Рассказ очевидца о действиях преосвященного Иакова по обращению раскольников Саратовской губернии с 1832 по 1839 год

Семен Климыч или Климчонок. – Его влияние на весь Саратовский край. – Обращение молоканов. – Беседа Климчонка с преосв. Иринеем и ее последствия.

В ратном деле нередко случается, что частный подвиг простого воина пролагает путь к победе знаменитому вождю: но слава сего последнего нимало не пострадает от того, если кто-либо, говоря о славной победе, им одержанной, вспомнит и о подвиге простого воина. Так и мы, – прежде чем приступим к рассказу о действиях преосвященного Иакова в деле обращения раскольников¹, почитаем долгом справедливости и признательности упомянуть об одном простом человеке, которого Промысл Божий, очевидно, избрал для того, дабы указать и проложить на этом поприще путь иным деятелям, облеченным силою и властию свыше. Память этого человека доныне живет в сердцах многих тысяч людей, им облагодетельствованных, по дару благодати Божией, присно на нем почивавшей, как на человеке избранном.

Семен Климыч, в просторечии известный более под именем Климчонка, был родом Саратовской губернии Балашевского уезда из крестьян с. Алмазова, принадлежащего помещику Устинову. Еще в раннем детстве он остался сиротой и взрос на попечении добрых людей, приметаясь более в дому Господнем; выучившись грамоте самоучкой, Климчонок помогал причетникам своего прихода в церковном чтении и пении, к которому был весьма охоч и способен, при том же знал он хорошо и Церковный Устав. Когда попала ему в руки Библия, то сделалась неразлучной спутницей всей его жизни: в праздники он просиживал за нею по целым дням; в будни же посвящал ей свободное время; она сопровождала его и в поле: «бывало, рассказывал он впоследствии, пашу свою борозду, а сам повторяю в уме, что читал вчера в Библии, забуду стих, и побегу на межник, где она – моя кормилица лежит, завернутая в полотенцо». Мудрено ли, что чистая душа его, питаемая с юных лет словом Божиим, скоро соделалась сосудом благодати и свет Христов просветил ум его ведением таин Божиих, которые более открываются смиренномудрым!

Будучи 17 лет от роду, Семен Климыч удостоился благодатного видения, о котором он рассказывал так: «читая Маргарит св. Иоанна Златоуста и встречая там места неудобопонятные для моего разумения, я обратился за объяснением их к нашему сельскому священнику, но получил в ответ: «напрасно ты читаешь такие высокие книги. Где тебе понять Маргарит? Я знаю его; эта книга мудреная да притом и редкая».

«Не удовлетворенный таким ответом, говорил Семен Климыч, я продолжал с верою чтение книги, манившей меня к себе уже одною сладостью словес своих. Помню, что однажды, сокрушаясь сердцем о неясном понимании всего читанного, я обратился с усердною молитвой к премудрости Наставнику и смысла Подателю, дабы Он просветил мой слабый ум к разумению словес Его. По молитве, напала на меня неодолимая дремота, и я заснул, склонившись на книгу; вдруг пред мои глаза предстал благообразный муж в святительской одежде; лучи окружающего его света внезапно как бы опалили меня. Я вскочил в радостном изумлении и почувствовал, что сердце мое горит от восторга. С этой минуты все читаемое в духовных книгах стало для меня не только понятно, но я получил даже способность вести с другими беседу от Писания ясно и убедительно».

Видя из многих мест, Маргарита и других творений Иоанна Златоустого, что ревность о спасении ближних ставится выше всех иных добродетелей, и с прещением вменяется в обязанность каждому христианину, а притом не дерзая противиться явному на то званию Божию, Семен Климыч начал открыто проходить свое служение Богу на пользу человечества.

Слава благодатных его дарований и добрых дел разнеслась далеко; к нему шли и ехали отвсюду люди разных званий, пола и возраста, пользы ради и совета духовного, а страждущие от болезней душевных и телесных, ради исцеления. Семен Климыч всех принимал со смирением и христианскою любовию: одних утешал, других вразумлял, тех исцелял своими молитвами. Слово его было со властию, и потому отличалось особенною убедительностию, при всей кажущейся простоте и естественности.

– Откуда вы, Семен Климыч, научились так духовно беседовать, будучи человеком простым, неученым? – спросил его один из посетителей, в непритворном восторге от силы его слова.

– Чему тут удивляться, смиренно отвечал Климчонок. – Я говорю не свое, а что Бог положит на сердце, для пользы вопрошающих с верою; говорю слово Евангельское, святое; ведь сказано же: языки возглаголют новы. Чему тут удивляться?

– Откуда ему бысть сие? – подумал про себя посетитель, беседуя с Семеном Климычем в другое время на его пасеке. Кажется, такой же человек, как и все мы; так же спит, ест и всегда за делом, как и мы грешные...

Семен Климыч в эту минуту стоял задумавшись и смотрел вдаль; вдруг, как бы подслушав тайную мысль своего собеседника, он быстро оборотился к нему и сказал: «да, се человек ядца и винопийца, друг мытарем и грешником."

Понимая тесную связь болезней телесных и душевных, Климчонок основанием лечения своего в обоих случаях поставлял таинство покаяния. Различными расспросами он вызывал больного на воспоминание того греха, в котором таился корень болезни, то есть, в котором не было принесено совершенного покаяния, или который, по долговременному коснению в нем, обратился в злой обычай. Искусно возбудив воспоминание о таком грехе, сознание и сердечное сокрушение, Семен Климыч преподавал больному приличный совет, и немедленно отсылал его к священнику, для принесения церковного покаяния и пастырского разрешения.

Из многочисленных, известных нам, примеров подобного исцеления приводим один: купец N, постоянно чувствовал непреодолимое влечение лишить себя жизни, и не находя в себе сил бороться с этим, упросил родных, чтоб его сковали и отвезли к Климчонку.

– От чего это с тобой случилось? – спросил его Семен Климыч.

– Сам не знаю, батюшка; без всякой причины.

– Не может быть; есть причина!

Затем Климчонок начал расспрашивать его, и вызвал воспоминание и сознание в том, что несчастный, будучи еще ребенком лет 12, в яростной злобе на обидевших его, не находя чем им отмстить, хотел лишить себя жизни; впоследствии то же самое повторялось несколько раз, а признаться в этом отцу духовному он не вздумал. С течением времени влечение такое усиливалось в нем более и более. Сознавшись перед Климчонком и, по совету его, исповедовавшись в том священнику, бедняк навсегда освободился от ужасных припадков и влечения к самоубийству.

Бесноватые, или как называют их в народе, испорченные также нередко приходили к Семену Климычу, и были исцеляемы им почти все без исключения. Известно, что испорченными называют их потому, что они, по внушению возобладавшего ими врага (также, по замечанию Семена Климыча, от долговременного коснения в каком либо грехе, или по причине греха, в котором не принесли должного покаяния) утверждают, что их испортил такой-то или такая-то. Очень хорошо понимая, что такою хитростию враг поддерживает свое обладание над ним, скрываясь под покровом питаемой в помыслах злобы и самооправдания, Климчонок начинал лечение таких больных с того, что разоблачал пред ними козни вражии, указывая на действительную причину их болезни и приводя к сознанию и сокрушению о грехах своих; приказывал, если то лицо, на которое они свидетельствуют, находится еще в живых, немедленно испросить у него прощение, а если порча слагается на усопшего, то примириться с ним, отслужить на его могиле панихиду о упокоении души его, затем принести покаяние пред священником и положить начало доброй жизни. У некоторых, являвшихся к нему женщин начальною причиною беснований было притворство, обратившееся в навык и поработившее их врагу; у других суеверие, у иных естественная болезнь, приписываемая, по неведению, порче. Все это Семен Климыч умел разъяснять и врачевать приличными средствами. Бесноватых, которые привозимы были к нему в цепях, он тут же, после краткой с ними беседы, приказывал расковать и сдавал их на руки родным кроткими и послушными. Само собой разумеется, что приемы лечения, обусловливаемые даром благодатной прозорливости, при помощи которой он сразу угадывал причину болезни, сходствуя между собою в общем основании, были различны, смотря по причине, произведшей болезнь, свойству больного и т.п.

Климчонок хорошо знал народную гигиену и приходящим к нему больным давал приличные советы, извлеченные им из многолетней опытности. Кроме этого, он иногда преподавал исцеление посредством освященного елея, который всегда приказывал освящать при посредстве священника и затем употреблять с верою в целебную силу, сообщенную ему Церковию.

Помещик того села, г.Устинов, сведав, что в его имении есть мужичок, пользующийся общим уважением и доверием целого округа, назначил Климчонка бурмистром всей своей вотчины, которая простиралась до 1500 душ, и не ошибся в своем выборе. После множества искушений и скорбей, без которых не обходится ни один нравственный подвиг и, побеждая все это терпением и кротостию, Климчонок, при помощи Божией, достиг того, что в несколько лет своего управления успел совершенно изменить нравственный быт вверенных ему крестьян. Сблизив их с Церковию и объяснив благотворное ее влияние на все условия и отношения жизни семейной и общественной, Семен Климыч всеми силами старался искоренять суеверие и предрассудки, которые почитал корнем всего худого в простом русском человеке. На возрастных он действовал силою слова и всего более личным примером; детей сам обучал грамоте по своеобразной, упрощенной им методе, понятной и для старых, из которых тоже многих обучил чтению. Пьянство и другие пороки видимо ослабели, а Церковь сделалась любимым местом доброго народа; крестьяне жили в мире и довольстве, благословляя судьбу свою.

Народная молва далеко разнесла вести о благочестивом и умном алмазовском бурмистре, хотя Семен Климыч ни в чем не изменял образа своей жизни и привычек. Властвуя над другими одною силою примера, он обходился равно со всеми, любил труд до усталости, наблюдал строгую справедливость, был прост и умерен во всем; летом ходил в одной рубахе или надевал поверх ее «пониток» – узкий армяк из серого домашнего сукна, а зимой в простом крестьянском полушубке.

Семен Климыч был женат и имел двух сыновей. Он скончался мирною христианскою кончиною с напутствием св. таинств: Елеосвящения и Евхаристии в 1837 году. В предсмертные минуты он заставил читать себе 17–ю кафизму. Последние его слова были: «прости, о любезное мое чтение! как много я обязан тебе!» Когда окружающие смертный одр Семена Климыча предложили ему послать в город дать знать о приближающейся кончине друзьям и почитателям его, он отвечал: «не надобно, я родился мужиком, хочу и умереть, как мужик».

В Балашевском уезде было тогда много молоканов. Соболезнуя о заблудших, Семен Климыч успел познакомиться с их учителями, с тем, чтоб узнать сущность и приемы их учения. Убедившись, что заблуждения их основываются на своеобразном толковании отдельных мест Библии, Климчонок выступил против них со словом кроткого обличения. Имя Климчонка скоро сделалось грозою для молоканских учителей; они уже не только перестали искать случаев поспорить с ним, но и сами удалялись и последователям своим приказывали избегать этого. Молоканы сами признавались, что, после беседы с Семеном Климычем, каждый из них не находил спокойствия в своей совести, и начинал не доверять толкам своей секты, изыскивая, вопреки приказу лжеучителей, случай опять побеседовать с Климчонком. Так-то много было в речах его благодатного помазания и непреоборимой силы убеждения!

Семен Климыч всякий раз, когда случалось ему, по должности своей, отлучаться в уезд (что бывало больше зимою), обыкновенно старался попасть на ночлег к кому нибудь из молоканов, выбирая для этого нарочно непогожую пору, вьюгу, метель. «Бывало долго стучусь, рассказывал он потом, в ворота: кто там? спросят наконец. – Климчонок. – Ступай с Богом далее, – Да ведь на дворе-то морозно; вишь какая метель; свету Божьего не видно, – замерзну на улице, отвечать будете. – Делать нечего, пустят и нехотя; а мне только того и надобно. Слово за слово, пойдет беседа сперва так кой о чем, а там начнутся споры о Вере, пригласят соседей, – гляди, и проживешь у них дни два». – Случалось, что пристыженные и посрамленные пред другими молоканы в ожесточении выталкивали Климчонка из избы. – «Да что ж это вы в самом деле? кричит он из-за дверей; хоть шапку-то подайте, – а шапка-то или у него, или им самим запрятана куда нибудь подальше. Ищут, ищут, – нету. – Да вы пустите меня на минутку; я сам найду. – Пустят, и опять заспорят, да этак иногда на целые сутки.» Сохраняя полное присутствие духа, Климчонок всегда выходил победителем из этой борьбы. Я, говорил нам один из людей благочестивых, сам был свидетелем одной из бесед его с молоканами, и, кажется, никогда не забуду того, что видел и слышал.

«Молоканов было много. – Вот видите, братцы, начал Климчонок, вас много, а я один; со всеми вами не сговоришь: ну, так выберите же из среды себя одного, кому вы больше верите, мы и побеседуем; только чур, чтоб остальные не вмешивались, а только слушали бы.

– Вышел вперед учитель.

– Ну, сказал Климчонок, вот и ладно. Говори же, что ты имеешь против нас?

– Вы идолопоклонники, покланяетесь идолам, сказал учитель – молокан, и затем начал приводить доказательства против почитания икон.

– Все сказал? – спросил Климчонок.

– Все.

– Хорошо, а еще ничего не имеешь сказать?

– Как не иметь? Мы не признаем вашей Церкви, ибо в Писании сказано, что Бог есть Дух, стало быть, и кланяться ему достоит духом и истиною.

И пошел, и пошел. Климчонок все слушал спокойно, не перебивая его ни на одном слове. Сборище молоканов видимо торжествовало и смело поглядывало на своего противника. Учитель–молокан умолк.

– Все теперь сказал, что хотел? – спросил опять Климчонок.

– Все.

– Ну, теперь слушай же, да гляди же, не перебивай меня. Ты говоришь, что мы идолопоклонники, потому что чествуем св. иконы, и ссылаешься в этом на Библию. Подай-ка ее сюда.

Затем Климчонок стал разбирать все те места Свящ. Писания, на которые ссылался его противник. Шаг за шагом следил он раскольника, с удивительною точностью и необыкновенною меткостью разбивая все его лжеумствования.

– Ты, брат, заключил Семен Климыч, и с книгою-то святою обращаешься нечестно, а словно мышь: вырвешь из нее то то место, то иное, да и портишь его смысл в целом-то. И опять, какое ты право имеешь ссылаться на Библию? Ведь это тоже вещь чувственная. Что ты здесь видишь? хартию, буквы, чернила, – ну, а ведь ты ничего чувственного не признаешь.... Скажи-ка мне, веруешь ли ты в Бога?

– Верую, – отвечал молокан.

– А воплощению Сына Божия веруешь?

– Верую.

– А Новый Завет признаешь, словом Божиим?

– Признаю.

– Ладно. Там сказано: иже веру имет и крестится, той спасен будет, а иже не имет веры, осужден будет: почему же вы не креститесь?

– Мы крестимся духом, – отвечал молокан.

– Вот что! А Христос-то крестился и водою и духом.

После долгого рассуждения о таинствах Церкви православной, Семен Климыч сказал: из всего этого ясно следует, что вы не верите Новому Завету, стало быть, вы – противники Христа, вы – жиды, а мы христиане. Ну, а Ветхому Завету веруете?

– Веруем.

– Коли веруете, то, значит, знаете, как чрез Моисея на горе Синайской дан был закон народу Божию, установлено священство, повелено устроить скинию свидения, кивот завета, алтарь, приносить жертвы, как потом был устроен храм Соломонов, и проч. и проч. – На все это Семен Климыч указывал места из Свящ. Писания, и в заключение сказал: так ли?

– Так.

– А у вас есть церковь?

– Нету.

– А священники есть?

– Нету.

– Ну, так вы не верите не только Христу, но и Моисею; стало быть, вы–то и есть настоящие идолопоклонники.

Никогда не забыть мне, – говорил очевидец – свидетель этого собеседования, – злобного выражения всей физиономии учителя– молокана! Не раз он порывался разразиться самой крупной бранью, но Семен Климыч с улыбкою и спокойно удерживал его напоминанием данного условия – не перебивать друг друга. Бедняжка то краснел, то бледнел, трясся, как в лихорадке и к концу беседы от бессильной злобы не мог вымолвить ни одного слова. А между тем Климчонок, обратясь к присутствовавшим, раскрывал пред ними учение Веры православной.

Плодом ревностной проповеди Семена Климыча было то, что одни из молокан обращались к Церкви православной, а другие стали с недоверием смотреть на своих учителей и искать беседы с Климчонком, чтоб убедиться окончательно. Чтобы успешнее и решительнее действовать на молодое поколение молокан, Климчонок убедил некоторых грамотных ревнительниц Веры поступать в услужение к богатым молоканам, дабы, среди преподавания уроков чтения, внушать им здравые понятия о православной Церкви, и таким образом подготовлять к принятию истинного учения Веры.

В то время обширная Саратовская губерния не составляла еще отдельной епархии, а причислялась к Пензенской, которою управлял преосвященный Ириней. Объезжая свою обширную епархию, преосвященный посетил по пути Балашев, куда и пригласил к себе главных учителей молоканской секты. Сюда же был вызван и Климчонок, на которого сделано было много доносов от некоторых лиц, завидовавших его славе и известности. Семена Климыча представили преосв. Иринею, как человека сомнительных верований, прельщающего народ каким-то новым и странным учением.

– Чему ты учишь? – спросил преосв. Ириней, когда явился к нему Климчонок.

– Напоминаю себе и другим, отвечал Семен Климыч, то, чему учит св. Церковь: знать и любить Единого Истинного Бога и Его же послал есть в мир, для спасения нас грешных, Возлюбленного Сына своего, Господа нашего Иисуса Христа.

– Как же на тебя жалуются, что ты распространяешь в. народе какое-то новое и странное учение?

– Жалуются потому, сказал Климчонок, что завидуют, а зависть и злоба, по слову Писания, не весть предпочитати полезного.

Чтобы убедить архипастыря в своем единомышлении с Церковью о предметах Веры, Климчонок испросил у преосвященного, в присутствии его, иметь прение с молоканами о Вере. Учители молоканские, вовсе не ожидавшие этого, и знавшие силу противника своего, пришли в робость и смущение. На все коротко уже знакомые ему вопросы и доводы их Климчонок отвечал, на основании слова Божия, просто, ясно и убедительно, чем заставил поочередно всех учителей этой секты умолкнуть. В заключение беседы, сами молокане прямо сказали преосвященному: «поставь нам попом Климчонка, и мы все обратимся к Церкви».

Преосв. Ириней хотя и не изъявил согласия на эту просьбу раскольников, но, провидя в этом залог будущих успехов в обращении их, решился поддержать Климчонка. Обласкав старца и побеседовав с ним довольно, преосв. Ириней просил Семена Климыча указать ему на единомышленных ему людей и способных действовать на молокан. По указанию Климчонка, немедленно вызваны были преосвященным протоиерей с. Романовки Миртовский (в монашестве Моисей); диакон с. Грязнухи Степан Ульянов, да из местных жителей Семен Климыч указал на Палашевского купца Ф. А. Туркина, мещанина М. Иовлева и некоторых других ревнителей благочестия. Познакомившись и побеседовав с ними о мерах, которыми они полагают действовать на заблуждающих, преосвященный благословил их продолжать начатое дело, и возвратясь в Пензу, занялся составлением частной миссии, для обращения молоканов, назначив в нее двух ученых протоиереев, которым вменил в обязанность действовать совместно с Климчонком и сказанными лицами, выразившись о них так: «вот истинные-то христиане! Благодарю Бога, что познакомился с такими достойными людьми!»

В короткое время миссия эта, при пособии Климчонка, обратила около 150 человек из молоканов; официальные действия этой миссии прекратились с переводом преосв. Иринея в другую епархию. При всем том Климчонок с другом своим, протоиереем Миртовским, и прочими сотрудниками деятельно занимался обращением молоканов, а равно раскольников и других сект, не прекращая своего ревнительного служения и в краткое управление новооткрытою тогда саратовскою епархией епископа Моисея, в скором времени переведенного в Грузию экзархом. На место его назначен 19 Марта 1832 года преосвящ. Иаков, рукоположенный в епископа из ректоров Екатеринославской семинарии.

Состояние Саратовской епархии при поступлении в управление его преосвященного Иакова. – Его беседа с Климчонком. – О. Моисей Миртовский. – Братство саратовских граждан и начальные его действия.

До вступления на саратовскую кафедру преосвященного Иакова, новооткрытая епархия эта представляла самое печальное зрелище в духовном отношении: город был наводнен раскольниками всяких сект, обыкновенно, враждебных промеж собою, но согласных лишь в одном – в закоренелой ненависти к Православным, которых, в сравнении с ними, было гораздо меньше, да и те, долго не имея надлежащего окормления, находились, по отношению к Церкви, в состоянии двоедушия и сомнения; сами не знали, чему верить: «будь добрый человек, да живи хорошо, Бог не оставит; спастись может всякий по вере своей», – вот что часто слышалось от людей даже влиятельных. Православное трехперстное сложение в целом городе почиталось великим грехом и такою диковинкой, что из ста едва один дерзал знаменать себя им. «Хоть кулаком крестись, говорили иные, будь только добрый человек!»...

При таком положении вещей, если бы кто вздумал ревновать об обращении раскольников, то его сочли бы возмутителем общественной тишины и спокойствия. Кроме раскольнических сект различных толков, в Саратове было немало и иноверцев: католики и лютеране, более из числа колонистов, магометане из татар и даже идолопоклонники из калмыков.

В таком-то положении застал духовную свою паству преосвященный Иаков, по прибытии своим в Балашев и при обозрении вверенной ему епархии. Враги Климчонка постарались выставить его пред новым архипастырем человеком сомнительных верований, привлекающим к себе народ каким-то странным учением. Получив такой донос, преосвященный вызвал к себе в Балашев Климчонка.

Не без страха явился ревнитель благочестия к архипастырю.

– Зачем ты мешаешься не в свое дело? – спросил преосвященный Иаков и как бы искушая, его, прибавил: зачем ты старичок, беспокоишь молокан? Они люди добрые, живут смирно, веруют во Христа, – чего же им не достает, чтобы спастись?

– Простите, отвечал Климчонок, ваше преосвященство, моему неразумию. Святые отцы единогласно свидетельствуют о раскольниках, что они спастись не могут. Никакой грех, говорит св. Златоуст, Бога не раздражает так, как раскол; хотя бы и бесчисленные добрые дела раскольники соделали, но ничего не пользуют. Не меньшие казни раскольники воспримут, как и те, кои тело Христово рассекали, то есть, кои Его распинали. Ни кровь мученичества греха раскола загладить не может».² Св. Кирилл Александрийский пишет также: «удаляющиеся Церкви Божией и причастия «св. тайн, – а таковы раскольники – молоканы, враги «Божии бывают и бесом друзи».³ Священномученик Киприан, епископ карфагенский, называет их «антихристами»: «противники Христовы, говорит он, антихристы – все те, которые от любви и единства Восточные Церкви отпали, и Господь в Евангелии глаголет: аще кто Церковь преслушает, буди тебе, яко же язычник и мытарь.⁴ Если презревшие Церковь за язычников и мытарей вменяются: то кольми паче бунтовщиков и неприятелей, ложные алтари и недозволенные священства и святотатственные службы вымышляющих и чести себе беззаконно присвояющих, надобно почесть за язычников. Согласно тому, и блаженный Августин пишет: «кто от Кафолической Церкви бывает отделен, хотя бы и похвальное собою житие мнелся препровождати, за сие токмо едино беззаконие, что от единства Христова отлучен есть, не получит жизни вечной, но гнев Божий пребывает на нем».⁵

– А как ты однако ж понимаешь слова Писания: во всяком языце бояйся Бога и делаяй правду приятен Ему есть?

– Слова эти относились к язычнику Корнилию, который, не будучи оглашен учением Христовым, творил правду по закону естественному, совести, потому и был приятен Богу, – но только приятен, а для устроения его спасения надлежало ему прежде уверовать и креститься во имя Господа нашего Иисуса Христа, для чего, по смотрению Божию, и послан был к нему апостол Петр, и исполнилось слово Писания: иже веру иметь и крестится, спасен будет, а иже не имеет веры, осужден будет. Св. Иоанн Златоуст, изъясняя сие место, между прочим говорит: «едали приятен Богу есть, иже в Персиде живый? Аще будет достоин по сему образу, то есть, примеру, приятен будет, еже сподобитися веры, то есть, чтобы сподобиться просвещения верою во Христа, отсюда и иже от Ефиопии каженника не презре»,⁶ но то же сподобил его просветиться во имя Христово и креститься от апостола Филиппа, да и из Писания видно, что нет иной двери ко спасению, как сия: иже имеет веру и крестится, спасен будет, а иже не имеет веры, осужден будет; а раскольники веры правой не имеют, и крещения – одни, вот как молоканы, вовсе отметаются, а другие, как поповщина и беспоповщина, совершают незаконно, чрез запрещенных попов и «большаков»; третьи, как перекрещиванцы, повторяют его, вопреки ясному свидетельству Писания, – стало быть, все они подлежат осуждению.

Затем Семен Климыч откровенно и с соболезнованием высказал преосвященному состояние его паствы. Преосвященный слушал его внимательно и задумчиво; одушевленный рассказ старца сильно его занял. После всего он сам стал предлагать ему вопросы о раскольниках вообще, о духе разных сект их, о средствах к обращению, – и, вполне удовлетворенный мудрыми ответами Климчонка, расстался с ним с явным уважением, благодаря доносчиков, за то, что они познакомили его с таким замечательным человеком. Со своей стороны Семен Климыч из беседы с преосвященным и из внимательных его расспросов о раскольниках вынес твердое убеждение, что архипастырь не останется равнодушным зрителем печального состояния своей паствы, и поспешил увидаться со своим отцом и другом, протоиереем Миртовским. «Радуйся, отче, сказал он, входя к нему: Бог даровал нам во владыке ангела своего! Он просветит сидящих во тьме и сени смертной светом истины Христовой. Се время благоприятно открыто послужить Церкви Божией!»

Семен Климыч тут же присоветовал о. протоиерею, бывшему тогда уже вдовцом, подать прошение о поступлении в монашество, что и принял с любовью достойный служитель алтаря; а преосвященный, получив прошение, пригласил его перейти на жительство в архиерейский дом и вскоре постриг его в монашество, с наречением Моисеем.

Время однако ж короче познакомить читателя с этим замечательным человеком, который, как увидим ниже, вскоре сделался правою рукою преосвящ. Иакова в деле обращения заблудших. С самого поступления своего на должность священника, Миртовский, сдав домашнее хозяйство своей супруге, посвятил себя исключительно делам, свойственным его званию и вскоре приобрел любовь и уважение своих прихожан. Ничто важное не происходило в их семействах без его совета. В то, время, к которому относится наш рассказ, Миртовский был Благочинным. Строгость и справедливость его простиралась до того, что, получив донесение о соблазнительной жизни своего родного отца, приходского священника, он, по страху Божию, не задержал этого донесения и препроводил на благоусмотрение архипастыря; когда же, по суду, отец подпал под запрещение, он, как почтительный сын, призрел и успокоил его.

О. Матвей любил Семена Климыча не только, как друга, но видя его благодатные дарования и святую жизнь старца, по своему смиренномудрию, уважал, как отца; не предпринимал ничего без его совета и сохранил такие отношения к нему до конца жизни. Прилежа от юности к умственным занятиям, о. Матвей, по совету друга своего, всесторонне изучил вопросы о расколе и нашел первое применение своих сведений в обращении раскольников сперва своего прихода, потом, как Благочинный, в своем «благочинии»; с поступлением к преосвященному, круг его действий расширился еще более. Он первый познакомил любознательного архипастыря с духом раскола и предложил ему, опытом дознанныя, меры к его искоренению. По поручению преосв. Иакова, он не раз ездил в глубь Саратовской губернии, то на Узень, – гнездо молоканской секты, то на Иргисе – притон поповщинской секты, и во время этих поездок присылал архипастырю каждую почту подробные и занимательные донесения о своих беседах с учителями разных толков, желая этим ознакомить его с особенностями различных сект и возбудить в нем желание деятельно приняться за обращение их. Испросив с этою целью учреждение миссии, преосвящ. Иаков назначил начальником ее о. Моисея, возведенного в то же время в сан игумена Петровского монастыря, что в г. Петровске.

О составе и действиях этой миссии будет сказано далее, а теперь, по порядку времени, следует познакомиться с обществом «благочестивых», образовавшемся в Саратове, еще до приезда преосв. Иакова. Для удобства нашего рассказа, мы будем впредь именовать эго общество «саратовским братством», по некоторому сходству его, в отношении к своей цели, с теми обществами, которые возникали в юго-западной России во времена унии, хотя в настоящем случае не было тут ничего условного или обязательного. Братство это образовалось сначала по необходимости из людей единомысленных, для защиты себя самих от раскольнических лжеучений, а впоследствии, сделавшись известным архипастырю, представило ему из себя готовую миссию, для обращения городских раскольников. Мы скоро увидим, как благоразумно воспользовался преосв. Иаков усердием и опытностью этих людей, во славу Божию и на пользу своей паствы.

В 1829 году прибыло из Воронежской губернии на жительство в Саратов одно благочестивое семейство Пономаревых, отец и четыре сына. Один из последних, по ремеслу портной, открыл в Саратове мастерскую и магазин готовых платьев. С юных лет воспитанный в страхе Божием и преданности Церкви православной, он строго соблюдал ее уставы. Набрав артель из 30 человек, большею частью взятых на обучение мальчиков, Пономарев смотрел на рабочих, как на своих детей, за которых надобно будет дать отчет Богу; содержал их хорошо и строго наблюдал за их нравственностью. В воскресные и праздничные дни вся артель непременно бывала в церкви на заутрени, обедни, и вечерни; кроме этого, при помощи одного дьячка, обучив своих рабочих церковному пению, Пономарев завел, чтоб они и за работой, вместо светских песен, пели песни духовные. Скоро Пономарев стал известен целому городу и особенно купцам, которые полюбили его за честность и верность данному слову. А так как большая часть саратовцев были раскольники разных толков, то мало по малу начали являться к Пономареву, как новичку в их городе, учители, подсылаемые знакомыми им купцами, с старыми за пазухой книгами, для бесед о вере, в надежде привлечь его в свое «согласие». Зная слово Божие и учение Церкви православной, Пономарев не чуждался таких бесед, и с любопытством, а более с соболезнованием слушал их суемудренные толки, обыкновенно начинавшиеся с того, что – дескать, вера ваша неправая, что пришел уже антихрист, что Церкви истиной нет, священство прекратилось и тому подобные бредни. Пономарев возражал им на это, по крайнему своему разумению. От дьячка покровской Церкви П. Михайлова, который обучал артель его церковному пению, Пономарев узнал впервые некоторые подробности о Климчонке, о котором наслышался и прежде, как о человеке богоугодном. Михайлов познакомился с Семеном Климычем в то время, когда сей последний был как-то вызван в саратовскую Консисторию по какому-то делу о раскольниках и, как сам сознавался, много позаимствовал он от Климчонка благо потребного для жизни. Будучи при том сведущ в Св. Писании, Михайлов, по его наставлению, поддерживал и других в правильном понимании учения Церкви православной, наветуемых расколом.

Чувствуя, с одной стороны, настоятельную потребность в опытном совете, как вести себя среди раскольников, а с другой, желая получить облегчение от болезни, Пономарев решился ехать в Балашев, для свидания с Климчонком, пригласив с собою в товарищи приятеля своего, мещанина С. Я. Чекенева, который тоже нуждался в совете, находясь, как говорится, между двух огней, ибо отец его принадлежал к поповщинской, а мать к перекрещеванской секте. Прибыв к Климчонку, они откровенно и подробно рассказали ему о своем затруднительном положении среди раскольников, и просили его совета, как им вести себя в их обществе, чтобы сохранить чистоту совести и убеждений. Ласково принял их добрый старец, и, видя в них людей богобоязненных, много беседовал с ними, соутешаясь, по апостолу, их общею верою; поставил их, как обращаться с раскольниками разных сект и, сверх того, внушил настоятельно, что истинный христианин не должен оставаться равнодушным, видя вокруг себя заблуждающихся, но что прямая его обязанность всячески печись о спасении ближних, и особенно неправо мудрствующих о вере. Семен Климыч указал своим посетителям для сего постоянно упражняться в чтении Свящ. Писания и толкований на него св. отцов и учителей Церкви, преимущественно же св. Иоанна Златоуста, св. Дмитрия ростовского, св. Тихона воронежского, читать Камень веры, Лествицу св. Иоанна Лествичника и из Добротолюбия «деятельные главы».

Метод, преподанный Семеном Климычем ревнителям благочестия для бесед с раскольниками, состоял в следующем: отнюдь не дозволять себе говорить со многими вдруг, а хотя и в присутствии многих, но по очереди, сперва с одним, потом с другим и опять с таким условием, чтобы присутствующие не перебивали беседы. «Когда они, говорил Климчонок, будут доказывать свои лжеучении и лукавые догматы, то вы, прежде всего, спрашивайте: на чем они основываются, то есть, на каком месте Свящ. Писания? Если укажут, то, как они понимают такое место? Если они примутся истолковывать его по своему собственному разумению, то вы остановите и скажите так: «нет, ты покажи мне толкование на это из св. отцов и учителей Церкви, а иного – мол я не признаю.» Поверьте, что изъяснения такого рода всегда послужат к обличению их неправых мудрований, потому что все их заблуждения проистекают именно от того, что они толкуют слово Божие по своему, и тем прельщаются сами и прельщают неведущих. Писания и силы Божией, тогда как вся права разумевающим и права обретающим разум. – Далее Семен Климыч учил не кидаться вдруг за многими доказательствами, и, во время беседы о каком либо предмете Веры, не позволять отводить себя в сторону посторонними суждениями, а какое предложение взято в начале для обсуждения, стараться доводить его до конца и не прежде переходить к другому: начнется, положим, рассуждение о важности и святости Церкви, – раскольник не преминет вмешать сюда вопросы о перстосложении, о церковных обрядах, – нужно остановить его: «погоди – мол, дай прежде одно кончить, а там уж перейдем к другому». Смешивать беседу и отводить в сторону от главного предмета, – это обычная уловка всех раскольников⁷. «Они, продолжал старец, называют нас антихристами, уверяя, что царство его уже наступило, а того и не видят, бедненькие, что они-то и есть настоящие противники Христа, ибо, по слову священномученика Киприана, противники Христовы или антихристы все те, которые от любви и единения восточной Церкви отпали. Они – противники Христовы и потому еще, что открыто и упорно противятся истине Христова учения, как вообще, так и в частности, и изрыгают хулы на чистую голубицу, Церковь православную».

На прощанье с своими собеседниками Климчонок взял с них слово, что они будут всячески стараться утверждать в Православной Вере колеблющихся и ревновать о обращении заблуждающих, прозрительно обещая, что Господь вскоре увенчает успехом их труды на пользу Церкви.

Возвратясь в Саратов, Пономарев и Чекенев, укрепленные советами старца, из первых же бесед своих с раскольниками увидели, какую великую пользу должны принести делу Веры мудрые его советы. Все суждения свои они старались основывать единственно на слове Божием и на изъяснениях оного св. Отцами и учителями Церкви, заимствуя их из их же старопечатных книг, уважаемых раскольниками. Этот новый оборот собеседования сильно взволновал одних, удивил других, убедил многих. Раскольники то и дело или приходили сами, или зазывали к себе своих противников.

Вскоре, по приезде Пономарева и Чекенева от Климчонка, присоединился к ним купец А. И. Залётнов, получивший от них разрешение в некоторых своих сомнениях. Содружество и единодушие этих трех лиц послужило основанием «саратовскому братству». С течением времени в общение с ними вошли купцы: В. И. Крюков, Ф. И. Курбатов, Усов, обращенный ими же из раскола, Бакуров, мещанин П. А. Солохов и некоторые другие, всего до 30 человек. Особенных условий между ними не было никаких; всех их связывала лишь общая любовь к матери нашей Церкви и ревность по православной Вере. Принимая кого либо в общение с собою, братство наблюдало главнее всего, чтобы он свидетельствовал правую веру свою и делами благими, например: если кто, занимаясь торговлей, присвоил себе, когда либо что чужое, то обязывался немедленно возвратить тайно или явно, с обязательством вести впредь дела свои честно и верно слову, не лгать, не обманывать, не божиться и проч. Правила лиц, принадлежавших к братству, скоро сделались известными всему городу и приобрели им всеобщее уважение и доверие.

Из особ духовных в общение с саратовским братством, кроме о. Моисея, с которым Пономарев и Чекенев познакомились прежде других, были: протоиерей И. С. Крылов, член Консистории, старец преклонных лет, духовник почти всех членов братства; М. С. Чердынский, священник Покровской церкви; Н. Родионов, священник Петропавловской церкви; учители духовных училищ (в монашестве) Гурий и Иоанн. Некоторые из семинаристов старшего возраста тоже помогали братству в предначатом ими деле, и, таким образом, сами, чрез общение с ним, задавались, для будущей пастырской своей деятельности, такими сведениями, каких напрасно добивались бы в школе.

Случай, познакомивший преосвящ. Иакова с Саратовским братством. – Беседа архипастыря с Пономаревым и ее последствия.

Члены братства не редко собирались вместе в одном доме, стекаясь туда с разных сторон но, к сожалению, эти собрания не всегда были удобны и беспрепятственны. Однажды случилось, что сотрудники по делу обращения молокан, собравшиеся в доме дьячка, П. Михайлова, все были переписаны и список этот, неизвестно, при каком донесении, препровожден к преосвященному; вследствие чего, хозяин дома и гости его, духовного сословия, были вытребованы к архиерею. Преосвященный, расспросив их, как и за чем они собирались, и не найдя в этом ничего особенного, отпустил их с миром.

Однако ж один из членов саратовского братства, Пономарев, понес довольно тяжкое испытание за свою ревность по обращению раскольников к Православию. Вот случаи: у одного саратовского помещика К–на пропал без вести крепостной его человек, мастерством портной, который прежде того хаживал к Пономареву и брал у него на дом работу. Навели подозрение на Пономарева и подучили г. К–на подать на него донос.

В доносе этом значилось, что так как в Саратове много разных сект, и есть между ними такие, которые подговаривают людей к самоубийству, а у портного Пономарева, к которому ходил и его (г. К–на) человек, бывают какие-то подозрительные собрания; артель свою обучает он неизвестно для чего духовному пению, и вообще руководится в жизни какими-то особенными, отличными от других, правилами, то он, г. К–н, и просит полицию учинить о сем формальное исследование: не принадлежит ли помянутый портной Пономарев, по означенным подозрениям, к какой либо секте и не откроется ли чрез это, куда девался крепостной его, К–на, человек, а также и прочее, зловредное для общества.

Вследствие такого доноса, Пономарев был арестован, а в квартире его учинен повальный обыск, при чем допрошена была артель: но мастеровые и мальчики единогласно показали, что они содержатся хорошо, хозяина своего любят и почитают, как отца, худого за ним ничего не знают и не примечали, противного Церкви и нравственности он ничего им не внушал, но что, действительно, он запрещал своим мастеровым, во время работы, празднословие, неблагопристойные шутки и слова, равно и пение мирских, песен, а, вместо того, они были обучены и сидя за работой, всегда поют охотно и свободно различные духовные песнопения. При повальном обыске, никаких подозрительных вещей и книг иных, кроме духовных, в квартире Пономарева не оказалось. Сам Пономарев, при допросе в полиции, показал, что его знает почти весь город, что, будучи от юных лет утвержден в Православии, он ни к какой секте не принадлежал и не принадлежит; нарочитых собраний у него в квартире не бывает, а когда в праздничные или семейные дни сойдутся на беседу свои знакомые, то разговаривают больше о духовных предметах, для взаимной пользы и назидания, потому что, живя среди раскольнических сект, имеют большую надобность ко взаимному укреплению себя в Православии и правомыслии о предметах веры. В заключение показал и то, что в общении с ними находятся и духовные лица, городские священники, учители духовных училищ и воспитанники семинарии. Следствие кончилось ничем; Пономарев был освобожден из под ареста;⁸ в награду за арестование предоставлено было ему ведаться с К–ным формою суда, чего, конечно, он не сделал, во-первых, как христианин, а во-вторых, боясь судебных дел, пуще всякой беды.

По миновании такой неприятной истории, Пономарев, посоветовавшись с товарищами и о. Моисеем, находившимся в это время уже в архиерейском доме, решился побывать у преосвященного Иакова, чтобы личным объяснением предотвратить и впредь могущие повториться нападки на их братство.

Помолясь Богу, Пономарев отправился к архипастырю, взяв с собою две книги, которые, как полагал по соображению с сущностью сделанного на него доноса, могли понадобиться ему в беседе с преосвященным. Книги эти были: сочинения св. Димитрия Ростовского часть IV и I часть избранных бесед св. Иоанна Златоуста, переведенных с греческого игуменом Иринеем 1819 году.

– Что вам нужно? – ласково спросил Пономарева, вышедший вскоре после доклада преосвященный.

Пономарев поклонился ему в ноги и, приняв благословение, отвечал:

– Я, владыко святый, тот самый Пономарев, на которого недавно был сделан донос, будто бы я принадлежу к какой-то особенной секте. Хотя по следствию ничего не оказалось, хоть я совершенно спокоен в своей совести и радуюсь, что Господь сподобил меня грешного потерпеть бесчестие. Его ради, но вместе с тем почел долгом прибегнуть к вашему преосвященству с почтительной просьбой рассмотреть мои убеждения, и ежели я, как человек простой и неученый, в чем либо заблуждаюсь, то прошу вас милостиво наставить и вразумить меня. А я вам свою душу, как перед Самим Богом…

Пономарев заплакал и пал к ногам архипастыря.

Обласканный и утешенный преосв. Иаковом, он рассказал ему по порядку о том, как он поселился в Саратове, как раскольники разных сект подсылали к нему своих учителей, чтобы привлечь его в свое единомыслие, что и побудило его вникнуть с одной стороны в их лжеучения, а с другой в Св. Писание и изъяснения на оное св. отцов и учителей Церкви, для правильных состязаний с раскольниками, и как потом, приобретши навык в беседах с расколоучителями, он сам стал, с помощью единомысленных в вере и знающих Писание людей, ревновать о обращении заблуждающих.

– Вот этим-то, – перебил его преосвященный, – и соблазняются; это не ваше дело.

– Простите, ваше преосвященство, – отвечал Пономарев, – я начал это дело не по собственному рассуждению, а потому, что св. отцы, в особенности же св. Иоанн Златоуст, не только не запрещают сего, но вменяют в непременную обязанность каждому православному христианину заботиться о спасении ближних, а наипаче заблуждающих в вере.

– Где Златоуст говорит об этом?

– А вот извольте, ваше преосвященство, – отвечал Пономарев и подал ему оставшиеся в передней Сочинения св. Димитрия Ростовского, разогнув на 2 странице.

Преосвященный, взяв из рук Пономарева книгу, прочел вслух следующее:

«Вопрос. Чего ради подобает кому читати и ведати Божественное Писание, и яже в нем историю, и прочия ово учительские, ово же исторические книги?»

»Ответ. Трех ради вин: 1) познания ради Бога, 2) управления ради себя самого; 3) наставления ради ближнего.»

«Но рёчет кто: довлеет мне себе смотрети, а не другого; довлеет ми своему спасению, а не о прочих спасении нещися. Таковому отвечает Златоуст глаголя: егда обленишися прилежати о брате, не возможеши инако спастися. Паки кто речет: несмь учитель, ни иерей, ни духовник, ни пастырь душ, не надлежит ни кого учити. Таковому отвещает св. Феофилакт: не глаголи, несмь учитель и наставник, иные учити и пользовати не долженствую: лжеши, – учители бо не довлеют к наставлению всех по единому, хощет же Бог, да кийждо наставляет и созидает другого».

Дочитав до этого места, преосвященный заметно смутился и чтение последующих за сим строк продолжал уже про себя: «но и в Ветхом Завете, Давид святый, царь сущи, не имел ли попечения о пользе ближних? Не учил ли и не наставлял ли грешников на добрые дела? Научу, рече, беззаконные путем Твоим и нечестивии к Тебг обратятся. Кольми паче мы, новоблагодатные сынове, то творить долженствуем».

– Да, сказал преосвященный, помолчав немного, – конечно, против этого нечего сказать. А вот пением- то вашим тоже соблазняются; говорят: нигде не видно, чтобы Христос пел.

– Нет, выше преосвященство; в Евангелии от Матфея есть довольно ясное на сие указание: воспевше, сказано, изыдоша в гору Елеонскую. Пение же духовное завел я у себя между рабочими вот почему: прежде сего я жил в Москве в нескольких артелях, и довольно насмотрелся, как мальчики портятся от непристойных, во время работы, бесед между собою, сквернословия, смехотворства и пустых песней; сделавшись теперь, по милости Божией, сам хозяином и памятуя, что юность вообще такой возраст, когда легко научиться всему хорошему, или испортиться совсем, я дал себе слово строго наблюдать за нравственностью своей артели, и потому-то запрещаю им празднословие и пение пустых песней. Вместо этого, я обучил их церковному пению, и они у меня, сидя за работою, отрадно и приятно поют разные духовитые песни, без всякого к тому особенного понуждения.

– Да вы бы, – сказал архиерей, – лучше их молитве учили.

– Трудно, ваше преосвященство, чтобы мальчики довольствовались одной молитвой: соскучатся. Наше мастерство – трудное, петь в обычае, да и работа идет успешнее, потому что пением как будто сокращается труд.

– Положим, – с улыбкой отвечал преосвященный, – положим, что и так, да ведь не все же песни одинаковы; можно петь какие либо избранные, – вреда от этого не будет.

– Простите, ваше преосвященство, – отвечал Пономарев, низко поклонившись, – у св. отцов нигде нет на это позволения, а, напротив, песни, воспевающие, по большой части, плотскую любовь, любовь всегда почти нечистую, положительно осуждаются и воспрещаются христианам.

– Где ж это вы нашли? – с любопытством спросил преосвященный.

– Вот где, ваше преосвященство.

Пономарев достал при этом из кармана первую часть избранных бесед св. Иоанна Златоуста (перевод игумена Иринея. Москва. Изд. 1819 г.) и отыскав в оной десятую беседу на псалом 41 ст. 1 и 2, подал архипастырю, который со вниманием прочитал большую часть беседы.

Приведем здесь из нее места, имеющие непосредственное отношение к сему предмету. «Послушай, пишет св. Златоуст, что глаголет Павел: не упивайтеся вином, в нем же есть блуд, но паче исполняйтеся духом, присовокупил же и образ исполнения: поюще и воспевающе в сердцах ваших Господеви. Что есть в сердцах ваших? С разумом, глаголет, дабы-де не уста только говорили слова, а разум, вне повсюду заблуждая, скитался: но душа да слушает языка. И яко же туда бегут свинии, где грязь, а где ароматы и фимиам, тамо жительствуют пчелы: так и где песни блудные, тамо скитаются демоны; а где стихи духовные, тамо прилетает благодать Святого Духа и освящает и уста и душу. Сия глаголю, присовокупляет Златоуст, не для того, дабы вы хвалили только меня, но дабы и детей и жен таковые песни воспевать научили во время ткания и при других рукоделиях».

– Конечно, – сказал преосвященный, прочитав всю эту беседу, – все это так, все это прекрасно, да вот беда-то наша, что неведующие соблазняются этим, а потому и надобно как-нибудь потише, поскромнее.

После сего преосв. Иаков расспрашивал Пономарева о городских раскольниках, на чье влияние они опираются, кто главные их учители, как братство доселе действовало к их обращению, и, в заключение, благословил продолжать начатое дело, сказав при этом Пономареву, чтоб он прямо относился к нему со всеми встречающимися в братстве вопросами по обращению раскольников. Ничего лучшего братство и пожелать себе не могло! Радостно приняли все благую эту весть, видя в том измену десницы Вышнего.

С продолжением времени, и прочие члены саратовского братства, покровительствуемые о. Моисеем, сделались известны лично преосвященному. Он принимал их во всякое время; неоднократно и сам призывал того или другого из них к себе, для получения различных сведений, а иногда давал им и поручения по делам о расколе.

Выше было упомянуто, как редко было в Саратове православное перстосложение при крестном знамении, так что многие из граждан, находившиеся, по видимому, в мире с Церковью, в этом пункте мудрствовали согласно с раскольниками, и через то уклонялись от церковного общения с православными. На таких-то много подействовало убеждение саратовского братства. Узнав, что некоторых удерживает в этом заблуждении единственно боязнь подпасть клятве отцов своих за перемену перстосложения, члены братства, по данному им от архиерея праву, без всяких формальностей, представляли таковых к нему для увещания. Переговорив с ними келейно, преосв. Иаков разрешал эту клятву своею властью: «клятву твоих отцов, говорил он, носить буду я, а ты токмо веруй, не бойся, Бог тебя благословит!» Было немало и других подобных случаев единичных обращений из раскола, при посредстве самого архипастыря, чему всего более способствовала его доступность, чуждая всяких формальностей и простое, милостивое обращение с заблуждшими.

Общие действия преосвящ. Иакова и помощников его в отношении раскола, и меры к обращению раскольников.

Мы уже говорили, что ближайшим знакомством с духом различных раскольнических сект и теми мерами, какие могут быть самыми действительными при их обращении, преосв. Иаков обязан был более всего стараниям даровитого и ревностного своего сотрудника о..Моисея Миртовского. Оставаясь, и по возведении в игуменство, некоторое время при архиерейском доме, о. Моисей сделался постоянным собеседником архипастыря, и так успел заинтересовать его этим предметом, то посредством своих одушевленных бесед, то подробными сведениями, составляемыми во время поездок по епархии, что Иаков посвятил большую часть своего свободного времени приготовлению себя для личных действий на этом важном и вместе многотрудном поприще.

Средством к этому были, между прочим, ежедневные вечерние собрания у преосвященного, в которых, кроме о. Моисея, участвовали учители духовных училищ Гурий и Иоанн. Обыкновенно преосв. Иаков предлагал какое-либо догматическое положение или евангельскую истину, оспариваемые или неправильно понимаемые раскольниками, и требовал от собеседников, чтобы они высказывали свои суждения свободно, не стесняясь его присутствием; таким образом, один говорил, а другие в это время слушали; потом, кто-нибудь возражал, а тот защищал, через что беседы эти принимали вид учёного диспута. Сам преосвященный давал направление беседе, и принимая в ней живое участие, высказывал свое мнение также просто и откровенно параду с другими. Нередко, вследствие какого-либо разномыслия, он говаривал: «а посмотрим-ка, отцы, что говорит о сем св. Златоуст». И прочитав взятое для обсуждения место, замечал иногда: «нет, не по-нашему изъясняет это великий учитель; надо нам у него поучиться».

Вообще преосв. Иаков был доступен для всех, кто имел в нем какую-либо нужду: но с тех пор, как занялся обращением раскольников, он стал преимущественно искать сближения с людьми практическими, от которых можно бы узнать что-либо нового и полезного, но этой части, или с людьми, которые своею ревностью по вере, могли содействовать ему в обращении заблуждших.

Уяснив себе, с помощью этих средств, вопрос о расколе, преосвященный стал мало по малу приглашать к себе для совещаний и самих раскольников, и открыто вступать с ними в беседы о их сомнениях касательно учения Церкви Православной, обходясь при этом с ними любовно и простодушно. Он старался находить в их мыслях что-либо доброе и согласное с учением Церкви, замечая вместе и их уклонение от истины. Во время ежегодных объездов по епархии, заботливый архипастырь посещал не только их скиты, часовни, но и частные домы некоторых; везде входил с ними в разговор и давал им приличные наставления. И большая часть раскольников, убеждаемые его познаниями, опытностью, благочестием и кротким обхождением, охотно слушали его беседы и даже являлись к нему в Саратов за советами. Не говоря о его внутреннем, духовном благочестии, он располагал к себе ревнителей старины и внешним строгим поведением, соблюдением во всем благочиния и порядка и своею поистине подвижническою жизнью, запечатленною, как известно, мирною и доброю кончиною.

Великодушие и снисхождение преосв. Иакова в заблуждшим простирались до того, что, при беседах с ними, он с терпением выслушивал даже и грубые выходки некоторых. «Ты идолопоклонник! сказал ему однажды молокан, приглашенный для увещания. – Ну, хорошо, кротко отвечал Иаков; пускай я, по-твоему, идолопоклонник; докажи же, почему ты меня так называешь. – Раскольник молчал. Преосвященный стал разбирать одно за другим их обычные лжеумствования, и наконец спросил: ну, кто ж теперь, любезный, идолопоклонник, – ты или я? Подумай, посуди сам хорошенько!» Затем, наставив его на истину, архипастырь отпустил его с миром.

Видя, что Господь благословил успехом начальные труды его и, усмотрев опытных себе пособников в таком святом деле, Иаков испросил у св. Синода дозволение учредить в своей епархии миссию для обращения раскольников, назначив начальником ее о. Моисея, а помощниками его бывшего протоиерея Пензенского кафедрального собора Палладия н священника Петропавловской церкви Исидора Родионова. Первые два были люди ученые и вместе практически знакомые с этим делом, а последний, кроме того, отличался даром слова и убеждения, привлекательным обхождением и мягкостью характера. Эти три лица были главными деятелями миссии. Огромными успехами своими она особенно была обязана тому, что пособниками ее неофициально были благочестивые люди всех сословий. Направляемые опытною рукою о. Моисея и о. Палладия, они решались на такие подвиги, на которые никак бы не отважился ни один из официальных членов миссии. Благодаря их усердию, в кельи архиерейской было известно все, что делается в самом отдаленном раскольническом гнезде: никакой буерак или трущоба с подземною кельей и потаенными выходами не могли скрыть разыскиваемого или беглого попа; никакими деньгами не мог откупиться тот из расколоучителей, которого нужно было взять и предать суду.

Миссионеры, куда бы ни приезжали, начинали свои действия знакомством с благочестивыми людьми из местных жителей, о которых собирали сведения заранее; имея при себе рекомендательные письма от лиц тех же сословий, каких и они сами, миссионеры останавливались у них, поверяли свои сведения их указаниями, принимали в соображение их советы во время открытия действий; нередко в том или другом месте находили уже готовые кружки, издавна подвизающиеся против раскольников; таких им оставалось лишь поддерживать и направлять их действия к единству цели. Таким образом число пособников миссии увеличивалось с каждым годом: совокупными усилиями их и духовенства, в течении тринадцати лет, обращено из раскола около двадцати тысяч душ... Как могли бы иначе достигнуть такого огромного результата самые ревностные усилия трех миссионеров, не взирая на признанную всеми их ученость н опытность?...

Учредив миссию, преосвященный испрашивал у св. Синода различные распоряжения, сообразные с ходом дела и его постепенными успехами. Но для приведения этих распоряжений в исполнение, нужно было содействие местных властей. Постигая важность этого, преосв. Иаков старался лично знакомиться с губернскими и уездными бюрократами, и; узнавая их личные свойства, сообразно тому и располагал свои действия.

К сожалению, в современном ему губернаторе г. Саратова П. преосвященный встретил значительное препятствие и затруднение в исполнении благих своих намерений и предприятий: за то он был утешен искренним содействием штаб-офицера корпуса жандармов, полковника П. И. Б–ва, который был, можно сказать, правою рукою архипастыря и посредником его в сношениях с губернскими властями. На горожан, большая часть которых была заражена расколом, и многие, по своему богатству, были главною его опорою, преосвященный действовал частью лично, частью чрез миссионеров или членов «саратовского братства». Удивительно в этом случае терпение и самоотвержение архипастыря! Не раз приходилось ему получать отказ в домах раскольников, к которым он ездил для того, чтоб свести знакомство: преосвященный не смущался и не огорчался этим; он отправлялся к ним в другой и в третий раз, и таки добивался своего. Такое необычайное терпение и снисходительная настойчивость имели последствием то, что самые отъявленные раскольники и первые богачи в городе, влияние которых было велико на единомысленников, как то: Г-в, С-ков и С-иков, по убеждению архипастыря, присоединились в Единоверческой Церкви.

Священникам, городским и приходским, вменено было в обязанность подавать ежемесячные отчеты, с показанием, сколько у них в приходе состоит к первому числу каждого месяца раскольнических семейств, какие меры были употребляемы к их обращению, часто ли они посещали их дома, что при этом было говорено с той и другой стороны, и какие были последствия этих бесед. Священники обязаны были помогать миссионерам, а миссионеры управлять их действиями. Тех из священников, которые занимались делом обращения раскольников усердно и с успехом, преосвященный поощрял испрашиванием их наград, благословением св. Синода; скуфьями, камилавками, набедренниками, наперсными крестами; нерадивых же иногда вовсе лишал мест, заменяя их достойными и способными. При этом он строго наблюдал, чтобы, при внутреннем благочестии, и внешнее поведение, нравы и образ жизни духовенства были сообразны с достоинством, и не служили соблазном для мнимых ревнителей старины, в чем сам подавал пример своею подвижническою жизнью. Не любил он и преследовал вкравшиеся в духовенство, из подражания светским, привычки курить и нюхать табак и играть в карты. Тщательно старался он узнавать свойства и способности духовных лиц: внимательно читал он ежемесячные их отчеты по делам раскола, и нередко вызывал к себе из уезда того или другого священника для личных объяснений: с иными из них знакомился во время объезда по епархии. Для этой же цели преосвященный обратил особенное внимание на духовные училища и семинарии: нередко посещая их, он побуждал учеников к занятиям, указывая на их пользу и практическое применение. Для большего побуждения учеников к сочинениям, им положено было 300 р. сер. в Приказ Общественного Призрения с тем, чтобы из этой суммы потребное количество денег употребляемо было на напечатание лучших ученических сочинений. Желая заранее приготовить учеников к обращению раскольников, преосвященный приказывал им писать, под руководством наставников семинарии, беседы священника с молоканами и другими раскольническими сектами⁹. И многие с величайшею охотою следовали внушениям архипастыря: своекоштные ученики семинарии, стоя на квартирах у обывателей, большею частью раскольников, из любопытства расспрашивали о их верованиях, присматривались к их образу жизни, и, чего не понимали, просили объяснения у своих наставников, и наоборот, – сведения, получаемые в классах, поверяли на деле в домашних беседах с раскольниками. Выше было сказано, что некоторые воспитанники высших классов семинарии были знакомы с саратовским братством и присутствовали при состязаниях с раскольниками, и таким образом обучались практическому применению школьных своих сведении.

При действиях против раскольников, особенное внимание архипастыря было обращаемо на «беглых попов» и вообще учителей разных раскольнических сект. Эти люди, действуя, по большой части злонамеренно, из своих личных выгод, почти никогда не уступают мерам кротким и словесным убеждениям, а между тем на них опирается сила целой секты или общины. Поневоле нужно было действовать против них мерами решительными. Исходатайствовав общее запрещение, чтобы вновь «беглых попов» раскольники к себе не принимали и деятельно следуя за точным исполнением этого распоряжения, преосвященный старался действовать увещаниями чрез опытных и преданных Церкви людей, обещая тем, которые возвратятся с покорностью, хорошие места, а подсудимым – исходатайствование прощения и т. п. Многие, вняв кроткому и миролюбивому гласу архипастыря, раскаивались в своих винах, возвращались к Православию, и, по своей опытности в делах раскола, а равно и желая загладить прошедшее, делались усердными помощниками миссионеров. Другие оставляли раскол, зная бдительность и твердость архипастыря: «уж он доведет до конца, если начал, говорили они: лучше самим явиться с повинной головой, чем попасться ему в руки». Таким образом поповщинская секта, лишась с одной стороны своих духовных наставников, а с другой – людей, на влияние и богатство которых она опиралась, – ослабела, и, в течении немногих лет, тысячи ее последователей присоединились к Единоверческой Церкви.

Наставники и учители других сект – беспоповщинцы разных толков, перекрещиванцы, молоканы и проч. обыкновенно тщательно скрывающиеся от взоров духовного начальства, и легко освобождающиеся от преследований земской полиции, были все на виду у преосвященного. И с ними также, – на одних он действовал словом убеждения, других же закоренелых и вредных по своему влиянию предавал преследованию законов. Последствия были те же: секты ослабевали и становились доступнее мерам кротким и решительным.

Секта Кабановская. – Секта морельщиков. – Поповщинская секта. – Скиты раскольнические и келии. – Секта скопцов и рассеяние оной.

Ревность преосвящ. Иакова о обращении заблуждших была вознаграждена, в самом начале личных трудов его, обращением Г–ва, богатого саратовского купца. После многих увещаний, то чрез миссионеров, то лично, архипастырь успел наконец убедить его перейти в единоверческую церковь, которой до того времени не было в Саратове. Когда же Г–в изъявил свое согласия, то, по ходатайству преосв. Иакова, дозволено было от св. Синода открыть ему у себя единоверческую церковь, в которую, по его указанию, вызван нарочно для сего поп их прежней секты.

После сего преосвященный обратил особенное внимание на купца Кабанова, начальника секты, слывшей в городе под именем Кабановской.¹⁰ В доме его жил главный учитель этой секты, а в саду была часовня и пруды для перекрещиванья. По ходатайству преосвященного, последовало общее распоряжение, чтобы раскольнических часовен и молитвенных домов в его епархии вновь не открывать, а пришедших в ветхость не починять. Зная, что часовня Кабанова требует починки, преосвященный поручил доверенным людям строго наблюдать, чтобы она не была исправлена тайно. В скором времени ему доложили, что в наступающую ночь Кабановцы намерены починить свою часовню, и что все нужное к тому у них подготовлено. Преосвященный немедленно дал знать об этом полиции, которая, под начальством преданного делу Православия частного пристава, в указанное время окружила дом Кабанова и застала раскольников за работою, вследствие чего часовня их и была запечатана. Впрочем, и после этого, служение в доме Кабанова продолжалось, и расколоучитель все–таки проживал там. Преосвященный решился, во что бы то ни стало, обнаружить секту и задержать ее учителя. Одна благочестивая женщина, жена писаря 3-й городской части, добровольно вызвалась послужить сему делу, по усердию к Церкви. Получив на это благословение преосвященного, она явилась к Кабанову и изъявила желание вступить в их секту, на что, разумеется, получила согласие Кабанова. Назначен был день для ее перекрещиванья и сделаны все нужные к тому приготовления, то есть, так как дело было зимою, то в одном из садовых прудов прорубили прорубь и поделали, подмостки. Когда же назначенная к перекрещиванью женщина, обвязанная веревками под мышки, уже стояла на подмостках, а учитель готов был погрузить ее в холодную купель, в присутствии самого Кабанова и других важнейших членов секты обоих полов, вдруг явилась полиция и перехватала всех участников вместе с расколоучителем их. Лишась чрез это главной опоры своего толка, секта обессилела и мало по малу рассеялась, а сын самого Кабанова в последствии присоединился к единоверческой церкви.

Та же самая женщина оказала потом и другую не менее значительную услугу Церкви открытием учителя другой тайной секты, похожей на прежних морельщиков и самосожигателей.

Существование этой секты обнаружил следующий случай: еще до прибытия в Саратов преосв. Иакова, появился в селе Копенах один молодой изувер, который, неизвестно каким образом, убедил несколько десятков безумцев лишить себя жизни, ради вечного спасения. Для этого он собрал их в овин, с тем, чтоб зажечь его и скрыть следы кровавого своего дела. Уж он успел порубить топором до тридцати человек, и принялся за ребенка, которого (страшно вымолвить!) принесла родная мать на эту бойню, решась сама присутствовать при этом ужасном зрелище. Но чувство материнское превозмогло исступление фанатизма: увидав окровавленный и еще трепещущий труп ребенка, она бросилась из овина и опрометью побежала по селу, оглашая его воплями: «спасите, спасите!» Изувер был схвачен, наказан и сослан в Сибирь в каторжную работу на всю жизнь. Но чрез несколько времени он успел как-то убежать оттуда, и в то время, когда поступил на саратовскую епархию преосв. Иаков, он, как носились слухи, проживал недалеко от села Увека,¹¹ скрываясь от преследований земской полиции. Преосв. Иаков, сведав о возобновлении этой ужасной секты, решился, чрез преданных ему людей, сперва открыть убежище ее учителя и предать его в руки правосудия. И опять вызвалась на это дело сказанная женщина, невзирая на то, что оно сопряжено было с явною опасностью для ее жизни. Оградясь благословением и молитвами архипастыря, она отправилась в с. Увек: долго проживала там под каким- то предлогом и таки достигла того, что была представлена каторжнику, учителю этой секты, вошла в его доверие и, неоднократно посещая его, будто бы для душеспасительной беседы, успела тщательно высмотреть подземное логовище этого изверга. Он проживал в лесном буераке, в пещере с разными выходами, не зная которых, трудно было бы захватить его. По указанию истинной героини Веры и человечества, логовище зверя-человека было окружено командою военною и злодей подвергся заслуженному наказанию.

Как ни безумны начала этих русских феллагеров;¹² как ни противно их учение человечеству: но к этой секте принадлежал один из значительных граждан Саратова, купец Л–н и поддерживал ее своим влиянием и богатством. При неутомимом преследовании преосв. Иакова, богопротивная и ужасная секта эта совершенно уничтожилась.¹³

Вокруг Саратова, в оврагах и буераках, во время поступления па епархию преосв. Иакова, было немалое число скитов и келий, в которых укрывались преимущественно последовательницы разных раскольнических толков, получавшие содержание от богатых купцов. Преосвящ. Иаков, для увещания их, посылал игуменью и стариц Саратовского девичьего монастыря. Увещания эти, соединённые с законными мерами со стороны гражданского начальства, имели своим последствием то, что многие из келейниц возвратились в свои семейства, и наконец скиты и келии их совсем опустели.

Но самым важным действием преосв. Иакова и саратовского братства было открытие и рассеяние секты скопцов. Секта эта перешла в Саратов из Аткарского уезда и быстро распространилась в городе, заразив семьи многих из значительных саратовских граждан. Открытие этой зловреднейшей из всех раскольнических сект представляет особенные трудности, ибо последователи ее, для сокрытия своего богопротивного толка от власти церковной и гражданской, входят в наши церкви, даже приобщаются для вида и с явным, не скрываемым пренебрежением к величайшему таинству из таинств. В своих моленных и домах они хоть и имеют иконы, но тоже для того, чтобы отвесть глаза Православных от своего «радения», которое они отправляют по особому уставу, ими самими вымышленному.

Начальником и распространителем этой секты в Саратове был купец В. И. П–ов, носивший у них звание «саратовского пророка». Узнав о Пономареве и некоторых членах братства, П–ов свел с ними знакомство и стал учащать к ним на беседы, с целью привлечь их со временем в свое «согласие».¹⁴ Пономарев и друзья его не вдруг домыслились, с кем имеют дело, тем, более что П–ов искусно вел с ними разговоры о вере: он ничего не отвергал, но и ни с чем не соглашался; в суждениях его была заметна какая-то неопределенность, недосказанность, мешавшая видеть в нем отъявленного еретика. По времени однако ж Пономарев заподозрил П–ова в скопечестве и довел об этом до сведения преосв. Иакова, объяснив при сем случае, что, как кажется, секта эта успела уже пустить корни свои в Саратове. Преосвященный, посоветовавшись с жандармским полковником Б–ым, стал убеждать одного из членов саратовского братства купца А. И. Залетнова войти в ближайшее сношение с этой сектой и таким образом открыть ее; для этого он должен был изъявить желание поступить в число ее членов. Много нужно было иметь для этого душевной крепости и самоотвержения: Залетнов, не так давно женившийся, подвергался опасности быть оскопленным насильственно в одно из их ночных собраний. Долго колебался он; долго убеждали его к этому друзья и наконец, сам архипастырь. «Поверь мне, друг мой, говорил он, что если б это было возможно, я сам бы пошел к ним, дабы обнаружить и исторгнуть эти плевелы. Верую, что Господь сохранит тебя невредимым. Ступай с Богом!» Залетнов согласился, и, объявив П–ову свое намерение вступить в их «согласие», получил дозволение явиться в их ночное собрание.

Немало было опасения за него и со стороны друзей, которые проводили своего товарища на подвиг почти до самого места, где собирались скопцы. Твердо веруя в благословение своего архипастыря и обнадеженный Б–ым, зорко следившим за ходом этого опасного дела, Залетнов благополучно прошел все мистические испытания¹⁵, был принят в число членов секты и посвящен, но все ее таинства. Отговариваясь под разными предлогами от оскопления, он однако ж начинал опасаться насильственной операция и сообщил об этом своим товарищам. На общем совете, с благословения преосв. Иакова и согласия полковника Б–ова, положено было присоединить к Залетнову, для вспоможения в случае опасности, еще двух единомышленных собратий – купца С. В. Чекенева и мещанина А. С. Любимова. Укрепленные благословением и беседою архипастыря, они введены были к скопцам Залетновым, якобы приобретенные его усердием; выдержали все обрядные испытания и были посвящены в некоторые тайны общества, но тоже успели кое-как отговориться до времени от оскопления.¹⁶ По вступлении таким образом в секту, Залетнов, Чекенев и Любимов, частью через Пономарева, а частью лично, сообщали преосвященному разные сведения о ее таинствах и – что особенно важно – достали списки их песен, писанные собственноручно главными членами секты, так называемыми «пророками» их.

Но дело шло к развязке довольно медленно по причинам, от них независящим. Полковник Б–ов, сведав от преосв. Иакова о существовании и открытии секты скопцов, отнесся об этом к высшему своему начальству, испрашивая разрешения захватить сектантов в одно из их собрании. Долго не было никакого ответа на это представление; а между тем, неизвестно каким путем, дошел до саратовских скопцов из Петербурга слух, что правительству уже известны их собрания, и чтобы, поэтому они были осторожней. Следствием этого было то, что иногородние члены секты немедленно разъехались по своим местам. В тоже время гражданский губернатор П–в получил предписание принять самые деятельные меры к открытию находящейся в Саратове секты скопцов. Этим все дело было испорчено. П–в немедленно принялся разыскивать секту обычным форменным порядком, и, конечно, ничего не нашел; он поспешил донести, что хотя в Саратове и есть много раскольнических сект, но скопеческой решительно нет, за верность чего он твердо ручается.

Вскоре, после этого, Б–ов получил в ответ на представление разрешение от своего начальства захватить скопцов: но было уже поздно, – захватывать было некого, ибо иногородние разъехались, а местные скопцы прекратили свои собрания.

Таким образом, прошло с полгода. Боязливые толки мало по малу стихли; скопцы приободрились. Пономарев и томившиеся ожиданием развязки его товарищи с радостью услышали, что в Саратов опять начинают съезжаться «пророки с пророчицами» и что на святках они соберутся все на свое «радение». И действительно, к этому времени приехали все гости,¹⁷ а именно: московский пророк, купец Б–ков, с пророчицею, пророк из с. Переезда, Аткарского уезда, пророк из Самары и некоторые другие. Собрание было назначено в доме купца Б–това, по обычаю секты, в глубокую полночь, а ночь нарочно выбрана самая ненастная, когда была сильная метель и вьюга. В это собрание положено было принять, по предварительному условию, в число сектантов и Пономарева, который решился, наконец уступить будто-бы убеждениям П–нова, давно уже за ним ухаживавшего, а главное, для того, чтоб отвлечь от себя и от товарищей своих подозрение, уже начинавшее рождаться между скопцами.

За час до собрания, Пономарева, отправился к преосвященному и, приняв от него благословение, прямо из архиерейского дома пошел к полковнику Б–ову. Здесь было все уже готово: Б–ов, нарядив Пономарева жандармом, оставил его при себе, а команду разделил на две части: одни, пешие, переодетые простыми мужиками, пошли вперед, другие, конные, в полной форме и при саблях, следовали за ними несколько поодаль. Подойдя к сборному месту, Б–ов велел пешим идти вперед с Пономаревым и занять, по его указанию, все входы и выходы в доме, а конных оставил при себе, готовых явиться там же, по первому востребованию.

Дом Б–това был в дворе, во глубине сада. Первый отряд тихо приблизился, покровительствуемый темнотой и непогодой; несколько человек мгновенно перелезли через забор, захватили часовых, отбили ворота и заняли все выходы; другие окружили дом. Тотчас дали знать полковнику, который немедленно прибыл с остальною частью команды. Он и Понамарев пошли внутрь дома; по необъяснимой какой-то оплошности скопцов, двери в сени оставались незапертыми; сборище, усердно занятое своим «радением», не слыхало ничего, происходившего на дворе. Б–ов и Пономарев вошли в сени, потом в прихожую и наконец, в залу.

Зала была ярко освящена лампами. Посреди стоял стол, накрытый белою скатертью; на столе – крест и Евангелие. Справа тянулась цепь мужчин, босых, в длинных белых рубахах; у каждого из них в левой руке был белый платок и восковая зажженная свеча;¹⁸ слева – цепь женщин в белых сарафанах; на головах у них повязаны белые платки; в левой руке также белые платки и зажжённые свечи.

Испуганные неожиданным появлением жандармов, сектанты бросились в разные стороны. Залетнов, Чекенев и Любимов, увидя своих избавителей, уцепились за пророков, умоляя их с притворным испугом: «помогите, родименькие, спасите, погибаем»! Те было вырываться от них, но напрасно: вошедшая команда, по указанию Пономарева, стала вязать присутствующих, начиная с пророков и пророчиц; арестованных сажали на лошадей и отводили за караулом в дом Б–ова. Всех схваченных оказалось 30 человек.¹⁹ Немедленно снят был с них первый допрос, на котором они чистосердечно признались во всем и объяснили цель своего собрания.

Поутру Б–ов лично донес губернатору, говоря, что он в прошлую ночь задержал каких-то странных людей, но кто они такие – не знает. П– в тотчас же поехал к нему в дом: «что это за народ»? спросил он с удивлением, увидав толпу в белом одеянии. – Скопцы, ваше п–во, отвечал Б–в. П–в поражен был как громом, припомнив недавнее свое донесение и чересчур самонадеянное ручательство: но однако ж скоро оправился и поздравил полковника с заслугою, оказанною им Церкви и обществу. Он поехал домой в досаде, как на Б–ова, так и на всех участников этого дела. Вся тяжесть мщения, разумеется, должна была обратиться на слабых, не имевших другой защиты, кроме своей правоты и невинности...

Арестованные отправлены были в острог. А так как, по скорости дела, при допросе их не были соблюдены некоторые формальности, – не было депутата со стороны купечества, то подсудимые, неизвестно, по чьему наущению, при переследовании дела, отреклись от первых своих показаний, утверждая, что они были «пристрастными». Таким образом, дело, само по себе ясное, затянулось надолго. Залетнов, Чекенев, Любимов и Пономарев, как прикосновенные к делу, обязаны были подписками никуда не выезжать из города впредь до решения оного, через что понесли значительные убытки, но торговле, особенно двое первых, ибо, в силу этого запрещения, они в течение четырех лет не могли быть ни на одной ярмарке.

Начались бесконечные и часто пристрастные, допросы; дело вырастало числом листов и становилось сложнее и запутаннее. Оно поведено было так, что вся вина сваливалась на Пономарева; подсудимые научены были показывать единогласно, что он-то и есть глава их секты, что он сам собирал их, обучал песням и всем таинствам, да потом и выдал. Два бургомистра, один молоканской, а другой поповщинской секты, враждебные между собою, но согласные в ненависти к Православию, открыто говорили Пономареву: «что, голубчик, ты пришел к нам секты открывать: погоди же, вот мы тебя упечем!» Злоба торжествовала; но Господь, защитник правых сердцем, разорил все ее ковы: на очных ставках с Пономаревым и его товарищами, сектанты, не смотря на явное содействие им следователей, спутались в своих показаниях, и остались виновными. Особенно помогли этому представленные Пономаревым и приложенные к делу самим преосвященным песни скопеческие, писанные собственноручно П–вым и другими скопцами. «Кто писал эти песни? спрашивал их Пономарев на очных ставках. Если бы я учил вас, как вы показываете, то я и писал бы их, и они были бы у вас. Покажите же, где они? Нет, вы писали их, для меня и моих товарищей, потому-то они и у нас».

Четыре года однако ж длилось это дело. По окончательному приговору, пророки, пророчицы и главные члены этой секты были сосланы в Сибирь на поселение, а прочие, прикосновенные к делу, оставлены под надзором полиции.

Уничтожение Иргизских раскольнических монастырей и последнее слово об игумене Моисее.

Преемник П–на, гражданский губернатор С–ов был человек добрый и преданный Церкви. При его содействии, преосв. Иаков успел уничтожить Иргизские монастыри – это крамольное гнездо поповщинской секты, – и Узени – притон секты, молоканской. Когда в 1836 году было назначено открыть вновь три города в Саратовской губернии, С–ов, посоветовавшись с архипастырем, решился воспользоваться этим обстоятельством, для уничтожения означенных вертепов раскола, служивших обыкновенно убежищем всякому, кто имел надобность скрыться от преследований закона. Местом для двух новых городов были назначены Николаевская слобода – центр иргизских монастырей, и Узени – центр молоканской секты.

Благому предприятию сему не мало способствовало и то, что один из этих монастырей – Воскресенский был уже обращен в единоверие.²⁰ Благосостояние его, под управлением духовного начальства, прямо указывало на необходимость, для блага самих же старообрядцев, подчинить духовному начальству и остальные иргизские монастыри. Правительство могло бы, на основании постановлений, просто уничтожить раскольнические монастыри, как незаконно существовавшие, но оно хотело оказать обитателям их снисхождение, дозволив им законное существование в союзе с Православною Церковью на условиях единоверия.²¹.

Руководясь такими правилами, местное начальство, не прибегая еще к мерам решительным, в 1839 году пыталось разузнать наперед расположенность, по предмету обращения к единоверию, обитателей средне-Никольского монастыря. На первых порах они были не прочь оказать беспрекословное повиновение Правительству. Возможность скорого и безотлагательного обращения их казалась до того достоверною, что по сделанному о сем от начальника губернии всеподданнейшему донесении, последовало Высочайшее соизволение об обращении средне-Никольского мужского монастыря в единоверческий. Но когда воля царская была предъявлена жителям обители, и назначенные, для исполнения оной, лица прибыли, 8 февраля 1837 года, в монастырь, то иноки, сверх всякого чаяния, решительно отвергли увещания архимандрита Зосимы и участие земской полиции, объявив, что они, без согласия окрестных жителей, ничего сделать не могут, на том основании, что монастырь и церковь построены усердствующими старообрядцами и что они только стражи сего места. Между тем в монастырь собралось до 300 окрестных жителей, и лже-монахи, ободренные появлением их, оказали еще большее сопротивление. Толпа, потребовала объявления ей Высочайшего повеления, и, по выслушании его, решительно объявила, что не допустит отдать церковь для единоверия, хотя бы то стоило крови. После тщетных увещаний к повиновению, приглашены были и другие гражданские чиновники, но все усилия их оказались безуспешными: монахи и толпа опять потребовали объявления им Высочайшего повеления и опять отказались от повиновения. Архимандрит Зосима, по-видимому, успел убедить настоятеля Корнилия и некоторых из братии к принятию единоверия, но только по видимому, потому что эти лица на самом-то деле только раздували пламя мятежа. Когда Зосима пошел в церковь вместе с чиновниками, – толпа, подстрекаемая монахами, загородила им дорогу, и в ту ж минуту поднялся набатный звон на колокольне. Опасаясь оставаться в монастыре на ночь, архимандрит Зосима со всею свитою уехал в Николаевск, отстоящий недалеко от монастыря.

Число мятежных раскольников, запершихся в монастыре, возрастало все более и более, так что на другой день их было уже до 500 человек. Меры кротости и снисхождения, употреблённые со стороны начальства, ни к чему не повели: мятежники продолжали упорствовать даже и тогда, когда были прочитаны им статьи из уголовных законов касательно того, чему подвергают себя они за сопротивление верховной власти. «Всякую казнь перетерпим, кричали они, но волею не уступим нашу церковь!» Около монастыря поставлен был караул, и обо всем случившемся донесено высшему начальству.

В таком положения мятежное состояние скопища раскольников оставалось, без особенно замечательных приключений до 21 февраля, когда вечером прибыл в монастырь начальник губернии и приказал Православным, собравшимся около монастыря в числе 800 человек, выводить раскольников за монастырскую ограду. Но темнота ночи помешала понятым распознавать раскольников. Произошло большое смятение, а набатный звон во все колокола взволновал окрестных раскольников, которые со всех сторон начали стекаться на помощь к монастырю. Многие явились с ружьями, кистенями, дубинами; завязалась драка; раскольники успели отбить всех забранных понятыми, а между тем набатный звон продолжался до полуночи. Очевидно стало, что монастыря нельзя было взять иначе, как открытою силой.

На другой день начальник губернии приказал понятым разойтись по домам, а сам отправился в монастырь для увещания буйствовавших. Видя, что ничто не помогает, он предложил архимандриту Зосиме отправиться, впредь до востребования, в единоверческий Воскресенский монастырь, и донес о ходе дела высшему начальству. По получении новых распоряжений, (9 марта) в монастырь отправлен был чиновник для отобрания от монахов и окрестных жителей, собравшихся в монастыре, согласия или несогласия их к добровольному повиновению: но раскольники объявили, что скорее умрут, нежели согласятся отдать свою церковь. За сим 12 марта прибыли в Николаевск: командированный губернатором отряд внутреннего гарнизонного батальона, одна конноартиллерийская резервная батарея, саратовская пожарная команда с пожарными трубами и до двух тысяч человек окрестных крестьян православных. В тот же день прибыл в Николаевск и сам начальник губернии.

Ещё раз предложено было монахам и собравшейся там толпе добровольно покориться, причем было им объявлено, что если они будут упорствовать, то монастырь будет взят силою, а они подвергнутся суду и строгому наказанию. Ответ был отрицательный. Тогда приказано было выдвинуть пожарные трубы и лить воду на бунтующих; мятежники смешались; команда бросилась хватать главных зачинщиков – и в один час все кончилось без малейшего кровопролития. Связанные под стражею отправлены были в Николаевск, а находившиеся в монастыре два беглых попа и два дьякона препровождены к епархиальному начальству.

Тотчас же, для принятия монастыря, приглашен был архимандрит Зосима, который совершил молебствие с водоосвящением и окропил св. водою иконы и площадь монастырскую. Таким образом 13 марта 1837 года на месте иргизского раскольнического явился единоверческий монастырь; 20 марта освящена на древнем антиминсе соборная церковь во имя св. чудотворца Николая. Лицемер Корнилий и несколько человек его единомышленников, за оказанное сопротивление власти, сосланы были в закавказские области; из престарелых три монаха препровождены в Саратовский Спасопреображенский монастырь, а другие трое – в Петровский-Николаевский.

По устроении монастыря, архимандрит Зосима возвратился в свой Высоковский единоверческий монастырь, а исправление должности настоятеля Николаевско-единоверческого монастыря поручено было достойнейшему иеромонаху, казначею Воскресенского единоверческого монастыря, Арсению. Но Никольский монастырь не долго оставался мужским: в 1843 году, по Высочайшему повелению, он обращен в женскую единоверческую обитель, на содержание которой назначены доходы с угодий и хозяйственных заведений прежнего монастыря.²²

Обращение в единоверие Верхне-спасо-преображенского раскольнического монастыря совершилось тихо, без всяких особенных понуждений со стороны Правительства. Монастырские жители, выслушав объявленную им Высочайшую волю, изъявили полную готовность сдать как монастырь, так и все имущество, ему принадлежащее, в ведение единоверческого начальства, а на увещание принять единоверие отвечали, что они еще не приготовились к этому. Тоже было и с Покровским женским монастырем; настоятельница, монастыря и белицы удалились из обители, продали свои дома и заведения, так что вскоре на месте монастыря осталась лишь часовня, из которой в 1843 году построена в г. Николаевске церковь во имя св. Иоанна Предтечи.

Из монастырских жителей одни тотчас же перешли в единоверие, а другие, по времени. Настоятелем их назначен Трифиллий, человек, по отзыву преосв. Иакова, простой и кроткий, но имеющий большое влияние на раскольников.

Обращение иргизских раскольнических монастырей к единоверию было весьма благодетельно не только для саратовской губернии, но и для всей России. Ни упорные раскольники, ни дерзкие преступники законов и вредные члены общества теперь уже не имели возможности скрывать свои преступления в иргизских монастырях, под личиною старой веры. С обращением их к единоверию, из саратовской губернии выбыли в большом числе самые упорные и грубые монахи и монахини, которые поддерживали раскол деньгами, гостеприимством, склонностью заводить непозволительные связи и другими преступными средствами. Грубость монахов простодушные саратовцы считали ревностью по старой вере, и, обольщаемые безнаказанностью преступлений, скрывавшихся в монастырях, делались сами грубыми и преступными. Прежде существование монастырей питало в раскольниках обольстительную мысль, что раскол не противен Правительству: в обращении же их к единоверию ясно увидели, что потворства им нет и быть не может.²³ Благодетельные следствия таких решительных мер имел утешение видеть и преосв. Иаков: криволучские раскольники, самые злые и упорные союзники упраздненных монастырей, в проезд архипастыря, уже не скрывались и не бегали от него, как прежде, – напротив, охотно кланялись ему, собирались около него и вступали в беседу смиренно и почтительно. Прежде раскольники и даже Православные толпами стремились в иргизские монастыри на богомолье; но обращении же их к единоверию, все мало по малу стали посещать православные храмы. Прежде беглые попы и монахи, разъезжая по раскольникам, исправляли у них духовные требы и сеяли раскол между Православными, – после раскольники самые принуждены были поневоле обращаться к православным священникам, и раскол, лишенный главной своей опоры, стал ослабевать в своей силе. Народ перестал слышать хулы на Церковь, перестал встречать изуверных лицемеров и ханжей – молельщиц. Мало того: как прежде иргизские раскольнические монастыри служили опорою и главными рассадниками раскола, так, после, своего обращения, они сделались защитою единоверия. Простолюдины, как прежде были подражателями в отпадении от Церкви, так после легко делались подражателями и в воссоединении с нею.

В заключение всего скажем, что начальник миссии о. игумен Моисей сошел с своего поприща ранее, чем можно было ожидать, судя по его высоким дарованиям и доверию, которым он пользовался вначале. Мы видели, что преосвященный, вместе с назначением о. Моисея начальником миссии, сделал его настоятелем Петровского монастыря в сане игумена. Это назначение связало свободу его действий и послужило источником многих скорбей, которые приготовили ему раннюю могилу. Недовольные благим его влиянием на архипастыря в особенности потому, что оно нередко отражалось и на решении консисторских дел, нашли случай повредить ему по званию настоятеля монастыря, который для сего с умыслом наполнили «подначальными» (язва всех монастырей вообще и самое верное средство нарушить внутренний мир в любом из них); один из них, священник К–ин,– известный всей епархии тем, что разов до двенадцати был под следствием и всякий раз умел искусно выпутываться сам и запутывать других, подал на о. Моисея донос, исполненный самых гнусных клевет. Враги о. Моисея воспользовались этим, и из искры, их же старанием добытой, раздули целый пожар, в пламени которого истаяла чувствительная душа боголюбивого старца. Состояние его духа во время этих скорбей прекрасно изобразится в следующих строках из письма его к Пономареву от 4 июля 1840 года: «нападения на меня, о коих вы, может быть, слышали, как волны, совозследующие одна за другою. Скорблю о том, что по сие время не получил еще дара терпения Иовля; между тем как необозримый еще ряд скорбей готовится мне. Сверкающие в глазах моих могилы и памятники²⁴ обнадеживают меня вечиым успокоением, по благодушном окончании возлагаемых Промыслом Божиим подвигов христианских. Блажени мертвии, умирающие о Господе, ей, глаголет Дух, да почиют от трудов своих."

Желания и предчувствия старца скоро сбылись: в 1843 году он добровольно сложил с себя должность настоятеля и перешёл на жительство в архиерейский дом; а в 1845 году, в 5 часов пополуночи, после пасхальной утрени, или во время ранней литургии, почил от трудов и скорбей своих мирною, христианскою кончиною, с напутствием св. тайн Елеосвящения и Евхаристии. Узнав о кончине о. Моисея, преосвящ. Иаков тотчас пришел в его келью и, благословив усопшего, сказал: «Христос воскресе! Сей старец подвигом добрым подвизался», – и сам отслужил над ним литию.