Ж

см.: Лягушка.

Булочка, обычно пшеничная, завернутая жгутом, в виде птички, с острым тестяным клювиком и глазками из изюма, иногда с маленькими, защипанными из теста крылышками. Пекли в день Сорока мучеников Севастийских, 9/22 марта, символизировали приход весны, и дети в обряде «веснянки» где-нибудь на протаявшем бугре за деревней подбрасывали жаворонков кверху, призывая весну.

Алчное материальное стяжание, страстное и ненасытное желание присваивать все себе одному, увлекаться корыстью. Человеческое качество, строго порицаемое на Руси.

В «Книге премудрости Иисуса, сына Сирахова» говорится: «Око лихоимца не насытится частью, а обида лукавого иссушает душу его», «Взятки и мзды ослепляют и очи мудрых, так что и зрячие уже не видят». В «Наставлении отца сыну»: «Дом скупца – как туманная ночь, что скрывает звезды и свет от многих очей». «Горе лихоимцу, ибо богатство покинет его, огонь же примет его» («Изречения Исихия и Варнавы» из «Изборника 1076 г.»).

«Много желать, – говорится в русских пословицах, – добра не видать. Много хватать – свое потерять. Жадностью ничего не возьмешь. У жадного кадык перетянуло. Жадные глаза не знают стыда. Сытый волк смирнее ненасытного (жадного) человека. Нет пропасти супротив жадных глаз».

О. П

Русский деревянный духовой музыкальный инструмент, дающий разом две ноты. Часто использовался пастухами.

Сострадание, соболезнование, сочувствие при чужой беде, печаль, грусть, скорбь, сокрушение (В. И. Даль). Одно из характерных качеств человека Св. Руси.

«Человек жалью живет, – говорят русские пословицы. – От жали (жалости) не плакать стать. Встретил с радостью, а проводил с жалостью. Жаль берет, жалость одолевает, глядя на этого бедовика». Вместе с тем русский человек считает: «Жалью море не переедешь, веку не изживешь».

Истинная сущность жалости не есть простое отождествление себя и другого, но признание за другим собственного значения – права на существование и наибольшее благополучие (В. С. Соловьев). Жалость есть разделение богооставленности твари, соединение с нею в этой богооставленности (Н. А. Бердяев).

О. П.

Русское народное дешевое лакомство, гостинец для детей и девушек, маленький пряник из серой муки, скатанный в руках и приплюснутый.

В древнерусской языческой мифологии волшебная птица, по некоторым сведениям, одно из воплощений солнечного духа Рарога. Согласно русским сказкам, жар-птица живет в тридесятом царстве в райском саду, окружающем терем Царь-девицы. Растут в том саду золотые яблоки, возвращающие молодость.

Небольшой сосуд, кадка, с крышкой и ручкой. Маленькие жбаны выполняли функции кружек.

В понятиях Руси одна из сторон в благодатных отношениях брака как таинства любви (Иоанн Златоуст). Отношения мужа и жены в христианском браке строятся по образу Христа и Церкви (св. Климент Римский, Тертуллиан). Жена создана, по апостолу, для того, чтобы быть «славой мужа» (1Кор. 11:7), чтобы быть живым отображением богоподобия мужа. Такие отношения между мужем и женой являются выражением логики создания женщины из ребра мужчины. «Вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа» (Быт. 2:23). «Сколько бы ни были нам полезны бессловесные, но помощь, оказываемая женою, гораздо превосходнее. Жена – целое, совершенное и полное существо – может и беседовать, и в силу единства природы доставляет великое утешение. Ведь для его (мужа) утешения и создано это существо» (Иоанн Златоуст). «Жена добра и страдолюбива и молчалива – венец есть мужу своему» («Домострой»), а злая жена близка бесам. «Злая жена сведет мужа с ума». «Злая жена – засада спасению». «Злая жена – мирской мятеж!» «Злая жена – поборница греху». «Злая жена – та же змея». «Злая жена – злее зла». «Всех злыднев злее жена злая». «Лучше камень долбить, нежели злую жену учить». «Железо уваришь, а злой жены не уговоришь». В общем, по мнению русского человека, «от злой жены не уйдешь». «От злой жены одна смерть спасает да пострижение».

О. П.

Соблюдение целомудрия девушкой (см. также: Девичья честь) и супружеской верности замужней женщиной. Вплоть до к. XIX в. строго соблюдалась в среде крестьянства и в меньшей мере – среди других слоев русского общества. Русское крестьянство решительно осуждало добрачные связи и супружескую измену.

Вопросы, связанные с честью девушки или замужней женщины, могли, по желанию обиженной, рассматриваться на сходке общины. В их числе были оскорбления действиями символического характера: вымазать дегтем ворота, поднять подол, подрезать косу.

Повсеместно у русских ворота, вымазанные дегтем, означали позор для всей семьи, и прежде всего для девушки, которая жила в этом доме. После этого она подвергалась насмешкам, презрению, оскорблениям. Как правило, не могла выйти замуж. Но традиция хранила и возможность защититься от напрасно возведенного позорящего обвинения. Девушка могла обратиться к старосте и просить его собрать сходку, чтобы снять с себя позор, доказав невинность.

Порядок такой сходки описан наблюдателем из д. Мошковой Орловского у. Состав сходки в этом случае был необычным; на ней должны были присутствовать все парни общины. Девушка, по инициативе которой был созван сход, выходила перед всеми и трижды вызывала оскорбителя словами: «Кто меня обесчестил, выходи ко мне и обвиняй меня перед всеми!» Затем она просила общество защитить ее «правым судом». Община всегда соглашалась провести расследование. Призванная для этого женщина удалялась с девушкой, осматривала ее и о результатах сообщала сходке. Если девушка оказывалась невинной, участники сходки кланялись ей в ноги со словами: «Прости нас, ради Бога, ты не виновата, а мы над тобой смеялись и думали, что ты останешься в вековушках». Девушка в свою очередь кланялась «обществу». «Благодарим и вас покорно за мое оправдание». Если после оправдательного решения сходки кто-либо оскорблял все-таки девушку, община взимала с него штраф в пользу обиженной, а родственники девушки расправлялись с ним кулаками при одобрении общественного мнения.

Не всякая оскорбленная напрасным обвинением девушка могла решиться выступить таким образом перед сходкой. Для парней, вознамерившихся вымазать дегтем чужие ворота, существовала и другая острастка: если хозяин дома подстерег человека, мажущего его ворота дегтем, он мог расправиться с ним жестоко – общественное мнение не осуждало. Оправданную общиной девушку охотно брал хороший, по местным представлениям, жених. Неоправданная долго не выходила на улицу от позора.

Подобный вопрос ставился на сходке и в том случае, если парень публично заявлял свои права на девушку, с которой был близок, когда она оказывалась просватанной за другого. Оскорбление в этом случае совершалось публично, и потому оскорбитель всегда был налицо. Оскорбитель должен был доказать сходке, что сказал правду, и после этого обязательно жениться на оскорбленной им девушке. Та не смела отказать ему, подвергалась общему осмеянию и в течение года после замужества не должна была выходить в хоровод и на другие сборища. Последнее считалось наказанием за потерю чести в девичестве. Если же разбирательством устанавливалось, что оскорбитель оклеветал девушку, мир приговаривал его к большому штрафу и изгнанию из деревни на год, а родственники оскорбленной расправлялись с ним по-своему. По возвращении в свою деревню он еще в течение двух лет не допускался в хоровод.

Для замужней женщины на Орловщине оскорблением, символизировавшим обвинение в измене, было испачкать ей при всех рубашку сажей. При этом говорилось: «Запачкала ты себя с таким-то своим беззаконием!» Обвинитель должен был доказать сходке обоснованность своего выпада. Если ему удавалось это, обвиненная подвергалась насмешкам. В течение года она не имела права посещать соседей, даже просто входить к кому-либо в дом. Честь ее была навсегда потеряна в глазах общины.

М. Громыко

В русской народной традиции приурочивался ко Дню жен-мироносиц – третьему воскресенью по Пасхе. В сер. и в к. XIX в. о нем сообщали из разных регионов России (Курская, Калужская, Ростовская и др. губернии) в ответ на программы Императорского Русского Географического общества и Этнографического бюро кн. Тенишева (см.: Тенишевское этнографическое бюро). Обычно после церковной службы, на которой девушки и женщины стремились по возможности побывать, они шли группами в лес, где раскладывали костер, устраивали угощенье в складчину (традиционно – яичница, жареное сало, ржаные лепешки или калачики), составляли хоровод. «Три-четыре девки играют в это время в кувички, т. е. дудочки с одним отверстием, разной длины, нарезанные из тростника. Они подбираются под тоны, и звуки их так чудны и необыкновенно оригинальны». В некоторых местах для этого празднования объединялись женщины и девушки двух соседних деревень. Иногда в компанию могли затесаться гармонист и 2–3 парня, но, как правило, мужчины были лишь зрителями. Местами на «бабий праздник», посвященный женам-мироносицам, совершалось кумление.

М. Громыко

В понятиях Руси рассматривается двойственно. С одной стороны, совершенно очевиден культ возвышенного женского начала – Матери-Земли, Богоматери, человеческой матери и материнства, уважение к женщине как хранительнице семейного очага. С другой – отрицательное отношение к чувственности, которую выражает собой женщина. В этом смысле женщина рассматривается как один из главных источников греха и орудие сатаны. «Начало грехам – от женщины, и от нее ж – умираем мы» («Изборник 1076 г.»). «Зло есть женская прелесть» («Повесть временных лет»). Мотивы подобного отношения к женщине, как потенциальной «пособнице дьявола», заметны даже в «Домострое» (XYI в.). В сознании коренного русского человека главное предназначение женщины – служить хранительницей очага. «Домострой» требует от женщины чистоты и послушания, дает ей большие права в ведении домашнего хозяйства. Историк русского быта И. Е. Забелин рассматривает место женщины в семье по известной правовой формуле Руси: «слово и дело». Последнее слово всегда остается за «государем», хозяином дома, мужчиной, но делом в доме занимается «государыня», хозяйка дома, женщина («делодержец дому»), так что многим из женщин были присущи «крепкое мужество и непреложный разум – качества безусловно мужские».

«В «Домострое», – писал Забелин, – дается идеал семейной жизни, как он был создан древним русским обществом. Женщина поставлена здесь на видном месте, ее деятельность обширна. Необходимого для восстановления нравственных сил развлечения, перемены занятия, перемены предмета для разговора нет и быть не должно по общественным условиям. Повторяю, что мы не имеем никакого права упрекать «Домострой» в жестокости к женщине: у него нет приличных невинных удовольствий, которые бы он мог предложить ей, и потому он принужден отказать ей во всяком удовольствии, принужден требовать, чтобы она не имела минуты свободной, которая может породить в ней желание удовольствия неприличного или, что еще хуже, желание развлекать себя хмелем. Сколько женщин по доброй воле могло приближаться к идеалу, начертанному «Домостроем», скольких надобно было заставлять приближаться к нему силою и скольких нельзя было заставить приблизиться к нему никакою силою, сколько женщин предавалось названным неприличным удовольствиям? На этот вопрос мы отвечать не решимся».

Положение женщины в русском обществе было не приниженным, а соответственным христианскому пониманию ее как домодержицы и хранительницы семейного очага. Роль женщины в Древней Руси, писал историк В. В. Колесов, была исключительно велика, «поскольку для большинства, для младших членов коллектива, она – мать. Русская история показывает твердый характер русской «матерой вдовы» – от княгини Ольги до былинной Амелфы Тимофеевны; под их рукой ходили такие мужчины, как князь Святослав или Васька Буслаев».

Приниженное положение женщины характерно для Запада, где с эпохи т. н. Возрождения происходит эстетизация чувственного начала женщины и всего того, что в понятиях Святой Руси считалось греховным. Запад отказывается от христианского отношения к женщине и начинает видеть в ней преимущественно любовницу или своего рода механизм для получения удовольствия, имеющий денежную ценность. С XVIII в. такое отношение к женщине распространяется и среди русского дворянства и образованных слоев. Выпадение женщины из христианского миропорядка, освобождение ее от заповедей Нового Завета в корне изменило всю человеческую жизнь, сделав ее игрой мелких страстей и увлечений.

Осмысливая происходящее, Л. Н. Толстой писал: «Возьмите всю поэзию, живопись, скульптуру, начиная с любовных стихов и голых Венер и Афин, – вы видите, что женщина есть орудие наслаждения; она такова на Грачевке и на утонченном балу. Женщины устроили из себя такое орудие воздействия на чувственность, что мужчина не может спокойно обращаться с женщиной. Как только подошел к ней, так и попал под ее дурман, и ошалел. Всякая разодетая женщина представляет опасность для общества. Поэтому, когда я вижу разодетую женщину, я хочу закричать: «Городовой!»

«Отношение к женщине, – писал В. А. Сухомлинский, – тончайший измеритель чести, совести, порядочности, благородства, высокая школа воспитания чуткости». Возвышенное отношение к женщине в духе христианства характерно для многих русских писателей. «Женщина – великое слово. В ней чистота девушки, в ней самоотверженность подруги, в ней подвиг матери» (Н. А. Некрасов)', «Женщину я люблю, женщину! Что есть женщина? Царица земли» (Ф. М. Достоевский); «Подумаем о красоте и приятности женской: возможно ли не дивиться, видя их вид величавый, смирение и приятную лепоту?» (А. Д. Кантемир); «Женщина творит мужчину не только актом физического рождения; женщина творит мужчину и актом рождения в нем духовности. Женщина оплодотворяет творчество гения» (А. Белый); «Женщины у нас подымаются и, может быть, многое спасут. Женщина – наша большая надежда, может быть, послужит всей России в самую роковую минуту» (Ф. М. Достоевский).      

О. Платонов

Женщина в XVIII-XIX вв. Как объект русского гражданского и обычного права женщина обладала ограниченными правами, хотя в некоторых отношениях и более широкими, нежели в Западной Европе. Женщина не могла выдавать векселя без согласия мужа, не могла наниматься в услужение или на работу без его позволения. Жена или дочь (до 21 года, совершеннолетие юноши начиналось четырьмя годами ранее, с 17 лет) вписывалась в паспорт мужа или отца, а выдача ей отдельного паспорта совершалась лишь с согласия мужа, который мог вытребовать ее через полицию по этапу. Законодательство прямо предписывало жене «неограниченное послушание» мужу. Она не имела права отыскивать отца ребенка, рожденного вне законного брака и требовать с него содержания на ребенка. Право опеки над малолетними детьми с их имуществом принадлежало только отцу и при разъезде или разводе ребенок оставался с отцом, если только тот добровольно не соглашался оставить его с матерью. Женщины до к. XIX в. практически не имели права на государственную службу (работа по вольному найму разрешалась с 1871 только в некоторых ведомствах), имелась значительная дискриминация в оплате труда женщины, женское образование преимущественно имело специфические формы воспитания или простейшей ремесленной подготовки для низших сословий, а высшее женское образование в законных формах начинает зарождаться только в н. ХХ в. Женщины не обладали избирательными правами (при наличии имущественного ценза могли уполномочить ближайших родственников-мужчин) и правом представительства в органах земского и городского самоуправления, не могли быть присяжными заседателями.

В то же время при разводе или разъезде муж был обязан обеспечить жену материально. После смерти отца женщина пользовалась всей полнотой власти над детьми, даже если это была незаконная мать. Особенностью русской женщины было право на раздельное владение имуществом, в т. ч. она сохраняла право на наследственное и благоприобретенное имущество, что давало ей возможность заниматься предпринимательской деятельностью от своего имени. Однако женщины были стеснены в правах наследования по прямой линии (дочери при братьях получали ¹/₇ часть движимого и ¹/₄ часть недвижимого имущества) и исключались из числа наследников по боковой линии. Бездетная вдова получала в пожизненное владение или до нового замужества все движимое и недвижимое имущество мужа, а четверть его предоставлялась ей в полную собственность. Приданое также сохранялось за вдовой. По Указу 1731 вдова наследовала после мужа и свекра ¹/₇ недвижимого и движимого имущества и лишь по Закону 1762 вдова после смерти мужа получала все родовое имение. В обычном праве в среде крестьянства дочь не участвовала в разделе отцовского имущества, но братья обязаны были содержать ее и выдать замуж с приданым. Вдова по обычному праву получала некоторую часть имущества мужа, причем чем дольше длился брак и чем она была старше, тем большей была эта часть. При совершеннолетних детях вдова по обычному праву ничего не получала, но оставалась жить в доме при них, а при малолетних детях оставалась полноправной хозяйкой. В крестьянстве жена была обязана работать на мужа или свекра (большака) определенное время в году (преимущественно с 15 апр. по 15 нояб.), но то, что она выработала в др. время года, а также деньги за проданные ею ягоды, грибы и пр. были ее собственностью: при описи и продаже имущества мужа за недоимки имущество жены не могло быть продано. Если муж взламывал сундук жены и забирал деньги или продавал холсты, принадлежавшие ей, хотя бы и на уплату податей, то она имела право жаловаться сходу, и при определенных настроениях схода мужика могли и выпороть. Муж имел право «заставить» жену на посторонние работы лишь в определенный срок, в др. же время она могла отказаться от работы. Но в пределах домашнего хозяйства она была обязана беспрекословно исполнять все работы, подчиняясь не только мужу, но и его родителям, а также женам старших братьев. Она была обязана обеспечить мужа определенным количеством полотенец, рубашек и др. вещей на год. На женщин не выделялась надельная земля, а потому они и не были ответственны за уплату податей и исполнение других повинностей. Женщины не подлежали телесным наказаниям.

В деревне отношения мужа и жены регулировались обычным правом. Женщина рассматривалась прежде всего как работница, и выбор ее, а также сроки заключения браков диктовались этим отношением: свадьбы игрались или весной, обычно на Красную горку, если семье нужна была новая работница, или осенью, преимущественно на Покров, когда кончались полевые работы, чтобы зимой не кормить лишний рот. При таких сроках и рождение ребенка приходилось или на зиму, когда женщина была свободна от полевых работ, или на середину лета, до начала жатвы. Ввиду постоянных и длительных отлучек мужа для заработков женщина пользовалась определенной свободой, особенно если было известно, что муж на стороне позволяет себе связи с др. женщинами. Муж мог избить жену за слишком вольное поведение в его отсутствие, но если избиение было чрезмерным и сопровождалось увечьем, по жалобе жены сход мог наказать мужа. Если муж вступал в постоянную связь с др. женщиной, жена могла отказаться стирать на него, шить, но все равно обязана была выполнять др. хозяйственные работы.

Уголовные наказания женщин-преступниц всегда смягчались, а некоторые наказания (бритье головы для ссыльнокаторжных, приковыванье к тачке) не применялись. Для беременных и кормящих грудью женщин наказание отсрочивалось. Женщины с детьми всегда, прочие – по возможности, отправлялись в Сибирь на повозках.

Выходя замуж, женщина переходила в сословие мужа, а при перемене им своего сословного положения также приобретала новые права. Но дворянка, выйдя замуж за недворянина, не теряла своего дворянства; однако титулованная дворянка, выйдя замуж за лицо, не имевшее титула, теряла право на титул. Вдова сохраняла сословные права, полученные при замужестве.

В социальной верхушке имелся ряд рожденных обычаем бытовых черт применительно к женщине. Женщина заведомо считалась по положению выше, чем мужчина, поэтому первым представляли мужчину женщине, каково бы ни было его социальное положение; исключение делалось только для мужчин преклонного возраста. Девушка или замужняя дама не могли выходить на улицу в одиночестве, но только в сопровождении гувернантки, компаньонки или прислуги, если ее не сопровождал близкий мужчина. Считалось верхом дерзости смотреть женщине в лицо или лорнировать ее; чтобы не допускать этого, женщины носили капоры, чепцы или шляпы с широкими, низко опущенными полями, оборками, а при маленьких шляпках – вуаль. Женщина не могла переодеваться в мужское платье и ездить верхом по-мужски. Мужчина должен был сохранять все формы вежливости при общении с женщиной, целовать ей руку, если она подавала ее, и не мог раскланиваться с женщиной на улице, даже будучи представленным ей, если она находилась с др. мужчиной. Курить в присутствии женщины можно было только с ее разрешения, и то это считалось не слишком приличным. Нельзя было при женщине сидеть развалившись или класть ногу на ногу. Если в комнату входила женщина, мужчины обязаны были встать. Поклон женщине сопровождался сниманием головного убора. Беря женскую руку для поцелуя, мужчина должен был снять перчатку, но танцевать с женщиной можно было только в перчатках, чтобы не касаться ее обнаженного плеча голой рукой.

Ист.: Беловинский Л. В. Энциклопедический словарь российской жизни и истории. М., 2003.

В третье воскресенье по Пасхе вспоминается первое явление Господа людям по восстании Его из гроба. Он явился во плоти семи женщинам, глубоко и искренне возлюбившим Его, следовавшим за Ним и служившим Ему, не оставившим Его даже в часы страданий и крестной смерти. Они принесли к погребальной пещере миро (благовония), чтобы по обычаю помазать им тело Иисуса. Но вместо Почившего обрели ангела, возвестившего им радостную весть, а затем увидели и Самого Воскресшего. Так жены-мироносицы оказались свидетельницами не только погребения, но и Воскресения Христова и пронесли это свидетельство по всему миру. Евангелие сохранило нам их имена. Это Мария Магдалина, Мария Клеопова, Саломия, Иоанна, Мария и Марфа – сестры Лазаря, Сусанна. Именно этот день (третье воскресенье по Пасхе) всегда был настоящим женским праздником для всех христианских народов. Св. мироносицы представляют собой образец истинного женского призвания. Эта самоотверженная и постоянная любовь к Спасителю и к ближнему (как и заповедал Господь); это служение не только домашним, но и немощным, страждущим, неимущим; особенно же – это развитие и совершенствование доброго и любвеобильного сердца. И преданность женщин-христианок Богу, не только в славе, но и в бесчестии, засвидетельствована нашей историей. Русская Православная Церковь сохранилась и возрождается во многом благодаря их верности, их часто невидимому труду, их слезному молитвенному предстоянию.

Дар Божий, результат творческого акта Бога, обладающего неизбывной жизненной силой. Жизнь принадлежит Богу, и поэтому посягательство на любую жизнь – страшный грех. Исключение существует только в отношении врагов Бога и Отечества. В понятиях Руси жить нужно не для себя (эгоизм) и не для других (альтруизм), а со всеми и для всех (Н. Ф. Федоров). «Вся мудрость жизни – в сосредоточении мысли и силы, все зло – в их рассеянии» (К. П. Победоносцев). «Цель и смысл жизни – любовь» (Н. А. Некрасов). «Жизнь требует верного глаза и твердой руки. Жизнь не слезы, не вздохи, а борьба, и страшная борьба. Слезы – «дома», «внутри». Снаружи железо. И только тот дом крепок, который окружен железом» (В. В. Розанов). «Как жить? С ощущением последнего дня и всегда с ощущением вечности» (Ф. А. Абрамов)

О. П.

Жилое помещение с печью. Основным материалом для постройки русских жилищ служило разного рода дерево: дом либо рубили из плах или цельных древесных стволов, либо плели из хвороста. Наряду с деревом уже с давних времен употребляли также землю и глину для землянок и мазаных домов. Кирпичи первоначально применяли только при постройке церквей; крестьянские дома из кирпича стали строить в деревнях не раньше XVIII в.

Существовали общие для всех русских характерные особенности строительства жилищ.

1. Преобладал такой способ постройки домов из древесных стволов, при котором на углах выступали концы бревен (заугулки); на бревнах, на расстоянии 20 см от концов делали топором полукруглые выемки (рус. чашки). В такую выемку клали конец бревна следующего ряда до половины его толщины. Это называли рубка в угол, в обло, в чашку, в коровку, в зарубу; у зруб, у щвкй (малорос.). Вдоль бревна делали не очень глубокую борозду, т. н. паз, заполняли его для сохранения в доме тепла мхом или, реже, паклей и прижимали следующим бревном.

2. Отсутствие фундамента, который чаще всего заменяли большие камни, врытые в землю, под четырьмя углами дома, или короткие толстые столбы (рус. стулья, подстолбки; малорос. стояни).

3. Опорой для потолка служила горизонтальная поперечная балка (рус. матица, малорос. сволок); на сколоченный из досок потолок насыпали землю.

4. Внутри дома вдоль стен были устроены неподвижные скамьи для сиденья (лавки, малорос. лави), а над ними – также неподвижные полки для посуды.

5. К жилому дому были пристроены сени, а рядом с ними, всегда в одну линию, – чулан или второе жилое помещение.

Основные типы русского жилища различали по двум главным признакам: высота над уровнем земли и материал. Дома первого типа ставили непосредственно на землю, так что полом дома служила земля. Такой дом, естественно, отличался очень небольшой высотой. Назывался такой дом хата.

Кроме небольшой высоты хата отличалась тем, что была обращена к улице не фронтоном, а длинной стороной. Деревянный пол внутри хаты покрывал обычно не всю площадь, а лишь небольшую ее часть и, как правило, служил местом для сна. Наконец, крыша хаты была всегда четырехскатная, округлая, а не двускатная. Этот тип жилища преобладал в степных районах – в Малороссии, у южнорусских и отчасти у белорусов.

Другой тип русского жилища – севернорусская изба – строилась не непосредственно на земле, а на более или менее высоком сооружении из бревен – нижнем, нежилом этаже (т. н. подполье, подклет, подызбица); его нередко использовали как кладовую или как хлев. Этот тип дома на подклете был обращен к улице фронтоном, и крыша у него была почти всегда двускатная. Он был характерен гл. обр. для великороссов и постепенно стал вытеснять малороссийскую хату.

Что касается материала, то в Малороссии встречались дома (хати) типа наземных из ивовых веток, из хвороста, из связанного в пучки камыша, из ржаной соломы и, наконец, дома, снаружи и изнутри обмазанные глиной (мазаные), которые называли также мазанки. Малороссийские дома делали также из необожженного кирпича; это был лемтч, саман – смесь глины и мякины или резаной соломы. Иногда эти кирпичи (т. н. вальки) клали в стены еще совсем сырыми, так что приходилось очень долго сушить такие стены, прежде чем положить на них потолок и крышу. Глина – строительный материал, был настолько привычный для малоросса, что свой дом, даже сложенный из бревен, он также обмазывал и снаружи, и внутри глиной, благодаря чему такие дома тоже называли мазанки.

Южнорусские плели стены помещений для скота и др. хозяйственных построек из хвороста, но глиной их не обмазывали. Точно так же не обмазывали русские и белорусы свои бревенчатые дома. Южнорусский жилой дом такого же наземного типа, как малороссийский, отличался от последнего (даже бревенчатого) тем, что его не обмазывали, а также своим внутренним устройством: святой, или красный, угол с иконами и столом в большинстве случаев помещался около входной двери. У севернорусских такое расположение встречалось крайне редко, а малороссам и белорусам оно вообще не было известно.

Дома севернорусского типа на подклете обычно соединялись с двором, под которым находились постройки для скота и для хранения корма. Такое соединение жилого помещения со скотным двором народ называл связь. Положение дома по отношению к связанному с ним двору было не всегда одинаково. В некоторых случаях дом был связан с двором по длине, так, часто двор стоял за жилым домом; в этом случае жилое помещение могло быть пристроено сбоку. В др. случаях двор примыкал к дому сбоку, так что фасады обоих строений лежали в одной плоскости; при этом пристройка новых помещений могла производиться по оси дома; если имелся второй дом, он стоял позади первого.

Представлен дом, который кажется сложным, потому что двор здесь примыкал одним концом к задней стене жилого дома, а другим соприкасался с хозяйственными строениями; все это вместе имело вид буквы «П» (старое название буквы – «покой»), благодаря чему этот тип постройки народ называл стройка покоем). Весь двор был покрыт соломенными крышами, так что «птица не залетит». Этот тип постройки, который в Вятской губ. являлся господствующим, сравнивали с крепостью.

Характер крепости носили и жилища русинов в Карпатах, где жилой дом находился под одной крышей с хлевом и всеми др. хозяйственными постройками. Нечто подобное имелось в н. XX в. и у малороссов Екатеринославской губ.

Материалом для крыши русского жилища (рус. кровля, крыша, стреха; малорос. стрiха, покривля; белорус. страха) служили солома, доски, дранка (дрань, драницы), иногда также короткая кровельная дрань (гонт), изредка – камыш. Приколачивание кровельных досок железными гвоздями пришло в н. XX в. Вообще для постройки русского дома характерно полное отсутствие железных гвоздей и др. металлических деталей. В некоторых случаях вместо необходимых железных гвоздей употребляли деревянные, а на крыше заменяли их гнетом.

Из двух основных типов русской крыши – четырехскатной шатровой и двускатной остроконечной – наиболее древней следует считать шатровую. В XIX в. у белорусов и малороссов распространилась двускатная крыша, вытеснив прежнюю четырехскатную.

Также можно увидеть переходные стадии от четырехскатной крыши к двускатной. В одном случае наверху сохранилась часть соломенного ската (белорус. лабяк, залоб, прыстрэшак). Иногда внизу сохранялся рудимент того же ската (белорус. акоп, казырок, причэлле, капёж, застрэшак). В др. случае спереди скат (севрус. палатка), а сзади двускатная крыша. Преимущества двускатной крыши, обеспечившие ей победу над шатровой, были таковы: увеличение площади чердака (рус. подволока, верх, чердак, вышка; малорос. горище, гора; белорус. гара, верх, сельшк, пакот); возможность сделать на чердаке окно; уменьшение стоимости крыши, если ее делали из дорогого материала, например из железа. Для фронтона у русских не было общераспространенного названия, так что употребляли самые различные: шчыт, зашчыт, лоб, чало, франтон, павал, ачэлле; лемега (белорус.).

Если считать двускатную крышу более поздним явлением, чем четырехскатная, то следует признать также поздним тот тип крыши, который представлен на рис. 6. Эта крыша отличалась от обычной отсутствием стропил (рус. стропило, бык; малорос. и белорус. кроквы). В этом случае каркасом крыши служили длинные горизонтальные жерди (рус. слега, лотока; белорус. пакот, накот), концы которых были положены на концы бревен фронтона (рус. самец, борандыш; белорус. лемег).

Такая крыша на самцах была распространена у севернорусских, но нередко встречалась и у белорусов, которые делали эти крыши, крытые соломой, на амбарах, чтобы обезопасить себя от воров: проломить такую крышу было невозможно.

У      севернорусских деревянных крыш встречались по краю крюки (курица, крюк, кокша; белорус. какошина) для поддержки водосточного желоба. На самом верху крыши находился конек (князёк, конёк, шелом, охлупень) и различные гнеты. Эти последние обычно лежали на русской крыше горизонтально, параллельно коньку, а на малороссийской и белорусской их клали в направлении от стены к коньку. Концы конька, а иногда и концы крюков украшали резными изображениями голов животных, чаще всего лошадиной головой, иногда – изображением гуся.

О древности крыши стропильного типа говорит и архаический характер русских крыш на сохах. В качестве сох чаще всего употребляли древесные стволы с естественной развилкой на верхнем конце, реже – обычные стволы с искусственным углублением, сделанным на более тонком конце (севрус. уши). В верхние углубления 2-х или 3-х таких сох вкладывали горизонтальное бревно, которое служило коньком (белорус. соломя). От верхнего края стен сруба, а иногда прямо от земли к этому коньку подводили под углом стропила. На стропила клали слеги и т. д. В некоторых случаях на сохи (малорос. пидсошки) клали не коньковую балку, а под-балку – горизонтальное бревно, в которое упирались нижние концы либо всех стропил, либо части их. Крыши на сохах были известны всем русским, однако лучше всего они сохранились у малороссов и белорусов.

Значительную часть русских крестьянских жилищ крыли соломой. У великороссов преобладал наиболее простой способ, при котором солому настилали на каркас крыши, снабженный слегами. Ломаную солому насыпали в полном беспорядке (ворохом, в натруску). Поверх нее в качестве своего рода гнета клали прутья и палки. Др. способы крыть крыши соломой русские называли по-немецки. Лишь самые неимущие малороссы и белорусы избирали способ в натруску. В основном же можно выделить 3 малороссийско-белорусских способа крыть крыши соломой.

Пучки соломы (малорос. кулики; белорус. култ, три, мэтю) связывали, обычно попарно. Их перевязывали в нижней части, около корней, и укладывали рядами, колосьями вниз. Этот способ носил названия: пид гузир (малорос.); под колас (белорус.); под прут, в околот, просто (рус.). При этом каждый верхний ряд несколько перекрывал предыдущий нижний.

Второй способ немного сложнее: снопики соломы (малорос. котищ; белорус. застрешнш, двойчаы или тройчаю) связывали около колосьев по 2 или по 3 и укладывали колосьями кверху. Их клали рядами за застрешину и пригнетали тонкой жердью, или простой веревкой, или же веревкой из соломы (поплёт). Веревку привязывали к лежащей внизу слеге. Колосья нижнего ряда перекрывались снопиками следующего ряда. Этот способ носил названия: пид волот (малорос.); под стреховку, под лопату, под щётку, под гребёнку, под бому (белорус. бома – это шест, по которому кровельщик поднимается наверх); под щётку (рус.). Такая крыша иногда держалась несколько десятков лет.

Третий способ – смешанный: первый ряд пучков клали вторым способом, колосьями вверх, а все последующие – колосьями вниз.

При всех 3-х способах ржаную солому брали не размельченную (правая). Конек, однако, крыли ломаной соломой, а иногда и льняной кострой, которую во избежание щелей обмазывали глиной.

Внутреннее расположение русского жилища в к. XIX в. чаще всего состояло из 3-х частей: жилое помещение, сени и чулан либо др. комната. Нередко встречались и дома, состоявшие внутри из 2-х частей, особенно если часть сеней была отведена под чулан или даже под жилую комнату.

Вход в жилое помещение был всегда через сени. У севернорусских вход в сени был обычно со двора, а у других – прямо с улицы, однако это правило имело немало исключений. Дверь устанавливалась почти всегда одностворчатая, с порогом, иногда очень высоким. Двустворчатые двери, точнее ворота, без порога, но с отдельно вставляющейся доской (подворотня) встречались почти исключительно там, куда въезжали в повозке. Еще встречалась дверь, которая двигалась на пяте, без железных шариков, что раньше было распространено повсеместно.

При входе в комнату справа от двери стояла печь, устье которой было обращено к окну, к свету. Если же печь помещалась слева от входа, то русские женщины называли такую комнату изба-непряха, т. е. помещение, в котором трудно прясть, потому что пряха сидит на длинной лавке, которая тянется от двери до святого угла с иконами; при этом правая рука пряхи была обращена к стене, а не к свету от окна, и ей трудно было пустить веретено по полу на большое расстояние. Вообще лавки делались так, что на них можно было сидеть с прялкой; иногда в них сверлили специальные отверстия для гребня прялки. Напротив печи находился угол, в котором стоял стол и висели иконы; это святой, или красный, угол (др. названия: рус. сутки; малорос. и белорус. покуть, покуття) – почетное место для гостей.

Южнорусский жилой дом отличался от всех остальных русских домов тем, что угол около двери предназначался не для печи, а для святого угла с иконами. Печка же помещалась в противоположном углу избы.

Обычно часть избы от устья печи до противоположной стены отделяли от остального помещения либо занавеской, либо дощатой перегородкой и называли у русских чулан, середа, прируб, шолныша, куть, камнатка.

Название середа (т. е. середина) следует считать наследием тех времен, когда печь или очаг ставили в середине жилища; камтатка (севрус.) и юмната (малорос.) – это обособленная часть жилого помещения, которая обычно служила спальней.

В севернорусской избе около двери, рядом с печью имелся ход в подпол – неглубокую яму под полом, своего рода погреб для хранения съестных припасов. Если этот ход имел вид невысокого ящика с горизонтальной опускающейся дверью, его называли голбец, голбчик, голубец, прилавок; он служил также и для спанья. Если же он представлял собой небольшую комнату с отвесной дверью, он носил название казёнка (уменьшительное от казна). В старых помещичьих домах казёнкой называлось особое помещение для хранения ценных вещей. В н. XX в. вместо голбца и казёнки делали просто опускающуюся дверь.

Непременной принадлежностью русской и белорусской избы считались полати, палац – высокий и широкий настил для спанья (белорус. пылащ, полы; южнорус. иногда хоры). Малороссы их не знали. Их делали на расстоянии 80 см от потолка, и тянулись они обычно от печи до противоположной стены. Вероятно, они появились в русской избе в подражание церковным хорам, предназначенным для певцов и некогда носившим название полати.

Южнорусские и белорусы устраивали под этими высокими полатями еще один настил на расстоянии 0,8–1 м от пола. Он тоже служил для спанья и назывался пол (малорос. пил); белорусы иногда называли его нары. У русинов такого настила не было, они спали на обычных кроватях. Севернорусские называли полом деревянный пол в помещении, а спали они на уже упомянутых полатях и на конике – короткой скамье в форме ящика, которая стояла около двери; раньше у одного конца коника ставили доску с вырезанной на ней лошадиной головой. Малороссы в некоторых местах пользовались низким настилом (полом) как обеденным столом, если в доме не было др. стола. Высокий настил (полати) опирался на балку, один конец которой был прикреплен к печному столбу, а другой – к стене. К тому же печному столбу была прикреплена еще одна балка, которая тянулась от полатей и печи к противоположной стене; это был т. н. воронец (грядка). Обе балки, поперечная и продольная, делили жилище на 4 части, которые на Севере имели специальные названия: подпорожье или задний угол, в Олонце также полонёный угол; большой или красный угол с иконами; печной или середа – напротив устья печи; четвертый угол занимала печь. Если печь стояла не вплотную к стене, то пространство между стеной и печью называлось запечье и верно-угол; запечье находилось около двери. Полка с иконами (божница) в белорусской избе украшалась к празднику вышитыми полотенцами и троичными ветками (белорус. май). Все русские украшали жилище вышитыми полотенцами, однако только у малороссов и отчасти у белорусов этот обычай носил общераспространенный и устойчивый характер.

Жилища русских часто украшались резьбой. У малороссов преобладал геометрический орнамент. Великороссы наряду с геометрическими фигурами изображали фантастических зверей, похожих на львов, морских котов, человекообразные фигуры с рыбьими хвостами (фараоны), лошадиные головы, растительный орнамент и т. д. Севернорусские обычно украшали резьбой те доски фасада дома, которые шли по краю обоих скатов крыши от конька (причелина, косица, перо, полотно, закрылина). Резьбой покрывали также т. н. серёжки или подвесы, подперки, которые спускались с крайних досок как концы вышитого полотенца. Далее, резной была доска, висящая под коньком в верхнем углу фронтона, – запон или отвесная доска, и укрепленная на ней горизонтально красная доска – горизонтальный карниз внизу на фронтоне. Оконные наличники, ставни, столбы ворот и сами ворота также украшались резьбой. Во 2-й пол. XIX в. резьба быстро исчезала, вытесненная цветной росписью.

Русское жилище было небогато мебелью. Кроме уже упомянутых неподвижных лавок, коника и стола в доме были еще переносные скамьи и посудные шкафы, стоявшие обычно около устья печи. У русских шкафы эти были, как правило, стоячие и низкие, как комод (рус. залавок, постав, посудник), у малороссов чаще навесные (малорос. мисник, судник, подишир) и были предназначены также для ложек (лижник, жичник; белорус. суден, ложечник). Кроме того, посуду хранили на полках (полица, рус. также полавошник) под потолком; русские украшали их решетчатыми перильцами и в этих случаях называли блюдник, наблюдники. Если в малороссийском доме не было обеденного стола, его заменял кроме упомянутого пша высокий сундук, т. н. скрйня, в которой хранили одежду и белье.

В н. XX в. в деревнях вошли в моду стулья и даже диваны. Раньше в большинстве случаев пользовались т. н. стульчиками – это либо отпиленные от толстого бревна чурбаны, либо гнутые и связанные из ивовых стволов стулья без спинки с четырехугольным сиденьем. Последние употреблялись также при дойке коров, и поэтому их иногда называли коровьими стульями. У севернорусских встречались стулья, сделанные в виде лошади: спинка стула было похожа на переднюю часть лошади, а его сиденье – на спину и круп.

Закладка нового жилища, так же как и переезд в новый дом, сопровождалась особыми обрядами. Прежде всего уделялось большое внимание выбору места для нового дома. Так, нельзя было строить дом там, где раньше проходила дорога или стояла баня, считалось, что в этом месте водится нечистая сила.

Выбирая место для нового дома, гадали на хлебе, воде или шерсти. В намеченном месте оставляли на всю ночь зерно или куски хлеба; их исчезновение или уменьшение их количества означало, что выбранное место – нечистое. Если таким образом гадали на углах первого венца, то в зависимости от результатов гадания иногда переносили уже начатое строительство в др. место. Если сухая овечья шерсть, положенная на ночь под горшок, совсем не отсыревала, то согласно народному поверью в доме, построенном на этом месте, будет царить бедность. В Сибири, гадая, выбрасывали из мешка 3–4 круглых хлебца: куда они упадут, там, по поверью, и есть счастливое место для дома.

В языческие времена закладка нового дома сопровождалась принесением курицы в жертву домовому, который должен был стать покровителем этого дома. Южнорусские Курской губ. и белорусы Минской губ. при закладке фундамента нового дома закапывали под угол дома куриную голову. Севернорусские закапывали под порогом вновь выстроенной бани в качестве жертвы баннику задушенную черную курицу.

Др. толкование этого обычая основано на представлении, будто каждое строительство предпринимается на чью-либо голову, т. е. вскоре после этого кто-нибудь умрет, освятив тем самым новый дом. Поэтому южнорусские, въезжая в новый дом, на пороге отрубали голову курице и курицу эту не ели. По воззрениям переяславских малороссов постороннему опасно присутствовать при закладке фундамента: мастер может при строительстве дома посягнуть на голову чужака, и тогда тот вскоре умрет. В связи с этим представлением в новый дом впускали сперва животных – петуха или кошку, особенно черной масти. Бывало и так, что глубокие старики, уставшие от жизни, сами входили первыми во вновь выстроенный дом.

Некоторые обычаи севернорусских, сопровождающие закладку фундамента, были явно связаны с культом растений: в землю втыкали или сажали с корнями березу или рябину (во Владимирской губ.), а в центре будущего скотного двора – ель (Вологодская губ.). Эта ель охраняла скот от эпизоотий, от опасности заблудиться в лесу и от хищных зверей и давала ему здоровье и плодовитость. Когда клали потолочную балку, в переднем углу строящегося дома ставили зеленую ветку как символ здоровья хозяина и его семьи.

Наконец, были широко распространены различные магические обряды. В углы первого венца бревен клали монеты, серебряные и медные, пучки шерсти, зерно и куски хлеба, чтобы именно этим и был богат новый дом. Кое-где (Вологодская губ.) эти деньги доставались плотникам, у более бедных хозяев они даже засчитывались как часть платы за труд мастеров.

Когда поднимали на стены потолочную балку, заворачивали в скатерть или в мех буханку хлеба, и иногда и соль, водку и пр. и привязывали к балке. Иногда один из строителей дома рассыпал вокруг зерно и хмель. Как только потолочная балка была уложена, один из плотников перерубал топором веревку, которой был привязан к балке сверток; сверток либо падал на пол (причем по нему гадали), либо его подхватывали стоящие внизу люди. Эту церемонию, как и мн. др. моменты строительства, завершало богатое угощение с вином для плотников. По малороссийскому поверью плотники не должны были ударять по потолочной балке (матица; малорос. сволок) обухом топора или вальком, иначе у живущих в этом доме будет постоянная головная боль.

Для переезда в новый дом выбирали счастливый день перед полнолунием, чтобы в доме было всего полно. Сам переезд происходил непременно в полночь. Сперва в доме ночевали одни животные, у белорусов – первые 6 ночей; первую ночь – петух и курица, вторую – гусь или кот с кошкой, затем поросенок, овца, корова, лошадь, и лишь на седьмую ночь, если животные оставались целы и невредимы, туда приходил сам хозяин. В новый дом перебирались с огнем из старого очага, с хлебом или с тестом в квашне, с петухом и с кошкой, если они там еще не ночевали. Особо приглашали перебраться в новый дом домового. Севернорусские тащили в новый дом помело или хлебную лопату так, как будто на них едет домовой (Балахнинский у. Нижегородской губ.). В подвал нового дома клали для домового небольшой хлебец с солью и ставили чашку с водой (Белозерский у. Новгородской губ.).

Рано утром после переезда приглашали соседа, с которым находились в дружеских отношениях, и выставляли ему обильное угощение, чтобы в дом не вошел первым какой-либо злой человек. Соседи и родня, пришедшие на новоселье, приносили подарки – каравай хлеба, соль, ложку и т. п., а также деньги, которые клали на божницу.

Из всех элементов жилища самую большую роль в обрядах играла печь. По-видимому, она – прямое наследие прежнего очага. Печь играла значительную роль в свадебной церемонии, когда в семью принимали нового члена; в похоронах, когда семья лишалась одного из своих членов; в обрядах, связанных с поминовением усопших, т. е. в культе предков; в народной медицине (напр., т. н. перепеканье, т. е. повторное «выпекание» ребенка на хлебной лопате) и т. д. В обрядах, связанных с печью, переплелись 2 разных культа – культ домашнего очага или предков и культ огня. Когда малоросс хотел удержаться от брани, он обычно говорил: «Сказав би, та пич у хате» («Сказал бы, да печь в доме»).

Передний угол считался почетным местом, и в некоторых обрядах, гл. обр. во время трапез, ему придавалось особое значение. Порог также считался священным местом. Старый обычай запрещал сидеть или стоять на пороге; нельзя также что-либо передавать кому-нибудь или принимать от кого-нибудь через порог, даже разговаривать через порог не разрешалось.

См. также: Изба, Печь, Освещение, Дом (место обитания семьи).

Лит.: Байбурин А. К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. Л., 1983; Громов Г. Г. Жилище//Очерки русской культуры XVI в. Ч. 1 М., 1977.; Громыко М. М. Мир русской деревни. М., 1991; Шангина И. И. и др. Русская изба. СПб., 1999.

Ист.: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991.

В 1470 в местечке Жировицы Западной Руси пастухи пасли стадо недалеко от леса и увидели в лесу необыкновенно яркий свет в виде пламени. Они подошли ближе и увидели на дереве икону Богоматери в лучезарном сиянии. Долго они не могли подойти к самому образу. Но когда свет, озарявший икону, мало-помалу скрылся, пастухи поклонились образу Богоматери, сняли его с дерева и отнесли к своему господину, Александру Солтану. Он взял образ, запер его в ларец и пожелал сообщить о чудесном его явлении своим знакомым, для чего поспешно и пригласил их. Все с удивлением слушали его рассказ о явлении иконы и пожелали видеть самую икону. Александр пошел за нею, но иконы в ларце не оказалось. Это изумило его, потому что незадолго перед тем он сам положил ее туда.

Спустя некоторое время те же пастухи и на том же месте опять нашли икону Богоматери и принесли ее к своему господину. Александр, почитая себя недостойным иметь явленную икону в своем доме, дал обет на месте явления ее соорудить храм во имя Пресвятой Богородицы, и скоро был основан деревянный храм и икона Богоматери поставлена в нем. Через 10 лет в этой церкви случился пожар и обратил ее в пепел. Сколько ни старались спасти чудотворную икону Богоматери из огня, не могли; казалось, что она погибла в пламени, и все сокрушались о ее потере. Однажды малолетние дети были на той горе, у подножия которой стоял сгоревший храм. Вдруг видят они вдали, что некая Дева в лучезарном сиянии сидит на камне; дети не осмелились подойти к Ней, но поспешили известить своих домашних. Принимая сказанное детьми видение за Божественное откровение, все отправились на гору и издали увидели на камне горящую свечу; когда же подошли к самому камню, то нашли на нем икону Богоматери Жировицкую, нисколько не пострадавшую от пожара. Священник и жители Жировиц несказанно обрадовались обретению иконы, взяли ее и поставили в доме первого, после чего приступили к сооружению нового храма в честь Богоматери.

Празднуется 7/20 мая.

Прот. И. Бухарев

Глиняный или металлический светильник в виде плошки, в котором горел фитиль, опущенный в жир, часто использовался в крестьянских избах, известен еще в Древней Руси.

Название любого хлеба в зерне (пшеницы, ржи, ячменя), преобладавшего в данном районе. От слова «жизнь», т. е. дающее жизнь.

У малороссов и белорусов старинная мужская и женская верхняя одежда, суконный полукафтан до колен, на множестве пуговиц, с отложным воротником, длинными узкими рукавами, в талию.

см.: Куприян.

Приспособление для подъема воды из колодца не более 8 м. Состоял из высокого столба с развилиной наверху, в которую вставлялась длинная жердь – очеп, коромысло. На тонком длинном конце укрепляли бадью или ведро, на толстом коротком – груз. Подбиралась такая точка опоры, чтобы даже слабому человеку было легко поднять воду из колодца.