Сочинения В. К. Тредьяковского

Биографические сведения о Тредьяковском. Кантемир​ занимался литературой только в часы досуга от службы и мог дат ей только одну форму сатиры. Преемник его, Тредьяковский посвятил литературе всю жизнь, старался обогатить ее всеми формами и вообще служил ей с таким горячим усердием, что если бы терпение и трудолюбие могли заменить талант, то Тредьяковскому принадлежало бы самое почетное место в новой русской литературе¹⁸³. Василий Кириллович Тредьяковский был сын священника, родился в Астрахани (в 1703 г.) и первоначальное образование получил у живших здесь римских монахов (капуцинского ордена) миссионеров, которые первые познакомили его с словесными науками. В 1723 г., «желая большего учения», он ушел в Москву и поступил здесь в ​славяно​-​греколатинскую​ академию, где также занимался преимущественно словесными науками и начал писать силлабические стихи. В академии ​однакож​ он не окончил курса. Спасаясь от наказания за один проступок¹⁸⁴, он убежал за границу, в Голландию. Бывший в это время в Гаге русский посланник, ​Головкин​ ​принял​ в ​нем​ участие и отправил его в Париж, снабдив рекомендательным письмом к парижскому посланнику, князю ​Куракину​. Под покровительством ​Куракина​, Тредьяковский поступил в Парижский Университет, в котором тогда особенною славою пользовался историк ​Роллень​. У ​Ролленя​ он слушал историю и словесность, у других профессоров богословие, философию и математику. Вообще, находясь в Парижском Университете, он приобрел основательное образование, разнообразные и обширные сведения, особенно в латинской и французской словесности. По окончании курса, он выдержал публичный диспут, и, получив аттестат, возвратился в 1730 г. в Россию с самым горячим усердием служить русской науке и литературе.¹⁸⁵ Прежде всего Тредьяковский занял должность переводчика при Академии наук, и проходя эту должность, перевел весьма много полезных книг. В 1733 г. был определен академическим секретарем. В 1835 г. при Академии наук было учреждено «Российское собрание» любителей русского слова, и Тредьяковский открыл его речью «О чистоте российского слова». В этой речи он первый указал Академии на ​необхо​димость​ «доброй и исправной грамматики, полного и довольного лексикона, ​риторики​ и стихотворной науки». В 1745 г. Тредьяковский был сделан профессором латинского и российского красноречия в Академии наук и профессором российского красноречия при академическом университете. Это звание он получил, впрочем, против желания Конференции Академии наук, которая, по его словам, не хотела впустить русского «в свою компанию». Когда Конференция отказала ему в звании профессора, он подал ​доношение​ в сенат, с объяснением своих прав на это звание, и уже по представлению сената и просьбе покровителя его, графа ​Воронцова​, ​импер​. ​Елизавета​ даровала ему звание профессора. Должность профессора Тредьяковский проходил в течение 18 лет с неутомимым усердием и в числе многих других воспитал Поповского и ​Барсова​, которые были первыми профессорами русской словесности в Московском университете. В Академии Тредьяковский, вместе с Ломоносовым, ратовал за интересы русской науки и русского образования. Когда академический советник, ​Тауберт​ представил в ​комиссию​ для сочинения нового уложения свои предположения об улучшении Академии, то Тредьяковский сильно восстал против одного их параграфа (§7), которым утверждалось предпочтение в Академии иноземцев против русских: «Противен он (т. е. 7 параграф), говорил Тредьяковский, правоте натуральной, по коей каждый самого себя любит прежде, а потом уже другого. Следовательно, природный, где б он мм служил в сей империи, и буде заслужил, не долженствует​ никогда быть понижаем пред чужестранным, ежели сей только что вступил в службу. Обиден он нынешним действительным российским членам и впредь быть имеющим, ибо российские члены, сколько б ни служили, всегда имеют быть ​молодшими​, для того, что нет надежды, чтобы выписывать перестали чужестранных. Истребляет он охоту в россиянах, чтоб быть превосходными членами: ибо никогда им не можно будет старшинство себе получить, а честь питает науки. Вводит худое и несправедливое употребление: ибо не выпишется член, который бы в Германии не был по какой-нибудь тетрадке печатной славен; а сия тетрадка и будет ​прожектом​ к произведению его в старшинство, так что хотя бы русский и десять написал тетрадок, однако того выписанного члена и одна тетрадка ​всеконечно​ перевесит. Совсем неосновательный резон, чтоб для того такому члену отдавать старшинство, понеже он славен у себя в своем ​искусстве​, ибо хотя он к прензрядно плясал в ​Родоссе​, как-то басенка говорит¹⁸⁶, однако здесь долженствует быть для него ​Родосс​: может он и здесь также изрядно в свое время ​поплясать​ и тем показаться »¹⁸⁷. В 1759 г. Тредьяковский, по прошению, был уволен от службы при Академии.

Ученая и литературная деятельность Тредьяковскаго. Как во время службы на всех указанных местах, так и по окончании ее, в отставке, Тредьяковский постоянно и неутомимо занимался литературой, переводил разные, ученые и литературные, книги и писал собственные ученые сочинения и ​стихотворения​ разного рода. Вот его главные переводные сочинения: поэма ​Буало​ «L’art pofitique», переведенная стихами; послание Горация «De arte poetica, перев. прозой; 15-ть Эзоповых​ басней, перев. силлабическими стихами; Телемахида, или странствование Телемака, сына Улиссова, перевод поэмы Фенелона (1651–1715) «Les aventures de Telemaque»; езда в остров любви – перевод французской повести Voyage de File d’Amour, ou la Clef de coeurs par Paul Tallemant; Слово Фонтенеля (1657–1757) о терпении и нетерпеливости; Аргенида Барклая – перевод с латинского сатирико-аллегорического романа английского писателя XVII в.¹⁸⁸ Оригинальные сочинения Тредьяковского по теории и истории словесности: мнение о начале поэзии и стихов вообще; письмо в приятелю о нынешней пользе гражданству от поэзии; способ к сложению российских стихов; речь о чистоте российского языка; рассуждение о комедии вообще; предызъяснение об иронической поэме, приложенное к переводу Телемахиды; рассуждение об оде вообще, приложенное к оде на сдачу города Гданьска (Данцига); о древнем, среднем и новом стихосложении российском; слово о богатом, различном искусном и несходственном витийстве; разговор между чужестранным человеком и российским об орфографии. Сочинения смешанного содержания, по равным предметам: слово о премудрости, благоразумии и добродетели; о беспорочности я приятности деревенской жизни; рассуждение об истине сражения Горациев с Куриациями; три рассуждения о трех главнейших древностях российских: о первенстве словенского языка пред тевтоническим, о первоначалии россов, о Варягах-руссах​ славянского звания, рода и языка. Стихотворные сочинения: ода торжественная о сдаче города Гданьска; ода на коронование импер. Елизаветы​ в 1742 г.; 6 од похвальных; 10 од священных ив псалмов; 12 парафразов стихотворных из библейских песней; стихотворный плачь о кончине Петра В.; ода о ​приятностях​ весны; трагедия Деидамия; Идиллия ​Нисса​ и несколько мелких стихотворений¹⁸⁹. При оценке литературной деятельности Тредьяковского в прежнее время обращали внимание главным образом на его ​стихотворения, которые служили предметом насмешки. На основании его стихотворений и составилось то одностороннее понятие о нем, как о смешном и бездарном писателе, которое перешло и в историю словесности и существовало в ней до времени Пушкина. Правда встречаются о Тредьяковском хорошие отзывы и у прежних писателей, напр. у Татищева, ​Радищева​ и особенно у ​Новикова​, который в своем словаре заметил о нем: «Сей муж был великого разума, многого учения, обширного знания и беспримерного трудолюбия, весьма ​знающ​ в латинском, греческом, французском, ​итальянском​ и в своем природном языке; также в философии, богословии, красноречии и в других науках. Полезными своими трудами приобрел он себе бессмертную славу; и первый в России сочинил правила нового российского стихосложения, много сочинил книг, а перевел и того больше, да и столь много, что кажется не возможным, чтобы одного человека достало к тому столько сил»¹⁹⁰. Но только отзыв Пушкина изменил прежний взгляд на Тредьяковского и заставил критику обратить внимание не на одно его стихотворство, но на всю его ученую и литературную деятельность. «Тредьяковский, сказал Пушкин, был почтенный и порядочный человек. Его ​филологические​ и ​грамматические​ изъяснения очень замечательны. Он имел о русском стихосложении ​обширнейшие​ понятия, нежели Ломоносов и ​Сумароков​. Любовь его к Фенелонову эпосу делает ему честь, а мысль перевести его стихами и самый выбор стиха доказывает необыкновенное чувство изящного. В Телемахиде находится много хороших стихов и счастливых оборотов. Вообще изучение Тредьяковского приносит более пользы, нежели изучение прочих наших старых писателей. ​Сумароков​ и ​Херасков​ верно не стоят Тредьяковского¹⁹¹. Действительно, сколько смешны а незначительны оригинальные стихотворения Тредьяковского, столько же важны и интересны его переводы по истории и словесности и собственные ученые исследования по языку и словесности. Из переводных сочинений по словесности особенное значение в то время имели Послание Горация De arte poetica и Поэма ​Буало​ L’Art poеtique. которые считались тогда главными ​руководительными​ сочинениями в европейской классической поэзии. Собственные исследования Тредьяковского по языку и словесности находятся в тесной связи с стихотворною его ​деятельностью​; большая часть из них были написаны по поводу переводных или оригинальных сочинений и были приложены к этим сочинениям.

Сочинения Тредьяковского по языку и словесности. Как Петр В., вводя в русскую жизнь новые ​европейские​ формы, должен был объяснять их важность и значение, так и русские писатели, вводя в русскую литературу новые формы, должны были знакомить русских читателей с происхождением и характером этих форм, и с образцовыми литературными произведениями, написанными в этих формах. Составляя свои сатиры, ​Кантемир​, мы видели, объяснял их характер и значение; точно также и при сочинениях Тредьяковского мы встречаем более или менее обширные предисловия или статьи, в которых объясняется их форма и значение. Так, к переводу Фенелоновой поэмы «Les aventures de Telemaque» он присоединил, в качестве предисловия, « Предызъяснение об ​ироической​ ​пииме​», взятое из сочинения ​Рамсэ​ «Discours sur lе ​роёmе​ epique» и заключающее в себе полную теорию ​искусственного​ ложноклассического эпоса. Определив, что такое эпическая или героическая поэма, Тредьяковский указывает здесь на ​Илиаду​ и Одиссею ​Гомера​, как на первые образцы этой поэмы, и, характеризуя их, говорит: «Ни един из самых просвещенных народов ничего потом не ​вымыслил​ подобного: все почерпают в нем (в ​Гомере​) пример, ​заемлют​ у него правила и приемлют его себе в учителя.... ​Колико​ ни было самых великих и разумных людей, от премногих веков, в ​Елладе​ и в Риме, коих писаниям по ныне дивимся, и которые ​научают​ нас мыслить, рассуждать ​собеседовать​, сочинять, все сии признают ​Омира​ за превеликого пиита, а ​пиимы​ его за конечный верх доброго вкуса»¹⁹². Указав за тем на ​Энеиду​ ​Виргилия​, он переходит к поэме ​Фенелона​ и говорит: «Не было с тысячу ​седмь​ сот лет после ​Марона​ кроме трех ​ироических​ пиим, но ​Фенелон​, муж как просвещенный, так и преосвященный... снабдил общество ученое четвертою ​волию​.... по самой сущей правде превосходнейшею несравненно и первых двух и ​третиея​ ​последния​, а сие истиною и ​твердостию​ нравоучительного христианского наставления, хотя и всемерно подражал всему прочему, по естеству великому, благородному и велелепному, находящемуся в ​Омировой​ ​особливее​ ​Одиссии​, да в ​Мироновой​ ​Энеиде​, так что и разделил всю свою ​пииму​ на двадцать на четыре книги, по числу книг в ​Одиссии​»¹⁹³. Далее подробно излагаются правила, каким должны подчиняться ​эпические​ поэмы: 1) «история, служащая основанием эпической пииме​, долженствует быть или истинная, или уже за истинную издревле преданная; 2) действие эпическое долженствует быть великое, единое, целое, чудесное и ​продолжающееся​ несколько времени; 3) добродетель ​перепоручается​ примерами и наставлениями т. е. образом благонравия и ​преднаписанием​ правил; 4) что касается языка героической поэмы, то хотя ей стих есть и не существен, ​однакож​ стихотворное изложение более ей свойственно. Развивая подробно эти положения и прилагая их к Фенелоновой поэме, Тредьяковский сравнивает Телемахиду с другими эпическими поэмами, как древними так и новыми, и, определяя её достоинство сравнительно с ними, говорит о ​Фенелоне​: «Соединил он вкупе в характере своего ​ироя​ мужество ​Ахиллесово​, благоразумие ​Одиссеево​ и ​Энееву​ ​благочтиво​сть​. ​Тилемах​ есть ​гневлив​, как первый, но без ​свирепства​; политик как ​вторый​, но без плутовства; чувствителен как третий, но без любострастия. ​Другий​ способ нравоучения бывает ​преднаписанием​ правил. Автор Тилемаха ​сочетавает​ ​великия​ наставления с ​ироическими​ примерами; то есть нравоучительность ​Омирову​ с добронравием ​Мироновым​. Однако нравоучение его имеет три качества, каковых нет у древних и пиитов b философов. Оно есть у него высокое в своих основаниях, благородное в поощрениях, а повсемственное в ​употреблениях​»¹⁹⁴. В другом месте о Телемахиде к этому прибавлено: «​Илиада​ имеет себе в цель, да покажет смертоносные ​воспоследования​ из несогласия между военачальниками. ​Одис​сия предъявляет, ​колико​ есть сильно в царе благоразумие, сопряженное с мужеством. В ​Енеиде​ изображаются действия ​ироя​ ​благочтивного​, набожного и храброго. Но все сии частные добродетели не ​соделывают​ благополучия всему роду человеческому. ​Тилемах​ идет далее сих предначертаний ​великостию​, множеством и пространством нравственных своих намерений, так что можно сказать преутвердительно некоего ​смысленного​ мужа словами, что дар самый полезный, каковым музы ​возмогли​ обогатить ​человеков​, есть ​Тилемах; ибо, ​если б​ блаженство рода человеческого могло произрасти от ​пиимы​, ​тоб​ ​произ​​расло​ оно от Тилемахиды. Не ​чуждель​ по сему и паче дико, что некоторый у нас, и не без нескольких талантов люди, запрещали, порицая с кафедры, как говорят, чтение ​Тилемаха и ​Аргениды​, обеих же ​пиим​ несравненных?¹⁹⁵. Видно, не уразумели они, или уже не ​потщались​ уразуметь, что первая книга есть ​ифическая​ философия самая совершенная, а другая философия​ ж политическая самая превосходная, каких не было по ныне в ученом обществе»¹⁹⁶. В последней части исследования Тредьяковский рассуждает о метре, свойственном эпическим поэмам, и доказывает, что им всего более приличен гекзаметр, который превосходит все другие метры высоким и благородным тоном, что поэтому он и «Приключения ​Телемака​», ​написанные​ в ​подлиннике​ прозою, перевел гекзаметром, который также свойствен русскому языку, как греческому и латинскому. Русский язык совмещает в себе и богатство и сладость языка греческого и важность и сановитость латинского. «Не ​почитая​ ничего более и первенственнее, говорит он, в должностях моих ​согражданских, ревности к служению отечеству, и желая ​всесердечно​ оставить по себе живое засвидетельствование сея, ​пламеневшия​ всегда во мне ревности, а в памяти соотечественников моих не умереть ​некак​ и по смерти, отнюдь же не ​Ирострата​ оного ​Ефесского​ подобием, принялся и я за сие ​преложение​ Тилемаха»¹⁹⁷. К торжественной оде о сдаче города ​Гданска​ (​Данцига​) Тредьяковский приложил «Рассуждение об оде вообще», взятое из сочинения ​Буало​: «Discours sur l ode». Это сочинение также было приложено ​Буало​ к оде на взятие ​Намура​, которой Тредьяковский подражал в своей оде на сдачу ​Гданска​. В рассуждении он говорит о происхождении оды и, указывая на Пппдара и Горация, как на образцовых лирических поэтов, замечает, что торжественную оду всего лучше охарактеризовал ​Буало​ в следующем стихе своей поэмы:

Son stile impetaeux souvent marche au hazard

Chez elle un bean desordre est un eflet de l’art.

который он перевел таким образом:

«Быстра в оде слога часто есть отважен ход,

Красный беспорядок точно в ней искусства плод»¹⁹⁸.

В двух предыдущих рассуждениях изложены сведения об эпосе и лирической оде; сведения же о драме изложены в «Рассуждении о комедии вообще», которое выбрано Тредьяковским из сочинений ​Брюмуа​, ​Рапеня​ и ​Ролленя​ и было приложено к переводу «Евнуха» ​Теренция​. О происхождении комедии здесь сказано: «​Первоначалие​ комедии есть столько же темно и неизвестно, сколько и трагедии. Вероятно, впрочем, что они обе ​зачались​ в одной утробе т. е. в забавах, бывших у греков во время собирания винограда». Далее Тредьяковский говорит «о дионисиях», объясняя, как из них образовались трагедия и комедия, об основателе трагедии, ​Тесписе​, и главных трагиках, ​Эсхиле​, ​Софокле​ и ​Эврипиде​. Говоря о комедии,он замечает: «Комедия есть моложе трагедии и есть меньшая сестра той драме». Затем он указывает на три периода греческой комедии – древний, средний и новый, говорит об ​Аристофане​, как представителе древней комедии, и ​Менандре​, как представителе новой комедии. Греческая комедия была перенесена к Римлянам ​Ливием​ Андроником. Рассказывая об этом, Тредьяковский излагает разные виды римской комедии: comoedia pal- Iiata, pretextata, togata, atelia па. В заключении он приводит мнение о характере и цели комедии французского иезуита ​Рапеня​: «Комедия есть изображение общего жительства. Намерение, с каким она делается, состоит в том, чтоб представить на театре пороки простых людей, дабы тем исцелить всенародные недостатки и исправить бы весь народ ​боязнию​ осмеяния. Итак смешное есть самое существо комедии. Впрочем, есть смешное в словах и есть смешное в вещах. Смешное есть честное, и смешное есть ​скоморошеское​»¹⁹⁹.

Учение о поэзии и стихотворстве вообще изложено ​Тредья​​ковским​ в следующих статьях: «Мнение о начале поэзии и стихов вообще»; «Письмо к приятелю о нынешней пользе ​гражданству​ от поэзии»; «Способ к сложению российских стихов»; «О древнем, среднем и ​новом​ стихосложении российском». В первой статье: «​Мнение​ о начале поэзии и стихов вообще» Тредьяковский говорит: «Иное быть пиитом, а иное стихи слагать. Прямое понятие о поэзии есть не то, чтоб стихи составлять, но чтоб творить, вымышлять и подражать. Творение есть расположение вещей, после оных избрания; ​вымышление​ есть изобретение возможностей, то есть не такое представление деяний, каковы они сами в себе, но как они быть могут, или долженствуют; а подражание есть следование во всем естеству описанием вещей и дел по вероятности и подобию правде. Всяк видит, что стих есть все не то: творение, ​вымышление​ и подражание есть душа и жизнь поэмы; но стих есть язык оные. Поэзия есть внутреннее в тех трех, а стих токмо наружное. Можно творить, вымышлять и подражать прозою; и можно представлять​ истинные действия стихами». Но из того, что поэт творит, вымышляет и подражает, не следует ​однакож​ того, «чтобы он был ​лживец​. Ложь есть слово против разума и совести;... ​пиитическое​ вымышлепие бывает по разуму, то есть как вещь могла быть, или долженствовала. Пиит также есть и не ​мастеровый​ человек; всякий художник делает разным способом от пиита. Творить по ​пиитически​ есть подражать подобием вещей возможных, истинных образу. Но ​другие художества рукомесленные так дела свои представляют, как они прямо и действительно в естестве находятся, или в каком состоянии находились. Возможность ​пиитическая​ есть возможность философская, разумом доказываемая; но возможность художническая есть возможность равно как историческая, ​коя​ ​повествуется​, а от художников, будто как истинным повествованием, механически производится и истинно представляется».... «Итак, нет сомнения, что иное есть поэзия, а иное совсем стихосложение» (»). За тем представляются ​разные​ сказания и мнения о происхождении поэзии, начиная с греческих мифов об Аполлоне и Бахусе; при изложении этих мнений Тредьяковский говорит о поэзии: «Праведно утверждается, что она влита в человеческии ​разумы​ от Бога. Но кто первый из ​человеков​ ощутил в себе такую способность и начал творить, вымышлять и подражать естеству? Для сего надобно взойти до первых ​человеков​. Священное писание (в книге Бытия 4, 21) ​предызъявляет​, что ​Иувал​, меньший брат ​Иовила​, начавшего жить в кибитках и упражняться в пастушеской должности, прежде потопа, и неиного после создания света, есть показатель ​певницы​ и гуслей. Чего же больше? Сей есть точно первый из ​человеков​, ​кото​​рый​ ощутил в себе оное божеское движение в разуме. Сей есть самый первый пиит и музыкант.... Того ради праведно говорит господин де Фонтенель в красной своей речи о натуре эклоги: «Пастушеская поэзия есть древнейшая из всех поэзий, для того, что пастушеское состояние есть старее всех состояний. Весьма вероятно, продолжает он, что первые пастухи вздумали, в спокойствии своем и праздности, петь увеселения свои и любовь; да и вводили они по пристойности часто в те песни стада свои, леса, источники и все вещи, кои ​знакомее​ им были. Итак, распространение поэзии сделалось от пастухов разных племен, а самое начало ​произо​шло от ​Иувала​, ​Ламехова​ сына пастуха ж».–Объяснив начало поэзии, Тредьяковский высказывает предположение о начале стихов и приписывает выражение мыслей размеренным языком жрецам. «Сие равным образом, делает он к этому примечание, я разумею и о наших самых первоначальных стихах. Вероятно по всему, что и ваши ​поганские​ жрецы были первыми у нас стихотворцами. И хотя нет ни одного, ​оставшегося​ у нас образчика ​языческия​ ​вашея​ поэзии, однако видно и ныне по мужицким песням, что древнейшие стихи паши, бывший в употреблении у жрецов наших, состояли стопами, были без рифм, и имели тоническое количество слогов, да и односложные слова почитались по вольности общими». Статья оканчивается рассуждением о цели поэзии. При этом Тредьяковский приводит следующее место из древней истории ​Ролленя​: «Сия наука родилась посредине празднований, учрежденных в честь Высочайшему Существу.... Моисей​, ведомый нам как первый законодавец в свете, есть совокупно и высочайший из пиитов. В писаниях его начинающаяся поэзия является вдруг совершенною для того, что сам Бог оную в него вдыхает... Пророки и псалмы представляют пред нас еще подобный ж образцы.... Когда же ​человеки​ перенесли на твари – почтение, должное токмо Творцу; тогда и поэзия следовала за участию закона, однако всегда храня следы первого своего начала. Употребили ее в ​начатии​ на ​возблагодарение​ ложным богам, за их мнимые благодеяния, и на ​испрошение​ от них новых. ​Гезиод​ составил стихами родословие богов; некто из весьма древних поэтов сочинил гимны, кои обыкновенно приписываются ​Гомеру​; Каллимах потом изложил подобные ж.... Едино из главных намерений поэзии состояло также в том, чтоб исправлять нравы.... Эпическая поэма ​намерилась​ с самого начала подавать нам наставления, прикрытые аллегориею важного и героического действия. Ода прославлять деяния великих людей, и чрез то ​привлещи​ всех других к подражанию оным. Трагедия вдохнуть в нас ужас от злодеяния смертоносными ​последованиями​, кои происходят от оного, а почтение к добродетели праведными ей похвалами и ​воздаяниями​, которые за нею следуют. ​Комедия​ и сатира, исправить нас забавляя, и воевать ​непримирительно​ на пороки и на все, что смеха достойно. Элегия проливать слезы на гробе особ, заслуживших сожаление. Эклога воспевать беззлобие и увеселения ​поселянского​ и пастушеского жития»²⁰⁰. «Письмо о нынешней пользе гражданству от поэзии» может быть ​рассматриваемо​ как дополнение к этой статье, так как в нем также излагаются мысли о значении, какое поэзия имела прежде и какое имеет ныне. «Прежде стихи, говорится здесь, были нужное и полезное дело, а ныне утешная и веселая забава, да к тому ж плод богатого мечтания к ​заслужению​ не того вещественного награждения, которое есть нужно к препровождению жизни, но такова воздаяния, кое часто есть пустая и скоро забываемая похвала и слава... ​Потолику​ между учениями словесными надобны стихи, ​поколику​ фрукты и ​конфеты​ на богатый стол по твердых ​кушаниях​»²⁰¹. В «Способе к сложению российских стихов» изложена теория тонического стихосложения. Доказывая непригодность для русского языка метрического и силлабического стихосложения, Тредьяковский говорит, что русскому языку свойственно стихосложение тоническое, основанное на тоне, или ударении, и в подкрепление своей мысли ссылается на народные песни, которые изложены тоническим размером. С этой статьей имеет связь статья «О древнем, среднем и новом стихотворении российском». Под древним стихотворением здесь разумеется первоначальное стихотворение времен еще языческих, когда главными ​слагателями​ стихов были жрецы. «Количество его слогов было тоническое, или ​что-тож​ ​в​ одном ударении силами слогов состоящее... Простонародные наши, и те самые ​древние​ песни, сие точно свойство в стихосложении своем имеют Народный состав стихов есть подлинный список с богослужительского.... Простонародное стихотворство, за подлость стихотворцев и материй, от честных и саном именитых людей ​презираемо​ было ​всеконечно​, так что и поныне суетно строптивые люди ​зазирают​ неосновательно, еже ли кто народную старинную песню приведет токмо в свидетельство на письме»... Под средним стихосложением ​Тредья​​ковский​ разумеет стихосложение силлабическое, перешедшее к нам из Польши в ​XVII в. При этом он упоминает о Мелетии Смотрицком, который хотел ввести метрическое стихосложение. «Приступая к описанию нового ​нашего​ стихосложения, ныне от всех стихотворцев у нас ​восприятого​... принужден я объявить, говорит Тредьяковский, с некоторым по истине ​усты​дением​ и внутренним отвращением, хотя и сущую правду, что в нем самое первое и главнейшее участие имею. Это новое стихосложение есть тоническое, основанное на возвышении и понижении голоса в складах ​просодиею​»²⁰². На возражение ​некото​​рых, что он новое стихосложение взял с французского ​стихосложения, Тредьяковский отвечал: «Поэзия нашего простого народа к сему меня довела. Даром, что слог её весьма ​некрасный​, от ​неискусства​ слагающих; но ​сладчайшее​, приятнейшее и ​правиль​​нейшее​ разнообразных её стоп, нежели тогда греческих и ​ла​тинских​, падение подало мне непогрешительное руководство к введению в новый мой эксаметр и пентаметр... Подлинно, почти все звания, при стихе употребляемые, занял я у французской версификации; но самое дело у самой нашей природной ​наидревнейшей оных простых людей поэзии».

О другой области литературы – о прозаических сочинениях Тредьяковский рассуждает «в Слове о богатом, различном, искуссном и ​несходственном​ витийстве». Под витийством разумеется элоквенция, или красноречие, как тогда называлась вся область прозаической литературы. Тредьяковский указывает здесь прежде всего на обширный объем красноречия и значение его для всех наук, утверждая, что ни одна из них не может обойтись без него: « В ​толиком​ множестве наук и знаний, сколько бесчисленных числом вещей ни содержится, однако они все токмо что чрез элоквенцию говорят. Но, ​хотя ж​ все оные вещи не могут без элоквенции иметь голоса, однако, понеже все сии знания и науки особливыми состоят классами, то как со стороны некоторым образом занимают помощь у элоквенции, но впрочем так они ту у неё занимают, что не могут не занимать. Чего ради посмотрим теперь на оные учения, которые элоквенция ​рождает​, питает, украшает, производит, и которым она предводительница и сама с ними совокупно идет и за ними следует то есть которые все не что иное как сама царица элоквенция, на разных и разным образом престолах сидящая и лучами величества своего повсюду сияющая»²⁰³ 0. Далее перечисляются разные науки: история, археология, микология, филология и др. Красноречие весьма разнообразно (различно), так как существует у разных народов, на разнообразных языках. Всего более, конечно, надобно стараться об изучении красноречия отечественного. Никогда нельзя привыкнуть владеть чужим языком так свободно, как своим родным: «в природном языке все само собою течет и как бы на ​конце​ языка или пера слова раздаются». А главным образом, только на своем родном языке можно принести всего больше пользы своему отечеству и своему народу. «Наиблагорассуднейше жившие прежде народы делали, которые все, ничего ​святее​ сограждан своих пользы не ​почитая​, сочинения свои, или наставлению, или повествованию, или увеселению ​служащия​, природным языком и написали, и предали, и потомкам своим оставили. Кто из древних греков ... издал что-нибудь не ​по-гречески​? кто ив прежних римлян?.... Никто, по ​истинне​ никто из них. Ибо все ​римляны​ что ни писали, то все по ​латине​ писали. Но для чего? Чтоб отечества и сограждан своих пользе ​действительнее​ услужить. А чего ж ради не лучше по-гречески, толь наипаче, что они все в греческом языке весьма искусны были? Чтобы, сверх пользы отечеству, собственные им важности честь сохранить, для того, что по мнению римского сатирика ​Ювенала​, ​стыднее​ ​латинам​ не знать ​по латине​. Всем ученым людям совершенно ведомо, что ​Тиберий​ ​цесарь​ римской и извинения прежде просил у сенаторов, что одно токмо чужестранное слово ему, пред ними говоря, употребить надлежало». Но, чтобы иметь время заниматься своим языком, прежде нужно перевести все лучшее с чужих языков на свой язык. «Итак да переводят, которые цветут из наших ​искусством​ языков, все что преизряднейшее, все что полезнейшее, все что достойнейшее в чужих языках на наш российской язык; да обогащают Россию выборнейшими книгами... Но однако же да невоз​нерадят​ ученые наши также и собственным своим трудом что-нибудь между тем сочиненное обществу подавать. Всегда удивляться чужому ​искусству​, а собственных сил не отведывать, и о собственном ​искусстве​ не стараться, знак есть незнания и лености, или, по крайней мере, ​ненадеяния​ к ​сделанию​ равного, хотя бы уж такова, которое бы весьма мало ​неравнялось​»²⁰⁴. Под искусным (​искуственным​, художественным) красноречием Тредьяковский разумеет украшенный слог и потому рассуждает о разных тропах. Под ​несходственным​ красноречием он разумеет то, что хотя по предмету красноречие одно, но в писателях обнаруживается неодинаково, напр. в Димосфене, ​Исократе​, ​Цицероне​, след. разумеет то, что мы называем различием слога у разных писателей. Наконец, нужно упомянуть еще об обширном «Разговоре между чужестранным человеком и российским об орфографии старинной и новой». Этот разговор составлен Тредьяковским по образцу разговора ​Эразма​ Роттердамского о произношении в греческом и латинском языке и состоит из трех частей, в первой части говорится о произношении вообще и в частности буквы и; во второй части разбирается прежнее правописание и доказывается, что оно неправильно, заимствовано из греческого языка и для нашего языка не пригодно; в третьей части рекомендуется новое правописание, основанием для которого должно служить устное произношение слов т. е. должно писать слова так, как они произносятся в устном разговоре. В этом положении Тредьяковский опирается на Квинтиллbана, который говорил: «Sic scribendum quidque judico quomodo sonat; hie enim usus est litterarum, ut custodiant voces et velut depositum reddant legentibus»²⁰⁵. Ho произношение слов разнообразно и чрезвычайно изменяется; одни и те же слова в разных областях и в разных наречиях произносятся различно. Поэтому, на основании устного произношения, никак нельзя установить однообразного правописания. Оно должно быть основано на грамматических правилах языка...

Таким образом, Тредьяковский в своих рассуждениях касался почти всех существенных пунктов в области языка и словесности. Пользуясь при этом разными сочинениями, как древних, так и новых, преимущественно же латинских и французских, писателей, он познакомил русских с существовавшею в то время в европейских литературах ложно-классическою теорию поэзии и перенес ее в русскую литературу. Поэтому он может быть назван первым по времени теоретиком в новой нашей словесности вообще; в частности же в области стихотворства он первый начал доказывать непригодность для русского языка метрического и силлабического стиха и стремился ввести стихосложение тоническое.

Стихотворения Тредьяковского. Но, к несчастию, Тредьяковский был исключительно теоретиком; как только начинал прилагать свои сведения к делу, на практике, так и оказывался вполне несостоятельным: все у него выходило уродливо, безобразно. Правильно понимая характер и требования поэтического искусства и стихосложения, он не в состоянии был написать ни одного хорошего стихотворения. Кто из не посвященных в дело может подумать, что следующие, напр. стихи, заимствованные из лучшей оды _"На сдачу города Гданска» (т. е. Данцига, взятого Минихом, вовремя Польской войны в 1734 г.), написаны тем же самым Тредьяковским, который в своих рассуждениях высказал столько здравых мыслей о поэзии и стихосложении?. ..

«Кое странное пианство

К пению мой глас бодрит!

Вы, парнасское убранство,

Музы! ум не вас ли зрит?

Струны ваши сладкогласны,

Меру, лики слышу красны;

Пламень в мыслях восстает

О, народы все внемлите;

Бурны ветры не шумите

Анну стих мой воспоет».

Се бряцаю в лиру сладку

Велелепно торжество,

К вящшему врагов упадку,

Величал ликовство.

О! коль доблественна сила

Нашу радость украсила!

Сила равнаго борца,

Светлой радости нет меры,

Превосшедшей все примеры,

Усладившей в нас сердца.

–

Сам Нептун что ль строил стены?

Сии при море стоят.

Нет ли Тройским к ним примени,

Что пустить внутрь не хотят

Русско воинство обильно,

И тому противясь сильно?

Вислою там все рекой

Не Скамандру ль называют?

Не за Иду ль принимают

Стольценберг, кой есть горой.

–

То не матерь басней Троя,

Не один тут Ахиллес;

Каждый рядовой из строя

Мужеством есть Геркулес.

Чтож за Власть перуны мещет?

Не Минерваль шлемом блещет?

Явно, что от горьних лиц,

Со всего богиня вида;

Без щита страшна эгида,

Анна, верх Императриц»²⁰⁶.

Эта ода составляет подражание оде ​Буало​: «На взятие Намура». Она была написана Тредьяковским сначала силлабическими стихами, а потом переложена па ​топический​ размер. Характеризуя язык и склад стиха Тредьяковского, она в тоже время показывает, до какой степени он подражал классической оде. В стихотворение, изображающее победу русских, он внес греческую мифическую обстановку. Здесь есть и музы и сладкогласные струны лиры, и Нептун, и Геркулес, и ​Минерва. Стены ​Данцига​ напоминают ему ​Троянские​ стены, Висла-реку ​Скамандр​, гора Стольценберг гору Иду, каждый воин напоминает ​Ахиллеса​ или Геркулеса, а императрица Анна сравнивается с ​Минервой​, блещущей шлемом.

Пушкин, как замечено выше, похвалил Тредьяковского, между прочим, и за то, что он для перевода поэмы ​Фенелона выбрал гексаметр; но гексаметр Тредьяковского был до того уродлив, что после него, в продолжение 50 лет, боясь осмеяния, никто не осмеливался писать им; только уже Гнедич, переводя Илиаду, решился, как он выразился, «отвязать от позорнаго столба стих Гомера и Виргилия, прикованный к нему Тредьяковским». Вот для образца два отрывка из Телемахиды.

Начало поэмы, с воззванием к музе самого Тредьяковского:

«Древня размера стихом пою отцелюбнаго сына,

Кой, от природных брегов поплыв, и странствуя долго,

Был провождаем везде Палладою Ментора в виде.

Много ж коль ни страдал от гневныя он Афродиты

За любострастных себя утех презор с омерзеньми;

Но прикровенна Премудрость с ним от всех бед избавляла,

И возвратившуся в дом даровала рождшаго видеть.

Странно ль, быть добродетели так увенчанной успехом?

Муса! повеждь и вину и конец путешествий сыновских,

Купно в перемене царств и людей приключения разны»....

. . . . . . . .

«В крайней тоске завсегда уже пребывал Калипса,

И не могла ничем своего внутрь сердца утешить,

После как прочь от нея отторгся Одѵсс невозвратно.

В горести той себя пренесчастливу сим почитала,

Что естества была нетлением в веки безсмертна.

Недра пещеры ея ни песньми к тому не гласили:

Нимфы, служебницы ей, ни слова ж не смели промолвить.

Часто сама одна по лугам кодила цветущим,

Коими остров тот опушала весна вековечна.

Но такия прекрасны места не токмо болезни

В ней утолять не могли, еще на печальную память

Болей Одесса, тольми созерцаннаго, ей приводили.

Многажды то на бреге морском стояла недвижно,

Кой орошала, как дождь проливая, своими слезами,

И непрестанно смотря туда, где корабль Одессеев,

Бегом волны деля, из очей ушел и сокрылся»²⁰⁷.

Такая неуклюжесть стихов, конечно, много зависела и от совершенной необработанности русского языка; на французском языке Тредьяковский ​написал​ стихи гораздо лучше. Но главная ​причина​ её заключалась в отсутствии у Тредьяковского ​поэтического​ таланта и художественного вкуса. Между тем, Тредьяковский, не сознавая этого, считал себя первым русским поэтом и потому еще более смешным казался своим современникам. Большинству современников, разумеется, и известны были только его стихотворения, но не были известны, или по крайней мере не были доступны для понимания, его ученые сочинения. К сожалению, и нравственный характер Тредьяковского не мог возбуждать к нему симпатии: он был мелочен, кстати и некстати похвалялся своими заслугами русской поэзии, гордо держал себя с ​низшими​ и в тоже время унижался пред высшими и льстил им. Этим объясняют то, почему большинство смотрело на него почти как на шута, над которым можно смеяться всячески и даже оскорблять безнаказанно; но этим нельзя объяснить того возмутительного поступка, какой позволил себе сделать с ним вельможа Волынский. В 1740 г. для увеселения скучавшей ​импер​. Анны ​Иоанновны​ на Неве построили «Ледяной дом», для того, чтобы в нем сделать свадьбу одного придворного шута. Распоряжавшийся устроением этого праздника, Волынский ​вздумал​ поручить Тредьяковскому сочинить стихи на праздник, и одному кадету, Криницыну, приказал привести его па слоновый двор, где делались приготовления для маскарада. Кадет обошелся с Тредьяковским так насмешливо и грубо, что Тредьяковский пожаловался на него Волынскому. Волынский, не разобрав дела, вместо того, чтобы сделать выговор кадету, начал бранить и бить самого Тредьяковского «по обеим щекам пред всеми толь не милостиво, что правое ухо оглушил, а левый глав подбил и сие неволил чинить в три или четыре приема, а потом велел бить его еще и кадету». После таких побоев Тредьяковскому дали тему для сочинения стихов и отправили домой. Глубоко оскорбленный, Тредьяковский, хотя и сочинил стихи, но решился принести жалобу на Волынского врагу его, герцогу ​Бирону​, и для того утром на другой день явился во дворец. Но здесь, прежде выхода ​Бирона​, его увидел Волынский и опять начал бранить и бить: «велел, говорит Тредьяковский, снять с меня шпагу с великой ​яростью​ и всего. оборвать и положить и бить палкою по голой спине так жестоко и немилостиво, что, как мне сказывали уже после, дали мне с семьдесят ударов». Потом, Тредьяковский, по приказанию Волынского, был отправлен под караул», где и оставался целые сутки до праздника. В праздник «в маскарадном платье и в маске «под караулом» привели его «в потешную залу» и заставили прочитать наизусть сочиненные ​им стихи. Затем Волынский опять велел его отправить «под караул», откуда выпустил его уже на другой день, предварительно еще побив его палкою. Все это Тредьяковский сам описал в своем рапорте в Академию наук.²⁰⁸ Характеризуя дикую самоуправную натуру Волынского, этот возмутительный факт ясно свидетельствует также и вообще о страшной грубости нравов в тогдашнем русском обществе, допускавшем такое беззаконное самоуправство с поэтом и писателем. Особенно тяжелым положение Тредьяковского сделалось в то время, когда на литературном поприще явились Ломоносов и ​Сумароков​ и своими произведениями совершенно его заслонили. Тогда он совсем потерял равновесие и ниже и ниже стал падать. Завидуя славе Ломоносова и Сумарокова, он постоянно ссорился с ними и даже позволял себе делать доносы на них, стараясь заподозрить их в неверии. Враждебные отношения в Ломоносову начались у него с самого первого времени после возвращения Ломоносова из за границы в 1740 г. и с небольшими перерывами продолжались более 20 лет. Вступление Ломоносова в Академическую ​конферен​цию​ в качестве ​адьюнкта​ в 1742 возбудило в нем зависть и в это время он составил на него эпиграмму «Самохвал», которая была напечатана уже только в 1752 г.²⁰⁹ Умер Тредьяковский в 1769 г.; но и по смерти он долго был предметом насмешки. Известно, что в эрмитаже ​импер​. Екатерины II установлено было шуточное наказание – за легкую вяну выпить стакан холодной воды и прочесть страницу из Телемахиды, а за важнейшую вину – выучить из неё шесть строк наизусть. Думал ли Тредьяковский, что его перевод Телемахиды, которым он хотел оказать услугу отечеству, получит такое оскорбительное назначение? Но в настоящее время история, оставляя в стороне стихотворство Тредьяковского, смотрит на него, уже как на замечательного ученого, который своими переводными я оригинальными сочинениями принес несомненную пользу русской литературе.