Глава 2. Приход и приходское духовенство

Первичной церковно-административной единицей являлся приход, имевший храм с причтом. Причт (приходское духовенство) состоял из священнослужителей (протоиереи, иереи, диаконы) и церковнослужителей. К первым относились рукоположенные в священнический сан иереи (пресвитеры), имевшие право священнослужения. и их помощники диаконы. К категории церковнослужителей относились причетники (т.е. «причтенные» к приходскому храму: дьячки, пономари, псаломщики и пр.), обычно прислуживавшие священнику во время богослужения и исполнявшие другие его поручения по храму. Иерей являлся настоятелем прихода.

Синодальным указом 10 августа 1722 г. было определено иметь в приходе численностью от 100 до 150 дворов одного священника, до 250 дворов – двух. В более крупных приходах допускалось иметь и трех священников. В церковном приходе числилось от 700 до 3 тысяч прихожан. Средний приход насчитывал около 1500 прихожан. Причт небольшого прихода обычно состоял из священника и причетника, среднего – двух священников, двух диаконов и двух-трех причетников, крупного – трех священников, трех диаконов и четырех-пяти причетников. В средних и крупных приходах старший из священников являлся настоятелем прихода. Большинство приходов обходилось одним священником (он же и настоятель прихода), его помощником (диаконом) и двумя-тремя причетниками. Епархиальному архиерею дозволялось в случае необходимости открывать новые приходы. В течение всего синодального периода правительство сдерживало рост численности церковных приходов и приходского духовенства. «В XVIII и особенно в XIX в. открывалось много храмов, которые не имели своих приходов, – при учреждениях, в учебных заведениях, в войсках, – отмечает И.К.Смолич. – Все они, кроме войсковых, подчинялись епархиальным архиереям, но содержались на свой счет. Наконец, были домовые церкви, «безалтарные» часовни и молитвенные дома в качестве «временных церквей""¹⁹.

В 1722 г. численность церквей (без молитвенных домов и часовен) составляла 15751, в 1737 г. – около 18 тыс., в 1764 г. – 17761, в 1784 г. – 21141, в 1799 г. – 26196²⁰».

Более детальными данными мы располагаем за период с 1825 по 1914 гг. (см. Таблицу 2).

Таблица 2

Численность соборов, церквей, часовен и молитвенных домов (1825–1914)

Источники: Преображенский И.Г. Отечественная церковь по статистическим данным с 1840/41 по 189/91 гг. – СПб., 1897, С. 29; Смолин И.К. История Русской Церкви. – М., 1996. Ч. I. С. 279; Фирсов С.Л. Православная церковь и государство в последнее десятилетие существования самодержавия в России. – М., 1996. С. 660.

За первое столетие синодального периода (1722–1825) численность православного населения обоего пола увеличилась более чем в три раза (с 10 до 33 млн. человек), а церквей (без молитвенных домов и часовен) менее чем в полтора раза (с 15,8 до 27,6 тыс.). За последующие 90 лет синодального периода (1825–1914) православное население увеличилось также почти в три раза (с 33 до 98 млн. человек), а численность церквей возросла примерно в два раза (с 27,6 до 54,9 тыс.).

Также сдерживался и рост численности приходского духовенства. В 1722 г. общая численность белого духовенства (священно- и церковнослужителей без их семей) составляла 61111 человек, в 1764 г. –67111, в 1784 г. –84131 человек. Ниже приводим подробные данные за 1825–1914 гг. о приходском духовенстве с распределением его по рангам (см. Таблицу 3).

Из приведенных данных видно, что если численность всего белого духовенства за 1722–1825 гг. возросла в полтора раза, то за последующее столетие она практически оставалась без изменения. Обращает на себя внимание заметное уменьшение белого духовенства в 60–70-е годы XIX в., что было связано с сокращением числа церковных приходов при Александре II, а некоторый рост в последующие годы – с восстановлением многих приходов при Александре III. (Данные учитывают только служащее белое духовенство, без членов их семей.)

Таблица 3

Численность приходского духовенства (1825–1914)

Источники: Преображенский И.Г. Отечественная церковь по статистическим данным с 1840/41 по 1890/91 гг. – СПб., 1897. С. 29. Сведения за 1825, 1897 и 1914 гг. взяты из кн.: Православная энциклопедия (М., 2000.С. 132), за 1902 г. – из отчета обер-прокурора Синода.

Постоянный дефицит священнических мест в течение всего синодального периода вызвал появление категории «безместных попов». По переписям начала 60-х годов XVIII в. их числилось 12,6 тысяч. Данных за последующее время не имеется. В XIX – начале XX вв., в связи с усложнением системы государственного управления и ростом чиновничества, школьного дела и пр. структур, значительная часть окончивших духовные семинарии шла не в священники, а на гражданскую службу. Это получило и официальное разрешение в начале 50-х годов XIX в., повторено законодательством 60-х годов при Александре II. Однако проблема недостатка священнических мест для желающих занять их по окончании духовных семинарий продолжала оставаться острой.

Возраст для священнического служения был установлен в пределах от 30 до 60 лет, хотя нередко бывали и отступления от этого правила: в священники ставили и 25-летних, а достигшим 60-летнего возраста позволяли служить еще 5 лет. С уходом «на покой» (в отставку) священник давал письменное обязательство «не совершать никаких треб, а литургию служить с особливого благословения архиерейского»²¹. Разрешалось служить и вдовым священникам, если консистория выдавала им для этого особые «епитрахильные грамоты» (вдовым диаконам «стихарные грамоты»), Эти грамоты выдавались на 1 год, иногда на 3–4 года, потом их следовало возобновлять, что зависело от епархиального архиерея. Архиереям было указано ежегодно удостоверяться в «добром поведении» снабженных такими грамотами вдовых священников и диаконов через «заручные прошения» (своего рода характеристики) прихожан. Служение без таких грамот штрафовалось. Нередко насильно постригали вдовых священнослужителей в монахи.

В принципе, в священники могли поступать лица всех сословий, получившие соответствующее для этого духовное образование (окончившие духовную семинарию). Однако канонические правила ставили запрет для священнослужения занимавшимся ростовщичеством, актерам, содержателям игорных домов, а также имевшим физические недостатки, препятствовавшие исполнению священнических обязанностей (слепота, глухота и пр.).

В отличие от католической церкви, которая установила безбрачие (целибат) для своего приходского духовенства, в Русской Православной Церкви при определении на должности приходского священника или диакона обязательным условием было вступление в брак. При этом претендовавшему на эти должности запрещалось жениться на разведенной женщине, актрисе или исповедовавшей другую религию (но не другой национальности), а также на близкой родственнице. Как указано выше, овдовевший священник мог при определенных условиях еще некоторое время (обычно в течение 5 лег) исполнять священнические обязанности. Если он вступал во второй брак, то был обязан сложить с себя священнический сан: второбрачие для священника воспрещалось. Лишь в виде исключения иногда давалось разрешение молодому вдовцу жениться на свояченнице (сестре умершей жены), причем при условии, если священник был ранее принят в дом к жене (т.е. женился на «невесте с местом»). В 60-х гг. XIX в. во время обсуждения церковных реформ был поднят вопрос и о разрешении «второбрачия» священников, однако он не получил положительного решения.

В 1869 г. было разрешено рукополагать в священники неженатых лиц старше 40 лет при условии, чтобы они навсегда отказывались вступать в брак²².

Церковные реформы Петра I отразились на изменении статуса русского православного духовенства и его функций. Это выразилось в первую очередь в укреплении сословности духовенства, его замкнутости, изолированности от других сословий и подчинении его деятельности интересам светской власти. При Петре I и ею преемниках в духовный сан не посвящались не только тяглые люди, но и все «лишние» дети священно- и церковнослужителей, кроме грамотных. Петр 1 предписывал не допускать «безприходных» церквей, а домовые храмы иметь только по особому разрешению²³. Согласно указу 10 августа 1722 г. «О штатах приходского духовенства», сверхштатные священники и диаконы были оставлены в своем звании, а церковнослужители и их дети записаны в подушный оклад.

В 1788 г. были приняты новые штаты для приходского духовенства: один священник на 150 дворов, до 200 дворов – «можно и второю священника, если один не управляется с требами», «двоим быть в приходах от 250 до 300 дворов», а «троим, где столько прежде было и где без третьего не обойтись» По достижении 60 лет священник должен был уйти «на покой» (в отставку), ставленническая грамота у него отбиралась.

В течение всего XVIII в. высшая светская власть старалась ставить ограничения «излишнему умножению приходских и других церквей». Новые церкви разрешалось открывать только с разрешения Св. Синода, а возобновление старых – епархиальных архиереев.

Установленные в 1842 г. новые штаты определяли: одного священника на приход до 1500 прихожан, двух или трех – на приходы с более чем 1500 прихожан. Закон 1842 г. разрешил детям, показавшим неспособность к службе в храме или «крайнюю леность», выходить из духовного сословия, но с согласия епархиальных властей. Однако, перейдя на положение мирян, они сами должны добиваться мест службы или рода занятий уже на основе общих гражданских законов.

В 1869–1880 гг. было произведено укрупнение приходов и сокращение штатов. Но при Александре III численность приходов и штатов духовенства была восстановлена. По установленным в 1885 г. новым штатам, приходу с числом менее 700 прихожан было положено иметь одного священника и одного псаломщика, свыше 700 прихожан – священника и диакона, более крупные приходы могли иметь по два священника одного-двух диаконов и двух псаломщиков.

До конца XVIII в. за церковными приходами сохранялось право избирать себе приходского священника. Это право даже подтверждалось и Духовным регламентом 1721 г. Обычно прихожане данного прихода собирались около приходской церкви и там решали вопрос об избрании священника. С избранным в приходские священники заключали договор («заручную запись»), в котором перечислялись его обязанности, виды и размеры вознаграждения за исполнение им треб. Затем сход составлял ходатайство («заручное прошение») к епархиальному архиерею о поставлении настоятелем прихода избранного священника. Право подбирать состав церковнослужителей предоставлялось самому священнику, но с последующим утверждением их епархиальной консисторией.

Епархиальный архиерей нес ответственность за поставление в священники малограмотного и не сведующего в делах церковной службы человека. Архиерей предварительно должен был удостовериться в «научении закона, знании Св. Писания, безпорочном житии» претендента на священническое место. Комиссия из духовных лиц устраивала «ставленнический экзамен» претенденту (Этот экзамен стал «выводиться» после реформы духовно-учебных заведений 1808–1814 гг.) После выдержанного экзамена претендент подавал в консисторию прошение о назначении его к исповеди и к производству в должность. Исповедовавший его духовник отмечал в «ставленническом деле», что «по исповеди препятствий к посвящению нет» или «проситель к посвящению достоин». Если претендент не был женат, то «ехал жениться». Перед посвящением в сан он приносил присягу «в верности государю и о неослабном попечении об искоренении суеверий и расколов, неутаивании неисповедающихся».

Хотя до конца XVIII в. и сохранялось за прихожанами право выборности приходами священников, но реально оно все более и более утрачивало свое значение. Даже при формальном соблюдении выборности священнические места передавались по наследству из поколения в поколение, и епархиальный архиерей учитывал не только подготовленность кандидата на священническое место, но и его наследственные права. Настоятели приходов стали смотреть на них как на свою частную собственность.

Во второй половине XVIII в., как установлено П.В. Знаменским в его специальном исследовании о приходском духовенстве, действовала настоящая торговля священническими местами. «Наследственная передача мест получила не только семейный, но и хозяйственный, и даже коммерческий характер». Указом 1823 г. эта практика была узаконена официально, «как мера обеспечения вдов и сирот духовенства». Освободившееся место закреплялось за дочерью умершего священника «как ее приданое». Естественно, и браки заключались внутри духовного сословия. «Девица духовного происхождения зачастую не могла выйти замуж, не имея приданого в виде церковной должности, а с другой стороны, семинарист, чтобы получить рукоположение, должен был предварительно найти невесту с местом»²⁴.

Заметим, что передача духовного сана по наследству, а не по избранию общины верующих, противоречила каноническому праву. Лишь в отдельных местностях в конце XVIII в. прихожане еще пользовались правом выбирать духовенство своего прихода.

В старину, когда почти не было духовных учебных заведений, после избрания общиной приходского священника он проходил «школу практического обучения» церковной службе у другого, опытного священника или у знающих церковную службу монахов архиерейского дома. О прохождении этого курса обучения делалась отметка в «ставленническом» деле священника. По завершении этой процедуры епархиальный архиерей рукополагал его в священнический сан и выдавал ему «ставленную грамоту». В ней указывался вверяемый священнику приход и давалось краткое наставление об исполнении им своих обязанностей. Эта грамота хранилась в церковной ризнице. После смерти священника или ухода его «на покой» по старости, а также лишения его сана по разным обстоятельствам (о чем будет сказано ниже), «ставленная грамота» возвращалась в епархиальную консисторию надорванной («чтобы не попала к раскольникам поповщического толка»)²⁵.

При переходе священника в другой приход ему выдавалась «перехожая грамота», сходная со ставленнической. В 1765 г. выдача таких грамот была запрещена в виду «развившегося бродяжничества попов», искавших выгодных приходов. Образовалась категория «безместных попов».

В приходе никакой «посторонний» священник не имел права совершать богослужения и исполнять какие-либо требы. Также и прихожане не могли обращаться за исполнением треб к «чужому» священнику, за исключением «особой нужды» (напутствовать находящегося при смерти, окрестить младенца, когда опасались за его жизнь), если своего приходского священника в данный момент не было на месте. В таких экстренных случаях священники соседних приходов были не вправе отказать в совершении необходимой требы.

За безупречную службу в приходе или находясь в церковном управлении в должности благочинного, преподавателя духовного учебного заведения, священник мог быть возведен в ранг протоиерея (протопресвитера, в просторечии – протопопа). Диакон епархиального собора носил титул протодиакона (при патриархе – архидиакона).

Приходский священник как настоятель прихода являлся начальником над всем вверенным ему приходским причтом. Он мог им делать «выговоры» за упущения или «штрафовать поклонами в церкви». Без его разрешения ни один церковнослужитель не мог отлучиться далее 25 верст за пределы прихода. Все случаи «ослушания» и «неисправности» причетников приходский священник заносил в особую тетрадь, выдаваемую ему благочинным, которому обязан был предъявлять при его посещении прихода²⁶.

Уже в XVIII в. «наследственность духовного служения стала обычаем», – отмечает П.В.Знаменский. Однако приходы (особенно на Севере) продолжали еще вести долгую борьбу за свое былое право избрания приходских священников. В помещичьих имениях выбор приходского священника уже с давних пор зависел от воли барина, владевшего селениями прихода. Не собирая схода, он самолично подавал представление епархиальному архиерею о поставлении в свой приход угодного себе священника, и эта просьба помещика всегда удовлетворялась.

В 1797 г. Павел I уже официально отменил право приходов избирать себе священников²⁷. Отныне священнические должности передавались только по наследству, – как правило, старшему сыну, обязанному закончить духовную семинарию. Остальные сыновья священника, получившие духовное образование, становились кандидатами на могущие открыться вакантные приходы, или же им приходилось довольствоваться должностью диакона в приходе своего отца, а иногда исполнять и обязанности причетника.

Если после смерти приходского священника у него оставались малолетние дети, то епархиальный архиерей либо обращался с просьбой исполнять священнические обязанности в приходе до их совершеннолетия к священнику соседнего прихода (в порядке совместительства), либо приглашал для временного служения к священнику, «не имевшему места». Как писал профессор П.В. Знаменский в своем специальном исследовании о приходском духовенстве, «нередко бывало, когда какой-нибудь безместный поп только тем и кормился; отслужив в каком-нибудь приходе свой срок до возраста сирот, такой священник-служитель переходил в другой приход с сиротами, где вступал в условия с последними, нанимаясь обыкновенно за половину или треть всего дохода с места». Бывало и так: «Если священник дряхлел и был не в силах нести службу, то нанимал себе в помощь другого за треть или четверть своего дохода»²⁸.

Церковный приход отца обыкновенно наследовал старший сын священника, а младшие старались «искать невест с местом» – наследниц приходов, у настоятелей которых были лишь одни дочери. В данном случае за старшей дочерью сохранялось священническое место, которое занимал ее муж, как правило, из духовной среды. Невеста из богатого прихода могла и сама выбрать себе жениха, имевшего духовное образование (как говорили, «жениха с умом»), и представляла его на утверждение архиерею. Невест из бедных приходов архиерей отправлял в духовную семинарию. Там училищное начальство ставило их у дверей «старшего» (выпускного) класса «для оглядин». При этом всегда находился жених, даже возникал спор между претендентами на руку «невесты с местом». Как отмечали современники, «лучшей похвалой для архиерея было то, что он умел находить женихов и пристраивагь невест с бедными приходами»²⁹.

Намеревающийся жениться семинарист должен был сначала обратиться за позволением к архиерею. Если архиерей разрешал, то консистория выдавала свидетельство (билет) на вступление в брак, как правило, на дочери представителя духовенства (священника или диакона). Таким образом, браки заключались внутри духовного сословия, что усиливало изолированность и замкнутость духовенства от остальных сословий.

В связи с введением сначала на практике, затем и по закону, передачи священнических мест по наследству, на эти места стали смотреть как на собственность, приносящую доход. Они превратились в объект настоящего торга: их продавали и покупали, сдавали в аренду.

П.В. Знаменский в цитированном выше труде приводит такие факты: «У сердобольных отцов в духовенстве, желавших пристроить своего сына или дочь к месту, всегда были на примете разные престарелые и бездетные священники, которым уже пора было выходить за штат и не хотелось при этом расставаться со своим местом. Много отцов ухаживало за такими старцами, уговаривая их уступить место и предлагая за него вознаграждение. Начинались торги, переторжки; соперники набивали цену, съезжались и разъезжались по нескольку раз, и дело оканчивалось в пользу более ловкого и богатого перекупщика»³⁰.

И Синод, и высшая светская власть прекрасно видели утвердившегося правила наследственности при замещении духовных должностей. Ликвидация этого правила выдвигалась как одна из насущных мер реформы приходской жизни. Наконец, это правило было формально отменено в ходе проведения церковных реформ при Александре II (о них см. ниже).

Правовой статус приходского духовенства определялся как каноническими уставами, так и светским законодательством. Духовенство относилось к неподатным сословиям и пользовалось рядом льгот. Оно было освобождено от подушной подати и рекрутской повинности, а с начала XIX в. и от телесных наказаний, воинского постоя, получило право приобретать в собственность недвижимость, в том числе и ненаселенные земли (путем покупки, дарения и пр.).

Каноническое право ставило ряд ограничений и запретов в быту и поведении духовенства. Так, всем клирикам запрещалось предаваться пьянству, азартным играм, принимать участие в спектаклях и других светских развлечениях, заниматься охотой, хирургической практикой, а также промыслами, несовместимыми с духовным званием, принимать обязательства по частным делам. В светских судах священник мог ходатайствовать только по делам, касавшимся приходской церкви или лично его самого. Он не имел права занимать государственные и общественные должности. Ему категорически запрещалось заниматься ростовщичеством, «торговать и наниматься на работу под страхом лишения священнического сана». У себя в доме он не должен допускать семейных ссор, пения светских песен, держать в услужении «посторонних женщин». По первому зову он обязан был идти для исполнения треб, при этом «не быть мздоимцем и не обижаться церковными доходами», «содержать в чистоте церковь»³¹.

Канонические правила в принципе отвергали добровольное сложение священнического сана, раз уже возложенного, ибо считалось, что клирик, расторгая союз с Церковью, тем самым оскорбляет церковную святыню и самого Бога. По церковным канонам этот поступок влек за собой отлучение от церкви. Считалось также, что этим поступком клирик «производит великий соблазн в обществе, унижает священнический сан». Церковные каноны предусматривали не сложение сана, а уход с должности (при сохранении сана), например, в случаях вдовства или «удаления на покой» по старости.

Светское законодательство хотя формально и запрещало самовольное сложение священнического сана, но дозволяло просить об этом духовное начальство «в особых случаях и по уважительным причинам» (указ 1831 г.). Но и в этих случаях изъявившего желание добровольно сложить с себя священнический сан другие духовные лица обязаны были в течение шести месяцев «увещевать» его отказаться от своего намерения. Если же проситель продолжал настаивать на своем, то епархиальный архиерей направлял об этом представление в Синод. Если Синод признавал мотивы просителя основательными, то принимал решение об удовлетворении просьбы священника. Решение отсылалось в епархиальную консисторию о его исполнении. Проводилась церемония сложения сана. Ставленную грамоту отбирали и отправляли в консисторию в архив. Об этом сообщалось губернскому правлению. Лишенный сана священник не мог поступать на государственную службу в течение 10-ти лет, диакон – 6-ти. Если вышедший из белого духовенства до поступления в него имел полученные по выслуге светские чины, то их не возвращали и в новых формулярных списках не упоминали.

Указы 28 июня 1833 г. и 28 октября 1838 г. предписывали слагающих с себя сан священства «подвергать предварительному трехмесячному увещеванию» и «дозволять им вступление во всякого рода государственную службу по познаниям и способностям». Но лишенных священнического сана «за пороки» дозволено определять в низшие церковные должности причетников и сторожей, да и то в другом уезде, а «негодных» отсылать в губернские правления «с объявлением их вин» для записи в крестьяне или мещане. Всем лишенным священнического сана «за пороки» запрещалось в течение 7 лет вступление в государственную и общественную службу, а в военную их принимали только рядовыми. Даже сложившим с себя сан добровольно запрещалось «навсегда проживание в прежних местах служения, равно и въезд в столицы» по той причине, что им «известны многие тайны прихожан, а по сложении сана нерушимость этих тайн, освящаемых святостью священнической присяги, остается без всякого обеспечения, притом же сложивший сан не может считаться и безвинным как нарушитель обетов Богу, дающихся на всю жизнь». Лишенным сана священникам, которые ранее принадлежали к дворянскому сословию, предписано «возвращать дворянское достоинство, не лишать их орденов и ученых степеней, но не возвращать им прежних чинов»³². Как уже было сказано, лицам, лишенным сана диакона запрещалось поступление в государственную службу в течение 6 лет, а утратившим сан священника – 10 лет. В 1842 г. этот срок был удвоен. «Впрочем, в настоящее время (речь идет о рубеже XIX-XX вв. – В.Ф.) – писал известный историк церковного права А.С. Павлов, – правило это не соблюдается во всей строгости: обыкновенно такие лица по особому ходатайству Св. Синода пред высочайшею властию немедленно по сложении духовного сана принимаются на гражданскую службу»³³.

Своего сана священник мог быть лишен и по церковному суду: в случае «неправильного получения сана», нарушения церковного устава (например, «крещение заведомо крещенного, совершение литургии в пьяном виде, произнесение неприличных слов во время богослужения в церкви, впадение в ересь, в прелюбодеяние»), В данном случае, лишенному сана священнику навсегда запрещалось проживание в своей местности, а также в Москве и Петербурге, поступление на государственную служб). Он передавался в распоряжение губернских властей, с изложением в сопроводительной бумаге его «вины», за исключением тех, кто до принятия священства имел дворянский статус. Священник лишался своего сана, если он был привлечен гражданским судом за совершение уголовного преступления.

Лишение священства являлось тяжким наказанием для духовного лица. Унизительна была и сама процедура лишения священнического сана («расстрижения»). Читалось постановление: «Лишить (имярек) священства, и на голове его волосы остригши и одев в простое мужицкое платье, також и отобрав от него ставленную грамоту к делу для написания на ней, за что и когда священства лишен, отослать его для написания в подушный оклад».

Приходский священник мог быть подвергнут «расстрижению» и за то, если он просто чем-либо не угодил епархиальному архиерею. По свидетельству П.В. Знаменского, «епархиальный архиерей был полным хозяином в своей епархии – правителем, законодателем и судией. При таких условиях вся епархия обращалась в какое-то частное владение своего архиерея, где вся его административная деятельность носила характер его домашнего дела, в которое никто не должен вмешиваться». П.В.Знаменский свидетельствует, что в 30–40-х годах XIX в. «Синод был завален жалобами расстриженных попов» на самоуправство епархиальных архиерееев³⁴.

Введение наследственности духовных должностей и прочих ограничений при поступлении в духовное сословие, а также и выхода из него, привели к тому, что, как справедливо отметил историк Русской Церкви С.В.Римский, «духовенство превратилось в группу населения, наиболее изолированную от других»³⁵.

Материальная обезпеченность приходского духовенства отличалась резкими контрастами. Существовали богатые приходы, обычно в крупных городах, где приходской причт получал хорошие платы за требы и «заказные» службы. Некоторые занимались «коммерческой деятельностью». Характерно признание обер-прокурора Св. Синода К.П. Победоносцева в его отчете за 1887 г. о том, что «некоторые священники увлекаются материальными интересами и даже вступают иногда в коммерческие предприятия и торговые подряды». Однако подавляющая масса приходского духовенства, особенно сельского, жила бедно.

Основным источником обеспечения большей части приходского духовенства были платы за требы, пожертвования хлебом и продуктами во время «славления». Это подаяние было скудно и получать его было унизительно; к тому же оно вызывало упреки со стороны прихожан в вымогательстве и корыстолюбии священника. Еще Екатерина II предприняла попытку ввести фиксированные платы за требы, однако установленные нормы оказались заниженными и не соблюдались.

В 1765 г. в связи с начавшимся Генеральным межеванием земель было принято решение и об отводе сельским церквам по 33 десятины – 30 пашни и 3 сенокоса. Земля отводилась как из казенного фонда, так из крестьянской общинной. Закон предусматривал выделять причту хорошую по качеству землю, в одном месте и невдалеке от храма. Но обычно церковный надел находился в нескольких местах и в разных направлениях от села. Отвод земли церковным причтам продолжался до начала XX в. К этому времени при 30 тысячах храмах оказалось 1 млн. 864 тысячи десятин земли³⁶.

Епископ Ростовский Афанасий писал в 60-х годах XVIII в.: «Белое священство в уездах пропитание получает по большей части от земель, почему необходимо и упражняются в земледелии: пашут пашню, косят сено и прочие крестьянские работы исправляют сами»³⁷. Однако причт, обремененный своими прямыми обязанностями отправлять необходимые церковные службы и требы, не всегда был в состоянии силами своей семьи обработать предоставленную ему землю. Иногда священник прибегал к найму работников, частично сдавал землю в наем своим же прихожанам. Нередко прибегал к традиционной в деревне «помочи» – коллективной вспашке или уборке полей «за угощение».

Государство определило и неотчуждаемость выделенной причту церковной земли. При упразднении приходской церкви ее земля передавалась той, к которой приписывали прихожан. Земля навечно закреплялась за церковью, но не за причтом, который являлся ее пользователем. Поэтому церковная земля не подлежала передаче в заклад, дарению, продаже, передаче по наследству. Ушедшие за штат теряли право пользования ею.

В случаях, когда невозможно было наделить приходы определенным по закону количеством земли, то в качестве компенсации назначалась «руга» (определенная плата хлебом или деньгами, каковых приходов в первой половине XIX в. насчитывалось до 1/3).

При раскладке сельских повинностей из обложения исключалась земля духовенства. При Павле I была введена небольшая денежная плата духовенству бедных приходов. В течение XIX в. она периодически повышалась, но ее размеры продолжали оставаться небольшими и никак не могли удовлетворить даже минимальные потребности сельского священника.

Сельский священник для содержания своей обычно многочисленной семьи вел такое же хозяйство, как и его прихожане- крестьяне: пахал землю, разводил домашний скот. Известный церковный публицист и сам сельский священник (Калязинского уезда Тверской губернии) И.С. Беллюстин писал в 1858 г.: «Священник-земледелец есть тот же крестьянин, лишь только грамотный, – с образом мыслей, с желаниями, стремлениями, даже образом жизни чисто крестьянскими». Беллюстин писал о больших трудностях для сельского священника совмещать церковную службу с земледелием (см.приложение). При крайнем недостатке средств сельский священник занимался также мелким ремеслом, например, «переплетал книги – требники, службы и проч., обучал других переплетному мастерству»³⁸.

Сельский священник подвергался и моральному унижению. Всякий наезжавший в село чиновник мог беззастенчиво обирать его и рукоприкладствовать. Особенно тяжело приходилось священнику в приходах, крестьяне которых принадлежали помещикам. Помещик был для него таким же барином, как и для своих крепостных крестьян. Священники таких приходов часто жаловались, что помещики за требы «платили не особенно щедро», к тому же сурово обращались с приходским причтом. Помещик мог безнаказанно выдрать священника на конюшне, травить борзыми за любую провинность, а то и без всякой вины, лишить надела и приказать своим крестьянам не платить ему ругу. Св. Синод в своем отношении к Сенату в 1769 г. писал: «Некоторые помещики священнослужителей не только побоями, но и наказанием на теле оскорбляют»³⁹.

Приходского священника притесняло и епархиальное начальство. Заносчивость иерархов церкви перед приходским духовенством, унижение и настоящее третирование его даже вызвало издание специального указа Екатерины II, в котором говорилось: «чтобы духовные начальства обходились с духовенством с благоразумною кротостию и умеренностию, сообразно духовному чину и нравственному их состоянию»⁴⁰.

Кроме того, приходское духовенство было отягощено всевозможными поборами со стороны своего духовного начальства. Поборы начинались уже с момента поставления в священники, что служило немаловажной статьей дохода для епархиального начальства. «Порядок ставленнического производства с его поборами и пошлинами, – писал в своем исследовании о духовенстве П.В. Знаменский, – делали право посвящения источником кормления для иерархии»⁴¹. Затем священник должен был ежегодно платить «архиерейскую дань». Размеры ее были различными, в зависимости от числа приходских дворов, количества церковной земли и пр. Помимо «архиерейской дани» на содержание архиерейской администрации взималась десятая часть приходского дохода: «духовенство должно было кормить всех должностных лиц, заведовавших разными ее отраслями»⁴². Из-за непосильности для духовенства уплаты этих сборов «повсюду за причтами оказывались недоимки, – писал П.В. Знаменский, – сбор этих недоимок сопровождался такими же правежами, какие употреблялись в светской администрации»⁴³. В довершении всего, сельскому духовенству приходилось терпеть разорительные разъезды архиерея по епархии. «Обычно объезд архиерея по епархии совершался на нескольких подводах с большой свитой и сопровождался большими (своего рода «неокладной повинностью» для приходского духовенства) издержками для причтов на кормы как самому архиерею, так и всей его свите, и, кроме того, на «почестные дары». Сборы за посвящение в сан, сборы недоимочные и штрафные за «вины» всякого рода, сборы на содержание духовных школ. Кроме того, были и разные чрезвычайные сборы. Сам приезд священника в епархиальный город по делам сопровождался множеством расходов «на поклоны». Подача приходских сказок и ведомостей всегда сопровождалась «подношениями». Брали с попов даже «всякого рола рассыльные с указами духовенству»⁴⁴. «От всяких сборов и поборов тягле духовенство приходило в такое же жалкое положение, как и тяглый класс государственного народонаселения», – делает вывод П.В. Знаменский⁴⁵.

Пресса того времени (церковная и светская) полна описаниями всевозможных поборов с духовенства, от которых оно «приходило в жалкое состояние».

В итоге, в течение всего синодального периода подавляющая часть приходского духовенства была материально необеспеченной, а основным источником существований многодетных поповских семей были платы за требы, пожертвования, подаяния от прихожан. Это нередко ставило пастырей с прихожанами в натянутые, иногда просто враждебные отношения.

Наделение церковной землей и скудные денежные платы от казны не могли решить проблемы достаточного материального обеспечения сельского духовенства.

Прихожане на общем собрании в присутствии благочинного и с согласия причта избирали сроком на 3 года церковного старосту, которого затем утверждал архиерей. Его обязанности регулировала «Инструкция церковным старостам» 17 апреля 1808 г. Она действовала до эпохи реформ при Александре II. Главной обязанностью старосты инструкция оставляла хранение и расходование церковных денег и вообще всякого церковного имущества. В ней также говорилось: «Староста должен в обыкновенное при священнослужении время собирать от доброхотных деятелей деньги в кошельки или кружку, продавать свечи, принимать делаемое в церковь приношение, как-то: образа, оклады, привесы, воск, светильники, ладан, муку и просфоры и другие вещи, к церковному употреблению служащие; смотреть за сохранностью церковных сумм и за чистотою церкви, пещись о целости церковного имущества, и вносить в особую опись прибылые вещи, – при главном наблюдении за всем сим священнослужителей»⁴⁶. Старосте вменялось в обязанность вести тщательно все приходно-расходные книги, своевременно составлять отчеты и предоставлять их на проверку благочинному. Вместе с тем на старосту были возложены и некоторые полицейские функции: он следил за соблюдением монополии на продажу восковых свечей в приходе, если церковь имела лес.то надзирал, чтобы причты не продавали его, а употребляли только на нужды храма. Он же мог приобретать необходимое церкви имущество, занимался починками и постройками, следил за состоянием церковных домов или заботился об их постройке за счет церковных сумм, то есть он нес и материальную ответственность за имущество церкви. Староста мог быть награжден за все эти многообразные хлопоты. Если он успешно справлялся со всеми своими обязанностями, его могли наградить именной медалью от лица императора.

Однако функции и компетенция церковных старост как представителей приходской общины перед архиереем и мирскими властями постепенно ограничивались: ограничивались их полномочия в заведовании церковной казной, их деятельность всё более подвергалась строгому контролю, выбор старосты подлежал обязательному утверждению епархиальным архиереем.

Изменилась и жизнь прихода. Он терял многие свои функции вне церкви и «объединялся только молитвенно-литургической жизнью» (крестные ходы, общественные молебны по особым случаям). Возросла роль богатых вкладчиков-жертвователей на храм, а следовательно, и их влияние на приходские дела. Вся жизнь прихода подвергалась мелочному контролю и надзору со стороны церковных и местных властей.

Взаимоотношения приходского духовенства с паствой складывались неоднозначно. Здесь многое зависело от личных качеств приходского священника, его умения наладить контакте прихожанами. Источники свидетельствуют, что было немало духовных лиц – истинных пастырей, преданных своему делу, настоящих подвижников, но те же источники свидетельствуют и о том, что, к сожалению, немало пастырей не могло наладить должных отношений со своей паствой. И здесь скорее не столько вина, а беда православного приходского священника, поставленного в тяжелейшие материальные и моральные условия, мешающие ему в надлежащей степени исполнять свой пастырский долг. Несомненно играло первенствующую роль само подчиненное положение Православной Церкви и ее пастырей по отношению к светской власти и своей, церковной, исключающее всякую самостоятельность и инициативу сельского священника. Сильно влияло приниженное положение пастырей, особенно их тяжелая материальная нужда, постоянная погоня за каждой копейкой, за каждым куском хлеба. Ему не только необходимо было прокормить, как правило, свое многочисленное семейство. Сельский пастырь, как выше было отмечено, сам подвергался многочисленным поборам со стороны своего вышестоящего начальства и вынужден был изыскивать возможности, чтобы просто выжить.

Наиболее распространенным и испытанным способом являлось хождение священника по дворам прихожан как в праздничные, так и в другие, обусловленные обычаем, дни для сбора подаяний (более всего натурой – в Петровки, Покров, в дни сбора урожая, «льнованья» и пр.). На этой почве обычно и складывались неприязненные отношения между сельским причтом и прихожанами. Крестьяне нередко в открытой и весьма неприятной для священника форме выражали недовольство его стяжательством и вымогательством. Другими причинами недовольства прихожан своими церковными наставниками были и факты формального отношения священников к своим пастырским обязанностям, недостойного их поведения в быту.

Вот характерные ответы корреспондентов Этнографического бюро В.Н. Тенишева на пункты анкеты о взаимоотношениях прихожан со своими сельскими пастырями.

«Отношение крестьян к священникам весьма недружелюбное, – писал, например, корреспондент из Орловской губернии сельский учитель А.И. Кротков, – правда, в глаза священника уважают, отдают почтение и постоянно подходят под благословение, за глаза же почти всегда духовных ругают, называя «гривастый, обжора, оглод, побирушка» и проч., и некоторые не прочь и в глаза ругнуть».

Видя обходящего дворы священника, крестьяне стараются от него скрыться. Автор пишет, как он сам был свидетелем препирательства прихожан со священником. Прихожане укоряли его в том, что ему «всё мало», а они «куска хлеба досыта не едят». Священник разразился бранью: «Хамы, сукины дети, град бы вас побил», пожилых крестьянок обозвал «ведьмами» и «старыми чертовками». В ответ услышал: «Паралик лохматый, а еще ты называешься наш наставник, а говоришь неподобные слова»⁴⁷.

Корреспондентка из той же Орловской губернии учительница М.И. Михеева писала в ответе на анкету, что в ее местности «некоторые крестьяне, не желая платить священнику за молебны во время обхода им дворов, запирают хаты и уходят к соседям, у которых уже побывал священник, а то прячутся в хате, а на двор повесят замок». Здесь существовал обычай посыпать солью стол, за которым в избе сидел священник, «чтобы больше не иметь с ним дела»⁴⁸. Рязанский корреспондент В.В. Чепурин сообщал: «Народ на духовенство смотрит вообще недружелюбно, говоря, что они дерут с живого и мертвого... В некоторых селениях отношения крестьян к причту настолько обостряются, что приходится лишь удивляться и в недоумении разводить руками»⁴⁹.

Корреспонденты Этнографического бюро постоянно указывали на то, что у крестьян «в отношении к причту заметно явное нерасположение и недоброжелательство, отсутствие любви, пренебрежение и желание осмеять», что «местный причт пользуется нелюбовью, доходящей местами до озлобления, а эпитеты «"долгогривый», «жеребячья порода» – обычные». Такое отношение прихожан к своим духовным пастырям корреспонденты объясняли, главным образом, их «неумеренным мздоимством» и формальным исполнением своих пастырских обязанностей. Например, нижегородский корреспондент С.В. Корвин-Круковский писал, что в его местности приходские священники «не являются настоящими духовными наставниками, больше следят за исполнением прихожанами обрядовой и формальной стороны православия, озабочены лишь собиранием руги и отправлением треб за мзду и не входят в нужды и интересы населения». Поэтому, делал он вывод, «здесь духовный сан не играет особенно важной и видной роли»⁵⁰.

Вымогательство при исполнении треб являлось в числе наиболее серьезных причин неприязненных отношений между приходским священником и его паствой. Новгородскому корреспонденту учителю А.Власову сами священники откровенно говорили о своих прихожанах как о «дойной корове». Но и прихожане не оставались в долгу в своих нелестных отзывах о местном священнике. Власов приводит такие услышанные им от крестьян «присловья про попа», когда они сравнивали кого-либо по жадности с попом: «Ты жаднее попа», «У тебя карман, как у попа», «Попы первые в ад пойдут и нам дорогу укажут». «Это показывает, – делал вывод А. Власов, – что народная душа к попу не лежит»⁵¹.

Большинство корреспондентов указывали на то, что в их местностях приходское духовенство не снисходит при взысканиях затребы «ни к бедности, ни к нужде членов своего прихода», и поэтому «всякие требы чрезвычайно тягостно ложатся на экономический быт крестьян». Корреспонденты подробно описали вид разнообразных поборов местным причтом с крестьян как деньгами, так и натурой: полотном, пенькой, зерном, мукой, печеным хлебом, яйцами, мясом, ячменем, ягодами, даже грибами, дровами, лучиной и лыком, сеном, горохом за исполнение греб, так и разного рода «весенних» и «осенних» сборов. Священника приходилось звать на крестинные, свадебные и поминальные обеды, где кроме «угощения» ему давали еще с собой «гостинец» натурой. Хождение по домам с крестом и иконами также сопровождалось разного рода поборами с прихожан. По престольным праздникам хозяйки ставили у алтаря яйца, сало, мясо, разные печенья и варенья. В отзывах корреспондентов В.Н. Тенишева приведены и факты, когда приходской священник давал в долг своим прихожанам деньги или тот же собранный им хлеб при обходах «под залог одежды или какой-либо другой вещи», а проценты по долгу требовал отработать на его «жнитве или сенокосе». Приводились случаи, когда священники заставляли «безденежных» женихов и невест все лето работать «на поповском поле в счет платы за венчание».

Корреспонденты В.Н. Тенишева приводили также факты, когда крестьяне на сельском сходе составляли приговоры с требованием к епархиальному начальству сменить священника за неумеренные поборы, вымогательство и грубое отношение к прихожанам. Характерно, что в 1887 г. был издан специальный указ, запрещавший крестьянам выносить на сельских сходах «решения об удалении священников, приносить на них жалобы духовным и гражданским властям». Само издание этого указа – показатель того, что случаи составления таких приговоров крестьянами не являлись единичными.

О неодобрительном отношении крестьян к приходскому духовенству писали и сами священники (корреспонденты Этнографического бюро кн. В.Н. Тенишева), жалуясь также на «религиозный индифферентизм» своих прихожан, на их «нерадение к церкви и нежелание жертвовать ей что-либо». Так, священник О. Кузнецов, корреспондент из Вологодской губернии, писал о своих прихожанах: «Прихожане сей церкви не отличаются ни религиозностью, ни набожностью. Холодность и равнодушное отношение к церкви, нерасположение к молитве и хождению в церковь и даже явное непочтение к святости дней, не говоря уже о невнимании их ко всяким другим христианским отношениям. Чрезвычайно резко бросается в глаза пустеющая церковь в воскресные и пращничные дни (про простые и говорить нечем о, тогда в ней не видно ни одною молящегося) и многочисленность празднующих по-мирскому на гульбищах». Он сетовал также и на то, что «в храмовый праздник собирается больше народа не в церковь, а на гулянье», в самой же церкви «ведут посторонние разговоры, смеются», в «исполнении долга исповеди и святаго причастия неусердны». Это подтверждали в своих ответах на анкету и корреспонденты-священники из Смоленской губернии А.И. Кудрявцев и Н. Кузнецов, жалуясь и на «небрежное отношение» крестьян к священным книгам (например, крестьянину «ничего не стоит пустить на цигарки весь Псалтирь»), на незнание и несоблюдение основных обязанностей православного человека, например, постов («посты соблюдает отживающее поколение», которое, впрочем, «не знает основных молитв, даже Отче наш»).

Молодежь на святках пародировала церковные обряды, доходя до кощунства: например, обряжались «попом» в рогожу, изображающую ризу, брали кадило с конским пометом, устраивая сцены «отпевания покойника»⁵².

В Ярославской губернии описан случай, когда парни нашли в поле дохлого теленка и по всем правилам богослужения отпели «раба Божия Телентия». За этот поступок местные власти привлекли их к уголовной ответственности.

Заметим, что здесь речь шла не о старообрядцах, враждебно относившихся к официальной церкви, или о сектантах, отрицавших всякую обрядность, а о православном населении. Впрочем, некоторые священнослужители и сами откровенно признавали, что проявление недоброжелательного отношения верующих к своему духовенству нередко было вызвано самим образом жизни последнего. Так, уже упоминавшийся выше корреспондент из Смоленской губернии А.И. Кудрявцев писал: «Духовенство старается как можно больше увеличить число молебствий, пользуется всеми средствами, иногда довольно неблаговидными, а богослужение превратилось в ремесло, в механическое действие». Показательно и признание сельского священника М. Левитова в его статье, опубликованной в «Церковном вестнике»⁵³: «Духовенство не пользуется никаким влиянием, ненавидимо и презираемо народом, служит в глазах его вместилищем и олицетворением жадности, корыстолюбия». Причину этого автор видит в том, что «духовенство деморализовалось до значительной части не только пастырского, но и человеческого достоинства».

Тем не менее, было бы неправильным делать вывод, что недовольство приходским духовенством – проявление возникновения «атеизма» среди крестьян. Само незнание догматов православной церкви и даже предписанных ею верующим необходимых молитв вполне уживалось с религиозностью крестьянина. Конечно, жадность и корыстолюбие духовенства, его неблаговидное поведение в быту служили серьезным искушением и соблазном для верующего. Но, протестуя против этого, он не поднимался до ропота на Бога, а выступал лишь против «недостойных служителей Бога», против тех пастырей, которые унижали свой сан и оскорбляли религиозные чувства верующего.

Крестьянин безусловно верил в Бога, ни одно деяние не начинал без молитвы к Богу, был привязан к Православной Церкви. Он оказывал «почтительность» к духовному лицу, если он в душе и осуждал за его поведение, по убеждению: «Бог с него спросит, не нам его (священника) судить». Отмечено также, что как бы недоброжелательно ни относился крестьянин к своему священнику, как бы «за глаза» ни поносил его, однако он редко решался открыто оскорбить его, и не только из-за страха понести положенное по уголовному законодательству наказание за это.

Как писал тенишевский корреспондент из Вологодской губернии И.Г. Шадрин, «крестьянин хотя и не любил своего попа, но вынужден был смиряться перед ним, ибо мужик ясно сознавал свою зависимость от него». В самом деле, как говорили сами крестьяне корреспондентам Тенишева, «от попа не уйдешь, он всегда нужен»: от него зависит обязательное исполнение для православного треб, регистрация рождений, браков и смертей (крещение, венчание, отпевание – без исполнения этих обрядов-таинств вообще не мыслил свое существование православный человек). В этих случаях священник мог отказать в венчании или, обычно, затянуть с исполнением этого обряда, когда все уже было готово к свадьбе, стороны сговорились и потратились, задержать с похоронами, когда покойник в избе, донести, наконец, на уклонение от исповеди, и вообще располагал массой способов, чтобы «прижать» крестьянина

Приведенные нами наиболее показательные данные (их можно было бы умножить) – голос самого народа, народа православного, верующего в Бога, но выражавшими недовольство своими духовными наставниками.

Церковный публицист и историк Русской Православной Церкви И.Г. Айвазов рассматривал причину нравственного падения приходского духовенства в его приниженности, придавленности и нищенском существовании. «Собирая с народа по копейкам, как попрошайка, и завися экономически от милости прихожан, какое духовное влияние может иметь наш сельский священник? – писал он. – Ведь для влияния он должен иметь самостоятельность, независимость, хорошую обстановку. Бедность хоть кого сломит... Сознание личного достоинства притупляются и нравственные чувства грубеют»⁵⁴.

Исследовательница быта приходского духовенства конца XIX – начала XX вв. Т.Г. Леонтьева справедливо отмечает: «Расхожее представление о «жадности» попов» – тенденциозное производное от факта унизительной материальной зависимости» (от паствы). Только «непреодолимая житейская нужда» привела к тому, что в священнической среде развился и такой «серьезный нравственный недуг – раболепство, угодничество перед богатыми прихожанами и пренебрежительное отношение к деревенской бедноте»⁵⁵.