К истории христианства в Крыму. Мнимое тысячелетие

В двенадцати верстах от Севастополя, на верху высокого скалистого обрыва берега к морю, устроился Георгиевский монастырь, называемый, по имени соседнего городка, Балаклавским. Каждый, посещающий Крым, считает неизбежным делом побывать в этом глухом уголке, вынося оттуда неизгладимые впечатления, навеянные редкой прелестью видов природы и самой обители.

Наиболее далекие и яркие воспоминания моего детства связаны с этим монастырём. Я хорошо его помню ещё до Крымской войны; помню добросердечного, древнего старца митрополита Агафангела, управлявшего монастырём; помню многочисленных монахов, охотно провожавших или носивших меня на руках, под сводом прохода в монастырь; помню, как я всегда просил тут остановиться, чтобы полюбоваться едва ли не единственным в России по красоте видом моря, скал и монастыря; помню то особое, не передаваемое словом, впечатление красоты уединения, господствовавшего в обители. При воспоминании теперь всего этого, мне кажется, что там доподлинно мог бы быть «на земле мир».

Прошли многие годы, я вновь стал часто посещать монастырь и сознавал перемену не только в себе, но чувствовал, что и в монастыре дело уже не то: дивную красоту вида испортили, загородив свод прохода нелепой постройкой; монахов было мало, да и глядели они иначе; появился элемент совсем особенный, прежде не бывалый, шумный, приезжие, а с ними не мало и всяческого нестроения. Всё это портило мои старые впечатления, хотя к ним и прибавлялись иные, тоже имеющие свою прелесть для меня. Занявшись археологией и историей родного Крыма, я прилагал свои занятия и к нашему монастырю, старательно исследовал и знал и его самого, и всё про него писанное. Не мог я и тогда уже не чувствовать, что темная туча бульварной цивилизации надвигается и грозит затопить всю прелесть тихой обители, но не думал дожить до этого.

Затем опять пришлось два, три года не бывать в монастыре и вот, к моему несказанному изумлению, читаю где-то в газете, что Георгиевский монастырь собирается праздновать ни много, ни мало, как тысячелетие своего существования, что в нём сделаны какие-то необычные находки древней церкви и многое ещё в таком же роде. Каюсь, прежде всего я подумал, что это просто балует какой-нибудь газетный шутник, но вскоре оказалось, что тут не до шуток, а тысячелетие и разные истории и открытия выдаются за нечто совершенно точное и несомненное. Удосужившись, наконец, в 1891 году, перед самым празднованием тысячелетия, поехать посмотреть, что делается в монастыре, увидел там некоего господина, который, будучи в одежде послушника, назвал себя газетным корреспондентом. Я понял тогда, что веками сберегаемая красота обители пускается в оборот, и мне это показалось безмерно досадным; думалось тут же писать обо всем этом, но меня удержало рассуждение плотника, работавшего в монастыре, которого я тогда же встретил и попросил показать, где найти вновь открытую древнюю церковь. Этого милый человек не знал, но зато взялся показать мне крест, тот самый, что, «сказывают, ещё раньше самого Христа тут поставлен», и показал. Этот случай меня успокоил; я подумал, что всяческие вымыслы не особенно опасны, пока жива такая беспредельно-наивная вера, смутить которую никто не пожелает, а потому и решил помолчать, пока всё успокоится и затихнет.

С тех пор прошло много лет, давно истекла земская давность; всякие празднества кончились и забылись, все вымыслы признаются непреложной истиной, цивилизация в полном ходу и даже случилось прочесть, что не то подле монастыря, не то в нём самом, собираются курорт устроить, вероятно, со всеми новейшими прелестями и усовершенствованиями. После этого можно, кажется, без соблазна сказать и несколько слов правды; не многие ее прочтут, ещё менее найдется охотников ей поверить, ибо вымысел много занятнее, зато тем, кто не понимает красоты без правды, старый монастырь, очищенный от вымыслов, покажется, быть может, в его былом виде. Пусть же это историко-археологическое исследование и будет благодарным приношением моей старости красоте и правде Георгиевского монастыря моего детства.

Георгиевский монастырь старая, даже, пожалуй, древняя обитель; это мы чувствовали давно, но никогда ничего точного в этом вопросе не знали, не знаем и теперь. Почитая вообще старость монастыря, можно бы праздновать память его основания, когда угодно и как угодно; ничто не мешает, в общем смысле, считать ему пятьсот, тысячу и даже две тысячи лет, если послушать монастырского плотника. Празднование в таких условиях имело бы просто значение наивного, но добросердечного почитания неопределённо большой древности; не основанное на исторических исследованиях, оно не могло и подлежать исторической критике. Не то было сделано в нашем монастыре; время его основания определилось, как исторически-точно известное событие, происшедшее именно в 891 году, а тысячелетие считалось и праздновалось действительное, не просто почётное; значит к этому случаю, не только можно, но и должно отнестись, как и ко всякому историческому событию, с требованием доказательств и с их критикой. В этом смысле я и рассмотрю всё касающееся этого вопроса.

Определенное тысячелетие существования какого-либо монастыря дело редкое, а в России (кроме Кавказа) даже и вовсе неимоверное. Долго владеем мы Крымом, исписали о нём уйму книг, но о тысячелетии Георгиевского монастыря в определённом, точном смысле этого слова, никто из сколько-нибудь осведомленных писателей ничего и никогда не говорил. Невозможно указывать не говоривших, пришлось бы перечислить почти всех писавших. Вспомню лишь одного архиепископа, который указывает на большую древность Бахчисарайского Успенского монастыря и церкви св. Иоанна Предтечи в Керчи, но ни слова не говорит он о Георгиевском монастыре и его чудотворной иконе, а уже, конечно, не этот архипастырь и учёный мог упустить что-либо подобное, исследуя и описывая древние храмы и монастыри своей епархии: если же им этого не было сделано, то значит, для нашего монастыря не нашлось никакого основания замолвить о нём слово¹. Что же такое случилось, вдруг, в 1891 году? Можно подумать, что были открыты какие-нибудь новые источники, древние надписи, документы, да иначе, казалось бы, и быть не могло в таком чисто историко-археологическом вопросе. Но оказывается, что ничего ровно не было найдено или открыто, и просто произошло какое-то недоразумение, что ли, не знаю уже как и выразиться, о таком изумительном деле.

По поводу празднования тысячелетия нашего монастыря издано несколько брошюр и написано очень много газетных статей. Все они, в существе, повторяют одно и тоже, а потому рассмотрю только главнейшие. Начну с маленькой книжечки открывшей поход². Там, на 4-ой странице, с большими подробностями рассказывается, как именно основался Георгиевский монастырь в 891 году, и даже сделана ссылка на источники, будто бы удостоверяющие такое событие. Сколько-нибудь знакомому с литературой о Крыме не трудно однако заметить, что не только это место, но и вся брошюрка о. игумена не что иное, как сокращенная перепечатка описания Георгиевского монастыря, сделанного Ливановым много лет перед тем³.

Этим последним издано несколько описаний разных древних местностей в Крыму; все они, по внешности с большими претензиями на историческую достоверность и с обширными ссылками на якобы источники, в действительности ничем не отличаются от обычных изданий для путешествующих по Крыму, переполненных теми праздными вымыслами, которым нет предела не только в исторической правде, но даже и в простом здравом смысле. Нельзя не пожалеть о том, что в столь редком деле, как определение тысячелетия, не попробовали проверить Ливанова, хотя первичный источник всего наговоренного им находился под руками у монастыря и не мог оставаться ему неизвестным, как увидим далее. Так вот, на стр. 14-ой (I-е изд.) и 18-ой (2-ое изд.), у Ливанова находится весь рассказ об основании монастыря, с указанием тех же источников, сделанным точно в таком виде: «Истор. Сестренцевича, ч. I, стр. 26 и Описание Таврической епархии М. Родионова стр. 215».

К ним мы и обратимся.

Сестренцевич-Богуш, сочинение которого долго служило и служит ещё и до сих пор обычным источником всевозможного баснословия по истории Крыма, оказывается в настоящем случае, к немалому моему изумлению, вполне неповинным и не только на указываемом месте, но и нигде не говорит ни слова об основании Георгиевского монастыря⁴; на стр. же 26 им сделано только географическое замечание такого рода: «Мыс св. Георгия (некогда Парфенион, Карлос, Козофар, Чифурос, Урет), известный славным в древности храмом Дианиным». Для немногих, думается, приходится прибавить, что этот совершенно нелепый набор собственных имен, не только к Георгиевскому монастырю, но и ни к чему не прилагавшийся, никакого отношения не имеет к вопросу о времени основания монастыря. Итак, Ливанов приплел Сестренцевича так себе, только для украшения, надо думать, полагая, что одним вымыслом более или менее для этого писателя, не видно и не обидно.

У о. Родионова дело обстоит иначе и на указанной странице имеется весь рассказ, но источника, откуда он взят, никакого не указано, а просто говорится «гласит предание такое», а с преданием, как думают сочинители книг для путешественников по Крыму, нечего стесняться, а, стало быть, ему можно приписать всё, что угодно, да и самому выдумать предание, всё целиком, стало почитаться не только не зазорным, но и довлеющим⁵. О. Родионов, впрочем, сам ничего не выдумал, а только не без основания, как увидим далее, постеснялся указать источник, из которого он почерпнул свой рассказ буква в букву. Найти этот источник не хитрое дело. Это ни что иное, как брошюра тоже настоятеля того же Георгиевского монастыря, архимандрита Никона, напечатанная ещё в 1862 г⁶. В этом изумительном произведении, на стр. 7-ой, впервые изложен всеми повторяемый рассказ об основании Георгиевского монастыря тысячу лет тому назад; этот рассказ я приведу целиком, во всей его неприкосновенной прелести:

«Об основании Балаклавского Георгиевского монастыря есть предание, гласящее из рода в род, что крымские греки, имея коммерческий промысл, во время плавания по Черному морю, быв настигнуты страшной бурей и гонимы волнами к отторженным от гряды гор чудовищным камням, видя свою неизбежную погибель, вопияли об избавлении к великомученику победоносцу Георгию, и он услышал вопль их сердечный, явился на большом камне, отстоящем от берега в десяти саженях, и буря в тот же час утихла. Греки погибавшие, быв от погибели спасены покровительством великомученика, взяли икону с камня и, в знак благодарности, близ того самого места, где погибали, устроили в скале, где ныне Георгиевская церковь, с благословения скифского епископа Ветрания, зависившего от патриарха (около 891 года), пещерную церковь и поставили чудотворную икону; более других набожные стали жить при храме постоянно и положили основание обители»

Вот этот именно рассказ точно перепечатан о. Родионовым и, с некоторыми отменами, Ливановым, не без основания нашедшим, что предание сочинено неудачно; последний исправил несколько стиль, сгладил кое-какие грубые противоречия, дополнил и приспособил рассказ к своим собственным, более широким измышлениям. Он же выпустил и стыдливое указание на предание, прямо говоря «как повествуют», и тут же придумал ссылку на вышеуказанные источники, чтобы невежественной выдумке придать вид прочно обоснованного исторического события, справедливо, как оказывается, рассчитывая, что никто источников поверять не станет.

Нужно ли говорить, что не только подобного предания, но и какого бы то ни было об основании нашего монастыря никто никогда не слыхивал; ссылаюсь не только на безусловно всю обширнейшую литературу о Крыме, где не сыщется даже и намека на что-либо подобное, но и на расследование, произведенное по приказу Святейшего Синода, о чем скажу далее. Стало быть, настоящее предание не «гласило из рода в род», а было выдумано единолично самим арх. Никоном. И, странное дело, все перепечатывали этот рассказ, но никто не решался указать истинного автора глубокомысленного измышления.

Обращаясь к существу самого якобы предания, даже светский читатель с совершенным, думаю, изумлением, услышит, что монастырь, бывший всего в двенадцати верстах от своего епархиального города Херсонеса, основывается с благословения не своего епископа, а чужого, да ещё и какого, скифского, пребывавшего в городе Томи (ныне Анадол-кой, деревня близ Кюстенджи), южнее устьев Дуная. До этого епископа, в те времена, не скоро добрались бы потерпевшие крушение, но, и добравшись, были бы повергнуты в немалое изумление, когда бы этим не только несчастным, но и грубо невежественным людям, на просьбу о благословении епископом Ветранием ответили, что не только такого епископа, но и самой епархии не имеется; такая епархия была и такой епископ точно существовал когда-то в епархии, но было это ещё при императоре Валенте, царствовавшем между 364 и 378 годами, а, следовательно, в 891 году благословение может быть дано им только из могилы, в которой епископ Ветраний покоится уже более пятисот лет. Да и из могилы этого нельзя сделать, потому что никакой иерарх не может благословить построение храма в, чужой епархии, ибо такое обстоятельство предусмотрено и возбраняется церковными постановлениями, поныне существующими и действующими, хотя и забытыми автором вымысла о тысячелетии и его последователями⁷. Хороши крымские греки, которые не знали, что у них в самом Крыму есть несколько епархий, и в поиски за епископом отправились к устьям Дуная, для чего, конечно, проехали через Херсонес, соседний с местом совершившегося чуда епархиальный город, но там епископа не приметили.

Кажется, нет надобности прибавлять, что и в житиях св. Георгия также нет ни малейшего намека на возможность подобного рассказа.

О мелких несообразностях этого мнимого предания я умалчиваю. Довольно и сказанного, чтобы оценить должным образом и рассказ, и его сочинителя. Трудно придумать что-либо злосчастнее этого измышления, но его подкладка ещё хуже.

Архимандрит Никон хотя и говорит, что рассказ основан на предании, но указывает также, откуда он почерпнул это предание, и вот тут дело перестает быть только смешным. Таким источником указана «Истор. Р. Иерар. 1827 г. стр. 479». Это сочинение, написанное учёнейшими нашими архипастырями, до сих пор не потеряло своего значения⁸; найти его, однако, не легко, и я, не видя самого сочинения, долго ломал себе голову, стараясь додуматься, как могли столь крупные учёные и церковные писатели сочинить что-либо, хотя издали, подобное по нелепости вышеприведенному рассказу. Когда мне, наконец, попалось в руки сочинение епископа Амвросия, то я увидел нечто такое, после чего затрудняюсь даже и описать поступок изобретателя тысячелетия. Для начала замечу, что сам Амвросий в общей части своего труда (I-е изд.) ни словом не упоминает о Георгиевском монастыре, который им указан только в простом перечне всех монастырей. Здесь он назван даже дважды, – под именем Балаклавского Георгиевского и под именем Георгиевского греческого⁹. Видимо, учёные авторы не подозревали, что эти оба названия относятся к одному и тому же монастырю. Сказанное ими привожу в приложении: это, с небольшой прибавкой вначале, дословная перепечатка из первого путешествия Сумарокова (приложение XI). Разумеется, о времени основания монастыря во всём этом нет и намёка. Затем, в 1827 году, в Киеве, начало выходить вторым изданием то же сочинение Амвросия с большими прибавлениями, а в их числе и всё то место, на которое ссылается арх. Никон. Эти прибавления сделаны митрополитом Евгением, знаменитым учёным иерархом (Болховитинов, 1767–1837, с 1822 г. митропол. Киевский), принимавшим большое участие в составлении и первого издания¹⁰. Указанную страницу и следующую этого издания сочинения Амвросия, точнее сказать митр. Евгения, перепечатываю сполна, в XVII приложении, здесь-же расскажу их сущность. Ни в этом месте, ни в каком-либо ином указанного издания ни единым словом, ни просто именем, ни же намеком не упоминается о Георгиевском монастыре, хотя далее и сказано о древних крымских епархиях. В приводимом месте автор говорит лишь о скифской епархии, указывает, где она была (в Томи), называет единственного известного ему по имени её епископа (Ветрания), замечает, что он жил во время царствования императора Валента, наконец, прибавляет, что «в росписи епархий, составленной импер. Львом около 891 года, степень скифской епархии показана второй»; больше ничего.

Всё это изложение недостаточно подробно и полно, но правильно и основано на достоверных источниках. Как бы то ни было, скифская епархия, находясь, по верным словам автора, около устьев Дуная, ни малейшего отношения не имела к Крыму вообще, а тем более в частности к Георгиевскому монастырю как, по отдаленности, так и потому, что в Крыму были свои епархии, которые и описываются автором вслед за скифской: Херсонская и Сурожская¹¹.

В этой самой росписи, будто бы времени импер. Льва (886–911), на которую ссылается «Ист. Рос. Иерарх.», показаны в Крыму не только эти две епархии, а пять: Херсонская, Воспорская, Готская, Сугдейская и Фульская; степени их 16, 29, 34, 35 и 36. Сам Евгений, в письме к неизвестному лицу, время этой росписи определяет ещё более условно и примерно: «якобы при Льве, около 891 года». Она позже времени Льва¹². Но дело, впрочем, совсем не в том, и между этими росписями и нашим монастырём не только нет какого-либо соотношения, но и выдумать таковое, казалось бы, невозможным. И, однако, именно отсюда, из столь ясного изложения, приплетён изумительный 891 год, якобы год основания монастыря. Для такой догадки недостаточно одной простоты, а приписывание её высокоучёным иерархам, к тому же покойным, – поступок, нелегко называемый. Хорошо для автора предания, что Амвросия уже не было в живых; грозный архипастырь, сам про себя говоривший, что он «в экономии Божией укус». не спустил бы приписывания ему небылиц. Во всяком случае, епископ Амвросий, а тем более митрополит Евгений – не Сестренцевич, и взваливать на них крымские выдумки по малой мере не простительно¹³.

После сделанных объяснений понятно будет, почему о. Родионов постеснялся указать источник приводимого им предания, но ему следовало бы остеречься и вовсе не перепечатывать явно нелепый и выдуманный рассказ, чем и было бы уменьшено его распространение, а не придавать ему своим именем большого значения. Невероятно, чтобы Ливанов, а особенно монастырь не знали брошюры одного из настоятелей монастыря; трудно допустить, чтобы вся грубость вымысла этой брошюры не была им понятна, а в таком случае следовало проверить рассказ, хотя бы заглянув в указываемый источник, в учёный труд Амвросия, после чего стало бы несомненным, что мнимое предание об основании монастыря нечто худшее, чем простой вымысел, и что о нём всего лучше молчать, а не пускать его в обращение. Многие знали десятки лет эту выдумку, но не считали возможным и стоящим даже опровергать ее, чтобы не возбуждать к ней внимания; нельзя не пожалеть, что примеру золотого молчания не последовали и представители монастыря.

К вопросу о времени основания монастыря я ещё вернусь далее, а пока прибавлю, что только годом ранее появления вымысла арх. Никона другой почтенный духовный писатель (нарочно избираю такового), превосходно знавший Георгиевский монастырь, пересмотревши архивные документы, говорит так: «о начале Георгиевского монастыря, который, без сомнения, есть древняя обитель, возбужден был вопрос во время управления им (1794 г.) греческого архиепископа (Реондажского) Игнатия»¹⁴; несмотря на все старания узнать, «кем монастырь заведён», ничего из этого не вышло и «что дознано, неизвестно».

Автор этих слов, конечно, не преминул бы упомянуть о предании, если бы только таковое существовало, О. Лебединцев, по-видимому, не знал, кем был возбужден вопрос о начале монастыря, и не мог видеть все относящиеся к этому дознанию документы, но мне привелось прочесть всё дело из архива Святейшего Синода, и, так как в нём находятся вполне достоверные и любопытные документы, то я и расскажу подробно обо всём, что можно извлечь из них¹⁵.

В сентябре 1793 года Святейший Синод потребовал от викарного епископа Феодосийского (жившего тогда в Старом Крыму) подробнейших сведений о церквах и монастырях его епархии (их местоположение, когда устроены, кто настоятель, число монахов, какие недвижимые имения и средства содержания). Преосвященный Феодосийский Иов (впоследствии Екатеринославский), посылая нарочных, старательно собирал все требуемые сведения и представил Святейшему Синоду 3-го ноября того-же года две ведомости: первую о нашем монастыре (единственном тогда в епархии), по её значению, привожу целиком в VII приложении. О времени основания монастыря в ней говорится: «когда и кем заведён, надписей и записок не сыскано, и никто из монашествующих о том не знает». Вот, кажется, был случай высказать все предания, особенно если вспомнить, что в то время ещё был жив, бодр и крепок старец, отшельник Каллиник, уже и тогда более 80 лет подвизавшийся в нашем монастыре¹⁶. Однако, как видим, никакого предания не нашлось, а измышлять что-либо тогда, в таком деле, не решались. Святейший Синод ответом Иова не удовлетворился и вновь поручил ему «приложить своё старание разведать о сем (т. е. о времени устроения монастыря) от греков, переселившихся из Крыма». Иов ещё раз старался узнать, что можно, при посредстве мариупольского благочинного Трифилия Карацоглу и игумена нашего монастыря Аноима, даже посылал нарочного в Мариуполь, но и в этот раз оказалось «яко никто из греков не знает»¹⁷. Затем, Иову удалось узнать, что о монастыре заботится правитель Таврической области, сделавший даже и план монастыря¹⁸, но справки Иова, обращённые в эту сторону, тоже ни к чему не привели; правитель области ответил, что о времени сооружения монастыря точных сведений не имеется, а есть надпись, будто бы 1175 года, на то указывающая, найденная Игнатием, архиеп. Реонтским (или, как говорили в монастыре, – Реондажским), получившим в управление наш монастырь в 1794 году. Тогда Иов послал нарочного в монастырь сделать копию надписи и представил её тогда же Святейшему Синоду; об этой надписи речь будет ниже, пока скажу, что она надмогильная, конца восемнадцатого века, и никакого отношения ко времени основания монастыря не имеет. Весь этот розыск, Святейший Синод постановил хранить для исторического описания монастыря, но всё же дела на этом не кончил, а указал собрать сведения о ризнице, образах и прочих вещах, бывших в монастыре; что дознано по этой части, скажу далее.

Итак, мы видим, что долгое (продолжалось два года), тщательное исследование, сделанное повсюду, так сказать, по горячим следам, с опросом стариков, знавших монастырь за три четверти века до русских, не привело ни к чему определённому и ничего не выяснило, не обнаружило никакого достоверного или даже сомнительного предания, рассказа; оно осталось лишь образцом тщательности и осторожности, с которыми приступали к решению подобных вопросов в былое время. К сожалению, мы не сумели воспользоваться ни примером осторожности, показанной Святейшим Синодом, ни документами, им своевременно п предусмотрительно собранными. Историю монастыря стали сочинять на месте, от скудного разума, а затем оказалось достаточным простой нелепой выдумки, переполненной явными несообразностями, чтобы, без малейшей её проверки или обсуждения, прямо признать и праздновать тысячелетие монастыря.

Взявшись очистить историю монастыря от небылиц, нельзя ограничиться разбором только мнимого тысячелетия, приходится пересмотреть и многое другое, при чем разумеется, я не буду подробно останавливаться на мелких ошибках; самое большее, что укажу их при случае.

В приведенном выше рассказе об основании Георгиевского монастыря, а вслед за ним и в брошюре арх. Никона говорится, что спасённые мореходы обрели икону великомученика Георгия на камне, лежащем в море перед монастырём, и что эта чудотворная икона именно та самая, которую впоследствии увезли в Мариуполь в 1779 году. Автор не усомнился даже прибавить, будто и чудотворная икона Божией Матери увезена тогда-же, тоже из Георгиевского монастыря, так что «обстоятельства времени лишили обитель двух небесных драгоценностей»¹⁹. И в этом он опять ссылается на ту же «Ист. Рос. Иерарх. стр. 41», но само собой понятно, что ни на указанной странице, ни на какой-либо иной в сочинении преосв. Амвросия и Евгения ни слова не говорится о какой бы то ни было иконе нашего монастыря или какого иного в Крыму.

Во всем рассказе Никона несомненно только нахожденье огромного обломка скалы в воде близ монастырского прибрежья, очевидно, и ставшего краеугольным камнем всего баснословия. Затем, некоторую вероятность имеет и соображение о том, что из Георгиевского, монастыря, кажется, вывезли в Мариуполь икону великомученика Георгия; всё остальное есть плод воображения. Говорю: вероятно и кажется, потому что о происхождении, чудотворности и вывозе из Георгиевского монастыря и даже просто о бытии там этой иконы ни у кого из старых писателей нет ни малейшего указания. А что подобные обстоятельства всегда вызывали усиленное внимание, видно из того, что тогда же и много раз до того, начиная с XV века, всё это указывалось для иконы Божией Матери, вывезенной в Мариуполь не из Георгиевского Балаклавского, а из Успенского Бахчисарайского монастыря; нет сомнения, что не упустили бы сказать нечто подобное и об иконе св. Георгия, если бы к тому было основание. Архиепископ херс. и тавр. Гавриил, кажется, достаточно надежный судья и свидетель, особенно в этих делах, описывая переселение греков из Крыма, собирая справки, когда были в живых ещё очень многие самоличные участники и свидетели переселения, упоминает только об одной чудотворной иконе у крымских греков, Пресвятой Богородицы, о нашей-же иконе св. Георгия не просто умалчивает, а говорит мельком, как о рядовой, стоящей над могилой Игнатия²⁰. Также относится к ней и протоиерей Серафимов, хотя тоже указывает икону Богородицы²¹. В сборнике рукописей того-же архиеп. Гавриила имеются подробнейшие описания, по его же вызову составленные благочинными в 1836 году и доходящие до совершенных мелочей, всех церквей греков, переселившихся из Крыма. Тут упоминаются имена причта, бывшего во время исхода, приводятся предания, переписываются ризницы, указываются старые почитаемые иконы, даже в маленьких деревенских церквах, а чудотворная икона Богородицы подробнейше описывается, и при всём этом не сказано ни слова, не сделано даже и намека на икону св. Георгия²². В самом Мариуполе, в старину, эта икона чтилась не более совсем неизвестной иконы св. Харалампия, во имя которого сооружен собор, тогда как во имя св. Георгия никакой церкви никогда там не было²³, да и ныне есть этого имени только один придел в новом соборе, сооружённом в 1845 году, и тот, вероятно, сделан под влиянием уже русских или, может быть, воспоминания об Игнатии. Таким образом, почитание иконы св. Георгия чудотворной установилось только в недавнее время, а о вывозе её из монастыря впервые напечатано, насколько знаю, в «Статистич. обозр. города Севастополя, за 1839 год»²⁴. Тоже подтверждают В.И. Григорович и о. Лебединцев, но они писали ещё позже (в 1873 и 1883 годах) и основывались единственно на собственных соображениях от разума²⁵. Впрочем, эти соображения можно считать возможными по общему смыслу всего; отчасти они даже подтверждаются тем, что на чудесное явление иконы в неопределённое время есть указание, данное в самом монастыре и в то ещё время, когда там, кажется, вымыслами не занимались. В 1815 году Броневскому указывали то дерево, на котором явился чудотворный образ св. Георгия²⁶. Как видно, это действительно существовавшее предание могло бы служить некоторым указанием, если бы было достаточное основание счесть его идущим глубже русских времен; во всяком случае оно ничего общего не имеет с рассказом о мнимом тысячелетии. То дерево, на котором указывали явление иконы, не только теперь не существует, но уже и задолго перед крымской войной его не было или его не знали в монастыре, и предание о явлении иконы исчезло бесследно, мимолетно появившись.

Из всего сказанного ничего точно определённого об иконе св. Георгия нельзя извлечь, но о её появлении в Крыму возможно высказать и иную догадку. Последний митрополит Готфейский и Кефайский, Игнатий, прибыл из Константинополя в Крым, в Балаклаву, морем, в 1771 году, именно в день памяти св. Георгия, 23-го апреля; несмотря на понятную усталость от тяжкого, по тогдашнему, пути, он тотчас же поехал в не очень близкий Георгиевский монастырь, где, вероятно, и служил впервые на своей крымской кафедре²⁷. Даже можно думать, что именно Игнатий возобновил этот монастырь или церковь в нём, судя потому, что её антиминс, увезённый вместе со всеми образами и ризницей в Мариуполь, оказался данным тем-же Игнатием в 1772 году, никакого более старого не нашлось; обо всём этом ещё будет сказано далее²⁸. По выходе греков из Крыма икона св. Георгия находилась в самом Мариуполе не где-либо в церкви, а на дому у митр. Игнатия, потом на его даче, где он думал основать Георгиевский монастырь и где скончался. После смерти митрополита икона св. Георгия была поставлена над его могилой в старой церкви св. Харалампия (ныне подновлена и в 1868 году вновь освящена во имя св. Екатерины), а в новый собор перенесена потому, что старый пришел в совершенную ветхость и был после постройки нового в 1845 году²⁹ заброшен. Нельзя не видеть во всем приведенном выше особой привязанности митрополита Игнатия ко всему связанному с именем св. Георгия и усиленного почитания, воздаваемого им этому святому, а эти чувства митрополита объяснятся нам из того, что у тогдашних греков (да и нынешних), было в обычае считать особым покровителем рода какого-либо святого и что таким, как бы семейным святым в роде Игнатия (Гозадиновых), был и до сих пор почитается именно св. Георгий, мощи которого издавна и поныне хранятся в этой семье (потомство брата митрополита), в особом ковчежце³⁰. К этому должно прибавить, что в описях вещей, хранившихся у Игнатия, но принадлежавших разным церквам и монастырям, составленных тотчас после смерти Игнатия, есть опись и вещей Георгиевского монастыря, но в ней нашей иконы св. Георгия не значится, хотя тогда ещё всё и у всех было в свежей памяти. По местному преданию иконы, вывезенные из Георгиевского монастыря, находятся в церкви селения Сартаны (ближайшем к Мариуполю и дачи митрополита), в их числе есть и икона св. Георгия, изображённого всадником (т. е. позднего извода), а не стоящим, как на почитаемой чудотворной³¹. Из всего вышеприведённого можно с некоторым вероятием заключить, что та икона св. Георгия, о которой идет речь, была не в нашем монастыре, а составляла частную собственность самого Игнатия и им же привезена в Крым; последнее тем правдоподобнее, что при тех, более чем натянутых, даже враждебных отношениях, которые существовали между митрополитом под конец его жизни и его паствой, трудно думать, чтобы оставляли у него на дому не лично ему принадлежащую, особо почитаемую, чудотворную икону, не внесли её в монастырские описи и поставили её к нему на могилу, над которой ни малейшего указания не сделали и даже простейший памятник (мраморную плиту) соорудили только в 1868 году.

Какое бы предположение из двух вышесказанных ни оказалось достоверным, была ли икона исстари монастырской или привезена Игнатием, но несомненно, что она вывезена из Крыма не в 1779 году, как уверяет Никон, а не позже сентября 1778 года, когда тронулся в путь и сам митрополит, предварительно отправив всю свою паству³².

Важнее, чем принадлежность иконы, было бы определить время и место её изготовления, но и тут ничего точного сказать нельзя. В этом случае указанием должно быть художественное исполнение иконы, её стиль, но она стоит в соборе г. Мариуполя, куда не так-то легко добраться, и никогда не подвергалась художественно-археологическому исследованию учёных, да и сделать это нелегко, так как икона в сплошной ризе (начала XIX века), из-под которой видны только части лика и рук. Иметь возможность снять ризу и близко осмотреть со всех сторон икону никому из знающих дело не приводилось, а без этого всякое суждение будет недостаточно обосновано. Приходится довольствоваться немногим сказанным об этой иконе компетентными людьми и снятыми с неё рисунками. Свидетельства знатоков немногочисленны, насколько я знаю.

Григорович, видевший эту икону в 1873 году, но, конечно, только поверхностно, не высказался определённо о времени её исполнения; он лишь счел её первостепенным памятником византийского искусства³³.

Г. Покровский, известный учёный и знаток церковной археологии, довольно подробно описавший икону, думает, что она идет от времени XI или XII века, скорее первого; он судит по фотографии и самой иконы не рассматривал. Вот и всё³⁴.

Рисунков иконы печатано довольно много, но, даваемые в разных монастырских и вообще церковного характера изданиях, они не имеют никакого сходства с подлинной в смысле её стиля и художественного исполнения, а потому я и не буду их перечислять. Большая и хорошая фототипия с иконы помещена в монастырском альбоме, но здесь икона была сфотографирована в ризе, а видимый её лик ретуширован до полного неподобия³⁵. Рисунок иконы без ризы есть в книге г. Тимошевского «Мариуполь и его окрестности», но сделан он приблизительно, от руки и в очень малом виде³⁶.

Я видел эту икону несколько раз, но всегда только в ризе и не имел возможности осмотреть её близко и подробно, так что и мне приходится судить о ней всего более по превосходной фотографии, без ризы, сделанной в 1891 году г. Ивановым (фотографом) в Севастополе, когда икона туда была привезена для празднования мнимого тысячелетия. По этой фотографии исполнена фототипия, прилагаемая здесь, что дает возможность читателю и самому составить то или иное мнение об этом редком памятнике церковного искусства; в ожидании его настоящего художественного исследования и издания может быть полезна и фототипия, сделанная почти в одну шестую долю подлинника.

Как видим, это большой образ, шириной один, а высотой полтора аршина. Он разделён по ширине на три части: в средней, во всю высоту, изображен стоящий воин, а по бокам, с каждой стороны, по пяти маленьких икон, одна над другою, в которых не трудно различить события из исповедания веры св. Георгием, а стало быть и в стоящем по середине воине следует видеть того же святого. Все маленькие иконки своим порядком и существом совершенно точно отвечают изложению страданий св. великомученика Георгия в Минеи-Четьи. Слева сверху: 1) исповедание веры перед царем и царицей; 2) избиение святого и отвод его в темницу; 3) накладывание тяжелого камня на грудь; 4) мучение на колесе; 5) закапывание в известь (в сосуде); хождение в обуви с гвоздями пропущено. Справа сверху: 6) бичевание воловьими жилами; питье яда пропущено; 7) воскрешение мертвого; 8) оживление вола, 9) низвержение идолов; 10) усечение главы св. Георгия. Внизу боковых рядов ещё остаются свободные места для двух икон, и неизвестно, почему они не заполнены изображениями двух пропущенных событий. Потому ли, что их смысл трудно поддается иконографии, или потому, что они и в описании мучений явились, как позднейшие вставки.

На сплошной деревянной, довольно толстой доске образа все изображения вырезаны более или менее вглубь доски, представляя местами очень высокий рельеф, затем всё было покрыто слоем мастики, а по ней краской и позолотой. Это последнее именно и не позволяет думать, что в иконе мы имеем теперь лишь деревянную матрицу, с которой сорвана выбитая на ней басма, если и допустить такую технику, очень сомнительную³⁷. Следы мастики уже мало приметны, но дерево сохранилось ещё довольно сносно и только значительно побито шашнем, что хорошо видно, и на фототипии. Георгий изображен в древнем иконографическом типе: святой стоит, держа в правой руке длинное копье, а левой опираясь на щит упёртый ребром в землю; голова непокрыта, и только волосы на ней, сделанные в три ряда завитков, могут дать повод думать (см. у г. Покровского), что на голове был какой то убор; одет он в пластинчатую броню с выпущенной из под неё туникой; хламида едва приметна; на ногах сапоги в пол голени; у левого бока в поперёк высовывается рукоять меча; щит вокруг по краю обвит грубым жгутом, а по середине, вместо умбона (выпуклости), изображение женского лица, с лучами звезды вокруг; по-видимому, это совершенно неожиданное воспоминание о голове Горгоны. Ещё замечу, что на маленьких иконах, боковых, святой в нимбе, но на среднем, большом изображении нимба нет или, по крайней мере, следы его не приметны. Вдаваться в большие подробности описания мне кажется бесполезным в виду приложенной фототипии, лучше всякого описания показывающей, в чём дело. В общем, как можно видеть, работа иконы грубая, почти безобразная, особенно, если вспомнить, что она исполнялась из такого легко обрабатываемого материала, как дерево: большая голова, топорно сделанная, толстое туловище, короткие, тонкие ноги с едва намеченными ступнями.

Довольно близкое подобие нашей иконе, мне кажется, в образе св. Георгия в Ватопеде на Афоне, но его работа несравненно лучше, а стиль его выше; крупнейший авторитет в этих вопросах, академик Н.П. Кондаков, относит эту афонскую икону к XI или XII векам³⁸. Ещё ближе к нашей, по некоторым чертам (сходство сурового выражения лица, несоразмерно длинный нос, вид, а частью и украшения щита), изображение св. Георгия на иконе в Джумати в Гурии, в храме арх. Гавриила и Михаила³⁹. На этой иконе есть надписи, упоминающие эристава Вардана Варданидзе (первоначальная) и гуриели Бешкека (позднейшая), а по соображению с данными грузинской истории всего вероятнее, что первое из этих лиц, а стало быть и икона, существовали не ранее конца XII века или начала XIII веков⁴⁰. Наша икона много грубее иконы в Джумати; вероятно, она изготовлена ещё позднее. Ветвь с листьями в узорах поясков, между боковыми иконами, также всего ближе XII–XIII векам. Близко подобные иконы имеются и ещё на Кавказе, в Иллирии, Сори и др.; особенно вся постановка фигуры святого, совершенно тождественна⁴¹. Из только что сказанного можно думать, что и происхождением своим, по месту изготовления, наша икона обязана Кавказу или Трапезунту и близким к нему местам Анатолии. За это говорит не только большое сходство её с иконами Кавказа, но также и то, что она резная, чем старались подражать чеканным. На Кавказе весьма распространены были долгое время сплошь чеканные иконы высокого рельефа, при чем их делали из серебра и даже из золота. (Очень много указаний на такие иконы с рисунками у Кондакова, «Описан. Пам. Грузии», и Уваровой, «Матер по арх. Кавк.») Эти иконы по материалу своему были ценны, да и по работе тоже, а потому в подражание им сделали икону резную на дереве, покрыв её позолотой, следы чего и до сих пор приметны на нашей⁴².

Итак, в настоящем положении вопроса, время и место изготовления иконы остаются под сомнением; ещё менее возможно определить, с какого времени она находилась в Георгиевском монастыре и даже была ли в нём когда-либо; несомненно только то, что происхождение её из IX века совсем невероятно.

Таже брошюра игумена уверяет, что за время до 1794 года настоятели монастыря неизвестны, а в монастырском архиве нет никаких документов, а произошло это будто бы оттого, что до сказанного года монастырь зависел от константинопольского патриарха; в его архив и отосланы монастырские дела, где их и видел не названный французский аббат в 1885 году⁴³. Это утверждение, представленное без малейшего признака доказательства, всеми в точности повторяется, хотя и здесь никто не решился указать его источника. Достоверно и в нём только неимение старых, т. е. писанных ранее русских времен, документов в архиве монастыря.

О судьбах монастыря в русское время скажу далее, но уже и теперь замечу, что в нём известны русские настоятели не с 1794 года, а с 1791, да, вероятно, были и ранее; целое дело, возникшее в 1793 году, указано выше. Затем, ни откуда не видно, чтобы наш монастырь не только до 1794 года, но и вообще когда-либо зависел от константинопольского патриарха, т. е. был его ставропигией; более того, есть некоторое основание предполагать, что именно этого никогда не было. О патриарших ставропигиях в Крыму (да и те исчезли задолго до русских времен) мы знаем в Феодосии, Ялте и самом Херсонесе, но Георгиевский монастырь нигде и ни в какое время не упоминается⁴⁴. Лучшим доказательством несуществования ставропигии в нашем монастыре, по крайней мере в последнее время, служит вывоз митрополитом Игнатием ризничных вещей и образов, «всех без изъятно», при переселении греков из Крыма, как о том доносил Святейшему Синоду Феодос. преосв. Иов (10 Августа 1795 г. № 532)⁴⁵. Если-бы наш монастырь был ставропигиею патриарха, то Игнатий не только не решился бы начисто обобрать чужой монастырь, но и не мог бы этого сделать, так как в монастыре был бы неподчинённый ему настоятель, ответственный перед патриархом; в таком случае монастырь, с выходом греков в Мариуполь, не мог бы быть покинутым: его настоятель должен был оставаться, а с ним и архив. Когда монастырём занялись русские и стали назначать туда настоятелей, то могли это сделать только потому, что монастырь был всеми покинут и до тла очищен от всего, как увидим далее. Одни из первых настоятелей монастыря, игумен Анфим и архиеп. Игнатий (Реонтский), принимавшие деятельное участие, как указано выше, в разысканиях прошлых судеб монастыря, сами родом греки, имевшие прямые и близкие связи с патриархатом, не могли не знать о ставропигии и увозе архива, если бы что-либо подобное было не только в их время, за которое они были ответственны, но хотя бы на их памяти или памяти монахов, особенно Каллиника, не покидавшего монастыря. Будь что-либо подобное, настоятели не имели причины не указать этого Святейшему Синоду и даже, наверное, поспешили бы это сделать или обратились бы за справками в патриарший архив вместо того, чтобы указывать ничего не значащие надписи или обращаться за сведениями к ушедшим в Мариуполь грекам и всё-таки ничего не ответить положительного на запрос Святейшего Синода. Наконец, есть и прямые указания на то, что митр. Игнатий, прибыв в Крым, как уже говорено, прежде всего отправился в наш монастырь, а затем дал туда и антиминс: всё это он едва-ли бы сделал, если бы не считал монастырь подчинённым себе⁴⁶. Когда затем, Игельстром (тогдашний главный начальник в Крыму), желая собрать точные сведения о церквах, оставшихся после выхода греков, обратился в 1783 году за справками в Мариуполь, то тот же Игнатий, представляя подробные списки церквей своей бывшей епархии, в их числе прямо показал, в Мангупском кадылыке, и наш Георгиевский монастырь, не делая никакого указания на патриарха и сообщая разные сведения о монастыре, к которым я ещё вернусь⁴⁷. Отсюда следует, что Святейший Синод поступил и правильно, и справедливо, отказав городу Севастополю и монастырю в их ходатайстве о возвращении из Мариуполя иконы св. Георгия; икона принадлежала и принадлежит не голым стенам покинутой каменной церкви, если даже и была в ней когда либо, а той живой, собранию верных, которая целиком и с пастырями своими была выведена в другую страну, по естественному да и предоставленному ей праву, взяв с собою и всё принадлежавшее ей.

Что касается до мнения французского аббата, то следа о нём я нигде не находил, и, если даже такой аббат не целиком выдуман монастырскими бытописателями, а действительно существовал и высказывал что-либо подобное, то всё же придавать значение этому едва ли следует. Не думаю, чтобы патриарший архив мог быть много и долго доступен и понятен французскому аббату, неизвестному в науке, и, если он всё-таки там нашел документы о нашем Георгиевском монастыре, значит они легко видимы, так как же случилось, что такие исследователи и учёные, как Миклошич, Миллер, архим. Антонин, Сафа, разбиравшие патриарший архив, ни о чём подобном не говорят. Найденное ими касающееся Крыма, напечатано и частью переведено, но в нём нет ни слова о нашем монастыре⁴⁸. Отсутствие в архиве монастыря старых документов объясняется причинами простыми и вполне понятными: – ничего не осталось потому, что ничего и не было в убогой и маленькой обители, где между полудесятком простецов монахов, я думаю, с трудом и не всегда находили грамотных, в буквальном смысле этого слова. Не надо забывать, что в татарское время в Крыму даже не все священники только-что умели читать по-гречески, слабо или вовсе не понимая читаемого, а писали еле-еле, и то не многие. Большинство так называемого греческого населения говорило и понимало только по-татарски, не исключая священников; церковные книги и самая служба в церкви у них, – были на татарском языке; сам митрополит Игнатий вынужден был говорить проповеди по-татарски, даже в Мариуполе; записки Трифилия, быть может наиболее грамотного там человека, писаны на этом же языке. Как же при таких условиях, в такой стране, ожидать встретить не только монастырские архивы, но хотя какое бы то ни было писание, а стало быть нет надобности, в объяснение отсутствия документов придумывать события, невероятные сами по себе и ничем не подтверждаемые. Да, наконец, греки, выходя и забирая всё с собою, не могли не взять и из архива то немногое, что в нём было, и всё это исчезло в пожаре дома Игнатия, в 1780 году в Мариуполе, как он указывал тому-же Прозоровскому. Впрочем, если что и осталось, то ведь целую кучу рукописного и печатного хлама в монастыре большею частью сжёг тот же арх. Никон, а мало ли что могло быть в этой куче, если из неё же добыли и спасли полную рукопись евангелия XI века. (См. ниже).

Указания на ошибки брошюры арх. Никона этим и заканчиваются⁴⁹.

В дальнейшем дело всяких баснословий перешло в руки Ливанова, который, взяв сущность из брошюры арх. Никона, о нём самом тщательно умолчал, но нашёл, что всё это слишком слабо и настоящие измышления взялся показать сам. Он, конечно, мог свободно говорить, что угодно, но всё им сказанное непреложно принято монастырём, да ещё и с присовокуплениями.

Перепечатывая вымысел об основании монастыря, и сам Ливанов не счел возможным сделать это целиком, полагая, вероятно, что к вымыслу дозволительно относиться, как к таковому, меняя его по произволу. Он поправил слог, непонятное изложение явления иконы написал по-своему и, находя, что уж если выдумывать, то не стоит останавливаться на одном тысячелетии, а надо, как у монастырского плотника, брать «раньше самого Христа», совершенно переменил соответствующее место рассказа. Арх. Никон уверяет, что в 891 году «устроили в скале . . . пещерную церковь», а потом уже со временем и монастырь. Ливанов и все за ним поправили это место в том смысле, что в 891 г. «основали в пещерном храме монастырь», сам же пещерный храм устроен ни много, ни мало, как ещё св. Климентом, а этому и все тысяча восемьсот лет. Не понимаю, почему, поверив на слово Ливанову в одном, не поверили в другом и не праздновали прямо тысячевосьмисотлетие пещерного храма, к тому же тут же будто бы и найденного, хотя он, как покажу далее, никогда не существовал. Такое празднование было бы ещё любопытнее и даже правдоподобнее. Мнение Ливанова, конечно, совершенно нелепый вымысел, но хорошо хотя тем, что никого не обижает. Оно основано на таких неимоверных соображениях: на месте монастыря в древности был храм Девы и мыс Парфений; св. Климент устроил в Крыму много церквей; значит св. Климент разорил все идольские капища, в том числе и храм Девы; а если разорил, то непременно построил на том месте церковь, почему то, впрочем, пещерную, хотя при таком явном, всеобщем торжестве христианства прятаться в пещеру, казалось бы, и не зачем. Почти излишне указывать, что этот набор вымыслов, не заключая в себе даже логического смысла, в самых основаниях своих не верен. Действительно, здесь прежде всего требуется, чтобы мыс, в древности называвшийся Парфений, был тождествен с Георгиевским монастырём, где нет никакого мыса. Допустим, что дело идет о соседнем мысе Феоленте, который, однако, вовсе не то, что Георгиевский монастырь. Такое предположение делалось не одним Ливановым, но и очень многими действительными учёными, ещё в прошлом веке; в наше время, особенно на нём настаивал Брун⁵⁰. Авторы этого предположения все были кабинетными учёными, не заботившимися ни о географической карте, ни о её мерах, не знавшими и не желавшими знать местные условия, в которых вся сила. Приурочивание древних названий мест, в нашем уголке, обыкновенно делается на основании слов Стравона, так как нет иных источников, столь же подробных и определённых⁵¹. Стравон же дал нам, с одной стороны, превосходное, образцовое топографическое описание местности между Херсонесом и Балаклавой, а с другой стороны показал несоответствующие действительности меры расстояний⁵².

Об этом здесь не место входить в большие подробности, но замечу вкратце, что описание Стравона, в прибрежном плавании дает после Херсонеса три бухты, затем мыс Парфений, потом древнейший Херсонес, и тогда уже бывший в развалинах, наконец бухту Символов, т. е. Балаклаву. Если мыс Парфений принять равным теперешнему Фиоленту, то придётся развалины города и порта искать далее к востоку, на скалистых, вполне не доступных берегах Георгиевского монастыря, как и сделал Брун, ну а это, думаю, даже и арх. Никон признал бы совершенно невозможным⁵³. Очевидно, что надо верить не расстояниям Стравона, которые добывались только на глаз, без пособия точных инструментов и, следовательно, не могут не быть ошибочными, а смыслу его рассказа. Так посмотрев на свидетельство этого древнего географа, окажется, что по Стравону мыс Парфений непременно и обязательно равнозначащ не Феоленту, а Херсонескому мысу. Прибавлю, что, если расстояние данное Стравоном, сто стадий от города Херсонеса до м. Парфения не вполне точно подходит к Херсонесскому мысу, то оно ещё менее подходить к м. Феоленту⁵⁴.

И так, ясно, что мыс Парфений Стравона ни в каком случае нельзя приравнять к м. Феоленту, а, следовательно, нельзя искать ни в Георгиевском монастыре, ни подле него какого бы то ни было храма Девы, а тем более портового города; стало быть, такой храм, здесь не существовавший, не мог быть разрушенным св. Климентом и ничего не приходилось ему устраивать на месте разрушенного. В заключение напомню, что в последнее время г. Латышев доказывал, что и на Стравоновском мысе Парфений не было никакого храма Девы и что слова древнего географа о месте этого храма понимались до сих пор неправильно⁵⁵. Но и помимо географической невозможности, все соображения Ливанова вполне невероятны.

Не входя в разбор наших, совершенно легендарных, сведений о самом существовании св. Климента, а тем более о его ссылке и деятельности в Крыму⁵⁶, но даже и допуская, что он здесь был и имел самый решительный успех в проповеди, всё же невозможно думать, чтобы уже в конце первого века христиане пожелали и имели малейшую возможность разрушить какой бы то ни было языческий храм, где бы то ни было, во всем тогдашнем мире, а тем более все храмы и главную святыню столь упорного в язычестве города, как Херсонес. Доказывать это последнее здесь не место, но не мешает вспомнить никоторые события. Христианская проповедь апостола Андрея, хотя он и долго пробыл в Херсонесе, не имела успеха, так как об этом молчит составитель его хождения, а о самих жителях Херсонеса высказывает крайне обидное мнение⁵⁷. Всё сделанное где-то вблизи Херсонеса св. Климентом, каково бы оно ни было, очень скоро забылось совершенно и, даже двумя веками позже, первые епископы Херсонеса, погибшие в течение короткого времени в борьбе с упорно-языческим населением, не напрасно называются священно-мучениками; ещё и седьмого из них, Капитона, пришлось водворять в Херсонесе, при Константине Вел., под защитой сильного военного отряда⁵⁸. Св. Мартин, папа римский, находясь в ссылке где-то подле Херсонеса, всего более жалуется на его жителей, приравнивая их к самым злостным язычникам, а это было в VII веке⁵⁹. В IX веке все чудеса над могилой, да и самая могила св. Климента оказываются давно и бесследно забытыми, а расспросы о них возбуждали только насмешки; жители Херсонеса тогда сами про себя говорили, что всё это случилось по их вине, что они пришельцы, ничего не помнят и не знают; потребовалась настойчивая ревность Константина Философа для отыскания могилы⁶⁰. Не за долго до того, в половине IX века, Епифаний, составитель хождения Ап. Андрея, сам бывший в Херсонесе, так отзывается об его жителях: «Херсаки-же народ коварный и до нынешнего дня туги на веру, лгуны и поддаются влечению всякого ветра⁶¹. Как же думать, что вокруг такого города можно было разрушить все языческие храмы, уже в конце первого века построив вместо них христианские церкви. Но, и допуская существование св. Климента и устройство им многочисленных церквей, совершенно не возможно понимать это в буквальном смысле построения особых по виду и назначению зданий; в то время таких христианских церквей ещё вовсе не существовало нигде на свете; церкви времени св. Климента можно понимать только в смысле устроения собрания верных⁶².

Всё сказанное ведет нас к тому, что вымысел тысячевосьмисотлетней пещерной церкви надо покинуть совершенно, не только в смысле достоверности, но даже и простой возможности. Ливанов, однако, им не ограничился, а собрав всё ему известное о первых временах христианства в Херсонесе, всё это приписал Георгиевскому монастырю, даже всю деятельность первых херсонесских епископов связал с этим монастырём⁶³. Конечно, раз что там устроилась церковь, то она непременно подчинялась херсонесскому епископу, а не кому иному, беда лишь в том, что на существование здесь в то время церкви или монастыря мы не имеем ни малейшего указания. Единственный намёк на возможность связать деятельность первомучеников херсонесских с Георгиевским монастырём дает, кажется, одно выражение «страданий св. Василея», в котором сказано, что он скрывается в пещере, именуемой Парфенон, а так как Парфенон отождествили с мысом Парфением, а этот последний с Георгиевским монастырём, то, значит, и Василей скрывался именно в местности нашего монастыря; если там прятался этот епископ, то почему не жить там же и его преемникам? Вот логика Ливанова, и не думаю, чтобы можно было нагромоздить больше ошибок на столь малом пространстве. Выше я указывал, что мыс Парфений не имеет ничего общего с Георгиевским монастырём, где никакого Парфенона не бывало. Впрочем, и помимо этих соображений, пещера еп. Василея, именуемая Парфенон, не Георгиевский монастырь уже и потому, что она, как то известно, находилась в самом городе Херсонесе; в том же „страдании” это определено настолько ясно, что едва ли остаются поводы к домыслам: еп. Капитону отвели для жительства «восточную часть города, от малого торга до места называемого Парфенон»⁶⁴.

Держась той же системы, Ливанов и всю дальнейшую историю Херсонеса сводил к Георгиевскому монастырю, утверждая, что им управляли все те херсонесские епископы, имена которых он мог разыскать; в этом, как и во всём прочем, ему в точности следует игумен Никандр⁶⁵.

Только что утвердив многовековое существование, устроение и подчинение херсонесским епископам пещерной церкви, оба сочинителя тут же, к ряду, начинают вышеприведённый рассказ, об обращении этой церкви в монастырь, причём за благословением на то посылают не священника церкви к своему епископу, а потерпевших крушение, и тоже не к херсонесскому епископу, управлявшему по словам обоих авторов этою церковью и жившему всего в двенадцати верстах, а к скифскому, за тридевять земель, в противность точным церковным постановлениям. Нужно ли ещё прибавлять, что всё это сплошной вымысел, решительно ни на чём не основанный и что управление Георгиевского монастыря херсонесскими епископами столь же баснословно, как и самое основание или существование нашего монастыря, в такое отдалённое время.

Есть ещё вымысел, в котором повинен уже не один Ливанов, это утверждение о нахождении в Георгиевском монастыре многочисленных остатков древних сооружений. Первый пустил его в ход Хартахай, говоривший, что в Георгиевском монастыре, будто бы, «сохранились величественные развалины древнего монастыря, искусная резьба на колоннах и других вещах» и т. под⁶⁶. Ему последовали и путеводители⁶⁷, не разобрав того, что Хартахай, с такою уверенностью и решительностью изъяснявший трудные вопросы истории христианства в Тавриде, имел о последней самое смутное понятие и не знал, ни где находится, ни что такое Георгиевский монастырь; он воображал, что это древнее название обители, ныне не существующей, стоявшей на развалинах Херсонеса, на месте которой теперь устроен монастырь св. Владимира, а потому, услышав о находках разных древностей, делаемых в Херсонесе, приписал их все нашему монастырю.

Ливанов в том же направлении прибавляет, что «французы и сардинцы» увезли из монастыря множество пьедесталов, капителей и колонн в свои музеи; разумеется, это тоже совершенный вымысел уже по одному тому, что никогда ничто подобное не бывало находимо и не хранилось в Георгиевском монастыре, значит, и увозить оттуда было нечего; что было находимо, укажу далее. Сардинцы, никогда не занимавшие нашего монастыря, охраняемого французским караулом, не могли ничего из него взять, даже если бы там что-либо и было.

Хартахай, вообразив, что Георгиевский монастырь находился в Херсонесе, а с другой стороны, считая, что иерархи херсонесской епархии жили не иначе, как тоже в Херсонесе, заключил отсюда, что все они жили в Георгиевском монастыре, а так как епископы херсонесские известны с первых веков христианства, то, значит, и монастырь существует с того же времени и был центром христианства в Тавриде. Это изумительное рассуждение усердно подхватили и развили, пополнив именами херсонесских святителей, Ливанов и его последователи⁶⁸. Вот как случайная, смешная даже ошибка даёт повод к обширнейшим и нелепейшим вымыслам. В другой статье⁶⁹ Хартахай не только повторил всё то же, но и с изумительной развязностью на одной странице говорит о необъятном богатстве нашего монастыря, будто бы ограбленном на 200,000 ефимков, на следующей дает самые ничтожные размеры его храма, приводя в свидетели арх. Гавриила и указывая на те его слова, которыми определяются разв. храма св. Георгия в Феодосии. Это уже совсем способ арх. Никона. И такие-то измышления по малом времени становятся документами для мало разборчивых читателей.

Рассмотрим ещё один, последний вымысел. Начало ему положено давно лёгким указанием, но решительно его утвердили недавно, найдя и освятив то, чего никогда не бывало, –пещерную церковь, будто бы ту самую, которая устроена тысяча восемьсот лет тому назад.

Мнения о существовании в нашем монастыре пещерной церкви высказывались уже с конца XVIII века; я приведу как эти мнения, так и иные, разумеется, только данные очевидцами, т. е. лицами, посещавшими монастырь до уничтожения старой церкви; затем будет видно, что всё дело здесь в недоразумении. Не трудно доказать, что пещерной церкви в обычном смысле этого слова никогда не бывало в Георгиевском монастыре, а от действительно существовавшей церкви ни малейшей части на виду не сохранилось, и даже её место было вовсе не там, где ныне показывают её якобы алтарь.

Старейшее указание пещерного характера церкви Георгиевского монастыря находится в книжке, напечатанной в виде официального путеводителя перед путешествием 1787 года в Крым императрицы Екатерины II. Тут говорится, что в Георгиевском монастыре: «построено несколько келий, а по середине их высечена в горе церковь, через двери и два небольшие окошка с вонной стороны освещённая»⁷⁰. В этих словах недостаточно ясно, что именно значит «высечена в горе».

Яснее об этом говорит г-жа’Гутри: «Келья и часовня высечены в естественной скале»⁷¹. Это показание однако слишком распространено и поэтому сомнительно; уже и выше указано, что кельи были, хотя частью, построены, а не только высечены в скале.

Определённее в этом смысле говорит только один Чернявский: «Церковь в каменной пещере квадратная в 2 ½ сажени, с престолом, выделанным в скале»⁷². Это свидетельство дано, к сожалению, по прошествии почти шестидесяти лет и в глубокой старости автора (ему было тогда 83 года); мы ниже увидим, что автор, ошибся и в мерах, да и в самом существе своего рассказа, так что и его нельзя понимать в буквальном смысле.

Есть ещё свидетельство, хотя данное и не очевидцами, но, быть может., у них заимствованное и официальное: «монастырь заключал в себе небольшую высеченную в скале церковь»⁷³.

Более никаких подобных свидетельств не имеется, но, казалось бы, и этих довольно. Читатель, впрочем, сейчас увидит, что все эти показания неверны и что настоящий случай только лишний раз подтверждает, с какой осторожностью надо относиться к сообщениям так называемых очевидцев, о которых прежде всего приходится справляться, способны ли они были видеть, как следует и именно то, что надобно; эти качества не так часто встречаются, как кажется.

По настоящему вопросу мы имеем, кроме названных, ещё очень много описаний первобытного состояния нашего монастыря; и вот оказывается, что тоже очевидцы: Паллас, Кларк, Сумароков, Кастельно, Рёльи, Измайлов, Венцель, Броневский, описывая Георгиевский монастырь, ни одним словом не обмолвились о пещерном характере его церкви, а все они на это обстоятельство обращали большое внимание, настоятельно указывая пещерные церкви везде, где только они были и где их видели эти путешественники⁷⁴. Мало того Паллас не только прямо указывает на существование пещер естественных в нашем монастыре, но и прибавляет, что они обращены, «одни в монастырские кельи, а другие в курятники»; кажется, всего скорее упомянуть об обращении пещеры в церковь, если бы таковое было. Позднейшие учёные и археологи Муравьев, Дюбуа, Мурзакевич, Аркас и многие другие, могшие расспрашивать очевидцев древней церкви, обращавшие тоже особое внимание на пещерные храмы, ничего подобного не указывают по отношению к Георгиевскому монастырю. Но, и не зная, какая именно была церковь в монастыре, можно утверждать, что она не могла быть такою пещерною, как мы привыкли понимать это слово вообще, а особенно в Крыму, судя по сохранившимся, очень многим, пещерным церквам Инкермана, Мангупа, Черкес-Кермана и друг. Дело в том, что пещерные церкви могли строиться и строились только там, где для того находился удобный материал; напр., у нас в Крыму, большие скалы плотного мягкого известняка, который, легко обрабатывается и вместе с тем хорошо сопротивляется атмосферным переменам, так что в нём скорее, проще и дешевле выдолбить помещения, чем построить таковое, из того же, но наломанного камня, а затем и самое помещение оказывается безопаснее и долговечнее⁷⁵. Вот причина, и только она, не что иное, того что мы встречаем в Крыму пещерные церкви только там, где проходят гряды меловых скал (середина Крыма, от Инкермана до Карасу-базара) и их не находим на крайнем западе, юге и востоке Крыма, где иные образования каменной породы, весьма твердой, не допускали вовсе подобных сооружений или делали их трудно исполнимыми и гораздо более дорогими, чем обычные постройки. Между тем, именно на этих окраинах Крыма, где лежат Херсонес, весь Южный берег, Судак, Феодосия, весь Боспор, всегда и всего более была развита жизнь гражданская и духовная; христианство здесь начиналось, отсюда и распространялось внутрь страны; это были места наиболее богатые и в них сохранилось всего более следов всяких древностей, в том числе и христианских, лишь пещерные церкви безусловно отсутствуют или имеют особый характер приспособления естественных пещер к богослужению. К этим местностям принадлежит и Георгиевский монастырь, так как его скалы вверху состоят из грубого неоднородного, твердого, так называемого степного известняка, того же, что и в Херсонесе или вокруг Севастополя (геологи его называют оолитовым по структуре и Сарматским по месту и времени образования); лежит этот камень в прослойках различной крепости, с проростями глины и песка, что и делает его негодным для пещерных сооружений, тем более, что он тверд более, чем нужно. В этих скалах попадаются, местами, естественные пещеры всегда открытые с лица, часто приспособляемые для разной житейской потребы, а иногда даже и для жилья; были и есть таковые и в Георгиевском монастыре, но вообще из всего сказанного следует, что здесь нельзя встретить настоящей пещерной церкви⁷⁶. Как же согласить, однако, эти рассуждения и молчание всех приводимых выше авторов с показанием некоторых? Да, весьма просто. Старая церковь была прислонена или частью врыта в гору, так что одна её сторона, алтарная, а, быть может, и весь алтарь, были самою скалою, но три другие стороны церкви были в виде обыкновенных каменных стен; покрыто всё было тоже обыкновенной черепичной крышей. Такое сооружение мы, теперь, конечно, не назовем пещерным, не назвал его так и никто из главных путешественников; только алтарь в скале дал к тому повод некоторым. Чтобы читатель не подумал, что я тоже пустился в вымыслы от собственного разума, привожу и доказательства сказанного выше.

Последний, из числа писавших, видевший эту церковь был Броневский, образованный, много видавший, путешествовавший и плававший, морской офицер; он говорит: «небольшая церковь прилепленная к горе» и далее «древняя церковь.... находившаяся во впадине горы.⁷⁷»..

Надобно ли указывать, что таких выражений невозможно применить к пещерной церкви. Неизвестный путешественник 1805 года, долго проживший в монастыре, говел там и причащался, а в письме своём к неназванному архиепископу, только и нашёл сказать: «местоположение диковинное, монастырь малый и скудный»⁷⁸. Затем, сохранилось, несколько старинных видов Георгиевского монастыря (о них далее) конца прошлого и начала нынешнего веков, на которых ясно видно, что древняя церковь была именно такая, как я описал выше.

Мнимый алтарь, небывалой пещерной церкви, показывают теперь в полугоре, сажени на три выше той площадки, на которой стоит теперешняя церковь св. Георгия, но точно известно, что уничтоженная древняя церковь стояла именно на этой последней площадке, а не выше её. Образовать площадки на крутом склоне горы не легко и таковая была встарь одна и очень небольшая: «уступ сей шириною не более 3-х, а в длину сажен на 15», на нём и все постройки, как говорит очевидец, 1786 года, и другого, уступа или площадки не было⁷⁹. В числе этих построек была и церковь, а к ней вплотную примыкала трапеза и кельи. Из всего этого устройства уничтожена была только одна церковь, потому что пожелали расчистить место вокруг новой большой, которую по тесноте места построили тут же, рядом со старой. Арх. Никон, причину уничтожения старой церкви видит в том, что «вся часть скалы, где устроена была церковь, отделилась от гряды гор и сделала наклонность со ската к морю, а потому немедленно (это неверно) было приступлено к разобранию пещерной церкви и к устройству, на том самом месте (и это неверно) новой церкви»⁸⁰. Это соображение явилось уже тогда, когда после приходилось оправдываться в уничтожении древнего храма; по крайней мере ещё недавно кусок старой церкви был на месте, и никакой наклонности скала не обнаруживала никогда, так что на ней тогда же рядом, вплотную к старой, воздвигли новую церковь, поныне стоящую в целости.

Отсюда видно, что, во-первых, уничтожена вся часть скалы с примыкавшими к ней постройками, сохранился только кусок одной стены старой церкви; во-вторых, всё это разбиралось, – выражение правильное для кладенных стен, но не применимое для скалы пещерной церкви, которую надо было ломать; это выражение не случайно неточное, потому что его же употребил и другой автор, еписк. Гермоген, говорящий о том же деле, как увидим далее. Церковь не немедленно разобрали, а прежде построили рядом, но не на том же месте, другую; это точно засвидетельствовано Броневским, видевшим обе церкви вместе в 1815 году, да и само по себе понятно, так как новую начали строить в 1811 году, а освятили её едва в 1816 году, не мог же монастырь пять лет быть без церкви⁸¹. Разобрана тогда была только одна церковь, а примыкавшие к ней и находившиеся с нею на одном уровне кельи и трапеза уцелели до наших дней; в этой старой трапезе, впоследствии, устроили церковь, во имя св. Димитрия Солунского, а я хорошо помню эту маленькую церковь, и, конечно, много найдётся лиц, помнящих её дольше меня; мы можем в точности указать, где и какая именно она была, ведь её разобрали всего в 1866 году⁸². Эта церковь находилась влево, перед самым входом в теперешнюю Георгиевскую церковь, и от неё ещё и поныне сохранилась задняя стена, «прилепленная» к скале, говоря точными словами Броневского. Впереди этой трапезы-церкви была маленькая, ветхая, деревянная галерея, с крылечком, всем нам памятная; вот эта галерейка именно и вела прямо из трапезы в старую, разобранную церковь, алтарь которой, да и вся она находились тут же внизу⁸³. Вся старая церковь была разобрана целиком и открывшаяся после того часть горы срезана и подкреплена стеночкой, составившей проход между горою и новою церковью. О. Лебединцев, сам хорошо знавший монастырь перед крымской войной, говорит, со слов Чернявского, знавшего монастырь с 1792 года: «пещера эта (т. е. церковного алтаря) находилась по левую сторону нынешней Георгиевской церкви и упразднена вследствие расчистки прохода между скалой и церковью»⁸⁴. От древней церкви, до самого последнего времени сохранялась нижняя часть стеночки её левой стороны, сложенная на особом красноватом растворе (известь с песком и толчёным кирпичём-цемянкой); для знакомого с древнею церковною архитектурою в Крыму такая техника служит несомненным доказательством во-первых того, что это остаток именно церкви, а не чего либо иного, а во-вторых того, что эта церковь имела, как указано выше, обыкновенные каменные стены, а не была пещерною. Думаю, что раскопки, сделанные в указываемом месте, могли бы обнаружить остатки древних стен или фундаментов. Последние видимые камни древней церкви истреблены без остатка только недавно, когда сделали снизу лестницу к выдуманной пещерной церкви.

Всё сказанное относительно местоположения древней церкви усматривается и на старинных рисунках, сделанных ранее разрушения древней церкви, о которых подробнее будет сказано далее. Первый по времени из путешествия Уорслея в 1786 г.⁸⁵; второй 1787 года русского художника Иванова⁸⁶; два находятся у Палласа⁸⁷; один грубый и малопохожий у Сумарокова⁸⁸; наконец ещё один, самый большой и лучший, вполне выясняющий всё дело, находится в очень редком альбоме Кюгельхена⁸⁹.

Недавно я нашел ещё три источника, не только вполне и окончательно решающие этот вопрос, так как я его объясняю, но и не подлежащие никакому сомнению.

Первый находится в сборнике документов архиеп. Гавриила. Когда Иов, еп. Феодосийский, по требованию синода в 1793 году собирал разные сведения о церквах и монастырях в Крыму, как говорено выше, то об этой церкви в своих черновых заметках он выразился так: «В Балаклавском Георгиевском монастыре маленькая каменная над самым морем в горе». Он же о Бахчисарайской, действительно пещерной, выражается совсем иначе: «в горе каменной высеченная церковь»⁹⁰.

Затем, в подлинной ведомости «о нашем монастыре, представленной Святейшему Синоду 30 ноября 1793 года, сказано: «церковь великомученика Георгия из дикого камня малая»⁹¹.

Наконец, третий источник указывает епископ Гермоген (бывший Таврический). Вот подлинные слова преосвященного: «Из монастырских описей 1808 и 1810 г. видно, что древняя Георгиевская церковь, по ветхости разобранная, была очень мала – 11 арш. длины и 6 ½ арш. высоты (т. е. ширины, конечно) и что половина её алтаря была в натуральном грунте скалы, а прочие стены церкви сложены были из тёсанных плит на извести»⁹². Лучше и точнее этого описания не придумать.

Отсюда следует, что все вымыслы о нахождении пещерной церкви не могут объясняться даже неполнотой или неимением сведений в самом монастыре, где есть старые описи, и что в свидетельстве очевидцев, в том числе и Чернявского, не всякое лыко в строку.

Над древнею церковью и постройками монастыря были, по словам Палласа, нависшие скалы, угрожавшие падением; под этими скалами находились различные пещеры, обращённые, частью в кельи, а частью в курятники⁹³; тут же росли и фиговые деревья. Всё это вполне точно так было и до самых последних дней. Совершенно тоже говорит и Муравьев, указывая на эти пещеры, как на лежащие «над» кельями и значит над бывшею древнею церковью⁹⁴. Надумав праздновать выдуманное тысячелетие, сочли благовременным открыть и никогда не существовавшую пещерную церковь. Увидев сажени на три выше места истинной древней церкви и совсем в стороне от неё, одну из пещер, жилье или курятник, давно всем нам известную, именно её и приспособили под древнюю церковь⁹⁵.

Этот рисунок, по обычаю Струкова, тоже подправлен и прикрашен, но всё же данный им план пещеры, в точности здесь прилагаемый, вполне ясно показывает, не смотря на все новейшие подтески, что это простейшая пещера, никогда и ни для чего не приспособлявшаяся, разве, что для какого-либо жилья

Сам по себе этот вымысел, пожалуй, ничего особенно вредного не изображает, беда лишь в том, что его автору не представились достаточно ясно вытекающие из него умозаключения, по малой мере не удобные для его предместников по управлению монастырём. Древнюю церковь разобрали, а её, будто бы целую, алтарную часть бросили, не только без призора или ограды, но даже без отметки, обратив её в глухое место для загаживания нечистотами людей и животных, как то было на моей памяти, с самого далекого детства. Это будто бы сделал управлявший монастырём высокообразованный, перевидавший весь свет, старец-митрополит Хрисанф, с древним, многовековым алтарем, в котором он сам несколько лет (с 1810 по 1816 года) до того приносил бескровную жертву. Архиепископ Иов (Екатер. и Таврич.), внимательно относившийся к делу, видевший древнюю церковь, ещё бывши епископом Феодосийским, вновь посетив монастырь, сделал даже выговор за разобрание древней церкви, а покинутого её древнего алтаря не заметил и тяжкого упущения не поправил⁹⁶. Почти прямой преемник Хрисанфа, митрополит Агафангел, вложивший душу в наш монастырь, истративший там более сотни тысяч рублей, оставил всё в том же виде⁹⁷. Возможно ли допустить подобное, а допустив, возможно ли придумать тягчайший укор даже мирянину, а тем более духовным лицам, столь высоко поставленным. Считаю всё это немыслимым и думаю, что одного этого соображения, без всяких вышеприведённых доказательств, довольно, чтобы твёрдо и решительно утверждать, что древняя церковь вовсе не там была, где её ныне показывают, и что она разобрана или засыпана, вся без остатка, кроме нескольких камней. Можно смело верить и даже твердо знать, что, если бы её алтарь оставался целым и на виду, то он непременно был бы огорожен, укрыт и отмечен. За разобрание древней церкви, как только что говорено, митрополиту Хрисанфу, в своё время, был сделан строгий выговор, быть может даже не совсем заслуженный; как бы то ни было, не нам увеличивать тяжесть этого выговора неудачными выдумками, обидными для памяти митрополитов Хрисанфа и Агафангела, истинных благодетелей и зиждителей монастыря.

* * *

Я кончил с вымыслами, подавившими старый монастырь, в честь и память которого я и взялся за такое тяжелое и неблагодарное дело. Охотно верю, что все новейшие вымыслы сделаны с самыми благими намерениями, но для нас цель не оправдывает средств; к тому же и выдумывать ведь надобно не иначе, как с большим знанием и ловкостью, до которых нам куда как далеко, к счастью; поэтому не удивительно, что благие, но совершенно не умело сделанные выдумки, легко и узнаются и приводят к нежелательным заключениям. Вымысел тысячелетия кажется только смешным, но его смехотворность перенесена на высоко почтенную память епископа Амвросия и митрополита Евгения; изобретение ставропигии монастыря, как бы случайная обмолвка, не более, но она равносильна укору последнего иерарха Готфии и Кафы, честнейшего и добрейшего человека, чуть не в грабеже; открытие выдуманного алтаря никогда небывалой пещерной церкви, пожалуй, не что иное, как археологическая ошибка, но она становится тягчайшим оскорблением памяти митрополитов Хрисанфа и Агафангела и архиепископа Иова. Все эти иерархи давно в могилах, взваливать на них можно, что угодно, пусть же хотя мой голос встанет в их защиту, а дивная, Богом данная, красота Георгиевского монастыря не будет подавлена вымыслами.

Выше говорено о том, чего не было в нашем монастыре, при этом само собой отчасти выяснилось истинное положение вещей, но этой стороны вопроса я касался мало, поэтому и полагаю, что настоящее исследование полезно распространить на то, что действительно было или что можно хотя бы предполагать, но с некоторым вероятием; бывшее и предполагаемое я понимаю только такое, которое основано на достойных веры и невыдуманных источниках. Если обратить внимание на все вымыслы и часто совершенную нелепость писанного о нашем монастыре, сейчас же можно заметить, что всё это является последствием не одного только невежества, но также и незнакомства с настоящими источниками, которые оказываются не только неизвестными, но и недоступными простым не учёным, исследователям этого мелкого историко-археологического вопроса. Часть желательных источников имеется только в иностранной литературе; ещё более между ними трудов редких или ценных, а потому малодоступных; многие, особенно журнальные статьи, почти не находимы, тем более в провинции⁹⁸. Поэтому мне казалось полезным перепечатать в приложении всё мне известное в литературе о Георгиевском монастыре, носящее характер положительного факта, впервые сообщённого. Не видел надобности передавать вздорные вымыслы, особенно последнего времени, и ничего подобного не перепечатывал; даже правильные соображения я не привожу, если они не самостоятельны, а только повторяют ранее сказанное или опираются на источники, приводимые мною в подлиннике; отсюда следует, что очень многие из хорошо мне известных статей, не только не перепечатаны, но и не указаны. Не могу думать, что мне известно всё и что не найдется чего-либо, мною упущенного; за указание подобного буду премного благодарен. Приводя эти источники, я и сам принимаю их в соображение. Иностранные сочинения прилагаются с переводами.

* * *

Обращаясь к истории Георгиевского монастыря и желая находить в ней только одну правду, не придется останавливаться на временах слишком отдаленных. Всё то полубаснословие, в котором поминаются Тавры, Ифигения с Орестом, мыс Парфений и тому подобное ни малейшего соотношения не имеет даже с той местностью, на которой стоит монастырь, а тем более с ним самим; перечисление всего этого в настоящем случае совершенно праздная и беспочвенная болтовня, не имеющая ни малейшего интереса новизны или оригинальности, так как повторяется издавна и излишне часто; она не свидетельствует и о начитанности авторов, потому что всегда перепечатывается не из подлинных источников. Во всём этом вздоре, впрочем, было и хорошее; эти пересказы дали повод Пушкину «думать стихами» и написать звучное, прелестное, вполне достойное дивной местности монастыря «Послание Чадаеву»:

citataК чему холодные сомненья?

citataЯ верю: здесь был грозный храм.

Не менее праздное занятие подбирать всякие события из времен основания и развития греческих колоний в Тавриде, а за тем, в связи с этими колониями, из истории Рима, Византии или даже России; подобное может находить себе место в описании жизни Херсонеса, но к нашему монастырю также ни малейшего прямого отношения не имеет.

Первое документальное свидетельство о Георгиевском монастыре оказывается только от конца XVI века; оно представляет нам монастырь уже известным и, вероятно, давно существующим. Когда же он основан? На этот вопрос нельзя дать точного ответа., а возможны лишь некоторые догадки, но прежде, чем я их представлю, напомню, как решали этот вопрос доныне. Исключив те монастырские вымыслы, о которых предовольно говорено выше, ничего и никем не было высказано определённого. «Время основания неизвестно», вот можно сказать, – общее всем решение, начиная с того расследования, которое было сделано Святейшим Синодом ещё в прошлом веке и о котором уже рассказано; так же говорят и все более или менее официальные указания⁹⁹; большинство других просто молчит, очевидно подразумевая тоже самое¹⁰⁰. Сумароков (только в 1-м, менее подробном и осведомлённом путешествии, в «Досугах» он этого не повторяет) и от него взявшие «описание монастырей» уверяют бездоказательно, что монастырь, «современный древностью Херсонесу», что равносильно мнению монастырского плотника, так как Херсонес основан гораздо ранее христианства и, в сущности, ничего не определяет¹⁰¹. Один Броневский и у него заимствовавший Свиньин, говорят: «существует около 1000 лет», но тут же прибавляют «и есть первый христианский храм, построенный в Крыму»¹⁰²; ясно, что тысяча лет здесь просто значат много лет, но ничего определённого в численном смысле не заключают, да и никакого источника автором не могло быть указано для оправдания его фантастической хронологии. Мильнер предполагает монастырь основанным в X веке, будто бы теми монахами, которые бежали, не желая подчиниться ереси Фотия; всё это говорится, конечно, без указания источников, да и простого смысла в себе не заключает¹⁰³. Наконец, один неизвестный автор, но со слов митрополита Хрисанфа, настоятеля и возобновителя монастыря, говорит, что он построен ещё во время татар (значит позже XIII века), но это соображение, столь мало определённое, решительно ни на чём не основано, хотя и наиболее достоверно¹⁰⁴. Как видим в монастыре и при митр. Хрисанфе (начало XIX века) никаких о нём преданий не существовало.

Итак, писанные свидетельства не говорят ничего, но в археологии не редко бывает, что камни говорят куда больше и яснее людей; к сожалению, в настоящем случае нет и камней, а это по истине изумительно. Монастырь занимает едва ли не лучшее место, не только по красоте, но и по удобствам культуры, во всём округе Херсонеса. В этой сухой местности, где искони гоняются за каждой каплей воды, довольно одного превосходного монастырского родника, чтобы оправдать мои слова. Из этого великолепного места только одни наши пришельцы, северяне-монахи, ничего не умеют сделать и держат его в виде одичалого пустыря, зря выпуская воду, тогда как ещё в прошлом и начале этого века, пока монахами были греки, весь склон горы вверху был под огородами, садами и виноградниками, на что усиленно указывают все путешественники¹⁰⁵. Без сомнения, это место, задолго до появления монастыря, было занято культурой, а стало быть и поселением, вероятно, довольно значительным и сравнительно богатым. Несмотря на все эти вероятные соображения, на месте Георгиевского монастыря нет и не было никаких древних развалин: это не легко объясняется, но верно. Есть развалины в двух трёх верстах, но это нечто совсем особенное, а в самом монастыре кое-что найденное оказывается совершенно ничтожным, хотя об этих находках так много говорили, что надо на них несколько остановиться.

Если хорошенько прочесть и сравнить показания разных авторов, то окажется, что наверно было находимо следующее: колонна простого известкового камня; плита (не колонна) с греческой надписью будто бы 1175 года; другая плита с одним только годом, 1747, греческими буквами¹⁰⁶. К этому общеизвестному списку прибавлю маленькую капитель, хранящуюся в Императорском Эрмитаже в Петербурге¹⁰⁷ и несколько мраморных обломков, виденных Кларком¹⁰⁸. Всё названное, кроме капители в Эрмитаже, исчезло бесследно.

О колонне Паллас говорит, что она очень древнего происхождения; не соображу, какое время он предполагает под таким туманным выражением и не думаю, чтобы он что-либо понимал вообще в архитектурных остатках, а тем более в простом стержне колонны без капители и, следовательно, не заключающей в себе резких признаков художественного стиля и времени. Колонна, судя по её размерам (7 ф. 8 ½ дюйм. дл. и 13 д. диаметр.), вероятно, византийско-христианской эпохи, из какой-нибудь базилики, но более определённого ничего о ней нельзя сказать.

Капитель красного мрамора, не крымского, сложного ордера, I–II века по Р. X.; где и когда она найдена в точности неизвестно, но в эрмитажном каталоге отмечена идущей из нашего монастыря; размеры её так незначительны (около фута в диаметре), что едва ли можно допустить принадлежность капители какому-либо языческому храму; скорее можно думать, что она идёт от мелкого частного здания или надмогильного памятника. У неё обделана только одна сторона: стало быть колонна под нею была частью заделана в стену, а не свободно стояла.

Нужно ли говорить, что эти ничтожные и совершенно случайные архитектурные находки ровно ничего не значат и даже, всего вероятнее, были завезены в монастырь просто, как обломки, в самые позднейшие времена, скорее всего из развалин Херсонеса; таковы же и кое-какие обломки мрамора, виденные, но не определённые Кларком. О надписи с 1175 годом говорено выше. Плита с этой надписью была заделана по словам Сумарокова, в монастырской ограде и до сих пор мы знали о ней только по единственному, явно неверному, списку данному, тем же Сумароковым, по которому нельзя было понять её содержания¹⁰⁹; такой известный учёный и знаток этого дела, как В.В. Латышев, не нашел возможным дать к ней какое-либо пояснение¹¹⁰. Несомненно было только, что год этой надписи, 1175, невозможен, так как в XII веке, в Крыму, он не мог быть так написан; уже и Кеппен заметил, что в это время год писался от сотворения мира, а не от Рождества Христова; прибавлю, что в это время он мог быть написан только греческими буквами, а никак не арабскими цифрами; стало быть, эта надпись должна быть гораздо позднее XII века. Тогда же Кеппен указывал, что она упоминает о том самом Гервасии Сумельском, который вырубил над входом в церковь деревни Стиля тоже надпись, о посещении её в 1754, 1760 и 1765 годах¹¹¹. Из вышеупомянутого дела Святейшего Синода мы можем извлечь гораздо более подробные сведения, не оставляющие сомнения в правильности догадок Кеппена. Преосв. Иов, узнав о существовании в монастыре надписи, посылал нарочного и затем доносил Святейшему Синоду, что «камень находится в стене церковной (а не в ограде) возле дверей, на котором бывшая щекатура в июле месяце сего 1794 года обвалилась и на нём стали видны слова какие ж именно... представляю». Надпись списана видимо очень старательно и по толкованию тогдашнего синодского переводчика значит: «Памятник. Предадеся земли Гервасий Иеромонах Сумелиоти. Сделанный от Евгения Иеромонаха». На камне был, действительно, вырезан слева 1175 год, но справа 1760 и не может быть ни малейшего сомнения в том, что и слева надо читать 1775 год, – просто не дорезали черточки вверху единицы сотен. В.В. Латышев вновь напечатал эту надпись по переданному ему мною синодскому списку, сопроводив всё это учёными комментариями; он не признает правильности перевода прошлого века и не находит возможным дать иной¹¹². Наиболее вероятно, однако, что синодский переводчик-грек, давая не просто буквальный, а так сказать объяснительный перевод, достаточно понимал смысл современных и родственных ему надгробий и что наша надпись только и может быть надмогильною,– «памятник», как пояснил переводчик, того самого Гервасия Сумельского, который во второй половине прошлого века ездил по Крыму и между 1760 и 1775 годами был в нашем монастыре, где скончался и погребен в 1775 году¹¹³. Плита с надписью исчезла из монастыря, вероятно, при разломке древней церкви, неизвестно куда; она была очень небольшая, всего около 13 вершков длиною и 8 шириною. Во всяком случае, из этой надписи ничего нельзя извлечь касательно времени основания нашего монастыря.

Камень с одним 1747 годом греческими буквами, найденный мит. Хрисанфом при построении Георгиевской церкви, понятно, не имеет никакого значения¹¹⁴.

Итак, известные до сих пор камни тоже ничего не могут сказать по истории монастыря.

Некоторые старые предметы, сохраняющиеся в монастырской ризнице относительно новы, да и находятся в монастыре только со времени покорения Крыма; завезли их сюда те греческие иерархи, которые более полувека находили приют в нашем монастыре. Всё что было в древнем монастыре, «ризничные вещи и образа все безызъятно», взяты митрополитом Игнатием в Мариуполь, как доносил Иов, расследовав это дело по требованию Святейшего Синода, 10-го августа 1795 года, № 532. Даже антиминс с престола был взят, а по его истребовании Иовом оказалось, что он освящен для всякого места тем же Игнатием и всего 21-го ноября 1772 года. Этот антиминс сохранился и до сих пор, в чём я убедился совершенно случайно, осматривая Киевский музей Духовной Академии. По розыскам оказалось, что антиминс, за упразднением Феодосийской викарной епархии, переходил вместе с её архивом и, наконец, был передан из Екатеринослава, в 1876 году, в церковный музей при Киевской Духовной Академии, где и хранится, в четвертой комнате, под № 2702. Это единственный несомненный предмет, принадлежавший монастырю до русских времён¹¹⁵. К сожалению, присланный Иову «реестр» предметов взятых из нашего монастыря, не был послан в Святейший Синод и я не мог его разыскать, а надо думать, из него можно было бы получить некоторое понятие о том, чем был наш монастырь до прихода русских¹¹⁶; этой любопытнейшей описи нет и в бумагах митр. Гавриила; остаётся поискать её в Екатеринославе, в старых делах Феодосийской епархии. В числе будто бы древних предметов, имеющихся в монастыре, указывают картину (Благословение детей Ноем), на которой помечен 1081 год, но само собою разумеется, что этот год надо читать просто 1801-м, как совершенно справедливо заметил еп. тавр. Гермоген¹¹⁷.

Ничтожество найденного или сбережённого в монастыре пополнилось совершенно неожиданным, случайным открытием, весной 1908 года. Много ниже старинной площадки монастыря, в стороне от неё, к востоку, на очень крутом склоне горы, надумали монахи разровнять площадку для посадок; срезывая с этой целью крутой откос, они обнаружили верх естественной пещеры, а по расчистке её до низа оказалось, что пещера внутри довольно правильно обрублена, выровнена и была маленькой церковью. В ней отлично сохранились престол и перед ним низкая алтарная преграда, вырубленные из самой скалы; на престоле приметны остатки железных пиронов, дающие повод думать, что верх престола был покрыт плитой твёрдого камня, может быть мрамора. Лицо пещеры, а частью и её бока, теперь открытые, в своё время конечно были заделаны стеночками из каменной кладки, от которых теперь ничего не сохранилось и, кажется, даже и при раскопках не было находимо. В связи с церковью были по сторонам и другие пещеры, очевидно служившие жильём. Что именно обнаружено лучше слов покажет сделанный мною чертёжик; надобно только заметить, что на разрезе, по недосмотру, алтарная преграда показана, как бы сложенной из камня, тогда как она вырублена из материковой скалы, как указано выше.

При раскопке, кажется, ничего не было найдено, по крайней мере я ничего не видел; по виду открытого также нельзя сказать чего-либо определённого о времени, к которому возможно отнести эту церковь. Следует ещё заметить, что направление алтаря и здесь, как и вообще в Херсонесе, на северо-восток; хотя это и обусловливалось, отчасти, направлением пещеры, но всё же примечательно.

Всего вероятнее, церковь была покинута вследствие разрушения и сплывания скалы, выветривающейся на воздухе; это соображение уже может отчасти сказать, что таковая церковь едва ли могла существовать долго; во всяком случае, она была покинута и забыта очень давно, так что успела совершенно заплыть и засыпаться землёй бесследно, в таком виде она была уже при занятии нами монастыря.

Раскопки вокруг ещё не закончены, и может быть их продолжение показало бы что-нибудь, почему и весьма желательно, чтобы это произвела Археологическая Комиссия. Пока открытое служит указанием, какими могли быть церкви в скалах монастыря и всего лучше показывает, до чего было невероятно считать церковью пещеру, изображённую на вышеприведённом рисуночке Струкова.

Из всего вышесказанного относительно древностей монастыря, с новым, открытием включительно, как видно, тоже ничего нельзя извлечь для определения времени его основания.

Единственное сведение, на котором можно построить некоторые предположения о времени сооружения древней монастырской церкви, я нашёл там, где его, казалось, нельзя было встретить, а именно на одном из вышеупомянутых рисунков монастыря, сделанном Кюгельхеном. Вид Георгиевского монастыря находится на первом листе тетради литографий крымских видов этого художника, появившейся в 1827 году. Поздний год этого издания не имеет решающего значения, так как на рисунке изображена только древняя церковь и вовсе не показана новая, начатая постройкой в 1811 году, освящённая в 1816 и поныне существующая. Отсюда уже следует, что Кюгельхен зарисовывал свой вид ранее 1811 года, но так как определение здесь времени имеет значение, то я и предпринял по этому вопросу некоторые розыски. Оказалось, что о самом Кюгельхене (Карле) и его старшем брате (Герарде), оба известные художники-живописцы, появилось в последнее время несколько воспоминаний с их биографиями. Там можно найти, что К. Кюгельхен путешествовал по Крыму в течение 1803–6 годов и на щедрое пособие Александра I, заготовил более 200 этюдов¹¹⁸. По этим этюдам им же были сделаны, помеченные 1824 годом, 40 листов великолепных сепий, тщательнейшей работы, купленных Государем и хранящихся в Эрмитаже (старый № 10, 301; размер их 42X32 см.) Как ни хороши эти сепии, но характер их почти исключительно живописный и для познания прошлого Крыма, конечно, много более могли бы служить подлинные, первоначальные этюды, сделанные на месте, в особенности неиспользованные для сепий и находящиеся, вероятно, у потомков художника. Обратив часть своих этюдов в законченные рисунки для Государя, художник тогда же задумал издать их литографией в Париже. Предполагалось напечатать 48 видов в шести тетрадях, но вышла только одна вышеуказанная в восемь листов, с одним листком объяснений на французском языке, печатанная в Петербурге, составляющая теперь большую библиографическую редкость¹¹⁹. Об этом издании предварял читателей Кепиен в 1825 году, говоря, что рисунки сделаны «за двадцать лет перед сим», в точности этим подтверждая вышеуказанное время поездки Кюгельхена в Крым, за несколько лет до разрушения древней церкви Георгиевского монастыря¹²⁰. Позже эти самые восемь видов Крыма были переизданы в Москве, очень плохой литографией, тоже составляющей великую редкость; здесь хотя и говорится, что это перевод с французского, но автор не назван¹²¹. Сравнивая листы литографий с Эрмитажными подлинниками можно, приметить кое-какие мелкие различия, однако ясно показывающие, что рисунки делались не прямо на месте, а по предварительным этюдам и наброскам и в этом согласуясь с указаниями воспоминаний о художнике. Сепии, конечно, лучше литографий, к тому же последние хотя и очень редки, но всё же изданы, а потому я прилагаю здесь вид монастыря точной фототипией по сепии Эрмитажа, лишь уменьшив её ровно вдвое.

В этом виде монастыря церковь оказывается изображённой с такой, по-видимому незначительной подробностью, которая говорит однако очень много. Эта церковь (крайнее справа здание) представлена с крышей имеющей приподнятую середину, совершенно также, как то должно быть в церквах построенных по типу базилики в три корабля. Конечно, всё это просто добросовестная и умелая передача виденного, так как выдумать такую подробность и даже иметь о её значении представление не мог Кюгельхен. Однако, рисунок Палласа, указанный выше, иной; на нём церковь представлена в группе неопределённого очертания обыкновенных зданий, простой прямоугольной формы. Рисунок Палласа дан в 1794 году, т. е. ранее Кюгельхена и следовательно, как не мало вероятно это, можно думать, что ко времени Кюгельхена древнюю церковь переделали.

К разрешению такого сомнения указал мне путь Я.И. Смирнов. ему и приношу глубочайшую благодарность. С величайшею любезностью и предупредительностью он, зная, что я интересуюсь рисунком Кюгельхена, указал мне подобный же, открытый им в собрании рисунков, принадлежавших королю Станиславу Августу, находящихся в библиотеке Академии Художеств¹²². На этом рисунке Георгиевского монастыря надписано, что это копия с рисунка кавалера Уорслея и это имя направило мои розыски к знаменитому изданию

«Museum Worsleyanum», где и действительно оказался превосходный вид Георгиевского монастыря.

Это открытие было так неожиданно и любопытно, что я всевозможными справками старался его выяснить. Благодаря величайшей предупредительности того же Я.И. Смирнова в Петербурге и Е.И. Миннса в Кембридже, которым, по истине не знаю, как и выразить мою глубочайшую благодарность, я был снабжен всяческими, самыми подробными сведениями и рисунками. Из всего этого и иных моих поисков оказалось вкратце вот что.

Уорслей (sir Richard Worsley) богатый, знатный англичанин, предпринял в 1785 году поездку из Рима на восток. В Константинополе, весной следующего 1786 года, он встретился со своей соотечественницей, известной леди Кравен, только что прибывшей из Севастополя на русском военном фрегате. Крым в то время казался очень далёким, новым и привлекательным, тем более, что туда же ожидалась поездка Екатерины и леди Кравен доставила возможность Уорслею проехать туда на возвращающемся фрегате¹²³, вместе с приглашённым им из Рима спутником, известным художником Ревлеем (William Reveley), рисовавшим все виды. В Крым они отправились 29-го мая 1786 года и пробыли там, по-видимому, не долго, но всё же вывезли оттуда четыре превосходно сделанных вида (Георгиевский монастырь, Феодосия, Старый Крым и Балаклава). Из Крыма Уорслей отправился в Москву и Петербург и затем, конечно, через Варшаву, где и оставил копии нескольких своих рисунков Станиславу Августу, возвратился в Рим в апреле 1787 года¹²⁴.

Описание всех собранных Уорслеем коллекций, древностей и рисунков появилось вскоре в роскошнейшем издании 1794 года. Появившись в чрезвычайно ограниченном числе экземпляров оно оставалось очень мало известным и Европа с ним познакомилась только при втором издании, вышедшем в 1824 году, с которого были сделаны простенькие, но удободоступные переводы на итальянский и немецкий язык, и теперь не составляющие особой редкости¹²⁵. Ни первого, ни второго издания, насколько знаю, нет в России; фотографическими снимками рисунков первого издания, а также всяческими о нём сведениями меня снабдил Е.И. Миннс, пользуясь экземпляром Кембриджского университета, и Я.И. Смирнов.

Все коллекции Уорслея достались его племяннице, вышедшей замуж за первого графа Ярборо, и находятся в родовом замке последних (Brocklesby Park, Lincolnschire). По любезнейшему сообщению их настоящего владельца, графа Ярборо, которому свидетельствую мою глубокую благодарность, оказывается, что все четыре крымские вида, сохранились в замке и до сих пор, несмотря на бывший там пожар; все они работаны сепией (water – colour painting in sepia), очевидно тоже по вывезенным этюдам и наброскам; размер вида Георгиевского монастыря 49X33 см.; почти того же размера и прочие виды Крыма. С этих сепий для печати первого издания были сделаны великолепнейшие гравюры, но уменьшенного размера, 30X20 см.

Нашёлся и ещё вид монастыря, работанный в 1787 году; он находится в альбоме рисунков Мих. Матф. Иванова, хранящемся в Эрмитаже¹²⁶. Этот вид также сделан сепией, размером 33x22 см.

Оба только что указанные вида, и Уорслея, и Иванова, сняты с одного места и до мелочей похожи один на другой, однако не так, чтобы в каком-либо из них заподозрить копию с другого. На обоих вид монастырской церкви точно такой же, как показан Кюгельхеном, следовательно все эти три превосходные художники, Ревлей, Иванов и Кюгельхен, одинаково точно изобразили виденное ими. После всего сказанного несомненно, что церковь монастыря изображена на этих видах именно такою, какою она была издавна. Иное её изображение у Палласа объясняется гораздо меньшей тщательностью рисунка (художника Г. Гейслера), его меньшей величиной и большею простотой, эскизностью.

О таком замечательном типе церкви в виде базилики не говорит ни один из старых писателей очевидцев, но это потому, что все они, не обращая внимания на церковную архитектуру, по условиям своего времени, не умели видеть то, что действительно того стоило и составляло важнейшую сторону дела.

Монастырская базилика должна была иметь внутри два ряда столбов, которыми могли быть такие колонны, как упомянутая выше. Случалось не редко, что часть проходов между колоннами заделывали сплошными стенками, тогда колонны все или частью, выбрасывались; делалось это для лучшей опоры стен среднего корабля, стоявших на колоннах, а иногда для отгораживания в церкви особого отделения, чего-то в роде диаконника, ризницы.

Порывшись в монастырских или старых епархиальных делах (в Екатеринославе), мне кажется можно было бы найти более подробные указания, но уже и теперь можно считать установленным следующее: древняя церковь находилась на той самой площадке, что и существующая внизу во имя св. Георгия; она примыкала алтарной стороной к скале; её план был базиличный, с двумя рядами колонн, не более двух-трех с каждой стороны; направление её алтаря было на летний восток, т. е. северо-восток, не вынужденное местными условиями; стены церкви были сложены из бутового камня на известковом растворе с цемянкой; в наружной щипцовой стене были два окна и одна входная дверь внизу и одно окно вверху; слева к церкви примыкали вплотную трапеза и кельи, с которыми церковь сообщалась крытым деревянным переходом. Всё это добыто из описаний и рисунков или видено ещё мною. При восстановлении плана и вида церкви, схематически говоря, она должна походить очень близко на изображения ниже.

Все эти сведения уже дают кое-что, особенно, если принять в соображение подробности крымской церковной архитектуры вообще, а херсонесской в особенности. Древние церкви в Херсонесе часто строились на извести с цемянкой; этот способ кладки стен держался в Крыму весьма долго, начав исчезать в татарское время; в XV и даже XIV веках такую, кладку, по-видимому, перестают употреблять. Таким образом, видя в древнем здании в Крыму кладку с цемянкой, можно предположить, с некоторым основанием, что таковая относится ко времени не позже XV века. По этому признаку можно полагать, что и церковь нашего монастыря не моложе этого времени. Базиличный тип её ничего точного, относительно времени не может сказать, встречаясь едва ли не во всю историческую жизнь Херсонеса, но всё же он свидетельствует, что эта постройка едва-ли позже вышеуказанного времени и что она ни под каким видом не могла считаться пещерной¹²⁷.

Гораздо труднее определить, не ранее какого времени наша церковь; здесь могут быть даны только соображения немеющие достаточно твердых основ. Напомню, чем был наш монастырь к приходу русских: маленькая, не ограждённая со стороны обрыва площадка, сажень сорок квадратных, на которой ютилась церковка, могшая вместить с полсотни молящихся, да два три домика, с тремя-пятью монахами. Всё это очень бедное и жалкое, особенно если сравнить с развалинами даже позднейшего Херсонеса, под влиянием которого только и мог быть построен наш монастырь. Византийский Херсонес, тот, которого развалины откапывают теперь с таким успехом, был во все времена не особенно богатым строителем; его церкви в общем, малы и плохи, но всё же до такой ничтожной бедности, как наш монастырь, они не доходили. Невозможно думать, чтобы Херсонес когда-либо мог ограничиться таким жалким монастырём, тем более, если допустить, что этот монастырь был из числа особенно почитаемых вследствие чудесного явления иконы. По крайней мере всё то, что мы находим в Херсонесе в сколько-нибудь целом виде, несравненно лучше церкви нашего монастыря¹²⁸. Отсюда можно думать, что наш монастырь строился не ранее времени самого последнего упадка Херсонеса или даже тогда, когда город был почти покинут жителями. За это соображение говорит ещё одно обстоятельство. Херсонес, как известно, был окружён хорошими стенами; по его особым условиям жизни это было необходимо не ради красоты и не только на случай каких-либо редких времен войны, а было, так сказать, ежедневною потребностью. Можно с уверенностью сказать, что жизнь граждан Херсонеса, вне его стен, во все времена существования города, была обеспечена крайне плохо, так что и сельское население в большинстве жило в городе, а вне его пребывало лишь временно, в постоянной готовности бежать, скрываться в городе. Таким положением вещей объясняется редкое нахождение развалин деревень вокруг города, тогда как сохранились бесчисленные приметы даже простых маленьких оград, на сухо сложенных вокруг полей; по той же причине, в многочисленных, сохранившихся развалинах одиночных загородных домов, почти всегда встречаются помещения, сложенные из громадных камней, не поддающиеся разрушению иначе, как путем чрезвычайных усилий; в них можно было отсидеться и кое-что спрятать, при нападении мелких шаек грабителей¹²⁹.

Всё это совершенно понятно и естественно для пограничного города, во все времена своей жизни наполненного не малым числом эксплуататоров, возбуждавших ненависть окрестного населения, состоявшего из варваров, с разными наименованиями, но с неизменно разбойничьими наклонностями. Если, при таких условиях, нельзя придать большого развития сельским поселениям, то ещё труднее устраивать загородные монастыри, из которых не легко успеть вовремя бежать в город, а главное, унести и спрятать церковную святыню, утварь и имущество. Этим объясняется, почему во всех ближайших окрестностях Херсонеса., переполненного церквами, не находят признаков древних монастырей или церквей. Исключением была церковь над могилой св. Климента, на острове Казачьей бухты, но это исключение подтверждает правило, так как даже над такой святыней часовня, построенная по необходимости вне города, да и то на самом берегу укрытой бухты, посещалась только раз в год, водою, а затем ранее времени Константина Философа была разорена и совершенно забыта. Восстановленная, она благодаря своему исключительному положению, продержалась почти до прихода русских¹³⁰. Недавно найдена ещё крестообразного плана церковь вне стен города, кладбищенская; но и она, не смотря на близость к городу, была окружена особой крепостной оградой. Из всего сказанного возможен тот вывод, что все монастыри Херсонеса, а таковые были непременно, находились в самом городе, но не в окрестностях его, стало быть мало вероятно существование нашего монастыря, пока был цел город. Когда Херсонес стал хиреть, население его брело врознь, стены обваливались, брошенные без починок, или растаскивались самими же жителями, а над всем Крымом простерлось, почти с стихийной силой, владычество татар, перед которым все уравнивались и никакое ему сопротивление или спасение от него, иное чем покорность, не казались возможными даже и за стенами, тогда только становится вероятным возникновение вне городских стен монастырей, видевших свою защиту и охрану не в прочных стенах и мужестве защитников, а в убожестве и смирении. Окрестная городская территория, каменистая безводная и бесплодная, вслед за запустением Херсонеса, жившего торговым посредничеством, никого не привлекала; почти покинутая населением, она пренебрегалась и татарами; вот в такую-то пору, вероятно, на ней и возник наш монастырь, так ловко приютившийся под скалою, что его ни откуда не приметно, да если бы и увидели случайно, то нашли бы в нём такую жалкую бедность, которую и трогать не стоило. Если мы теперь вспомним, что Херсонес совершенно исчезает в конце XIV или начале XV века, то можно предположить с некоторым основанием, что около того же времени основался и наш монастырь, всего вероятнее, усердием кого-либо из последних живших в городе иерархов херсонесской епархии или жителей Херсонеса, но, во всяком случае, под влиянием его обычаев и порядков. Это сказалось, как в базиличном типе церкви, так и в направлении её алтаря на северо-восток; и то и другое особенности, свойственные Херсонесу. Нельзя не заметить, что в XV веке, вероятно, в его первой половине, основался и Успенский пещерный монастырь в Бахчисарае, единственный в Крыму, о котором мы имеем прямое свидетельство летописей¹³¹. Около тех же веков, XIII–XV частью ранее, устроены многие крымские пещерные церкви, имеющие совершенно монастырские облик и обстановку. Всё это дает право думать, что тогда в жизни христианского населения в Крыму произошло нечто, усиленно его направившее к уединению и отшельничеству, в трудно доступных или скрытых и пустынных местах. Таким побуждением к отрешению от суеты мирской было окончательное завладение Крыма татарами и особенно распространение меж ними магометанства и турецкого влияния, а затем с ними связанных подавления и истребления последних остатков сколько-нибудь самостоятельных христианских владений, генуэзских и греческих; впрочем, этот вопрос весьма сложен, а данных для его решения не много, да и имеющимся здесь не место.

В XVI веке, быть может в его начале, наш монастырь, оставаясь всё же очень бедным, делается довольно известным, посещаемым, так что об этом мог точно свидетельствовать Броневский, польский посол к татарам, бывший в Крыму в 1578 году. Он говорит:

«В том месте, откуда вытекает этот ручеёк¹³², есть деревня, не ничтожная, и неподалеку, на берегу моря, на каменистой горе, греческий монастырь. Там обычно празднуют ежегодно торжество св. Георгия благочестивые греки христиане, ещё остающиеся в Тавриде, стекаясь многолюдным сборищем¹³³.

Это первое документальное сведение о нашем монастыре, и мы в праве были бы из него заключать, что в то время монастырь пользовался большим влиянием и значением; даже можно подумать, что он был тогда гораздо больше доставшегося нам в конце XVIII века. Впрочем, придавать такое решительное толкование известию о большом числе собиравшихся там богомольцев совсем не соответствует условиям тогдашней жизни. В те времена упадка христианства и обнищания страны, довольствовались самыми жалкими церквами, ничтожными по размерам, в чём нас вполне могут убедить многочисленные развалины древних церквей в Крыму, наибольшая из которых не удовлетворит самую захудалую, современную деревушку. С другой стороны, ещё раз напомню, что в монастыре никогда не находили никаких развалин и там даже не было места для сколько-нибудь значительной постройки. Таким образом можно с достаточным основанием утверждать, что сохранившаяся до начала XIX века древняя церковь и была именно та самая, которую видел Броневский в 1578 году. Что и в самом деле значение Георгиевского монастыря, даже и в эту пору, было очень невелико, видно и из другого документа, немногим позднейшего.

Русские посланники к татарскому хану, Степан Тарбеев и Иван Басов, в челобитной, поданной из Крыма в июне-июле 1623 года царю Михаилу Феодоровичу, объясняли, что к ним, на стан в Яшлове, приезжали «поп Онтон да поп Василей из золотчиков», (т. е. Салачика, предместья Бахчисарая, тут-же, в соседстве, село Марьино, наших посольских документов и Успенский монастырь) и показывали жалованную грамоту царя Бориса и царевича Феодора, 1598 года, на выдачу милостыни четырём церквам. Жалованье приказано было выдавать и впредь¹³⁴. Эта жалованная грамота, сохранившаяся до сих пор в списке, приложенном к челобитной, при чрезвычайной бедности документальных сведений о тех временах в Крыму, представляется важным документом для выяснения крымской церковной и общественной жизни и, так как на неё ещё не было обращено внимания и я не знаю была ли она даже где-нибудь напечатана, то и привожу её целиком в приложении, а здесь даю краткое изложение с пояснениями.

Из грамоты мы видим, что денежное жалованье или милостыня дается четырем церквам, «престолам», по просьбе их предстателей, игумена и священников. Церкви поименованы так: «Пречистыя Богородеце в Салачике... Егорьгия Страстотерпца, что в Корсуни... Ивана Предтечи.... Федора Стратилата». Кроме денежной милостыни, тою-же грамотой жалуются образа и свечи к Пречистой-же, а также «к архангелу Михаилу в новосуроженный храм, да в храм же к Настасии Христовы мученицы».

Не может быть сомнения в том, что «Егорьгий (в других местах грамоты Егор) Страстотерпец», представителем которого назван игумен Мелентий, есть по этому самому монастырь и не иной какой, а именно наш Георгиевский. В самом Корсуне, т. е. Херсонесе, к тому времени уже около двух веков, ни человека, ни жилья целого не было, оставались лишь развалины, что и засвидетельствовано совершенно точно и подробно тем же очевидцем, Броневским, послом Батория¹³⁵; о том же слишком целым веком ранее ясно говорят консульские донесения кафских генуэзцев¹³⁶, и тоже подтверждает весьма осведомлённый д'Асколи, писавший между 1624–34 годами¹³⁷. Наш монастырь показан в Корсуне только по его близости к последнему, а также, вероятно, и по значению этого слова для русских, никогда ими не забывавшемуся и настолько ценимому, что указание на него, по соображению монастырских дипломатов, могло дать более удачи в просьбах о милостыне.

Итак, Георгиевский монастырь значится в ряду других церквей и чтобы яснее было представление о нём, вытекающее из нашей грамоты, надобно указать, чем были и где именно находились эти другие храмы: Пречистой Богородицы, Иоанна Предтечи, Феодора Стратилата, Архангела Михаила и Анастасии. Благодаря археологическим изысканиям, особенно последнего времени, это возможно сделать с несомненностью.

Пречистая Богородица в Салачике есть, как давно уже показано, та самая пещерная церковь во имя Успения Богородицы, которая находится в Бахчисарайском монастыре. Удивительно только, почему её представители названы попами, а не игуменом или монахами; отсюда, пожалуй, можно было бы заключить, что эта церковь была приходскою, а не монастырскою, если бы последнее не было в точности и не однажды засвидетельствовано: напр. в 1595 году царь Федор Иванович подтвердил прежнее пожалованье, 15 рублей на год, «греченину Пасхалию», приехавшему «из монастыря от Пречистой из Салачика»¹³⁸.

Храм во имя Иоанна Предтечи находился в большой деревне Бия-сала, около 12 вёрст от Бахчисарая и был построен в 1587 году, т. е. на близкой памяти грамоты; от этого храма и поныне уцелела, в существующей церкви в то же имя, алтарная абсида с фресками. Хотя и в деревне построенный, этот храм всё же имел некоторое значение, видное из того, что по тогдашнему он был построен хорошо, а обстоятельства его сооружения изложены в длинной надписи ещё недавно существовавшей (в тридцатых годах XIX века) из этой надписи мы знаем, что его освящал архиерей Готфии Константий, а выстроен он иждивением «господина Бината Темирке» (т. е. Бин-ата сын Темир-кая), по-видимому какого то крупного владельца, может быть той же деревни, его чисто татарское имя возбуждает не мало предположений¹³⁹.

Храм во имя архангела Михаила (и Гавриила) был в деревне Шюрю, верстах в 9 от Бахчисарая и всего в 2–3 верстах от Бия-салы. Строен этот храм хорошо, из штучного камня, а потому его стены и теперь ещё стоять целыми, недостает только крыши. На нём сейчас имеется вырубленная на камне надпись о его возобновлении в 1594 году (очевидно от фундамента), так что в грамоте его верно называют новосооруженным¹⁴⁰.

Храм во имя св. Анастасии Фармаколитрии [Ἀναστασίας τῆς φαρμακολυτρίας], как известен он между выселившимися греками, да и поныне в Крыму, где это прозвание св. Анастасии переводят, – «узорешительницы», был в маленькой, исчезнувшей деревеньке Качи-кальене, близ ещё существующей деревни Пички, у подножия огромной скалы, в которой издревле известен святой источник Анастасии, верстах в 8 от Бахчисарая и в 4 от деревни Шюрю. На том же месте и теперь есть церковь, в то же имя, но в ней от древней сохранилась только малая часть стены алтаря; она приписана к Бахчисарайскому Успенскому скиту¹⁴¹.

Храм во имя св. Феодора Стратилата находился в селении Мангуш, в 9 верстах от Бахчисарая. Эта деревня всегда была очень большою; из неё в 1778 году вышло греков 773 души с пятью священниками; эти выходцы основали под Мариуполем село с церковью в то же имя. Оставшаяся в Крыму деревня в скорости была занята русскими переселенцами, а древняя церковь освящена во имя Петра и Павла; она несколько раз перестраивалась, так что в ней древнего ничего не осталось; само селение и теперь очень многолюдно, более тысячи душ¹⁴².

Из сделанных описаний видно, что все указанные в грамоте храмы находились в деревнях лежавших в самом близком соседстве, как между собою, так и с Бахчисараем, к югу и востоку от него в сторону гор. В таком же к нему соседстве (верст 8) но к северо-западу в сторону степи, находится село Биюк-Яшлав (или по прежнему написанию, просто Яшлов), местопребывание, стан русских посольств около описываемых времен. Отсюда делается понятным, что милостыня давалась этим храмам, предпочтительно перед какими-либо иными, потому что ходатаи за них легко могли добираться до русских посольств, да и те, конечно, охотно посещали близкие к ним церкви и таким путем знакомились с ними¹⁴³. Находившимся в таких условиях причтам всего ближе и легче было выпрашивать жалованье, особенно на новое строение, почему и можно с большой вероятностью предположить, что не только церкви Иоанна Предтечи и Михаила Архангела, о которых мы это знаем по надписям, но и обе другие церкви, т. е. Феодора Стратилата и Анастасии, построены около того же времени и жалованье получали именно, как вновь строящиеся. Если бы таких примеров мы знали больше, а я думаю, что их бывало немало, особенно, если бы знать помощь, оказываемую самим составом посольств, из его личных средств, можно было бы усмотреть в этом до некоторой степени даже и известную политическую систему поддержания христианства в Крыму или хотя бы привлечения симпатий христианского населения.

Георгиевский монастырь, и хотя был далёк от посольского стана, но оказался в списке между соседними к Бахчисараю церквами и получал милостыню всего вероятнее потому, что был в то время, вслед за Успенским, если не единственным, то всё же наиболее видным монастырём в Крыму, на сколько мы знаем, а сверх того ему ставили в заслугу и его нахождение как бы в Карсуне – святом месте для России; однако, всё же считали этот монастырь второстепенным. На первом, главном месте – Успенский, конечно, не за одну его близость к посольствам, но и ради чудотворной иконы Пречистой; сюда определялось жалованья по 15 рублей на год, сверх того дана икона и поставная свеча, да и общая жалованная грамота хранится тут же и ходатаями за всех оказываются попы отсюда же, чем и признаётся, как бы главенство этого монастыря; может быть имело влияние и пребывание там митрополитов, если бы мы могли знать это достоверно. Георгиевскому монастырю определяют только по пяти рублей на год, как и прочим церквам, икону и свечу ему не посылают и всем этим он приравнен к простым деревенским церквам, в Бия-сале и Мангуше, но всё же поставлен выше церквей в совсем маленьких деревнях Шюрю и Качи-кальене, которым даны только иконы и свечи.

Позже указанной грамоты царя Бориса и почти одновременно (немного ранее) с её подтверждением есть известие о нашем монастыре имеющее довольно большое значение, к сожалению оно дано слишком кратко и поэтому неясно и даже несколько сомнительно. Греческий митрополит Иосиф прислал из Крыма грамоту (не сохранившуюся) в 1626 году, давшую повод к расспросам подьячего Рахманина Болдырева, при чём оказалось, что в Крыму тогда было два митрополита „один живёт близко Бахчисарая в Егорьевском монастыре, а другой живёт от Бахчисарая вёрст с пятьдесят близко Кафы, и в котором монастыре и как их зовут, и сколь давно в Крыме живут, и откуда в Крым пришли того де он не ведает¹⁴⁴. Болдырев был в Крыму дважды в 1617–18 и в 1624–25 годах¹⁴⁵ и нельзя сказать к которым именно годам относится его показание, но вероятнее, что к последним, т. е. к 1624–25 годам. Другое сомнение более существенно; о нашем-ли Георгиевском монастыре идёт речь? Этот монастырь находящийся верстах в сорока (около 25 тогдашних) от Бахчисарая, как будто и не очень близко лежащий, но и тот что по словам Болдырева близко Кафы (50 тогдашних, около 80 наших, от Бахчисарая) находится от неё ещё дальше. А так как никакого иного православного Георгиевского монастыря неизвестно в юго-западном Крыму, то и приходится считать за верное, что речь идёт именно о нашем, и что расстояние в сорок верст люди, привыкшие к необъятности пустынных степей считали близким. Итак, мы можем признать, что около 1625 года наш монастырь служил местопребыванием митрополита, вероятно того же Серафима, о котором будет речь далее. Надо думать однако, что это было делом случайным и непродолжительным, потому что Броневский, лично бывший, за полвека ранее, в нашем монастыре, не преминул бы сказать о том, а далее мы увидим, что и митрополит Серафим вскоре жил уже в другом месте, в Успенском монастыре близ Бахчисарая. Сестренцевич также утверждает, что христиане имели епископа „на полуденном берегу Крыма в Георгиевском монастыре”, т. е. очевидно в нашем; по своему обыкновению никакого источника он не указывает, но что-нибудь подобное он слышал, так как выдумывать без надобности и повода, такую комбинацию казалось бы и не к чему, даже и Сестренцевичу¹⁴⁶.

Немного позже был в Крыму с посольством Бориса Дворенинова в 1634–35 годах священник Иаков и оставил нам едва ли не лучшее и даже почти единственное по значению описание положения тамошнего христианства в то время. Он был верстах в десяти от Георгиевского монастыря, много расспрашивал и подробно описал соседний ему Инкерман и горы вокруг, вообще видимо очень интересовался положением христиан и их святынь, но о нашем монастыре даже и не заикнулся, что тоже подтверждает его незначительность, если не совершенную захудалость¹⁴⁷.

Следующее затем, по времени, документальное сведение о нашем монастыре указано Хартахаем; к сожалению, приводимая им челобитная митрополита Серафима, к царю Михаилу Федоровичу, очень любопытная сама по себе, часто перепечатываемая, никакого отношения к Георгиевскому монастырю не имеет и ни прямо, ни косвенно его имени не упоминает (подробно рассмотрена далее в примечании), Хартахай отнес эту челобитную к рассматриваемому месту только в следствии уже указанной грубой ошибки и приложения к делу совершенно непостижимой логики: он полагал, что Георгиевский монастырь находится в Херсонесе, митрополит, называющий себя Херсонским (о чём Хартахай забыл упомянуть), как и все крымские митрополиты, жил всегда и непременно в этом-же городе, и не иначе, как в нашем монастыре; следовательно, чтобы, где и когда не писал митрополит всё это непременно писано из нашего монастыря и только о нём. Такие силлогизмы сами по себе немало изумительны, да и познания автора о Крыме крайне слабы, когда указывают местожительства митрополита в таком городе где уже более двух веков оставались только развалины. Сказанное Хартахаем многими усердно повторялось, хотя и не легко постичь, как могли не замечать у него нагромождения грубейших ошибок¹⁴⁸.

Известна ещё просьба, 1681 года, крымского греческого монастыря о жалованье, ссылающаяся на прежние царские грамоты (не указывая их точно)¹⁴⁹; просить ктитор Успенского монастыря, за свой монастырь и за сельские церкви Иоанна Предтечи и Феодора Стратилата, очевидно те самые, что и вышеупомянутые, но наш монастырь тут вовсе не упоминается, а это дает повод думать, что в эту пору он уже совсем захирел или даже был покинут, подтверждая таким образом молчание о нём свящ. Иакова.

Итак, после указанных свидетельств Броневского, грамоты царя Бориса, показаний Болдырева и некоторых предположений мы ничего определённого уже не знаем о монастыре вплоть до первой турецкой войны при Екатерине II и занятия Крыма нашими войсками. К этому времени, т. е. к 1771 году, относятся два свидетельства современников; одно о прибытии митрополита Игнатия на крымскую кафедру, прямо в наш монастырь, о чем уже говорено выше; другое одного из офицеров, посетившего в том же 1771 году поставившего о нём коротенькую заметку в своих записках; тогда в монастыре было всего пять монахов¹⁵⁰.

Затем, через семь лет, состоялось выселение всех греков из Крыма, в 1778 году; тогда в монастыре было, по словам самого митр. Игнатия, только три монаха¹⁵¹. Замечательно, что Игнатий тут же в той же ведомости, о которой говорено выше, прибавляет: „под монастырь было отведено 25.000 десятин”. Если это не какая-нибудь крупная описка или опечатка, то это выражение нельзя понимать иначе, как в смысле величины монастырского округа, его, так сказать, прихода; невозможно думать, чтобы ничтожному монастырю принадлежало столько земли на правах действительного владения. Это огромное пространство, почти равное всему нынешнему севастопольскому градоначальству, вмещало и тогда несколько деревень, даже больше, чем теперь: –Карань, Камары, Кадыкой, Алсу, Каракуба (не существует), Мармора (не существ.), Чоргун, Акъ-яр (не существ.), Учь-кую (не существ.), Бельбек (не существ.), Камышлы и два города, Балаклаву и Инкерман (не существ.). Не могло всё это принадлежать монастырю, потому что, владея таким громадным земельным достоянием, он не был бы столь ничтожным и мог бы содержать гораздо больше монахов, а не трёх-пятерых, как-то было в самом деле. Наконец, невероятно, чтобы русские власти отобрали у монастыря такую большую землю, всю без остатка, да ещё и так, что об этом не сохранилось никакого воспоминания; между тем мы знаем, что и теперешнее земельное владение монастыря, около 900 десятин, составилось только из пожертвований, сделанных соседями уже во времена русского владычества, в конце XVIII и начали XIX веков¹⁵².

После выхода греков из Крыма, в 1778 году, монастырь, хотя и оставался без ризницы, утвари, икон и даже антиминса, всё же не был совершенно покинут, о чём мы знаем положительно из многих свидетельств. Всего подробнее о том говорил Чернявскому, ещё в 1792 году, старец Каллиник, пробывший в нашем монастыре восемьдесят лет, во время татар и в смутное время междувластия, после 1778 года остававшийся, по-видимому, единственным хранителем монастыря, не захотев его покинуть; ему то, по всем соображениям, и обязан монастырь своим спасением и сохранением; к сожалению, Чернявский не успел или не сумел толком расспросить такую драгоценную живую летопись, а может и перезабыл слышанное, вздумав напечатать свои воспоминания более чем через пол века¹⁵³. Однако, начало своей официальной жизни в русское время сам монастырь считает только с 1794 года, когда будто бы назначен туда первый настоятель. Что же было с монастырём в промежуток времени между 1778–1794 годами?

В год покорения Крыма и долго после того и войска и флот занимали соседние с монастырём Балаклаву и Ахтиярскую гавань. Не только близость, но ещё более священный характер и красоты природы нашего монастыря несомненно послужили к скорому с ним сближению и ознакомлению нашего воинства. Выше приведена заметка о монастыре одного из наших офицеров; на всех многочисленных, тогда же сделанных картах, морских и сухопутных, монастырь обозначается особенно резко, так что даже близ него лежащий мыс вначале назвали мысом св. Георгия по имени монастыря и только впоследствии упрочилось его исковерканное турецкое название–Феолент (Феленк-бурун, Тигровый мыс, по цвету напластований, темного трахита и желтоватого известняка). Понятно, что при таких условиях войска и эскадра, занявшие Севастополь, во время окончательного присоединения Крыма, в 1783 году, увидели в нашем монастыре знакомую и любимую обитель. Тогда же и Балаклава населилась вновь греками, хотя и не Крымскими¹⁵⁴; им были пожалованы земли окрест монастыря. Если вспомнить, что и во флоте было очень много офицеров тоже родом греков, то не удивительно, что наш греческий монастырь оказался, можно сказать, настоящим учреждением на настоящем месте; он тогда же сам себя сопричислил к соседней Балаклаве и до сих пор носит её имя. Вслед за тем, в новом воинствующем населении Севастополя и Балаклавы нашлись благодетели, жертвователи, строители и монастырь, понемногу, начал возобновляться. В таком положении дела и следует видеть причину того, что он не только уцелел при сплошном разорении всего христианского, но даже стал расти и развиваться в то самое время, когда все без исключения монастыри и церкви в горном Крыму были заброшены и на долгие годы преданы запустению. Поэтому-же совершенно невероятно, чтобы первый настоятель монастыря был назначен только в 1794 году, как то утверждает арх. Никон. Нельзя допустить, чтобы в русской стране, окруженный русским населением и начальством, всем известный и всеми любимый монастырь оставался без настоятеля более десяти лет; особенно это невероятно после того, как в Крыму была основана в 1787 году Феодосийская викарная епархия, для православного, главным образом греческого населения, как вышедшего из Крыма, так и вновь его населившего; первый епископ этой епархии, Дорофей, и сам был родом грек.

В этом же 1787 году состоялся приезд Императрицы Екатерины II в Крым. К её знаменитому путешествию всё и везде готовилось, между прочим, как я уже говорил выше, была напечатана особая книга, в роде путеводителя, находившаяся в руках Императрицы и её спутников; в этой книге, в числе достопримечательностей, показан и описан Георгиевский монастырь¹⁵⁵. Понятно, что, назвав и показав в путеводителе монастырь, приходилось думать, что его может посетить кто-либо из высокопоставленных лиц; этого не случилось, но к этому должны были готовиться и монастырь не мог оставаться без призора и настоятеля¹⁵⁶.

Для решения вопроса о времени назначения настоятелей следует пересмотреть некоторые архивы, чего я не мог сделать, но уже и теперь могу утверждать, что неимение в монастыре настоятелей до 1794 года такая же выдумка, как и многие выше показанные, чему доказательства нашлись в вышеприведенных «Сборники Документов» арх. Гавриила и «Деле св. Синода». Когда второй по времени епископ Феодосийский Моисей умер в 1792 году (самоубийство, в болезненном припадке), то временно управлять Феодосийским архиерейским домом был послан «Балаклавского Георгиевского монастыря игумен Анфим», который и доносил о том екатеринославской консистории 11-го апреля 1793 года; из ведомости, 1793 года (прилож. VII) видно, что игуменом нашего монастыря он определён 10-го апреля 1792 года. Ещё раньше, этот-же Анфим, титуловавшийся Наместником Феодосийской епархии, донося Моисею о числе церквей в Крыму, в рапорте 18-го декабря 1791 года говорил: «В Севастополе . . . монастырь св. Георгия, церковь каменная, (а не пещерная), игумен Никодим». Впоследствии в 1793–95 годах, тот же Анфим вёл всё дело розыска о времени основания монастыря, о чём говорено выше¹⁵⁷.

В 1794 году в нашем монастыре был дан приют Игнатию архиепископу Реонтскому и Прэстскому, или Реондажскому, как пишет Никон, ставшему настоятелем монастыря¹⁵⁸; при нём Анфим оставался игуменом и был вновь самостоятельным после смерти Игнатия, с 1799 года; только с этого года его показал и Никон в списке настоятелей¹⁵⁹.

Из сказанного мы видим, что уже с 1791 года были в монастыре настоятели, два имени которых, Никодима и Анфима, надо прибавить к списку известных до сих пор. Не сомневаюсь, что внимательный пересмотр архивов южных епархий, а, вероятно, даже одного монастырского, укажет его настоятелей и ещё раньше, с самого начала русского владычества.

С конца XVIII века судьбы нашего монастыря известны довольно хорошо; они описаны тем же арх. Никоном, хотя и в этом случае он не отличился ни беспристрастием, ни точностью, ни подробностью, много говоря о самом себе и в весьма слабой мере указывая дела своих попечительных, добросердечных предместников; сказанное им без изменения перепечатывается монастырскими и всякими иными изданиями поныне. Впрочем, всё уже не представляет особого интереса и в достаточной степени выяснится всякому, кто будет иметь терпение просмотреть перепечатанные в приложении замечания разных путешественников; для больших подробностей у меня нет под руками достаточно данных, вероятно, находимых в архиве монастыря.

Надо заметить, что монастырь, хотя и находился в русской стране и подчинялся русским духовным и гражданским властям, всё же долгие годы сохранял вполне свой греческий облик; его настоятели, да и монахи, были чистокровные греки, за редким исключением; служба шла почти всегда на греческом языке. Число монахов, в то время, было очень незначительно: в 1793 году их было восемь¹⁶⁰; в 1796 считалось пять¹⁶¹; в 1820 числилось одиннадцать и между ними только один малоросс, а остальные все греки¹⁶²; в 1822 году находилось только пять, все греки¹⁶³; даже в 1837 было лишь десять монахов, но уже большинство их, если не все, русские¹⁶⁴. С этого времени, с начала тридцатых годов, вместе с развитием черноморского флота, увеличивается число монахов, а с усилением во флоте русского элемента или, точнее сказать, с исчезанием и обрусением греческого, стал вполне русским и наш монастырь, до крымской войны служивший убежищем иеромонахам, назначаемым на суда черноморского флота.

Этим я закончу свои заметки, сожалея о том, что не много мог сказать положительного по истории монастыря, но какая же и может быть история у бедной, жалкой, но дивно красивой, чисто отшельнической обители. Нужны были наши времена всеобщей погони за рекламой, чтобы выдумывать такую историю, о которой прежним простецам-монахам, умевшим лишь славить Господа в величии созданного им, не приходило и в голову. Ещё более сожалею, о том, что мне пришлось очень много говорить отрицательного, но это уже вина не моя и не старого монастыря.

Будем же надеяться, что всё пройдет и забудется, одна лишь правда останется.

А. Бертье-Делагард

Декабрь 1897 – Декабрь 1907

Сухум. Ялта

P. 6. «Est in eo loco unde rivullus ille delabitur pagus quidam non ignobilis, et non procul in ripa maris, in monte saxoso, Graecum monasterium. Sancti Georgii solemne, anniversario devotio Graecis Christianis qui nunc in Tauria sunt reliqui, in magna frequentia ibi fieri solet».

* * *

Броневский (Мартын). Описание Татарии. Кельн, 1595.

Стр. 6. «В том месте, откуда вытекает этот ручеёк¹⁶⁵ есть деревня, не ничтожная и неподалеку, на берегу моря, на каменистой горе, греческий монастырь. Там обычно празднуют ежегодное торжество св. Георгия благочестивые греки-христиане, ещё остающиеся в Тавриде, стекаясь многолюдным сборищем.

Примечание: Перевод соч. Броневского дан в VI т. Зап. Од. Общ. Ист. и Др., наш параграф и стр. 341. Настоящий перевод несколько изменён.

Список жалованной от царя Бориса Годунова грамоты, данной в Крым на четыре церкви благочестивыя в Салачике ежегодной дачи руги по 30 руб. на год, – присланный от россійских в Крыму бывших 1628 года посланников Тарбеева и Басова.

Государю царю и великому князю Михаилу Федоровичю всеа Руси холопи твои Степанко Тарбеев, Ивашко Басов челом бьют. Приезжали к нам холопем твоим на стан в Яшлов……из золотчиков поп Онтон да поп Василей и привозили с собою к нам холопем твоим царя Бориса и сына ево царевича Федора жалованную ружную грамоту за красною печатью, а говорили нам холопем твоим, что оне молят Бога за тебя великаго государя, и за всех благоверных князей; и мы холопи твои с тое жалованной грамоты, списав список слово в слово, послали к тебе государю, подклея под сее отписку, а подлинную грамоту отдали им назад: а списали, государь, с тое грамоты и послали к тебе государю для того, чтоб (тебе государю)про тое грамоту было ведомо.

На обороте отписки:

«Государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всеа Русии».

«136-го августа в 24-де с станичным татарином сaчехдою Бунюковымв.»

„136-го августа в 25-т государь и святейшии государь патриарх указал к тем храмам ко Пречистой богородицы что в золотчике, и к Предтечи и к Егорью страстотерпцу и к Федору стратилату послать ево государево жалованье по прежнему.

Список з грамоты слово в слово.

Бога всемогущаго и во всех всяческая действущего везде сый и вся исполняющего и утешения благаия всем чловеком дарующего того силою и действом чловеколюбия и жизни дателя в Троицы славимого милостию и властию и хотеньем и благоволением Богом избранныи утвердившему скифетр держать в православии во осмотренье и во обдержание великого россиискаго царствия и многих новоприбылых государств и з Божиею помощию соблюдали мирно и безмятежно на веки. Мы великии государь царь и великии княз Борис Федорович всеа Русии, самодержец Владимирскии, Московскии, Новгороцкии, царь казанскии, царь Астраханскии государь Псковскии и великий княз Смоленскии, Тверскии, Югорскии, Пермскии, Вятскии, Болгорскии и иных государь и великии князь Нова города Низовские земли, Черниговскии, Резанскии, Ростовскии, Ярославскии, Белозерскии, ЛиФлянскии Удорскии, Обдороскии, Кондинскии и всея Сибирския земли и северные страны повелите и государь Иверские земли грузинских царей и кабардинские земли Черкаских и горских князей и иных многих государств государь и обладател и сын наш царевичь князь Федор Борисович всеа Русии. Пожаловали есмя Пречистые Богородице что в Крыме в Салачике попа Онтона да брата его попа Павла да Егорьгия страстотерпца что в Корсуни, игумена Мелентия да Ивана Предтечи попа Костянтина да Федора стратилата попа Федора или в перед хто у тех храмов иные попы будут, что бил нам…..поп Онтон да греченя Паскел да Ол…..а сказали: было де у них блаженные памяти…..государя царя и великого князя Федора Ивановича всеа Русии самодержца жалованная грамота, что им имати наше жаловане годовые руги на те четыре престола тритцат рублев на год, и та де у них жалованная грамота утерялас инам бы великому государю царю и великому князю Борису Федоровичю всеа Русии самодержцу и сыну нашему царевичу князю Федору Борисовичю всеа Руси попа Онтона и брата его попа Павла и игумена Мелентия и попов Костянтина да Федора и иных, которые в пред у тех храмов попы будут пожаловати, велети им дати нашу царскую жалованную новую грамоту на наше царское имя и на сына нашего царевичево князе Федорово имя. Мы великии государь царь и великии княз Борис Федоровичь всеа Русии самодержец и сын наш царевичь княз Федор Борисович всеа Русии, пречистые Богородицы что в Крыме в Салачике попа Онтона или хто по них у тех церквеи попы впред будут, пожаловали нашу царскую жалованную грамоту велели им дати за нашею царскою печатю, коли попы Онтон или иной которой поп от тех храмов приедут к нам в наше государство к Москве и им нашего царскаго жалованя велили есмы мы давати на престол ко пречистой Богородицы в Салачик по пятинатцати рублев на год, а к Ивану предтечю да к Егорю страстотерпцу да к Федору стратилату, которые у тех храмов священники будут по пятнатцати Рублев на год по пяти рублев к престолу и всего на все четыре престолы велели есмя давати нашего жалованя руги тритцать Рублев денег на год; а коли поп Онтон или Иванна предтечи и от Егоргия страстотерпца и от Федора стратилата священники в котором году к Москве (не) приедут, мы великии государь царь и великии княз Борис Федорович всеа Русии самодержец и сын наш царевичь княз Федор Борисовичь всеа Русии те руж…..велим посылати в Крым с нашими посланники или з гонцы, коли лучитца от нас посылка в Крым. А ныне пожаловали есмя велели дати наше руги попу Онтону на прошлые на три годы, на которые годы им нашего жалованя руги не дано, на 105 да на 106 да на 107 год по росчету по прежнему нашему указу двадцат два рубля с полтиною, а к Ивану предтечи и к Егорю страстотерпцу и к Федору стратилату наше жаловане ругу на те прошлые на три годы велели есмя послати з гонцом нашим с Иваном с Лодыженским по прежнему на храм по дватцати по два рубли с полтиною; да с попом же с Онтоном послали есмя к пречистей Богородицы в Салачик да к архангелу Михаилу вь новосуроженной храм да в храм же к Настасее Христовы мученицы три образы: образ пречистые Богородицы да образ архангела Михаила да «образ великие мученицы Настасеи да три свечи местные поставных. Дана ся наша царская и сына нашего царевича князя Федора жалованная грамота в царствущем граде Москве лета 7107-го декабря месяца.

Московский Главн. Архив Мин. Иностр. Дел. Крымские дела 1598 (7107 г.). Декабрь Точный синеок с проверенного в Архиве. Орфография соблюдена, титла раскрыты.h6

Перевод з греческой грамоты, что писал ко государю царю и великому князю Махаилу Федоровичу всеа Руси СераФим митрополит Херсонскии 1 Ератинскии о милостини в нынешнем во 145-м году августа в 16 день.. (1637 год).

Блогочестивому Богом винчанному християнскому самодержавному Московскому государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всеа Руси! облогодателю державному твоему царствию и мир и милость здравье от Бога Вседержителя и Господа нашего Исуса Христа по сем многолитныи царю дерзнув есть писати к великому твоему царствию, что государь во время Магмет-Гиреё царя был в Крыму твои государев посол Степан с товарищи и в ти поры пришли безбожные нагайские таторовя и осаделе нас и ограбили до конца и преосвещенные и свешенные сусуды и церковное строение все поймали и после того посылал семи к теби государю з греченином сываном челобетную, и тот греченин иван с Москвы в Крым приихал, а указу от тебя государя никакова не привез, а не только привез к нам от царствия твоего одну о милостне грамоту, а в ней пишет, что как де приидут в Крымскую землю твои государевы послы и в ту-де пору пришлют к нам твою государеву милостену, как теби государю Бог известить, и с тех, государь, мест три года прошло и ниединое слово к нам не бывало и люди твои государевы, которые к нам приизжают и отезжают, а к нам ничево не бывало, и сего ради посылаем царствию твоему грамоту твою государеву, что послал еси к нам. И как производит царьствие твое прислати милостыню и нам для святые Божие церкви всего нужние зило архиерейския ризы и церковные сосуды; а мы ради за царствие твое Бога молити безпрестанно. А ныне от нашего же смиренное моление, потому что пребываем во многих бидностях, в скорбях от безбожных одержащих нас агарян, не токмо те прошлые беды и в нынешнем году июля месяца поймал нас султан и посадил нас в тюрьму меня и брата моего попа Димитрия и взял у нас две тысящи ефимков и сего ради слыша благодательное и нищих любителное милосердие твоего царствия и милостню писали к царствию твоему, что нам головы своее инде приклонит негде и да сотворить царствие твое милостиню, как тебе государю об нас бедных Бог извистит. Посем благодать Божия и безчисленная его милость и молитва и благословение нашего смирения буди со державным твоим царьствием аминь.

Писано лета 7144 (1636) месяца августа в 1 день, а внизу грамоты подпись: смиренной митрополит Гератинской и Херсонской.

Московский Глава. Архив Мин. Иностр, дил. Крымския дила 1637 г. Августа 16 № 24.

Орh6 фh6 ография соблюдена, титла раскрыты. Точный список с проверенного в архиве.

Русская Старина 1884 г. Июль

Стр. 69. В 8-ми верстах от Балаклавы, на крутом берегу расположен небольшой русский (т. е. православный) Георгиевский монастырь. В настоящее время живут всего пять монахов; местные греки ходят молиться в монастырь.

Стр. 75–76. По близости от развалин сего города (Херсонеса) выдается в море мыс, известный в древности под именем Парфениона,

состоящий из высокой и утесистой горы, на коем был некогда храм и статуя Дианы Таврической, а ныне тут находится малый монастырь Св. Георгия. С верху сей горы к морю по крутому её утесу высечена

в камнях узенькая тропинка, ведущая ко вратам пустыньки, сделанные на узком уступе сей висящей над морем крутизны. Уступ сей шириною не более 3, а в длину сажен на 15; на нём построено несколько келий, а посредине их высечена в горе церковь, через двери и два небольшие окошка с внешней стороны освещённая.

Worsley, Sir Richard. Museum Worsleyanum or a collection of antique Bassorelievos Bustos, Statues and Gems, with views of Places in the Levant, taken on the spot in the years 1785–6–7. London 1894.

View of the Cape and monastery of St. George.

View of the Cape and monastery of St. George, built on the ruins of the Temple of Diana Taurica, situated on the south-west coast of the Crimea, distant about three hundred and fifty miles from Constantinople. The mountains between Cape St. George and Balaclava, are composed of a compact calcareus stone, shining in the interior: they are perpendicular on the side towards the sea, and in parts undermined at the bases; in others, they appear to have suffered some violent shocks. Immense pieces of the rock have rolled from the top into the sea where they are seen lying along the shore; they present likewise beds of the same rock perpendicular, and there are evident marks of subtecraneous fire. Almost every where on the sur face is to be seen clay of о reddish colour, and the stones appear to abound whit iront In some of the crevices of the rocks are found cubic chrystals of half transparent spath, and some of a half hexagon shape. In some places is also to be met with a calcareous stone dividing like states, of a grey colour mixed with white, but none of these stones inclose petrifactions; but shells are found in the cliffs of an argillaceous substance, even to the summits of the mountains.

Вид мыса и монастыря Св. Георгия. (В 1786 году).

Вид мыса и монастыря Св. Георгия, построенного на развалинах храма Дианы Таврической, находящегося на юго-западн. берегу Крыма, в расстоянии около трехсот пятидесяти миль от Константинополя. Горы между мысом Св. Георгия и Балаклавой, состоят из плотного известкового камня, блестящего в изломе: они представляют отвесные обрывы, местами ‘ подмытые в основании, другие места указывают на сильные подземные толчки. Огромные части скал свергнуты с гор в море, где они видимы лежащими вдоль берега, они также представляют отвесные обрывы и носят явные следы подземного огня. Почти везде на поверхности видна глина красноватого цвета и в камнях оказывается обилие железа. В никоторых расщелинах скал были находимы кубические кристаллы прозрачного шпата отчасти гексагональной формы. Местами, встречаются известковые камни слоистого образования серо-белого цвета, эта порода не заключает окаменелостей, но находились раковины, в скалах глинистого сланца, даже на вершинах гор.

Ведомость учинённая в Феодосийской духовной консистории по силе Святейшего Правительствующего Синода от 29 Сентября сего 1793 года указа, о состоящем в Феодосийской епархии одном мужеском монастыре, в котором он уезде и при каком урочище положение имеет, в какое именование церковь, кто в нём настоятель, и сколько монашествующих, и от чего содержание имеют.

1-е. Монастырь положение имеет Симферопольского уезда на берегу Черного моря, в горе называемой Балаклава, между бывшим Херсонесом и городами Севастополем да Балаклавою, и по сему последнего города имени называется и монастырь Балаклавским, но когда и кем оной заведен, надписей и записок не сыскано, и никто из монашествующих о том не знает, который расстоянием от Феодосийского архиерейского дома в ста семидесяти шести верстах.

2-е. В нём церковь великомученика Георгия из дикого камня малая.

3-е. Настоятель Игумен Анфим, уроженец купеческий, учился греческой, вольской и Российской грамотам, 1759 года в Июле месяце у вольском городе Букарешске Митрополитом Гревенским Хрисанфом пострижен в монашество и Иеродиаконом произведен, 1766 года февраля

17 в Яссах. Гавриилом Митрополитом Ясским рукоположен во Иеромонаха и того года выехал в Россию в Московский греческий монастырь, находился в нём 10 лет при священнослужении, в 1776 году по просьбе Черниговской Епархии Неженского Благовещенского монастыря Архимандрита Варлаама перешел в тот монастырь, и с того года 1787 года по март месяц исправлял должность Наместника. В Марте же месяце покойным Преосвященным Дорофеем Епископом Феодосийским и Мариупольским взят в Старый Крым, находился при нём

Протосингелом, а 1792 года Апреля 10 числа Преосвященным Моисеем Епископом Феодосийским определен в Балаклавский Георгиевский монастырь Игуменом. Лет ему от роду 57.

4-е. Монашествующих:

Иеромонахов 3

Иеродиаконов 1

Монахов 4

–––––––––––––––––––––––

Итого 8

5-е, Заведен возле монастыря малый виноградный сад, имеется рогатый скот и овцы, но земли для хлебопашества и сенокоса, а равно других угодий нет, и монашествующие питаются с Економии и доброхотного подаяния.

Балаклавского Еоргиевского монастыря игумен Анфим,

Секретарь Иван Триполский Канцелярист Никита Степанов.

. . . . , de Krim etc. Constantinopolen 1794.

V II, p. 263. „ . . . maar dat, welk op den weg van Balaklava op de niterste boord van een over de zee hangende klip gebaund is, werdt noch door een Bisschop en eenige Grieksche munniken bewoont. Ik ziegeen kans mijne eerlijke, onbereisde landsluî een denkbeeld te geeven van een zo woerte Kluizenorij.“

Ван Вонцель. Заметки сделанные во время путешествия по Турции

. . . . . Крыму и проч. 1794 г.

,, , , , , но тот (монастырь), что построен на дороге к Балаклаве, на самом краю скалы, висящей над морем, ещё обитаем епископом и несколькими греческими монахами. Не вижу возможности, мои честные не путешествовавшие соотечественники, дать описание столь дикой обители.

Примечание: Был в Крыму на службе в Севастополе, морским врачом в 1787 и 88 годах, (стр. 233–239).

Leipzig 1801.

V. II, S. 90–93. Das Kloster St. Georgs liegt in einer flachen Aushöhlung des südlichen sehr hohen und steilfelsigen Ufers des Chersones, zwischen dem vorerwähnten fürchterlichen Vorgebirge Aja-Burum und der vorspringenden Felsenecke, welche das Georgiesche Vorgebirge (Georgiefskoi Muis) genannt wird. Von dem obersten ganz felsigen Absatze dieser Einbucht senkt sich hier das Ufer in abwechselnden Stufen-Felsenabsätzen steil bis zur Seefläche, dergestalt, dass die schmalen Stufenabsätze oder Terrassen zu oberst zu Wohnungen, weiter hinunter aber zu Weingärten haben eingerichtet werden können, wie denn auch Bäume, und darunter der Cypressenähnlich e schwarze Wacholder (Juniperus lycia) zwischen den Felsen zerstreut wachsen. Die Lage, und Ansicht des Klosters, der Gärten und des ganzen Ufers macht der Prospect auf der siebenten Platte, welcher von der Höhe der vorspringenden Ecke des Ufers an welcher die schwärzliche Klippe in der See liegt, gezeichnet ist, deutlich Es ist schwer, dergleichen aus der Höhe genommene Aussichten mit hinläglicher perspectivischer Richtigkeit auf dem Papiere darzustellen. Man wird sich aber wenigstens daraus von der Anlage des Klosters eine Vorstellung machen können, welche aus der fünften Vignette noch deutlicher wird. Bey dem Einschnitte des Ufers, durch welchen man zum Kloster, zwischen Oolithen ähnlichem Kalksteine, (der aber aus lauter kleinen, Hirsekörnern ähnlichen, incrustirten Schnekchen besteht) hinunter geht, zeigen sich Stellen, wo man grosse Werkstücke, wie man sie in den alten Gebäuden des Chersones findet, ausgebrochen hat; und die Gebäude bey der Uschakofschen Meierey zeigen auch eben diese Art von Kalkstein. Ober dem Kloster selbst soll man, durch Einsturz des Ufers, diejenige antike Säule gefunden haben, welche noch daselbst gezeigt wird und die nur aus Kalkstein aber in sehr richtiger Proportion gearbeitet, doch ohne Kapital ist. Sie ist vierhalb Arschinen lang und im grössten Durchmesser 13 Zoll. In der Mitte bauchig und scheint sehr alt zu seyn. Einige wollen daraus schliessen, als ob hier über dem Kloster das Fanum daemonis virginis gestanden habe, wovon man aber von dem beym Aja-Burum zuerst beschriebenen Gebäude an bis zu der Felsenecke der schwarzen Klippe nicht die geringste Spur sieht. Der Ort kann jedoch wohl durch allmähliges Einstürzen der Felsen unkenntlich geworden seyn. Denn auch jetzt sind die Felsen des obern Absatzes über dem Kloster und der Kirche so überhängend, dass es nur eines geringen Erdbebens bedarf, um sie herab zu stürzen. Es befinden sich verschiedene Grotten darunter, wovon einige zu Mönchszellen und zum Hühnerstall gemacht worden und bey welchen einige schöne Feigenbäume stehen, die von dem harten Winter 1798 und 1799 nicht gelitten haben, der doch sonst in einigen Thälern diese Bäume bis an die Wurzel tödtete. Die Lage des Klosters ist aber ungemein warm, ganz gegen die Mittagssonne gerichtet, vor allen kalten Winden geschützt und nur bey südlichen und südwestlichen Stürmen fürchterlich. Das Kloster besteht aus einer kleinen Kirche, einem durch bedeckte Gänge damit zusammenhängenden grossen Gastzimmer und einigen mässigen Wohnungen, die von wenigen griechischen Mönchen bewohnt werden. Es wohnte da auch ein griechischer, untergeordneter Bischof, und das Kloster ist wegen der Lust- und Wallfahrten, die am Georgentage im Aprilmonate, vorzüglich von Griechischen Familien aus der ganzen Krym dahin geschehen, und die besonders den Weibern wohlgefallen, berühmt. Gleich unter dem Kloster quillt ein wohleingefasster Quell aus dem Felsen, welcher zur Bewässerung der Weingärten abwärts fliesst und vortreffliches reines und kaltes Wasser hat. An den Felsen wächst viel Elaterium und andere Wärme liebende Gewächse. Es ist aber am Ufer mühsam botanisiren, und mit den besten Lungen wird schwerlich Jemand, wenn er bis zur See den Schlangenpfad hinabgestiegen ist, in einem Athem wieder bis zum Kloster hinauf klimmen.

Nach dem ersten Besuche, den ich bey diesem Kloster abstattete, da auf dem hohen Ufer noch nichts als ein hölzernes Kreuz zu sehen war, und der Reisende beym Eingange, der zum Kloster führt, durch die unvermutete Aussicht in ein angenehmes Erstaunen gerieth, ist jetzt eine Capelle zum Gedächtnisse eines da beerdigten Griechen erbaut; auch hatte der in den Grafenstand erhobene General Kachofsky daselbst eine grosse Menge der ungeheuren Werkstücke der alten Chersonitischen Gebäude zusammenführen lassen, um seiner hier beerdigten Gemahlin eine solche Gedächtnisscapelle zu erbauen. Es ist aber bei dem Vorsatze geblieben.“

Паллас. Замечания из путешествия в южные провинции Российской Империи в 1793 и 1794 годах. Лейпциг 1801. Том, II. стр. 90.–93.

Монастырь Св. Георгия лежит в неглубокой бухте очень высокого и скалистого южного берега Херсонеса между вышеупомянутым весьма грозным мысом Ая-Бурун и выдающимся скалистым отрогом, носящим название Георгиевского мыса. С верху весьма обрывистых берегов этой бухты местность круто спускается до уровня моря, образуя по переменно ступени и скалистые уступы, так что узкие ступенчатые уступы или террасы могли быть приспособлены на верху для жилых помещений, далее же к низу для виноградников; среди скал местами произрастают также деревья и между ними, похожий на кипарис, черный можжевельник (Iunïperus lycia). Ясное представление о положении и виде монастыря, садов и сего берега дает рисунок на 7-м листе, взятый с высоты выдающегося пункта берега, где в море находится черноватый выступ. Подобные виды, взятые с высоты, трудно изобразить на бумаге с достаточной правильностью перспективы. Но по крайней мере он дает возможность составить себе представление о положении местности, уясняющееся ещё более 5-ой виньеткой. В прорезе берега, по которому спускаются к монастырю между известняками подобными оолитовым (но состоящим исключительно из мелких окаменелых ракушек, похожих на просеянные зерна) находятся места, где были выломаны большие плиты, подобные находимым в древних сооружениях Херсонеса; такие же здания близ Ушаковской мызы построены из известняка той же породы. Даже над самым. монастырём, говорят, вследствие обвала берега, была найдена та древняя колонна которую там-же ещё показывают; она выделана также из известняка, но весьма правильных пропорций, хотя без капители. Имеет три с половиной аршина длины и в наибольшем поперечнике 13 дюймов, в средней части выпукла и по-видимому, весьма древня. Некоторые думают из этого заключить, что здесь, над монастырём, был расположен Eanum daemonis Virginis, от которого, однако, не видно ни малейшего следа, на пространстве от выше писанного здания у Ая-Бурун, до угла черной скалы. Впрочем, местность могла сделаться неузнаваемой вследствие постепенного обвала скал, ибо и теперь скалы верхнего уступа настолько нависли над монастырём и церковью, что достаточно незначительного землетрясения, чтобы свергнуть их вниз. Под этими скалами находятся различные пещеры, из которых некоторые обращены в монастырские кельи и в курятник; около них стоят несколько прекрасных фиговых деревьев, не пострадавших от суровой зимы 1798–1799 г., погубившей в некоторых долинах такие деревья до корня. Местоположение монастыря чрезвычайно теплое, обращено прямо к полудню защищено от всех холодных ветров; страшны же только южные и юго-западные бури. Монастырь состоит из маленькой церкви, большой трапезы, соединенной с ней крытым ходом и нескольких скромных жилищ, населенных незначительным числом греческих монахов; там жил также греческий подчинённый епископ; монастырь славится благодаря увеселительным поездкам и паломничествам, которые предпринимаются в Апреле месяце, в день Св. Георгия, преимущественно греческими семьями и которые нравятся в особенности женщинам. Непосредственно у подножия монастыря бьет из скалы хорошо обделанный источник, текущий вниз для орошения виноградников и имеющий чистую и холодную воду. На скалах находится много Elaterium’a и другие растения, любящие тепло. Ботанизировать, впрочем, на берегу трудно и, спустившись к морю вниз по извилистой тропинке, даже с лучшими легкими, трудно сразу опять подняться наверх к монастырю.

Во время первого моего посещения этого монастыря, на высоком берегу не видно было ничего, кроме деревянного креста, и путешественник при входе, ведущем к монастырю, бывал приятно поражен неожиданным видом. Теперь здесь построена часовня в память погребенного здесь грека; генерал Коховский, возведенный в графское достоинство, велел свезти туда-же большое количество громадных плит древних херсонесских сооружений, чтобы воздвигнуть из них часовню в память своей супруги, здесь погребенной. Но это осталось только в предположении.

Lettre XXXI.

Стр. 204–106. „The Monastery of St. George is a peaceful and quiet retreat, not only inhabiteb by five Greek monks. . . . . . The monks subsist on the charity of the inhabitants, and the produce of a pretty garden which they cultivate with their own hands in the bosom of their romantic rocks; dividing their time most judiciously between prayer and labour.

P. S. I had forgotten to tell you, that the situation of this convent is most charmingly romantic, and the view from it one of the finest and most delightful in the world. The cells and chapel are cout out of the living rock, with its garden produces not only plenty of excellent pot-herbs, but a variety of fine flowers and delicious fruits “

Гутри. Поездка, 1795–6 годах, по Тавриде и проч. Лондон 1802.

Стр. 104–106. „Монастырь св. Георгия мирное и тихое убежище, ныне обитаемое пятью греческими монахами.

Монахи существуют благотворениями жителей и произведениями своего красивого сада, находящегося на склоне романтических скал, обрабатываемого их собственными руками; свое время они правильно распределяют между молитвой и работой.

Р. S. Забыл вам сказать, что местоположение монастыря пленительно-романтическое, а вид из него один из приятнейших и прелестнейших в свете. Кельи и часовня высечены в естественной скале, а их сад дает не только много хорошего подножного корма, но и разнообразные нежные цветы и вкусные плоды.»

Примечание. В пропущенных строчках довольно длинной главы не заключается более никакого фактического материала. Хвалит очень трудолюбивых монахов, Екатерину и т. п. Указывает что русские этот монастырь считают построенным на месте храма Дианы, что Паллас думает иначе. Большие подробности на эту тему находятся в следующей главе; всё это к нашему делу не относится, да и само по себе представляет безынтересное повторение.

Стр. 122–123. „Верст 8 далее Херсонеса к Балаклаве находится современный ему древностью Греческий Георгиевский монастырь, который стоит в полугоре великой крутизны над самым морем. Сия обитель, вмещающая в себе небольшую оскудевшую церковь, притом несколько келий, обнесена каменной оградой... (описание красот природы) ... Встречающиеся повсюду в Крыму изображения св. Георгия служат доказательством, что сей святой был в отличном почтении у здешних народов”.

Ч. III. стр. 90–94. . . . „Сия церковь посвященная Богу и стоящая в половине горы между столетними деревьями...»

Ч. III. стр. 20–22. . . „Храм посвященный Богу христианскому, стоит в половине горы, отчасти скрытой в тине лиса. В горе видны пещеры, которые служат кельями для монахов. Далее из недр утеса, струится чистая, холодная вода.»

Примечание. Остальное, в обоих изданиях, пустая риторика о красотах природы, прелестях дружбы и проч. Путешествовал в 1799 г.

Стр. 500–501. „Monastery of St. George. Then follows the boy in which stands the Monastery of St. George, in a picturesque and singular situation, so placed among sloping rocks as to seem inaccessible. The few Monks who reside there have formed their little gardens upon terraces one above another.

........................... The Monks of the Monastery, in the ground behind their chapel, had recently found a small stone column, the schaft of which was seven feet light inches and a half in length, and thirteen inches in diameter. This column, together with a few broken slabs of marble, and other antiquities discovered there, seem to prove, supposing Formaleoni’s positiw of Parthenium to be correct, that in this situation stood the old Chersonesus, which Strabo, after speaking of the new, describes as in ruins, and as occurring after the promentory.“

Кларк. Путешествие в различных странах. Кембридж 1810.

(1-е издание).

Далее следует бухта, где возвышается монастырь Св. Георгия, в местности замечательной и живописной, между обрывистых скал, кажущихся неприступными. Несколько живущих там монахов устроили маленькие садики по террасам лежащих одна над другой. Монастырские монахи недавно нашли в земле, позади

своей часовни, маленькую колонну простого камня. Её стержень был длинною семь футов восемь с половиной дюймов, а диаметр тринадцать дюймов. Эта колонна, вместе с несколькими кусками разбитых мраморных плит и другими найденными здесь древностями, по-видимому подтверждают, предположив что Формалеони точно указал место Парфениума, что здесь находился древнейший Херсонес, описанный Страбоном, после рассказа о новом, как находящийся в развалинах лежавших далее мыса.

Примечание. В другом месте (стр. 564) Кларк указывает только, что вид монастыря дан в соч. Палласа, и что ежегодное торжество (день Св. Георгия) о котором говорит Броневский (посол польский) ещё празднуется монастырём.

Затем Кларк, на стр. 566, указывает и описывает развалины древнейшего Херсонеса совсем в другом месте (близь маяка) давая им новый план (стр. 551) Путешествовал в 1800 году.

Стр. 200–203. „Отделившийся от утеса высокой горы уступ, помещает на себе сию обитель, которая будучи закрыта от поверхности хребтом оной, висит на остальной крутизне, над самым морем. Весь тот ужасающий отрез до берега, расстоянием на версту, покрыт по нисходящим ступеням фиговыми деревьями, дикими кедрами и виноградными кустами. Небольшой храм, униженные кельи, древность, простота, сокрытое убежище от света .... Открытый и господствующий над бездной деревянный проход, являет .... море ....

Из следов отдаленных столетий я видел тут только нечаянно открытую колонну, белого мрамора, длинною 4 аршина, в поперечнике

5 вершков и закладённую в ограде греческую надпись. [Надпись перепутана, потому и не приводится; она указана в тексте по иным источникам].

Повреждение некоторых литер, включение в оные иноязычных, и неокончательный смысл не позволяют разобрать содержание оной, а открывается только то, что некто Иеромонах Гервасий Сумеди упоминает о другом своем собрате, называвшемся, как видно Евгением и означен 1175 год, чему теперь 628 лет.»

Примечание. В пропусках и далее рассуждения о красотах природы, Парфений, Орест и прочее баснословие. Путешествовал в 1802 г.

Ч. II. стр. LXL. Балаклавский Георгиевский. В 1806 г. при учреждении оному монастырю штата положено быть в нём Настоятелю, не сказано именно, игумену-ли или архимандриту; ныне состоит архимандрит которому 1808 г. генваря 3-го дня по Имянному указу состоявшемуся на доклади Синода, повелино производить жалованье игуменное по 200 рублей.

Ч. III. стр. 23. В графах имеется только: Балаклавский Георгиевский с архимандриею (1811 г.) 3-го класса.

Ч. III. стр. 343. Балаклавский Георгиевский Екатеринославской Епархии 3-го класса мужеский монастырь находящийся в безуездном городе Балаклаве, по которому и название свое имеет Балаклавский а Георгиевский по главной церкви. В 1806 г. . . . .(далее всё почти тоже что выше показано в ч. II. стр. CXL).

Ч. III. стр. 688–689. Георгиевский греческий мужеский монастырь, на полуострове Крыме, в 10 верстах от города Ахтиари; (что прежде назывался Севастополь) и в 8 верстах ближе к Балаклаве от развалин знаменитого в древности Херсонеса, основанного Ираклиотами почти за 500 лет до Рождества Христова, и который столь славен был в те времена по Тавриде, что весь полуостров по оному херсоническим назывался. Сей современный ему древностью монастырь стоит в полугоре великой крутизны над самым морем. Местоположение его соответствует уединению живущих в нём пустынников; с одной стороны отделяются они от мира возвышающимся над ними хребтом гор, с другой обтекающим морем, где повислые навесом камении разбросанные по скалам, плодовитые деревья придают ему необычайный вид. Встречающиеся по всюду в Крыму изображения св. Георгия служат доказательством что сей святой был в отличном почтении у здешних народов так как вообще у греков. Монастырь сей вмещает небольшую оскудевшую церковь притом несколько келий и обнесен оградой.

Примечание. Один и тот-же наш монастырь описан как два различных; первые сведения взяты очевидно из официальных документов; последние (Ч. III стр. 688) главным образом перепечатки Сумарокова первого путешествия.

Киев. 2-е изд. 1827 г. стр. 478–479.

Прибавление.

О древних греческих Епархиях, в пределах нынешней России находившихся.

Статья первая.

О Скифской Епархии.

«Скифией у греков именовались все северные страны от реки Дуная и от Крымского полуострова. Ныне большая часть сих стран в пределах России. Греческие церковные историки 5-го века, Феодорит в IV книге гл. 35 и Созомен в VI книге гл. 21 и ѴII гл. 19 своих историй, согласно свидетельствуют что всеми Скифскими церквами всегда издревле управлял один епископ имевший кафедру свою в знаменитом торговом городе Томи, назначаемом на картах древней географии не далеко от южного устья реки Дуная. Из епископов сей епархии у Созомена и Феодорита наименован один только епископ Ветраний, обличавший Императора Валента в Арианской ереси. В росписи епархий Греческих, учинённой при Императоре Льве Премудром около 891 года, скифская сия епархия между самовластными или независимыми ни от кого кроме Патриарха поставлена степенью второю, по списку Беверскиеву. Может быть там пребывал и первый митрополит, или епископ, около 861 г. посланный к Руссам, о коем повествует Константин Багрянородный, Кедрин, Зонор и Глики».

Примечание. Затем следуют статьи вторая и третья «О епархиях Херсонской и Сурожской» относящихся до Крыма, но не заключающих даже и намека на Георгиевский монастырь.

Вся эта глава целиком прибавлена, во 2-м издании митрополитом Евгением.

P. 109–112. „Je fus bien reçu au monastère de Saint-George, situé sur un roc escarpé ; on voit croître disséminé çâ et lâ quelques arbres, et parmi eux le genévrier noir, ressemblant au cyprès; le monastère consiste, en une petite église, un réfectoir et quelques logemens de moyenne grandeur habités par les moines.

Рёльи. Путешествие в Крым и проч. Париж, 1806

Стр. 100–112. Меня хорошо приняли в Георгиевском монастыре, расположенном на обрывистой скале; виднеются несколько растущих деревьев, разбросанных там и сям и между ними черный можжевельник, похожий на кипарис; монастырь состоит из маленькой церкви, трапезы и нескольких помещений средней величины обитаемых монахами.

Примечание. Далее описание картин природы, тишины и буря. Путешествовал в 1803 году.

T. III, 203–206 „une très petite église et un grand réfectoir qui communique avec elle“ ....

Кастельно. опыт истории . . . Новороссии. Париж, 1820.

Т. III, 203–206. . . . очень маленькая церковь и сообщающаяся с ней большая трапеза....

Примечание. В остальном автор отрицает возможность искать здесь хр. Дианы; ни малейшего следа развалин храма тут не видел; одна маленькая колонна, простого известняка, в 1 ф. диаметр., ни по размерам, ни по качеству, не идет ни к какому большему храму. Путешествовал в 1807 году.

Стр. 69–75. „Местоположение диковинное; монастырь малый и скудный“

Примечание. Заглавию не отвечает пустота содержания. Письмо писано неизвестному архиепископу путешественником (Лопухиным), который говел в монастыре, значить пробыл там довольно долго, несколько дней.

Стр. 45. „Георгиевский монастырь мужской 3-го класса, Екатеринославской Епархии, в городе Балаклаве; (в нём церковь во имя Св. Георгия. Состоит под управлением архимандрита).

Там же. „Георгиевский Греческий монастырь, в Крыму, в 10 верстах от города Ахтиара (Севастополя) и в 8 верстах от развалин знаменитого в древности Херсонесса. Сей монастырь, современный ему древностью, стоит в полугоре великой крутизны над самым морем, где повислые по высоте каменья, разбросанные по скалам деревья и расстилающийся в низу виноград придают ему необычайный вид. (Он вмещает в себе небольшую оскудевшую церковь, при том несколько келий, и обнесен каменной оградой).“

Примечание. Всех изданий не видел, но в 4-м 1817 года, стр. 11 и 32, почти тоже, исключая строчки взятые в скобки. Это столь распространенное, много раз издававшееся, сочинение давало не только краткие описания монастырей, но и служило, чем-то в роде церковного альманаха. О нашем монастыре всё взято из 1-го изд. Амвросия, т. е. из Сумарокова, с теми же ошибками – один монастырь описан дважды.

Стр. 45. О Георгиевском монастыре всего 20 строк; в начале фразы о красоте местоположения, почти точно так как в предыдущем „Опис. Монастырей“. В конце: „В сем монастыре есть одна каменная церковь во имя Великомученика Георгия, но она приходит уже в ветхость“.

Примечание. Очевидно описание относится ко времени ранее уничтожения древней церкви, хотя и напечатано гораздо позже.

Стр. 502. „Балаклавский Георгиевский мужской 2-го класса в местечке Балаклаве состоит под управлением архимандрита. О времени основания его неизвестно. Здесь соборная церковь Великомученика Георгия. Монастырь сей по духовному ведомству принадлежит к Херсонской Епархии.“

Там же. Георгиевский, Греческий, мужской, в 12 верстах от Севастополя и в 8 верстах от развалин знаменитого Херсонесса. Сей монастырь, современный Херсонессу, стоит на скале, почти отвесной, над самым морем, местоположение его необыкновенно живописно; он огражден каменною стеною, внутри коей помещаются несколько убогих келий и небольшая церковь во имя Великомученика Георгия“.

Примечание. Очевидно всё взято из предыдущего „Опис. Монаст.“ с тою же ошибкою: один и тот же монастырь описан как два различных. Далее автор дает опис. Успенского Бахчисарайского монастыря, обращая внимание на его пещерный характер, чего не замечает в Георгиевском.

В 1815 году. Тула, 1822.

Стр. 23. Георгиевский Монастырь (Сначала несколько слов о храме Дианы).

„Приехавши на самый край крутого берега, омываемого морем и спустившись немного вниз, представляются удивленному взору несколько бедных строений и небольшая церковь прилепленная к горе. Монахи из келий своих могут видеть только небо и море. Неширокая терраса, высеченная в скале пред монастырскими зданиями, служит для прохода в церковь; на ней углубляться в размышления небезопасно, ибо гора падает тут по отвесу, а для схода вниз к морю сделана лестница.

Древняя церковь посвященная Св. Георгию находящаяся во впадине горы, существует около 1000 лет, и есть первый христианский храм построенный Греками в Крыму. 23-го Апреля стекается сюда множество поклонников из дальних мест; близость Севастополя и приношения молельщиков обеспечивает содержание монахов. Митрополит Хрисанф выехавший из Греции и получающий пансион, своим попечением собрал достаточную сумму, и оканчивает теперь новую прекрасной архитектуры церковь. В старой церкви, нет богатых украшений, образа вообще грубой греческой живописи. В сем печальном уединении, показывают одно дерево, на котором явился Чудотворный образ Св. Георгия.“

Отечеств. Записки 1825 года часть 24.

Несколько слов истории Херсонеса; храм Дианы там, где монастырь. Камень лежащий в море будто бы похож на барана. Митроп. Хрисанф будто бы нашел храм там где арка в скале (западнее мыса Фиоленты, версты две от Георг. монастыря), он же нашел в ущелье, где-то мраморную колонну и пьедестал высокой работы; он же (стр. 104) „вместо ветхих и развалившихся хижин и пещер где до того иноки имели жительство» устроил новый монастырь на месте старого „построенного ещё во время Татар«. Затем несколько слов о красоте места.

Примечание. Писано в 1820 году.

Спб 1823.

Стр. 84–85 „ . . . до мыса Феолента, за коим представляется позлащенный крест, водруженный на самом краю утеса. Надобно близко подъехать, дабы выйти из обмана и увериться, что это крест церковной главы Георгиевского Монастыря, стоящего на уступе горы, к коему ведет спуск крутой и опасный на лошадях. Небольшой домик к стене прислоненный, жилище Архиепископа; за ним немногие кельи, над коими видны опустевшие, осыпающиеся пещеры, в коих прежние отшельники обитали, наконец небольшая чистенькая, недавно отстроенная церковь, – вот всё то что составляет обитель Георгиевскую. Сойди несколько ступеней крыльца церковного и ты на террасе, как балкон висящем над ужасною пропастью .... Не доверяй полусогнувшим деревянным перилам

Примечание. Далее философские рассуждения и ничего фактического.

Петроград, 1830.

Стр. 34–36. «Века протекли, а храм Божий, хотя и был разорен безбожниками, но всегда возобновлялся. Шесть лет тому назад как ныне здесь живущий Митрополит Греческий, Хрисанф, выстроил церковь и кельи и хорошо поставил контрфорсы. Всё дышит здесь чинностью, и старец Хрисанф 88 лет, весьма обращает на себя внимание. . . . . Он бодр ещё, не смотря на то что обтек Индостан, берега Малабарские и Коромандельские, Персию и Бухарию, часто был гоним судьбою; все почти Европейские Государства видели у себя сего просвещённого Архипастыря. Он не утвердительно однако говорит, что нигде нельзя предполагать храма Ифигении, как на месте выстроенной им новой церкви .... Митрополит Хрисанф показывал нам белый камень, открытый при создании новой церкви, на коем только по-гречески начертан 1747 год. Старик сам недоумевал, чтобы означал сей камень. В Георгиевском монастыре десять монахов, Греков, пришедших из разных стран Греческих, и один Малороссиянец. В сие время они занимались собиранием винограда. Старик говорил мне что у него была лодка в которой пускался он до Севастополя, а ныне не может сего делать – бурею унесена лодка, а другую нажить трудно и дорого.

V. I, p. 299–300. „A small chapel with columns, erected about eight years ago, and some other new edifices, have a good deal altered the appearance of St George’s monastery Since Pallas’s plate and vignette were publisched; but Nature is still the same, – still equally grand and majestic. Here is another small chapel, besides the houses of the monks, who have a most enviable residence.

St. George’s is a Greek monastery, and can admit thirteen monks; but at our visit, it was Inhabited by five solitary individuals. Its superior Platon was born in Little Russia, but is necessarly decended from Greek parents . . Above the convent, and one the lofty brow of the hill, is placed a very small chapel, with george and the Pragon cut in stone upon its lintel, and which is said by Pallas to have been erected by a Greek, who died near· this Spot. (Затем обычные рассуждения о Диане, Пареении и проч.).

Ляйел. Путешествие по России. Лондон, 1825.

Т. I, 299–300. Маленькая часовня с колоннами, построенная около восьми лет тому назад и никоторые другие новые здания во многом изменили внешний вид монастыря св. Георгия сравнительно с его изображениями на рисунке и виньетки Палласа; но природа всё та же–грандиозна и величественна. Здесь находится ещё маленькая часовня и дома служащие завидным жилищем монахам.

Георгиевский монастырь греческий, могущий вместить тринадцать монахов, но, при нашем посещении, их было только пять. Их настоятель Платон, родился в Малороссии но вероятно от родителей греков . . .

Над монастырём на краю обрыва находится очень маленькая часовня с изображением св. Георгия с драконом высеченным в камне перемычки; эта часовня по словам Палласа воздвигнута греком умершим на этом месте.

Примечание. Путешествовал в 1822 году.

Vol. II 271–272. „The Monastery consists of a small church, a spacious refectory, and some tolerable apartments, with highly–cultivated terraces, the whole occupied by a bischop, and a few Greek monks: the former is a remarkably fire mar of eighty years old, and is said to speak eight different languages; perhaps French and Englisch are reckoned amongst the number, for he could pronounce a few, and only a few words of each. He told me he had been in India when the Marquis of Cornvallis was Governor general. The spot is certainly romantically and terrifically fine; it is celebrated for the pilgrimages and parties of pleasure to it on St. Georges Day, by Greek families throughout the Crimea ....

Extremely bad tast has led to the erection of two modern chapels on the summit of the cliff, which must diminish the interest of the approach to the monastery.“

Джонс. Путешествие в Норвегию. . . Россию и проч.

Лондон 1827.

Т. II. 271–272. Монастырь заключается из маленькой церкви, просторной трапезы и нескольких сносных жилищ с террасами покрытыми роскошною культурою, в нём помещаются епископ и несколько греческих монахов; первый замечательный восьмидесятилетний старик говорящий на восьми различных языках, может быть в этом числе находятся французский и английский языки на которых он едва мог произнести по несколько слов. Он мне сказал, что был в Индии во время генерал-губернаторства маркиза Корнваллийского. Местность несомненно романтична и ужасающе прекрасна; она служит местом богомолья и прогулок, в день св. Георгия для многих греческих семей и всего Крыма.

......................Крайне неудачно избрано место для постройки двух новейших часовен на вершине обрыва, которые чрезвычайно уменьшают прелесть вида при приближении к монастырю.

Примечание. Сверх того несколько слов о необычайно жарком положении на юге и жестоких бурях оттуда же. Путешествовал в 1823 г.

Стр. 111–112. „Пустынная колокольня, как маяк, указывает на крутой берег, под навесом коего скрыт славный Георгиевский монастырь, существующий около 1000 лет, и потому почитающийся первым Христианским храмом, построенным Греками в Крыму. К сожалению, уже в недавние времена истребили остатки старой церкви ископаенной или, лучше сказать, выдолбленной в горе; но на месте оной, Митрополитом Хрисанфом выстроена новая прекрасной архитектуры. И стерли и драгоценные признаки Дианина храма .... В монастыре живет достойный быть упомянутым маститый старец Димитрий Чернов – 163-х лет.“

Примечание. Имеется и неизбежный рассказ об Ифигении и проч.

V, I., p. 68. „At St. George we saw the monastery, and the new church, in order to build which, the old one was destroyed. The monastery is a most healthily situated “(Далее по обычаю Диана и прочее).

Вебстер. Путешествие по Крыму. . . Лондон, 1830.

Т. I. 68. В св. Георгии мы видели монастырь и новую строящуюся церковь ибо старая была разрушена. Монастырь расположен в весьма здоровой местности.

Примечание. Путешествовал в 1827 году. Говорится о начале постройки верхней церкви во имя Воздвижения Честного Креста Господня.

T. VI. p. 196–200. „Je me rappellerai toujours l’effet magique que produisit sur moi la découverte de ce monastère . . . nous nous demandions toujours où était le monastère sur cette plaine rose. Voilà bien la pointe de Fanary et l’emplacement de Séwastopol dans le lointain; nous voyons aussi au bord du rocher une petite chapelle, vers la quelle nous avançons machinalement. O merveille! à peine nous sommes–nous penchés en tremblant sur cette corniche pour mesurer de l’oeil l’abiroe qui s’ouvre devant nous, qu’on lieu d’un précipice affreux, rongé par une mer sans fond, c’est une église, ce sont des habitation, des terrasses appuyées les unes sur les autres, des jardins, de beaux arbres, de vieux peupliers arrosés d’une belle source, sur lesquels nous planons. Tout cela est à 50 pieds au dessous de nous, sur une petite oasis suspendue comme par enchentement à quelques centaines de pieds au-dessus de la mer, au millieu d’une enceinte de roches noires, basaltiques, majestueusement élancées, qui tranchent d’autant plus avec la verdure dans laquelle le monastère semble se cacher. Une porte taillée dans le rocher et une rampe d’escalier sont la seule entrée et le seul chemin de ce grand hermitage, crée d’abord pour les Troglodytes; car dans le voisinage de la petite église la muraille calcaire est percée de grottes antiques qui servent maintenant de caves, de poulaillers, et qui datent peut-être des premiers habitants de la Crimée. Les moines s’en étaient fait des céllules où il demeuraient encore en 1794 du temps de Pallas: aujourd’hui ils aiment mieux hors de terre.

Le monastère consiste en plusieurs corps de bâtiments, dont plusieurs sont déstinés aux étrangers. L’église rebâtie dernièrement, fait regretter l’antique chapelle qu’on a détruite pour lui faire place. Une source, coule an–dessous des maisons dans un bassin en pierre, ombragé de peupliers. Plus bas sont desjardins terrassés avec quelques portions de vignobles.

Il n’y a pas longtemps q’un éboulement dans le voisinage du monastère a fait découvrir une colonne antique de pierre calcaire (d’Inkerman?). Taillée dans de très – justes proportions, elle a 7 and a half pieds de haut et 13 pouces dans son plus grand diamètre. Elle a paru a Pallas de la plus haute antiquité. Ordinairement ce petit coin habité de la Chersonése est très solitaire. Mais le 23 avril, jour de la saint George, la scène change: le bord du roches se couvre de huttes et de tentes; une foule de Grecs, surtout des femmes, y accourent de toute la Crimée; c’est le plus vivant tableau q’on puisse voir; les femmes grecques sont très jolies et embelissent la fête. On veqd et on achété comme â un jour de marché. Mais bientôt l’heure du service approche; on se presse vers l’église qui ne peut contenir les fideles, et quand la bénédiction a été donnée, ceux qui en ont la force se précipitent à qui pourra arriver le premier, au risque de se casser bras et jambes, sur le rivage, pour y puiser de l’eau qu’ on conserve soigneusement pendant l’année, comme remède contre toutes espèces de maladies.»

Дюбуа де Монпере. Путешествие по Кавказу и проч. Париж, 1843.

Т VI. стр. 196–200. „Я всегда буду помнить волшебное впечатление, полученное мною открытием этого монастыря ... мы всё время спрашивали самих себя, где был монастырь, на этой красноватой равнине. Вот мыс Фанари¹⁶⁶, а вдали Севастополь; мы также видим на краю обрыва скал маленькую часовню, к которой безучастно подвигаемся. О чудо! Лишь только мы боязливо нагнулись над этим обрывом, чтоб глазом измерить бездну–открывающуюся перед нами, как вдруг, вместо пропасти изрытой бездонным морем, оказалась церковь, жилища, террасы одна под другою, красивые деревья, старые тополя, орошаемые прекрасным источником; надо всем этим мы парили. Всё это на 50 футов под нами в маленьком оазисе, как бы чудом висящем на несколько сот футов над морем, огражденным базальтовыми скалами резко выделяющимися, своим черным цветом, на зелени, в которой как-бы прячется монастырь» ....

Дверь вырубленная в скале и лестница, единственные вход и дорога, в это пустынножительство созданное троглодитами, ибо в соседстве маленькой церкви скала известняка пробита древними пещерами, сделанными быть может ещё первыми обитателями Крыма, а теперь служащими подвалами и курятниками. Монахи сделали в них кельи, в которых ещё жили в 1794 году, во время Палдаса; теперь они предпочитают жить над землею.

Монастырь состоит из нескольких строений частью предназначенных для посетителей. Недавно перестроенная церковь возбуждает сожаление о древней часовне; разрушенной для образования места новой. Ниже домов родник течет в каменный водоем оттенённый тополями. Ещё ниже сады террасами и несколько виноградников.

Недавно, обвал земли, в соседстве монастыря, обнаружил древнюю колонну, известкового камня (инкерманского?). Тесанная очень правильно – пропорционально, она имеет 7 и 1/2 футов высоты и 13 дюймов в наибольшем диаметре. Паллас считал её самой далекой древности. Обыкновенно, этот маленький обитаемый уголок Херсонеса очень пустынен, но 23 Апреля, в день св. Георгия, всё изменяется: Край обрыва покрывается шалашами и палатками; толпы греков, особенно женщин, стекаются туда со всего Крыма; это самая жизненная картина, какую только можно видеть; женщины, гречанки, очень красивы и украшают праздник. Продают и покупают, как в базарный день. Но вот приближается час службы и все толпятся к церкви, которая не может вместить верных; после благословения все, имеющие достаточно сил, стремятся на перегонки, с опасностью сломать руки и ноги, на берег моря, чтобы почерпнуть воды тщательно сохраняемой в течении года, как лекарство от всех родов болезней.»

Примечание. Путешествовал в наших местах в 1832 и 1833 годах. В виду большой известности этого писателя приложено всё его описание, исключив лишь геологические соображения.

1837 год, № 3.

Стр. 653. „Император Александр I, осматривая Крым, два раза посещал этот монастырь. Небольшая церковь, во имя св. Великомученика Георгия Победоносца, достаточна для небольшого числа братии, которой часть находится на военных кораблях Черноморского флота.»

Примечание. Сверх того, несколько слов о соответствии места монастыря с отшельничеством, а в конце соображения о возможности нахождения здесь храма Дианы.

Стр. 270. Начало построения (Георг. монастыря) неизвестно. До 1816 года заключал в себе небольшую высеченную в скале церковь во имя св. Великомученика Георгия, а ныне выстроена, на том-же месте, каменная церковь и несколько отдельных монашеских келий, с разными при них удобствами; столовою, залою и сходом в монастырь со сводами. Древний образ св. Георгия, Греки, по выходи из Крыма в Мариуполь, взяли с собою“.

Примечание. Опис. весьма подробное, для Севастополя составлялось официально, местными знающими людьми, (членами статистического комитета).

Paris. 1840.

Стр. 396–397. „Sur un pli de la roche et dans la partie supérieure de ce beau cirque naturel, s’élève le monastère de St. Georges. Autour du monastère se sont grouppès, de la façon la plus pittoresque, quelques maisons riantes ; elles ont pour centre une assez belle église, dont le toit de métal rouge et la croix dorée brillent au milieu des austérités du paysage. Dix moines, sous les ordres d’un vénérable archévêque que nous avions rencontré à Sévastopol, habitent ordinairement cette majestueuse solitude; ce séminaire fournit presque tous les aumôniers de la flotte. Voilà pourquoi quatre d’entre eux seulement occupaient le monastère. Cinq de ces religieux servaient sur les Vaisseaux; quant au dixième frère il était prisonnier chez les Circossilus, et le couvent amassait peu à peu et à grand, peine les 8.000 roubles exigés pour sa rançon. A côté de la simple habitation des solitaires, deux maisons plus spacieuses sont destinés aux familles qui viennent, à certaines époques, chercher une sainte retraite parmi ces rochers. Chacun peut se promener librement sur le plateau qui domine le couvent; on y parvient par un escalier voûté. Quant aux jardins des bons moines, une belle source leur prête sa fécondité et son murmure; ils s’en van descendant vers une plage unie, ou nous attirait l’irrésistible attrait d’un bain abrité du vent et des vagues”.

Демидов. Путешествие в южную Россию и Крым.

„На уступе скалы, в верхней части этого красивого природного цирка, возвышается монастырь св. Георгия. Вокруг монастыря, самым живительным образом разместились несколько веселых домов; посреди их довольно красивая церковь, которой крыша из красного металла (sic.) и золоченый крест блестят промеж суровостей пейзажа. Десять монахов, под началом почтенного архиепископа, которого мы встречали в Севастополе, обыкновенно живут в этой величественной пустыне. Это убежище поставляет почти всех священников для флота. По этой причине только четверо из них находились в монастыре; пятеро иноков служили на кораблях; а десятый брат был в плену у черкесов и монастырь, мало по малу, с великим трудом, накоплял 8,000 рублей потребованных для его выкупа. Подле простого жилища иноков, два более обширных дома предназначены семействам ищущим между этих скал, в известные времена года, священного уединения. Каждый может свободно прогуливаться на площадке господствующей над монастырём куда поднимаются по лестнице крытой сводом. Прекрасный источник разносит по садам добрых монахов свое плодородие и журчание; эти сады спускаются к ровному морскому прибрежью, куда нас неудержимо привлекла прелесть купанья защищенного от ветра и волн.“

Примечание. Имеется русский перевод изданный в Москве, в 1853 году, стр. 363–364, но так как он не полон и недостаточно точен, то здесь представлен другой. Путешествовал в 1837 г.

Paris, 1845.

T. II, p. 374–378. . . . „nous arrivâmes tout prés du couvent, mais sans q’un indiu quelconque, nous annonçons son voisinage. Aussi fûmes nous très surpris lorsque le côcher, quittant joyeusement son siège, vint nous prier d’imiter son exemple. Interrogeant vainement du regard tous les environs, nous fûmes tentés de croire qu’il se moquait de nous, et nous héritâmes à le suivre dans un passage voûté, où il venait de s’engager, d’un air norquois qui nous semblait être le comble de l’impertinence. Mais, à l’extremité du passage, un cri d’admiration s’échappe de nos lèvres le monastèr, avec ses maisonettes adoséses contre le rocher, ses terrasses, son église à dôme vert ses jardins, sa riche végétation, s’offrit à nos yeux, suspendu à plusieurs centaines de pieds au dessus de la mer. Longtemps nous contemplâmes l’effet magique . . . “

Гоммер де Гель. Степи Каспийского моря и проч. Париж, 1845.

Т. II, стр. 374–378. „ . . . мы подъехали совсем близко к монастырю, но никакой признак не обнаруживал его соседства. Поэтому мы были очень удивлены когда кучер, весело соскочив с козел, подошел просить нас последовать его примеру. Напрасно оглядывая все окрестности мы склонны были думать, что он смеётся над нами и колебались последовать за ним в сводчатый проход, куда он направился с усмешкою, казавшеюся нам верхом нахальства. Но в конце прохода у нас вырвался крик восторга: монастырь с своими домиками прислоненными к скале, террасами, церковью с зеленым куполом, садами, богатою растительностью, предстал перед нашими глазами висящим в нескольких стах футов над морем. Долго мы созерцали волшебный вид…..”

Примечание. У этого автора (точнее авторши – его супруги написавшей всю описательную часть сочинения) путешествовавшего в 1841 г., нет ничего фактического и я привожу эту выписку только как образчик впечатлений иностранца. Далее идет рассказ о превосходстве западных монастырей перед православными и затем, в самых разных выражениях: о дурном приёме путешественников в монастыре, об отсутствии непродажного гостеприимства, удобств, чистоты и заботливости; о наихудших нравственных качествах монахов; о приготовлении к празднеству св. Георгия. Всё это сильно преувеличено и для настоящих заметок не имеет никакого значения.

„Одесского Вестника” за 1850 г. № 75.

Прочитав объявление о восстановлении древних святых мест по горам крымским, я, с умилением подумал – чего не сделает добрая человека воля, посвященная во славу Божию? –Представил себе это живо потому особенно, что восстановление одного подобного святого места осуществилось пред глазами нашими. Это было в Балаклавском Георгиевском монастыре.

Я знаю эту обитель с 1792 года. В ней тогда были три полуразвалившиеся келии и церковь в каменной пещере, квадратной в 2 и 1/2 сажени, с престолом, выделанном в скале. Всё это и церковная утварь были бедны в полном смысле сего слова. В числе 3-х или 4-х человек монашествующих я нашел одного русского, 100-летнего старца Калиника, жившего отшельником в келии ниже монастыря, самим им сложенной, куда я, с помощью провожатого арнаута, спустился. Глубокая старость с бодрым духом, благочестие и особенно ласковый прием внушили во мне к нему душевное уважение. Он позволил мне провести ночь в его келии, и в продолжение всей весенней лунной ночи, я пользовался его беседою, в особенности о времени татарского владения Крымом; о святых местах в горах крымских, из коих в великом уважении и у самых татар урочища св. Безсребренников Косьмы и Дамиана и в Масандре Иоанна Предтечи; о том, что татары вообще имели уважение к водам в тех местах, которые освящены православной верой, часто оные посещали и как бы сближались с христианством. Много интересного передал мне сей старец, но я ныне сообщаю то, только, что более относится к предмету сей статьи. Он тогда считал время своего пребывания в Георгиевской обители 80 лет. Он застал, что татары, с незапамятных времен, имели уважение к целебной силе воды, истекающей из родников в сем монастыре. В последствии сам многими опытами удостоверился в том и употреблял оную, как дар Божий, и сим более расположил татар к святому месту. Безмездное и удовлетворительное лечение обратило многих мурз и беев, татарских дворян, к особенному уважению к сей обители. Не было примера, чтобы старшины их приходили к воде с оружием, которое оставляли на верху. Соблюдали пост, привозили с собой рыбу и фрукты. Лечение происходило при диете: умывание головы и всего тела, питье воды натощак, по роду болезней, от 5 до 10 дней. Этот старец уверял меня, что уважение татар к воде причиною, что монастырь совсем не уничтожен, подобно другим святым местам в Крыму, а особливо в последнее время пред тем, когда Таврия присоединилась к России. На другой день по утру, я предложил почтенному старцу напиться со мной чаю, но он отвечал: „Боже сохрани! пейте и вы монастырскую воду и будете здоровы и долговечны как я“. Я простился с ним как сын с отцом. И эта ночь осталась запечатлена в души моей на всю жизнь.

По прошествии 10 лет, т. е. 1802 года, во второй раз приехал я по службе в Севастополь, и в тоже время посетил обитель и многоуважаемого старца Калиника, которого нашел на том-же месте в одинаковом здоровье, а монастырь в том-же виде. В последствии времени сей подвижник скончался 116 лет. Мир праху твоему благочестивый старец С 1802 года я постоянно живу в Севастополе; приобрёл землю п соседству с монастырём, и по первому моему впечатлению благоговею к сему святому месту и быв, так сказать присвоенным к сей обители, видел её восстановление. В то время управлял оною греческий митрополит Хрисанф, который, в последствии времени, с значительным пособием адмирала Ушакова, на месте пещеры построил церковь, снабдил оную всем потребным и дал приличный вид монастырю.

По смерти сего митрополита определён настоятелем митрополит же Агафангел, который вступил в управление 1825 года. С сего времени обитель сия беспрерывно приводима была в более цветущее состояние. Не входя в подробное исчисление всех построек и всего её благоустройства, объясню главнейшие предметы:

Начальством определено, чтобы все священнослужители Черноморского флота, до 35 лиц, до востребования их на службу имели постоянное пребывание в сем монастыре; для жительства им построены два большие корпуса келий, со всеми удобствами, и особо трапезная. Для удобства схода с крутой горы в монастырь устроен на поверхности проход со сводом и приличными св. месту вратами, при которых, для приема приезжающих построен большой корпус в 23 саж. длины, о 10 комнатах, одна от другой отдельных, с коридором во всю длину строения.

На вершине горы, на месте кладбища, построена вновь церковь со

сводом внутри, и внизу для склепов, с арками при входе, красивой архитектуры, с мраморными украшениями и ступенями во всех трех дверях. Иконостас красивый, утварь церковная благолепна, ограда, –с одной стороны, каменная на извести стена, а с другой–чугунная красивая решётка. Храм сей готов со всем потребным для богослужения.

Сия церковь, корпуса келий, трапезная, проход со сводами и дом для проезжающих построены по правилам архитектуры прочно, из твердого чистого камня, на извести, с употреблением где нужно железа, а вместо соснового, дубового крымского леса, известного своим хорошим качеством; покрыты железными листами.

Вместо старого развалившегося фонтана, сделан новый в бо́льшем пространстве с мраморною лицевою стороною и корытом для воды. Далее, внизу, построен бассейн или резервуар для собирания воды, истекающей от фонтана, на поливку зелени и фруктовых дерев.

Всё это по возможности можно передать читателям; но как выразить весьма трудную работу контрфорсов? Они необходимы для благонадёжности всего монастыря, а особливо прежней церкви, которая, по тесноте монастырского места, построена на самом краю утеса, висящего над глубиною. Должно представить себе какие были затруднения на крутой пологости найти верное основание для фундамента под контрфорсы. Какие нужны были со стороны утеса подставы для производства работ! Но прежде того нужно было принять меры к отводу воды, истекающей во многих местах из каменного утеса на места контрфорсов, которые в продолжение времени вода подмывала и делала вред и самое разрушение. Но постоянное усилие высокопреосвященного митрополита Агафангела отвратило все препятствия. Контрфорсы по всем правилам архитектуры, с местным приспособлением, из твердого чистого камня на извести с железными укреплениями в местах более крутых, сделаны длиною сплошь на 150 саж., вышиною от 3 до 6 и 1/2 сажень. На верху оных, где составилась прекрасная площадь, сделаны по краям железные перила с благонадёжным укреплением.

После сих многотрудных и многостоивших работ, благополучно и с полным удовлетворением о прочности и благонадёжности оконченных, можно только сказать мимоходом о значительном улучшении прежних келий и всех зданий, планировки места, занимаемого монастырём, исправлении дорог и посадки дерев, которые теперь осеняют весь монастырь, а особливо главную площадь, ведущую в церковь. Произведены немаловажные, экономические, необходимые строения на хуторе близ монастыря и особенно для зимнего содержания овец, принадлежащих обители, Стойкость контрфорсов и других главных строений вышепоименованных, общим мнением полагается более 100 тыс. рублей серебром, кроме изящной утвари и благолепия в церквах, не веками, но немногими годами созижденных. Всё это восстановлено без всяких издержек со стороны казны, с помощью Божиею, с благословением епархиального начальства, доброю волей, искренним желанием и постоянным усилием высокопреосвященного митрополита Агафангела, который, как представитель св. обители, как маститый архиерей, всеми уважаемый, путями смиренномудрия и особенной приветливости ко всем посетителям монастыря, достиг желанной цели.

Из числа близко знающих первобытное состояние Балаклавского Георгиевского монастыря, едва ли кто остался в живых, а современные зрители не могут передать всего того, что мне 83 летнему старцу, более полвека созерцающему, известно; но видя лично, что высокопреосвященный митрополит Агафангел, совершив добрый подвиг, известный Богу, имеет в том свое утешение, и упокоение посвящая и последнее время жизни своей во благо обители, в которой указал уже уголок вечного своего спокойствия,–я оставался в молчании. Между тем, все его труды и подвиги дошли до сведения духовного начальства, и вследствие того, сей монастырь, состоявший в 3 классе, малоизвестный в России, возведен в 1-й класс. Почему-же теперь не узнать и всем православным, что может сделать добрая воля человека, посвященная во славу Божию.

Изобразив благоустройство сей обители, присовокуплю несколько слов о единственном, величественном и живописном местоположении оной. Сие святое место сооружено Таврической губернии на полуострове Трахее (каменной). Этот полуостров образуется с южной и западной сторон Черным морем, а с северной Севастопольской рейдовой бухтой (в древности Ктенос), с восточной рекою Узень, ныне Чоргун, вытекающею из Байдарской возвышенности и впадающею в Инкермане в Ктенос, наконец со стороны юго-восточной, от верхней части реки Чургуна, до бухты Балаклавской, именовавшейся в древности Симболон, перешейком не более как в две небольшие мили, в древности огражденным каменной стеной.

Монастырь сей построен на крутизне высокой скалы, выдавшейся к морю, вышиной от горизонта моря до монастыря перпендикулярно 230 сажень; пологость на юг до 500 саж., на этом пространстве во всякое время года деревья, а особливо можжевеловые зеленеют, виноградники во множестве везде тянутся с дерева на дерево и красуются гирляндами и фестонами. С каждого пункта из каждых дверей и окон монастырских видно необозримое море, красующееся во всю ночь мерцанием звёзд, а иногда и луны; на рассвете перспектива расширяется: утесы скал, нависшие над монастырём и по сторонам оного, а особливо мыс Фиолент, известный в древности Парфенион, как-бы указатель с моря место монастыря, представляют величественный и очаровательный вид. С умилением взираем на плавающие в море суда, а особливо эскадры Черноморского флота, которые, на известном расстоянии салютуют монастырю пушечными выстрелами; здесь приветствуют их колокольным звоном, а священнослужители во храме Божиим молятся о благополучном их плавании.

Место монастыря здоровое, чему благоприятствуют две главные стихии: чистый, горный и вмести морской воздух и живая вода; о целебном её свойстве, кроме преданий старца Калиника и других современных наблюдений, можно заключить из того, что живущие там священнослужители Черноморского флота до 35-ти человек и весь причет монастырский всегда находятся в удовлетворительном здоровье; многие воздержанные достигали до глубокой старости, не зная тех злокачественных лихорадок и прочих недугов, которые иногда свирепствуют внутри Крыма. Где-же в другом месте всё это совокупно можно видеть?

Со стороны исторической обитель сия, по указанию бывшего римско-католического митрополита Сестренцевича, взятому из древних Историков, стоит на том самом месте, где существовал некогда языческий храм Дианы, разрушенный, за 1206 лет до Р. X., Орестом, сыном греческого царя Агамемнона, братом Ифигении, бывшей жрицею в сем храме. Есть и местные факты, подтверждающие о том. Но здесь не место, распространяться о сем, отдаленном веками предании, имея в виду священные, услаждающие душу события, собственно на полуострове Трахее, в уголку нынешнего монастыря. Здесь святые следы стоп св. Андрея Первозванного, следы, по коим христианская вера перешла из Корсуня или Херсонеса в Киев. Тут чудотворное знамение в море мощей папы Римского Климента; здесь св. Владимир принял крещение и чудотворно прозрел очами телесными и духовными; отсели началось просвещение всей России верою во Христа Спасителя, благословляющего Россию и Царствующих над нею Самодержцев; здесь память и прочих угодников Божиих. Тут, наконец, монастырь во имя св. Великомученика и Победоносца Георгия, охраняющее сие священное место, распространявшее свою благодать на весь Крым. Сколько по его горам св. мест, которые ныне с помощью Божиею восстановляются!

Итак, исчезло название Понта-Аксенос (негостеприимный). Теперь Черное море в пределах благословенной России протягивает мощную дружескую руку ко всему роду человеческому, всех приветствует хлебом и солью.

Коллежский ассесор Леонтий Чернявский

Севастополь, 20 августа.

Примечание. Эта статья, сама по себе весьма любопытная, помещена в столь трудно находимом издании, что я счел полезным перепечатать её целиком, со всеми рассуждениями автора, даже и теми, которые не заключают в себе ничего фактического. Я не выпустил и всех соображений об Оресте, Таврах и прочем, потому, что всё это собрано автором хотя и вкратце но довольно полно и именно в том виде как повторяется до ныне. Не мешает и здесь указать до какого невероятного предела доходит легковерие писателей и читателей, долгим повторением одного и того же, приученных не отличать вздорных побасенок от подлинно исторических событий.

Стр, 37. „Дорога в монастырь пустынна. Монастырь открывается неожиданно и то новая церковь, отстроенная недавно по образцу Петропавловской церкви в Севастополе, во имя Воздвижения Честного Креста Господня. Внутри поставлен уже иконостас. Иконы работы художника Алексеева. Собственно монастырь находится внизу: он, словно ласточкино гнездо, прилеплен к обрывистому высокому берегу. Вид поразительный. В церкви св. Георгия Победоносца погребен князь А. Н. Голицин, а за стеною храма граф Витт. На одной из площадок устроен, усердием куппа Гущина, превосходный фонтан”.

Записки 1853 г., № 7.

(Перепечат. из «Одесск. Вестника»)

Стр. 25. «Эта последняя церковь (т. е. монаст. св. Георгия) существовала во всё время владения Татар Крымом, и остававшиеся христиане производили в ней богослужение. Когда Русские заняли Крым, церковь эта была отдана поселившимся в Балаклаве Грекам; затем поступив в достояние иеромонахов, которые назначаются в море на черноморский флот, она названа была Балаклавским Георгиевским монастырём; в 1811 году, настоятель этого монастыря митрополит Хрисанф возобновил её, а позже, митрополит Агафангел укрепил овраг, при ней контрфорсом, построил кельи для монахов и приезжих и устроил кладбищную церковь в честь Воздвижения Креста Господня.

307–310. The monastery dates from the tenth century, when a few Greek monks who refused to join in the heresy of Photius retired to the spot. It remained Greek till the accession of the Emperor Nicholas, who introduced Russians; and the Slavonic language was substituted in the service of the church, . . .

Seventeen monks, besides the superior ocupied the monastery, when the Anglo French arrived in the neigh bour hood. The remainder, about twenty more, were engaged with the coopedup fleet. Father Suerondi, the archimandrite, distinguished from the rest of the fraterrnity by a gold cross upon her breast, was immediately assured of freedom from all disturbance by a genera order, the execution of which was commited to a corps of Zouaves: «The convent of St. George is placed nu der the protection of the allied armies. Military men and other persons following the armies are forbidden to enter it by force, or to disturb in any way the security of its inhabitants, or violate the rights of property. At the Camp of Chersonesus, Oct. 2 1854».

Мильнер. Крым и его древняя и новая история. Лондон, 1855.

307–310. Монастырь был основан в десятом веке, когда несколько греческих монахов, отказавшихся присоединиться к ереси Фотия, удалились в эти места. Он был греческим до воцарения императора Николая, который ввёл туда русских, а славянский язык в богослужение ...

Семнадцать монахов с настоятелем пребывали в монастыре во время занятия его окрестностей англо-французами. Остальные двадцать были заняты на судах флота. Архимандрит, отец Геронтий, отличающийся от прочей братии золотым крестом на груди, был тогда-же обеспечен от всяких тревог следующим приказом по армии, исполнение которого возложено на отряд зуавов: «Монастырь св. Георгия поставлен под покровительство союзных войск. Военным и всяким иным лицам следующим за армией воспрещается входить туда насильно, тревожить каким-бы то ни было путем его обитателей или нарушать права собственности. В Херсонесском лагере, 2-го октября 1854 г.»

Примечание. Сверх того, выписки рассуждения Гомер де Геля и указание на бывший военный телеграф из монастыря в Калиакрию.

«О начале Георгиевского монастыря, который, без сомнения, есть древняя обитель, возбужден был вопрос во время управления им (1794 г.) греческого архиепископа (Реондажского) Игнатия. Этот преосвященный нашел в монастыре камень с греческою надписью, удостоверяющею, как сообщал об этом преосвященному Иову¹⁶⁷ правитель Таврической области Жегулин, что в Георгиевском монастыре храм состроен в 1175 году, и что ктитор его иеромонах Гервасий, вышедший из монастыря Пресвятыя Богородицы, Сумелла именуемого, в Трапезунте. По донесении о сем Св. Синоду было предписано тому-же преосвященному Иову разведать от переселившихся из Крыма Греков «кем этот монастырь заведен и что окажется донесть»; но неизвестно что дознано преосвященным».

Примечание. Далее выборки мнения Сумаркова, Кеппена и Чернявского, которые приводятся здесь в подлиннике. Прочие сведения автор почерпал из архивных документов, как-то указывает на стр. 44.

Стр. 19. „Основание монастыря неизвестно. Предание глубокой древности указывает здесь храм Дианы, в котором жрицею была Ифигения, дочь царя Агамемнона. Вид на море и на спуск к берегу к подошве горы, на которой расположен монастырь, превосходны. Во время осады Севастополя здания монастыря служили отчасти к помещению французской армии, о чем вам подробно расскажут местные монахи”.

P. 28–29. „ . . . The apartments within the monastery which were occupied by Miss Florence Nigtingole during the war, are schown by the inmates with un afferted satisfaction, for the remembrance of that lady is respectfully preserved; they are available to pilgrims and strangers desiring to pass the night”.

Тельфер. Крым и Закавказье. Лондон, 1876.

28–29. . . . „Покои в которых жила в монастыре во время войны мисс Флоренс Нойтингаль охотно показываются привратникам; потому что память этой леди почтительно сохраняется; их предоставляют для ночлега богомольцам и иностранцам”.

Примечание. Путешествовал в 1874 году. Остальное обычное повторение всех путеводителей.