№23, преосвященного Константина, епископа Самарского, от 30 ноября 1905 года

Христианская Церковь не есть царство от мира сего (Ин.18:36); потому и власть её образовалась, поддерживается и действует в своём управлении не так, как власти земные. Церковь есть общество, особенным – благодатным образом управляемое Богом. Господь наш Иисус Христос как Верховный Владыка определил в Церкви различные служения (1Кор.12:5), т. е. поставил на первом месте апостолов, за ними пророков и евангелистов, потом пастырей и учителей (Еф.4:11). Дух Святый, по мере благоволения Христова (4:7), разделяет каждому из них Свои дары для общей пользы и действует, при сем разделении, по Своей недоведомой воле (1Кор.12:7, И). Впрочем, всё и во всех производит один и тот же Триединый Бог (12:6). Такой союз земной Церкви с Небом будет существовать до скончания века (Мф.28:20).

Без воли и указания Божия нельзя восхитить в Церкви никакого служения (Евр.5:4). Чем выше служение, тем яснее должно быть божественное призвание, и наоборот, чем открытее божественное призвание, тем обширнее власть, сообщаемая лицу, призванному на известное служение

Совокупность власти, разделённой между лицами, Богом призванными на служение Христовой Церкви, составляет, собственно, так называемую власть церковную. Обыкновенно власть церковная действует через особо избранных лиц, именно – через иерархию, которым вообще вменяется в обязанность иметь попечение о народе (Апост. пр. 36-е); в важнейших же случаях власть церковная сосредоточивается в соборах

Соборы образуются преимущественно из епископов, частью из пресвитеров и из мирян (Деян.15:2, 4, 6, 22, 23), о чём скажем ниже подробно.

Высшая власть принадлежит Вселенскому Собору, который имеет авторитет божественный. Его определения, касающиеся догматов веры, почитаются равно непогрешимыми, как постановления и предания апостольские (см. посл. I Всел. Соб. к еписк. африканским и посл. св. Григория Богосл. к Иоанну, еписк. Констант.). Власть его простирается на весь христианский мир (см. 118 посл. блаж. Августина к Януарию). Приговоры его не отменяются (см. Созом. 2:29).

В поместной Церкви высшая власть принадлежит Поместному Собору, каковые собирались для рассуждения о догматах веры и для разрешения сомнительных случаев и прекословий, бывающих в частных Церквах (см. 34-е и особенно 37-е пр. св. Апостол).

Власть Поместного Собора простирается только на ту Церковь или область, епископы которой составляли Собор. Решения его также носят на себе печать божественного вдохновения (см. посл. Африканского Собора к п. Цел.). Поместные соборы должны быть дважды в год (Апостольское правило 37-е: «Дважды в году да бывает Собор епископов, и да рассуждают они друг с другом о догматах благочестия и да разрешают случающиеся церковные прекословия». То же I Всел. Соб. 5-е пр., IV Всел. Соб. 19-е, Антиох. Соб. пр. 20-е и др.); или, по крайней мере, однажды в год («Всемерно быти собору епископов единожды в лето» – VI Всел. Соб. пр. 8-е. То же см. VII Всел. Соб. пр. 6-е). Из кого же состояли и из кого должны составляться Соборы?

Если мы обратимся к каноническим правилам, которыми предписывается пастырям Церкви обязательно собираться дважды или однажды в год на Собор, то найдём, что везде говорится о Соборе только епископов. Так, в 37-м пр. св. апостол: «Дважды в году да бывает Собор епископов, и да рассуждают они друг с другом о догматах благочестия и да разрешают случающиеся церковные прекословия». Канонисты, толкуя это правило, пишут: «Дважды в год епископы должны сходиться для рассуждения о делах и о догматах» (Аристин, ст. 71); «для церковных вопросов, какие могут встретиться в разных странах, признано необходимым, чтобы епископы собирались».

Антиохийский Собор (бывший в 341 г.) 20-м правилом: «Ради нужд церковных, за благо признано быти в каждой области Соборам епископов». Толковники только добавляют, что собор епископов должен иметь во главе своего митрополита.

Карфагенский Собор (351 г.) в правиле 14-м, рассуждая о «Триполе», повелевает из этой области вызывать на Собор «одного местоблюстителя епископа», не упоминая о других каких-либо лицах. Об епископах, как только членах Поместного Собора, говорится в 141-м и 142-м правилах того же Собора.

В 27, 84, 87 и 106-м правилах того же Собора предписывается первенствующим епископам посылать на Соборы, в местоблюстители, только епископов.

Так и Лаодикийский Собор (364 г.), 40-м правилом, членами Соборов именует «епископов».

Обратимся ко Вселенским Соборам. Первый Вселенский Собор 5-м правилом: «Чтобы в каждой области дважды в год были Соборы; чтобы все вообще епископы области, собравшиеся воедино, исследовали недоумения».

Четвёртый Вселенский Собор правилом 19-м определяет: «Согласно с правилами св. отец, чтобы в каждой области епископы дважды в году собиралися воедино, где назначит епископ митрополии, и исправляли всё, что откроется».

Шестой Вселенский Собор правилом 8-м повелевает: «Быти ежегодно Соборам епископов... всемерно быти Собору вышереченных епископов».

Седьмой Вселенский Собор правилом 6-м: «Подобает быти каноническим исследованиям посредством собрания епископов». Зонара в толковании на это правило говорит: «Ибо архиереи, собиравшиеся на Собор, исследовали, совершалось ли все это в их странах, и согласно ли с божественными заповедями живут люди».

Таким образом, из рассмотрения правил св. апостол, Вселенских и Поместных Соборов видно только, что где говорится о Соборе, там упоминаются только епископы одни, как члены Собора.

Но, упоминая только о Соборе, как о Соборе епископов, – мне кажется, – церковные каноны не исключают и пресвитеров и мирян, как участников Собора, хотя бы с правом голоса совещательного, а не решающего, ибо, по церковным канонам, епископ – всё: ему и, именно, ему одному вверены люди Господни (39-е пр. св. Апост.).

А что действительно пресвитеры и миряне участвовали на Соборах и с правом голоса, это видно из следующего.

Первый Собор, как образец для всех, был собор Апостольский, о котором повествует книга «Деяний святых апостол». На этом Соборе, совместно с апостолами, участвовали в обсуждении вопроса об обязательной или необязательной силе обрядового Моисеева закона – и пресвитеры и братия, т. е. верующие миряне: «Апостолы и пресвитеры собрались для рассмотрения сего дела» (Деян.15:6); «Апостолы и пресвитеры со всей Церковью рассудили... послать в Антиохию с Павлом и Варнавою именно Иуду и Силу, написавши и вручивши им следующее: „Апостолы и пресвитеры и братия“»... (22–23 ст.). Итак, сами апостолы не желали усвоять исключительно себе право произносить решительный приговор там, где со стороны упорных могли возникнуть прекословия, и, почитая Духа Божия, живущего и в пресвитерах богоуправляемой Церкви, собрали на Собор и их и братию и посредством общего рассуждения решили вопрос, касавшийся обрядового закона Моисеева.

На многих Соборах африканской Церкви в III веке вместе с епископами участвовали и пресвитеры (клир) и миряне. Так было на Соборе по вопросу о крещении еретиков (твор. св. Киприана, т. I, с. 267). По вопросу о падших Киприан необходимо требовал соборного рассуждения, при участии пресвитеров и мирян. Сообщая римскому клиру и народу о своём намерении – по прекращении Декиева гонения – на соборе расследовать дело о падших, Киприан говорил, что он положил за правило ничего не делать по своему частному усмотрению, без совета клира и народа. И римская Церковь вполне одобрила намерение этого св. отца. «Как приятна нам твоя мысль, – пишет ему римский клир, – которую ты и прежде высказывал, что в столь важном деле о падших нужно рассуждать епископам, передавая на рассмотрение своё мнение пресвитерам и народу» (твор. Киприана, т. I, с. 136 и 221). Римский клир при этом выражает мысль, что соборное определение, при участии пресвитеров и мирян, будет твёрже, если оно основывается на согласии большинства и народа.

Обратимся к Вселенским Соборам. На первом Вселенском Соборе, в качестве секретаря и помощника епископа Александра, присутствует св. Афанасий и принимает деятельное участие в спорах с арианами.

На втором Вселенском Соборе, что видно из актов Собора, присутствовали пресвитеры, причём некоторые из них были заместителями своих епископов и, как таковые, даже подписывали определения Собора.

Помимо того, на Соборах обязательно присутствовали «нотарии», секретари съезда, имеющие сан пресвитеров и диаконов; причём «нотариями» были лица, знакомые с церковными вопросами и обладавшие в той или иной степени богословскими знаниями. «Нотарии» разделялись на две категории: были официальные нотарии, обязанные записывать всё, что будет сказано или прочитано на Соборе, и неофициальные, сопровождавшие того или другого епископа, члена Собора. Деятельность нотариев-пресвитеров не ограничивалась только записыванием всего того, что говорилось и читалось на Соборе. Они созидали и самые акты Собора наравне с другими членами Соборов и даже более того. Так, мы видим на III Вселенском Соборе «нотария»-пресвитера Петра, принимавшего большое участие и в соборных суждениях. Его словами открывается первое заседание Собора, словами, в которых он кратко излагает предмет, которым должны будут заняться отцы Собора, именно – в них указывалось появление еретика Нестория. Затем, он же предлагает прочитать имеющуюся в его руках Высочайшую грамоту, касающуюся открывающегося Собора. По предложению его же читается одно послание св. Кирилла к Несторию, – причём он же делает краткую оценку учения Константинопольского патриарха, называя это учение неправильным мудрованием. Он же обращается к епископам, посылавшимся к Несторию пригласить его на Собор, с требованием от них отчёта об исполнении возложенной на них миссии. Он же предложил прочитать на Соборе важнейшие места из творений св. отец, могущие служить к опровержению Несториева заблуждения, и т. п. На IV Вселенском Соборе видим архидиакона Аэция, который как «нотарий» читает некоторые документы на Соборе; он же передаёт секретарю императорской Консистории знаменитое послание папы Льва к Флавиану; он же выступает с некоторыми докладами от челобитчиков и от епископов, отправлявшихся к Диоскору для вызова его на заседание Собора. Подобное можно указать и на других Соборах.

Потом: каждый епископ, как член Собора, имеет право иметь при себе во время заседаний нескольких «нотариев» из своих клириков, которые для своего епископа записывали всё, что происходило и что говорилось на Соборе (см. Деян. Всел. Соб., т. III). Лишить епископа, члена Собора, права иметь при себе своих «нотариев» считалось преступлением со стороны того, кто отважился бы на это (см. Деяния Халкидонского Собора).

Если мы обратимся к последнему, седьмому Вселенскому Собору, то увидим, что на оном, с правом голоса, присутствовали не только пресвитеры, но и иноки, с мнениями и голосом которых считался председатель Собора – св. Тарасий.

Если обратимся к истории русской Церкви, то тоже увидим, что на Соборах, вместе с главными и первыми членами – епископами, присутствовало и низшее духовенство. Знаменитый «Стоглавый» Собор 1551 года разве состоял из одних только епископов? Нет, на нём присутствовали и «архимандриты и игумены и попы и весь освященный Собор». Собор 1660 г. в качестве членов имел архимандритов и иеромонахов и белое духовенство.

На знаменитых Соборах 1666 и 1667 гг. присутствовали, и с правом голоса, архимандриты, игумены, иеромонахи и священники (см. Материалы т. II и Деяния сих Соборов). Таким образом ясно, что участие на Соборах высшего клира, пресвитеров и мирян – не противно церковным канонам; но участие это должно, по-моему, выражаться только в совещаниях, в исследовании того или иного вопроса. Окончательное же решение должно принадлежать епископам. Право назначения и выбора пресвитеров на Собор должно быть представлено только одним епископам; равно, приглашение мирян, особенно из лиц, отличающихся своими познаниями в области богословия, церковного права (канонов) и церковной истории, должно быть только от лица епископов.

Нет сомнения, что переустройство церковного управления, имеющее быть предметом обсуждения и определений Собора всероссийской Церкви, должно совершиться в пределах, определяемых канонами Христовой Церкви. Но и церковная история и самые каноны Церкви свидетельствуют, что – в этих пределах – формы церковного управления изменялись сообразно потребностям места и времени. Потому и перемены в порядках церковного управления, имеющие быть предметом обсуждения на Поместном Всероссийском Соборе, прежде всего должны быть обоснованы на канонах Церкви, но при этом должны удовлетворять и потребностям места и времени. Эти потребности и должны указать, в каком периоде церковной истории должно ныне искать наиболее желательный тип церковного устройства и управления из числа различных типов, определяемых церковными правилами: желать ли восстановления полной автономии частных Церквей, как это было в век апостольский; видеть ли идеал церковного устройства в объединении нескольких епархий в церкви областные и национальные авторитетом преемников апостольских; в объединении ли областных церквей под властью архиепископов или патриархов, занимавших престолы в городах, бывших некогда столицами целых царств (Рим, Александрия, Антиохия Сирская, Карфаген); или, наконец, признать наиболее соответствующим современным потребностям Церкви тип управления последний по времени происхождения – объединение национальных Церквей, объемлющих целые государства властью постоянного Собора епископов (Синоды: Всероссийский, Эллинский, Румынский). Все эти типы церковного устройства и управления каноничны, как имеющие основание в канонах самой Церкви; но каждый может сделаться антиканоничным в историческом его осуществлении, если древние формы и термины окажутся лишёнными существенного своего содержания.

Областно-митрополичий тип церковного устройства и управления устанавливается древнейшими по времени происхождения канонами – правилами Апостольскими и Собора Антиохийского (341 г.):

Собор Антиохийский, комментировавший в своём 9-м правиле 34-е правило апостольское, устанавливает самостоятельность власти епископской («каждый епископ имеет власть в своей епархии» – равноправность епископов) и в то же время изъемлет из власти епископа дела «особенно важные». Но так как «особенно важный» есть понятие относительное, то, очевидно, этим соборным правилом не определяются границы власти епископа с точностью. Оно даёт только епископу возможность – по собственному его почину воздержаться от единоличного решения в деле, которое он сочтёт особенно важным. Соответствующее выражение правила апостольского, внушающее епископам «не творити без рассуждения» главного епископа области «ничего превышающего их власть», указывает путь к точному определению пределов этой власти: власть епархиального архиерея превышает то, что составляет компетенцию главного епископа области с «рассуждением» и «согласием» «всех прочих епископов» той же области, т. е. областного Поместного Собора.

Поместный Собор, по определению канонов, есть всякое собрание нескольких епископов области по делам церковного управления (I Всел. Соб. 5-е). Собор, на котором председательствует главный епископ области или митрополит, и присутствие на котором обязательно для всех епископов области (I Всел. Соб. 5-е; IV Всел. Соб. 19-е; Карф. 87–88-е; VI Всел. Соб. 8-е), есть «совершенный» или «всецелый Поместный Собор» (Апост. 37-е; 1 Всел. Соб. 5-е; IV Всел. Соб. 19-е; VI Всел. Соб. 8-е; VII Всел. Соб. 6-е; Антиох. 20-е; Карф. 27-е и 106-е). Предметы занятий областного Собора в канонах церковных излагаются так: он вообще благоучреждает дела (всей) области (И Всел. Соб. пр. 2-е); в частности: рассуждает о догматах благочестия и разрешает прекословия (Ап. 37-е; VII Всел. Соб. 6-е) и сомнительные случаи (Антиох. 20-е), разбирает дела о пределах епархий (IV Всел. Соб. 17-е), исправляет определения меньшого Собора (Карф. 43-е), избирает и поставляет епископа (Антиох. 19-е и 23-е; Лаод. 12-е; Карф. 13-е; I Всел. Соб. 4-е; IV Всел. Соб. 28-е; VII Всел. Соб. 3-е), разбирает жалобы на епископа (1 Всел. Соб. 5-е) и судит его (Карф. 12–25-е).

За исключением этих предметов «рассуждения митрополита или главного епископа области со всеми прочими её епископами», т. е. областного Поместного Собора, – «каждый епископ в своей епархии имеет власть» управления никем не ограниченную, кроме закона: закона евангельского, канонов св. апостол, св. соборов и св. отец и постановлений высшего священноначалия русской Церкви. Как управляющий своей епархией самостоятельно, епископ ни митрополиту, ни областному собору, ни всероссийскому Правительствующему Синоду не обязан и отчётом в делах внутреннего управления епархией, разве как отчёт, по какому-либо случаю, будет потребован от него митрополитом с областным собором или Святейшим Синодом⁹⁸. О случаях же и событиях епархиальной церковной жизни, выходящих из ряда дел, составляющих обычное её течение и требующих особого внимания или же соответствующих мер воздействия⁹⁹, епархиальный архиерей, по собственному усмотрению в том надобности, сообщает братскими посланиями епископам смежных епархий, в предостережение от усматриваемых для Церкви Христовой опасностей, в видах получения братской помощи и содействия, и обязательно уведомляет митрополита своей области, как обязанного иметь такое же попечение о всех епархиях области, какое епархиальный архиерей имеет о церквах своей епархии (Антиох. 9-е). Как самостоятельный управитель Церкви Божией в пределах своей епархии, епископ не имеет надобности испрашивать от высшей церковной власти разрешения на устройство церквей и монастырей, открытие новых приходов (Уст. дух. конс., ст. 71, 92, 46, 47), назначение и посвящение к ним пресвитеров, диаконов и низших клириков, монастырских настоятелей и настоятельниц и других лиц епархиального управления. Но так как духовенство, иные церкви и монастыри и некоторые лица епархиального управления пользуются или казённым жалованьем, или иного вида воспособлением от правительства к своему содержанию, то соображение потребностей Церкви с имеющимися уже материальными средствами для их удовлетворения относится к той «приличествующей епископу осмотрительности» в делах церковного управления, какая требуется от него церковными канонами. Потому дело епископа – входить с ходатайством перед Правительством и вступать в сношение с подлежащими учреждениями и лицами по делу обеспечения церковных учреждений земельной собственностью, капиталами или жалованьем от Правительства.

Не обязан епископ давать отчёт и по управлению церковными имуществами, которыми он распоряжается по своему усмотрению, ни от кого независимо, хотя не единолично, а через пресвитеров и диаконов, при посредстве собственно на то назначенного лица – эконома (Апост. 41-е; Феоф. 10-е, 11-е; IV Всел. Соб. 26-е; Апост. 38-е и толкование на оное Зон., Ар., Вал., см. Слав. Кормч.; сн. VII Всел. Соб. 12-е, Кир. Ал. 2-е, Карф. 135-е). Учреждение канонами отчётности по управлению церковным имуществом, не выходящей, однако же, из пределов епархиального управления (IV Всел. Соб. 26-е; VII Всел. Соб. 11-е; Феоф. 11-е), направлялось к ограждению епископа от нареканий в неправильном употреблении сего имущества, а также в предупреждение несправедливых притязаний со стороны наследников епископа на имущество Церкви, а со стороны клира – на собственность епископа. Только по усмотрению каких-либо злоупотреблений со стороны епископа по управлению церковными имуществами областной собор мог потребовать от епископа отчёта по управлению этой частью (Антиох. 25-е; Карф. 42-е). Потому испрошение предварительных разрешений от центральных органов церковного управления, требуемое Уставом дух. консисторий (ст. 71, 92, 120, 127, 134 и 146), как несоответствующее определяемой канонами самостоятельности епископа в управлении епархией, подлежит отмене.

Отношение епархиального архиерея к своему митрополиту или к областному Собору выясняется всего лучше канонами церковными

а) об избрании и поставлении епископа, которое принадлежит областному Собору и митрополиту и

б) канонами о суде духовном, по которым установлено право апелляции на решение епископа к областному Собору и на решение митрополичьего Собора – к Собору большему.

По канонам церковным, избрание епископа есть дело всех епископов области, с участием её митрополита. Антиохийский Собор постановил: «Епископ да не поставляется без Собора и присутствия митрополита области. И когда сей присутствует, то лучше есть быти с ним и всем тоя области сослужителям». Тем же правилом (19) требуется, чтобы поставление епископа было делом, по меньшей мере, большинства епископов той области или через личное их присутствие, или через засвидетельствование своего согласия грамотами. В противном случае, т. е. если бы поставление епископа совершалось без согласия большинства епископов области, Собором постановлено считать его недействительным; слова правила таковы: «Аще не инако, вопреки сему определению, поступлено будет, да не имеет никакой силы поставление». Но и неосновательный протест меньшинства против совершившегося большинством избрания Собор признаёт недействительным; правило говорит: «Но аще поставление совершится по определённому правилу, а некоторые по своей любопрительности воспрекословят, да превозмогает решение множайших». Итак, по соборному правилу, в деле избрания епископа на вдовствующую кафедру решение принадлежит большинству епископов области. Но это есть уже окончательный акт избрания, завершаемый рукоположением избранного через митрополита области с епископами, которое могло быть отложено митрополитом в самом крайнем случае, не более трёх месяцев, а в противном случае сам митрополит подвергал себя ответственности (IV Всел. Соб. 25-е). Собор Карфагенский, подтверждая правило, требующее поставление епископа «многими епископами» области, допускал исключение из этого правила «по нужде», дозволяя избрание (если не встретится прекословия, т. е. протестов, – пр. 61-е) при личном присутствии даже трёх только епископов области (пр. 13-е).

Но ни в каком случае голос решающий в деле поставления епископа не принадлежал народу; Собор Лаодикийский определил: «Да не будет позволяемо сборищу народа избирати имеющих произвестися во священство» (пр. 13-е). Тот же Собор кандидатами на епископство признаёт только тех, кто митрополиту и епископам области известен как лицо, достойное избрания по вере и жизни: «Епископов, по суду митрополитов и окрестных епископов, поставляти на церковное начальство, и притом таких, которые с давнего времени испытаны и в слове веры, и в житии сообразном правому слову» (пр. 12-е); почему не дозволялось возводить на священные степени вообще новокрещенных (пр. 3-е; II Всел. Соб. 2-е). Избрание же под влиянием мирских начальников подвергало поставленного извержению из сана, а всех, кто продолжал бы оставаться в общении с ним, – отлучению. Воспоминая относящиеся до поставления на епископство правила соборов предшествовавшего времени, последний Вселенский Собор делает такое изложение церковных постановлений относительно избрания и поставления во епископа: «Всякое избрание во епископа, или пресвитера, или диакона, делаемое мирскими начальниками, да будет недействительно – „по правилу“ (Апост. 30-е), которое глаголет: „Аще который епископ, мирских начальников употребив, через них получит епископскую в Церкви власть, да будет извержен и отлучён, и все сообщающиеся с ним“. Ибо имеющий произвестися во епископа должен избираем быти от епископов, яко же от св. отец в Никее определено в правиле (I Всел. Соб. 4-е), которое глаголет: епископа поставляти наиболее прилично всем тоя области епископам; аще ли же сие неудобно, или по належащей нужде, или по дальности пути, то, по крайней мере три вкупе да соберутся, а отсутствующие да приимут участие в избрании и изъявят согласие посредством грамот, и тогда творити поставление; утверждати же таковые действия в каждой области подобает её митрополиту» (VII Всел. Соб. 3-е). Народ же епархии, для которой нужно было поставить епископа, принимал участие в избрании его, указывая лиц, достойных избрания, и возражая против избрания выставляемых кандидатов на епископство, если кому известны были какие-либо нравственные недостатки избираемого, устранявшие его от служения Церкви в достоинстве епископа. Такое право отрицательного голосования принадлежало всей Церкви, не только клиру, но и мирянам (из избирательных собраний удалялись только оглашенные – Лаод.). Восклицание народа, при рукоположении на степени священства, вслед за рукополагавшим епископом: «Аксиос» – было только свидетельством, что на предшествовавшем рукоположению испытании не найдено за рукополагаемым никакого преступления, проступка или нравственного недостатка, который делал бы его недостойным священства.

Участие местного клира и народа в избрании епископа стояло в связи с обучением епископа вверяемой ему церкви не на время, а на всю жизнь. В древности этому способствовало то, что епископ самым способом содержания привязан был к месту своего служения, как собственник или как благотворитель, употребивший на пользу паствы своё имущество. Но многочисленные каноны церковные свидетельствуют о злоупотреблении искания епископами лучших кафедр (Апост. 14-е; Антиох. 21-е; Карф. 64-е; I Всел. Соб. 15-е; Антиох. 35-е; IV Всел. Соб. 5-е; Антиох. 13-е, 22-е; Сард. 1,-е 2-е, 3-е, 11-е, 12-е; VI Всел. Соб. 20-е; Апост. 36-е; Антиох. 18-е; Карф. 85-е, 86-е) и всемерно ограничивают это стремление, не делая, впрочем, из этого непреложного правила и допуская перемещение от одной кафедры на другую по требованию особых обстоятельств и по усмотрению в том нужды собором многих епископов (Апост. 14-е).

На основании вышеприведённых правил, попечение митрополитов о епархиях вверенных им областей и деятельность областных соборов в тех случаях, когда какая-либо епархия лишилась своего епископа, в настоящее время могли бы проявляться таким образом.

Митрополит, по доведении до сведения его известия о кончине подведомого ему епархиального архиерея, поручает временное заведование епархией, если нет в епархии викарного епископа, ближайшему из епископов смежных епархий (по удобству сообщений), которые (ближайший или викарный) совершают погребение почившего и подписывают акт освидетельствования оставшегося имущества. Вместе с тем митрополит созывает к определённому сроку собор всех епископов области для избрания преемника почившему, на каковой прибывает и сам. В случае же невозможности председательствовать на соборе митрополиту председательствует старейший по службе из областных епископов. Кафедральный клир или совет пресвитеров, который участвует в управлении епархией, извещает духовенство и народ кафедрального города, и все находящиеся в нём духовные и миряне епархии имеют право предложить собору местных кандидатов на епископство, не устраняя из числа таковых кандидатов и мирян, известных своей благочестивой жизнью и обладающих достаточными в учении веры познаниями. Собор производит исследование о достоинстве предлагаемых ему кандидатов на епископство, и либо избирает одного из предложенных местной Церковью кандидатов, либо предлагает ему известных, уже не из среды местной Церкви, как достойнейших. Если присутствующие на соборе епископы, пришедши к какому-либо решению, составят большинство всех епископов области (например, согласившихся 8, не соглашающихся 3, а не прибывших на собор 4), то решение большинства, с митрополитом во главе, может быть немедленно приведено в исполнение через посвящение избранного митрополитом с соепископами. Если же избранию большинства на соборе недостаёт утверждения митрополита и, по опросе отсутствующих, они тоже не присоединяются к решению большинства, то дело избрания нового епископа восходит на решение большего собора, правительствующего всей русской Церковью, и через то круг кандидатов на избрание расширяется, распространяясь на лица, известные всем митрополитам за достойных избрания на епископство.

Об отношениях епископа к митрополиту и областному собору в деле суда сказано в отделе о реформе суда духовного.

Областные соборы, созываемые митрополитом для избрания епископов, могут устранять необходимость созвания Собора, ежегодно созываемого в каждой области в определённое время, по постановлению самого областного собора, и в месте, какое назначено будет митрополитом. Присутствие епископов на областном соборе есть дело для них, по канонам церковным (I Всел. Соб. 5-е; IV Всел. Соб. 19-е), обязательное, и от исполнения этой обязанности они освобождаются только болезнью, престарелым возрастом, который делает для них непосильными трудности далёкого пути, и другими вполне уважительными причинами. Хотя епископы и могут поручать представительство своё на областном соборе викарному епископу, за неимением же викария – даже и двум протоиереям или архимандритам (конечно, с правом одного только голоса), но желательнее было бы, чтобы викарному епископу поручались дела епархиального управления на время отсутствия епископа, а мудрость и опытность епископа, правящего епархией, имели себе приложение в участии его при соборном обсуждении дел, касающихся целой области. Предметом занятий областного собора служат дела, касающиеся всей области, вносимые на собор предложениями митрополита, и предлагаемые им же на обсуждение собора заявления епископов области о частных нуждах их церквей, делаемые ими первоначально тому же митрополиту, который, по своему усмотрению, может предложить их на обсуждение и в своё отсутствие, может и отложить впредь до собора, имеющего быть под его председательством.

Все епископы области, в случае надобности, для личных сношений с митрополитом области, как в его митрополии, так и при посещении им епархий своей области, оставляют для того свои епархии, не испрашивая на то ни от кого разрешения и наблюдая лишь соборное правило о неоставлении епископом своей паствы на время, продолжающееся больше трёх седмиц. Равно и митрополит, по усмотрению в том надобности, сам посещает епископов своей области на их кафедрах, имеет при этом братское общение с ними в божественной службе и предлагает поучение пастве. А также и епископы, при соучастии с ним в божественной службе в его митрополии или в пределах других епархий, по приглашению митрополита, могут предлагать поучение пастве в его присутствии и в присутствии местного епископа. Желательно было бы восстановление в прежнюю силу древнего правила, что учительство в Церкви принадлежит собственно епископу и чтобы проповедь пресвитера в присутствии епископа сделалась редким исключением.

Разделение Церкви русской на митрополии, с предоставлением митрополитам права созывать областные Соборы, может принести Церкви Христовой великую пользу. Польза эта не ограничивается тем, что децентрализация, в некоторой мере, церковного управления освободит высшее священноначалие от занятий делами меньшей важности. Церковь русская, столь обширная пространственно, представляющая столь великое разнообразие частей, входящих в состав её, – разнообразие и по народно-племенному их составу и по сложившимся исторически особенностям их жизни, – требует не только ближайшего архипастырского наблюдения за течением областной церковной жизнедеятельности, но и самостоятельности местных органов церковного управления, дабы они могли свободно и благовременно, по собственной инициативе, действовать согласно своему усмотрению местных потребностей, а не обращаемы были в слепых и беспрекословных исполнителей распоряжений, исходящих из центрального церковного управления. Край Прибалтийский, с населением латышским, эстонским и народов финского племени (финны, собственно, и лопари); край, составлявший некогда царство Польское, с родственным ему и подвергшимся полонизации малороссийским и белорусским населением, степи Новороссии, с их казачеством, и Бессарабия; полухристианские полуязыческие народы Кавказа, Закавказья и Грузии; мусульманские и языческие народы, частью уже оседлые, а в большинстве ещё кочевники, по ту и по другую сторону Каспийского моря, на востоке Европы между Уралом и Волгой и на протяжении всей Сибири – представляют, по своим духовным качествам, столь разнообразную почву для духовного делания, что централизация церковного управления всеми этими областями Церкви русской в северной столице государства Российского не может не иметь последствий, неблагоприятных для церковной жизни. От предоставления епископам свободной инициативы и самостоятельности в их церковном действовании можно ожидать и большей целесообразности и большего разнообразия мероприятий в удовлетворение жизненных местных потребностей. Единение же епископов и живой между ними обмен их жизненным опытом, средством к чему являются областные соборы, даст широкое распространение тому, что окажется в этом жизненном опыте наиболее удобоприменимым и полезным по местным условиям.

Митрополит с его областным собором явится и весьма благопотребной посредствующей инстанцией между властью епископа и Правительствующего Синода. При обременении центрального церковного управления жалобами на неправильные решения по делам, имеющим характер чисто местный, требующим иногда, чтобы дело возвращено было на надлежащий путь с самого своего начала, – жалобы эти не могут иметь ни скорого удовлетворения, ни надёжного действия. При настоящем порядке дел частные и апелляционные жалобы на действия епархиального начальства имеют обыкновенно последствием истребование отзыва по жалобе от того же епархиального начальства, которое и постановило обжалованное решение. Областной Собор, по своей большей близости к местным делам, имеет возможность непосредственно рассмотреть дело, что приближается к пересмотру дела в новом составе суда. Притом же и решение областного Собора, по церковным правилам (Антиох. 15-е), если оно не единогласное с участием и митрополита, как председателя Собора, не есть решение безапелляционное. Но не в случаях только нарушения чьих-либо прав – ненамеренного (иски гражданские) или злонамеренного (иски уголовные) должна оказывать пользу большая близость областного Собора к делам его области; а и вообще она благоприятствует скорейшему усмотрению и исправлению ошибочных, нецелесообразных или недовольно осмотрительных и нежелательных по своим последствиям действий епархиальной власти.

Состав областных соборов находится в прямой зависимости от числа епархий, входящих в состав церковной области, и от числа в них епископов, правящих епархией, и их помощников по управлению – епископов викарных. В древности, когда содержание епископов и клиров не имело никакого отношения к средствам государства, число епископов было весьма велико относительно территории епархий и митрополий. Было время, когда оно определялось исключительно желаниями самой паствы. Но с половины IV века (347 г. Собор Сардикийский пр. 6-е) Церковь начинает ограничивать умножение епископов, как дело, не благоприятствовавшее достоинству епископского сана. Для Церкви русской, при протяжении некоторых её епархий на тысячевёрстные пространства, при миллионном населении её епархий (в 1902 г. в 31 епархии числилось свыше миллиона душ паствы, в 11 епархиях свыше 2 миллионов), умножение епархий и самостоятельно правящих епископов весьма желательно – в видах сокращения числа душ, находящихся на попечении одного архипастыря, и в видах большего удобства посещения им паствы в местах её жительства. Для митрополита каждый новый епархиальный архиерей в его области являлся бы новым помощником в делах попечения его о благонаправлении и преуспеянии духовной жизни в областной его церкви. Но число епископов зависит не от одних материальных способов обеспечения их (в удовлетворении их житейских потребностей, в устройстве и поддержании благолепного их священнослужения). Не затруднительность такого поддержания епископского достоинства имели в виду соборы, воспрещая поставлять епископов в малые города и веси, «да не уничижается имя епископа и власть» (Сард. 6-е). Некоторые «и по чину епископа приявшие рукоположение» обращаемы были в подчинённое положение хорепископов (Антиох. 10-е), соответствовавшее положению викарных епископов настоящего времени (Анк. 13-е) или даже благочинных (Канонич. посл. к хореп. Вас. Вел.); без сомнения, не потому лишаемы они были власти, что «малый град», в который они были поставлены, мало давал им средств к поддержанию внешнего величия. Следовательно, «имя и власть епископа» подвергались «уничижению», вследствие поставления епископов и в малые города, через понижение требований относительно внутреннего достоинства епископа для замещения великого числа епископских кафедр. Так и в настоящее время областному митрополиту может оказаться полезнейшим иметь хотя бы и меньшее число вспомоществующим ему в попечении о делах области епископов-управителей, но помощников достойнейших и способнейших.

В настоящее время у нас в России, где государство приходит на помощь Церкви своими средствами в содержании епископов, вопрос о числе епархий и епископов в Церкви есть вопрос не чисто церковный, но и государственный. В рассуждениях о разделении Церкви русской на митрополии должно исходить из существующего положения вещей и вопрос этот сводить собственно к распределению существующих епархий в такие группы, которые наиболее соответствуют внутренним особенностям православного населения и внешним условиям их жизни. С этой точки зрения центральные епархии России естественно составят митрополию Московскую, юго-западные – Киевскую, северо-западные – Новгородскую. На востоке европейской России – Казань и Астрахань, как бывшие некогда столицы царств, вошедших в состав царства Русского, тоже могли бы сделаться главными городами митрополий. Расширение царства Русского к морю Чёрному делает нужным восполнить число древних митрополий – Новгородской, Киевской, Московской, Казанской и Астраханской – митрополией Херсонеса-Таврического, с присоединением к ней Кавказа и Закавказья и с выделением в особую церковную область экзархата Грузинского. Такое же объединение в церковном управлении нескольких епархий, через восстановление Литовской митрополии, полезно было бы на западе России. Наконец, царство Сибирское, если не может быть разделено на две митрополии, то во всяком случае должно составить особую обширнейшую митрополию с центральным городом, бывшим кафедрой святителя Иннокентия Иркутского. Едва ли есть достаточное основание для опасений, как бы образование особых церковных областей на окраинах государства не возродило идей о культурной и политической обособленности окраин; так как и там, где идеи эти уже существуют и проявляются тенденциями сепаратизма, эти идеи и тенденции принадлежат индифферентной к вере и Церкви интеллигенции, а не народной массе православного населения (за исключением, быть может, Грузии); да притом и границы предполагаемых церковных областей настолько обширнее территорий, подвергающихся обвинению в сепаратизме, что церковная областная жизнь скорее должна способствовать к объединению окраин с сопредельными им частями государства, чем могла бы возбуждать идеи о политической обособленности этих окраин.

Вопрос этот понимается не как дело исключительно регламентации пастырской деятельности в приходе: проповеднической, школьно-учительской и общественно-благотворительной. Понимаемый шире и глубже, он сводится к одному – великой важности – вопросу: о пробуждении или восстановления духовной жизненности прихода. Уже одна такая постановка вопроса свидетельствует о согласном убеждении всех, что в этой малой единице – приходской общине – духовная жизнь недостаточно проявляется. Как на средство к духовному оживлению прихода, к пробуждению дремлющей энергии приходской жизни, указывают на предоставление приходу самодеятельности – в возбуждении интереса приходской общины к делам её привлечением её к заведованию и управлению этими делами.

Но насколько основательна надежда на это средство? Если бы наша приходская община встречала задержку и стеснение в заботах своих о себе самой, тогда, конечно, устранение этой задержки и стеснения выразилось бы усилением деятельности и возбуждением энергии. На самом же деле, если приход встречал какие-нибудь препятствия своей самодеятельности, то это было единственно – когда он, в лице приходских попечительств, заявлял притязание на распоряжение церковными суммами. А проявлялась ли жизнедеятельность прихода в направлениях, на которых не встречалось никаких препятствий? Энергия приходской жизни выразилась ли какими-нибудь протестами против этого единственного препятствия? Приходские попечительства, братства, миссионерские общества с их уставами давно уже были готовыми рамами для заполнения делом; а дела так и не оказывалось. Примерный устав приходских попечительств предусмотрительно разделил самые средства попечительств на три части, с особым назначением; но не помогла и эта мера: кружки на дела призрения бедных и на вспоможение причту оставались пусты; все пожертвования поступали на украшение храма. Ремонт церквей, написание новых икон (нужны ли, не нужны ли они для храма), устройство риз на иконы, священнослужительских облачений, приобретение колоколов – вот самые обыкновенные проявления приходской деятельности через приходские ли попечительства, или помимо приходских попечительств. Чтобы убедиться в этом, стоит только посмотреть в любом номере «Церковных ведомостей» список пожертвований, о которых доводится до Высочайшего сведения. Деятельность приходов по обеспечению причтов не только имеет инициативу не в приходе, а в причте, но и в исполнении бывает почти всегда делом настояния причтов и епархиального начальства; со стороны же прихода чаще встречается противодействие усилиям духовенства, чем искреннее сочувствие заботам пастыря о семье своей и о положении низшего причта. Точно так же и общественно-благотворительная деятельность приходов так ничтожна потому, что очень редки случаи, когда пастырь прихода проявляет инициативу и энергию в этом направлении, не вызывают в среде прихода сочувствия и содействия деятельности этого рода. Нечего и говорить о том, как мало заботы со стороны прихода встречает народная школа: и земству, и Министерству народного просвещения, и епархиальному начальству приходится употреблять всякого рода влияние и даже давление, чтобы школы поддерживались и в том далеко не блестящем положении, в каком они теперь находятся. Общества трезвости, возникавшие изредка по энергичному почину пастырей, повсюду оказывались бессильными в борьбе с народной слабостью и, вскоре после торжественного открытия, бесшумно кончали своё существование. Некоторое сочувствие в среде народа возбуждает миссионерская деятельность пастырей; но, к сожалению, и это сочувствие проявляется больше на почве фанатизма, чем в делах истинного сострадания и любви к заблуждающимся: содействием пастырям мерами полицейского надзора за действиями распространителей заблуждения да шумным участием в религиозных прениях только и выражается это мнимое сочувствие народа пастырской деятельности в ограждении чистоты веры и целости Церкви Христовой. Этот обзор приходской жизни и деятельности приводит к тому же убеждению, что духовная жизнь в приходах находится в состоянии дремоты или замирания, а не подавляется и задерживается в своей энергии каким-либо гнётом и стеснениями, и для оживления своего нуждается совсем не в том, чтобы ей предоставлено было больше свободы и самодеятельности, а в чём-то другом. Жизнь прихода свидетельствуется делами усердия к храму Божию, подвигами поста, путешествий ко св. местам, стремлением женского населения в монастыри и к подобию монастырской жизни в келейничестве, но... и только; из направлений приходской жизни религиозно-нравственного, духовно-просветительного и общественно-благотворительного жизнь народа имеет течение в направлении только религиозном (а не религиозно-нравственном); да и религиозность народа принимает направление одностороннее – обрядово-храмовое.

При таком положении дела, хотя бы какому-нибудь энергичному пастырю удалось осуществить во всей широте самоуправление приходской общины по тому идеалу, какой изображён в положении о приходах в Финляндии, где приходская жизнь только ещё вновь организуется и где грамотность населения благоприятствует введению самой сложной организации, – при таком предполагаемом полном успехе рациональной организации прихода и подробной регламентации его деятельности, эта самодеятельность прихода подобна будет тому искусственному дыханию, когда механическим попеременным то расширением, то сжиманием грудной клетки пытаются восстановить естественное дыхание у вытащенного из воды утопленника; действия, подобные действиям естественно жизненным, могут быть введены в приходе, а возвращения к жизни обмершего может так и не воспоследовать. Интерес к делам приходской общины может быть возбуждён предоставлением ей в широких размерах самоуправления. Например, отдайте в полное распоряжение приходской общины все её пожертвования на свой приходский храм, и денежные, и вещевые – в форме свечного дохода, – возбудится живейший интерес прихода к этому делу; но это будет интерес общественно-экономический, а не религиозно-церковный. Выборные от прихода сумеют распорядиться этими средствами так, чтобы и церковь не нуждалась, и дома причта поддерживались в порядке, и требования начальства к школам были удовлетворены, – и всё это без всякого обременения приходской общины; но едва ли священнику удастся заставить приход взглянуть на дело шире и глубже, например, – убедить приход, что часть этих пожертвований нужна приходу для обеспечения ему в будущем достойных пастырей; богатые приходские единицы скорее будут покупать тысячепудовые колокола и золотить купола своих храмов, чем выпускать излишек средств из прихода на какие-то нужды Церкви в истинном смысле слова: «церковь»; для них церковь есть приходский храм – и только.

Для правильного разрешения вопроса, что нужно для возбуждения духовной жизненности в приходе, нужно определённо решить: в чём жизнь прихода, как мельчайшей церковной единицы, или – иначе – в чём жизнь всей Церкви вообще? Жизнь Церкви – в истинной и действительной любви к Богу, которая проявляется в истинной молитве и в деятельной любви к ближнему, так же, как жизнь организма проявляется в дыхании и произвольном движении. Вера есть только средство к возбуждению любви через уразумение человеком истинного и потому единственного жизненного или спасительного отношения человека к Богу; надежда есть только средство к возбуждению энергии духовной жизни. Потому вера и надежда, – по достижении цели – любви к Богу уже не превратной, что имеет место в будущем веке, – как средства, более уже не нужные, отпадают, и вечно пребывающей остаётся сама «жизнь будущего века» – «любы» (1Кор.13:8, 13).

Если кто остаётся бесчувственным к бедственной участи ближнего, страдания которого постоянно у него перед глазами, тот обманывает себя («ложь есть» – 1Ин.4:20), думая, что в нём есть действительная любовь к Богу. И молитва без разумения и чувства есть только внешнее подобие молитвы, а не молитва (1Кор.14:14–16). Приобретение народом истинной и действительной любви к Богу, проявляющейся не только добрыми делами, но и действительной любовью к ближнему, – вот один из признаков возвращения человека к жизни духовной. Участие народа в молитве сердечное, невозможное без участия разумного («пойте Богу нашему, пойте разумно». Пс.8), – вот другой признак, что душа верующая дышит Духом Божиим (Рим.8:15, 26; Быт.2:7). Вот что нужно собственно для возбуждения духовной жизни в приходе.

Средство к этой цели, – конечно, вера, но не усиление катехизации, проповедничества, внебогослужебных собеседований, школьного законоучительства; всё это и теперь есть, и всё это не оказывает действия. Нужна перемена в направлении учительства. Оттого вера не оказывает действия, что вера проповедуется не живая, а мертвая. Проповедники веры сами стоят всё ещё на ветхозаветном начале: «Человек, исполнивший закон, жив будет им» (Рим.10:5; Гал.3:12; Лев.18:5), и научаемые убеждены, что Царствие Небесное нужно заработать доброделанием; они принадлежат к числу сторговавшихся (Мф.20:2) с Домовладыкой; а динарий – вера и добрые дела – они не входят в смысл слова Христова, что «Царствие Божие внутрь нас есть» (Лк.17:21) – есть внутреннее состояние (Рим.14:17), которое не может быть дано со вне, простым вменением. С этой ветхозаветной ещё точки зрения и нужно перевести нравоучение на новое, новозаветное начало: любовь божественную и именно любовь Христову, которая объемлет сердце наше, когда мы только подумаем, что Он за всех нас умер (2Кор.5:14). Жизнь и деятельность по чувству любви и благодарности к Господу – вот начало, которое делает верующих выше закона (1Тим. 1:9). А у нас обыкновенно догматика – сама по себе, а нравоучение – само по себе, как будто нам и не возвещено, что так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную (Ин.3:16).

Нет у народа и истинной молитвы: народ терпеливо простаивает целые часы за храмовым богослужением, но это не есть молитва, потому что чувство не может поддерживаться целые часы без понимания слов молитвы, а слова храмового богослужения – выше понимания народа; богослужение непонятно народу не потому только, что совершается на церковнославянском языке и притом спешным чтением, но и прямо потому, что для понимания его требуется в известной мере богословское образование. Православное богослужение есть великое сокровище, если сравнить наши церковные песни с малосодержательными гимнами лютеранского Gesang-Buch’a, и когда-нибудь дойдёт дело до пользования этим сокровищем всего православного люда; но, тем не менее, в настоящее время это – ещё сокровище, сокровенное «на селе»¹⁰⁰, а народ бедствует и голодает духовно, почти вовсе не имея молитв, доступных его пониманию, кроме ектений и до некоторой степени – акафистов, которые потому так и любит народ, что они ему несколько понятны. Надобно воспитать народ настолько, чтобы он не считал за молитву одни поклоны с крестным знамением и одно механическое чтение или выслушивание непонятных слов Псалтири, тропарей и стихир. Что же можно было бы сделать, чтобы общественное храмовое богослужение, которое некогда в Греции было таким превосходным средством к удовлетворению духовной потребности в молитве, опять возвратить на служение истинно молитвенному настроению?

Во-первых, то, что должно быть пением и было некогда пением, – опять возвратить пению. Хорошо было бы восстановить в представлениях православного народа сознание, что пение всей церкви есть норма, а пение хора есть уже только замена пения всей церкви, так же как и псаломщики своим пением заменяют хор там, где приходская община не в состоянии иметь хор. Представление о пении всей церкви, как о норме, и пении хора, только как о замене общецерковного пения при исполнении тех песнопений, исполнение которых всей церковью (в существующих условиях места и времени) неисполнимо, – такое представление должно быть воспитываемо в народе богослужением при архиерейской кафедре – в соборах да в церквах духовно-учебных заведений, где воспитанники этих заведений должны составлять главную массу молящихся. Общее пение всей церкви всего удобнее начать с пения псалмов, напевы которых не многообразны и довольно общеизвестны, а текст мог бы быть напечатан, для употребления всей церкви при богослужении, и напечатан (как печатаются стихи) с разделением на музыкальные фразы. После псалмов предметом общего пения могли бы сделаться и другие песни, ежедневно употребляемые в богослужении, и текст и напев которых всей церкви известны: «Свете тихий», «Ныне отпущаеши», «Единородный Сыне», «Слава в вышних Богу», «Святый Боже», «Приидите, поклонимся».

В основу изменений богослужения относительно пения должно быть положено тоже коренное изменение понятий относительно обязательности церковно-богослужебного устава. В основе современного способа совершения богослужения лежит тот же ветхозаветный принцип: «Сотворивый та̀ человек жив будет в них», – для спасения необходимо выполнить всё предписанное уставом: «Проклят всяк, кто не исполняет всего, что написано в книге» (Гал.3:10) устава. Отсюда – афонская практика разлагать на всю братию правила, не вычитанные братом, когда нетление тела его доказывает, что он находится под проклятием за не вычитанное монашеское правило. Отсюда – наше церковное чтение, в котором мысли слушающих невозможно поспевать за словами чтеца. Отсюда – все разнообразные компромиссы в выполнении богослужебного устава, когда мы стараемся сделать вид, по крайней мере, будто бы мы выполняем устав. Следует признаться в непосильности для нас (не физической, а моральной) богослужения в том виде, в каком оно изображено в уставе, и относительно стихословия Псалтири сделать общим правилом то, что уже сделалось правилом при пении первого антифона первой кафизмы на вечерне и полиелейных псалмов на утрени, т. е. петь столько стихов из псалмов, сколько это под силу молящимся, по разнообразным условиям места и времени. Но при этом твёрдо должно быть выдерживаемо начало, что песни должны быть песнями, а не чтением. Пение тропарей канона могло бы быть исполняемо голосом одного певца, что делало бы несколько понятнее смысл их; а пение ирмосов и катавасии, как более известных по содержанию, могло бы быть исполняемо всей церковью или, по крайней мере, хором.

Ектений об оглашенных и о готовящихся к просвещению желательно было бы (по примеру Церкви греческой настоящего времени) исключить из ежедневного совершения литургии, оставив их в богослужебном употреблении только там и тогда, где и когда оглашенные и готовящиеся к просвещению налицо в собрании верующих и, после ектении, преклонённые перед священнослужителем могут выслушать читаемую вслух всей церкви молитву о них и тогда удалиться. Через это молитва об оглашенных опять получила бы настоящее своё значение, теперь совершенно ею утраченное.

Желательно было бы введение в употребление весьма редко совершаемого теперь моления о болящих на сугубой эктении. Желательно, чтобы прошения об Исцелении болящих и молитва о том священнослужителя после ектеньи возглашаемы были не по заказу, а по собственному почину пастыря, в случае болезни такого лица, о котором готова помолиться вся приходская церковь.

Ещё настоятельнее требует исправления в богослужении дело поминовения усопших. Когда диакон читает диптихи у престола Божия в то время, как на престоле «святая предлежит и страшная жертва» (Кирилл Иерус. «Тайнов. поуч.»), и когда диакон приглашает всех верующих вознести моление о усопших (заупокойная ектенья), это не было в древности бессмысленным чтением никому неизвестных имен. Не должно быть допускаемо это и ныне; пусть возглашаются имена государей, архипастырей местной церкви и тех, о которых Церковью (Святейшим Синодом) заповедано моление по всем храмам Церкви русской (о Филарете и Иннокентии – митрополитах Московских), вообще – имена тех, о которых сознательно может молится вся приходская церковь (например, о новопреставленных прихода). Поимённое же поминовение родственников и знакомых (чтение поминаний) должно быть предоставлено самим верующим, которые могут знать, кто воспоминается под тем или другим именем; для этого верующим должен быть предоставлен доступ в предложение, т. е. к жертвеннику, чтобы верующие – мужи и жены, подавая свои приношения (просфоры), сами могли поимённо поминать, кого пожелают, живых и умерших; тогда только поимённое поминовение будет иметь свой смысл и действительное значение. Для того желательно восстановление древнего устройства храмов, когда «предложение» было частью храма, отделённой от алтаря, т. е. той части, где стоит св. престол и куда соборными правилами воспрещен доступ не только жёнам (Лаод. 44-е), но и вообще непосвящённым, т. е. мирянам (Лаод. 19-е), за исключением царя (VI Всел. Соб. 69-е). До восстановления же древнего устройства храмов, пока жертвенник находится в самом алтаре, он мог бы быть отделяем от престола завесой.

Из чина литургии, совершаемой архиерейским служением, могло бы быть исключено многолетствование царя, царствующего дома и синклита, бываемое по вступлении священнослужителей в алтарь, как приветствие государю, вступающему в это время в храм с своим синклитом. Приветствование это могло бы совершаться за литургией только там и тогда, где и когда государь действительно присутствует. Соответственно тому, и в чине литургии, совершаемой священником, подлежало бы исключению воззвание диакона: «Господи, спаси благочестивые и услыши ны», разрывающее ныне возглас священника: «Яко Ты еси освящение»... «И во веки веков».

Но и возвращение к совершению богослужения, более благоприятствующему истинной молитве верующих, и удержание церковного учительства от вождения пастырями стада Христова на скудные пажити делания добрых дел без любви к Богу и ближнему, – всё это можно сравнить с улучшением гигиенических условий больного. Это улучшение, хотя неприметно и медленно, но должно иметь действие к восстановлению сил и здоровья больного организма. Но и самые благоприятные условия среды мало окажут действия, если больной будет допускать нарушения режима в образе жизни. Изыскивая средства к возбуждению духовной жизнедеятельности прихода, нужно подумать о том, что подрывает духовные жизнь и силу в православном русском народе.

Наиболее подрывающие духовную жизненность нашего простого народа грехи его в настоящее время: это – пьянство и жестокость. Пьянство само по себе, как сознаваемая слабость, не было бы так вредно, потому что от слабости стараются освободиться; но пьянство вредно, как нечто легализованное и даже санкционированное; в народе живёт убеждение, что нельзя же не пить, во-первых, в праздник и, во-вторых, когда есть даровое вино (свадьбы, помочи, сдача оброчных статей и подрядов, суд). Жестокость прорывается в избиениях конокрадов и других воров, в бунтах (эпидемийных и др.), и проявляется, как ординарное явление жизни, в истязании мужьями жён, мачехами детей, в избиении взрослыми детьми одряхлевших родителей. Между тем, делает ли что-нибудь пастырство в противодействие этим подрывающим духовную жизнь духовным болезням православного простого народа, делающим из богобоязненного и добродушного человека иногда скота бессмысленного, иногда кровожадного зверя? Пьянство народа отношением к нему пастырства легализируется и даже санкционируется. Народ не может не видеть, что само духовенство смотрит на пьянство, как на явление совершенно неизбежное и естественное, как снег зимой и дождь летом. Народ видит, что духовенство признаёт пьянство неизбежной принадлежностью праздников церковных; он видит это в хождении духовенства с молебнами по домам поголовно пьяных прихожан, при участии в крестных ходах полупьяных и совсем пьяных богоносцев, певчих, сторожей церковных, не говоря уже о нередких случаях, когда духовенство в этих крестных ходах само мало чем отличается от своих празднующих прихожан. По отношению к проявлениям жестокости в народе духовенство виновно своим полнейшим безучастием и невмешательством. Необходимо потребовать от духовенства самым настоятельным образом противодействия пьянству и жестокости в народе мерами чисто духовными.

Относительно пьянства, так как действовать предстоит против него не как против физической, наследственной болезни, столь распространённой в народе, а против живущего в народе убеждения (противного слову Божию – 1Кор.6:10), что пьянство совместимо с богоугождением и попечением о спасении души, – и мера должна состоять в искоренении этого убеждения словом и примером, с памятованием, что слово без примера недействительно. От духовенства должно потребовать, чтобы оно не учило только в храме, что пьянство нетерпимо в Церкви Божией, но и являло собственное в том убеждение всегда и во всём. Строжайшим образом должно быть воспрещено духовенству (и карательными мерами должно быть поддерживаемо такое запрещение) самому спаивать народ при помочах, которые без общего пьянства не могут состояться, и выставлением вина на сходе для задабривания общества при выпрашивании у него чего-либо. Строжайше должно быть воспрещено духовенству и участие в народном пьянстве. Участие духовенства в пьянстве народа при браках является для народа требованием (и даже одним только принятием) от него винных приношений при свадьбах. Участие духовенства в праздничном пьянстве народа неизбежно, если не будет духовенству вовсе воспрещено присаживаться при крестохождениях и – из почтения к (пьяному уже часто) хозяину, чтобы не обидеть его, – выпивать хотя бы по 1/12 рюмки в каждом доме. Пока этот принцип необижания будет допускаем, до тех пор известная картина Перова «Крестный ход в деревне» не выведется в православной русской Церкви. Непозволительность пьянства пастырь Церкви должен постоянно и самым решительным образом свидетельствовать лишением пьяных всякого участия в благодатных дарах Церкви, начиная с отказа пьяным в священническом благословении и простирая до недопущения никакого общения с пьяными в делах житейских: никаких треб для пьяных не должно быть совершаемо; пьяные не должны быть допускаемы к восприемничеству; появление пьяных поезжан в церкви должно останавливать и даже вовсе прекращать совершение венчания, доколе пьяные не будут удалены из храма; когда священник своим участием освящает брачную, похоронную или праздничную трапезу прихожанина, он должен (применительно к правилу соборному – Лаод. 54-е) вставать и уходить, как скоро кто-нибудь из участников трапезы дошел до состояния опьянения. Наконец, вообще священник не должен входить ни в какие деловые и житейские сношения с пьяными, пока пьяный не вытрезвится. Только при строжайшем, – без всяких исключений для лиц нужных или будто бы почтенных, – таком видимом гнушении пьянства пастырством, в пастве может восстановиться убеждение, что пьянство – грех.

Взрывам жестокости в самосудах и других народных нестроениях и жестокости в истязаниях, на которые истязатели считают себя имеющими право, противодействие должно быть совсем иное. Убеждение в недозволительности жестокости ни для кого и ни в каких случаях и обстоятельствах должно быть воспитано в народе посредством духовных наказаний: никогда жестокость не должна оставаться ненаказанной. Действующим церковным законодательством наложение наказаний церковных изъято из круга власти священников, и право наложения их оставлено исключительно за епископом (Дух. Регл. § 13). Но существенное наказание (ἐπιτιμία, запрещение – 2Кор.2:6, наказание, наложенное по суду) есть запрещение приступать к трапезе Господней; все другие виды церковных наказаний составляют уже возвращение виновному любви отеческой (Евр.12:8, 6–11). И священник не имеет никакого (по Духовному Регламенту) права отказать в причащении никому, заявляющему о своём раскаянии в совершенном преступлении (за исключением преступления для кающегося, ибо такое преступление есть признак нераскаянности). Жестокость и должна быть объявлена относящейся к числу тех преступлений, которые не могут быть разрешаемы пресвитером без архипастырского суда. Тогда о всяком случае жестокости, хотя бы совершивший это преступление сам ещё и не искал разрешения в нём, приходской пастырь должен донести епископу, с подробным изложением обстоятельств дела и собственным мнением, какому духовному наказанию полезно было бы подвергнуть виновного. На непосредственное, секретное – в случае надобности, донесение священника епископу непосредственно от епископа получает священник и разрешение на своё донесение. По получении сведения о какой-либо совершившейся в приходе жестокости пастырь обязан призвать виновных к раскаянию, как скоро возбуждение страсти настолько уляжется, что явится возможность говорить с ними, как отцу с детьми. По разъяснении виновным, что они находятся под гневом Божиим впредь до принесения ими искреннего раскаяния, пастырь должен объявить им и о последствиях, какими сопровождается для них настоящее их душевное состояние. Временное отвержение их любовью Божественной должно выражаться непринятием от них никаких даров сыновней их любви, т. е. никаких пожертвований ни на церковь, ни в пользу причта, равно как несовершением для них лично (а не для семейных, если семейные невиновны) никаких молитвословий Церкви. Таким образом не только такие проявления жестокости, которые подпадают каре закона, прежде суда земного должны вызывать суд Церкви, но и не подвергающиеся суду человеческому нарушения шестой заповеди, по изъяснению её Господом Иисусом Христом (Мф.5:21–22), должны непременно понести наказание церковное. Массовые жестокости последствием будут иметь покаяние общее; частные случаи жестокости, – публичным покаяниям мужей, истязающих жен своих, и детей – ругателей и бийц своих престарелых родителей, – научать весь приход понимать, что слово апостола «жена да боится своего мужа» (Еф.5:33), не есть полномочие бить жену, и что непочтение детей к родителям есть смертный грех, навлекающий проклятие на виновных (Втор.27:16; Мф.15:4).

Одной из существенных причин малоуспешности пастырского воздействия на жизнь прихожан служит способ содержания духовенства, живущего главным образом так называемыми доброхотными даяниями прихожан, а по выражению более точному и откровенному – платой за требы. Этот способ содержания духовенства, когда оно само бывает сборщиком с народа тех средств, какие на содержание духовенства даёт народ, имеет то преимущество, что духовенство получает своё содержание при наименьшем обременении плательщиков, так как дело обходится здесь без всяких посредников между народом и духовенством. Но, при этом экономическом преимуществе, этот способ содержания духовенства настолько вреден в духовном отношении, что даже жалованье от Правительства, когда Правительство берёт на себя посредство между плательщиком-народом и духовенством, является более желательным, чем существующий, будто бы апостольский, способ содержания пастырей Церкви и их сотрудников. Осмелился ли бы кто-нибудь предложить апостолу Павлу плату за всенощную в Троаде или апостолу Петру за то, что он пришёл в Лидду воскресить Тавифу? Итак, пока в народе и в духовенстве существует убеждение, что за молитву и вообще за пастырский труд можно и должно платить, – настоящий способ содержания духовенства не есть апостольский; апостольским он стал бы тогда, когда в народе, вместо настоящего взгляда на дело, воспиталось бы убеждение, что ему нужно содержать духовенство, потому что духовенство ему нужно, подобно тому как народ содержит пастуха, нужного ему для его бессловесного стада. Самый же большой духовный вред настоящего способа содержания духовенства, способа беспосредственного, состоит в том, что духовенство становится в глазах народа его эксплуататором, и между духовенством и народом образуется антагонизм; духовенство старается получить возможно больше, а народ старается отделаться возможно меньшим. Может ли такое отношение не уничтожать отношения духовного отчества и сыновства? Смешение этих двух понятий «содержание духовенства» и «плата за труд» и создаёт иллюзию эксплуатации там, где даже и нет эксплуатации. Например: за венчание брака, за предбрачные сведения, за справку в книгах, нужную для брака, берётся гораздо больше, чем стоит сам труд, – берётся по тому (не сознаваемому даже иногда) основанию, что женится человек в жизни однажды, редко дважды, ещё реже трижды; потому при таком «случае» и следует взять «налог» на содержание духовенства в 3 руб., в 5 руб., в 7 руб., в 10 руб., в 15 руб.

Как уничтожить в народе это представление о плате (и иногда слишком дорогой, непомерно дорогой плате) духовенству за его духовное делание? Установлением таких свободных отношений между пастырем и приходом, чтобы приход сам озабочен был изысканием средств на содержание духовенства для того, чтобы не лишиться своего пастыря и его помощников. А это может быть достигнуто при двух условиях: при сложении обязанности содержать духовенство на весь приход с тех, которые лично имеют нужду в пастырском делании (крестины, свадьбы, похороны, молебны, панихиды, водосвятия, исповедь, причащение, обедни, вообще всё «заказное» в пастырском служении); во-вторых, при предоставлении пастырю полной возможности оставить тот приход, где содержание представляется для него недостаточным, и перенести свою пастырскую деятельность в другое место. Пастырская деятельность должна быть всегда равной, как река, которая катит свои волны и к которой всякий во всякое время приходит, чтобы утолить свою жажду и удовлетворить все другие потребности в её струях; ничего – личного, ничего – заказного, ничего – такого, что доступно тому, у кого есть деньги, и недоступно тем, у кого денег нет. Сколько дней в седмице может священник употреблять на служение литургий, столько и употребляет; а сорокоуст пусть состоит в том, чтобы, у кого есть новопреставленный, тот и приходил бы в течение сорока дней к совершаемым в эти седмицы литургиям и панихидам. Лития после обедни, по уставу, или и полная панихида – если есть желающие, молебен Спасителю, Божией Матери и тем святым, память которым приходится между одной литургией и другой, пусть совершаются после каждой литургии, и все желающие пусть участвуют в этих молениях без всякой за то платы. Пусть не будет различия обязательных и необязательных, оплачиваемых и неоплачиваемых, личных треб; что обязательно для паствы (молитва родильнице, молитва в 40-й день и год, в порядке Требника), то пусть будет обязательно и для пастыря. Пусть при входе в храм будут две кружки: одна – для пожертвований на храм, другая – для пожертвований в пользу причта; и, если в последнюю пожертвований поступает недостаточно, то приход сам должен озаботиться восполнением этих средств, зная, что при их недостаточности священник уйдёт от них. Точно так же и вещевые сборы: пусть священник не сам ходит и лично выпрашивает; пусть приход сам озаботится, чтобы сборами этими, – которые для прихода легче, чем денежные взносы, – пополнялась скудость денежных средств, доставляемых приходом. Уход причта из прихода, не доставлявшего достаточных средств к его содержанию, и причисление прихода к другому, ближайшему, будут достаточным побуждением к тому, чтобы приход сам себя обложил – как знает – для доставления причту достаточных средств к содержанию. Тогда приход сам озаботится сделать для причта нежелательной перемену места служения устройством хороших причтовых домов, наделом причта землёй и тому подобными удобствами и выгодами жизни. И всё это достиглось бы без всякого озлобления, без всякой личной зависимости от того или другого богатого прихожанина.

Против такой постановки дела представляется то возражение, что в конце она всё-таки отзовётся сокращением числа приходов и увеличением числа душ, приходящихся на попечение одного пастыря, и сокращением числа церквей, в которых совершается непрерывно богослужение. Одним словом, против такой перемены в отношениях между пастырями и приходами будут говорить всё то, что говорилось при уничтожении реформы в церковной жизни, предпринятой при обер-прокуроре Св. Синода графе Д.А. Толстом. Итак, не лучше ли оставить всё в существующем порядке, а надежду улучшения приходской жизни возложить на увеличение числа пастырей? Пусть будет больше пастырей неприхотливых и нетребовательных, хотя бы для этого пришлось понизить образовательный ценз священства – ставить священниками хороших по жизни диаконов и псаломщиков? Ответ заключается в вопросе: если всё оставить так, как теперь существует, то нельзя ожидать никакого возвышения духовной жизни в православном народе, а будет продолжаться её понижение. С понижением образовательного ценза для получения священства понизится и моральный уровень пастырства, потому что хорошая жизнь посвящаемых во иереи диаконов и псаломщиков есть свидетельство только того, что они свободны от грубых пороков, а отнюдь ещё не доказательство истинного их благочестия; и, если отношения между паствой и пастырем построены на начале добывания самим пастырем с прихода средств к содержанию, то эксплуатация прихода полуневежественными пастырями, воспитанными на этих началах, примет большие размеры, более грубые формы, а соответственно тому будет усиливаться и недовольство паствы своими пастырями.

С уменьшением числа пастырей, с увеличением района приходов и числа прихожан, приходящихся на одного пастыря, должно ослабляться личное влияние пастыря на паству. Но в чём состоит в настоящее время это личное влияние? Проповедничество не есть влияние личное, а массовое; проповедь действует одинаково, произносится ли она для 400 или для 800 душ слушателей. Рекомендуемые иногда пастырские беседы при посещении домов прихожан, когда священники ходят по домам или под окнами для сбора подаяния зерном, яйцами, шерстью, – очень неудачная выдумка. Сами прихожане не привыкли обращаться к священнику за советом и наставлениями потому, что привыкли к тому, что священнику за всякое «беспокойство» его надобно заплатить. Остаётся единственное личное воздействие пастыря на прихожанина – при исповеди. Известно, каково может быть это воздействие, когда число исповедующихся в сутки у священника от 200 или 300 душ доходит до 900 душ. Исповедь совершенно утратила у нас значение духовного воздействия пастыря на паству.

Исповедь в том виде, как она теперь у нас совершается, состоит в одном разрешении грехов, и – не только без ущерба для духовной пользы прихода, но даже с большим преимуществом в этом отношении – могла бы быть заменена общей исповедью, как и практикует это о. Иоанн Кронштадтский. Православный народ привык к мысли, что те только грехи получают прощение от Бога, которые перечислены (самим исповедующимся или за него духовным отцом его) при исповеди, и смущаются совестью, если забудут или не посмеют высказать, хотя бы это были грехи заведомо общие ему, исповедующемуся, вместе со всеми исповедующимися и вместе с самим духовным отцом его, например: леность на молитву, рассеяние мыслей за богослужением, осуждение и т. д. Совершенно утратилось понимание того, что устное признание исповедующегося духовнику нужно ему, чтобы он, духовник, мог изречь суд: можно ли этого исповедавшегося допустить ко св. причащению, или – иначе – истинно ли он раскаивался в исповеданных грехах своих. Если прихожане будут знать, что продолжающие быть «ворами, лихоимцами, пьяницами (за исключением тех, у кого пьянство обратилось уже в болезнь), злоречивыми, хищниками» (1Кор.6:10), как нераскаянные грешники, не могут получить разрешения, а потому не могут и приступить к причащению, – то такие или вовсе не будут приступать к исповеди, или же будут у духовного отца своего прямо просить разрешения своего сомнения: можно ли им, при пленении такими-то именно страстями и пороками, приступить к причащению. Исповедь получит надлежащее своё значение. Общая же исповедь в грехах, общих всем, предпочитительнее бывающего теперь на исповеди от духовника напоминания кающемуся грехов его, потому что такое напоминание, с объяснением тяжести того или другого греха, может быть неспешное и обстоятельное, продолжаясь хотя бы час времени, а если нужно – и долее. Такое общее приготовление к получению разрешения грехов могло бы быть заканчиваемо общей же и разрешительной молитвой, после которой бы получившие разрешение удалялись, а неуверенные в том, что и им принадлежит изречённое разрешение, оставались бы и доканчивали дело исповеди, раскрывая перед духовником состояние души своей, приводящее их в сомнение – разрешены ли и их грехи. Важно надлежащее понимание таинства покаяния и устной исповеди, понимание того, что при этом и у духовника и у исповедующегося – одна забота: как бы кто не приступил ко св. причащению в суд и в осуждение себе, в поругание святыни таинств, по неведению и неразумному дерзновению. Такая исповедь, восстановленная в истинном своём значении, может быть очень действительным средством к возвышению духовной жизненности в приходе.

Возбуждению и возвышению духовной жизни прихода могло бы содействовать и восстановление в силе церковного (публичного, по современному словоупотреблению) покаяния или епитимии за явные грехи, – покаяния, обратившегося ныне в формальность судебного делопроизводства. Оставление явных грехов ненаказуемыми распространяет и укрепляет в православном народе мысль о дозволительность таких грехов. О незаконном сожительстве говорят совершенно свободно, как о деле общепринятом, с того времени, как распространили на него название гражданского брака. Так как епитимия налагается у нас только за деяния, открывшиеся по суду, то и дошло дело до того, что ни пастырям, ни пастве как будто и дела нет до открытых нарушений закона евангельского. Всем известные нарушители его избираются в служение церковных старост, церковных попечителей, удостаиваются общения с ними епископов (до сведения которых считается недозволительным доводить то, что всем, кроме них, известно), получают благословения Святейшего Синода и Высочайшие награды по ходатайству духовного правительства, – и через то грех в Церкви пользуется кажущимся почтением и уважением. Приход должен быть призван к содействию пастырю своему в обличении и наказании явных грехов. Что сказано выше относительно случаев жестокости, – должно быть распространено и на другие явные грехи. От кого бы ни услыхал о них пастырь, он должен идти и потребовать объяснения у обвиняемого, о последствиях своего обличения и увещания донести архипастырю со своим заключением, и полученное от епископа решение суда духовного привести в исполнение – или через понесение виновным возложенной на него епитимии, в умиротворение негодования на грех, которое должна ощущать вся местная Церковь (приход – 2Кор.7:11), или через недопущение виновного до участия в трапезе Господней. И епископ, узнавший о каком-либо явном грехе, остающемся без обличения и наказания, должен потребовать объяснения от местного пастыря, как он допускает гибель души, не употребляя в дело вручённой ему власти. При дарованной в наши дни, милостью Божией, свободе совести, с восстановлением в надлежащей силе суда церковного, произойдёт истинно желательное отделение от стада Христова тех, кто, не имея христианских убеждений и в душе давно уже не принадлежа к Церкви, продолжал являться для всех сыном православной Церкви – потому, что отступление от неё не дозволялось уставом о предупреждении и пресечении преступлений. Для тех же, которые истинно принадлежат к Церкви, публичная епитимия за явные грехи будет спасительным действием внимательной к детям матери, которая своим окриком призывает к благонравию забывшихся малых детей. В деревнях, где неверие не сделало ещё такого опустошения, как в городском и фабричном населениях, преступления буйной, озорной молодёжи против собственности и личности, может быть, благовременно ещё встретят плотину, которая окажется ещё в состоянии вернуть к надлежащему мирному течению жизнь, которая всюду теперь делается подобной бурливому потоку. В мерах церковного наказания встретит себе обличение и вразумление и другое зло большинства наших приходов, зло не признающееся и, благодаря преступному невмешательству пастырей, привыкшее встречать кажущееся уважение к себе, это – эксплуатация капиталом местной бедноты, когда весь приход считает иные лица аспидами и кровопийцами, а называет благодетелями. Когда суд духовный, суд Церкви, выражающийся наложением публичной епитимии за явные грехи, будет восстановлен в своей силе, тогда, по многочисленности запросов от пастырей к их архипастырям, окажется, быть может, необходимость возвратить пастырям отнятое у них Духовным Регламентом право наложения епитимии, – даже до лишения св. причащения, – собственной властью, без донесения о том архиерею. В настоящее время, при образованном пастырстве, – можно надеяться, – очень редкими окажутся печальные случаи возмутительного злоупотребления пастырской властью, когда лишение причащения обращается в средство эксплуатации, вымогательства.

Задача правосудия заключается в том, чтобы установить истину, фактическую и юридическую, и охранить или восстановить право, нарушенное произволом или злой волей. Эту задачу может решить только правильно организованный суд. В основе организации суда и вообще судебной деятельности лежит право: материальное и формальное. Материальное право составляют определения как преступных деяний, так и соответственных каждому из них наказаний. Формальное право, или процесс, в сущности есть не что иное, как применение к отдельным жизненным случаям положений материального права. Между тем и другим правом существует необходимая связь и последовательность, и только правильная постановка того и другого обеспечивает правильный суд, и – наоборот – ненормальности в содержании материального права должны вести к аномалии при применении их; с другой стороны, при неправильном процессе применение целесообразных норм может повести к несправедливости. Из этих двух элементов слагается и духовный суд – не тот тайный суд совести, который выражается в таинстве покаяния, а суд Церкви внешний, формальный. Следовательно, и духовный суд, чтобы удовлетворять целям правосудия, должен иметь доброкачественное материальное право и таковой же процесс. Имеет ли и то и другое духовный суд действительно в доброкачественном виде и поэтому удовлетворяет ли он целям правосудия? Для разрешения этого вопроса необходимо обратиться к рассмотрению как материального права, так и процесса духовного суда, и обсудить, насколько они достигают своей цели – восстановить правду. Руководящими началами при этом послужат, с одной стороны, требования современного состояния светского правосудия, с другой стороны – требования канонические, т. е. те начала, которыми руководилась древняя вселенская Церковь при отправлении правосудия. Первые – помогут выяснить, насколько наш духовный суд удовлетворяет или не удовлетворяет своему назначению, и – в последнем случае – что̀ в нашем духовном суде надо изменить и дополнить, одним словом – ка̀к его реформировать. Вторые – укажут нам пределы необходимой реформы, т. е. то, что в духовном суде должно быть сохранено, чтобы при реформе не поколебать вселенские и неизменные начала церковного строя.

Основанием всякой карательной деятельности в современном государстве является закон. Закон содержит в себе те правовые нормы, или обязательные для всех запреты, что делать и чего не делать, и устанавливает наказание за неисполнение. Ни облагать наказанием деяния, в момент их совершения по закону не наказуемые, ни приговаривать виновных к наказанию, в законе не установленному, судья не имеет права. Уложение о наказаниях формулирует этот принцип (nullum crimen, nulla poena sine lege) следующим образом: «Наказания за преступления и проступки определяются не иначе, как на точном основании постановлений закона» (ст. 90). И в светском суде этот принцип действительно находит себе применение, потому что материальное право отличается там ясностью, точностью и полнотой как в определении возможных преступлений, так и соответственных каждому проступку наказаний. В светском карательном кодексе установлена соразмерность наказаний с тяжестью преступных деяний, и тем ограничен, если не изъят совершенно, судейский произвол в деле назначения наказаний. Последнее достигается тем, что в Уложении о наказаниях создана так называемая лестница наказаний, в которой все роды наказаний, разделённые на виды и степени, по сравнительной их тяжести, располагаются в последовательном порядке степеней, в форме арифметической или геометрической прогрессии. На основании 104 ст. Уложения, мера установленного законом за преступное деяние наказания определяется: «по мере большей или меньшей умышленности в содеянии преступления; по мере большей или меньшей близости к совершению оного, если преступление не вполне совершено; по мере принятого подсудимым участия в содеянии преступления или в покушении на оное; наконец, по особенным, сопровождавшим содеяние преступления или покушение на оное, обстоятельствам, более или менее увеличивающим или же уменьшающим вину преступника».

Так ли совершенно материальное духовно-судное право?

Материальное духовно-судное право изложено в Уставе духовных консисторий, в разделе III, собственно, в ст. 176–196. Таким образом, в двадцати статьях сосредоточено всё духовное уложение о наказаниях, указаны как возможные проступки священно- церковнослужителей, так и определены соответствующие им наказания. В частности, Устав предусматривает: оскорбление действием в церкви, во время богослужения, и оскорбление неприличным словом и вообще тяжкое оскорбление вне церкви (179, 186 ст.); произведённое в церкви неблагочиние, повлёкшее соблазн, замешательство и остановку богослужения (180 ст.); совершение в нетрезвом виде церковного богослужения (181 ст.); неуважение к дому Божию и освящённым вещам оного, выразившееся в неприличном слове или действии (182 ст.); допущение, по нерадению, младенцу умереть без крещения и больному без покаяния (183 ст.); вымогательство платы за преподание треб (184 ст.); нарушение целомудрия или святости брака (185 ст.); нетрезвость (187 ст.); повенчание лиц несовершеннолетних, или находящихся в родстве, или же обязанных супружеским союзом, без соблюдения надлежащих предосторожностей (188, 189, 190 ст.); неисправность по отправлению богослужения и треб, а также немиролюбие (191 ст.); неисправное ведение приходо-расходных, метрических, обыскных книг и исповедных росписей (192–193 ст.). И только. Но этим в действительности не исчерпываются возможные проступки священно- церковнослужителей против должности, благочиния и благоповедения. В частности, вышеозначенными статьями не предусматриваются таковые и, как это видно из практики консисторского суда, чаще других проявляемые духовными лицами проступки: самовольные и продолжительные отлучки из прихода, неподчинение и неуважение низшего члена причта высшему, оскорбление одним членом клира другого при исполнении служебных обязанностей, учинение растраты или присвоение церковных или братских денег, грубое обращение с прихожанами, жестокое обращение с женой или детьми, неисполнение следователями порученного им дела, превышение власти со стороны благочинных и т. д. Наличность виновности священно- церковнослужителей в сих и им подобных проступках ставит духовный суд в затруднение относительно определения соответствующего наказания. Выход из этого затруднения, правда, указывается 195 ст. Устава дух. конс., которой предписывается – в случаях, которые не означены в сем Уставе, руководствоваться церковными правилами или Сводом Законов Российской империи, в особенных же случаях испрашивать разрешение Св. Синода; но этот выход соединён с большим затруднением, как по отысканию подходящих церковных правил или светских указаний, так и в самом применении таковых. Дело в том, что, рассматривая те канонические правила, которые положены в основании церковного суда над духовными лицами и определяют наказания за различные преступления, находим, что некоторые из них составлены под влиянием временных обстоятельств и бытовых условий, при отсутствии которых они естественно теряют свою действительную силу (Карф. 12, 29). Затем, многие правила, приложение которых к современным порядкам было бы очень желательно, или не действуют, или видоизменены до такой степени, что утратили своё первоначальное значение (Ап. пр. 37-е; Ник. 5-е; Конст. II, 8-е; Ап. 34-е; 19-е, 9-е и др.). Отсюда возникают вопросы: что нужно считать в канонах Соборов и отцов Церкви действующим и обязательным для судебной власти законом? и где критерий для различения того, что остаётся в них обязательным для настоящего времени и что отошло в область истории? Ни церковная практика, ни наука, ни законодательство не дают такого прочного и надёжного критерия. Между тем, и с юридической и с практической стороны точное определение положительного значения древнего канонического законодательства для современной церковной практики, как правительственной, так и особенно судебной, имеет существенную важность. Очевидно только, что вопрос этот не может быть предоставлен произволу практики, как это бывает теперь, и не может быть разрешён наукой, которая бы только могла подготовлять материал к решению его. Он принадлежит всецело церковно-законодательной власти, и только ею может быть разрешён.

Что касается упомянутого в статье Свода Законов или светского законодательства, то, действительно, некоторые из перечисленных проступков, не содержащихся в Уставе дух. конс., там упоминаются; предусмотрены там и многие другие (см. Улож. о наказ.), но в качестве уголовных и потому подлежащих – согласно п. в 149 ст. Устава – действию уголовного суда. Хотя Устав дух. конс. передаёт уголовному суду только тяжкие уголовные преступления, но самого понятия «тяжкое» не определяет, и самых проступков и преступлений, относящихся к категории тяжких, не перечисляет. Обсуждение проступков со стороны их тяжести на практике сводится к усмотрению суда, а это не одинаково отражается на участи виновных в них лиц. В интересах правосудия, законодательной церковной власти следовало бы восполнить соответствующие статьи Устава или – лучше – создать карательный кодекс вновь, заимствовав определение преступлений как из церковных правил, не утративших своей силы и значения и в настоящее время, так и из Свода Законов. Из правил св. отец, Вселенских и Поместных Соборов нужно бы, кажется, внести в наше Уложение те церковные правила, которые упоминают:

1) О преступлениях служителей Церкви, проистекающих от злоупотребления правами церковного священнодействия, куда относится всякое незаконное совершение или несовершение, преподание или не преподание другим всех таинств св. Церкви, и в частности: неправильное совершение крещения (Ап. пр. 47-е, 49-е, 50-е; Карф. 59-е; VI Всел. Соб. 31-е, 59-е); освящение мира пресвитером для таинства миропомазания (Карф. 6-е); неупотребление в таинстве евхаристии узаконенного вещества (VI Всел. Соб. 32-е, 28-е); не преподание сего таинства умирающим (1, 13-е; Карф. 7-е; Грич. Нис. 2-е, 5-е), непринятие кающегося и неправильное разрешение связанного другим (Ап. 52-е); совершение незаконного брака (VI, 6-е; Неок. 1-е; Феоф. 13-е и др.); незаконное избрание и поставление на степени и должности церковные, как-то: избрание незаконнопоставленной властью (11,4-е; Сард. 18-е), через симонию (Ап. 29-е; IV, 2-е; VI, 22-е), избрание новообращённых к вере (Ап. 80-е; I, 2-е), или изменявших ей когда-либо (I, 10-е), не отличающихся умственными качествами и образованием (Ап. 80-е; VII, 2-е), состоящих в незаконном супружестве (Ап. 17–19-е; IV, 14-е; VI, 3-е, 72-е; Вас. Вел. 2-е) и впадших прежде рукоположения в тяжкий плотский грех (I, 10-е; Карф. 68-е; Григ. Нис. 5-е; Ап. 22-е; I, 1-е); поставление посторонним епископом без воли местного епископа (Ап. 14-е, 35-е; I, 15-е), в чужую епархию (I, 16-е; IV, 20-е), без назначения к определённому месту (IV, 6-е).

2) По преступлениям, проистекающим из нарушения прав и законов церковного управления, из которых одни свойственны епископам, как-то: нарушение пределов поместного управления и смешение Церквей (II, 2-е; III, 8-е; IV, 17-е), распространение власти на другие епархии, выражающееся учением (VI, 20-е; Сард. 11-е), рукоположением клириков и совершением других священных действий (Ап. 14-е, 35-е; I, 15-е; 11,2-е; IV, 5-е и др.), принятием к себе клириков других епархий без законного увольнения (VI, 18-е; Карф. 91-е), неуважение к распоряжениям других епископов и общение с отлучёнными от них (Ап. 16-е; I, 5-е; Ант. 3-е) и всякое самовольное действование без воли высшего церковного правительства (Ап. 14-е; Ант. 6-е, 9-е, 16-е и др.), с оскорблением общих правил и постановлений Церкви (VI, 2-е; VII, 1-е), с нарушением прав и преимуществ, свойственных Церквам (III, 8-е; IV, 28-е; VI, 29-е и др.). Другие преступления свойственны клирикам, и таковые, как предусмотренные церковными правилами, необходимо следует внести в церковный устав о наказаниях; сюда относятся:

а) самовольный переход от одной церкви к другой (Ап. 15-е; IV, 5-е, 20-е; VI, 17-е; Ант. 3-е; Сард. 16-е), отделение от своего епископа и самочинное служение (Ап. 31-е; IV, 8-е; Ант. 8-е; Сард. 14-е), неповиновение суду своего епископа, перенесение от него дела к другому, а ещё более к суду светскому (Ант. 4-е, 15-е; II, 6-е; IV, 9-е; Карф. 15-е, 37-е, 118-е, 139-е);

б) преступления, проистекающие из нарушения обязанностей священнослужения, как-то: неправильное против устава служение церковных служб (VI, 32-е, 81-е), продолжительное опущение церковных служб (VI, 80-е; Сард. 12-е), святокупство или обращение священных действий в предметы корыстолюбия и продажи (VI, 23-е), совмещение церковного служения с мирскими званиями и должностями (IV, 3-е, 7-е; VII, 10-е и др.);

в) преступления, оскверняющие священный сан, куда относятся: все плотские грехи (Ап. 25-е; Неок. 1-е; Вас. Вел. 32-е, 52-е), лихоимство (Ап. 41-е; I, 17-е; VI, 10-е), нетрезвое поведение (Ап. 42-е), отречение от своего сана и оставление его (Ап. 62-е; IV, 7-е).

3) Преступления, возникающие от взаимного нарушения прав и преимуществ друг друга, как-то: незаконное низложение епископом прочих служителей (I, 5-е), досаждение епископу от других служителей (Ап. 55-е; IV, 18-е; VI, 34-е), неуважение низшими служителями Церкви высших и присвоение себе первыми преимущества последних (Лаод. 20-е; I, 18-е; II, 7-е), тяжбы и ссоры их между собой по разным искам в дележе доходов и пользовании церковной собственностью (I, 5-е; II, 6-е; IV, 9-е, 17-е; Ап. 38-е, 73-е и др.); преступления клириков против мирян, например – в случаях присвоения ими себе имущества последних и других обидах (II, 6-е; Карф. 28-е, 144-е).

4) Служители Церкви так же, как и миряне, могут впадать в преступления, противные вообще христианской вере и нравственности; посему является необходимость обозначить и таковые, например: отпадение от веры христианской и переход в иную нехристианскую (Вас. Вел. 73-е; Григ. Нис. 2-е); фанатизм и изуверство (VI, 1-е; Ап. 27-е; Карф. 74-е, 80-е, 103-е, 122-е; Двукр. 9-е); суеверия и гадания разных видов (Анк. 24–25-е; Лаод. 36-е; VI, 60–63-е;

Вас. Вел. 65-е, 72-е, 83-е; Григ. Нис. 4-е); нерадение об исполнении христианских обязанностей и в частности – уклонение от св. причащения (Ап. 9-е; Ант. 2-е; VI, 80-е; Сард. 11-е); неуважение к христианской святыне (VI, 97-е; VII, 9-е); участие в предосудительных играх и зрелищах (VI, 50-е, 51-е, 60-е, 69-е) и все безнравственные поступки, позорящие звание христианина, как-то: непослушание к родителям (Вас. Вел. 38-е, 40-е, 42-е), неверность супругов (Вас. Вел. 9-е, 21-е, 39-е, 58-е), беспечность о детях (Вас. Вел. 2-е, 33-е, 52-е), содействие распутству (VI, 86-е), святотатство (Григ. Нис. 6-е, 8-е; Двукр. 10-е), воровство (Вас. Вел. 61-е), клятвопреступничество (Вас. Вел. 64-е, 82-е) и др.

Затем, непредусмотренное церковными правилами можно восполнить Сводом Законом, заимствовав из Уложения и Устава о наказаниях и включив в духовное Уложение о наказаниях, во-первых, те статьи, в которых содержится определение проступков и наказаний, подведомых суду духовному, например, 859 статья Улож. о наказ., гласящая о нарушении священником правил для погребения мёртвых, и др., и, во-вторых – те статьи, подсудные светскому суду, которые определяют такие преступления, кои по свойствам своим скорее подлежат суду духовному, нежели светскому. Так, например, обвинение священнослужителя в кощунстве, т. е. в насмешках, доказывающих явное неуважение к правилам или обрядам Церкви православной, предусмотрено 182 статьёй Улож. о наказ.; но духовное лицо, обличённое в сем преступлении, прежде всего и по преимуществу является нарушителем правил Церкви и своих духовно-нравственных обязанностей. Таковы же проступки, могущие быть учинёнными священно- церковнослужителями и предусмотренные Уложением о наказ, в статьях: 185, 188, 190, 192, 207–209, 859, 1442, 1552 ч. 1, 1557 ч. 1, 1569 ч. 1, 1572 ч. 1, 1577, 1066, 1003. Также и те статьи Улож. о наказ., которые предусматривают проступки и преступления светских лиц по службе государственной и общественной, каковые (за исключением тех, которые влекут за собой наказания, соединённые с лишением или ограничением прав состояния) могут быть применены и к духовным лицам, составив особую категорию проступков против должности духовной, судебной и административной (Улож. о наказ, ст. 329–331, 333, 335–337, 341, 343, 344 ч. 1, 347, 348 ч. 1, 349–352, 354 ч. 1 и 2, 356, 357, 360, 364 ч. 1, 369–372, 380, 381, 383, 388, 389 4.2, 390–394, 397–407, 409–423, 426–427, 429–431, 432 ч. 1, 433–

134, 470–475, 476 ч. 1, 477, 478 ч. 1, 479 ч. 1, 480 ч. 1, 483, 484, 486– 491, 492 ч. 1, 494, 496, 497 ч. 1, 501–504. Устав о наказ.: 35–36, 42–43, 100–141).

Таким образом, восполнение материального права должно идти двумя путями: прежде всего за счёт церковных правил, а в случае недостаточности таковых – за счёт статей светского Уложения о наказаниях. Редакция статей при этом должна быть самая определённая, чтобы определение проступка было точно и полно, заключая в себе указания на существенные признаки проступка; например, при определении наказания за вымогательство следовало бы не просто выразиться так, как делает наш Устав: «Священнослужители, уличённые в вымогательстве за преподание треб, отрешаются от места и низводятся в причётники до раскаяния и исправления» (184 ст.), а хотя бы сказать так: «За всякие делаемые кому-либо священно- церковнослужителем притеснения, или угрозы, или предъявляемые требования, с целью получения от них денег или иных материальных выгод за совершение таких треб, которые должны быть отправлены по закону бесплатно, виновные»... и т. д. (ср. 377 ст. Улож. о наказ.). Точно так же при определении наказания за нетрезвость необходимо выразить, что надо разуметь под нетрезвостью (более или менее постоянное неумеренное употребление спиртных напитков), чтобы не подавать повода к разнообразному толкованию судом неясных понятий и к применению суровых наказаний к таким явлениям порочной воли, которые этого по закону не заслуживают.

Особенное внимание также должно быть обращено на определение наказаний за преступления. Вся система взысканий, предложенная Уставом дух. конс. в 176 ст., недостаточна в том отношении, что Устав или упоминает о таких взысканиях, которые на будущее время никак не должны и не могут иметь значения наказаний по суду, или указывает наказания без надлежащей точности и определённости. Устав в числе наказаний ставит поклоны (176 ст. п. 10), тогда как едва ли можно почесть целесообразным обращать в предмет наказания то, что по существу своему должно составлять долг каждого христианина и быть делом свободы, а не принуждения. Устав относит к наказаниям пеню и денежное взыскание, строгий и простой выговор, исключение за штат и отрешение от места (пп. 6, 7, 9, 11); но относительно классификации всех этих наказаний одинаково возникает недоумение, чем различествуют между собой из перечисленных наказаний: пеня и денежное взыскание, строгий и простой выговоры, исключение за штат и отрешение от места. Вообще, вся система наказаний по Уставу дух. конс. оказывается неудовлетворительной в том отношении, что Устав часто налагает наказания без определения срока и периода времени, а смотря по обстоятельствам дела (188 ст.), по усмотрению епархиального начальства (182 ст.), впредь до раскаяния и исправления (181, 186–187 ст.ст.).

Удобнее будет, в смысле постепенности и большей точности, лестницу наказаний для священно- церковнослужителей и монашествующих, упомянутую в 176 статье, расположить таким образом:

а) замечание,

б) выговор,

в) денежный штраф,

г) заключение в монастырь от 1 до 3-х месяцев, от 3 до 6, от 6 мес. до 1 года в священнослужение, клиросное послушание, труды, без отрешения от места,

д) заключение в монастырь до 3 месяцев, от 3 до 6, и от 6 мес. до 1 года, с отрешением от места,

е) низведение в причётники до 1 года,

ж) увольнение за штат навсегда,

з) лишение священнослужителей и священно-монашествующих сана, но с оставлением в Духовном Ведомстве,

и) лишение сана и исключение из духовного звания,

i) исключение причётников из Духовного Ведомства. К монашествующим взамен тех взысканий, которые не могут быть к ним применимы, определить: перемещение из одного монастыря в другой, монастырские труды, лишение монашества.

Мы знаем требование 104 ст. Улож. о наказ. о строгой соразмерности наказания со степенью виновности в преступлении. Между тем Устав дух. конс. почти не различает степеней виновности обвиняемого лица и даже не полагает различия между совершением проступков и покушением на оные. Так, по ст. 185 Устава одному и тому же наказанию (лишение сана и исключение из духовного звания) подвергаются священнослужители и за нецеломудренную жизнь и за нарушение святости брака прелюбодеянием, тогда как нецеломудрие есть понятие мало определённое и обозначает скорее преступление, совершаемое в мыслях или в движениях сердца, а оскорбление святости брака прелюбодеянием есть фактическое совершение преступления.

В Уставе духовных консисторий совершенно не упомянуто о порядке внесения в послужные списки священно- церковнослужителей перечисленных в 176 ст. мер взыскания и исправления, налагаемых по суду, а также и в тех случаях, когда лица судимые оправданы и от суда и ответственности освобождены. Касающиеся же сего указы Св. Синода (от 11 марта 1835 г., от 1 апреля 1899 г. № 1922 и от 10 ноября того же года № 7088, от 26 июля 1902 г. № 8) не разъясняют дела. Желательно упоминание в карательном кодексе по этому вопросу применительно к 813 ст. III т. Свод. Зак., изд. 1896 г., по которой в послужные списки гражданских чиновников и канцелярских служителей внесению не подлежат:

а) приговоры оправдательные;

б) приговоры по делам, прекращённым за примирением сторон;

в) приговоры, коими, на основании Уложения о наказаниях и Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, определены: внушения, замечания, выговоры, без внесения в послужной список, денежные взыскания, вычет из жалованья или арест на время не свыше трёх недель. В послужные списки не вносятся также взыскания, которым чины гражданского ведомства подвергаются без суда, по распоряжению начальства.

Переработанное материальное право для того, чтобы получить действительный авторитет закона, должно быть санкционировано законодательной властью в поместной русской Церкви, т. е. Всероссийским Собором, как выражением общецерковного правосознания.

Обобщая все вышеизложенное, приходим к следующим выводам:

1) Материальное право или карательный кодекс духовного суда (Уст. дух. конс.) не отличается полнотой и точностью как в определении преступных деяний, так и в соразмерности наказания со степенью действительной виновности; переработка его необходима.

2) В основу этой переработки должны лечь церковные правила, а затем недостающее может быть восполнено подходящими статьями из светских карательных кодексов, т. е. Уложения о наказ, и Устава о наказ.

3) Новый карательный кодекс, точно так же и новый процесс (о нём будет сказано ниже), должен получить санкцию церковной законодательной власти, т. е. Всероссийского Собора.

Когда вопрос о материальном праве будет разрешён надлежащим образом и духовный суд приобретёт совершенное материальное право, тогда он станет на твёрдую почву, почву закона; усмотрению суда не будет места, и действия суда станут правомерными.

Из предыдущего мы видели, что для достижения правосудия необходимо точное и полное материальное право. Но это – одна сторона дела. Как бы ни было совершенно материальное право, на котором основывается правосудие, оно не достигает своей цели, если не будет иметь совершенным формального права. Формальное право, или процесс, есть система юридических норм, определяющих организацию судебной власти и формы, в которых должна производиться судебная деятельность, т. е. судоустройство и судопроизводство. Судоустройство определяет – в частности – права, пределы и круг деятельности судебной власти во всех её инстанциях, род дел, подлежащих ведению каждой, и отношения между собой разных органов правосудия. Судопроизводство устанавливает те обязательные формы, в которых должна двигаться судебная деятельность, преследуя цели правосудия в каждом данном случае. И то и другое имеют своей общей задачей – дать суду и сторонам, в деле заинтересованным, все возможные средства к тому, чтобы достигнуть объективного убеждения в существовании правонарушения или преступного действия и восстановить правовое равновесие или подвергнуть наказанию преступную волю. Как же должен быть устроен процесс, т. е. судоустройство и судопроизводство, чтобы он наиболее удовлетворительно решал свою задачу?

В настоящее время наукой и законодательством одинаково признано, чтобы в основу устройства судов были положены некоторые общие принципы, которые обеспечивают внутреннее достоинство судов и обусловливают достижение правосудия. К таковым принципам относится, прежде всего, самостоятельность суда, т. е. чтобы суд руководился теми только целями, какие указываются целями правосудия и никакими другими, потому что всякие другие цели и соображения вредно отражаются на правосудии. Вследствие этого основного положения современное право требует отделения суда от администрации и возможной независимости судебной власти от административной, т. е. чтобы рассмотрение всех судных дел было предоставлено только судебным учреждениям, без всякого вмешательства и участия властей административных. К отделению суда от администрации побуждает не одно удобство разделения труда, но также и необходимость разъединения властей административной и судебной, для взаимного ограничения одной из них другой. Администрация требует от управляемых исполнения закона и предупреждает нарушение законного порядка, а суд восстановляет порядок уже нарушенный и определяет последствия его нарушения. Если одна и та же власть и предъявляет требование, и сама же обсуждает последствия его неисполнения, то очевидно, что обвиняемые не могут иметь никаких ограждений от неправильного преследования их. При соединении администрации и суда в одних руках ничто не представляет ручательства в том, что каждая из двух властей, административная и судебная, будет держаться в её естественных пределах (Жур. Деп. Гос. Сов., с. 164). В отношении к судоустройству принцип самостоятельности суда требует точного определения прав и круга деятельности каждой судебной инстанции, иначе сказать – судебная компетентность различных органов правосудия должна быть строго обозначена законом, подсудность тех или других дел точно определена, и каждый из этих органов, внутри пределов, для него установленных законом, должен существовать и действовать вполне самостоятельно. В силу самостоятельности каждого суда, воспрещается высшей инстанции всякое вмешательство в производство дел низшей инстанции, разве только в порядке, определённом законами, и тогда рассмотрению и суду высшей инстанции подлежит самое дело по его существу или формам (апелляция или кассация), а не суд над действиями низшей инстанции. Самостоятельность суда отражается далее и на внешнем положении судьи, который по Судебным Уставам должен быть несменяем (243 ст. Учр.), т. е. не увольняем, не переводим с одного места на другое, разве только по суду или по собственному желанию. Но, стремясь установить самостоятельность и независимость суда, современное процессуальное право вводит в то же время во внутреннее устройство судебных мест такие независимые от суда элементы, которые предупреждают и ограничивают всякий произвол судебной власти, каковы суть: прокуратура и защита. Первая следит за законосообразностью всех судебных действий, вторая отстаивает на суде частные интересы сторон, ответственных перед судом. С той же целью производство предварительных следствий вверено особым судебным органам – судебным следователям, действующим под надзором прокурора, который постановляет своё заключение по их дознаниям и предаёт виновного суду, поддерживая затем обвинение и в самом судебном учреждении. Одна из коренных особенностей нового суда заключается, далее, в участии самого общества. Это участие допускается в различных формах: или в предоставлении самому обществу права избрания тех органов правосудия, которым вверяется охранение ближайших интересов частных лиц в определённых сроком границах, или в участии общества в самом приговоре суда о виновности или невиновности подсудимого, о вменяемости или невменяемости ему известного действия, через своих представителей, т. е. присяжных. Суд присяжных известен в двух формах:

а) как существующий у нас в России суд присяжных заседателей, в виде отдельной, независимой от суда коллегии народных представителей, избираемых на каждое дело отдельно и постановляющих приговор лишь о вине или невинности и притом без мотивировки его;

б) или в виде суда шеффенов, как в Англии, т. е. коллегии народных представителей, избираемых на известный период времени, заседающих вместе с судьями, составляющих одну коллегию и решающих вместе с судьями все вопросы, возникающие в деле.

Характер поступающих в суд дел, т. е. большая или меньшая важность их, вызывал необходимость в устройстве судов разной компетенции, а именно:

а) суда для разбора мелких дел (мир., гор. суд и зем. нач.) и

б) общих судов для разбора дел более серьёзных (окр. суд). Для исправления ошибок и неправильностей в решениях дел этими судами установлены апелляционные и кассационные суды. Для мировых судей апелляционной и кассационной инстанцией служит съезд мир. судей, для городских судей и земских начальников – уезд, съезд, а кассационным судом для них – губернское присутствие, для окружных судов является судебная палата. Высший и кассационный суд в империи составляет Сенат. Компетенция судов первой и второй категории точно установлена законом. В случае возникновения пререканий о подсудности и для устранения их установлены особые правила: пререкания разрешаются указанными в законе присутственными местами.

а) Потребность в правильно организованном суде над мелкими проступками вызывается тем, что нередко мелкие проступки нарушают и более дорогие права. Кроме того, непринятие немедленных мер ко взысканию за мелкие проступки ведёт часто к дальнейшим, более сложным, правонарушениям. Наконец, наказание за мелкие проступки, если не физически, то нравственно может быть тяжко, ввиду чего надо, чтобы его назначал суд, правильно организованный, обставленный такими условиями, при которых нельзя ожидать ошибочного решения. Отличительные черты этих судов заключаются в следующем. Так как проступки и деяния, которые приходится ему разбирать, имеют более местное, чем общее значение, поэтому этот суд должен иметь местный характер, выбираться из местных жителей. Главная задача этого суда – устранить недоразумение и примирить; поэтому судья должен быть местный житель, член данной среды, более всего способный явиться миротворцем. Суд этот должен быть более простым ввиду несложности самых недоразумений и проступков; поэтому это должен быть судья единоличный. Порядок, установленный на этом суде, должен быть лишён, по возможности, всяких сложных формальностей. Но, будучи местным, единоличным, скорым и неформальным, суд этот должен быть также самостоятельным, независимым и разбирать дела судебным порядком, т. е. присуждать к ответственности лишь за то, что предусмотрено законом, и разбор дел на этом суде также должен быть обставлен необходимой судебной процедурой, требуемой правильным судопроизводством.

Ввиду того, что судьи этих судов решают дела единолично, на случай исправления возможных ошибок и неправильностей необходима апелляционная инстанция. Подача апелляционной жалобы допускается, по Судебным Уставам, не на все решения этих судов, а только на сравнительно более серьёзные; более же мелкие дела (арест не свыше 3 дней, штраф 15 руб. и взыскание убытков до 30 руб.) мировые судьи этих судов решают окончательно (124 ст.). На эти решения могут подаваться лишь кассационные жалобы, если имеются на то законные основания (нарушена подсудность, существенные формы процесса, и неправильно применён закон).

б) Кроме дел, выделенных судам первого рода, все остальные дела ведают общие судебные места. Суды эти организованы на начале двух инстанций, причём каждое из судебных учреждений приноровлено к особому кругу. Первая инстанция есть окружный суд, решающий дела частью (очень ограниченное количество) без присяжных заседателей, а все остальные – с присяжными заседателями. Второй инстанцией для дел, решённых окружным судом без присяжных заседателей, является судебная палата, которая является высшей апелляционной инстанцией. Такая система судов служит к тому, что ни один суд не обременён массой дел, вследствие существования мелких судов, а апелляционный и кассационный суд служит гарантией для подсудимого, что ошибки и неправильности в решении низших судов будут исправлены высшими.

Местный судья решает дела единолично. Общие суды, равно как и вторая инстанция в местном суде, построены на коллегиальном начале. В последнее время среди юристов-практиков раздаются голоса за предоставление и в общих судах одному коронному судье права разбирать дела с присяжными заседателями.

Способами занятия судебной должности обыкновенно служат или назначение Правительством, или избрание самого общества. В суды общие обыкновенно назначаются судьи или прямо правительством, или по рекомендации того судебного места, где открылась вакансия. Выборный судья здесь неприменим, потому что этим подрывалось бы начало самостоятельности, несменяемости. Для местных судов, по Суд. Уст., судьи должны назначаться по выбору самого общества. Будучи преимущественно блюстителями мира, судьи эти особенно нуждаются в доверии местного общества, которое, зная живущих среди него, лучше может оценить индивидуальные особенности и моральную сторону избираемого лица, чем это могут правительственные органы. Предоставляя Правительству или обществу выбор, законодатель в то же время выставил условия, необходимые для занятия судебной должности. Условия эти – частью общие, частью специальные. К общим условиям относятся возраст (не менее 25 л.), несудимость и пр. Специальные условия для лиц судебного ведомства – юридическое образование или особая подготовка, а для некоторых должностей – особый стаж. Само собой разумеется, что, кроме перечисленных условий, от кандидата на судебную должность требуется обладание нравственными качествами.

Предварительное производство обнимает ряд следственных действий, имеющих целью собрать, подготовить материал, необходимый для расследования дела по существу. Дела мелкие и простые решаются большей частью без предварительного производства, а если надо собрать доказательства, то это делает не судебный орган, а потерпевший, полиция или административное учреждение, представляющее обвинение. В делах же, подлежащих рассмотрению общих судов, ввиду сложности и важности их, нельзя обойтись без предварительного расследования, и оно Судебными Уставами признано необходимым для всех таких дел. Исключение допускается лишь по делам, решаемым без присяжных заседателей (545 ст. Уст.). Предварительное следствие с 1850 г. производится судебным следователем. Судебный следователь, по Суд. Уст., есть должностное лицо судебного ведомства, приуроченное, как и мировые судьи, к определённому участку. По положению следователь уравнён с судьёй. В 1867 г. учреждены следователи по особо важным делам. На окраинах (Закавказье, Сибири, Туркестанском крае, Арх. губ.) производство следствия поручено не особым органам, а местным мировым и участковым судьям. В комиссии 1894 г. по пересмотру судебной части было найдено более удобным соединение в одной должности обязанностей единоличного судьи и следователя, так как обе категории – и следственная и собственно судебная – дают, в сущности, однородный материал. Вся разница сводится лишь к тому, что, собрав доказательства, следователь направляет дело, в установленном порядке, к представителю обвинительной власти для дальнейшего движения, а судья сам разрешает его своим приговором. Опыт тех губерний, где должность следователя соединена с судейской, показывает, что никаких неудобств от этого не встречается. Упомянутая же выше комиссия 1894 г., обсуждая недостатки предварительного следствия, полагала, что от соединения должностей судейской и следовательской предварительное следствие должно даже улучшиться.

Куда направляется дело по окончании предварительного следствия? Естественнее всего предварительному следствию идти бы на заключение прокурора, как органа публичного преследования и обвинения, и от него получать или прекращение или дальнейшее движение, в смысле предания суду. Однако есть веские соображения, которые побуждают желать создания особой коллегии для предания суду. Появление публично на суде в качестве обвиняемого само по себе не легко (независимо от того, будет или не будет обвинён); оно причиняет нравственные страдания, может и доставить материальный вред, может повлиять на репутацию, отозваться на всю жизнь. Ещё тяжелее, конечно, такое привлечение для невинного. «Выставление человека на позорище публичного обвинения, – говорят мотивы государственной канцелярии (II, с. 188), – наносит его честному имени такой тяжкий удар, которого следы не всегда изглаживаются и оправданием на суде, тем более, что предание суду нередко отражается на состоянии обвиняемого и почти всегда стесняет его свободу». Столь важное значение момента предания суду в уголовном процессе вызывает необходимость поставить его в условия, которые служили бы достаточным ручательством, что на скамью подсудимых не попадёт человек, привлечённый к нему пристрастно или легкомысленно; а такое ручательство заключается единственно в разрешении вопроса о предании суду высшей судебной коллегией – обвинительной камерой. Кроме того, стадия предания суду составляет средство контроля над действиями прокурорского надзора и органов предварительного следствия. Сознание, что следствие по каждому делу, подсудному прис. заседателям идёт на просмотр в палату, заставляет членов прокурорского надзора и следователей внимательнее относиться к своим обязанностям. По Судебн. Устр., каждое законченное предварительное следствие по делу, влекущему за собой лишение или ограничение прав, шло в суд. палату, как органу предания суду, независимо от того – составлен ли по нему прокурором обвинительный акт или заключение о прекращении и приостановке преследования (523 ст. Уст.). Позднее, в 1883 г., это изменено, а именно: в палату решено направлять лишь дела с обвинительными актами; те же, по коим прокуратура находила возможным составить заключение о прекращении, поступали в окружной суд. Особая организация обвинительной камеры предания суду даёт видеть, что светское законодательство бережно относится к личности обвиняемого, стремясь предавать суду – при посредстве этого института – лиц, действительно совершивших какое-либо преступление.

Таково устройство судов в современном государстве. Нам пришлось остановиться, может быть, несколько подробно на светском судоустройстве с той целью, чтобы иметь возможность сравнить с ним устройство нашего духовного суда и, если позволит особая природа нашего духовного суда, лучшее и необходимое из него заимствовать, так как внутренние достоинства и внешняя стройность организации светской судебной власти не подлежат сомнению, равно и то, что только такая рациональная постановка судоустройства способствует достижению правосудия. Так ли организованы духовно-судебные органы?

а) Св. Синод в качестве суда первой инстанции над епископами и в качестве второй апелляционной инстанции по делам, решенным епархиальным судом,

б) епархиальный суд. Значение Св. Синода в качестве апелляционной инстанции – весьма ограниченное: туда поступают весьма немногие дела, а именно – имеющие своим последствием лишь лишение сана священнослужителей, исключение церковнослужителей из духовного ведомства (171 ст. Уст. дух. конс.), так что основным духовным судом является епархиальный. Судебная власть в епархиальном суде всецело принадлежит епархиальному архиерею. Он судит священно- церковнослужителей или непосредственно сам по проступкам:

а) неведения, нечаянности, неудобоподвергаемым гласности и формам обыкновенного суда,

б) вообще по проступкам против должности и благоповедения, не соединённым с явным вредом и соблазном, и

в) по жалобам, приносимым именно с тем, чтобы неправильно поступившего исправить архиерейским судом и назиданием без формального делопроизводства (155 ст. Уст. дух. конс.). Во всех других случаях архиерей производит суд через консисторию (154 ст. Уст. дух. конс.). Консистория есть административно-судебное учреждение. Здесь производятся, рассматриваются и решаются всевозможные дела по епархиальному ведомству: и административные, и хозяйственные, и судебные. Дела распределяются по предметам их на отделения и расписываются к производству по столам. Каждый стол вверяется особому наблюдению одного из членов консистории (294–295 ст.ст. Уст. дух. конс.). Решаться же все дела должны коллегиально. Присутствию докладываются все вступающие в консисторию дела и бумаги без изъятия. В слушании и решении дел должны участвовать все члены (309, 313 ст.ст. Уст.). Но так как всех бумажных дел – и серьёзных и маловажных – поступает в консисторию довольно значительное количество (в Самарскую консисторию в 1904 г. поступило входящих

№№ 23.923 и исходящих №№ 22.218), то заслушивать всем каждую бумагу, правильно следить за всеми докладами в присутствии и разумно, со знанием дела, участвовать в их решении, нет никакой возможности, особенно если принять во внимание, что члены консистории обременены приходскими обязанностями; и на практике обыкновенно дело идёт таким образом, что регистратор размечает каждую бумагу по столам, а член каждого стола рассматривает и решает дело, к нему поступающее, единолично и затем составленные и за подписанные им журналы или протоколы предлагает для подписи остальным членам. Обмен мыслей и переделка решённого членом происходят вообще редко. Таким же порядком решения консистории не имеют самостоятельного значения. Ибо, по закону, самостоятельной власти в области ли суда или в администрации консистории не предоставлено. По определению Устава, консистория есть не более, как присутственное место, через которое, под непосредственным начальством епархиального архиерея, производятся управление и духовный суд (1 ст. Уст. дух. конс., ср. 1 ст. Угол, судопр.). В случае несогласия с мнением консистории он полагает своё собственное решение, которое и приводится в исполнение (330 ст. Уст.). Вся работа членов присутствия имеет, в сущности, значение приготовительной разработки дела, которая может пригодиться в том только случае, когда архиерей найдёт её правильной, т. е. сообразной с его взглядом на дело. Следовательно, консистория не есть учреждение с самостоятельной юрисдикцией; она не есть даже, по заключению одного канониста и профессора, присутственное место, которое, прочным и твёрдым устройством своего состава и самостоятельной деятельностью своих членов, могло бы служить надёжным определяющим началом для деятельности архиерейской власти, указывать для неё известные формы и границы и направлять движение дел сообразно с требованиями закона, а есть не более как официальная канцелярия при архиерее, имеющая производить приготовительную работу по делам, в неё вступающим. Других судебных органов в епархии Уставом не предусматривается. Таким образом, единственный судебный орган есть архиерей. Все функции судебной власти сосредоточены в архиерее: он отдаёт под суд на основании доходящих до него различными путями сведений (153 ст. Уст.); он назначает следствие, поручая его производство тем или другим доверенным лицам по своему усмотрению (158 ст. Уст.); он, по неопределённости закона, может оказывать большое влияние на самое производство следствия и суда, сделать его гласным или нет (155 ст. Уст.), т. е. дать делу ход или остановить его в самом начале; собственному усмотрению местного архиерея предоставляются предварительные распоряжения относительно подсудимого до начала суда и следствия, которые сами по себе (например, запрещение священнослужения) составляют чувствительное наказание, а при неопределённости процесса, на основании одного доноса, могут часто постигать невинного (159 ст. Уст.); ему принадлежит право наблюдения над правильностью производства следствия, и к нему поступают жалобы на медленность или неправильные действия следователей (167 ст.); он, наконец, произносит и окончательный приговор, или утверждая определение консистории, или полагая свою собственную резолюцию, которая, за исключением самого крайнего наказания, т. е. лишения сана, приводится в исполнение без объявления удовольствия или неудовольствия. Обвиняемому дозволяется только приносить частные жалобы в Синод (173–174 ст.ст. Уст.). Защиты обвиняемого и участия общественного элемента на суде, в виде присяжных заседателей, на суде епархиальном не имеется.

Сопоставляя судоустройство светское и наше духовное, видим, что наше судоустройство представляет собой почти полную противоположность судоустройству светскому. Оно отличается, во-первых, смешением суда и администрации, как в лице епархиального архиерея, так и в лице консисторий; во-вторых, – смешением в одном лице епархиального архиерея всех судебных функций: обвинительной, по соображениям которой определяется предание суду; следственной, по указаниям и под влиянием которой собираются данные для суда, и, наконец, судебной в тесном смысле, от которой зависит окончательный приговор; в-третьих – неимением защиты обвиняемого на суде и общественного элемента в отправлении правосудия; в-четвёртых – отсутствием организации системы судов, мелких и высших, в качестве апелляционных и кассационных судебных органов; в-пятых – отсутствием организации судебных следователей и каких-либо определяющих начал в предании суду обвиняемых. Такое отличие не составляет достоинства нашего судоустройства и не способствует достижению правосудия; напротив, как показывает продолжительный опыт и наблюдение, вредно отражается на последнем. В частности, смешение суда и администрации, и вообще всех судебных функций, а также неимение защиты и суда присяжных, часто влечёт за собой решение судного дела не по требованию закона и справедливости, а по соображениям целесообразности и вообще усмотрения. Местная судебная практика за предыдущие годы в подтверждение сказанного представляет не единичные примеры: в 1903 году решено административно 21 дело из 83, имеющихся в консистории судных дел, т. е. % всех судных дел; в 1902 году около 10 (по описи 1903 г. №№ 19, 21, 34, 37, 45, 46, 53, 59, 60, 62, 68, 71, 79, 77, 54, 16–15, 11–12, 7). Большая часть судных, решенных административно, дел закончены производством в консистории, по распоряжению его преосвященства, переводом подсудимых в другие приходы. Один из подсудимых уволен без суда (следствие было произведено) от должности (№ 62); есть случай посылки в монастырь без суда за повенчание несовершеннолетних (71).

Отсутствие мелких судов, обременяя епархиальный суд делами маловажными, тем самым отдаляет решение дел более серьёзных, вследствие чего последние остаются без движения по целым годам (из 72 дел 4-го судного стола в 1902 г. около 10 дел было мелких, затем из остальных 17 дел, т. е. почти % часть дел, находились в производстве более года). Одно дело было в производстве три года (№ 5, 12 января 1902 г. – 12 января 1905 г., д. свящ. Лебин). В 1901 г. из 93 дел – мелких было около 15, более года находилось в производстве 8 дел, следовательно, около 1/10 всех решённых дел более полугода. Эти цифры не служат точными показателями судебных дел, решённых административно. Сюда надо причислить дела, решаемые архиереем непосредственно, а также разбирательства всех прочих столов консистории.

Малое развитие высших апелляционных и кассационных судов лишает возможности исправить ошибки и неправильности в решениях низших судов.

Отсутствие положительных норм в Уставе, которыми определялось бы устройство следственных органов, т. е. судебных следователей, вредно отражается на предварительном следствии. В настоящее время следствия производятся не постоянно одними и теми же лицами, но для каждого дела назначаются особые следователи. Лица сии, не имея ни опытности, ни знания по следственной части, естественно, делают много ошибок и опущений. Произведённые такими следователями следствия в большинстве случаев оказываются поверхностными, неполными по содержанию и несогласными с установленными формами и правилами, вследствие чего весьма нередко возвращаются епархиальным начальством для исправления и дополнения или для нового производства, а через то окончание дела замедляется на месяцы и даже годы. В 1904 г. из 60 произведённых следствий 9 возвращались для восполнения, одно даже два раза. Если принять во внимание, что из оставшихся невосполненными 51 дела 11 приходится на дела маловажные, по коим всякое следствие могло быть удовлетворительно, то окажется в 1904 г. возвращёнными следователям для исправления ⅓ всех судных дел. Цифры возвращённых следствий по разным городам неодинаковы.

Предание суду священно- церковнослужителя совершается у нас просто, ибо, по закону (156 ст. Уст. дух. конс.), всякая бумага, поступившая к архиерею или в консисторию, должна вызывать следствие и суд. Между тем сколько неосновательных и даже клеветливых доносов поступает к епархиальному начальству на духовных лиц, и каждый из них подвергает часто лиц невинных преданию суду. Тяжёлое состояние священнослужителя, преданного суду по пустякам, отягчается тем ещё обстоятельством, что у него отбирается немедленно ставленая грамота, а иногда запрещается священнослужение, так что обвиняемый сразу становится в положение, так сказать, арестованного.

Таким образом, наше судоустройство не отличается рациональной постановкой, мало служит целям правосудия и вредно отражается на положении подсудимых. Очевидно, такое судоустройство не может оставаться в том же виде и должно быть реформировано. Каким образом? Из вышеизложенного ответ ясен: посредством применения уже выработанных начал общего гражданского судоустройства к потребностям суда духовного. Что начала эти вполне современны, в смысле соответствия их общественным потребностям, глубоко обдуманы, широки и вполне рациональны, – в этом едва ли можно сомневаться в настоящее время. Применение их в церковном судоустройстве, несомненно, и духовное правосудие поставит на должную высоту. Вопрос только в том, как применить их, чтобы не стать в противоречие с канонами, и не изменить природы суда духовного. Реформа процесса может пройти только в согласии с канонами. И прежде всего, возможно ли к суду духовному применить коренное начало светского процесса, именно – отделить суд от администрации, чтобы поставить духовный суд в отправлении правосудия независимо от архиерея, как главного администратора епархии, а также возможно ли устранить существующее теперь смешение судебных функций? Обращаясь к церковным правилам, видим, что епископу действительно принадлежит вся полнота церковной власти: законодательной, в больших или меньших размерах, правительственной и судебной. Особенно ясно это высказано в 9-м правиле Антиохийского Собора: «Каждый епископ имеет власть в своей епархии (парикии), и да управляет ею с приличествующей каждому осмотрительностью, и да имеет попечение о всей стране, состоящей в зависимости от его града, и да поставляет пресвитеров и диаконов, и да разбирает все дела с рассуждением». О епископском суде над клириками говорят ещё следующие церковные правила: Карф. 12-е, 15–17-е, 29-е, 117-е, 139-е; IV, 9-е. Из древней церковной судебной практики видно, что епископы судят клириков или непосредственно сами, или при содействии пресвитериума (см. письма Киприана 55 и др., папы Корнилия, Оригена, Апост. Пост. кн. II гл. 16, 28, 45– 47, а также свидетельства Вас. Вел., Феоф. Алекс. Иоан. Злат, и др.). Итак, de jure и de facto, в древней вселенской Церкви судебная власть над клириками принадлежала епископу. В силу этого, отделить совершенно суд от администрации и поставить судебные органы в отношении к архиерею так же самостоятельно и независимо, как поставлены вообще светские суды по отношению к администрации по Судебным Уставам, – невозможно. Епископу должны принадлежать все судебные функции, и ввести в наш суд такое разделение судебных функций, какое введено в светском суде, невозможно.

Защита обвиняемых, не имеющая места на суде в настоящее время, должна найти себе применение в будущем новоустроенном суде. Участие защиты при судебном рассмотрении дела не только полезно, но и необходимо для того, чтобы подсудимый воспользовался всеми средствами защиты, которые предоставлены ему законом, и по незнанию или смущению не оставил без надлежащего объяснения обстоятельств, могущих доказать его невинность или уменьшить его вину (Журн. Деп. Гос. Сов., с. 176). Иметь или не иметь защиту на суде зависит всецело от обвиняемого. В случае желания защиты обвиняемый может пригласить адвоката. Установление защитников в церковных судах не противоречит канонам. Напротив, в 86-м пр. Карф. Соб. (401 г., 12 пр.) находим указание на учреждение этой должности (экдик) первоначально с целью защиты бедных от насилия богатых, потом – с целью вообще защиты церковных дел на светских судах (Карф. 109-е, ср. 2-е и 23-е пр. IV Всел. Соб.). Естественнее всего защиту на суде вести присяжным поверенным, как знакомым с правом теоретически и практически. Но не будет противоречить церковным правилам, если защитниками на суде как по делам церковным вообще, так и по делам духовных лиц, явятся духовные лица, если это дело не отвлекает их от служения Богу и не делается источником гнусного прибытка (IV, 3-е); по крайней мере, в древней Церкви экдиками (учёные защитники и ходатаи) по делам церквей в судилищах светских могли быть и были, как показывает 109-е пр. Карф. Соб., священники епархий.

Следственных органов, т. е. судебных следователей, церковные правила ни прямо, ни косвенно совершенно не предусматривают, а между тем соответственная организация их для суда духовного, как мы видели выше, необходима. Следовательно, мы не станем в противоречие с канонами, если воспользуемся в этом отношении указаниями опыта светских судов, где в последнее время раздаются голоса за соединение должности следователя с судебной и где в настоящее время в некоторых местах (в округе Тифлисской суд. палаты) такие следователи действуют более или менее успешно, и учредим таких же следователей. И нашему суду будет удобнее иметь не отдельных следователей, как это имеет место вообще в светских судах, и не первого попавшегося, как в настоящее время, а иметь следователями судей мелких судов, которые должны быть учреждены для разбора дел маловажных, о чём сказано будет ниже. У таких судебных следователей собственно судных дел будет немного; нельзя рассчитывать на то, чтобы пришлось им также производить много следствий; по своему же положению в качестве судей они будут более осведомлены с правом вообще и с процессом в частности, и, следовательно, есть основание ждать от них производства следствий в более удовлетворительном виде, чем какое получается в настоящее время от случайных следователей.

Затем, собственно судебная деятельность, т. е. производство судебного следствия и постановка приговора, должна принадлежать суду. Решив дело, епархиальный суд отсылает его к архиерею на утверждение. В случае несогласия епископа с решением епархиального суда дело может быть подвергнуто новому пересмотру в той же инстанции.

Должна ли быть система судов, как в светском судоустройстве? Что скажут об этом каноны? По действующему праву, единственным епархиальным судебным органом является консистория. Отсутствие мелких судов и высших в качестве апелляционных и кассационных, с одной стороны, замедляло решение дел, вследствие скопления оных в одном центре, с другой – лишало подсудимых права на проверку и пересмотр состоявшегося определения епархиального суда, когда оно казалось неправильным. Такое устройство, помимо известных неудобств для подсудимых или правосудия, было, кроме того, и не канонично. Каноны предусматривают целую систему судов:

а) Некоторые учёные, как например проф. Соколов, предполагают, что в древней Церкви был низший судебный орган в лице хорепископа. Между другими обязанностями по надзору и управлению, в качестве помощника епископа (Ант. 10-е; Анк. 13-е; Вас. Вел. пр. 89-е), хорепископ, как думает этот профессор, производил судебные разбирательства между членами клира и мирянами по маловажным спорам и жалобам. Впоследствии хорепископы заменены были периодевтами из пресвитеров (89 пр. Вас. В.; Ант. 10; Лаод. 57); позднее, как свидетельствует Вальсамон, – так называемыми епископскими экзархами, в круг обязанностей которых входило разбирательство между духовными лицами по делам маловажным,

б) Вторым самостоятельным органом судебной власти является епископ, представитель поместной части Церкви – парикии, который разделял свои обязанности с советом пресвитеров. Если по суду епископа виновному угрожает крайняя мера наказания, то приговор должен быть представляем епархиальному или областному собору (Ант. 9-е; Карф. 14-е, 29-е; IV, 9-е, 16-е; VI, 102-е; VII, 4-е).

в) Следующей за епископом судебной инстанцией представляется областной Собор, составляемый из епископов нескольких парикий, принадлежащих к одной какой-либо области, под председательством старшего между ними епископа главного города области, с IV века получившего название митрополита. Такие собрания были не постоянными, а повременными учреждениями. Древнейшие каноны предписывали составлять Соборы дважды в год (Ап. 37-е; Ник. 5-е; IV, 19-е; Ант. 20-е); впоследствии положено было собираться однажды в год (VI, 8-е; Карф. 27-е; ср. Лаод. 40-е). Деятельность древних Соборов не ограничивалась законодательной и церковно-правительственной сферой. Кроме этих отправлений, Соборы в церковных областях были и судебными учреждениями для решения дел, превышающих судебную компетенцию отдельных епископов с их советами, или высшими инстанциями для пересмотра в апелляционном порядке процессов, уже решённых и оконченных в местном суде епископом. В качестве апелляционных инстанций епархиальные Соборы являются при первоначальном своём учреждении. Уже 37-е пр. Ап., устанавливая дважды в году Соборы епископов, указывает для них, между прочим, такую цель: «Да разрешают случающиеся церковные прекословия». Последнее выражение ясно даёт понять, что в самую отдалённую эпоху христианской Церкви Собор был признан необходимым и каноническим органом разрешения дел судебных. Назначение Соборов, как апелляционных инстанций, прямо указывает 5-е пр. Всел. Собора. Это правило важно ещё в том отношении, что ограждает самостоятельность и независимость церковного суда в каждой инстанции от произвольного вмешательства других, хотя бы и высших, властей. Таким образом, решение каждого местного суда должно быть крепко и не могло быть произвольно отменяемо какой-либо другой властью. Только Собор имеет право перерешать постановления местного суда или оказывать снисхождение осуждённым (I Всел. Соб. пр. 5-е). Та же цель указывается для областных Соборов в 20-м пр. Антиохийском.

2) Последней судебной инстанцией были Соборы нескольких областей (епархий) под председательством первого между областными епископами, или епископа великие области, получившего впоследствии название патриарха (Конст. Двукр. с 681 г., пр. 14–15-е; ср. IV, 9-е, 28-е и VI, 36-е). Шестой Вселенский Собор подтверждает особые преимущества по управлению и надзору пяти епископов всей христианской Церкви (36-е), которые, следовательно, сложились ранее этого времени. Согласно с основным принципом канонического управления Церкви, который можно назвать соборным, при этих высших центрах, составлявшихся из нескольких областей, образовались большие Соборы (Ант. пр. 12-е), Соборы великие области (I Всел. Соб. пр. 6-е). В период вселенского церковного законодательства они, как и Соборы епархиальные, были учреждениями повременными и созывались по требованию особых обстоятельств или по вопросам, касавшимся целых поместных Церквей. Судебная компетентность Соборов целого патриархата простиралась на рассмотрение жалоб против митрополитов со стороны епископов или, вообще, лиц духовных. Они служили высшей апелляционной инстанцией на приговоры областных Соборов (Ант. 12-е) и разрешали сложные судебные процессы, которые не могли быть оконченными на Соборах областных епископов (II Всел. Соб. пр. 6-е). Патриарх на этих Соборах занимал такое же положение, какое принадлежало митрополитам на Соборах епархиальных. Вот все органы судебной власти Церкви по канонам, с определённым для каждого из них кругом ведомства и юрисдикции. Началом для определения подсудности служит положение, занимаемое известным лицом в Церкви, и принадлежность его к тому или иному пределу парикии, епархии и проч. Низший из этих органов не обладает самостоятельной юрисдикцией, т. е. такой, которая необходимо связана с его саном и должностью. Хорепископ действовал как делегат епископа парикии, по его полномочию. Три других органа, или учреждения, являлись вполне самостоятельными в пределах своего ведомства. Через эти инстанции проходил судебный процесс до тех пор, пока не исчерпывались все средства правосудия к дознанию истины и восстановлению права. Общий порядок движения дел по инстанциям представляется по канонам в таком виде: члены клира, в судебных делах между собой, прежде всего обращаются к своему епископу, ибо каждый епископ имеет власть в своей парикии, управляет ею и разбирает все дела (Ант. 9-е). С жалобой и обвинением на епископа следует обращаться к собору области, и его судят епископы области (Ант. 15-е). Церковная практика показывала, впрочем, что поместный суд, хотя бы и многих епископов одной области, не всегда оказывался достаточным и удовлетворительным. Местные воззрения или интересы, симпатии или антипатии, могли быть разделяемы почти всеми епископами какой-либо области, и, однако же, оказывалось, что подобное согласие не служило ещё гарантией беспристрастия и справедливости судебного приговора по делу одного из них, не разделявшего этих убеждений или интересов. Бывало и так, что судьи высшей областной инстанции не сходились между собой во мнениях, и одни признавали подсудимого виновным, а другие невиновным. Последнего рода случаи были предусмотрены и предотвращены Соборами. По правилам Собора Антиохийского (пр. 14–15-е), при подобном разногласии судей митрополиту предоставлялось приглашать епископов из других соседних областей, которые вновь рассудили бы дело и разрешили сомнение, дабы купно с епископами той области утвердили то, что будет постановлено. Но если все областные епископы произносили единодушный приговор с участием митрополита на осуждённого, то епископам других областей воспрещалось вмешиваться в дело и перерешать его. Такой согласный приговор считался окончательным до II Всел. Собора. По 6-му прав. II Всел. Собора, обвинения на епископов должны быть представляемы, прежде всего, всем епископам области. Если же епископы соединённых епархий, паче чаяния, не в силах будут восстановить порядок по возводимым на епископа обвинениям, тогда обвинители да приступят к большему Собору епископов великие области, по сей причине созываемых. При сем отцы Собора строго воспрещают «или слух царский утруждати, или суды мирских начальников, или Вселенский Собор беспокоити». IV Всел. Собор в подобных случаях предписывает обращаться к экзархам великие области или к престолу царствующего Константинополя (пр. 9-е, 17-е). Впрочем, патриарх сам не мог отрешить подвластного ему епископа без Собора, но должен предложить его дело соборному рассмотрению. С другой стороны, каноны нигде не дают права патриархам самим вмешиваться во внутренние отправления правосудия каждой области или требовать к себе уже решённые судебные дела для пересмотра; но предоставляют подсудимым право переносить, при известных условиях, своё дело от епархиального суда к Собору великой области в апелляционном порядке. Притом приговор низшей инстанции считается действительным, несмотря на апелляцию, до тех пор, пока не будет поставлено новое решение (Сард. 15-е, 13-е). Ответственность низшей инстанции перед высшей за неправильный приговор допускается только в тех случаях, когда судьи будут обличены в явной и преднамеренной несправедливости (Карф. 16-е).

Сказанным исчерпывается всё судоустройство и весь порядок судебных инстанций, установленный Вселенской Церковью. Он ясно показывает, что судоустройство судебных органов в нашей Церкви не соответствует канонам, и что между каноническим устройством судебных органов и современным светским более сходств, нежели в настоящем устройстве судебных органов русской Церкви, и что, следовательно, обновление современного духовного судоустройства в этом отношении может идти как по пути судоустройства канонического, так и по образцу устройства современных светских судебных органов, ибо между ними нет разногласия и крупной разницы. Итак, и в Духовном Ведомстве должны быть:

Потребность учреждения их с теоретической стороны, как и с практической, не подлежит сомнению. Указанные выше мотивы к учреждению светских мелких судов с их отличительными особенностями всецело относятся и к нашим духовным. К сказанному можно добавить немного, а именно: в наших обширных епархиях нет никакой возможности обойтись без судов местных, которые своей близостью к тяжущимся и простотой форм делопроизводства вполне соответствовали бы потребностям большинства духовенства. Теперь по необходимости приходится тащиться со всяким делом в губернский город в консисторию или заводить нескончаемую переписку по делу, которое на месте могло бы разрешиться очень скоро, по свежим – так сказать – данным. Потребность жизни в этих судах так велика, что во многих епархиях думают удовлетворить её созданием так называемых благочиннических советов. В нашей епархии такой благочиннический совет в качестве низшей судебной инстанции создан по инициативе епархиального съезда духовенства сессии 1895 г. мая 27 дня (Журн. № 14). Проект положения о благочинническом совете, выработанный Самарской консисторией, компетенцию благочиннического совета по судной части определяет так:

«По делам судным благочиннические советы принимают к рассмотрению:

а) обвинения на лиц, принадлежащих к духовенству благочиннического округа, с их семейными, в проступках и неблагоповедении, когда виновные подлежат взысканиям не свыше выговора, простого или строгого, замечания и поклонов (Уст. дух. конс. ст. 176);

б) жалобы на обиды и притеснения, когда дело может быть окончено прощением или примирением и когда обвиняемый изъявит согласие подчиниться решению совета.

Примечание. Сюда относятся:

а) неисправность, неисполнительность, небрежность и леность в исполнении служебных обязанностей, ослушание, непочтительность, грубость и дерзость, самоуправство и превышение власти, случайная нетрезвость, слова и действия, несогласные с достоинством духовного сана и звания, и т. п.;

б) споры, возникающие из-за пользования движимым или недвижимым церковным имуществом, из-за раздела братских доходов и других средств к содержанию, неисполнение обязательств, неуплата бесспорных долгов;

в) ссоры семейные, наговоры и клевета, несправедливая взыскательность в делах службы, неверная аттестация перед начальством и т. п.».

В таких же размерах определяется ведомство благочиннических советов по судебной части и в других епархиях, с той лишь разницей, что точно определяется размер возможных денежных исков, как по уплате бесспорных долгов, так и по нарушению бесспорных обязательств; именно, благочиннический совет принимает к своему рассмотрению жалобы на удовлетворение в размере, не превышающем сумму 50 руб. К числу наказаний, налагаемых советом, прибавлен денежный штраф в пользу попечительства о бедных духовного звания. Мы не имеем точных сведений о том, как успешно действуют благочиннические советы по разбору мелких судных дел; но, вообще говоря, не имеем оснований ждать развития их деятельности, главным образом – изза неудовлетворительности их организации. Недостатки их в этом отношении заключаются, во-первых, в их коллегиальности (п. 7), каковая излишня для разбора мелких дел и соединена с неудобством по созванию всех членов, а главное – неудобна потому, что председателями их состоят благочинные, каковые, по характеру своей службы – административно-полицейской – не пользуются доверием и расположением среди подведомого им духовенства, и кроме того, как обременённые массой других, чисто административных дел, не имеют времени отнестись к судебной функции с должной внимательностью и серьёзностью. Поэтому мелкие суды не должны остаться в этой форме благочиннических советов, а должны быть организованы, взамен их, на начале единоличном и выборном. Основания для такой организации и отличительные черты её аналогичны с организацией светских мелких судов, и нет необходимости повторять их в настоящее время. Такие судьи и кандидаты к ним выбираются на 3 года всеми священно- церковнослужителями благочиннического участка из лиц иерархического сана со средним, по крайней мере, образованием, имеющих не менее 30 лет от роду, не состоящих под судом и не подвергавшихся по суду взысканиям ранее. Избранные судьи утверждаются епископом. Компетенция духовного судьи должна быть точно обозначена, но она должна быть шире компетенции благочиннического совета; именно, кроме перечисленных в ведении благочиннического совета, они могут разбирать споры и иски имущественного свойства в размерах, предоставленных мировым судьям и земским начальникам (иски от 300 до 500 руб.); затем, в дополнение к перечисленным проступкам, подлежащим ведению благочиннического совета, также различные виды обид и личных оскорблений. Наказания, налагаемые духовными судьями, также расширить, включив в перечисленные денежный штраф, отдание под надзор местной администрации (благочинных) и т. п.; но вообще эти суды должны иметь преимущественно характер судов исправительных, но не карательных.

Духовные судьи самостоятельны в отправлении своей судебной деятельности и контролю со стороны епархиального суда в порядке ревизионном не подлежат; однако годовые отчёты о своей деятельности представляют сему последнему. Делопроизводство их не отличается сложностью и аналогично делопроизводству земских начальников. Недовольные их решением имеют право апеллировать к суду епархиальному; но по некоторым проступкам и имущественным искам (например, в исках до 30 руб.) решение их должно быть окончательным; определяющим началом для разграничения их приговоров на окончательные и неокончательные должен быть размер наказания или сумма иска, и разграничить точно в настоящее время то и другое нет возможности – по неразработанности нашего материального права, о чём сказано выше.

Устройство низших судов было бы во многих отношениях весьма полезно:

а) суд второй инстанции освободился бы от множества делопроизводств по таким проступкам, которыми обременены теперь консистории;

б) местный суд, получив большие права и полномочия, приобрел бы более достоинства и уважения, а вследствие этого – и гораздо более влияния на нравственный быт духовенства, потому что, подвергая своему рассмотрению и взысканию маловажные нарушения права, он через это приучал бы духовенство к правильной, закономерной деятельности и предостерегал бы от более крупных проступков и правонарушений.

Епархиальный суд является апелляционной инстанцией на приговоры духовных судей и первой инстанцией по разбору остальных проступков и имущественных исков, изъятых из ведения духовных судей. В качестве апелляционной инстанции на приговоры духовных судей он должен решать окончательно все дела, в него поступающие из судов первой степени, и апелляций на его решения допускать не следует – ввиду маловажности дел, с одной стороны, и ввиду лучшей организации этих судов, гарантирующей более правильное решение, сравнительно с низшими судами, так как в нём, как в апелляционном суде, дела обсуждаются большим количеством судей и он состоит из лучших судей, чем суд первой степени. Епархиальный суд будет состоять не менее как из трёх членов. Все трое из этих членов будут избираться из опытных и известных по своему образованию и нравственным качествам духовных лиц епархиального города, преимущественно из лиц с высшим образованием. Епархиальный суд действует более или менее самостоятельно, и учреждение для епархиального суда должно быть устроено совершенно отдельно от консистории.

Компетенция епархиальных судов

В качестве суда первой степени епархиальный суд должен принимать к рассмотрению и разрешать все дела о проступках и преступлениях духовенства, изъятые из ведомства духовных судей и рассматриваемые теперь формальным порядком в консисториях. В нём должны начинаться все дела этого рода, за исключением тех немногих, когда процесс направлялся бы непосредственно на епископа со стороны подчинённого ему лица из духовенства; в таких случаях первой инстанцией, сообразно с канонами, должен быть суд епископский. Степень власти епархиальных судов можно было бы определить предоставлением им права присуждать окончательно к следующим видам наказаний: денежному штрафованию в высших размерах, заключению в монастырь до 3-х месяцев, запрещению священнослужения до 3-х месяцев, без отрешения от места, отрешению от места до ½ года. Приговоры эти, как окончательные, могут быть отменяемы только в кассационном порядке, как по жалобам участвующих в деле лиц, так и по протестам или представлениям лиц, коим будет вверен прокурорский надзор в епархиях. Новый пересмотр таких дел по существу, в апелляционном порядке, только затягивал бы движение правосудия и был бы крайне неудобен для высшей отдалённой инстанции, суд которой, за отсутствием живых, непосредственных данных, неизбежно принял бы характер письменного производства по бумагам. Затем, во всех дальнейших мерах наказания, например при удалении от должности от ½ до 1 г., запрещении священнодействия свыше 3-х месяцев и т. п., решения епархиального суда должны быть не окончательными и подлежат апелляциям. Где же и как могла бы быть устроена вторая общая судебная инстанция в Духовном Ведомстве, которая принимала бы апелляции на решения епархиальных судов и рассматривала бы их окончательно?

По древнему каноническому порядку, церковное управление представляется разделённым на округи или митрополии, архиепископии (Ап. пр. 36-е; Ник. 5-е; IV, 19-е). В каждом таком округе существует при митрополите или архиепископе или повременный, как было в самом начале (Ант. 14-е, 20-е; VI, 8-е; VII, 6-е; Карф. 27-е), или постоянный (как было потом на Востоке) Собор или совет – для управления и суда по особенно важным делам целого округа. На эти Соборы или советы переносились по апелляциям те дела, которые не получили окончательного разрешения в епархиальных судах; в них же начинались непосредственно иски или обвинения, приносимые на самих епископов, со стороны ли клира, им подведомого, или со стороны лиц светских. В состав этих Соборов или советов входили епископы, пребывавшие в центре округа, при кафедре митрополита, и почётнейшие из духовенства. Решения таких советов, если не всегда имели полную и окончательную силу, однако же, Вселенские Соборы допускали обжалование их только при особенных, прямо обозначенных в канонах условиях, а в случае единогласного решения епископов округа и совета – не допускали и вообще без особенной крайности, запрещали утруждать Великие Соборы (II, 6-е) судебными разбирательствами. Если бы подобный порядок общего церковного устройства и управления был принят у нас, тогда установить вторую и вместе окончательную апелляционную инстанцию было бы весьма удобно при каждом митрополите или архиепископе округа. Здесь, согласно с полномочиями епископства соборного, утверждались бы высшие по суду наказания для виновных и осуждённых из пресвитеров, например, лишение сана, низведение в низшие ряды клира, совершенное удаление от должности и т. п. Здесь же принимал бы своё начало суд над самими епископами, в составе не менее 12 епископов, по проступкам и преступлениям против должности. Будучи центральным в своём округе и находясь не в таком отдалении от самых крайних пределов округа, в каком находится Синод, он представлял бы и более удобства для самих подсудимых или их поверенных вести дело лично и представлять с места нужные сведения и дополнения. Тогда правильнее бы распределялась судебная деятельность в Духовном Ведомстве, и дела не задерживались бы, ожидая своей очереди, как это случается ныне, при сосредоточении всей апелляционной судебной деятельности в Св. Синоде. Само собой разумеется, что решения этого областного епископского суда по делам, поступающим из епархиальных судов округа, были бы окончательными, не допускающими нового пересмотра в апелляционном порядке. Но при этом не отнимается право у подсудимых и прокурорской власти переносить свои жалобы и протесты на решения этих судов в Св. Синод в кассационном порядке в случаях, обозначенных Суд. Уставами, а именно:

а) в случае явного нарушения прямого смысла закона и неправильного толкования его при определении преступления и рода наказания;

б) в случае нарушения пределов ведомства или власти, законом предоставленной судебному учреждению. Во всех этих случаях высший Синод пересматривал бы дело в кассационном порядке – со стороны правильности его производства и сообразности решения с законом. Дело, по которому приговор низшей инстанции будет отменен, обращалось бы, как в светских судах, или в суд, постановивший приговор, или в другой суд в равной с ним степени, для нового производства с того действия, которое послужило поводом к кассации. При этом суд, в который обращено дело для нового решения, обязывался бы в изъяснении точного смысла закона подчиняться суждениям Синода. Жалобы против постановленного на этом основании решения уже не могли бы допускаться: но этим не уничтожается право жалобы на другом основании, вследствие новых опущений, сделанных судом, или вследствие повторения им опущений, послуживших поводом к отмене приговора (Суд. Уст. ст.ст. 912, 928, 930).

Таким образом, в качестве высшего суда и только кассационного, равного по значению Сенату, является в Духовном Ведомстве Синод.

Св. Синод, в качестве верховного суда в русской Церкви, состоит из епископов под председательством старшего или патриарха, если будет таковой в русской Церкви. Этот верховный суд рассматривает дела только в кассационном порядке. С идеей кассации соединяется понятие о высшем надзоре за порядком судопроизводства и правильным и единообразным толкованием законов по точному смыслу их; и эта деятельность будет принадлежать Св. Синоду при патриархе, как высшему верховному суду в русской Церкви. Устройство этого суда будет соответствовать канонам и современному устройству светских судов, потому что теперь всеми законодательствами Европы признана необходимость такого верховного судилища, которое, не составляя само судебной инстанции и не рассматривая судных дел по существу, сосредоточило бы в себе надзор за порядком судопроизводства и правильным толкованием законов. Деятельность Св. Синода в последнем отношении, т. е. по толкованию закона, может быть – будет так же необходима и плодотворна, как плодотворна деятельность Сената.

Вот всё, что можно использовать из судоустройства канонического и светского, современного, чтобы реформировать современное судоустройство русской Церкви. Здесь имеется всё наиболее важное и существенное. Детали могут быть разработаны без затруднения. Только на указанных выше началах канонического и светского судоустройства наше церковное судоустройство будет служить наилучшим образцом целям правосудия и с внешней стороны примет стройный и законченный вид.

Правильное построение судопроизводства, как и судоустройства, должно быть сделано на основании твёрдо установленных начал. Из них должны вытекать, с ними должны согласоваться все стороны, все формы и даже все детали процесса. К этим основным положениям, прежде всего, относится вопрос о типе процесса. В настоящее время лучшим типом в процессе считается состязательный – обвинительный. Состязательный порядок в уголовном процессе выражается в том, что сущность судебной процедуры слагается из взаимодействия суда, разрешающего уголовный иск, и сторон – обвинителя и подсудимого, которым предоставляется право инициативы в представлении суду доказательств, право настояния перед судом на осуществлении их законных требований и право отказа от предъявленных требований; обвинитель, представляя суду обвинение, тем самым устанавливает пределы судебного исследования, а подсудимый получает право на защиту в широких размерах. В современном уголовном процессе смешанного типа состязательный порядок выражается:

а) в отделении обвинительной власти от судебной;

б) в допущении формальной защиты;

в) в принятии начала равноправности сторон;

г) в установлении проверки всего материала, собранного предварительным производством, на судебном следствии, причём сторонам должна быть дана возможность представить свои объяснения по поводу каждого из происходящих на суде действий, а суд имеет право основывать своё решение только на тех обстоятельствах, которые были проверены на судебном следствии;

д) в установлении особой стадии окончательного производства – заключительных прений сторон, во время которых стороны подробно излагают свои соображения по доводу рассмотренных на суде доказательств, и

е) в допущении пересмотра приговора не иначе как по требованию заинтересованных в нём сторон. Для осуществления состязательного начала, которое по существу своему есть не более как спор двух равноправных сторон перед нейтрально стоящим судебным органом, необходимо:

1) чтобы обе стороны были налицо: при отсутствии обвинителя (публичного и частного) судебное рассмотрение дела не допускается, в отсутствие же подсудимого постановление приговора допускается только в виде исключения, когда закон разрешает постановление заочных приговоров. Во-вторых, – в равноправности сторон. По нашим Судебным Уставам, прокурор или частный обвинитель – с одной стороны, а подсудимый или его защитник – с другой, пользуются в судебном состязании одинаковыми правами (630 ст. Уст.), и – в частности – и та и другая сторона имеют право:

а) представлять в подтверждение своих показаний доказательства;

б) отводить, по законным причинам, свидетелей и сведущих людей, предлагать им, с разрешения председателя суда, вопросы, возражать против свидетельских показаний и просить, чтобы свидетели были передопрошены в присутствии и в отсутствии друг друга;

в) делать замечания и давать объяснения по каждому действию, происходящему на суде, и

г) опровергать доводы и соображения противной стороны. В-третьих, если разбор дела должен вестись путём борьбы сторон, то суд этот должен быть открыт, гласен и для сторон, т. е. судебное дело должно разбираться в присутствии сторон, о чём сказано выше, и для всего общества, т. е. быть вообще публичным. Суд есть общественное дело и совершается в интересах общества, а каждая такая деятельность, по существу своему, должна быть публична, должна подлежать контролю общественного мнения и контролю прессы. Имея возможность наблюдать деятельность суда, общество может или проникнуться к нему доверием, а это укрепит роль его и значение, или обнаружить его недостатки, укажет желаемые реформы закона. Что касается гласности первого рода, то для неё Судебный Устав не сделал никакого ограничения. Затем, как основное положение, признана и гласность второго рода, т. е. публичность (88 и 620 ст.ст. Уст., ср. 325–326 гр. судопр., 617 ст. Уст., 89 п. 3 Уст.), за исключением указанных в законе случаев и дел (1056 ст. Уст.; о богохулении, порицании веры: Улож. о наказ, ст.ст. 192–199 и 326; о преступлении против прав семейных: Улож. о наказ, ст.ст. 2118–2169; против чести и целомудрия женщин: Улож. о наказ, ст.ст. 2076–2085; о развратном поведении, противоестественных пороках и сводничестве: Улож. о наказ, ст.ст. 1336–1344, 1348–1355). Публичность судопроизводства, кроме права публики присутствовать на заседании, означает ещё право печатать о всём происходящем на суде, равно как и о решении судов (165 ст. Учр.). Из органов прессы печатать происходящее на суде могут все существующие, но обсуждать судебные действия позволяется лишь тем, в коих есть особый отдел (XIV т. Св. Зак. ст. 75)...

4) Четвёртое требование состязательности – чтобы процесс вёлся устно; письменный, канцелярский разбор дел устраняется; чтение письменных бумаг, показаний свидетелей и т. п. должно допускаться только в виде исключения. Устность необходима для лучшего раскрытия истины. Имея возможность лично допросить свидетеля, судья всегда лучше уяснит его показание, чем прочтя показание, записанное следователем; последнее носит субъективный, односторонний характер, отражая личность следователя, его взгляды и приёмы. Судья, пользующийся при решении дела не живой речью свидетеля, а письменным отчётом, должен принимать на веру то, что, может быть, и не соответствует действительности, но показалось таким следователю. Имея дело с живым человеком, скорее можно уяснить, понять искренность или лживость его слов, разобрать вопросы со всех сторон. У нас письменность сохранена в предварительном производстве; наоборот, для главного производства во всех судебных местах способом судебного разбирательства принята устность (86, 156 и 625 ст.ст. Уст. угол, судопроизвод.). Исключения из этого общего правила оговорены в законе (159, 889, 626–627 ст.ст. Уст.).

5) Наконец, решение суда должно быть результатом внутреннего свободного убеждения судьи и не связано никакими формальными требованиями закона в оценке силы и значения доказательств дела. Ввиду того, что решение суда должно быть основано на внутреннем убеждении судей и должно явиться целостным выводом из совокупности всех обстоятельств дела, вытекает требование непрерывности заседания суда, за исключением времени, необходимого для отдохновения (633 ст. Уст.). Только построенное на этом начале судопроизводство достигнет своей задачи: доставить суду и сторонам по возможности верные и прямые средства к дознанию искомой истины и восстановлению права, с другой стороны – оградить по возможности все отправления правосудия от вторжения случайностей и произвола. В сих видах закон с особенной внимательностью и подробностью определяет как права и круг деятельности следственной власти, так и самые формы следствия, потому что оно должно служить основанием для предания суду, хотя данные, собранные предварительным следствием, не имеют по закону решающего влияния на дальнейшее судопроизводство. Кроме следствия предварительного, закон устанавливает ещё судебное следствие, на котором рассматриваются и проверяются все собранные доказательства; и оно-то, собственно, служит основанием для судебного решения. Судебное следствие есть рассмотрение доказательств виновности лица, обвиняемого в совершении данного преступления, судом, постановляющим приговор по существу дела. Оно слагается из:

а) приготовительных к суду распоряжений, где определяется порядок производства, вручается подсудимому обвинительный акт, список свидетелей и т. п. (547–594 ст.ст. Уст. угол, судопроизв.);

б) открытия судебного заседания, которое состоит в том, что провозглашается дело, вызывается обвиняемый, выясняется – кто из свидетелей не явился, и т. д. (611–734 ст.ст. Уст. угол, судопроизв.);

в) судебного следствия, состоящего в проверке всех выставляемых за и против обвинения доказательств;

г) судебных прений сторон, в которых делается оценка всех представленных доказательств и делается из них соответствующий вывод (735–749 ст.ст. Уст. угол, судопроизв.), и

д) постановления приговора, которое начинается с постановления судом, с участием сторон, вопросов, на которые следует ответить для разрешения дела, и оканчивается провозглашением судом резолюции. Всё судебное следствие ведётся устно, публично, так что конечный результат его является непосредственным выводом суда из всех обстоятельств дела. Итак, главное преимущество современного процесса заключается в том, что он стремится поставить судей в непосредственные отношения к подсудимым и дать первым возможность развить своё внутреннее убеждение в виновности или невиновности последних до степени очевидности.

Так ли построено судопроизводство в духовном суде? В Уставе духовных консисторий, который должен служить основанием для судопроизводства по делам духовным, немного находим определений, сюда относящихся (148–175, 197–204 ст.ст.); притом некоторые из них представляются не более как общими указаниями или постановлениями, без достаточной юридической определённости (168–169 ст.ст.). Некоторые, и притом – существеннейшие, части процесса, например, следствие, имеющее служить основанием для суда, оставлены почти без всякой обработки, конечно потому, что в этих частях духовная власть и её органы должны были следовать общим правилам, установленным для этого рода дел в Своде Законов (т. XV, ч. II). До какой степени общие узаконения должны быть применяемы к особенностям суда духовного по самому свойству дел, в нём производящихся, это определялось иногда инструкциями, издававшимися в разных епархиях по личному усмотрению начальства. Вообще, следственная часть в духовном судопроизводстве с юридической точки зрения находится, можно сказать, в первобытном состоянии. Существующее епархиальное судопроизводство о лицах духовных бывает двоякое: или непосредственно архиерейское, или через консисторию (154 ст.). Первое есть один из видов внутреннего духовного суда, производимого властью архипастырской, и потому для него не полагается законом точно определённых юридических форм. Ему подлежат:

а) проступки неведения и нечаянности, требующие исправления и очищения совести священнослужительской иерархическим действием архиерея и неудобоподвергаемые гласности и формам обыкновенного суда;

б) вообще проступки против должности и благоповедения, не соединённые с явным вредом и соблазном, замеченные в священнослужителе, которого прежнее поведение было неукоризненно;

в) жалобы, приносимые именно с тем, чтобы неправильно поступившего исправить архиерейским судом и назиданием без формального делопроизводства. Суд этот производится архиереем на основании негласного дознания и, в случае справедливости оговора, имеет своим последствием архипастырское вразумление или наложение епитимии, с прохождением оной на месте или в архиерейском доме, до 2-х недель. Случаи такой судимости в формулярные списки не вносятся, следовательно – юридических последствий не имеют и на служебном положении не отражаются. Но последствия этой судимости, когда она сопровождается прохождением епитимии не дома, а в архиерейском доме или в монастыре, весьма неблагоприятно отражаются на общественном положении священника. Если арест на 5 дней или на неделю, по приговору мирового судьи, считается наказанием настолько значительным для репутации общественного положения, что не может быть наложен без гласного суда и подлежит апелляционному отзыву, то какими же последствиями для общественной репутации священника может сопровождаться двухнедельное удаление его от места службы и семейства и арестование за проступок, который учинён тайно и не подлежал огласке! Заметим при этом, что на подобные распоряжения архиерея никакие жалобы по закону не допускаются (155 ст.). В интересах охранения общественного положения подпавшего под действие 155 ст. Уст., желательно изменение её в том смысле, чтобы налагаемая архиереем епитимия проходилась дома. Во всех других случаях, по бумагам, могущим поступать к архиерею или в консисторию, закон предписывает формальное судопроизводство, открывающееся следствием, по назначению архиерея (156, 158 ст.ст.). Всё производство следствия находится под наблюдением епархиального начальства (160 ст.). Производство совершается, конечно, на бумаге, и подсудимым и прикосновенным к делу лицам предоставляется прочитывать и подписывать по листам произведённое на месте исследование и в подписи объяснить, довольны ли следствием и, если недовольны, то в чём именно. По окончании следствия консистория, получив всё дело, рассматривает, произведено ли оно согласно с установленными формами и правилами, вполне ли обнимает и уясняет дело; произведены ли, по возражениям на неполноту следствия со стороны подсудимых, дополнительные изыскания. Если окажутся какие-либо недостатки, то консистория предписывает дополнить следствие прежним производителям или другим (161–162 ст.ст.). Закон предписывает подсудимым все свои оправдания приносить при следствии и изъяснять в рукоприкладстве под ним и под делом. На основании собранных таким образом сведений, показаний и оправданий консистория постановляет своё заключение о невиновности или виновности и наказании подсудимого, представляя оное на рассмотрение и утверждение архиерея.

Таким образом, духовный суд производится втайне и без бытности подсудимого, по письменным актам. Этот порядок судопроизводства следственного типа вполне согласен с порядком, который существовал ранее в гражданском суде и который отменен Суд. Уст. 20 ноября 1864 г., как неудовлетворительный, не достигающий своей цели. Процесс тем лучше, чем больше средств он даёт суду и сторонам, в нём заинтересованным, к восстановлению фактической истины, и чем скорее и вернее ведёт он судью и подсудимого к преследуемой правосудием цели. Между тем, при нашем порядке судопроизводство следственном, всё дело идёт заглазно от суда; судья не становится в непосредственное соприкосновение с подсудимым; они сообщаются между собой бумажным способом и, притом через третье лицо – следователя. Подсудимый требуется налицо в консисторию лишь по её усмотрению и в том случае, если сделанные им при допросе показания представляются почему-либо неполными и неудовлетворительными (163 ст. Уст.); но и это случается крайне редко. Вся убедительность живой речи и непосредственных впечатлений для судьи здесь не существует. Его внимание сосредоточено не на психологическом анализе внутренних состояний, из которых развивалось рассматриваемое им действие, но на том, вполне ли соблюдены при делопроизводстве установленные формы и правила. Следовательно, и приговор о вине или невинности подсудимого составляется не по внутреннему убеждению, основанному на совокупности обстоятельств, обнаруженных при судебном разбирательстве, а по мёртвым бумагам, прошедшим через руки следователя.

Здесь следствием исчерпывается вся сущность процесса; для судьи не указывается других средств, более верных и близких к объективному убеждению, которые в новых судах представляются судебным разбирательством, имеющим служить, по закону, главным основанием для приговора. Постановление решений без бытности подсудимого, по письменным актам, составленным во время следствия, сопряжено с крайне вредными последствиями. Опыт судебных установлений, образованных по Суд. Уст. 20 ноября 1864 г., почти ежедневно убеждает, что по актам так называемого предварительного следствия можно вывести заключение, совершенно противоположное тому, к которому суд приходит на основании следствия судебного, при котором подсудимый и свидетели лично перед судьями дают показания. Предварительное следствие даже при самом добросовестном его производстве, как заметил по одному делу Правит. Сенат, не может исчерпать всех средств к открытию истины в данном случае, а представляет только собрание материалов для полного его обнаружения на судебном следствии. В этом последнем суд и должен искать оснований к оправданию или обвинению подсудимого, так как при этом следствии (судебном) заявляются и обнаруживаются обстоятельства, как обвиняющие, так и оправдывающие подсудимого, совокупность которых и должна служить основанием того внутреннего убеждения, по которому составляется решение.

Высказанное Сенатом авторитетное заключение относительно важности судебного следствия для открытия истины ясно указывает, какого могучего средства к разысканию истины лишается духовное судопроизводство, не имея у себя судебного следствия; и, следовательно, это обстоятельство составляет главный и существенный недостаток нашего судопроизводства. Другим отличием, не могущим благоприятно отражаться на состоянии духовного правосудия, является отсутствие гласности судопроизводства в наших судах как для сторон, так и для общества. Публичность заседаний, как мы видели выше, считается одной из важнейших гарантий правильного отправления правосудия. Кроме того, нынешние духовные суды, подобно прежним светским, постановляют свои решения на основании установленной законом теории формальных доказательств, без принятия в основание личного убеждения судьи. Несостоятельность этой теории признана наукой и практикой. Государственный совет о теории формальных доказательств, в одном из своих журналов по преобразованию судебной части, высказал следующее: «Кому неизвестны последствия действующей в суде духовном узкой теории формальных доказательств по делам о прелюбодеянии? Действительно виновные признаются не изобличёнными потому только, что не были застигнуты на месте преступления несколькими свидетелями; а те, которые никогда не нарушали супружеской верности, признаются прелюбодеями потому, что, потеряв всякое терпение от распутства жизни своих жён, вступили с ними в сделку и приняли на себя вину с подготовкой для того надлежащей свидетельской обстановки».

Такие отличия нашего судопроизводства от судопроизводства светского не составляют достоинства нашего процесса. Наш процесс, построенный по типу устарелого следственного процесса, облечённый в письменную форму, не представляет никаких достаточных средств для убеждения в фактической истине со стороны судьи и для охранения и защиты своих прав со стороны подсудимого. Ни обвинитель, ни защитник, ни обвиняемый, ни свидетели не проходят непосредственно под вниманием суда, оставляя каждый своё живое впечатление; перед судьёй – одни мёртвые бумаги, от которых нельзя добиться ничего более того, что в них написано. Между тем, сколько удобств представляет следственный порядок для того, чтобы затемнить истину, замедлить действия суда, загромоздить дело ненужными подробностями и сбить с толку судей! Путём этой переписки можно развить пустое дело до огромных размеров. Сам закон, очевидно, предвидел возможность при этом порядке громадного расширения размеров дела, когда нашёл нужным назначить сроки для прочтения и рукоприкладства под ним подсудимых. На дело в 50 листов полагается две недели, в 100 листов – месяц и т. д. (165 ст. Уст.). Очевидно, что такой порядок судопроизводства, как крайне неудовлетворительный, не может быть терпим долее и должен быть заменён наиболее рациональным, именно состязательным или, точнее, состязательно-обвинительным, как в светском судопроизводстве, тем более что на такую замену согласны будут и церковные каноны. Какой принцип полагают каноны в основание судебного процесса? Заметим наперёд, что прямого ответа на это нет в постановлениях Соборов, но есть некоторые указания, на основании которых можно сделать более или менее безошибочный вывод. Каноны принимают такой же принцип, как и современный процесс, а именно: состязательный и обвинительный. Это видно:

1) Из подробного обозначения качеств лица обвиняющего и степени его достоверности, чем обусловливается и самое начало процесса. В отношении этого в канонах содержится общее правило: не до́лжно принимать доносов и допускать обвинения на епископов и клириков от всех без исследования, но предварительно изведывать общественное о них мнение (II Всел. Соб. пр. 6-е; IV, пр. 2-е); при этом различается, какого рода и свойства приносимая жалоба, т. е. касается ли она церковных дел или частных. В первом случае обвинения допускаются только от людей, вероятия достойных (Ап. пр. 74-е). Вследствие этого, на епископов и клириков не принимаются обвинения:

а) от всех тех, которых гражданские законы не допускают к доносам (Карф. пр. 144-е);

б) от еретиков, иудеев и язычников (Ап. 75-е; II, 6-е);

в) от осуждённых и изверженных клириков, или отлученных мирян, и от тех, кои сами под судом (II, 6-е и Карф. 143-е пр.) и опорочены в общественном мнении (Карф. 8-е, 28-е);

г) от таких обвинителей, у которых одно из многих приносимых ими обвинений уже было исследовано и осталось недоказанным (Карф. 145-е);

д) всякий тайный донос или обвинение, которого обвинитель не хочет или не может публично подтвердить доказательствами. Такой донос, хотя бы он шёл от самого епископа, не допускается канонами (Карф. 147-е), и т. п. Совсем иначе смотрят каноны на жалобы по делам частным, не церковным, касающимся личных или гражданских интересов между сторонами. 144-е правило Собора Карф., перечислив разных лиц, от которых не позволяется принимать доносов на состоящих в клире по делам церковным, делает следующее дополнение: «Впрочем, у всех, от которых не допускается такое обвинение, да не отъемлется свобода приносити жалобы по своим делам». Особенно замечательно в этом отношении 6-е правило II Вселенского Собора, потому что в нём выясняются мотивы церковного законодательства об этом предмете и точно приводится различие между церковными обвинениями и частными жалобами.

2) Наличность вышеуказанного принципа в древнем церковном процессе доказывается прямой обязанностью, возлагаемой на обвинителя, вести процесс до конца, представлять все доказательства, так что устранение обвинителя от дела, или опорочение его лица во время суда, прекращает самый процесс (Карф. пр. 28-е). В случае опасения, что исследование дела на месте пребывания ответчика не безопасно от насилия толпы, или родственников, или друзей последнего, что показания свидетелей не могут быть здесь свободны, полны и беспристрастны, обвинителю предоставляется право избрать для себя ближайшее место, где не было бы затруднений для него представить свидетелей и свободно исследовать показания (Карф. 39-е). Тем же правом пользуется и сторона обвиняемая. В своём иске или жалобе обвинитель должен указать церковный закон, на котором основывает обвинение, представить факты, подавшие повод к жалобе, определить сущность своего иска или требования, представить двух или трёх свидетелей (Ап. пр. 75-е; 1Тим.5:19). Обвинение по одному подозрению не допускается (Феоф. Алекс, пр. 6-е). Бремя доказательств, (onus probandi), как в низшей инстанции, так и в высшей, лежит на обвинителе; даже более того, обвинитель может настоять на перенесении дела в высшую инстанцию не иначе как письменно поставив себя под страхом одинакового наказания с обвиняемым, если бы при производстве дела не доказал обвинений и оказался клевещущим (II Всел. Соб. пр. 6-е).

3) Из того, что, по церковным правилам, на суде должен быть и сам обвиняемый. Каноны обязывают подсудимого лично явиться в суд к назначенному сроку (Ап. пр. 74-е; Карф. 28-е) и представить опровержение возведённого на него обвинения (Феоф. Алекс, пр. 6-е). Обвиняемым, если желают, – как и должно, – защищать своё дело и попещись о доказательствах своей невинности, предоставляется именно для этой цели годичный срок, по истечении которого, если они вознерадят очистить своё дело, то после сего никакой глас от них не приемлется (Карф. пр. 90-е, 28-е). Заочные решения допускались, как изъятия. Если подсудимый не являлся к суду по трём вызовам, в таком случае суд мог постановить о нём заочное решение, как бы в наказание за неявку, «да не мнится выгоду имети, бегая от суда» (Ап. 74-е).

Но обвинительный и состязательный процесс в делах церковных не мог оставаться с характером частного иска или жалобы. На церковную власть была возложена обязанность надзора за действиями и служебными отношениями подчинённого ей духовенства. Следовательно, ей необходимо предоставить и право обвинения, в случаях замеченного ею в подчинённых уклонения от предписаний закона. Являясь в подобных случаях в качестве обвинителя, церковная власть естественно должна была обладать средством для предварительного дознания и исследования. Вследствие этого каноны вводят в обвинительный процесс элемент следственный и предоставляют судебной власти, когда нужно, право инициативы в судопроизводстве; вменяют ей в обязанность не только судить то, что представляется сторонами, но самой предпринимать ряд мер к разъяснению фактической истинности события и установлению оснований для юридической его оценки по закону. Это ясно из прямых выражений, встречающихся в соборных постановлениях, относящихся к суду, например, в 5-м пр. I Всел. Соб. и в 6-м пр. II Всел. Соб. Но при этом нельзя не заметить, что обвинительный принцип в судебном процессе, во время всех главных действий судопроизводства, является преобладающим и сообщает процессу характер публичного состязания между двумя сторонами. Согласно с канонами действовала и судебная практика. Суд, например, над св. Афанасием производился по правилам обвинительного процесса, в котором его враги последовательно, на Тирском Соборе, как предъявляли обвинения, так представляли и обвинителей; но в том же суде над Афанасием были употреблены и приёмы следственного производства, когда отправленная Тирским Собором комиссия производила исследование некоторых обстоятельств дела в Мареотиде. Суд над архимандритом Евтихием и в первой и в последней инстанции, – на Поместном Константинопольском (448 г.) и на Вселенском Халкидонском Соборе (451 г.), – происходил по обрядам обвинительного процесса, где обвинителем подсудимого явился прежний друг Евтихия – Евсевий Дорилейский; в некоторых частях этого суда можно усмотреть и приложение следственного процесса, как например – исследование двумя составленными по повелению императора комиссиями деяний Собора, бывшего под председательством Флавиана, и показаний некоторых лиц, на свидетельства которых ссылался подсудимый Евтихий.

Наконец, в-четвёртых, в соборных канонах мы не находим какой-либо установленной теории законных или формальных доказательств, которых суд должен держаться при определении фактической истины события и его юридических свойств. Есть указание на судебное признание и на свидетелей в значении судебных доказательств. Признание, сделанное на суде, принимается достаточным доказательством виновности (Ап. пр. 74-е), разумеется, – если оно сообразно с обстоятельствами дела. Но признание вне суда, тайное, требует судебного исследования для подтверждения его достоверности (147-е пр. Соб. Карф.). О свидетелях при определении достоверности и значения их показаний, как судебных доказательств, правила определяют то же, что и касательно обвинителей: «Свидетелей к свидетельству не принимать тех, от которых положено не принимать доносов» (Карф. 146-е пр.), и делают немногие, исключительно к ним относящиеся, дополнения. Так:

а) не принимается свидетельство лица, имеющего менее 14 лет возраста (Карф. 146-е);

б) тех, кого сам доноситель представит из своего дома, т. е. близких домашних людей (146-е пр. Карф.);

в) от тех, которые сие же самое дело прежде рассматривали, и от их домашних (Карф. 70-е);

г) наконец, свидетельство одного не считается вполне достаточным (Ап. пр. 75-е). Вообще же правила нигде не связывают церковного суда какою-либо определённой теорией доказательств, предоставляя судье свободу принимать во внимание все обстоятельства, открывающиеся в деле, на которых может основываться внутреннее убеждение в истине.

Из ближайшего сопоставления указаний канонов с данными судебной практики необходимо вывести следующее общее заключение относительно духовного судопроизводства во вселенской Церкви. Обвинительное начало имело преобладающее значение перед следственным в судебном процессе, и применение первого обыкновенно сопровождалось публичным состязанием на суде участвующих в деле сторон. Служа основанием для постановления приговора и обжалований судебных решений сторонами, обвинительное начало не исключало уместности и начала следственного, когда, при отсутствии обвинителя и обвиняемого, суд сам должен был исследовать как фактическую достоверность преступления, так и виновность подсудимого. Согласно с этим судом, суд над Несторием на Ефесском Соборе, производившийся в отсутствии подсудимого (in contumaciam), состоял, сообразно свойству преступления, из рассмотрения и одобрения – с одной стороны – мест из сочинений отцов и писателей, признанных Церковью православными, с другой – из исследования и сличения с предыдущими мест из сочинения Нестория, признанных еретическими.

Таким образом, древний канонический тип судопроизводства был состязательно-обвинительный, дополняемый следственным, т. е. такой же, какой существует в современном светском процессе; и, следовательно, следственный тип процесса, господствующий в духовном судопроизводстве, не только не современен, но и не каноничен и должен быть заменён состязательно-обвинительным.

Что же для этого необходимо ввести в наше судопроизводство и что оставить из старого процесса? Предварительное следствие должно остаться и при новом процессе. В светских судах оно производится судебным следователем. Судебный следователь здесь – главный деятель. В предварительном светском производстве принимает участие и полиция, на которую законом 8 июля 1860 г. возложена лишь деятельность по обнаружению факта преступления (ст. 9 Учр. суд. след.), т. е. розыск и производство негласного дознания. Деятельность полиции признана полезной и расширена по новому проекту. Эта же деятельность в нашем предварительном производстве может быть оставлена за благочинными, которые и ранее в этом отношении действовали более или менее успешно. Но собственно судебное следствие ведёт следователь, который, как выше было указано, есть вместе с тем и судья по разбору мелких дел и проступков и который производит следствие, согласно правилам, изложенным в Уставе угол, судопроизводства. В некоторых законодательствах западной Европы, например, в австрийском, германском и др., Уставом угол, судопр. на предварительном следствии допущена защита. У нас в России защита на предварительном следствии и Судебными Уставами и комиссией 1894 года была отвергнута, главным образом, потому, что, «при слабости нашего розыска и проистекающей оттуда необходимости собирания доказательств самим следователем, защитник будет иметь полную возможность по всякому недостаточно расследованному делу направить следствие в сторону, ничего общего с истиной не имеющую, и следователь окажется бессильным противодействовать такому приёму защиты». Эта возможность остаётся неустранимой и на предварительном производстве по проступкам духовных лиц, и потому нет нужды допускать здесь защиту и у нас, тем более что защита для желающих будет допущена на судебном следствии.

Далее, в наше судопроизводство должно быть введено судебное следствие на основе состязательности. Для сего должны быть приглашаемы к судебному разбирательству как обвинитель, так и обвиняемый, которые должны давать свои объяснения на суде лично. Сторонам предоставляется право представлять в судебное заседание свидетелей, могущих выяснить дело. Суд со своей стороны может вызывать тех свидетелей, которые необходимы для дела, особенно в делах серьёзных, влекущих за собой лишение сана или увольнение за штат. Защита допускается, но по инициативе сторон, а не суда. Участие сторон в судебном следствии даст возможность суду постановлять свой приговор на основании непосредственного впечатления; письменный материал, добытый предварительным следствием, не будет исключительным. Теория формальных доказательств должна быть отменена, и свой приговор суд должен постановлять на основании личного убеждения. Введение в наше судопроизводство состязательного принципа должно сопровождаться также гласностью духовного процесса. Духовный суд в древней Церкви производился публично, при общем собрании местной Церкви; доказывать этот общеизвестный обычай нет необходимости. В науке пользуется успехом даже такой взгляд, что церковный суд за первые три века христианства принадлежал местной церковной общине, что епископ и пресвитериум были только председателями этого церковно-общинного суда (Н.С. Суворов – «Объём дисциплинарного суда и юрисдикции Церкви в период Вселенских Соборов». Ярославль, 1884). Эти указания древней церковной практики говорят о том, что гласность и публичность судопроизводства не противоречит природе духовного суда и, следовательно, может быть введена и в современное духовное судопроизводство. В современном духовном нашем судопроизводстве гласность и публичность так же необходима и полезна, как и в светском судопроизводстве, для того, чтобы:

а) утвердить и поддержать доверие в обществе к духовному суду;

б) для беспристрастия, серьёзной внимательности и осмотрительности судей;

в) для охранения чести духовенства от ложных обвинений, от разных сплетен и т. п.;

г) для ограничения кляузничества;

д) для охранения самого духовенства от предосудительных поступков из боязни оглашения их, и, наконец,

е) для утверждения вообще законности. Поэтому желательно узаконить гласность и публичность нашего судопроизводства с теми ограничениями её, какие имеют место по Судебным Уставам в судопроизводстве светском. Судебные Уставы 1864 г. исключают из общего правила о публичности судебных заседаний только четыре следующие категории дел:

а) о богохулении, оскорблении святыни и порицании веры;

б) о преступлениях против прав семейственных;

в) о преступлениях против чести и целомудрия женщин и

г) о развратном поведении, противоестественных пороках и сводничестве (620–621 ст.ст.). Но и относительно этих, очевидно, возмутительных преступлений, законодатель замечает, что закрытие для публики дверей судебного заседания, как мера чрезвычайная, должно быть допускаемо и в случаях, выше указанных, только при явной в том необходимости, с точным означением в определении суда, какие именно действия суда должны происходить при закрытых дверях и по каким причинам. И нашему законодательству, в случае признания гласности и публичности в судопроизводстве в виде общего правила, можно поступить так же, т. е. исключить из общего правила некоторые, весьма немногие случаи, обозначив в законе те дела, производство которых должно совершаться при закрытых дверях и с теми условиями, на которые указывалось выше (621 ст.). Гласность и публичность, как и в светском процессе, следует допустить во всех судебных инстанциях, и особенно она необходима в той судебной инстанции, которая займет в Духовном Ведомстве место и значение Сената, т. е. в высшем Синоде при патриархе. Сенат печатает свои решения во всеобщее сведение для руководства к единообразному исполнению и применению законов (926, 933 ст.ст.). Гласность и публичность в Синоде могли бы также послужить одним из лучших средств к разъяснению, укреплению и объединению духовного законодательства, страдающего, по крайней мере в настоящее время, неопределённостью, случайностью и разнообразием. Но одна судебная гласность, без печатной, была бы неполна, недостаточна для образования правильного и серьёзного общественного суждения. Печать закрепляет факт и даёт возможность путём обмена различных взглядов выработаться в правильном и беспристрастном виде общему суждению о факте или действии, и закрепляет, даёт прочность самому суждению. Серьёзная, честная печать имеет огромное влияние как на образование общественного мнения, так и служит самым лучшим контролем над деятельностью судей. Поэтому она допущена в судах светских. В узаконениях по этому вопросу вообще постановлено, что каждое состоявшееся в публичном заседании судебного установления решение по существу дела, гражданского или уголовного, может быть печатаемо в повременных изданиях как самим судебным установлением, так и частными лицами, в том именно виде, в котором оно изложено в приговоре или решении. Равным образом, дозволено печатать обо всём происходившем в публичном заседании судебного установления при рассмотрении дел (фактическую часть). В тех же повременных изданиях юридических журналов, которые имеют особый отдел юридической хроники, там закон разрешает разбор и обсуждение самых судебных решений; при этом требуется только соблюдать должное уважение к судебному установлению, постановившему решение, и к чинам его.

Нельзя усмотреть и предвидеть каких-либо основательных возражений против допущения гласности и публичности, как в судебных заседаниях, так и в печати, в наших духовных судах. Напротив, продолжительный опыт применения гласности и публичности в светских судебных установлениях не даёт оснований ждать чего-либо другого, кроме пользы, от применения их и к нашим судебным установлениям. Как в светских судах, так и в наших духовных, публичность и гласность будут лучшей гарантией судебных отправлений от ошибок, произвола и вообще злоупотреблений.

Все дальнейшие подробности, касающиеся судопроизводства, должны быть проведены в согласии с указанными основными началами. Перестроенное на основании их, наше судопроизводство будет канонично, современно и более будет удовлетворять целям правосудия, нежели судопроизводство, существующее в настоящее время.

Вопрос о преобразовании существующих органов епархиального управления заключает в себе особые трудности, потому что одной своей стороной он примыкает к труднейшему вопросу об оживлении церковно-приходской жизни и другой касается вопроса об организации высшего церковного управления.

Здесь, таким образом, выступают на вид две задачи, тесно между собой связанные, но не покрывающие одна другую: церковно-общественная и церковно-правительственная (административная). В осуществлении задач церковно-общественного характера тщетно было бы возлагать большие надежды на внешнюю регламентацию, как бы остроумно и канонически правильно ни была она задумана; здесь на первом плане должен быть жизненный внутренний рост учреждения.

В осуществлении задач церковно-правительственного характера, наоборот, строгая законосообразность, возможно точное определение границ личного усмотрения и наиболее совершенный способ делопроизводства имеют существенное значение для ограждения общецерковных нужд и частных интересов и для беспрепятственного течения необходимых церковных дел. Трудности вопроса усиливаются ещё оттого, что канонические основания епархиального управления слишком общи и неопределённы, а исторические примеры смутны или не отвечают потребностям настоящего времени.

Древнейший тип внутреннего церковного управления, как он нам известен из писаний апостольских, можно назвать открытым, всенародным, общественно-совещательным; несколько иначе это древнейшее управление называется епископально-общинным. Этот тип сменился другим очень рано, а в настоящее время, при крайнем усложнении общественных отношений, может считаться идеальным, но решительно неосуществим на деле. Из первоначальной однородности в церковной жизни и управлении выделились три существенных начала, стройное сочетание которых и даёт истинно канонический характер церковному управлению: власть епископа, участие в управлении пресвитеров и вообще клира, участие в управлении мирян.

Власть епископа в управлении вверенной ему епархией настолько ясно утверждается канонами, что этот предмет не нуждается в особом рассмотрении.

Участие пресвитеров в управлении Церковью и особенно в распоряжении церковными имуществами определённо указывается правилами (Апост. 41-е; Антиох. 24-е, 25-е; Вас. Вел. 89-е; Феоф. 7-е; Карф. 42-е). Без ведома пресвитеров епископ не распоряжается церковными имуществами, и ничто из этих имуществ не должно быть от них сокрыто. В 58-м правиле апостольском содержится указание на то, что пресвитерам поручались и другие дела церковного управления: здесь говорится о пресвитере, не радящем о причте и о людях, а толковники по этому поводу рассуждают: «И пресвитерам установлено стоять там (в алтаре на возвышении) и сидеть вместе с епископом, дабы и они с возвышенного места могли надзирать за народом и благоустроять его, как сотрудники, данные епископу» (Зонара) «потому что и они сидят близ епископов на высших кафедрах» (Вальсамон).

Но что касается организации такого участия пресвитеров в епархиальном управлении, то на этот счёт мы имеем лишь неопределённые указания. Пресвитеры называются советниками епископа, собрание их обозначается именами βουλή, σύστηρα (Постан. Апост., Игнатий Бог.), senatus (Иероним), т. е. советом, коллегией, сенатом. Толковать эти термины в смысле наименования организованных учреждений и судить об их составе и деятельности по аналогии с одноименными гражданскими учреждениями было бы далеко не безошибочно. «Весьма вероятно, – говорит один из наших старых исследователей (иером. Павел), – что епископ, не избирая себе постоянных советников из пресвитеров, держал совет иногда только с некоторыми из них по своему произволу и удобствам сношения с ними, увеличивая число своих советников, смотря по важности дел и решений, а иногда советовался со всеми вместе».

В древней русской Церкви, в помощь епископу при управлении епархией, был так называемый клирос, крылос. Упоминания об этом учреждении в памятниках многочисленны и встречаются на протяжении веков (от XII до XVII), но при всём этом недостаточно определённы. Судя по тому, что отдельно перечисляются «игумени и Попове и черньци и пресветлый клирос сборныя церкве» (Летопись), надо полагать, что члены клироса выделялись из ряда прочего духовенства, составляя своего рода присутственное место «оффицию» (officium), как это выражено греческим термином в одном из позднейших (XVII в.) южнорусских памятников. Состоя в чинах должностных лиц при архиерее, члены крылоса были или могли быть в то же время приходскими священниками, как это было и у греков. Поэтому и учреждение клироса могло происходить так, как это сказано о епископе XVI века: «...созвал священников и, посоветовавшись с ними, учинил клирос (очевидно, из их среды), и предоставил ему власть держать, как и у иных епископов». Что же касается пределов этой власти и способов её осуществления, то относительно этого точных сведений не имеется. Весьма вероятно, что в данном отношении существовала практика весьма разнообразная, в зависимости от личных свойств епископа и особенностей жизни, пока общее направление нашего исторического развития не привело в московской Руси к замене клиросного управления приказным.

Развитие этого приказного начала, подправленного заимствованными со стороны условиями коллегиальности, повело наконец к организации консисториального управления, в котором и выражается в настоящее время участие пресвитеров в епархиальном управлении. Оставляя до времени подробное рассмотрение строя современной консистории, здесь следует отметить лишь некоторые черты общего характера. Первоначально, по указанию Дух. Регламента, консистория предполагалась, как учреждение временное, «через обычное», «если необходимая зайдёт нужда, вне епархии епископа держащая... также если и немощь приидет тяжкая и управлять дел весьма не допускающая». Это вспомогательное значение консистории, как исполнительного органа епископской власти, со временем выразилось в том, то консистория оправливала архиерейскую волю, словесно или письменно выраженную, в форму указа и представляла архиерею справки из прежних указов. Но в дальнейшем своём развитии консистория явилась учреждением смешанного, т. е. государственно-церковного характера: по своей зависимости от архиерея и Св. Синода, по основаниям своей деятельности и по предметам ведения, она – учреждение церковное; но в то же время она есть «присутственное место», и этим обозначением ей придаются значение и сила, присущие органам государственной юрисдикции.

Приведённое выше предположение, что епископ, не ограничиваясь содействием некоторых пресвитеров, иногда советовался со всеми вместе, находит себе полное подтверждение в практике древней русской Церкви. Кроме пресвитерских советов, или клиросов, у нас были общие епархиальные соборы, или «сборы». Ежегодно на первой неделе Великого поста (сборное воскресенье) собирались в епархиальный город все священники и диаконы епархии, чтобы получить благословение от своего владыки и назидание его относительно пастырской деятельности. «На сбор приходи, – гласит святительское поучение новопоставленному иерею, – на исправление церковных вещей, на принятие истинного разума». Были и чрезвычайные соборы, созывавшиеся архиереем по каким-либо особым обстоятельствам церковной жизни. «Который священник, игумен, или поп, или диакон (состав собора), – говорится в грамоте, – на тот сбор и на то великое дело не поедет, той да приемлет казнь церковную»... Наши так называемые съезды духовенства можно рассматривать, таким образом, как восстановление давнего, на время упразднившегося, учреждения. Конечно, при этом не нужно забывать, что возрождение древнего обычая вызвано было не только (или не столько) стремлением согласовать – церковное управление с канонами и обычаями древней Церкви, но и желанием дать подчинённому духовенству те начала самоуправления, которые вводились в то время и в другие области русской жизни. Параллельно с учреждением съездов введено было выборное начало, распространённое даже на лиц административных, каковы благочинные. По многим условиям, задатки самоуправления в духовенстве не получили дальнейшего развития, и самые основания такого строя не могут считаться вполне обоснованными и не вызывают согласной оценки. Это обстоятельство, несомненно, содействует хаотическому состоянию наших епархиальных учреждений. Быть может, следовало бы признать наличность известных корпоративных нужд и интересов духовенства, как определённой общественной группы, и точно определить законные пределы этих нужд и потребностей и пути к их удовлетворению.

Труднее представляется вопрос об участии в церковном и – в частности – епархиальном управлении мирян. Насколько ясно и общепризнано соучастие всей Церкви в делах управления во времена апостольские (Деян.6:5, 11:29; 1Кор.5:4), настолько же неопределённо обстоит этот вопрос во времена последующие. Впрочем, необходимо отметить, что эта неопределённость зависит не только от свойств самого предмета, но и оттого, что к нему нередко пытаются приложить чуждую меру юридического начала, изыскивая основание для права там, где это понятие не отвечает существу дела. Свидетельства II и III веков говорят о том, что при постановлении священника (и епископа) требуется присутствие народа (Ориген, Киприан), что народ вполне (maxime) имеет власть избирать достойных священников и отвергать недостойных, что добрые епископы полагали себе за правило ничего не делать без совета со своим клиром и без согласия народа, которому также за его веру и страх должна быть воздана честь (Киприан), что самый суд церковный, как бы некая божественная цензура, происходит в собраниях, на которых председательствуют старейшины, получившие эту честь по общему свидетельству (Тертуллиан). Но уже к VI веку этот порядок существенно изменился, а император Юстиниан ограничил число мирян – избирателей кандидата на епископство только «первыми» гражданами города. В епархиальном управлении миряне являются теперь только в качестве чиновников или органов власти епископа; непосредственное же их участие в церковных делах получило вид ктиторства, патронатства, построенного не на подлинно канонических основаниях, а силой частного гражданского права. Весьма большое значение имело при этом и то обстоятельство, что отдельные церковные учреждения и церковно-правительственные должности получили характер публичных учреждений, находившихся под контролем государственной власти и нередко в прямой зависимости от последней. Но в существе своём участие мирян в церковном управлении никогда Церковью не отвергалось и, при изменении государственных и общественных отношений, являлось вновь в той или другой форме. Известно значение в жизни древней русской Церкви общины, мира, веча. На греческом Востоке турецкое иго заставило иерархию искать себе опоры в народе, как «защитнике благочестия». То же было и у нас, в южнорусской Церкви, хотя здесь и высказывались опасения в том смысле, что миряне, слишком близко припущенные к делам Церкви и начитавшиеся правил, «сами себе закон бывают». В православных Церквах Австро-Венгрии мирской элемент получил даже преобладающее (по крайней мере – численно) значение в церковном и – в частности – епархиальном управлении, в ущерб канонам. Замечательно при этом, что учёный и благочестивый канонист, митрополит австрийских румын Андрей Шагуна, всё-таки усматривает в развитии такого церковного строя, что «свет Евангелия и правил Церкви успел рассеять мрак абсолютизма, который лишает христиан всяких церковных прав, осуждая их, как бесправную массу народа, на слепое послушание властительским повелениям». Глубокие перемены, происходящие в русской жизни, несомненно, и у нас ставят на очередь вопрос о деятельном участии мирян в церковной жизни. На справку можно привести пример из прошлого Самарской епархии. По правилам для съездов духовенства по благочиниям 1867 года, на эти съезды могут быть приглашаемы учителя народных школ, церковные старосты и председатели попечительств; члены приходских попечительств допускаются, по желанию их, с правом совещательного голоса, а также и все желающие из православных – без права голоса.

Связующим и направляющим началом церковного управления является церковная власть. В епархиальном управлении носитель власти есть епископ, ответственный в порядке управления перед высшей иерархической властью; такая власть есть собор епископов.

Пресвитерство в своём целом составляет совет при епископе. Отдельные пресвитеры и другие клирики получают от епископа полномочия должностных лиц для определённых действий по церковному управлению.

Православный народ присутствует при осуществлении церковной власти. Он поддерживает церковную власть своей верой и благочестием и являет своё согласие с действиями церковной власти, направленными ко благу Церкви. Отдельные лица из народа могут получать полномочие от церковной власти для определённых действий по церковному управлению.

В области церковной жизни могут быть местные нужды и корпоративные интересы. Эти нужды и интересы наиболее целесообразно могут быть обслуживаемы посредством союзов. Деятельность союзов, поскольку она касается блага Церкви, подлежит контролю церковной власти.

Так как духовная консистория в настоящее время является центральным при епископе органом епархиального управления, то и самое преобразование должно коснуться главным образом этого учреждения. Поэтому полезным представляется рассмотреть, какие именно перемены желательны в современном строе духовных консисторий, согласно указаниям практики и по соображению с новейшими изменениями в государственном законодательстве. Такое рассмотрение удобно провести по тем предметам, которые подлежат ведению различных столов консистории, согласно местному их распределению.

1) Ведению 1-го стола подлежит проповедание слова Божия христианам и иноверцам. Правила касательно проповеди слова Божия изложены в ст.ст. Устава дух. конс. 8, 9, 10, 11, 12 и 13. Вопрос о лучшей постановке проповеди сводится здесь существенным образом к установлению надзора за этим делом со стороны епархиальной власти. Общее убеждение всего духовенства епархии, выраженное во многих ходатайствах перед епархиальной властью и постановлениях съездов, сводится к признанию непригодности и ненужности (даже оскорбительности для духовенства) всей этой регламентации.

Далее, Устав дух. конс. (ст. 15) требует, чтобы епархиальное начальство прилагало особое попечение, чтобы миряне ежегодно исповедовались и приобщались Св. Таин. В этих видах ведутся вероисповедные росписи, представляемые преосвященному (ст.ст. 16, 17), указываются меры увещания по отношению к небытчикам, и, в случае безуспешности этих мер, предписывается сообщать о небытчиках гражданскому начальству. В силу изменившихся условий жизни и – в частности – Высочайшего указа 17 апреля 1905 года, требуется изменить порядок, установленный ст.ст. 15, 16 и 17 Устава дух. конс. В лучшем случае вероисповедные росписи (в одном экземпляре) могли бы служить для причта лишь средством проверять наличность действительных членов прихода, между прочим при определении состава приходского собрания (схода).

Следует выделить из Устава дух. конс. статьи, относящиеся к деятельности епархиального архиерея, например 18, 19. 20, 23, тем более, что предписываемые здесь меры или не имеют административного характера, или сводятся к обращению за содействием к гражданской власти.

Статьи 22, 25–31 Устава, трактующие о том, как поступать священнику в отношении к иноверцу и нехристианам, ищущим присоединения к Церкви православной, уместнее не в консисторском Уставе, а в особых правилах или наставлениях для православных пастырей.

Статьи 1-й главы Устава дух. конс. 7, 14, 21, 24, 32, с одной стороны – выражающие известного рода пожелания и, с другой – требующие лишь донесения Св. Синоду и сообщения гражданской власти без дальнейшего указания производства дела, должны быть или отменены, или переработаны в форму точно определённого наказа или инструкции.

По вопросу о совращении в раскол, в магометанство и проч., отнесённому также к ведению 1-го стола, следует заметить, что в настоящее время такое совращение может, по смыслу законов, иметь разные виды. Если это простой переход из православия, не сопровождающийся давлением извне, например насилием, то он допустим для переходящих из православия в иное христианское исповедание. Излишне, думается, то или иное участие епархиального начальства и в делах о совращениях, пока ещё караемых законами, ибо дела эти относятся к ведению государственного суда, и нежелательно, чтобы консистория имела здесь значение лишь передаточной инстанции.

2) По вопросам, касающимся богослужения, ст.ст. Устава 34–36 должны разделить судьбу ст.ст. 21–22, 25–31 и под., указанных ранее, т. е. войти в состав особого постановления пресвитерам. Ст.ст. 37–38 должны войти в состав Уложения по церковному суду, так как говорят о нарушениях святости богослужения, т. е. о преступлениях, ведать которые надлежит судебной власти.

3) Из главы IV «о духовенстве» могли бы быть исключены ст.ст. 68 и 69, гласящие о исповеди духовенства и составлении ведомостей, в которых делаются отметки о бытии или небытии духовенства на исповеди и которые затем представляются епархиальному преосвященному на усмотрение. Дело исповеди должно бы быть освобождено от таких бумажных формальностей.

4) Наконец, на 1-й стол возложено:

а) определение степеней родства, очевидно – на прошениях, ходатайствующих о разрешении браков в родстве, и

б) разрешение браков несовершеннолетних и в родстве.

Во избежание излишних трат для просителей и канцелярской проволочки, надлежало бы или совсем отменить примечание к 3 ст. I ч. X тома о разрешении браков до совершеннолетия, или возраст, установленный для вступления в брак, вообще понизить на полгода.

1) Ст.ст. 83 и 84 подлежат изменению. По общему уставу о паспортах, все имеют право получить – откуда следует – паспортную книжку, как удостоверение личности. При имении такой книжки, духовное лицо должно бы иметь право отлучаться в другие епархии по получении разрешения от епархиального начальства без особых паспортов, получение которых сопряжено с излишней тратой времени и излишней перепиской. Таким разрешительным документом могла бы служить просьба об отпуске с резолюцией на ней епископа и печатью канцелярии епископа. Ст. 84 подлежит отмене. Духовенство, ввиду обременительности и бесполезности личной явки в столичных консисториях и у обер-прокурора, за весьма редкими исключениями, статьи этой совсем не выполняет. Подлежит соответственному изменению и ст. 85.

2) Ст. Уст. дух. конс. 86 касается снятия священнослужительского сана и сложения монашества по прошениям. Следовало бы эти дела предоставить епископу, который и подаёт сан священный и монашество, не испрашивая на то разрешения Св. Синода. Относящаяся к этому предмету ст. 428 IX т. о производстве желающим снять сан трёхмесячного увещания подлежит отмене, как не достигающая цели и только вносящая в дело излишние стеснения.

Справедливо было бы – всем, сложившим сан по прошениям и имеющим права гражданской службы, предоставить вступать в гражданскую службу, не ожидая истечения срока, положенного т. III Св. Зак. о служ. Правит.

3) По поводу ст. Уст. 87: следовало бы опустить в клировых ведомостях 6-ю графу формулярных списков с отметкой о поведении членов причтов. В формулярных списках гражданских чиновников таких отметок не полагается, и не видно, почему бы представители православного духовенства нуждались в особых мерах наблюдения за их поведением. О проступках против благоповедения и неисправности по должности членов причтов благочинные, в случае недействительности принятых ими мер исправления, обязываются доносить епископу. Отсутствие таких донесений может служить совершенно достаточным показателем удовлетворительного состояния членов причтов в указанных отношениях.

4) По поводу ст. Уст. 91 является вопрос: не следует ли эту статью о представлении духовных лиц к наградам отменить совершенно? Известно, что награды духовным лицам являются у нас сравнительно недавним обычаем, и весьма сомнительно, принёс ли этот обычай хотя малую пользу Церкви. Если же совершенное упразднение наград признано будет невыполнимым, то представление к наградам следует предоставить не благочинным, а благочинническим советам. Ходатайства о сложении с духовенства ремарок, каковое сложение, по ст. 684 III т. Св. Зак., составляет также награду, предоставить также благочинническим советам. Следовало бы также отменить награды светским лицам за заслуги по Духовному Ведомству или, по крайней мере, упростить это дело, так как трудно не только благочинным, но и консистории разбираться в массе относящихся сюда циркуляров.

5) Ст.ст. Устава дух. конс. 95 и 96 должны быть переработаны в соответствии с новым строем приходской жизни и управления, причём необходимо обозначить точные пределы причта в отношении избрания церковного старосты и его деятельности. На этой почве в настоящее время возникает множество недоразумений и жалоб, вредно отражающихся на ходе церковно-приходской жизни и – в частности – хозяйства.

Специальным предметом ведения этого стола и являются вопросы церковного хозяйства. Правила ведения церковного хозяйства, определяемые ст.ст. Устава дух. конс. 130, 131, 132, 133, 134, 135, 136, 137, 138, 145, 148, 151 подлежат пересмотру и изменению в соответствии с теми изменениями, какие будут внесены в приходскую жизнь вообще и в отношения между причтом и приходом, с одной стороны, и высшей епархиальной властью – с другой. Ведение денежной отчётности и описи церковного имущества, периодическое свидетельствование церковных сумм, обсуждение вопросов о лучших способах их хранения и употребления, о приобретении нужных для церкви предметов и о способах материального обеспечения духовенства – все эти проявления церковно-хозяйственной жизни прихода должны протекать при постоянном и живом участии прихожан, но под непременным и точно определённым контролем епархиальной власти. В частности, вполне возможно было бы предоставить приходам, испросив благословение епископа на постройку новой церкви или капитальный ремонт существующей, входить непосредственно в сношения с строительным отделением по выработке планов и фасадов церковных построек, а также смет к ним, причём за епархиальным начальством осталась бы только обязанность наблюдать за соответствием возводимых сооружений их православно-богослужебному назначению. Освидетельствование произведённых работ должно производиться благочинным (ст. 51) также при участии прихожан.

В таких чертах могут быть намечены изменения в существующем строе духовных консисторий. Во всём изложенном предполагалось, что судные дела будут совершенно выведены из круга ведения консисторий и переданы особым судебным учреждениям. В соответствии с предполагаемыми изменениями, существенные перемены должен испытать и порядок консисторского делопроизводства – в смысле его упрощения и решительного сокращения числа бумаг, в настоящее время подавляющего консисторию и угрожающего возрастать с каждым годом.

Существующие установления епархиального управления применительно к основным задачам церковного управления вообще, могут быть расположены в таком систематическом порядке:

I. Степени церковной власти в епархии:

1) Епископ.

2) Благочинный.

3) Священник.

II. Церковно-правительственные учреждения в епархии:

1) Духовная консистория.

2) Благочиннический совет.

3) Причт.

III. Соборно-совещательные установления:

1) Епархиальный съезд.

2) Благочиннический съезд.

3) Приходский сход.

Учреждение консистории является разработанным и испытанным на деле путём долголетней практики; епархиальные съезды духовенства, так или иначе, тоже имеют за собой прошлое. Задача преобразования заключается в том, чтобы, видоизменив состав и круг действий консистории и определив точнейшим образом состав и круг действий епархиального съезда, около этих основных учреждений, вспомогательных при епископе, разработать всю систему епархиального управления. Трудно рассчитывать, чтобы эта система слишком скоро проникла всю жизнь местной Церкви, и тем более необходимо поставить сразу на твёрдую почву устроение центральных органов управления.

Полномочным носителем церковной власти является в своём пределе епископ. Он раздаёт полномочия на те или другие церковно-правительственные действия – по округам благочинным и по приходам – священникам. В силу этого ему принадлежит власть назначать тех и других. Но это право не исключает возможности ходатайства со стороны прихода о назначении к нему священником того или другого лица. Целесообразность таких приходских выборов обусловливается степенью сознательного и благочестивого участия прихожан в жизни их церкви. Инструкция благочинным подлежит переработке согласно переменам, какие будут произведены в строе приходской жизни и консисторского управления.

Место консистории мог бы занять пресвитерский совет при епископе. С выделением в особое учреждение церковного суда, с сокращением дел и упрощением делопроизводства, пресвитерский совет с канцелярией при нём мог бы состоять не из большого числа лиц и, в то же время, обнаруживать плодотворное влияние на ход церковной жизни в епархии. Совет составляется из четырёх членов: два члена назначаются епископом, и два избираются епархиальным духовенством на съезде. Желательно, чтобы все члены получали жалованье, хотя бы в размере настоящего жалованья члена консистории; если же это окажется невозможным, жалованье выдавать двоим из членов: одному по назначению и другому выборному. Целесообразным представляется назначать и избирать членов совета на определённый срок (3–4 года) с правом переизбрания. Один из членов назначается от епископа председателем совета; секретарь также назначается епископом, преимущественно из лиц духовных. Являясь высшим церковно-правительственным учреждением в епархии, совет имеет постоянное и непосредственное отношение к епархиальному съезду или собранию. Он подвергает предварительной разработке подлежащие рассмотрению собрания вопросы, блюдёт за выполнением утверждённых постановлений собрания и имеет контроль над действиями вспомогательных учреждений, обязанных руководствоваться постановлениями собрания. Таковы: попечительство, комитет свечного завода.

Епархиальное собрание составляется из выборных представителей духовенства в сане священника, по одному от благочиннического округа и выборных представителей от народа, по одному от того же округа. Выборы представителей, сроком на 3–4 года, производятся на благочиннических собраниях в полном их составе. Избранные могут получать от своих округов денежное пособие для поездки в епархиальный город и пребывание в нём во время собрания. В собрании принимает участие один из членов пресвитерского совета, по назначению от епископа. Он открывает собрание, после чего председатель собрания, товарищ его и секретари избираются самим собранием. Занятия собрания проходят по программе, составляемой советом и утверждаемой епископом. Новые вопросы могут быть вносимы по заявлению не менее 10 членов собрания. Кроме тех вопросов, которые подлежат рассмотрению епархиальных съездов духовенства в настоящее время, епархиальное собрание имеет своей задачей: выслушивать постановления областных Соборов епископов и наставления епархиального архиерея, обсуждать вопросы, относящиеся к распространению и укреплению веры, поддерживанию религиозного образования и т. д. По усмотрению своему архиерей обращается к собранию или в полном его составе, или только к духовным его членам, как например с наставлениями по вопросам пастырской практики. Духовные члены собрания могут быть уполномочены своими избирателями – духовными и к обсуждению корпоративных нужд духовенства, как например состояние эмеритальной кассы, и по этим вопросам совещаются отдельно от представителей народа. Постановления собрания представляются епископу и, по его утверждении, направляются к исполнению в пресвитерский совет. Состав вспомогательных учреждений (комитетов) избирается на срок или на неопределённое время собранием. Окружные съезды по делам духовных училищ считаются окружными отделами (секциями) епархиального собрания и действуют в том же порядке, как и собрание, при участии одного из благочинных, по назначению от епископа.

Благочиннические советы составляются при благочинных по избранию окружного духовенства сроком на 3–4 года, соответственно организации совета пресвитеров. Круг действий этих советов, в соответствии с уставом совета пресвитерского и измененной инструкцией благочинным, должен быть определен с точностью, так чтобы эти учреждения не по имени только, а в действительности могли служить посредствующим звеном между пресвитерским советом и причтами. Благочиннический совет вырабатывает программу вопросов, подлежащих обсуждению благочиннического собрания, и следит за выполнением утверждённых постановлений этого собрания.

Благочинническое собрание составляется из всех членов причтов округа и представителей от народа, по одному от каждого прихода. Представители эти избираются приходскими собраниями. Благочинническое собрание созывается по инициативе благочиннического совета, в определённое время или по мере надобности. Созывает его благочинный, но председательствует на нём один из членов-священников по избранию. Собрание обсуждает дела, касающиеся всего округа; кроме того, по инициативе отдельных членов собрания, оно может ставить вопросы и общего характера, касающиеся всей епархии, для передачи их к разработке в пресвитерский совет, откуда они переходят на рассмотрение епархиального собрания. Постановления благочиннического собрания представляются чрез благочинного на утверждение преосвященного и по утверждении передаются к исполнению в благочиннический совет. Собранию предоставляется организовать вспомогательные учреждения или комитеты, например для заведования благотворительными или просветительными предприятиями в округе. Деятельность таких комитетов находится под контролем благочиннического совета.

Низшим церковно-правительственным учреждением является причт, под настоятельством священника вмещающий в себе и избираемого приходом церковного старосту, а в многочисленных причтах – и его помощника. Причт блюдёт интересы приходской церкви и разрабатывает вопросы, подлежащие обсуждению приходского собрания.

Приходское собрание составляется из всех прихожан православных, не опороченных в деле веры, созывается по мере надобности и по заявлению прихожан священником и действует при выборном председателе. В состав собрания входят и все члены причта. Предметы ведения приходского собрания: благоустройство местной церкви и попечение о материальном обеспечении причта и о всех благотворительных и просветительных учреждениях, могущих существовать на иждивении прихода. Собрание избирает церковного старосту и его помощника, а также представителя от прихода в состав благочиннического собрания: таким представителем может быть тот же церковный староста или отдельное лицо. Постановления приходского собрания представляются благочинному, который задерживает исполнение этих постановлений, если усматривает в них нарушение законов, и в случае протеста на постановление со стороны причта. Решение таких вопросов принадлежит епископу. Точно так же епископу через благочинного представляются постановления приходского собрания, касающиеся дел важнейших, как например построение храма. За выполнением постановлений приходского собрания наблюдает причт, который ведёт и письменную часть собрания.

Вне прямой зависимости от представителей церковной власти и церковно-правительственных учреждений могут находиться разнообразные союзы, ставящие своей целью попечение об интересах общих или корпоративных, повсеместных в епархии или порайонных. Таковы могут быть общества взаимопомощи, эмеритальные кассы, просветительные и благотворительные братства, общества миссионерские и другие. Учреждаемые на общих, определяемых государственными законами основаниях, союзы эти, если желают содействовать нуждам Церкви, должны испрашивать благословение от епископа. Наблюдение за деятельностью союзов епархиальная власть может иметь через посредство духовных лиц, входящих на правах членов в состав союзов и управляющих их делами комитетов.

Вся описанная организация должна состоять вне гражданской местной и областной организации. Волостные сходы, земские уездные и губернские собрания и другие соответствующие им учреждения не должны иметь прямого отношения к лествице церковно-правительственных должностей и учреждений. Организация государственного местного и областного управления по необходимости должна иметь вневероисповедный характер, обнимая интересы всего населения, без различия религии, и допуская в состав своих учреждений инославных и иноверцев. Организация церковного местного и областного управления должна быть проникнута духом строго православным, и допустить к участию в церковных делах может, без сомнения, только православных.

В прямой связи с изложенными выше положениями об отношении между гражданской и церковной административными организациями стоит частный вопрос об участии священнослужителей в общественных и государственных учреждениях. Положение о Государственной Думе 6 августа 1905 года, в связи с последовавшими заявлениями Верховной Власти, даёт этому вопросу жизненный, практический характер.

Канонами воспрещается членам клира соединять с духовными и государственные должности, военные или гражданские, «совмещать и римское начальство и священническую должность» (Апост. 83-е) и «вдаваться в народные управления» (Апост. 81-е; то же: VII Всел. Соб. 10-е, Конст. Двукр. 11-е). По характеру римско-византийского государственного управления, здесь разумеется совмещение духовного сана с гражданскими административными должностями; правила не могли предвидеть современного нам политического и общественного строя и потому ничего не говорят о дозволительности или недозволительности для духовных лиц пользоваться общими для всех политическими и гражданскими правами. Впрочем, практика церковной жизни и в древности расходилась с буквальным смыслом канонов, и предстоятели Церквей не только сосредоточивали в своих руках многие государственные функции, но бывали прямо и гражданскими правителями.

Итак, нет оснований лишать духовенство общих всем политических и гражданских прав и удерживать его от участия в политической и общественной жизни. Мало того: это участие могло бы быть весьма полезно для государства и общества, так как представляло бы возможность христианского воздействия на устроение политической и общественной жизни. Закон 6 августа предоставляет священникам политические права не как священникам, а как обладателям известного ценза; в дальнейшем развитии избирательного права можно ожидать последовательного проведения той же основной точки зрения. Духовные лица будут пользоваться правами не как духовные лица, а как граждане, наравне с другими гражданами, и быть представителями прежде всего общенародных интересов.

Но, если бы государственное законодательство призвало к участию в общем деле представителей Церкви, как таковых, а не как частных лиц, то и это не стояло бы в противоречии с канонами и действительной пользой Церкви. При общей смене государственных и общественных отношений, твёрдый и авторитетный голос в защиту православной Церкви не остался бы без влияния на ход преобразований.

Что же касается общего характера такого участия духовенства в политических и общественных учреждениях, то в этом отношении уместно припомнить слова одного из наших известных канонистов. Членам клира строго воспрещается:

1) политическая притязательность и присвоение себе во имя религии прав на народное управление, не признанных учреждениями страны;

2) вмешательство в страстные агитации и интриги враждебных друг другу политических партий, чуждое достоинства и нравственной сдержанности, свойственной служителю Церкви;

3) отожествление известных политических направлений с религией и употребление её для политических целей;

4) забвение обязанностей своего служения ради интересов политики.

Существующие законы обязывают – на приобретение церквами, монастырями и архиерейскими домами недвижимой собственности путём купли, дара или пожертвования испрашивать Высочайшее разрешение (Св. Зак. т. X, ч. I, ст. 1429) или соизволение (там же ст. 985). Если по прежней практике предписанное законом ограничение не сопровождалось ущербом для интересов Церкви, то нет оснований предполагать, что так же будет и в реформированном государстве. Ставить имущественные права Церкви в зависимость от изменчивой политики законодательных учреждений не представляется совместимым с истинными потребностями не только Церкви, но и самого государства. В отношении церковной собственности должны действовать те же законы, какие действительны по отношению ко всякой другой собственности, имеющей собирательный характер. И так как эти законы, несомненно, будут ограждать свободу приобретения и отчуждения собственности, то и в отношении к Церкви надлежит настаивать на праве свободного от всяких специальных ограничений приобретения и отчуждения владений. При этом, в интересах Церкви, необходимо лишь обусловить каждый акт приобретения или отчуждения церковной собственности формальным разрешением церковной власти, причём на определённую сумму акты эти могли бы разрешаться епископом, на суммы же более значительные – Собором епископов при митрополите. Этим существенно упростилась бы громоздкая процедура, установленная, например, для принятия в Церковь пожертвований статьёй 985. (Консистория – епископ – Синод – Высочайшая власть.)

Виды приобретения собственности на имя Церкви, как лица собирательного, в нынешнем законе (X т., ч. I, ст. 689) перечисляются так: «Права на имущества могут приобретать... епархиальные начальства, монастыри и церкви». Здесь опущена категория «духовенство», которому настоит надобность в приобретении в собственность для его нужд и на его средства недвижимого имущества и которое в настоящее время лишено, таким образом, прав юридической личности. При рассмотрении вопроса о том, каким образом духовенство в системе существующего законодательства могло бы получить такие права, необходимо отметить следующее:

1) Понятие «духовенства» не вполне подходит к понятию «сословие», так как сословное положение передаётся по наследству, а дети духовных, как известно, к духовенству не подлежат. Понятие «духовенства» скорее означает объединение по профессии, корпорацию.

2) Исчисляя коллективные юридические лица, правомочные к приобретению прав на имущества, закон, когда говорит о сословии, то тотчас поясняет это понятие в специальном смысле (ст. 698): «сословия лиц, как-то: товарищества, компании, конкурсы». Объединения людей по профессии, корпорации, как юридического лица, наш закон не знает.

3) Закон предоставляет права юридических лиц некоторым сословиям и общим (вне сословным) учреждениям в лице их исполнительных органов, как например мещанскому обществу – в лице мещанской управы, земским учреждениям – в лице уездных и губернских управ. Порядок приобретения и отчуждения имуществ при этом является в таком виде: мещанское общество, земское собрание делают соответственное постановление, мещанская управа, земская управа приводят это постановление в исполнение и заключают надлежащий акт, выдавая на то доверенность одному из своих членов. По аналогии с этим, возможно было бы предоставить права юридических лиц епархиальному и окружному духовенству в лице пресвитерского совета и благочиннических советов, причём имущественные акты могли бы совершаться:

1) на имя епархиального духовенства – пресвитерским советом по постановлению епархиального собрания в составе духовных его членов (консисторией по постановлению епархиального съезда);

2) на имя духовенства округа – благочинническим советом по постановлению благочиннического собрания (съезда) в составе духовных его членов. В том и другом случае постановления собраний, по общему порядку, должны предварительно восходить на утверждение епархиального епископа.

По уставам 1884 года, духовным училищам усвояется двоякая цель: «первоначальное образование и приготовление детей к служению православной Церкви»; целью духовных семинарий ставится исключительно «приготовление юношества к служению православной Церкви». Ввиду этого учебный план духовных семинарий расположен так, чтобы направлять обучение к означенной цели, и предметы специально богословские разбиты по всему протяжению курса, начинаясь Свящ. Писанием в первом классе и постепенно осложняясь количественно и качественно с каждым следующим классом. Но такая стройность и целесообразность не вполне выдержана даже в уставе и терпит полное крушение в практическом применении устава к потребностям жизни. Рядом с предметами церковно-богословскими семинарский устав уделяет место и предметам общего образования, необходимость которых (например, математика) в целях приготовления к служению Церкви по меньшей мере проблематична. Правда, не было недостатка в попытках придать и светским предметам (например истории) церковно-богословский характер; но, помимо того, что указания подобного рода большей частью оставались на бумаге, сама искусственность таких сближений одинаково должна быть осуждена и с точки зрения интересов Церкви и с точки зрения здравой педагогики. С другой стороны, силой вещей духовные училища и семинарии являются наиболее доступными для детей духовенства и единственно доступными для духовных сирот учебными заведениями; будет или не будет духовный юноша служить Церкви, судьба проводит его через семинарию, как заведение общеобразовательное. Общеобразовательный характер присущ духовной школе с первых времён её существования, постоянно в той или другой мере признавался общими законами, допускавшими семинаристов к слушанию курсов высших учебных заведений гражданского ведомства, и, хотя в ограниченной мере, но признаётся в этом смысле и за семинарией 1884 года. Но и помимо того существенного соображения, что духовная школа является как бы собственной общеобразовательной школой духовенства, необходимо принять во внимание и то, что предопределить будущую судьбу и будущий род служения ребёнка школьного возраста никто не имеет ни возможности, ни права. Наконец, расположить систему образовательных и воспитательных приёмов в направлении, чтобы из всех случайно порученных детей выходили добрые служители Церкви, несмотря на разнородное могучее влияние семьи и общества, едва ли возможно для самой совершенной организации. И, кроме того, чем ближе наша церковная жизнь будет развиваться в духе соборности и общенародности, тем меньше потребуется от священника специфических расположений и приёмов, и тем более будут от него требовать общечеловеческого развития на основах глубоко продуманного и широко усвоенного христианского миросозерцания.

Итак, духовная школа должна быть, прежде всего, общеобразовательной школой для детей духовенства. Возможно возражение, что раз духовные школы содержатся в значительной доле своих средств за счёт доходов Церкви, а казёнными пособиями пользуются в счёт тех сумм, которые Церковь получила в возмещение за свои земельные имущества, то справедливо ли употреблять эти – ив том и в другом случае церковные – средства на нужды одного духовенства? Не следует ли лишить духовенство этой привилегии и, если духовным школам предстоит продолжить своё существование, не следует ли их открыть одинаково для всех желающих? В ответ на это необходимо указать, что, как бы ни изменились в будущем условия церковной жизни, всё же, несомненно, значительное большинство священнослужителей по-прежнему будет выходить из духовных семейств, так как примеры родителей и родственников полагают явственную печать на склонности каждого и служат житейской подготовкой к служению. Во-вторых, наше духовенство, плохо и ненадёжно обеспеченное в материальном отношении, имеет право надеяться, что Церковь, которой оно служит, оставит за ним вековое преимущество – пользоваться поддержкой в воспитании детей, преимущество, столь высоко ценимое духовенством. Наконец, если в духовных школах окажутся свободные места, нет оснований отказывать в приёме и всем желающим, без всякого процента или иного ограничения.

Признав за семинарией значение общеобразовательной школы, возможно было бы построить её по точному образцу средних школ Министерства народного просвещения. Более того: оставив за духовенством право на помощь в воспитании детей, возможно было бы помощь эту организовать в виде субсидий на обучение детей в учебном заведении по выбору родителей; в этом случае семинарии совсем прекратили бы своё отдельное существование. Ни того, ни другого решения вопроса нельзя допустить по следующим соображениям. Нет никаких оснований отказываться от того значения, какое исторически признано за Церковью в деле организации среднего образования вообще и – в частности – образования духовного юношества. Духовная школа, при всех её возможных недостатках, сделала большое дело в истории русского просвещения и может продолжить это дело даже при современных исключительно тяжких условиях. Общеобразовательная школа Министерства народного просвещения находится ещё в процессе переустройства; в гимназиях каждый год составляется временный учебных план, и не видно, чтобы переустройство это близко было к своему завершению. Средние школы других ведомств или носят на себе печать специализации, или по новизне своей всё ещё испытывают под собой почву для своего укоренения. Между тем, в исторически сложившемся типе духовной школы есть такие особенности, которые и ценны сами по себе и, быть может, сослужат свою службу даже по отношению к другим школам: или как пример для них, или как общественно необходимое восполнение их односторонности. К особенностям нашей школы относятся: искусство владеть письменной речью, развитие формального мышления и, вообще, философский характер образования, религиозно-богословское обоснование образования. Трудная задача переустройства духовной школы и состоит в том, чтобы, с одной стороны, сохранить действительно ценные черты в характере это школы, и с другой – освободить её от всё ещё заметных уз схоластики и приблизить к живым требованиям современной действительности.

Поставив на надлежащее место задачу – сохранить за духовной школой её характер школы общеобразовательной, следует далее определить вторую, важнейшую задачу – организовать учебно-воспитательную подготовку служителей Церкви. По общему признанию, задача эта выполняется современными семинариями далеко не достаточно: с одной стороны, замечается скудость в образованных кандидатах на священство, и с другой – самые эти кандидаты признаются не вполне подготовленными к своему служению. Оценить это явление в полной его мере, как со стороны количественной, так и со стороны качественной, – дело весьма нелёгкое. Некоторым кажется, что старые семинарии выпускали лучших священников; говорят даже, что сама учебно-воспитательная подготовка в старину была солиднее и ближе к духу церковности. Другие говорят, что нынешние семинарии задаются слишком широкими научными целями, и что для подготовки сельских пастырей требуется более скромный и доступный круг знаний и навыков; тогда пастыри эти ближе будут к народу. Идеализация старой семинарии и прежних наших священников, как она ни естественна сама по себе, не должна всё-таки загораживать собой того несомненного факта, что учебный строй новой семинарии, несомненно, выше старого строя, при котором десятки учились, а сотни только числились учащимися, – что только в реформированной семинарии развилась и школьная наука, представленная в последнее время значительным числом деятелей и обширной литературой. Причины, побуждающие современных семинаристов искать себе дороги вне службы Церкви, значительной своей частью выходят далеко за пределы школы и коренятся в совокупности многих условий церковно-общественной жизни. Да и сам процент уходящих в светское звание сильно колеблется в зависимости от местных особенностей и, например, в Самарской семинарии вообще не был слишком значителен. Если в чём бесспорно грешит современная духовная школа (наряду с другими школами), то это – в значительном количестве отстающих и выпадающих из школы воспитанников, так что к концу курса доводится такое их число, что всякая его убыль может быть чувствительна для интересов церковного служения. Что же касается сокращения научности в обучении, то, при современных повышенных требованиях, предъявленных к служителям Церкви, приходится думать не о сокращении, а об усилении научного характера духовно-школьного курса, понимая такое усиление не в количественном, а в качественном его смысле: не в смысле умножения предметов и числа учебных часов, а в смысле строго научной обоснованности сообщаемых сведений и дидактических приёмов. Наша богословская наука и служащая её выражением литература вызывают различные неблагоприятные толки. Но это – слишком ещё нежные и плохо укоренившиеся на нашей суровой почве растения; требуется великая осмотрительность и бережность в обращении с ними, чтобы вместе с плевелами не исторгнуть и пшеницу.

Задачи общего образования в настоящее время выполняются духовными училищами и семинариями. В интересах объединения учебно-воспитательного дела следовало бы предпочесть этим двум разрядам школ единую школу, которая и вела бы учащегося с начала и до конца общеобразовательного курса. Тогда ученику не пришлось бы переживать той ломки, которая в настоящее время неизбежна при переходе из училища в семинарию. Но соображения житейского удобства и давнишняя практика дела побуждают стоять за сохранение духовных училищ: при их существовании дети остаются ближе к родителям, и содержание учащихся обходится дешевле. Можно указать и ещё мотив, заслуживающий внимания; при должной постановке, духовные училища могли бы быть маленькими культурными центрами для уезда, столь глухого и первобытного и до настоящего времени. Оставляя таким образом по-прежнему духовные училища, нельзя не обратить внимания на заявление, идущее от самих училищ, что училищный курс, служа подготовкой к семинарии, в то же время должен представлять собой нечто законченное, так, чтобы ученики, почему-нибудь лишённые возможности продолжать образование, имели в своём распоряжении достаточный круг знаний и навыков. Но, признавая вообще справедливость такого требования, нельзя допустить, чтобы училищный курс продолжался долее нынешних 4-х лет, так как за этими пределами начинается уже юношеский возраст, которому семинария должна дать другую пищу, и так как семинарский курс едва ли может быть сокращён по числу лет обучения без вреда для самого дела. Наконец, печальные опыты последнего времени показывают, что учебные заведения с промежуточным (выше низшего и ниже среднего) курсом являются предметом особенного недовольства учащихся, стремящихся уровнять такие заведения со школами высшего типа.

Вопрос о продолжительности всего общеобразовательного курса всего проще решается тем, что в состав этого курса вводят четыре года училища и первые четыре года семинарии. Но давно уже и с разных сторон слышатся возражения против 8-летнего общеобразовательного курса, и, может быть, действительно для детей общего образования, при планомерной и тщательной его постановке, достаточно было бы 7 лет обучения; обходятся же семью годами даже теперешние реальные училища.

Труднее решить капитальный по своему значению вопрос – о концентрации обучения соответственно возрасту и потребностям учащихся. Старая наша школа, следовавшая по пути школы ещё старейшей, практиковала концентрацию обучения в таком виде: грамматика (этимология), синтаксис, риторика, философия; высшим курсом являлось богословие. На эти пять курсов полагалось по 2 года, всего 10 лет, и, кроме того, проходился курс приготовительный, также в 2 года. Значения стройности этот план не утратил и до настоящего времени; но это формальное преимущество скрывает под собой внутреннюю несостоятельность. Ход научного развития и потребности жизни выдвинули на первый план две группы дисциплин – обществоведение и естествоведение; из первой группы наша школа давно уже знает историю; вторая группа кое-как предоставлена географией и физикой, не имеющей у нас присущего ей характера науки математической. При распланировке учебного курса по образцу прошлого, обществоведение и естествоведение по-прежнему остаются не у дел, и даже для такого важного в образовательном смысле предмета, как история, не находится собственного помещения. Преобразованная духовная школа должна определённо установить свои отношения к естествознанию, предоставив ему должное место в учебном плане, преимущественно в курсе училищ, и поставить на солидную почву преподавание истории, присоединив к ней необходимые в настоящее время сведения из других общественных наук. Древние языки в духовной школе могли бы оставить за собой приблизительно то же место, какое занимают в ней в настоящее время, служа вспомогательным, но отнюдь не главным образовательным средством и подготовляя учащихся к пользованию источниками древнего знания. Но во всяком случае, роль древних языков в училище должна быть сведена к наименьшему, если только не окажется возможным совершенно освободить училища от этих предметов. И вообще из области языкознания для училищ были бы предпочтительнее новые языки, при том, впрочем, условии (правда, трудно осуществимом), чтобы для них нашлись преподаватели, вполне владеющие современными методами обучения.

При дальнейшей организации дела, отличительным признаком духовной школы должен служить элемент религиозно-богословский и философский. Драгоценным орудием религиозно-богословского образования и воспитания является изучение Св. Писания, которое и должно остаться в новой семинарии главным богословским предметом обучения. И так как семинарское образование должно носить в себе законченный характер, то желательно, чтобы на протяжении общеобразовательного курса прочитано было Св. Писание не только Ветхого, но и Нового Завета. Конечно, странно было бы опасаться, что после такого изучения нечего будет делать по Св. Писанию на курсах специально-богословских. Училищный курс останется при так называемом Законе Божием в обычном его круге.

Вопрос о преобразовании школьного преподавания Закона Божия, весьма важный и требующий большого к себе внимания, представляет собой вопрос общего характера и имеет отношение не к одним духовным училищам. Кроме Закона Божия и Св. Писания, при 8-летнем общеобразовательном курсе духовной школы в курс этот следует ввести церковную историю в виде законченного изучения древней истории Церкви (до разделения) и краткой характеристики новейших Церквей и других христианских обществ. Круг философских изучений, при 8-ми годах обучения, может быть оставлен в нынешнем его виде; но, если признано будет возможным сократить общий курс обучения до 7-ми лет, то из философских предметов необходимо оставить логику, психологию и введение в философию, понимая под этим ознакомление с основными вопросами философского исследования (проблемами философии).

Само собой разумеется, что воспитанники, прошедшие полный общеобразовательный курс духовной школы, должны иметь доступ во все высшие учебные заведения наравне с питомцами школ министерских.

Необходимым условием устойчивого благосостояния реформированной таким образом духовной школы является тщательный и коренной пересмотр воспитательной части, при живом участии лиц, непосредственно заинтересованных в деле воспитания духовного юношества.

По семинарскому уставу 1867 года, богословские курсы отнесены были на 5-й и 6-й классы духовных семинарий, причём в эти классы открыт был доступ так называемым «начётчикам», т. е. лицам, не получившим систематического образования, но путём самостоятельной работы достаточно подготовившимся к слушанию богословских наук. Возможно образовать подобным же образом богословскую школу и при реформированной семинарии. Но многие соображения говорят в пользу того, что богословское училище должно представлять собой учебное заведение, совершенно отдельное от семинарии. Желательно, чтобы слушателями богословского училища были люди, сознательно решившиеся посвятить себя на служение Церкви или, по крайней мере, испытать себя в подготовке к такому служению, – будут ли то юноши, только что кончившие семинарию или другую общеобразовательную школу, или взрослые люди, подготовившиеся самостоятельно к изучению богословия. При таком неоднородном по возрасту составе слушателей, при известном различии их подготовки и при явно выраженной цели учреждения, совершенно необходимо внести во внутренний распорядок училищной жизни объединяющее начало, которое может быть выражено словом: церковность. На этом начале должна созидаться вся внутренняя жизнь училища. Так, например, в видах созидания надлежащего настроения и в видах практического усвоения необходимых для пастыря навыков, совершение богослужения в богословском училище должно занимать особенно важное место. Характер самых занятий должен быть отличен от обычной школьной нормы: должно быть больше самостоятельности, с одной стороны, и больше ответственности – с другой; больше простора для личных симпатий к тому или другому частному предмету или вопросу, и больше отчётливости в усвоении обязательного для всех. Руководителями богословского училища должны быть лица исключительно духовные, жизненно знакомые с пастырством; руководителями семинарии вполне и без исключения могут быть и лица светские. Если, таким образом, богословское училище и внутреннее и внешне должно быть организовано отлично от общеобразовательной школы, то связывать их в одно учреждение значит – стеснять и то и другое: или богословское училище будет налагать на семинарию несвойственный ей характер, или семинария нарушит строй богословского училища; или на мальчиков распространится режим, рассчитанный на зрелых людей, или зрелые люди окажутся на положении мальчиков. Этого рода неудобство испытывается и современными семинариями; в будущем возможно ожидать ещё большего его обострения.

Учебный план богословского училища придётся разработать применительно к богословскому курсу нынешних семинарий, пользуясь всеми – отрицательными и положительными – показаниями многолетнего опыта. И здесь в известных пределах должно быть применено начало концентрации с устранением той дробности, какая теперь замечается в богословском курсе семинарий. С другой стороны, в богословском училище, ввиду возможности разнообразного состава слушателей, их запросов и потребностей, наконец – и ввиду новости дела, возможно предоставить училищной корпорации в намеченных уставом общих и широких рамках свободу распределения предметов и занятий на каждый данный семестр. Общая продолжительность богословского курса, в зависимости от продолжительности курса семинарского, может быть 2 или 3 года. Если общеобразовательный курс будет продолжаться 7 лет, тогда первый год богословского училища мог бы быть посвящён изучению истории философии, основного богословия и церковной истории, – в некоторых чертах соответственно 4-му классу нынешней семинарии. Это был бы хороший подготовительный курс для слушателей из сторонних учебных заведений. При двухлетнем курсе первый год мог бы напомнить нынешний 5-й класс, с присоединением патрологии, которая явится повторением и продолжением пройдённого уже курса церковной истории. Во всяком же случае, во главе дела должно быть изучение Св. Писания и пастырского богословия, и в самом широком смысле слова.

Существенное значение имеет вопрос: даст ли предполагаемая в этих чертах реформа духовной школы вполне достаточную подготовку служителям Церкви и даст ли достаточное число таких подготовленных служителей? Не может быть сомнения в том, что при раздельности и ясности поставленных духовным школам задач, при взаимной независимости школ общеобразовательной и специально богословской, выполнение той и другой задачи пойдёт гораздо успешнее, жизнь той и другой школы будет идти правильнее. Всё это говорит в пользу того, что и подготовка к служению Церкви пойдёт успешнее, чем в настоящее время. Не так ясен ответ на второй из поставленных выше вопросов. Можно с большой вероятностью предполагать, что большинство тех семинаристов, которые сейчас идут в духовное звание, и тогда пойдут в богословскую школу и далее на духовную службу. Если же те или другие не пойдут в духовное звание, то не вследствие известной организации духовной школы, а по причинам общего характера, которые нарастают вместе с усложнением жизни и общественных отношений. Пастырство всё более и более становится подвигом; учебное же заведение может быть школой подвига не силой своей организации, а исключительными дарованиями руководящих им лиц. Остаётся далее надежда, что богословская школа будет пополняться слушателями из сторонних школ и из людей самостоятельной подготовки. Правда, «начётчики» 1867 года были немногочисленны, и притом это были большей частью псаломщики и диаконы из недоучившихся семинаристов, ищущие прав на высшие степени; но надо припомнить, что их принимали обыкновенно очень неохотно: среди воспитанников семинарии они составляли резавшее глаз пятно. При самостоятельном положении богословского училища и при эластичности его курсов, приём сторонних лиц будет легче и войдёт в порядок вещей без затруднения. Возможно, что некоторые пойдут в науку (и особенно на первых порах) не по призванию, а ради прибыльного на известную мерку священнического места; но от таких искателей, даже из духовного звания, не застрахована и нынешняя семинария. Предполагаемое училище даст большую возможность предоставить слушателям способы к серьёзному испытанию их склонностей и расположений.

При надлежащем устроении богословского училища на него можно бы возложить и важную обязанность распространения (популяризации) богословских знаний в населении, по крайней мере – городском. Популярные богословские курсы, по возможности систематические, способствовали бы уяснению и укреплению церковно-религиозных интересов, и в то же время служили бы первоначальной подготовкой для тех благочестивых мирян, которые расположены посвятить себя на служение Церкви и из числа которых, по надлежащем обучении, могли бы явиться достойные кандидаты на духовные должности.

Прилагается при сем мнение правления Самарского духовного училища.

Неудовлетворительность существующих духовно-учебных заведений сознается всеми, имеющими с ними тесное соприкосновение. Высшая церковная власть жалуется, что семинария не располагает прошедших её курс к священнослужению. Учащиеся недовольны тем, что обучение в семинарии с юных лет обрекает их на церковное служение, хотя бы они не чувствовали к тому никакого призвания, так как семинария не даёт им ни сведений, нужных в практической жизни, ни диплома для поступления в высшие учебные заведения. Поступившие в епархиальное ведомство сожалеют, что училище и семинария не подготовили их даже к церковному служению. Ввиду всего этого, общество и периодическая церковная печать считают необходимым реформировать духовно-учебные заведения так, чтобы общеобразовательные предметы и специально-богословские были совершенно обособлены друг от друга в двух отдельных взаимно независимых школах. Общеобразовательная школа должна быть устроена по типу светских среднеучебных заведений и давать окончившим её курс право поступать во все высшие учебные заведения. В богословское училище с 2-х или 3-х годичным курсом поступают юноши из всех сословий, прошедшие среднюю школу какого бы то ни было типа или ведомства, добровольно, по призванию желающие посвятить себя церковной деятельности.

Вполне признавая необходимость и неотложность коренной реформы духовных училищ и семинарий, правление полагает, однако, что вышеизложенный проект не соответствует нуждам Церкви.

1) Как и существующий порядок, он не гарантирует Церковь от служителей не по призванию. Окончивший среднюю школу юноша 17–18 лет, не испытавший своих сил и склонностей в практической деятельности, очень легко может временное настроение принять за серьёзное призвание. А возможны случаи поступления в богословское училище и не по ошибке, а по сознательному расчёту, так как для лиц из бедных классов населения священническая должность представляется заманчивой и в чисто денежном отношении. И Церковь вынуждена будет мириться с принятием непризванных служителей, если количество чувствующих в себе призвание будет меньше числа свободных вакансий, так что выбирать достойных будет не из кого. Таково положение в настоящее время, и таким оно останется до тех пор, пока церковная жизнь будет проявляться почти исключительно в богослужении; пока приход, приходское попечительство и братства не будут реорганизованы так, чтобы получили возможность проявлять во взаимопомощи начала христианской любви. Только в среде деятельных христиан может возникнуть призвание к христианской деятельности. Никакая школа сама по себе не может возбудить такого призвания, а если и возбудит склонность, то эта склонность вскоре остынет от соприкосновения с инертной массой прихода.

2) Не окончившие почему-либо всего курса общеобразовательных классов или окончившие, но не имеющие средств продолжать обучение в высших учебных заведениях, не избавляются от необходимости искать в церковных должностях материального обеспечения, ибо никакая общеобразовательная школа не даёт уменья устроиться в практической жизни; это даётся только в специальных школах: мореходных, технических, коммерческих и т. п.

3) Проектируемая школа не обеспечивает Церкви достаточное количество образованных служителей. Богословское училище, если в него будут поступать уже прошедшие курс средней школы, тем самым получает значение высшего учебного заведения, через которое пройдут очень немногие. На все церковные должности не достанет лиц, прошедших эту богословскую школу, и недостающее количество по необходимости будет набираться из не прошедших её, т. е. из не получивших уже никакого богословского образования.

Со своей стороны правление училища признаёт желательным, чтобы реформа духовно-учебных заведений была произведена на следующих основаниях:

I. Сохраняется существующее разделение духовной школы на училище и семинарию. В духовное училище поступают дети из всех сословий, умеющие свободно читать по-русски и по-славянски, знающие главнейшие молитвы, символ веры и заповеди десятословия, таблицу умножения и первые четыре арифметических действия над отвлечёнными числами. Курс училища – пятилетний и вполне законченный как в общеобразовательном, так и в богословском отношениях, так, чтобы прошедший его был достаточно развит и подготовлен к занятию должности псаломщика и диакона. Ни классические, ни новые языки в нём не преподаются, ибо они обременяют неокрепшую ещё память детей громадным количеством ненужных для развития слов, форм и оборотов чуждой и даже мёртвой речи. И это в то время, когда пробуждающийся детский ум особенно чуток к восприятиям внешнего мира, жаждет осмыслить окружающее его и неустанно возбуждает самые живые вопросы. Поэтому программы училищного курса должны быть составлены так, чтобы, не гоняясь за отвлечённой полнотой и стройностью системы каждого предмета, опустить все ненужные подробности и сообщить самое существенное и важное; сообщить так, чтобы изученное стало не бременем памяти, а материалом для мышления, и в таком количестве, чтобы ученик самых посредственных способностей имел возможность и время не только понять, но осмыслить и усвоить преподанное, т. е. поставить в связь со всем материалом, изученным ранее.

В училище преподаются:

1) священная история Ветхого и Нового Заветов;

2) христианское вероучение и нравоучение, но не по катехизису Филарета, а в обыкновенном удобопонятном, систематическом изложении;

3) церковно-богослужебный устав с объяснением богослужения;

4) краткая церковная история всеобщая и русская;

5) церковное пение;

6) русский язык с церковно-славянским, заканчивающийся элементарным разбором главнейших типов литературных произведений;

7) арифметика, заканчивающаяся решением задач тройных правил на общих числах;

8) самая элементарная геометрия, излагающая преимущественно измерение геометрических фигур и тел;

9) элементарная всеобщая и русская история, но не эпизодического характера, а по преимуществу культурного;

10) география всеобщая и Российской империи;

11) природоведение, включающее в себя простейшее знакомство с человеческим организмом и гигиеной;

12) физические упражнения и ручной труд. Подробные программы учебных предметов должны быть выработаны при деятельном участии учителей духовных училищ и семинарий.

Рациональный подбор учебного материала, несомненно, ослабит крупное зло наших учебных заведений – высокий процент малоуспешных, оставляемых на повторительный курс и увольняемых из училища. В видах ещё большего понижения этого процента желательно, чтобы учебные семестры определялись не годами, а полугодиями. При этом остающийся на повторительный курс в том же классе терял бы не целый год, а только полугодие; останавливался бы непосредственно на том, что его затрудняет, а не был бы вынуждаем до конца года изучать последующие отделы, когда не усвоены ещё предыдущие. Для детей же, совершенно отсталых по малоспособности и «трудных для воспитания», должны быть устроены особые училища, хотя бы по одному на несколько епархий. В эти училища должны быть призваны лучшие силы педагогического персонала, и учебный материал распределён не на 5 лет, а лет на 6.

Как учебные заведения с законченным курсом, духовные училища должны состоять в непосредственном ведении начальства местного академического округа и под наблюдением местного епархиального преосвященного. Смотритель училища выбирается съездом окружного духовенства.

II. Духовная семинария с шестигодичным курсом имеет 3 класса общеобразовательных и 3 класса специально-богословских. В общеобразовательные классы поступают воспитанники, окончившие полный курс духовных училищ и удостоенные перевода в семинарию. Здесь изучаются только общеобразовательные предметы в таком количестве и объёме, чтобы училищный курс был концентрически дополнен до объёма курса светских среднеучебных заведений, и философские предметы: логика, психология и философия. Здесь же изучаются, по выбору учащихся, один из классических и один из новых языков. Можно рассчитывать, что юноши около 16 лет, с окрепшей памятью, наблюдательностью и мышлением, усвоят языки с большей лёгкостью, чем изучаются они теперь, если только программы и учебники сих предметов приноровлены будут к практическому изучению языка. Окончившие курс общеобразовательных классов семинарии получают свидетельства, дающие им право поступать в университеты без экзамена.

III. В специально-богословские классы поступают лица всех сословий и возрастов – без экзаменов, если они имеют свидетельство об окончании курса средне-учебного заведения какого-либо ведомства, – и по экзамену в объёме общеобразовательного семинарского курса, если они не имеют соответствующего диплома. Здесь изучаются:

1) Священное Писание в такой постановке, чтобы достигалось действительное знакомство с Библией и умении пользоваться ею;

2) догматическое богословие;

3) нравственное богословие;

4) обличительное богословие, излагающее приёмы пастырского обращения с иноверцами, лицами иных исповеданий, сект и раскола;

5) литургика;

6) гомилетика;

7) церковная история всеобщая и русская;

8) церковное право и делопроизводство приходской церкви;

9) церковное пение. Изложение сих предметов должно давать положительное богословское знание, приноровлённое к нуждам священнослужения, а не квазинаучный перечень и разбор всевозможных исследований и гипотез. Подробные программы семинарского курса должны быть выработаны при деятельном участии наличных преподавателей семинарии.

На рассмотрение будущего Всероссийского Поместного Собора, нам кажется, следует внести вопрос о так называемых «смешанных браках», а также вопрос о смысле и значении клятв большого Московского Собора 1667 года.

Именным Высочайшим указом Правительствующему Сенату от 17 апреля 1905 года всем исповеданиям дана полная свобода, объявлена полная веротерпимость, причём пунктом 11 этого указа старообрядцы (по церковному – «раскольники») и сектанты уравнены, в отношении заключения ими с православными смешанных браков, с лицами инославных исповеданий. Таким образом, по смыслу указа 17 апреля, старообрядцы и сектанты имеют право вступать в брак с лицами православными, без формального присоединения по известному чиноположению к православной Церкви, и требовать совершения «таинства» брака в православной церкви, что уже и практикуется.

Но ведь это – закон гражданский, и примириться с ним христианская совесть пастыря православной Церкви не может. Закон этот, о котором православная Церковь, в лице своих архипастырей, не сказала ещё своего слова, суждения, вызывает массу недоумений, сомнений, а в простом народе вызывает массу недоумений, сомнений, а в простом народе вызывает и большой соблазн. Старообрядчество, враждебное православной Церкви, осуждено, ведь русской Церковью на Соборе 1667 г., – Соборе, на котором, помимо русского патриарха, помимо русских архипастырей, присутствовали и Восточные святители, в том числе и два патриарха. Ведь о расколе, который учит, что «господствующая (т. е. православная) Церковь – не Церковь, что она заражена антихристовой скверной, что её таинства – не таинства, что пастыри её – не пастыри, а лжепастыри, волки, что в ней всё скверно и не благочестно», и даже раскол поповщины учит, что наша Церковь заражена ересями, безблагодатна, что она ни более, ни менее, «как блудный Вавилон», – православная Церковь высказала следующее суждение: «Аще же кто не послушает повелеваемое от нас и не покорится святой восточной Церкви и сему священному Собору, или начнёт прекословити и противлятися нам: и мы такового противника, данной нам властью от всесвятого и животворящего Духа, аще ли будет от освященного чина, извергаем, и обнажаем его всякого священнодействия, и проклятию предаём. Аще же от мирского чина будет, отлучаем, и чужда сотворяем от Отца, и Сына, и Святого Духа; и проклятию, и анафеме предаем, яко еретика и непокорника; и от православного всесочленения, и стада, и от Церкви Божия отсекаем, дóндеже уразумится и обратится в правду покаянием, и пребудет по упрямстве своём до скончания своего, да будет и по смерти отлучён, и часть его, и душа его со Иудой предателем, и с распеншими Христа жидовы, и со Арием, и со прочими проклятыми еретики» (см. соборн. Деян., л. 7). Это соборное определение узаконено «в вечное утверждение и умное воспоминание» (7 л.об.)

Таким образом, раскольники осуждены Собором 1667 г. и преданы отлучению и проклятию, как «еретики и непокорники». Каким же образом православный священник может, без раскаяния и должного присоединения к православной Церкви, венчать, совершать таинство брака, поминать в молитвах и просить низведения Божия благословения и благодати Св. Духа на человека, отлучённого Церковью, осуждённого как бы «еретика и непокорника» и преданного проклятию? Разве это возможно? Разве может примириться с этим совесть православного пастыря – тем более, что церковными канонами подобные браки безусловно воспрещены?

Ап. Павел в послании первом к Коринфянам писал: «Жена связана законом, доколе жив муж её; если же муж её умрёт, свободна выйти, за кого хочет, только в Господе». Это место древние отцы и учители Церкви вообще понимали так, что православные христиане могут вступать в брак только с православными, т. е. одноверными себе (см. у Тертуллиана, Киприана, Иеронима, Феодорита и др.). Так Феодорит: «Точию о Господе, т. е. идти замуж за верного, благочестивого» (т. VII, 220 с.). Св. Амвросий писал: «Если, именно, супружество должно быть освящено покрывалом священническими благословением, то можно ли будет назвать его супружеством, коль скоро не будет согласия в вере? Если молитва должна быть общей: то может ли у разноверных быть общей супружеская любовь? Случалось, многие, быв увлечены любовью к женам, потеряли свою веру, подобно тому, как народ отцов в Беелфегосе» (письмо 70-е).

Лаодикийского Собора: «Не до́лжно церковным, без разбора, совокупляти детей своих брачным союзом с еретиками» (пр. 10-е). Того же Собора 31-е правило: «Не подобает со всяким еретиком заключати брачный союз, или отдавати таковым сынов или дщерей, но паче брати от них (и то когда?), аще обещаются христианами быти». Выражение: «не подобает со всяким еретиком» – употреблено вместо: «ни с каким» (см. Матфей Власт., Синтагма, с. 122).

Карфагенского Собора: «Заблагорассуждено, чтобы дети состоящих в клире не совокуплялись браком с язычниками или с еретиками». Аристин: «Но и дети мирян не совокупляются в общение брака с еретиками» (10-е правило).

Вселенский четвёртый Собор: «Понеже в некоторых епархиях позволено чтецам и певцам вступати в брак, то определил святый Собор, чтобы никому из них не было дозволено брати себе в жену иноверную; чтобы родившие детей от такового брака, и прежде всего уже крестившие их у еретиков, приводили их к общению с кафолической Церковью; а не крестившие не могли крестити их у еретиков, ни совокупляти браком с еретиком, ни иудеем, или язычником, разве в таком случае, когда лицо, сочетавающееся с православным лицом, обещает перейти в православную веру. А кто преступит сие определение святого Собора, тот да подлежит эпитимии по правилам» (14-е правило).

Зонара: «Это установил и Лаодикийский Собор в 10-м и 31-м правиле и Карфагенский в 21-м правиле, а пространнее определил Вселенский Собор, бывший в Трулле царских палат. Но Карфагенский Собор подобно настоящему правилу, рассуждает об одних клириках, а Лаодикийский и Трулльский воспрещают вообще всякому православному сочетаваться браком с еретиками и повелевают уничтожать таковой брак, если он состоялся» (полн. Кормчая 213 с.).

Аристин: «Православному мужу совокупляться браком с еретической женой, или обратно, запрещают и 10-е и 31-е пр. Лаодикийского Собора, и 72-е Трулльского шестого Собора, и настоящее правило» (214 с.).

Вальсамон: «Брак, заключённый с еретиком, уничтожается. А я думаю, что вместе с уничтожением, таковые подвергаются и эпитимии по настоящему правилу» (ibid., 315 с.).

Шестой Вселенский Собор: «Не достоит мужу православному с женой еретической браком совокуплятися ни православной жене с мужем-еретиком сочетаватися. Аще ли будет усмотрено нечто таковое, соделанное кем-либо, брак почитается нетвёрдым, и незаконное сожитие расторгати. Ибо не подобает смешивати несмешаемое, ниже совокупляти с овцой волка, и с частью Христовой жребий грешников. Аще же кто постановленное нами преступит, да будет отлучён» (72-е пр.)

Аристин: «Брак с еретиком не имеет силы».

Вальсамон: «Брак есть общение и соучастие в божественном и человеческом праве. Соответственно сему, св. отцы определяют, чтобы православный муж не сочетавался по закону брака с еретической женой, или обратно; но, если бы когда-нибудь случилось что-нибудь такое, определяют расторгать таковое сожитие, как несостоятельное. Ибо какое, говорят, будет общение у волка с овцой, когда они во всём противоположно думают и враждуют по причине различия образа их жизни? И не только определяют расторгать такое сожительноство, но и подвергать отлучению того, кто дерзнёт сделать что-либо таковое» (см. полн. Кормч.)

Так и в Номоканоне при Большом Требнике: «Нелепо есть православному мужу со еретической совокупитися женой, ниже со еретическим мужем жене православной; аще же и будет, нетвёрдый да вменится брак, и беззаконное да разрешится сожитие... Аще же да вменится брак, и беззаконное да разрешится сожитие... Аще же кто преступит поведенное, да отлучится» (58-е пр.). Номоканон разрешает только в том случае, если неправославное лицо даст обещание принять православие, после чего уже и должен быть заключён брак.

В русской Церкви, особенно в продолжение так называемого московского периода нашей истории, канонический принцип, не допускавший браков православных с неправославными, сколько известно, нарушен был только однажды – браком дочери великого князя Ивана III, Елены, с литовским вел. князем Александром... Но вскоре между тестем и зятем возникла сначала неприязненная переписка, а потом и кровопролитная война – главным образом по тому поводу, что последний, вопреки формальному обязательству, данному им при заключении брака, употреблял различные меры к отвращению своей жены от православия. Все дальнейшие попытки инославных государей породниться с русскими царями через браки детей обыкновенно оставались безуспешными вследствие того, что каждому искателю руки русской царевны предъявлялось требование принять православие.

Только в эпоху политических и социальных реформ Петра Великого указанный канонический принцип потерял у нас прежнюю безусловно обязательную силу. В 1721 году Св. Синод, по настоянию государя, издал в качестве дополнения к Духовному Регламенту рассуждение о смешанных браках и, на основании примеров из греческой и русской истории, доказывал дозволительность подобных браков. Но указанные примеры в Регламенте доказывают только одно, что светская власть, – а не духовная, не Церковь, – не обращала внимания на строгое запрещение подобных браков церковными канонами, и наши пастыри, под давлением светской власти, молча сносили этот непорядок.

Если «всякое вообще безразличное общение православных с людьми, чуждыми вере или отлучёнными от Церкви, не может быть одобрено Церковью, которая печётся о сохранении в своих сынах нравственной чистоты мыслей, чувств, всей жизни (Апост. 45-е, 65-е, 71-е; Лаодик. Соб. 32-е, 37-е, 39-е и пр. правила), тем менее она может дозволять между ними брачные союзы, которые по свойству своему должны теснейшим образом соединять сочетавающихся и, следовательно, будут в них соединять разномыслящие в самых важных предметах (в вере и благочестии) души, в едином союзе их смешивать чистое с нечистым, свет со тьмой, преданность в вере с враждой против неё... Ведь брак, по понятию православной Церкви, есть таинство; какое же участие может иметь, или даже может ли быть допущено к участию в таинстве лицо, не принадлежащее к Церкви?» (см. у Иоанна Смоленского, т. II, 288–289). Как может священник совершать брак (даже молиться) раскольника или сектанта с православной, или наоборот? Апостольское десятое правило гласит: «Аще кто с отлученным (а они ведь отлучены, преданы Церковью проклятью) от общения церковного помолится, хотя бы и в доме, да будет отлучён». «Кто входил в общение, – говорит знаменитый канонист, преосвященный Иоанн Смоленский, – молитвы с отлучёнными, хотя бы и частное, дома, тот показывал неуважение к церковному суду, нарушал чистоту и благочиние Церкви, или считал за ничто те грехи, за которые виновный был осуждён на отлучение, а потому – и справедливо – и сам подвергался тому же наказанию... Правило апостольское в особенности падает на еретиков и раскольников, которые все, доколе упорствуют в своих заблуждениях, признаются отлучёнными от Церкви: молитвенное общение с ними православных строго запрещается правилами» (Апост. 45-е, 65-е; Антиох. Соб. 2-е; Лаодик. Соб. 6-е, 9-е, 38-е прав.)

Добавим к этому: в правилах сказано, что епископ или священник, сообщающийся с отлучённым, «да будет и сам вне общения церковного». По возбуждённому вопросу желательно слышать голос Собора российских архипастырей.

Вопрос о клятвах Собора 1667 г., несмотря на разъяснение его Синодом (от 1 марта 1886 г.), доселе ещё волнует упорных приверженцев старины – раскольников, осуждённых сказанным Собором; смущает немало и православных молящихся двоеперстно, и нетвёрдых ещё «соединенцев-единоверцев».

Обычно старообрядцы понимают суд Собора 1667 г. так: «Клятвы Собора 1667 г., не касаясь прошлого, положены якобы на всех тех, которые, несмотря на последовавшее на Соборе воспрещение употреблять старые, до-Никоновские обряды, продолжают держаться их и после Собора; мало того, Собором 1667 г. якобы осуждены и самые обряды». Мы же, православные, толкуем, что клятвы Собора 1667 года, не касаясь ни употребления местных обрядов русской Церкви, ни тем менее самых обрядов, наложены были Собором только на тех, кто из-за этих обрядов удалился от церковного общения, хуля Церковь и её тайны; так что и после соборного определения 13 мая 1667 года члены русской Церкви не лишились возможности оставаться в общении с Церковью, не покидая до-Никоновских обрядов. В подтверждение своего мнения мы, православные, указываем на «изъяснение» Синода от 1 марта 1886 года и на учреждение так называемого единоверия.

Относительно первого, т. е. синодального «изъяснения» нам обычно указывают, что «Синод» – не Собор, что это – не голос всей Церкви; и возражение это усиливается голосом и богословской литературы и литературы светской, доказывающей, особенно в последнее время, неканоничность нашего Синода.

Относительно разрешения единоверцам употреблять старые до-Никоновские обряды и отправлять службу по старопечатанным книгам, патриаршим, – указывают, что ведь на Соборе 1667 года, помимо русских епископов и патриарха Иоасафа II, участвовали и святители Восточной Церкви, в том числе и два патриарха – Антиохийский и Александрийский; поэтому Синод, как не имеющий достоинств правильного церковного Собора, не имел права, без сношения с Восточными патриархами, разрешить единоверцам употреблять «старые обряды».

Правда, православные миссионеры обычно указывают, что Собор 1667 года имел суждение об обрядах, что Церковь вправе изменять обряды и даже совсем отменять, а в случаях надобности, οἰκονομίας χάριν, т. е. ради домостроительства, и паки разрешать то, что̀ когда-то и было запрещено; и самое главное, что православная Церковь, изменив «старые обряды», пожалуй и запретив, с клятвой, безусловно их употребление, не погрешила, не утратила чистоты веры, благочестия, что̀ и могло только быть «благословной виной» отделения старообрядцев от православной Церкви

От Собора русских архипастырей было бы весьма желательно получить разъяснение смысла и значения клятв Собора 1667 года, что̀, несомненно, успокоило бы весьма многих, особенно единоверцев, да и миссионеры могли бы иметь в руках документ, заграждающий уста ложным толкованиям деяний Собора 1667 года.