№32, преосвященного Антония, епископа Волынского, от 8 декабря 1905 года

Нам предстоит изложить здесь свои мысли о духовной школе. Обильная литература по сему предмету более или менее единодушно выходит из сознания ненормальности настоящего её положения, при коем школа должна одновременно удовлетворять двум несовместимым целям – сословной и профессиональной.

Однако, соглашаясь в этом исходном пункте своих рассуждений, авторы далее расходятся по совершенно противоположным дорогам. Именно, авторы-монахи и авторы не духовного сословия указывают на незаконность сословной монополии и состава духовной школы при её предназначении, которое должно быть строго церковным; напротив того, авторы из духовно-учебного персонала, но светского звания, стараются не только отстоять современное светское направление сей школы, но ещё более омирщить его, выделив для специального духовного воспитания учащихся только два выпускных класса семинарии. Записка К.П. Победоносцева справедливо упоминает о том, что сословно-мирской характер устава духовно-учебных заведений 1867 года, действовавший 17 лет, до крайности ослабил церковный и нравственный уровень учащегося юношества и придавил, понизил самую науку в сторону плагиатизма с протестантских систем и монографий; но для авторов современных проектов школьных преобразований этот устав является, напротив, предметом самых напряжённых вожделений, а теперь, во время настойчивых притязаний академических корпораций на университетскую автономию академий, и тот устав представляется недостаточно либеральным: им требуются уже не преподаватели-миряне, но и миряне-ректора, и независимость преподавания от догматических символов, так что они полагают вполне нормальным, чтобы в духовных академиях, содержащихся на счёт Церкви и помещающихся в стенах святых лавр, например в обители преп. Сергия, читались лекции о том, будто Иисус Христос был простым человеком, чтоб студенты доказывали на экзаменах, что человек произошел от обезьяны, опровергали бы в диссертациях бессмертие души и получали за это учёные дипломы, а с ними и неотъемлемое право на преподавание богословских предметов в семинариях, Закона Божия в гимназиях, и на получение сана священнического, а затем и архиерейского, хотя бы в женатом положении.

Пользуясь современным общественным экстазом, профессора эти в лекциях и в неофициальных речах возбуждали студентов к забастовкам, пока не добьются такой же автономии управления и преподавания в академиях, а преподаватели семинарий в таком же смысле действовали на учеников последних. Когда в начале нынешнего гражданского года забастовки по академиям не удались, то не желавших бастовать студентов профессора осыпали насмешками, курили на лекциях папиросы, и до того опутали учащихся, что студенты, разосланные ныне из академии, только дома расчухали, чего ради было им крыть чужие крыши и лезть на стены из-за административных привилегий своих профессоров, ничем теперь не рискующих, а самим бесцельно терять целый учебный год, а может быть, и два. Более честные профессора-отрицатели, но охваченные крайним настроением времени, оставили академическую службу и поступили в революционное «Общество христианской борьбы» (очевидно, с жалованьем), а менее честные отрицатели находят возможным состоять в этом обществе, продолжая числиться на церковно-государственной службе и получать жалованье, не исполняя служебных обязанностей при забастовке, ими же созданной.

Итак, после подобного печального предисловия не придётся ли согласиться с одним маститым архипастырем, который говорил мне, что о реформе духовной школы и толковать не стоит: должно всю её разогнать, разломать, вырыть фундаменты семинарских и академических зданий и взамен прежних на новом месте выстроить новые и наполнить их новыми людьми?

Не придётся ли согласиться с мыслящими таким же образом светскими писателями народного, славянофильского направления, которые, будучи весьма недовольны современным духовенством, выводят все исчисляемые ими пороки священников, т. е. маловерие, равнодушие, неспособность учить народ, пьянство, жадность, незнание ни св. Библии, ни церковного устава, а равно и многие другие пороки – из недостатков духовной школы? Когда последняя подпадает под перо любого светского писателя, даже самого церковного направления, например Достоевского, то ни сама в себе, ни в своих питомцах, она не встречает у автора никакого сочувствия. Даже более, огромное большинство писателей и вообще представителей общества не могут говорить о духовной школе без некоторого недоброжелательства и раздражения.

Ей приписывают вину в том, будто бы наши священники – чиновники, не любящие народа самоуверенные паны, будто бы чем они образованнее, тем черствее и тем менее способны к руководству душой и совестью прихожан или учеников.

Эти писатели находят в духовенстве полное отсутствие духовной опытности, отсутствие духовного воспитания, встречают в них знание всего того, что совершенно не нужно священнику, и незнание всего того, что ему нужно.

Напротив, академические профессора и духовные журналисты во всех своих проектах и программах заботятся о расширении светского образования духовного юношества, об освобождении его даже от того небольшого количества духовных упражнений, без коих не только нельзя готовиться в священники, но и принадлежать к Церкви; разумеется ежевоскресное посещение церковной службы, соблюдение постов и ежегодное говение, за нарушение каковых правил христианин вовсе отлучается от Церкви (Апост. 69-е и 9-е; Антиох. 2-е; VI Всел. Соб. 66-е; Гангр. 19-е; VI Всел. Соб. 80-е; Гангр. 5-е).

Наговорившись о нежелательности подневольных служителей Церкви, о необходимости свободного избрания священства, о внутреннем призвании к нему, эти писатели, кажется, должны бы затем излагать теорию духовного воспитания, указать средства для поддержки и поднятия в юношах теплоты веры, духовной ревности и разумного усвоения Божественного закона; но не тут-то было. Внимание и симпатия авторов всецело устремляются на тех юношей, которые «не чувствуют в себе ни пастырского призвания, ни желания изучать богословские науки». Эти-то юноши, по мысли авторов, являются хозяевами духовной школы; их чисто светским интересам и дальнейшей светской карьере школа должна предоставить все благоприятные условия, на их образование должно обирать святые храмы (конечно, без разрешения жертвователей), а для тех, которые при подобной мирской постановке школы всё-таки каким-то чудом сохранят расположение быть служителями Христа, тем – так и быть – отдать два лишних года, но под управлением тех же светского звания педагогов и под крышей той же светской подготовительной к университету школы. И если таким писателям возражают, что, при полной возможности выйти из четвёртого класса обмирщённой светской семинарии в университет, едва ли кто пожелает взамен университета поступить в пятый (духовный) класс семинарии (еп. Стефан), то «Церковный Вестник» весьма развязно им отвечает, что пусть лучше будет меньше священников, но зато хороших.

В восьмидесятых годах и ранее окончившие курс классических гимназий могли почти без подготовки поступать не только в предпоследний класс семинарии, но прямо в духовную академию; но до 1881 года от 1867 таких юношей едва ли нашлось 10 человек на всю Россию, а в дальнейшие годы всё-таки не находилось и по 10 человек в год на все четыре академии. Если допустить, что из светских семинарий (сословных гимназий) в богословские классы перейдёт в 10 раз более учеников (хотя и это весьма, весьма сомнительно), т. е. по 100 в год на всю Россию, то это будет ровно в 15 раз менее, чем ежегодно требуется священников. В таком случае, не лучше ли вовсе прикрыть все академии, семинарии и духовные училища и обратить ежегодно выбрасываемые на содержание их миллионы на более целесообразное церковное назначение?

Не ясно ли, что все эти авторы более чем равнодушны к нужде Церкви в добрых пастырях, к пастырскому воспитанию и к православно-богословской науке? Что они заинтересованы только сословными притязаниями и доставлением духовному юношеству легчайших путей к выходу в светские привилегированные сословия на счёт Церкви Божией? Что весь такой порядок на юридическом языке следует назвать святотатством, т. е. похищением чужой церковной собственности, а на языке морали – предательством, когда под видом служения какой-либо идее стараются её разрушить до корня? Если быть откровенным до конца, то, конечно, должно будет признаться, что для либеральных педагогов-писателей даже не воспитательное дело, и конечно, не наука являются предметом попечений: они заботятся не об учениках, не о студентах, но о себе самих, как и вообще все современные либеральные круги.

Будучи ренегатами духовного звания, могут ли они находить удовольствие в том, чтобы служить в подчинении у епархиального архиерея, у ректора-монаха или протоиерея? Богословская производительность мысли невозможна без некоторого религиозного энтузиазма, без основательной осведомлённости в источниках Божественного Откровения. Лишённые того и другого, наши профессора-публицисты не могут, конечно, и студентов заинтересовать своими лекциями. Философские предметы им ещё кое-как удаются, а в богословии кроме рутины, кроме Макарьевской схоластики, они ничего дать не могут, и их аудитории пустуют. Хотя в уставах академии требуется обязательное посещение лекций, но студенты являются почти на все лекции по очереди: в лучшем случае – по 8 человек вместо 50 или вместо 100 (когда предмет читается двум курсам), а в худшем – по 4 человека. К такому порядку вещей приноровлены и сами аудитории. Так, в некоторых академиях двухкурсовые лекции для 130 обязательных слушателей читаются в аудитории, вмещающей только 40 человек, а бывает налицо человек 8, 5 или 3.

Заметьте, что так относятся к лекциям студенты академии, т. е. не только те, что проводят время в праздности, в кутежах и т. п., но люди трудящиеся, любящие книжку, и притом книжку богословского содержания. Не имея возможности заинтересовать их своим залежалым литературным товаром, профессора-либералы несытым оком взирают на Трубецких, Соловьёвых и Лебедевых, и особенно на профессоров-тюбингенцев, которые приводят в восторг молодую орду своими кощунственными выходками над святыми, своим бесшабашным отрицанием книг Священного Писания, таинств Церкви, приснодевства Богоматери, Божества Спасителя и пр. и пр. Сколько заманчивого материала для плагиата, для рукоплесканий, а взять его целиком и открыто – пока невозможно.

Вот почему этим мыслителям, всю жизнь подвизавшимся в плагиатировании, так хочется автономии преподавания, без коей, при неспособности к самостоятельному труду, им придётся всю жизнь мириться с положением учёной мебели в академии, со значением своих лекций, как мёртвого обряда, который мог бы исполнять и грамотный швейцар. Конечно, речь не обо всех профессорах и не о большинстве, но наиболее настойчивые претенденты на автономию и являются именно такими бездарными и непросвещенными импотентами учёной мысли.

Итак, изъяснив психологию академических автономистов и их попечения о том, чтобы и средняя школа была как можно менее богословской, обратимся к подобным же неразумным проектам людей более искренних.

Нельзя отрицать того, что мысль о превращении четырёх младших классов семинарии в четыре старших класса гимназии, как это почти и было в уставе 1867 года, разделяется и людьми благонамеренными, но не дальновидными

Они говорят: пусть уйдёт от нас нерелигиозный элемент учащегося юношества, а мы останемся в двух старших классах с любителями пастырского подвига и эти два класса поставим уже совсем на церковный, на монастырский лад. Если бы дело было так просто, то для чего же понадобилось Св. Синоду так долго хлопотать над переделкой устава в 1884 году? Были ли ученики старших классов тогдашних семинарий благочестивее восьмидесятников? Совсем напротив.

Были ли студенты академий 70-х и начала 80-х годов церковнее позднейших? Совсем наоборот. В академиях было столько студентов, сколько казённых стипендий, а иногда и того менее. В академию шли семинаристы, не желавшие бороться с нуждой в университете; таковые же семинаристы переходили и в 5-й класс семинарии вместо того, чтобы из 4-го идти прямо в университет, как и делала иногда половина всего класса, иногда две трети, а иногда и три четверти. Целесообразно ли содержать Церкви подобные школы? Допустят ли это миряне, наблюдающие за расходами церквей? Ведь о даровании им права широкого контроля в этой области тоже не молчат либеральные писатели. Количество просвещённых кандидатов на священный сан уменьшится до крайности (рассчитывать на приток лиц, окончивших средние заведения, в 5-й класс семинарии – смешно, ибо вышеприведённая статистика нам это достаточно показала), да и качество их не повысится, как это видно из толстовской эпохи недавнего прошлого.

И подлинно, примите же во внимание, что при таком порядке вещей, когда младшие и средние классы семинарий будут подготовительной школой к университету, этой идеей увлекутся и все ученики её, исключая два-три процента. Кто предпочтёт быть сельским священником, а не губернатором, или даже – при ожидаемой демократии – министром? И поверьте, что в богословский класс семинарии поступит несколько единиц из сотни не потому, чтобы они с детства оставались верны служению Церкви, а потому, что они во второй половине четвёртого класса семинарии увидели, что им не на что будет учиться в университете. Вместо того, чтобы с детства или с юности готовить себя к предстоящей перспективе сельской приходской жизни, им придётся разрушать воздушные замки богатства и знатности перед суровой действительностью за два года до вступления в неё, – и вот они, совершенно чуждые церковной освоенности, не привыкшие ни молиться, ни читать слово Божие, с чисто светскими, правовыми взглядами на всё, с дарвинизмом и марксизмом, господствующим в светской учащейся среде, возьмутся за изучение св. Библии, не зная читать по-славянски, не понимая по-гречески (ибо в духовном училище и в младших классах семинарии предполагается подогнать все курсы к гимназическим), начнут они набивать свою голову догматикой, каноникой, гомилетикой. Что из этого выйдет, кроме сумбура, недоумений и кощунства? Вы сошлётесь на любезных нашим либералам протестантов? Но в германских гимназиях Библия проходится вся целиком, и их пасторы, окончив курс гимназии, поступают на теологический факультет не с тем духовным невежеством, с каким получают аттестат зрелости наши гимназисты. Это – во-первых. Во-вторых, для лютеран не существует ни литургики, ни каноники, ни археологии, ни церковной истории в нашем смысле. Всё это может занимать последовательно лютеранина в такой степени, как интересует православного богослова история древних ересей или религия древнего мира. Там собственно пастырское приготовление исчерпывается изучением Библии да краткой системой символики и этики. Отрицание Церкви и духовного подвига делает ненужным церковную, христианскую дисциплину для богословов; их пастор – это тот же светский человек, который раз в неделю должен сказать богословскую лекцию да прочитать две-три молитвы. А выделать православного священника из современного гимназиста-забастовщика в два года – это такой рецепт, предлагать который можно только в насмешку.

Итак, мы почитаем гибельным для Церкви и беззаконным в отношении церковного имущества изложенный проект духовных либералов о секуляризации духовных училищ и четырёх классов семинарии от Церкви и о превращении их в гимназии духовного сословия, существование каковых и оправдать невозможно, да и не позволят его народные учреждения вроде Думы, а в приходском самоуправлении такой порядок будет встречать постоянный протест.

Гораздо практичнее и разумнее проект преосвященного Стефана, епископа Могилёвского, разосланный всем архиереям. В силу этого проекта семинария разделяется на сословную и духовную не с пятого, а с третьего класса. Преимущества такого деления многочисленны и весьма ценны:

1) на специально-духовное образование получается не два, а четыре года;

2) выбор между тем и другим делается юношами в гораздо лучшем для интересов религии возрасте, т. е. в 16 лет, когда они ещё невинны (половые похоти – главный враг религиозности) и не наглотались дарвинизма и нигилизма;

3) предпочтение светской карьеры менее заманчиво, ибо выбор делается не между богословскими курсами семинарии и университетом, а между первым классом семинарии и седьмым гимназии, куда должен переходить юноша, окончив два класса семинарии, если он не желает быть богословом и священником;

4) меньшее количество затраты церковных денег пойдёт на сословные интересы, а большее – на законные, профессиональные;

5) в третий класс семинарии будет поступать без экзамена хоть не большое, но всё же сколько-нибудь заметное число учеников средней светской школы, окончивших 6 классов оной, тогда как окончившие полную среднюю школу, развращённые и поколебленные в вере, уже не предпочтут семинарии университету.

Итак, мы заявляем своё мнение в том смысле, чтобы младших два класса семинарии перечислить к духовным училищам, придав последним характер отчасти шестиклассной прогимназии, а духовную семинарию сделать четырёхклассной с чисто духовной дисциплиной и духовными наставниками, причём принимать в неё без экзамена окончивших 6 классов светской школы, а также окончивших школу церковно-учительскую, а касательно окончивших шестиклассное духовное училище хлопотать перед гражданской властью о допущении их без экзамена в 7-й класс гимназий, реальных училищ и кадетских корпусов.

Однако прежде чем перейти к частнейшим пунктам такого положения вещей, должно возвратиться к вопросу о том, не следует ли вовсе уничтожить духовно-сословные училища, по-видимому, так плохо зарекомендовавшие себя в последнее время, и уничтожить всякие преимущественные права детей духовного сословия в отношении к духовной школе, а сделать её всесословной от самого младшего возраста. Вопреки ожиданию многих, мы ответим на это отрицательно.

Много горькой правды можно говорить по адресу духовного сословия и духовной школы. Но правда эта будет правдой до тех пор, пока мы будем стоять на точке зрения принципиальной, на сравнении наших священников, семинаристов и академиков, с тем, чем бы они должны быть по христианскому учению. Если же мы перейдём на почву практическую и спросим: может ли нам представить в духовную школу лучший педагогический материал дворянство, купечество, мещанство, крестьянство, – то придётся ответить отрицательно. Конечно, если мы для всех сословий откроем существующее число казённых или епархиальных вакансий первого класса духовного училища, то конкуренция из бедных сословий откроется огромная; но ведь сюда явятся не только те дети, которые одарены высшими духовными стремлениями, но и все бедняки, желающие вывести в люди своих детей. На лбу у них не написаны руководящие ими побуждения, и придётся давать предпочтение тем, которые лучше выучили и грамоту и начала арифметики да грамматики. В наше время всякое казённое воспитание, хотя бы с самым специальным предназначением, есть огромная находка для бедных классов общества и народа, а воспользоваться этим воспитанием в ту или иную сторону – это уже будет зависеть от каждого воспитанника, ибо принудить его с десяти лет к духовному званию – невозможно, а подобрать таких педагогов, которые бы, по подобию католических семинарий, подогнали под один тип всех воспитанников – тоже немыслимо с 10 лет; а если духовные училища вовсе упразднить и набирать семинарии из окончивших 4 класса гимназистов, то таковых в России окажется слишком малое число сравнительно с потребным количеством священников.

Ещё достойнее внимания то обстоятельство, которое мне, как воспитаннику мирской школы, близко ознакомившемуся со школой духовной, особенно приметно. Дети духовенства, воспитанные около храма смиренными богомольными матерями и ещё более богомольными бабушками, совсем иные, чем дети других интеллигентных сословий. Терять их для Церкви, вмешивать их в ту пучину разврата и безбожия, в которой погрязают ученики светской средней школы, значит лишать Церковь её лучших сынов и нравственно губить лучшее сословие. Мы положительно утверждаем, что дети клириков, пока они в семье, – дети святые. Они таковы даже у плохих родителей, потому что даже порочные члены клира почти все – добрые семьяне и, погрязая в пороках сами, они всё-таки желают видеть иными своих детей. Если бы последних не портила бурса, а особенно семинария, то лучших служителей Церкви и искать бы не надо: должно только семинарию устроить так, чтобы она их не портила. Хороши и дети крестьянские; им не следует преграждать доступ в духовную школу, но должно помнить, что для них эта школа (особенно при даровом воспитании) представляет собой все соблазны, которые неизбежно соединены с переходом от бедности к (сравнительному) богатству, от ничтожества общественного к знатности, каковым, конечно, является в глазах крестьянина звание священника. Многие ли из крестьянских детей сохранят взгляд на священство, как на подвиг, а не на лакомый кусок, как на служение ближним, а не собственное наслаждение?

Крестьянин хорош, пока он крестьянин; но вскарабкавшись на высшие ступени общественной жизни без подвига и послушания (без чего ему не достигнуть в монастыре звания иеромонаха или даже монаха), а только через счастливый случай попасть на казённую стипендию в роскошную – с его точки зрения – духовную школу, он становится весьма честолюбив, самолюбив и малорелигиозен. Мы наблюдали много семинаристов из крестьян и мещан. По большей части, главные их стремления направлены на то, чтобы как можно менее походить на мужиков, и они стараются вовсе расквитаться со всем добрым, что они получили в деревне от родителей и соседей. И это – при настоящих условиях школы, когда войти в неё и в ней учиться крестьяне и мещане могут только с большими усилиями и расходами, т. е. при решительном её предпочтении перед другой школой; а если казённое воспитание в духовной школе окажется доступным всем желающим и притом почти единственной дверью от положения пахаря или чернорабочего к почётному и обеспеченному (сравнительно) положению священника, то в неё, конечно, жадно бросятся все те натуры, которые одарены силой борьбы за своё личное благополучие, что, конечно, всего менее совпадает с желательным настроением служителей Божиих.

Не говорим о детях дворян и чиновников, весьма охочих до казённого воспитания, ибо безрелигиозный быт этих семей ничего доброго не обещает для Церкви; а если им открыть доступ в духовную школу без этого материального преимущества, то они и сами туда не пойдут, исключая единиц. Правда, должно внести в законодательство весьма сильные гарантии на то, чтобы исключительно религиозные дети крестьян, мещан, дворян и купцов не были лишены возможности вступить в духовную школу, как это, к сожалению, ныне бывает; но всё же, по нашему глубокому убеждению, духовная школа потеряет очень много, если вовсе оторвётся от своей сословной почвы, от преданий как духовного сословия, так и доброго предания своего, специально бурсацкого, семинарского, академического. Многие из этих преданий должно уничтожить, как противные духу веры, но если уничтожить всё, то наша духовная школа останется без почвы, на воздухе, на голых отвлечённых принципах, о которых можно красно говорить, но которыми невозможно поддержать даже и ту степень добра, трудолюбия, правдивости и религиозности, которая наблюдалась в духовной школе доныне и, при всех её недостатках, всё-таки возвышала её над мирской школой на неизмеримую высоту во всех отношениях.

Итак, мы предполагаем состав духовной школы в следующем виде. Воспитание пастыря Церкви начинается с духовного училища, курс которого состоит из шести классов, причём главной целью воспитания должна быть отнюдь не сословная, отнюдь не подготовительная к седьмому классу гимназии. Школа должна быть профессионально-церковная, но с таким расположением предметов, чтобы те дети, коим не привилось религиозное развитие, имели возможность переходить в седьмой класс гимназии. Состав учеников должен определиться так, чтобы три четверти стипендий шли на детей клириков, а одна четверть предоставлялась лучшим из остальных, независимо от сословий, и две стипендии – непременно иносословным. Курс духовных училищ не должен ничего терять из теперешней богословской программы ни по числу уроков Закона Божия, ни по числу уроков пения. Возможна уступка уроков по древним языкам, с тем, чтобы они проходились уже семинаристами и притом лишь в такой мере, в какой усваивают прилежные семинаристы язык еврейский, т. е. настолько, чтобы научиться при помощи словаря переводить с древнего языка на русский. Не будет беды, если в духовных училищах уступка мирской школе выразится в усилении наук математических и во введении наук естественных, без чего невозможно ученику перейти в гимназию.

Далее, ни в каком случае нельзя будет допустить ослабления религиозных упражнений учащихся, т. е. сокращения или уменьшения церковных служб, постов, говений и пр. Напротив, должно настойчиво потребовать, чтобы духовные училища перестали быть беспоповщинскими школами, единственными теперь во всей России, ибо во всякой мирской школе есть отец-законоучитель, а в духовных училищах их заменяют ренегаты духовного звания, а службу совершает нанятый крестцовый иерей. Возможно ли церковно-религиозное развитие учащихся, когда они видят, как пьяный смотритель-мирянин вваливается в алтарь в шубе и калошах, с палкой, и, стоя между северными и царскими вратами, покрикивает на подобострастно вертящегося священника: «Ну ты, поп, сегодня поскорее отхватывай всенощную – мне надо на вторые именины поспевать»?

Начальство не встретило бы решительно никакого затруднения, если бы ввело теперь же требование священного сана для смотрителей и помощников смотрителя духовных училищ и тем одним уже изменило бы жизненную перспективу учеников, которым ныне учителя их внушают: «Если будешь учиться на двойки, будешь дьячком, если на тройки, будешь попом, а если на четвёрки и пятёрки, то доучиться до академии и будешь барином, как я». И эта точка зрения разделяется всем учащимся духовным миром, начиная от ученика приготовительного класса духовного училища до студента четвёртого курса духовной академии.

Что касается до преподавания семинарского курса, богословских предметов, то оно подлежит существенному видоизменению, будут ли или не будут два младшие класса нынешней семинарии перечислены к училищу. Учить 14-летних детей толкованию св. Библии наравне с 20-летними юношами – это неразумно. Толкование Библии и, в частности, книг Закона – не детское дело. Для детей должно и религию преподавать в пределах детского сознания, а не с опровержением дарвинизма (начало книги Бытия) и не с системой морали (Исход и пр.). Вообще, курс Священного Писания следует отнести к старшему возрасту, а в 5-м или 6-м классах духовных училищ должно преподавать историю Церкви, начиная с житий св. апостолов, без всякого изложения еретических систем, а в форме повествовательной, – применительно к книге, изданной Победоносцевым. Следует заставить этих подростков полюбить святых угодников и вместить их в своём сердце так, как вмещает грамотная часть русского народа. К церковной истории должно прилагать и очерки церковной географии, т. е. описание важнейших исторических святынь с показанием картин святых обителей, с указанием места нахождения святых мощей и чудотворных икон, чтобы будущий священник не оказывался, как теперь, невеждой в том, что знают все русские богомольцы, чтобы его религиозное чувство складывалось на тех же основаниях, как у всего церковного народа.

Состав учащихся

Сословный характер четырёхклассной духовной семинарии уже не должен поддерживаться искусственно, дабы учащиеся знали, что они пользуются благами духовного просвещения не потому, что они дети клириков, а потому, что сами посвятили себя служению Церкви. Посему для окончивших курс духовного училища доступ в семинарию и на казённое содержание должен быть открыт независимо от их сословного происхождения; точно так же и окончившие 6 классов средней гражданской школы могут быть принимаемы в семинарию во внимание к их благочестивому намерению, но казённого содержания следует удостаивать лишь тех, которые сдадут приёмный экзамен по истории Церкви и церковному уставу.

Учащимся должна быть присвоена духовная одежда, по подобию слушателей миссионерских курсов в Казани или студентов Казанской духовной академии, разрешённой Св. Синодом для желающих в 1879 году. Учащиеся должны говеть 4 раза в год, исполнять по уставу поклоны и посты, содержать святую службу без сокращений и по очереди исполнять её ежедневно. В двух старших классах они должны произносить поучения в храме и, начиная с младших, во время каникул посещать местные святыни, вникать в народное благочестие, притекать к опытным старцам и призываться для наблюдения пастырского служения лучших священников епархии. Желательно, чтобы в семинарии было 120–200 учеников.

Состав учебного курса

Он должен руководиться 2-м правилом VII Вселенского Собора, к сожалению, совершенно неизвестным нынешней школе, как неизвестны ей и прочие правила.

«Поскольку мы в псалмопении обещаем Богу: во оправданиих Твоих поучуся, не забуду словес Твоих (Пс.118:16); то и всем христианам сие сохраняти есть спасительно, наипаче же приёмлющим священническое достоинство. Сего ради определяем: всякому имеющему возведену быти на епископский степень, непременно знати Псалтирь, да тако и весь свой клир вразумляет поучатися из оныя. Такожде тщательно испытывати его Митрополиту, имеет ли усердие с размышлением, а не мимоходом, читати священным правила (т. е. Книгу Правил – сравни Карф. Соб. прав. 25-е) и святое Евангелие, и книгу Божественного Апостола, и всё Божественное Писание, и постулата по заповедям Божиим, и учити порученный ему народ. Ибо сущность иерархии нашея составляют Богопреданныя словеса, то есть истинное ведение Божественных Писаний, якоже изрек великий Дионисий. Аще же колеблется и не усердствует тако творити и учити: да не рукополагается. Ибо пророчественно рек Бог: яко ты умение отвергл еси, ответу и Аз тебе, еже не жречествовати Мне (Ос.4:6)».

Итак, клирик должен знать Божественное Откровение в его подлиннике, т. е. Священное Писание и Священное Предание, которое изложено в Книге Правил. Последнюю знали и знают в совершенстве русские начётчики; но школьные богословы её вовсе не знают, ибо, отвергнутая латинянами и униатами, книга эта не вошла в курсы и наших сословных школ, устроенных по латинскому образцу, да и перепечатываться перестала с тех пор на долгое время.

Пока Церковь жила вне общения с западными ересями, она не знала посредств, заменявших для её чад священную Библию, не знала священных историй, ни кратких курсов истории церковной, ни кратких катехизисов. Она предлагала юношеству сами источники Божественного Откровения с толкованиями богопросвещённых отцов. Можно, пожалуй, допустить их сокращённое и упрощённое изложение для детей; но зрелому христианину, а тем более клирику, должно читать саму Библию с толкованиями, а не одни исагогические учебники да краткие выдержки из текста, как это теперь делается. Исагогику, как не церковную доктрину, да притом и содержащую, по большей части, праздные вымыслы протестантов, должно сокращать до нескольких строк на каждую священную книгу, а прочитывать её в классе с толкованиями непременно всю. Поэтому в четырёхклассной семинарии шесть нынешних курсов Священного Писания до́лжно распределить так, чтобы в двух младших классах, при шести недельных уроках, проходить Ветхий Завет до книги Иова и Псалтирь, а в старших – при двенадцати уроках – Иова и книги Соломона, пророчества, Евангелия и Апостол. Книгу Правил должно проходить в третьем (нынешнем пятом) классе, вместе с литургикой, а пастырское богословие – в четвёртом.

Богословие нравственное с гомилетикой и педагогикой можно сократить, ибо здесь больше набора слов, чем научного содержания; их должно существенно переработать, как равно и догматику, науку более определённую, но подпавшую под сильное влияние латинства и отклонившуюся от православных образцов преп. Иоанна Дамаскина и других.

Нельзя сократить курса наук философских, ни литературы, ни апологетики, ни гражданской истории, ибо пастырю приходится иметь дело с жизнью и людьми, а эти три доктрины соотносят слово Божие с разумом и жизнью человека и общества.

Мы много думали над всем этим и могли бы приняться за разработку подробного проекта расписания учебных предметов; но это – дело уже отдельных комиссий, а здесь достаточно утвердить принципиальную точку зрения.

Состав учащихся

В разосланной Св. Синодом записке Победоносцева говорится о том, что до 1867 г. семинарское обучение и воспитание отличалось многими добрыми качествами, которые затем были утеряны и восстановить которые взялся устав 1884 года. Далее говорится о том, что в последнее время, при частой перемене начальников, в семинариях начались бунты; здесь разумеется, конечно, начальство монашеское, против которого теперь воздвигнуто гонение в периодической сословно-духовной печати. Да ведь такое именно начальство и с не менее частыми переменами управляло всеми семинариями до 1867 года, когда они были так хороши, по мнению автора. Почему же это начальство теперь явилось нежелательным? Замечательно, что вопреки записке семинарские бунты, умножившиеся от 1895 года, а с 1901 года ставшие повсеместными, открылись именно в тех семинариях, где начальники – протоиереи и статские советники – сидели весьма подолгу. Особенно грандиозные бунты были тогда в семинариях Калужской, Тобольской, Вятской, Рязанской, Полтавской, Ярославской, Вологодской, Пермской, Смоленской, Таврической, Одесской, – везде, где маститые (а иногда весьма достойные) протоиереи-ректора и инспектора-миряне сидели по 10 и по 20 лет – и нередко одебелевали. В дальнейшие годы бунты сделались эпидемическими и не щадили никаких педагогических составов.

В последних книжках «Волынских Епархиальных Ведомостей» помещена правдивая характеристика протоиерейского периода семинарий. Мы не будем её повторять, но укажем вкратце, в чём незаменимы начальники-монахи в деле воспитания пастырей Церкви.

1) В усвоении любви к церковной службе и понимании её. Ректора-протоиереи, принявшие священный сан уже из чиновников, церковной службы вовсе не знают и не любят. Осмысленное и благоговейное священнослужение вы встретите только в тех епархиях, где ректора и инспектора были монахи.

2) В близком духовно-руководственном отношении к ученикам. Педагог-монах, не имеющий своих детей, любит чужих. Он мыслит себя прежде всего их духовным пастырем, а педагог семейный связан с питомцами началами юридическими. Таково же бывает и отношение приходских пастырей к народу; священники – духовники и проповедники встретятся вам в тех епархиях, где пастырями и воспитателями были монахи, а иереи подстриженные, в штиблетах и с ружьями под постелью – в епархиях с мирскими педагогами.

3) Личная праведность священника, как главное условие пастырского успеха, – эта идея прививается педагогами-монахами, а там, где их нет, семинария учит своих питомцев борьбе за существование, а личную их жизнь отрешает от их пастырской деятельности; там священники служат без правила, пожирают в посту говядину, по примеру своих педагогов и, по их же примеру, копят деньги, а свои общественные стремления направляют только в сторону интересов сословия, народа же приходского и знать не желают.

Посему мы утверждаем, что главные воспитатели семинарии должны быть монахи, а иереями их заменять можно только при оскудении монашества, да притом – такими иереями, которые уже отличились своим добрым влиянием на учеников, а не только жаждут повышения их должности преподавателя.

Но если можно допускать в начальники духовной школы семейных священников, то мирян, которые предпочли звание титулярного советника апостольскому жребию, отнюдь не должно призывать для воспитания пастырей. Как может направить другого к подвигу тот, кто сам от него уклонился? Как может внушить мужество Христову воину тот, кто сам покинул Его знамя по любви к миру, по равнодушию к святой вере? Это – нелепость, к которой мы притерпелись и не замечаем её даже теперь, когда она дошла до самых невероятных пределов, когда профессора духовных академий просят об удалении из них всех духовных лиц, хотя гораздо естественнее просить об удалении из них всех лиц светских.

Напрасно думают, что это сделать трудно. Не нужно изгонять почтенных людей, преподающих теперь богословие в мирском звании, но заменять их должно не иначе, как лицами духовными, ибо из состава нескольких училищных корпораций каждой епархии всегда таковые найдутся. И когда студенты академий с первого курса будут знать, что для занятия должности преподавателя богословских предметов в семинарии следует принять священный сан, то многие из них к тому и начнут готовиться. Глупая и отдающая кощунством фраза возражателей: «Что прибавит мне ряса?» должна получать такой ответ: «Гению добра и гению зла условия его быта мало помогут, но средний человек, каковых везде 95%, весь определяется этими условиями. Сравните обычный тип 50-летнего священника и таковой же мирского преподавателя семинарий. Первый весь уже проникся религиозным церковным духом, а последний вовсе его потерял и омирщился; а когда они оканчивали курс, то были совершенно одинаковы в этом отношении, и какая-нибудь случайность одного подвигла в служители Церкви, а другого в чиновники».

Насколько священный сан постепенно видоизменяет личность своего носителя, настолько вся корпорация, состоящая из лиц священного сана, проникнется совершенно иным духом, чем нынешние семинарские корпорации, и передаст этот дух школе. Тогда религия и религиозность будут явлениями не только терпимыми в духовной школе, как теперь, а станут её всепроникающей нравственной атмосферой.

Училище начётчиков

Утверждая несовременность выборного духовенства, указывая на неправоспособность современного прихода находить в своей среде достойных пастырей, мы, однако, не отрицали, да и не имели возможности отрицать той указываемой славянофилами истины, что желаемый ими строй священства есть истинно церковный, православный, что священство не есть профессия, получаемая смолоду и по наследству, что, далее, при нормальном строе приходской жизни, лучший из низших клириков избирается во иереи, а лучший из мирян – в клирики. Такого порядка нельзя ввести теперь, но было бы противным православию не стараться о том, чтобы постепенно к нему приближаться.

Как же это сделать? Прежде школой или самоучителем священства было прохождение низших степеней клира; теперь такое прохождение не сопряжено с духовным саморазвитием клирика, но нет ничего невозможного в соединении первого с последним и притом постепенно. Первая ступень нарочитого подготовления к священству достойных мирян должна достигаться церковной властью, а когда затем приход приобретёт большую силу духа, можно будет передать вторую ступень этого пути приходам.

Мы разумеем уже входящее в практику на окраинах учреждение архиереями училищ или курсов для взрослых и даже пожилых ревнителей веры (крещённых инородцев и русских), с двумя или тремя классами. Училища эти должны устраиваться непременно в монастырях под управлением учёных монахов, по возможности без допущения мирян в учебно-воспитательный персонал. В духовной одежде, в подчинении монастырской дисциплине, изучают эти ревнители веры, во-первых, святую службу (что никак не удаётся воспитанникам современной церковной школы), затем Священное Писание, богословие Иоанна Дамаскина, литургику, святых отцов и обличение раскола. Они упражняются в поучении народа, в оглашении крещаемых или присоединяемых от раскола и ереси. Такие слушатели монастырских или начётчицких училищ набираются из учителей с известным цензом и из прочих ревнителей веры, по соответственным рекомендациям. Но ещё лучше, если наиболее благоговейные псаломщики, диаконы и монастырские послушники, – не те, что уволены за пьянство из училищ, а взятые из народа и сохранившие любознательность, – будут набираться в эти училища и затем удостаиваться иерейского сана. Это – первая ступень развития таких учреждений. Начать её можно даже с того, – где нет материальных средств, – чтобы таких штатных псаломщиков собирать на 3 месяца для обучения основам богословских наук.

Мы далеки от желания нарочно и активно вытеснять таким образом семинаристов из клира: пусть будет таких училищ столько, сколько не хватает на епархию студентов семинарии для священства. Ведь в Сибири, и на Кавказе, и около Сибири в Европейской России их не хватает на 50, на 70, на 90% имеющихся вакансий. Естественно, что, пока подобные училища будут содержаться на средства епархий, их будет мало, и сами они будут малолюдны. Но, по мере ознакомления приходов с добрыми плодами монастырского воспитания, люди, исполненные призвания, сделаются наиболее желательными для прихожан пастырями, как близкие к народу, исполненные и опытом возраста и опытностью духовной руководители совести, а не бездушные требоисправители. Тогда можно будет предоставить приходам избирать, сверх своего штатного клира, сверхштатными клириками ревнителей духовного просвещения и, снабжая их средствами, представлять в монастырское училище, в качестве приходского стипендиата, а затем числить их кандидатами на иерейскую должность в приходе, когда таковая освободится, а если она не освободится скоро, то предоставлять их в ведение архиерея для других приходов. Таков путь к постепенному соединению образовательного ценза клириков с идеей их избрания прихожанами из своей среды, и путь, думается, единственный, которому, если и суждено осуществиться, то постепенно и нескоро.

Повторяем снова, что здесь вовсе нежелательна борьба против образования семинарского. Не семинаристы будут оказываться без мест при самом даже успешном выполнении такого плана, но, после теперешней эпохи забастовок и требований автономий, епархии останутся без образованных кандидатов священства гораздо раньше, чем успеют привиться к жизни проектируемые училища для взрослых, чему пример мы видим в Казанских миссионерских курсах, ученики коих разбираются архиереями различных епархий нарасхват, и притом в такие приходы, куда семинаристов всё равно не заманишь.

Правда, дело изменится, если бы семинарии были изменены по нашей идее; но тогда они будут немноголюдны, а с другой стороны, при открытии в них доступа светского образования юношам, немноголюдными окажутся и начётчицкие училища. Наконец, если суждено так могуче возродиться нашим приходам, то и священников понадобится не один на полторы тысячи мирян, как в настоящее время, но втрое больше, как было в древности. Сама программа учебных предметов этих училищ, а равно и учреждение дисциплины, требует точной и усердной разработки, от которой мы бы не отказались, если бы общая мысль встретила сочувствие. На такое сочувствие мы рассчитываем потому, что иерархам необходимо иметь резервы для пополнения духовенства, ввиду современной деморализации семинарий.

В полученной сегодня книжке «Церковных Ведомостей» отпечатан проект Учебного Комитета о новых семинарских программах. Много дельных улучшений внесено в последние, хотя и много спорных предложений; но нас особенно заинтересовало основное положение реформы, хотя и высказанное несколько украдкой. Именно: Духовно-учебный Комитет полагает, что духовная школа за 200 лет своего существования заслужила вполне достаточное право на дальнейшее существование в своём прежнем виде, и что поэтому реформа не должна посягать на её существеннейшие положения, а касаться только частностей.

Нам думается, что современное положение четырёх забастовавших академий, петиции профессоров об автономии, забастовки и грандиозные, соединённые с наглым кощунством и богохульством, забастовочные скандалы десятков семинарий и духовных училищ, бесстыдные вакханалии мысли в резолюциях духовных съездов, революционные выходки десятков столичных священников и профессоров против своего архипастыря за правдивое слово – все эти плоды духовно-учебного строя представляют похвальное заявление Духовно-учебного комитета прямо изумительным.

Со своей стороны, признавая вопиющие безобразия духовно-учебного мира явлением, хотя и ужасным, но всё-таки развившимся на поверхности его, а не из самой сердцевины духовного сословия, мы бы изменили мысль Учебного Комитета так: строй духовно-учебных заведений, как унаследованный из мира западных еретиков и доведший дело духовной школы до крайнего безобразия, хотя и подлежит существенному и радикальному изменению, но так, чтобы добрые и высокопочтенные качества духовного сословия и достойные высокого уважения и сочувствия предания духовной школы не были утеряны.

Духовные академии

Думается, что с них-то и надо начать реформу, и в них-то она должна быть наиболее радикальной. Начать её надо, конечно, с того, чтобы всех студентов признать исключёнными и, выработав к лету новый устав, принять лишь тех из них, которые изъявят готовность ему подчиняться. Если таковую готовность изъявит половина студентов, то собрать их в две академии, если четверть – то в одну. Подобным же образом предложить продолжение службы и профессорам-автономистам, ибо несомненно, что в двух, а может быть, и в трёх академиях студенты именно ими приведены к забастовке при помощи столичных либеральных иереев-декадентов.

В прошлом учебном году мне пришлось случайно принять самое горячее участие в борьбе против забастовки; забастовки не было, но и ученья настоящего в академиях не было. Быть может, лучше было бы их закрыть с начала 1905 года, а ныне и приёма не делать, но собрать студентов уже в преобразованные академии.

И это потому, что раз допущенная забастовка, раз допущенное предпочтение политической агитации перед самым существованием школы, как таковой, – это такая деморализация, после которой поднять авторитет науки и самого процесса изучения почти невозможно. Ведь университета в России нет уже десять лет. Есть чучело, форма университета, но учёного и учебного дела нет и не будет долго. Впрочем, что прошло, того не поправишь; а нужно создавать нечто совсем новое.

Дело учебное

Если мы забудем об академиях последнего пятилетия, об академиях сходок, петиций и забастовок, а возьмём академии восьмидесятых и 90-х годов, то мы встретимся с одним постоянным диссонансом в их учебной жизни, не раз указывавшимся и покойным митр. Иоанникием и К.П. Победоносцевым, хотя не в достаточно определённой форме. Мы хотим сказать, что и содержание лекций и руководство письменными работами студентов приняло в академии характер не высшей образовательной школы, а школы подготовительной к профессорской, т. е. специально учёной деятельности. Такое преподавание было бы целесообразным, если бы все студенты на всю жизнь посвящали себя деятельности специально учёной; но, поскольку таковой посвящали себя средним числом по два человека с курса, то для остальных 70-ти или 50-ти студентов и характер преподавания и характер письменных работ представлялся педантично-скучным и бесцельным, и они не учились, на лекции не ходили, книг учёных не читали, из девяти семестровых и десятого кандидатского сочинений писали усердно одно-два на интересную для автора тему, – и выходили в жизнь никудышниками или, наоборот, готовыми на любое дело вообще и без всякого определённого расположения в частности.

Того, что называется мировоззрением, у них не ищите, исключая немногих: самый простой вопрос в области понимания христианства или его защиты ставил их в тупик, если на него не было прямого ответа в курсе апологетики или полемики. Оценить с христианской точки зрения новые явления жизни они совершенно неспособны, как показывает духовная периодическая печать гапоновского направления. Лучшие из них, добросовестно и строго исполнявшие учебные требования, т. е. два-три человека на курс, выработали способность увлекаться самыми частными вопросами той или иной богословской доктрины и разрабатывать оные современным научным методом, заключающимся в том, чтобы тщательно собрать мнения учёных протестантов и отрицателей, расположить их по группам, отдать каждому дань справедливого уважения, а по существу вопроса не сказать ничего или, в лучшем случае, согласиться с каким-либо мнением, не прибавив от себя ни одного нового довода, не установив ни на что собственной точки зрения. Диссертации плагиатируются без зазрения совести, и докторские по преимуществу; первоисточники наук неизвестны даже профессорам и не были на глазах у студентов; направления отрицательной мысли не подвергаются разбору, пока не найдётся немецкий образчик; ни толстовщина, ни марксизм, ни ницшеанство не получают критической оценки; а главное, жизнь и мысль Церкви совершенно не отражаются на жизни академий.

Впрочем, говорить об упадке даже чисто научной, чисто учебной жизни академий – конца не будет. Скажем вкратце, какие перемены необходимо ввести в учебное дело.

1) До́лжно отменить значительное число наук, не связанных с богословским факультетом и навсегда приговорённых к крайне неудовлетворительному преподаванию духовных профессоров, неспособных к изучению сих наук по своей неподготовленности. Это – гражданская история древняя, гражданская история новая, история европейских литератур, языки латинский и греческий, да, пожалуй, и русская гражданская история. Большей частью эти науки сосредоточиваются на младшем курсе академии, и они-то бывают причиной быстрого обленения прилежных семинаристов, поступающих в академию. Нет никакого смысла читать эти огромные доктрины по два часа в неделю один год; нет никакой возможности усвоить их и преподавать не знающему новых языков сельскому провинциалу.

До́лжно упразднить выдуманные немцами науки библейской истории и библейской археологии, коих содержание целиком входит в курсы Священного Писания, и не заставлять студентов слушать одно и то же в четырёх-пяти учебных курсах. Так, повестование о пророке Ионе в одной академии изъяснялось на кафедре Св. Писания обоих Заветов, библейских археологии и истории, догматики (о Божественном вседержительстве против теории иеговистов-элогистов) и апологетики. Такая бессмысленная многопредметность лишает студентов возможности прослушать хоть один полный курс науки и угощает их одними монографиями по каждому предмету, причём профессора утешают их обещанием знакомить их с научным методом; но поскольку этот метод (историко-критический) – один во всех академических науках, то и подобное преподавание их при смежности их содержания превращается в сказку про белого бычка.

2) До́лжно преподавать содержание науки, а не литературу науки только. Внимательный студент (а таких немного), пожалуй, будет долго помнить, как спорили русские историки о такой-то летописи, как зародилась и развивалась в Германии теория Второ-Исаии и позднейшего происхождения Второзакония, как опровергалась и защищалась в науке подлинность послания ап. Варнавы; но содержания ни самой летописи, ни книги пророка Исаии, ни послания Варнавы он так и не узнает никогда. Мы думаем, что и из учившихся студентов содержание церковной истории знают только слушатели Ф.А. Курганова, содержание истории философии – слушатели М.И. Каринского, содержание истории богослужения – слушатели Дмитревского; а прочие студенты слышали по этим предметам лишь монографии, либо краткие обзоры литературы, а равно и по большинству прочих предметов.

3) Частнее, студенты должны изучать первоисточники науки, и в исследовании сих последних должны заключаться их письменные работы, а не в комбинировании и плагиатировании учёных споров протестантских партий; ведь добрая половина академистов Библии не открывает за четыре года!

С упразднением не факультетских, никем не изучаемых, вышепомеченных наук, следует увеличить число лекций по Св. Писанию до 12 по Ветхому Завету и до 10 по Новому Завету. Патристику нужно непременно проходить за весь церковный период и на неё уделить тоже не менее 16 лекций; тогда можно будет значительно сократить число лекций на преподавание систем (догматики, этики, пастырского богословия, гомилетики), а по кафедре церковного права изучать его источники. Нужно признаться открыто в том, что системы православного богословия суть ещё нечто искомое, а потому должно изучать тщательно его источники, а не списывать системы с учений еретических, как это делается у нас уже 200 лет.

4) Науки философские, апологетику и русскую литературу должно сохранить в широких объёмах. Без философского развития невозможна систематизация и богословского материала, невозможно и уяснение себе современных заблуждений науки и жизни с христианской точки зрения

Самой жизни духовные юноши не знают; вступая в неё пастырями и законоучителями, они остаются непонятыми обществом и учениками, и в свою очередь их не понимают. Зеркало жизни – это литература; литература русская есть высшее проявление русского гения и может служить священнику ключом к тому, чтобы овладеть мыслью и чувством общества и привести его к вере. Апологетика и философия в этом ему помогут; литературу должно изучать особенно новейшую.

Воспитание в академии

Более существенная реформа студенческого быта в академиях уместна будет тогда, когда появятся выпуски из реформированных от корня семинарий. Теперь было бы уместно одну из академий сделать чисто духовной, с чем соглашался ещё митрополит Иоанникий в беседе со мной в 1893 году. Пусть бы хоть в одну академию собирались юноши, желающие быть священниками и монахами; пусть их наставники будут духовные лица хотя бы на богословских кафедрах, а они пусть носят духовную одежду, блюдут ежедневную по очереди церковную службу и т. д. В духовных журналах много пишут о нравственных стеснениях, испытываемых либеральным студентом в духовной академии (хотя эти стеснения вымышлены), но не пишут о действительных стеснениях и страданиях благоговейно настроенных, церковного духа юношей, законных сынов академии, претерпевающих в студенческом быту такую же пытку, как Исаак от Измаила. Как они прячутся для молитвы, как уединяются по коридорам во время попоек, как принуждены бывают слушать богохульства товарищей и циничные кощунства профессоров, каково им есть в Великом посту рыбу, слушать часовую всенощную, видеть смех на клиросах, чтение романов в рядах невольных богомольцев и пр. и пр. Дайте этим мученикам христианства свободу вероисповедания, соедините их в одну академию прежде, чем их или развратила, или притупила и ожесточила среда буйных товарищей и профессоров-скептиков. Пусть будет хоть одна духовная академия, достойная своего имени.

А прочие три? Пусть они влачат своё сомнительное существование до новых абитуриентов из преобразованных семинарий; но, взамен автономии, избавьте Церковь Божию и бедных студентов от неответственных профессоров, которые раз в жизни спишут курс с немецкой книги и читают его 40 лет. Если они любят толковать, вместо Библии, об ответственных министрах, то да будут они ответственными профессорами. Пусть Св. Синод непременно раз в три года посылает кого-либо из архиереев на ревизию академического преподавания, пусть посылает ассистентами на экзамены почётных членов преобразованного Духовно-учебного Совета (Комитета) из отставных профессоров. Пусть покрепче вникают члены Св. Синода в пересмотр академических диссертаций не только со стороны православия, но и со стороны научности. Не так это мудрено, как стараются представить профессора-автономисты. Самое избрание профессоров должно происходить при более живом участии митрополитов, ибо кумовство, интриги и зависть стоят на пути талантов к учёной кафедре. Затем необходимо восстановить добрый обычай дореформенной эпохи, когда митрополиты и Св. Синод сам предлагал корпорациям разработку исторических источников, а также богословских систем, и когда (до времени Петербургского митр. Исидора) сочувственно поощряли производительность академической мысли. Вот главные идеи о средствах избавить академии от их глубокого падения, а частнейшая их разработка подлежит рассмотрению в комиссии. Ректоры их должны быть епископы, инспектора – архимандриты, профессора – по возможности в священном сане.

В заключение наших мыслей о желательной постановке духовной школы упомянём о прочитанной нами записке московских профессоров касательно академической автономии. Записка эта восхваляет выборное начало, но забывает, что в Московской академии оно не было увенчано успехом: при выборном ректоре и инспекторе в 1876–1887 годах наука не процветала, а хозяйство академии подвергалось разграблению начальников, за что они и были уволены по доносу студентов. Записка издевается над одним инспектором-монахом, который в продолжение целого года не прочитал ни одной лекции; а выборный инспектор Горский не читал лекций по своей кафедре библейской 35 лет, а ограничивался преподаванием еврейской этимологии. Такой ложью, а отчасти и издевательством исполнено всё содержание записки, большая часть авторов которой подлежали, а некоторые и теперь подлежат увольнению со службы за непредставление магистерских диссертаций, каковые по уставу академий обязаны представить через два года по поступлении на доцентскую должность, а они не представили её в продолжение 5-ти, 7-ми, 12-ти и даже 16-ти лет. Явное сочувствие революционерному университетскому движению, явное желание уничтожить в России просвещённую иерархию через истребление в академии монашества (главная цель записки) показывает со всей ясностью, что авторы её проникнуты враждебным отношением к православной Церкви и желали бы её подчинить протестантскому влиянию; а потому должно думать не о том, чтобы академию вручить таким писателям, а о том, как бы её вовсе освободить от подобных сотрудников. То же должно сказать и о прочих академических профессорах-автономистах. Напротив, высшая церковная власть должна внимательно следить за избранием новых академических преподавателей, ограждая выборы от влияния кумовства, интриг и зависти молодым талантам. От последней пострадала Казанская академия, устранив кандидата на кафедру гомилетики иеромонаха Михаила; также Московская, не допустив в свою среду известного противо-сектантского миссионера Д. Боголюбова на кафедру обличения сектантства. При выборном ректоре протоиерее Смирнове получение кафедр и прочих академических должностей было связано с женитьбой на одной из его восьми дочерей; подобное же было и в Киевской академии при выборных инспекторах. Петербургская академия устранила, ради кумовства, кандидатуру на философские кафедры таких лиц, как Вл. Соловьёв и Н. Аксаков, и предпочла им сына протоиерея Дебольского. Советы профессоров вообще совершенно напрасно присваивают себе монополию преданности науке, а церковной власти – пренебрежение к интересам последней. Напротив, индифферентизм и чисто семейное начало в отношениях к научным интересам – к выбору стипендиатов, новых доцентов, к распределению стипендий и присуждению учёных степеней, это – печальные свойства вырождающихся учёных обществ, умеющих ревновать только о приобретении себе новых прав, не оправдав законного пользования уже данными им привилегиями, за что и подлежат они Господню слову: От неимущаго же, и еже мнится имея, взято будет от него (Мф.25:29). Напротив, действительно работавшие учёные мужи академий сами приглашаются начальниками для авторитетного совета и сохраняют влияние на дела, не домогаясь оного.