Глава пятая
Ложные мнения философов о богах

Обратимся, если хочешь, к мнениям, которые дерзают высказывать о богах философы. Если мы каким-нибудь образом обнаружим, что и сама философия из-за своего суемудрия превращает материю в идолов или обожествляет неких демонов, то нам будет легко показать, что она видит истину как бы во сне. Философы дали нам стихии в качестве первоначал, прославив: Фалес милетец – воду, Анаксимен, который тоже был из Милета, – воздух. За Анаксименом в этом позднее последовал Диоген, житель Аполлонии. Парменид же из Элеи сделал богами огонь и землю, из которых Гиппас метапонтиец и Гераклит Эфесский считали богом только огонь. Эмпедокл акрагантиец, погнавшись за количеством, прибавил к этим четырем элементам Вражду и Дружбу. Безбожниками являются и они, поклоняющиеся из-за своей бестолковой «мудрости» материи, воздающие почести не камню и дереву, а обожествившие их матерь – землю; не выдумывающие Посейдона, но обращающиеся с мольбой к самой воде. Ибо что иное есть Посейдон, если не некая влажная сущность, получившая имя от слова πόσις – «питье»? Точно так же и воинственный Арес назван от слова ἄρσις «подъем» и ἀναίρεσις – «уничтожение». Главным образом по этой причине, мне кажется, многие, воткнув в землю меч, приносят ему жертву, словно Аресу. Такой обычай есть у скифов, как говорит Евдокс во второй книге «Землеописания». Савроматы же, одно из скифских племен, как говорит Гикесий в книге «О мистериях», почитают меч-акинак. То же самое случилось и с чтящими огонь как первоэлемент последователями Гераклита: ведь иные огонь этот назвали Гефестом.

Почитали его персидские маги, некоторые из живших в Азии, а также македонцы, как говорит Диоген в первой книге «Персидской истории». Зачем мне рассказывать о савроматах, которые, как сообщает Нимфодор в книге «Обычаи варваров», боготворят огонь, или о персах, мидийцах и магах? Динон говорит, что они приносят жертвы под открытым небом, считая образцами богов лишь огонь и воду. Я не утаил и их невежества; ведь хотя они и думают, что более всех далеки от заблуждения, однако поддаются другому обману: образцами богов они сочли не дерево и камни, как эллины, и не ибисов и ихневмонов, как египтяне, но огонь и воду, как философы. Впрочем, они по прошествии многих столетий стали чтить статуи с человеческим обликом, как свидетельствует Берос в третьей книге «Халдейской истории». Этот обычай ввел Артаксеркс, сын Дария, отец Оха, который, воздвигнув первую статую Афродиты Анаитиды в Вавилоне, Сузах и Экбатанах, предписал чтить ее персам, бактрийцам, жителям Дамаска и Сард. Пусть философы признают своими учителями персов, савроматов или магов, от которых они научились заключающемуся в почитании первоэлементов безбожию, пребывая в неведении относительно Владыки и Творца всего, Создателя этих самых первоэлементов, безначального Бога, и поклоняясь «жалким и немощным», – по словам апостола, – сделанным для служения людям, «вещественным началам» (Гал.4:9).

Из тех оставшихся философов, которые, перешагнув через элементы, стали ревностно исследовать нечто более возвышенное и необыкновенное, одни воспели бесконечное, как Анаксимандр милетец, и Анаксагор клазоменец, и афинянин Архелай; двое последних над беспредельностью поставили – Ум. Милетец же Левкипп и хиосец Метродор, как кажется, оставили два начала: наполненность и пустоту. Заимствовав эти два, абдерит Демокрит прибавил к ним «образы». А кротонец Алкмеон думал, что богами являются звезды, которые он считал одушевленными. Не умолчу о бесстыдстве таких философов! Ксенократ (он был уроженцем Халкедона) говорит туманно, что планеты суть семь богов, восьмым же является состоящий из всего неподвижного космос. Не пройду мимо стоиков, говорящих, что божественное проникает всякую, даже самую недостойную материю; они совершенно позорят философию. Мне кажется, не мешает упомянуть здесь и перипатетиков. Отец этого направления, не познавший Отца всего, полагает, что Тот, Кого называют Всевышним, является душою вселенной; таким образом, это философ, считая Богом душу космоса, наносит удар самому себе: ведь, ограничивая Провидение сферой луны и тем, что под ней, думая, однако, что мир является Богом, он противоречит самому себе, утверждая, что непричастное Богу есть Бог. Эресец же Теофраст, ученик Аристотеля, предполагает, что Бог есть отчасти небо, отчасти дух. Я охотно обойду молчанием только Эпикура, который, будучи нечестивым, считает, что Бог ни о чем не имеет попечения. А Гераклид Понтийский? Разве он не склоняется к «образам» Демокрита?