Преподобный Иосиф Волоколамский. Церковно-историческое исследование

Содержание

Предисловие

Предисловие

Последняя половина ХV и начало ΧVΙ веков, когда жил и действовал Пр. Иосиф Волоколамский, весьма замечательны в истории Русского народа. В это время, более двух веков тяготевшее над Россией, иго Монгольское прекратилось и Россия вступила в новую эпоху своего развития. Иго прекратилось, но следствия его долго ощущались в Русской жизни. По-этому, чтобы полнее оценить деятельность какого-либо из тогдашних деятелей, необходимо рассматривать ее в связи с современным состоянием Русского общества.

По-этому и мы, прежде чем приступим к изображению деятельности Пр. Иосифа Волоколамского, считаем долгом представить краткое изображение религиозно-нравственного состояния тогдашнего Русского общества. Избираем одно только религиозно-нравственное состояние потому, что Пр. Иосиф действовал главным образом в этой среде.

Татары, по своему азиатскому, пылкому характеру, бывшие в начале нашего порабощения язычниками, должны были враждебно смотреть на чуждую им Христианскую веру, но на деле не всегда так было. Заботясь только о том, как бы побольше взять дани с Русских и проливая, при сопротивлении, реки крови, они мало обращали внимания на внутреннее направление – на дух – на веру наших предков. Они не только не гнали за Православие и вообще за исповедание чуждой им Христианской веры, но разрешили еще, в столице своего государства, быть представителям разных вер – и между прочими – Православной церкви со своими служителями. Мало этого; – поработители нередко даже покровительствовали Православию, хотя вовсе без цели покровительствовать ему, но, или потому, что их идолопоклонство (как было в начале нашего порабощения) слишком одряхлело, приходило к концу и требовало перемены религии, – в следствие чего христианство, если не совершенно нравилось им, то, по крайней мере, заставляло снисходительно смотреть на его исповедников, – или потому они не преследовали Христианской веры, что начавшее распространяться (к концу нашего ига) между ними магометанство, еще не успело утвердиться и возжечь религиозный фанатизм до такой степени, до которой обыкновенно оно воспламеняло его в своих последователях¹. Татарские ханы сначала от являвшихся к ним Русских князей с данью и покорностью требовали исполнения некоторых языческих обрядов²; но потом, когда Русские князья перестали униженно путешествовать в орду, ханские баскаки, приезжая в Россию, предносили перед собой изображение своего хана и требовали только, чтобы Русский князь, вышедши к ним на встречу, поклонился этому истукану. Но это вовсе не было требованием отречения от веры – это было только символом покорности Русских великому хану. Собственно же вера, убеждения, догматы, священные обряды Русских, повторяем снова, оставались почти всегда неприкосновенными. В действиях татар было еще более положительной пользы для Русского Православия. Митрополиты и некоторые монастыри получали от ханов ярлыки, или охранные грамоты, которыя защищали монастырских людей, их поля и имущества не только от разграбления, но иногда даже от дани³. И тогда как во всей России всякий, начиная от великого князя, должен был опасаться за свою свободу, жизнь и имущество, – митрополиты, монастыри и их имущества пользовались полной безопасностью.

При таком положении дела очень естественно, что монастыри, получившие ханские ярлыки, должны были сгруппировывать вокруг себя большее и большее число людей. Здесь могли легко находить себе убежище все, кто только боялся за свою жизнь и имущество, со стороны хищных татар; люди, желавшие удалиться от

мирской суеты, могли здесь спокойно предаваться Богомыслию и заниматься делами благочестия; многие, умирая и желая своим детям и домочадцам доставить верную и хорошую опеку, жертвовали монастырям все свое имущество, с принадлежащими им крестьянами, или навсегда для поминовения своей души, или только на время, до возраста своих наследников; иногда целые села и города добровольно записывались за монастырями; с тою же целью, наконец, сами князья дарили монастырям целые села и города и на каждый раз давали им новые грамоты и новые преимущества⁴. Пожертвования в монастыри были у нас издревле⁵, но прежде они совершались по одним религиозным побуждениям, теперь же к религиозным побуждениям присоединились и политические. Очевидным следствием такого положения монастырей было, конечно, увеличение их материальных богатств. Но это приводило к другим дальнейшим последствиям. С одной стороны – к весьма обширному умножению числа монашествующих. Принадлежа к монастырю, видя в нем единственное убежище и средство к спасению, Русские с молодых лет вступали в монашеское звание, избирали уединенные места и основывали новые монастыри. Число как иноков, так и монастырей, увеличилось к концу монгольского ига до громадных размеров. Сами великие и удельные князья и княгини считали своим долгом пред своей кончиной постричься в иноческий чин⁶. Одни из приближенных к княжеским дворам, по добровольному расположению и примеру князей, делались иноками; другие в монастырях находили спасение от гнева своих князей; некоторым же, в знак помилования, приказывали принимать на себя монашеское звание. С другой стороны, монастыри делались теперь убежищем всего полезного и необходимого для государственной жизни Русских. Будучи свободны от насилия татар и принимая к себе людей всех сословий, они сделались рассадниками тогдашнего просвещения и почти единственным верным источником государственных доходов. Уплачивая наравне с другими «сошные и поземельные дани», они разрабатывали неразработанные пустоши, удобряли опустевшие и безплодные поля; живя на берегах рек и озер, улучшали судоходство; живя в лесах, очищали и сохраняли их, занимались торговлей и скотоводством, осушали болота и исправляли дороги; в руках монастырей все ремесла были в цветущем состоянии. Наконец, монастыри часто содержали на свой счет царские войска⁷, а иногда не только из своих служителей и крестьян, но даже из иноков давали князю ратных людей (напр. Преп. Сергий, благословляя Донского на брань, дал ему двух своих иноков – Пересвета и Ослябю).

Но при таком состоянии внешней своей жизни монастыри, естественно, несколько уклонились от своей цели. С одной стороны, огромные богатства должны были вызывать монастырское начальство на особенную деятельность – чисто мирскую: нужны были экономы, приставники, распорядители и другие иноки-чиновники, которые, не редко исполняя свои обязанности по монастырским имуществам, должны были надолго удаляться из монастырей и жить в мирском обществе⁸. С другой стороны, те же самые монастырские богатства, к концу монгольского ига, когда открылась возможность безопасно пользоваться имуществом и без покровительства монастыря, начали возбуждать всеобщую зависть; и многие монастырские соседи, пользуясь всякими законными и незаконными поводами, начали отнимать монастырские земли и обращать их в свою пользу⁹. Это, конечно, должно было вызывать монастырскую власть на споры, тяжбы и частые столкновения с мирской властью. Особенно усилилось это, когда «охранные или тарханные грамоты» начали приходить в неуважение. Митрополит Фотий, при возшествии на свою кафедру, заметил все эти беспорядки, и когда вздумал было исправлять их, то возбудил всеобщее негодование¹⁰, не только со стороны светской, но и духовной власти. В монастырях, во время их цветущего состояния, находили приют не нищие только и больные (что монастыри всегда исполняли с полной христианской любовью), но все вообще проезжающие, особенно духовные власти, т. е. митрополичьи и епископские чиновники, также чиновники княжеские, которые требовали себе кормов, даров, посулов¹¹ и делали другие поборы. Все это расстраивало монастырскую жизнь и заставляло монастырское начальство испрашивать себе покровительства у митрополитов, искать не судимых грамот у великих князей и нередко перечисляться из одного ведения в другое – от своего Епископа и удельного князя переходить во власть митрополита и великого князя¹².

Характеризуя внутреннюю жизнь монастырей своего времени, Пр. Нестор сказал: «мнози монастыри от князей и бояр и от богатства поставлени, но не таци, каци суть поставлени слезами и пощением и молитвой и бдением¹³». Эти слова можно приложить к монастырям и рассматриваемого нами времени. Обширность забот о своих имениях, конечно, уклоняла иноков от их подвигов; желание находить в монастырях убежище от насилия, а не желание собственно иноческих подвигов, необходимо и часто приводило к тому же; наконец, чего можно было ожидать от людей, насильно загнанных в монастыри? Все такого рода иноки (первые по необходимости, а последние по нерасположению к иночеству) не только не возвышали монашеской жизни, но унижали еще ее, вызывали церковное правительство на особенные меры к благоустройству монастырей и набрасывали тень недоверия и подозрения на истинных Христовых подвижников, которых и в это время было весьма много.

Православная вера перенесена к нам с востока в полном своем развитии; нашим предкам нечего уже было прибавлять к ней, они должны были усвоять и переводить ее в свою жизнь. Но так как христианство перешло к нам вдруг, посеяно хотя на свежую и плодородную, но в тоже время не возделанную почву; то и оказалось, что сильное и многочисленное, по внешности, оно не вдруг глубоко проникло в жизнь народа. Язычество, изгнанное вдруг внешним образом, долго, еще хранилось своим духом в нравах, обычаях и даже верованиях Русского народа. Стремление к мысли, возбуждаемое греческим духовенством, начало принимать греческий колорит. Схоластика, казуистика и мелочное дробление нравственных правил, с востока перешли к нам. Внешность в вере, внешность в нравственности – вот преобладающее религиозное направление в Русском народе до монгольского ига. Без сомнения, исключения были – особенно к концу этого периода, но указанное направление оставалось господствующим. Начало разумного усвоения веры застиг татарский разгром. Как в частности человек во время несчастья, так вообще и весь Русский народ, пораженный бедствием, видя безвыходное свое состояние, обратился к вере: в ней он мог найти единственное утешение. Мы видели, что татары не препятствовали порабощенным исповедывать Православие, и Русский народ с жаром теперь начал развивать в себе религиозное чувство или благочестие. Но, к сожалению, бессознательное, мгновенно воспламененное и ничем не поддерживаемое религиозное чувство с течением времени стало проходить. Народ привык к своему положению – так сказать – притерпелся. Захваченный на внешности, не поддерживаемый в религиозном чувстве, увидевший наконец ослабление своих политических уз, привыкший к монастырской жизни, и, при этом, в лице греческих митрополитов, лишившийся посторонней сильной помощи, он является как бы одиноким. Русский народ в это время походил на человека, только что пробудившегося от глубокого сна; – нравственные силы его были слишком слабы; самые понятия о нравственности имели своеобразный характер. Рождение отчасти давало права на значение в обществе, но за то все прочие побуждения к нравственности, к уважению человеческих прав, сообразно с Евангельским учением, были как бы забыты. Невоздержность, жестокость обращения, попрание прав другого, эгоизм – вот обыкновенные проявления нравственности в тогдашнем обществе¹⁴. Каких же трудов стоило cвятым подвижникам идти против такого, почти всеобщего, направления своего века и как высоко мы должны чтить этих подвижников веры и благочестия?!

Каково же было тогда просвещение? Вот еще вопрос, решением которого мы займемся в настоящее время. Христианство, в самом начале утвердившееся внешним образом в Русском народе, вызвало некоторые личности на научное исследование веры и жизни. Если не весь народ, то по крайней мере, многие из князей и особенно иерархи, до монгольского ига, отличались относительно обширным образованием. В монастырях усердно переводились и списывались произведения греческой духовной литературы. Паломники приносили с востока много греческих книг и переводов¹⁵; между князьями были ревнители просвещения, которые с большим усердием собирали книги, напр. Ярослав І-й (1054 г.)¹⁶, Константин Ростовский (1219 г.) и др. Образовываясь сами, князья и иноки начали было заводить училища и для народа. Но благое начинание было остановлено и уничтожено в самом основании. Умственное развитие Русского народа совершенно остановилось на той самой степени, на которой застигли его татары. Мало того, оно пошло назад. Многие древние книгохранилища погибли, князья и иерархи не могли заниматься народным образованием; потому что с прекращением благоденствия народа пресеклись и средства к его образованию. Наконец, замена русскими греческих митрополитов, которые, получая на востоке образование, могли в этом отношении благодетельно действовать на упадшее просвещение в России – отнял последнее средство к умственному развитию Русских. Правда, народ явился теперь самодеятельным; но, строго судя, еще рано сняли с него греческую опеку. Образование теперь совершилось двояким образом: в монастырях и чрез грамотеев-ремесленников. Но это образование было весьма незначительно – оно ограничивалось только умением читать и писать. Вот что постановили напр. отцы Стоглавого собора (1551 г.), только для предполагаемых училищ: «и учили бы есте вы (учители) учеников своих страху Божию и всякому благочинию, псалмопению, чтению и пению и канонархоханию, по цервовному чину и вообще грамоте довольно»¹⁷. К тому же, получающие образование в монастырях, в монастырях и оставались (что, впрочем, давало возможность иметь по крайней мере нескольких образованных пастырей церкви). Что же касается до массы народа, то мы почти не видим в ней и не многих образованных личностей. Остались от этого времени летописи и пастырские послания, но они ниже, по достоинству, произведений того же рода времени предшествующего и принадлежали или немногим иерархам (послания), или инокам (летописи). Проповедничество почти вышло из употребления. Белое духовенство также не могло руководить развитием народа – оно было само необразованно. Почти ко всему белому Русскому духовенству XV и первой половины XVI в. можно приложить слова Геннадия, архиепископа Новгородского, сказанные им о людях, которые хотели получить священнические места в его епархии: «А приведут, говорит он, ко мне мужика, и яз велю ему апостол дати чести и он не умеет ни ступити, и яз велю ему псалтырю дати чести и он и по тому едва бредет, и яз его оторну, и они изветъ творят... Иноде ведь то всю землю излаял, что нет человека в земле, кого бы избрати на поповство»¹⁸. Оставалось учиться самому народу – учиться по рукописным книгам. К сожалению, и это последнее и единственное средство было не для всех доступно. С одной стороны книги были только в богатых монастырях и у великих князей, и Русские этого времени не отличались уже прежней любознательностью; а с другой – между сочинениями весьма часто попадались, под прикрытием авторитетных имен св. мужей и церковных писателей – произведения легендарные – смесь Христианского вероучения с языческим. Неопытному читателю, при всем желании, весьма трудно было отличить, без руководства, истину от лжи. Кроме того, рукописи, не исключая даже церковно-богослужебных, были значительно искажены и испорчены невеждами-переписчиками и злонамеренными людьми¹⁹. Знание греческого языка, при посредстве которого можно было исправить попорченные рукописи, было так низко, что не было человека, который бы разобрал царскую библиотеку.

Таково было религиозно-умственное образование Русского народа, когда ослабли узы татарского ига. Что же сделал с собою здоровый, крепкий от природы, Русский ум?

Все вышеизложенные обстоятельства сильно влияли на Русское общество и в нем в это время довольно резко обнаружилось двоякое направление религиозно-нравственного развития, которое впоследствии времени постоянно и долго влияло на всю историю нашей церкви. Раздвоенность этого направления в религиозно-умственном развитии Русского народа состояла в следующем:

Мы видели, что Русский народ усвоял веру более внешним образом и по обстоятельствам не имел возможности вникнуть в самый дух Христова благовестия. Привыкши к внешности и предоставленная сама себе одна часть тогдашнего Русского общества на этом и остановилась. Предание священной старины сделалось для ней неизменным законом. Твердость в предании и ревность по нем, без сомнения, дело похвальное; но, к сожалению, здесь обнаружились крайности. Внешность, обряд, буква – сделались теперь для этой части народа неизменными. Она не хотела проникать в дух и содержание своего вероисповедания. Все, что предано изстари, имело для нее характер и неприкосновенность божественную. Отсюда развилось безотчетное благоговение пред авторитетами. Стоило явиться какому-либо сочинению, под прикрытием сказания о каком-либо святом, или с именем святого – и этому сочинению без всякой критики верили с невинным и упорным простодушием. Появлялись – «воронограи, сказания о жизни Иуды- предателя, о поставлении Христа во священники, о влиянии планет на судьбу человека, о леших, домовых, о том, как Моисей в Индию ходил» и другие сочинения мистического содержания, не имеющие ни исторических, ни логических оснований; – их переписывали, перечитывали и верили им от души²⁰. Вследствие такого взгляда на все авторизованное мнимо-святым и мнино-божественным, в этой части Русского народа появились предрассудки, суеверия, неразумное исполнение одних обрядов; обнаружилось, так характеристично называемое, двоеверие. По внешности, человек с таким направлением, был истинным Христианином, но в религиозном сознании его, без его ведома, было много элементов язычества. Люди этого направления упорно отстаивали свои обычаи и привычки. Не проверяя своей веры знанием, не доверяя никакой логике и истории, если последняя противоречила их взгляду, они всякое изменение утвержденного временем обычая, всякое искоренение и уничтожение предрассудка, простое исправление буквы и обряда, чтобы только придать им правильный и согласный с Христианским вероучением смысл, считали искажением веры. Почему так? – это объясняется тем, что и при появлении суеверий и предрассудков в народе, равным образом при безотчетном усвоении других погрешностей против веры, им придавали религиозный характер.

Но вот и другое направление:

Религиозное сознание от объективизма начало переходить в субъективизм; от одного наружного Богопочтения вера начала проникать в жизнь самого народа. Но и в этом противоположном первому направлении скоро обнаружились крайности. Присмотревшись к внешности, заметивши в ней разные наросты и желая при этом понимать самую сущность веры, такие люди скоро начали или вовсе отвергать всякий законный обряд, или более равнодушно смотреть на него; образовалось отрицательное, критически-религиозное направление. Конечно, оно было переходнымъ; – но и в самом зародыше своем было уже вредно. Оставленное самому себе, не имея надежного руководства и сталкиваясь с различными неправославными и даже противохристианскими понятиями, которые в это время так сильно развивались на западе, и, судя о вере по искаженной внешности, это направление скоро сделалось строго скептическим. Русский человек с таким направлением сильно хотел, но не мог, или лучше не успел в то время быть вполне христианином. Отсюда-то появились на Русской почве сильное брожение умов и никогда небывалые здесь ереси. Впрочем, строго судя, последнее направление, при всех своих крайностях, было лучше первого. Его беспорядки не скрывались и потому их, хотя и с трудом, но все-таки можно было исправить, а с другой стороны, вызывая на деятельность образованных людей, оно могло прямо примкнуть и усвоить надлежащий и истинный взгляд на предметы веры. Необходимо было серьезное религиозно-нравственное образование, под руководством хороших деятелей, – и они, повторяем, могли с течением времени (как было на самом деле) указать прямой путь и этому направлению. В этом направлении не было упорства, а где вообще нет упорства, там можно когда-либо найти нечто доброе.

В таких чертах представляется нам религиозно-нравственное состояние Русского общества к концу ХV и в начале XVI века. Это время было временем переходным. При чем, по естественному ходу дел, возникли многие общественные и религиозные вопросы. Деятелям того времени нужно было иметь много нравственных сил и энергии, чтобы, при решении этих вопросов, не увлечься с правого пути и заслужить признательность потомства.

В какое же отношение поставил себя Пр. Иосиф Волоколамский в тогдашней жизни церкви и общества и какое значение имела его деятельность?

Решая эти вопросы, мы естественно должны разделить свое сочинение на две главные части: на обозрение во 1-х – жизни и во 2-х литературной деятельности Пр. Иосифа; потому что он ознаменовал себя в том и другом отношении. Каждая часть будетъ иметь еще несколько подразделений, применительно к различным сторонам деятельности Пр. Отца.