Леонтий Византийский. Его жизнь и литературные труды

Опыт церковно-исторической монографии

Содержание

Введение

Введение

Важность изучения древней церковной истории в ее общем процессе, и в отдельных представителях. Идеальный характер этой церкви по отношению к настоящему. Потребность в изучении древней истории церкви, вызываемая множеством темных мест в ней. Причины образования темных мест. Особенная потребность в разработке русской церковно-исторической науки и в пополнении ее учеными исследованиями из древней эпохи. Причины, обусловившие появление нашего сочинения. Критика иностранных, монографий о Леонтии: Лоофса, Рюгамера, Ермони и Юнгласа. Направление и задачи православно-русской церкви и богословской науки в связи с постановкой и нанравлением нашего, сочинения.

Предполагаемый план работы

Изучение истории древней христианской церкви, как в ее целом объеме и составе, так и в отдельных периодах и особых представителях и деятелях, всегда имело и будет иметь для христианского общества первостепенную важность, безусловное значение. В этой истории непостижимым образом оказывается завитою, как в своем коконе, вся последующая жизнь христианской церкви. Говорят не без основания, что история вообще повторяется и что весь, так называемый, исторический процесс есть неизменный круговорот одних и тех же явлений. Истинность такого утверждения нужно полагать, конечно, в том, что изменяются только названия событий и лиц на исторической сцене, принимает иной вид внешняя обстановка и группировка фактов, а внутрентй дух и смысл их, идейное их содержание оказываются часто, если не всегда, имевшими место в веках, бывших прежде нас (Екклез. 1, 10).

Философия в качестве объяснения даннаго явления указывает на эмиграцию идей, благодаря которой мысли и учения философов нового времени и близких к нам мест являются отражением и воспроизведением идей философов живших в отдаленных от нас веках и местах. Подобная эмиграция несомненно совершается и в ходе исторической жизни, поскольку эта жизнь является продуктом человеческих идей, или духовных сил вообще. Из признания же этого факта сам собою становится понятным тот глубокий интерес, который проявляют люди к изучению истории, к исследованию своего прошлого, ибо в этом прошлом они справедливо ищут ответов на вопросы настоящего, ибо эту историю они почитают своей учительницей и путеводительницей. В отношении к истории древней церкви признание такого факта приобретает особенно важное значение в виду того, что древне-церковная жизнь по многим своим сторонам представляет несомненный идеал, к репродукции которого христианское человечество всегда стремилось и будет стремиться.

Утвержденная на основании Апостолов и пророков, сущу краеугольну Самому Иисусу Христу (Ефес. 2, 20), христианская церковь в первые века своего существования проявила изумительную творческую силу духа, жившего в ее членах. Она выработала и установила такие формы своего внешнего устройства и быта, которые наилучшим образом способствовали осуществлению христианских идеалов и быстрому всестороннему расцвету христианской жизни. Недаром современные христиане так часто и с такою охотою обращают свои взоры к этим первобытным формам и образцам, ища в них надежного руководства в деле улучшения и обновления своего церковно – общественного строя. Древняя церковь в течение долгой и упорной борьбы с многочисленными еретиками пересмотрела весь кодекс своего веро- и нравоучения, заключила его в точные и неизменные формулы и правила, благодаря которым истины веры и жизни христианской были яснее поняты: и глубже усвоены христианами. Теперь к этим древнецерковным нормам и канонам с полным основанием обращаются нынешние христиане каждый раз, когда хотят проверить себя, стоят ли они в истине относительно того или другого вопроса. Древняя церковь, не смотря на тяжелые условия своего существования, породила, воспитала и возрастила в своих недрах целые сонмы мужей и жен, явивших в себе то высокую святость жизни, то мужественное стояние за истину, то всестороннюю ученость, то разнообразную и широкую деятельность. Теперь к этим «страстотерпцам», «адамантам», «столпам», «правилам», каковыми церковь именует великих мужей древности, вполне резонно апеллируют христиан, делая оценку людям своего века и ища себе вдохновения на подвиги служения святой вере и церкви.

Вот в чем сказывается для нас идеальный характер древне-христианской церкви, и вот в чем вместе с тем причина особенного внимания христиан к данному периоду церковной истории! И нам думается, что все по той же самой причине никогда не ослабеет в христианском обществе интерес к изучению древней церковной истории, равно как не иссякнет и материал для этого изучения.

Пусть иным представляется поле древне-церковной истории заезженным и лишенным новизны, что допустимо, впрочем, по отношению к людям, исключительно-широкой учености и осведомленности в области истории¹ и что далеко не приложимо к состоянию русской церковно-исторической науки.

Пусть некоторые вопросы и факты исследованы и разобраны до мельчайших подробностей. Все это ничего не доказывает против необозримой массы неизученного исторического материала, против необходимости повсюдных и непрекращаюищихся занятий историей древней церкви.

Утверждать это мы можем тем с большим правом, что древняя история, отодвинутая от нас на целое тысячелетие, представляет для нас, говоря алгебраически, уравнение с очень многими неизвестными. Приведение последних в известность и приближенно к решению уравнения всегда было и будет сопряжено со многими иногда непреоборимыми трудностями вследствие отсутствия бесспорных свидетельств и подлинных памятников. А с постепенным установлением и открытием таковых будет возникать потребность в новом освещении, в новых переработках церковно-исторической науки. Таким образом, несомненно, что всякие тревоги об оскудении научного материала в области древней церковной истории и всякие печали об утрате интереса к этой последней не только преждевременны, но и вообще не основательны.

Между прочим есть один характерный для древней истории факт, который служил и долго еще будет служить обильнейшим источником для научных исследований. Эта история изобилует темными местами, под которыми разумеются события и личности, не имеюшие для себя достаточного, а подчас и никакого объяснения и освещения. Все равно, как в звездных пространствах имеются воздушные пропасти, в которых только с постепенным усовершенствованием телескопов открывается присутствие звезд, так и в древней истории есть таикие времена и даже целые периоды, в которых только с постепенным углублением в изучение их замечаются выдающиеся события и лица. Естественно спросить: что же служило и служит причиною такого печального явления, благодаря которому история древней церкви редко в каком случае может похвалиться точностью и полнотою своих сведений?

Прежде всего в древнем периоде церковной истории наблюдается сравнительно слабое развитие письменности, обусловливаемое как дороговизною материалов письма (папируса, пергамента), так и самой его техникой (письмо от руки). Многих списков одного и того же сочинения, разумеется, не могло появляться. Такая ограниченность сама по себе уже весьма способствовала скорому и удобному исчезновению сочинений. Жизнь человеческая, затем, всегда представляла и представляет множество случаев к истреблению драгоценных плодов мысли человека и произведений его пера, начиная от простой небрежности и халатности в обращении с этими произведениями и до пожаров, наводнений и др. катастроф включительно. Прибавим к этому еще и своего рода исторические ураганы в смысле гибельности для созревших плодов человеческого гения и христианской культуры в древней церкви, как-то: гонения языческих императоров, нашествия гуннов, вандалов, священные магометанские войны, когда были преданы разграблению и огню – важнейшие и неоценимые книжные сокровища и мечу – бесчисленные и полезнейшие человеческие жизни.

Кроме указанных, так сказать, экстраординарных случаев, история знает и об умышленном, систематическом истреблении памятников письменности, а вместе с ними драгоценных церковно-исторических сведений. В летописях истории можно указать немало людей, оставивших по себе печальную известность своими безрассудными и беспощадными деяниями по уничтожению или по искажению произведенной литературы и искусства человеческого². Современные европейские библиотеки и музеи древностей заключают в себе множество различных сочинений, носящих на себе явные следы безразсудного и безжалостного к ним отношения. Сколько здесь всяких отрывков и жалких остатков некогда солидных книг, сколько сочинений без имен их авторов и сколько авторов, представленных одним-двумя листами, сохранившимися из числа их многих литературных трудов! Эпоха вселенских соборов, эпоха несравнимая, можно сказать, по своей значимости в истории христианской церкви, оказывается не только не более счастливою в отношении сохранности ее литературных памятников, но как раз наоборот. Какие же, спрашиивается, были причины такого грустного явления? Кроме уже указанных нами причин здесь мы встречаемся с фактами варварского уничтожения и искажения подлинных произведений, из-за которого эти последние потеряли всякое значение.

В течение всего соборного периода древней церкви происходила не только оживленная, но и ожесточенная борьба православных с еретичествующими сектантами. В средствах для достижения победы над противниками особенно не стеснялись: и протекция, и подкуп, и униженныя просьбы, и дерзкие угрозы – все пускалось в ход сторонами. Но для еретиков – сектантов особенную трудность в борьбе с православными представляло отсутствие у них святоотеческих авторитетов, подтверждающих их учение. Нужно было во что бы то ни стало найти такие авторитеты и противопоставить их православным богословам. И вот они делают подлоги в сочинениях Св. отцов, т.-е. вставки или изъятия отдельных слов и целых выражений соответственно с своими коварными целями³. Иногда даже целые сочинения, вышедшие из-под пера еретиков надписывались именем православных отцов и распространялись в таком виде к общему смущению и соблазну⁴. Как могли реагировать православные на такое преступное поведение сектантов в отношении святоотеческой литературы? Не иначе как уничтожением ее. После осуждения той или другой ереси византийское правительство почти всегда распоряжалось об отобрании или конфискации книг у еретиков и истребление их через сожженне. Так мы знаем о сожжении книг Ария, Аполлинария, Нестория Феодора Мопсуестийского и др.⁵. Нет сомнения, что эти репрессией вызывали у потерпевишх озлобление и ожесточение, и они не задумывались в отмщение производить такие же губительные операции над книжными сокровищами православных.

После всего сказанного нисколько не приходится удивляться тому, что теперь оказывается так много утраченных литературных памятников соборного периода древней церкви. Удивительно, напротив, то, что все-таки еще кое-что уцелело для нас от этой важной эпохи: Такое положение дела с основными источниками истории древней церкви и открывает не только широкое, но прямо необозримое поле для ученых трудов по нахождению и разработка церковно-исторического материала.. Долго, а может быть и никогда не придет для работников на этом поле времени, когда они могут спокойно сказать, что теперь ими все найдено, все исследовано, все понято. Кто может поручиться, что в каких-либо забытых, заброшенных архивах, библиотеках не найдутся еще письменные акты и документы, или не будут вырыты из земли при археологических раскопках вещественные остатки старины, которые прольют новый свет на считавшиеся уже непоколебимыми факты, могут заставить пересмотреть и переоценить целые ряды событий, целые группы лиц. За последние годы, напр., такие находки весьма участились, благодаря трудам специалистов ученых или ученых комиссий, командируемых различными учеными обществами и учреждениями. С конца прошлого столетия были привлечены к изучению дотоле нетронутые письменные памятники сирийской литературы, в которой оказывается богатейший материал для пополнения и нового освещения событий лиц из эпохи вселенских соборов. Вообще церковно-историческая наука в отношении к изучению древнего периода истории церкви не только еще не исчерпала всех своих источников, не только не обречена на мертвый застой, но и может смело надеяться на многие приобретения и прогрессивное развитие в будущем.

Если далеки от совершенства результаты изучения древней церковной истории вообще, то эту истину надо в особенности утверждать относительно состояния церковно-исторической науки в нашем отечестве. Мы не имеем в виду в данном случае, проливать бесполезных слез об общей нашей культурной отсталости, ссылаться на низкий уровень нашего образования и т. д., а должны констатировать тот несомненный факт, что, во 1-х, наша наука вдвое моложе западно-европейской и что, в 2-х, мы не имеем дома и в своем распоряжении, можно сказать, никаких источников для изучения древней церковной истории. Этот факт в свою очередь и неизбежно ставит нас в известную зависимость от западной науки и volens – nolens обрекает нас на медленное и робкое движение в своих церковно-исторических занятиях и исследованиях. Для устранения этого нежелательного status quo нам предварительно нужно взойти на уже достигнутые вершины церковно-исторического знания, усвоить полностью, все результаты трудов западных ученых в области церковной истории. Исполненная добросовестно эта задача откроет широкие двери и нашему самостоятельному творчеству, проложить дорогу к созданию своей собственной, православно-русской, церковно-исторической науки.

Предлагаемым сочинением о Леонтии Византийском, церковном деятеле и писателе VI-го века, мы берем на себя смелость принести свою лепту на великое дело скорейшего осуществления вышеуказанной задачи. У нас совсем нет ни отдельной монографии, на издания литературных трудов Леонтия Виз. Мало того, наша церковно-историческая наука до крайности бедна учеными исследованиями, относящимися к тому столетию, которое протекло между четвертым и пятым вселенскими соборами. Вследствие этого данный промежуток времени по его изложении в наших церковных историях носит на себе печать недосказанности, необоснованности. От их глухих сообщений получается впечатление, что как будто в это время совершенно отсутствовали в церковной жизни такие события и лица, которые заслуживали бы надлежащего внимания и воспоминания. В действительности было наоборот. Христианская, кафолическая церковь пережила в указанный столетний период немало важных и серьезных событий, оказавших несомненное влияние на последующую ее историю. Хотя не изобиловала, но не была и лишена она в указанное время выдающихся деятелей и писателей, плодотворно трудившихся для блага церкви. В числе таковых одно из самых видных мест принадлежите Леонтию Виз., почему наследование об его личности: и литературной деятельности получает для нас сугубый интерес и особенное значение.

На западе ученые историки церкви уже с конца прошлого века стали: усиленно заниматься изучением эпохи между IV и V вселенскими соборами и относящихся к ней церковно-исторических памятников. На очередь исследования была поставлена и личность писателя Леонтия Византийского. В результате одна за другою появились четыре монографии об этом писателе, с которыми нам прежде всего и необходимо познакомить читателей, дабы ввести их в курсе знания уже достигнутых успехов по изучению избранного нами автора.

1. Leontius von Byzanz. F. Loofs. Leipzig. 1887. Это первое и в научном отношении широко поставленное исследование о Леонтии Виз., и его литературных трудах. Лоофс смотрит на себя как на пионера в избранной им области и потому с первых же страниц приступает к выяснению вопроса о тех сочинениях, какие дошли до нас с именем Леонтия Виз. Путем критического анализа текста сочинений Лоофс приходить к заключению, что в существующем собрании литературных трудов Леонтия очень немногие сохранились в подлинном и неповрежденном виде, большинство же в двоичной, тройной и не только вербальной, но и идейной переработке. На основании подлинной части сочинений Лоофс делает характеристику догматических воззрений автора, делает с присущим ему как столько же историку, сколько и догматику, уменьем. Такая характеристика дает возможность Лоофсу определенно высказаться по вопросу об историческом месте Леонтия Виз., именно, что этот автор должен жить и писать в первой половине VI века, в веке импер. Иустиниана. Но почему же некоторые сочинения Леонтия, в особенности его «Схолия» (De sectis), по своему содержанию не соответствуют намеченным хронологическим рамкам для этого писателя и по изложению лишены связности и стройности, говорящих о происхождении от одного автора? Решая этот вопрос, Лоофс создает смелое предположение о существовании одного большого ученого сочинения, принадлежавшего перу Леонтия Визант. и сослужившего в свое время громадную службу восточной церкви в ее борьбе с возмущавшими ее мир еретиками и сектантами. Кто же быль, как историческая личность, этот Леонтий Виз.? Это был, отвечает Лоофс, тот Леонтий Византийский, который, выйдя из среды скифских монахов, действовавших в Константинополе и Риме в 20-х годах VI века, затем превратился в монаха Палестинского из обители Новой Лавры Св. Саввы Освященного и сделался одним из горячих последователей оригенизма. Оригенистом он и умер, по Лоофсу, в исходе первой половины VI века.

Отдавая должную дань талантливости, исторической осведомленности и громадной эрудиции, проявленных Лоофсом в исследовании о Леонтии, нельзя в то же время не повторить того, что сказал один из первых критиков его работы, Крумбахер: «Лоофс повсюду стоит под очарованием своим Леонтием»⁶ Это означает, что Лоофс старается непомерно возвеличить Леонтия, навязать ему такую историческую роль, какой он, безусловно, не мог играть, усвоить ему такое значение, какого он не мог иметь. Чтобы оправдать свои преувеличенные заключения, Лоофс нагромождает гипотезу на гипотезу, от внешнего сходства и легких намеков, какие подвертываются ему под руку в различных исторических материалах, он сразу переходить к широким обобщениям и категорическим утверждениям. Ему хочется таким путем представить Леонтия крупным богословом-систематиком, давшим в своем обширном по объему сочинении свод апологетических аргументов против всех еретиков, волновавших Церковь не только в его, но и в раннейшее время. Ему хочется доказать сильное влияние Леонтия на императора Иустиниана, на все направление его церковно-религиозной политики, а отсюда и на весь ход церковной жизни на востоке. Он желает отстоять связь Леонтия с именитым полководцем Виталианом, этим ревностным защитником православия против монофиситов, а также и связь со скифскими монахами, тоже неустрашимыми борцами за религиозную истину. Все это, конечно, высоко поднимает авторитет Леонтия и значение его литературной деятельности. Но легко было, особенно под очарованием, поставить означенные тезисы, и не так легко оказалось доказать их документальными данными. Эти данные, не смотря на тщательные поиски их Лоофсом, свелись всего только к намекам, к упоминаниям, и больше к собственным домыслам и предположениям. Лоофс обнаружил при этом, нужно сознаться, много находчивости, остроумия и смелости. Начавши с одного слова (напр., «Λεόντια» в гипотезе о Схолии, или « Λεόντιος» в гипотезе о Леонтии, как скифском монахе и т. д.), он ухитряется развивать такие концепции, которые в конце концов оказываются беспочвенными. Petitio principii – это первородный грех, тяготеющий над всем построением Лоофса... Трагический конец Леонтия-оригениста плохо вяжется с намерением Лоофса окружить своего героя ореолом величия. Но изобретательность и здесь подсказала Лоофсу выход из неудобного положения: для Леонтия в этой принадлежности к оригенистам, передовым людям своего времени, нет ничего компрометирующего, а для нас, (для Лоофса в данном случае), в этом факте дается историей объяснение того недоразумения, почему Леонтий не упоминается и не цитируется ни современными ему, ни большинством позднейших историков и писателей. История Леонтия Византийца, бывшего оригенистом, есть история, зафиксированная документальными данными и в виду этого отождествление с ним нашего Леонтия-писателя очень соблазнительно. Но и здесь, смеем думать, Лоофс впал просто в самообольщение, желая поддержать свою славу историка-реалиста и не желая сосчитаться с идеологией Леонтия Виз. и содержанием его трудов. Вообще всей своей обширной работой о Леонтии Лоофс показывает не то, кто такой Леонтий по объективным данным и его собственным сочинениям, а то, каким желательно видеть Леонтия самому Лоофсу. Соответственно этому и все значение исследования Лоофса сводится к тому, каким не следует представлять Леонтия Виз. Наконец, мы не можем при оценке этой работы умолчать о том, что она является собственно исагогической частью к изучению трудов Леонтия, систематическому обозрению содержания их он не уделил почти никакого внимания. Может быть он думал сделать это во второй книге, так как рецензируемая нами надписана: «erstes Buch», но об этом намерении автора из его книги мы ничего не знаем и во всяком случае доселе оно остается не выполненным.

2. Указанный недочет в работе Лоофса был подмечен уже Рюгамером, работа коего о Леонтии носит такое заглавие: Leontius von Byzanz, W. Rьgamer, Wьrzburg, 1894. Это сочинение имеете претензию быть исчерпывающим и, затрагивая все вопросы, исследованные Лоофсом, останавливается с особой подробностью на изложении содержания трудов Леонтия. Этому изложению отведена добрая половина диссертации. Доктрина Леонтия представлена в систематическом виде и порядке, хотя и в очень сжатом, иногда просто конспективном объеме. Автор и вообще в своем исследовании заметно отличается от Лоофса не только бережливостью, но даже излишнею скупостью в своих рассуждениях, аргументации, параллелях, цитатах и т. д. Ему, по-видимому, более нравится позиция ученого авторитета, словам и выводам которого должно внимать без критического к ним отношения. Для автора эта позиция, конечно, выгодна, для самого же дела она безусловно вредна. Она лишает нас возможности проникнуть в глубину истинных стремлений и убеждений автора и препятствуете нам составить ясное понятие о том, что представляет из себя его работа в отличие от таковой его предшественника. Может быть в таком впечатлении от книги Рюгамера и кроется причина того, что Лоофс в своей рецензии назвал ее ничтожной, повторяющей давно сказанное⁷. И действительно, в первой своей критической части Рюгамер в большинстве случае в склоняется в пользу тех мнений о Леонтии, его личности, времени жизни, принадлежности и подлинности сочинений, какие уже установлены Лоофсом. Во всех же других случаях расхождения во взглядах с последним Рюгамер обязан был, конечно, привести документальные основания в свою пользу. Он не представляет таких оснований и ограничивается малоубедительными конъектурами и соображениями.

Однако в этом критическом выступлении Рюгамера, и до некоторой степени отрицательном отношении к самоуверенным выводам Лоофса, можно усматривать и хорошую сторону его работы. Лоофс склонен был смотреть на результаты своей работы о Леонтии, как на последнее слово науки, и даже не хотел допускать возможности иных выводов о Леонтии, кроме им установленных⁸. Оказалось, что такая самоуверенность преждевременна, что иные взгляды на Леонтия совершенно возможны.

В монографии Рюгамера есть и еще большое достоинство, – это систематическое изложение доктрины Леонтия. Такая систематизация дает возможность приобрести надлежащее понятие о богословско-философских воззрениях Леонтия и дать им подобающую оценку. К сожалению в эту кадку меду Рюгамер сумел вложить хорошую ложку дегтя. Мы разумеем в этом случае тенденциозное использование некоторых мест из Леонтия для оправдания новых католических догматов. На этот дефект в сочинении Рюгамера указывает проф. А. А. Спасский, в своем отзыве наговоривший автору так много лестного»: «Монография Рюгамера написана в живом, одушевленном тоне, но к сожалению в изложении богословия Леонтия автор-католик, вообще оценивающий историческое положение Леонтия лучше, чем Лоофс и Гарнак, допускает в частностях немало натяжек, желая представить его современным католиком, чуть ли не исповедующим папскую непогрешимость»⁹. И действительно в этом неудержимом стремлении подкрепить сочинениями Леонтия свои конфессиональные отличия (догматы о filioque, непорочном зачатии Св. Девы, главенстве папы) дело не обходится у католического профессора без натяжек, передержек и даже противоречий¹⁰. Этот непохвальный литературный прием всего более портит впечатление от работы Рюгамера, которая после этого перестает внушать к себе доверие.

3. Третье исследование о Леонтии носить заглавие: De Leontio Byzantino», Ermoni, Parisiis, 1895. Ничего нового по сравнению с предшествующими монографиями эта работа не дает. Она представляет совершенную компиляцию работы Лоофса, при чем к своей невыгоде она освобождена от той солидной научной аргументации, какая имеется у Лоофса. Потому в качестве компендиума к работе Лоофса она, конечно, может иметь свое значение, как конспективный свод результатов работы Лоофса, страдающей во многих отделах большою разбросанностью и ненужною растянутостью. Сам Лоофс, который, кажется, должен бы быть доволен почтительною доверчивостью этого автора к его ученому авторитету, однако, воздержался от особых похвал его работе¹¹. Можно думать, что в это время и сам Лоофс стал уже далеко не так уверен в непреложности своих выводов. В своей рецензии он уже колеблется утверждать исключительное влияние Аристотелевой философии на Леонтия и согласен допустить влияние и Платона, т. е. уже признать синкретизм в направлении Леонтия. Ермони ничего подобного высказать не осмеливается и стоит в строгом согласии с прежним мнением Лоофса. Некоторым и при том выгодным отличием от Лоофса работы Ермони можно считать краткий очерк христологии Леонтия, а также объяснение религиозно-философских терминов. К сожалению относящийся сюда материал изложен не столько в ученом, сколько в учебном виде: он разбит на множество мелких рубрик и до крайности беден ссылками на всякие источники и пособия.

Вообще в смысле научности и оригинальности сочинение Ермони не представляет ничего особенно ценного.

4. Четвертая, подлежащая нашему рассмотрению монография, надписывается: «Leontius von Byzanz», J. Junglas. Paderborn. 1908. Собственно это не есть монография, занимающаяся исследованием всего, относящегося к личности и трудам Леонтия, а скорее – критические очерки в дополнение к имеющимся уже работам о Леонтии. Не смотря однако на такую односторонность и эпизодичность, эта работа носит на себе следы глубокого и вдумчивого изучения подлежащих материалов. Те выводы, к которым приходит Юнглас, являются совершенно неожиданными и роковыми для всех построений Лоофса относительно времени жизни Леонтия, его богословско-философской зависимости и церковно-исторического значения для своего времени. Так, если считать доказанными положения Юнгласа о зависимости Леонтия от Феодора Раифского, то придется время жизни первого отодвинуть на сто лет дальше – в первую половину VII-го века. Если признать в системе богословского учения Леонтия исключительное Преобладание александрийского платонизма, или неоплатонизма, то все мировоззрение этого автора должно быть истолковано под иным, чем у Лоофса, углом зрения и получить иную окраску и оценку. Вообще если согласиться во всем с Юнгласом, то надо признать все ученые изыскания Лоофса о Леонтии ошибочными. Однако, такая угроза «ученой и претенциозной работы» Юнгласа¹² как сам Лоофс аттестует ее, оказывается не такою страшной, какой она представляется с первого взгляда.

Дело в том, что результаты исследования Юнгласа о Леонтии ничего непререкаемого в себе не заключают и высказываются ad hoc. Они не столько опираются на наличные документальные доказательства, сколько рассчитывают на будущие счастливые находки, которые подтвердят высказанные положения. Но такие благочестивые надежды, вероятно, питают и все те, кто держится других взглядов, а потому построение Юнгласа нельзя не считать шатким и малообоснованным. Все значение его можно свести лишь к тому, что оно устанавливает несомненное право на известные ограничения предложенной Лоофсом теории и расширяет в некоторых отношениях круг материалов, прикосновенных к изучению Леонтия и его трудов. Ценность такой заслуги за Юнгласом согласен признать и сам Лоофс, отныне еще более смягчившийся в отношении непререкаемости своего ученого исследования о Леонтии.

Самыми важными местами в работе Юнгласа нужно признать трактаты относительно философского направления Леонтия, об источниках его сочинений и о главных терминах его богословия. Безусловно, что высказываемые им здесь суждения отличаются большею основательностью и доказательной силою, чем мнения его предшественников, а потому и могут быть в некоторых случаях предпочтены этим последним. Жаль, что автор, показав себя в начале работы осторожным и беспристрастным исследователем, к концу увлекается взятой на себя ролью пророка – обличителя в отношении к своим ученым коллегам, и – вестника истины в отношении к Леонтию. То игнорируя, то прямо отвергая заслуги и значение Леонтия и его сочинений, Юнглас мало по малу совершенно развенчивает того, о важном значении которого доселе ни у кого не возникало никаких сомнений. Такой отрицательный итог работы Юнгласа, покоющийся не столько на положительных доказательствах, сколько на предвзятых мнениях автора, сам собою подрывает к нему доверие и умаляет ценность всего исследования.

Кроме указанных специальных монографий, о Леонтии Византийском и его литературных трудах можно найти сведения также в сочинениях: Барденгевера, Гарнака, Дикампа, Глецолля, Крумбахера, Тиксерона, у проф. А. А. Спасского, П. Гурьева, С. Епифановича¹³ и др. Все указанные нами авторы говорят о Леонтии и его сочинениях лишь постольку, поскольку это нужно для их прямых научных работ, и в общем очень немного. В своих взглядах на различные спорные вопросы они обычно примыкают к взглядам уже указанных нами ученых, в большинстве – к Лоофсу. Таким образом, нам нет никакой нужды здесь останавливаться на них, и потому мы прямо перейдем к обсуждению общего, вытекающего из сделанного нами обзора литературы о Леонтии, вопроса: в какой стадии развития находится теперь вопрос о жизни и деятельности Леонтия и каше директивы можем получить мы из предшествующих опытов по его изучению?

Что касается тех источников и вообще материалов, из которых извлекаются сведения о Леонтии и его литературной деятельности, то они наукой в достаточной мере использованы. Но несомненно и то, что они еще не все открыты и опубликованы. В христианской литературе народов малоазийского и аравийского полуострова, которая только что начинает разрабатываться, могут найтись документы и для освещения жизни и деятельности Леонтия, как нашлись они уже отчасти для Нестория, Севира и др. Возможно также, что и в громадных книжных хранилищах Европы, особенно в малоисследованных библиотеках греческих монастырей и городов руками кропотливых тружеников будут найдены дополнительные списки трудов Леонтия, которые прольют новый свет и на все настоящее их собрание. Такие pia desideria воодушевляют всех исследователей о Леонтии и удерживают их пока от категорических приговоров по спорным вопросам.

Недостаточность источников литературы для изучения Леонтия явилась прямою причиною того, что ученые в своих взглядах на эту личность и на его труды в сильной степени расходятся между собою. Такой результат говорит сам по себе, что здесь еще далеко до последнего слова о Леонтии и что новые исследования о нем не будут лишними. Тем более не может быть лишнею работа о Леонтии у нас на Руси, где пока нет ничего о нем ни переводного, ни оригинального, где нет на русском языке ни одного из его сочинений. Однако, приступая к изданию такой работы и имея в виду в будущем издать перевод и самых трудов Леонтия, мы должны откровенно сознаться, что не располагаем никакими новыми источниками, не сделали никаких особых открытий в данной области, на основании которых можно было бы предположить новые взгляды на нашего писателя, или по крайней мере твердо и решительно обосновать какой-либо из ранее высказанных. Но если мы не можем дать ни того, ни другого, то нам остается еще третья задача в предстоящей работе, – на основании новой проверки и изучения литературного материала о Леонтии, особенно же его собственных творений внести возможный поправки в решение спорных вопросов, представить в более или менее приемлемой форме историко-биографические сведения о Леонтии, выяснить с возможною точностью принадлежность ему сочинений и их относительную подлинность и, наконец, сделать обстоятельную характеристику его богословского учения. Задача эта – существенно важная, в своем решении обещающая еще дальше раздвинуть горизонты знания в данной области и внести туда некоторый новый свет. Но какое основание мы имеем надеяться на такой результат нашей работы?

Иностранные исследования о Леонтии принадлежат людям, во многих отношениях различным: одно протестанту (Лоофс) и три католикам, два – немцам и два итальянцам. Эти национально-религиозные различия авторов оказали несомненное влияние на направление и решение взятых ими вопросов. Можно говорить, конечно, о научной объективности и независимости в исследовании, но освободиться от собственных, индивидуальных, или привитых воспитанием тяготений, точек зрения и т. д. мы не в состоянии. Потому как между указанными авторами, так между ими и нами в исследовании о Леонтии необходимо должны получиться различия: мы будем смотреть на Леонтия и ценить его деятельность с точки зрения православного, русского человека.

Восточная Греко-Российская церковь и ее православно-богословская наука в своем историческом развитии всегда имели тенденцию к умеренному, среднему пути, с одной стороны, и к выжидательному образу действие – с другой. Их не соблазняла быстрота и натиск в разрешении жизненно-практических и научно-теоретических вопросов. Однако это не значит, что наша церковь и наука тяготели к пассивному бездействию, или не чувствовали в себе никакой самостоятельной инициативы, не находили у себя дома никаких сил и средств достигнуть выдвигаемых временем и жизнью целей. Нет, медленный подъем на работу, столь характеристичный для нашей церкви и науки, всегда проистекал из благоразумной осторожности, из глубокого сознания высокой важности своего дела и строгой ответственности за него пред Богом и потомством. Несомненно, что такая своеобразная косность на посторонних наблюдателей производила самое невыгодное впечатление и нередко подавала и подает повод говорить о застое, даже параличе православно-русской церкви и науки. Такое заключение, однако, совершенно ошибочно.

Православно-русская церковь и наука, взявшие на себя задачу сохранения церковных верований и преданий в их первоначальной чистоте и неизменности, всегда считали и, думаем, могут считать для себя не бесчестием, а особым почетом раздающиеся по их адресу упреки в такой неподвижности, на которой покоится незыблемое соблюдение заветов прошлого, его идеалов и образцов мысли и жизни. Расценивая все ценности с указанной консервативной точки зрения, наша церковь и наука не торопятся выступать с непродуманными, скоропоспешными мнениями и взглядами, тем более остерегаются принятия и следования таковым, если бы они были им предложены. Они соглашаются всегда дольше ждать и больше работать над тем или другим вопросом, но избежать крайностей и вместо грязного кома лжи заполучить хотя одну песчинку, но – истины. Нечего и говорить о том, что такой modus vivendi не заключает в себе ничего предосудительного и не грозит никакими вредными последствиями. Как в лике апостольском мы находим людей с различным направлением и настроением: то – пламенного Петра с его стремительною горячностью, приводившей его не только к высоким порывам веры и любви, но и к тяжелым падениям, то маловерного Фому, убеждающегося лишь после опытного видения и осязания, так есть свои типические особенности и у различных христианских исповеданий, а соответственно с ними и свои жизненные задачи и цели. Не затрагивая других, о своей церкви и богословской науке мы думаем, что Божиим Промыслом им назначено идти к свету истины путем медленным, осторожно пробираясь между Скиллою шумных научных успехов и Харибдою тяжелых падений и заблуждений.

Считаясь и примиряясь с таким курсом и задачами православно-русской церкви и богословия, мы загодя можем сказать, что в своей работе о Леонтии Виз. мы не ограничимся одним только повторением того, что достигнуто трудами заграничных ученых. При некоторой общности, обусловливаемой одинаковыми источниками, мы все-таки должны разойтись в своих взглядах и выводах по многим вопросам. С этой стороны наша работа и будет носить на себе некоторую оригинальность и своеобразие по сравнению с другими ей подобными и в этом ее законное право на отдельное, самостоятельное существование среди печатных трудов.

Говорить относительно плана нашего сочинения много не приходится, хотя этот план и может возбудить пререкания. Чтобы размотать клубок ниток, всего естественнее, конечно, ухватиться за верный конец его. Так и для того, чтобы размотать большой и очень спутанный клубок всех вопросов о Леонтии и его сочинениях и добраться до истины, необходимо найти верные и неоспоримые данные как лично о нем, так и об его сочинениях. К сожалению такого верного конца в данном клубке мы не находим. Начиная с критического разбора сочинений, как сделали Лоофс и Рюгамер, мы будем приписывать их исторически неизвестному Леонтию, так как личность его оказывается весьма спорною. Начиная же с биографии Леонтия, как сделал Ермони, мы будем вынуждены ссылаться на сочинения, подлинность которых подвергается всяким сомнениям. Мы избираем из этих двух путей второй путь, – от биографии к сочинениям и от последних к богословскому учению Леонтия. Мотивируем такой выбор тем, что 1., во всякой монографии читателя всегда и прежде всего интересует самая личность, что 2., с установлением личности получает большую определенность вся окружающая историческая обстановка; что 3., вопрос о подлинности и принадлежности сочинений во многом предрешается определением личности их автора; что 4., теперь уже не то время, когда личность Леонтия была искомою и науке неизвестною¹⁴, что 5., среди сочинений, приписываемых Леонтию Виз., есть одно никем, не заподозреваемое в смысле принадлежности этому автору и совершенной неповрежденное, – это: „Contra Nestorianos et Evtychianos» и следовательно, ссылки на него в биографической части сочинения могут иметь всю силу и значение, и что 6., все биографические вопросы о Леонтии в конечном счете решаются не сочинениями этого автора, а другими историко-литературными памятниками, подлинность коих стоить вне всяких сомнений.

Итак, наметив себе указанный план, и приступим к своей работе, поставив ее девизом золотые слова нашего писателя: ή άλήθεια συμμαχουμένη συμμαχεῖ τοῖς ύπερμαχούσιν αύτῆς = защищаемая истина помогает ее защитникам¹⁵.