Воспитание

Хотя в рассматриваемый нами период, так называемое физическое воспитание не имело еще надлежащей, организованной постановки, но понятие о нем не было чуждо и нашей духовной школы. По крайней мере 1-й параграф «Введения к уст. дух. училищ» гласит: «общая цель воспитания юношества есть образование нравственных и физических способностей, согласное с его предустановлением». Но как физическая сторона воспитания соединена с теми или другими экономическими и хозяйственными условиями и средствами, то эта сторона и будет рассмотрена нами в отделе экономии. В настоящем же отделе мы имеем в виду собственно нравственное воспитание семинаристов.

По уставу, нравственное управление находилось преимущественно в ведении инспектора и сообразно с этим определялись все его обязанности (Проект уст. Отд. II). Инспектору особенно нужно было помнить, что «главное предустановление юношества духовного состоит в утверждении и распространении истинного благочестия». (Введен. к уст. духов, уч. § 2). Не даром и сам он был лицо духовное и духовное по преимуществу, как имеющий монашеский сан – верх благочестия. Он имел постоянное наблюдение за учениками вне классов, или лично посещая их, или имея надзор чрез старших (Проек. §§ 72, 73). По донесению семин. правления в 1825 г. академическому, «ученики в свободное от классов время весьма часто посещаемы были инспектором, с должным наблюдением касательно занятий их, и вместе порядка и чистоты в комнатах. Для непосредственного и постоянного наблюдения определены старшими отличнейшие и благонравнейшие из учеников выш. отделения», которые избирались обыкновенно инспектором, но определялись правлением и руководствовались инструкцией, от правления выданной. Таким образом надеялись достигнуть выполнения правила: «попечительное око надзирателей должно быть обращено на учеников в классах, следовать за ними вне классов и невидимо сопровождать их даже вне училища». (Введ. к уст. § 12). Между тем сам инспектор, как оице духовное, важное (нередко архимандрит), не на столько мог быть свободен, подвижен и доступен для воспитанников.

Первую инструкцию старшим поручено было сем. правлением составить инспектору Филарету. 12-го июня 1809 г. Филарет входил в правление запиской об учениках, отличившихся поведением и замеченных в предосудительных поступках. Из числа первых пять представлены им, на основании 62 пункта уст., как заслуживающие «составлять сословие старших, а следующие за ними, смотря по надобности, помощниками при них и в должности старших». Правление постановило: «дать им по должности инструкции и списки учеников вверяемых их смотрению; о чем объявить им в правлении и во известие всем прочитать сию статью журнала, при собрании всех учеников»⁷⁶.

Неизвестно, была ли составлена в то время требующаяся инструкция; может быть, она и послужила образцом для позднейших инструкций. Но только между делами 1826 года находим в семинарском архиве подлинную инструкцию старшим, под заглавием: «начертание должности старшего». Обязанности старшего, по этой инструкции, разделяются на постоянные и временные.

«Постоянные обязанности старшего по отношению к себ самому состоят в том, чтобы:

1) собственным примером предшествовать сословию, его надзору вверенному в постоянном и точном соблюдении правил благонравия и деятельности.

2) Наблюдая за поведением каждого из учеников, сообщать начальству сведения о их характерах и нравственности.

3) Каждый день после урока относиться к инспектору о состоянии комнат, его смотрению порученных и о поведении учеников; об особенных же поступках ими сделанных, об особенных посетителях и других происшествиях заслуживающих особенное внимание доносить без малейшего медления.

4) Без ведома инспектора никуда не отлучаться.

– По отношению к воспитанникам обязан ность старшего требует, чтобы образ жизни их был совершенно сообразен с правилами их поведения. Посему

1) он обязан наблюдать, чтобы общий порядок часов во время учения был исполняем в точности. Порядок же часов прямо заимствован из Проекта уст. сем. §§ 62 и 63. Замечание же Проекта о том, что «не всем воспитанникам, но с некоторым разбором можно дозволять оставаться вечером до 11 часов (по общему правилу до 10), в инструкции поясняется так: «тому, кто по невинным причинам не исправил своего дела в часы для сего определяемые, можно дозволить иногда оставаться до 11 часов».

«На основании сего расписания часов око старшего должно сопровождать учеников во всех их положениях».

2) Все упражнения располагающие к благочестию, особенно молитве должны иметь первое место во внимании старшего⁷⁷. Посему он обязан наблюдать, чтобы воспитанники поутру начинали свое дело, а ввечеру оканчивали положенными церковью на то и другое время молитвами, в чтении их управляясь очередью; и чтобы во все воскресные и праздничные дни все вместе, по два в ряд, ходили в церковь к началу службы и стояли в благоговейном духе, помня всегда то, что отсутствие от богослужения, неблаговременный приход в церковь или выход из оной есть зло важное, и что небрежность в чтении и пении, бесчиние и неблагопристойность в церкви не терпимы в духовных воспитанниках⁷⁸.

3) Учащиеся в определенное время все должны быть в классе и отсутствие от оного ни под каким видом, кроме болезни и необходимой отлучки, не позволительно. В классе они обязаны сидеть благочинно и со всем вниманием принимать внушаемое наставником, отнюдь не занимаясь чем либо посторонним. Поздний приход и неблаговременный выход из класса подлежат строгой ответственности. В предотвращение сего беспорядка старшие сряду после звонка затворяют комнаты и никому не поверяют ключей от оных. Больной должен идти в больницу.

4) В столовой должна быть тишина. Посему никто не может выговаривать служащим при оной за недостаток чего либо, а тем менее требовать от них излишнего. Для лучшего устройства в столовой старший садится при учениках, в ведении его находящихся. При столе должны быть всегда все; не бывший за общим столом без достаточной причины, сам себя лишает пищи.

5) Во время домашних упражнений воспитанники обязаны быть в своих комнатах и заниматься данными им уроками. При сем старший наблюдает:

а) все ли ученики занимаются делом, тому времени свойственным;

б) какие они читают книги, отнюдь не дозволяя ни читать, ни иметь книг духовному образованию неприличных;

в) требуя от них строгого в делах отчета, не позволяет им предаваться праздности, которая препятствует занятию других; и

г) не готовых к классам принуждает к исправлению.

Для облегчения себя в сих трудах старший избирает авдиторов, которые обязуются слушать товарищей и доносить ему о исправности или неисправности их; а сам он поверяет донесения авдиторов, заставляя одного или двух читать себе урок. Для той же цели старший имеет у себя приора⁷⁹, который сверх того помогает ему смотреть за поведением учеников во всех их положениях; право сие может иметь и цензор.

6) Чистота в комнатах и опрятность кроватей состоит на отчете старшего⁸⁰. Для соблюдения первой он имеет в подчинении служителя, не дозволяя ему ни под каким видом вносить в комнаты ни пищи, ни столовой посуды, ни дров (?), ниже умывальницы. К последней принуждает самих учеников (?).

7) Хотя посещение учеников лицами посторонними вовсе и не запрещается; но

1) о всяком таком посещении в тот же день старший доносит инспектору;

2) посещения частные, особливо лиц малоизвестных и поздним временем не дозволяется, и для того

3) старший обязывается замечать качество посетителей и если усмотрит в них что либо предосудительное, воспрещает им вход.

8) К родственникам отпускаются на воскресные и праздничные дни по разбору; для сего старший представляет об них записку инспектору, помещая в ней только тех, кои во всю неделю были исправны и ни чем не очернили своего поведения. Отлучка из семинарии никогда не может простираться на ночь, и даже в продолжении дня, хотя бы то было на два часа, не иначе как с дозволения инспектора. Всякий уволенный непременно должен в пять часов вечера возвратиться в семинарию и явиться или у самого инспектора, иди по его назначению у старшего, который в свое время уведомляет о том инспектора.

9) Прогулка, в летнее особенно время, может быть и вне семинарии. Но благоразумные воспитанники, пользуясь свободою, должны стараться, чтобы самая прогулка их была назидательна (ср. Введ. к уст. § 11), и сопровождалась целомудрием и скромностию. По сей причине старший обязуется дозволять прогулку в часы для сего назначенные не каждому ученику порознь, но многим в совокупности, и одному из них, надежнейшему поручая смотрение над прочими, требует от него отчета в их поведении. Полное право на прогулку имеют ученики благонравные; а замеченные в каких либо проступках иногда в наказавие лишаются сего права. Самая прогулка может простираться не долее часа. Хотя во время часов отдохновения музыка и может быть терпима; но пение без нот (?), и особенно простонародное строго воспрещается⁸¹.

Кроме сих постоянных должностей, каждый из старших по очереди принимает на себя особенную обязанность в продолжении дня, а именно:

1) он наблюдает за исправностию повесток и хождением всех учеников семинарии в классы, их исправностию и благочинием.

2) В праздничные дни наблюдает определенное время собрания учеников в залу пред богослужением и делает нужные по сему распоряжения.

3) При столе надзирает, чтобы неопустительно сохранялось чтение положенных молитв.

4) Во всякое время, а наипаче в отсутствие эконома, он может для верности надзирать над служителями, при приеме съестных припасов и при разложении участков (?), и в пище отказывать всякому, кто не присутствует при общем столе, или кто лишен оного в наказание.

5) К должности чередного старшего принадлежит, в особенном каком либо случае, обойти все комнаты учеников семинарии для объявления приказаний, или по другим поручениям от ректора или инспектора.

6) Тот же чередной старший обязуется, в случае умедления какого-либо профессора или учителя приходом его в класс до получаса, тотчас доносить ректору, а и кроме сего случая, дважды в неделю, в среду после ужина и в субботу после всенощной, являться к ректору, с донесением о наблюдении порядка учениками при богослужении, в столовой, жилых и больничных комнатах⁸².

Подписано 20 мая 1826 года: ректор сем. архимандрит Антоний, инспектор соборн. иеромонах Савва, секретарь Козьма Успенский, письмоводитель Семен Ольгинский.»

В 1832 г. инспектор Антоний, с разрешения правления, сделал незначительные изменения и дополнения в этой инструкции, обратив более внимания на соблюдение опрятности, большей точности и формальности в отношении отлучек и т. п. и предписав старшим иметь попечение обо всех нуждах воспитанников, а очередного старшего обязав ходить по столовой во время обеда и ужина⁸³. В получении и верном исполнении инструкции старшие должны были дать расписки.

Из инструкции старшим мы видим не только то, какие обязанности и полномочия соединялись с должностию старшего, но и то, какие дисциплинарные и моральный требования предъявлялись к воспитанникам.

Хотя старшие отчасти и облегчали деятельность инспектора, но, будучи сами учениками, они являлись в какой-то фальшивой роли пред товарищами, иногда отличались заносчивостью, надменностию и грубостию. В марте 1841 г. ученик Лебедев допрошенный в правлении, «почему оказал грубость дежурному», показал, что он вежливо просил дежурного снять фуражку, когда тот ходил по комнатам, а дежурный принял это за оскорбление и с гневом сказал: «не твоего ума дело, я ходил, хожу и буду ходить в фуражке, а ты будешь в журнале записан и наказан». Инспектор оправдал ученика. Вследствие подобных выходок старших, к ним, естественно, воспитанники нередко относились неуважительно, давали разные прозвища, делали на счет их гадкие надписи на стене, или над их кроватью, «по ненависти к ним» (донес. инсп. Иоасафа, в марте 1841 г.); один воспитанник «писал ругательства старшему на чайник», по донесению инсп. Антония в 1836 г. Вообще, старшие далеко не всегда стояли на высоте своего призвания: они и сами попадались в тех или других проступках и, если не успевали как нибудь скрыть их, к чему они имели более способов, чем простые воспитанники, то часто лишались своей должности. Напр. в 1809 г. по донесению инсп. Филарета, ученик высш. отдел. Афанасьев отрешен от должности за то, что «занимался с младшими учениками увеселительным огнем внутри семинарии.» В 1811 г. И. Полянский «за безвременные самовольный отлучки из семинара, лишен был должности приора; С. Деляев исключен из старших за неуважительные выходки против начальства. В 1812 г. инспектор Александров (впоследствии о. Феофан) доносил правлению о старшем Пенинском, не имея полномочия сам наказать его за то, что он в нетрезвом виде разбил глаз товарищу: правление на первый раз дало ему строгий выговор. Тот же Пенинский в 1813 г. за грубое обращение с подчиненными ему учениками, непокорность начальству и частую нетрезвость с буйством, уволен был правлением из числа старших и на 7 дней заключен под арест. По предписанию же Комиссии дух. уч., исключен при окончании курса, (стр. 117.) В 1825 г. старший Л–в сменен за нетрезвость и наказан исправлением должности служителя при столе. В 1830 г. старший. В–ов был сменен правлением с должности за своевольную отлучку и нетрезвость, но, когда чрез несколько времени добрым поведением загладил свои проступки, то снова был возведен в старшие. В том же году инсп. Николай представлял к увольнению и других старших за рассеянность и самоволие, или за нетрезвость. В 1833 г. воспитанник высш. отделения Щ. уволенный с казенного, ходил обедать в училищную столовую, но был замечен инспектором Антонием и выслан, а старший того номера, где он пребывал, уволен от должности и наказан, сверх того, голодным столом в течение 3-х дней. Были и еще случаи увольнения от старшинства в этом году. В 1838 г. старший, недонесший своевременно о самовольной отлучке ученика и возвращении его в нетрезвом виде, получил замечание от правления, с общим подтвержением для всех старших – доносить о важных проступках тотчас же. – Старший Д–ев (1841 г.), не раз возбуждавший общее недовольство, несправеделиво донес на одного ученика, подговорив свидетелей, но после сам вынужден был отказаться от своих слов: за это был сменен и наказан, (см. ниже).

Отличившиеся же поведением воспитанники назначались в старшие, или получали звание старшего «для почести», но представлению инспектора, согласно Проек. уст. гл. V, § 101. И. Долоцкий за отличное поведение в 1811 г., О. Осторожнов в 1813 г. – причислены были «к сословию старших». (Ср. представление инсп. Антония в 1833 г.). В инспекторских ведомостях о поведении учеников относительно старших находим отметки: «в должности исправны и впредь надежны; рачительны в должности и впредь благонадежны» и т. п. В поощрение же старших и в награду за их труды, по представлению инспектора Антония (1837 г.), положено было давать им награды книгами, ценою от 2 до 5 руб., дважды в год, с надписью: «за отлично усердное прохождение должности старшего». Иногда, особенно в 30-х годах, на основ. предпис. об окончивших курс (от 9 марта 1834 г.), должность старшего возлагалась на воспитанников окончивших курс, большею, частию прежде бывших старшими и известных своим благонравием, за неполучением места, пребывавших пока в семинарии. Так в 1834 г. студент И. Голубов сделан был старшим, по представлению инспектора, как особенно благонравный и прежде бывший старшим. Были и еще случаи. (См. ниже в отд. «Воспитанники»). Даже один из учителей александроневского училища, И. Преображенский, бывший старшим раньше, в 1837 г., согласно желанию, получил должность главного старшего, чтобы только жить с учениками семинарии на казенном содержании. В такого рода назначении замечается более разумности и целесообразности, такое старшинство приближается к современной должности гувернера или воспитателя; но такой обычай не получил распространения, вероятно вследствие недостатка кандидатов, по отсутствию приличного вознаграждения за означенную должность.

С 1830 года, как упоминалось выше (стр. 47), учреждается постоянная должность помощника инспектора. Поводом к учреждению постоянной должности помощника инспектора послужил случай, бывший в киевской семинарии, где ученик Чепурковский нанес смертельную рану ножом товарищу. Издано было даже Высочайшее повеление духовно-училищным начальствам (1830 г.) – быть точнее в исполнении своих обязанностей и иметь более строгий присмотр за воспитанниками. По получении циркуляра об этом из Комиссии дух. учил., семинарское правление определило помощником инспектора Добротворского и сделало особое постановление касательно инспекции и старших, чтобы обо всем доносили без утайки. Митрополит Серафим поручил викарию Никанору несколько раз в год посещать семинарию. Комиссия же дух. училищ, сверх того, вследствие представления некоторых епархиальных архиереев, с целию лучшего надзора, предписала определять помощников инспектора, от одного до трех, которые еженедельно три раза должны репортовать инспектору о благосостоянии семинарии, петербургскому же инспектору предписано еженедельно доносить викарию Никанору, еп. ревельскому, потом епископу Смарагду, о состоянии семинарии, так же представлять и ведомости о поведении воспитанников. Правление возложило на помощника все те обязанности нравственного надзора за поведением воспитанников во всех их положениях (как то: во время пребывания их в жилых комнатах, на церковном или комнатном богослужении, за обеденным или ужинным столом и даже когда они бывают вне училища, сколько то возможно), каковые уставом возложены на инспектора, но что бы он 3 раза в неделю доносил инспектору, а не правлению, и наблюдал за исправностию старших, хотя они с своими донесениями так же должны обращаться к инспектору, и употреблял по отношению ко всем ученикам узаконенные меры. При этом предписано при составлении списков, в первый разряд включать таких учеников, которые, при хоропшх успехах, отличаются и благонравием. Но в 1839 г. ревизор прот. Иванов обратил внимание на недостаточность инспекции. Сделав замечание об отсутствии надлежащей чистоты и опрятности в комнатах воспитанников он представлял о необходимости назначить помощника инспектора, которого пока не было, за отказом от этой должности проф. Крылова. Наконец в 1840 г. с целию усиления надзора, инспекторская в семинарии должность отделена от ректорской в александроневском училище.

Ежемесячно инспектор представлял правлению семинарии: составляемые им (с. 1830 года совместно со своим помощником) списки по поведению и ведомости о поведении воспитанников, которые рассматривались в правлении и на основании их делались те или другие постановления о воспитанниках. Означенные ведомости дают обильный материал для суждения о характере проступков учеников, дисциплинарных взысканий с них и вообще о педагогических приемах и воспитательных мерах со стороны семинарских педагогов рассматриваемого периода.

В инспекторских ежемесячных ведомостях встречаются различный отметки; о благонравных, «смотря по степени отличия, большею частию отмечается: отлично ведут себя, или весьма хорошо; благонравны; примерного поведения; весьма скромны; ведут себя похвально; ведут себя постоянно хорошо; довольно хорошо» и т. п. Относительно неблагонравных указываются те или другие проступки, напр. «замечены в нетрезвости, драк, воровств, в азартной игре в карты и биллиард; самововольно отлучаются; замечены в мотовстве, неблагоприличной игре», или просто: «груб, дерзок, злонамерен; имеет дух прекословия, неуступчивости, насмешливости и непокорности». Или у инсп. Филарета: «особенный бездельник», «своеволен и нетрезв», «упорен в нежелании учиться и по тому неуважителен к порядку». А вот отметки инспектора Ив. Борисова (Иннокентия – впоследствии): «нрава христианского; скромен и благороден; особенно скромен и терпелив; усерден к богослужению; смирен, прост и нерассеян; тих и весьма склонен к занятию; небрежен, груб, склонен к самоволию и ссорам; рассеян, дерзок, нерадив». В отметках инспектора Антония (1835–37 г.), кроме самых обыкновенных предосудительных поступков, каковы: самовольные отлучки в классное и неклассное время и даже ночью, нехождение в класс и нетрезвость, иногда соединенная с буйством, – затем кроме обычных голословных характеристик: хвастлив, глуповат, ленив, самолюбив, капризен, характера негодного и т. п., постоянно указываются те или другие случаи неблагоповедения, напр.

«Д. посылал за вином, чтобы праздновать именины, но вино было перехвачено»; М. и С. «продали часы и деньги оставили в трактире и в театре»; «И. обнаруживает ненависть к жизни и потому послан к отцу, как сумасшедший, ибо в семинарии нет средств держать таковых; И. в нетрезвом виде завел драку с мужиками на проспекте; оказал грубость подъэконому в столовой; С. был крайне нетрезв, найдены у него две бутылки с вином». О других: «дерзок, обругал огородницу; простер шалость в класс, впрочем безнамеренную, до того, что ударил товарища ножиком в руку и сделал рану; разбил с намерением стекла в столовой; простер шалость до того, что бил стекла в окнах; бил бутылкою монастырского служителя; оказал неповиновение профессору; читает скверные книги; часто бывает в трактире; уехал на Пасху и две недели не является; уличен в воровстве; до такой степени напился на обеде у купца, что упал из его кареты в воротах монастырских; пьяный хотел драться с привратником; разбил глаз товарищу; в день своих именин купил полведра вина и перепоил многих из своих товарищей, он же разбил стекло в карете преосвящ. Евгения, при его отъезде; И. и С. продали табашнику тетради товарища Р.; часто уходят в город во время послеобеденных классов и входят в неприличные духовным воспитанникам места.»

Воспитанники, рекомендуемые инспектором с хорошей стороны, согласно проекту уст. сем. гл. Т. § 101, получали одобрение от правления, выражаемое иногда в полном его присутствии, или «благоволение» правления, объявлявшееся в присутствии всех учеников; иногда просто объявлялась благодарность семинарского правления или «удовольствие начальства»; так же записывали их в книгу поведения в число отличных по поведению учеников. Напротив, неблагонравные получали выговор не только от инспектора, но и в полном присутствии правления (проект. уст. сем. гл. VI,§ 103), или замечание с отметкой в общей книге поведения, а так же и в присутствии всех учеников: («сие определение в услышание всем прочитать в трапезе», 1809 г.); иные, неоднократно попадавшиеся в одном и том же проступке, должны были давать в правлении письменное обязательство не делать известного проступка и быть исправными в поведении. При этом употреблялись различный наказания, согласно с проект. устава, или правами, составленными инспектором и утвержденными правлением, напр. до 20-х годов встречаем наказания: черным столом, отправлением в номера уездных учеников, посадкою за обедом ниже всех товарищей,⁸⁴ или ниже уездных – на один или несколько дней, стоянием на коленях в столовой; лишением обеда или ужина; обязательством читать не в очередь в столовой, подавать миски в столовой и вообще исправлять должности служителей, в течении одного или нескольких дней. Впоследствии часто стали прибегать к заключению в уединенном месте на хлебе и воде, в течение нескольких дней или к наказанию – сажать за особым столом, или ставить у печки во время обеда, оставляя на хлебе и воде в течение нескольких дней, до целой недели; лишению отпуска на известное время, увольнению из общежития; угрозе совершенным увольнением из семинарии, которое большею частию отсрочивалось до экзаменов; приватные же большею частию немедленно увольнялись, после донесения инспектора о их проступках, более или менее важных. За поведение нередко иногда понижали и в разрядном списке. К некоторым наказаниям мог приговаривать и один инспектор, за известные проступки. Так в книге под заглавием: «состояние сениорств 1823 г.», встречаем следующие резолюции инспектора против лиц, замеченных старшим в каком либо проступке и записанных: «стоять на коленах во время вечернего служения (всенощной); В–на посадить в будку; К–ского выгнать из семинарского дома за пьянство и буйство, в пример прочим; посадить в столовой ниже уездных а кормить хлебом и водою три дня» Против записи старшего от 4 июня: «ученики риторики N-18 до 11 час. вечера играли в городки и все спали в 8 часу утра, при обходе дежурного» – инспектор (Феодосий) написал: «обед стоять на коленах всем ученикам 18 №». По рассказам, бывали случаи (в конце 20-х годов) и собственноручной расправы со стороны инспектора; иногда он, обходя комнаты и замечая те или другие неисправности, напр. нетрезвость, тут же при всех. наказывал провинившихся «отечески», по тогдашнему выражению, т. е. приказывал бывшему с ним служителю сечь учеников розгами, на скамейке.

С половины 30-х годов, в инспекторство Антония Павлинского, замечаются более строгие наказания за те же проступки: нетрезвость, самовольные отлучки, невозвращение на ночь, уклонение от классов, или богослужения. Содержание в карцере на хлебе и воде нередко доходит до 7 суток; коленостояние назначается в продолжение 5 обедов, а в классе – в продолжении 6 дней, или 4-х и более классов; притом из высшего класса, для большего посрамления, посылали стоять на коленах в низший класс; некоторых определялось иметь в виду при составлении списков и на экзаменах, согласно с предписанием 1830 г. – за дурное поведение лишать в списке 1-го разряда; учеников же низшего отделения иногда наказывали «отеческим образом», т. е. секли; часто брали подписки об исправлении. Впрочем к концу рассматриваемого периода наказания ослабевают снова.

Нередко видим желание. применять к известным проступкам соответствующие наказания, напр. уклонение от богослужения, или нескромность при богослужении наказывались земными поклонами – до 30 и более – в столовой, или в зале – при богослужении – до 100; а так же коленостоянием во время богослужения; за оскорбление товарища полагалось испрашивать у него прощение, в присутствии товарищей и особенно самого инспектора (по правилам инсп. Саввы); один ученик, ударивший товарища по щеке, кроме наказания черным столом на 2 дня, должен был публично просить прощение у него и кланяться в ноги. Не явившиеся своевременно после праздников лишаемы были правлением отпуска домой на масленицу, или на Рождество. За самовольную отлучку нескольких учеников в течение нескольких дней на Пасхе, правление постановило: сделав им надлежащее внушение, не увольнять их на вакацию столько дней, сколько они самовольно отлучались (1826 г.). Самовольное катанье на чужой лодке, соединенное с буйством, наказано было лишением прогулки и голодным столом, в течение 3-х дней (1826 г.). Наказания старались так же применять к возрасту н положению воспитанников. В 1828 г. ученикам разных классов, провинившимся в нетрезвости, правление определило различные наказания: ученикам богословия назначено было в течение 3-х дней носить в столовой пищу; ученикам философии – в продолжении недели исправлять в номерах служительскую должность, с занесением их в книгу поведения; учеников словесности определено было наказать розгами и записать в книгу поведения. Своекоштные увольнялись из общежития; приватные увольнялись вовсе из семинарии; имевшие ту или другую должность лишались ее, напр. в 1830 г. был лишен лекторства за нетрезвость Ив. Ч–ский, который в следующем же месяце был рекомендован, как отличный по поведению и успехам, но в 1831 г. снова замечен в нетрезвости и наказан заключением, на хлебе и воде, в карцере на 5 суток; за этот же порок окончил курс, по списку, последнпм в 1-м разряде, хотя был из самых лучших.

Исключенные, но остававшиеся в семинарии, изгонялись из нее с сообщением об них консистории⁸⁵; так же и кончившие курс, но проживавшие без места в семинарии: напр. в 1826 г. шесть человек таких удалены были из семинарии, после шума произведенного ими, при возвращении из города в нетрезвом виде, ночью. В 1827 г. инспектор Владимир доносил правлению об окончивших курс, что они своим поведением «не только не подают назидательного примера ученикам семинарии, но служат для них соблазном, пагубным для нравственности». Постановлено: отказать им в содержании при семинарии, кроме тех из бедных, которые согласны будут нести все обязанности ученика и быть под непосредственным надзором инспектора.

Кроме ежемесячных, регулярных репортов инспектора о поведении воспитанников, бывали и экстренные донесения о выдающихся проступках, или случаях дурного поведения. По рассмотрении таковых донесений в правлении, обыкновенно производилось следствие, и обвиняемые призывались к допросу в правление, или должны были давать письменные показания по делу. Мы приведем несколько подобных случаев, для характеристики нравственности и состояния воспитательного дела в семинарии.

Одним из наиболее частых и распространенных пороков является нетрезвость, которая нередко соединялась с разного рода безобразиями: буйством, бранью и дракою с товарищами и посторонними, дерзостью к начальству и проч. И в ежемесячных инспекторских репортах постоянно встречаются отметки: «замечен в пьянстве», или «употреблении горячих напитков»; «был в нетрезвом виде»; «утром найдено много в нетрезвом виде», у такого-то «отобран штоф» или «бутылка с вином» и т. п. И в особых занесениях этот порок фигурирует, можно сказать, на первом плане. Но нельзя сказать, чтобы он преследовался начальством с надлежащею строгостию: часто оно оказывало излишнюю снисходительность и терпеливость. На допросе в Правлении ученики свободно показывали, что «выпил две или три рюмки, (или несколько рюмок), в трактире столового вина», или «угощали в погребке», иногда «у родственников пил пиво и пунш», или даже «пил в комнате». В первое время видим неоднократно случаи увольнения из сожительства с прочими, с угрозой о совершенном увольнении, – за пьянство, соединенное с буйством. Но вообще к этому пороку относились довольно снисходительно. По донесению инсп. Филарета (1809 г.), «певчий М–ский с тремя товарищами самовольно ушел на тоню, вернулся в нетрезвом виде, порывался бить старших и даже ударил, разломал кровать, казенный налой и разбросал платье приоров»; был исключен, но бывшие с ним за нетрезвость наказаны арестом и выговором. По записке же инсп. Филарета, исключен ученик И–ский за нетрезвость и скандалы, (ночью «пришел на гауптвахту и спрашивал девушек и семинаристов», откуда с часовым препровожден в семинарию при записке). На представления о нем митр. Амвросий написал резолюцию: «согласно сему предлагаю ученика И–ского из семинарии исключа отправить во Владимирскую епархию и для проезда дать ему пачпорт с прописанием, дабы нигде не проживая кроме ночлега, явился в тамошнюю консисторию, а в сию сообщить с прописанием поступков его для надлежащего о нем рассмотрения». Но исключенный не хотел выходить из семинарского помещения, несмотря на все меры к этому и продолжал пьянствовать, к соблазну других учеников, как доносил о нем в 1810 г. инсп. Мефодий. Нужно было вывести его силою. В том же году в течении нескольких дней так же пьянствовал и буянил воспитанник И. и был наказан правлением только трехдневным арестом. В этом году митр. Амвросий даже обратил внимание семинарского начальства на усиление пьянства в семинарии; но правление объяснило, что, строго преследуя этот порок, оно и чаще о нем доносит митрополиту, – в общем же пьянство уменьшается. Тем не менее постановлено принять меры. Действительно, до конца 20-х годов почти не встречаем выдающихся донесений о нем, вследствие ли замечания, полученного от митрополита, или, вероятнее, потому что в эту пору начальствующими лицами были такие, как Иннокентий Смирнов, Поликарп, Феофан, Иннокентий Борисов, Иоанн Доброзраков, имевшие, без сомнения, и высокое нравственное влияние на семинарское юношество. Дело, по видимому, изменяется со второй половины 20-х годов, и порок успевает вкорениться, как видно из последующих донесении.

По донесению инспектора Владимира (1828 г.), ученик высш. отделения «Гр. Л–цев напился в трактир, разбил и окровянил себе лице и на другой день найден в пьянейшем виде и, будучи посажен в будку, бранился матерно». Викарий Никанор дал резолюцию: «поступить с ним на основании 103 § е, Проекта уст. дух. сем. (уединенное заключение), объявив по наказании, что, если не загладит своего поступка примерным поведением в течении года, то будет исключен. Тот же И–цев после вместе с Б–ским в пьяном виде врывались в дом дьякона Скорбященской церкви, ругались и кричали, потом найдены инспектором в семинарии безобразно пьяными, причем ругали и инспектора, особенно В–ский, «понося его честь и ругая такими словами, о коих благопристойность упоминать запрещает, грозили ему ссылкою». Правление, ссылаясь на устав, который рекомендует наказания употреблять «в духе отеческого попечения, составляющего истинный характер начальства училищного» (§ 108), несмотря на то, что не раз уже попадались означенные воспитанники, как видно из справки о них с 1823 года, в разнообразных проступках, – определило виновным: стоять на коленах три дня во время ординарных и экстраординарных классов, записать их в книгу поведения и поручить особому надзору ректора. Митрополит Серафим на этом постановлении дал следующую резолюцию: «если семинарское правление имеет надежду, что ученики В–ский и И–цев, впавшие в гнусный и нетерпимый даже в самом низком состоянии и звании порок пьянства, который увеличили они еще и буянством своим, могут исправиться и сколько нибудь загладить его трезвенным, скромным и честным поведением своим; и если дьякон Скорб. церкви, а наипаче о. инспектор архим. Владимир согласятся простить их в оскорблениях, который причинили они им: то из уважения единственно к молодым летам их и к несчастному состоянию семейств их... а еще более в надежде их исправления; не исключать их из семинарии. Но как они опорочили ее поступками своими, учинить следующее: В–ского, яко более виноватого, заставить во время ординарных и экстраординарных классов стоять на коленах в продолжении 5 дней, а И–цева в продолжении 3-х дней, с тем однако же, что если впредь они замечены будут в пьянстве, ослушаниях начальству своему и буянстве: то не токмо из семинарии, но и из духовного звания вовсе исключены будут. Впрочем же учинить по мнению семинарского правления». Диакон Скорб. церкви и инспектор Владимир с своей стороны простили вышеозначенных учеников.

В июле 1828 г. в Малом театре взят полицией ученик А. В–ов средн. отд., «в весьма пьяном виде». В письменном показании правлению заявил, что от жажды выпил бутылку меду и в театр с ним сделалось головокружение и тошнота, потом бесчувствие, в котором его и взяли в полицию. Правление, относясь более строго к проступкам семинаристов публичным, когда замешана бывала и полиция, постановило: в присутствии учеников высечь В–ова лозами и обязать подпискою в добром поведении.

О воспитаннике В–ском инспектор Николай доносил (в 1830 г.) что, при входе инспектора в комнату, он встал было, но повалился сейчас же на кровать и на вопросы инспектора ничего не мог выговорить. Наказан был обязанностию три дня подавать блюда в столовой за обедом и ужином. В 1831 г. было донесение об ученик низш. отд. С. З–ском, который, будучи помещен во время холеры в числе других, не имеющих пристанища, в Петропавловское училище, в пьяном виде разбил 15 стекол и сломал раму в училище, о чем донесено было ректором училища протоиер. Стахием Колосовым, вместе с инспектором свящ. Иоанном Долоцким. З. и прежде был замечаем в нетрезвости; наказан семидневным заключением на хлебе и воде и дал следующую расписку: «впредь не только не буду упиваться и чинить буйства, но и не употреблять никаких горячих напитков и вести себя, как надлежит духовному воспитаннику, – честно, кротко и благонравно; в противном случае неминуемо буду подлежать исключению из семинарии, с худым свидетельством». Нетрезвость и посещение трактиров, по донесению инсп. Николая в 1832 г., наказаны трехдневным карцером со внесением «в черную книгу». В 1832 г. препровожден из полиции Андрей Н–ский, произведший шум в пьяном виде и намеревавшийся ударить градского стража чубуком. Назначено: 3 дня ареста и в «черную книгу». Впоследствии исключен за нетрезвость, но чрез год снова принят уже из послушников и хотя по прежнему попадался в нетрезвости, но окончил курс в 1835 г. При этом иногда замечается уже сильная наклонность к нетрезвости, начало запоя, как жанр, в Ив. Ч–ском (1831 г.), который, как выше упомянуто, был один из лучших учеников. Или, в 1833 г. инсп. Антоний доносил о Д–ов; «при добром сердце и любви к наукам не может преодолеть склонности к употребления горячих напитков».

В ноябре 1838 г. инспектор Антоний доносил, что ученик средн. отд. митрополичий певчий Вл. Т–ский, в нетрезвом виде, привел от всенощной на семинарский коридор женщину, одетую довольно хорошо, снял с нее салоп и сорвал шейный платок; вероятно, бил, потому что она закричала о помощи» Из ближайшей комнаты выбежали ученики Ламанов и Гуляев и убедили Т–ского оставить женщину. Салоп ее был возвращен, но платок на другой день найден в коридоре семинарским кучером. Свидетелей – учеников приводили к присяге, а виновного заключили пока в служительскую комнату, приставив к ней надежного служителя. Т–ский раньше был исключен, потом принят приватно и затем включен в число действительных учеников. При допросе показал: «отворил дверь я, нечаянно толкнув какую-то женщину; она обругала меня непристойными словами, а я ударил ее за это, бывши нетрезв, отчего с нее упали салоп и платок». В тоже время мать провинившегося подала слезное прошение в правление о прощении сына. Постановлено: «приняв во внимание сознание и раскаяние Т–ского и просьбу матери, вместо исключения, как бы следовало, тем более, что от женщины иска нет, дозволить матери наказать сына телесно, в пример другим, затем записать в книгу «поведения и, призвав в правление, сделать строгое внушение с угрозой об исключение. Постановление утверждено митрополитом. По донесению того же инспектора, ученик высш. отд. Ив. С–ов был не трезв и задолжал в трактир 15 р. В наказании обвиняемый сослался на двух товарищей, которые напоили его и ушли из трактира, не заплатив денег; указывал так же на трактирного слугу, с которым играл на бикс и который подпаивал его и потом еще требовал с него денег за разбитые будто бы им чайник и стаканы. В 1838 г. ученики средн. отд. Т. С–ов и И. И–ов 6 дек. во втором часу пополудни, «до пьяна напившись в трактир, гнались за какою-то женщиною, проходившею чрез академическую калитку, прося дозволения проводить куда-то; когда же она ушла, ученики сии, вышед за семинарские ворота, неизвестно с каким почталионом, приехавшим в академию, произвели ссору и драку, вследствие которой у И–ова оказалось разорванным платье, у С–ова подбитым глаз, у почталиона разбитым нос». Призваны были в правление и сознались. На неделю приговорены к заключению один после другого в карцере, со внесением в книгу поведения и угрозой об увольнении в гражданское ведомство. В 1839 г., Л–ов исключенный из семинарии, просился приватным, но не принят в виду означенного факта. – А. С–кий низш. отд. в нетрезвом вид привезен извозчиком, избитый и без шинели (1838 г.). Дал показание, что какие-то солдаты били его до бесчувствия, но врач не нашел, чтобы побои были важны и могли довести до бесчувственного состояния. До выздоровления отправлен был в больницу, между тем о случае донесено было академическому правлению, которое предписало о последующем донести. По выздоровлении, на допросе в правлении С–кий заявил: отлучился погулять, зашел к тетке, на петербургской стороне, был в «весьма трезвом виде»; на Неве, под Троицким мостом подвергся нападению неизвестных солдат; хотя и кричал, но был избит и лишился чувств от удара в висок; был поднят сторожами Мраморного дворца; очнувшись на извозчике, уже на выборгской, велел ехать к родственникам, к церкви Спаса Бочарного, откуда и доставлен в семинарию. Более 2-х недель он лежал в больнице, но боль в ноге и руке все еще не проходила. Врач Паковский признал побои не могшими довести до бесчувствия. Несмотря на некоторую неправдоподобность показания, постановлено: хотя С. следовало наказать, но как он «потерпел уже за свое своевольство от неблагонамеренных людей, то, не подвергая его новому наказанию, отметить только в книге поведения», с угрозой об исключении. Но впоследствии опять было донесение инспектора о том, что тот же С–кий склонен к нетрезвости и буйству: в квартире зятя он даже был связан и отправлен к отцу (1839 г.). Приговорен к недельному заключению в карцере; но в 1841 году на него снова было донесение инспектора, что он в весьма нетрезвом виде избил двух учеников. – Девять воспитанников семинарии 27-го июня 1826 г. перепились и безобразничали во время обеда, «данного в семинарском зале одним посторонним лицем», сами брали бутылки, или выпрашивали их, сидели с кучерами и проч. и на замечания инспектора не обращали внимания. Правление постановило: сделать им выговор, со внесением в книгу поведения, и приложить к делу об экзаменах. В 1841 г. ученик низш. отделения И. В–ов самовольно ушел из семинарии, «захватив свои тюфяк и капот меныпего брата своего», потом взят был полицией за шум в питейном доме и препровожден в семинарию уже на третий день. Переведен был в другую семинарию. – Кроме означенных выше безобразных проявлений и проступков, с которыми соединялась нетрезвость, были и другие, имеющие еще более криминальный характер, как покушение на собственную жизнь. Окончивший курс Я. С–ов (1812 г.), не раз уже попадавшийся в пьянстве и наказанный напр. за драку с сельским дьяконом на невском проспекте, в пьяном виде нанес себе ножом рану в шею: был признан недостойным занимать священнослужительское место и отправлен в губернское правление. – Б–ин (1833 г.) бегал пьяный с ножом по монастырской аллее и оцарапал себе горло. – Ученик низш. отд. Михей Л–ев (1834 г.), не раз замеченный в нетрезвости, рассеянностн и невнимании, стал задумываться и порезал себе горло перочинным ножом. По предписанию обер-полициймейстера Кокошкина, частный пристав делал ему допрос, при депутате от семинарии, экономе Андрее Михайлове. По выздоровлении, на вопросные пункты правления отвечал, что сделал преступление, вследствие угроз. инспектора, беспамятства и меланхолии, которую подтвердили и товарищи. Хотя просил прощения, но с утверждения митр. Серафима, препровожден в консисторию, для предания гражданскому суду; академическое же правление предписало исключить его из семинарии.

Другой, часто повторявшийся проступок и постоянно упоминаемый в инспекторских донесениях, это – самовольная отлучка и несвоевременное возвращение в семинарию, с которыми соединялись нередко и другие нетерпимые проступки к даже преступления. При отлучках на ночь, для обмана инспекции, клалась иногда на кровати ушедшего «фальшивая кукла», как выражается инсп. Иоасаф в донесении от 21. февр. 1841 г.

Ученик Ф–ский, принятый в семинарию из харьковского коллегиума, по предписанию Комиссии дух. учил. (1811 г.), отпросившись к родственнику, бежал из С. -Петербурга и пойман с фальшивым видом во Псков, похитил, сверх того, тулуп и обвинен правлением семинарии в клевете на начальство, «будто его в монахи уговаривали, тогда как он был еще несовершеннолетним» (18 лет). Постановлено, с утверждения митрополита Амвросия, – исключить из семинарии и из духовного звания и чрез консисторию предать гражданскому суду. – Самовольно отлучившиеся и пропадавшие, иногда в течение нескольких дней, обыкновенно разыскивались чрез Управу благочиния и консисторию, и нередко оказывались проживавшими у родственников. Ученик средн. отд. В. И–ов (1822 г.) самовольно ушел из семинарии и несколько дней не являлся, был разыскиваем чрез Управу благочиния, но безуспешно. После оказался проживавшим у родственников, живущих за городом. С таких так же часто брали в правлении письменное обязательство не отлучаться и подвергали разным взысканиям, а иногда увольняли из семинарии: когда Еф. Н–ский высш. отд. самовольно отлучившись, три дня не являлся в семинарию, по донесению инсп. Поликарпа (1818 г.), о нем дано знать в полицию и сообщено в дух. консисторию об исключении его в епарх. ведомство; Лев С–ов за самовольные отлучки исключен из высш. отд. (1822 г.), с отметкою в свидетельстве: поведения не худого. Нередки были донесения о том, что уволенные на праздник домой, не явились и неизвестно, где находятся. Ученик низш. отд. И. Р–ов, не раз уже самовольно отлучавшийся и разыскивавшийся чрез Управу благочиния, два месяца снова пропадал из семинарии в 1831 г., проживая, как оказалось, у матери. Приговорен был к 5-ти дневному уединенному заключению, на хлебе и воде, и дал письменное обещание вести себя исправно; но вскоре опять ушел из больницы, надев чужой сюртук, которого на нем после не оказалось. Положено было исключить его за частые, продолжительные и самовольные отлучки и препроводить, как армейского, к подлежащему начальству. – В. С–ов средн. отд. 3-го разряда (1831 г.) два раза отлучался из семинарии и заподозрен был в покраже шинели и 20 р. у другого воспитанника. Даны вопросные пункты письменно о причинах и месте отлучек; сослался на родственников, которые, впрочем, не подтвердили его показания. Исключен был после экзаменов в 1832 г., при поведении порядочном. В 1834 г. В–ов три ночи сряду провел вне семинарии, а днем приходил нетрезвый. Наказан на неделю голодным столом. В 1835 г. – И. В–сов низш. отд. без вида самовольно проживал в течении святок у дьячка Христорождественской, на Песках, церкви. В объяснении своем просил прощения и ссылался лишь на свою рассеянность и безрассудство. Постановлено: инспектору отечески наказать, взять с провинившегося подписку и внести его в книгу поведения. О дьячке же сообщено в консисторию.

Относительно родственников и знакомых семинаристов нельзя не заметить, что они большею частию не считали нужным подчиняться тем или другим требованиям семинарской дисциплины в отношении учеников и нередко напр. укрывали у себя их, в противность семинарским правилам, и вообще своим вмешательством и участием вредили делу семинарской педагогии. Бывали даже случаи, что учеников не выдавали, несмотря на прямое требование семинарского начальства. Так, по донесению инспектора Иоасафа (1840 г.), сын причетника Знаменской церкви, на которого двукратно отец жаловался семинарскому начальству за грубость и дерзость в отношении к отцу, не оказался на лице в семинарии, и когда послали за ним домой двух служителей, то мать воспрепятствовала взять сына. Так как воспитанник этот был приватным, то его и уволили из семинарии. – Не раз замеченный в своевольных отлучках и нетрезвости, ученик средн. отд. Ф. К–ов (1839 г.) играл в трактир на бикс с трактирным служителем и проигрался. Служитель жаловался сначала семинарскому правлению, заявляя, что К–ов задолжал ему под расписку 180 р. и не платит, но, не получив удовлетворения от семинарского начальства, подал жалобу обер-прокурору св. Синода. Вследствие этого, из Духовно-учебного управления при св. Синоде был запрос в семинарию. Возникло дело. На допросе К–ов расписку признал своею и заявил, что действительно проиграл на бикс 180 р., но играл «не с того целию, чтобы отдать деньги, но собственно для удовольствия», на что будто-бы согласен был и трактирный слуга, но потом вынудил расписку, угрожая снять с К–ова все, что на нем было надето. Правление признало ученика неправоспособным для дачи расписок, как несовершеннолетнего, и самую расписку не принадлежащею к законным заемным обязательствам (на основании X т. Св. зак.); поэтому постановлено: в иске отказать, а К–ва наказать голодным столом в течение 4-х дней, записав в книгу поведения. Обер-прокурор согласился с этим, но чрез академическое правление дал знать правлению семинарии, что «сие ведет к заключению о недостаточном надзоре за поведением воспитанников семинарии, ибо начальство оной, зная о своевольных отлучках К–ова во время класса и богослужения и иногда на ночное время, и заметив его в нетрезвости, обязано было усугубить за ним надзор и не оставлять без разыскания следов его отлучки. Таким образом, вероятно, вскоре было бы открыто, что он посещает трактирное заведение, находящееся невдалеке от Лавры, которое, быть может, посещается и другими воспитанниками, где они могут увлекаться примерами невоздержания и терять добрые начала нравственности в то самое время, когда они посеваются». Предписано поставить это на вид семинарскому правлению.

Один из наиболее важных и нетерпимых пороков – воровство, которое так же часто соединялось с самовольной отлучкой, – по видимому, преследовалась начальством с большею строгостию, тем более что такого рода дела вовлекали иногда само начальство в излишние хлопоты и неприятности; хотя нельзя сказать, чтоб означенный порок был распространенным. – Ученик семинарии Вас. М–ский (1819 г.) по знакомству с письмоводителями дух. академии, часто ходил в канцелярию академического правления и, взяв оттуда казенную печать, передал ее знакомому почтамтскому чиновнику, который приложил ее к повестке на 50 руб., присланной на имя студента академии Пуришкевича, подложно подписался под руку секретаря академии Ветринского и передал повестку М–скому, для получения денег в почтамте. Получая деньги, М–ский встретил на почте акад. письмоводителя Попова, пригласил его с собой ехать на извозчике и потом угощал в трактире «Лиссабон», сказав в общих словах, что получил деньги по чужой повестке. Дело возникло по жалобе студента Пуришкевича на неполучение им 50 р. из почтамта. При сделанных допросах, письмоводитель Попов рассказал о встрече с М–ским; последний же давал четыре показания и сначала не сознавался, но наконец сказал, что взял казенную печать и передал чиновнику Братановскому, с которым и разделил деньги; признал себя виновным и в другом подобном же поступке. Исключен из семинарии и препровожден в консисторию, для поступления с ним по надлежащему». – В 1825 г. ученик высш. отд. Ив. С–ов за кражу казенных книг и некоторых вещей у профессора Аменитского и у товарищей присужден, был к преданию гражданскому суду; по увольнении из семинарии, чрез консисторию отослан в гражданское ведомство. – Вас. С–ов средн. отд., самовольно ушедший на два дня (1831 т.), заподозрен в краже денег и одежи у двоих товарищей; по предписанию викария, еп. Смарагда, допрошен и показал, что был у родственника: наказан заключением на 7 дней и оставлен в подозрении. Но в следующем году на него снова пало подозрение в числе 8-ми других учеников семинарии; из них только двое оставлены в подозрении, а 6 уволены с приличной отметкой в свидетельствах. Нередко дела о воровстве «предавались суду Божию», по неимению улик, а заподозренные ученики оставлялись в подозрении, «доколе не откроется ясных доказательств». Ученик. Щ–ов, обвиненный в похищении лодки на Неве, ценою в 25 руб., которую переделывал во время классов, – попадавшийся притом в нетрезвости и самовольных отлучках, предназначен был к исключению после экзаменов (1836 г.). – К–ский низш. отд. заподозрен был в похищении лексикона у товарища. Допрошены свидетели и взято показание с обвиняемого. Сознался и обещал возвратить хозяину лексикона деньги за него чрез неделю. Постановлено: поступок его принять только во внимание при конце года. – Ученик низш. отд. Мпх. Н–цкий находясь, во время пасхи 1839 года, на мызе Графской Славянке, нашел под церковной лестницею и похитил старую серебряную ризу с образа и, принесши в семинарию, отдал для продажи товарищу Ив. С–ову, который и был задержан полицией, вместе с другим семинаристом М. С–ским, причем оба они были отмечены находившимися несколько дней в самовольной отлучк; наконец были представлены в семинарию. Н–цкий, хотя и просил прощения у начальства и извинялся молодостию лет и глупостию, но отправлен в консисторию для предания гражданскому суду и уволен из семинарии. На суде он показал, что нашел в яме, во время прогулки по Славянке, какой-то узел, в котором оказалась риза, и что прошение его, поданное семинарскому начальству о прощении, было будто-бы вынуждено: он подписал его, не читая, но приказанию ректора семинарии Афанасия, который, «призвав его во 2-м часу ночи, драл за волосы и хотел сечь розгами». Для уличения в запирательстве истребовано чрез консисторию из правления семинарии его прошение, в котором он раньше признавался в похищении. Правление заявило при этом, что Н–цкий раньше подачи прошения, «без всяких угроз и без всякого истязания», сознался в похищении, но убеждениям своего брата ученика средн. отд. А-ра Н–цкого. На допросе потребованы были братья обвиняемого и И. С–ов, ученики семинарии, при депутате, учителе Д. Успенском, а так же комнатный смотритель Петропавловского училища, родственник И. С–ова, студент Вас. С–ов. С–ский и И. С–ов не были исключены из семинарии, потому что, как обнаружено при дознании в семинарском правлении, они не знали о похищении, ни даже того, что им была дана именно риза. Но за самовольную отлучку и необнаружение пред начальством о данной им вещи для продажи, положено вменить им в наказание содержание в полиции, в продолжении 22-х дней, «с отметкою сего в книге поведения». Но после июльских экзаменов, (при ревизоре прот. Иоанне Иванове) они исключены за малоуспешность, причем принят был во внимание и вышеизложенный факт. Следствие о Н–цком, который содержался в тюрьме, тянулось очень долго, до 2-х лет, переписка возникла огромная между семинарией и судебными гражданскими местами, а так же и учреждениями духовного ведомства. Надворный уголовный суд ходатайствовал о законном распоряжении относительно дачи по закону очных ставок ректору семинарии Афанасию и инспектору Антонию с учениками Александром и Мих. Н–цкими, но ректор и инспектор представили письменные объяснения, по запросу пристава следственных дел. Св. Синод чрез академию вытребовал от семинарии сведения по делу, как оно открылось. Духовно-учебное же управление прислало (1840 г.) замечание сем. начальству, с предписанием об усилении надзора за учениками.

Далеко не последнее место в инспекторских репортах занимают отметки и донесения о непокорности начальству, неисполнении его требований, дерзости и грубости в обращении, брани, сквернословии и драк с товарищами и служителями, иногда оскорблении полиции. Между тем, по уставу, повиновение и кротость поставляются на втором месте после «духовных упражнений» (молитвы), с замечанием: «не может тот быть покорен Богу, кто строптив пред человеками». (Введ. к уст. дух. уч. § 10). В 1810 году, ректор Анатолий входит в правление запиской на ученика А–ева высш. отд., который ругал одного монаха Лавры и «угрожал вцепиться ему в бороду, поносил дерзкими словами монашеский сан» и кроме того обманул ректора, доложив ему на его приказание – навести о том справку, – что певчие не берутся петь на последней неделе поста в одной из домовых церквей, между тем сам подговорил пятерых товарищей, отправился с ними петь в эту церковь и получил деньги. Приговорен был за все это – только на три дня под арест. – В 1825 г. несколько учеников философии за дерзость против старшего наказаны были инспектором Саввою лишением обеда и обязанностию носить во весь день миски, но не подчинились этому наказанию, считая его несоразмерным с проступком; снова были приговорены к тому же и опять не исполнили приказания. – В 1826 г. в монастырском саду двое из учеников философии напали на одного человека, по делу приехавшего в канцелярию митрополита, ругали его, били, изломали шляпу, тащили в сьезжий дом за то, что он требовал у них своей лодки, на которой он приехал и на которой самовольно катались семинаристы. Правление постановило: выдержать виновных на хлебе и воде 3 дня, с запрещением на это время прогулки. – Инспектор Владимир (1829 г.) доносил правлению, что ученик высшего отделения С–ский не хотел читать великое повечерие, а другой раз не хотел идти на клирос петь и «с презрением отвергнул это приказание». Ученика призывали в правление для увещания и грозили записать в книгу поведения и не давать одобрительного отзыва в аттестат. Тем не менее назначен был в академию, хотя с отметкою по поведению: «очень хорошего». – Ученик высш. отд. Ив. У–ский за грубость и неповиновение помощнику инспектора приговорен правлением (1833 г.) к 2-х дневному карцеру, но не хотел ни явиться для выслушания определения, ни идти в карцер, под предлогом слабого здоровья и несоразмерности наказания с проступком. Инспектор Антоний усмотрел в этом неповиновение и дерзость и в своем репорте указывал еще на самовольиые отлучки У–ского, нехождение в церковь, уклонение от исповеди и причащения и непослушание инспектору, состоящее в следующем: на страстной неделе приказано было ученикам жить не во всех комнатах, а только в некоторых, так как многие были отпущены домой, между тем У. не желал подчиниться этому, и, когда инспектор запер дверь комнаты, где он хотел оставаться, он наговорил ему дерзостей и, уходя от инспектора, крикнул: «дурачество!». На требование ректора дать письменное объяснение в своих действиях, У. сначала отозвался нездоровьем, потом дал объяснение, стараясь оправдаться, но наложенного наказания все-таки не хотел исполнить. Положено было исключить и препроводить в консисторию. Но он подал слезное прошение митрополиту, выражая раскаяние и намерение исправиться. Прошение сдано было в семинарское правление, которое постановило отказать просителю, тем более что он не представил от консистории свидетельства о своем поведении за три месяца, после выхода из семинарии. Чрез год он представил одобрительное о своем поведении свидетельство от благочинного той местности, где проживал и исправлял причетническую должность; при этом снова просил о допущении в семинарию, хотя приватно. Допущен, со взятием подписки о скромном поведении и с подчинением особому надзору инспектора, В 1835 г. он окончил курс довольно высоко. – В. В–цкий (1837 г.), по донесении исп. Антония, «пришел в библиотеку в шляпе и требовал с криком и дерзостью расписки от библиотекаря... На замечание библиотекаря, что в шляпе быть в библиотеке неприлично, заявил, к соблазну бывших тут других воспитанников, что он шесть лет кланялся начальству и больше кланяться не будет и шляпу снимать не считает нужным; в таком же виде он требовал от подъэконома всего казенного платья, заявив, что нагим не пойдет из семинарии, как требует начальство; кроме того в столовой произвел шум в нетрезвом виде». Постановлено было: «принять во внимание при составлении списков»; кончил курс все-таки во 2 разряде. – В 1840 т. ученик средн. отд. Н. И–ов за грубое обращение с старшим, непослушание инспектору и дерзкое обращение с ректором наказан трехдневным карцером, с отметкою в книге поведения. Воспитанник И. Б–ов низш. отд., раньше отмеченный инсп. Антонием – «поведения отлично-хорошего», по донесению исправляющего должность инспектора Полотебнова, самовольно отлучался; а по донесению инспектора Иоасафа, делал грубости старшему и явно издевался над распоряжениями начальства, притом самовольно отлучался и был нетрезв до того, что не мог сидеть за столом прямо, а склонил голову; в другой раз – «приведен был в семинарию каким-то посторонним человеком в бесчувственном положении». Призван был к допросу в правлении и после внесен в список учеников замеченных в предосудительных поступках, по делу ревизии 1841 г. (см. ниже): не переведен в следующий класс, и в дальнейших списках не значится. – Между многочисленными донесениями инспектора Иоасафа есть записка от 7 марта (1841 г.), в которой донося о самовольной отлучкн из семинарии, неизвестно куда, 17 учеников, он «долгом поставляем довести до сведения правления, что при наблюдении за нравственностию учеников семинарии, он заметил в них, исключая очень немногих, дух вообще своевольный, грубый и непокорный. Оттого нет почти того дня, чтобы не было никаких беспорядков, то в классе, то вне класса, то в столовой», и в доказательство приводит выписки из журнала старших.

Из проступков особого рода можно отметить – сношения семинаристов с подозрительными личностями и принятие их на ночлег, без дозволения начальства. Ученик Б–ев (1827 г.), принявший к себе двух дьячков отрешенных от места, которые заподозрены были в произведение в номере двух выстрелов, наказан уединенным заключением на хлебе и воде в течении трех дней. Ученик сред. отд. Ч–ков (1827 г.) имел знакомство и «подозрительную связь» с бывшим семинаристом Всеславинским, исключенным за разные нетерпимые проступки и малоуспешность и потом попавшим в арестанты. Ч–ков принимал к себе на ночлег Всеславинского и за это сам был исключен из семинарии, тем более что инспектор делал о нем дурные рекомендации в месячных отчетах. Митрополит написал на представлении семин. правления: «утверждаем представление сие с замечанием, что ученика Ч–кова за худое поведение давно должно было исключить из училищного ведомства в епархиальное». Отец Ч–кова, петербургский протоиерей подал прошение митрополиту об. оставлении сына в семинарии, и преосв. Серафим положил длинную резолюцию об оставлении ученика в семинарии в виду того, что проступок его не очень важный, так как он бывшего товарища принял на ночлег, в чем виноват прежде всего приор, которого митрополит и велел отрешить, Ч–кова же подвергнуть особому надзору и доносить о нем митрополиту, при этом предписал «и в рассуждении других учеников употреблять всевозможное попечение о том, чтобы они могли быть полезными для церкви и отечества по своему просвещению и доброй нравственности». Семинарское правление сделало запрос в полицию о поведении Ч–кова за время его выбытия из семинарии и, получив одобрительный отзыв, приняло его снова, подчинив особому надзору нового старшего. Но Ч–ков курса в семинарии все-таки не окончил.

С 30-х годов в донесениях инспекторских встречаем нового рода проступок – табакокурение⁸⁶; нюханье же табака, как видно, начальством не возбранялось. Между донесениями инспектора Антония (1835–37 г.) встречаем уже не редко отметки о курении воспитанниками табаку, «опасном для зданий и для здоровья, как он выражается в особом репорте об этом правлении семинарии в марте 1837 г. Инспектор прибавляет, что он за это «наказывал выговорами, отнятием табаку и трубок и, наконец, коленостоянием в столовой и в классах... но безуспешно». Он представил правлению и список учеников, имеющих трубки и табак (числом 27). Все они были призваны в правление и получили строгое внушение о вреде и неприличии для дух. воспитанника табакокурения, причем взяты с них расписки. В 1836 г. инсп. Антоний доносил: «Ив. М–цкий на первой неделе пред самым приобщением св. таин накурился табаку до такой степени, что с ним случился удар столь сильный, что он расшиб себе нос и череп под левою бровью». В 1838 г. было донесение о куривших вместе С–в высш. отд. и К–ском средн. отд., причем первый, при появлении начальства, бросил трубку с огнем под кровать. На допрос С–ов отрекся от участия в курении, но К–ский сознался. Особых мер против табака курения не замечается. К концу же рассматриваемого периода (1836 г.) упоминается, как проступок, и картежная игра.

Кроме инспекторских репортов о поведении учеников изредка бывали и заявления преподавателей правлению о неблаговидных поступках некоторых воспитанников. Обыкновенно же наставники должны были заявлять инспектору о проступках учеников в классе, согласно § 72 проек. уст. В 1811 году преподаватель Андрей Иванов, как секретарь, доносил правлению, что ученик высш. отд. Д–ин, уволенный из письмоводителей, разломал двери правления, потерял некоторые бумаги, казенные книги и денег казенных до 300 р. С него было взято несколько письменных показаний; между прочим он заявил, что во время отсутствия из семинарии имел постоянно ночлег на скамейках в летнем саду, отлучался же для того, чтобы занятиями на стороне помочь своему бедственному состоянию, по увольнении из письмоводителей и вследствие потери казенных денег, которые хотел возвратить. Инспектор не раз доносил раньше о его нетрезвости и самовольных поступках, вроде того, что он лазил в окно за хлебом и говядиной в казенную поварню: по поводу последнего обстоятельства отобраны были письменный по делу свидетельства от повара и комиссара. Обвиняемый старался оправдаться и отписывался, вроде того напр., что пьян не был, а только «рюмку настойки выпил». Но правление, признав его виновным в растрате 306 р. казенных денег, в самовольных отлучках из семинарии, с ночлегом в летнем саду в течении 5 ночей, а так же в похищении хлеба и говядины чрез окно из поварни и в нетрезвости, постановило: «уволить его из семинарии и отправить в консисторию, для отсылки в гражданское ведомство, представив о сем академическому правлению». Постановление утверждено митр. Амвросием в августе 1811 года.

В 1820 г. профессор еврейского языка И. Наумов подал жалобу в правление на ученика высш. отделения Алексея Ф–ова за его грубости и дерзости в классе: он вырвал тетрадь у учителя, который взял ее у Ф–ова, чтобы посмотреть, «в классе вынимает табакерку, стучит на весь класс, подчует табаком соседа, отвечающего в это время урок, и уходит преждевременно из класса с важностию, медленными и громкими шагами, преподавателю же заявил, что не нужно учить грамматике в высшем классе, так как это дело училища». Из дел не видно, подвергся ли этот воспитанник какому либо взысканию, но в 1821 г. он окончил курс последним во 2-м разряде, с поведением порядочным. По окончании курса он был определен учителем и потом инспектором в Александроневское училище, хотя, прибавим к замечанию педагогам, и на службе не раз заявил себя неуважительным отношением к начальству и в конце концов за это был уволен, спустя уже несколько лет.

Помимо собственно карательных мер относительно тех или других проступков и нарушений семинарской дисциплины, видим и меры предупредительные; Самое содержание всех учеников в казенном здании семинарии и устранение по возможности приходящих мотивировалось, кроме способствования лучшим успехам учеников, особенною целию – иметь «удобнейший надзор за нравственным их поведением», как заявило семинарское правление на запрос академии о способах содержания своекоштных учеников в 1827 г.⁸⁷ В том же году, правление представляло митр. Серафиму о неудобствах помещения семинарии в лавре не только в экономическом, но и учебно-воспитательном отношении, но представление об этом, повторявшееся и после, до времени не имело надлежащего успеха. (См. ниже, в гл. Экономия, о помещении). Высшее начальство иногда принимало свои особые меры, с целию возвышения нравственности и дисциплины воспитанников. Выше было сказано об учреждении в 1830 г. особой постоянной должности помощника инспектора, в силу Высочайшего повеления о лучшем надзоре в семинариях, –причем митр. Серафим поручил своему викарию Никанору (Елементьевскому) чаще посещать семинарию и на основании данной ему инструкции, иметь не ослабное наблюдеиие за действиями ректора и инспектора, чтобы они соблюдали повсюду надлежащий порядок и чистоту имели строжайший надзор за нравственностью учеников». Инспектор представлял ему еженедельные записки о благосостоянии семинарии и ежемесячные отчеты о поведении учеников. Может быть, вследствие этого находим более частые донесения инспекторские о разных беспорядках с 1830 года. Затем высшее начальство, как видно из списка должностных лиц, представленного выше, в случае замеченных неисправностей в семинарских начальниках, не стеснялось переводить их из петербургской семинарии в другую, чтобы, по выражению Филарета моск. «переменою места дать почувствовать нужду поставить себя в порядок»⁸⁸, а на их место определяло лпц, уже успевших заявить себя какими либо достоинствами и заслугами по части педагогии. Эти новые начальники, знавшие притом о своем особенном призвании – исправить недостатки и упущения своих предшественников, на первых, по крайней мере, порах выказывали особое тщание в деятельности. Ближайшим же образом меры к предупреждению проступков обыкновенно придумывались инспектором, но получали одобрение и применение по определению семин. правления. Инспектору Савве поручено было придумать «местным обстоятельствам приличные и действительные меры к обузданию дерзости и своеволия, иногда примечаемых в некоторых учениках семинарии». Иеромонах Савва в своем представлении, кроме известных уже взысканий, упоминавшихся выше и частию предписываемых уставом, старался придумать средства к исправлению помимо наказаний, но остановился только на указываемом в проекте устава «поощрении к благонравию» (гл. V, § 101) и к исчисленным в уставе способам этого поощрения мог только прибавить еще один педагогический прием, впрочем из «Введения к уставу» (§ 14), это: «признаки доверия (ученику), иногда оказываемые старшим и инспектором, – в увольнении в город на целый день, а иногда, по применению к обстоятельствам, и на ночь, и в занятии высшего и лучшего места в комнате». В том же 1826 г. правление постановило, по поводу прошения одного воспитанника высш. отд. о выдаче нового сюртука: «в уважение хороших успехов и поведения не в пример другим завести сюртук» ученику С. И по уставу лучшим по поведению воспитанникам предписывалось выдавать новые вещи, а худпшм – поношенные. (Проект. § 221. Е. прим. 3).

Более энергичный, находчивый и строгий преемник Саввы, инспектор Владимир, который и переведен был из владимирской семинарии в петербургскую для пользы службы, – по вступлении в должность, нашел много беспорядков и старался уничтожать и предупреждать их. С первого же раза он подал заявление семинарскому правлению о том, что сбитенная и овощная лавочка на семинарском дворе приносит ученикам вред, «нарушая потребную для ученика бережливость в экономии, отвлекая от надлежащих занятий и располагая к непозволительному лакомству и мотовству», в закладе у лавочника найдены были книги и между прочим Новый Завет. По сему он предлагал вывесть лавочку за монастырь. Правление, в виду контракта, предписало строгие правила лавочнику о часах торговли и о содержимом в лавке. В тоже время подано было прошение от учеников высш. отделения, в котором доказывалась необходимость лавочки. Инспектор не оставил и этот факт без внимания и без особого донесения правлению, усматривая в нем «неблагопокорливость», несвойственную духовным воспитанникам. По его же предложению, в 1827 г. постановлено против привычки проживать дома самовольно и не являться на классы: «без билетов не проживать под предлогом болезни вне семинарии, в случае же болезни сейчас же представлять свидетельство лица, у кого больной остается; иначе будет считаться в самовольной отлучке». Энергия и суровость инспектора Владимира и желание обуздать учеников сильно вооружили против него последних, так что со стороны их были случая внезапного и дерзкого нападения на инспектора, напр. в темном коридоре, когда ему приходилось даже спасаться бегством.

Один так же из наиболее, по видимому, деятельных инспекторов Антоний, долее других бывший в должности инспектора (8 лет), обращая внимание на разные стороны поведения и благочиния воспитанников, в 1834 г. делал представление правлению относительно того, чтобы сами ученики не отлучались в классное время, для отправления на почту писем и вещей: по определению правления, дело это возложено было на особого служителя, с записыванием в книгу о тех или других вещах, или письмах. Но, с течением времени, постановление это, вероятно, пришло в забвение, так как в 1840 г. подобное же представление делал инспектор Иоасаф, обращая внимание на то, чтобы отправка писем на почту и получение денег с почты производились чрез надежного служителя. Во избежание беспорядков, вследствие того, что ученики сами ходят к сапожнику за сапогами, Антоний в 1835 г. предложила взять с сапожника расписку в том, что он будет доставлять сапоги чрез своих работников. Правление утвердило. По представление того же инспектора в 1837 году, определены «два способных привратника» к двум семинарским воротам, а еще двое ворот закрыты, чтобы ученики не уходили часто из семинарии, и чтоб привратники пропускали их только по билетам от инспектора (согласно 75 § Проекта уст. д. сем.). При входе же в семинарский корпус – определено «поставить благонадежного солдата, в виде швейцара», которому дано особое приказание от инспектора на счет пропуска учеников. В следующем 1838 году, по настоянию же инсп. Антония, заперты были и восточные ворота, с согласия Невской лавры, чтобы посторонние лица не попадались в семинарском коридоре, отчего случались покражи, и чтобы ученики не ходили без надзора купаться на Неву. При этом же инспекторе, с целию своевременного прибытия в семинарию учеников после каникул, послано было сообщение в дух. консисторию (1832 г.) о тех, которые не явились после вакации, чтобы отцам их и родственникам сделано было внушение – не дозволять воспитанникам семинарии и училищ оставаться у себя сверх срока. Впрочем еще митр. Амвросий обращал внимание на это и в 1817 г. положил резолюцию на представлении об увольнении воспитанников к родным, на святки: «дать им увещание, дабы, гостя, достойно ходили звания своего и к сроку возвратились непременно». Затем снова сделано было сообщение в консисторию в 1835 году, по инициативе секретаря правления Боголюбова, заботившегося о сокращении канцелярской переписки с Управой благочиния и другими местами, по поводу неявляющихся в срок, или самовольно проживающих в городе учеников: правление просило консисторию воспретить священно и церковно-служителям держать у себя учеников без вида, или билета от семинарского начальства. После этого, действительно, нередко уже встречаем донесения причтов, по случаю болезни ученика в доме родителей, или родственников. С своей стороны, семинарское начальство старалось снисходить к тем или другим желаниям и потребностям учеников и выдавало им на известные случаи увольнительные виды. К концу рассматриваемого периода особенно нередко выдавались ученикам билеты, по желанию родителей их, или родственников, для проживания в городе на своих квартирах – и помимо болезни, которая часто бывала причиной увольнения к родным. С другой стороны, болезнь родственников, не говоря уже о смерти их, принималась во внимание, как повод к увольнению воспитанников в учебное время, на тот или другой срок. Излишние же стеснения в этом отношении, естественно, могли бы вести к своеволию. Небезынтересно следующее прошение по означенному поводу, поданное учеником словесности И. Брянцевым (1837 г.): «сегодня получил я письмо от отца своего, и вместе с сим получил сильный удар своему сердцу, который я не могу унять ничем, как только увидеть мать свою, уже приобщенную и исповеданную, и которая уже готовится улететь от меня без последнего моего поцелуя. Почему всепокорнейше и прошу семинарское правление о дозволении мне отправиться в дом родителей своих на неделю и посмотреть на изображение матери может быть последний раз». Постановлено: «по уважению изъясненных в прошении причин уволить Брянцева к отцу в Васил. погост, новолад. уезда на 7 дней и выдать билет на проезд».

Заботясь о религиозном деле и об упорядочении ученических молитв, инспектор Антоний представлял правлению о необходимости приобретения молитвенников, для чтения молитв утром и вечером, а так же обратил внимание на краткость и небрежность молитв в столовой; он приказал читать по две молитвы: пред столом – «Очи всех» и «Отче наш», а после стола: «Благодарим Тя, Христе» и «Ядятъ убозии и насытятся, восхвалят Господа, и живи будут сердца их в век века». Кроме того, в устранение шума, или разговоров во время стола, определило слушать статьи из «Христианского» или «Воскресного чтения», или из других книг, читавшиеся кем либо из воспитанников, по назначению начальства. В тоже время он заботился и об улучшении пищи, которая, как известно, нередко служит в учебных заведениях поводом к неудовольствиям и беспорядкам. Согласно 226 § проекта уст. «чтобы одни и те же блюда не могли наскучить, то переменять оные по расписанию», Антоний делал представление о том, чтобы в семинарской столовой вывешивалось еженедельное расписание блюд, к сведению всех воспитанников.

Но и при всех подобных мероприятиях о. Антония, перемещенный из Твери в 1838 г. на место архим. Макария, новый ректор Афанасий Соколов был изумлен беспорядками в петербургской семинарии и энергично принялся за устранение их. «Быть скоро какому-нибудь осмотру и в семинарии, – писал он своему другу, тверскому прот. Волкову, но поводу посещения Государем академии, – а есть что посмотреть. Сору-то, дряни-то и глазами не окинешь! Попал же я в местечко! Поделом!.. Большею частию видишь расчет, лицемерие, притворство, лесть. Так же со мною рассуждает и чувствует и о. ректор академии, (бывший инспектор сем. Николай), с которым с первого раза Бог положил нам по сердцу, как нельзя лучше»... Вооружившись против дурных привычек учеников и нарушения дисциплины, как-то: продолжительного спанья, нехождения в класс, непослушания, он по этому поводу чрез нисколько времени писал в другом письме: «Вам, по любви вашей ко мне, верно любопытно знать, какое до сих пор имел я влияние на учеников. А вот какое: встают раньше, чем прежде; классы полнее, чем прежде; отвечают тверже, чем прежде. Двух богословов так крепко зацепил я по сочинениям, что кажется не стали бы противиться, если бы я вздумал расправиться с ними и по домашнему. Глядя на них и прочие призадумались. Один из учеников говорил в городе: «этот о. ректор, кажется, хочет взять нас в руки и кажется порядочно забирает». Некто ему сказал на это: «чтожь? Не лучше-ли вам добровольно сдаться?» – Да и мы сами так думаем, – отвечал ученик. Ученики училищ моими частыми посещениями их и слушанием их уроков и повторений в их комнатах, тоже, кажется, весьма довольны. Один с восхищением рассказывал своим почтенным родителям, как я его спрашивал, как хвалил, и как велел записать в училищный журнал. Короче сказать вам; я имею какое-то внутреннее и непоколебимое убеждение, что все пойдет хорошо, потому что действую по совести и в духе любви христианской, и все последствия своих действий вместе с собою предаю преблагой воле Божией». В сентябре 1838 г. Афанасий снова писал в Тверь между прочим следующее: «владыка в послужном моем списке при мне же, 15 сент. отметил меня так: «поведения честного, в должности очень исправен и благонадежен, как никого не отметил не только из служащих при семинарии и из подведомственных семинарии ректоров, в числе коих и о. Аким Семенович Кочетов, но, как слышал: я от достоверного человека, никого и из служащих при академии. Владыка, – сказать в добрый час, очень ко мне расположен»... (Душ. Чт. 1868. Ш. 338). К сожалению, и этот «очень исправный и благонадежный» ректор, «имевший непоколебимое убеждение, что все пойдет хорошо» и «действовавший по совести и в духе любви христианской», что подтверждают и ученики его, как увидим ниже, – впоследствии подпал существовавшему течению и, как видно из предыдущего и еще показано будет ниже, учеников не исправил.

В сент. 1840 года, по перевод архим. Антония в ректоры новгородской сем., – согласно с мнением сем. правления, с целию «усиления надзора за нравственностию учеников семинарии и александроневских училищ», последовало распоряжение: «должность ректора сих училищ отделить от должности инспектора при семинарии», на которую назначен инспектор астраханской семинарии, иеромонах Иоасаф (Гапонов). Несмотря на это, в 1840–41 учебном году особенно было много беспорядков и случаев неблагоповедения, даже со стороны одних и тех же воспитанников, которые положенных наказаний или не выполняли, или не боялись. Каждую неделю не один раз донося правлению о том, что ученики самовольно отлучаются, не бывают на ужине, или в классе, нередко попадаются в безобразно-нетрезвом виде, инспектор Иоасаф предлагал прекратить отпуск учеников на дом, даже в воскресные и праздничные дни, «чрез что в учениках менее было бы рассеянности и тех беспорядков, какие ныне в них усматриваются». Такое предложение, если только в нем разумелось безусловное прекращение отпуска учеников в праздники на весь день, конечно, не может не показаться суровым и не видно, чтобы оно получило приложение на практике. Известно, что вообще внешние стеснения нередко ведут лишь к противоположной цели и возбуждают противодействия, нетерпимые в дисциплинарном отношении; нужны внутренние педагогические меры, разумные и последовательные, а их то часто и недоставало в практике петербургской семинарии рассматриваемого периода, хотя это, в большей или меньшей мере, было общим недостатком тогдашнего семинарского строя.

Выше мы видели факты излишней снисходительности и не благоразумной терпимости по отношению к ученикам, когда напр. исключенных за постоянную нетрезвость, или своеволие и дерзость в отношении начальства, снова принимали в семинарию, по прошениям их, или отцев их, и кое-как, с грехом пополам, доводили иногда до конца курса. Вообще исключать за поведение остерегались, в этом случае учениками сильно дорожили, согласно взглядам еще дореформенной эпохи, когда из училища исключался только «детина непобедимой злобы», после всевозможных отсрочек с целию исправления, назиданий и наказаний. Такая снисходительность с известной точки зрения может, пожалуй, казаться похвальной гуманностью и оправдываться верою педагогов в исправимость молодой натуры. На самом же деле она вовсе не мотивировалась какими либо серьезными педагогическими принципами, не видно, чтобы, принимая некоторых исключенных, руководились наблюдениями над их натурой, а нередко иными соображениями: одного принимали, потому что он был уже монастырским послушником, другого – потому, что он был сын известного петербургского протоиерея. Следствия же из этого выходили печальные. Авторитет начальства подрывался такою непоследователъностию и даже пристрастностию действий, дурным влияниям в заведении давался простор и широкое развитие, и духовное юношество жило и воспитывалось в испорченной среде, из школы в жизнь выходил немалый процент людей с значительными слабостями и недостатками, портившими многим карьеру, как это можно примечать и на судьбе самих семинарских педагогов, воспитавшихся при тех же условиях. Мудрый наставник, митрополит моск. Филарет в письме своем к ректору московской семинарии Алексию Ржаницыну в 1845 г. преподал такой совет: «снисхождение к преткнувшемуся и падшему надобно иметь, но снисхождение к небрежному н закосневающему в падении имеет в обществе неблагоприятное действие, охлаждая ревность и распространяя небрежение. Надобно беречь каждого, но еще больше беречь дух всего обещества. Господь да наставляет вас соединять милость и истину»⁸⁹. К сожалению, это правило не всем было известно и не все умели им пользоваться.

Обратимся ли мы к обычным в то время наказаниям и воспитательным средствам, то и в их характере и применении не можем не заметить отсутствия надлежащей целесообразности, тактичности, последовательности, нравственного элемента. В уставе сказано, что наказания должны быть редки, вынужденны, без мести, без вспыльчивости, без озлобления и особливо без унижения (Введ. § 15); между тем правило это часто нарушалось и в особенности последнее требование нарушалось уже по принципу, когда напр. наказывали учеников исполнением служнтельских обязанностей, прибегали к собственноручной расправе и т. п. Вообще же наказания были весьма часты, грубы, даже жестоки и имели более внешний, механически характер, чем внутренний, нравственный, и приводили нередко к противоположным результатами

Упреки, обыкновенно делаемые семинарскому воспитанию прежнего времени, к сожалению, заключают в себе не мало горькой правды, и в той или другой степени относятся и к петербургской семинарии. Уважение внушается в семинариях, рассуждает Ростиславов, посредством страха, тогда как ум, честность и справедливость должны бы внушать его. Из воспитанников гнут дуги, принуждая к внешнему, беспрекословному иодчинению на глазах, а за глазами что делается? Дуги эти перегибаются после в противоположную сторону. Скромность и смирение полагают в исполнении внешних приемов и обрядов и развивают собственно смиренничанье и лицемерие. Скромников и смиренников по очереди отмечают в списках и представляют к наградам, забывая, что истинная добродетель не оценивается по внешним признакам и должна быть бескорыстна, выше всяких расчетов. Таким образом развивают систему обмана и раздваивают натуру, воспитанник напр. нередко подкладывает душеспасительную книгу под роман, который читает. Иные же из воспитанников, вседствие такой педагогии, не желая быть лицемерами к комедиантамп, как бы назло, стараются отличиться от них и оставляют даже добрые обычаи, напр. молиться Богу и т. п. Чтение сухих моральных книг признавалось средством к поднятия нравственности, как будто нравственность есть арифметика, или латинский словарь. Правила нравственности усвояются сердцем, а не рассудком, сухие же трактаты часто поселяют только отвращение к правилам морали. Из таких высоких и священных обязанностей, как молитва, нередко делали механическую работу, необходимую церемонию, своего рода барщину и повинность; между тем о благообразии, приличии и разумности молитвенной обстановки заботились недостаточно. Мало того, молитву принято было обращать в наказание, чрез что, естественно, профанировалось религиозное чувство и молитвенное настроение. Что удивительного: если из семинарий выходили люди без религиозного благоговения и молитвенного расположения? С другой стороны, отношения воспитателей к воспитываемым, особенно такие средства надзора, как система старших, развивали в юношестве дурные свойства и наклонности: пиянство, интриганство, сплетничество, взяточничество, лесть⁹⁰.

От рассуждений бывшего духовного педагога обратимся к воспоминаниям бывшего воспитанника петерб. семинарии, прот. Виноградова. Между прочим он пишет следующее: «Они (семин. воспитатели) приучают любить добродетель не увещаниями трогательными и описанием красот ее, но только страхом наказания... Водясь страхом неключимого раба, мы не только в младенчестве делаемся рабами, но и в жизни и службе – навсегда, касательно своих начальников... Эта слабость у нас величается названием смирения. Низко кланяться, робеть, трястись от страха пред лицем ректора или инспектора, отвечать им несмело, вот признаки сей вредной добродетели...⁹¹ Слыхал я, как какой нибудь генерал в звездах и крестах начнет выставлять вред шалостей и пользу благонравия; право, другому доктору богословия, со всею огромною теориею, и в голову не пришло бы такое сильное поучение! Св. инокам довольно, кажется, что они носят имя попечителей нравственности, довольно, что могут при сем и пожить в свое удовольствие, и как им хочется. Невольно, а спросишь после сего: сии начальники не суть ли наемники, им же овцы не своя. Имея мало дела, и вернейший своего звания предмета нравственность врученных им детей считают они лишним, или маловажным. От сего то небрежения, что делается с теми, кои обречены на сан священный с детства? Невинные, в течение 6 или 7 лет, после надзора родительского, чем становятся они в училище благочестия? Боже, мороз простирается по телу, когда представлю себе прошедшее!.. Унизительное состояние по наружности и убитый рабством дух не были причиною добра будущего... У нас порок гнуснейший – нетрезвость был в похвальбе... О харчевнях я умалчиваю... И это-то делатся под надзором святых в мире ангелов! Господи! сколько потеряно тут первой младенческой доброты!.. Говоря далее о нищенском содержании семинаристов, о. Виноградов прибавляет: «пословицу (по платью встречают, по уму провожают) приводили нам в нравоучение те, кои одеваются богато, не как отшельники мира сего; равно как о пощении и воздержании говорили часто нам, а сами всегда едят и пьют лучше, нежели миряне, и даже во дни поста великого, держа питомцев на сухоядении, сами питаются стерлядями и шампанским. Deus sit cum illis».

Впрочем автор далеко не относится с отрицательной только стороны к семинарскому воспитанию, он хочет быть беспристрастным и между прочим заявляет: «признаюсь, я много, весьма много обязан семинарии. Благодарность заставляет молчать о чем нибудь на счет ее обидном. Но цель моя – воспоминание не запрещает описывать и черную и белую стороны». Касаясь нравственного влияния воспитателей о. Виноградов прибавляет, что были люди, которые несомненно его имели, (как это и нами выше замечено), и указывает особенно на Иннокентия (Смирнова), который «умел употреблять меры сильные к истреблению зол». Самый рассказ того же автора о прощании учеников с ректором Иннокентием свидетельствует о том уважении, какое к нему питали ученики и о том влиянии, каким он пользовался среди них. Приводим этот рассказ. «В один день приходит он (Иннокентий) в класс в приметном смущении, в необыкновенном параде, со всеми орденами и крестами, и, окончив член (membrum) тогдашним уроком, сквозь слезы сказал нам: «сим членом оканчиваются мои уроки; нового члена начинать не буду, чтобы не оставить головы без туловища». Мы остолбенели от слов его; страх и отчаяние овладели нами; слезы полились у всех горькие. Приметя все сие, Иннокентий продолжал к нам: «да братцы! учитесь терпению, – я пример вам. Если любите меня, благодарите Господа, что меня удаляют, но епископом; а по доносу должен был лишиться звания». В день его отъезда все мы, студенты богословия пошли к нему проститься получить благословение и посмотреть на него, увы! в последний на земле раз. Целуясь с каждым из нас искренне и братски, – «прощайте говорил он, – прощайте, братцы! Не поминайте лихом собаку (?) Иннокентия! Да возьмите на память от меня по подарку». С сими словами вынес каждому по нескольку книг, присказав про свои сочинения: «когда сочините лучше, сожгите сии негодные».⁹²

Таким образом, говоря об известных недостатках семинарской педагогии, нельзя не отдать должной справедливости начальникам, в род ректора Иннокентия, инспектора Поликарпа, или позднее, инсп. Николая. О первых напр. и ревизор Филарет в 1817 г. отозвался следующим образом: «часть нравственная так же найдена в добром устройстве, которым она обязана неослабному вниманию обоих старших членов семин. правления. В учениках не видно раcсеянности или грубости, но спокойствие, послушание и внимание к своему делу». Подобным образом об инспекторе Николае ревизор Павский в 1830 г. писал: «в наблюдении за поведением учеников крайне прилежен, но при всем том, что строго вникает в поступки учеников, более внушить успел уважение к себе нежели страх». Действительно, бывшие ученики помнят этого инспектора, как доброго, но не слабого начальника, и Ростиславов в своих воспоминаниях о петерб. академии называет Николая человеком обладавшим здравым смыслом и добрым сердцем.

Ректор Афанасий (Соколов), по воспоминаниям его учеников, так же был начальник выдающийся. Отличаясь необыкновенною простотою и прямодушием, он до того увлекался любовию к молодежи и педагогическому делу, что посвящал им, сколько мог, все свое время и внимание, с воспитанниками был дружественно близок и ласков, наделял их иногда собственными деньгами для поощрения; так что начальство (архиеп. Григорий) находило его увлечения в этом отношении не совсем приличными⁹³. Частию для характеристики этого ректора, частию же с целию показать, каково вообще было положение и значение ректора спб. семинарии приводим одно из писем Афанасия в Тверь, к протоиерею Воинову, в 1838 г.

Встав поутру в 5 (3-го мая) пошел я по комнатам, в коих живут ученики семинарии и училищ. В комнатах нашел уже немного спящих, нашел «ставших даже и тех учеников семинарии и училищ, которые накануне за проспание лишены были мною обеда. Нашел, что некоторые из учеников высш. отд. семинарии занимаются изучением первых двух форм еврейских глаголов, который за несколько пред тем дней во второй раз назначено было мною изучить к 3-му мая, потому что в первый по старой привычке изучили худо. Одного ученика заставлял спрягать, и как он спрягал нетвердо, то дал мне обещание повторить к классу твердо. В двух комнатах училищных всех учеников застал еще спящими. В первой сказал я: «вставайте ребята! что вы долго спите?» Все вдруг начали вставать. «Я пришел было к вам, – сказал я им, узнать, кто из вас отлично знает урок: но вижу, что еще никто из вас не знает так урока, потому что все вы проспали». – Я знаю, я знаю, я знаю! – закричали ребята в один голос со многих кроватей. «Так вставайте же, – сказал я, скорее, чтобы мне вас успеть переслушать и записать в журнале. Кричавшие ребята начали, как воробьи, порхать и хватать кто чулки, кто сапоги, кто шейные платки, кто жилеты, кто шлафроки, кто что, чтобы поскорее одеться и отвечать мне. Но я сказал им: «нет, ребята, долго вас ждать, мне пора в другие комнаты; сами же вы виноваты, что проспали, а не я пришел к вам рано; я послушаю вас в другое время, напр. завтра, если опять не проспите; (не проспим, кричат ребята); будьте готовы (будем, кричат ребята); я приду» (пораньше приходите. – кричат ребята). Сказал это я и ушел. В другой комнате, в которой всех застал спящими, тоже случилось, с тем только различием, что ученикам в этой комнате я сказал в утешение их, что зайду к ним, побывав в других смежных с нами комнатах, что и исполнил. По выходе из этой комнаты, увидел, что ревностнейшие из первой комнаты, в которой всех застал спящими, стоят на крыльце, на которое я вышел, и с книжками. Я спросил их: «зачем вы здесь? Не хотите ли, чтобы я вас прослушал?» Хотим, прослушайте! отвечали они в один голос. Я воротился с ними в комнату, всех переспросил и всех велел записать в журнале, кого хорошо, а кого и очень хорошо. Далее в одной комнате обступило меня человек двадцать объяснив, на мой вопрос, что все они знают урок отлично. Я переспросил человек пять-шесть ревностнейших, а прочих оставил без спроса, отозвавшись недостатком времени. Вообще, во всех комнатах дети так и лезут ко мне, чтобы я спросил их, лезут, кто с греческим, кто с географией, кто с историей, кто с уставом, кто с чем. А сперва бывало не вызовешь кого нибудь к ответу. Слава Богу! Все начинает идти иначе и быстрее, чем прежде. Хорошо ответивших всех вообще велел я отметить в журнале, а рано вставших всем вообще сказал спасибо, некоторых не особенно в этом замеченных, не исключая и семинаристов, погладил и по головке. Возвратившись в конце 8 часа домой, напившись чаю и прочитав несколько ученических сочинений, в половине 9 часа я пошел в класс чтения св. писания, где спрашивал, говорил сам, и заставлял учеников. высш. отд. семинарии повторять мною говоренное. В классе вспомнил, что мне надобно идти еще к митрополиту с представлением и для спрошения, ехать ли мне в 10 часов на экзамен в институт путей сообщения. Увидев, что остается 10-го часа не более четверти, поспешил вон из класса, сказав профессору, чтобы после класса пришел ко мне. «А как ты мог увидеть, что остается 10 часа не более четверти, не имея часов?» – Нет, любезнейший, в Петербурге я уже имею часы; они здесь нужны. Видите, какая перемена произошла со мною! Да и каких перемен не произошло со мною? Даже лоб у меня сделался еще открытее и казистее, чем в Твери... Переоделся и пошел к владыке. Владыке доложили о мне, и мне велено идти к нему в гостинную. Пришел. Владыка лежит на софе, а пред ним на столе довольно толстое какое-то дело. Владыка встал, благословил и спросил: что скажете? Я сказал, что принес представление с приложением проекта предложения от имени Его Высокопреосвященства комиссии дух. уч. Владыка спросил: о чем? Я ответил, что следовало. Потом владыка спросил у меня: что болезнь ваша прошла ли? (болезнь уха). Кажется, что прошла, отвечал я. То-то, присовокупил владыка, а то вот (кивнув головою туда, где живет Аарон, лаврский эконом, его лечивший и вылечивший) здесь можно посоветоваться. Я поклонившись на это сказал: что 1-го мая приезжал ко мне из института путей сообщения полковник с приглашением на экзамен сего дня в 10-ть часов утра, что я отказывался невозможностию быть в 10-ть часов на экзамене, потому что 10-й и 11-й часы сам должен быть в классе; но что полковник, вероятно, для усиления своего приглашения, просил даже от графа Толя и требовал, чтобы я решительно дал обещание быть на экзамене, хотя в 1-м часу пополудни, дабы ему так донести и графу, и что от этого я не мог решительно отказаться. «Так что-жь?» спросил владыка. – «Что мне прикажете делать – спросил я; ехать ли мне на экзамен от своего класса, или не ехать?» Владыка спросил: «да будет ли кто там из духовных?» Это я не знаю, высокопреосвященнейший владыко, отвечал я; а знаю только, что чередного архимандрита там не будет, потому что он готовился служить; да и преосвященный викарный куда-то едет же, только не на экзамен. «Да! у них, сказал владыка, сегодня вынос, – присовокупив и тем кончив речь: «э! поезжайте!» Воротившись домой, я объявил профессору, чтобы он сходил за меня в класс, а служителю сказал, чтобы готова была карета. Служитель пошел, но тотчас воротился с известием, что одной лошади нет; и что на ней уехал эконом в город. Я послал служителя к лаврским властям, чтобы дали мне лошадей с экипажем ехать на экзамен. Служитель не выходя из комнаты воротился с повесткою из канцелярии временного присутствия при с. -петербургской духовной консистории для решения старых дел; в повестке канцелярия с утверждения митрополичья покорнейше просит о. ректора академии и меня пожаловать в 10-ть часов, 3-го мая в присутствие. На повестке в слышании подписался уже о. ректор академии. Я призадумался, что мне делать, удержал повестку и снова послал служителя в лавру за лошадьми и экипажем. Служитель воротившись сказал, что нет ни лошадей, ни экипажей, потому что все лошади и экипажи в разьезде. Что делать? Послал к о. ректору академии просить лошадей с экипажем. А время – все шло да шло. Служитель воротившись сказал, что о. ректор сам ко мне будет сию минуту, а об экипаже ни слова. Не видя о. ректора, я снова послал служителя справиться, готов ли будет экипаж. Служитель возвратившись сказал, что сейчас будет готов. Получив такое известие, я тотчас решился написать на повестке следующее: «еще прежде получения сей повестки, будучи командирован его высокопреосвященством для присутствования при испытании в институт путей сообщения, не могу быть во временном присутствии при с.-петербургской духовной консистории.» Подождав немного, я снова послал служителя узнать об экипаже. Служитель возвратившись донес, что экипаж совсем готов. Я тотчас отправился к экипажу; но увидев на дворе, что семинарская лошадь возвратилась уже, велел, как можно скорее, приготовить свой экипаж, а в академию послал об этом уведомить. Между тем подходит консисторский пристав с двумя бумагами для подписи. «Некогда мне, сказал я ему, – ты видишь, что я еду.» – Да ректор академии подписал, – сказал служитель, а тоже совсем было куда-то собрался.» Я взглянул на бумагу, бегло прочел, и мах в комнату семинарского эконома для подписи. Почти уже в 11 часов поехал я в институт, и чрез полчаса слишком приехал; и от стоящих у парадного крыльца для приема офицеров усдышал, что экзамен в законе Божием, должно быть, уже окончился. Что делать? Я хотел воротиться, но офицеры приглашают. Я изъявил желание достоверно узнать, точно ли кончился экзамен в законе Божием, и упомянул, что и г. полковнику, привозившему ко мне приглашение и усильно звавшему на экзамен, я объявил, что по моим обстоятельствам я никак не могу быть на экзамен раньше половины 1-го часа. Вследствие этого один из офицеров вызвался вызвать г. полковника; я согласился, и он тотчас побежал и вызвал. Г. полковник сильно звал на экзамен, хотя на 10 минут, говоря, что теперь идет экзамен в словесности. Но я решительно отказался, говоря, что мне совестно так поздно войти в залу, наполненную множеством знатных, каковы графы, князья и. т. п., и произвесть хотя малейшее движение, тем паче, что по окончании испытания в законе Божием, мне и не для чего быть на экзамене; и вследствие этого поехал назад домой. «Вот прекрасно! думал я. Опустил класс, отказался от консистории, чтоб быть на экзамене; а между тем и на экзамене-то не был. Что делать? Надобно поправиться.» И решился заехать в консисторию. Времени было около четверти первого. Приехав к консистории, узнал, что присутствие еще не кончилось. Вхожу в присутствие, и там нахожу о. ректора академии и двух присутствующих протоиереев, обоих преседых-седых, – старичка Добронравина и первокурсного Малеина. Едва успел я сесть, как о. ректор говорит мне: «поздравляю вас.» «С чем?» спросил я, думая, что с прикомандированием ко временному присутствию. «Сего дня, продолжал о. ректор, пришло из комиссии духовных училищ предписание об определении вас членом академической конференции.» – А сколько я просил вас, говорил я ему, чтобы вы погодили делать о мне представление впредь до усмотрения: а вы – таки все свое делаете.» – «Да мы, прибавил он, сегодня же приготовили еще представление (только еще не подписали) об определении вас членом цензурного комитета; а после представим и еще в члены внешнего академического правления.» Затем спросил я, для чего меня призвали и по какому праву? Секретарь подал мне представление временного присутствия его высокопреосвященству митрополиту, в котором испрашивается у митрополита между прочим дозволение для слушания и решения важнейших дел приглашать чрез канцелярию отцов архимандритов ректоров академии и семинарии. Потом секретарь показал дело генерала-лейтенанта Куприанова о разводе его с своею супругою, частях в трех и листов в тысячу; по крайней мере оно показалось мне не менее. Спустя около получаса после моего входа в присутствие, вошел в оное и еще член, о. протоиерей Малов. Начали слушать экстракт, и слушали с расстановками для рассуждения почти до шестого часа; а по выслушании тотчас решили. Во время слушания входит в присутствие генерал Куприанов и объяснив, что он уволен фельдмаршалом князем Варшавским на 28 дней, просил о скорейшем решении дела. Надобно заметить, что за медленность но этому делу, по Высочайшему повелению, секретарь уже отрешен, а присутствующим всем до одного сделан строжайший выговор. После обеда зашел мимоходом в три ученические комнаты, и, что весьма замечательно, нашел учеников занимающихся повторением форм Пиел и Пюал. По возвращении домой от о. ректора академии, в конце 10-го часа, я сходил к профессору еврейского языка узнать, хорошо-ли ученики повторяли без меня Пакад и Нифал. Профессор сказал, что хорошо; но что он спросил только двоих, в ожидании меня в классе для спросов. Это хорошо, сказал я, что повторяли хорошо, а это худо, что вы спросили только двоих. Вам надлежало спросить по крайней мере человек 20, или 10, чтобы поддержать пробуждающееся прилежание к еврейскому языку; что же касается до меня, то я мог и вновь переспросить вами спрошенных; за тем ушел я от него в том же духе любви, в каком и пришел. И часу в 12-м лег спать. « (Душ. Чт. 1868. 8. 328–335.)

Итак, отдавая должную справедливость подобным начальникам, лично имевшим доброе влияние, в общем не можем все-таки признать тогдашнюю педагогию удовлетворительною, как это подтвердило и высшее начальство к концу рассматриваемого периода. Личное доброе влияние оказывалось бессильным, ввиду разных обстоятельств, хотя бы в роде сейчас описанных, многообразных занятий ректора, отвлекавших его от прямых обязанностей по семинарии, и вообще недостатков, соответствовавших духу времени и зависевших от тех или других, твердо установившихся взглядов, обычаев и даже предрассудков.

Известно, что с одной стороны к воспитанникам относились весьма бесцеремонно, подвергая их унизительным наказаниям, обращаясь с ними слишком просто, даже иногда грубо и невежливо; в тоже время, с другой стороны, видели в них что-то более, чем должно, признавали за ними какие-то гражданские права, которых они, как воспитанники, не могли еще и не должны были иметь. В некоторых случаях на них смотрели вовсе не как на мальчиков, или юношей, нуждающихся собственно в постоянном руководстве и отеческих наставлениях, без особенных формальностей и официальной субординации, а как на лиц взрослых и правоспособных, которых нужно было призывать в правление, допрашивать с свидетелями, приводить к присяге, брать с них письменные показания и подписки с обещанием исправиться;⁹⁴ словом, сообразно, конечно, духу времени, вносили в педагогию ненужный для нее и даже вредный канцелярский формализм и процедуру тогдашнего судопроизводства. Нередко видим напр. такого рода постановления правления: «допросить (таких-то учеников), где и когда они пили вино, с кем, сколько, кто ходил за вином и куда, и при ком пили, и что покажут, доложить в свое время присутствию правления».

Между тем нельзя: сказать, чтобы иные идеалы не могли быть известны и понятны. Еще в конце ХVIII века некоторыми из высоких руководителей духовного юношества, между которыми особенно видное место занимает митр. Платон, составлялись инструкции по воспитательной части, где высказывались такие мысли: наставник заступает ученикам место родителя, и потому чем менее сами родители вспомоществуют в наставлении детей своих, тем более трудиться есть долг учительский; оттого он должен поступать со всеми учениками отечески, т. е. ласково и любовно, – подавать им пример доброты и честности, изучать их способности и склонности и действовать сообразно с своими наблюдениями, стараться вперять в учеников стыд и благородное честолюбие, которыми бы они яко пружиною, были управляемы в поступках; подавать им материи к разговорам и другому упражнению, приличные их состоянию и благородные; своими частыми разговорами с ними научить их лучшему между людьми обхожденью и пристойного смелости и т. д.⁹⁵

Затем тогдашние педагоги, по видимому, не приходили еще к сознанию того, что молодая натура учащихся и по мере сил трудящихся, естественно, желает отдохновения не физического только, но и развлечений, не сознавали так же, что разные дурные наклонности только постепенно можно заглушить, а потом и искоренить, пробудив в отличающихся ими какие либо иные, благородные наклонности и стремления, приспособительно к их умственному и нравственному настроению: в одних напр. можно развить или поддержать любознательность, в других любовь к искусствам – музыке, пению, рисованию, для третьих устроить приличные игры, прогулки и дать средства к телесным упражнениям. Еще Феофан Прокопович считал необходимым ввести в «семинариум» упражнения в играх «честных и телодвижных», дозволить «некие акции, диспуты, комедии, риторские экзерциции», а так же музыку вокальную и инструментальную, прогулки на судах, занятия геометрическими измерениями и т. п., поездки «на поля и места веселые», чтение повестей и проч. (см. Дух. регламента, о семинариуме). Но ничего подобного почти не существовало в семинарской педагогической практике рассматриваемого периода, да и все подобное признавалось в то время большею частию неприличным для духовного воспитанника. Правда, чтение книг считалось нужным и полезным, но собственно книг, имеющих отношение к урокам и слишком серьезных, или моральных: такое чтение составляет тоже ученье, а не отдохновение и развлечение. Книги, служащие развлечением, в соединении с пользой для эстетического и литературного развития, сочинения беллетристические тогдашних писателей и поэтов, Карамзина, Батюшкова, Жуковского, Грибоедова, Пушкина и др. признавались вредными; ученической библиотеки не было вовсе; об организации чтения подобных книг в общем собрании учеников, или по группам, никто и не думал. Пение не возбранялось только духовное, но и для него не было дано надлежащих средств и устроено особых занятий; светское пение считалось неприличным. Любители музыки могли только иметь дешевенькую гитару, но и с той по большей части нужно было укрываться от начальства; других инструментов не было и играть на них не позволили бы. О занятиях живописью нет никаких известий. Между тем в старой Александроневской семинарии был даже целый оркестр из семинаристов⁹⁶, были и живописцы, картины которых украшали семинарский зал и в рассматриваемый период.

О посещении воспитанниками театров в делах иногда упоминается. Напр. в журнале 1820 г. «о состоянии сениорств» значится под 30 декабря: «из учеников риторики многие ходили в театр». Не видно, чтобы это считалось важным проступком, против которого направлялись бы особый меры инспекции, но и не было делом дозволенным, большею же частию зависело от личного усмотрения начальства. Напр. Инспектор Николай (Доброхотов) иногда отпускал благонадежных воспитанников в театр. Но главным препятствием для увольнения в театр служило то обстоятельство, что после 10 часов вечера нельзя было пройти в семинарию, так как монастырские ворота запирались, и ночевать приходилось в городе. По этому поводу нам рассказывал такой случай, относящийся к началу 30-х годов и, вероятно, не единственный. Собралась однажды компания из нескольких воспитанников и без спросу отправилась в театр. Возвращаясь оттуда, часу в 12-м ночи, компания не решилась делать попытку перелезать чрез монастырскую стену (что иногда практиковалось семинаристами), так как не все были в силах совершить эту нелегкую экзерцицию, и, по совету своего коновода, отправилась набережной Невы, по направлению к Калашниковской пристани, искать ночлега. В одном из деревянных домиков на набережной, ученики сквозь освещенное окно заметили какого-то старика, который молился Богу, собираясь, вероятно, спать. Предводитель компании тихо постучал в стекло; старик вышел к калитке и спросил: «кто стучит и кого нужно?» Семинарист скромно объяснил ему, что несколько запоздавших певчих, которые пели всенощную по найму, но случайно были задержаны, не могут попасть домой, в Невскую лавру, и просят пустить их ночевать. Старик оказался добрым; он впустил мнимых певчих, дал им войлок – постлать на полу, и они, переночевав таким образом, ушли поутру, как только заслышали монастырский звон к заутрени.

Устроение домашнего театра в стенах семинарии, конечно, не допускалось начальством. Но между воспитанниками находились иногда любители и артисты, которые, разумеется, с немалым для себя риском брались за это дело. Из учеников начала 20-х годов нам называли Гаврилова, из армейского духовенства, который отличался светкостью манер и, любя очень театр, потихоньку от начальства, устраивал в семинарии для товарищей драматические представления. Но все это были развлечения и удовольствия запрещенные, а потому редкие и весьма неудобные. По рассказам одного семин. профессора Исмайлова, в дореформенную эпоху, напротив, митр. Платон и начальство Перервинской семинарии не только не запрещали воспитанникам театральных представлений, но сочувствовали им, помогали, сами присутствовали на представлениях воспитанников. При этом Исмайлове важность и пользу таких представлений определяет потребностию благородных развлечений для воспитанников, особенно заведений закрытых и находящихся за городом⁹⁷.

Из игр употребительнейшими были – в городки, в килу и мяч, которые иногда происходили и на глазах начальства, но незаметно, чтобы последнее заботилось об их благоустройстве и видело в поощрении и развитии их педагогическую меру, могущую предупреждать проступки. Известно только, что такие невиннные и облагороживающие забавы, как танцы, считались неприличными для духовных воспитанников и преследовались, а «кила» и «чехарда» – грубые и небезопасные игры – не возбранялись. Что касается гимнастических упражнений, каких либо физических занятий, напр. по части возделывания земли, а так же известным образом организованных прогулок и особых семинарских празднеств, которые, в других семинариях устроялись при участии начальства и составляли любимое и полезное развлечение, особенно в старые годы⁹⁸, то ничего такого не видим в петербургской семинарии, отчасти может быть и вследствие ее внешнего положения, с одной стороны, на чужой, монастырской земле, с другой – в столице, где вообще официальные условия жизни могут препятствовать более или менее свободным, патриархальным отношениям и обычаям, которые возможны в провинции. Но так называемый «рекреации», т. е. увольнение от классов на день в мае месяце – раза три или более, – воспитанникам давались, хотя без обычной в других семинариях обстановки.

К этому нужно прибавить, что и некоторые экономические условия принаровлены были к тогдашним своеобразным идеалам воспитания. Одежи теплой напр. не выдавали семинаристам, между прочим в расчете, что им незачем и некуда ходить, и заставить их сидеть дома, упуская из внимания, что сидни подчас потихоньку пьянствуют, пользуясь титулом благонравных. Костюмировали семинаристов довольно странным образом, им выдавали шлафроки, куртки, длинные сюртуки и т. п. и тем как бы старались преградить им доступ «не в свою сферу», т. е. к обществу и порядочному знакомству, где они могли бы приучиться к светским манерам. Между тем, по первоначальному расписанию, воспитанникам семинарии предположено было шить даже фраки (см, в отд. экономия).

Помимо всех вышеуказанных педагогических недостатков, отчасти зависящих и отчасти не зависящих от семинарского начальства, при существовании, с другой стороны, и некоторых может быть излишеств, вроде множества старших, иногда мелочной и придирчивой дисциплины, нередко тяжелой казенщины и формальностей, полу-монашеского строя и отчасти даже иезуитизма, – при всем том нельзя не заметить недостатка благоразумной строгости и надлежащего воспитательского надзора в отношении учеников. Доказательством этому служат некоторые из более крупных фактов неблагоповедения воспитанников, по поводу которых правление получало замечания от высшего начальства. Затем были неизвестного рода упущения, беспорядки и недосмотры со стороны семинарских властей, которые нередко служили поводом к тем или другим проступкам. Отец вышеупомянутого воспитанника Ц–кова, приговоренного к исключению (1827 г.), между прочим писал в своем прошении митрополиту, что он раньше хотел подвергнуть своего сына телесному наказанию, но он находился в больнице, по заявлению семинарского начальства, хотя на самом деле не был болен, таким образом семинарское начальство «устранило отца от влияния на сына», а само, не заботясь о надлежащем надзоре за ним, исключило его. Конечно, начальство было право, исключив воспитанника на основании целого ряда проступков его, но и упрек начальству, допустившему здоровому находиться в больнице, имеет свое основание. К этому же времени относится и замечание ревизора Иннокентия, который хотя и назвал инсп. Савву «весьма усердным к своему делу,» но указал на упущения по инспекции, напр. что в книг о поведении «из двух годов означено только по одному месяцу. » Далее. В 1831 г. начальство петропавл. училища доносило об учениках семинарии, помещенных в здании училища во время холеры, что их «невозможно удержать от курения табаку, держания огня в ночное время, бесчинства и самовольных отлучек в город». Правление оставило без последствий и без рассмотрения это донесение на том только основании, что оно было обще, без указания фамилий учеников. – В 1840 г. ученик низш. отд. Т–ский, отлучившийся самовольно из семинарии в учебное время на 4 дня, присужден был к лишению отпуска на святки, но, по просьбе отца, заявившего только, что он уже наказал сына, освобожден от означенного взыскания. По донесению инск. Иоасафа (1840 г.) многие из учеников не бывалн в классах, по исполнению ими, или только под предлогом – посторонних обязанностей, к которым допускались ученики даже по уставу, (см. в отд. Воспитанники), или потому напр., что были в бане, – очевидно, вследствие недостатка распорядительности со стороны начальства. Вследствие этого постановлено баню топить в течении двух дней, как было прежде. Тоже можно сказать отчасти и о некоторых других беспорядках, упоминавшихся выше. Так по делу о самовольной отлучке 17 учеников 6 марта 1841 г. (см. выше, стр. 155) два воспитанника показали, что их желал непременно видеть дядя, приехавший в Петербург и не видавшийся с ними 5 лет, но как они не застали дома ни инспектора, ни его помощника то и отлучились без спросу с 5-го до 7-го; другие, сверх того, приводили в оправдание, что помощник инспектора обыкновенно говорил, будто он не имеет права уволить ученика (даже на короткое время). Один между прочим заявил, что «о. инспектору бывает неприятно, если кто за всякой малостью беспокоит его, поэтому и не спрашивался, а только сказался старшему»; некоторые указали на то, что ходили в торговую баню, потому что казенной долго не было. Многие же указывали на неточность записи дежурного, даже на его несправедливость, придирчивость и злобу. Нераспорядительность и слабость начальства, неудовлетворительность надзора и злоупотребления старших особенно видны из дела о несправедливом доносе старшего, ученика высш. отд. Mих. Д–ева, на учеников низш. отд. Ст. Т–ского и Н. Т–ова, от 21 марта 1841 г. (ср. выше стр. 135). Со слов означенного старшего, инсп. Иоасаф донес правлению 21 марта, что означенные воспитанники, в 11-м часу вечера 20 марта, в пьяном виде пели какую-то площадную песню в коридоре, у дверей 19 № комнат, где читалась вечерняя молитва, причем Т–ский, отворив дверь в комнату, стоял в фуражке и продолжал петь. От того же числа инспектор подал еще вторую записку о тех же учениках, что они били товарища Конст. Ч–вского перочинным ножичком и подсвечником, отчего остались «боевые знаки». Воспитанники эти отправились к ректору, архимандриту Афанасию на свидетельство, для удостоверения, что они трезвы. Ректор нашел их трезвыми, о чем и доносил с своей стороны правлению того же 21 марта, считая нужным обратить его внимание на старшего Д–ева, который и после освидетельствования воспитанников Т–ского и Т–ова самим ректором, подтвержденного потом и инспектором, как заявляли означенные воспитанники, все таки продолжал утверждать «без зазрения совести» и письменно донес, что они нетрезвы. Но по второму вышеупомянутому донесению инспектора, действительно, «от Т–ского как он (инспектор) заметил, едва слышим был винный запах, который с его стороны заеден был чесноком». В правлении допрошено было несколько учеников словесности, которые большею частию показали почти одинаковыми словами в пользу старшего Д–ева, но 7 учеников средн. отд. заявили, что показание это ложно и сделано по приказанию самого Д–ева, с его слов, причем представили и клочек бумаги, на котором было написано рукою Д–ева, как должны были показывать ученики низшего отделения. Записки этой не отрицал Д–ев, заявив, что написал ее по просьбе учеников низш. отд., «чтобы складнее написать им показание». Когда ученики словесности были вновь допрошены, они отреклись от своего первого показания, совершенно оправдывали Т–ского с Т–овым и заявили, что писали по принуждению старшего, с его записки. Тогда и старший должен был подать новое объяснение, в котором прежде всего указывал на неправильность делопроизводства о Т–ском и Т–ов, на неблаговременное составление им донесения ректору после 11-ти часов ночи, писанное «в сонном положении», слишком спешно, по настоянию о. ректора, потому необдуманно, – таким образом он обвиняет начальство; за тем говорит, что он сам не имеет обоняния, но назвал Т–ского нетрезвым, со слов ученика Ч–ского, которого тот бил. Факт побития Ч–ского на допросе так же выяснился в ином свете. В темнот Ч–ского не узнали и так как он молчал на вопросы кто это? то и приняли его за исключенного Логиневского, который часто ходил в нетрезвом виде в семинарию и беспокоил воспитанников; затем Ч–ского, действительно, толкнули, но тогда уже, когда он первый ударил в грудь Т–ского, но ни подсвечником, ни ножичком его не били. 21 марта его свидетельствовали в правлении и никаких «боевых знаков» на нем не оказалось. – Вообще, поведение воспитанников семинарии в половине 1841 года настолько сделалось нетерпимым, а меры начальства – неудовлетворительными, что назначена была особая ревизия по нравственной части.

Воспитательная часть, равно как и экономическая, обыкновенно подлежала обозрению ревизоров по учебной части, но бывали случаи, что «по нравственной части» назначались и особые ревизоры. В 1811 году, когда по учебной части производил ревизию ректор академии Сергий, нравственная и экономическая часть поручена была инспектору академии, архимандриту Ионе (Васильевскому). Он рассматривал инспекторские ведомости и отметки по поведению, инструкции старшим и проч. В 1813 г. при ревизии по учебной части Филарета, ревизором по нравственной и экономической частям, а так же и «по действованию правления семинарского на подведомые ему училища», был профессор эстетики, архимандрит Леонид, который, «осмотрев ежемесячные ведомости о поведении, за 2 года, сличал их с общим списком, куда вносятся все отзывы инспектора. Инструкцию, данную старшим, сверял с постановлениями, относящимися к общему надзору за нравственностью. Потом с инспектором семинарии ходил по комнатам учеников, рассматривал книги, которыми они сверх учебных занимаются, замечал домашнюю каждого ученика опрятность и заботливость об исправном сохранении книг и вещей, им доставленных». Затем известные уже ревизоры Филарет, Иннокентий (Борисов), прот. Павский, Иванов, как упоминалось в своем месте, касаясь и нравственной части, делали известные отзывы и замечания. Но особенно строгая и экстренная ревизия по нравственной части произведена была именно в 1841 г. инспектором спб. академии, архимандритом Филофеем, тем более, что в это время предположено было обновление семинарии по всем частям, согласно Высочайшему повелению, вследствие доклада обер-прокурора св. Синода, графа Пратасова. Между тем поведение учеников стало особенно нетерпимо. Несмотря на то, что они жили в монастыре, под охраной святыни, окруженные попечением монахов, они заявили себя не только не нравственными и благочестивыми, а наоборот. Инспектор Филофей в марте затребовал из семинарского правления разные справки и документы, как-то: репорты инспекторские, журналы старших, допросы учеников и пр., из которых видна виновность очень многих учеников во всех вышеописанных проступках и беспорядках, – и затем предложил правлению «сообщить свое мнение о том какие меры признает оно полезными для учреждения строгого надзора за нравственностию воспитанников на будущее время, по переводе семинарии в новое здание».

По окончании означенной ревизии, Духовно-учебное управление при св. Синоде затребовало разные справки и подлинные бумаги из сем. правления, репорты инспекторские с 1 сент. 1840 г., постановления правления об учениках и проч. и предписало «приостановить окончательные распоряжения на счет распределения на разряды воспитанников, замеченных в предосудительных поступках по делу о производившейся в сем году ревизии с. -петербургской семинарии».

По поводу донесения академического правления обер-прокурору о ревизии С. -Петербургской семинарии, произведенной инспектором академии архим. Филофеем, состоялось следующее определение св. Синода от 30 июля / 13 авг. 1841 года, изображенное в предписании акад. правления от 28 авг. 1841 г. «из обстоятельств настоящего дела видно, что управление спб. дух. семинариею по части поведения воспитанников не сопровождалось до ныне тем внимательным, попечительным и строгим надзором, который составляет необходимое условие при воспитании юношества, а еще более в семинарии, окончательно приготовляющей духовное юношество к важному поприщу пастырей и служителей церкви, которых нравственность должна быть примером чистоты. Одно обозрение семинарии, произведенное архимандритом Филофеем, невошедшим в точное дознание о действительном положении семинарии, чего требовали важность предмета и доверие начальства, но ограничившимся рассмотрением дел и бумаг, в которые вошли случаи, дошедшие до сведения семинарского начальства и не могли войти другие, скрывавшиеся от оного, что весьма легко предположить по той свободе, в какой оставлены были воспитанники, уже показывает, что многие из них нередко не бывали в классах, самовольно отлучались из семинарии в город, где поведение их не могло быть известно, наконец не мало таких, которые впали в нетрезвость, а некоторые даже стали оказывать неповиновение начальству. Ближайшие причины таковых беспорядков заключались как в том, что при семинарии не было достаточного числа начальственных лиц для надзора за нравственностию учеников, так и в местном положении семинарии, которая с низшими училищами помещалась в неудобных и рассеянных зданиях. Теперь причины сии устранены уже определением особого смотрителя, которому дана надлежащая инструкция⁹⁹, назначением двух помощников инспектору и предстоящим переводом семинарии в новое здание, где все принаровлено к потребностям лучшего порядка и устройства. За сим св. Синоду остается: 1-е) определить общие правила надзора за нравственностию воспитанников спб. семинарии, с означением круга обязанностей лиц, коим поручается надзор; 2-е) постановить определение о воспитанниках, которые дурным своим поведением обратили на себя особенное внимание; 3-е) рассмотреть действия семин. начальства, оказавшиеся по настоящему делу».

В этих соображениях св. Синод тогда же определил о порядке надзора за воспитанниками между прочим следующее: «1) надзор по нравственной части спб. семинарии, который доселе сосредотачивался в одном лице инспектора разделить и между двумя его помощниками, независимо от содействия, какое будет иметь инспектор от смотрителя. 2) В помощники инспектора избирать или из наличных наставников, которые удобно могут совместить труд по сей должности с обязанностями наставника, или же из воспитанников духовной академии, которые, за размещением к наставническим должностям, остаются без назначения. 3) Правами и жалованьем таковые помощники пользуются наравне с наставниками, и за отсутствием их должны ходить в класс, в случаях надобности, по усмотрению сем. правления. Квартиру имеют казенную в самом здании семинарии. 4) Круг обязанностей пом. инспектора, независимо от обязанностей смотрителя: а) сопровождать воспитанников в церковь для слушания богослужения и во время оного наблюдать за их благочинием; б) каждый день бывать с воспитанниками на утренних и вечерних молитвах; в столовой во время обеда и ужина смотреть за общим порядком и тишиною; г) наблюдать за воспитанниками: во время общих их прогулок на дворе, или в саду семинарском, в положенные уставом часы; д) сколь можно чаще посещать комнаты воспитанников, как во время домашних занятий их, так и во время классов, дабы видно было, не остается ли кто из них в комнатах вовремя классов; е) посещать и во всякое время ночи, по своему усмотрению, спальные ученические комнаты, чтобы видеть, все ли ученики ночуют дома. 5) Для взаимного облегчения в исполнении своих обязанностей помощники инспектора могут чередоваться по дням. 6) В потребных случаях помощники прямо относятся к инспектору семинарии, сообщая ему замечания свои о поведении воспитанников, а если инспектор по делу немаловажному не уважит замечаний их, то докладывают ректору. Месячные списки поведения они подписывают вместе с инспектором, в случае же несогласия могут представлять свое мнение письменно». Во время уроков наставники призывались к более внимательному наблюдению за воспитанниками, из которых неисправных в знании уроков и по поведению должны были записывать в особо заведенный для того классный журнал. Затем, относительно воспитанников, замеченных по ревизии в неприличном поведении, предписано было – перевести некоторых «учеников неодобренных в поведении, для продолжения учения буде пожелают в новгородскую или псковскую семинарию, в надежде, что они, возчувствовав свои проступки, устрашатся последствий их и исправятся в поведении». Начальство означенных семинарий обязано было принять их; на проезд им положены были прогоны из духовно-учебного капитала. Воспитанники эти не вошли в общий двух годичный разрядный список учеников семинарии, а список их составлен был после, уже в сентябре 1841-го года. Но так как в это время ректором был уже архимандрита Феогност, то правление семинарии постановило, с утверждения митрополита Серафима, просить находившегося еще в Петербурге бывшего ректора семинарии, преосвящ. Афанасия, епископа томского, составить список означенных учеников, как ему хорошо известных со стороны успехов и поведения. Список был составлен и 9 сент. утвержден митрополитом. В него вошли: 7 учеников высш. отд., из которых четверо записаны в 3-й разряд, а трое поставлены вне разряда и, согласно определению св. Синода, назначены к поступления на причетнические должности по крайней мере на год; 13 учеников средн. отд., в том числе 3 первого разр.,назначены к переводу в высш. отд. новгородской или псковской семинарии, по желанию их; а двое оставлены на повторительный курс в здешней семинарии; из 12 учеников низш. отд. 7 переведены в средн. отделение спб. семинарии¹⁰⁰, 3 оставлены в том же классе, а 2 исключены в епархиальное ведомство. Насколько решительно и бесповоротно было определение на счет перемещения учеников в другие епархии, видно из следующего факта. Митрополичий певчий Лав. Б–ков, ученик средн. отд. Был так же в числе назначенных к перемещению в другую семинарию за нетрезвость и отлучки; он подал прошение митрополиту об оставлении его в петербургской семинарии. Митрополит Серафим ходатайствовал об этом в своем отношении к обер-прокурору св. Синода, графу Пратасову, но св. Синод, конечно, по настоянию графа Пратасова, определнл: «за принятыми уже общими мерами касательно воспитанников с. -петербургской семинарии, обнаруженных бывшею ревизиею в неприличных наклонностях и худой нравственности, св. Синод не находит возможным изменить распоряжение свое об ученике Лав. Б–кове, предназначенном вместе с прочими к переводу в другую семинарию». Определение это сообщено из Дух. учебного управления 24 июня 1842 года, между тем Б–ков был уже отправлен в новгородскую семинарию.

Далее предписывалось: «всем прочим воспитанника, которые обратили на себя нехорошее замечание начальства, объявить в полном собрании учеников семинарии, что на будущее время замеченный в худом поведении и особенно в нетрезвости и ослушании против начальства, отнюдь не будет терпим в ведомстве семинарии, а будет исключен из оной неодобритедьным аттестатом».

Относительно прежних действий семинарского начальства св. Синод нашел: «1) поскольку образ действования сего начальства по управлению нравственною частию и способы нравственного надзора, кои доселе оным употреблялись, не всегда были сообразны с целию и важностию власти, которою на сей предмет облечено семин. начальство; ибо правление семинарии, получая донесение инспектора о предосудительных поступках учеников, всякой почти раз, для удостоверения в оных, призывало обвиняемых в свое присутствие и требовало от них личных объяснений; чрез что давало им повод придумывать разные извинения к оправданию своих поступков, и сим самым внушало им мысль о недостатке доверия своего к инспектору, и ослабляло в них должное уважение и страх к инспектору, а с тем вместе и к самому правлению, в котором воспитанники так рано видели уже разногласие в мнениях и неопределительность распоряжений: то за таковое несовместеное действование семин. правления сделать ему замечание. С тем вместе инспектору семинарии, иеромонаху Иоасафу внушить, чтобы он на будущее время ведомостп о поведении учеников непременно представлял правлению особо за каждый месяц, не соединяя за два месяца в одну, и чтобы впредь не обременял без особой надобности семин. правление донесениями о таких проступках ученических, которые не превышают меру наказания, предоставленную инспектору училищным уставом, и вообще в исправлении своей обязанности, требующей не одной отчетности на бумаге, но внимания чадолюбивого отца, постоянного наблюдения и всех тех действий, которые могут внушать добрую нравственность и воспитывать детей в духе любви, порядка и подчинения властям, поступал с тою неусыпною деятельностию и добросовестностию, какие потребны для всех сих условий. Академическому, правлению поручить преподать и от себя инспектору предположенные наставления».

Предположенные от акад. правления, наставления инспектору семинарии состояли в следующем: «из донесения ревизовавшего спб. семинарию видно, что действия инспектора, особенно же по его записке в правление семинарское от 7 марта сего 1841 г. о безнравственности учеников семинарии, далеко не согласуются с идеею инспектора сем., а потому внушить ему, а) чтобы он не делал в своем лице из инспектора только доносчика правлению на учеников, нравственному его надзору вверенных; б) чтобы он все свои меры и средства употреблял наипаче на то, чтобы предотвращать всякие проступки между учениками, а доносил ректору или правленш тогда, когда предоставленный инспектору меры и средства оказываются уже недостаточными для исправления воспитанников; в) чтобы доносил предварительно ректору словесно, а не правлению семинарии, и притом по точном исследовании всех обстоятельств, относящихся до проступка какого-либо ученика, и со всею верностию и добросовестностию; г) чтобы и сам уважал и всех воспитанников расположил и приучил уважать существующую постепенность в организации семинарского начальства, так чтобы не только ректор, инспектор и наставники, но и прочие надзиратели по нравственной части для каждого воспитанника имели важность власти, законно над ним поставленной; дабы каждый воспитанник оказывал должное уважение, послушание и благородную боязнь к самым старшим комнатным, потом тоже к прочим властям тем в большей мере, чем власть будет выше, и дабы страшился оказаться в чем либо неисправным даже пред старшим, еще более пред инспектором, а еще более пред ректором. Что же касается до правления семинарии, то здесь должен быть самый высший и последний страх для воспитанника, так как и само правление, когда проступок воспитанника будет заслуживать того, чтобы быть внесенным в оное для письменного делопроизводства, должно уже действовать решительно, исключить из семинарии, или по крайней мере назначить самое высшее наказание, после которого при новом опыте того же проступка, воспитанник уже не может быть терпим в семинарии; д) чтобы обращался с воспитанниками в духе самой нежной и заботливой отеческой любви, старался действовать особенно на нравственные их силы, и меры наказательные, ему предоставленные, употреблял как меры отрицательно-вспомогательные, по смыслу правила, выраженного во введении к уст. дух. уч. под статьею 15-ю; заслуживал у них сыновнее доверие и тем располагал их к детской искренней откровенности, и вообще свою честь и заслугу не разделял от поведения учеников, так как и действительно доброе поведение воспитанников составляет непосредственную заслугу инспектора, а худое на него же бросает некоторую тень, если только он не оправдится ревностным и благоразумным прохождением своей должности» (Подписали: Академии ректор, архим. Афанасий, секретарь Вознесенский).

Вскоре затем инспектор Иоасаф сменен был новым лицем, наилучшим из окончивших в 1841 г. курс магистром А. Мишиным, от которого уже не требовалось принятие монашеского сана.