преобладание киммерийского племени. Самое название Крым в действительности есть лишь испорченное слово «Кимры». Это был народ воинственный и свирепый, и древняя история часто повествует о их нашествиях на более цивилизованный страны. Так, у пророка Иезекииля (38:2–6) предсказывается о их военном нашествии с севера в союзе с другими народами, нашествии, которое внесет ужас и разрушение. Нашествия их на Малую Азию, особенно когда сами они были теснимы скифами, были обычным источником страха за семь столетий до Р. Хр. Но наибольшая часть их держалась отдаленных стран, где они обитали в лесах вплоть до лесов Германии. Впоследствии полуостров Ютландия сделался их главным местопребыванием и известен был под их именем; но они распространились и во Франции, Испании и Британии, и до сих пор продолжают существовать в кельтических племенах западной Европы, включая и Великобританию. Так, валлийцы доселе называют себя Кимрами, и Кумберланд самым своим названием указывает на их существование в этом округе.

У Гомера было три сына: Ашкеназ, Рифат и Фогарма. Это были также родоначальники соименных им народов, определить которые, однако же, не легко. Ашкеназ, по самому своему значению в смысле «доильщиков лошадей», указывает на номадов, в роде позднейших татар или древних скифов, обитавших в возвышенных степях западной Азии в соседстве с киммерийцами, с которыми они были родственны по крови. Следы их, быть может, сохранились в названии реки Аскании в Малой Азии и в именах Скандия и Скандинавия, но вообще такое предположение довольно сомнительно. Рифат имеет некоторое сходство с названием баснословных Рифейских гор, в пещерах которых, по сказаниям греков, родился северный ветер и который греки относили к северу известного им мира. Но гораздо больше вероятности в том предположении, которое поставляет его в связь с горною цепью Рифата, снеговым хребтом в Армении за Тигром. Фогарма упоминается у пророка Иезекииля (27:13, 38:6) как народ, торгующий лошадьми и мулами на базарах Тира и как родственный с Гомером или Кимрами в предстоявшем нашествии на Палестину. В этом соотношении замечательно, что армяне, грузины и вообще кавказкие племена еще и теперь производят свое происхождение чрез какого-то Торгону от Гомера и называют себя «домом Торгона» или, как значится в Библии, Фогармы. Все эти племена индогерманские или арийские.

Магог, второй из сыновей Иафета, в других местах встречается в Библии как имя страны вместе с Гогом, князем племен, известных под названиями Рош, Мешех и Фувал (Иезек. 38:2; 39:1). Последние двое называются в книге Бытия пятым и шестым сыновьями Иафета. Отсюда, по-видимому, можно заключать, что «Магог» был неопределенный термин у евреев для обозначения варварских племен северной Азии, подобно «скифам» у греков. Бл. Иероним приводит мнение иудеев его времени, что этим именем обозначались «страшные бесчисленные скифские народы». Из новейших толкователей, Кнобель отождествляет его с славянами настоящего времени, а Иезекииль и др. понимают под Рошем новейших русских. Иезекииль описывает их диким и страшным племенем всадников (28:15; 39:3), вооруженных луками, и это описание подходит к скифам, которые делали нашествие на Палестину в 625 г. до Р. Хр. Но название это прилагалось и к другим народам, потому что Фувал и Мешех являются не только варварскими всадниками, разъезжающими на степных конях, но в некоторых по крайней мере своих частях и торговым народом, который привозил на кораблях в Тир железо и медь для продажи (Иез. 27:13). Замечательно, что Фувал представляет явное созвучиие с персидским словом, обозначающим медь или бронзу, и Мешех, по мнению некоторых, есть соседний народ – халибы, которые известны были в древности добыванием меди. Подтверждением этому служит то, что Геродот упоминает о тибарейцах и мосхах вместе, как народах, живущих к юго-востоку от Черного моря, и говорит, что они разрабатывали медные руды и входили в девятнадцатую сатрапию царства Дария.⁷⁶ Ассирийские надписи, кроме того, говорят о народе и о земле мусков в северной Ассирии, и под ними, по всей вероятности, нужно разуметь Мешех Библии.

Следующее имя в списке Мадай, очевидно, тождественно с тем самым именем, под которым известны мидяне на ассирийских памятниках и великой надписи Дария. Иаван указывает на страну греков или ионийцев в обширном смысле этого слова, что подтверждается и ассирийскими плитами, где это название встречается почти без всякого изменения, именно в форме Иавану. При этом замечательно, что такое название употреблялось также и Дарием Мидянином.⁷⁷

Тирас, седьмой сын Иафета, не может быть отождествлен с такою же легкостью. По мнению некоторых писателей, как древнего, так и нового времени, это имя указывает на жителей Фракии, которые в древности занимали всю страну, лежащую к северу от Мраморного моря и Эгейского архипелага. Но вернее позднейшее предположение, по которому имя это прилагается к турсеноям, к турскам или тускам, ветви этрусского племени в его наиболее древних северных поселениях, задолго до того, как оно проникло в Италии. Они в самой отдаленной древности были известны в качестве мореходов и морских разбойников не только в итальянских водах, но также и под названием турсенойских пелазгов в Греческом архипелаге. Интересно, что этот народ делал нашествие на Египет в союзе с ахеянами, лидийцами, сицилийцами, сардинянами и другими племенами уже в XIV столетии до Р. Хр.⁷⁸

Этим и исчерпывается родословная семи сыновей или непосредственных потомков Иафета. Но затем следует список народов или племен, происшедших от Иавана или греков. Первым из них был Елис; о нем Иезекииль говорит (27:7), что он обитал по северному берегу Средиземного моря, откуда привозилась в Тир знаменитая пурпурная краска. То обстоятельство, что морская улитка, дававшая эту краску, находилась не только на берегах Лакаонии, но и залива Коринфского и около различных островов Греческого архипелага, вместе с названием этой области Елидой в Пелопонезе, по-видимому указывает на то, что эта именно страна и разумеется здесь. Елиса однако же переводится в сирийской Библии как «область в Италии», и упоминание о ней, в связи с Тарсисом и Киттимом, под чем иногда разумеется вся греческая территория, привело некоторых к мысли, что под этим именем разумеется Сицилия.

Тарсис несомненно указывает на знаменитый финикийский порт в Испании за проливом Гибралтарским, между двумя устьями Гвадалквивира, т.е. «Большой реки».⁷⁹ Имя Тарсис поразительно подтверждает положение библейской летописи народов, указывая на то, что это поселение впервые сделано было арийским или Иафетовым племенем, так как самое слово это оказывается лишь формой санскритского или арийского слова тариша – «море» или «морской берег», каковое значение, по древнему преданию раввинов, всегда и прилагалось к нему.

Так, прежде чем финикияне поселились в этой области, другое племя уже дало ей имя, усвоенное ими и впоследствии прилагавшееся к целой области. По мнению Кнобеля, первоначальные поселенцы этой области были ветвью этрусков, осевших здесь раньше, чем они окончательно сделали Италию своим главным седалищем.⁸⁰ Не безынтересно следить за этими древними движениями людей, происходившими целые тысячелетия тому назад, и наблюдать за тем, что именно привлекало их в те или другие страны. Так, Тарсис славился с самой глубокой древности изобилием серебра и других металлов, добывавшихся в тамошних рудниках, а также и зерновым хлебом. Уже во времена Соломона, за тысячу лет до Р. Хр., большие корабли, плававшее туда, были известны под названием кораблей тарсисских, и это название вообще прилагалось к большим торговым кораблям, куда бы они ни плавали.⁸¹ Из оживленных гаваней Тарсиса повсюду развозились большие грузы железа, олова, серебра, свинца и других металлов, равно как и зернового хлеба, чем вообще Тарсис славился в древности по всему Востоку. Народы были также промышленны тогда, как и теперь: рыбаки деятельно занимались своими сетями, рудокопы копались в недрах гор, мореплаватели работали на судах, кузнецы и столяры гремели своими молотами, ювелиры выделывали драгоценные вещи – все именно так, как это мы видим и теперь. Так однообразна жизнь человеческая!

Третий сын Иавана носил имя Киттим или Хиттим, и под ним разумеется одна из отраслей греческого племени, – народ, местожительство которого описывается в виде острова или прибрежной страны. Острова Киттимские часто упоминаются в св. Писании (Иер. 2:10). Около них именно направлявшийся домой Тирский флот услышал о падении своего великого города, и там именно тиряне искали себе убежища (Ис. 23:1–12). И. Флавии уже во времена Христа отождествлял это название с именем Кипр и в доказательство этого указывал на название одного кипрского города – Киттион или Китий, прибавляя, что то же самое название прилагалось в более широком смысле и к другим островам и к большей части прибрежных стран Средиземного моря.⁸² «Оно особенно употреблялось», прибавляет другой древний писатель, сам живший на острове Кипре, «о кипрянах и родосянах, а также о македонянах, потому что они были кипрского или родосского происхождения».⁸³

Четвертый сын Иавана называется в еврейском подлиннике Библии Доданим⁸⁴, но, по общему предположению исследователей, это слово нужно читать Роданим, так как очень легко было заменить одну букву другою; тем более что в греческом и других древних переводах имя это значится именно в форме Роданим. Оно, без сомнения, указывает на греческое население острова Родоса, который считался одним из островов киттимских и в связи с которым постоянно находились родосяне.

Этим и заканчивается родословная потомков Иафета, которые таким образом распределялись в своей древней истории по странам, известным евреям на крайнем севере, от центральной Азии и Армении до диких лесных стран к северу от Черного и Эгейского морей, а также и в Греции; причем потомки же их впоследствии мало по малу распространились до Сицилии, Испании и до больших островов восточной части Средиземного моря. Точное соответствие этого распределения с позднейшими результатами этнологической науки поразительно.

За родословной Иафета следует родословная Хама. Самое слово Хам, по-еврейски, означает «теплый» или «жаркий», и, следовательно, указывает на юг. То же слово употреблялось и у египтян, и оно было обычным названием среди нильского населения для их страны, вследствие «черного» или темного цвета их почвы.⁸⁵ Хам изображается как отец южных или черных племен, в противоположность Иафету, от которого произошли северные народы, причем все жившие между ними относились к Симу.

К этой группе человечества относятся четыре больших народа, происшедших от сыновей Хама, именно: Куш, Мицраим, Фут и Ханаан. Хуш или Куш было древним египетским названием для страны между водопадами Нила и Абиссинией и для живших на юг от Египта народов, кроме негров. Она таким образом почти отождествляется с теперешней Нубией и с более древним употреблением имени Эфиопия у греков. Черные племена были однако же известны под названием эфиопов по обеим сторонам Аравийского залива, и Геродот даже говорит об азиатской ветви этой расы. У Гомера это название прилагается ко всем племенам и странам известных тогда южных частей мира, и подобным же образом Куш был общим термином у древних евреев для обозначения тех же стран и племен (Быт. 2:13), потому что народы, которые в родословной таблице считаются происшедшими от Куша, включают жителей как южной Азии, так и Африки (Быт. 10:7). Но не нужно забывать, что эти материки в древние времена не были точно разграничиваемы между собой; так что даже Геродот относил Египет к Азии, хотя он и сознавал затруднительность такого деления. Даже и в такое позднее время, как времена Христа, географы говорят о «кусситах» Сузианской области за Тигром и Евфратом. Нимрод, затем, первый сын Куша, считался первым царем Вавилона и лежащей вокруг него области. Отсюда быть может месопотамский царь Хусарсафем, времени судей, самым своим именем указывает на существование Кушитского царства в этой области до сравнительно позднего времени (Суд. 3:8). Кроме того, в Персии еще и теперь есть провинция у устьев Евфрата, носящая знаменательное в этом отношении название Хузистан.

В более тесном смысле Куш употребляется в Библии, равно как употреблялся и древними египтянами, для обозначения страны к югу от водопадов Нила (Иез. 39:10), включая Кордофан вместе с Абиссинией и теперешней Нубией. Эта большая полоса земли в древности гораздо менее смешиваема была в своей этнографии, чем даже в настоящее время, потому что бесчисленные исторические перевороты способствовали происхождению разнообразных смешанных племен, происшедших от смешения кушитов, семитов и негров. В глубокой древности не было такого смешения, так как в Ветхом Завете не упоминается о семитических племенах в этих странах, хотя Геродот в V столетии до Р. Хр. упоминает об арабах вместе с африканскими эфиопами в войске Ксеркса.⁸⁶ Нет также указания и на присутствие негрских племен, потому что даже египетские памятники делают явное различие между эфиопами и неграми к западу от их страны. Подобно всем народам, уже упомянутым в родословной таблице, кушиты принадлежали к кавказской расе. Правда, что эфиопский язык, употреблявшийся ими в течение позднейших веков, имеет существенно семитический характер, но это может быть объяснено тем, что эфиопские расы смешались с семитическими в Аравии⁸⁷ и усвоили их язык, подобно тому, как норманны приняли французский язык, или как латинский язык сделался языком многих народов, как напр. галлов, иберийцев и других, вошедших в пределы Римской империи. И теперь еще есть племена, несомненно представляющие остатки древних кушитов, и язык их одинаково отличен как от семитического языка абиссинцев с одной стороны, так и от негрских языков с другой, причем и физическими особенностями они явно отличаются от тех и других. Типический африканец вообще весьма резко отличается от негра, особенности которого впервые появляются под влиянием местных условий и общественного вырождения. Простой цвет не служит еще показателем расы, так как напр. современные евреи бывают всевозможных цветов, смотря по обитаемой ими местности, от темнолицего еврея Индии до светловолосого еврея Дании.

От Куша произошло пять родоначальников различных народов, именно: Сева, Хавила, Савта, Раама и Савтеха. Из них Сева, «мужи», по свидетельству И. Флавия, составляли древнее царство Мероэ, окруженное в виде острова рукавами Нила, и это указание вообще признается верным. Это племя, таким образом, занимало часть теперешней Нубии, к северу от Кордофана и Абиссинии, местность, которая в древности лежала на прямом караванном пути между Аравией и Индией с одной стороны и Африкой – с другой, и служила источником богатства и благосостояния для страны вообще и для городов в особенности. О Севе только два раза упоминается в св. Писании; в одном говорится, что этот народ славился своим ростом (Ис. 45:14), и в другом говорится о нем, как о «крепком и бодром народе, страшном от начала и доныне, который попирает все и страна которого разрезывается реками» (Ис. 18:2, 7). Геродот описывает их подобным же образом, как самых рослых и красивых людей, которые выбирали себе царя за рост и силу и часто жили до 120 лет.⁸⁸

Хавила – имя, которое упоминалось уже при описании Едема; но оно, по-видимому, прилагалось в древности и к другим отдаленным странам. Нибур нашел неподалеку от берега Персидского залива местечко, носившее название Хувайла, но это не вяжется с упоминанием Хавилы в связи с эфиопскими племенами, живущими в Африке. Это, по-видимому, была страна, известная теперь под названием Йемен в юго-западной Аравии, где было место, еще известное в римские времена под названием Уайла. Но это могла быть и африканская страна у устьев Красного моря, где древние называли один залив Авалитским. В том и другом случае она была бы в близком соседстве с Севой.

Имя Савты может быть отождествлено с названием древнеаравийского торгового города Саввафы или Сабботы, лежавшего к востоку от Йемена или Хавилы. Если так, то нам известно, что этот богатый город в позднейшие времена имел 60 храмов и ревниво оберегал свою монополию в торговле благовониями. Раама, по-видимому, указывает на страну, лежавшую еще дальше к востоку, чем Савта, и достигавшую Персидского залива, где в прежние времена было место, известное под названием Регма – форма, в которой греческая Библия передает это имя. Под названием Савтеха известна была область, которая лежала еще далее на восток и составляла новую персидскую провинцию Караманию, лежащую против Регмы на другом берегу Персидского залива.

От Раамы произошли два народа: Шева и Дедан; в первом из них можно видеть сабейцев счастливой Аравии, народ, славившийся в древности своею обширною торговлею драгоценными произведеньями своей страны, благовониями, бальзамом, муром и проч. (Иов. 6:9; Иез. 27:23, 28:13). Такая торговля была причиной того, что они считались богатейшим народом древности, и это именно придало особенный интерес посещению Соломона Савской царицей, подробно описываемому в св. Писании (3Цар. 10:1, 2Пар. 9:1). Прибытие ее в глазах израильтян было одною из величайших почестей, какую только можно было оказать дому Давидову. Отсюда вполне было естественно, что Исаия, изображая славу Мессианских времен, говорил, что цари Савы принесут ему золото и ладан, а псалмопевец предсказывал, что они принесут ему золото (Ис. 60:6; Пс. 71:15). Дедан, всегда упоминающийся вместе с Шевой, дал свое имя обширной стране в Аравии, к северу от Шевы, и потомки его постепенно распространились до южных пределов Едома (Иер. 49:8). Замечательно, что Дедан и Шева встречаются и между потомками Авраама (Быт. 25:3). Причиной этого, вероятно, было то, что потомки Дедана и Шевы постепенно распространялись на север сначала в караванном странствовании, а затем и постоянными поселениями, среди племен, происшедших от Авраама, живших в этих частях, пока наконец все эти племена не сделались одной смешанной расой. О Нимроде, другом потомке Куша, как имеющем особый исторический интерес, будет сказано после.

Имя второго сына Хамова, Мицраим, с самых древних времен, среди семитических народов, придавалось «двум Египтам», хотя в строгом смысле оно придавалось лишь тому, что теперь известно под названием нижнего Египта, разделявшегося на два округа, так как Верхний Египет не известен был древнему миру до персидского нашествия. Имя это означает «укрепленный» или «запертый», чем, по-видимому, указывается на крепкую военную стену, которая, почти на протяжении 250 верст, защищала нильскую долину от набегов азиатских племен.⁸⁹ Физические особенности египтян, их язык и даже их понятия показывают, что они были ветвью кавказского племени⁹⁰, причем переселение их с юга и присутствие туземных племен, поведшее к постепенному смешению крови, служат объяснением того обстоятельства, что мумии и изображения более раннего времени ближе подходят к кавказскому типу и стоят дальше от африканского, чем мумии и изображения более позднего времени. Стоит только вглядеться в древние скульптурные и живописные изображения, чтобы видеть, что на них изображается народ одной с нами расы. В Дуврском музее напр. есть фигура писца, чрезвычайно древняя, и черты его совершенно европейские, лишь с легким красноватым оттенком кожи. Цари, жрецы и воины, как наиболее оберегавшие чистоту своей крови, ясно показывают, что этот народ вышел из той же самой колыбели, где сначала жило семитское племя.

От Мицраима произошли Лудим, Анамим, Легавим, Нафтухим, Патрусим, Каслухим и Кафторим. Под Лудимом, вероятно, разумеются или сами египтяне, или берберийцы северной Африки. Первое мнение с большим остроумием поддерживается Эберсом, и так как это слово означает, подобно Сева, «мужи», то неудивительно, что этот именно народ называл себя так в отличие от всех других народов, которые он, подобно египтянам, презирал, как низшие расы. «Они считали себя», говорит Геродот, «лучшими из всех людей».⁹¹ Анамим, по мнению Эберса и Бругша, были то же, что аму, – семитическое племя пастухов, которые поселились на плоских и болотистых пастбищах нижней Дельты и в одном округе в восточной половине среднего Египта.⁹² Но это мнение не идет дальше предположения.

Легавим были того же племени, как и лубимы⁹³ или ливийцы, лубу египетских памятников. На этих последних они описываются как народ, живущий на западе от Египта и распространяющийся оттуда, под общим названием темгу, до беспредельного океана и заходящего солнца. Ливийцами в древние времена собственно назывались племена, жившие в стране к западу от Нила, от берегов Средиземного моря до довольно отдаленного юга по обширному северному берегу Африки. На памятниках они изображаются со светлой кожей, раскрашенными, одетыми в разноцветные плащи, с остроконечными бородами и явно кавказскими чертами; в Фивах и в Дельте о них говорили, как о «белых людях Запада». Эберс приводит поразительные данные в доказательство того, что они сначала пришли с островов Средиземного моря, привлекаемые быть может плодородием африканского берега, которое, как видно из множества развалин, несомненно в древности было значительнее, чем теперь. Однако же еврейское имя Легавим, подобно придававшемуся им Египтянами, означает жителей сухой и безводной страны, так что, исключая узкой береговой полосы, страна их, по-видимому, всегда была сравнительно пустынною.

Нафтухим и Патрусим – дали свои имена древним областям Мемфиса и Фив в их священных названиях, в противоположность простым народным названиям (каждый Египетский город имел два названия: священное и народное). Мемфис и его область упоминаются первыми, быть может вследствие большей их древности; потому что Фивы, с их высоко влиятельной религией и храмами, сделались знаменитыми уже в более позднее время, чем город царей, строителей пирамид. Патрусимы были, может быть, город и область бога Па-Гатор; Нафтухим – может быть город и область бога Пта, но ни в том, ни в другом случае мы не должны здесь видеть какого-либо особого племени, отличного от окружающих Египтян.

Каслухим с достаточною основательностью отождествляется с населением, находившимся в области, идущей от восточных пределов наводнении Нила, вдоль морского берега, до южных пределов Палестины. Здесь лежала к западу от реки Египетской (теперь Вади-эл-Ариш), Сирбонских озер и горы Касия – сухая область, известная своими солончаками, отравлявшими почву и оставлявшими лишь незначительные места, годные для обработки. Соль эта, однако же, была важным предметом торговли, так как финикияне на севере и в Дельте были известными солильщиками в древности; и хотя Египтяне вообще относились с отвращением к морской рыбе, как к нечистой, и к самой соли, Африка однако же вообще потребляла ее в большом количестве, и она легко могла быть отсюда отправлена во всех направлениях, так как большая дорога между Азией и Африкой шла как раз чрез эту соляную область. Название Каслухим давалось этому населению от горы Касия в их территории; отсюда Кас-лох, или «сожженный холм» древних Египтян. Население это, по Эберсу, было финикийского происхождения, но по своим нравам и обычаям жизни сделалось совершенно Египетским.

Под Кафторимом Эберс разумеет поселение финикийцев в отдаленнейшие времена на берегах Дельты, прежде чем Египтяне распространились до этих северных пределов. Кафт было Египетским названием для этого народа и этих колонии. По его предположению, они сначала занимали острова Греческого архипелага, включая Крит, и оттуда переселились в Нильскую Дельту; он поддерживает этот взгляд с большою ученостью. Филистимлян он считаете остатком могущественной ветви кафтаримов, которые, достигнув сначала Египта, по необходимости двинулись в Палестину – место своего окончательная поселения чрез земли каслухимов. В высшей степени приятно видеть точность показания Библии даже в столь незначительном предмете, как движение этого племени в самые ранние времена, точность, доказываемую новейшими научными изысканиями. К этому можно прибавить, что в древних и иудейских манускриптах вместо кафтарим читается: жители Дамиетты, т.е. берегов Дельты.

Это указание на переселение племен на заре истории, как ни кратко оно само по себе, проливает глубоко интересный свет на величайший шаг в умственном развитии человечества, именно на введение алфавита. В течение своего долгого поселения в Египте финикияне научились изображать звуки посредством знаков, заимствованных из священного письма Египтян, и эти знаки сначала были перенесены в Палестину и оттуда распространились ко всем народам востока и запада. Выйдя сначала с одного острова на Персидском заливе, этот народ рано освоился с Средиземным морем, омывавшим берега его страны у подножия Ливана, и распространился с одной стороны на острова Леванта и Эгеи и с другой до еще необитаемых, но богатых берегов Египетской Дельты. Там рыбные ловли сразу открыли новую отрасль промышленности для этого народа, обладавшего особенным инстинктом и способностью к торговле. Соль страны каслухимов и Ливии дала им возможность начать рыбосольный промысел, как это было уже на севере в Сидоне, так как и самое имя Сидон, по мнению некоторых, просто означает рыболовное место, хотя по мнению других оно указывает на то обстоятельство, что один из главных финикийских богов имел форму рыбы. Прибрежные поселения скоро распространились на юг, так как финикияне даже почти еще более славились своей колонизацией, чем торговлей. Устья Нила в то время сплошь покрыты были папирусом и другими водяными растениями, которые теперь встречаются только в Нубии. В водах его было множество огромных крокодилов, гиппопотамов и других больших животных, а камыш давал убежище бесчисленным стаям птиц всякого рода. Но Египтяне с юга, а финикияне с севера, прочищая себе путь, подобно новейшим пионерам американских прерий, с течением времени встретились между собой, и затем началось то близкое общение между ними, которое имело столь благодетельное значение для цивилизации, как напр. в распространении алфавита.

Под именем Фута или Пута, третьего сына Хамова, можно разуметь страну, известную в иероглифах под названием Пунт, новейшую турецкую провинцию Хеджа, тянущуюся вглубь от берега Красного моря по северной половине его восточного берега. Жители Пунта массами запродавали себя в наемные войска Тиру и другим государствам, и напр. сражались под знаменами Египта в знаменитой Кархемишской битве, хотя по временам сражались и против самого Египта (Иер. 46:9; Иез. 27:10; 30:5; Ливия по-еврейски называется Фут). Они славились также в качестве торговцев на рынках Тира, куда они привозили произведения своих ртутных копей, славившихся по всему миру, а также множество благовоний, которыми также славилась их страна. В надписях и изображениях на памятниках они изображаются странствующим племенем темно-бурого цвета и строго отличаются от оседлых кушитов, в соседстве с которыми они жили. Самое слово Пунт, означающее бегство, в точности указывает на их кочевой образ жизни.

От Ханаана, четвертого сына Хамова, произошло не менее одиннадцати народов. Первенец его Сидон, основатель первого поселения финикийцев на берегу Средиземного моря, – поселения, превратившегося впоследствии в знаменитый город и ставшего во главе других соседних городов Финикии. Самое имя Ханаан первоначально прилагалось только по-видимому к финикиянам и к береговой равнине у подножия Ливана, на которой был построен Сидон, как самое раннее поселение; и сюда быть может включалась плодородная равнина Ездрилонская, равно как и береговая полоса, простирающаяся на юг до Египта. Во времена Моисея и Иисуса Навина, однако же, под именем Ханаан разумелась вся страна к западу от Иордана, но оно никогда не переходило за эту реку. Имя это означает «низменная земля», хотя, вследствие живого торгового смысла, которым отличались финикияне, слово ханаанит впоследствии сделалось равнозначущим с словом «торговец». Самое слово «финикиянин», по первоначальному своему смыслу, означает «коричневый» или «темно-красный», и возникло вследствие цвета этого племени, но сами себя они называли ханаанитами, каковым названием их карфагенские собратья гордились еще во времена бл. Августина.

В причислении финикиян родословною книги Бытия к хамитскому отделу человечества некоторые, как уже сказано было выше, видели серьезное затруднение, так как их язык почти совершенно тождествен с языком евреев, и таким образом их нужно бы причислять к семитским народам. Возражение это вполне разрешается высказанным выше предположением, что хамиты приняли язык покоренных ими семитических племен, раньше их поселившихся в Палестине. Но и помимо этого предположения – кровное родство родоначальников этих рас естественно могло влиять, особенно в древние времена, и на сходство в языке некоторых по крайней мере из их потомков, как это и оказалось в Палестине. Язык сначала не мог служить определенным признаком происхождения, так как в отдаленные времена, когда человечество впервые стало расселяться от общей колыбели в Азии, семейства языков разграничивались менее ясно, чем это было впоследствии. Хамитские племена могли еще говорить семитским языком и разнесли его с собою в своих странствованиях. Кроме того, первоначальное местопребывание финикиян еще более подтверждает библейское сказание о их происхождении от Хама. Мы впервые встречаемся с ними, когда они прокладывали себе путь от южной Аравии к так называемым теперь Барейнским островам в Персидском заливе. Храмы, еще стоявшие на этих островах во времена владычества римлян, были очевидно финикийские, и жители считали себя потомками этого знаменитого народа Палестины. Следующим местом их жительства еще далее на север были плоские берега Персидского залива у устья Евфрата, называвшиеся ими сначала Ханааном или по их произношению – Хна, «низменностью»; каковое название впоследствии перенесено было ими и на страну их пребывания у подошвы Ливана. Гимиариты, родственное им аравийское племя, говорившее языком, сходным с их языком и еврейским, остались в южной Аравии; но ханаанитяне предпочли переселиться к берегам Палестины, откуда они, между прочим, расселялись, как мы видели, до Египта, оставаясь в течение целых столетий у устьев Нила, так что Египетское искусство, изобретения, образ мысли и религиозных воззрений сделались общим достоянием этих племен и оказывали влияние на Сидон и Тир. Египетская нравственность, грубое языческое идолопоклонство и даже самый характер письма были таким образом введены ими в Палестину, служа для евреев печальным подтверждением общего происхождения ханаанитов с Мицраимом. Наконец доказательством хамитского происхождения финикиян и других хананеев служит и самый их характер, явно показывающий наклонность к материализму и житейской культуре, – общая черта, отличающая хамитские племена в древности.

Вторым сыном Ханаана был Хет, который следует за Сидоном и пользовался большою известностью в древней истории Палестины. Название это прилагается в ассирийских надписях ко всем «западным народам Сирии»⁹⁴, вплоть до морского берега, так что у Египтян самая Сирия известна была под названием Хеты или Хатти. Там народ этот был настолько силен, что один из царей их располагал значительным войском и выдерживал продолжительную борьбу с Египетским фараоном Рамзесом II; победа последнего над соединенными силами хетов считалась столь великим подвигом, что прославлялась в напыщенных стихах на шести различных памятниках и храмах. Центром их могущества по-видимому была одно время Малая Азия, где в самое последнее время найдены и прочитаны принадлежавшие им памятники, которые доселе ошибочно приписывались Рамзесу II. Там они в свое время составляли могущественную монархию, имевшую большое влияние на все окружающие страны. Собственно, палестинские хеттеи (если только это одно и то же племя), впрочем, были, по-видимому, сравнительно незначительным племенем. Во времена Авраама они жили в Хевроне, и во времена Моисея, вместе с аморреями и иевусеями, занимали холмистую местность уделов Ефремова и Иудина (Быт. 23; Числ. 13:29; Нав. 11:3), и в царствование Соломона они принуждаемы были к насильственным государственным работам (3Цар. 9:20). Даже в такое позднее время, как времена Ездры, иудеи порицались за связи с ними (Ездр. 9:1),

Следующей сын Ханаана, Иевусей, был родоначальником иевусеев, имевших своею столицей Иевус, впоследствии Иерусалим: слово Иевус означает, по-видимому, на ханаанском языке «безводный» холм, причем и самый город был назван от холма, на котором он находился. Иевусеи принадлежали к одному из мелких ханаанских племен и занимали, по-видимому, только Иерусалим и прилегающий к нему округ; но их храбрость и воинственный дух давали им возможность, несмотря на ограниченность своего населения, сохранять свою независимость в течение нескольких столетий против израильтян, так что только уже Давид мог взять их главный город, бывший твердыней их царства.

От Аморрея произошли аморреи, также ханаанское племя, жившее в пределах западной Палестины. Самое имя их показывает, что они были «горцами»; свои города они строили на вершинах гор, что и заставило израильских соглядатаев в ужасе рассказывать, что стены этих городов как бы восходили до неба. По описанию пророка Амоса, они были народом чрезвычайно рослым, высоким как кедры и крепким как дубы (Амос, 2:9), и по-видимому находились в некотором родстве с исполинскими племенами Рефаимов и сыновей Енаковых (Числ. 13:3). Во времена Авраама они жили в южной части Палестины, в Хацацонфемаре (пальмовых рощах) и в Хевроне (Быт. 14:7, 13), но они жили также и в центральной Палестине (Быт. 48:22). Во времена Моисея они появляются на холмах Иудина удела, вплоть до Селы или Петры на юге, и в уделах к востоку от Иордана, занимавшихся раньше Рефаимами и другими племенами (Быт. 14:5; Числ. 13:30; Иудиф. 1:36), где они основали два сильных государства, управлявшихся Сигоном и Огом и простиравшихся от реки Арнона до северной части Васана. Эти именно племена оказали особенно сильное сопротивление израильтянам при их вступлении в Палестину с юга, и с ними же впоследствии велась ожесточенная борьба на восточном берегу Иордана. Сигон и Ог, их цари в этой области, были тогда поражены, и их владения сделались достоянием израильтян; но южные аморреи были покорены только в позднейшее время Иудиным коленом. Аморреи средней Палестины удерживали за собою свои владения еще дольше, но наконец и они вынуждены были подчиниться силе израильтян, и жалкий остаток их, вместе с другими ханаанскими племенами, должен был нести государственные работы в царствование Соломона (3Цар. 9:20, 21). Некоторые из них оставались однако же до возвращения иудеев из плена, так как Ездра выразительно запрещал браки между ними и израильтянами.

От Гергесея произошли гергесеи, жившие где-нибудь в центральной Палестине, хотя даже И. Флавий не мог уже найти никаких следов от них в свое время.⁹⁵ Есть однако же армянское предание, свидетельствующее, что они во времена Иисуса Навина переселились в Армению и сделались родоначальниками черкесов, живущих между Черным морем и рекою Кубанью, что однако же заставляет уже предполагать, что они были не семитского, а арийского происхождения.

От сына Ханаанова Евея произошли евеи, жившие во времена патриархов в Сихеме и оставшиеся там и после завоевания страны израильтянами. Жители Гаваона, которые своею хитростью спасли себе жизнь, хотя и обращены были в рабов для служения при скинии, принадлежали к этому племени. Замечательно, что этот случай указывает на существование республиканской формы правления в Гаваоне посредством старшин, между тем как евеи Сихема составляли свободную общину под властью князя. Они не ограничивались Палестиной, так как встречаются и на южных склонах Ливана и даже в Имафе, на Оронте. Но ко времени Соломона они сделались уже незначительным народом и были, вместе с другими подобными племенами, принуждены исполнять государственные работы. После царствования Соломона о них уже совершенно не упоминается.

От Аркее произошли аркеи, небольшое ханаанское племя, жившее на севере по берегу Палестины, верст на сто от теперешнего Бейрута. Имя это еще и теперь носят развалины города, по средине которых поднимается холм в сто футов высоты, бывший крепостью во времена крестовых походов.

От Синея произошли синеи, еще более незначительное племя, которое владело городом Сине и небольшим прилегающим к нему округом на западном склоне Ливанских гор, к северу от аркеев; имя это еще сохранялось во времена бл. Иеронима, хотя города уже не было. Причиной того, почему в родословной упоминается об этих двух незначительных племенах, по-видимому, служит то обстоятельство, что, по свидетельству И. Флавия, аркеи были включены в пределы колена Асирова и вошли в пределы царства Соломонова.⁹⁶

От Арвадея произошли арвадеи, жители города Арада и острова того же имени, на котором стоял он. Местность эта имеет не более версты в окружности, неподалеку от финикийского берега, к северу от Триполиса, и получила свое название, подобно Тиру, от островов Персидского залива, с которых первоначально вышло население этих стран. Жители Арада были не только смелыми мореходцами и храбрыми воинами, но и промышленными торговцами, и город их был так густо населен, что дома строились в несколько этажей.⁹⁷ Остров этот теперь называется Рувейда, и в древнее время, по-видимому, был окружен стеною из больших тесаных камней, а с северной и западной стороны даже имел двойные стены.

От Цемарея произошли цемареи, другое финикийское племя, которое, по-видимому, жило в финикийском укрепленном городе Смирне, близ реки Елевфера, у западной подошвы Ливанской цепи. Самое название это в точности соответствует местности, потому что оно происходит от арабского Самара – «стекать» или «стремиться вниз», и вполне было приложимо к населению, жившему на крутых горных склонах, среди журчащих горных потоков.

Последний сын Ханаана был Химафей; под этим именем известен был сильный город (Химаф или Имаф) на берегу Оронта, в долине Ливанской, и считался в свое время весьма важным городом. Подобно Араду, сначала он был финикийской колонией и управлялся собственным царем во времена Давида. Вследствие своего положения на большой дороге финикийской торговли с Евфратом, Химаф рано сделался богатым, но взят был Иеровоамом II и присоединен к царству Израильскому.

В этом длинном списке ханаанских народов имена, за исключением Сидона, идут с юга на север и совпадают с границами иудейского царства, по крайней мере при первоначальном разграничении. Отсюда и становится само собою понятным, почему священный писатель с особенною подробностью останавливается на населении этой именно страны, как своей собственной.

Народы Африки, Аравии и Палестины перечисляются в библейской родословной таблице среди потомков Хама, подобно тому, как народы северной Азии и Европы перечислены были среди потомков Иафета. Остается проследить еще потомков Сима. Из них первый – Елам. Под этим именем известна страна Елам («высокая земля»), тянущаяся по восточному берегу нижнего Тигра и граничившая на западе с провинцией Вавилона, на севере – с Ассирией и Мидией и на юге – с Персидским заливом. Она таким образом обнимала части теперешнего Ларистана, Хузистана и Арабистана. Это была живописная гористая страна и столицей ее в более позднее время был знаменитый город Шушан (или Сузы), так часто упоминающийся у пророка Даниила, в качестве резиденции царей Вавилона, и в книге Есфирь, как любимый город пребывания персидских царей. Лежа на далеком юго-востоке от различных семитических племен и гранича с мидянами, которые относятся к Иафету или индогерманскому племени, Елам, с самых отдаленных веков, находился в постоянных исторических сношениях с своими семитическими соседями. Неизвестно, говорили ли еламитяне каким-либо своеобразным семитским наречием, т.е. родственным с языком сирийским, еврейским, арабским и эфиопским. Некоторые думали, что еламитяне говорили скорее арийским, чем семитическим языком, но для этого нет никаких оснований. Гораздо вероятнее, что народ, явно называющийся семитическим в библейской родословной и с самых отдаленных времен находившийся в исторических сношениях с другими народами того же племени, говорил языком родственным с ассирийским и вавилонским, т.е. одним из так называемых семитических языков. Это не опровергается и возможностью того, что в эту страну могло проникнуть какое-либо арийское племя, в роде персидского, и вследствие этого мог постепенно образоваться смешанный язык, вошедший у еламитян в употребление. Случайное замечание Библии таким образом подтверждается весьма сильною историческою вероятностью.

Любопытным доказательством древности, равно как и правильности родословной книги Бытия, служит между прочим то обстоятельство, что она, упоминая об Еламе, ничего не говорит о Персии. Объяснение этого обстоятельства заключается в том, что до возвышения Кира в VI столетии до Р. Хр. Персия была страною совершенно незначительною и неизвестною для остальных народов. Факт этот служит красноречивым опровержением тех критиков, которые стараются отнести составление книги Бытия ко временам плена Вавилонского, когда такое опущение было бы немыслимо.

Вторым сыном Сима был Ассур. Это был родоначальник знаменитой Ассирийской монархии и строитель Ниневии и других городов. О нем говорится, что он «вышел из сей (вавилонской) земли, и построил Ниневию». При этом замечательно, что Вавилон упоминается раньше Ниневии, и это обстоятельство вполне подтверждается новейшими изысканиями. Ассирийские памятники, открытые в Ниневии, равно как и самый тип лица населения, доказывают, что Библия верно относит жителей Ассирии к семитической ветви кавказской расы. Язык их был тот же, что и вавилонского населения, и самая письменность была похожа на вавилонскую, причем даже в религии позднейшее государство делало заимствования у древнейшего. Чрезвычайно замечательно то обстоятельство, что бытописатель уже тысячи лет тому назад относил ассириян к семитическим народам, между тем открытия новейшего времени показывают, что было бы совершенно легко приписать им и другое происхождение. Новейшие исследования клинообразных надписей показали, что наиболее ранним населением, основавшимся впервые на берегах Евфрата, было аккадийское, видимо туранского или татарского происхождения, и оно впервые внесло сюда культуру и гражданственность. От них вавилоняне и ассирияне заимствовали свою письменность, свою древнейшую религию и многое другое, так что было бы естественнее говорить, что именно они, а не семитический народ основали Ассирию, как это было в действительности. Аккадийцы были древние вавилоняне, но Ассирия сначала была семитического происхождения, и самое слово Ассур есть имя главного бога ассириян, которые по-видимому в лице его боготворили своего основателя. Границы древней Ассирии сначала были очень незначительны; она обнимала почти ту же самую местность, которая составляла Римскую провинцию Адиавену или южную часть новейшей турецкой провинции Курдистан, у источников Тигра и к югу от древней Армении, т.е. на линии с новейшим Алеппо и южным берегом Малой Азии. Для евреев Палестины Ассирия таким образом во все времена была северной державой в собственном смысле этого слова; в этом смысле постоянно и говорят о ней пророки.

Часто обсуждался вопрос, как племена столь различного происхождения, в роде кушитских вавилонян и семитических ассириян, могли говорить одним и тем же языком; но затруднение это, по-видимому, возникает от неточного употребления выражения «семитический». Многие, если не большинство, из народов, производимых библейской родословной от Хама, в особенности кушиты, говорили языками этого класса. Еврейский язык в действительности был сначала только наречием ханаанитян, населения по преимуществу хамитского. Даже Исаия называет его языком ханаанским (Ис. 19:18). Живя в течение целых поколений между ханаанскими племенами, Авраам и его потомки усвоили его вместо того языка, которым они говорили раньше, именно наречия, по всей вероятности, стоящего гораздо ближе к арабскому, если судить по первоначальным сношениям Евера, родоначальника евреев, с Иоктаном, родоначальником арабов. Отделение племен, сделавшихся родоначальниками кушитов, от других того же корня, называемых предками семитской расы (причем первые оставили кочевой образ жизни, а последние сохранили его), было таким образом отделением потомков Хама от потомков Сима. Первые пошли на юг и запад, последние – на север и восток, хотя все были членами одного и того же первоначального семейства, говорили одним и тем же языком, в его различных наречиях, и исповедовали одну и ту же религию, под различными символами. Поэтому, вполне возможно было говорить о них этнографически как об общем семействе – сиро-арабском или сиро-ефиопском, в противоположность с индо-персидской или индо-германской расой, другим большим отделом белой расы. Таким образом, Библия совершенно справедливо отнесла расы, говорившие так называемыми семитическими языками, к потомкам Хама, хотя только теперь новейшая наука открыла это обстоятельство, указанное св. бытописателем с изумительною точностью за тысячи лет тому назад.

Поднимаясь еще выше по великой реке, мы затем встречаемся с Арфаксадом или Арпахшадом, областью к северу от Ассирии в собственном смысле этого слова и к северо-востоку от верхнего Тигра. Это, по-видимому, та плоская возвышенность, которая находится между озерами Урумия и Ван и, таким образом, только в 150 верстах к югу от Карса в Малой Азии. Арфаксад, по библейскому сказанию, был предком Авраама в седьмом поколении; но нельзя сказать достоверно, имеется ли в виду этим заявлением то, что страна, называвшаяся Арфаксад, была колыбелью еврейской ветви семитической расы, или же это имя принадлежало отдельному лицу, так как племя, живя в известной области, всегда придавало свое имя и населяемой им области.

Четвертым сыном Сима был Луд, и от него, по общему мнению, начиная со времени И. Флавия, произошел народ, населявший Лидию в Малой Азии. Это мнение подтверждается самым порядком имен в родословной, так как, начиная с Елама на юго-востоке, страны перечисляются правильно к северо-западу, но начиная с Лидии, поворачивают на запад и оканчиваются на юге Арамом или Сирией, лежавшей недалеко от нее. О языке лидийцев еще не настолько известно, чтобы можно было с уверенностью судить, был ли он семитический; но некоторые ученые, отнюдь не предрасположенные в пользу Библии⁹⁸, признают в нем семитический элемент и заключают, что он принадлежал к этому корню. У Геродота кроме того есть предание, что первый царь лидийский был сын Нина, внук Бела, что, по-видимому, также указывает па семитическое происхождение этого народа. В отношении их языка затем не нужно забывать, что если бы доказательства его семитического происхождения были недостаточны, то самый факт этот еще не может служить решительным опровержением этого положения. Лидия, можно еще прибавить, в древние времена не ограничивалась пределами своего позднейшего состояния, но была гораздо более обширною страною.

Пятый сын Сима, Арам, был родоначальником так называемой арамейской или сирийской ветви семитической расы. В ассирийских надписях имя это прилагается к северным и восточным арамеям, включая жителей Имафа в верхнем Ливане и Харрана на верхнем Евфрате, или, другими словами, страну от северной Месопотамии до верхней Сирии. Но имя это скоро стало прилагаться и ко всем народам, говорившим по-арамейски и считавшимся семитическими, исключая тех, которые относились к Еламу, Ассуру, Луду и Арфаксаду. Все такие племена, жившие в Армении на севере, в областях Тавра и Ливана на западе, в северной Палестине, в Аравийской пустыне на юге и на востоке, на берегах Евфрата и Тигра, были таким образом арамейскими или сирийскими, хотя не все эти резко разделенные между собою страны считались Арамом или Сирией (что очевидно есть лишь сокращение Ассирии, вошедшее в употребление уже по крайней мере со времени Геродота). Обширность ее пределов можно видеть уже из того обстоятельства, что по-арабски она просто называется «северной землей», в противоположность Йемену или южной землей, т.е. в противоположность Аравии в собственном смысле этого слова. «Арам», по-видимому, значит «высокая земля» и таким образом самым названием указывает на то, что этим именем первоначально обозначались гористые и возвышенные округи верхнего Тигра и горного хребта Тавра, тянущегося оттуда к западу в Малую Азию.

У Арама было четыре сына: Уд, Хул, Гефер и Маш. Имя первого из них Уд тождественно с именем местожительства патриарха Иова. Вследствие этого оно подвергалось самым тщательным и многочисленным исследованиям, но позднейшее и более тщательное исследование всего этого предмета, по-видимому, приводит к отождествлению его с Васаном, к востоку от Иордана, включая округ Ватанею, Трахонитскую область, Авран и Итурею, исключая однако же Галаада. В этой области, по преданию, находилась «земля Иова», и народ еще и теперь называет ее так, указывая и самое местожительство патриарха в плодороднейшей части Авранских равнин. Там доселе существует хижина, известная под названием «Иовово место», и показываются источники, в которых, по свидетельству Корана, Иов омывался после выздоровления. Уже в IV веке по Р. Хр. Евсевий Кесарийский считал эту страну родиной патриарха, и Златоуст свидетельствует о том, что народ стекался туда со всех частей света с целью увидеть груды пепла, на которых сидел Иов, и облобызать землю, ставшую священною вследствие воспоминаний о нем. Такому предположению не противоречит и то обстоятельство, что местожительство Иова иногда относится, по-видимому, к Аравии, так как это последнее название прилагалось одинаково и к Аврану, причем его южный город Восора относился к Аравии даже И. Флавием, который считает самый Авран страною Уца, признававшегося основателем Дамаска и Трахониты.

Хул был, по-видимому, родоначальником племени, поселившегося вокруг озера Меромского, еще и доселе известного под названием Эл-Хуле. Это отчасти болотистая местность, покрытая густыми камышами, и впоследствии была любимым местом охоты Ирода Великого, который охотился здесь за дикими кабанами и другими большими животными. Но область эта поднимается к западу более, чем на 1000 футов и еще выше по направлению к востоку, хотя весь округ не более 8–9 верст шириною и около 30 от севера к югу.

С именем Гефера, третьего сына Арамова, связывается название области Итуреи, лежащей между Уцом или Авраном на востоке и Хулом на западе. Это быть может тот округ, из которого, как царства Гесурского, Давид взял себе жену Мааху, мать Авессалома. Маш, называемый в переводе 70 Месехом вероятно населил окрестности горы Масия, в северной Месопотамии, к югу от Армении; но еще с большею вероятностью следы этого племени можно находить неподалеку от Эл-Хуле в местности, известной под названием Маис-эл-Джебель.⁹⁹

После изложенных данных, список имен делается более родословным в собственном смысле этого слова, и в нем перечисляются потомки Арфаксада, в которых мы узнаем уже известные исторические имена. У Арфаксада, по переводу 70, первым сыном был Каинан, а по еврейскому тексту Сала. Но библейско-историческое значение связывается собственно не с этими именами, а с первым сыном Салы, Евером, самое имя которого означает «Переселенец». Имя это, однако же, прилагалось и к самой стране, под которой несомненно разумелась часть Месопотамии (Числ. 24:24). С историей Евера связывается воспоминание о первоначальном переселении предков евреев из их гористой родины на далеком северо-востоке в плодородные равнины Месопотамии на юго-западе, каковое переселение быть может вызвано было давлением средне-азиатских племен, которые с незапамятных времени постоянно подвигались по направлению к юго-западу. После Евера, меньшая часть халдейской семитической расы, главою которой он был, разделилась и, под главенством двух его сыновей: Фалека и Иоктана, стала жить отдельно в качестве независимых народов. Племя Иоктана двинулось к югу, по направлению в Аравию, где оно, по-видимому, соединилось с различными кушитскими племенами. Образовав такими образом смешанный народ, гордившийся своими связями с Кушем, что ближе связывало их с великим патриархом Ноем, чем если бы они находились под главенством Евера и своего ближайшего предка. То же самое повторилось и в позднейшие времена, при подобном же смешении племен, происшедших от Авраама, с таким же кушитским племенем; и таким образом отсюда легко объясняется упоминание одних и тех же имен среди потомков Куша и Авраама. Местом поселения племени Фалека на время, по-видимому, была область, где река Хавар впадает в Евфрат с востока, на половине пути своего течения. Название существовавшего здесь раньше города – Фалига, по-видимому, указывает на древнее местожительство племени фалеков. Тринадцать племен, происшедших от Иоктана, вообще жили в Аравии, хотя определенно ничего нельзя сказать в этом отношении, так как внутренность этой страны доселе почти еще совсем не известна исследователям.

Так заканчивается эта знаменитая родословная, которую Ролинсон справедливо называет «наиболее авторитетною летописью, какую только мы имеем касательно родословия народов». Ее историческая точность находит изумительное подтверждение в новейших филологических и этнографических исследованиях, и этого одного обстоятельства достаточно для того, чтобы видеть в ней документ, не только вполне исторический, но и носящий несомненные признаки высшего происхождения.¹⁰⁰

Потомство Хамово поселилось почти исключительно в Африке, кроме Ханаана, который занял Палестину и впоследствии был отчасти изгнан из нее израильтянами. Но был еще один потомок Хамов, который также поселился в Азии. Это именно Нимрод, сын Куша, основатель Вавилонского царства и покоритель Ассирии. Это был «сильный зверолов», но по своему характеру он напоминает первого строителя городов – Каина с его ближайшим потомством. Найдя в Месопотамии народ туранского племени, так называемых аккадийцев, он покорил их и основал собственное царство, во главе которого стал город Вавилон, который быстро разросся в большую, гордую столицу, ставшую во главе многочисленного населения с целым рядом других соседних городов. Это первый известный нам из истории пример завоевательной деятельности, и она находит подтверждение в древнейших памятниках, сохранившихся до нашего времени. На этих памятниках две составные части населения Халдеи и Вавилона, соединенные этим завоеванием, ясно выступают под названием сумиров или «жителей на реке», и аккадов или «горцев», причем первое название особенно прилагалось к жителям земли Сумира или Сеннаара, а последнее – к жителям земли аккадийцев. Слияние этих двух племен, покоренного с покорителем, и послужило к происхождению впоследствии времени халдейского народа, известного под этим названием в истории. Этот смешанный народ не нашел здесь никаких более или менее прочных строительных материалов и сначала жил, вероятно, в жалких хижинах, кое-как слепленных из глины и покрытых рогожами. Но с течением времени, по мере материального преуспеяния, они стали употреблять для строительства более прочные материалы из пальмы и обожженных или высушенных на солнце кирпичей, как это можно видеть по остаткам древнейших зданий, построенных там именно из подобных материалов. Так, на месте древнего Вавилона, среди различных храмов, найдена одна развалина в 100 футов вышиной и почти в 600 длиною, оказывающаяся остатками древнего храма богу Меродаху. Это обширное здание, по-видимому, представляло собою квадратную пирамиду более чем в 600 футов вышины и постольку же с каждой стороны при своем основании. Чрезвычайная древность этого величественного здания доказывается его таинственным названием Сиггату – «высокий храм» на древне-аккадийском языке. Надпись, сделанная на ней Навуходоносором, одним из величайших строителей среди вавилонских царей, показывает, что он восстановил ее за 600 лет до Р. Хр.; но она восстановлялась уже как почтенный остаток древности еще Тиглат-Пилассаром на столетие раньше.

Но наиболее интересный остаток от древнейших веков Вавилона находится в Борзиппе, верст на 18 от развалин Вавилона, в той огромной развалине, которая с незапамятных времен носит название Бирс-Нимруда, т.е. «башни Нимрода». Эта огромная развалина, представляющая собою обнаженный холм из желтого песка и кирпичей, близ левого берега Евфрата, достигает 198 футов вышины, а от самой основы – 235 футов. Входить на нее можно с юго-восточной стороны, и на первый взгляд она представляет собою простой земляной холм, между тем как достаточно копнуть его, чтобы видеть, что это остаток построенного из кирпича здания. С вершины холма пред взорами открывается обширный ландшафт; но огромный остов башни Навуходоносоровой, построенной из бледно-красного кирпича, массивно поднимается почти на 40 футов выше холма. Почти вся ее поверхность покрыта слоем мха, что само по себе служит достаточным доказательством чрезвычайной древности этой развалины. Многочисленные птицы находят себе кров в ее щелях и выступах, и вся местность кругом покрыта обломками кирпичей, отвалившихся от здания. Некоторые из них имеют желтый цвет, другие – синий или темно-зеленый; многие из более крупных плит носят на себе явные признаки того, что они подвергались действию сильного жара.¹⁰¹ И действительно, огонь для обжигания этих кирпичей употреблялся столь сильный, что кладчики кирпичей, которые еще и теперь видны на изображениях, должны были невольно уклоняться от своего прямого положения. И вообще Бирс-Нимруд представляет собою такой великий остаток древности, с которым едва ли могут идти в сравнение другие развалины древнего мира.

Что касается первоначальной формы этого огромного здания, известного грекам под названием храма Бела, то она представляла собою семь квадратных башен, поднимавшихся одна над другой, подобно исполинским ступеням. Каждая из них была меньше предшествующей, и все они были посвящены семи планетным богам, для которых они служили отдельными храмами. В самом низу был храм Нина, за которым следовал храм Астарты, и затем один за другим следовали храмы Меродаха, Небо, Нергала, Луны и Солнца. Храм каждого бога отличался особым цветом, так что величественная башня представляла собою ряд цветов: черный, белый, фиолетовый, голубой, красный, серебряный и золотой. Подобный план постройки не был неизвестен в древности, и в Хорсабаде напр. есть подобная же башня, от которой остаются следы четырех уступов. По описанию Геродота, башня Бирс-Нимруд стояла в ограде в 1200 квадр. футов и сама по себе имела в основе 606 кв. футов, а по свидетельству Страбона, – вышиной она была в одну стадию. Для подъема на вершину башни сделана была витая дорога кругом ее сторон, с местами для отдыха на середине пути, причем в самой верхней башне находился просторный храм с великолепно-меблированным помещением, в котором стояла кровать и рядом с ней золотой стол, приготовленный для Небо – того бога, которому посвящено было все здание. На кровати в этой комнате по ночам всегда спала жрица. В храме, на самом нижнем уступе, было золотое изображение Бела на золотом троне перед золотым столом, стоявшим на золотом полу; и другая золотая статуя бога в 24 фута вышиной стояла в храмовой ограде, пока обе они не увезены были Ксерксом.

Если верны те измерения, который дают нам древние писатели, то здание это действительно было огромным, так как величайшая из пирамид имеет только 750 кв. футов в своей основе и поднимается вверх только на 480 футов, между тем как эта башня, в своей основе имеющая более 600 футов, вздымалась на 120 футов выше ее. Об огромности ее можно судить напр. из того обстоятельства, что Александр Великий в течении двух месяцев употреблял 10,000 человек для удаления мусора, который нападал с нее в его время. Некоторые исследователи заподозривают верность свидетельства Геродота, так как, будто бы, в его время храм этот уже находился в полном разрушении, произведенном Ксерксом; но нужно не упускать из вида, что Ксеркс едва ли подверг эту башню разрушению в собственном смысле этого слова, а можно думать, что он ограничился только захватом ее сокровищ.

Сомнения главным образом возбуждаются тем обстоятельством, что подобное описание находится в видимом противоречии с более скромными размерами той великой башни, возобновленной Навуходоносором, которая, по-видимому, была тем же самым храмом Бела. В двух надписях рассказывается о том, что этот царь исправил и закончил «храм семи светил или планет земли», название, которое как раз соответствует описании башни Борзиппа, как она действительно и называется. Дотоле она оставалась неоконченною с незапамятной древности, – каковое обстоятельство служит поразительным подтверждением известного библейского повествования о недоконченной постройке вавилонской башни. Навуходоносор однако же говорит следующее в сделанной им надписи на башне: «один древний царь построил храм семи светил земли, башню Борзиппу вышиною в 84 фута, – но он не окончил ее, и много дней прошло с того времени. В то время не было надлежащего наблюдения за отводными каналами при разливе вод. Дождь и буря размывали обожженные кирпичи, и высушенные на солнце кирпичи на ее крыше полопались. Жженые кирпичи самого храма также размыты были в груды развалин. Великий бог Меродах внушил мне исправить ее; но я не коснулся местоположения и оставил основные стены нетронутыми. В счастливый месяц и в счастливый день я исправил жженые кирпичи остова здании и высушил на солнце кирпичи крыши, связав их крепко каменной работой. Возобновил я также и все деревянные работы и поставил мое имя на вершине ее возобновленных стен. Я поднял руку, чтобы окончить ее и возвести ее вершину. Я восстановил ее, как она была в древности, и возвел ее вершину, как она была в те дни».¹⁰² По мнению Шрадера, которому принадлежит этот перевод надписи, Навуходоносор прибавил 84 фута к уже существовавшей башне, делая ее таким образом в 168 футов вышиной; но это едва ли находит подтверждение в самой надписи. Эберс с другой стороны думает, что теперешний Бирс-Нимруд, если только вообще можно считать его за башню вавилонскую, представляет собою лишь развалины первого этажа. Множество подобных строений в Вавилоне и отдаленность этой именно башни от самого Вавилона заставляют этого ученого исследователя считать отождествление их сомнительным.¹⁰³

Неудивительно, что это исполинское построение издавна отождествлялось с тою знаменитою Вавилонскою башней, которую безумные строители хотели возвести высотою до небес. Вавилонская башня обязана была своим происхождением Нимроду. Именно тогда, когда он покорил туземцев Месопотамии и основал великую монархию, то такой успех наполнил его необычайной гордостью. Он начал мечтать об основании всемирной монархии, чтобы объединить под своею властью все народы земли и господствовать над ними вопреки воле Божией, определившей потомкам Хама быть рабами. И вот, с этою целью основав могущественный город в земле Сеннаар, как в древности называлась Месопотамия, потомки Хама составили совет, на котором гордо порешили – в знак своего политического могущества построить «башню, вышиною до небес». Предприятие, очевидно, было безумное и неисполнимое, но оно в то же время было преступное и опасное: преступное потому, что вытекало из гордости, граничившей с самонадеянностью и отвержением Бога, и опасное потому, что выходило из среды проклятого и не благословенного потомства Хамова. Успех его в этом деле мог пагубно повлиять на остальные народы и таким образом заразить и их преступной самонадеянностью и нечестием. И вот, когда закипела работа, обжигались кирпичи и приготовлялась земляная смола, Господь порешил наказать их за безумное предприятие. «И сказал Господь: вот один народ, и один у всех язык, и не отстанут они от того, что задумали делать. Сойдем же и смешаем там язык их так, чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город и башню. Посему дано ему имя: Вавилон; ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле» (Быт. 11:6–9).

Столь поразительное событие не могло не увековечиться в памяти народов, и мы действительно встречаем его в преданиях различных народов. Наиболее ясные предания, как и естественно, находятся в халдейских легендах и читаются на плитках, найденных в развалинах Ниневии и прочитанных ассириологом Джоржем Смитом. К сожалению, плиты эти найдены в весьма разрушенном состоянии, но, насколько можно читать их, они, по-видимому, рассказывают об этом событии следующим образом:

„Помышления человеческих сердец были зло,

Так что отец богов отвратился от них.

Вавилон преступно обратился ко злу

И начал строить великую башню.

Малые и великие принялись за работу.

Укладывая фундамент.

Они работали ежедневно,

Воздвигая свою твердыню;

Но ночью бог Ану совершенно прекратил их труд.

Во гневе своем он излил также пред богами

Свой тайный совет рассеять их повсюду

И обратить свое лицо против них;

Дал повеление сделать чуждым язык их

И воспрепятствовать работе их.

Нумантир (бог смешения) сошел вниз,

Они силой противодействовали ему,

Но он ниспроверг их на землю,

Когда они не хотели остановить своей работы.

Они возмутились против богов,

Горько оплакивали Вавилон

И скорбели весьма много,

Когда их труд был остановлен

И они были рассеяны повсюду».¹⁰⁴

Отголоски того же самого предания встречаются и у других народов. Так, Евсевий приводит из Авидена, греческого историка, жившего около II столетия до Р. Хр., следующее сказание: «Ассирияне рассказывают, что первые люди, произошедшие из земли, гордые своею силою и исполинским ростом, считали себя выше богов и, презирая их, задумали построить высокую башню на том месте, где теперь стоит Вавилон. Она уже почти достигла неба, как ветры, помогая богам, ниспровергли это огромное строение на головы строителей; и из этих развалин построен был Вавилон. И хотя люди до этого времени все говорили одним и тем же языком, отселе, по устроению богов, они начали говорить различными языками».¹⁰⁵

У западных народов также сохранились следы этого предания. Отголосок его можно видеть даже в Одиссее Гомера, где рассказывается, как два великана –

Дерзкие стали бессмертным богам угрожать, что Олимп их

Шумной войной потрясут и губительным боем взволнуют;

Оссу на древний Олимп взгромоздить, Пелион многолесный

Взбросить на Оссу они покушались, чтоб дерзко добраться до неба;

И угрозу б они совершили, когда бы достигли

Мужеской силы; но сын громовержца, Латоной рожденный,

Прежде чем младости пух отенил их ланиты и первый

Волос пробился на их подбородке, сразил их обоих.¹⁰⁶

Об этих же исполинах (алоадах, сыновьях Алоэя и Ифимедеи) еще рассказывается, что они, забывшись в своей гордости, начали строить великую башню, вершина которой, по их предположению, должна бы достигнуть неба. Но по средине этого безумного предприятия они были поражены богами и низвергнуты в тартар. Даже в Новом Свете среди древних индейских племен было живо воспоминание об этом великом событии. В Мексиканском манускрипте (в Ватиканской библиотеке) рассказывается; «до великого потопа, совершившегося через 4800 лет после сотворения мира, страна Анагуак была обитаема исполинами. Все, кто не погибли в потопе, были обращены в рыб, исключая семи, которые бежали в пещеры. Когда воды сбыли, один из исполинов, прозывавшийся строителем, пошел в Халулу, где, в память горы Илалое, служившей убежищем ему и его шести братьям, он воздвиг искусственный холм в виде пирамиды. Он приказал делать кирпичи у подошвы холмов и поставил ряд людей, которые передавали их из рук в руки. Но боги с гневом посмотрели на это построение, вершина которого должна была достигнуть облаков, и, разгневанные таким предприятием, они метнули огнем на эту пирамиду. Множество строителей погибло, работа была прервана и построенная часть здания была посвящена богу воздуха». Развалины этой пирамиды во времена испанского завоевания еще известны были под названием «горы из нежженного кирпича».

У самих евреев сохранилось множество чрезвычайно любопытных сказаний о башне Вавилонской, и некоторые из них заслуживают того, чтобы быть приведенными здесь. «После потопа», рассказывали раввины, «люди боялись другого подобного же посещения и, оставив Палестину, ту прекрасную страну, где жил и приносил жертву Богу Ной, поселились все вместе в другом месте, именно на равнинах Сеннаара. Но там они уже более не подчинялись кроткому главенству благочестивого Сима, сына Ноева, но, отвергнув царство Божие, стали оказывать почтение Нимроду, сыну Хуша, сына Хамова. Но Нимрод был человек сильный крепостью и могуществом. Рожденный уже в старости своего отца, он был чрезвычайно им любим и получил от него в дар одежду, которою Бог впервые одел Адама, когда он изгнан был из рая. Эта одежда перешла от Адама к Еноху, а от него к Мафусалу и к Ною, который взял ее с собою в ковчег. Там она была украдена Хамом и тайно передана им своему сыну Хушу. Нимрод, когда оделся в эту одежду, был непреодолим и непобедим. Птицы и звери лесные падали пред ним, и он легко покорял всех врагов своих. Так он сделался царем Вавилона и все более расширял свое владычество, так что своею хитростью заставил людей признавать себя господином всей земли и убедил их уже не взирать более на Бога, но всецело полагаться на свою собственную силу. Отсюда то и произошло изречение, что с начала мира не было никого, подобного Нимроду, страшного и могущественного в разрушении и грешного пред лицем Божиим. Чем долее Нимрод сидел на своем престоле, тем высокомернее становился он. Он хотел убить младенца Авраама, в котором видел опасного себе соперника, и, не зная, как узнать его, избил 70,000 детей, в надежде, что среди них погибнет и опасный для него ребенок. Он был полон предчувствия, что его монархия падет и что восстанет человек, который восстановит царство Того, кому только и принадлежит вся слава и все величие земли. Чтобы воспрепятствовать этому и всецело отвратить людей от Бога, Нимрод собрал весь свой народ и сказал им: «построим великий город и укрепимся в нем, так чтобы нам не рассеяться по всей земле и не погибнуть в потопе, как это случилось с нашими предками». В это время уже распространилась молва, что Бог хотел рассеять людей, чтобы лучше покорить их своей власти. «Воздвигнем посреди города башню, столь высокую, чтобы никакой потоп не мог подняться выше ее, и столь крепкую, чтобы никакой пожар, если бы он случился, не мог разрушить ее. Но мало этого: построим ее до небес и укрепим ее на них со всех ее четырех сторон, так, чтобы она была устойчива и чтобы воды небесные не могли падать на нас. Воздвигнем поэтому вершину ее до неба, прорубим небо топорами, чтобы воды небесные вытекли и никогда опять не подвергали нас опасности, и таким образом мы отмстим за погубление наших предков. Так мы одолеем Правителя небес, сила которого заключается только в этих водах; затем мы поразим Его стрелами и копьями и воздвигнем идола на вершине башни с мечем в руке, чтобы он сражался с небесным Царем за нас. Тогда мы приобретем себе великое имя и будем управлять всем миром». Хотя не все были настолько безумны, чтобы мечтать о покорении неба и изгнании Бога с Его престола, однако же они согласились с желанием Нимрода. Многие видели в этой башне действительно оплот против рассеяния человеческого рода и погубления его потопом. Другие думали, что этот план будет содействовать идолопоклонству, к которому они были склонны. Поэтому 600,000 человек и среди них 1,000 князей взялись за построение башни и воздвигли ее настолько, что вершина возвышалась на сто верст. Когда камней не достало, они стали обжигать кирпичи и носить их наверх; чтобы облегчить работу, они устроили ступени на восточной стороне башни, для восхождения на вершину, и на западной – для схождения. Но высота и ширина башни были так велики, что когда у строителей не доставало чего-нибудь, то требовался целый год для того, чтобы они могли достать нужный материал. Если какой-нибудь рабочий падал с вершины, то на это никто не обращал внимания; но если отваливался кирпич или падал, то это вызывало громкие крики и вопли. Стрелы, которыми они стреляли в небо, возвращались назад, покрытые кровью, и они, в своем безумии, кричали: «вот, мы убили все, что есть на небе». Аврааму было уже 48 лет, когда он увидел эту башню, нечестие и безумие какового дела он сразу же почувствовал столь глубоко, что, подойдя к ней, он умолял строителей оставить свое предприятие. Но они смеялись над ним и относились к нему с таким же презрением, как к какому-нибудь камню на земле. Тогда он возвысил свой голос и воззвал к Богу: «Господи! смешай и раздели их языки, потому что я вижу только насилие и ненависть в этом городе». И Господь призвал семьдесят ангелов, находящихся вокруг Его престола и повелел им смешать язык строителей, так чтобы они не понимали друг друга. Вследствие этого они должны были оставить строительство и разделились на семьдесят народов, говорящих столькими же различными языками. Верхняя часть башни была разрушена огнем, а нижняя часть ниспровергнута землетрясением, и осталась только средняя».

Наконец отголосок предания об этом библейском событии встречается даже в египетских иероглифах. «Египетские предания», говорит известный египтолог Шаба, «представляют замечательное сходство с повествованием книги Бытия. Они приписывают рассеяние народов возмущению нечестивых. В надписях храма Эдфу, изданных Навилем, мы читаем, что доброе начало, под солнечной формой Гармахиса, восторжествовало над своими противниками в стране к югу от нома (округа) Аполлинополитского. Из тех, кто избегли избиения, некоторые переселились к югу и сделались кушитами, другие – к северу и сделались аму, третьи переселились к западу и сделались народом тамагу и четвертые к востоку и сделалась племенем шасу. В этом исчислении кушиты включают в себя и негров. Тамагу представляли собою белую расу северной Африки, островов Средиземного моря и Европы. Среди аму подразумеваются все великие народы средней и восточной Азии – Палестины, Сирии, Малой Азии, Халдеи и Аравии, включая бедуинов пустынь и «гор Азии». Таково было египетское деление человеческого рода. Можно при этом заметить, что красная, желтая, черная и белая расы все более или менее находились под управлением и покровительством богов Египта. Египтяне считали всех иностранцев ветвями того великого корня, главным отростком которого они были сами. Они думали кроме того, что когда человеческий род рассеялся, они уже знали искусство обработки металлов и искусство письма, могли воздвигать большие строения и имели уже общественное и религиозное устройство».¹⁰⁷

Сколько воздвигнуто было этажей в вавилонской башне, когда построение ее вдруг остановлено было божественным гневом, в книге Бытия не говорится, но, по-видимому, она не была достроена до тех семи этажей, до которых впоследствии возвел ее Навуходоносор. Семь было священное число как у вавилонян, так и у евреев, и можно быть уверенным, что в начала было намерение воздвигнуть ее именно в семь этажей, так как иначе едва ли бы считалось необходимым при возобновлении довести ее до этой именно высоты. По сравнению с формою других башен, развалины которых еще существуют, мы можем составить некоторое представление о том состоянии, в котором осталась она, когда прервана была работа. В великом башнеобразном храме Ура теперь имеется только три этажа, и на барельефе в Куюнджике башня другого города изображена с пятью этажами. Для других башен, находившихся в больших городах Вавилона и Ассирии, башня Вавилонская, как наиболее древняя и знаменитая, вероятно служила образцом, и можно с уверенностью заключать отсюда, что если бы она не осталась неоконченною, то священное число семь наверно было бы соблюдено и в других башнях. Замечательно, что древне-ассирийское название для этих башен Зиггурат или Зикурат созвучно с евр. глоголом закар – «вспоминать», «держать в уме», так что самая башня могла означать памятник, то, что должно было сохранить имя или память строителей. Если это предположение верно, то оно находится в поразительном согласии с свидетельством книги Бытия, что строители предполагали этой башней увековечить свое имя («и сделаем себе имя», Быт. 11:4).

С историей башни Вавилонской связывается обыкновенно вопрос о прекращении единого первобытного языка и о происхождении различных языков. Ассириология, с точки зрения общей филологии, не дает нам никакого разъяснения по этому вопросу; но тем не менее новейшие ассиро-халдейские открытия проливают отчасти свет и на этот весьма трудный вопрос науки. Разрешение вопроса о первоначальном единстве языка принадлежит собственно филологии. Но она еще наука совершенно молодая, и, несмотря на чудесную быстроту ее развития и неутомимую ревность ее ученых тружеников, она все еще не в состоянии рассеять связывающиеся с этим вопросом неясности и не может провести одну непрерывную цепь развития языков от первоначального корня по всем его бесконечным разветвлениям, в каких он является в настоящее время.

Тем не менее ее усилия уже увенчались одним замечательным результатом, который имеет в этом отношении большое значение: именно, она имеет достаточно данных для того, чтобы научным образом установить возможность первоначального единства языков и представить сильное основание в пользу их общего происхождения. Так, Макс Мюллер, говоря об изучении филологии, заключает такими словами: «в изумительной плодовитости первоначального происхождения звуков и в инстинктивной родственности тех корней, которые впоследствии явились у различных племен, мы имеем возможность найти наиболее полное объяснение разнообразия языков, как происшедших от одного и того же корня. Мы можем понять не только, как образовался язык, но также и то, как он, по необходимости, должен был разделиться на множество наречий, и мы приходим к тому убеждению, что каково бы ни было разнообразие в существующих формах и корнях человеческих языков, из этого разнообразия отнюдь нельзя выводить никакого аргумента против возможности общего происхождения этих языков. Наука о языке приводит нас к той возвышенности, откуда мы можем созерцать даже зарю жизни человека на земле и где слова книги Бытия, столь хорошо знакомые нам с детства: «на всей земле был один язык и одно наречие» (Быт. 11:1) представляют нам более естественный, более понятный и более научный смысл, чем тот, которого мы достигли бы без этого».¹⁰⁸

Сравнительная филология с своей стороны доказала родство, связывающее между собою различные языки индоевропейского и семитического семейств, равно как и некоторые ветви туранского семейства, но она не имеет возможности идти дальше. Как установить, что самые эти различные семейства имеют одного и того же предка, и суть различные ветви, вышедшие из одного и того же ствола? Чтобы установить этот факт, нужно перестроить заново во всей целости или мало-по-малу родословное дерево языков. К несчастью, у нас нет необходимых для этого данных. Сколько древних наречий уже исчезло безвозвратно! Сколько племен и сколько народов прошло по земной поверхности, не оставив почти никаких следов своего существования! Членораздельные звуки, которыми они пользовались для сообщения своих чувств и своих мыслей, не оставили позади себя никакого следа, как не оставляет после себя следа корабль, плывущий по океану. Не будем однако же отчаиваться; быть может когда-нибудь удастся восстановить удовлетворительным образом разрушения, произведенные веками в здании человеческого языка. Двуязычные плитки, открытые в библиотеках Ассурбанипала, уже в значительной степени восполнили один из наиболее печальных пробелов. Они представляют рядом с ассирийским языком другой язык, о существовании которого еще несколько лет тому назад было совершенно неизвестно науке, именно язык аккадийский. Теперь еще ученые исследователи не могут согласиться касательно имени того народа, который им говорил, и касательно того имени, которое он сам давал себе: одни, как напр. английские ассириологи и Ленорман, которому он внушил столько прекрасных трудов, называют его аккадийским, а другие, как напр. Опперт и принявший его мнение Фридрих Делич, называют его сумирийским. Но остается вне всякого спора тот факт, что он принадлежит к семейству туранскому, т.е. к тому семейству языков, которое до настоящего времени не поддавалось никаким сближениям, какие только делались между ним и большим семейством индоевропейским. Данных для сравнения из древнего времени совершенно не было: священное наречие, которым говорили на берегах Евфрата, прежде чем овладели им семиты, к счастью восполняет эту пустоту совершенно неожиданным образом.

Опперт думает, что язык сумиров может стать тою соединительною нитью, которая возобновит нити родства между этими двумя великими семействами и докажет их общее происхождение. Он уже открыл в сумирийском языке несколько корней, которые встречаются в санскритском и сходство которых не может быть объяснено случайностью, как напр. bat, «умереть», по-санскритски badh. Если этому ученому, при его обширных филологических познаниях, удастся подробнее изложить и развить это положение, то это новейшее открытие послужит новым подтверждением со стороны халдейской древности в пользу библейского повествования.

Что касается соотношения индоевропейского семейства с семейством семитическим, то в этом отношении филология еще не дала ничего решительного. Никто, конечно, не думает теперь производить санскритский от еврейского или еврейский от санскритского. Единственный вопрос, который можно ставить, заключается в том, в какую именно эпоху санскритский и еврейский языки не существовали еще отдельно, а составляли один язык. В то время, как ученые, многие из которых пользуются известностью в науке, отрицают всякое сходство между этими двумя языками, а, следовательно, и их общее происхождение, другим удалось найти столько элементов, общих языкам арийским и семитическим, что поистине трудно приписать случаю эти многочисленные совпадения. В настоящее время очевидно, что отделение этих двух семейств языков совершилось задолго до той эпохи, когда они сделались языками флексическими.¹⁰⁹ Следовательно, нельзя искать их соотношения ни в их системах склонений или спряжений, ни в префиксах или суффиксах, которые после периода агглютинации потеряли фонетическую целостность и даже собственное значение; между еврейским и санскритским не существует такого соотношения, какое существует напр. между санскритским и греческим, и если все допускают, что этот последний происходит от санскритского (или вернее от того же языка, как и санскритский), в периоде флексии, то нельзя того же самого сказать о еврейском. Следовательно, мы приходим к вопросу, были ли семитический и арийский языки тождественными в течение периода агглютинации. По Максу Мюллеру ответ не может подлежать сомнению: отделение двух языков должно было предшествовать вторичному периоду языка; потому что не только слова, теперь без значения и преобразованные в образовательные слоги слов производных, отличаются в этих двух семействах языков; но что особенно замечательно, самый способ, которым эти слоги соединяются с корнями, также совершенно иной. В арийских языках слоги для образования производных ставятся на конце слов; в языках семитических они ставятся то в начале, то в конце. Остается, следовательно, искать тождества языков семитических и арийских в первичной эпохе развития языка, именно, в моносиллабической. Но тогда мы встречаем другое затруднение: все арийские корни моносиллабические, а в настоящем состоянии семитических языков все корни этих последних трехбуквенны. Отсюда нужно допустить, что тождество этих двух языков предшествовало эпохе, в которой семитические языки усвоили трехбуквенные корни. Относя к столь отдаленной эпохе тождество семитических и арийских языков, мы должны отказаться от всякой надежды найти много доказательств этого первоначального единства. Что осталось в наших флексических языках от того, что составляло их в эпоху чистого моносиллабизма? В каждом из арийских языков насчитываются десятки тысяч слов, но в действительности все богатство наших словарей основывается на небольшом количестве корней. Последние не превышают 500, и это ограниченное количество корней может быть низведено еще к меньшему числу. Предполагая также 500 корней в языках семитических настоящего времени, какого результата можно ожидать от сравнения еврейского языка с санскритским? Оно, очевидно, может дать лишь небольшое число совпадений, которые во всяком случае не могут восходить до 500. Множество общих корней в арийских и семитических языках должно было погибнуть и забыться со временем; а другие корни могли образоваться со времени разделения их на группы. Заметим при этом, что значение корневых слов всегда, по необходимости, бывает неопределенным, и эта неопределенность значения семитических корней есть одно из главных затруднений, встречаемых изучающими еврейский язык. Смотря по тому, как один и тот же корень употребляется в том или другом сочетании, он получает совершенно различный смысл. Разнообразие диалектов затем еще более видоизменяло этот смысл, и правописание корней часто делало первоначальное тождество неузнаваемым. Арийские языки показывают нам, как гортанные, зубные и губные согласные легко смешиваются между собою. Придыхательные буквы часто ставятся одна вместо другой. Даже если в области наречий различие часто бывает весьма значительно, то само собой становится понятным, что еще большее различие бывает между словами одного семейства языков и словами другого. Кроме того, когда утверждают, что моносиллабические языки не доказывают никакого изменения в фонетической целости и в смысле их корней, то этим высказывают гипотезу, не оправдываемую фактами. Эткинс, посвятивший себя тщательному изучению китайских наречий, заявляет, что две из провинций севера значительно различаются между собою. Они не раз изменяли начальные согласные своих слов и теряли много окончательных букв. Когда даже среди существующих еще моносиллабических языков слова, состоящие из одной согласной и одной гласной, обнаруживают столько изменений, то тем более значительных изменений нужно ожидать в корнях двух языков, которые прошли эпоху агглютинации, чтобы сделаться языками флексическими.

Так неужели в настоящем состоянии языка не существует никакого отношения между санскритским и еврейским, и мы должны говорить, что эти языки представляют собою две формы человеческого языка, совершенно независимые? Высказывать такое положение было бы безрассудно в виду попыток, сделанных такими учеными, как Эвальд, Ример и Аскали, которые сделали множество сближений между языками арийскими и семитическими. Эти двое последних пришли в своих исследованиях к результатам, которых сначала и ожидать было нельзя.¹¹⁰ Другие знаменитые лингвисты равным образом сделали новые открытия, которые подкрепляют заключение первых. Так, Раумер показал, что аргумент, который извлекали, в опровержение родства индоевропейских языков с семитическими, из того обстоятельства, что эти последние имеют трехбуквенные корни, – не имеет никакого значения, так как в действительности между ними много слов двухбуквенных. Доказано даже, что большинство семитических корней или даже все первоначально состояли всего из двух букв. Наконец, Фридрих Делич, в своих ученых опытах об индогерманских и семитических корнях, указал столь большое количество корней, общих этим двум семействам языков, что уже совершенно невозможно объяснять их случайными совпадениями и обстоятельствами.

Для того, чтобы научно подтвердить истинность библейского повествования, нам достаточно лишь знать, что первоначальное тождество арийских и семитических языков отнюдь не было невозможным в моносиллабический период образования этих двух языков. Если при помощи филологии и нельзя строго установить это тождество, то все-таки нет достаточных оснований и отвергать его. Исторические свидетельства Библии сохраняют за собою полнейший авторитет. Желание при помощи одних грамматических законов дойти от теперешнего состояния человеческого языка до состояния первобытного, без сомнения, было бы желанием и предприятием неразумным. О смешении языков в книге Бытия рассказывается, как о событии чудесном. Отсюда само собою следует, что его отнюдь нельзя объяснять чисто естественным путем. В чудесном действии Бога всегда нужно оставить значительное место для таинственного, непостижимого, как и во всех великих вопросах бытия. Так это теперь, так будет и всегда.

Так как нечестивое потомство Хамово, забывшее Бога и всецело полагавшееся на себя, не замедлило бы привить отличавшее его безбожие всем другим племенам и народам, которые оно хотело объединить под владычеством Вавилона, то с рассеянием народов была предотвращена опасность быстрого распространения этого зла. Но задатки самого зла все-таки остались, «потому что помышление сердца человеческого – зло от юности его». Расходясь все дальше и дальше от первоначальной колыбели человечества и тех родоначальников, которые хранили истинную веру в Бога и связанные с нею истины, и встречаясь со множеством невиданных предметов и опасностей, народы мало-по-малу стали всецело сосредоточиваться на этих ближайших предметах; у них затемнялась память об общих преданиях предков, а вместе с тем затемнялось и самое понятие о Боге. Среди множества трудностей и опасностей им нужен был такой Бог, который был бы вблизи их и к которому можно бы прибегать за помощью при всяком наличном бедствии. Между тем Бог отцов их был для них невидим и лишь неясно предносился их воображению. В виду этого они легко могли перейти к боготворению чего-нибудь такого видимого, что могло особенно поражать их воображение своим величием, красотою, пользою или страхом. Так произошло идолопоклонство или язычество, которое есть не что иное, как отвержение невидимого и суеверная привязанность к видимому. Вместо невидимого Творца и Промыслителя, человек стал боготворить видимое – прежде всего быть может солнце, луну и звезды, как благодетельные светила, дававшие жизнь и руководившие в странствовании, затем предметы окружающего неодушевленного и одушевленного мира (полезных или страшных животных), и наконец выдающихся чем-нибудь людей, которые, в качестве героев, делались полубогами и по смерти переходили в сонм богов. Боготворение видимого неба (сабеизм), видимой и особенно одушевленной природы (зоотеизм) и человека (антропотеизм) составляют три главные ступени язычества и как внешнего его выражения – идолопоклонства. Эти три вида идолопоклонства нашли впоследствии наиболее резкое выражение в трех отдельных странах – Месопотамии, Египта и Греции. Правда, человек не удовлетворялся таким грубым идолопоклонством, и кроме всех видимых богов постоянно признавал над всеми и даже над богами господство высшей, неумолимой судьбы (в чем нельзя не видеть темного остатка воспоминания о едином всемогущем Боге – Промыслителе), но идолопоклонство уже по самой своей сущности приковывало ум к грубо чувственным предметам и отвлекало от всего сверхчувственного. Чувственные божества заставляли боготворить в них чувственные силы и свойства, и с распространением нечестия дело дошло до того, что люди стали боготворить и освящать в своих чувственных божествах даже грубые пороки, подражание которым и ставилось в религиозный долг.

И вот таким образом вместо истинного боговедения и богопочтения на земле распространилось грубое идолопоклонство и нечестие. Волны греха и суеверия опять затопляли землю и опять грозили окончательно погубить и искоренить истинную религию с ее основным корнем, заключавшимся в великом обетовании будущего Спасителя мира от рабства греху и нравственной смерти. Правда, на земле среди всеобщего идолопоклонства и нечестия оставались еще отдельные лица, которые сохраняли истинную веру. Но окружающая среда скоро могла увлечь и их общим потоком нечестия. Поэтому, чтобы сохранить семена истинной веры для будущего, необходимо было выделить какого-нибудь носителя их из среды беззакония и сделать его избранным отцом и родоначальником нового поколения верующих. Так и устроено было благим Промыслом Божиим.¹¹¹