III глава

Переходя теперь к вопросу о происхождении кондакарного распева, мы должны прежде всего считаться с мнением г. Смоленского, признающего несостоятельным известное указание Степенной книги «о прибытии трех певцов греков с их семьями, положившими начало русскому певческому искусству». В Степенной книге значится: «Веры ради христолюбиваго Ярослава, приидоша к нему от Царяграда богоподвизаемы трие певцы греческие с роды своими. От них же начат быти в Русстей земле ангелоподобное пение, изрядное осмогласие, наипаче же и трисоставное сладкогласование и самое красное демественное пение». По мнению г . Смоленского, «если разобраться в этой записи, то получаются следующие подробности: 1) слова «от них же начать быти» пение 4-х родов (а не 6) могут означать, что пение с половины XI в. либо было начато, либо, по крайней мере, приведено в порядок именно этими приезжими «с роды своими» певцами-греками. Но такому утверждению прямо противоречит наличность системы имеющихся у нас древних рукописей, несомненно русских, и полная, очевидная надобность допустить существовате русского пения со времени крещения Руси, и даже гораздо древнее. 2) Пение, по указанию Степенной книги, разделяется ясно на 2 рода, по 2 вида в каждом: а) на пение ангелоподобное и на изрядное осмогласие, то-есть, пение на подобны и пение осмогласное (то есть, малый и большой знаменный распевы), или пение уставное; затем б) наипаче же, то есть, особо выделяемое, внеуставное пение: «трисоставное сладкогласование» (3-х-голосное?), содержание которого вполне неизвестно, и «самое красное демественное пение» – вероятно отчасти возродившееся потом в доныне живом деместве. Достойно внимания прежде всего то, что здесь нет упоминания о конданарном пении, которого, без сомнения, летописец не мог не знать, тем более, что едва ли есть возможность сколько-нибудь счесть «трисоставное сладко- гласование» за кондакарное пение, как известно, не имеющее в себе ничего трисоставного».³⁴ Прежде всего «такому утверждению», т. е., что пение было начато приезжими певцами или приведено в порядок, вовсе не «противоречит наличность системы имеющихся у нас древних рукописей, несомненно русских», если иметь в виду, что существующие наидревнейшие русские нотные памятники XI и ХII вв., рассматриваемые с палеографической точки зрения, ничто иное, как списки с южнославянских образцов, списанные с последних для употребления в церковной практике. С другой стороны, русских певческих рукописей по крайней мере X в., которые могли бы служить «очевидной надобностью допустить существование русского пения со времени крещения Руси, и даже гораздо древнее», вовсе нет; да и существующие нотные памятники, как уже выше указано, ничего в пользу мнения г. Смоленского не говорят. Поэтому можно сказать лишь одно, что в течение 65 лет со времени крещения Руси до прибытия трех певцов греков – в силу необходимости исполнять церковные богослужения с пением успело, надо полагать, быть составлено исключительно для русских достаточное количество певческих книг по образцу, большею частью для удобства, южпо-славявских и частью греческих. Но такое, вероятно, музыкально-нестройное (вследствие переводов) пение без опытных и нарочито подготовленных певцов нельзя назвать строго-систематизированным. Для этой цели потребовалась бы умелая рука. Кроме того, бывшее в России до прибытия трех певцов-греков пение, надо полагать, было самое простое, т. е. пение ново-просвещенных людей, недавно увидавших свет истины и первый раз взявшихся за исполнение церковно-христианских песнопений. Следовательно, это пение не могло быть чем иным, как только простым, самым элементарным, невыступающим за пределы своего назначения. Поэтому до прибытья певцов-греков таковое пение вообще не могло быть ангелоподобным, т. е. стройным пением, подобным ангельскому, а в частности изрядно-осмогласным, или трисоставным сладкогласованием, или демественным, что предполагает вековой труд многих поколений, дабы оно стало таковым, каковым было принесенное при Ярославе тремя греческими певцами пение из Византии, где искусство пения вообще и в частности – церковного достигло своего апогея. Таким образом, если Степенная книга упоминает о прибытии трех певцов-греков, не надо удивляться тому, что последние, поселившись в России со своими семьями, насадили там и византийское церковно-музыкальное искусство в его широких размерах в виде строго-систематизированного осмогласия, трисоставного сладкогласования (кондакарнаго) и самого красивого – демественного (асматического).

По мнению г. Смоленского, Степенная книга различает 2 родов пение по 2 вида в каждом: a) «пение ангелоподобное и изрядное осмогласие, то есть, пение на подобны и пение осмогласное (то есть, малый и большой знаменный распевы), или пение уставное; б) наипаче же, то есть, особо выделяемое, внеуставное пение: «трисоставное сладкогласование» (3-х-голосное?) – содержание которого вполне неизвестно, и «самое красное демественное пение» – вероятно, отчасти выродившееся потом в доныне живом деместве». По нашему мнению, г. Смоленский и здесь неправ, так как выражением «ангелоподобное пение» Степенная книга указывает на общий характер принесенного пения. Иными словами, Степенная книга хочет сказать, что только со времени прибытия в Русь трех певцов-греков пение начало быть ангелоподобным, т. е. пением, подобным ангельскому пению, пением стройным, не беспорядочным, а не «пением на подобны», так как в противном случае Ст. книге по необходимости пришлось бы упомянуть о всех уставных терминах серий церковных песнопений. С другой стороны после этого общего указания на принесенное пение, идет разъяснение, говорящее, что это ангелоподобное пение состоит в изрядном осмогласии, трисоставном сладкогласовании и самом красном (красивом) демественном пении. Следовательно, Ст. книга здесь различает только трех родов пение: а) изрядное осмогласие, б) трисоставное сладкогласование и в) демественное пение. Теперь вопрос в том, что подразумевать под каждым из этих родов. Что касается первого рода, то согласимся, что тут разумеется осмогласное пение, изложенное известными простыми крюками знаменного распева, без каких-нибудь украшений, и заключающееся в уставных книгах: октоихе, минеях, триодях, ирмолоях³⁵, стихирарях и др. Под трисоставным нужно понимать кондакарное пение. Кондакарный распев состоит из трех строчек: в верхней помещаются болышие знамена, из коих большая часть суть буквы греческого алфавита; во второй строке находятся главным образом греческие просодийные знаки, мелкие по размерам, хотя среди них также можно встретить и большие знамена; наконец, в третьей строке., где помещается текст, находим среди его так называемые мартирии. Таким образом видно, что в кондакарном распеве есть нечто трисоставное, что оно состоит из трех частей и, следовательно, ему одному и приличествует название «трисоставного». Если Ст. книга не упоминает особо о кондакарном пении, то нет у нас мотивов уличать ее в неполноте, так как она трисоставным называет то, что принято называть кондакарным пением. Последнее называется еще «сладкогласованием», что значит сладкое или приятное согласование голосов, т. е. гармоничное пение. Под демественным пением нужно понимать кондакарно-знаменное пение, состоящее как из знамен кондакарных, так и из знамен знаменного распева (много знаменных комбинаций не встречается в обыкновенном знаменном пении) и сохранившееся отчасти в кондакарях и особенно в нижегородско-благовещенском кондакаре Имп. Публ. Библиотеки. Так как под сим знаменем известно нам преимущественно изложение асматических богослужений, о которых особо говорит Симеон Фессалоникийский (об асматическом пении, как о самостоятельном распеве, το παμα. указания можно встретить как в трактатах византайских маисторов, так и в сочинениях Святых Отцов и светских писателей); поэтому это знамя мы будем называть впредь асматическим. Асматики и другие песнопения, изложенные тем же знаменем, исполняются весьма протяжно, имеют массу украшений, кондакарные припевы, одним словом, трудноисполнимы голосом и изложены одноголосно, для одного певца. Такая характеристика асматического пения заставляет признать, что оно при исполнении нуждалось в наличности искусного опытного певца. Таковым у византийцев является δομέστικος.³⁶ Отсюда понятно, что это пение получило название «демественное» от его исполнителя доместика.³⁷ Доказательством того, что под демественным пением нужно разуметь асматическое пение, служит еще то обстоятельство, что в известном нам всем деместве сохранились и асматические части; напр., песнопение: «на реце вавилоньстей, ту седохом и плакахомься», относящееся к демественному пению, исследователи найдут в нижегородско-благовещенском Кондакаре как раз в асматике восьмого гласа (л. 119 об.) в следующем виде: «на реце вавоулоньстеи тоу седохом алелоуия». С целью познакомить читателей с содержанием асматических богослужений приводим сюда все стихи асматика упомянутого восьмого гласа, сохраняя их правописание:

На реце вавоулоньсгеи тоу седохом алелоуия.

Иероусалиме алелоуия.

Иероусалиме алелоуия.

Иероусалиме алелоуия.

5. Тин икоумени алелоугия.

Ни гневемьтвоимьпокаиси мене алелоугия.

И стятоумоу доухоу алелоугия.

По вьсеи земли алелоуия.

И ныня и присно и в векы веком аминь.

10. алелоугия.

Слава тебе боже алелоугия.

Тин икоумени алелоуия.

Епи он коурне ильписа алелоугия.

Тин икоумепи алелоугия.

15. Тин икоумени алелоугия.

Слава тебе боже алелоугия.

17. И святоумоу доухоу алелоугия.

По мнению г. Смоленского, «неполнота указания Степенной книги увеличивается еще и от неупоминания о собственно-греческом пении, несомненно бывшем в древней Руси». Эта аргументация г. Смоленского не может иметь силы после того как нами доказано, что русское церковное пение целиком заимствовано из Византии. В добавок скажем, что неупоминание о собственно-греческом пении в разбираемом указании не неполнота, а именно полнота: ведь тогда самостоятельного русского церковного пения не было. Как греческий, так и русский певец в древнее время в исполнении мелодии одного и того же песнопения не расходились между собою. Разница была у них лишь в том, что один пел по-славянски, а другой по-гречески. Русские нотные богослужебные книги составлялись по образцу отчасти южнославянских, отчасти греческих. А южнославянские со своей стороны списывались с греческих подлинников. Поэтому русский певец того времени, исполняя данное песнопение по знаменам, воспроизводил греческий подлинник с некоторыми изменениями в частностях, а не в общем напеве. Уклонения от греческого оригинала зависели от применения греческого напева к числу слогов и порядку ударений в славянском тексте. Тоже самое бывает и в настоящее время у болгар. Певческие книги последних воспроизводят греческие теперешние музыкально-богослужебные книги. Поэтому греческий певец, умеющий петь по крюкам и хорошо знакомый с греческими церковными напевами, не затрудняется заменить болгарского протопсалта в церкви, если знает по-славянски; также и наоборот. То же самое происходило в России в XI, XII и т. д. вв. до XV в. Если в русских летописях встречаются сведения в роде того, что в Ростове «левый лик гречески пояху», то их не надо понимать в том смысле, что правый лик, певший по-славянски, исполняли чисто славянские напевы, а греческий – греческое, а надо думать, что как левый, так и правый исполняли одни и те же напевы и мелодии на разных языках, как это практикуется и в настоящее время в Палестине и Сирии. Там правый хор поет по-арабски, а левый по-гречески, между тем как правый, так и левый, исполняют одни и те же напевы и мелодии. Ссылка г. Смоленского на то, что разбираемая здесь «запись сделана 300 лет спустя» (стр. 23 и 25), – чем он думает ослабить значение указания Ст. книги, – ничего не доказывает. Автор Степенной при ее составлении мог иметь перед собой древний источник.

После вышесказанного о достоверности указания Степенной на происхождение вообще музыки у русских и в частности как трехсоставного сладкогласования кондакарного, так и демественного или асматического, вопрос о происхождении кондакарных знамен сам собою разрешается. Но во избежание недоразумений постараемся и в этом вопросе руководиться фактами. По справедливому замечанию г. Смоленского, знаменный распев выделился из кондакарнаго распева³⁸, что, без сомнения, предполагает предсуществование кондакарного распева в Византии, где только и могло иметь место подобное обстоятельство. К сожалению, ученому миру пока неизвестно, существуют ли где-нибудь греческие кондакари с знаменами славянских кондакарей. Несмотря, однако, на отсутствие подобных кондакарей на греческом языке, принадлежность кондакарного знамени с его распевом византийской музыке более, чем очевидна. Из среды, например, больших знамен кондакарного и асматического знамени выделяются, прежде всего, несколько букв греческой азбуки, а из остальных – малых, – все просодийные знаки экфонетического распева, равно как надстрочные мартирии встречаемые и в знаменном распеве, например: А, В, Г, Д и Е. Отсюда само собой понятно, что Роман Сладкопевец в V еще веке для составления своих мелодий воспользовался, с одной стороны, наличными музыкальными знаменами, употреблявшимися при нем буквами греческой азбуки, а с другой – просодийными знаками, в IV столетии, если не раньше, вошедшими в употребление в церкви. Упомянутые большие знаки кондакарного распева составляют преимущественно верхнюю строку кондакарных пенопений и служат как для повышения и понижения голоса, так и показателем трудной и весьма сложной регентуры (жестикуляыции) дирижера как кондакарного, так и асматического хора. Размеры этих знаков весьма велики сравнительно с величиной знаков второй строки, указывающих, собственно на мелодию – на повышение и понижение голоса. Относительно этих больших знаков, следы которых сохранились в выше цитированных «пападиках», сохранилось одно указание как для определешни их музыкальной функции, так и на принадлежность их греческой музыке, а именно: «... τὰ δὲ μεγάλα σημάδια τὰ ἄφωνα, ἄτινα λέγονται μεγάλαι ὐποστάσεις, καὶ σχήματα διάφορα, ταῦτά εῖσι διά μόνης χειρονομίας κείμενα, καὶ οὑ διὰ φωνήν, ἄφονα γὰρ εἰπ»³⁹ (= большие безгласные знаки, называемые иначе большими ипостасями и разными схемами, исполняются лишь регентурой (жестикуляцией), а не голосом, потому что они безгласны). Приводимая здесь выписка имеет в виду, конечно, пение своего времени – XVI, XVII и XVIII вв.; но важно то, что в этом текст сохранилось указание на принадлежность больших кондакарных знамен греческой музыке: во-первых упоминается о том, что они большие, а во-вторых – что имеют σχήματα διάφορα – разнообразные формы; и тот и другой признаки отличает большие знамена славянских кондакарей. Что касается до музыкальной функции упомянутых болыших знаков, в той же выписке значится, что они служат показателем лишь хирономии, т. е. правильной жестикуляции регента, и что они безгласны, не указывают на повышение или понижение голоса. Первая из этих двух подробностей относится как к болышим кондакарным знаменам славянских кондакарей, так и к знаменам византийского пападического пения; вторая всецело отличает современное автору выписанного текста пение от известного нам кондакарного. Дело в том, что кондакарный распев у византийцев из двухголосного впоследствии стал одноголосным, а потому большие знаки, не играя больше своей первоначальной роли, переменили свое местоположение и поместились вместо верха внизу, под собственной мелодией, только как указатели хирономии, давно вышедшей из употребления. Так, как они лишились значения, то стали писать про них с некоторым ударением, что они безгласны (καὶ οὑ διὰ φωνήν, ἄφωνα γάρ εἰσι). В известных науке пападиках (παπαδική), вслед за вышецитированным указанием о больших знаках, приводится целая группа этих знаков с наименованием каждого из них. Знаки эти, конечно, жалкие остатки знамен кондакарного распева, уцелевшие у византийских певцов по традиции; потому на второй странице каждой пападики группируется порядочное число больших знаков (многие из них вследствие частого переписывания утратили свой первоначальный вид), из среды которых можно отметить близкие по начертанию со знаками русских кондакарей, как, например:

Таким образом ясно, что эти знаки употреблялись еще у византийцев, откуда могли перейти и в Россию. Впрочем, сочинения Святых Отцов очень ясно намекают на существование упомянутых больших знаков еще во времена Златоуста. Последний, как известно, был главным противником уже вошедших при нем в церковь театральных мелодий и способов их исполнения. Резкая его речь против современных ему певцов дает нам ясное понятие о существовании хирономии – сложной и весьма трудной регентуры.

Хирономия в смысле diriger, dirigiren употреблялась еще при Константине Багрянородном, который в «Ἐκθέσει τῆς βασιλείου τάξεως» (т. 2, стр. 432) упоминает о двух великих доместиках, входящих в алтарь с целью дирижировать хором из отцов при пении.⁴⁰ В том же томе, на странице 438, хирономия названа Порфирородным много-искусственным хирономическим движением (πολύτεχνος τῆς χειρονομίας κίνησις), что на самом деле, оправдывается, если судить по внешним признакам, многосложностью начертаний и множеством великих знамен как кондакарнаго, так и асматического пения. Хотя о хирономической технике существуют специальные трактаты, однако последние очень скудны разъяснениями; так что невозможно составить себе полного понятия о том, каким образом доместик хирономнаировал тот или другой знак.⁴¹ В сборнике греческих трактатов по церковному пению, хранящемся в Имп. Публ. Библиотеке № 239, содержится трактат с следующим заглавием: «Ἐρωταπόκρισις περὶ τοῦ τί ἐστιν ἡ χειρονομία». (Вопросы и ответы о том, что такое хирономия) неизвестного автора. По разъяснению последнего, «Хирономия – это правило, переданное Святыми Отцами – св. Космою Песнотворцем и св. Иоанном Дамаскиным; ибо в тот момент, как голос начинает выходить (из уст) собирающегося петь, тотчас же начинается и хирономия, чтобы она указывала на мелодию⁴² (т. е. на оттенки исполнения).

В нижегородско-благовещенском кондакаре встречается значительное число песнопений с греческим текстом. Последние вполне соответствуют своему назначению, почему их текст изложен не греческими буквами, а славянскими. Кое-что там вдвойне, т. е. изложено и по-славянски, и в греческом подлиннике, под славянскими буквами. Таков ипакой на Воздвижение честного креста. Вот начало греческого текста: «Σήμερον τὸ προφητικὸν πεπλήρωται λόγιον, ἰδοὺ γάρ προσκονοῦμεν» и т.д.; по-славянски: «Дьнесь пророческое сбыться слово, се бо покланяемся» и т. д.⁴³ (л. 84). Замечательно, что как большие, так и малые кондакарные знамена, которые стоят над греческим текстом, почти одни и те же; первая же строка у обоих совершенно одна о та же в том, что касается до комбинаций знамеъ. Далее они несколько отступают друг от друга, но это объясняется тем, что каждое переведенное слово с греческого на славянский не соответствует по числу слогов греческому слову, что и заставляет переводчика то пропускать некоторые знамена, когда переведенное слово окажется коротким, то дополнять лишние стоги надлежащими знаками, впрочем, не новыми, а наличными. Такое свидетельство, воспользуемся выражением Ряжского, «явный признак не только близости, но и тожества кондакарных мелодий с мелодиями греческих подлинников». Греческих песнопений в этом кондакаре масса. Их можно найти на листах: 84, 114, 115, 116, 117, 118, 120, 121 и т. д. На 118 л. замечательно «Слава и ныне». Оно написано пополам – по-славянски и по-гречески, а именно: "слава Отцу и Сыну, ке aгио Пневмати». Далее, на листах:83, 86, 91, 92, 93, 94, 107, 108. 109, 110, 111, 112, из, 114 и т. д. встречаются так называемые византийскими певцами энихимата, апихимата и епихимата, т. е. припевы в роде: агиа, не агие, нана, неанес, ане, aнec, нанагиа, ананагиа, не леге, ипе и т. д. Здесь протяжные напевы, изложенные кондакарными знаками, а так как припевы имеют особое назначение, то и писаны киноварью. Это их назначение заключается в том, что певец, прежде чем начнет исполнять мелодию данного песнопения, должен предварительно руководиться тем запевом, по гласу которого изложено данное песнопение. Он, говоря иными словами, вводит певца в тот лад, в котором будет исполнено данное песнопение. Упоминаемые здесь припевы сохранились даже до настоящего времени в греческой церкви.

Очень ценное историческое свидетельство говорит, что у византийцев кондаки составляли особый распев, выполняемый особым хором исключительно из светских лиц. Это толкование Вальсамона, канониста XII в., на 15-е правило Лаодикийского собора. Там идет речь о замечании Златоуста искусным певцам: Σημείωσαι ταῦτα... καὶ διὰ τοὺς λαϊκοὺς τοὺς χοροστάτας τῶν κονδακίων τοὺς ἐπ’ ἐκκλησίας καὶ ἐν ταῖς ἀγοραῖς δομεστικεύοντας,⁴⁴ т. е., заметь это... и по отношению к мирянам, составляющим особый хор при распевании кондаков и дирижирующим как в церквах, так и на рынках.⁴⁵

На самом деле, кондаки, по своим знаменам и исключительно протяжным мелодиям, составляют особый распев, известный под именем кондакарного распева. Таким образом нет никакого сомнения в том, что у византийцев существовал особо кондакарный распев. В кондакарях между прочими песнопениями находятся и так называемые асматики, т. е. целые особые богослужения, состоящие большею частью из псалмов и обязанные своим происхождением христианам первых веков. Асматические богослужения разделяются на асматические вечерни и асматические утрени. Точное описание их типикона оставил нам лишь один Симеон Фессалоникийский. В нижегородско-благовещенском кондакаре находится восемь асматических богослужений. Таким образом, если объединим в одно все вышеприведенные данные, то мы получим следующее окончательное заключение насчет кондакарного распева: и он получен в России из Византии в законченном виде. Соответственно этому, мы обязаны допустить существование греческих кондакарей, по образцу которых составлялись славянские. Ученый Γζέτζης сообщает в своей книжке: «Ἡ ἐπινόησις τῆς παρασημαντικῆς»⁴⁶, что во время своих изследований в западных библиотеках нашел две полных службы асматической вечерни на нотах; но, к сожалению, не отметил, где они находятся. Обращаясь к нижегородско-благовещенскому кондакарю, можем заметить, что он списан с другого подобного ему кондакаря, так как местами в нем встречаются листы с песнопениями протяжными без нот, откуда видно, что переписчик сперва списывал текст, а затем уже расставлял над ним ноты. Этот кондакарь, по словам А. И. Соболевского, относится к концу ХII или началу ХIII века, а так как, по нашим догадкам, он списан с другого подобного ему кондакаря, то следует признать, что кондакарный распев вместе с демеством явился на русской почве довольно рано.