Вячеслав Умнягин, иерей. Арнольд Шауфельбергер и его рукопись

Обращение к наследию соловецких узников позволяет задуматься не только о путях русской истории или участи отдельных людей, но и о судьбе, дошедших до нас, свидетельств, проливающих свет на события недавней эпохи.

Предлагаемый вниманию читателя текст – четвертая по счету публикация очерка «Соловки»¹⁹¹ Арнольда Сергиуса Леонардовича Шауфельбергера.

Его отец Леонард Леонардович Шауфельбергер – сын, приехавшего в Россию, архитектора из Цюриха – был «главным мастером живописной мастерской Императорского фарфорового завода (ИФЗ) в Петербурге <...> В 1890 г., при Александре III, Л. Л. Шауфельбергер стал техником 4-го класса и надворным советником. За свои заслуги он был удостоен четырех орденов: Святой Анны 2-й и 3-й степени и Святого Станислава 2-й и 3-й степени»¹⁹².

Мать Шауфельбергера – Мария Эмилия Свентицкая, – воспитывавшаяся при императорском дворе, была «внебрачной дочерью Александра II и придворной дамы, баронессы фон Тизенхаузен»¹⁹³. Впоследствии, ее сводный брат, великий князь Сергей Александрович Романов, стал крестным отцом Арнольда¹⁹⁴.

Доктор Маркус Шютц, в статье, посвященной истории его семьи, пишет о своем прадеде так: «А. Л. Шауфельбергер был женат дважды. Его первой женой стала пианистка Ирма Мундиго, а второй – Алиса Антуанетта Россе, учительница французского языка из семьи швейцарских часовщиков Эшлиманн-Тибо из Поррентруи. Шауфельбергер вступил с ней в брак в 1904 г., имел двух дочерей: мою бабушку Алису Марию А. Шауфельбергер и Марию Элизабет А. Шауфельбергер»¹⁹⁵.

Родственные связи и хорошее воспитание способствовали удачной карьере Арнольда. «Купец 2-й гильдии, один из 10 аккредитованных маклеров Петербургской биржи, председатель правления английского Вагранского золотопромышленного общества, член правления горнопромышленной компании “Медиатор” и посредник в Петербурге по закупке месторождений полезных ископаемых», Шауфельбергер и сам владел золотыми приисками, через него «проходили “нефтяные деньги” братьев Нобель»¹⁹⁶.

Лишившись всего этого в 1917 г., Шауфельбергеры бежали в Кисловодск, а затем в Екатеринодар, где семья пережила Гражданскую войну. С началом НЭПа правительство обратилось к известному предпринимателю с предложением принять участие в восстановлении фондовой биржи, что, по замыслу большевиков, должно было стимулировать советскую экономику и обеспечить приток иностранного капитала в страну. В знак благодарности, Шауфельбергеру даже вернули квартиру в Петрограде, но благосклонное отношение властей было недолгим.

В 1924 г. Арнольд Леонардович был арестован и, спустя 3,5 месяца тюремного заключения, отправлен на Соловки, где находился до 1927 г. За освобождением из лагеря, последовала ссылка в Новгород, откуда, благодаря усилиям немецкого консула, Шауфельбергер смог вырваться в Берлин. Некоторое время спустя, он переехал на историческую родину, в Цюрих, где в 1929 г. записал свои воспоминания о Соловках. Умер Арнольд Шауфельбергер в бедности, в возрасте 64 лет...

Безымянная, переписанная под копирку копия воспоминаний о Соловках, представляющая собой тонкую тетрадь под шифром 1.е.265, объемом в 31 лист», была обнаружена Р. Мартыновым «в рукописном отделе Женевской публичной библиотеки»¹⁹⁷. Написана она четким почерком, очень тщательно, с незначительными исправлениями. «Очевидно, – сообщает Мартынов в послесловии “Нового журнала”, – оригинал был беловиком, предназначенным для публикации»¹⁹⁸.

Стремясь установить авторство, исследователь выдвигал разные гипотезы. В частности, почерпнув из самой рукописи сведения о том, что ее создатель вышел на свободу в 1927 г., Р. Мартынов сделал предположение, что воспоминания могли принадлежать освободившимся тогда же Б. Н. Ширяеву или генерал-майору И. М. Зайцеву. Вполне осознавая шаткость подобных умозаключений, сотрудник нью-йоркского издания, все же, указывал на одно обстоятельство, которое действительно роднит мемуары Зайцева¹⁹⁹ и Шауфельбергера. Дело в том, что воспоминания генерала посвящены Международной Антикоммунистической лиге (Entente internationale contre Іа ІІІ-е Internationale). Что касается «женевской» рукописи, то даже если Лига и не опубликовала ее целиком, то, по крайней мере, «пользовалась фактами, приводимыми в ней. Так, в брошюре о религиозных преследованиях в России, она цитирует статистические данные о смертности на Соловках и численности женщин. Кроме того, подробно описываются пытки, упомянутые и в статье: ставить на комары и каменный мешок. Что сведения об этих пытках почерпнуты, именно, из данной рукописи, является, тем более вероятным, что начало абзаца о пытках в рукописи подчеркнуто красным карандашом»²⁰⁰.

Подводя итоги исследованию, Р. Мартынов писал о том, что для него «путь рукописи представляется следующим: прислана Лиге от неизвестного автора, рукопись читалась в постоянном секретариате Лиги в Женеве. Так как в ней имелись новые данные, она была переведена целиком или частично и, может быть, опубликована. Во всяком случае, данными пользовались в позднейших публикациях Лиги. Из архива Лиги (или из рук сотрудника?) рукопись позже могла попасть в Женевскую библиотеку»²⁰¹.

Следующая известная нам публикация очерка состоялась, спустя четверть века в России. Мемуары увидели свет в составе литературного сборника под редакцией М.Е. Бабичевой. Текст воспоминаний был взят из «Нового журнала», вступительная статья содержит упоминание о «безуспешных попытках установить автора». Анализируя очерк, составитель антологии пишет о том, что «характерной чертой этого произведения является сдержанный тон автора и подчеркнутая ориентация на факты, чаще всего, подтверждаемые конкретными цифрами. Текст написан, в основном, от третьего лица, лишь несколько раз автор открыто обнаруживает свое присутствие. Так, рассказ о привилегированном положении заключенных из числа коммунистов и бывших чекистов, заканчивается, высказанным от первого лица, обобщением социально-политического характера, утверждением, что такие лагеря – естественное и неизбежное следствие, утвердившейся в стране, социальной системы. Непосредственные эмоции автор проявляет, когда речь идет об осквернении святынь (гнев, боль, возмущение, негодование), и при описании, царящего в лагере, бесчеловечного обращения с заключенными (искреннее сострадание к жертвам и ненависть к палачам)»²⁰². Ниже, Бабичева указывает на еще одну «особенность этого очерка – большое место в тексте, и специфическая представленность в построении сюжета темы побега»²⁰³.

Повышенное внимание к теме свободы, то, что заканчивается книга словами о «Советском Рае», где царит «бесчеловечное отношение к несчастным заключенным», позволяют провести параллели между этим произведением и другими мемуарами о ГУЛАГе, в которых заключение в лагере, сама жизнь в СССР рассматриваются, как некое пребывание во аде, тогда, как бегство из него, исход на свободу, приобретает библейское звучание.

Местом очередной, на этот раз персонифицированной, публикации мемуаров, стала, выпущенная в 2009 г., антология, посвященная 265-летию Императорского фарфорового завода, и, связанной с ним, семьи Шауфельбергеров. Этот труд включает в себя русский оригинал, датированный 11 апреля 1929 г. и современный английский перевод очерка.

Важно отметить, что, представленные в книге, воспоминания отличаются от своего аналога, опубликованного на страницах «Нового журнала» и сборника «В Белом море красный СЛОН...». С одной стороны, стилистика повествования, композиция и само содержание списков указывают на их принадлежность перу одного и того же человека, с другой – рассматриваемые тексты содержат фактические расхождения²⁰⁴. Наличие в тексте поврежденного места²⁰⁵, явных опечаток²⁰⁶ и авторских помет²⁰⁷, указывающих на неуверенность в достоверности имеющейся информации по тому или иному вопросу, говорит в пользу того, что в 2009 г. была опубликована черновая запись воспоминаний, датируемая апрелем 1929 г.

Такое предположение объясняет, упомянутую Мартыновым, помету, сделанную красным карандашом на первой странице найденного им раритета: «IX–29»²⁰⁸. Возможно, эти числа указывают на время написания текста (сентябрь 1929 г.), имеющего позднейшее происхождение и представляющего собой более взвешенное, по сравнению с «апрельским» черновиком, выражение воспоминаний А. Шауфельбергера²⁰⁹.

Не исключено, что существуют и другие списки, переводы, а, быть может, даже публикации очерка «Соловки»²¹⁰, но нам они неизвестны. Зато известно, что на сегодняшний день это не единственная загадка, связанная с личностью и наследием А. Шауфельбергера.

Вступительная статья д-ра Шютца содержит информацию о том, что в 2001 г., в архиве ФСБ в Санкт-Петербурге, было обнаружено дело Шауфельбергера Р–88352 (1924–1928). Однако, оно отмечено грифом «Секретно», и доступ к делу остается закрытым²¹¹.

Остается надеяться на то, что, со временем, тайное станет явным и мы узнаем нечто новое, как о самом Арнольде Леонардовиче, так и о его мемуарах, проливающих свет на события недавней Советской истории и истории Соловков.