Исследование о сочинениях Иосифа Санина, преподобного Игумена Волоцкого

Переводы на славянский язык книг Священного Писания и книг богослужебных, как песнопевческих, так повествовательных и поучительных составляют с первых времен русской истории наше умственное достояние. «Кроме того, у нас – говорит А. В. Горский – составился богатый запас переводов отеческих писателей, какого не представляет ни одна древняя литература новых западных народов, у которых господствовала римская литургия и латинский язык¹».

В XIV веке запас этот пополнился ещё многими новыми переводами различных сочинений и статей духовного содержания, из которых видное место занимают переводы толкователей Священного Писания, обширных сочинений Дионисия Ареопагита и, наконец, современных авторов, афонских иноков, раскрывавших в своих сочинениях опыты духовной жизни и умного делания (Григорий Синаит, Григорий Палама и другие).

Переводы эти, сделанные главным образом в Сербской Хиландарской обители, на горе Афон, скоро проникли в Русскую землю и в подлинниках, и в списках сербской и русской редакции, весьма близких по времени к подлинным переводам.

Деятельностью серба митрополита Киприана начинается у нас эпоха книжного возрождения. Иноки русские обретают забытый путь на Святую гору и снабжают свое отечество книгами. В стенах размножившихся во второй половине XIV столетия обителей деятельная братия умножает число рукописей и распространяет грамотность.

Новое обогащение должно было оказать свое действие. Знакомство с мудрыми христианскими писателями должно было очистить и возвысить уровень религиозных понятий. Система верований должна была упроститься и вместе с тем окрепнуть под авторитетом отцов церкви. Но в среде книжников ещё не было писателя, который бы объяснил большинству немудрых грамотников догматы православной веры и поделился бы с ними плодами своего духовного образования. Долго русские идут за другими – переписывают, но не переводят сами. «Положены суть речи в книгах, – говорит один из составителей сборников XV столетия, – от начальных преводник ово словенскы, ово сербьскы и друга болгарскы и ина греческы, ихже не удовлишася преложити на русски язык»².

Дело Флорентийского собора, а ещё более отделение Киевской митрополии, возбудило умственные силы наших книжников. Но и в ту пору потребность защищать укоренившиеся верования выразилась разве только в том, что стали составляться особые сборники статей против латинства; в них, к статьям переводным с греческого присоединялись своеобразные простодушные сведения о народах латинской веры, да две подходящие статьи древнего славянского происхождения, да ещё два современного повествования о Флорентийском соборе и митрополите Исидоре³.

Возбуждение умов против латинства было так сильно, что само падение Византии книжники объяснили тем, что Бог покарал греков за отпадение от православия и за латинство.

Падение Византии утвердило независимость Московской митрополии Всея Руси. Предоставленная самой себе церковь наша стала собирать во едино нравственно-религиозные силы русских.

Избираемый из среды русских епископов митрополит уже ставился в Москве собором их и утверждением великого князя. Усиливаясь год от году Москва уже делалась в глазах книжных людей «новым Римом». В связи с такими обстоятельствами явилась потребность прославить песнопением новых московских чудотворцев и жизнеописаниями увековечить их подвиги, а также подвиги других русских святых, как древних, так и новых. Творцом новых канонов и житий был чужеземец – Пахомий Серб.

Между тем живая сила русских грамотников находит себе выражение в летописях, посланиях, редко в повестях и, наконец, в составлении сборников. Круг литературной деятельности всё-таки увеличивается. В описании современных событий заметно наклонение к искусственным приёмам и книжной мудрости. Сам книжный язык, развиваясь, заметнее отделяется от языка немудрого, обыденного – образца разговорной речи того времени.

Плоды систематической начитанности и всякого рода начитанности обнаружились в последние три десятилетия XV века, в годы княжения Ивана III, «рождённого данником степной орды» и завещавшего сыну великое государство.

Сношения с иностранцами – эта новая потребность нового государства –вызвала ряд лиц, способных к этому делу. И хотя первым по времени из таковых был грек великой княгини Софии Траханиот, то остальные были русские – Толбузин, дьяк Василий Кулешин, Фёдор Курицын, Михайло Яропкин, казначей Дмитрий Владимиров Ховрин, дьяк Зайцов и Митрофан Карачаров.

На возбужденные к любознательности умы подействовала западная астрологическая наука, занесенная в Новгород из Литвы и некоторое время державшаяся в среде Московских вольнодумцев. Тогда распространилась ересь жидовствующих, отрицавшая многое, но ничего не предлагавшая взамен того, что отрицала. Её распространители возбудили в обществе стремление познавать Священное Писание, «пытать о вере», как тогда выражались. Тогда-то появился писатель, щедро поделившийся своими познаниями в делах веры и давший в руки грамотным, но не учёным, как он, людям книгу, в которой изложил систему верований в должной полноте. То был Иосиф Санин, основатель и устроитель монастыря на Волоке-Ламском.

В эту же эпоху возникли разномнения в среде самих православных. Любопытно, что те главные спорные пункты, которые позднее сделались достоянием массы людей книжных и даже не книжных, отделили староверов от православных, были в конце XV века пунктами сомнения и спора у людей, стоявших на высшей степени образованности своего времени. В среде православных книжников появилось особое направление и те, которые вносили аскетические взгляды на монашество и проповедовали нестяжательность, несочувственно отнеслись к новым строгим постановлениям русской церкви, вызванным духом времени и обстоятельствами. Завязалась полемика.

Таким образом эпоха политических, внешних и внутренних переворотов была эпохой сильного умственного брожения в литературной деятельности. В полемике одним из главных деятелей был тот же Иосиф Волоцкий. Иосиф излагал учение веры общедоступно, тем книжным языком, который подчинился уже влиянию местного русского языка, между тем как язык переведенных с греческих книг не всегда был понятен. Иосиф вразумительно, наглядно объяснял то, что не всякий грамотник мог уловить «в ширине Божественного Писания». Он собрал в целое те догматические и церковно-исторические сведения, какие были нужны православным не только в борьбе с еретиками, но и для уяснения самим себе системы верований. Иосиф не знал по-гречески, но от ранних лет, вчитываясь в книги, усвоил всё то, чем богата была наша переведённая письменность.

С этой стороны писания Иосифа имеют особое значение, как образец нашей русской коренной образованности, встретившейся впервые с разного рода новизнами. В сочинениях Иосифа обнаружилось полное знание книг Священного Писания – не только новозаветных и псалмов Давида, что было, так сказать, собственностью всякого богомольного грамотника, но и обстоятельное знакомство с книгами повествовательными и пророческими. Восточная церковь, как известно, не запрещала читать книги Ветхого Завета. Библейскими познаниями наша древняя письменность была богата. Со всеми эпическими подробностями Иосиф передает библейские рассказы. Изречения пророков служат часто подтверждением его мыслей. Дух Библии имел на него сильное влияние; на Библии воспитал он строгость своих приговоров и пророческую ревность о Боге.

Около сказаний, взятых из Священного Писания, в течение средних веков развивалось библейское предание и новозаветная апокрифическая легенда. Богатая по содержание повесть Ветхого и Нового Завета давала огромное число тем для поэтического творчества: тёмные места Священного Писания нередко объяснялись произвольным вымыслом, библейские события связывались между собой вымышленными; дополнялась и Евангельская история. Русская любознательность с жадностью воспринимала все подобные дополнения к Священному Писанию. Вопросы и ответы, часто встречающиеся и в сборниках XV века, характеризуют такого рода любознательность. Не чуждый и этих познаний Иосиф держится преимущественно на почве Священного Писания и отцов церкви. Строгий догматик и чтитель буквы закона, Иосиф в своих писаниях является также и историком. Но рассказ входит в его сочинения как пример и доказательство основной мысли – не более. Примеры, приводимые им из житий святых, показывают, что он внимательно изучал Минеи и Прологи. Кроме житий малоазийских и греческих он пользовался и житиями сербских святых. Рассказы из жизни восточных монахов (Патерики, Старчество, Отечник) известны ему во многих мелких подробностях. Затем следуют церковные писатели: отцы церкви, толкователи книг Священного Писания, писатели против ересей. До сорока имен доходит число писателей, из которых свидетельства, по мере надобности, приводит Иосиф. Иоанн Лествичник, Никон Черной Горы и Ефрем Сирин особенно близки ему. История Восточной империи ему известна довольно обстоятельно, в особенности история борьбы императоров с еретиками. Ссылается он на хронограф Георгия Амартола, перечисляет царей вавилонских, персидских, преемников Александра Македонского и, наконец, римских. Сведения о западной истории у Иосифа скудны и не точны, так, например, падение Рима он относит к X веку.

Книжная образованность XV века содействовала распространению познаний о былых временах отечества. Читаются летописцы, изучаются древние русские Уставы; Патерик Печерский в большом употреблении. Москва воспроизводит память своих мужей прошедшего столетия. Воспитанный повествователем о былом, преподобным Пафнутием, Иосиф в своих произведениях воспроизводит славу Отечества: он знает случаи из жизни первых великих московских князей и митрополитов, повествует о жизни русских подвижников своего столетия, предлагает для чтения верующим Патерик Печерский и по устному преданию говорит о преп. Сергии Радонежском.

Такова была образованность Иосифа. Что касается до его направления, то в борьбе с ересью, равно как и в прениях с чисто православными нововводителями, он явился защитником укоренившихся на Руси верований и порядков. Он также вносил и новое в русскую жизнь, но это новое клонилось или к довершению старого, завещанного предками, или к утверждению действительно новых порядков, но всё-таки предреченных преданием и, так сказать, выжданных порядков. Так он старался восстановить древнее Феодосиево общежитие и так он принял сторону нового государственного порядка, о котором впрочем, давно уже мечтали наши книжники.

Относясь с горячностью к тому, что он почитал за истину, Иосиф с беспощадной строгостью отнёсся к еретикам и в их отступлении от церкви видел опасность для Отечества. Речь его о еретиках и сам способ выражения много напоминает французского монаха, писавшего в начале XIII века против альбигойцев. То же простодушное негодование, тот же страх, что у Пьера Vaulx-Cernay. Заметим, кстати, что поступки оскорблявших святыни альбигойцев, так же грубы, как и поступки новгородских последователей, Алексея и Дениса.

Писания Иосифа, преимущественно слова на еретиков, разошлись в большом количестве списков в XVI, XVII и даже XVIII столетии.

Его строгое учение сделалось достоянием той массы книжников, которая полтора века спустя после Иосифа воспротивилась новшествам Никона.

Его политические взгляды имели сильное влияние на великого князя Василия Ивановича. На взглядах этих воспитался Иван Грозный. Последователи Иосифа продолжают и по смерти его отстаивать его направление. В словах, будто бы сказанных, по свидетельству Курбского, престарелым епископом Вассианом Топорковым, племянником и учеником Иосифа, Ивану Грозному, слышится голос строгого Волоцкого игумена.

***

Ещё Карамзин обратил внимание на значение Иосифа. Ознакомившись ближе с его сочинениями, профессор Соловьёв разгадал его отношение к великому князю Василию и подробно рассмотрел деятельность Иосифа на страницах своей истории. Об этом преподобном писали и духовные ученые наши. За всем тем осталось место для историко-литературного исследования об этом писателе. Предприняв такого рода труд, я старался вывести наружу и те исторические обстоятельства, и те литературные явления, с которыми в прямой связи находилась жизнь и деятельность Иосифа, и, наконец, желал проследить его взгляды, направление и уразуметь его свойства.

Жизнь писателя и личный характер его объясняют многое в его сочинениях, в особенности же, когда дело идет о писателе, чьи частные письма подлежат разбору исследователя. Поэтому и обращено мною внимание на жизнь Иосифа. Но он был монах и игумен-устроитель своего собственного монастыря. Явление же игуменов-основателей в то время было столько же народное, сколько и церковное – и я посвятил несколько страниц предлагаемого сочинения на обзор этого явления.

Не касаясь ни в чём предмета с духовной точки зрения, я, вместе с тем, не внёс в труд свой личного взгляда на те или другие верования.

25 ноября 1867 года.

Источниками при составлении предлагаемого труда послужили сочинения самого Иосифа, писания его современников и, наконец, близкие к нему по времени памятники.

Самым значительным сочинением Иосифа, по обширности и содержанию, должно считать Просветитель или обличение ереси жидовствующих. В начале его помещено: «Сказание о новоявившейся ереси новгородских еретиков: Алексея протопопа, и Дениса попа, и Федора Курицына и иных, то же исповедующих». За Сказанием следуют шестнадцать слов на еретиков новгородских. Эти слова вместе с Сказанием и составляют книгу, которая позднее, т.е. в половине XVI века, названа Просветителем. В сказании о соборе на Матвея Башкина 1554 г. читаем: «Касьян же начя хулити книгу преподобнаго Иосифа, еже сей преподобный списа на ересь Новгороцких еретиков, счини хитре и премудре от Божественных писаний; ей же тогда принесенней бывши на собор на обличение еретиком, и зело похвали ю боговенчанный царь, пресвещенный Макарей митрополит и весь собор священный, светилу ту нарекоша быти православию»⁴.

Просветитель есть перевод слова Lucidarius, Elucidarium. Слово это употреблялось у нас и без перевода. В западной литературе им обычно обозначались сборники статей, разрешавших космографические, астрологические и всякого рода замысловатые вопросы. Луцидариус был переведён у нас с латинского⁵ и Максим Грек писал против его содержания.

В числе рукописей Московской епархиальной библиотеки находится автограф Просветителя: рукопись в 4-ку, написана небрежно полууставным почерком, каким написаны и другие собственноручные тетради Иосифа. Есть несколько полных списков этого сочинения, близких по времени к Иосифу, но самое большое их число относится к ХVII и XVIII столетиям.

Просветитель издан Казанской духовной академией в приложен к журналу Православный Собеседник за 1857 год. Издание сделано по трём рукописям Соловецкой библиотеки, двум Московской духовной академии, по рукописи, принадлежавшей митрополиту Григорию и некоторым другим.

Рукописи эти второй половины XVII и первой половины XVIII века, за исключением одной Соловецкой за № 326, современной Иосифу, и данной монастырю его иноком Нилом Полевым, в 7022 (1514) году, как это видно из надписи⁶. Две рукописи Императорской Публичной библиотеки, из древлехранилища Погодина сверены мною с печатным изданием Просветителя. Текст одной из них, за № 1135, тот же, что и взятый за основание в издании; в другой же рукописи, за № 1134, иногда встречаются те же варианты, какие означены в примечаниях и взяты из рукописи митр. Григория. Вообще разница в текстах Просветителя незначительная.

Много есть и неполных списков Просветителя. Сказание и первые десять слов находятся в рукописи Имп. Публ. библ., F. I, 229 (Толст., отд. I, № 299); оно же и первые десять слов в рукописи той же библиотеки, Q. I,259 (Толст., отд. II, № 272), Слова 8-е, 9-е и 10-е включены в сборник XVI века Миротворный круг, потому что содержание их имеет прямое отношение к содержанию всей рукописи.

Сказание было напечатано впервые, но не полностью, в Древней Российской Вивлиофике, т. XIV, стр. 128–146. В рукописях оно встречается и отдельно от слов, как например, в рукописи Импер. Публ. библ., Q. XVII, 18 (Толст., отд. II, № 175, л. 439).

Остальными сочинениями Иосифа, равно как и другими памятниками, служившими источниками моего труда, пользовался я в следующих рукописях:

I. Макарьевская Минея, месяц сентябрь (экземпляр Успенского собора). Под 9-м числом помещены: одно из житий Иосифа (написанное Саввою Черным, епископом Крутицким) и Духовная грамота о монастырском и иноческом устроении, или так называемый Устав Иосифова монастыря – второе из наиболее значительных сочинений Иосифа. По полноте и тщательности, с какою написан Устав – это самый лучший список из виденных мною. Памятник этот, состоящий из предисловия, собственно Устава, разделенного на главы и предания, ещё не издан, за исключением 10-й главы под названием: «Отвещание любозазорным или сказание вкратце о святых отцех, бывших в монастырех, иже в Рустей земли сущих». Глава эта напечатана с пропусками в Чтениях Общ. Ист. и Древн. (1847 г. № 7) и полностью в Летописи занятий Археографической комиссии (1862–1863, выпуск второй). Последнее издание сделано по рукописи, принадлежащей Археографической комиссии и описанной её членом Савваитовым, в которой эта десятая глава помещена отдельно⁷.

II. Сборник XVI века, написанный полууставом, подходящим к скорописи, ныне принадлежит Импер. Публ. библиотеке, Q. XVII, 64. Он из собрания графа Толстого (Опис. Славяно-Российск. рукописей графа Ф.А. Толстого; отд. II, № 68). Рукопись эта частью написана архимандритом Ново-Спасского монастыря Нифонтом, впоследствии ставшем епископом Сарским и Подонским, и завещана им Иосифову монастырю, где он был пострижен и одно время был игуменом. Сборник этот, кроме других статей, полон материалов об Иосифе. В нем следующие статьи относятся к нашему предмету:

л. 107. «Духовная грамота или Устав Иосифова монастыря», написан неразборчиво и некрасиво. Начального листа недостает.

л. 201. Его же: «Духовная (завещательная) грамота», в которой Иосиф поручает монастырь свой покровительству великого князя Василия Ивановича. Напечатана в Древн. Росс. Вивл. (т. XIV, стр. 147–148).

л. 202. Его же: «Послание как мириться со apxиепископом Серапионом Великого Новгорода и Пскова». Написано к вел. князю Василию Ивановичу.

л. тот же. Его же: «Послание к великому князю Василию Ивановичу на еретиков».

л. 205. Его же: «Послание к великому князю Ивану Васильевичу на еретика Кленова». Напечатано в журнале Мин. Нар. Просв., за 1866 г., июль (отчет по истории Русск. Литературы).

л. тот же. Его же: «Послание к некоему вельможе, возбраняющу ему раб своих пострищи в черньцы». Издано Костомаровым в Памятниках старинной Русской литературы (вып. IV) по рукописи Волоколамскаго монастыря, находящейся ныне в библиот. Моск. дух. акад.

л. 208. Его же: «Послание о чернце, расстригшемся и от правил пространно».

л. 211. Его же: «Четыре послания о епитимьях к некоим вельможам, в мире живущим, детям его духовным».

д. 217. Его же: «Послание к некоей княгине вдове, давшей по своим детям на сорокоуст и пороптавшей». Напечатано с незначительными пропусками в журн. Мин. Нар. Просв. (там же). Заглавие это не верно, как будет показано в своем месте.

л. 222. Его же: «Послание к некоему вельможе (Ивану Ивановичу Третьякову), зазирающу ему о бывшей брани со архиепископом Серапионом». Обширные отрывки из него и полный пересказ его содержания см. в журн. Мин. Нар. Просв. (там же).

л. 245. Его же: «Послание к епископу Нифонту на еретиков». Напечатано с выпусками в Чтениях Моск. Общ. Ист. и Древн. (1847 г., № 1).

л. 249. Его же: «Послание к Симону митрополиту». Издано в Памятн. старин. Русской литер. (вып. IV).

л. 250. «О преставлении старца Антония Галичанина в Павловой пустыне 7034 года, в июле». Повесть неизвестного автора. Она встречается и в других сборниках XVI века, например, в сборнике Имп. Публ. библ. (Толст., отд. II, № 254), в сборнике Моcк, духовн. академии № 156 (520), л. 368. Жизнь лица до поступления в монашество и старые грехи инока являются здесь на суд по смерти во всей наготе. Смерть является иноку в живом образе; ей предшествуют бесы, очерченные не менее живо. Вообще статья любопытна для характеристики нравов XVI века. «… лежа в недузе долгое время и перед смертию видение виде: приидоша демони... иные стояли, яко древо высота его и подперся палицею великою, а ине стояше и кричаше, аки свиньия...» Оружие бесов: удицы, клещи, пилы малые, рожны, шила, бритвы; «а ин глаголет: распорем да опять сошьем его...», «… на некоем месте обретохся незнаеме и видех тамо яко некую улицу и в ней множество человек рищущих и вси ходяще тужат и горюют и глаголют: ох, ох, горе, горе! Аз мнехся поверху их: ни се хожу, ни се летаю, яко невидимая сила ношаше мя по воздуху, яко с человека высотою: от земля летати ми яко на полотне носиму. И видех пред собою грехи моя от юности моея, ни кым же держимы, яко круги, или аки доски; всякий грех воображен написан не книжными словы, яко на иконах и не красными, писано дегтем но толико прозрачно и разумно; как взриши, так и спомнишь лето и месяц, и день... Ещё ми сущу пяти лет мати моя спаше.... ино так и написано. Да замахивался есми на мать свою батогами, и тако она седит, и яз как замахнулся, ино тако ес и написано и батог от туть» и т. д.

л. 252. «О преставлении старца Kaccиaнa Босого». Послание Иосифова монастыря игумена Нифонта к великому князю Василию Ивановичу. Издано в Доп. к Актам истор. (т. I, № 218).

л. 275. Иосифа Волоцкого «Послание и прошение молебно у некоего князя о постригшемся в черньцы человеце его».

л. 276. Его же: «Послание к некоему вельможе, о рабех его, гладом и наготою морящему их». Издано в Доп. к Актам историч. (т. I, № 213).

л. 277. Его же: «Послание некоему о Христе брату, еже сохранити cия заповеди царствия ради небеснаго». Издано там же (т. I, № 211).

л. 279. Его же: «Приказ старцам». Издан там же, под названием Наказа о недержании хмельных напитков (т. I, № 212).

л. 281. Его же: «Приказ великому князю Василию Ивановичу Всея Руси, и коим старцем приказати пригоже монастырь». Издан там же (т.1, № 217) и в Древ. Росс. Вивл. (т. XIV, стр. 290).

л. тот же. Его же: «Послание князю Юрию Ивановичу о пропитании нищих во время глада». Издано в Доп. к Акт. ист. (т. I, № 216).

л. 283. «Послание к Иосифу некоего мудра мирянина».

л. 288. «Иосифа Волоцкаго о вельможах».

л. 293. Его же: «Послание к Василию Андреевичу Челяднину».

л. 316. «Послание Симона митрополита к игумену Иосифу 7017 (1509), июля 18». Напечатано в Древней Российской Вивлиофике (т. XIV, стр. 198). Оно включено в послание к Борису Кутузову. Напечатано также, по не совсем полному списку, в Актах истор. (т. I, № 290).

л. 317. «Грамота архиепископа Геннадия Новгородскаго владыке Прохору Сарьскому» о еретиках. Она сохранилась, на сколько мне известно, только в од- ном списке^–, так что и самая библиотека Московской духовной академии, богатая рукописями ХV–XVI века, не имеет этого замечательного памятника. По содержанию своему грамота сходна с посланием того же Геннадия к Иоасафу, изданным в Чтениях Общ. Ист. и Древн. (1847 год, № 8), а именно в тех местах, где архиепископ говорит о ереси, еретиках, о веровании в кончину Mиpa и о Пасхалии. Некоторые выражения дословно схожи. Вот любопытные места, которых нет в послании к Иоасафу:

1) После совета справиться в правилах о Мессалианской ереси: «аще ли в твоих не будет правилех, ино в великого князя правилех писаны. Да что есми послал грамоту да и подлинник к митрополиту, что Наум поп сказывал, да и тетрадь, почему они молились по жидовски, и ты тамо узришь все что ся как чинило и (как) превращены псалмы на их обычаи. И толко бы поп Наум не по- ложил покаяшя, да и в христианство опять не захотел, ино как бы мощно уведати?...» Рассуждение о Пасхалии и о Шестокрыле дословно схоже в обоих посланиях до слов: «Авраам в Египет шед Египтяна учи землемерию, да и розчет земный, да потом и Жидова от них навыкли». С этих пор до конца оба послания совершенно отличны одно от другого. Послание к Прохору после того продолжается так: «а во всяком языце, то есть, христианстии учители тому были велми горазди – Иоанн Златоуст, Василий Кесарийский, Григорий Богослов. А в Григориеве житти Акраганскаго писано: доиде-ж де и арфимитикию и геометрию и мусикию и астрономию всю до конца извыче. Сего ради вспомянух твоему боголюбию онех мерзостная и сопротив глаголемая божественному повелению учения еретическая числы онеми жидовскими преставляема. А о летех скончания Богу мощно приложить и уложить; а богословцу Григорию изъясняющу да и в зерцале мужу мудру повинуюся, на тогож Григория свидетельство приводящу: егда наполнится горний мир, тогда ожидай скончания. И Енох праведный написа: преж даже вся не Быша постави Бог века творнаго и потом сотвори всю тварь видимую и невидимую, и по всем оном созда человека в образ свой, и того для раздели Бог век человека ради на времена и лета, и на месяци, и на дни и часы, и да разумеет человек времен премену и чтет своея жизни конец. И егда скончается тварь, юж сотвори Бог, от Господа временя погыбнут и лет не будет к тому, дние и часы не почтутся, но станет век един. И прочая сам не невеси, а милость Господа Бога вседержителя и Пречистыя его матере и нашего смиреня молитва, купнож и благословение да есть всегда с твоим святительством и боголюбием. Аминь».

Грамота эта написана ранее послания к Иоасафу, а именно зимой 6996 года. Из самой просьбы Геннадия, обращенной к Прохору, видно, что ещё великий князь и митрополит не дали ответа на его донесение о еретиках. Ответ великого князя и митрополита Геннадия последовал в январе 6996 (1489) года. Послание же к Иоасафу написано не прежде 6997 года уже по оставлении им престола apxиeпископии Ростовской и Ярославской.

л. 353. «Известие о жизни старца Фотия, бывшаго ученика Кассиана Босаго, Иосифова спостника». Состоит из трех частей: 1) сведения о жизни старца до поступления в монашество; 2) труды его и подвиги и, наконец 3) обычное послесловие: «како могу исписати от простоумия моего. Но Бога ради, отцы и братия, не по зазрите худоумию моему и грубости. Да не будет в посмеяние написание се недостойнаго и худаго и грубаго черньца Вассияна, что есми дерзнул», и т. д. Автор этого сказания, чернец Иосифова монастыря Вассиан, впоследствии игумен на Возьмище (в Волоколамске), был составитель многих сборников.

III. Сборник XVI в., в 4-ку, Импер. Публ. библ., Q. ХVII, 15, из собрания гр. Толстого, (Опис. Слав. Росс. рукописей, отд. II, № 254), написан тем же Нифонтом, который потрудился и над составлением предыдущей рукописи. Этот сборник был им написан ещё в бытность его игуменом Иосифова монастыря. В начале помещено:

л. 1. «Сказание Иосифа о ереси Новгородской и его же шестнадцать слов на еретиков». (Просветитель).

л. 383. «Послание Геннадия архиепископу Новгородскому от Дмитрия стараго, 1486 г.». Находится также в сборнике XVI в., Моск, духов, ак. № 136, л. 446, но с значительными пропусками. Год послания определяется следующими словами: «Латына держит от Христа до ныне 1486». Автор отвечает в своем послании, или, как он его называет сам, в «отписании» Геннадию на вопросы, занимавшие архиепископа, о том, нужно ли двоить или троить аллилуйю; как понимать одно выражение в толковой псалтыри (блаженни, им же отпустишася беззакониа и им же прикрышася греси) и как думать о седьмой тысяче? В середине послания автор дает следующие ответы на одно из требований Геннадия: «Да писал еси, господине, о слове том, что Юрьи переводит, его к тебе ранее отслати; ино, господине, тому толь вскоре нелзе быти, зан(е)же перевод медлен, а ещё Юрью мало досугу, и ты бы пожаловал, о том не бранил».

л. 390. «Геннадия apxиеп. Новгородскаго сказание о составленной им Пасхалии на 70 лет осьмыя тысячи». Сказание это встречается во множестве списков.

л. 396. Его же: «Послание к митрополиту Зосиме о еретиках, 1490 г.». Помещено в Актах Арх. Эксп. (т. I, № 38).

л. 401. Его же: «Послание к собору Владыке» о том же, 1490 г., октябрь⁸. Небольшая часть его издана в Правосл. Собеседнике (1863 г., т. 1) по списку, вероятно, неполному Соловец. библиотеки.

IV. Сборник XVI в., в 4-ку. Импер. Публ. библ., Q. XVII, 50, из собр. гр. Толстого, (Описание Слав. Росс. рукоп., отд. II, № 341), разных почерков. Принадлежал игумену Иосифова монастыря Евфимию, им собран и отчасти самим написан.

л. 16. «Иосифа Волоцкого Послание к Нифонту епископу Суздальскому». Издано в Чтениях Общ. Истор. и Древн. (см. выше II, л. 245).

л. 23. «Краткое известие о жизни Волоцкого игумена Иосифа».

л. 36. «Иосифа Волоцкого Послание к великому князю Василию о еретиках» (см. выше II, л. 202).

л. 39. «Послание старцев Иосифова монастыря (неизвестно к кому) о духовном запрещении, наложенном на них Новгородским архиепископом Серапионом».

л. 45. «Послание игумена Иосифа о пострижении рабов» (см. выше II, л. 205).

л. 57. Его же: «Духовная грамота» (см. выше II, л. 201).

л. 61. «Послание к Новгородскому архиепископу Макарию о чернеце Гуриe» приписано Иосифу Волоцкому. Макарий поставлен архиепископом Новгородским спустя десять лет по смерти Иосифа. Послание мог написать и Иосиф, но только не к Макарию, а к Серапиону, или скорее к Геннадию. В послании говорится сперва о благодеяниях, оказанных архиепископом пишущему: «никто же бо в сей пресветлой стране в настоятелех есть, ему же большею почестью и любовию должен есмь». Потом автор послания объясняет, что он уговаривал инока Гуpия, пришедшего к нему в монастырь, идти обратно в Отенскую обитель, где Гурий принял пострижение и где обещался пребывать до смерти.

л. 77. «Послание Иосифа Волоцкого к Челяднину» (см. выше II, л. 222). Здесь ошибочно озаглавлено: «Челяднину», следует: «Ивану Ивановичу Третьякову».

л. 167. «Грамота великого князя Иоанна Васильевича архиепископу Геннадию о новгородских еретиках». 6996 (1488) Февр. 13. Издана в Актах ист. (т. I, № 285).

л. 168. «Грамота митрополита Геронтия архиепископу Геннадию», о том же. Помещена там же вслед за предыдущей грамотой.

л. 230. «Отпись Генадия архиепископа Великого Новаграда и Пскова» (митрополиту Симону) 7012 (1504) Июня 26. Издана в Актах историч. (т. I, стр. 146).

л. 296. «Грамота Новгородскаго архиепископа Геннадия Суздальскому епископу Нифонту», о еретиках Новгородских.

Она написана вскоре после грамоты к Прохору Сарскому (см. выше II, л. 317). Приводим ее полностью, так как она ещё не была издана и заключает в себе любопытные подробности о еретиках.

«Святейшему и боголюбивому и о святом Дусе брату и сослужебнику Нифонту епископу Суздальскому и Торусскому. Что есми послал государю великому князю да митрополиту грамоты да и подлинник о Новгородских еретицех, а Прохору епископу Сарскому грамоту есми о той же ереси послал же, а тебя тогды на Москве не было. И о сем твоему боголюбию вспоминаю, чтобы еси посмотрел в владычню в Прохорову грамоту в первую, занеже тамо о их ересех пространно изъявлено; да усердно о том потщание имея, споборствуя по Христе Бозе и пречистыя его Богоматери, яко же должно есть твоему святительству воспоминая государю великому князю да и господину нашему Геронтею митрополиту, чтобы потщался тому делу исправление учинити, занеже ныне како продлилось то дело обыск ему не крепок чинитца. Ино познают: еретикам ослаба пришла, уже ныне наругаютца христьянству – вяжут кресты на вороны и на вороньи; многие видели ворон де и летает, а крест на нем вязан деревян, ворона де и летает, а крест на ней медян. Ино таково наругание: ворон и ворона садятся на стерве и на калу, а крестом по тому волочат! А зде се обретох икону оу Спаса на Ильине улици преображенье з деянием, ино в праздницех обрезание написано – стоит Василей Кисарийский… а на подписи написано: обрезание Господа нашего Иисуса Христа. Да с Ояти привели ко мне попа да диака, и они крестьянину дали крест телник древо плакун, … и христианин де и с тех мест сохнути да немного болел да и умер. А диак сказываетца племенник Гриди Клочу еретику, что в подлинник написан. И ныне таково есть бесчинство чинитца над церковию Божиею и над кресты и над иконам и над христьянством. А того толке не управит князь великий, а того на крепко не обыщет, ино будет последняя лесть горше первыя. И ты бы о том митрополиту явил, чтобы митрополит печаловался государю великому князю, чтобы поочистил церковь Божию от тое ереси. А тому бы есте не верили, что ся они зовут христиане, то они покрывают свою ересь тем; занеже то яз известно отведал. И на них и твое бы боголюбие усердно попечение имел о церкви Божии и о православном християньстве. А милость Господа Бога вседержителя и его Пречистыя Богоматере и нашего смирения молитва купно же и благословение да есть всегда с твоим святительством и боголюбием. Аминь».

В конце грамоты приписка: «противень послал Нифонту епископу Суздальскому, да Филофею епископу Перьмскому во одны речи о еретицех с Семеном з Зезевитом. Лета 96 Генваря».

V. Сборник XVI в., в лист. Импер. Публ. библ., F. I, 229. из собрания гр. Толстого, (Опис. Слав. Росс. рукоп., отд. I, № 299). Надпись скорописью: «книга епископа Симеона Фессалоницкаго». В этом сборнике находятся только одни сочинения Иосифа Волоцкого. Начинается посланием к Нифонту епископу Суздальскому (см. выше II, л. 245). В Опис. Слав. Росс. рукоп. статья эта названа посланием Иосифа к неизвестному, потому что первый лист утрачен, а с ним и заглавие послания. В рукописи оно начинается словами: «Нет де и втораго пришествия...»

Вслед за десятью обличительными словами на еретиков новгородских находим послание к иноку-иконописцу, изданное в Чтениях Моск. Общ. Истор. и Древн. (1847 г. № 1), но не упомянутое в Опис. Слав. Росс. рукописей.

За ним помещено: «Послание к инокам о повиновении соборному определению». В Опис. Слав. Росс. рукописей оно включено в число одиннадцати слов на еретиков. Вот точное содержание сборника:

1) Послание к Нифонту.

1) То же к Митрофану, Андрониковскому архимандриту, изданное в Чтен. Моск. Общ. Ист. и Древн. (1847, № 1).

2) Сказание о новоявившейся ереси и т. д. с упоминанием содержания десяти первых слов. В нем недостаёт одного листа.

3) Десять слов на еретиков новгородских.

4) Послание к иноку-иконописцу.

5) То же – к инокам о повиновении соборному определению.

VI. Сборник XVI в., в 4-ку, Импер. Публ. Библ., Q. I, 67, из собрания гр. Толстого, (Опис. Слав. Росс. рукоп., отд. II, № 225). Здесь сказано, что эта рукопись дана была вкладом Соль-Вычегодской соборной церкви Благовещения Пресвятой Богородицы Никитой Григорьевичем Строгановым.

Статьи этой рукописи исключительно относятся до Пафнутия Боровского и содержат: 1) Краткое о нем сказание; 2) службу ему и, наконец, 3) «Житие и подвиги преподобного отца нашего игумена Пафнутия Боровского чудотворца и отчасти чудес споведание. Списано бысть учеником его Bacсианом, архиепископом Ростовским и Ярославским». Краткое сказание сходствует с известием о Пафнутии, помещенным в Воскресен. летописи под 6985 годом (Полн. Собр. Рус. лет., т. VII, стр. 183–184). Только в летописи сначала говорится о кончине святого, потом о его рождении и жизни; в сказании же наоборот, сперва о рождении и жизни, потом о кончине. К тому же в сказании пропущено описание погребения Пафнутия, но прибавлено несколько слов там, где говорится о строении церкви.

Житие написано, как видно из его содержания, одним из юнейших постриженников Пафнутия, лицом близким к Иосифу Волоцкому, и везде встречается с именем автора: очевидно, что Вассиан, архиепископ Ростовский и был один из юнейших учеников Пафнутия, лицо, близкое к Иосифу. Житие это обыкновенно приписывается Вассиану Рыло, автору послания к Ивану III на Угру, который поэтому и считается учеником Пафнутия Боровского и сродником Иосифа Волоцкого⁹; между тем, как этот Вассиан не мог быть первым и не был ни вторым, ни третьим. Шевырев приписывает житие Пафнутия Боровского Baссиану Санину, который был также архиепископом Ростовским и Ярославским и рукоположен в этот сан из архимандритов Симоновского монастыря¹⁰. Справедливость мнения Шевырева подтверждается следующими доказательствами: автор жития рассказывает, как Пафнутий предрек юному Baccиану, что он будет архимандритом на Симонове и тут же прибавляет, что предречение это сбылось и что Вассиан уже архиепископ Ростовский и Ярославский. Ясно, что Вассиан Рыло не мог говорить как о случившемся о том, что сбылось после его смерти. Уже игумен Троицкий в 1455 г.¹¹ Вассиан Рыло был ровесником Пафнутия и не мог быть не только юнейшим его учеником, но и пострижеником его обители. Странно было бы предположить назначение новопостриженного монаха только что возникшего монастыря игуменом Троице-Сергиевой обители¹². Ложное положение привело к целому ряду таких же заключений об отношениях Baccиaнa Рыло к Пафнутию и Иосифу, а равно и о времени написания жития. Так между прочим думали, что житие было писано между 1479 и 1481 годом, т. е. в последние годы жизни престарелого архиепископа, которые кроме того были годами его политической деятельности. С 1479 года он призван в Москву и находится там почти безотлучно до самой смерти. В том же году он два раза посылается великим князем по делу примирения с братьями. Летом следующего года Москва смутилась известием о нашествии Ахмата и в конце октября энергичный старец писал послание на Угру, а через несколько месяцев после того его не стало.

Baccиан Санин, брат Иосифа Волоцкого, не смешивался со своим тезоименитым предшественником в сборниках ХVI–XVII в., где исчислялись архиепископы Ростовские. В Истории Росс. Иерархии (ч. I, стр. 119) он поставлен тридцать шестым святителем Ростова. Между им и его предшественником Вассианом Рыло было два архиепископа: Иоасаф, князь Оболенский и Тихон Малышкин.

Житие написано в то время, как автор его был apxиeпископом; Вассиан Санин был им от 18 января 1506 до 28 августа 1515 года; следовательно, житие писано в этот девятилетний промежуток. Житие это сохранилось в большом количестве списков. Оно между прочим помещено в Макарьевской Минее за май, и в сокращении в Четьи-Минеи Димитрия Ростовского под первым же числом мая. Список рассматриваемой рукописи один из лучших и полнейших. В житие включены Беседы Пафнутия, встречающиеся и отдельно от жития. Оно начинается следующими словами: «светел и сладок есть зело, иже добродетели прилежай в очию зрящих и сопребывающих тому и к уподоблению может двигнути и предводити и по восхищении его»; разделено на главы, каждая под своим названием и оканчивается похвалой преподобному.

VII. Сборник XVI в., в 4-ку; Московской духовн. акад. № 152/515, из рукописей Волоколамского монастыря.

л. 395. Повесть о кончине Пафнутия Боровского, написанная учеником его Иннокентием. Автор изо дня в день пересказывает все, что делал Пафнутий с тех пор, как почувствовал близость кончины. В этом памятнике между прочим есть сведения о том, что лица, обеспокоившиеся болезнью Пафнутия, присылали к нему грамоты: «Пришли Тферския грамоты и золотыя деньги»... «Грамоту от великаго князя привез Федя Викентьевичь»... «От великия княгини Софи грекини приспе посланный с посланием»…

л. 419. Сказание о преподобном Пафнутии, то же, что и в предыдущем сборнике.

л. 420. Грамота духовная преп. Иосифа Волоцкого великому князю Василию Ивановичу (см. выше II, л. 201).

л. 511. Летопись событий конца XV и начала XVI в., писанная в Волоколамском Иосифове монастыре в правление Елены Глинской. Первое известие: «Лета 6987 мая 28 родился князь великий Василий Ивановичь. Того же лета поставлен монастырь Иосифов». Под 7038 годом означено, что приходили гости «из Ногаи с таваром, с коньми, и пригоноу было _҂п҃». Известие о Ногаях и конях их повторяется и под другими годами. Подобные летописные вставки встречаются в сборниках Иосифова монастыря среди статей, даже и в канонниках, среди молитв.

VIII. Сборник XVI в., миниатюрного формата, принадлежит Московской епархиальной библиотеке в Высоко-Петровском монастыре, из библиотеки Волоколамского монастыря. Он имеет вид книги, не предназначавшейся для общего употребления. Страница первая чистая; на её обороте и на втором листе записаны годы преставления митрополитов Петра и Алексея и обретения мощей последнего. Третий лист чистый. На четвертом, в середине страницы, вроде эпиграфа: «Григория Богослова слово д҃і. Ни что же сице Богу велелепно, якоже слово очищено и душа совершена истинными повелении». Сборник этот весьма разнообразного содержания. В нем между прочим находятся: Тропарь преподобному Иосифу: «Яко постником удобрение и отцем красота.... вси вернии сошедшеся восхвалим кротости учителя и ересем посрамителя премудраго Иосифа». – Кондак ему же. – Отметка о смерти брата Ioacaфa. – Год основания Иосифова монастыря и год смерти Иосифа. – Вопросы и ответы (о покаянии, о преступлении клятвы, об изгонении бесов чародеями). В конце вопрос: «како есть полезно приносити имение в церквы или нищим»? Ответ: «Христос хваля стоящих одесную его глаголя: приидете благословении отца моего, взалкахся бо и дасте ми ясти... обаче же бывают церкви неимущи сосуд некых или книг, тем принести и да(с)ти. А иже в богаты церкви приносити и даяти, то не весте что потом будет сбираемым ту. Многы бо церкви излишения собравше и добре не устроиша; последи же или погибоша не брегомы, или от ратник отъяты быта приношения»… – Послание преосвященного Серапиона архиепископа Великого Новгорода и Пскова к преосвященному Симону митрополиту всея Руси. Оно включено и в рукописное житие Серапиона и по не совсем полному списку издано в Памятниках старин. Русской литер. (вып. IV).

IX. Синодик пергаминный Иосифова монастыря XVI в. в 4-ку, той же библиотеки, с надписью: «Сей список старой кормовой держати в церькви по вся дни и на понахидах чести в обычныя в менышия кормы, и в болия кормы гдрьския на понахыдах чести по новому списку, по книге игуменьскаго писма Еуфимея». – На первой странице заупокойная молитва и за ней само поминание: «великого Новаграда архиепископы и епископы». 10 имен епископских, 20 архиепископских, из которых последними стоят Феофил и Серапион. Без имен поминаются все усопшие патриархи, цари, князья. В иных местах рукописи стерто, в других по стёртому написано (палимпсест?), из-за вновь написанных имён кое-где видны остатки старого поминания. Везде означены фамилии покойников. Под 09 сентября (л. 2) написан род Иосифа.

X. Сборник XVI в., малого формата, Москов. дух. академии (из собрания Волоколам. Рукописей) № 235/661.

л. 128. Два послания инока Нила Полева к старцу Герману. Оба написаны в оправдание Иосифа и всей братии, которых Герман обвинял за то, что отлученные архиепископом Серапионом причащаются св. тайн.

XI. Жития Стефана Махрищенского и Серапиона, архиепископа Великого Новагорода и Пскова. Рукопись XVII в., из библиотеки Троицк. Лавры, № 637, в лист, писана красивым уставом. В конце приписка: «В лето от создания Mиpa 7185; от рождества... 1677 написася сия книга жития иже во святых отца нашего Серапиона и преподобнаго Стефана, иже на Махрищи, в дому пресвятыя и живоначальныя Троицы и преподобных и богоносных отец наших Сергия и Никона, Радонежских чюдотворцев убогим архимандритом Викентием».

XII. Сборник конца XVI в., в 4-ку, из библиот. Москов. дух. академии (из собрания Волоколам. рукописей), № 158/522.

л. 457. Послание Иосифа Волоцкого к архимандриту Baccиaнy (неизвестному). Напечатано в Древней Росс. Вивл. (т. XIV, стр. 218).

л. 542. Его же: Послание к Борису Васильевичу Кутузову. Издано там же (стр. 177). В рукописи те же самые пропуски, что и в печатном; поэтому можно полагать с достоверностью, что Новиков печатал памятник с этого самого списка.

XIII. Сборник XVI в., в 4-ку, Моск. дух. акад. № 186/573, с надписью: «cиа книга Иосифова мнтря соборник».

л. 53. «Послание преподобного старца Иосифа благоверному имрк просившего у него прислать к себе полезного поучения». Издано в Памятниках стар. Русской литер, (вып. IV).

л. 207. «Преподобного игумена Иосифа о еже не исходити мнихом без благословения из обители, в ней же постригохомся, никаможе».

л. 300. «Предание преподобного отца нашего игумена Иосифа некоему о Христе брату, еже сохранити cия заповеди Царствия ради Небесного». Издано в Дополн. к Актам Ист. (т. I, № 211).

л. 302 об. «Того же преп. игумена Иосифа опитемья». Остальные источники будут нами указаны в примечаниях к тексту сочинения. Здесь же остановимся несколько на Жизнеописаниях Иосифа Волоцкого.

В 1865 году изданы проф. Невоструевым два жития Иосифа и надгробное ему слово, где также излагается повесть о житии его. Первое житие, взятое из рукописи Волоколамского монастыря, XVI в., № 489, составлено неизвестным¹³. Оно написано языком чрезмерно искусственным. Автор старается выражаться как можно мудрёнее, книжнее. С самого начала он прибегает к сравнению: ведет речь о лекарствах и после долгого рассуждения о пользе различных врачующих снадобий переходить к житиям св. мужей и подвижников, говоря, что эти жития должны врачевать душу. Язык жития изобилует древними формами и словами; склад речи обработан наподобие слога канонов: «Елма радостен отрок о сем бывает, яко мужа сего (Пафнутия) добродетели жала прият в души своей и любовию влечется к нему: тем же и самонуден невольник бывая, оставляет отчьство свое и род и другы купно и пути касается. Волок-бо-ламский тому отчьство беяше, от него же предел к Боровску устремися ища спасеннаго пути и доброжительства».

Второе житие преподобного Иосифа, составлено Саввой, епископом Крутицким. Оно издано по рукописи Синодальной библиотеки № 927–49, XVI в., написанной Вассианом, архимандритом Возьмицкого монастыря, в Волоколамске¹⁴.

Житие это начинается предисловием автора, со страхом и усердием приступающего к прославленно Иосифа. В нем автор обращается к читателям с благоговением: язык свят, царское священие! говорить он, вас самих приводя в умиление, ваших же молитв требую, чтобы успешно и беспрепятственно начать и исправить повесть о жизни святого. Такое необычное у писателей житий обращение объясняется тем, что Савва писал житие по повелению митрополита Макария, которого здесь и имел в виду.

Затем автор рассказывает с каким страхом приступал он к прославлению Иосифа и какие чувства побудили его к тому. Удивлялся я, говорит он, что в продолжение тридцати лет никто не привел в известность жития этого светильника, поборника по Святой Троице, истребителя новгородских еретиков, утвердившего светло, истинную Веру православную и много скорбел о том:

«И обличаше мя совесть еже слышах, а иное и видех своима очима, дабы в забвении не было в сем маловременнем житии. Аз же грешный, пряхся в помыслех: откуда и како дерзнути ми на cие великое дело, предлагая свою грубость и неразумие и в глаголех неискусна и свития слову не учена и божественнаго писания в конец не знающа, но паки помысл безпрестанный понуждаше мя, яже слышах и видех на среду изъявити. По семь терпети ми не могущу, известих сия великому святителю, преосвященному Макарию, митрополиту всея Руси – дрьзнух по благословенно и по повеленю великаго святителя, мало нечто изъявити, яко же и преже рех, елико слыша и видех своима очима». Тут автор говорит, что пострижен был в обители Иосифа и был у него в послушании до самой кончины преподобного. «Не вем, како сподоби мя Бог, еже своима рукама преподобное его тело и во гроб положити и святым его ногам коснухся и целовах со слезами».

После предисловия начинается само житие, озаглавленное так: «Житие и пребывание вкратце преподобнаго нашего игумена Иосифа града Волоколамска».

Житие отличается, говорит Невоструев в предисловии к изданию, полнотою в изложении, точностью и отчетливостью, а также простотою и глубоким чувством благочестия. Это одно из лучших и замечательных житий русских святых.

В конце жития находится отдельная статья об отношении Иосифа к князю Юрию Ивановичу, послание Иосифа к великому князю Василию, отдельный рассказ о подвигах инока Андрея Голенина и, наконец, три случая чудес Иосифа – все имеют характер карательный за недоброжелательство к Иосифу и неверие в его святость.

Надгробное слово Досифея Топоркова¹⁵ издано по Синодальной рукописи № 927, списанной рукою того же Baccиaна, архимандрита на Возьмище. Слово это явилось чрез несколько лет после смерти Иосифа. Современность автора видна из слов его: «аще бо и во дни наша произыде Иосиф и узрасть плотию от среды нас».

После сетований о смерти духовного отца и святого мужа, автор вкратцe излагает житие его. Более чем другие списатели жития, Досифей останавливается на родителях преподобного и представляет их угодившими Богу до конца. Об участии Иосифа в церковных делах и об одном из важнейших событий в жизни Иосифа, о борьбе его с князем Волоцким, следствием которой была распря с архиепископом Новгородским Серапионом, он ничего не рассказывает. В конце однако он говорить, что многие враждовали на Иосифа и что тe, которые по-хулили его сочинения, были посрамлены от Бога и великого князя.

Жития Иосифа отличаются тем от житий других игуменов-основателей монастырей наших, что в них очень мало общих черт и общих мест о святом. Близкие по времени к Иосифу, все три автора сохранили о преподобном сведения исторические. Деятельная жизнь Иосифа давала обильный материал списателям жития. Так как мнения и действия Иосифа возбудили против него многих современников, то авторы житий (Савва и неизвестный) берут на себя защиту его мнения (о монастырских имениях, о вдовых попах) и образа действий (дело с Серапионом).

Отсутствие сведений о семье святого почти всегда заменяется библейским рассказом о его рождении от бесплодных родителей, которые вымолили себе чадо у Бога. Только у одного Саввы сказано, что родители Иосифа молились о чаде незадолго до его рождения.

Вторая черта, связывающая рождение преподобного с его просветленным посмертным образом – это пророческое видение матери.

В житии Сергия преподобного, мать его, по поводу благодатных ощущений во время беременности, сравнивается с матерями избранников Божьих: Иоанна Предтечи, Николая Чудотворца, Ефрема Сирина, Алимпия Столпника и других. Одна из этих женщин видела во сне, что звезда с небес упала на её утробу, другая, что носит на руках прекрасного ягненка, на рожках которого горят свечи. Мать Ефрема Сирина видела во сне, что виноградное дерево выросло на языке младенца; мать Петра митрополита держит на руках ягненка и среди рогов его выросло дерево. Мать древнего пророка Ильи видела, что её младенца пеленают красивые мужи в огненные пеленки и кормят пламенем.

Эти представления не оказали влияния на рассказ о рождении Иосифа. Мать этого преподобного, Марина является в житиях её сына несколько более очерченная, чем матери других угодников Бжьих, и это потому, что жития близки по времени к Иосифу. Она грустит по сыне, когда он постригся в монахи; старцы посылают ей в утешение грамотку.

Подобно тому как в древности мать Феодосия Печерского, мать Иосифа приходит на свидание с сыном, который не захотел видеться с нею (Феодосий виделся с матерью и беседовал с нею). Выхваляя этот поступок строгого Иосифа, автор жития не обходит сочувствием и мать его: «и приложи к слезам слезы глаголющи: зде не получих любимаго ми сына видети». Перед смертью мать Иосифа уже инокиня Мария, по рассказу Досифея видела видение: ей казалось, что за нею пришли три Марии – Магдалина, Иаковля и Египетская, и она стала просить мантии, как бы собираясь в путь и повторяла: «Марии, госпожи, иду с вами!» – ясно, что этот факт заимствован из живого предания.

В житиях чудеса преподобного обыкновенно начинаются со времени его поселения в пустыне, или в лесу. В чудном видении Бог указывает место будущей обители иноков. С другой стороны окрестные жители незадолго до появления святого слышат звон в лесу. Савва рассказывает, что молния в ясный безоблачный день осветила то место, гдё Иосиф основал обитель.

За год до прихода Иосифа в лес, крестьянин Жук, а с ним и другие слышали по лесу звон.

Вот всё случаи чудесного, встречающиеся в житиях преподобного Иосифа. Затем жития других преподобных обыкновенно наполняются чудесами, исходящими от самого преподобного. Такие чудеса можно разделить на следующие разряды: 1) исцеления больных; 2) чудеса по монастырскому хозяйству; 3) случаи прозорливости преподобного; 4) посмертные чудеса (гнев Божий, карающий за неверие к святому).

В обширном круге чудес первого и второго разрядов можно найти множество любопытных данных для истории, равно как и живых черт народного быта. Самый замечательный круг чудес первого разряда о бесноватых. В рассказе об этих чудесах являются с одной стороны миряне, преимущественно женщины и отроки, переносящие физические мучения, с другой стороны иноки, юные, новопостриженные и по понятиям монашеским не одолевшие диавола, которых мучают безобразные видения. Этого разряда чудес совсем нет в житиях преп. Иосифа.

Что касается до чудес о монастырском хозяйстве и их равно не находится в житиях Иосифа, за исключением одного случая, когда, по оскудении монастыря, во время голода, христолюбцы помогли монастырю хлебом и деньгами.

О прозорливости Иосифа только два случая: он прозрел побоище под Оршей и предугадал день кончины своей.

Затем остаются посмертные чудеса: враги Иосифа наказываются от Бога. Есть также в житиях черты, обрисовывающие не только одного Иосифа, сколько и всякого другого преподобного устроителя монастыря. Так ночное хождение игумена по монастырю и самая кончина преподобного описана одними и теми же чертами в житиях Иосифа, Пафнутия Боровского, Корнилия Комельского и других. Существенное отличие житий Иосифа от житий других преподобных состоит в том, что в них историко-биографические сведения и рассуждения о действиях Иосифа преобладают над чудесным.

Указав на источники, послужившие материалом для предпринятого мною труда, считаю нужным упомянуть о новейших писателях, которые разбирали сочинения Иосифа и сообщали сведения как о них, так и о жизни автора, а равно и о его литературных современниках.

Карамзин, в своей Истории (т. VI, гл. IV), обозревая литературу времени Иоанна III, говорит о соборе на еретиков «жидовствующих» и излагает историю появления ереси. Он придерживается «Сказания Иосифа о ереси Новгородской». Местами приводит из этого сочинения меткие выражения Иосифа о еретиках, самого Иосифа называет историком, может быть, не совсем беспристрастным, но смелым, неустрашимым противником ереси (там же, стр. 200) и тут же говорит об обличительном послании Иосифа к Нифонту, епископу Суздальскому. Кроме этих двух памятников Карамзин упоминает о послании Иосифа к Митрофану, духовнику великого князя, откуда (в примечании 320) приводит замечательное место – слова, сказанные великим князем Иосифу о еретиках.

Карамзин пользовался книгою Иосифа о ереси по списку синодальному, № 334, а «Сказанием» по напечатанному в Древней Российской Вивлиофике, т. XII. Другие литературные памятники, современные Иосифу, известны были историографу по напечатанным в Древней Росс. Вивлиофике. В указанном выше примечании он приводит замечательное место из послания Геннадия к Зосиме (о Курицыне, как о покровителе еретиков); в примечании 324 приводит отрывки из послания митрополита Геронтия к Геннадию.

Митрополит Евгений в «Словаре писателей духовного чина» (2-е изд., М. 1827 г.) излагает вкратце главные события в жизни Иосифа. В своём сочинении он перечисляет Просветителя, Устав или духовную грамоту и два наиболее важных послания (к Митрофану, Андрониковскому архимандриту и к Нифонту, епископу Суздальскому); сверх того, приводит надпись на триоди, переписанной Иосифом и говорит о житии его, составленном Саввой Черным и о надгробном слове Досифея Топоркова. Митрополит Евгений удивляется памяти Иосифа и его «начетливости». Говоря о деятельности Геннадия, автор Словаря упоминает о писанной им Пасхалии, но не объясняет, к кому писал этот архиепископ свои грамоты и какое их содержание. По поводу соучастия в ереси бояр великого князя, митрополит Евгений приводит любопытное выражение о них довольно близкого к ним по времени писателя, инока Зиновия Отенского. – В статье «Серапион, архиепископ Новгородский» автор Словаря говорит о послании, написанным Серапионом к митрополиту Симону, по поводу распри с Иосифом, и указывает, что это послание находится между рукописями библиотек Иосифова Волоколамского монастыря и Новгородского Софийского собора.

В 1838 году появилась книга: «О ересях и расколах, соч. Руднева». В ней рассказ о появлении и распространении у нас ереси изложен полнее, чем у Карамзина. Руднев отделил еретиков жидовствующих от рационалистов, исследовал само появление ереси в связи с реформацией в Польских землях, равно как и вопрос о веровании в кончину Мира с истечением семи тысяч лет. Из русских источников автор имел те, которые указал Карамзин, но сверх того пользовался и «Просветителем». С деятельностью Геннадия, по составлению Пасхалии, автор ознакомился по рукописи Московской духовной академии «Миротворный круг».

Профессор Казанский, посетив Иосифов Волоколамский монастырь и ознакомившись с его библиотекою, поместил в «Прибавлениях к Творениям св. отцов», за 1847 г., две статьи: «Иосиф Волоколамский» и «Писания Иосифа Волоколамского». В первой из них излагается жизнь Иосифа на основании трёх известных жизнеописаний его. В примечаниях автор сообщает любопытные сведения: о друге детства Иосифа, Кутузове; о Саввином Тверском монастыре, и некоторые другие. В рассказе о духовном воспитании Иосифа автор пользовался житием учителя его, Пафнутия Боровского. Сведения о распре Иосифа с Серапионом он почерпал из послания к И. И. Третьякову¹⁶, кроме того, пользовался его Уставом и древней описью книг Иосифова монастыря. Во второй статье «Писания Иосифа Волоколамского» профессор Казанский впервые перечисляет сочинения Иосифа, хотя и без определения времени появления каждого из них. Вслед за этим перечнем помещены семь извлечений из Просветителя и Устава – все догматического и нравственно-богословского содержания. Выбор этих извлечений сделан знатоком в богословии. К этому следует прибавить, что автор указал на те жития святых и писания св. отцов, из которых Иосиф делал выписки и на который ссылался в своих сочинениях.

Профессор Соловьёв в своей «Истории России с древнейших времен», посвятив одну главу (т. V, гл. V) обозрению внутреннего состояния русского общества во времена княжения Ивана III, не оставил без внимания и возникшей в то время ереси жидовствующих. Не входя в разбор её сущности, автор принимает ее за смесь иудейства с христианским рационализмом. При рассказе о первом обыске еретиков, бывшем ещё при митрополите Геронтии, автор приводит места из его послания к Геннадию. По поводу учености еретиков приводит из послания Геннадия к архиепископу Ростовскому Иоасафу известное место о книгах, в которых нуждался Геннадий. Далее автор говорит, что Иосиф был вызван Геннадием для борьбы с еретиками и тут же упоминает об отношении Иосифа к Пафнутию Боровскому. Очертив строгий характер Иосифа, профессор Соловьёв переходит к рассказу об отношениях Геннадия к митрополиту Зосиме, причем частью пересказывает известное послание архиепископа к митрополиту. Об одновременном и не менее значительном послании Геннадия к собору епископов ничего не сказано, хотя это послание и имеет прямое отношение к рассказу. Описывая второй период ереси, проф. Соловьёв указывает на Просветителя и приводит из послания Иосифа к Нифонту Суздальскому самое замечательное место, проливающее свет на положение еретиков в Москве, когда Зосима был ещё митрополитом. Затем историк объясняет отношение Иосифа к Софии, Василию и их сторонникам и энергичные действия его против еретицы Елены. Говоря о церковном и монастырском устроении, проф. Соловьёв везде, где считает нужным, пересказывает отрывки из авторов современных событиям. Так он пересказывает послание Геннадия к митрополиту Симону об училищах; когда идет речь о монастырских уставах, приводить места из Сказания Иосифа о святых отцах Русской земли; говоря о соборе, созванном для разрешения вопроса о монастырских владениях, он приводит довод Иосифа, почему монастыри должны владеть селами и вместе с тем объясняет и иной (противоположный) взгляд на это дело преподобного Нила Сорского. Но историк не говорит о том, когда был собор о монастырских имениях. Об этом соборе существуют два мнения: одни считают, что он был созван в 1501 году, когда Иван III начал раздавать церковные (Новгородские) волости боярским детям; другие полагают, что вопрос о монастырских владениях был поднят на соборе 1503 года, созванном для разрешения вопроса о вдовствующих попах. В летописях нет ничего об этом соборе. Известно только деяние его, но в нем не означено времени, когда собор состоялся.

Окончив очерк внутренней жизни русского общества, историк переходит собственно к литературе времени Ивана III. Здесь он помещает из Просветителя одно из доказательств о Св. Троице, а именно то, которое встречается на первой странице первого слова на еретиков Новгородских. Вслед за тем автор говорит, что от Иосифа Волоцкого остались и дошли до нас и другие сочинения, в пример которых предлагает содержиние послания к вельможе о миловании рабов.

В том же томе своей Истории (стр. 452–456) профессор Соловьёв рассказывает об Иосифе, как о благодетеле Волоцкой страны, по житию его, составленному Саввою Черным и предлагает вкратце, послание Иосифа к Дмитровскому князю Юрию. Далее он упоминает о полемике Вассиана Патрикеева с Иосифом и потом пересказывает дело распри Иосифа с князем Волоцким и архиепископом Новгородским Серапионом, придерживаясь исключительно послания Иосифа к Кутузову, как источника.

Сведения о писаниях преподобного Иосифа находим также у Филарета, архиепископа Черниговского, в сочинении его «Обзор Русской духовной литературы» (Харьков, 1859). Здесь в статье: «Преподобный Иосиф» между прочим перечислены неизданные сочинения Иосифа с указанием на рукописи, в которых они находятся. Это перечисление встречается в первый раз с такою полнотою. В статье: «Св. Геннадий» также перечислены сочинения Геннадия.

В Православном Собеседнике 1859 г., часть III, помещена статья: «Просветитель, Иосифа Волоколамского». В ней доказывается, что Просветитель – плод чтения преп. Иосифом святоотеческих творений и не есть сам по себе оригинальное произведение. Автор статьи сделал свод имён церковных писателей, о которых упомянуто в Просветителе.

Шевырев, в своих лекциях, изданных под заглавием: «История Русской словесности», говорит об Иосифе во многих местах. В 17-й лекции (т. IV): 1) по поводу рукописей его монастыря; 2) при обозрении житий русских святых – о житиях Иосифа; 3) при объяснении отношений наших преподобных к семье; 4) по поводу любви к уединению; причем Иосиф на основании одного предания представляется пустыннолюбцем; и 5) при рассказе о веровании в кончину Мира с истечением седьмой тысячи. В 19-й лекции, передавая жизнь Иосифа, Шевырев упоминает о его рождении и духовном воспитании, приводит свидетельство об обителях ему современных и указывает на главные черты его деятельности: на общежительный устав, на основание Волоколамского монастыря (неправильно отнесенное к 1469 году) и т. д. О Геннадии говорится в том же томе, в 17-й лекции, по поводу Библии и Пасхалии; в 19-й описана жизнь его и упомянуто об его посланиях с указанием на их содержание. В Истории Русской словесности перечислены все напечатанные до того источники об Иосифе.

В конце 1865 года вышла книга: «Преподобный Иосиф Волоколамский. Церковно-историческое исследование придворного священника Булгакова».

В предисловии автор говорит о значении монастырей русских во время татарского ига и позднее, и вслед за тем представляет крапай очерк нравственного состояния русского общества в конце XV столетия. Сама книга разделена на две части. В первой из них рассматривается жизнь Иосифа, изложенная автором на основании источников. История деятельности Иосифа в борьбе с еретиками есть свод всего того, что написано об этом предмете. Вторая часть содержит исследование о сочинении преподобного Иосифа. В первой главе автор старается определить время появления слов Иосифа на еретиков Новгородских и приходит к заключению, что первые одиннадцать слов написаны ранее Сказания и других пяти слов. Автор не соглашается с автором статьи Православного Собеседника в том, что Просветитель не есть оригинальное сочинение Иосифа. Священник Булгаков обстоятельно знакомит читателя с тем, как Иосиф опровергал еретическое учение о святой Троице и каким образом доказывал необходимость казни еретиков. Изо всех 16-ти слов он пересказывает содержание и состав только одного 11-го (о монашестве). Затем следует оценка Просветителя, между прочим, как произведения весьма важного в истории догматического богословия. Что касается до посланий Иосифа, то удовлетворительно разобраны в отношении историческом два послания: к Митрофану, архимандриту Андрониковскому и Василию Андреевичу Челяднину. Обстоятельно рассмотрена Духовная грамота (Устав) и в конце её обзора помещено сопоставление Устава Иосифа с Уставом Нила Сорского.

Различие во взглядах Казанского и Булгакова на преп. Иосифа состоит в том, что первый говорит об Иосифе точно также, как говорят о святом древние авторы житий; второй же берет на себя защиту Иосифа, объясняя строгие поступки его духом времени, словом, относится к Иосифу критически.

Со второй половины XIV века значительно увеличивается число иноческих обителей северо-восточной Руси. Историки церкви справедливо замечают, что Сергий был тем на севере, чем в XI веке на юге был Феодосий Печерский. Под влиянием преподобного Сергия, его учениками и современниками основано до двадцати монастырей, из которых многие в свою очередь стали рассадниками новых иноческих обителей. Церковь преимущественно чтит память преподобных иноков-основателей монастырей. История признает за монастырями гражданственное значение, как в том, что возникавшие в безлюдных местах они заселяли их, развивали земледелие, распространяли Русскую народность среди чуди, лопарей и татар, так и в том влиянии, какое имели игумены-основатели монастырей на современников. Все те факты, на основании которых история уразумела гражданственный и нравственный заслуги монастырей, почерпнуты из житий игуменов-основателей иноческих обителей. Основатели монастырей в XIV, ХV веке и даже позже, составляют особый тип людей, отличавшихся могучею силою воли, бесстрашием и кроме того, настойчивостью в преодолении трудностей для достижения высшей цели. Предание о Пересвете и Ослябе – этих богатырях в иноческой одежде, равно как и пострижение богатыря в иноки в народной былине имеет свое значение. Также как богатырь, преподобный разрывает с семьёй и родиной все связи и идет на подвиг. Выдержав строгий, долголетний искус в монастыре, укрепленный в борьбе со страстями и всякого рода трудностями, он удаляется в глубь лесов и там собирает своего рода дружину – иноков.

Эпический тип богатыря донесла до нас устная народная поэзия; исторический же тип основателя монастыря сохранила нам наша письменность¹⁷. Тип этот проходит чрез всю Русскую историю с большим или меньшим значением; но его золотым веком был XV в., представляющий сорок имен известных своею святостью основателей и устроителей монастырей. Рассмотрим черты жизни их, которыми обрисовывается самый тип.

Семья, воспитавшая святого, отличается благочестием; иногда в ней заметна склонность к монашеству¹⁸. Это семья грамотная, где в обычае обучать детей чтению и письму, преимущественно дворянская¹⁹, иногда купеческая²⁰, или крестьянская зажиточная семья ²¹.

О родителях святого, по пострижении его, сохраняется память в том случае, когда они оба, отец и мать приняли пострижение²²).

В детстве будущий основатель монастыря чуждается игр и общества сверстников. Он любить вслушиваться в рассказы о святых, отдавших себя на служение Богу и получивших от Него дар творить чудеса²³. Церковная служба заменяет ему все удовольствия; он прежде всех является во храм и последним выходит оттуда. Отрока отдают для обучения грамоте в соседний монастырь, редко в училище²⁴. Способный к ученью и впечатлительный, он вчитывается в книги и встречается в них с монашеским идеалом. Кругом себя он видит много зла, которое, по его понятию, усвоенному из прочитанных им книг, происходит от влияния бесов. Созревает, наконец, сильное, непреодолимое желание постричься в честный ангельский образ и тем спасти душу и победить диавола. Родители, удерживая юношу от пострижения, уговаривают его вступить в брак с приисканной ими невестой. Тут-то делает он первый решительный шаг: тайно уходит от родителей в отдалённый монастырь, куда влечет его слава обители, или имя подвижника старца, и где не могут скоро найти его. Бывает и так, что родители успевают женить сына, но раннее вдовство определяет дальнейшее. В таких случаях списатели житий говорят, что святой возблагодарил Бога за это обстоятельство, в котором видел призвание к иноческому подвигу²⁵).

В монастыре новый постриженник безропотно несет тяжесть молитвенных подвигов, со рвением исполняет самые трудные работы и тем заслуживает любовь игумена и братии. Потом в иноке является желание покинуть место своего пострижения. Жизнь других иноков не удовлетворяет того, кто имел перед глазами подвиги великих Антония, Пахомия и других пустынножителей. И вот он тайно оставляет монастырь для пустыни, подобно тому, как в юности покинул дом родительский для монастыря²⁶. Обыкновенно он удаляется из монастыря уже по смерти своего наставника, а иногда и по достижении им самим игуменского сана.

Долго странствует он по монастырям русским, иногда, редко, впрочем, доходит до святой горы Афонской. Странствование оканчивается тем, что он поселяется в пустыне и там начинает вести жизнь отшельника. Иной, покинув место своего пострижения, идет прямо в леса приискивать себе место для подвигов вдали от людей, причём иногда приближается к родине и там, в знакомом крае находит безлюдное место. По большей части странник направляется на север от места своего пострижения. Это стремление к северу объясняется тем, что наш север был мало населен; отсутствие же гражданских элементов и девственная природа более всего могли привлечь жаждущего пустынной жизни.

Место, избранное основателем будущей обители, отличается красотою и списатели житий обыкновенно очерчивают его с сочувствием. С высокой горы увидал Кирилл Белозерский необъятное пространство, покрытое озерами и лугами, орошенное с одной стороны Шексною и признал тут место, указанное ему Богом. Филипп Ирапский выбрал на берегу пустынной реки Андоги, в Белозерской стране, красивое место под развесистою сосною. Герасим Болдынский избрал ce6е место над потоком, где стоял огромный дуб. Кирилл Новозерский поселился под елью на крутом берегу Нового озера. Поселяясь около небольшой реки, преподобные предпочтительно выбирали для будущей обители место у самого устья, где она впадает в большую реку²⁷. В озерных странах преподобные селились на берегу большого озера, в средоточии малых озер, часто на острове²⁸. Обитель Савватия на ненаселенном острове моря Океана была крайним пределом подвигов русского странствующего отшельника.

Река, озеро, чистый источник, быстрый, незамерзающий ключ, около которых селились основатели обителей, имеют и теперь священное значение для окрестных жителей. Первым делом нового пустынножителя водрузить крест и устроить себе жилье. Павел Обнорский поселился в дупле большого липового дерева, Тихон Медынский тоже в дупле исполинского дуба, Леонид Усть-Недумский построил себе хижину из хвороста. Питались они и подобные им, по свидетельству житий, ягодами, травами, кореньями. Герасим Болдынский повесил на дороге кузовок и проходящее клали туда съестные припасы. С той же целью повесил кузовок на дороге, идущей из Каргополя в Москву, Феодор Ростовский, основатель Борисоглебского монастыря на реке Ковже.

Живя в одиночестве, отшельник с любовью относится к природе его окружающей, он приручает зверей и птиц, делит с ними пищу²⁹. Такого рода склонность замечается в нем и впоследствии, по устроении обители. По преданиям, иногда занесенным и в жития, звери служат святому. Цикл сказаний о вороне и медведе проходит через многие жития³⁰. Змеи и гады, по молитвам угодников Божьих, оставляют места жительства святых, и укрываются в иных дебрях, хотя нередко вид их принимает на себя бес, когда наводить страх на святых подвижников³¹.

Первое столкновение пустынника с людьми враждебно со стороны их. В житиях ясно высказывается причина тому: жители близлежащих сёл опасаются, чтобы их угодья не отошли к имеющему возникнуть монастырю. Рыболовы видели в Кирилле Новозерском врага. Арсения Комельского выгнали с того места, где он поселился, так что он ушел в глубину Шелегонского леса. Стефана Махрищенского жители принудили покинуть основанную им обитель. Димитрию Прилуцкому не дозволили окрестные жители селиться на реке Великой, и Димитрий поселился невдалеке от Вологды. Так как в городе сильнее религиозное начало, то жители его с радостью узнают о возникновении монастыря по близости к городу. Основатели селились или под защитою городов, или в совершенно безлюдных местах, в глубине непроходимых лесов, по берегам глухих рек. Некоторые из основателей погибали в борьбе с враждебным к ним населением.

Преподобный Агапит основал монастырь на реках Маркуше и Тарпахе (в 100 верстах от Тотемы). Жители села Кашина в злобе на святого за отведенную монастырю землю, напали на Агапита, когда он был на мельнице и бросили его в реку.

Слух о новом поселенце доходит до других ищущих спасения. Пустынник принимает только тех, кто в силах нести подвиги и лишения пустынножительства, и с помощью новой братии подвижник сооружает церковь, по большей части во имя Богородицы. Князья удельные дают возникшему монастырю те леса и луга, среди которых он находится. Личность основателя привлекает посетителей, являются богатые и дают вклады, записывают за монастырем сёла, князья освобождают эти сёла от пошлин, дают монастырю льготы для тех людей, которые будут селиться на пустопорожних монастырских землях. Основатель ведет монастырь по-своему. Строгий подвижник делается строгим игуменом, сам подает пример братии во всем; исполняет самые трудные работы, как-то: тешет камни, рубит лес, мелет жерновом рожь, носит воду, трудится вместе с другими над копанием пруда, колодца. Если местность, где поставлен монастырь, болотистая, то он прорывает канал, для осушения болот (как напр. Ефрем Перекомский), заботится он о возведении в монастыре построек, заботится и о монастырском хозяйстве, ходит на мельницу, судит монастырских крестьян. До нас дошло много сказаний о чудесах, тесно связанных с внутренним монастырским хозяйством и везде виновник чуда – игумен, основатель обители. Сам он носит худые ризы; неутомимо надзирает за 6ратией; ночью ходит по кельям и, заслышав разговор, стучит в окно.

Слух о подвигах игумена доходит до Москвы, вклады и поминки увеличиваются.

Первое время монастырь терпит беды от разбойников. Сведения о разбойниках в житиях русских святых весьма важны для нашей этнографии. Разбойники не раз нападали на Герасима Болдынского и били его. Глава разбойников, Ондрус гнал Адриана с острова Сала. Два раза нападали разбойники на Сергия Нуромского и однажды оставили его едва живым. Герасим Болдынский ходил увещевать разбойников, нападавших на Вязьму. Александр Куштский (близ Кубенского озера) отразил крестом татар, пришедших разорять обитель. Разбойник Ондрус подчинился влиянию Aдриана, которого он прежде притеснял, и принял пострижение в его монастыре. Когда Савва Вишерский строил церковь пришли к нему молодцы, но он заставил их поднимать с собою бревно, причем удивил их своей силой и они его оставили. Инородцы нехристиане также делали нападения на вновь возникавшие обители. Татары разорили монастырь Иакова Железноборского, близ Костромского Галича. Чудь разметала келью Феодора Ростовского, основателя обители на Ковже, когда он жил на берегу озера Кубенского. Литовцы хотели сжечь обитель Aдриана Монзенского. Григорий и Касьян Авнежские, основатели монастыря близ Тотемы, были убиты Вятскими татарами. Авраамий Чухломский боролся с чудью. При этом следует заметить преподобных такого рода, которые основывали монастыри в странах поганых человек, жили между дикарями и просвещали их крещением.

Итак, в основателе монастыря выразились две стороны: любовь к святому подвигу одинокого пребывания в пустыне, благоразумие и умение вести хозяйство в им же устроенном монастыре.

С одной стороны, основатель представляется как пустыннолюбец, к которому случайно собралась братия; с другой, он является как заботливый хозяин обители с умением вести в ней и нравственный и материальный порядок.

Обе эти стороны мы замечаем в первообразе основателей-игуменов северо-восточной Руси – преподобном Сергии. Сергий долго живет один и неохотно соглашается расстаться с своим одиночеством. По устроении монастыря он удаляется на Киржачь на безмолвное одиночество. Часто странствует, и в своем странствовании основывает монастыри. Вместе с тем, преподобный Сергий не охладевает к своей первой и главной обители и более всего пребывает у Троицы, причем заботится о монастыре, как начальник его и хозяин.

Вникая в жизнь учеников преподобного Сергия, мы замечаем, что тип основателя распадается на двое, соответственно тем двум сторонам, которые сполна выразились в преподобном Сергии.

В первой половине XV века резче выдаются эти два типа (образца). Первый из них, тип Сергия Нуромского, Павла Обнорского, Ферапонта Белозерского (он же и Можайский), выражается отчетливо в Савве Вишерском и полным представителем его является в начале XVI века Нил Сорский. Другой тип – тип Кирилла Белозерского, Корнилия Комельского и других основателей обителей, рассадников других монастырей. Представитель этого типа Иосиф Волоцкий в начале XVI века является защитником права монастырей владеть селами и на этом вопросе сталкивается с Нилом Сорским.

Устроив монастырь, основатель оставляет дело рук своих, снова идёт в пустыню и живет отшельником неподалеку от монастыря. Иногда же он уходит за пределы той области, где основал обитель и там избирает новое место жительства³². Туда собирается к нему новая братия и возникает новый монастырь. Иногда основатель покидает и его и основывает третий и даже четвертый³³. Каждый из созданных одним и тем же лицом монастырей не далеко отстоят один от другого.

Иногда основатель покидает созданный им монастырь не потому, что он не управил братией, а по обстоятельствам случайным. Макарий Унженский ушёл из монастыря, когда его разорили татары. Другие преподобные, создав новый монастырь по религиозному побуждению, не оставляли первого и игуменствовали там, где были нужнее.

Выше мы сказали, как вел себя игумен-основатель, и как он держал монастырь. Жития каждого из тех основателей, которые предпочитали безмолвное одиночество общежитию, кроме общих черт представляют особые индивидуальные, исторические черты, обрисовывающие самый характер того или другого основателя. Чем житие ближе по времени к жизни святого, тем более в нём этих последних черт. Когда житие писано не вскоре по кончине святого и лицом не близким к нему, то в нем более общих черт и менее живых подробностей.

Размножившиеся в XV веке монастыри сдерживаются каждый сильною рукою своего основателя, человека, изучившего Божественное Писание и творения святых отцов, при этом искреннего и строгого подвижника. Новые монастыри при жизни своих основателей резко отличались от старых и из них под влиянием тех же игуменов-основателей выходили новые пустынники, в свою очередь, основатели других новых монастырей.

Во время борьбы великого князя Василия Васильевича с Шемякою (1441– 1451), в уделе этого последнего, к югу от Москвы, близ Боровска, возник новый монастырь. Игумен Высоцкого монастыря в городе Боровске по выздоровлении от тяжкой болезни, повинуясь религиозному побуждению, покинул монастырь свой и поселился в двух верстах от города, в густом лесу, между двух речек Протвы и Истервы. Пафнутий – так звали игумена– смолоду постриженный в монахи был учеником старца Высоцкого монастыря Никиты, ученика преподобного Сергия, и эта духовная связь с преподобным Сергием придавала Пафнутию особое значение в глазах учеников его³⁴.

Место, где поселился Пафнутий, и куда вскоре собралась к нему братия, находилось только в двух верстах от Боровска, но входило в состав Суходола, вотчины князя Димитрия Юрьевича Шемяки³⁵.

Тогдашний Боровский князь Василий Ярославович (шурин Василия Московского) огорчился тем, что благочестивый игумен, покинув его город, перешел в чужой удел. Огорчение князя выразилось тем, что он подослал слугу своего, новокрещённого татарина, поджечь обитель Пафнутия. Предания монастырские, занесенные в его житие, говорят, что татарин, по прибытии в обитель, исповедал Пафнутию свой замысел и таким образом не исполнил поручение своего государя³⁶.

Влияние Пафнутия на татарина, можно объяснить и тем, что Пафнутий был сам татарского происхождения³⁷. Te же предания говорят, что Василий Ярославович, во время битвы под Суздалем, раскаялся в своем огорчении на Пафнутия и тем только, по уверении автора жития, избежал татарского плена.

Когда Василий Тёмный одолел Шемяку, Суходол отошел к князю Василию Ярославовичу Боровскому вместе с монастырем Пафнутия; по изгнании же Боровского князя из его удела, Суходол вошел в состав Московского великого княжества. Таким образом, с 1456 года, монастырь Пафнутия стал принадлежать Москве³⁸. Супруга Василия Тёмного, Мария Ярославна, сестра Боровского князя, чтила Пафнутия и вкладами усердствовала его обители³⁹. Сын же её Георгий Васильевич часто посещал Пафнутия, жертвовал монастырю его и в свою очередь был любим старцем⁴⁰.

Если члены великокняжеского семейства были исполнены благоговения к основателю нового монастыря, то и Пафнутий хранил чувство преданности к Московским великим князьям. Когда в 1472 году, Иван Васильевич придал брату своему Борису Волоцкому Вышгородскую волость вместе с Суходолом и монастырь Пафнутия должен был отойти к Борису, то основатель монастыря бил челом великому князю, чтобы он взял монастырь в свою державу, и великой князь не отдал монастыря Борису⁴¹.

Во время предсмертной болезни Пафнутия посол за послом являлся в его обитель, от самого Ивана III, от супруги его Софии, от матери Марии Ярославны и наконец от митрополита Геронтия⁴². Отношения Пафнутия к великим князьям Московским и к другим удельным князьям его времени производили впечатление на современников, что видно из занесенного в летопись известия о смерти преподобного Пафнутия, где указывается на самодержцев Русской земли, приходивших молиться в обитель его и дивиться её благолепию.

Впоследствии преподобный Пафнутий стал как бы семейным святым Московского велико-княжеского дома: его память чтили правнуки Василия Тёмного, а Иван Грозный ставил его имя наряду с именами великих преподобных Сергия и Кирилла Белозерского⁴³. Молитвам Боровского старца приписывали рождение Иоанна, моленого и прошенного сына Василия и Елены⁴⁴.

Тридцать три года игуменствовал Пафнутий в устроенной им обители. Он принадлежал к числу тех основателей монастырей наших, которые отличались деятельным характером и способностями к хозяйству. Первые годы по основании обители, Пафнутий, в работе всякого рода, был примером для братии: он таскал на себе бревна, рубил дрова, копал землю, носил воду для орошения гряд, плел мрежи. Он сам вел монастырское хозяйство, его заботила ловля и соленье рыбы и прочей домашний обиход, сам лично принимал вклады и поминки, и распоряжался выдачей денег на хозяйственные потребности. Автор жития его, Вассиан оттеняет деятельность своего наставника, говоря, что Пафнутий был искусен во всяком деле человеческом.

Незадолго до кончины, прогуливаясь около монастыря с учеником своим Иннокентием, он заметил, что вода протекла под устроенную им плотину и тотчас стал объяснять ученику как надо перегородить путь воде⁴⁵.

Но лучшими делом его заботы и трудов была большая каменная церковь, богато украшенная живописью, снабженная утварью и книгами на удивление князьям, боярам и простым людям, из которых многие приходили в обитель «от Литовския земли и от прочих стран, яко же и к древним преподобным отцем земли нашея», как сказано в современном летописном известии о смерти Пафнутия⁴⁶.

Устроитель богатой и многолюдной обители Пафнутий умел держать себя с достоинством. Есть свидетельство, что некоторым современникам не нравилась его независимая речь⁴⁷. Он не смущался перед сильным, говорит о нём автор жития и ученик его Вассиан, и не входил в сообщение с тем, кто горделиво относился к нему.

Но при всём том, в Пафнутии было много мягкости; так ученикам его была памятна добродушная улыбка наставника.

Вассианн вспоминает эту улыбку в рассказе о воронах (осклабився рече: отмсти Бог кровь гавранову) и в рассказе о пророчестве святого о Симоновском архимандрите (возвестиша ему, яко сущий тогда архимандрит на Симонове остави архимандритию – блаженный же узре Вассиана Иосифова брата, юна зело и новопострижена и осклабився рече: се есть архимандрит на Симоново). В молодых, ещё не искусившихся постриженниках Пафнутий принимал заботливое участие и добродушно относился к ним⁴⁸.

Характер его был скорее общительный, чем строго аскетический. Он иногда ходил в другие монастыри для духовной беседы со старцами⁴⁹. Дома любил отдыхать у окна своей кельи, откуда был виден весь монастырь. Часто собирал к себе в келью иноков и поучал их; на беседах его присутствовали и миряне. Некоторые рассказы Пафнутия дошли до нас в пересказе ученика и списателя жития его Baccиана⁵⁰. Из них видно, что Пафнутий держал в памяти летопись, а отчасти и хронологию событий XIV столетия и что он по преимуществу интересовался преданиями о великих князьях Московских. Рассказы преподобного Пафнутия о минувшем имели характер таинственно-религиозный и тем ещё более увлекали слушателей. К тому же он пересказывал иногда ученикам свои собственный сновидения – и о нём, при жизни его, стали ходить слухи, как о прозорливце⁵¹.

Из монастыря Пафнутьева вышли ещё при жизни основателя два инока, из которых один – Левкий, основал и устроил монастырь на р. Рузе, в уделе Бориса Васильевича Волоцкого, а другой – Даниил, прославился подвигами благочестия в Горицкой обители, близ Переяславля, а потом основал и устроил свой собственный Данилов Переяславский монастырь.

По смерти Боровского игумена осталось небольшое число старейших учеников его. Таковы были: Иннокентий, Герасим, по прозванию Чёрный, Кассиан и, наконец, Иосиф.

Они все четверо имели перед другими иноками преимущество. Каждый из них заслужил это и собственным подвигом, и доверием, которым пользовался со стороны покойного основателя. Из среды их одному надлежало быть избранным в игумены.

Иннокентий уже одной близостью к Пафнутию, с которым делил молитвенные подвиги, стяжал себе название дивного старца, как выражается о нём Вассиан в своем жизнеописании Пафнутия⁵². Строгий подвижник Кассиан удручал плоть свою с юных лет и достиг того, что стал нечувствителен к холоду и жару. Одежда его всегда была одна и та же: свитка, власяница, да мантия. Обуви он никогда не носил, кроме лаптей (сандалейцо лычно), да и то на босую ногу, от чего он и стал известен под именем Кассиана Босого⁵³. Это прозвище осталось за ним во всю его долголетнюю жизнь⁵⁴. Герасим, по прозванию Черный, не уступал другим в благочестии. К нему был полон уважения, как к отцу духовному, четвертый из старейших иноков обители, Иосиф. Этому то Иосифу и пришлось быть преемником святого старца-основателя.

Старец не по годам, а по чину, Иосиф не достиг ещё тогда сорокалетнего возраста⁵⁵. Он был среднего роста, чрезвычайно хорош собою, «уподобися древнему Иосифу» говорит о нем современник его; бороду он имел округленную, не слишком длинную, цвет волос его был тёмно-русый. Он был доброго рода, сын вотчинника в пределах Волоколамских, Санина, внука некоего Сани или Александра, выходца из Литвы⁵⁶.

На восьмом году от рождения, Иосиф (тогда ещё Иоанн) был отдан учиться грамоте в монастырь Воздвижения к старцу Арсению Леженке. В семействе Саниных была наклонность к монастырской жизни: дед Иосифа умер иноком, его изречения о рае хранились в памяти родственников⁵⁷. С годами отрок научился читать и петь так, что люди дивились. Он прежде всех являлся в церковь; церковь заменяла ему все удовольствия. Под влиянием книг он стал рассуждать с ранних лет о скоротечности жизни. Сильное желание спастись победило в нём потребность жить и наслаждаться; он стал бояться своей молодости и грехов, стал усердно молить Бога о наставнике.

В этот отроческий период жизни Иосифа, авторы житий его говорят о дружбе его с «вельможным отроком» Борисом Кутузовым, который полюбил Иосифа за его чистоту и целомудрие.

Иосиф не терял этой дружбы и сохранил до старости приязненное отношение к Борису Васильевичу⁵⁸.

С возрастом у Иосифа явилось решительное желание быть иноком, и он стал расспрашивать кого только мог об обителях и о живущих в них старцах. Услышав о святом старце Варсонофии Неумое, юноша покинул родительский дом для обители св. Саввы (в Тверской земле), где жил и подвизался этот старец. Юноша искал в монастыре ангельской жизни и, едва пришел в обитель, услышал ругательства, непотребные слова в самой трапезе монастырской. Иоанн (Иосиф) бежал из трапезы. Варсонофий понял юношу и сказал ему такое слово: «не удобно ти, чадо, в здешних монастырех жити, но иди к преподобному Пафнутию в Боровск». Иоанн отправился, по слову старца Варсонофия, в обитель Пафнутия.

Он застал престарелого игумена за делом: Пафнутий рубил дрова и складывал их. Пришлец с благоговением выждал окончания работы. Когда же Пафнутий подозвал его к себе, юноша бросился к ногам старца с крепкою мольбою о пострижении. Иосифу в то время было двадцать лет. Он отличался физическою силою и его тотчас по пострижении определили в поварню, откуда он вскоре перешел в пекарню (хлеботворню); потому что мог поднять тягость и такой работы. Многотрудна была работа эта, говорит житие, так как ядущих было множество. Кроме иноков и наёмных работников кормились на трапезе и те, которые приходили в монастырь пользы ради душевной и, кроме того, нищие, странники и мимоходящие. Многие брали хлеб с собой. Во время голода монастырь прокармливал до тысячи человек в день.

Родители Иосифа вскоре узнали о его местопребывании и известили о себе. Они плакались о горе своем: отец лишился владения рук и ног, впадши в тяжкую болезнь.

Пафнутий, видя твердость своего постриженника, дозволил ему взять в келью больного отца, и Иосиф в продолжении пятнадцати лет ходил за недвижным отцом, что впрочем нисколько не отвлекало его от других монастырских обязанностей и молитвенного подвига. Старцы сделали и другую уступку нежности сыновней любви – послали матери Иосифа грамотку.

Но не один физический труд и молитвенный подвиг были уделом Иосифа при жизни Пафнутия. Он, как видно из жития Пафнутия, был впоследствии деятелем по управлению монастырем: наблюдал за порядком, смотрел за больными, а иногда и предпринимал путешествия по монастырским делам; так, например, ездил он в Воротынск к Воротынскому (еще удельному) князю.

Подвиги Иосифа доставили ему почетное положение среди монастырской братии, но ещё более сделал его твердый, крепкий, по выражению жития, ум, ясный практический смысл и, наконец, начитанность. Он упражнялся в чтении божественных книг и всё более и более изучали их. Обладая обширною памятью, он редко справлялся с книгою, когда говорил от писания; держал Св. Писание «памятью на край языка», по выражению Досифея Топоркова.

Такие качества, при счастливой наружности, при благозвучном органе голоса и проницательном взгляде, при необыкновенном умении петь псалмы и читать в церкви, могли сделать то, что Иосиф понравился и в Москве, где он и принял иерейское и игуменское достоинство по воле державного великого князя, от рук самого митрополита Геронтия⁵⁹.

Поставлен ли он был по избранию братии или назначен волей державного – неизвестно.

Два жизнеописания его, близкие к нему по времени, говорят разное: житие, написанное неизвестным, говорит, что Пафнутий сам назначил учителем и пастырем ближайшего ученика своего Иосифа. Надгробное слово Иосифу, писанное племянником его Досифеем, говорит, что избранный братией Иосиф был понуждаем принять игуменство самим Иваном Васильевичем и принял этот сан только потому, что не мог ослушаться самодержца.

Самодержец, посылавший гонцов к Пафнутию во время его болезни, не мог не принять участия в выборе ему преемника.

Согласно сказанию Досифея Топоркова, можно полагать с достоверностью, что Иосиф не хотел стать игуменом Пафнутьева монастыря. Добродушный характер старца-основателя не был схож с твёрдым характером Иосифа. Ценя Иосифа по заслугам, Пафнутий однако же не на столько приблизил его к себе, как например Иннокентия. Молодая энергия Иосифа не могла отступить перед тем, что казалось ему несогласным с его требованиями. А требовал он от монастыря многого. Он не даром был начитан и с ранних лет искал в монастыре идеала.

Иосиф, как мы видели, был поставлен на игуменство в Москве, где и был обласкан самим державным великим князем.

Приехав из Москвы с честью, Иосиф сказал братии поучение. Вскоре братия почувствовала крепкую руку нового игумена. Иосиф захотел ввести преобразования и изменить монастырский устав. Явились несогласные, ропот. Иосифу невозможно было сладить с братией, в глазах которой он не имел такого значения, как Пафнутий. Пафнутий привлек к себе монахов, они все поступили в монастырь при нем – основателе и игумене; он принял каждого из них в свой монастырь. Иосиф же был поставлен к ним в игумены, они его приняли в начальники, а не он их в братию. Авторитет игумена Пафнутия более значил.

Но Пафнутий действовал на братию примером своим и только примером возбуждал к подвигу; явно же не терпел только таких преступлений, как убийство, блуд, нарушение монастырского устава и, наконец, свободомыслие в учении веры.

Иосиф захотел ограничить частную жизнь монаха в келье. Простодушный характер Пафнутия (при всей духовной высоте его) объясняет недовольство, возникшее в монастыре при Иосифе, который захотел вводить строгое общежитие по образцу монастырей востока и Святой горы Афонской. Жизнь этих последних была известна Иосифу по житиям святых отцов, по повестям и рассказам от «старчества», из которых многие дошли до нас в сборниках, иногда переписанных рукою самого Иосифа. Братия не покорилась игумену, и он увидел, что при таких обстоятельствах ему нечего быть игуменом⁶⁰. И едва прошел год как созвал он, тайно от других монахов, совет старцев, в котором принимают участие вместе с немногими другими, сочувствующими Иосифу, Герасим Чёрный, Кассиан Босой и братья Иосифа, Акакий и Вассиан. Последние двое были молоды годами, но уже отличались строгостью жизни и примерным поведением. Иосиф поведал старцам свое недовольство на братию и вместе с тем свой замысел ознакомиться с благочестием других монастырей земли Русской, для чего ему необходимо самому отправиться в путь. Старцы решили: идти Иосифу по монастырям в сопутствии Герасима Чёрного⁶¹. После такого решения игумен тайно покинул свой монастырь и взял на себя вид ученика Герасима, отдавшись ему на время в полное послушание.

Смутился монастырь, узнав об удаление Иосифа; несколько позднее смутились и в Москве. Великий князь повелел властям отыскивать игумена Боровского. Через некоторое время монахи Пафнутьевой обители обратились к державному с просьбою поставить им нового игумена на основании распространившегося слуха, что Иосиф убит. Великий князь велел сказать им, что не будет им игумена до тех пор, пока он сам не удостоверится в смерти Иосифа.

Менее, чем через год Иосиф возвратился в Боровскую обитель, но пробыл там не долго: не моги терпети от помысла: возгореся бо сердце его огнем Святаго Духа⁶². Настала пора исполнить давно задуманный, уже созревший в голове план основания нового монастыря, по собственной мысли и уставу. Для этого давно задуманного плана, Иосиф покидал игуменство и, скрываясь под видом послушника, странствовал по обителям земли Русской ⁶³.

Иосиф прежде всего направился в монастыри Тверской области, оттуда прошел в Заволжские монастыри и дошёл даже до знаменитого Кириллова.

В Саввином Тверском монастыре (ныне упраздненном) Иосиф увидел старого знакомца своего, Варсонофия Неумоя. После пяти лет игуменства, старец этот поселился в пустыне и в продолжении сорокалетней отшельнической жизни ничто же ино дело бысть ему, но точию еже молитися и пети и книги прочитати; взимаше бо книги от христолюбивых и прочет отдаваше, и паки инде взимаше⁶⁴.

Иосиф узнал во время своего путешествия и других начитанных старцев, учеников святых Сергия, Варлаама и Кирилла. То были истинные иноки, осуществившие в себе идеал, которому взялись подражать. Иосиф сам так определяет влияние книги на жизнь этих старцев: прочитаху убо писания прежних святых отец Антония и Пахомия и прочих и cиe имуще яко одушевлен образ и печать в сердцы не токмо от грехов, но и от страстей очистишася.

В Саввином Тверском монастыре Иосиф познакомился через рассказы старцев с характером Саввы II, первого игумена, которого избрал сам основатель обители, но не игумен Савва I, Ера-Бороздин перед отшествием на Святую Афонскую гору⁶⁵. Савва II пятьдесят лет игуменствовал в обители. Иосиф с сочувствием говорит о его строгости: он за бесчинство наказывал жезлом и непокорных сажал в затвор, свою же обиду прощал. Иосиф собрал, где только мог предания о святости старцев, уже умерших, чрез учеников их. Но главным делом его было знакомство с уставом общежития. С этой стороны ему более других монастырей понравилась жизнь в монастыре Кирилло-Белозерском, где ещё сильна была сторона строгих старцев, отстаивавших предания преподобного Кирилла против поставляемых извне игуменов и новой братии.

В монастыре основателя Макария Калязинского Иосиф нашел такое благочестие, что даже, по его словам, дивился этому благочестию и сам великий старец Митрофан Бывальцев, девять лет проживший на горе Афонской⁶⁶.

Житие Иосифа, составленное неизвестным, говорит, что он не остался вполне доволен и Сергиевой обителью, где уже не было в то время общежития и введен был лаврский обычай. В этом же житии сказано, что общежительный устав соблюдался только в Кириллове и что этот последний монастырь Иосифу зело взлюбися. Далее тот же автор говорит, что ни один из монастырей не понравился Иосифу настолько, чтобы ему возможно было остаться жить в нем, и что равным образом Иосифу нельзя было остаться и в Боровской обители, так как и там по смерти Пафнутия обычаи стали изменяться к худу.

По этой то причине он и решился поселиться в пустыне и «тамо общее жительство обновити». Туда сойдутся к нему те, которые более склонны к общежитию, а он, как священник, будет иметь возможность достоверно узнать на исповеди, на сколько каждому из них нравится этот образ монастырского устройства. Близкому по времени к Иосифу автору жития его известно было, что он удалился в пустыню с намерением основать новый монастырь там, где никакое старое предание не мешало бы вести его по своей мысли и уставу.

Все жития Иосифа говорят, что вскоре по возвращению в Боровскую обитель, Иосиф навсегда покинул её и ушел на родину в пределы Волоколамска, в пустыню, в леса непроходимые.

С Иосифом отправились старцы Герасим Чёрный, Кассиан Босой и братья его Вассиан и Акакий и, может быть, некоторые из остальных единомысленных старцев, призванных им для тайного совещания перед путешествием по обителям.

Иные святые отцы, покидая монастырь, вселялись в пустыню, ища спасения души и подвигов. Пустыня была для них обетованной землёй, раем, где они надеялись вдали от греха и людей победить диавола и снискать благодать Божью. Враг искушал их в одиночестве, являясь им не только в страшных неестественных образах, но и в виде зверей и гадов. Борьба со страхованиями шла своим путём, а тут начинала понемногу сходиться братия, алкавшая спасения. Не для такого созерцательного пустынножительства пошёл в пустыню Иосиф. В пустыне ему нужно было одно – найти удобное место для будущей обители. И с этой стороны Иосиф резко отличался от других основателей монастырей, что не мешает однако автору надгробного слова подводить его под общий тип отцов, возлюбивших пустыню ради созерцательного одиночества⁶⁷.

Иосифу известно было одно лесистое пространство, орошаемое двумя небольшими речками невдалеке от селения Язвища, вотчины Саниных. Остановившись на местности, Иосиф, прежде чем выбрал само место, удалил препятствия, какие могли встретиться при его вселении. В иных сказаниях о наших святых мы встречаем, что жители не приняли такого-то святого; им не хотелось, чтобы земли их отошли к монастырю, когда таковой возникнет. Эта причина их недовольства прямо высказывается в их жизнеописаниях⁶⁸.

Иосиф начал с того, что отправился в Волок-Ламский, к князю Волоцкому Борису Васильевичу. Там он представился князю, как игумен Пафнутьевский и преемник святого основателя. Князь рада был, что в его пределах желает поселиться такой человек, который и в Москве был принят с любовью державным его братом. Князь разрешил Иосифу поселиться в избранной последним местности и вдобавок дал ему в провожатые своего собственного ловчего. В сопровождении его Иосиф дошел до того места, где ныне стоит монастырь⁶⁹. Несколько высокое, боровое место, с одной стороны примыкает к небольшому озерку, с другой – к болотистой и лесной низменности.

Вообще местность, хотя не совсем привлекательная, но видная и в то же время самая счастливая для уединения, а мирским людям для ловли зверей⁷⁰. Иосиф и его спутники начали чистить лес и тут же стали возводить первые постройки. Сам князь со своей свитой приехал ко времени закладки церкви и в его присутствии начали деревянный первоначальный храм в честь Успения Богородицы. Князь, его бояре и отроки сами таскали бревна.

Князь Борис Васильевич с детства, по примеру отца, любил благочестие. Он обещал Иосифу прокармливать братию будущего монастыря и дал ему работников для чистки леса, равно как и плотников для построения церкви и келий.

Несмотря на такое содействие со стороны князя, трудна была жизнь братии в самое первое время, когда ещё за монастырем не было сёл. Поспешно шли работы, а с тем вместе и обычные молитвенные подвиги, и необычные подвиги по общежительному уставу. Иосифу не привыкать было к упорному всякого рода труду. Мельницы не успели ещё поставить – мололи ручными жерновами, больше других молол сам игумен.

Один монах, со стороны пришедший в новый монастырь, со страхом сказал Иосифу, мелющему своими руками жито: «что делаешь, отче, оставь мне» и переменил его, но не мог так работать, как Иосиф. Не перемолоть мне игумена, сказал он, дивясь и подвигу, и телесной силе Иосифа.

Хотя жития и говорят, что в первое время за монастырем не было сёл, однако это время продолжалось не долго. В 1479 г., в самый год основания обители, князь Борис Васильевич дал вновь основанному монастырю деревню Спировскую в той же Волоцкой своей волости⁷¹.

Деревня была дана, по обыкновению, со всеми льготами, с освобождением от различных податей, от постоя людей и коней княжеских, от суда Волоцких наместников. Таким образом, с самых первых месяцев явилась новая забота по управлению деревней, где монах – приказчик Иосифа – должен был судить и распоряжаться. Конечно, эта дача была незначительна в сравнении с тем, чем владел Пафнутьев монастырь, чем впоследствии обладал Иосифов; но монастырь только что зачинался. Средства его стали быстро увеличиваться. Через 6 лет по основании обители, на месте деревянной возвышалась уже большая каменная церковь. В 1486 году она была совершенно окончена, расписанная Дионисием и его детьми Владимиром и Феодосием и старцем Паисием, да двумя племянниками Иосифа, Досифеем и Вассианом Топорковыми⁷². Церковь эта, по свидетельству самого Иосифа «с подписью и с иконами и с книгами и с ризами и сосуды боле тысячу рублей стала»⁷³ . О ценности этой постройки можно судить по тому, что в 1496 году, когда ставили церковь в Кирилло-Белозерском монастыре, было 20 мастеров каменщиков и стеньщиков, а издержали 250 рублей. Стоимость же рубля того времени видна из того, что большая волость Буи-город с деревнями стоила полтораста рублей; двенадцать деревень со всеми угодьями в Звенигородском уезде – 200 рублей; шесть деревень и несколько пустошей с лесом и с пожнями в Волоцком княженьи – 80 рублей; две деревни с пустошью, и с лесом, и с рыбною ловлею в Белозерском уезде – 15 рублей. Наволок, заложенный за 12 рублей, приносил росту четыре стога сена⁷⁴. Лучший большой церковный колокол, при дороговизне меди и новизне литейного дела, стоил 100 рублей; лучший конь в седле 6 рублей, лучший конь княжеский – 10. Сокол для княжьей охоты стоил полтину, пара соколов – рубль⁷⁵.

Но за церковью воздвиглась колокольня и другие постройки. Главными жертвователями было семейство князя Волоцкого. Князь Борис Васильевич дал монастырю ещё одно село – Отчищево, а жена его, дочь князя Холмского, Ульяна Михайловна дала село Успенское и при нем двадцать деревень. Перед смертью Борис Васильевич (1494) дал ближнее к монастырю село Покровское.

Вскоре после основания монастыря Иосиф удостоился чести быть крестным отцом второго сына князя Бориса Васильевича, Ивана. Этот крестник Иосифа, заболев на свадьба своего старшего брата, скончался с небольшим двадцати лет в монастыре своего крестного отца. Он завещал монастырю село Спасское, да к нему сорок три деревни⁷⁶. Княгиня Ульяна кроме того давала и денежные вклады; так на церковное строение она дала 50 рублей. Великая княгиня Мария прислала новому монастырю триста рублей, а её сын, державный великий князь, полтораста.

В 1485 году поставлен был архиепископом Новгородским Геннадий. К его епархии принадлежал Волок, а вместе с тем и новый монастырь.

Геннадий дал монастырю село Мечевское и две деревни, сельцо Чемесово в Рузе, да колокол во сто рублей. Из остальных дателей Иосиф упоминает князя Ивана Васильевича Хованского, Григория Собакина, князя Семёна Бельского, Никиту Тараканова⁷⁷. Дошла до нас данная какого-то Андрея Даниловича на сельцо Темниково и деревню Лучинково⁷⁸. Но особенно выгодно было для монастыря, когда стали постригаться «добрые люди от князей и бояр и от детей боярских и от торговых людей», говорит сам Иосиф в письме к Борису Кутузову, «и они, господине, давали много, рублев по десяти и по двадцати, а иные по тридцати, а иные рублев по пятидесяти, а иные по сту, а иные по двести, а только того, господине, считати, ино господине, не на одну тысячу рублев дали, а восхочешь, господине, и ты посмотри о том в сенанице нашем, да тем есмя, господине, монастырь Пречистыя состроили» и т. д. Иные жертвовали хлебом ссыпным и мукою, другие давали скот, в особенности, лошадей; из вещей преимущественно шубы.

Знатные и богатые постриженники вносили в монастырь вместе со значительными вкладами и богатую рухлядь, как то: одежду, оружие, сбруи, сёдла, сосуды⁷⁹. Но кроме того, знатные постриженники придавали монастырю особое значение. Описатели жития Иосифа обращают особенное внимание на то, что в числе постриженников его монастыря были люди важные и богатые.

В одном из житий Иосифа есть интересный для характеристики его и его времени рассказ о пострижении Андрея, князя Голенина, из рода ростовских князей.

Голенин часто приходил к Иосифу слушать слово спасения и запала ему в душу мысль о будущей жизни, и цепенел он от ужаса, при мысли о страшном беспощадном последнем Суде и о бесконечной муке. Он уже вел праведную жизнь, помогал бедным, прощал обиды и милостив был к княжеской прислуге своей; но ему этого всего было мало. Раз приехал он к Иосифу в монастырь со множеством слуг и с отроками в дорогих одеждах, на лучших конях; при нём было множество серебряных вещей. Он как будто выехал на охоту с соколами, хотя и не было в обычай выезжать на охоту с таким великолепием. Но птицы были оставлены в покое. Князь поехал прямо в монастырь. Игумен и братия находились в главной церкви. Князь входит туда, припадает к игумену с мольбою – сменить его блистательную одежду на ту, которою облечены отец и вся братия и тут же отдает Богородице все свое имение: серебро, золото, одежды и сосуды, весь скот свой и сёла – Бели, Скирманово⁸⁰ и Момошино.

Он просит игумена постричь его, не выходя из церкви. И тут же в церкви Иосиф постриг его, переменив имя Андрея на Арсения «и вместо брачных черными его облече и мних за князя именовася».

Отроки княжеские стояли вокруг церкви и, дожидаясь князя, веселились между собою. Никто из них, ни даже самые ближайшие из слуг не помышляли об его отречении. Но вот вышел из церкви один из братии. Он подозвал к себе всех княжеских слуг и всем им объявил свободу: пусть идёт кто куда хочет, каждый пусть воспользуется тем, что ранее того получил от князя, князя же пусть не ищут; он не князь больше, а монах, не Андрей, а Арсений. Отрокам показалось, что стрелы пронзили сердца их – библейски выражается повествователь. Они проклинали день этот, подняли плачь и ропот. Но монахам это смятение было не по душе. Они стараются словами утешить княжьих людей, потом ведут их угощать в трапезу; но те не принимают монастырского угощения. В последствии, отпущенные на волю, они разошлись; иные же, особенно любившие князя, последовали его примеру.

Новый инок отдан был в послушание и обучение Ионе, по прозванью Голове, человеку непростого звания. Иона в миру был воспитателем и дядькой Фёдора и Ивана, сыновей князя Бориса Васильевича Волоцкого. Однажды Фёдор во гневе, преследуя кого-то, запнулся и повредил язык, вследствие чего стал заикаться. Иона, боясь гнева своего владыки за то, что он, воспитатель, не сумел предохранить мальчика, убежал в монастырь Иосифа, куда уже давно влекло его. Постриженный, он был примером смирения и трудолюбия. До старости он находился в пекарне. Иона, как некогда Феофил Печерский, прославился даром слезливости. Он постоянно плакал и не осушалось лицо его и во время выпекания хлебов. За то хлебы его исцеляли от водяной и лихорадки, и воины, отправляясь в поход, заходили в монастырь просить на благословение выпечки от рук Ионы.

У этого Ионы был и другой ученик, тоже знатного рода. Он состоял отроком при князе Борисе Васильевиче Волоцком. Раз как-то князю среди веселья бросилась в глаза красота юного Епифания. Епифаний устрашился последствий и скрылся в монастырь Иосифа, где и умер через шесть лет, быв в продолжении этого времени беспрекословным послушником Ионы. О нем рассказывали, что перед смертью он видел перед собой икону Богородицы и говорил с ней. Через семь лет по смерти тело его нашли неистлевшим и через четырнадцать лет вновь нашли его тело почти целым, только левая часть носа отпала.

Из остальных значительных постриженников, жития упоминают о Дионисии трудолюбце, Ниле Полеве и Андрее Квашнине. Первый был из князей Звенигородских, работал в пекарне за двоих и, кроме того, на день клал по три тысячи поклонов. Нил Полев, из поздних постриженников Иосифа, был от рода князей Смоленских, – светлейший в синглите державного владыки Волоцкого. От него он перешел в Рузу к князю Ивану Борисовичу, потом служил у Дмитровского князя Георгия Ивановича⁸¹. Боярин Тверской Квашнин подвизался в затворе и в монастыре имел прозвание Невежи. ещё один из знатных подвижников монастыря был инок Фатей (Фотий), замечательный переписчик книг. Он был сын знатного человека, уроженца Киевского, в миру звался Фёдором и служил в Путивле у последнего владетельного князя Путивльского, Богдана Глинского, который, ради добродетельного его нрава, повелел ему быть дядькой сына своего Владимира. Когда воеводы Ивана III взяли Путивль, тогда и Фёдор взят был в плен. Но и в плену ему было не худо: он попал к Замятнину, Юрию Ивановичу, и этот последний держал его не бесчестно, видя его добронравие. Наконец, пришел он в монастырь Иосифа, где и принял монашество с именем Фатея, причем также отдан был в ученики и послушники великому старцу Кассиану Босому, старейшему иноку но летам, заслугам и близости к основателю⁸².

Мы видели, что у этого Кассиана был в послушании другой знатный по происхождению, Иона Голова. А сему последнему были отданы в послушание, при своём поступлении в монастырь, князь Голенин и вельможный Епифаний. В этом нельзя не видеть того, что обыкновенно называем тактом. Однако же правило общежития и устав не нарушался ни для кого: знатные постриженники проходили через самые трудные послушания, как некогда сам Иосиф в монастыре Пафнутия; они носили худые одежды самой грубой шерстяной ткани (суконные ризы) и, кроме того, отличались каждый своим особым подвигом, не только строгим исполнением одного устава.

Отмечая знатность рода некоторых подвижников, и говоря об иноках из простого звания, жизнеописатели Иосифа всегда прибавляют, что такой-то Исихей или Виссарион от простыя чади, или, в миpe тяжарь бе (крестьянин).

Дорожа и иноками простого звания, Иосиф принимал к себе в монастырь и рабов. До нас дошло его два послания: одно прошение молебно у некоего князя о постригшемся в черньци человеце его, другое послание к некоему вельможе возбраняющу ему раб своих пострищи в черньци. Несколько ранее этого последнего послания Иосиф писал к тому же вельможе об том же предмете грамоту, как это видно из самого послания.

Пример Голенина и других ему подобных показывает, на сколько люди, имевшие относительно хорошее положение в обществе, чувствовали ещё в мире влечение к жизни монашеской и вместе с тем ощущали потребность питаться духовно от трапезы Божественного Писания, получать наставление как спасти душу. В одном из жизнеописаний Иосифа говорится, что многие бояре от палат княжеских, многие воеводы и честные воины приходили к Иосифу слушать его беседы от Святого Писания. Однажды пришел к Иосифу какой-то философ и, побеседовав с ним, сказал, что Иосиф подобен древним риторам и великому Златоусту. Многие из сановников, часто беседуя с ним, принимали слово его к сердцу и изменяли порочную жизнь на благочестивую. В одном из своих посланий Иосиф поучает мирянина, как ему следует молиться; в другом советует вельможе милостиво обходиться с рабами; в третьем беседует духовно с начитанным мирянином; в четвёртом убеждает княгиню вдову в несправедливости её требований. Относясь с уважением к именитым духовным детям своим, Иосиф везде и часто повторяет форму господине и госпоже, бьёт им челом, себя же именует грешным и худым чернецом и просит не сердиться на него. Однако эта своего рода вежливость не мешает ему быть в своих посланиях строгим обличителем, как в послании к княгине вдове и к вельможе о миловании рабов. Слог его в таких случаях не лишен иронии.

Что касается до знатных мирян, имена которых дошли до нас, то известны отношения Иосифа к боярину Василию Андреевичу Челяднину⁸³, к другу детства его Борису Васильевичу Кутузову, к Голове, Третьякову⁸⁴ и, наконец, к одному вельможе Андрею, брату инока Епифания. Об этом Андрее в житии, писанном неизвестным, говорится в том же месте, где и о брате его Епифании. Он предстоял (служил) самодержцам Ивану Васильевичу и его наследнику. Горячо полюбив Иосифа, он сделался его духовным сыном и приводил к нему детей своих ради благословения и молитв. Живя в мире, он привык поститься и молиться, был нрава краткого и милосердный к несчастным. Когда он умер, Иосиф погреб его в монастыре своем. Некоторые из братии скорбели, что Андрей умер не монахом, но Иосиф, который близко знал своего духовного сына, утешил их, сказав, что Андрей и в миру жил по-монашески. Хотя Андрей и не был монахом, но, прибавляет житие, зато дети его пошли в монастырь: одни постриглись у преподобного Сергия, другие – в обители самого Иосифа.

«Вся же тогда Волоцкая страна к доброй жизни прелагашеся», говорит неизвестный автор жития. Иосиф убеждал господ быть добрыми к работникам. Как обнищавший пахарь даст дань? как сокрушенный нищетою будет кормить семью свою? Так рассуждает неизвестный автор жития, как-бы разделяя мысли Иосифа. И обогащались те, которые его слушали «и мнози тяжарие стогы своя участиша и умножиша жит себе, и беааше Иосиф во всей стране той яко светило сияше». Другой автор Савва Черный также говорит об окрестных земледельцах: когда кто из них терял лошадь или корову – кормилицу семьи, то Иосиф покупал ему вновь таковую.

Но особенно было велико значение Иосифова монастыря для окрестных жителей во время голода. Неурожай продолжался несколько лет, хлеб весьма поднялся в цене; четверть земская стоила 48 сребрениц. Люди ели одну пищу со скотом: листья, кору и сено; под конец же употребляли в пищу и то, чего не ест скот: толчёные глинушки и горький корень ужовник. Иные умирали от голода, другие от сильной боли в желудке. Тогда Иосиф отворил житницы свои, как в древности тезоименитый ему патриарх в Египте. Монастырь окружили толпы голодных крестьян и нищих. Житие, писанное Саввою, говорит, что к монастырю стеклось до семи тысяч народа, кроме малых детей, а надгробное слово Топоркова прибавляет, что ежедневно прокармливалось в монастыре по 400 и 500 человек, кроме малых детей. Многие из земледельцев, как рассказывает неизвестный, приводили голодных детей своих к стенам монастыря и там оставляли их, изнемогающих от голода. Дома родители не хотели видеть ужасную смерть детей своих. Узнав об этом, Иосиф повелел разыскивать родителей; но, когда ни один из них не явился, Иосиф собрал всех детей и построил для них особый дом, где и содержал их до возраста. Наконец, истощился весь хлебный запас в монастыре. Иосиф стал продавать скот и одежду, так что и монастырь оскудел. Приходит, наконец, к игумену келарь и говорит, что нечем кормить братию; игумен велит ему взять денег у казначея; казначей, в свою очередь, обявляет, что у него денег нет. Тогда Иосиф повеле заимовати денег и рукописание давати. Некоторые из братии стали роптать: им в праздничные дни уже не давали на трапезе калачей и медового квасу, только хлеб, рыбу, да квас житный, а в будние дни они ели одно вариво и пили воду. Иосиф отвечал роптавшим, что они обещались терпеть всякую скорбь ради небесного царства, почему и не должны лишать помощи тех, которые с женами и детеми скитаются по чужим местам из-за куска хлеба.

Слух о том, что Иосиф прокормил столько народу распространился, и богатые поспешили помочь монастырю. Одним из первых благодетелей монастыря в это время был преданный Иосифу вельможа Андрей, брат которого Епифаний бежал от двора князей Волоцких и постригся у Иосифа. Кроме того, жития указывают на одного христолюбца, который «примчал» из Пскова 30 рублей. Житие, написанное Саввою, и надгробное слово преподобному Иосифу повествуют о помощи, какую оказал монастырю в это критическое время сам великий князь Василий Иванович.

Оба эти памятника говорят, что Василий в ту пору сам приехал в обитель и, узнав об оскудении монастыря, велел выдать из своих сёл тысячу четвертей ржи и тысячу овса, да сто рублей денег. Братья великого князя Юрий и Семён, по примеру брата, тоже оказали монастырю вспомоществование⁸⁵.

До нас дошло послание Иосифа к князю Юрию Ивановичу о пропитании народа во время голода. В нём он просит князя установить цену на хлеб в его владениях и тем облегчить участь нищих и убогих, число которых от голода увеличилось. Послание это написано ранее голода, постигшего землю Волоцкую. Оно касается до мер против голода в землях Дмитровского удела, где также находились села, принадлежащие монастырю Иосифа и служит лучшим подтверждением рассказу о заботливости Иосифа о бедном народе во время голода. Описанный в житии голод относится к последнему периоду жизни Иосифа.

Мы видели, что Иосиф хотел ввести в монастырь, им основанный, строгий устав общежития; посмотрим теперь, удалось ли ему это. Сначала, при основании монастыря и первых постройках, ему это было невозможно, как пишет он сам, в своем уставе. Впоследствии Иосиф мог быть разборчивым в приёме братии в свой монастырь: он был духовником их, и совесть каждого была перед ним открыта, как говорит о нём неизвестный автор его жития. У него были под рукой испытанные пафнутьевские подвижники, к нему шли в пострижение религиозные, проникнутые идеей спасения мужи. Знаем, что были в монастыре Иосифа подвижники, что иной клал по две и по три тысячи поклонов на день, другой на голом теле под свиткою носил панцирь; а иной сидя спал. Многие зимой не носили шуб, а у обедни все бывали без шуб. Однажды была зима «вельми студена яко птицам зябнути». Они и тут, чтобы согреться, вспоминали тартар. Списателям жития Иосифа особенно памятны по своим подвигам: Кассиан Босой, Иона Голова, Арсений Голенин и Арсений Невежа-Квашнин. С такими искренними подвижниками легко было вести дело; за Иосифом остается уменье привлечь их к себе.

Но в каждом многолюдном монастыре, рядом с строгими подвижниками были монахи и не подвижники, такие, которых нужно было силою удерживать в пределах благочиния. Не одолевшие, по понятиям монашеским, диавола, они были подвержены искушениям всякого рода; одним из главных были женщины. Старцы живали на монастырских мельницах, собирали оброк в монастырских деревнях и там легко впадали в грех. В стенах монастырских приходящие женщины вводили в соблазн монахов, но опаснее женщин были для них живущие в монастыре отроки. Пьянство поддерживалось в монастырях тем, что в стенах их держали хмельные напитки. Из обителей, где было запрещено вино, монахи ходили пить в ближние селения. Иногда даже и строгий подвижник подвергался такому искушению⁸⁶.

Игумену трудно было поддержать благочиние и пристойность и во время богослужения: монахи входили в разговоры с мирянами, прислонялись спиною к стене. Утомленные долгим стоянием певцы и чтецы уходили из церкви под предлогом прохладиться; в их отсутствие наступало время читать или петь, петь или читать было некому⁸⁷.

В трапезе слышались неподобные речи и скверные слова. В монастыре Саввы Тверского игумен хотел наказать брата за то, что тот сидел бесчинно, высунув бороду из окна; брат же ухватил игумена обеими руками за бороду и всю ее вырвал⁸⁸. Монахи иногда потихоньку уходили из монастыря и, при этом, брали монастырские книги и другие ценные вещи⁸⁹. Выше мы говорили, как по смерти игуменов-основателей, нравственность и благочиние уже не процветали в монастырях так, как было прежде. Игумены, преемники основателя, часто сами подавали тому пример. Иосиф рассказывает, как в Кириллове монастыре преемник Христофора, ученика основателя Кирилла, изменил к худу обычаи и когда святой старец Досифей Неведомицын укорял его за это, то он беспощадно бил этого Досифея, а однажды сбросил его с трапезного моста (с помоста, с высокого крыльца трапезы) так, что тот долго был как мертвый ⁹⁰. Преемник этого настоятеля любил в церкви во время соборного пения и за трапезой вести ненужные разговоры. Позднее, во время митрополита Геронтия, в Кирилловом монастыре игумен довел благочестивых старцев до того, что они все разбежались и не возвращались до тех пор, пока князь, вступившись за них и за предания св. Кирилла, не удалил игумена. В княжение Василия Дмитриевича настоятели были виною беспорядков в Симоновской обители, основанной племянником и учеником преподобного Сергия, где в то время уже отличался благочестием Иона, в последствии митрополит, и откуда несколько ранее вышел святой Кирилл Белозерский.

Строгий подвижник того времени, Паисий Ярославов, игумен монастыря Троицы-Сергия, оставил игуменство потому, что не мог обратить монахов на путь благочестия, на молитву и на пост. «Бяху бо тамо бояре и князи постригшейся не хотяху повинутися»⁹¹, – говорит Софийская 2-я летопись.

Рассказывая о суровых действиях настоятеля Кириллова монастыря, Иосиф в то же время ставит в пример строгости Савву, который жезлом смирял непокорство и сажал бесчинных монахов в затвор. Он хвалит Савву за то, что он не оставлял и малейшего бесчинства без внимания, наблюдал, чтобы никто не опаздывал в церковь, чтобы никто с места на место в церкви не переступал. Только такою дисциплиною можно было сдержать братию в пределах иноческого благочестия.

Если женщины не впускались в Боровской монастырь, малой строгостью обычаев которого Иосиф был не совсем доволен, то понятно, что и во вновь построенном монастыре строжайше запрещено было такое искушение. Житие Иосифа рассказывает, что он не согласился видеться с матерью своей, инокиней, которая незадолго перед смертью пришла повидать сына.

Хваля обычаи Симонова монастыря в своем сказании о святых отцах в монастырях русских, Иосиф говорит, что там в кельях не ели и не пили; из монастыря никто не отлучался без благословения настоятеля, и отроки не жили в монастыре и монастырских зданиях.

В уставе Иосифа есть глава «о робятах голоусых» («злейши бо суть жен отрочата на иноки»). В ней говорится, чтобы их не пускать в монастырь ни по каким делам.

Для вновь основанного им монастыря Иосиф написал отдельный наказ братии: «о недержании хмельных напитков по кельям. Кто к кому принесет в келию мёд или вино горячее, или пиво, или квас медвяной, или брагу и вы бы того не имали ни у кого, ни пили, да сказали бы есте мне кто что к вам принесет, или келарю, или казначею; а кто пойдет в деревню, или в лес пити, или к кому принесут и он возьмет или учнет пити, а мне не скажет и он с монастыря будет сослан с бесчестием⁹²». В дополнение к этому законоположению в уставе прибавлено, что если князь или боярин вместе с кормом на братию привезет питие от него же пианство бывает, то и тогда не ввозить напитка в монастырь, а обяснить при этом знатному лицу со смирением, что оный запрещен уставом.

Подробности в описании обычаев Иосифова монастыря дошли до нас в уставе, составленном им самим, и в его же жизнеописании.

В первом мы читаем целое рассуждение о вреде монашеского тайнояденья. Никто не может ни пить, ни есть в келии. Братия сходится у погреба пить квас, только настоятель может разрешить пить и есть в келии, и то в праздник. За трапезой нельзя говорить ни одного праздного слова. Если естество не принимает кушанья, монах имеет право заменить его другим подобным первому, рыбного нельзя подавать два раза. Иосиф разделил монахов своих на три категории: одни едят только хлеб-соль и воду, кроме больших праздников; одежду носят – рубище ветхое и того не имеют двух пар, на ногах носят берестовые лапти. Монахи второго чина едят вариво, имеют каждый по одной манию, ряске, шубе; на ногах носят кожаные сандалии. Третьи едят калачи, рыбное, имеют по две одежды всякого рода. По три запрещается; впрочем, третью шубу можно иметь вместо второй ряски. Все без исключения носят на теле власяницы.

Без благословения келаря нельзя взять доски, гвоздя, ни другой какой вещи; без благословения пономаря ни одной церковной вещи; без благословения уставщика ни одной буквы нельзя вписать в книги. Чины монастырские следовали в такой постепенности: келарь, казначей, большой чашник, подкеларник, большой хлебник, уставщик.

В церкви и на молитве уставом запрещалось ноги о ноги переставляти, преходити от места и осланятися спиною. Строгость обычаев поддерживали поставленные Иосифом надзиратели из опытных старцев. Они становились у дверей во время богослужения, наблюдали, чтобы монахи без особенной крайней нужды не выходили из церкви, и будили дремавших от утомления. За трапезой они сидели в середине стола и по концам, следили за точным исполнением устава, чтобы кто-либо из братии не съел того, чего не доел сосед (остатки обыкновенно относились в отдельный дом, где проживали убогие); чтобы не было произнесено лишнего слова и глубокое молчание соблюдалось бы во время обычного за обедом чтения.

Ворота монастырские крепко затворялись на ночь. Сторожа должны были смотреть за тем, чтобы кто-либо посторонний не заночевал в стенах обители.

Сам Иосиф строго смотрел за братией; в глубокий вечер тайно ходил по кельям и около келий и, когда слышал беседу, которая была запрещена после вечерни, то ударял по окну, знаменуя приход свой. Инокам строго запрещалось ходить по монастырю без клобука и «манатьи». Конюший монах, которому поручены были «дворцы служний и робячий», должен был строго смотреть, чтобы иноки туда не ходили. Казначей, надзиравший за «дворцем», где жили швецы, наблюдал над тем, чтоб и туда не заглядывали иноки. О самих швецах был наказ, чтобы они в одно определённое время являлись в монастырь для своего дела, а по кельям бы не ходили. Прогуливаться за монастырем монахи могли только раз в неделю, в воскресный день, да и то не иначе, как с настоятелем или с одним из старшей братии. Суд над рабочими и монастырскими крестьянами совершался вне стен обители, во дворцах⁹³. Для общих мирских дел был назначен один день в неделю – суббота. В стенах монастырских запрещался всякого рода торг. Строгость устава Иосифова касалась и самого устройства кельи: запрещалось иметь при кельях погреб и задние воротца; не дозволялось устраивать больших окон, чтобы монах не мог через них тайно уйти из кельи⁹⁴. На дворце около кельи не дозволялось садить вишневых деревьев, яблонь, ни другой какой-либо овощ.

По понятию Иосифа, нечестие следовало смирять жезлом. В своем уставе он приводит в пример св. Венедикта, который бил жезлом брата, беседовавшего во время пения. За неисполнение устава Иосиф в своих преданиях повелевает налагать на иноков запрещения (100 поклонов; сухо да яст два, три дня или неделю), за большие грехи отлучать их на время от причастия; при повторении преступления связывать юзами железными.

Но чего же достиг Иосиф?

Списатель жития Савва Черный говорит, что при жизни Иосифа братия так жила, что замков у келий не бывало, а когда они мыли бельё свое, то так на реке и вешали, и никто не смел прикоснуться к нему. Однако же не все братья вели жизнь равно строгую, что видно из трёх категорий, на которые сам Иосиф в своем уставе разделяет монахов. Вероятно, монахи третьей категории подняли ропот на Иосифа за то, что во время общего голода не достало на братию калачей и квасу медвяного: точию хлеб и рыбы и квас житный.

На первый раз кажется странным, что в монастыре, где инокам не дозволялось иметь собственность, существовала плата священникам за поминальные обедни.

«Даром священник ни одной обедни, ни панихиды не служит» пишет сам Иосиф – и далее: «а у нас идет священникам на всяком сборе по 4 деньги на человека а в простые дни по 2 деньги⁹⁵».

Это недоразумение объясняется практическим характером монастыря. Монастырь владел селами, в них игумен и его приказчик-монах творил суд и расправу, собирал оброки и подати. И так игумену нужны были подобные приказчики. Одни управляли сёлами, другие жили на мельницах монастырских, третьи смотрели за скотом монастырским, за монастырскими табунами. Сёла и вклады деньгами и скотом монастырь получал за поминание умерших; следовательно, требовались служилые монахи другого рода, которые бы исполняли эти поминовения, совершая урочные панихиды. Постройки, возводимые в монастыре, требовали от иных монахов чисто практического достоинства, не говоря уже об обширном домоводстве, распоряжениях на счет съестных припасов, работы на кухне, в пекарне, в больнице.

Таким образом, Иосифу невозможно было и требовать, чтобы многочисленная братия его, подобно небольшому числу подвижников, была всецело отдана созерцательной жизни. Отсюда третья категория монахов, которых он питал сытною, хорошею трапезою, награждал деньгами и при всем том направлял, сколько мог, к благочестию.

Очевидно, что при таких обстоятельствах дисциплина была необходима для сохранения благочиния и поддержания устава.

Поэтому монастырь Иосифа ещё не был тою строгой общиной, о которой он помышлял. Он сам говорит, что в начале ему трудно было вводить общежительство; впоследствии же, конечно, он ввёл его, насколько это было возможно. Но в его же время явился другой подвижник, Нил Сорский, который ближе подошёл к идеалу древней монашеской жизни и видел её не только в отречении монаха от собственности, а и в отрешении всей общины иноков от богатства и всякой мирской заботы.

Рассказывая о деятельности Иосифа в стенах монастыря, списатель жития его не забывает упомянуть о том, как он заботился о больных, покоил их, учил братию их покоить, сам иногда устраивал им постели и хорошо кормил их.

Возводя большие церковные постройки, Иосиф особенно заботился о порядке и благолепии богослужения. Владея даром отлично читать и петь, он всегда читал и пел в церкви; грамотных обучал петь церковные песни по граням. Ризы священничества украшал жемчугом и церковь лучшею утварью. За всенощной в монастыре, в большие праздники, не только монахам, но и мирянам раздавались свечи. Крестные ходы совершались в монастыре с особенным благолепием и кроме обычных для них повсюду дней, они бывали ещё в Благовещенье, в Сретенье и в вербное Воскресенье, по московскому обычаю⁹⁶.

Одной из главных забот Иосифа было приобретение книг, нужных для богослужения и назидания.

При нём положено начало богатой библиотеки его монастыря, которая отчасти сохранилась, в последнее время разделенная на 3 части. Лучшая и самая богатая по числу книг, досталась на долю Московской духовной академии. Вторая часть вошла в состав Московской епархиальной библиотеки, третья, самая бедная по числу книг и содержанию, хранится до сих пор в монастыре Иосифа. Несколько рукописей, близких к Иосифу по времени, поступили в Императорскую публичную библиотеку.

Большая часть книг Иосифова монастыря относится ко времени митрополита Даниила, одного из главных её вкладчиков.

Из множества книг, которыми владел Иосиф, дошли до нас очень немногие.

Сохранились написанные самим Иосифом и принадлежавшие ему книги:

1) Евангелие, в 4-ку, с надписью: «евангелие старца Иосифа» на бумаге; без всяких украшений; заглавные буквы киноварью; в Московской епархиальной библиотеке.

2) Синодик, в 4-ку, написанный самим Иосифом «Сие поминание во обители Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и присно девы Марии в монастыре блaгoвеpногo и благочестивого князя Бориса Васильевича. Начато писати cиe поминание грешным и непотребным иноком Иосифом в лето 6987». В той же библиотеке.

3) Богородичник, написанный преподобным Иосифом, в 1489 году.

4) Триодь постная с интересной подписью: «триодь постная писмо самого отца нашего преподобного старца Иосифа чудотворца составльшаго святую великую обитель сию, и была много лета у государя царя великого князя Ивана Васильевича Всея Руси в государевой казне. И Божьим повелением и судбами и царским повелением прислана во обитель его никому же просящу. Труды его ко многотрудному телеси его возвратишася. И многие бе книги написал преподобныя ж и до ныне сут в монастыри его благодатию Христовою. И положити cия книга с его книгами вместе в коробью, а по кельям ея не дават держат; и на свидетельство и на намять святого». Эта рукопись дoселе хранится в монастыре Иосифовом.

5) Книги ветхозаветные: 1-я и 2-я Паралипоменон, Иудифь, Есфирь и пророка Иеремии; написаны полууставом, в конце XV в. (рукопись Моск. дух. ак. № 9/6, в четвёрку). На первом листе надпись: Иосиѳъ – так обыкновенно Иосиф писал свое имя. На втором л. надпись: книга Паралипомен’ Иосифова монастыря⁹⁷; и, наконец,

6) Пятикнижие Моисеево, Волоколамского монастыря, рукопись в 4-ку (ныне Моск. дух. акад., № 5/8), написанная в 1494 году, но неизвестно где, могла принадлежать Иосифу. К ней прибавлены две обширные статьи: л. 377. «Вера и противление крестившихся иудеев в Африке» и «О вопрошении и об ответах и об укреплении Иакова жидовина», и л. 484. «Слово святого Козьмы пресвитера на еретики... препрение (увещание) и поучение от божественных книг».

После Пятикнижия на л. 376 страница узорной полоской разделена на две половины; на верхней: изволением безначальнаго Отца... написаны бытейские книги в лето 7003 сентября 12 покончашася на память священномученика Автонома; на нижней: аще хощеши сему уведати многогрешнаго писаря – да приложиши убо четыредесятное число сугубо и т. д. – выходит Павел Васильев.

Сохранились собственноручные сочинения Иосифа: «Просветитель», «Устав», данный им монастырю его и, наконец, «Сборник», составленный и написанный им самим, о котором будет сказано далее. Все три рукописи в Московской епархиальной библиотеке.

Иосиф сам писал не так красиво. Один только Синодик написан им тщательно. Зато в монастыре и во время Иосифа рукописи писались красивым уставом, украшались золотыми и разноцветными узорами. Иные заглавные буквы поражают изящностью рисунка – таковые находятся в Евангелии современного Иосифу постриженника его, Нила Полева, 1514 г., с надписью: «писано в обители Пречистой Богородицы в строение старца Иосифа Нилом Полевым» (Моск. дух. акад., № 20/39). Символические изображения четырех евангелистов мы видим в Евангелии тетр, конца XV в. (Моск, дух. Акад., № 14/17). В этом же Евангелии есть изображение какого-то преподобного (как кажется, Симеона Столпника) в узорной рамке, в начале распределения евангельских чтений (перед 1-м числом сентября).

По изяществу каллиграфии обращает на себя внимание: «Книга Даниила пророка видение, Ипполита епископа. папы Римского толкование» (Московск. дух. акад., № 131). Первой лист украшен красивым узором из цветов, на золотом поле, с изображением наверху птицы. В конце прибавлено: исчисление в хронологическом порядке царей Еврейских, Персидских, Римских; закон Юстиниана о том, что должны получать епископы по поставлении их; киноварью: cиe убо епископы Русская земля иже подлежат митрополиту Киевскому и Всея Руси и како имуть чиновы и престоли епископам – поименованы все 18-ть.

На последнем листе надпись: Написана бы книга cия в обители Пречистая Владычица наша Богородица честнаго и славнаго ея Успения, в устроении пребодобнаго отца нашего Иосифа. Повелением пречестнейшаго господина и отца моего игумена Даниила, рукою грешнаго черньчишки Лукы малого.

Евангелие (Моск. дух. акад., № 24/56), по своей надписи: «Бориса Кутузова» напоминает о друге детства Иосифа.

Октоих и Ирмологий (той же библиотеки, № 66/245), имеет надпись: «ермолой – письмо владыки Ростовского Bacсиaна иосифова брата, а держать его на список».

Кроме изящного евангелия Нила Полева, сохранилось ещё нисколько книг ему же принадлежавших.

Кроме Нила Полева и самого Иосифа, в Иосифовом монастыре, как переписчик книг, славился старец Фатей (Фотий), ученик Кассиана Босого. О нём сохранились сведения, что он написал евангелие «в хлебне, ходя, сполна, совсем в 12 недель: таково бе тщание, а и в оное время без службы пробысть и написа евангелие в 9 недель такоже совсем сполна, прочих же книг и евангелиев и псалтырь и четьих много преписал».

Сведения эти дает нам Вассиан, ученик этого самого Фотия. Оба они и Вассиан, и Фотий занимались составлением сборников, которые все имеют подписи: Фотиев сборник, Фотиева письма, письмо Вассиана, ученика старца Фатея, Кассианова ученика Босого; книга черньца Вассиана, Фатеева ученика. В иных встречается послесловие Фатея, в другом послесловие нищего Вассиянишки, ученика старца Фатея, Кассианова ученика⁹⁸.

Дошёл до нас сборник, составленный Иосифом, и написанный им самим; на нем следующая надпись: «Се соборник и писмо и собрание старца и отца нашего Иосифа». В нём в начале помещены рассказы из старчества, т. е. из жизни монастырей восточных. По большей части здесь дело идёт об искушениях, и о различных помыслах. Это курс монашества, как назван подобный сборник в описании рукописей библиотеки Московского общества истории и древностей. Л. 23 – слово Ипполита о скончании Мира. На листе 269 читаем: сказание о счастливых днях, когда пускать кровь, когда и в котором часу сеять, косить. Затем помещены вопросы Анастасия о разрешении клятвы, молитвы о разрешении клятвы и разные отрывки из Иоанна Лествичника и других отцов церкви. Потом следуют каноны покаянные; на л. 275: «Канон Иоанну Предтече – последование об избавлены блуда». На л. 287: Слово Емилиана нового. В конце сборника молитва Исаака Сирина.

Из книг, дошедших до нас, следующие написаны по повелению Иосифа:

Толкование Златоуста на послания апостола Павла с надписью: «В лето 7020 (1512), в дни государьства всея руския земля самодержьца, великого князя Василия Ивановича, внука великого князя Василия Васильевича, повелением отца моего игумена Иосифа написана бысть книга сия рукою грешнаго инока Ферапонта, в обители, юже сам созда отец Иосиф, иже и глаголется Иосифов монастырь на Волоце Ламьском» (рукопись Волокол. библиот. № 106, ныне Моск. дух. Акад.).

Апокалипсис с надписью: (л. 140) «а cия книга написана многогрешным иноком Герасимом, по повелению отца своего Иосифа». Ко времени Иосифа относится также Сборник 1487 г., содержащий сказания о черноризцах с надписью: «инока Герасима Поповки» (рукопись Волок, библ., № 221, ныне Моск. дух. акад.).

Некоторые из дошедших до нас книг были пожертвованы монастырю Волоколамскому во время игуменства Иосифа.

На Апостоле, писанном уставом в конце XV века надпись: «сии апостол принес его Крылошанин Варлаам Двинянин Иосифов постриженник прозвище Поратай» (Моск. дух. Акад., № 26/68).

На Псалтыре с возследованием и часословом «сея книга Александра Аврамлева сына старцу Иосифу. Спасайся, господине, о Христе, а об нас Бога моли» (Волок, библ., № 61, ныне Моск. дух. Акад.).

К таким же следует причислить две вышеупомянутые рукописи брата его Вассиана и евангелие «Бориса Кутузова».

Князь Иван Борисович Волоцкий-Рузский дал монастырю «Евангелие Сергиева письма доброписцева, обложенное серебром да золочено», как свидетельствует об этом сам Иосиф (в письме к Борису Васильевичу Кутузову), говоря о значительных по стоимости вкладах в монастырь.

До нас дошло послание инока Герасима Поповки, к Иосифу из Новгорода на Волок-Ламский: инок уведомляет своего игумена, что шлёт ему, между прочим, книгу «Сильвестр папа Римский»⁹⁹. Книга эта была редкой в то время; её приобретением был озабочен Геннадий (послание к ИоасаФу Ростовскому).

Судя по ссылкам и выпискам в сочинениях Иосифа, у него под руками в монастыре было много книг. Иноки, бежавшие от Иосифа на Возьмище, похитили с собою четырнадцать книг. Дорожа книгами, Иосиф ввел обычай поминать вкладчиков¹⁰⁰.

По смерти его вклады книг продолжались при Данииле и его преемниках¹⁰¹.

Кроме чрезвычайных издержек (как устройство монастыря, постройки, ремонт церкви, благодеяние во время сильного голода) монастырь имел постоянные большие расходы, почему и должен был поддерживаться постоянным приходом денежных и натуральных средств. Самым значительным подспорьем были сёла, и игумен был сильно озабочен приобретением их. Заботы Иосифа о потребностях монастыря как нельзя лучше выражаются в следующих словах его: «Надобе церковныя вещи строити, святыя иконы и святые сосуды, и книги, и ризы, и братство кормити и поити, и одевати, и обувати, и иныя всякия нужи исполняти, и нищим и странным, и мимоходящим давати и кормити. А расходится на всякой год но полутораста рублей деньгами а иногда боле»¹⁰². В позднейшем послании к Кутузову он говорит: «а на монастырской, господине, обиход расходится триста рублев, опроче хлеба, на год». Выше мы видели, как выгодно было монастырю, когда в нём постригались богатые люди, и как Иосиф постриг Голенина. Практичность Иосифа выражается и в следующем его поступке. Когда привезли в монастырь бального его крестника, князя Ивана Борисовича Волоцкого, а бояре и отроки подняли плач, Иосиф велел замолчать всем, всех выслал вон, оставив при себе и больном только одного старца, Кассиана Босого. Князь успел покаяться и умер, завещав тело свое обители Иосифа со вкладом села Спасского, в Рузском уделе. Духовная грамота этого князя дошла до нас; она писана в предсмертные часы его, у грамоты сидел игумен Иосиф¹⁰³. Влияние Иосифа на грамоту заметно. Заботливость его о монастырском хозяйстве выразилась тем, что кроме дачи монастырю «села Спаскаго с деревнями и со всем, что к нему потягло из старины», мы читаем следующее: «дать ми Осифу старцу пятьдесят рублев... да платить ми маткина долгу Осифу старцу двенадцать рублев. А что мои кобылы в Щитникех и с жеребяты и яз те кобылы и жеребята велел дать к Пречистой Осифу да Левке по половинам»¹⁰⁴.

Сёла, как и денежные вклады и пожертвования хлебом и скотом, давались монастырю на помин души. Понятно, что поминовение было в прямой зависимости от количества взноса и Иосиф заботился устроить правильное соразмерное плате поминовение.

Он своею рукою писал поминание для монастыря своего и озаглавил его так: «cия книги спасительныя душеполезны суть, в них же написашася хотящеи душам своим спасения и помощи в страшный велик день грознаго и трепетнаго пришествия Христова». И тут же правила, когда читать «сенаник».

В годовое поминание не писали без предварительного соглашения. Тот, кто вписывал своих покойников в это поминание, обязывался каждый год в известные сроки давать определенный денежный взнос или определённое количество хлеба, если он не дал монастырю в вечное владение села с деревнями. Покойников, записанных в годовое поминание, поминали в дни их кончины и дни ангела их; творили им память отдельным богослужением и кормом большим или малым. За села и значительные вклады деньгами переносили их имена и дни их памяти в синодик, и там на вечные времена помечалось, что по таком-то быть особому поминовению и корму в такое-то число. За меньшие вклады вносились имена умерших в синодик, но поминали их в общие поминальные дни вместе со всеми. Но и тут количество имён должно было быть соразмерным плате. Иосиф писал княгине вдове, что количество имен её родства не соразмерно взносу. Когда эта же самая княгиня дала монастырю 11 рублей да два мерина – на помин трёх покойников, то Иосиф счел возможным записать их всех троих в синодик на вечные времена, но не на условиях годового поминания. На таких же условиях записали в синодик её сына князя Семёна, за что она дала шубу, да пару меринов.

Такая практичность была вполне искренна: «на нищих Бог не истязует, а богатии кождо по своей силе истязан будет», – пишет сам Иосиф, и далее, – «хотя кто и в черньцы пострижется богатой, а не дает по своей силе, ино его не велено поминати»¹⁰⁵.

Изумительна деятельность Иосифа; устроив новый монастырь в широких размерах, как по числу братии, так и по великолепию возведенных построек, он был рачительным хозяином в деле управления монастырскими сёлами и по домоводству; был строгим и бдительным игуменом своей обители, экклисиархом, уставщиком и переписчиком книг; вдобавок исполнял свои келейные обязанности монаха и три раза в день действовал в церкви, совершая долгие церковные службы, или как священник, или как крылошанин. Сверх всего этого, Иосиф был тружеником в деле изучения св. книг и писателем.

Обзор писаний Иосифа мы начнем с памятников, находящихся в связи с его монастырской деятельностью и с теми отношениями его к мирянам, о которых мы уже говорили.

Устав, написанный Иосифом, для устроенного им монастыря

Иосиф написал устав устроенному им монастырю. Почувствовав приближение смерти, он передал бумаге то, что уже при жизни его вошло в обычай.

В сборниках, где помещён устав, он носить заглавие: «Духовная грамота многогрешнаго и недостойнаго и худаго игумена Иосифа о монастырском и иноческом устроении подлинно же и пространно и по свидетельству божественных писаний»¹⁰⁶. В Макарьевской Минее к этому заглавию прибавлено: «духовному настоятелю, иже по мне сущему и всем иже о Христе братиям моим от перваго даже до последняго в обители Пресвятыя Богородицы честнаго и славнаго ея успения в ней же жительствую».

Духовная грамота имеет предисловие и состоит из 14-ти глав. В предисловии автор говорит, что, предчувствуя близость кончины, написал он грамоту «еще жив сый изложих cия написана, яко да и соущоу ми с вами и по моем отшествии хранити cия. Лета убо к старости приближишася и смертная чаша уготовляется, в падох убо во многыя и различныя болезни и ничто же ино в звещающе ми разве смерть и страшный суд владыки моего Христа Бога».

Глубоко прочувствованная им ответственность за души своих иноков, побудила его написать им духовную грамоту: «боюся и трепещу, слышах бо божественная писания глаголюща: истязан имать быти о всех настоятель иже под ним сущих». Таким образом, устав его есть не только устав в тесном смысле, но целое поучительное сочинение на пользу инокам. Предисловие написано тоном смиренного инока: «молю вас, отцы мои и братия и чада возлюбленая, аз недостойный брат и раб, попецемся о душах наших».

Указывая инокам на строгую их ответственность перед судом Божиим, Иосиф приводит следующее место из Ефрема Сирина. Что может быть печальнее того, когда мы видим, что люди, жившие с женами и детьми, заботившиеся о мирском, сподобились царствия небесного, а те, которые оставили отца и мать, жену и детей, друзей любезных и весь мир, и все, что в нём есть прекрасного и сладкого, которые жизнь провели в скорбях, боролись день и ночь с страстями, как бы со львом и змеем, за малое небрежение, за слабость и непослушание осуждены на ряду с блудниками, мытарями и грешниками. Далее Иосиф говорит уже от себя: мы, страстные и окаянные, как избегнем страшных тех истязаний – мы, которые живем во всякой отраде и покое, имеем все готовое пищу и питье, одежду и обувь и все то, что нам потребно, и об одной душе не хотим попечься. Мы забываем, как и для чего отреклись от мира и что обещали Христу.

Если древний св. Ефрем указывает на трудность иноческого пути в противоположность мирянам, то наш Иосиф выясняет довольство иноческого жития: имеем все готовое – пищу и питье.

Таким образом, по мысли Иосифа самое обеспеченное положение монахов дает им полную возможность строго выполнять монашеские обязанности.

В 1-й главе устава («О еже како подобает попечение имети настоятелю же и всей братьи о церковном благочинии и о соборне молитве») – говорится о церковном благочинии, как надо спешить на соборную молитву, как дьявол располагает ко сну, как он вторгается в помыслы, как в пустую храмину, когда они не направлены к Богу. Но Иосиф не довольствуется одним наставлением, он подкрепляет его примерами, почерпнутыми из священных книг, и эти примеры отличаются грозным, карательным характером. Святой Венедикт, говорит он, бил жезлом брата, любившего ходить во время пения; святому виделось, что с этим монахом ходит бес в образе мурина. Другой пример иерусалимских церковников. От них шёл смрад и один святой старец сказал, что очистить их можно не иначе как огнём; нашли персы и сожгли церковников.

Во 2-й главе («како подобает попечение имети о трапезном благоговеиньстве») автор, запрещая беседу за трапезой, бесцеремонно указывает на свинью, которая ест, хрюкая (ибо свиния питающи кротится …), и тут же в подтверждение сказанного приводит рассказ из жития Нифонта Цареградского об ангелах, служащих за христианской трапезой. Запрещая пить и есть в келье, в особенности же, в тайне от настоятеля, Иосиф предлагает братии целое рассуждение о бесполезности насыщения и о вреде чревообъядения, и в угрозу тем, которые тайно в келье насыщаются, приводит в пример смерть одного монаха, которого змей связал по рукам и по ногам, а главу вложил в уста.

Глава 3-я говорит об одежде и обуви иноков («о еже како подобает имети одежда и обуща»), 4-я и 5-я о келейном благочинии («о еже како не подобает беседовати по павечерници и не входити из келии в келию; яко не подобает иноком исходит вне монастыря без благословения»). В одну из последних включено наставление о послушании по поводу того, что монахи не могут выходить из монастыря без благословения. В назидание приводится нисколько примеров из житий св. отцов Малой Азии; но сильнее всего последний пример Павла Простого. Этот послушник, по приказанию своего старца, беспрекословно сшивал мантию, которую старец по окончанию работы разрывал и вновь ему приказывал сшивать. Неделю продержал его старец на солнечном припеке, без пищи и пития. Когда наконец он возвратился, старец велел ему плести финиковые ветви и снова расплести, потом посадил его за стол с яствами и не велел ни до чего касаться, а вслед затем выслал его в пустыню на 3 дня и дал ему сосуд с медом. Иосиф восхищается послушанием Павла.

В 6-й главе говорится о церковных службах («яко подобает попечение имети о соборных службах, в ней же кождо учинен бысть»), в 7-й о недержании хмельных напитков в монастыре («яко не подобает в обители быти питью, от него же пианство бывает»),      8-я о запрещении ходить в монастырь женщинам («яко не подобает в монастыре женскому входу быти»), 9-я о том, как вредны для монахов отроки «яко не подобает в монастыри жити отрочатом голоусым» и заповедь не пускать их в монастырь ни по каким делам, о 10-й главе ниже будет сказано подробнее. Последние четыре главы посвящены изложению обязанностей игумена и начальствующей братии. 11-я: «Яко подобает настоятелю учити же и наказывати сущих под ним». – 12-я: «Духовная грамота вторая в кратце грешного и худого игумена Иосифа, отцем и братиам моим, хотящим в кратце слышат о всех иже зде написанных, о монастырском и иноческом устроении». – 13-я: «О еже како подобает сборным и старейшим братиам, им же правление монастырское вручено есть, настоятелем, или несущу настоятелю, попечение имети о церковных и о монастырскых винах нужных случающихся к спасению душам». Это 9 преданий Иосифа, в которых излагается учение о наблюдении над исполнением устава. – 14-я: «О еже како подобает сборным и старейшим братиам с настоятелем, или несущу настоятелю давать запрещение не брегущим общежительных преданий, иже зде написанных от священных правил и от постных слов великого Василия и от типика Феодора Студийскаго». Это подробное наставление о епитимьях за нарушение устава. В начале этой главы Иосиф приказывает, чтобы игумен, его преемник советовался с старейшею братиею о всех важных делах. Перед каждым собором должно быть совершено молебствие в церкви, Иосиф поучает, как надо вести самое соборное дело: сперва говорит старший, т. е. игумен, потом второй по нём и так далее – до самого младшего; нельзя перебивать речей у другого; надо выслушивать других и со смирением выжидать своей очереди.

Глава 10-я устава имеет заглавие: «Отвещание любозазорным и сказание вкратце о святых отцех в монастырех, иже в рустей земли сущих».

Среди самой братии Иосифова монастыря в то время, как он писал устав, были люди, относившиеся с неуважением ко всякому новому писанному учению вообще и к сочинениям Иосифа, авторитет которых был ослабляем полемикой заволжских старцев, в особенности. Говорили между прочим, что для верующих достаточно того, что написано древними святыми отцами и что теперь надо учить словом, а не писанием. В ответ на это и составлена Иосифом 10-я глава устава, состоящая из трех частей: собственно, отвещания, сказания о св. отцах монастырей русских и наставления инокам, удалившимся от пути благочестия.

Отвещание начинается тем, что Иосиф свидетельствуется Христом, что пишет не для славы и признается, что его писание грубо.

Отвечая тем, кто «презорлив, велехвален, высокошияв, величав, укоряя благое и любя зазоры», он доказывает словами древних церковных писателей, Иоанна Златоуста, Иоанна Лествичника, Никона Черногорца и других, что настоятелю и пастырю следует не только словом, но и писанием поучать братию.

В ответ на возражение, что св. отцы Русской земли учили преданием, а не писанием, Иосиф предлагает сказание о св. отцах Русской земли. Между тем, в этом последнем нет указаний на то, что русские св. отцы излагали письменно свои наставления инокам. Таким образом, «отвещание» не имеет прямой связи с «сказанием». Полагаю, что последнее было писано Иосифом прежде первого и в ответ на возникшие в первых годах XVI столетия укоры русскому монашеству.

Рассмотрим теперь самое сказание. По самому началу его видно, что оно писано как бы отдельно от «отвещания». После краткого вступления с похвалою святым отцам Русской земли, Иосиф приглашает тех, кто желает узнать о них, прочесть то, что он сам прочел в Патерике Печерском. От печерских отцов он переходить к преподобному Серию и, как на источник своих сведений, указывает только на рассказы об нём не ложных свидетелей. Стало быть, житие Сергия, уже написанное в это время, было неизвестно Иосифу.

Предание так и остаётся источником рассказа до конца статьи. Оно оставляется иногда в стороне, и именно тогда, когда Иосиф был очевидцем того, о чём повествует. Все сказание можно разделить по содержанию на следующие части.

Предисловие – краткое, о том, что в нашей земле прославились святые отцы, как Антоний и Феодосий Печерские, Дионисий, Аврамий, Павел и ученики их.

1-я часть – сведения о монастыре Печерском. Автор указывает на Антония и Феодосия, на то, что в монастыре этом в одно время было тридцать чудотворцев, обращает внимание на то, что ворота монастыря без позволения настоятеля никогда не отворялись: «яко ни самому тому державному и Христолюбивому великому князю Изяславу, сыну Ярославову, внуку блаженному и пресловущему Владимиру, не давати вход кроме благословения настоятелева».

2-я посвящена воспоминанию о Сергии преподобном, где между прочим, по случаю скудости его обители, сказано: «Во обители преподобнаго Сергия и самыя книги не на хартиях писаху, но на берестех».

3-я о Кирилле Белозерском, причем называет по именам учеников его: Досифея Неведомицына, Симона Кармоказова, Михаила Тропарева, Иринарха Сухого, Феогноста Обобурова, Феодота Проскурника, Илию Чанея и Игнатия Бурмаку; за тем говорит о борьбе святых старцев Кирилловской обители с её игуменами.

4-я. Сведения о благочестии в Симоновом монастыре, собранные от старца Спиридона, бывшего игумена Троицкого. Здесь упомянуты: строитель Варфоломей, старцы Иван Златый, иконник, и Иона, впоследствии митрополит – все современники великого князя Василия Дмитриевича.

5-я. О монастыре Саввы Тверского; характер управления строгого игумена Саввы. Варсонофий Неумой, его начитанность; упоминаются Савва Ёра-Бороздин, митрополита Фотий. Савва является во сне одному игумену.

6-я. О Савваттиевой пустыне (в 15-ти верстах от Твери) и о Евфросине. Рассказ об исцелении великой княжны Марьи Борисовны Тверской, обрученной невесты великого князя Ивана Васильевича.

7-я. Сведения об Андрониковой обители, построенной Алексием митрополитом. Андроник, ученик Сергия, и ученики его Савва и Александр «и чудни они и пресловущии иконописцы Даниил и ученик его Андрей» (Рублев?) Сведения о подвигах этих иконописцев. Нисколько слов о благочестии Чудовской обители, по словам Спиридона.

8-я. Сведения о монастыре Макария Калязинского. Отзыв о нём великого старца Митрофана Бывалцева, проведшего девять лет на горе Афонской.

9-я. Слова Иосифа о подвигах его учителя Пафнутия Боровского. Упоминается старец Никита, отец его духовный. Прозорливость Пафнутия и справедливость его. Говоря о достоинствах Пафнутия, Иосиф прибавляет, что этот святой муж был «воистину далече от человек нынешняго века». И только это одно выражение связывает со сказанием третью часть разбираемого нами памятника – наставление слабым инокам. «Сказание» оканчивается следующими словами: «многих же и иных видехом и о инех же слышахом, иже бяху святи и честни, иночески живуще во всех монастырех pyccкия земля».

Наставление начинается сетованием о немощных иноках нынешнего века, которые оставили добродетель. Автор при этом оговаривается, что имеет в виду только себя и своих подначальных. После того следует довольно длинное поучение инокам, каких грехов они должны избегать и к каким добродетелям стремиться. Первая и последняя части 10-й главы были написаны одновременно, когда составлялась 10-я глава, в которую Иосиф пожелал включить своё, полное драгоценных сведений о святости своих соотечественников, сказание о св. отцах Русской земли.

Теперь обратимся к разбору посланий Иосифа, которым здесь место.

Послания о соблюдении монастырских правил

От Иосифа, как от наставника монахов, остались два памятника: первый из них «послание некоему о Христе брату, еже сохранити сия заповеди царствия ради небесного»¹⁰⁷; второй «приказ старцам о недержании хмельных напитков в монастырских двориках (дворцах)»¹⁰⁸; о нем сказано выше¹⁰⁹.

В первом Иосиф передает старцу, без всяких отступлений и поучительных примеров, правила послушания как надо вести себя монаху. Правила эти те же самые, которые предписывают и устав. Но тут есть некоторые ускользнувшие из устава подробности, обрисовывающие монашеский быт, например, наставление о том, как надо поступать с книгою: «А из церкви и из трапезы книги не имати без благословения пономарева, а увидит что в книзе погрешение, ино не переписати, ни вырезати, сказати настоятелю, и с иныя книги исправити, а не по своему домышлению». Наставление, как надо держать себя в трапезе; после трапезы «не оставаться в трапезе, за последнюю трапезу ести не ходити и в щогнушю (баню) не лазати, ниже пити в щогнуши». Как держать себя вне кельи и церкви: «По павечерници же на монастыри не стояти ни в иную келью ити, – в деревню не ходити некоторого для дела, ни пити, ни пищи от них (жителей деревни) примати; без манатьи по монастырю не ходити». И, наконец, как держать себя в келье: «Без себя не топити кельи; святыя иконы, и книги и вещи и сребреницы и платия по совету с настоятелем держати».

Наставления заключаются советом, как поступать, когда до слуха монаха дойдет, что кто-нибудь из братии намеревается нарушить обычай или действительно его нарушил: «Не осудити, не обличити, но со смирением настоятелю повестити наедине, в той день, или на мефимоне».

Послание это написано, без всякого сомнения, ранее духовной грамоты (устава), в противном случае Иосиф указал бы непременно на неё, где подробно и наставительно изложены обязанности монаха.

В начале этого же послания Иосиф молит инока, своего духовного брата – принять «словеса от братолюбиваго сердца реченная», в конце он снимает с себя ответственность, если брат его духовный не исполнит советов: «Аще не восхощеши сих содрьжати, аз не повинен есмь пред владыкою Христом, но сам о себе слово дам на страшном судищи Христове».

Инок, к которому обращено это послание, по имени нам неизвестен. Из самого послания видно, что он был человек книжный, ибо мог согрешить, исправляя книги своим домышлением; что он был человек достаточный, ибо мог иметь в кельи у себя много серебра, книг и платья. Не простого монаха, да к тому же книжного, легче было привести к исполнению монастырского устава кротким увещательным посланием, относясь к нему с доверием.

Это Послание Иосиф писал к иноку не своей обители и по этому случаю давал некоторый наставления и тому монастырю, где жил инок. При таком обстоятельстве понятным становится как то, что Иосиф поучает письмом, а не словом, так и то, что он снимает с себя ответственность в грехах инока, между тем как, но понятиям его, настоятель отвечал за братию, и по употреблении некоторых строгих мер должен был изгонять непокорного из монастыря.

Послание к четырем духовным лицам о расстригшемся чернеце¹¹⁰.

Бежал из монастыря Иосифова новопостриженный инок. Иосиф преследует его и отца его, принявшего в дом беглеца, церковным отлучением, и по этому поводу пишет послание к четырем духовным лицам.

Каждое из них вероятно получило отдельный экземпляр этого послания на своё имя. В рукописи оно озаглавлено: «память игумена Иосифа господину архимандриту Макарью, да протопопу Ивану, да игумену Троицкому Иоакиму, да игумену Иакиманскому Иоакиму же». Оно начинается тем безыскусственным обыденным языком, каким отличаются послания Иосифа, когда входит в них живой рассказ. «Приехал к нам сея зимы Неровнаго сын, да бил челом мне да и братии, чтобы мы его постригли в черньцы, а бил челом со многим смиреньем и слезами, занеже, господине, написано в божественных правилах, что сына от отца постричи; и он, господине, пожив у нас немного, да побежал, а ныне живет у Неровнаго во дворе в бельцех».

Тут Иосиф ссылается па Никифора, патриарха Цареградского, который подобных людей велел проклинать на том основании, что иночество есть второе крещение.

«У меня», продолжает Иосиф, «в монастыре был Неровный, но я его не пустил в трапезу, потому что с такими есть и пить недостоит: он одного сына расстриг, другому возбраняет в церковь ходить». Иосиф просит, чтобы ни самого Неровного, ни сына его не пускали в церковь, и чтобы поп к ним на дом не ходил; и вслед за тем, для большего убеждения, пересказывает 7-е правило Халкидонского собора, прибавляя от себя, что видел сам (во истину глаголю) как три брата, покинувшие монастырь, окончили жизнь горькою и злою смертью. Послание оканчивается длинными цитатами из Василия Великого на евангельской текст: «горе имже соблазн приходит», и из Никона Черногорца, особенно часто приводимого Иосифом.

Послание это написано, как можно с достоверностью полагать, к главным духовным лицам гор. Волоколамска: Возьмицкому архимандриту, двум игуменам монастырей в самом городе и городскому протопопу.

Надо думать, что это послание написано ранее борьбы Иосифа с ересью. В противном случае поступок Неровного вызвал бы обвинение в ереси: не пускает одного сына в церковь, другого взял из монастыря.

Послания к мирянам об епитимьях¹¹¹.

Существуют четыре послания к духовным детям – мирянам о епитимьях. В рукописи имеют они заглавие: «Послания Иосифа о епитимьях к нейкоим вельможам, в мире живущим, детем его духовным».

В этих посланиях Иосиф, главным образом, говорит, об обрядовом служении Богу: постах, поклонах и проч.; предписывая, в какой день что есть и когда по сколько поклонов класть. Здесь поражает строгость требований Иосифа. В одном из посланий он налагает такого рода епитимью на своего духовного сына: три дня в неделю есть сухо: хлеб или калач, пить воду и квас, одно вариво без масла, а по нужде два, класть по 300, 200 и по сто поклонов в день; не велит три года причащаться, касаться святыни, подходить к переносу, целовать иконы; дозволяет святою водою кропиться, но не вкушать её, есть просфоры не вынутые; в Великой Четверг и на Великий день причащаться святой воды Богоявленской.

Это послание замечательно и потому, что показывает, как Иосиф склонял духовных детей своих – мирян, к принятию монашества. Наложив в послании строгую епитимью на духовного сына, он несколько умиляет его тем облегчением, которое делает ему ради Великого Четверга и Великого дня и тут же переходит к увещанию постричься в монахи: «Если же восхощеши вскоре прияти всем грехом прощение и ты облецыся в святый ангельский образ».

После новых распределений, когда в какие недели и дни разрешать на рыбу, сыр, когда не пить пива, меду и вина, Иосиф вновь начинает располагать своего духовного сына к монашеству: «тогда, пишет он (т. е. по пострижении), от запрещения (т. е. от епитимьи) свободишся и грехов отпущение получиши» и далее: «тогда убо радостию радуйся и веселием веселися, яко избра тя Господь Бог и разлучи от мирския жизни и постави тя, яко пред лицем своим» и т. д.

Послание это написано Иосифом в ответ на грамоту этого духовного сына его; оно начинается так: «что ми еси, господине, прислал свою грамоту, а велел ми еси к себе отписати как поститися, как молитися, как милостыни творити, да как которой святыни коснутися в миpe живущим». Определить время этого послания за неимением данных невозможно. Кажется, что подобные отношения к знатным мирянам не могли явиться у Иосифа вскоре по основании монастыря.

Послание к вельможе о чернеце, рабе его

Раб одного вельможи поступил в монастырь Иосифа. Господин потребовал его к себе, не взирая на то, что его человек был уже пострижен. Иосиф послал вельможе грамоту со своим слугой, но тот, прочтя её, резко отозвался об Иосифе и не отвечал ему ничего. Тогда Иосиф написал ему другую грамоту¹¹². Первая грамота тоже дошла до нас. Она содержит в себе краткое смиренное моление (этим последним словом она и озаглавлена в рукописи¹¹³ не брать из монастыря человека и тем принести Богу жертву.

Вторую грамоту Иосиф начинает тем же смиренным тоном: «Господину нашему о Христе возлюбленному грешныи чернец Иосиф, нищий твой, господине, челом бью, надеяся господине на твое жалование, а ты, господине, Бога ради не зазри на мою худость». Потом укоряет вельможу за то, что он сказал резкое слово, прочтя грамоту Иосифа: «ино, господине; не пристоит твоему благородию тако творити». Иосиф распространяется об обязанностях господ к рабам своим: они должны любить и беречь их, как детей своих; учить их остерегаться смертных грехов, а самим не забывать, что мы все плоть едина, все одним крещением крещены и все равно искуплены кровью Христовой. Поставив на вид вельможе незначительность его власти, по причине краткости этой жизни и полного равенства господ и рабов их на Страшном Суде, Иосиф указывает на ответственность господина за души рабов и советует прежде всего заботиться об их чистоте душевной. Когда отроку исполнится пятнадцать лет, надо господину испытывать его, хочет ли постричься; если хочет, то отпустить в монастырь, если же нет, то отрока женить, а девицу выдать замуж. Но тут Иосиф сознается, что требует исключительного: «а в нашей, господине, земли того обычая погрехом несть»¹¹⁴. Иначе поступить невозможно без греха, потому что по понятию Иосифа «в миpe живучи человеку младу мощно ли покаятися и престати, навыкшу ему, скверная и гнусная деяти?»

Затем Иосиф в виде наставления, советует всякому боголюбивому человеку давать Богу десятину не только от имения, но и от чада, и от рабов. Эта жертва приносится Богу в том случае, когда кто-либо из них захочет работать Богу. И если тот, кто дает Богу богатство тленное, получит за это награду, то тем более вознаграждён будет тот, кто приносит в дар душу бессмертную «ея же недостоин весь мир».

Это последнее выражение о душе часто встречается в писаниях Иосифа; мысль, заключенная в нём, руководила Иосифом. Многие из его действий объясняются понятием его о душе и загробном мире с одной стороны и о видимом творении Божием с другой. Под конец Иосиф предполагает в вельможе помысел такого рода: будет ли принесена господином жертва Богу в том случае, если постригшийся раб не будет жить, как должно чернецу, и не спасётся? И вслед за тем осуждает этот помысел, могущий привести к греховной мысли: что никому не надо креститься на том основании, что не все крещёные спасаются. В опровержение такой искусительной мысли Иосиф приводит в пример самого Спасителя, от которого отбегали ученики и в числе 12-ти им избранных, был Иуда; затем приводит в пример неверных учеников апостола Павла и здесь удивляет своей начитанностью, называя их поимённо; от них переходит к нечестивым ученикам св. Саввы Освященного. Из примеров отступничества он выводит такое положение: кто хулит монашество за то, что не все из монахов спасаются – хулит самого Христа, потому что не все из учеников Его спаслись.

Объяснив иночество как второе крещение, Иосиф приводит те же слова Никифора патриарха, какие приводил в послании к четырем духовным лицам, – а именно: чернеца, оставившего иноческой образ, подобает проклинать, как еретика и отступника. Послание оканчивается таким противоположением: «яко же Господь наш Иисус Христос хотя всякого человека спасти, второе крещение (т. е. иночество) подает на очищение грехов, так и враг наш диавол, хотя всякого человека погубить влагает в сердце человеком злая и сопротивная, не ведающим божественного писания».

Таким заключением осторожный Иосиф дает самому читателю возможность догадаться, кого искушает дьявол и кто остаётся в сем случае невеждою в Божественном Писании. Зная нетерпимость того, к кому пишет, Иосиф на этот раз отступает от обычной ему формы прямого обличения.

Послание это, по всей вероятности, было написано в первый период борьбы Иосифа с ересью (около 1490 г.). Это можно заключить из того, что Иосиф предполагает в вельможе вольнодумные мнения о пользе иночества; на такое же вольнодумство нападает он и точно таким же образом говорит об иночестве в одиннадцатом слове «Просветителя».

Послание к вельможе о миловании рабов¹¹⁵

Поводом к посланию к вельможе о миловании рабов был дошедший до Иосифа слух о том, что вельможа дурно содержал своих рабов и сирот домашних, в тесноте и скудости, что «они гладом тают и наготою стражют». В конце послания Иосиф говорит, что он пишет не только по слуху, но и сам видел их страдания. Этот вельможа не был его духовным сыном, и Иосиф признается, что ему не совсем ловко писать об этом: «не лепо ми, господине, тебе писати о сих, самому ми сущу грешну, и тебе посылати наказание к пользе, и учительский сан восхищати, не имея ума, не размысла очищена».

Подобно тому, как в послании о чернеце рабе, он указывает и здесь на равенство всех перед Богом и при этом ссылается на божественное писание. Но там, говоря об обязанности быть милостивым к рабам, он угрожает за её неисполнение мукою вечною: «сицевыи властелины имут мучимы быти в веки и преданы имут быти в муку вечную». Здесь же Иосиф предлагает эту угрозу в вежливой форме: «и ты, господине, Бога ради побреги себя, понеже, господине, и малое небрежение великим бедам ходатайственно бывает; колми паче боятися подобает страшнаго судища»… После такой угрозы, Иосиф указывает вельможе милость Божию в том, что его великий князь пожаловал: «ино и тебе, господине, подобает своя клевреты жаловати».

Предполагая имеющую совершиться перемену в обращении с рабами, Иосиф обещает вельможе и в загробной жизни сладкий глас Господень: «Приидите благословении отца моего, наследуйте уготованное вам царствие небесное».

Послание оканчивается в смиренном тоне, скорее просителя, чем наставника. Иосиф просит прощения за то, что сожаление о вельможе и любовь к нему о Христе принудили пишущего быть «дерзким и бесстыдным». Страдания рабов не настолько возбуждали сожаление Иосифа, как ответственность перед Богом за дурное с ними обращение. По понятиям Иосифа оно и выходит так: рабы претерпевали временное страдание; господину же грозила опасность погубить душу «ея же весь мир не стоит».

Послание наставительное к благоверному князю¹¹⁶

Один из братьев великого князя Василия Ивановича просил у Иосифа письменного поучения, ради душевной пользы. Иосиф в смирении своём не дерзал писать к такому лицу. Но когда князь прислал ему грамоту о том же, то он уже не дерзнул ослушаться веления и в ответ написал ему послание, которое озаглавлено в рукописи так: «послание преподобнаго старца Иосифа благоверному имрк».

Если в письме к вельможе Иосиф вменяет себе в дерзновение, что осмелился писать наставление, то тут он уже и не предполагает возможности такой дерзости и пишет потому, что не смеет ослушаться повеления:

«И аз тебе преслушати не смел и твоего веления, дрезнух написати нечто мало от божественных писаний, иже и ты сам веси паче всех своим царским остроумием». В этом последнем выражении искренность уступила место вежливости, которую можно отчасти оправдать и тем, что Иосифу была известна начитанность того, к кому он писал.

Это послание можно разделить на две части: в первой Иосиф поучает князя от Святого Писания быть милостивым, заботливым о народе и верным Богодарованному царю, во второй он рассуждает об обязанности князя к самому себе – о чистоте телесной.

В той и другой части Иосиф пересказывает слова, св. Иоанна Златоуста. Речь его проста, вразумительна и снабжена историческими примерами из священной библейской истории. Повествование о вреде блуда переходит в указания средств, как от него избавиться: избегать вредного общества и искать святого мужа – наставника и руководителя в жизни. Послание это оканчивается, как поучение, а не как письмо – прославлением имени Божия.

К кому же написано это послание? Кто были в семействе царском, т. е. великокняжеском, благоверные князья? Одно можно сказать с достоверностью, что князь быль не женат и что он не сын великого князя; (последнее на том основании, что говорится об обязанностях к царю, т. е. великому князю, и брату).

Послание это не могло быть написано иначе, как к одному из братьев великого князя, стало быть не ранее 1505 года. Из них не был женат Юрий Иванович и сношения существовали между им и Иосифом. Князь этот искал впоследствии, во время ссоры с братом своим, заступничества у Иосифа.

Послание к Дмитровскому князю о принятии мер во время голода¹¹⁷

Выше было сказано, что Иосиф писал послание к князю Юрию Ивановичу в Дмитровский удел его, о пропитании народа во время голода.

Если в последнем, только что рассмотренном нами памятнике, робко и со смирением начинает Иосиф свое поучение, то в этом послании к князю Юрию он смело и прямо пишет о деле, причём объясняет князю его обязанности. Он приводит в пример некоторых царей греческих, начиная от равноапостольного Константина, которые все пеклись о пропитании народа в голодное время: раздавали жито неимущим, уставляли цену. В конце Иосиф указывает князю на брата его, великого князя Василия Ивановича и говорит, что только один князь может помочь беде и оживить бедных людей тем, что установит цену на хлеб. Послание это отличается краткостью. В нём Иосиф обходится без извинений, не предполагает в князе особенного царского остроумия и скорее учит его, чем просит. Оно относится к 1512 году¹¹⁸, ко времени, когда Иосиф был в силе, после многократных и письменных, и личных сношений его с великим князем Московским.

Послание ко княгине вдове¹¹⁹

Вдова князя Андрея Федоровича Голенина, княгиня Марья Ивановна¹²⁰ прислала в монастырь Иосифа 11 рублей и пару коней, прося вписать в синодик отца своего князя Ивана, сына своего Ивана и ещё какого-то князя Афанасия. Требование её было исполнено. По смерти сына своего Семёна, она прислала в монастырь шубу и пару коней, причём велела вписать его в синодик на вечное поминовение. Потом прислала она вклад по муже своём и впоследствии, время от времени, присылала дары в монастырь и заказывала по своим покойникам панихиды. Покойники её поминались в известные поминальные дни с другими покойниками сообща, так как она не внесла особого вклада и не условилась с монастырём об особом поминовении. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как княгиня прислала в монастырь свой первый дар, как вдруг она вошла в обиду, зачем её покойников не поминают отдельно от других и не служат по ним отдельных панихид. Она послала в монастырь с требованием особого поминовения, но ей отвечали, что за особое поминовение вносится особая сумма денег, а именно, за семь лет 20 рублей. Получив такой ответ, княгиня пришла в негодование и написала Иосифу грамоту, в которой высказывала свое неудовольствие и тут же перечисляла все дары, внесённые ею в монастырь в течении 15-ти лет, и насчитала их на семьдесят рублей.

На это-то письмо, полное укоров, Иосиф и отвечал ей. Послание его начинается объяснением религиозного обычая поминать умерших с текстами из пророка Иеремии и Афанасия Великого. Оно отличается искренним, простодушным тоном. Иосиф доказывает княгине несправедливость её требований и объясняет ей обычай поминальной ряды.

Хотя он и смягчает свое письмо в самом конце: «да чтобы еси, госпоже, о том не бранилася», однако же и самый конец письма довольно прост в сравнении с тем тоном, какой принимает Иосиф с вельможей в послании «о миловании рабов». Понятно, что отношение к княгине было не ново Иосифу: она была некоторым образом «свой человек».

Время этого послания Иосифа можно приблизительно определить тем, что князь Иван Борисович Волоцкий уже умер. Посмертный вклад его, о котором говорится в послании относится к 1503 году.

В сборнике, где встречается это послание, оно неверно озаглавлено: «Послание к некоей княгине, вдове, давшей на сорокоуст и пороптавшей».

Дело не в сорокоусте, а в годовом поминании. Княгиня не жалеет о том, что уже дала на помин души своих покойников; она только высчитывает свои вклады и требует такого поминовения, на какое, по монастырскому обычаю, она не имеет права.

Другие послания Иосифа относятся ко времени борьбы его с ересью. Мы разберем их там, где будем говорить о нём не как об игумене и духовном наставнике, но как о государственном деятеле.

Роспись (писанная для вельмож) по каким дням держать какой пост¹²¹

Статья под названием: «о вельможах Иосифа Волоцкого» заключает роспись дням постным, когда как поститься. Что действительно это расписание было писано не для простолюдинов, видно из того, что Иосиф при конце говорит о милостыни и тут же прибавляет: «наперед удоволи своих (людей) чтобы с голоду и с наготы не плакали а от лихих дел (их) уимати».

Наставление инокам о не покидании обители – места их пострижения¹²², преподобного игумена Иосифа о еже не исходити мнихом без благословения из обители, в ней же постригохомся ни каможе.

Пример старца, который пятьдесят лет не выходил из монастыря и «чернечествовал добре». По выходу из обители он разразился о камень и хоронившим его братиям был глас, чтобы они не считали его за брата, «но ужем за нозе повергше вверзите в ров». Это находится в связи со сказанием об иноках Исихие и Арсении Квашнине (в житиях Иосифа), которых постиг гнев Божий за оставление Иосифовой обители.

Иосиф в борьбе с ересью

Иосифов монастырь зачался в самые тяжелые для Новгорода годы. Это было, как мы видели выше, в 1479 (6987) году, в июне, в период между третьим и четвёртым походом Ивана III на Новгород, вскоре по низложении Борецких и уничтожении Веча.

Последний из владык, избранных самими новгородцами, Феофил принимал в том году участие в попытке новгородцев восстановить свои древние права. В это смутное время Иосиф получил от него благословение на устройство монастыря и постройку в нем церкви, так как в то время иерархическая власть архиепископа ещё простиралась на бывшие новгородские владения в уделе князя Бориса Васильевича Волоцкого¹²³.

В августе освятил Иосиф первую деревянную церковь в честь Успения Божьей Матери.

В октябре, когда настал 6988 год, Иван III предпринял свой последний поход на Новгород, а в январе (1480) Феофил был отвезен в Москву, где и принужден был дать отреченную грамоту. В феврале того же года покровитель Иосифа, князь Борис Васильевич, идя войной на великого князя Московского, выступил из Волоколамска с княгиней и со всем своим домом, с множеством ратных людей в Углич, для соединения с братом своим Андреем Угличским. В Москве были заняты ссорой великого князя с братьями, потом (в июле) пронесся слух о нашествии Ахмата, а Новгород всё ещё оставался без иepapxa. В декабре 1480 Борис Васильевич возвратился домой с удачей: примирившийся с ним Иван Васильевич придал ему сёла, принадлежавшие дяде их по матери, Василию Ярославичу Серпуховскому. Тогда и монастырь Иосифов получил село Отчищево от Бориса Васильевича. С увеличением средств должна была сказаться зависимость монастыря от архиепископа, его бояр и десятинников. В октябре 1483 года заложил Иосиф каменную церковь в монастыре своем и только за месяц до этого отмеченного в житиях Иосифа события, поставлен был в Москве преемник Феофилу.

По Новгородскому обычаю в Москве метали жребий, кому из троих предназначенных быть архиепископом Великого Новгорода. Жребий пал на старца Троице-Сергиевой обители Сергия, который прежде того был протопопом Успенского собора в Москве. Но этот первый из присланных в Новгород владык был не совсем благосклонно принят новгородцами. Менее чем через год (в июне 1484) Сергий, расстроенный физически и нравственно, оставил архиепископство. Потрясенному Новгороду нужен был на первый раз в архиепископы человек стойкий и деятельный. При избрании Сергия одним из предназначавшихся в архиепископы был Чудовский архимандрит Геннадий, но жребий тогда не пал на него; теперь он был назначен без жребия (12-го декабря 1484 г.).

Ничего неизвестно нам о происхождении Геннадия, кроме его прозвания – Гонзов¹²⁴.

Между Иосифом и Геннадием была связь чрез Кутузовых, помещиков и вотчинников Волоколамских. Когда митрополит Геронтий посадил Геннадия, ещё архимандрита, в ледник за самовольное разрешение пищи, накануне Богоявления, защитниками последнего являются Борис Васильевич Кутузов и двоюродный брат его Юрий Шестак. Некоторые из Кутузовых служили у Геннадия в боярах (братья Бориса Васильевича, Константин и Михайло (Клеомпа) Васильевичи Кутузовы)¹²⁵. Село Чемесово, в Рузе, о котором сказано было выше, могло быть собственностью Геннадия, который отдал его монастырю Иосифа. Поэтому назначение Геннадия было в высшей степени благоприятно для Иосифа. Перечисляя крупные вклады в монастырь свой, Иосиф в числе первых благодетелей упоминает Геннадия «исчести не можно его жалованья»...¹²⁶.

Жития Иосифа свидетельствуют, что Геннадий сделал его начальником, в роде благочинного, над окружными монастырями. «Геннадие, – сказано в одном из них, – любяше и зело и часто к нему посылаше и не близ его сущу, яко от пятисот поприщ отстоящу, обаче его епископиа сущи»¹²⁷. Но не одни дружественные отношения связывали Геннадия и Иосифа: они оба вскоре сделались главными деятелями в борьбе с еретиками.

Прежде чем начнем говорить об этом последнем деле, остановимся ещё несколько на Геннадии. В летописи в первый раз говорится о нем, как об архимандрите Чудовскаго монастыря, по поводу спора о хождении посолонь.

В этом споре, любопытном для характеристики времени и самих споривших, Геннадий говорил против митрополита Геронтия и был заодно со знаменитым Вассианом Рыло. «Митрополит свидетельство приводя, егда престол диакон кадит в алтаре на правую руку ходит с кадилом; а они свидетельства ни коего не приношаху, но глаголаху: солнце праведное Христос на ада наступи и смерть связа и души свободи, и того ради, рече, исходят на Пасху, тоже прообразуют на утренне»¹²⁸. Таким образом мнение Геннадия и Вассиана как-будто было осмыслено, тогда как митрополит Геронтий основывался только на свидетельстве внешнем. Мнение о том, что надо ходить по солнцу было возбуждено некоторыми посетившими Афонскую гору, и было признано Геронтием как опасная новизна. Этот спор происходил летом 1479 года при освящении только что отделанного Аристотелем Фиоравенти Успенского собора. С небольшим через два года, в октябре 1481 г., спор этот был возобновлен. Митрополит не хотел уступить, оставил посох в церкви и уехал на Симоново с мыслью снять сан свой, если великий князь «не добиет челом». Летопись передачу сведения об этом споре начинает такими словами: «того же лета бысть распря митрополиту с великим князем... Но вси священники, и книжники, и иноки, и миряне по митрополите глаголаху, – продолжает летописец, – а по великом князе мало их, един владыка Ростовской князь Асаф, да архимандрит Чюдовской Генадей». Таким образом на стороне Геронтия было большинство; на стороне великого князя преемник Вассиана Рыло, Иоасаф Оболенский и тот же Геннадий.

Но великий князь помирился с митрополитом, ездил к нему на Симоново, упрашивал возвратиться на престол, обещал слушаться его и не противоречить ему «в хождении, яко же велит, как было в старину». Митрополит же, возвратившись в Москву, нашел случай отомстить Геннадию. Геннадий разрешил в Крещенский сочельник в своём монастыре пить и есть до Богоявленской воды, по той причине, что день этот пришёлся в воскресенье. Сам летописец говорит, что Геннадий не поступил против устава, так как в уставе указано есть в таком случае по ломтю хлеба и пить по чаше вина, но не сказано когда: перед вечернею, или после Богоявленской воды. Митрополит послал взять Геннадия под стражу, но тот убежал к сильному стороннику своему великому князю. Митрополит сам пошел к великому князю и много говорил на Геннадия. Он обвинял его, во-первых, за то, что Геннадий поступил самовластно – разрешил на пищу, не спросив у митрополита; во-вторых, за то, что он обесчестил святую воду, которая дается оглашенным вместо причастия, а верным только в день Богоявления натощак, прежде антидора. Против таких доводов нечего было сказать, и великий князь выдал Геннадия митрополиту. Геронтий велел его сковать и посадить в ледник. Но не долго томился Геннадий. Великий князь и бояре его (в числе их и Кутузовы – Борис Васильевич и Юрий Шестак, тогда приближенные к великому князю) убедили бывшим у многих на памяти примером митрополита Ионы, уже чудотворца, простить Геннадия: Иона простил «мало потязав» Феодосия архиепископа Ростовского, разрешившего в таком же случае накануне Богоявления есть мясо (П. С. Р. Л., т. VI, стр. 234). Через два года после этого события, а именно в январе 1485 года Геннадий поставлен был архиепископом Великого Новгорода и Пскова.

В летописях нет никаких известий о том, как принялся он за свою новую паству, которая не хотела покориться его предшественнику, первому, назначенному Москвой архиепископу и отзывалась о нём не выгодно, что видно из слов новгородского летописца о Сергии¹²⁹.

Но Геннадия ничем нельзя было испугать. Он был крепок разумом и силой и деятельно принялся за паству.

В Новгороде в то время господствовал ужас. Большие бояре были выведены оттуда. Наряду с только что придавленными, ещё не затихнувшими страстями, господствовало раздражение против Московской митрополии за пленение архиепископа Феофила. В духовенстве Новгородском издавна коренилась нелюбовь к Московской духовной власти. Теперь это чувство усилилось, после отнятая половины сел и деревень от монастырей и церквей Новгородских на великого князя Московского. Некоторые невежественные попы, дьяконы и клирики отличались кроме того безбоязненною дерзостью; долгое время не сдерживаемые рукой архипастыря, они отвыкли и от внешней благопристойности в соблюдении церковных обрядов¹³⁰. Легко было возмутить таких людей, и без того раздраженных покорением и разграблением Новгорода, и отнятием церковного имущества.

За 15-ть лет до приезда Геннадия, когда новгородцы в последний раз призвали к себе князя, прибыл с Михаилом Олельковичем в Новгород жид Схарий. Есть несомненные свидетельства, что он был очень ученый человек, по крайней мере таким казался он русским его современникам¹³¹.

Со Cxapием прибыли и другие евреи, занесшие в Новгород новое учение. Некоторые из духовных лиц поддались новому учению и, в свою очередь, втайне увлекали других. Таков был наш ересиарх протопоп Алексей, наружным благочестием которого пленился великий князь Иван Васильевич в бытность свою в Новгороде и взял его с собою в Москву.

Та же не просвещенная часть духовенства, о которой мы говорили прежде, легко поддалась смущению. Ересь вызвала накипевшую издавна ненависть к поборам местных архиерейских десятинников, а затем к Москве и к насилиям. Ненависть эта слилась в одно с ненавистью к самой религии, на которую еретики наталкивали попов, диаконов и клириков. В числе семнадцати первых по времени еретиков, имена которых дошли до нас, было тринадцать духовных: шесть попов, два поповских сына, один дьякон, два дьяка и двое крилошан¹³².

Ненависть еретиков к церкви выразилась грубым образом. Об их нечестивых делах свидетельствуют Иосиф и Геннадий¹³³. Еретики новгородские не только истребляли кресты и иконы, но и выдумывали различные способы оскорбления этих священных предметов: кусали их, бросали в скверные места; спали на иконах и мылись на них, обливали их нечистотами; изображали срамные вещи на крестах и навязывали их воронам на хвост. В добавок оскорбляли иконы словами и дразнили лики святых непристойными движениями.

Первое сведение о ереси дошло до архиепископа почти случайно: четверо еретиков, в нетрезвом виде, поссорившись, упрекнули друг друга в нечестивых делах и тем обнаружили ересь. Геннадий прежде встретился с иконоборством и бесчинством грубых последователей Схарии, попов Алексея и Дениса, и в продолжении некоторого времени не знал ничего о еретиках-проповедниках и их учеши. Уличив еретиков, Геннадий послал их в Москву и требовал, чтобы их предали городской казни. До нас не дошли послания Геннадия к великому князю и митрополиту, равно как не дошло и розыскное или следственное дело о еретиках. Дело это называется в летописи: «подлинники архиепископа Геннадия», или «подлинные» его «списки»¹³⁴. Вместе с подлинниками Геннадий препроводил к митрополиту тетрадь, по чему они (еретики) молились по жидовски и где псалмы были превращены на их обычаи¹³⁵. После того Геннадий обратился с посланием к Прохору, епископу Сарскому, жившему в Москве, на Крутицах, причём объяснял ему отчасти саму ересь и изобличал притворство еретиков. В Москве не горячо взялись за дело о еретиках, тянули его и Геннадию не слали ответа. Сам митрополит повёл себя двусмысленно в этом деле. Таков был характер Геронтия: мстительный, придирчивый, скорее упрямый, чем самостоятельный. Прежде он отказывался от митрополии, когда в нем была надобность; теперь, когда великий князь Иван Васильевич, воспользовавшись отъездом митрополита на Симоново, советовался со старцем Паисием о замещении Геронтия другим лицом, митрополит не хотел расстаться с своим престолом и, по выражению современника, боялся державного¹³⁶. Он утратил уже прежний авторитет в то время, как получены были в Москва Геннадиевы грамоты о еретиках, почему и не стал крепко за дело, к которому великий князь относился мягко, оказывая покровительство некоторым из еретиков. Недовольный замедлением и проволочкою дела, Геннадий вновь обратился с посланием и на этот раз к Нифонту, епископу Суздальскому, прося его печаловаться перед великим князем и митрополитом, чтобы «потщалися тому делу исправление учинити, занеже ныне, как продлилось то дело, обыск ему не крепок чинитца»¹³⁷. В этом же послании Геннадий описывает ужасный для слуха верующих поступок двух еретиков, из которых один оказался племянником еретика Гриди Клоча, внесённого Геннадием в подлинники. Вскоре (через месяц) после этого послания к Нифонту, противень с которого был отправлен к другому епископу, Филофею Пермскому, Геннадий получил от великого князя и митрополита ответ о еретиках¹³⁸.

В нём Геронтий говорит о получении грамот Геннадия к нему и великому князю и отдельно упоминает о списках: «Да и списки еси на тех ересников прислал к нам, почему еси обыскивал, как они хулили Сына Божия и пречистую его Матерь». Геронтий объявляет, что великий князь с ним и со всем православным собором рассудили дело о еретиках, признав виновными в ереси троих: попа Григория, попа Ересима и попа Григорьева сына, Самсона дьякона¹³⁹. Этих троих предали в Москве градской казни. Известие о ней, занесенное в летопись, свидетельствует, что и сам летописец в то время имел ещё смутное понятие о новой ереси¹⁴⁰. Обвинив троих, Московский собор не подверг отлучению от церкви, проклятью и казни Гридю Клоча – дьяка. «Не дошел ещё по правилом градския казни, потому что на него один свидетель, поп Наум¹⁴¹», – пишет Геннадию Геронтий.

Послание свое митрополит заключает такими словами: «А князь великий приказал с тобою того дела обыскивати наместником Якову да Юрью Зaxapиечем. И ты бы с ними того дела обыскивал вместе и которые дойдут по правилом твоей святительские духовные казни и ты их духовне казни, а которые дойдут градские казни, ино тех наместники великого князя казнят градскою казнью. Да обыскивал бы еси, сыну, то дело прилежно, чтобы христианство в взмущеньи не было, а церковь бы Божия безмятежна была».

Из этого не видно, чтобы Геронтий стоял за ересь. Но его, строгого ревнителя буквы закона, никто и не обвиняет в сочувствии к ереси, а только в слабости. Ему следовало с большею горячностью ополчиться на ересь и не снимать опалы с еретика Гриди Клоча. По крайней мере так думал современник его Иосиф: «И сам (Геронтий) убо христианская мудроствуя, о прочих же ни мало попечеся, погибающим, о увы мне, христовем овцам еретическим учением, или грубостию сдержим, или нерадяше о сих, или бояшеся державнаго». Последняя причина, что Геронтий боялся державного всего возможнее. Еретиков обратно послали к Геннадию в Новгород.

Из заключительных слов послания Геронтия к Геннадию мы видели, что этому последнему было приказано разыскивать ересь вместе с наместниками великого князя двумя братьями Яковом и Юрием Захарьевичами Кошкиными.

О ревности Геннадия в преследовании еретиков свидетельствует тот же Иосиф, говоря, что Геннадий из чащи Божественных писаний устремился как лев, чтобы ногтями растерзать внутренности скверных еретиков, напившихся жидовского яда. Дело о первых еретиках окончилось зимою 1488 года. Год этот был несчастлив для Новгорода и Москвы. В Новгороде наместник Яков Захарьевич Кошкин совершал лютые казни (сёк и вешал новгородцев) «понеже хотели убити наместника», и в эту же зиму более 7000 новгородцев были уведены из Новгорода в Москву. В Москве, под самый светлый праздник, прошел слух о предстоящем пожаре: в сенях великокняжеского дворца чернец из Галича прокричал ужасное пророчество. Страх распространился по городу, и купцы уже выносили товар из лавок. Но лето подходило к концу, пророчество все ещё не сбывалось, как вдруг 13-го августа, загорелась церковь деревянная Благовещения, на болоте и пламя истребило все богатые дома, двор и городскую стену, и мосты, и множество зданий городских, и до 30 церквей. Сгорел и дом митрополита Геронтия и только что отстроенный дворец великого князя. Слабый духом Геронтий не вынес потрясения: к следующей весне 1489 года его не стало.

В это время главные еретики находились в Москве. Ещё за девять лет до этого, поп Алексей и поп Денис привезены были самим великим князем из Новгорода в Москву и определены им в протопопы, первый к Благовещенью, второй – к Архангелу. Тогда Геннадий был в Москве. Он, как видно, в продолжении пяти лет, до самого отъезда в Новгород ничего не знал о существовании ереси.

Алексей и Денис не принадлежали к тому разряду грубых еретиков, о которых было сказано выше. Они оба были первыми учениками жида Схарии (по свидетельству Иосифа Волоцкого) и прельстили великого князя умом своим и книжным образованием. Они поняли, как им должно вести себя в Москве и вели себя осторожно «таились, как змеи в скважине» по выражению Иосифа; но в то же время тайно распространяли еретическое учение. Наконец им удалось образовать кружок из грамотных людей, разделивших их мнения. Из лиц этого кружка известен более других Федор Курицын, дьяк великого князя, бывший не раз в Литве, посылаемый послом в Волошскую землю по поводу брака великого князя Ивана младшего, Ивановича, с Еленою, дочерью воеводы Стефана. Курицын, также как и протопоп Алексей, «прилежал», по словам Иосифа, «звездозаконию и многим баснотворениям, чародейству и чернокнижию». Кроме этого современного свидетельства о многосторонней учёности Курицына мы имеем догадку о том, что он привез из Венгрии известную повесть о Дракуле. Имеем также Лаодикийское послание, переписанное им в ту пору, когда он был уже осужден за ересь.

В этом кружке находился какой-то Мартынка, которого Курицын вывез из Угорской земли. Из москвичей в него попали крестовые дьяки великого князя, Истома да Сверчок, и купец Семен Кленов. Последние трое, по свидетельству Иосифа, многих научили жидовству. О Семене Кленове сохранилось сведение, что он письменно излагал свои религиозные убеждения¹⁴². Между еретиками находился ещё какой-то Иван Черный, которого современник отличил в своем рассказе тем, что он книги пишет¹⁴³. Зять протопопа Алексея, новгородский еретик Иван Максимов был тут же среди московских еретиков и ему то довелось склонить к ереси вдову Елену Стефановну, невестку великого князя. Кружок собирался ни у кого другого, как у Курицына. Еретики толковали между собой о вере и, по выражению современника, поучались на православных¹⁴⁴.

Влиятельный Курицын, а с ним и другие достигли того, что преемником Геронтия был избран человек из их среды.

В сентябре 1490 (когда настал 6999 год) поставлен был на митрополию архимандрит Симоновский Зосима. Он, как еретик, не мог, само собою разумеется, не питать вражды к Геннадию. И вот послал он в первый же месяц по своем поставлении к архиепископу новгородскому, с требованием от него исповедания, какое обыкновенно давали архиереи при своем поставлении. В ответ на такое требование Геннадий написал митрополиту послание. Из него видим, что Геннадий оскорбился требованием исповедания, которое он, при своем поставлении, положил «пред митрополита Геронтия». Узнаем также, что как митрополит, так и сам великий князь, не желали видеть Геннадия в Москве.

Почти одновременно с этим требованием великий князь и митрополит, каждый в свою очередь, прислали Геннадию грамоту о том, чтобы он изъявил согласие на поставление владыки на упразднившийся престол Коломенской епископии, но не сообщили ему имени того, кому надлежало быть епископом. Геннадий не захотел дать такой безымянной отписи: «Аз отписи даю такия законныя, как оные братья наши давали», писал он к собору епископов и просил митрополита и великого князя сообщить ему имя будущего Коломенского владыки, а равно и вперед именовать ему тех, кого случится ставить в архиереи.

Около того же времени, преследуя по-прежнему еретиков, Геннадий допрашивал возвратившегося из Москвы Самсонка и на допросе узнал от него подробности о кружке Федора Курицына и о всех тех лицах, которые бывают у великокняжеского дьяка. Этот Самсонка оказался еретиком, как подтвердило следствие, которое по обыкновенно Геннадий производил не один, а со своим боярином, с игуменами, священниками и с двумя боярами великого князя и с его же боярскими детьми, как пишет он сам в своем послание к собору¹⁴⁵.

Самсонка передан был Геннадием гражданскому суду. Его пытали. В Москве стали говорить, что Геннадий мучил Самсонку. «Аз ли того Самсонка мучил» защищается Геннадий в Послании к собору епископов, «ведь пытал его сын боярской великого князя, а мой только был сторож, чтобы посула никто не взял». После этого в Москве перестали доверять его обыскам.

Между тем, в Новгороде появилось вновь иконоборство и среди многих нечестивых поступков особенно резко выдался поступок, ужаснувший набожную душу Геннадия. Подьячий Алексей Костев, живший на поместье в Новгороде, напился пьян, влез в часовню «да сняв с лавици икону пречистые на нее скверную воду спускал и иныя иконы в верх ногами переворочал»¹⁴⁶. Этот нечестивый поступок дошел впоследствии до сведения Иосифа.

Но всего тяжелее для Геннадия была борьба с чернецом Захаром. Около Новгорода, в Немчинове, был монастырь, в котором настоятелем был чернец Захар. Пришли раз к Геннадию чернецы этого монастыря и жаловались на Захара, что он уговорил их отойти от своего государя, князя Бельского, у которого они были боярскими детьми, и вот прошло три года, как он не дает им причастия и сам не причащается. Геннадий призвал к себе Захара.

«Зачем ты так чинишь и три года не причащался»? спросил Захара Геннадий. «Грешен есми», отвечал Захар. И Геннадий опять спросил его: «Зачем ты перестриг детей боярских, от их государя отвел их и от Бога отлучил – три года не давал им причастия?» Тогда Захар отвечал ему: «А у кого причащаться? попы по мзде ставлены, митрополит же и владыки тоже по мзде ставлены». Митрополита ставят не по мзде, возразил Геннадий; на что Захар ему молвил: «коли в Царьград ходил митрополит ставитися и он патриарху деньги давал. A ныне он бояром посулы дает тайно, а владыки митрополиту дают деньги – ино у кого причащатися?»

Тогда Геннадий, как сам он выражается, познал, что Захар – стригольник, и вслед за тем сослал его в пустыню, на Горнечно (?).

Через нисколько времени получил архиепископ грамоту о чернеце Захаре от самого великого князя.

Грамота повелевала Геннадию наказать духовно Захара и затем отпустить его в свой монастырь, в Немчиново. Архиепископ исполнил повеление, отослал Захара в Немчиново, но с тем вместе взял с него клятвенную запись его руки. Захар обязывался ею – иметь отца духовного и причащаться, ручался также и за чернецов, что они также будут принимать причастие.

Горько было узнать Геннадию, что Захар преступил клятву, в монастырь свой не попал, а отправился в Москву, и там клятвопреступник и еретик нашел себе защиту.

Желая подорвать значение Геннадия, Захар стал рассылать по всем городам грамоты и в них писал, что Геннадий – еретик.

Этот последний поступок Захара задел Геннадия за живое и он решился действовать как против Захара, так и против еретиков вообще.

На вышеупомянутые требования митрополита Геннадий отвечал посланием¹⁴⁷. В нём между прочим он говорит митрополиту о еретиках, что некоторые из них, искренне покаявшиеся, подверглись епитимье; потом же бежали в Москву, где нашли себе опору. Геннадий прямо указывает на Федора Курицына, что он главный заступник еретиков и ходатай за них; жалуется и на чернеца Захара; упрекает великого князя за нежелание призвать его, Геннадия, в Москву. От самого Зосимы Геннадий требует созыва собора на еретиков и смело указывает митрополиту на великие обязанности первосвятителя, и убеждает его быть строгим обличителем ереси жидовствующих.

До Геннадия дошел слух, что в Москве хотят соборовать о вере и в то же время требуют от него согласиться на поставление Коломенского владыки. Геннадий воспользовался своим правом, не исполнив требования дать безымянную отпись на поставление Коломенского епископа и, одновременно с ответными грамотами великому князю и митрополиту, написал соборное послание к архиепископу Ростовскому и Ярославскому Тихону и к епископам: Нифонту Суздальскому и Тарусскому, Вассиану Тверскому, Прохору Сарскому и Подонскому и Филофею Пермскому¹⁴⁸. Все эти иерархи со времени поставления митрополита находились в Москве и их пребыванием хотели воспользоваться для хиротонии Коломенского владыки. В своём послании Геннадий объявляет собору, что он не дает согласия на поставление Коломенского владыки и убеждает владык встать на еретиков. Рассказав о нечестии Алексея Костева и о борьбе своей с чернецом Захаром, Геннадий указывает на Курицына как на начальника еретиков. «Пишу за тем», – говорит Геннадий, – «чтобы митрополит еретиков с вами моею братьею проклял, и тех кто их руку держит, кто печальник».

Геннадий излагает епископам причины, по которым он не дал отписи на поставление Коломенского владыки. Твёрдо и решительно говорит он: «доколе ересь не докончяется да от Захара мене не оборонят и мне отпись нельзя дати... А владыки не спешили бы есте ставить», – продолжает стойкий архипастырь, «доколе ереси не искорените» и далее: «а писано ведь в правилех св. апостол како владыку поставити, а ваши архимандриты и протопопы и попы соборные с еретикы служили, ино ведь иному отлучение, а иному отвержение писано».

О соборе, на котором хотели заводить прение о вере, Геннадий говорит: «и вы бы на то не дрьзнули, занеже изложена нам православная вера».

За место этого собора Геннадий вновь требует собора на еретиков, говорит, что они, как иконоборцы и тайные еретики, от которых нельзя уберечься, достойны сугубого проклятия.

Геннадий просит учинить собор, чтобы их казнить, жечь и вешать, потому что они, взявши покаяние и епитимью у него в Новгороде, сбежали.

«Да пытали бы их на крепко о том, кого они прельстили, чтобы было вестно, занеже их искоренят, а уже отрасли есть. Да не плошите, станьте крепко, чтобы гнев на нас не пришел да не како человекоугодници обрящемся и со Иудою Христа продающе: они иконы щепляют, режут, Христу поругаются, а мы их учрежаем, да их воле сходим»…

Послание это оказало свое действие. Архиереи потребовали собора. Зосима не мог противодействовать и принужден был собрать собор. Он состоялся 17 октября 1490 г. Но собор собрали только на новгородских еретиков. Прокляли протопопа новгородского Гаврилу (Алексей протопоп уже умер), Дениса, попа Архангельского, и других попов, – диакона Макара, дьяка Гридю Борисоглебского и прочих новгородцев, которых послали для наказания в Новгород к архиепископу Геннадию. Мы увидим далее, как Геннадий наказал своих врагов и врагов церкви, а теперь возвратимся к Иосифу.

Среди забот в борьбе с еретическим учением, Геннадий мог вызвать на такую же борьбу игумена Волоцкого, начитанность которого была ему известна. До Иосифа доходили частые слухи о ереси и из Новгорода, куда часто у него были посылки, и из Москвы, где были у него связи, где в числе духовенства были друзья его, – Боровские постриженики, и где находился младший брат его Вассиан, а из светских, друг детства его, Борис Васильевич Кутузов.

В октябре 1492 года, когда исполнилось 7000 лет, на соборе, в Москве поручено было Геннадию составить Пасхалию на 8-ю тысячу. Архиепископ занялся этим важным делом. Он предпослал Пасхалии предисловие, где доказывал от Священного Писания несостоятельность верования, по которому ждали по исполнении 7 тысяч, кончины Мира. И так Геннадий занялся делом важным, долженствовавшим успокоить умы и тем более, что еретики воспользовались одним поколебавшимся верованием для ниспровержения других.

Имея в лице митрополита покровителя, московские и новгородские еретики стали открыто на рынках, на улицах, в домах, толковать Писание.

В это-то время Иосиф Волоцкий сказал себе: «Настало время труду, время течению и подвигом»¹⁴⁹.

Первым письменным памятником его открытого вмешательства в борьбу с жидовствующими следует считать его

Послание к Нифонту, епископу Суздальскому и Тарусскому¹⁵⁰

Из самого послания видно, что оно написано во время Зосимы митрополита: «ныне на том же престоле сидит скверный и злобесный волк». Следовательно написано после 1490 и прежде 1494 года. Но Нифонт присутствовал на соборе 1492 года, а из послания видно, что он находится под опалой. Из таких обстоятельств профессор Казанский выводит предположение, что послание написано уже после 1492 года. Послание это, как можно полагать, относится к году, когда Зосима, перестав таиться, стал открыто брать сторону еретиков и, вместе с тем, несдерживаемый уздой Божьего страха, стал предаваться ужасному пороку своего времени и пьянству. Нифонт присутствовал на первом соборе против жидовствующих еретиков и на нём держал себя как следует защитнику православия. Нифонт был в переписке с Иосифом, и само разбираемое нами послание написано было в ответ на грамоту Нифонта, в которой этот епископ просил Иосифа разрешить его сомнение, действительно ли проклятие, когда оно исходит от еретика?

Иосиф отвечает ему на этот вопрос отрицательно: «А что еси, господине, ко мне писал, аще проклянет еретик христианина, то последует ли ему Божественный суд, то еретическое проклятие в проклятие ли, или ни во что? Ино, ты сам, господине, ведаешь, что мнози еретицы христиан прокляша, не последова им Божественный суд, но клятва их на них возвратися».

Ответ свой Иосиф подкрепляет сперва примерами из церковной истории, потом многими доводами из Священного Писания. Главный довод тот, что Иисус Христос сказал апостолам: «примите дух свят» и с тем вместе дал власть вязать, решать и отпускать грехи; стало быть, только посвящённые лица могут вязать и решить; еретики же, имея в себе дух нечистый, сатанин, не могут действовать посредством Святого Духа.

Но многие доводы всё-таки кажутся Иосифу не совсем достаточными: «Подобает же и некая свидетельства сему ещё приложити от Божественнаго Писания», – прибавляет он и переходит к примерам из жития святых, к которым Иосиф всегда любил прибегать в подтверждение своих доводов. Эти живые примеры действуют сильнее на чувства верующего, потому что в них не только факт, но и последствия факта.

«Великого Симеона, иже на дивней горе чудотворца» из зависти проклял один пресвитер, и вот пришли к нему многие бесы и связали его так, что он не в силах был читать Евангелие. Другие два примера из жизни св. Афанасия Александрийского и св. Анастасия Синайского закрепляются выпиской из святых правил: что чести, а не отлучению подлежат те, которые из-за ереси покинули свое епископство (т. е. вышли из-под власти своего иерарха). На основании постановлений святых семи вселенских соборов, проклинавших еретиков, Иосиф вновь доказывает несостоятельность мнения о том, что еретическое проклятие имеет у Бога силу. Доказывая, что само проклятое еретика вменяется в благословение, Иосиф сравнивает проклинающих еретиков с эллинами и иудеями – гонителями апостолов. Потом обращается к Евангелию и в нём находит подкрепление своему мнению о проклятии еретиками правоверующих.

Мы не можем не выписать этого места потому, что в нём особенно отпечатлелся образ мыслей Иосифа и, вместе с тем, его уменье приспособить текст Евангелия к своему образу мыслей.

«Господь наш Иисус Христос рече: Блажени есте егда поносят вы и рекут всяк зол глагол на вы лжуще мене ради. И паки рече: Не приидох вложити мир, но рать, и ниже: приидох бо разлучити человека на отца своего и дщерь на матерь свою, а врази человеку домашнии его. Се есть рать. Ино же, егда отец или мати, их сын и дщи совратится от правыя веры, подобает ненавидити их и отвращатися, и бегати от них, яко да не с ними погибнем».

Епископ Нифонт спрашивал Иосифа о еретическом проклятии; Иосиф в ответе своем объясняет недействительность проклятия, если его изречёт еретик – епископ, митрополит и даже патриарх. Очевидно, что Нифонт, как защитник православия, опасался страшного орудия, бывшего в руках еретика Зосимы, ещё митрополита и его начальника.

Но Иосиф в послании своём к епископу не ограничился ответом на то, о чем его спрашивали; ответ на запрос Нифонта составляет только вторую часть письма. Первая и большая по объёму посвящена советам Нифонту стать за Христа и православную веру. Увещание это написано сильно и с горячностью. Видно, что ересь была предметом ужаса и глубокого огорчения для Иосифа. Он начинает с Зосимы и, не щадя красок для очернения еретика-митрополита, тут же, среди проклятий, высказывает всё, что знает о нём, об его ереси и об его скверных делах. Известна тебе, государю моему – пишет Иосиф – нынешняя великая беда, постигшая Русскую землю и всё православное христианство. В великой церкви Пречистой Богородицы, сияющей как второе солнце посреди всей Русской земли, на том святом престоле, где сидели святители и чудотворцы Петр и Алексий, и другие многие великие православные святители, ныне сидит скверный и злобный волк, одетый в одежду пастыря, саном святитель, а по воле своей Иуда-предатель и причастник бесом... Осквернил он святительской престол, одних уча жидовству, других содомски скверня. Змей пагубный, мерзость запустения на месте святом, отступник Христов, он не только сам отступил от Христа и прилепился дьяволу, но и других учит от Христа отвергаться. Он первый из святителей нашей земли – отступник и предтеча антихриста. Свински живя, он поджидает антихриста. Сын погибели, он Сына Божия попрал, похулил Пречистую Богородицу и всех святых унизил; икону Господа нашего Иисуса Христа и Пречистой его Матери и иконы всех святых называет болванами. Отвергая Евангельские предания и апостольские уставы и Писания всех святых, он говорит: нет второго пришествия Христова, а святым нет царства небесного; кто умер, тот только до сих пор и существовал, пока не умер. Никогда не бывало такого злодея между древними еретиками и отступниками.

Всю надежду на спасение Русской земли от ереси Иосиф возлагает на Нифонта. «И ныне, господине, о том стати на крепко некому, опроче тебя, государя нашего» и несколько далее: «Глава бо еси всем и на тебе вси зрим; и тобою очистит Господь свою церковь и все православное христианство от жидовския и пагубныя и скверныя ереси». Иосиф сулит епископу в царстве небесном награду, равную награде св. исповедников, и вслед за тем напоминает ему о хорошем времени благоденствия и мира.

Вероятно, тут он имел в виду те годы второй половины XV века, когда выступил он сам и другие современные ему монахи на путь подвига и благочестия. Это время появления подвижников было, вместе с тем, и временем распространения благочестия и грамотности между боярами и служилыми людьми. Там и сям, в непроходимой глуши и в городах возникал монастырь за монастырем. В Москве возвысились чудные храмы и мощи святителей заблагоухали святостью.

Если в смутное время мы порадовались со Христом – продолжает Иосиф– и были его любимцами, то не будем ему врагами в ратное время. Иисус распят был за нас безгрешный; неужели и мы за распятого нас ради не постраждем? Затем Иосиф просит епископа вспомнить св. исповедников, до крови о благочестии пострадавших, и указывает на их славу и благолепие, «гроби их фимиамом мирисают и мощи их цветут яко благоуханный цвет». Потом говорит, что в нынешние последние времена «лютейшая паче всех времен» пришло то отступление, о котором предрёк апостол Павел. Это отступление Иосиф видит в том, что ересь распространяется: многие держат ее в тайне; везде – в домах и по дорогам, и на торжищах иноки и миряне, и все сомневаются и пытают о вере. Под влиянием еретиков – сыновей и зятя ересиарха протопопа – учатся жидовству у них и у самого «сатанина сосуда» митрополита, к которому ходят и даже спят у него.

И, расположив епископа к подвигу вообще, Иосиф в частности указывает на то, что именно надо делать Нифонту: он просит его научить всех православных христиан не ходить к Зосиме, не брать у него благословения, не есть и не пить с ним, угрожая в противном случае осуждением и вечным огнем. Иосиф боится, чтобы Нифонт не усомнился в истине взводимых им на Зосиму скверных дел, потому что находятся люди, которые уверяют, что ничего бесчинного за митрополитом нет. Иосиф уверяет, что есть достоверные свидетели на митрополита и их свидетельства слышал и сам он, Нифонт. Это последнее находится в прямой связи со словами Иосифа (тотчас по объяснении скверных дел Зосимы): «сказывал ти, государю моему, брат мой Вассиан». Брат Иосифа был в то время в Москве, и Иосиф действовал через него.

Опровергнув отзывы, оправдывающее Зосиму, Иосиф переходит к новому опровержению. Он воcстаёт против ещё «иных», которые проповедовали терпимость: «а иные, господине, говорят, что грех еретика осуждати».

Речь об этом кончается прославлением Св. Троицы и словом Аминь. И тут только, в виде приписки, следует разобранный нами выше ответ Иосифа Нифонту о еретическом проклятии. Тон всего письма почтителен: везде Иосиф, обращаясь к Нифонту, называет его: господине и государь, богоутвержденный, богопочтенный владыко. Советуя Нифонту действовать против Зосимы, Иосиф извиняется пред ним: «ныне же, богоутвержденный владыко, о сих тебе пишу, не яко уча и наказуя твое остроумие и богоданную премудрость: ни бо лепо есть забыти своея меры и таковая дерзати, но яко ученик учителю, яко раб государю воспоминаю тебе и молю» и т. д.

Послание к брату Вассиану Санину¹⁵¹

К посланию Иосифа к Нифонту прибавлена ещё приписка как в рукописях, так и в печатном издании.

Рассматривая её как часть послания к Нифонту, учёные наши (Шевырев, профессор Казанский, а за ними и священник Булгаков) пришли к заключению, что Нифонт провёл первые годы своей юности в Боровском Пафнутьевом монастыре вместе с Иосифом, что дружеский союз Иосифа с Нифонтом был так крепок, что первый, спустя много времени, с сильной скорбью вспоминает разлуку с последним. Но приписка эта не относится к Нифонту, а написана Иосифом как отдельное письмо к своему брату Вассиану, о котором он упоминает в послании к Нифонту, как о посреднике между им и Нифонтом, и чрез которого было переслано послание к последнему. Иосиф мог на одной и той же тетради написать и Нифонту, и брату. Приписка эта могла войти в сборники нераздельно с посланием к Нифонту. Первый, близкий к делу переписчик мог случайно не обозначить, что эта приписка относится к Вассиану. Другие позднейшие переписчики не хорошо вникли в содержание и также не означили, что приписка относится к брату Иосифа, Вассиану. Тон приписки резко отличается от тона, разобранного нами послания. В приписке Иосиф называет того, к кому пишет, братом: «о любимый и сладчайший ми брате» и это братское, скорее учительское, чем ученическое отношение выдержано от начала до конца; тогда как в послании к Нифонту везде соблюдена почтительная форма выражения, свойственная игумену, поставленному в необходимость давать советы епископу. Иосиф в самом начале приписки грустит о том, что разлучился с братом и что они более не живут вместе как жили когда-то. Известно, что Вассиан, брат Иосифа, долго жил при последнем в Боровском монастыре и был в Иосифовом монастыре в первые годы его основания. Кроме того, из послания к Нифонту видно, что Вассиан как раз в то время был в Москве.

Выражая грусть свою от разлуки с братом, Иосиф под конец говорит: «ныне же, увы мне! всеконечно тебе от мене разлучиша. Увы! естества убо воспаляясь пламень печали поядает мене и острейши ныне вонзеся в моем сердци копие нашедшаго на тя искушения и на всех нас». Естества пламень в связи с грустью о разлуке нельзя объяснить иначе, как тем, что Иосиф намекает на кровное родство свое с Baссианом. В конце письма мы встречаем такое выражение: «Помяни убо еже от юности твоей сопребывание со мною, и ещё о Бозе духовную любовь помяни, яко от млады версты тя восприях». По житию Пафнутия Боровского мы знаем, что когда Иосиф уже был одним из старейшей братии, то при нём находился брат его «юн, новопострижен».

Нифонт поставлен был во епископа Суздальского из архимандритов Симонова монастыря 9-го декабря 1485 года¹⁵². Иосифу в 1485 году ещё не было 50 лет, так что Нифонт, как бы рано ни удостоился архимандритского сана, был одних лет с Иосифом.

В письме к Вассиану Иосиф преимущественно говорит о ереси жидовствующих и убеждает брата отбросить всякое малодушие и даже пострадать до смерти за благочестие. Из этого письма видно, что Вассиан в то время вынес на себе гонение еретиков; в двух местах Иосиф говорит о скорбях, выпавших на долю Вассиана от жидовствующих.

Послание это обходится без примеров из житий святых и выписок из священных правил. Это не столько поучение, сколько ободрительное слово учителя к ученику, в котором он уверен и, вместе с тем, задушевная речь любящего брата.

Для характеристики Иосифа в послании важно то обстоятельство, что он искренно желает, чтобы любимый брат и до смерти пострадал за благочестие. Письмо это написано с большим красноречием; язык везде блещет фигурами. Но несмотря на это, сквозь заимствованные из языка греческих церковных писателей обороты, виднеется искренность и сила, своеобразно владеющая этими оборотами. Вот одно такое место о Зосиме:

«Подвигнися убо, брате, пострадати за пострадавшаго по нас, да твоими подвиги очистить Господь церковную и доброцветущую ниву от пагубных и жидовских плевел и порежет серпом гнева своего, и свержет в геенскую пещь и мечем уст своих отсечет главу сатанина и дивия вепря, пришедшаго от луга, озобавшаго святительский виноград его, и осквернившаго святительский великий престол, и исторгнет тя от зубов его».

Присоединённое в списках к посланию к Нифонту послание к Baссиану написано одновременно с ним, за что говорит само его содержание.

Почти одновременно с посланием к Нифонту и Вассиану, написал Иосиф и свое

Сказание о новоявившейся ереси Новгородских еретиков, Алексея протопопа и Дениса попа и Фёдора Курицына и иных иже такоже мудрствующих

Сказание это – единственный памятник, сохранивший историю появления у нас ереси жидовствующих. Современный нам историк может добавить к Иосифову рассказу некоторые частности из послания Геннадия к Зосиме и другого его послания к Прохору Сарскому¹⁵³.

Карамзин рассказал о появлении ереси, следуя Иосифу. Соловьев отчасти передал его же сказание. Тоже самое делали и историки церкви, черпая сведения свои о появлении ереси жидовствующих целиком из «сказания» Иосифа.

В нём изложена в последовательном порядке история ереси жидовствующих от появления еврея Схарии в Новгороде и всё то, что случилось во время митрополита Геронтия и самого Зосимы еретика.

Но прежде, чем говорить о ереси, Иосиф начал издалека. Его вступление особенно любопытно потому, что в нём излагается взгляд русского книжного человека того времени на свое историческое прошлое.

Подобает ведати, так начинает Иосиф, что в разные времена дьявол насаждал по вселенной ереси, проклятые церковью. В древние времена святые отцы обличали ереси. Все православные, начитавшиеся божественных писаний, держат под клятвою прежних еретиков; чтобы возненавидеть теперешних предлагается следующее сказание. Далее сказав, что Русская земля древле омрачалась темою идолопоклонства, он повествует о воплощении Спасителя, деле искупления, Святом Духе, о просвещении народов чрез апостолов и, наконец, о св. Андрее, как пошел он Днепром вверх, стал под горами «при березе, и за утра встав и рече к сущим ту с ним учеником: видите ли горы сия, яко на сих горах возсияет благодать Божия и будет град велик». Андрей из Новгорода, продолжает Иосиф, прошёл «в Варяги и прииде в Рим: проповедати же слово спасенное Рустей земли взбранен бысть от Святаго Духа, его же судьбы – бездна многа». Проповедь Евангельская прошла все страны, только Русская земля по-прежнему пребывала во тьме идолослужения, до конца оскверненная нечестивыми делами. И уже тысяча лет совершилась по вознесении на небо Сына Божия, и только тогда посетил нас восток свыше, и святая Троица просветила верою и благочестием, премудростью и разумом блаженного Владимира, сына Святослава, внука Игоря и блаженной Ольги, правнука же Рюрика. Он (Владимир) «всех спасти подвижеся, и всеми повеле креститися во имя Отца и Сына и Святаго Духа. От того времене солнце евангельское землю нашу ocиa и апостольский гром нас огласи и божественный церкви и монастыри съставишася и Быша мнози святители же и преподобнии, чюдотворци же и знаменосци, и яко же златыма крилома на небеса взлетаху. И якоже древле нечестием превзыде Русская земля, тако и ныне благочестием всех одоле». В других странах хотя и было много праведников, но зато было много и неверных, и еретиков; в Русской же земле многие города, деревни и села многочисленные и неведомые, все овцы одного пастыря, и никто нигде не видал еретика. И так было в продолжении четырехсот семидесяти лет. Но ужас (Оле!), что творит теперь сатана, ненавидящий добра все лукавый дьявол...

На сколько эти слова о святости родной земли проникнуты сильным чувством благоговения, на столько сильна и жестока речь Иосифа о еретиках. Строгий ревнитель православия полагал всю силу, все достоинство родной страны, в том, что она «благочестием всех одоле», а тут вдруг явились эти еретики, в которых Иосиф видит врагов своей святой родины. Само повествование о ереси жидовствующих начинается любопытной характеристикой Схарии: «Бысть убо в та времена жидовин именем Схария и сей бяше диаволов сосуд и изучен всякому злодейства изобретению, чародейству же и чернокнижию, звездозаконию же и астрологы: живый в граде Киеве». Прибыл в Новгород «князь Михаил, сын Александра, внук Вольгирдов (Ольгерда), в лето 6979 (1471) в княжение великого князя Ивана Васильевича» и с ним этот жид Схария. Он прежде всего прельстил попа Дениса, который, в свою очередь, привёл к нему протопопа Алексея; оба они стали жидовствующими. Потом пришли из Литвы другие жиды: Иосиф, Шмойло-Скарявей и Мосей Хануш. Алексей и Денис с ними ели, пили и учились жидовству и тому же научили жен и детей своих. Жиды велели им втайне быть жидами, а снаружи казаться христианами. Алексею переменили имя, назвав его Авраамом, а жену Саррою. Потом Алексей научил многих жидовству, в том числе зятя своего Ивашку и отца его, попа Максима и многих других попов, дьяконов и простых людей. Денис поп тоже многих научил жидовствовать и между прочими протопопа Софийского, Гавриила. Научили жидовствовать и Гридю Клоча, а тот научил Григория Тучина, отец которого имел великую власть в Новгороде. Тут следуют имена других семнадцати еретиков: поп Григорий и сын его Самсонко, Гридя-дьяк Борисоглебский, Лаврик, Мишук Собака, Васюк Сухой – Денисов зять, поп Федор, поп Василий Покровских, поп Иван апостольский, Юрка Семенов сын Долгого, Авдей да Степан крылошане, поп Иван Воскресенский, Овдоким Люлиша, диакон Макар, дьяк Самуха, поп Наум. Вслед за тем Иосиф, горько сетуя, рассказывает саму сущность ереси. Они отрицают святую Троицу, говоря, что Христос не рожден от Отца, что то Слово Божие, о котором говорится в св. Писании, есть обыкновенное слово, произносимое, а Дух Божий по воздуху разливается. Они учат, что тот, кого святые книги называют Сыном Божиим, не родился; когда родится, то назовется Сыном Божиим, но не по существу, а по благодати – подобно Моисею, Давиду и прочим пророкам. Тот же, кого христиане называют Сыном Божиим, был распят иудеями и истлел во гробе. Говорят, что следует держаться Моисеева закона. Говорят: неужели Бог, имея в своей власти все небесные силы, пророков и праведников, для того, чтобы спасти Адама от ада, чтобы исполнить свое собственное желание, должен был сойти на землю, вочеловечиться и пострадать и тем перехитрить дьявола? «Не подобает убо Богу тако творити». Они хулят и унижают святую церковь, хулят св. иконы, говоря: что не следует кланяться рукотворению; учат, что не следует писать на иконах святую Троицу, потому что Авраам видел Бога и двух ангелов, а не Троицу. Еретики бросали священные предметы в нечистые и скверные места, зубами кусали их, как собаки, ломали, жгли и говорили так: «поругаемся иконам сим, якоже жидове Христу поругашеся. О скверные языки, о мерзския и гнилыя уста, произнесшия такое богохульство!» – восклицает ревнитель.

Когда окончилась седьмая тысяча лет от сотворения Мира, продолжает Иосиф, еретики стали говорить, что вот и семь тысяч лет прошло и Пасхалия окончилась, а второго пришествия Христова нет; книги св. отцов – книги ложные, следует сжечь их. И не только хулили они творения св. отцов, но и апостольское писание. Хулили в особенности творения св. Ефрема Сирина, писавшего о кончине Мира. Иноческое житие считали неугодным Богу, основываясь на словах апостола Павла (1Тим. 4:1–3) и извращали смысл их. Еретики в посты ели мясо и осквернялись, и в то же время ходили в церковь и совершали божественную литургию. Они дерзнули другим хулить саму Деву Богородицу и великого Предтечу и т. д. «Толика и такова сотвориша сатанин первенец Алексей и Денис в Великом Новгороде». Далее автор рассказывает о прибытии великого князя Ивана Васильевича в 6988 (1480) году в Новгород и тем нарушает хронологическую последовательность, потому что он только что перед этим рассказал, что Пасхалия и 7-я тысяча окончилась. Противоречия тут, однако нет, он опередил рассказ о распространении ереси объяснением сущности еретического учения, у которого некоторые пункты возникли по исполнения 7-й тысячи. Продолжая рассказывать историю ереси жидовствующих, Иосиф говорит, что великий князь взял с собой в Москву Алексея и Дениса, и определил первого протопопом к церкви Успения, второго попом к Архангелу; что они оба, не дерзая в столь великом и многочеловечестем граде высказывать свою ересь, являлись людям под личиною кротости и воздержания; а, между тем, втайне сеяли скверное семя. В числе первых, прельщенных ими в Москве, Иосиф называет Ивашку Черного яко же именем тако и делы и сообщника его Игнатия Зубова.

Рассказав после этого о поставлении в архиепископы Геннадия и о ревности его в преследовании еретиков, Иосиф говорит, что многие из них бежали от Геннадия в Москву, где тогда Алексей и Денис уже прельстили: архимандрита (не реку архимандрита, но осквернителя) Зосиму, от двора великокняжеского – Федора Курицына и крестовых дьяков Истому да Сверчка, и купца Семена Кленова.

Протопоп Алексей и Федор Курицын «имели дерзновение к державному яко никто же ин, звездозаконию бо прилежаху и многим баснотворением и астрологы и чародейству, и чернокнижию». О земля! О солнце, как ты терпишь: ни одной хулы они не пропустили, чтобы не излить на единородного Сына Божия и на Пречистую его Матерь, и на всех святых.... Говоря, что это случилось в годы, когда Геронтий быль митрополитом, Иосиф дает такой отзыв о самом митрополите: он, хотя и по-христиански мудрствовал, но не пекся об овцах стада Христова, от еретиков погибающих; потому ли что его сдерживала грубость еретиков, или потому, что просто не радел, или, наконец, потому что боялся державного. Затем речь идёт о смерти Истомы-еретика и протопопа Алексея. Смерть обоих еретиков описывается ужасными красками: скверное сердце адова пса (Истомы), жилище семи духов сгнило и чрево его прогнило. Сатанин сосуд и дьяволов вепрь (Алексей) изверг свою скверную душу в руки сатане. Перед смертью Алексей волхвованием «подойде державнаго» Таким образом Иосиф снимает с Ивана Васильевича вину за послабление ереси: его подвели волхвованием. Затем следует рассказ о соборе 1491 года, созванном на еретиков по жалобе Геннадия и по воле державного, перечисление присутствовавших святителей, притворство Зосимы и проклятие еретиков: протопопа Гавриила, Дениса попа Архангельского и других. Еретики посланы были от державного в Новгород, к архиепископу Геннадию. Он за четырнадцать поприщ приказал посадить их на коней, «в седла ючные», хребтом обратив к конским головам, «яко да зрят на запад в уготованный им огнь»; на головы повелел возложить им «шлемы берестяны остры, а еловцы мочальны, яко бесовскыя, и венци соломены с сеном смешаны; а на шлемех мишени писаны чернилами: се есть сатанино воинство». И велел их водить по городу и плевать на них со словами: вот Божии враги и христианские хульники! Потом велел пожечь шлемы на головах их. «Сия сотвори», продолжает Иосиф, «добрый пастырь, хотя устрашити нечестивыя и безбожныя еретики» и он сделал это не только для еретиков, но и для прочих, чтобы они уцелели, насмотревшись на этот исполненный ужаса и страха позор. Иосиф выставляет поступок Геннадия с еретиками как подвиг истинного благочестия и к пострадавшим еретикам относится с беспощадной строгостью. Денис поп, после казни и заточения, умер. Иосиф так говорит о его смерти: «предан бысть всельшемуся в него бесу хульному, и пребысть месячное время козлогласуя, скверный, гласы зверскими и скотии и всяких птиц и гадов и тако зле изверже скверную и еретическую душу свою».

С энергией выражается Иосиф, говоря о Зосиме, осквернившем «великой святительской престол церкви Божия Матере, ея же достоит нарещи земное небо, сияющу яко великое солнце посреде русскыя земля... украшену всяческими виды и чудотворными иконами и мощьми святых». Среди гневных нападков на митрополита, Иосиф обращается с горьким сетованием к прежним Московским святителям, Петру и Алексию. Отлетели – говорит он – от нас громогласные соловьи, хорошо поющие щуры, сладко говорящия ласточки, которые среди сада церковнаго оглашали слышащих православное учение. Как крылатые орлы, ногтями вырывали они глаза не право смотрящих. Отлетели ко Христу те, которые крыльями своими покрывали множество верных, и нас сирых покинули. Затем Иосиф говорит о Зосиме совершенно то же, что писал Нифонту о его еретических мыслях и о бесчинной жизни.

Далее идет речь о распространении ереси под покровительством Зосимы в Москве, где уцелели от казни и были в силе еретики: Федор Курицын, Сверчок, Кленов и многие другие. Иосиф говорит об осторожности, с какой держали они ересь в тайне, и что людей благоразумных и знающих писание они не осмеливались приводить в жидовство, «но некыя главизны божественнаго писания ветхаго же завета и новаго на кривосказующе.... и баснословия некая и звездозакония учаху      простейших же на жидовство учаху».

И было смущение, продолжает Иосиф, между христианами, какого никогда не случалось с тех пор, как солнце благочестия стало сиять в Русской земле. Иноки, пустынники и мирские люди с горькими слезами молили Бога, да уничтожить пагубную ересь. Зосима воздвигал гонения на обличителей ереси: священников и дьяконов за это лишал сана и при этом говорил, что не следует осуждать еретика и отступника; говорил также, что если еретик-святитель кого отлучит и не благословит, то Божий суд согласен будет с судом его.

Но читавшие Божественное писание знали, что еретиков и отступников следует осуждать, проклинать, предавать лютым казням. Митрополит клеветал державному на своих обличителей и неповинные претерпели узы и темницу. Тут уже Иосиф начинает говорить о своей книге – как необходимо было написать её: «Аще невежа и груб есмь, но обаче должно ми есть о сих не нерадити противу моея силы». Он говорит, чтобы не осудили его за то, что он объявил имена еретиков: Алексея, Федора Курицына, попа Дениса и других, потому что так делали и святые отцы, когда они писали против древних еретиков и передавали имена их в роды родов. «Собрах во едино от различных писаний божественных», оканчивает Иосиф своё предисловие к Просветителю «яко да ведящии божественная писания, прочетше, воспомянут себе, неведущии да разумеют. И аще, кому что потребно будет противу еретическим речам и благодатью Божиею обрящет готово без труда в коемждо слове, яже суть». Тут следует исчисление иногда четырех, иногда десяти, в большей же части списков всех шестнадцати слов и краткое содержание каждого из них; а затем уже начинается само Слово 1-е.

До нас не дошло Сказания в первоначальной редакции. Мы имеем его в виде предисловия к словам, собранным Иосифом воедино, в целую книгу, которой в последствии дано было название Просветителя.

Сказание могло быть написано или отдельно, или как предисловие к первым главам Просветителя; но во всяком случае задолго до того, как Иосиф стал собирать воедино свои 16-ть слов на еретиков Новгородских.

В Сказании и в Послании к Нифонту встречаются места дословно схожие. Язык Сказания и сама история ереси дают нам основание отнести его к 1493–1494 году, т. е. к тому периоду времени, когда поведение Зосимы огласилось, но удаление его со святительского престола ещё не состоялось.

Из Сказания и послания к Нифонту видно, в каком всеоружии выступил Иосиф на борьбу с еретиками. Нифонту он указывает на подвиг исповедника и советует действовать прямо на паству Зосимы. Зная содержание этого послания, трудно предположить, чтобы Иосиф ограничился в борьбе с еретиками одними советами действовать против них. Самому же ему действовать была полная возможность. Еретики рассылали грамоты для распространения своего учения и, вместе с тем, для подрыва авторитета таких противников ереси, как Геннадий. Иосиф понял, что необходимо дать оружие в руки христианам, не имеющим многих книг, или не знающим Божественного писания, как говорит он в послании к иноку иконописцу. Пример такой деятельности был перед Иосифом. Он упоминает в предисловии к своей книге на еретиков, что Антиох игумен лавры Саввы освященного и Никон Черной горы, в Антиохии, каждый в свою очередь, написали «велику книгу» в опровержение: один – персов, другой – турок. «Ныне же не Перси», продолжает он, «ниже Туркы, но сам диавол и все его воинство ополчившеся на Христову церковь якоже звери дикие, не плоти человеча вкушаху, ниже крови пиaxy, но душа погубляюще, ей же весь мир недостоин». Иосиф мог ранее послания к Нифонту и сильных нападков на еретиков начать писать против них. Уже в первых трёх словах (первых и по времени написания) он неоднократно называет по имени трёх главных еретиков: Алексея, Дениса и Федора Курицына. Зосима не упоминается. Геннадий в своем послании 1491 года (к митрополиту Зосиме) говорит, что ересь распространилась с тех пор, как Федор Курицын вернулся из Венгрии. Таким образом в 1491 г., когда ещё не обнаружилась ересь Зосимы, известно было, что Курицын Федор – еретик.

Первое слово на еретиков Новгородским и послание к архимандриту Вассиану¹⁵⁴. Содержание этого слова отчасти схоже с посланием, написанным Иосифом ещё при жизни Пафнутия Боровского, следовательно, ранее 1-го мая 1479 года. В то время обратился к нему, ещё ничего не знавший о ереси, какой-то архимандрит Вассиан с просьбой написать ему от Ветхого Завета о троичности Бога. Иосиф не сочувствовал такой задаче. Отвечая архимандриту посланием, в его начале он выражает мнение о том, что верующим христианам нет надобности пытать о древних обычаях. «Апостол», – говорит он, – «поучает задняя забывати, а на передняя подвизатися»... Решается же отвечать архимандриту Иосиф только потому, что не хочет ослушаться: «Что, господине, мене глупаго именуя ученаго, в учимом чину живущаго пытаешь о таинстве Святыя Троицы. Ино то, господине, выше нашея меры. Вам то, господине, освященным главам достоит ветхаго и новаго таинства ведати и научати, вы господа–пастырие».

Из того, что автор послания называет архимандрита пастырем и освященной главою в противоположность себе, ясно, что Иосиф в то время, как писал послание, ещё не был игуменом. К тому же он ещё говорит, что сам живёт «в учимом чину».

Послание посвящено доказательствам о Св. Троице, взятым из Ветхого Завета и по содержанию близко к первому слову Просветителя, где также доказывается таинство святой Троицы. Но сравнивая первое со вторым, нельзя не видеть, что и то, и другое написано тем же автором, хотя и не одновременно. В послании и в 1-м слове встречаем одно общее и тому и другому доказательство, а именно: Бог не мог сказать сотворим человека по образу нашему, если он один творил. В послании к этому доказательству присоединяется целый ряд случаев, когда в Книге Бытия Богу приходится говорить от себя во множественном числе.

Затем в первом слове Просветителя Иосиф переходит к доказательствам троичности Бога по свидетельству Давида, Соломона, пророческих книг; словом, круг его доказательств гораздо обширнее, чем в послании, где он ограничивается только объяснением троичности из троекратного явления Ангела Агари, и Бога в Троице Аврааму.

Доказательства свои Иосиф главным образом почерпнул из истории Авраама. Он передает в послании сам рассказ об Агари и Измаиле, и о явлении странников Аврааму. Рассказ этот удаляется от библейского тем, что Иосиф заставляет самого Авраама рассказывать о случившемся. Авраам, по Иосифу, сел под тенью дуба и помышлял о том, как бы сделать добро, как бы принять странника в дом, чтобы Бог принял и его в вечные дома. Эпические черты библейского рассказа во время угощения странников, все без исключения вошли в пересказ Иосифа. В трех мерах муки, взятых Саррою по повелению Авраама, Иосиф видит образ Троицы. Место о явлении странников Аврааму встречается и в позднейших сочинениях Иосифа, а именно, в 5-м слове Просветителя, где опровергаются нападки еретиков на икону Св. Троицы. Тот же смысл доказательств и там, но доказательства в 5-м слове гораздо обширнее и с большим числом подтвердительных текстов.

В послании Иосиф не имел в виду возражений, а потому сосредоточил свои доказательства и не распространил их, отчего и сами доказательства проще и теплее. «О дивно! три юноши сидят, а патриарх старец столетен пред ними стояй. Все три ровно в едином месте сидят и всем равне патриарх нозе умы и трапезу постави и всем равну честь подает». Послание к архимандриту оканчивается просьбой, не являть имени автора в том случае, если архимандрит покажет послание какому-нибудь «искусну мужу» и сообщить Иосифу то, что скажут о его послании другие: «И ты бы, господине, то отписал к нам подлинно, что взговорят или чем похулят и мы, господине, то поразумев, да вперед таковы не будем».

Это послание, хотя и самое раннее по времени, по содержанию своему переносит нас к другим сочинениям Иосифа, где он является не как учимый, а как власть имеющий, со смелостью свойственною человеку, признающему за собою право учить одних и строго относиться к другим.

Теперь рассмотрим состав 1-го слова на еретиков Новгородских.

Сначала Иосиф излагает учение православной церкви о Св. Троице; после того изрекает проклятие на еретиков и пересказывает их лжеучение о Боге. Далее говорит, что в Ветхом завете много свидетельств о Св. Троице и что только посредством их апостолы привели в христианство иудеев, среди которых были и такие люди, как «Филон многоученый и многый в разуме»; что Моисей и другие пророки не ясно, гаданием говорили о Св. Троице и о бесплотных духах только потому, что склонные к многобожию иудеи не могли понять откровения и ангелов сочли бы за богов. Затем предлагает свидетельство о Св. Троице из одного Ветхого Завета на том основании, что «еретицы не приемлют свидетельства апостольскаго и отчьскаго». Одним из главных свидетельств – это изречение Бога: сотворим, вместо сотворю.

До сведения Иосифа дошло, что еретики отвечали на его последнее доказательство, что это Бог к ангелам говорит «сотворим» и вот он, приведши это еретическое возражение, опровергает его многими свидетельствами из книг Моисея, псалтири и пророков. Тексты псалма Давидова «Сын мой еси ты, аз днесь родих тя. Проси от мене, и дам ти языкы достояние, и одержание твое конца земли» еретики относили к Соломону. Иосиф опровергает это мнение и приводит многочисленные свидетельства о Христе из Ветхого Завета. В заключении излагается учение о св. Духе и с тем вместе опровергается еретическое мудрствование, что Дух Божий есть дыхание Творца, разливающееся по воздуху.

Второе слово на еретиков Новгородских состоит из изложения православного догмата о Иисусе Христе, вслед за тем следует проклятие еретиков и их учения о Христе.

Иосиф сам таким образом подразделяет слово: «Ныне же преже напишем о божественнем Его рожестве, еже от девы Мария, – потом же о распятии, и о воскресении, и о вознесении на небеса, и о втором пришествии». Свидетельства из Ветхого Завета о рождестве Мессии Иосиф оканчивает исследованием 70 седьмин Данииловых, причем обращается к истории: «глаголет бо историа о сем, яко первее Фелгафалсар царь ассирийский плени иудеии» и т. д. и как на источники своих сведений ссылается на известных летописцев – Иосифа Флавия, иудейского любомудреца, Евсевия епископа Памфилийского, на Никифора, патриарха царяграда, и наконец на Георгия, «мниха премудраго, иже списа книгу глаголемую хронограф». Перечислив года и месяцы царствования царей ассирийских, персидских, Александра Македонского и Птоломеев до Клеопатры («юже уби Август Кесарь и разруши Птоломейскую власть в четвертое на десят лето царства его»), автор признается, что между этим историческим счислением и 70 седьминами есть ошибка на год и 9 месяцев. Ошибку эту он приписывает переписчикам книг и тут же объясняет, как легко писцу ошибиться и как другим чрез несколько времени трудно распознать его ошибку¹⁵⁵.

Самая обширная часть слова – первая, о рождении Мессии. Остальные же части о распятии, воскресении, вознесении и о втором пришествии малы по объёму и состоят только из одних текстов, подобранных из разных книг Ветхого Завета.

Третье слово на ересь Новгородских еретиков, «глаголющих, яко подобает закон Моисеев држати и хранити и жртвы жрети и обрезыватися», начинается изложением 15-й главы Деяний Апостольских, где говорится о соборе апостольском по поводу обрезания. Вслед за тем идут выдержки о том же из послания апостола Павла к Евреям.

По изречении проклятия еретикам и их учению, Иосиф, также как и в предыдущих словах, обращается к Ветхому Завету. Он прежде разбирает обрезание, потом жертвы ветхозаветные. В конце слова доказывается несостоятельность верования иудеев в то, что Иерусалим и храм его будут снова в их владении.

Слово четвертое на ересь Новгородских еретиков, «глаголющих, еда не может спасти Адама и сущих с ним и еда не имеаше небесныя силы и пророкы и праведникы, еже послати исполнити хотение свое. Но сам сниде, яко нестяжатель и нищь и в человечьшя и пострада и сим прехитри диавола? Не подобает убо Богу тако творити»... Оно направлено против теоретического опровержения жидовствующими сошествия на землю и вочеловечения Бога и в нём излагается христианское учение об этом предмете. В самом начале Иосиф сознает мудрость умозрительной темы слова: «како убо послужить мыслем язык? како же домыслится ум?»

Это Слово – глубоко богословское сочинение о вочеловечении Сына Божия. К нему прибавлено опровержение мнения тех, которые говорили, что «ныне чюдеса и знамения не действуют и благодати никтоже получил есть в веце сем, якоже древнии святии... того ради не спасаются ныне якоже древле спасахуся». В ответ на это Иосиф сперва поучает как надо смотреть на чудеса Божии и объясняет глубокий их смысл, потом переходит уже к фактическому опровержению мнения о бездействии благодати Божией в Новом завете. Он говорит, что ветхозаветных святых, живших в продолжении 5500 лет, от Адама до Иисуса, можно всех исчислить, между тем как множество святых, живших по воплощении Христа, и до ныне бесчисленно, как песок морской и звезды небесные. В наше время, продолжает он «несть ни острова, ни града, идеже не проповедася Христова проповедь... Се бо Еллины и Римляне и Египтяне и Ефиопляне и Индиане и Вавилоняне и Аправанскый великый остров и Мидиа и Персида и Росиа и всяк град и всяко место, иже под небесем имать благочестиа проповедь».

Вслед за этим Иосиф в общих чертах представляет подвиги христианских апостолов, мучеников и преподобных, чем и заключает слово.

Слово пятое на ересь Новгородских еретиков, «глаголющих, яко не подобает писати на святых иконах святую и единосущную Троицу... Авраам бо, рече, видел есть Бога с двума ангелома, а не Троицу. Зде же имать сказание от божественных писаний, яко Авраам виде Святую Троицу, и яко подобает христианом писати на всечестных иконах Святую и Животворящую Троицу».

Еретики, как уже было сказано выше, располагали к иконоборству людей грубых. В людях, начитанных и благоговейных, они старались возбудить сомнения, доказывая несостоятельность то того, то другого верования. Нападая вообще на поклонение иконам, в частности, они осуждали сам способ изображать божество. Икона Обрезания Господня с деяниями была поругана одними из них; другие, быть может, ещё не дошедшие до полного отрицания иконопоклонения, отнеслись критически к изображению Св. Троицы в виде трёх странников, угощаемых Авраамом.

Написанное в защиту Троицкой иконы слово Иосифа начинается вступлением, в котором автор говорит о кознях диавола и о главных еретиках жидовствующих, разнесших, по его словам, ересь во многие города и села.

Сами доказательства о том, что не ангелы, а Св. Троица явилась Аврааму, выводятся Иосифом из разбора того места из Книги Бытия, где рассказывается об этом событии.

Имея в виду верующих, которых смущало то, что в писаниях отцов церкви говорится двояко – иногда, что Авраам принимал Бога и двух ангелов, а иногда, что он принимал Святую Троицу, Иосиф предлагает учение о том, как надо согласовывать кажущиеся противоречия в Священном Писании. Это учение составляет как бы вторую часть слова, начинающуюся новым вступлением, где автор, обвиняя человечески строптивый разум, предлагает читателю «малыя некыя главизны... от ветхаго закона и от пророк и от святаго Евангелия и апостол, потом же и о сем, еже святии и божествении отци и учителие наши о святей и животворящей Троици написаша».

В этих главизнах Иосиф, выбрав противоречащие одно другому изречения данной книги Св. Писания, согласует их своим толкованием. После этого объясняет те случаи, когда в Св. Писании Сын Божий называется Ангелом и этим разбором доказывает, что святые отцы только в одном смысле говорили об ангелах пришедших к Аврааму. Высказав вслед за тем опасение, что противники его могут вывести из его учения, что ангелов вовсе не существует, Иосиф отделяет те случаи, когда в Св. Писании говорится об ангелах, как об ангелах.

Третья и последняя часть слова – учение об иконе Св. Троицы любопытна для иконописной символики. Странники, изображающие Св. Троицу, должны сидеть на престолах, чтобы чрез то видно было их «царственное и господственное и владычественное», – должны иметь на головах круглые венцы, ибо круг образует безначального и бесконечного Бога, – должны иметь крылья, чтобы чрез то видно было их «гореносное... и самодвижное и к земным непричастное».

Слово шестое на ересь новгородских еретиков, «глаголющих, яко не подобает покланятися иже от рук человеческих створенным вещем»… начинается также кратким вступлением, в котором Иосиф напоминает читателю о поругании еретиками святых икон. Всё слово состоит из шести ответов на доводы еретиков, учивших не поклоняться иконам. Первым основанием такого учения были слова Господа к Моисею: «не створиши себе всякаго подобия» (Исх. 20:4). «Изваанному и истуканному да не поклонишися» (Исх. 20:23). «Зрите о безумнии и сквернии», – отвечает на это Иосиф, «како рекл есть Бог к Моисею» и объясняет эти изречения, как относившиеся до кумирослужения язычников и рассказывает подробно о скинии, сооруженной тем же Моисеем и о священных её украшениях.

Но еретики имели и на это возражение: Бог повелел Моисею почитать священные предметы скинии, но не поклоняться им «писано бо есть: Господу Богу твоему поклонишися и тому единому послужиши». Иосиф отвечает им на это рассказом о поклонении столпу облачному и вслед затем переходит к псалмам Давида, из которых приводит многие изречения о поклонении дому Божьему и Святой Церкви. Подобные же свидетельства приводит он из книг пророка Иеремии, Первой, Второй и Третьей книги Царств, Даниила пророка, Варуха, Захарии, Аггея, – говорит о поклонении Иерусалимскому храму и востоку, где был насажден рай, рассказывает о подвигах Ездры. Затем следуют доказательства тому, что пророки (Давид, Соломон, Иона и другие) не только поклонялись, но и воздевали руки к небу. Еретики говорили, что не следует кланяться иконам на основании ещё двух следующих изречений Св. Писания Ветхого Завета: «не створите себе бог сребрян и бог злат» (Исх. 20:23) и «идоли язык сребро и злато дела рук человечь» и т. д. (Пс. 134:15–17). На каждое из двух этих свидетельств Иосиф отвечает отдельно и объясняет отличие идолов от икон, первообразы которых находит в Ветхом завете. Потом он переходит к объяснению и необходимости иконопочитания в Новом завете. Одни из еретиков отрицали больше, другие меньше, и если одни восставали против всякого почитания предметов вещественных, то другие, допуская поклонение образу Божьему, были против поклонения ликам святым и мощам и отнимали от священных предметов силу чудотворения. Окончив с первыми, Иосиф отвечает вторым на основании свидетельств и примеров Ветхого Завета по преимуществу.

Обещанием сказать подробнее о поклонении иконам, заключает Иосиф шестое слово и этим обещанием связывает его с последующим.

Седьмое слово на еретиков, не апологическое, а назидательное. В Просветителе оно озаглавлено следующим образом: «Сказание от божественных писаний, како и которыя ради вины подобает христианом поклонятися и почитати божественный иконы и честный животворящий крест Христов и святое Евангелие и пречестныя Божиа тайны и освященныя сосуды, в них же божественная таинства свершаются и честныя святых мощи и божественныя церкви; еще же и како подобает покланятися друг другу и како подобает покланятися и служити царю или князю, и како подобает Господу Богу ныне покланятися тому единому служити».

Из этого слова, состав которого совершенно соответствует заглавию, мы узнаём, что некоторые еретики доказывали на основании изречения апостола Павла: «храм Божий есте вы и Дух Божий живет в вас», что нет надобности строить Богу храмы. Учение об иконопочитании соединено с историей происхождения его в церкви христианской. Иосиф говорит о поклонении иконам Св. Троицы, Спасителя, Богоматери, Иоанна Крестителя и прочих святых, связывая поклонение иконам с самим почитанием Бога и святых его. Говоря о поклонении священным предметам богослужения, Иосиф объясняет таинственное значение каждого из них и тем даёт читателю возможность уразуметь христианское богослужение. В этом же слове Иосиф собрал все более или менее известные тексты о том, как надо чтить царя или князя «Аще ли же есть царь» заключает Иосиф, «над человеки црьствуа, над собою же имать црьствующа скверный страсти и грехи, сребролюбие же и гнев, лукавство и неправду... неверие и хулу – таковый царь не Божий слуга».

После этого Иосиф предлагает обширное рассуждение о Св. Троице: «Рцем же прочее, како ныне подобает в новем законе Господу Богу поклонятися... преже убо должно есть ведати истинному христианину от Святых Писаний, что есть Бог и како ныне о Бозе мудрствовати». Здесь вновь излагается, как и в первом слове, учение о св. Духе – учение, подробное и изобилующее текстами, заимствованными на этот раз из богословских сочинений отцов церкви. Здесь нельзя не обратить внимания на то, как Иосиф был сведущ в Священном Писании и как богословская мудрость была усвоена им: он мог говорить о догмате много и долго и не повторяться. Вслед за догматическим учением о Боге, Иосиф поместил в этом же слове нравственно-богословское учение о молитве церковной и домашней и о повсеместном служении Богу. Окончив эту духовную беседу, Иосиф оговаривается, что включил её в Сказание о поклонении иконам и вслед за тем заключает слово повторением вкратце главной темы Сказания о поклонении иконам и обычным прославлением Св. Троицы.

Замечательна редакция этого слова: нигде не упоминаются поименно Алексей поп и другие еретики; нет ожесточенных нападков на их «скверну»; кроме того, во многих местах Иосиф благодушно обращается к своему читателю, называя его: «любимче». Из этого ясно, что слово это вошло в книгу Иосифа на ересь новгородских еретиков без изменения первоначальной редакции.

Послание к иноку иконописцу¹⁵⁶.

Все эти три слова: пятое, шестое и седьмое препровождены были Иосифом вместе с Посланием к одному иноку-иконописцу, вероятно Феодосию иконнику, о котором упоминают жития Иосифа и сам он в послании к Третьякову.

В послании этом Иосиф говорит, что, исполняя просьбу духовного брата, он посылает ему то, что может послужить на пользу: «яко ныне мнози лестьцы изыдоша в мир, новгородских глаголю еретиков глаголющих, яко не подобает покланятися иже от рук человеческих сотворимым вещем»…

В послании Иосиф передает содержание трёх слов; но первым ставит то, которое стоит в Просветителе шестым; вторым – то, которое там поставлено седьмым и, наконец, последним ставить пятое слово Просветителя. Первое и последнее (6-е и 5-е) он предлагает, как нужные для прений с еретиками, на второе (7-е) указывает, как на потребное всякому христианину, не имеющему многих книг: «Обаче да ведает твое боголюбие, – прибавляет Иосиф о своих сочинениях, – яко не моея мысли суть сия, но от многих божественных писаний избрах и вмалех многое совокупих, тебе послах. Вем бо яко не имаши ты у себе многих книг». Остальное содержание послания к иноку-иконописцу – беседа о памяти смертной и притча о духовном врачевании, заимствованная из рассказов старчества.

По истечении семи тысяч лет еретики воспользовались одним поколебавшимся верованием и стали доказывать несостоятельность отцов церкви. Тогда Иосиф в опровержение учения их и для успокоения людей, ожидавших кончины мира с наступлением 8-й тысячи, написал свои восьмое, девятое и десятое слова на еретиков новгородских. Слово на «глаголющих, яко седмь тысящь лет скончася и Пасхалиа прейде, а втораго Христова пришествия несть... писания отчьская суть ложна. Слово на... глаголющих: чего ради несть втораго пришествия Христова, а уже время ему быти? Апостоли убо написаша, яко Христос родися в последняя лета... апостольская писания ложна суть. Слово на... хулящих писаниа святаго Ефрема и глаголющих яко ложна суть писания его». Эти три слова составляют одно целое. По заключительным словам каждого из них видно, что они составляли одно слово, по объему равное седьмому и уже впоследствии разделенное на три слова, но без изменения первоначальной редакции.

В этих трёх словах, как видно из самого заглавия их, Иосиф опровергает учение еретиков о ложности апостольских и отеческих Писаний. Но, кроме того, ему нужно было успокоить поколебавшееся верование многих православных, которые думали, что с окончанием писанной святыми отцами Пасхалии, истекшей с 7000 годом, наступит кончина мира. Сначала Иосиф поучает (слово 8-е), что нам не следует пытать о том, что Бог от нас скрыл, потом доказывает, на основании свидетельств из Евангелия и толкований на него Златоуста, что время кончины мира и второго пришествия от нас сокрыто. Еретики предлагали сжечь писания св. отцов за то, что помещенное в них пророчество о семи тысячах лет не сбылось. Так думают только те, говорит на это Иосиф, которые не хотят потрудиться «в ширине Божественного Писания» и, вслед за тем, разбирает места из св. отцов, на основании которых составилось ложное верование в кончину мира, по истечении 7000 лет от Адама. Оказывается, что ни один из отцов церкви не говорит о семи тысячах, а говорят они все о семи веках. Иосиф излагает учение, что век в священном Писании не означает ни ста лет, ни тысячи и указывает на ложное верование тех, которые в прежние времена, с истечением десяти столетий с Рождества Христова, ожидали кончины мира. Последнее мнение основывалось, говорит Иосиф, на том, что ангел в Апокалипсисе связал сатану на тысячу лет. После краткого рассуждения об опасности, «самомышлением» объяснять непонятные места Св. Писания, Иосиф выписывает отрывок из сочинения «премудраго онаго старца, иже книгу написа, глаголемую зерцало». Отрывок этот состоит из разговора «госпожи души» и «рабыни ея плоти» о времени «скончания». Из него видно, что старец писавший «зерцало» не разделял верования, что с седьмой тысячью настанет конец миру. «Познавай убо яко святый старец, иже и cia написавый, бяше в лето шесть тысящное и шесть сот третье, отселе за четыреста лет». Затем Иосиф разбирает происхождение верования в кончину мира с истечением известного срока. Иные, говорит он, основываются на мясопустном Синаксаре Никифора Ксанфопула, который, не сославшись ни на пророка, ни на апостола, ни на другого святого писателя, утверждал, что в Писании сказано: по истечении семи тысяч будет второе пришествие. «Безсловесно убо есть, еже приводити на свидетельство неведомыя вещи», – заключает Иосиф. Другие основывают это же верование на том, что Пасхалия святыми отцами написана только на 7000 лет. На это Иосиф объясняет («пишут историчьская словеса»), что до первого Вселенского собора совсем не было Пасхалии и что только на нем св. отцы уложили, когда творить Пасху и написали миротворный круг на 532 года и границу таким образом, что этот круг подобно лунному, обращается до бесконечности. А другие, продолжает Иосиф, написали «плохую Пасхалию до шеститысячнаго лета», вследствие чего и стали ждать кончины мира по истечении шести тысяч лет, т. е. в конце VI века. Мнение это подкреплялось тем, что мир создан в шесть дней, а в седьмой Бог почил от дел своих. Когда это верование не оправдалось, стали думать, что конец миру наступит по истечении тысячи лет от Рождества Христова и тогда изложили Пасхалию до XI века. Впоследствии стали предполагать, что «седморичен век сей» и что продолжится он до 7000 года от Адама, вследствие чего и Пасхалию изложили только до этого срока. Иосиф утверждает, что все эти домыслы от того и не крепки, что не основаны на свидетельстве Божественного Писания.

Рассмотрев все написанное апостолами о кончине мира (слово 9-е), Иосиф долго рассуждает о том, почему человеку нельзя и не должно размышлять о тайнах Божиих. Говоря о том на сколько худо естество человека, он приводит выдержки из книги Иова.

Но вместе с поколебавшимся верованием в семитысячный срок, поколебалось мнение о кончине мира и о Страшном Суде. Еретики преимущественно хулили писания св. Ефрема Сирина, писавшего о последних временах и Страшном Суде. Тысяча сто лет прошло, говорили еретики, с тех пор, как писал Ефрем, а Второго Пришествия все нет. В 10-м слове Иосиф излагает учение о Втором Пришествии. Он начинает, как всегда, с Ветхого Завета и выписывает из книг моисеевых и пророческих многие тексты, затем обращается к Евангелию и апостольским посланиям, и на основании их доказывает, что св. Ефрем писал истину и что нет разногласия между учением его о конце мира и свидетельствами Ветхого и Нового завета о том же предмете. Иосиф укоряет еретиков за то, что они разбирали писания св. Ефрема, не сравнивая их со Священным Писанием. В конце 10-го слова Иосиф на основании евангельских и апостольских свидетельств подтверждает то, что писал св. Ефрем о Страшном Суде и антихристе.

Одиннадцатое слово на еретиков новгородских написано в защиту иночества. Это обширное слово подразделено на 4 главы, из которых каждая соответствует особому доводу еретиков против монашества. В последней главе, доказывая, что иноки не гнушаются пищи, Иосиф объясняет многие древние ереси и в одном месте говорит о Магомете: и «Моамефь, иже агаряны прельсти, повелееват во своих богохульных списаниях вина никакоже вкушати, не чисто убо то глаголеть быти».

Из 11-го слова видно насколько Иосиф был монах в душе и как близка сердцу его была сама символика иноческой одежды¹⁵⁷.

Двенадцатое слово на еретиков Новгородских, «глаголющих: яко аще еретик будет святитель и аще неблагословит или проклянет кого от православных, последует его суду Божественный Суд», дословно схоже со второю половиною послания к Нифонту¹⁵⁸. Слово это лишено той литературной обработки, какой отличаются обличительные слова Иосифа: нет ни вступления, ни связи с последующим словом. От второй части послания к Нифонту оно отличается тем, что в нем выпущены все обращения Иосифа к епископу; кроме того, изменён сам порядок расположения частей сочинения: ссылки на отцов церкви, встречающиеся в послании все в одном месте, разбиты таким образом, что две из них помещены в самом начале слова. В слове недостает примера из жития Симеона Дивногорца, но зато в нем находим недостающие в послании четыре выдержки из церковных правил о еретике епископе (Карфагенского собора правило, – правило Григория Аграгантийского седьмого Вселенского собора 4-е и Устиниана царя новых заповедей – 9-е).

Двенадцатое слово встречается весьма редко в числе шестнадцати слов Просветителя¹⁵⁹.

Послание ли Иосифа к Нифонту оказало свое действие, или поступки самого Зосимы были тому причиной, только 17 мая 1494 года митрополит лишился своего сана. Правдивый современник летописец говорит, что митрополит был отрешен за пьянство и нерадение¹⁶⁰. До нас же дошла грамота Геннадия в Москву, где говорится, что «отец наш митрополит своея ради немощи остави престол»¹⁶¹. Очевидно, что опасаясь подорвать значение такого великого сана, церковь прикрыла нечестие Зосимы…

Зосима сведен был в отсутствие Федора Курицына, который в марте послан был в Литву по поводу сватовства Елены Ивановны за великого князя Литовского Александра¹⁶².

Курицын был третьим лицом в этом посольстве. Другие двое были – князь Василий Иванович Косой, сын князя и боярина Ивана Патрикеева, двоюродного брата великого князя Ивана Васильевича¹⁶³ и князь Семен Ряполовский¹⁶⁴, зять Патрикеевых. Отношения Курицына к Патрикеевым могли начаться издавна: отец Федора Григорьевича и брата его Ивана Волка Курицыных, Григорий Романович Курица, потомок Ратши и родич Челядниных, был боярином великой княгини Марии, супруги Тёмного, в то время, как сестра Тёмного уже была замужем за князем Юрием Патрикеевичем.

Престол Русской митрополии по сведе́нию Зосимы оставался праздным целые шестнадцать месяцев. В январе 1495 года мы видим на первом месте в Москве Симона, Троицкого игумена¹⁶⁵.

С монастырем преподобного Сергия связывали Ивана III не одни предания, дорогие для правнука Дмитрия Донского и сына Василия Тёмного: долголетняя дружба его с игуменом Троицким Паисием, которого он желал видеть митрополитом, была новой живой связью между Иваном и монастырем Сергия. Незадолго до вызова Симона, Троице-Сергиевского игумена в Москву, Иван Васильевич оказал новую льготу этому монастырю¹⁶⁶.

В переведении туда Зосимы из Симонова монастыря можно видеть своего рода милость, оказанную сведенному с престола митрополиту. Это перемещение Зосимы могло состояться по возвращении Патрикеева и Курицына из Литвы.

В сентябре 1495 (7004) совершилось посвящение Симона. В октябре великий князь отправился надолго в Новгород, взяв с собою 13-тилетнего внука своего Димитрия, отец которого, великий князь Иван Иванович умер за шесть лет до этого. Мать Димитрия Елена Волошанка также имела отношение к Федору Курицыну, который ездил послом сватать её за великого князя и в 1482 году привез её из Валахии в Москву. Когда образовалось соперничество Елены и Димитрия с одной стороны, а Софии и Василия с другой, к первым примкнула боярская партия, к последним – люди новые, которые в правление Ивана III съехались во множестве на службу Московскую¹⁶⁷.

В Новгороде архиепископ Геннадий встретил великого князя с внуком за городом, со всем собором, с архимандритом и игуменами, и это в то время, когда великий князь поддерживал еретиков. Возможность открытой борьбы с тайною ересью не существовала, несмотря на то, что Иосиф ещё в 1492 году вызывал бойцов на исповеднический подвиг.

Расположение великого князя к внуку вызвало интригу Софии против внука, в пользу царственного юноши Василия. Но ещё не был объявлен наследник и около великого князя видим людей той и другой партии: Челядниных, Кутузовых вместе с Патрикеевыми и Курицыными. Челяднин и князь Василий Косой с Иваном III в Новгороде и оттуда посылаются им на Камскую землю. В августе 1497 года великий князь Иван III со всем семейством делает встречу сестре своей Анне Рязанской: и около него София и Елена, Василий и Димитрий внук.

Примирительный образ действий великого князя имел влияние на то, что ни один из иерархов не подавал голоса против еретиков. Не могло быть неизвестным, что Курицын еретик, когда ещё в 1490 году Геннадий заявил о нём, что он первый печальник и заступник еретикам. Геннадий держал себя осторожно и, наказав еретиков новгородских, усердно занимался своею паствою, делами псковскими, переводом Библии и прочими делами, ознаменовавшими жизнь этого замечательного человека.

Как же смотрел на ересь и как держал себя в отношении к еретикам митрополит Симон?

Вероятно, также как Геннадий. Не без ведома митрополита еретик Зосима приобщался на орлеце в монастыре Сергия Преподобного¹⁶⁸.

В конце 1497 года открылся заговор против Димитрия – внука, и великий князь положил гнев на супругу и сына, и опалу на их приверженцев, и вслед затем посадил на великое княжение внука.

У нас нет никаких современных свидетельств о том, что враги ереси, в то время, как разыгрывалась в Москве драма соперничества двух политических партий, примыкали к Софии и Василию.

Из позднейших событий и свидетельств мы знаем, что те, которые боролись с ересью, сильно сочувствовали Василию и его партии и, в свою очередь, пользовались расположением этого великого князя и его друзей. Расположение к Василию во время борьбы партий видно из следующего свидетельства летописца современника: «По диавольскому навожению и лихих людей совету, всполеся князь великы Иван Васильевичь на сына своего князя Василиа да и на жену свою на великую княгиню Софью» и т. д.¹⁶⁹ Но не расположение к одной партии не есть ещё вмешательство в дела партий. И если митрополит не преследовал ереси, то тем более нельзя было от него и всего освященного собора ожидать вмешательства в дела великого князя. На венчании внука, на этом нововведенном обряде, который совершал митрополит с приличными торжеству речами, мы видим собор архиереев и в числе их Нифонта, епископа Суздальского, которого за пять лет до того вызывал Иосиф Волоцкий на подвиг исповеднический. Но нет в числе их ни Прохора Сарского, ни Иоасафа Ростовского, к которым в первые годы борьбы с ересью обращался с посланиями Геннадий. Прохор оставил свой епископский стол еще в 1493 году, а Иоасаф ранее.

Ровно через год по венчании внука, опала постигла князя Ряполовского и родственников великого князя Патрикеевых. Наместник московский, князь Иван Юрьевич Патрикеев и сын его Василий Косой, враги Софии и Василия, едва избежали смертной казни – участи Ряполовского. По ходатайству митрополита отец пострижен был у Троицы, сын отослан в Кириллов-Белозерский монастырь, где принял имя Вассиана и там сделался учеником монаха Нила Майкова, впоследствии основателя пустыни на Соре реке. С опалой, постигшей Патрикеевых (в феврале), совпадает пожалование Василия Ивановича в великие князья Новгорода и Пскова (21 марта).

С возвышением Василия Ивановича начинается эпоха соборов о церковном устроении, на которых деятелем был и Иосиф Волоцкий.

Среди самих православных во второй половине XV столетия возникли разные мнения. Краткий обзор их здесь несколько объяснит вопросы, разъединявшие умы в то время. Некоторые из таких вопросов были возбуждены и решены так или иначе на соборах, созванных в первые годы XVI века.

В 1479 году возник спор о хождении вокруг церкви, о котором мы говорили выше. Вслед за тем занял умы вопрос о том, нужно ли двоить или троить аллилуйю? Геннадий спрашивал письменно об аллилуйе Димитрия старого (толмача). Толкуя в своем ответе архиепископу (1486) само слово аллилуйя, толмач допускает и двоение и троение этого молитвенного возгласа. «Но мне ся помнит, – говорит он тут же, – что и у нас о том спор бывал между великих людей¹⁷⁰.

Рядом с этими разными мнениями существовал разлад еще более сильный в местных религиозных верованиях. Еще в 1471 году митрополит Филипп подозревал новгородцев в намерении отпасть от правой веры¹⁷¹.

Новгородцы, как известно, хотели иметь свою независимую от Московской митрополии иерархию.

Несомненно, что местно чтимые в Новгороде святые до присоединения Новгорода, не чтились в Москве, а московских чудотворцев не признавали в Новгороде. Когда Геннадий уже в сане архиепископа приехал в Новгород, ему нужно было вводить в Новгороде чествование московских святых. Всенародно во время крестного хода Геннадий воспел каноны московским чудотворцам Петру, Алексию и вновь прославленному Ионе. Первый новгородский архиепископ – москвич, избранный и поставленный на Москве, по известию новгородской летописи, не с должным благоговением отнесся к почитаемому новгородцами за святого святителю Моисею и, в свою очередь, за то пострадал: ему стали являться древние новгородские святители и вслед за тем «пpииде на него изумление», говорит новгородский летописец «овогда видяху его в Евфимиевской паперти в одной ряске сидяща, овогда же видяху его в полдни у святой Софеи седяща в одной ряске и без манатии, и свезоша его болна к Троицы в Сергиев монастырь»¹⁷². Московская летопись, приводя известие об удалении того же архиепископа, говорит, что новгородцы отняли у него ум волшебством, причем связывает это волшебство со св. Иоанном Новгородским, о котором отзывается без уважения, говоря что он на бесе ездил¹⁷³.

Сам великий князь Иван III, который по религиозному побуждению давал жалованные грамоты на села монастырям, отнял половину имений от церквей и монастырей новгородских. За то он не был принят милостиво новгородскою святынею, судя по сказанию о пламени, изошедшем из гроба Варлама Хутынского.

По понятиям москвичей, ангелы сопутствовали Ивану III, когда он шел на Новгород, а «прелестник диавол» вошел в «окаянную Марфу». С таким воззрением на Новгород написано:

«Словеса избранна от святых Писании, о правде и о смиренномудрии, еже сотвори благочестия делатель, благоверный великий князь Иван Васильевич всея Руси, ему же и похвала о благочестии веры; даже и о гордости величавых мужей новгородских, их же смири Господь Бог и покори под руку его, он же благочестивый смиловася о них, Господа ради, и утиши землю их¹⁷⁴». Само собою разумеется, что новгородцы имели противоположный москвичам взгляд на благочестие Ивана Васильевича и на ту роль, которую представлял во взятии новгородском лукавый враг дьявол.

В усилении Москвы побежденные ею видели возникновение последнего царства и связывали идею об этом царстве с идеей о кончине мира и антихристе¹⁷⁵. Другие наоборот, видели в новом возникающем царстве милость Божию, славу и силу отечества и старались придать великому князю царское значение, а в отступлении прельщенных ересью от православия видели гибель желанного царства.

В конце XV столетия перед наступлением 8-й тысячи, ожидали страшного суда. Но кто же ожидал его?

В Москве накануне 8-й тысячи кипит деятельность: Петр Антон Фрязин достраивает Флоровскую Стрельницу и вместе с братом своим Марком доводит до конца большую каменную палату. Сам Иван III посылает войско на помощь Менгли-Гирею, сносится с королём Римским. Мнение о кончине мира было уделом религиозных книжников и имело источник книжный в глубине веков, источник жизненный в тяжелых временах сильного внутреннего брожение и войн; моровая язва, голод и небесные знамения усиливали страх¹⁷⁶. Пасхальная таблица оканчивалась с седьмой тысячью. Со страхом помышляя о последних годах этой тысячи, с которыми истекал и XV век от Рождества Христова, наши грамотники считали его последним столетием и в конце пасхальной таблицы делали приписки, что с истечением её настанет Страшный Суд. О таковой приписке свидетельствует Геннадий в одном из своих посланий. Подобную же приписку мы можем видеть в дошедшем до нас сборнике XV века¹⁷⁷.

Геннадий, а с ним и Иосиф Волоцкий, как люди хорошо знавшие Святое Писание, не разделяли мнения современников о 7 тысячах, но как люди глубоко религиозные, они не чужды были мысли о близком времени Страшного Суда. Первый, когда ходил крестным ходом около вновь отстроенного новгородского детинца, на улице до 3-х раз повторял пение канона и службу о Страшном Суде¹⁷⁸. Второй видел последние времена в появлении ереси жидовствующих. Религиозное чувство Геннадия было глубоко оскорблено уничтожением многочисленных церквей в Кремле, которые по повелению великого князя вынесены были оттуда, чтобы дать простор великокняжеским дворам и место саду, который великий князь задумал устроить около своих новых палат¹⁷⁹. Само собой разумеется, что московские верховные люди не разделяли такого взгляда на перенесение церквей за город.

Крайность религиозных воззрений была причиной тому, что иные видели преступление в благоразумных мерах, употребленных великим князем против распространена морового поветрия¹⁸⁰. Люди с подобными воззрениями смотрели не сочувственно на всякую новизну и готовы были видеть ересь во всяком изменении старого обычая. Консерватизм этот готов был враждебно принять всякое новое благое начинание, и в представителях его уже созревала ненависть, причинившая впоследствии столько бед просвещенному Максиму Греку.

Во второй половине XV века начались у нас сношения с Афоном, стали показываться частые гости из монастырей Константинопольской патриархии и русские отшельники вновь обрели старый путь на Святую Гору.

Монахи, прошедшие на Афоне школу аскетизма, любители пустынной жизни, враждебно относились к общежитию, которое возможно только при больших средствах монастыря. С другой стороны, основатели монастырей, которыми так богат был конец XV века и начало XVI восстанавливали на Руси древнее Феодосиево общежитие и вводили его как во вновь основанные, так и в старые монастыри. Пустынники типа Саввы Вышерского и Нила Сорского обратили на себя внимание Герберштейна, который их отделяет от монахов общежительных¹⁸¹.

Отнятием имений от новгородских церквей и монастырей великий князь затронул вопрос о том, владеть ли монастырям селами, или нет? В 1500 году, во время войны с Литвой значительно прибавилось число приехавших к Ивану III на службу князей, которых нужно было наделить волостями. Великий князь с благословения митрополита Симона раздал новгородские церковные земли людям своим. Склонный к реформе Иван III, вскоре по раздаче новгородских имений предложил духовенству решить, следует ли монастырям владеть селами? Предложить такой вопрос великий князь мог, опираясь на мнения пустынных иноков, проповедников нестяжательности. О соборе, на котором решался этот вопрос, нет положительных летописных сведений, что объясняется его частным характером¹⁸².

На нем дьяк Леваш говорил великому князю от лица митрополита и всего освященного собора, который состоял из московских духовных лиц и некоторых находившихся тогда в Москве книжных старцев и игуменов.

Из дошедшей до нас речи дьяка видно, что собор поучал великого князя, как надо смотреть на церковное имущество и как сами духовные доказывали на основании Священного Писания законность монастырского владения сёлами. Из писаний Вассианa Патрикеева узнаём, что противоположного большинству мнения был старец Нил Майков (Сорский), любимый ученик лично знакомого великому князю старца Паисия Ярославова. Зная мнение Нила о монастырских владениях, великий князь мог вызвать Нила для этого собора в Москву. Есть и другое свидетельство о том, что на соборе был Паисий Ярославов и ученик его Нил. Оно находится в письме о не любках между старцами Кириллова и Иосифова монастырей¹⁸³.

Митрополит Симон и весь собор, на основании примеров из священной, церковной и отечественной истории доказали великому князю законность монастырского владения и достигли того, что монастырское имущество осталось неприкосновенным.

Собор о вдовых попах, собранный в 1503 г., своим решением возбудил протест со стороны тех, которые не считали законным благоговейных иереев-вдовцов лишать права совершать литургию. Появились люди, которые писали против такого поголовного отрешения от иерейства всех вдовцов. В защиту их писал некто вдовый священник Георгий Скрипица и тот же Вассиан Патрикеев.

Ниже мы встретимся с другими мнениями, разделившими русское общество в эпоху Иосифа Волоцкого, говорившего на упомянутых соборах за право монастырей владеть селами и за поголовное отрешение вдовых священников от священнодействия.

Летом 1503 года Иосиф, ещё ни разу с самого основания обители своей не покидавший её стен, отправился на собор в Москву. Туда призвали его «царская письмена», как свидетельствует одно из житий его. Собор о вдовых попах был делом гласным, открытым, но тут же, по желанию великого князя Ивана Васильевича, втихомолку, в палатах великокняжеских рассуждали о церковном имуществе. Мы видели как решены были оба вопроса. Из позднейших писаний Вассиана Патрикеева узнаём, что Иосиф был за соборное решение обоих вопросов. В письме о не любках между старцами Кириллова монастыря и Иосифова приводится возражение, сделанное Иосифом Нилу Сорскому: «аще у монастырей сел не будет, како честному и благородному человеку постричися, и аще не будет честных старцев, отколе взяти на митрополию или архиепископа, или епископа и на всякия честныя власти? А коли не будет честных старцев и благородных, ино вере будет поколебание»¹⁸⁴. Жития Иосифа подтверждают это. Но в деяниях обоих соборов не упомянут Иосиф. Он, как я полагаю, умеренно держал себя на соборе и был полезен митрополиту в подборе свидетельств из Священного Писания, отцов церкви и из отечественных летописных сказаний. Во всяком случае вопросы были решены в духе Иосифа. Дело тем на время и кончилось и не прежде как через шесть лет Иосифу пришлось письменно излагать свои мысли о монастырском имуществе. Поучая братию в своей духовной грамоте (уставе), как старейшая братия должна держать себя на монастырских соборах, Иосиф сам свидетельствует, что он участвовал на соборах в Москве, в присутствии самого великого князя:

«Видехом бо у великых государей и самодержцев сице творима: егда убо о некоторых делех взыскание творят, благочинно и не кричанием глаголють же. Преже убо государь глаголеть, потом же и вси прилучившиеся по единому глаголють. Аще ли же начнуть мнози глаголати, тогда с яростию и гневом запрещение приимут от државнаго»¹⁸⁵.

Первый вызов Иосифа в Москву совпадает с возвращением из ссылки его друзей и покровителей братьев Челядниных. Около того же времени и брат Иосифа, Вассиан сделан был архимандритом Симонова монастыря. Вообще Иосиф появился в Москве при самых благоприятных для врагов ереси обстоятельствах. Уже более года томился в заключении великий князь Димитрий внук и возложено было на него железо; была заключена и мать его, еретица Елена. Вся сила была теперь на, стороне Василия, уже пожалованного великим княжением, – и не без его влияния сам Иван Васильевич пожелал видеть Иосифа. Ранее заключения невестки великому князю отцу не ловко было иметь личные сношения с Иосифом, стойкость которого в преследовании еретиков была ему хорошо известна.

Двадцать четыре года прошло с тех пор, как Иосиф последний раз виделся с державным. Тогда Иван Васильевич чествовал в Иосифе преемника в игуменства святого старца Пафнутия; теперь перед ним был основатель и игумен монастыря, уже знаменитого благоустройством и строгостью устава; но что гораздо важнее – перед ним был защитник православия и враг людей, бывших столь долго в силе у него самого.

Много пережил за это время Иван Васильевич. Это был уже не осторожный московский князь, готовый бежать от Ахмата, а державный государь всей Русской земли, покоритель Великого Новгорода и Тверского великого княжества. На нем было много дел, запятнавших его совесть в глазах современников: опалы на бояр, лютые казни в Москве и Новгороде; взятие в плен обманом брата Андрея Васильевича и гонение на детей его отроков, сыскавших приют после долголетнего пребывания в темнице, в монастыре Димитрия Прилуцкого, где одного из них церковь осенила венцом святости и, наконец, заключение в тюрьму юного, им самим возвеличенного, венчанного великого князя Руси, внука Димитрия. Никакие из тёмных дел Ивана Васильевича не возбуждали против него Иосифа. Он помнил только дружеские сношения великого князя с попом Алексеем, равнодушие его к нечестию Зосимы и милости, оказываемые в продолжении многих лет Федору Курицыну.

Иосиф хорошо сознавал, что имеет дело не с Иваном Васильевичем, каков он был в 1479 году, когда еще никакие новизны не тревожили ума великого князя, когда он мог поспорить в ревности к святыне с митрополитом; когда он украшал гробы праведных и, прославляя новых чудотворцев митрополитов, под собственным религиозным внечатлением провозгласил святым благочестивого князя Московского Даниила (Степ. кн. 1, 380). Теперь было не то безмятежное время, когда сама собой затепливалась в Успенском соборе свеча пред образом Пречистой и великий князь призывал Вассиана Рыло на прение с митрополитом о том, как ходить вокруг церкви – по солнцу или против солнца.

Великий князь принял Иосифа наедине и начал говорить с ним о церковных делах. Само собою разумеется, что они говорили о тех двух важных вопросах церковных, о которых была речь на соборе: о вдовых священниках и о владении монастырском. Поговорив о церковных делах, великий князь завел речь о Новгородских еретиках.

Надо заметить, что незадолго до этого свидания с Иосифом, Иван Васильевич похоронил свою супругу, с которой прожил 31 год. Сам он, чувствуя слабость в теле, уже помышлял о смерти. Усталая душа искала примирения; в ней пробудились чувства, а вместе с тем и убеждения прежних лет, во всей их строгой замкнутости. Зная Иосифа как строгого поборника православия, Иван Васильевич желал оправдать себя в его глазах и получить от него прощение за прежде бывшее с его стороны покровительство еретикам. «Я узнал о ереси, – сказал он Иосифу, – и ты меня прости в том, а митрополит и владыки простили меня». Иосиф, который до того был настолько осторожен, что даже не начинал говорить о еретиках, был поражен таким смирением. «Государь, – сказал он великому князю, – как мне тебя прощать!» И тогда Иван Васильевич вторично сказал ему: «Пожалуй, прости меня!» Иосиф отвечал ему, что за прежних еретиков его Бог простит только тогда, когда он восстанет на нынешних: «Государь! Только ся подвигнешь о нынешних еретиках, ино и в прежних тебя Бог простит».

В другое свидание Иосиф стал бить челом великому князю, чтобы он послал в Новгород и другие города обыскивать еретиков. «Пошлю и обыщу, и если я не пошлю, да не попекусь об этом, то кому же можно искоренить это зло? – отвечал ему Иван Васильевич, – я и сам знал их ересь». И тут же начал объяснять Иосифу, какую ересь держал протопоп Алексей и какую Федор Курицын, и вслед за тем сообщил ему, что Иван Максимов «сноху у него в жидовство свел». Обвиняя невестку в ереси, Иван Васильевич мог встретить в Иосифе сочувствие к жестокому поступку заключения Елены и её сына. Искреннюю беседу свою великий князь заключил вторичным обещанием – послать по городам разыскивать еретиков и искоренить их.

После этих двух свиданий наедине Иосиф был позван к Ивану Васильевичу «хлеба ясти».

На этот раз великий князь задал Иосифу, по всей вероятности, при свидетелях, такой вопрос: как писано, нет ли греха еретиков казнить? Вопрос этот не был для Иосифа сомнительным; у него было на памяти огромное число примров из библейской и церковной истории о том, как в прежние времена казнили отступников и еретиков. Иосиф начал на этот раз с апостола Павла, который писал к Евреям: «аще кто отвержется закона Моисеева при двою или триех свидетелех умирает. Кольми паче, иже Сына Божия поправь¹⁸⁶». И долго бы говорил Иосиф, но великий князь, выслушав начало ответа, уразумел, что Иосиф говорит не по его мысли и велел тотчас же перестать говорить. Иосиф конечно замолчал. Из бесед с великим князем поборник ереси вынес убеждение, что Иван Васильевич «блюдется (т. е. остерегается) казнить еретиков».

Тогда же в Москве, Иосиф свиделся с своим владыкой Геннадием, которого наконец вызвали в Москву на собор.

Как в 1490 году епископы, собранные для хиротонии митрополита Зосимы, долго не разъезжались, имея в виду другие церковные дела, так и теперь они, окончив собор о вдовых попах, устроили новый (6-го августа) по вопросу о не взымании мзды со священнослужителей при поставлении их. Таким образом, защищаясь от еретиков, церковь наша обратила внимание на вкоренившиеся и вошедшие в обычай злоупотребления.

Геннадий пробыл в Москве более двух месяцев и в сентябре возвратился в Новгород. Вопрос о еретиках на время оставлен был в стороне: другие церковные вопросы заслонили его.

Иосиф возвратился в свой «Иосифов» тотчас после собора о вдовых попах. Он не участвовал на соборе 6-го августа. Этой же осенью (в сентябре) хоронил он у себя в обители тело умершего на его руках князя Рузского Ивана, младшего сына Бориса Васильевича. Смерть эта и одновременная с нею смерть княгини-матери¹⁸⁷ увеличили средства монастыря. В сентябре же великий князь, сопровождаемый всеми детьми своими, отправился на богомолье к Сергию и в некоторые монастыри земли Ростовской.

Иосиф Волоцкий со своей стороны помнил обещание или, скорее порыв Ивана Васильевича послать по городам отыскивать еретиков; но прошло более года и обещание не сбывалось. Еретики были на свободе, ересь всё ещё распространялась понемногу по городам и селам. Геннадий, во время своего долгого пребывания в Москве, не воспользовался присутствием там многих епископов и не возбудил вопроса о преследовании еретиков. Он уже не преследовал их и в Новгороде, где всё ещё находился еретик архимандрит Кассьян, присланный из Москвы в Юрьев монастырь по проискам еретиков или, скорее, по ходатайству Федора и брата его Волка Курицыных.

Послание к архимандриту Митрофану¹⁸⁸

Весною 1504 года Иосиф написал Послание к духовнику великого князя архимандриту Андрониковскому Митрофану¹⁸⁹. После обычного приветствия, которым обыкновенно начинались послания (Государя нашего великого князя Ивана Васильевича Всея Руси духовнику, господину архимандриту Андроникова монастыря Митрофану, грешный чернец Иосиф, нищий твой, господине, челом бью), Иосиф пересказывает свидание свое с Иваном Васильевичем (см. выше) и вслед за тем говорит, что нет пользы в том, что государь на словах испросил прощение за послабление ереси, а на деле не ревнует о вере, тогда как ему, государю, известны скверные дела еретиков. Рассказав вкратце о их кощунстве и иконоборчестве, Иосиф обязывает духовника государева заботиться об искоренении ереси: «Ино, господине, тебе о том государю великому князю пригоже, да и должно поминати. Будет государь во многих делех царских позабыл того дела, ино, господине, ты не забуди, и в том деле государя побреги, чтобы на него Божий гнев не пришел за то, да и на всю нашу землю; занеже, господине, за царское согрешение Бог всю землю казнит». Пересказав своё второе свидание с великим князем, когда последний задал ему вопрос о том, следует ли казнить еретиков, Иосиф вновь убеждает духовника напоминать государю о том, как благочестивые цари поступали с еретиками и тут жe сам приводит в пример и назидание случаи жестокого преследования еретиков (отсечение головы, двести ран ремнем, урезывание языков).

За неисполнение своей обязанности Иосиф угрожает Митрофану страшным гневом Божьим. Обязанность же Митрофана, по мнению Иосифа, состоять в том, чтобы докучать государю о еретиках: пусть для Божьего дела он оставить все дела: «занеже Божие дело всех нужнее». В заключение всего Иосиф просит Митрофана написать ему о том, каково будет о том «государское попечение».

В послании к Митрофану Иосиф открыто высказал свое мнение, что еретиков надо казнить, и тут же подобрал ряд примеров истребления еретиков по распоряжению благочестивых царей восточных.

Мнение о том, что надо казнить еретиков, высказывал и Геннадий в послании своем к митрополиту Зосиме; причём он приводил в пример «Шпанскаго короля». О введении инквизиции Фердинандом Католиком, рассказывал Геннадию посол Цесарский, при проезде через Новгород. При первом розыске Геннадий доверял покаянию еретиков и только не нераскаянных отдавал на суд гражданской власти. Когда после первого собора (1490 года) еретики присланы были к Геннадию, он вздумал учредить в Новгороде нечто подобное тому, о чем ему с сочувствием, повествовали католики. Он устроил позорный въезд еретиков в Новгород, причем на каждом из них, подобно тому, как и на жертвах инквизиции, была надпись; «се есть сатанино воинство»!

И хотя еретики не были сожжены, но зато были сожжены венцы на их головах. Иные из них умерли после того в заключении. Поп Денис умер через месяц после пытки в страшных страданиях. Умер также и чернец Захар, главный враг Геннадия. Истребив таким образом главных врагов своих, Геннадий более не преследовал ереси. Деятельность его с самого 1492 года имеет уже новый характер: он хочет мериться с еретиками, иметь в борьбе с ними равное оружие. Еретики новгородские имели, хотя отрицательное, но тем не менее несомненное влияние на архиепископа. У них была в руках Библия. Он заботится о полной Библии и о других книгах, на авторитет которых они ссылались. Захар чернец, как мы видели выше, нападал на обычай ставить священников по мзде. Геннадия мы видим деятелем на соборе 6-го августа 1503 г. Забота об училищах и сознательное недовольство современным состоянием духовенства служат лучшим свидетельством просвещенной деятельности этого иерарха.

Иосиф Волоцкий писал против еретиков с тем, чтобы вконец разбивать их мнения, а не состязаться с ними. Геннадий в нежелании казнить еретиков, в послаблении им видел опасность для православия; он строго обыскивал еретиков и изобрел для них небывалую казнь. Но он не оправдывал себя за такой образ действий, не доказывал от Священного Писания законность казни. Другого ничего с ними нельзя сделать как казнить самых бесчинных – далее этой практической мысли Геннадий не шёл.

Положение Иосифа Волоцкого в этом деле было совсем другое. В то время, как ему открылась возможность действовать с успехом в Москве, он там же столкнулся с противоположным воззрением на преследование еретиков. Великий князь остерегался казнить их, несмотря на то, что раскаивался в своих грехах. Но не один великий князь Иван Васильевич был противоположного мнения с Иосифом, который в то время уже ознакомился с своими противниками по вопросу о монастырском владении и по вопросу о вдовствующих попах. Противниками его и в том и в другом вопросе были, как уже было сказано, монахи скитского направления.

Так как возможность пустынножительства представлялась скорее всего на севере, в непроходимых местах вологодских, в пустынных странах Бела-озера, то охотники до пустынного жительства и шли более всего на север. По монастырям дальнего севера распространялось это новое, занесенное с Афона, скитское направление. Представители этого направления Нил Сорский и новый ученик его, князь Вассиан Косой были противоположного с Иосифом мнения по вопросу о монастырском владении. Мнение их распространилось по вологодским и белозерским монастырям, слывшим в Москве под общим именем «Заволжских».

Иосиф мог думать, что мнение о неприличии казнить еретиков разделяется многими, и вот он решился вместе с требованием казни доказывать примерами Священного Писания законность самой казни.

Самому великому князю он успел только указать на одно выражение апостола Павла. В послании к Митрофану, духовнику государеву, он представил ряд примеров из церковной истории о том, как благочестивые цари отсекали головы еретикам. Когда же и это послание не оказало желанного действия, Иосиф приискал из библейской истории и из жизни апостолов примеры того, как надо поступать с еретиками.

Послание к вел. князю Василию о еретиках и ответ на него заволжских старцев¹⁹⁰

Эти новые примеры предложил Иосиф в послании к великому князю Василию Ивановичу, который издавна прилежал к церковным делам и уже был в то время великим князем и наследником престарелого Ивана.

На это Послание сохранился ответ заволжских старцев, автором которого мог быть Вассиан Патрикеев. Рассмотрим оба памятника вместе.

Иосиф пишет: «грешника или еретика руками убити или молитвою едино есть». Старцы отвечают: «кающихся еретиков церковь Божия приемлет простертыми дланьми. Грешных ради Сын Божий прииде бо и спасти погибших». Иосиф продолжает: «Моисей скрижали разбил»; старцы возражают на это: «Моисей скрижали руками разбил, то тако есть; но егда Бог хотя погубити Израиля, поклоншась тельцу, тогда Моисей стал впреки Господеви: аще сих погубиши, то мене прежде сих погуби, и Бог не погуби Израиля Моисея ради». На другие примеры строгости, приводимые Иосифом из ветхозаветной истории, старцы отвечают: «аще жь ветхий закон тогда бысть, нам же в новей благодати яви владыко христолюбный союз, еже не осудити брату брата: не судите и не осуждена будете». Пример жены, прощенной Спасителем: «тако кийждо примет от Бога по делом в день судный. Аще ты повелеваеши, о Иосифе! брату брата согрешивши убити, то скорее и суботство будет и вся ветхаго закона, их же Бог ненавидит». Иосиф приводит в пример апостола Петра, разбившего молитвою Симона волхва, и Льва, епископа Катанскаго, сжегшего своей епитрахилью Лиодора, на что старцы ему возражали: «А Петр апостол Симона волхва разби, понеж прозвася Сыном Божиим прелукавый злодей, при Нероне царе, и тогда достойный суд прият от Бога за превеликую лесть и злобу. И ты, господине Иосифе, сотвори молитву, да иже недостойных еретик или грешников пожрет их земля» и далее: «А ты, господине Иосифе, почто не испытаеши своей святости, не связал архимандрита Касьяна своею мантиею, донеле жь бы он сгорел, а ты бы в пламени его держал, а мы б тебя, яко единаго от трех отроков – из пламени изшел, да прияли. Поразумей, господине, яко много разни промеж Моисея и Илии, и Петра и Павла апостолов, да и тебя от них».

Тринадцатое слово Просветителя

После того Иосиф написал сочинение на ересь новгородских еретиков, глаголющих, яко не подобает осужати ни еретика, ниже отступника. Зде же имать сказание от Божественных Писаний, яко подобает еретика и отступника не токмо осужати, но и проклинати, царем же и князем и судьям подобает сих и в заточение посылати и казням лютым предавати. Это сочинение впоследствии вошло в «Просветитель» как 13-е его слово.

Из одного оглавления слова видно, что Иосиф приписывает самим еретикам происхождение мнения о пощаде еретиков. Они после всех своих злых поступков, пишет Иосиф, убоявшись православных, стали распространять мнения о том, что не подобает осуждать еретика и мнение свое подтверждали текстом Евангельским: «не осуждайте, да не осуждени будете» и словами Иоанна Златоуста о том, что еретиков нельзя убивать.

На свидетельство евангельского текста Иосиф не отвечает прямо, а предлагает тому, кто бы хотел уразуметь это слово Спасителя, обратиться к 39-му слову «добрейшаго и высочайшаго препод. отца нашего Никона», который «в своей велицей книге собрал о том свидетельства из писаний разных св. отцев». Учение же Иоанна Златоуста Иосиф подробно разбирает и выводит из него заключение в свою пользу. Вот вкратце то, что он выводит из учения Златоуста: если еретик и неверный никому не приносит вреда, изучая себе в тихомолку повести из какого-нибудь травника, то пастыри и учители должны с ним поступать со смирением и кротостью. Если же еретики захотят погубить стадо Христово и начнут распространять свое Учение, то не только следуете ненавидеть их, но осуждать, проклинать и наносить им раны: рука, наносящая язву еретику, тем самым освящается.

Воспользовавшись наперед теми местами из Златоуста, где этот пастырь воинствующей церкви выказывает ревность о Боге, советуя вооружаться на хулителей имени Христова, Иосиф, наконец, разбирает и то место, на которое ссылались его противники.

Златоуст сказал: «недостоит нам убивати еретикы». Иосиф объясняет это место таким образом: главная мысль заключается в слове нам, т. е. епископам, священникам и инокам не должно этого делать самим. Если бы Златоуст говорил тут же о царях и судьях земских, то он не сказал бы «нам».

Затем Иосиф переходит к изложению обязанностей царей, князей и судей земских, которым св. апостолы и преподобные отцы повелели карать злодеев. Те, которые учили не щадить еретиков, говорили против вмешательства духовных лиц в гражданский суд. Иосиф ополчается против такого мнения и примерами св. мужей доказывает, что духовным лицам следует осуждать еретиков и по осуждении отдавать их на казнь гражданской власти. И если духовные не должны убивать еретиков руками, то вместо того могут убивать их одним словом своим, подобно тому, как апостол Петр словом поразил Ананию, как Лев епископ Катанский сказал слово – и сгорел огнем Лиодор.

Это последнее положение Иосифа вызвало насмешку Вассиана в полемическом послании к Иосифу: «а ты бы архимандрита Кассьяна своею мантею связал и держал бы его в пламени, а мы бы тебя приняли вышедшаго из пламени, как одного из трех отроков»¹⁹¹.

Но доводы Иосифа и приведенные им примеры благочестивых царей греческих подействовали на того, кто по матери был прямым потомком последних царей Византии. Василий Иванович понял Иосифа и, вместе с тем, и те царские обязанности, о которых ему писал Иосиф. Последний же знал какую силу имел великой князь Василий у отца, уже ослабевшего телом и духом.

Состоялся наконец собор, созванный в Москве в декабре 1504 года. На соборе присутствовали Симон митрополит и епископы под председательством самого Василия Ивановича¹⁹².

Но на соборе не было того, кто первый открыл ересь и по чьему настоятельному требованию был созван первый собор на еретиков, при митрополите Зосиме, в 1490 году. Геннадий в то время был лишен своего престола и как бы в заключении пребывал в Чудове, где был когда-то архимандритом. В Петрово говенье в июле того же самого года, Геннадий был во второй раз вызван в Москву и там лишен архиепископства за то, что будто бы нарушил постановление прошлогоднего собора (где, однако, он сам был деятельным лицом), будто бы взял мзду по совету любимца своего дьяка Гостенкова. По крайней мере летописец так объясняет причину сведения Геннадия. (Архиепископ Филарет видит в этом обвинении дело врагов Геннадия).

Обыскали еретиков, осудили знатных и москвичей, и новгородцев, переселившихся в Москву еще во время митрополита Геронтия. Но какую же было изобрести казнь на хулителей имени Божьего? Надо было изобрести примерную и ужасную кару. В памяти многих была казнь Матиаса ляха, толмача латинского и князя Лукомского, сожженных в 1493 году на Москве-реке в клетке за посягательство на жизнь самодержца¹⁹³. Свершить такую же казнь с врагами Божьими казалось всего приличнее. Дьяка Волка Курицына, Ивана Максимова и какого-то Митю Пустоселова сожгли в клетках. Некраса Рукавова, по отрезании языка, отослали в Новгород и там сожгли вместе с архимандритом Касьяном, братом Касьяна Ивашкою Самочерньм, и многими другими¹⁹⁴.

Остальных еретиков, по всей вероятности, таких, которых нельзя было обвинить в иконоборстве и хулении святыни, разослали по монастырям. В числе последних были и еретик Семен Кленов, которого вместе с его еретическими книгами послали в монастырь Иосифа.

Это последнее распоряжение исходило от воли великого князя – отца. И вот ему-то, Ивану Васильевичу, написал Иосиф, лишь только привезли к нему Кленова, послание.

Послание к великому князю Ивану Васильевичу на еретика Кленова¹⁹⁵

Послание это написано просто и не витиевато. Оно не растянуто и не снабжено примерами из истории церкви и текстами из святых отцов. Иосиф упрекает великого князя за то, что он прислал в монастырь к нему «еретика Семена Кленова и его речи еретическия написаны, что он мудрствовал», говорит, что и вообще не должно еретиков рассылать по обителям и тем делать пользу мирянам и гибель инокам. На всех соборах еретиков, по проклятии ссылали в заточение. Кто же из них хочет принести покаяние, тот может это сделать и в темнице. В конце Иосиф прибавляет, что нельзя верить покаянию нынешних еретиков, которые не приносили его до тех пор, пока их не устрашили казни.

Вскоре появилось новое Послание от заволжских старцев, в котором доказывалось, что не следует разыскивать и истязать еретиков в том случае, если они держать ересь в тайне, не распространяя и не обнаруживая её ничем. В этом же послании доказывалось и то, что еретика и отступника, если таковой принесет покаяние, следует впускать в церковь и даже допускать к причащению Божественных тайн. Тут же опровергалось мнение Иосифа о беспощадной строгости к еретикам. Это «любопрепирательное послание», как его называет Иосиф, не дошло до нас. Свидетельства о его содержании имеем в ответном послании к старцам, которое носит название – Послания к старцам о повиновении соборному определению¹⁹⁶.

В нем Иосиф доказывает старцам, что они пишут не от Божественного Писания; что еретиков следует разыскивать (inquirere); выпытывать от них признания в ереси, в случае же надобности прибегать к благоразумной хитрости. В пример последнего он приводит Флавиана, патриарха Антиохийского, который «своим богопремудростным художеством и богонаученым коварством» открыл и посрамил мессалианскую ересь. Позвал к себе он ересеначальника, именем Адельфия, посадил его возле себя и стал просить от него духовной помощи и совета. Адельфий, беседуя с Флавианом, «потонку исповедал» свою ересь.

Доказав необходимость розыска, Иосиф вооружается против мнения о допущении еретиков в церковь и к причастию: «что есте писали к нам о том что писано в толковании, еже от Иоанна, Святого Евангелия, зачало 45: еретик убо, егда исповесть ересь ту, абие дают ему общение святых таин». Иосиф приводит и сам другое свидетельство (из Иоанна Лествичника) о том, что еретиков можно допускать к причащению св. тайн после принесенного ими покаяния, – но еретиков, а не отступников. Тут Иосиф объясняет разницу между еретиком, верующим во Христа и случайно зараженным некоторою ересью, и отступником, рожденным в православной вере и отступившем от её в зрелом возрасте. Если же отступник принесет покаяние, то ему следует, по Василию Великому, всю жизнь плакать и не причащаться св. тайн, а, по Григорию Нисскому, он должен молиться особо, не вместе с верными; причаститься же св. тайн он может только в предсмертной болезни, когда нет надежды на выздоровление. Естественно, что тут Иосифу было необходимо убедить своих читателей в том, что новгородские еретики – не только еретики, но и отступники. И вот он переходит к рассказу о появлении и распространении ереси жидовствующих, сначала в Новгороде, а потом в Москве. Сначала рассказ тот же, что и в «сказании о новоявльшейся ереси», только гораздо сжатее. Потом к нему прибавлены сведения о том, что случилось после первого собора о еретиках: как Геннадий дал им ослабу, как они разнесли свое учение по городам и селам; как старанием Федора Курицына и брата его Волка в помощь еретикам новгородским был поставлен в архимандриты Юрьева монастыря еретик Кассьян; как стали еретики собираться около этого Кассьяна и брата его Самочерного и как вновь стали они чинить скверные дела и возобновили ругательства над крестом и иконами. При этом Иосиф обвиняет еретиков в том самом, в чем философ обвинял Владимиру Святому мусульман, в «повести временных лет».

«И никто же убо да зазрит ми», пишет Иосиф, «яко о таковых делех еретических написах. Тако бо и древнии святии отци наши творяху». Он поименовывает тех из них, которые описывали скверные дела современных им еретиков.

Кроме отступничества и гнусных дел оскорбления святыни, Иосиф обвиняет еретиков в притворстве и нераскаянности. Тридцать три года прошло, говорит он, со времени появления ереси, и за все это время ни один из них не принес искреннего покаяния. Tе, которых покаянию поверили, после первого собора усилили свое нечестие. Сверх того, еретики привели в жидовство и прельстили бесчисленное множество православных.

Такими обвинениями Иосиф доказывает необходимость, в силу которой был созван второй собор на еретиков, состоявшийся, по его словам, «в лето 7013, егда благоверный великий князь Иван Васильевич всея Руси и сын его Василий Иванович всея Руси с нашим смирением и со всеми святители и со всем освященным собором повелеша испытание творити о еретицех».

Выражение «с нашим смирением» не могло относиться к Иосифу. Что Иосиф писал Послание это – несомненно, но он мог писать его не от себя, а от имени митрополита. Он везде употребляет «мы» и «наше», как это и следовало в соборном послании.

Последняя часть послания состоит из увещания старцев оказать повиновение соборному определению, не считать его погрешительным, причем есть ссылка на Никона Черногорца, так часто приводимого Иосифом в пример. В противном случае он угрожает старцам отлучением от причащения св. тайн, чем и оканчивается послание.

Слова Просветителя четырнадцатое, пятнадцатое и шестнадцатое, последнее

На тему этого послания Иосиф составил три последние слова Просветителя, приписав в них мнения о пощаде еретиков самим же еретикам. Содержание 14 и 15 слов Иосифа на еретиков новгородских тоже самое, что и содержание послания о повиновении соборному определению, но только с некоторыми добавлениями и с выпущением выражений, относящихся прямо к старцам и касающихся их «любопрепирательнаго послания».

В 14-м слове доказывается необходимость делать розыск еретикам. Оно разнится от послания менее, чем 15-е слово, где по поводу вопроса о допущении еретиков к причастию объяснена разница не только между еретиками и отступниками, но и между последователями различных ересей¹⁹⁷. При сведениях о нечестии новгородских еретиков рассказываются поступки Алексейки Костева, попа Наума, Макара диакона и других, чего нет в послании.

В 14-м слове пропущен рассказ о появлении еретиков в Новгороде и вместо него Иосиф предлагает читателю прочесть слово «еже в начале сея книги написано есть, ему же написание сице имать: сказание о новоявльшейся ереси и т. д. в том убо слове о сей ереси написано есть пространно даже до лет, в них же бысть Зосима митрополит».

Доказывая нераскаянность еретиков, Иосиф говорит, что 34 лета отступники пребывали в отвержении. Мы видели, что он считает начало ереси от 6979 года. Таким образом определяется время появления слова 15-го, а именно – 7013 г. (1505).

Слово 16-е и последнее развивает мысль о том, что нельзя принимать вынужденное покаяние от еретиков, осужденных на казнь. В этом слове изложены обязанности гражданских властителей по отношению к еретикам.

Главная мысль слова в том, что не нашлось врачевания для еретиков, почему их и нужно искоренить; покаяние их не добровольное, а вынужденное; святые отцы заповедали царям и князьям предавать еретиков «лютым казням и смертем». Если же кто скажет, что казнь дело гражданских законов, что об этом написано в гражданских законах, а не у святых отцов, тот пусть прочтет тринадцатое слово, написанное в этой книге, и тогда узнает он о гражданских законах, «яко подобии суть пророческим и апостольским и святых отец писаниям». Затем Иосиф объясняет, что есть покаяние истинное, и противополагает его покаянию новгородских еретиков, которые, получив ослабу, снова возвратились к ереси. Объясняя истинное покаяние, автор приводит такого рода примеры: один пресвитер закопался в ров и обложил себя веригами железными; Мартин затворился в пещере и ногу приковал к стене веригою железною. В пример того, как надо поступать с еретиками, приводит царей греческих: Феодосия, Маркиана, Иустина, Константина, внука Ираклиева, как каждый из них поступал с еретиками (темницы, ссылка, проклятие). «И кто убо попечение имея о православной христианской вере якоже великий равноапостольный царь Константин не точию в заточение и в темница осужаше, но и мечем посещи повел всех неверующих во святую единосущную Троицу». Пример царицы Феодоры и Андроника Палеолога, искоренивших еретиков заточением; но ослаба последнего снова воскресила ересь. Затем автор вспоминает наших стригольников, хотя в «Сказании» и говорил, что до «жидовствующих», до прихода Схарии не было на Руси еретиков¹⁹⁸. «Некто бо бысть Карп, художьством стригольник, живый во Пскове. Сей убо окаянный ересть состави скверну же и мерзку, якоже и вси видят, и мнози от православных последоваша ереси той» пока архиепископ Суздальский не привез из Царьграда послание от патриарха во Псков к посадникам, чтобы они попеклись об искоренении ереси–«и всех стригольников в темницу ввергоша даже до конца живота их. И тако искоренися прелестная оная ересь». Так и державный великий князь повелел проклясть еретиков и по проклятии посадить в темницу: там они ужасно окончили жизнь свою и никого из православных не прельстили. Другие стали каяться, державный поверил их покаянию и дал им ослабу, и они «много неизреченна зла сотвориша и многи от православных христиан в жидовство отведоша и тщатся сотворити такоже, якоже древнии еретицы, иже погубиша многия страны и царства великая». Ясно, что по мнению Иосифа ересь «жидовствующих» угрожала гибелью всей русской земле. Мысль эту Иосиф развивает доказательно ниже. Он повествует о том, как еретики погубили царства: Армянское и Ефиопское, и как великое царство Римское, девять сот лет пребывавшее в православии, впало в ересь латинскую после того, как пришедшие «от западных стран люди» прельстили православных: «Во многая же лета великое царство римьское и вси царства и страны, иже под римьским царством, отступиша от соборныя и апостольския церкви и от православныя христианския веры». Также и великая Русская земля пять сот лет пребывала в православной вере, пока дьявол не привел скверного и помраченного еврея в Великий Новгород, «якоже прежде речено бысть о сем». Затем Иосиф доказывает, что еретики его времени хуже всех других еретиков, потому что тайно распространяя свое учение, людям твердым в православии кажутся православными и для виду проклинают своих же единомышленников. «И таковаго ради пронырства же и диявольскаго лукавства, многия душа погубиша».

«Царства: армянское, ефиопское и римское великое царство погибли небрежения ради тогдашних православных царей и святителей, и тии убо царие и святители осуждени имут быти на Страшнем Судищи Христове». Такого рода положение ставит Иосифа в необходимость прочесть урок царям и пастырям, напомнив им их великую ответственность. В назидание царям он приводит то, что пишет равноапостольный царь Копстантин (?) об обязанностях царей и князей, где, между прочим, говорится так: «бози бо есте и сынове Вышняго, блюдитеся же, да не будете сынове гневу и во пса место сведени будете во ад», и далее: «вас бо Бог в себе место посади на престоле своем... царь убо естеством подобен есть всем человеком, властию же подобен есть вышнему Богу»¹⁹⁹. Вслед за этим приводятся слова греческого царя Иустина из Номоканона (главы 6-й) о том, как следует епархам поступать с еретиками. Строгим наставлением пастырям церкви оканчивается 16-е слово и, вместе с тем, сам «Просветитель».

Через десять месяцев после казни еретиков скончался великий князь Иван Васильевич и на престол великого государства сел Василий Иванович, которого поборники ереси называли новым Константином за строгость, с какою он осудил еретиков.

В это время Иосиф уже пользовался большим значением в Москве, где он несколько раз действовал с полным успехом на соборах и где теперь был государем тот, кто издавна держал его сторону. В первые месяцы нового царствования младший брат и ученик Иосифа Вассиан Санин, Симоновский архимандрит был возведен в сан архиепископа Ростовского и Ярославского и отныне стал первым после митрополита лицом в среде тех иерархов, которые часто собирались в Москве для решения церковных вопросов.

Зато положение Иосифа у себя, на Волоке, было уже не то, что прежде. По сведении Геннадия с архиепископского престола Иосиф перестал быть наместником его по управлению всеми окружными монастырями. Теперь ему предстояло ладить с новым владыкой. 15-го января 1506 года был рукоположен в Москве в архиепископа Великого Новгорода Серапион, игумен Троице-Сергиевский²⁰⁰. Государь всей Волоцкой земли, благодетель и кум Иосифа князь Борис Васильевич давно уже умер. Умерла также и вдова его, княгиня Ульяна Михайловна, много усердствовавшая монастырю его, и в один год с нею схоронил Иосиф в стенах обители своей сына их и своего крестника, Ивана Борисовича, завещавшего город Рузу и весь удел свой великому князю Московскому. На Волоке княжил со времени смерти Бориса Васильевича старший сын его Федор. Вначале и Федор был хорош к Иосифу, он даже пожертвовал монастырю его село. Но вскоре отношения Федора к Иосифу совершенно изменились.

Из жития Иосифа узнаем, что князь Федор еще в детстве отличался запальчивостью и гневным характером: в припадке бешенства он как-то нечаянно повредил себе язык и с той поры стал заикаться²⁰¹.

Из рассказа о постриженике Иосифа – Епифании видно, что пиры князя Бориса, участником которых был Федор, отличались часто необузданным разгулом²⁰². Жадный к приобретениям Борис Васильевич добывал себе богатства правдой и неправдой.

Когда в 1480 году он в союзе с братом своим, Андреем Васильевичем Младшим, двинулся с войском на Псков, то грабил и мучил немилосердно жителей этой области²⁰³. Князь Федор ещё ребенок был тогда при отце. С возрастом княжич не отставал от отца в походах и при взятии Новгорода сам вёл полк.

По смерти отца, половина удела Волоцкого отошла к Ивану Борисовичу; Федору Борисовичу не на что было тешить себя и людей своих. И вот князь захотел поживиться богатством монастырей. В его уделе находились четыре обители, богатые церковной казной и имением пострижеников. Князь понемногу отобрал церковную казну в монастырях Возьмицком, Селижаровском и Левкееве²⁰⁴. В этих трех обителях не было общежительного устава, и каждый чернец имел свое добро при себе. Князь Федор отнял, что успел у чернецов, и вскоре добрался до монастыря Иосифова, где постригались знатные люди и куда несли с собою свои достатки. Ещё в 1501 году князь Федор взял у Иосифа взаймы шестьдесят рублей и потом ещё сорок. Он долго не дерзал посягнуть на святыню обители и оскорбить основателя, к которому отец и мать его относились с особенным уважением. По смерти княгини матери (1503) князь стал вмешиваться в дела монастырские, стал даром брать одно, за полцены другое. Шесть лет прошло с тех пор, как Федор Борисович занял у монастыря деньги, но он не думал об отдаче. Когда же Иосиф прислал к нему чернца с требованием должных денег, то он хотел бить кнутом посланного – одного из старейших братий обители, Герасима Черного (см. о нем выше, стр. 25 и 34). Наконец явилось на помощь князю одно духовное лицо, а именно архимандрит Возьмицкого монастыря Алексей Пилиемов. Причиной ненависти Алексея к Иосифу было то, что монастырь этого последнего превзошел богатством и значением Возьмицкий монастырь, находившийся в самом Волоке, стольном городе удельного князя.

Когда князь Федор приезжал с своими людьми в монастырь Иосифа, то последний по обычаю угощал князя и людей его лучшей монашеской трапезой. Перед одним из таких посещений князь прислал сказать Иосифу, чтобы он готовил для него пир, «да держал бы про него меды, а квасов бы не держал». Иосиф отказал князю в таком требовании говоря, что не нарушит устав, которым запрещается держать в монастыре хмельные напитки.

Князь стал следить за средствами монастыря. Прослышав о новом вкладе, он немедленно присылал требовать денег. Иосиф сначала вздумал задобрить князя, послал ему в дар лучших коней, оружие и платье знатных пострижеников, но князя не удовлетворили и эти приношения. Узнав, что Иосиф приобрел на полтораста рублей жемчугу, князь прислал просить этот жемчуг себе на венец к шлему. Иосиф не исполнил этого требования – жемчуг предназначался для ожерелья к ризам и на патрахиль. Князь стал угрожать Иосифу изгнанием из своих владений; а чернецов его обещал подвергнуть казни кнутом. Иосиф стал «думать» с братией и, желая испытать их, предлагал оставить обитель и уйти прочь. Иноки подняли ропот. «Мы, – говорили они, – и себя, и свои животы отдали Пречистой, да и тебе, а не князю. А надеялись, что будешь нас покоить до смерти, а по смерти поминать и сколько было силы, и мы ту силу истощили, работая монастырю Пречистой, да и тебе. Да как ныне нет у нас ни имения, ни силы, и ты хочешь нас оставить. А прочь пойти нам не с чем... А нам, господине, и тебе под старость волочитися по чюжим монастырем, а церковь, господине, и монастырь Пречистыя запустеет. Посылай, господине, бити челом государю великому князю Василию Ивановичу всея Руси да пресвященному Симону митрополиту всея Руси.»²⁰⁵ Зная силу свою в Москве, Иосифу не трудно было решиться прибегнуть к великому князю. И он вскоре написал ему Послание, прося принять монастырь в свою державу (Послание это нам неизвестно; сведение о нем в позднейшем послании Иосифа к митрополиту Симону).

У Иосифа тотчас нашлись примеры из церковной истории, которыми он мог оправдать и узаконить поступок свой.

Посланные Иосифом в Москву опытные старцы били челом «государю митрополиту», чтобы он печаловался великому князю и благословил бы его взять монастырь в свою державу²⁰⁶.

Но одно было сделано Иосифом не по праву: он отошёл с монастырем в великое княжение без благословения своего владыки. В последствии он снимал с себя эту вину, объясняя тем, что посланный им к архиепископу Серапиону чернец Игнатий Огорельцев доехал только до Торжка и что в Новгородскую землю его не пропустили «закащики», которым от великого князя было велено никого не пропускать через рубеж по причине свирепствовавшей в новгородской земле заразы²⁰⁷. Конечно Иосиф знал, что делал, надеясь па поддержку в Москве.

Впрочем, Иосиф не забывался перед Серапионом и чтил его. Он ставил себе в заслугу, что называл архиепископа «государем» и дарил его десятинников: «Тако его никто непочитал: вси его нарицали господном, а я его государем нарицал. А десятинников тако никто не чтил: им я кресты и иконы давал, а в город им я частые кормы слал. Да Нифонт игумен Вассианoвy десятиннику дуги не дал, а я Серапионовым десятинникам иконы давал. А все то есми чинил, почитая вовсем архиепископа Серапиона»²⁰⁸. Но, однако, прошло поветрие в Новгороде, закащики окончили свое дело, проезд туда стал свободным, а Серапион все не получал уведомления от подначального игумена, который без благословения своего владыки перешел с монастырем в чужой удел. Описатель жития Иосифа Савва Черный, оправдывая в этом своего преподобного, так представляет дело: старцы, посланные Иосифом к великому князю с просьбой о принятии монастыря в его державу говорили, что Иосифу по причине моровой язвы нельзя было послать в Новгород взять благословение от архиепископа, на что Державный дал им такой ответ: «об этом не заботьтесь, а Иосифу скажите, что не он отошел из архиепископства новгородского, а я взял монастырь от насилия удельного; когда же окончится земская невзгода, сам я пошлю об этом к архиепископу».

Таким образом великий князь взял на себя ответственность за Иосифа перед Серапионом, однако не известил последнего.

Князь Федор утратил богатый монастырь из своего удела. В негодовании на Иосифа, он вместе с Алексеем Плиемовым, архимандритом Возьмицкого монастыря и с ближними людьми своими: Алешою Скобеевым, Коптем и Болотом, решился действовать против Иосифа через Серапиона. К Серапиону послали грамоту, в которой называли его новым Златоустом и обвиняли Иосифа в том, что он забыл благодеяния своих государей – Бориса Волоцкого и его детей: будто бы из корыстных целей отошел с монастырем к Москве. Послали и другую грамоту на Иосифа к боярину архиепископа, князю Ивану Кривоборскому²⁰⁹. Серапион ждал, что Иосиф обратится к нему с просьбой простить его за самовольный поступок, но прошло почти два года и от Иосифа не было присылок, а великий князь с своей стороны забыл или не хотел известить Серапиона. Когда же наконец явился от Иосифа к Серапиону чернец с иконой Богородицы, то архиепископ не пустил его к себе на глаза. По получению же грамоты от князя Федора Борисовича, Серапион решился послать Иосифу неблагословенную грамоту, которой Иосиф отлучался от священства и причащения св. Тайн. «Что если отдал монастырь свой в великое государство?» – писал ему Серапион, – «ино еси отступил от небеснаго, а пришел к земному».

Здесь остановимся несколько на Серапионе. Он, как и Иосиф с юных лет полюбил иноческую жизнь, которую начал в монастыре Стромынском, на реке Дубенке. Потом он быль игуменом там. Оставив игуменство, он пошел в Троице-Сергиеву обитель, где вскоре сделался преемником в игуменстве Симона, поставленного митрополитом всея Руси. В бытность игуменом у Троицы Серапион прославился следующим любопытным для характеристики времени подвигом. Перед самодержцем (Иваном III), говорит списатель жития Серапиона, злые люди оклеветали некоторых боярынь, и самодержец «вниде в ярость зелную» и хотел тех боярынь сжечь. Митрополит и бояре умоляли великого князя пощадить невинных, но он был непреклонен. Наконец явился к нему Серапион и убеждением достиг того, что державный умилился и освободил боярынь от смерти.

Серапион принимал участие в прениях на соборе о монастырских имениях. Перед смертью Иван III назначил его на престол святой Софии. В Новгороде полюбили Серапиона. Во время сильного пожара и моровой язвы образ действий его был таков, что новгородцы видели в нем святителя, подобного своим прежним святым владыкам. Под влиянием дружественно расположенных к нему новгородцев, а может быть и по собственному чувству справедливости, Серапион не мог сочувствовать тому, что удельный князь был лишен права ведать богатым монастырём, который достался «державному» и без того готовому не ныне, так завтра воспользоваться последним уделом своего двоюродного брата.

«Ты отступил небеснаго и пришел к земному» писал Серапион к Иосифу в том смысле, что Иосиф ради выгод поступил неправедно, т. е. променял небесное царство на земные блага. Но это выражение было иначе понято Иосифом и его сторонниками, как увидим это ниже.

Из оправдательного послания Серапиона к митрополиту Симону видно, что архиепископ Новгородский питал неудовольствие на Иосифа за то, что он без его ведома принимал постриженников из разных мест, что было противно постановлениям, равно как и за то, что не являл архиепископским десятинникам грамот, с которыми к нему в монастырь приходили новые чернецы.

Но однако же, по свидетельству самого Иосифа, Серапион целых два года не был взыскателен к Иосифу. Опасно было архиепископу поступить против сильного и любимого на Москве игумена. Наконец, он посылает в Москву с просьбою о дозволении ему приехать к митрополиту и государю. Но его посла задерживают в Москве, ему же не дают никакого ответа. Послав неблагословение Иосифу, он снова хочет сам ехать в Москву для объяснений, как вдруг являются посланные от великого князя, отбирают от него коней и всю архиепископскую прислугу и везут неволею в Москву на собор.

Причина всего этого заключалась в том, что Иосиф жаловался великому князю и митрополиту. При послании Иосиф препроводил к великому князю тетрадку, в которой доказывал от священных правил свою правоту перед Серапионом. Оба памятника нам неизвестны; известие о них сохранилось в позднейшем послании Иосифа к великому князю²¹⁰. Но Послание к митрополиту дошло до нас во многих списках.

Послание к Симону митрополиту²¹¹

После обычного «челом бью» Иосиф напоминает митрополиту об обидах, нанесенных князем Феодором монастырю Пречистой за то, что они не отдали ему того, что христолюбцы жертвовали на помин души. «И он государь, того ради на нас брань великую воздвиг; меня, государь, захотел из монастыря изгнати, а братию, государь, старцев добрых хотел кнутем бити, а Возмитцкому архимандриту велел у нас чернецов из монастыря подговаривати и оводити и архимандрит Алексей подговорил десять чернецов на Возмище, да пять чернецов и увел, а те чернецы взяли с собою четверынадтцатеры книги да ину рухлядь монастырскую». Далее Иосиф рассказывает, как они били челом князю и как, сознав конечное не жалованье своего государя, Иосиф хотел уйти из монастыря, но братия уговорила его не делать этого. «И я, государь, – продолжаете Иосиф, – посылал братию бити челом тебе, государю, чтобы ты жаловал      и твоим, государь, благословением и печалованием государь великий князь смиловался, пожаловал, Бога ради взял в свою державу монастырь Пречистыя и мы, государь, от тех мест в тишине и покое молили Бога за государя благовернаго великого князя… И ныне, государь, ведомо тебе: в великое говение прислал на меня архиепископ Новогородцкий Серапион грамоту неблагословеную, а написал, государь, вину мою слышание мое таково: что еси отказался от своего государя в великое государство и како еси таково великое безчиние сдеял? И ты чюжд священства и нашего благословления». Иосиф говорит далее, что ни в Божественном Писании, ни в летописцах, ни в обычаях земских того не бывало, чтобы подобный поступок считался за бесчиние, и просит митрополита жаловать его как прежде и за него заступиться. Иосиф переслал в Москву и неблагословенную грамоту.

Дело приняло политическиий оборот. Грамоту Серапиона перетолковали по-своему: мол, он в ней небесным назвал князя Феодора, а земным великого Самодержца. В этом увидали новгородский дух, крамолу.

Вместе с грамотами Иосиф написал на Возьмицкого архимандрита: «он де лукавством посылал чернецов к Серапиону будто рыбы и соли купить»; незадолго до получения Иосифом отлученной грамоты, приезжал к нему в монастырь и объявил, что его самого Серапион отлучил за то, что он без благословения построил церковь и при этом с хитростью выспрашивал у Иосифа – как поступить, если архиепископ не благословит игумена? Иосиф научил его повиноваться архиерею и не дерзать священнодействовать. Он же вслед за тем поехал в город и там совершил литургию. Когда же Иосиф послал спросить его, зачем будучи отлучен он служить? Отвечал, что сверх отлученной грамоты имеет и другую – разрешительную, и вслед за тем послал к Иосифу Серапионову грамоту, которой Иосиф отлучался и не благословлялся от своего владыки. Обвиняя и Пилиемова, Иосиф видел во всем этом нерасположение к себе Серапиона.

Митрополит немедленно отвечал Иосифу на выше приведенное Послание Посланием²¹². Преподав Иосифу свое благословение, митрополит обвиняет Серапиона преимущественно за то, что он учинил так скоро: не уведомил его, митрополита, и не уведомил великого князя. «И мы, – пишет далее митрополит, – с Васьяном архиепископом Ростовским и Ярославским, с Протасьем епископом Резанским и Муромским, с Митрофаном епископом Коломенским, Досифеем епископом Сарским и Подонским, и со архимандриты возрев в святые правила да тебя разрешаем и благословляем священноиноческая действовать. А по Серпиона архиепископа господин и сын мой князь великий да и мы послали, а велели ему у себя быти»...

По прибытии Серапиона в Москву, собрался на него второй собор из тех же лиц, которые уже послали Иосифу свое благословение. Вместе с Серапионом был приведен на суд и Алексей Пилиемов.

По определенно собора сняли с Серапиона святительский сан и даже мантию иночества и заключили вместе с архидиаконом его Иаковом в Андроников монастырь, где был тогда архимандритом некто Симеон, ученик Иосифа. Иосифу митрополит послал новую соборную грамоту, которой снималось с него неблагословение и отлучение²¹³. Вскоре Серапион написал оправдательное Послание к митрополиту Симону²¹⁴. В нём заточенный архиепископ Великого Новгорода и Пскова объясняет вину Иосифа:

«Се ему первая вина, что из моего предала от святыя церкве неизреченныя Божьи Премудрости искочил и яко же вторый Июда из лика апостольскаго, а мне того дела не сказал, своих обид ни малым писанием не известил к нам, и нашего благословения ни мало от нас принял». Осуждая Иосифа словами псалма Давида (облечеся в клятву яко в ризу и т. д.), Серапион сравнивает его с Цамвлаком, который сотворил раскол великой Божьей церкви, ложью поставив себя в митрополиты. Сотворив вражду между святителями, Иосиф, продолжает Серапион обвинять его, поступил против 11-го правила Карфагенского собора. Своими посланиями к митрополиту и великому князю он склонил их к неудовольствию на Серапиона и на многих других, из которых иные приняли муки, другие заключены в темницу, третьи до сего часа в немилости у великого князя. Серапион объясняет, как поступили с ним несправедливо: не дали вовремя быть в Москве, где он хотел бить челом великому князю и митрополиту; прежде обвинения и суда святители исключили его, apхиепископа, из своего совета и собора. Серапион доказывает митрополиту, что собор, благословив отлученного Иосифа, поступил вопреки правилам святых апостолов и вселенских соборов, и затем обличает собор и за свое извержение из сана. Свидетельствуя о своей правде, иерарх желает исповедать в церкви Пречистой Богородицы, у цельбоносного гроба Петра митрополита, что ему «не боятися в правде князя, ни множества народа... понеже ся пишет: правдою пред цари глаголах и не стыдяхся». Послание кончается прещением митрополиту, что он сам дал Серапиону хиротонию – власть вязать и решить, и когда архиепископ воспользовался своим правом и отлучил Иосифа за его (мнимое) превозношение, то митрополит на соборе лишил его самого власти и сана. «Аз же чаю от Иисуса Христа мздовоздаяния праведных», заключает Серапион свое Послание, писанное пм с твердою уверенностью в правде, с бесстрашием, и без всякого желания и даже уменья польстить чем-нибудь митрополиту и тем склонить его на милость. Он не просит об облегчении своей участи, он только говорит то, чего ему не дали сказать на соборе. Он относится к митрополиту, как равный к равному, причём, однако, сохраняет умеренность в выражениях и не забывает сана того, к кому пишет. Только об Иосифе выражается резко, называя его «ябедником»²¹⁵. Но считая Иосифа на основании священных правил виновником всех бед, Серапион не мог относиться к нему мягко. Стойко держится он за посланное им Иосифу неблагословение и говорит, что не снимает его с отлученного и считает на основании правил св. отцов и слов апостола Павла изверженным из лона церкви. Послание это не оказало должного действия на митрополита, однако оно могло сделаться известным некоторым значительным лицам в Москве. Вскоре после этого великий князь Василий Иванович узнав, что архимандрит Симеон оскорбляет Серапиона, повелел перевести его из Андроникова монастыря к Сергию-Троице, где он был когда-то игуменом.

В Новгороде скорбели о Серапионе; сожаление о нем возбудилось и в Москве среди бояр. Стали говорить об Иосифе и Серапионе, разбирать дело их ссоры.

Ненавидевшие Иосифа сторонники еретиков, сторонники новгородцев, доказывали его неправоту. О Серапионе говорили с благоговением, придавали его благословению чрезмерное значение. До слуха Иосифа с тех самых пор, как Серапиона привезли в Москву, стали доходить отзывы тех, которые, по его словам, «ласкали» Серапиона. Какой-то сын боярский говорил в Москве чернецу Иосифова монастыря, что Серапион не благословил митрополита за неправый суд. Боярин Семен Воронцев говорил Феодосию-иконнику, лицу близкому к Иосифу, что Серапион не благословил Ростовского архиепископа, Иосифа брата.

Друзья Иосифа не знали, как защищать его в этом деле, чем оправдать его нежелание смириться перед своим владыкой. Сам Иосиф должен был прийти к ним на помощь с запасом свидетельств от Священного Писания, церковных правил и примеров из истории и житий святых. Но он, с тех пор, как Серапион отлучил его, был тяжко болен, почему и не в силах был писать.

Приверженцы Иосифа желали, чтобы он снял с себя грех и просил прощения у заключенного владыки, из чего видно, что и они не вполне оправдывали его. Один из них Иван Иванович Третьяков, племянник боярина Ивана Володимировича Головы-Ховрина, сын брата его Ивана Третьяка²¹⁶, приказывал Иосифу со старцами его обители, чтобы он просил прощения у бывшего архиепископа Серапиона. Иосиф по болезни долго не мог отвечать ему. Когда же собрался с силами, то написал ему длинное Послание, которое он сам называет «главы» и «тетради».

Послание к Ивану Ивановичу Третьякову-Ховрину²¹⁷

После обычного в начале послания челобитья, Иосиф высказывает довод, по которому он пишет Послание, равно как и причину, по которой он так долго не отвечал Ивану Ивановичу: «что еси, господине, меня жаловал, приказывал ко мне с моими старцы: с Ионою да с Гурьем, чтобы я бил челом бывшему архиепископу Серапиону да у него прощался. И аз тебе, господину моему, на том челом бью, что мя жалуешь, попечение имеешь о моей душевной пользе. Да Бога ради, господине, не побрани меня о том, что есми к тебе не отписал о том долго, которые ради вины не прощаюся, ни бью челом. Тогда же, господине, хотел есми и тобе отписати, ино, господине, не до того пришло: посетил Господь Бог немошию; уже полтретья года на одре лежу, на всяк час смерти чаю».

Из дальнейшей речи видно, что Иван Иванович был сильно занят вопросом о правоте Иосифа: «Да как, господине, сея весны был у нас Феодосий-иконник и он ми сказывал, что добре о том пытаешь». Принимая с благодарностью таковое участие к себе, Иосиф возникшие в уме Ивана Ивановича сомнения объясняет его неопытностью и незнанием священных правил: «Да мнитмися, что мало еси читал правила святых отец, ино ти, господине, то дело не во искусе». И тут же дает свой категорической ответ Ивану Ивановичу: священные правила не повелевают просить прощения у отлученного епископа. В пример того, что значит отлучение, Иосиф не без особой цели приводит самого себя: когда Серапион отлучил его, он несмотря на то, что был тяжко болен, не дерзал причащаться до тех пор, пока не получил грамоты от митрополита и собора. Иосиф даёт заметить, что он сам считал себя связанным, хотя и быль отлучен неправильно и к тому же одним архиепископом; между тем, как Серапион, отлученный на основании священных правил целым собором святителей, не считает себя связанным. За тем автор так приступает к исследованию своей распри с Серапионом: «И я, господине, нынеча того деля и тебе писал главы вкратце от священных правил, по которым правилом меня благословили и простили старейший архиерей и первый святитель и всея Руси митрополит Симон и архиепископ²¹⁸ и все епископы, a Серапиона архиепископа отлучили и не благословили и сана извергли».

Иосиф излагает священные правила, из которых видно, что епископ не имеет права отлучить священника, которого вина еще не доказана – и что за подобное произвольное действие епископ сам должен подвергнуться отлучению: «да и о том писано во всех правилех: аще епископ отлучит неправильно и сам не благословен и отлучен».

Стало быть, Серапион отлучен за дело; но за что он отлучил Иосифа? Пусть, продолжает Иосиф, Серапион докажет от божественных правил, почему он «на такую гордость пришел, иже божественныя правила в небрежении положити и царский и святительский суд уничижити и укоряти. И что, господине, велиши мне бити челом Серапиону, бывшему архиепископу, да у него прощатися? Святии отцы не токмо повелеша прощатися у неблагословеннаго и отлученнаго от старейшаго архиерея и от всего собора, но преступника сего нарекоша Божиих заповедей и апостольских повелений; да обратится, рекоша, болезни его на главу его». Не находя себя виноватым перед Серапионом, пострадавшим теперь ради его, Иосиф, по духу церковных постановлений, считает себя не вправе просить прощение у отлученного. Нельзя не видеть здесь того, что Иосиф горячо смотрел на нанесенную ему обиду. Он не напрасно повторяет несколько раз, что он, Иосиф, благословлен, а Серапион сана извержен. И если мне у него прощаться и назваться виноватым, говорит он далее: «ино то мне обезчестити священныя правила и вся божественная писания и царский и святительской суд; занеже, господине, инако судится прост человек, инако священник. Аз, господине, аще и недостоин, но имею на себе рукоположение священства и игуменства, имею под собою братию и всем есми отец духовный и многим князем и бояром. И аще отец духовный не благословен и отлучен, а детям будет кая надежда спасения? Ино того безчестия несть ничтоже злейши». Отсюда ясно, что свое общественное и иерархическое положение Иосиф ставит выше своего единичного человеческого достоинства.

Доказав, что нельзя бить челом и просить прощения у соборно отлученного епископа, Иосиф вновь переходит к обвинению Серапиона в том, что, отлучив Иосифа, он поступил вопреки законам церковным. Он приписывает архиепископу гнев, ярость, гордость и указывает на 4-ое правило Седьмого Вселенского собора – как епископу следует поступать с своею паствою духовною, и насколько виноват тот, кто отлучает «ради своея страстныя воли». Затем говорит, что никто из святителей никогда так не поступал, как Серапион, и приводит в пример митрополитов Киприана и Иону и архиепископа Ростовского Вассиана (Рыло). У каждого из этих святителей была распря с подвластными им игуменами (у первого с Евфимием Спасо-Суздальским, у второго с Пафнутием Боровским, у третьего с Нифонтом, игуменом Кирилло-Белозерским) и никто из них не дерзнул наложить отлучение на игуменов, несмотря на то, что Евфимий и Пафнутий не хотели называть Киприана и Иону митрополитами, а Нифонт оскорбил Вассианова десятинника. Здесь Иосиф говорит о том, как он почитал Серапиона²¹⁹.

«А архиепископ Серапион противу моего челобития и покорения паче разбойников, и татей, и блудников восхотел нас уничижити и обезчестити и память нашу потребити, – так продолжает Иосиф, и далее, – я на Волоце, а он в Новегороде, да меня он судил! Не мене велел вопросити, ни на суде мене велел поставити». Священный правила повелевают судить священников и дьяконов с другими епископами; Серапион все это презрел и, как научили его, так и сделал. А на большом соборе архиепископ Ростовской Вассиан сказал ему: велел тебя спросить государь князь великий Василий Иванович Всея Руси: почему ты отлучил и не благословил Иосифа, скажи нам свидетельство священных правил о том. Серапион на это «с яростию и свирепством отвещаваше и о том не положи свидетельства – ни одного слова от божественных писаний. Волен я в своем черньце, а князь Феодор волен в своем монастыре, хочет – жалует, хочет – грабит. А Иосифа де того для отлучил и не благословил: коли была брань на него от князя Феодора и он бил челом мне, а коли я прислал на него отлучение и неблагословение и он бы мне бил челом». Здесь Иосиф высказывает свой взгляд на только что приведенный им ответ Серапиона: «И ты, господине, поразсуди Серапионов ум: где было ему бити челом на соборе государю православному и самодержцу всея Руси да преосвященному митрополиту... и стал он сваритися с государем и святители. А божественныя правила повелевают царя почитати, не сваритися с ним. Ни древнии святители дерзнуша cие сотворити, ни четыре патриарси, ни римский папа, бывший на вселенском соборе. И аще когда царь на гнев совратится на кого и они с кротостию и смирением и со слезами моляху царя».

Приведенный Иосифом ответ Серапиона представляет два положения (волен епископ в своем чернеце, волен князь в своем монастыре), из которых каждое Иосиф опровергает порознь.

«А что, господине, архиепископ Серапион говорил на соборе: того деля есми отлучил и неблагословил Иосифа – волен я в своем чернеце! Ино, господине, тем делом бояре своим холопом говорят: волен де я в тебе, ино волен (то есть государь в холопе) хотя по неправде казнит, а суда с ним нет, а священные правила сице повелевают...» Тут вновь повторяются правила о том, что епископ должен судить священника соборно. Иосиф говорит, что он от того не бил челом Серапиону, что от великого князя тогда была «заповедь: не велел никому ездити в Новгород поветрея деля». Послать к архиепископу нельзя было, а ждать невозможно: если бы две или три недели они не били челом государю великому князю – всем было «поити розно от княжа Федорова насильства. Да как поволил князь великий ездити к Новгороду и яз послал своего чернеца к архиепископу бити челом о нужных делех да и о том, что была на нас пришла скорби (sic) от князя Феодора Борисовича: всем было разоритися. И архиепископ не велел нашего чернеца на очи пустити». А у Серапиона прежде вражда была с князем Федором, который десятинников его бил. Два года после того, как Иосиф с монастырем отдался в государство великого князя, Серапион жаловал его по обычаю, переменился же только тогда, когда его «уласкали как малое дитя». Он дал грамоту об отлучении по наущению Кривоборского, а Кривоборскому прислал грамоту Алексей Пилиемов, по наущению князя Федора Борисовича.

Вслед за этим Иосиф переходит к опровержению слов Серапиона: «волен князь в своем монастыре». – «А когда у нас брань была с князем Феодором, то мы не просто учинили, а поискали есмя о том, от Божественных Писаний свидетельства прочли: нам (ли) поити, монастырь Пречистыя оставя пуст, или бити челом государю православному самодержцу? Ино, господине, священный правила повелевают о церковных и монастырских обидах приходити к православным царем и князем». Во всех странах епископы и игумены приходили от меньших царей и князей к большим и большие вступались. Примеры: Великого Афанасия, Павла Исповедника, Феодора Едесского и, наконец, Феофила, папы Александрйского. На последнего жаловались царю Аркадию великие старцы. Царь же Аркадий написал Августалию, князю египетскому, «яко да незамедлит, но скоро папу Александрийскаго Феофила пришлет, яко осужденника к нему», Феофил был приведен с бесчестием, но на старцев никто не положил отлучения: ни папа Иннокентий, ни Великий Златоуст. Несмотря на то, что Феофил был выше всех патриархов, он не превознесся гордостью и с царем не спорил, подобно Серапиону. Познав свое преступление, он обратился с теплою мольбою к царице Евдокии, дабы упросила царя не гневаться на него. И по их-то примеру и бил я челом тому, «кто не точию князю Феодору, но и архиепископу Серапиону и всем нам общий всея pyския земли, государь», которого «Господь Бог устроил в свое место и посадил на царском престоле, суд и милость предасть ему и церковное и монастырское и всего православнаго государства и всея руския земли власть и попечение вручил ему. И чтобы аз иному государю бил челом, ино то бы я не гораздо учинил». Иосиф доказывает, что Серапион отлучил его не за то, что он не бил ему челом, как уверял сам Серапион на соборе, а за то, что великий князь, по просьбе Иосифа, отнял у князя Волоцкого монастырь безвинно. В подтверждение Иосиф приводит слова отлученной грамоты: «что еси дал монастырь в великое государство», но главным образом нападает на возражение Серапиона: «А князь Феодор волен в своем монастыре, хотел грабити и он грабил, а жаловати и он жаловал». В ответ на это Иосиф доказывает, что князь не вправе грабить монастыри, но должен заступаться за них и беречь их. Неправедное похищение заслуживает страшную кару. Пример тому – Навуфеев виноградник. Царицу Евдокию Бог предал червям на съедение за то, что она похитила виноград у вдовицы. Царь Ровоам погиб за то, «что восхищал людская имения иже во Иерусалиме живущих. И нигде того небывало ниже в нашей рустей земли, что церкви Божия и монастыри грабити: бояху бо ся Бога». Тут пересказывается правило на обижающих Божьи церкви. Правило это написал царь великий Иустиниан, с ним четыре патриарха, римский папа и 165 святителей, и ни один из них «не дерзнул тако написати како говорил Серапион: волен государь в своем монастыре, хочет – грабит, хочет – жалует, но написали: да будут прокляти». Новый пример – из писаний св. Никона о князе, по имени Морава, «иже бяше в Антиохии надо всеми князи, его же нарицаху князем князь. Сей бяше православен и благочестив. Некогда же нача взимати стяжание от монастырей бесовским наветом, паче же неведением Божественных Писаний. Слышав же cия святый Никон написа к нему Послание сице». Излагается само Послание, объясняющее весь ужас святотатства. За тем следует еще пример – из жития св. мученика Стефана, сербского царя. Житие это поражает грозною, карающею силою святыни. Подобный пример характеризует и Иосифа: он подробно и с сочувствием пересказывает чудеса сербского грозного святого. Иосиф повествует о чудесном открытии мощей святого, о прославлении и обогащении монастыря его, где и «до ныне творятся чудеса». Один князь хотел взять из монастыря богатство и уже приставил к святым воротам стражу. Когда он подъезжал к вратам обители, явился ему Стефан царь «и от коня того низверже, два же гвозди велики в того гортань вонзи». Потом в ту же обитель пришел князь, по имени Юнец, с намерением ограбить её. Игумен стал горячо молиться перед ракою угодника: «виждь озлобление людей твоих Христов воине» и т. д. (приводится сама молитва игумена). Юнец в ту же ночь увидел во сне, как идет он к монастырю «и абие сретает его страшен муж, царскими одежами украшен, от места, идеже ковчег бе стоит, с брадою долгою, проседою, яко же писан есть, и удари его по лицу и по персем лампадою, юже имеяше, да яко лампаде крепким ударением переломитися мняше». Новый удар пал посреди хребта. Юнец заревел как зверь и проснулся со страшною болью. Поведав нехотя окружавшим его людям правду, он повелел нести себя в монастырь, где и пролежал семь недель. Тело и сами кости гнили, внутренности вышли наружу, распространилось зловоние по всему монастырю, у бального язык отпал и зубы «разцеплишася». И случилось с ним не так как бывает всегда – поясняет Иосиф ужасный пример свой – не по смерти сгнило тело его, но «перьвее тело сгни грозно же и не обычно, душа внутрь содержима к наказанию прочих, тако же и самую ту душу после же нуждею отдаст». «И ты, господине», – продолжает Иосиф, – поразсуди себе, яко не точию власть вземлет Бог от иже церковная и монастырская восхищати желающих, но и душа отъемлет страшными лютыми муками».

Нечестивым князьям чужих земель Иосиф противополагает христолюбивого князя великого Василия Васильевича и рассказывает, как в нем нашли себе защиту монастыри Троицкий Сергиев и Спасов Каменный, в то время, как их государи, удельные князья, наносили им горькие обиды. (Так, например, князь Александр Федорович Ярославский, заезжая с охоты в свой Спасо-Каменный монастырь, приводил с собою в трапезу своих псов и кормил их при себе монастырскими кушаньями). Иосиф припоминает, что в то время митрополитом был Иона «иже бяше чудотворец» и он не был против передачи монастырей в великое государство. Такой подходящий к делу пример Иосиф обращает в обвинение Серапиону: ни Иона митрополит, ни другие современные ему святители не дерзнули сказать подобно ему: волен князь Василий Ярославич, князь Александр Федорович в своих монастырях, хотят – жалуют, хотят–грабят. Они знали правило Седьмого собора, изрекающее проклятие на тех, кто творит дело Божественное с пренебрежением.

За тем Иосиф вновь говорит о Серапионе, что он презрел все правила святых отцов и попрал святительский и царский суд. Иосифа возмущает то, что Серапион не смиряется перед осудившими его святителям «себе точию свята и премудра и праведна и разумна мнит». За таковую гордость Иосиф угрожает своему прежнему владыке конечным низвержением, если только не принесёт покаяния отцу своему митрополиту. Приведши новые правила (св. Апостол 28-е, Карфагенского собора 15-е и Антиохийского 10-е), подтверждающие то, что сам Серапион отлучен по праву, Иосиф ополчается уже не только на известные поступки, но и на саму личность бывшего архиепископа. Далее увидим, что Иосиф видел в Серапионе врага своего и желал очернить его в глазах других.

«Ино, господине, Серапион во всем противно чинил божественным правилам, да и ныне також де все с гордостью и свирепством глаголет и творит; ни Бога боится, ни человека срамляется, ни часа страшнаго трепещет, занеже ныне связан и неблагословен и отлучен челом не бьет ни о прощении, ни о благословении. А (если) господине, попустил его Бог в таковой тягости ему и умрети, ино Божественныя Писания сказуют: таковым не милостив суд npияти». Пример отлученных священника и инока, которым пришлось во время гонения пострадать за Христа и принять смерть, но которые несмотря на мученический подвиг не удостоились награды, пока не получили на земле разрешение. Иосиф приглашает прочесть правила, на которые указал он вначале послания и вслед за тем продолжает: «Да и ныне (Серапион) точию единаго смотрит во всем, еже свое гордостное мнение сотворити, да и говорит такие речи: все де на грех поступали, один я за правду стал». Пример фарисея и мытаря: «Серапион, как мытарь, всех осудил и говорит: за правду стал. Ино, господине, всякая правда бывает по свидетельству божественных правил, а которое слово или дело не от Божественных Писаний, то все от лукаваго». Слова св. Никона об этом, слова из Лествицы, слова св. Дорофея о гордости. «Бес тщится в ров воврещи бывшаго архиепископа Серапиона, а на то ему надежа». Хвалят его те, которые не разумеют Божественных Писаний, «яко скоти не смыслеши... и ничтоже смотряюще точию, дабы кто что взял у него».

Осуждая московских сторонников Серапиона, Иосиф по-своему объясняет и ту любовь, которою пользовался архиепископ со стороны новгородцев, видевших в нем святителя, подобного древним святым владыкам их – Никите, Иоанну и недавнему Ионе.

«Коли был в Новгороде архиепископ Серапион, когда еще приехал в Новгород, тогда же получил от человек славу, а не от Бога. Да которые живут в Новгороде бояре и дети боярские и приказаные люди, и что ни есть церковных приходов, и он им роздал, а иное истощил церковное имение; пьяницам и смутом отворил погреба, и они, напившеся, зовут его святителем, государем. Да как нечего уже давати, ни поити нечем и он был хотел того деля и владычество оставити. А ведомо, господине, тебе аще кто прост человек богатство свое, а не церковное раздает богатым и пьяницам.... ино не похвально ни от Бога, ни от человек; а еже архиепископу или епископу церковное имение раздавати не убогим, богатым и пьяницам.... сие отречено есть правильным законом, и святотатцем судом осужаеми бывают творяще таковая».

Затем Иосиф снова порицает тех московских сторонников Серапиона, которые придавали его благословению чрезмерное значение. «Неразумны, скоту подобны человецы, – говорит он, – приходят ныне к бывшему архиепископу Серапиону да говорят ему: ты де, государь, стой, лица сильных не срамляйся, стой крепко». И только тут Иосиф входит несколько в положение Серапиона и просит Ивана Ивановича склонить его к смирению. Самому же Третьякову советует поговорить с дядей своим Иваном Владимировичем Головою и сыном его Иваном, «занеже той Божественных Писаний искуснейша многих человек». В заключение Иосиф просит поговорить прилежно архиепископу, чтобы познал свое преступление, «занеже всем людям жаль его» и здесь помягче отзывается о Серапионе, которого можно направить на путь истинный, потому что у него на мысли не было давать неблагослоение. Он целые два года после передачи монастыря во власть великого князя «жаловал нас по обычаю, да как минули два годы и Алексей Пилиемов ялся князю Федору Борисовичу навести на то аархиепископа, да послал ко Кривоборскому, да своим лукавством прельстил Кривоборскаго, а Кривоборский архиепископа на то навел. И будет ти, господине, то верно, что его научили. И только, господине, восхощешь и я к тобе о всем о том опишу подлинно и истинно: как тому делу было начало и конець, и которые ради нужи били есмя челом государю великому князю Василию Ивановичу Всея Руси и которые ради вины архиепископ послушал челобития Алексея Пилиемова да Кривоборскаго». Из последнего между прочим видно, что Иосиф в этом послании сокращенно рассказал дело ссоры своей с князем Федором, о происках же Пилиемова и совсем не успел рассказать.

Послание к Борису Кутузову²²⁰.

Послание к Борису Васильевичу Кутузову пополняет рассмотренное нами Послание, о чем в конце его свидтельствует сам автор. «Да прислал, господине, ко мне грамоту Иван Третьяков о том, чтобы яз архиепископу бил челом да и прощался у него. И яз, господине, к нему писал вкратце о их лукавстве, а писал есми, господине, тамо подлинно свидетельство от Божественных Писаний, паче же от священных правил о том: почему царский и святительский суд меня оправили, a Серапиона, бывшаго архиепископа, обвинили и отлучили и т. д.» и несколько ниже: «Только, господине, хочешь уведати известно, и ты себе прочти и те тетрати, которыя есмы послал к Ивану, занеже где в твоих тетратех писано вкратце, ино в Ивановых подлинно, где в Ивановых вкратце, ино в твоих подлинно писано. А того для есми, господине, к тебе послал и те тетрати, которые к Ивану писал».

Кутузов писал Иосифу, что многие «от добрых» говорят, что лучше бы было ему, оставив монастырь, да пойти прочь. Послание свое к Борису Васильевичу Иосиф главным образом посвящает опровержению такого мнения. Первый пример, приводимый им, – это поступок великого князя Василия Васильевича с утесняемыми монастырями Троицким и Каменным, но сверх того здесь упомянут ещё и Толгский (на Тользе реке), который претерпел гонения от князей Засецких, так как находился в их вотчине и в свою очередь взят был в державу великого князя Московского.

Желая убедить в том, что монастырь не составляет собственности того, в чьей вотчине находится, Иосиф перечисляет все значительные вклады в свой монастырь, с перечислением лиц, их вносивших. Рассказав о средствах, на который возник монастырь, Иосиф переходит к князю Федору Борисовичу – повествует о том, как он посягал на монастырскую казну и как в связи с архимандритом Пилиемовым уговорил чернецов Иосифовых бежать на Возьмище, что и было рассказано нами в своем месте. Подробно и тщательно объясняет Иосиф Борису Васильевичу законность своего поступка – передачи монастыря в державу великого князя и при этом рассказывает случаи, когда большие цари вступались в вотчины меньших царей. Константин, вступившись за Афанасия Великого и Павла Исповедника, отнял у Константия все церкви и монастыри. Царь Онорий вступился за Иоанна Златоуста, сосланного Аркадием. Рассказ о царях Иосиф заключает так: «Зри, яко большие царие вступались в вотчину меньших царей и за святыя церкви и монастыри» и затем переходит к преподобным отцам, пастырям и учителям, которые и до смерти подвизались за церкви и монастыри. Рассказывает о святом епископе Василии Амасийском, которому отсекли голову за то, что он не хотел выдать церковного злата; о святом Исидоре Схенедохе, бежавшем от патриарха златолюбца с церковными деньгами; о Феодоре Едесском, Харитоне Исповеднике, Великом Савве, из которых каждый, отстаивая церковное имущество, искал защиты у сильных. «А в нашей земли, – продолжает Иосиф, – пресвященный Феогност митрополит, да Алексей митрополит и чудотворец, да Кирилл епископ Ростовский и иные святители рустии ходили в Орду, да от неверных царей и ярлыкы имали о святых церквах, чтобы не обидимы были от неправедных человек. И аще к неверным царем приходили о церковных обидах, да порока им в том никто не учинил». Упомянув вторично о великом князе Василье Васильевиче, бравшем монастыри под защиту, Иосиф переходит к подробному изложению обстоятельств ссоры своей с князем Федором Борисовичем, равно как и причин, по которым он решился прибегнуть к великому князю и митрополиту. Продолжая жаловаться на князя Волоцкого, Иосиф обвиняет его за то, что он «уласкал Серапиона» и через посредство Алексея Пилиемова склонил его к отлучению Иосифа; приводит вопросы, предложенные архиепископом Ростовским и архимандритом Нилом-греком на соборе Серапиону и неудачные его ответы. Затем приводит дословно вторую разрешительную грамоту митрополита Симона, из которой видно, почему он, Иосиф, удостоился соборного благословения. После грамоты говорит о том, как Бог обличил на соборе Серапиона и Пилиемова, которые не нашлись, что привести в свое оправдание. Послание оканчивается советом прочесть «Послание к Третьякову».

Кроме этих обширных посланий Иосиф писал еще третье подобное к Ивану Володимировичу Голове, тому дяде Третьякова, которого он считал искуснейшим в Божественном Писании. Послание к Голове не сохранилось. Свидетельство о нем в послании сына Головы, Ивана к Иосифу²²¹.

Послание Ивана Головина полно излияний, духовной любви и благоговения к Иосифу. Со страхом Иванец (как он себя называет) исповедает духовному отцу свой грех, что он дерзал сомневаться в его правоте: то казалось ему, что Серапион прав, а Иосиф виноват, то наоборот. Головин просит Иосифа исцелить его от «мнения». (Смиренный и благоговейный тон этого послания, украшенного к тому же текстами Священного Писания, заслужил ему название «послания некоего мудра мирянина ко игумену Иосифу», в сборнике, составленном в Иосифове монастыре. Это послание свидетельствует, что и самые искренние друзья Иосифа не вполне были удовлетворены его объяснениями по делу распри. Однако «тетради» должны были произвести свое действие. Летописное известие о сведении Серапиона с архиепископского престола распространило ещё более мнение о правоте Иосифа и виновности Серапиона²²². Только Новгородская летопись отозвалась об этом деле глухо «свели владыку за то, что не благословил старца Иосифа на Волоке-Ламском»²²³. При известии о смерти Серапиона ясно выражен взгляд новгородцев на Иосифа и его сторонников²²⁴.

Из жития Иосифа (Саввы Черного) узнаем, что по смерти его злобно отнеслись к его памяти иерей и сын боярский– оба из Новгорода.

Благочестивая жизнь Серапиона произвела свое действие. Великий князь однажды приказал сказать Иосифу, через его чернеца, чтобы он отписал ему мысль свою, нельзя ли ему, Иосифу, бить челом архиепископу Серапиону. В ответ Иосиф написал великому князю краткое послание²²⁵. «Аз еще толды, коли Серапион меня отлучил, писал о том тебе государю и ко иным кои меня жалуют. Да послал есми с своими старцы тетратку к тебе государю. А ныне... моя мысль, как Бог да Пречистая Богородица тебе на сердце положит, как ты, государь, велишь, занеже надежа и упование – ты государь». Митрополит Симон, почувствовав приближение смерти, раскаялся перед Серапионом и просил у него прощения. Великий князь также оказал милость Серапиону незадолго до его кончины²²⁶. Образ Серапиона осенился по смерти его венцем святости и составленное в Троице-Сергиевой обители житие его донесло до нас взгляд на дело его с Иосифом – противоположный тому, который имели на это же дело сторонники Иосифа. Списатели житий Иосифа мягче относятся к Серапиону, нежели списатель жития Серапиона к Иосифу. Первые говорят о примирении, последовавшем через несколько времени по сведении Серапиона; последний повествует о том, как Серапион заочно простил Иосифа.

С князем Федором Борисовичем Иосиф примирился.

Князь умер при жизни Иосифа (1513), завещав обители его вклады²²⁷ и был погребен там же, рядом с своим братом, в правом углу той нижней церкви, где впоследствии положен был и сам основатель. Иосиф устроил над обоими братьями «камены гробницы и покровы бархатны и образы и свещи»²²⁸.

Постриженнику Иосифову, известному нам Нилу Полеву, пришлось также писать в защиту своего игумена. Сохранилось два послания его к старцу Герману²²⁹. По любви к пустынножительству Нил удалился вместе с Дионисием Звенигородским из Иосифовой обители за Волгу, в Белозерские края и там жил пустынно по соседству с Дионисием. Узнав однажды от Дионисия, что один из пустынных старцев по имени Герман не приказывает постриженникам Иосифовым причащаться и укоряет духовника их (в пустыни) Геннадия за то, что он дает им причастие, Нил Полев написал Герману Послание. Нил объясняет, что все они вместе с Иосифом, быв отлучены Серапионом, получили разрешение и благословение от митрополита Симона. Нил укоряет Германа, что он – нога, простой чернец, дерзает осуждать главу – митрополита, преподавшего благословение Иосифу.

Из этого послания Нила также видно, насколько между заволжскими старцами были распространены те убеждения, которые встречаются в «их послании к Иосифу о еретиках»²³⁰). «Ты говоришь, – пишет Нил Герману, – о врагах и отступниках правой веры, что не следует ни осуждать их, ни посылать в заточение, а только молиться за них – сам же осуждаешь митрополита» и т. д.

Из второго краткого послания Нила к Герману видно, что последний вполне убедился доводами Нила.

По смерти митрополита Симона, последовавшей в апреле 1511 года, возведен был во святители всея Руси Варлаам. Новгородская же архиепископия долго оставалась без владыки, почти 20 лет. Во время митрополита Варлаама, т. е. после 1511 года, в Москве послышался голос возвращенного туда инока Вассиана, бывшего князя Василия Косого, Патрикеева. Постриженный во время грозной опалы на сторонников Софии, Вассиан, как мы уже говорили, стал в Кириллове учеником Нила Сорского. Нил мог за то полюбить Патрикеева, что он по своему умственному развитию понимал глубокомысленного Нила. И он действительно понял своего наставника, когда впоследствии явился защитником его мнений. Это взаимное понимание и объясняет связь между воспитанником горы Афонской, основателем скитского жития на Руси и монахом, не сумевшим схоронить под мантией и куколем ни своих политических симпатий и антипатий, ни заносчивости боярина, ни смелости человека, который по меткому народному выражение – во послах бывал – говорить горазд; который и в монастыре жил роскошно и хлебосольно, как князь и боярин²³¹.

Возвращенный в Москву державным родственником своим, он принес с собою сильную вражду к Иосифу за беспощадный его приговор над еретиками.

Из послания к Ивану III о еретике Кленове и шестнадцатого слова Просветителя мы видели, что борьба с ересью продолжалась и после собора 1504 г. В житии Иосифа, написанном Саввой Черным, говорится, что и после собора изъявившие покаяние еретики обошли своим коварством князей, бояр и честных старцев и что некоторые из епископов уже по смерти Ивана III стали жаловаться на них Василию Ивановичу. Великий же князь отвечал им на это: вы, владыки, и печалуетесь о волках христианской веры; если же волки поедят овец, а сами разбегутся, как же вы тогда поймаете волков? Другой неизвестный по имени современник свидетельствует, что старец князь Васьян учал печаловаться за еретиков великому князю ²³². Вассиан Патрикеев, в котором веротерпимость нашла себе поддержку, жил тогда в Симонове монастыре и был снова близок к великокняжескому двору. «Игумен же Иосиф, отец наш, – говорит Савва Черный, – непрестанно пиша, к дрьжавному посылая, дабы их покаянию не верил: таковое, рече, лестное покаяние в древних летах многиа царства погубиша, но повелеваше им из темницы не исходным быти». В этих словах ясно выражена основная мысль послания о повиновении соборному определению и шестнадцатого слова Просветителя. Эту же мысль проводить Иосиф и во втором своем послании к великому князю Василию, близком по содержанию к вышеупомянутому слову.

Второе послание к великому князю Василию о еретиках²³³.

Послание это есть последний по времени памятник борьбы Иосифа с ересью.

«Пожалуй и попецыся и промысли о божественных церквах, – начинает Иосиф, – занеже, государь, от вышняя Божия десница поставлен еси самодержец и государь Всея Руси». Распространившись и о значении царской власти и обязанности великого князя «недавати воля злотворящим человеком иже душу с телом погубляющим», Иосиф затем дает самому себе такое право: «нам же лепо царскому твоему остроумию и Богопреданней мудрости вспоминати ти, яко государю и владыце». Иосиф напоминает великому князю о том, как он поревновал равноапостольному царю Константину, когда на последнем соборе вместе с Боговенчанным отцом своим «темных и скверных новгородских еретиков и отступников до конца низложил и непорочную христианскую веру поколебавшююся и изнемогшюю от еретических и жидовских учений паки утвердил» ...

Напомнив Василию о его подвигах на соборе, Иосиф убеждает его вновь подвигнуться и уничтожить еретическое учение. «Аще не подвигнишися, – продолжает он, – ино, государь, погибнути всему православному христианству».

Здесь, как и в 16-м слове, Иосиф говорит, что многие царства, прежде пребывания в православии, погибли вследствие того, что отступили от истины и прельстились ересью и что Русская земля пятисот лет пребывала в православии, пока «диавол не привел скверных евреев в Великий Новгород, отселе за четыредесят лет».

Затем следуют новые убеждения и новые советы великому князю показать ненависть к еретикам, а самому подражать первым православным царям, которые казнили еретиков, «занеже, государь, инем нечем тое беды утолити». В заключение Иосиф рассказывает о первом соборе на еретиков: «Подобно же тому бысть и в нашей земли рустей: князь великий Иван Васильевич, отец твой, по проклятии еретиков Захара Черньца и Дениса попа повеле в темницу воврещи, и сии зле живот свой скончаша и никого же православных не прельстиша. А которые, государь, почали каятися, а отец твой, государь, их покаянию поверил и дал им ослабу, и те много неизреченна зла сотвориша и многих православных христиан в жидовство отведоша».

Послание оканчивается призванием десницы Божией на царство и самодержавного царя с его благочестивою великою княгинею. Послание это написано торжественным слогом духовного красноречия. Витиеватость оказывала, без сомнения, свое действие на книжного великого князя; в особенности, торжественные слова о значении царской власти (вас бо Бог в себе место избрана на земли и на свой престол вознес посади, милость и живот положи у вас) должны были производить сильное впечатление на становившегося царем великого князя.

Послание это относится к 1510–1511 году, если признать, что Иосиф был точен в своих хронологических показаниях. В 16-м слове он говорит, что 33 года прошло со времени прибытия Схарии; здесь же – что прошло уже 40 лет. Мы видели, что в Сказании о новоявльшейся ереси он считал 6979 (1471) год, годом пришествия князя Михаила Олельковича и жида Схарии в Новгород.

В то время, как борьба Иосифа с владыками и старцами, заступившимися за покаявшихся еретиков, продолжалась, пришел к Иосифу Феодосий иконник, сын Дионисия, мудрого живописца, а поведал ему чудо преславно, как Бог обнаружил святотатство ложно раскаявшегося еретика²³⁴.

Услыхав об этом, Иосиф, по словам Саввы Черного, паче перваго подвижеся, вновь стал писать державному, чтобы не верил еретическому покаянию: «Державный же Всея Руси государь князь великий Василий Иванович, повеле еретиков всех в темницу вметати и быти неисходным и до кончины живота. И слыша cия отец игумен Иосиф воздаде славу Богу». Так списатель жития Иосифа оканчивает повесть о борьбе с ересью. Но в одном сборнике есть еще любопытный эпизод из этой борьбы²³⁵.

Старцы Иосифова монастыря Дионисий Звенигородский и Нил Полев по любви к пустынножительству удалились в пределы Белозерские, где тогда вводился скитский устав. Спустя несколько времени, один из них грамотою уведомил Иосифа о том, что видел ересь у скитников. Иосиф об этом сообщил брату своему Ростовскому архиепископу Вассианy понежь в его архиепископьи. Последний, находившийся тогда в Москве, довел это до сведенья великого князя. Тогда великий князь стал укорять Вассиана Патрикеева, защитника заволжских пустынников: «Добро ли чинят твои пустынники?» Вассиан на это отвечал: «Государь, грамота писана лукавством, все солгано, вопроси, государь, попа». Спросили попа, свидетеля, который привез грамоту, и поп подтвердил написанное. Тогда старец Вассиан просил попа на пытку. Попу изломали ногу, поп умер и не оговорил писавших грамоту. Узнав о смерти попа, великий князь опалился на виновников этого дела – на старцев Дионисия и Нила, велел их самих взять в Кириллов, а пустыни их сжечь. Это событие было новым поводом к вражде между Иосифовыми постриженниками и сторонниками Вассианa Патрикеева. К тому же Вассиан стал писать против Иосифа. Отвергая свидетельства Ветхого Завета в делах церкви Христовой, Вассиан обвинял Иосифа за то, что он, осуждая еретиков, преимущественно основывался на Ветхом Завете.

Он называл Иосифа за его немилосердие еретиком, подобным Новату-еретику, который учил, что нельзя принимать покаяние.

До Иосифа дошли слухи о таком сочинении Вассиана, который стал, наконец, оскорблять при встрече постриженников Иосифовых и называл их отступниками. Так поступил он с учеником Иосифа Зосимою Ростопчиным в палатах митрополита Варлаама и перед лицом его. Иосиф послал в Москву к тем, кто до него добр, как он сам выражается, и они достали и прислали ему писания Вассианa.

Послание к боярину Василию Андреевичу Челяднину²³⁶.

Тогда он обратился к ближнему боярину великого князя Васили. Андреевичу Челяднину с Посланием, в котором жаловался на Васcbана и просил ходатайствовать у великого князя, чтобы тот освободил его от хульных речей Вассиана. «Ино, господине, – писал Иосиф, – нам Божественная Писания повелевают трьпети всяка укоризна. Аще ли же, господине, кто назовет еретиком, ино о том невестно молчати».

Иосиф просит Челяднина заступиться за него и печаловаться государю, чтобы позволил писать и говорить против Вассиановых речей: «занеже, господине, есть что говорити и писати противу его речей».

Вслед за тем Иосиф жалуется на Вассиана, что он называет еретиками всех духовных, по просьбе которых великий князь стал на жидовствующих «святым духом подвижися», между тем как святые отцы песнями и хвалами почтили тех, которые на соборах действовали против еретиков. «А ныне, господине, – продолжает Иосиф, – по Бозе надежда и упование всему православному христианству на государя, занеже, господине, и преже сего он же государь о нех скверных новгородских еретиков и отступников, иже жидовская мудрствующих, до конца низложил».

Послание оканчивается призыванием помощи Божией на великого князя и его царство.

Послание к Челяднину есть последний дошедший до нас памятник борьбы Иосифа с заволжскими старцами. Иосиф достиг того, что ему дозволили писать против Вассиана. В сочинении Вассиана Патрикеева на Иосифа есть свидетельства о сочинении Иосифа против Вассиана и учителя его Нила.

Если доверять этим свидетельствам, то Иосиф дополнил последние слова Просветителя (где говорится о том, как надо поступать с еретиками) сочинением против Нила и Вассиана²³⁷.

Вассиан в своем «ответном слове», резко опровергая положения Иосифа, постоянно ссылается на свои «тетради» – обширное сочинение в защиту заволжских убеждений.

Мы дошли до последних годов жизни Иосифа. Слабый телом, престарелый Иосиф не переставал трудиться и писать. В последние годы жизни он написал вступление к уставу и дополнил его преданиями инокам.

Отношение Иосифа к великому князю не изменилось. По смерти князя Федора Борисовича Волок вошел в состав великого княжения, и Василий Иванович стал ездить туда на охоту и, без сомнения, заезжал в обитель Иосифа. Влияние Иосифа на великого князя стало известно всем.

В одно из житий Иосифа (Саввы Черного) входит как отдельная статья Повесть о князе Юрье, где рассказывается, как Иосиф примирил Дмитровского удельного князя Юрья Ивановича с его державным братом.

Прослышав, что великий князь хочет «поимать его», Юрий Иванович пришел к Иосифу и плакал перед ним. Иосиф дал ему совет: преклонить главу перед помазанником Божьим и не противиться брату. На просьбу князя ехать к государю ходатайствовать о нем, Иосиф отвечал: «повери, господине, яко зело ми голова болит, немощно и чрез монастырь прейти». Но когда князь стал горько плакать, то Иосиф, сказано в житии, «забы болезнь свою и поеде сам и князь преди поеде, яко стадий две близ, – и изнеможе главною немощию и возвратися». Князь подумал, что Иосиф не желает помочь ему, но вскоре возвратился в обитель его и просил послать старцев честных: Кассиана Босого и Гону Голову ходатайствовать за него перед братом. Иосиф послал этих старцев в Москву и велел братии молиться за князя Юрья, дабы Бог избавил его от напрасной смерти и укротил междоусобную брань. Князь последовал за старцами, но, не осмелившись въехать в Москву, остановился за пять поприщ. Когда старцы Иосифовы пришли к Василию Ивановичу, то он «яро возрев нань рече: почто приидосте? что дело?» Очевидно он догадался о цели их прибытия. Старец Кассиан на это возразил ему: «не тако подобает державному, не уведев от посланных речей, яро вопрошати, но подобает державному преже с кротостию и смирением уведети от уст глаголемая, и аще будем достойны вины по делам нашим и тогда мы пред тобою». «И князь великий, востав и мало осклабився, рече: простите, старцы, яко поглумихся. И снемь царский венец поклонися и вопроси о здравии отца Иосифа. Они же отвещаша подобающая и изрекоша, о немь же прислани, вся потонку».

Выслушав просьбу, князь великий смягчился, благодарил Иосифа за то, что он «велие зло укроти... и старцем велико угощение учини и по брата своего князя Юрья в той час посла с великою любовию». Князь Юрий пал к ногам брата. Василий Иванович начал с ним пировать. Князья и бояре их веселились до глубокой ночи, до 9-го часа (3-го утра).

Иосифу старцы его привезли поклон и ласковое слово великого князя.

Этот рассказ, очерчивающий характер отца Ивана Грозного и обрисовывающий влияние на него Иосифа, связан в житии с повествованием о предсмертной болезни преподобного.

Не задолго до смерти Иосиф написал «Послание благородному и христолюбивому самодержцу, царю и государю Всея Руси»²³⁸. В нём он объясняет государю свое болезненное состояние: «уже с одра встати не могу, ни в церковь дойти не могу, а братию, государь, ни духовне ни телесне ни монастырских дел не могу управливати» и просит (со слезами челом бью) жаловать монастырь по смерти его подобно тому, как и при жизни его жаловал «выше нашея меры». Он указывает государю на десять старцев, которым пригоже приказать монастырь, поименовывая каждаго из них. Во главе этого собора большой братии стоят Кассиан Босой, Иона Голова и Арсений Голенин²³⁹. Потом просит великого князя, чтобы не наслал игумена из чернецов иных монастырей и «не по их (Иосифлян) мысли».

Третья просьба Иосифа – изгонять из его обители тех чернецов, которые станут жить не по его уставу, чтобы и «прочая братья страх имут». Из этого послания видно, что писал его не просто игумен, а основатель и устроитель, который в продолжении 36 лет вел монастырь свой по собственной мысли и уставу.

Кроме этого послания сохранилась духовная грамота преподобного Иосифа²⁴⁰.

Она начинается так: «Во имя святыя единосущные и живоначальныя Троицы, Отца, глаголю, и Сына и Святаго Духа, единаго, нераздельнаго и трипостаснаго Божества, им же всяческая Быша и мы тем. Се аз грешный и недостойный игумен Иосиф пишу сию духовную грамоту своим целым моим умом». Содержание грамоты в том, что завещатель передает «монастырь своих трудов и своеа братии Господу Богу Вседержителю и Пречистой его Матери и благородному и христолюбивому самодрьжцу и государю Всея Рycкиa земля, великому князю Василий Ивановичу». Он обращается к великому князю с новой просьбой беречь монастырь и смотреть за соблюдением устава. Этой духовной грамотой великий князь ещё более сроднился с монастырем Иосифа. Приехавши туда после смерти преподобного, он сказал старцам: «аз у вас прикащик: аще ли не станете хранити предания, аз исправлю и вам будет не зело любо». Часто навещал он монастырь преданного ему Иосифа²⁴¹. Преемника его в игуменство сделал митрополитом; позвал в крестные отцы к первому сыну своему старца Кассиана Босого. Окруженный монахами Иосифова монастыря, великий князь скончался на их руках.

Иосиф преставился на 76 году от роду, 9-го сентября 7024 года (1515), назначив себе преемником Даниила, по «реклу рязанца», который вскоре после этого, а именно в 1522 году, стал митрополитом всея Руси. Преемник Иосифа был преданным слугою великого князя. Полный, красивый лицом, он 30-ти лет от роду удостоился быть митрополитом. Герберштейн, донесший до нас это сведение, отзывается о нём не совсем сочувственно, противополагая ему его предшественника Варлаама, святого мужа, пострадавшего за правду. Даниил разрешил великому князю развестись с первою супругою и венчал его с Еленой Глинской Если он, по обстоятельствам, нарушив уставы церкви, превзошел учителя своего в преданности великому князю, то не уступал ему и в строгом суде на основании подобранных на случай свидетельств.

В год смерти Иосифа прибыл в Москву ученый Максим с другими старцами горы Афонской. Примкнувшие к нему люди партии Нила Сорского, в том числе и Вассиан Патрикеев решили судьбу его.

Даниил отомстил и Вассианy за Иосифа. Деяния собора на Максима Грека и Вассиана, характеризуют Даниила как начетника и книжника, взгляд которого не идет далее предвзятой мысли, подкрепленной свидетельством от священных книг, разогретой ненавистью к подсудимому и непреклонной от сознания своей силы и власти.

Спустя 50 лет по смерти Иосифа поднялся голос на презлых иосифлян – то был голос боярина, князя Курбского. Отзывы его о иосифлянах проливают свет на отношения Иосифа к старому боярскому порядку. Но вкоренившийся новый порядок совершенно сгладил, и притом очень быстро, политический оттенок партии иосифлян. В 1554 году в среде духовенства слышатся неблагоприятные отзывы о книге Иосифа и о нем самом. Постриженники Иосифа: Касьян, епископ Рязанский и Евфимий, архиепископ Ростовский – защищают его память от нареканий. Они же вместе с митрополитом Макарием отстаивают на Стоглавом соборе мнения Иосифа о монастырском владении селами.

Церковь, осенившая венцом святости Иосифа, Серапиона и Максима Грека как бы примирила разногласия. Но писания Иосифа распространились в народе: и на них воспитался позднейший русский грамотник.

Госпоже моей книягине Марии, княж Ондрееве Феодоровичя грешный чернец (Иосиф) челом бью писала еси к нам, коли у меня было и яз милостыню давала, ино госпоже коли у тебе не будет и Бог на тебе не истяжет, а только у тебе будет, а не даешь по своих детех участия и наследя их. Ино писал о том великий Афонасие сице: отрочата верных множицею убо к целомудрию родителей их оумирают божественным промыслом яко да се видевше родители их абие устрашаться и сего ради оумилившеся уцеломудрятся. Глаголеть бо Бог пророком Иеремеем якож преже времене убо наведох смерть на чада ваша, вы ж таковаго наказаниа не приясте яко лев всегубитель обыдоша вас злаа. вы ж видевше се не покаастеся, ни отвратистеся от злых своих дел. И паки той же пророк глаголеть, уязвил еси их ранами Господи Боже и не поболеша. Скончал еси их и не восхогеша прият наказаниа, ожесточиша лица своя якож камень. Тем же убо братья от сего увемы яко Бог милосерд и человеколюбив сый неизреченными судбами своими, ищет како приводити нас к себе, и како спасти душа нашя. Темже и о смерти юнных сице есть, аще убо младенци суще умроша яко чисти и непорочни отшедша животу вечному сподобятся, аще ли ж совершени возрастом юни же суще, сего ради прежде времени умирают. Понеже ведоущу Богоу яко хотяху житием злым и лукавым жити и сосуди лукаваго быти. Темже Бог прежде сего вземлет их к себе да и сих родители уцеломудрется. И яже хотяху им стежания и имения уготовляти, сия к нищим и убогим и божественным церквам еже о них да раздають тако с чады своими царствия вечнаго получать. Аще ли же лихоимьством и любостяжаинием поработившесь, лишат чад своих насладия и участия. Еже хотяху имети в житии сем. Яко жестоци и немилосердни и осужденни бывають от Бога. А в страшьный день пришествии Христова от своих чад осуждении будуть. По рекшему словеси немиловавый не помилован будеть. А что еси писала по твоих детех не бывала ни одна понафида у нас, ино Госпоже у нас на венкой недели по три понафиды, да по девяти литеи заоупокойных. да по всядневная обедни да поминают на обедне по трижда, а на понафиде по трижда же. А на литеах по однова. Да опрочь того в синанику поминають тех же. А на больших понафидах по четырьжда. Ино имется всего того по десятья на день коли большая понафида. А во всякую пятницу болшая понафида, а коли меншая понафида, ино по девятья на день. А коли нет понафиды в который дни, ино по шестья на день, а над проскурами ино поминание годовое чтуть и на господскии праздники и велик день. А твои князь да и наши дети писаны в том в годовом поминании. А будеть то у тебя мысль, чтобы твои понафиды пети опрочь соборных понафид, ино уже надобе и обедни пети твои опришнии. И ты Госпоже пошли посмотрити где митрополит служит да и все владыки. Ино там написаны все великии князи, и удельныя. А поют обедню и понафиду одну соборную по всех. Да так Госпоже поминають во всех соборных церквах и в монастырех. А толко пети за всякого по понафиде да по обедне по опришнеи всегда, ино тому быти не мочно. А что еси писала и четверть от того возмуть, что в синанике написати, ино Госпоже у нас строеве, которых в монастыри погребають и на (ино) тех и даром пишють. А на нищих Бог не истязуеть, а богатии кождо по своей силе истязан боудеть. Хотя хто и в чернецы пострижется богатой, а не дасть по своей силе, ино его не велено поминати в том монастыри. А что еси писала о том, что к (20) рублев на семь лет, ино то грабежь, а не милостыня, то не грабеж то мы с тобою чиним совет произволения, а на воле на твоей и на нашей и будеть то любо тебе. И нам ино будеть, а не любо, ино не будеть. А так есмя чинили совет и с прежними, которые писалися в годовое поминание. А грабежем того нихто не нарече, занеже ведомо всем да и тебе ведомо даром священник ни одной обедни ни понафиды не служит. Да и своими бо проскурами и вином, и темьяном, и свечами, и кутьею, и кануном. А то в вечный доколе монастырь Пречистой стоить, надобе на всяк час. Попечение имети о том священником и крылашаном и всей братии. Да еще хтому надобеть, аще и по одной дензе давати на обедню на год мало не толко поидешь о чем есмя писали. Да опрочь того еще понафиды, да литеи заупокойные, надобе еще мед да воск, да просвиры да фимиан. И толко считати, ино не имется и по полудензе на обедню. А у нас иде священником на всякой собор по четыре денги одному. А в простыи дни по две деньги. А по всем монастырем и по соборным церквам в годовое поминание пишуть в век учинивше ряду того деля в монастырех и в соборных церквах. И князи и бояре давали села на то, ино того ради в всех монастырех земли много. А и в нашем монастыри хто написалься в прок в годовое поминание ино потому же писали. По князе Борисе да по княгине Оулияне да по князи по Иване дали село Успенское, да село Спасское, да село Покровское дал при себе князь Борис Васильевич и велел молити о своем здравии и спасении. А после своего живота велел себе вписати в тож поминание в годовое в век. А князь Иван Васильевич Хованьской дал грамоту, велел давати по одном себе детям своим по сту четвертей хлеба на год. А владыка Новогородской Генадей дал монастырю селцо Мечевьское да две деревни, да селцо Чемесово в Рузе, да колокол во сто рублев. А Григорей Собакин купил у Михаила у Коровы²⁴³ семь деревень, да у Никиты у Коньстентинова селцо да две деревни. А дал двесте рублев. А князь Семен Иванович Бельской прислал двесте рублев, а велел пытати, где бы земля купити монастырю. А велел писати в годовое поминание отца да матерь да себя третиего. Да которые писалися в годовое поминание в век все те написаны в сенонику опричь тех как их поминати и как по них кормем быти и что хто дал по себе от того поминания что было незабвенно в век. А так (не) пишут в годовое поминание как ты велела ныне. Ни в соборных церквах ни в монастырех. Князь Борис Васильевич да княгиня Улиана да князь Иван Борисовичь ведомо и тебе как жаловали и милостыню давали и на молебен, и на понафиды, и по родителех, и по детех, кормили и милостыню давали, и монастырь, и что есть монастырей все Божии да их. Да того не считали коли себя велели писать в годовое поминание занеже ведомо им что в нашем монастыре обычей, сколько Бог пошлеть столко и разаидется. Надобе церковные вещи строити, святыя иконы и святые сосуды, и книги, и ризы, и братство кормити, и поити, и одевати, и обувати, и иные всякии нужи исполните, и нищим, и странным, и мимоходящим давати и кормити. А росходится на всякой год по полутораста рублев денгями, а иногда боле. Да хлеба по три тысячи четвертей на год розходится занеже на всякь день в трапезе едять иногда шесть сот, а иногда семьсот душь. Ино коли его Бог пошлет тогды ся разойдеть. Ино того ради государи наши и иные, которые хотели писатися в годовое поминание хто себя пишеть на век так и села у манастыря на век. Князь Иван Хованьской давал нам и хлеба и денегь, а владыка Новогородьскои также давал исчести не мощно его жалования. А Григорей Собакин рублев сорок дал дотоле, а князь Семен Ивановичь Бельской рублев с тридцать²⁴⁴ дал. Да как захотели писати в годовое поминание на век и они того в ряду не положили, а редилися изнова о том. А что еси писала: дала еси по своем княз и по своих детех боле семидесяти рублев, ино еси как уставила цену плати ю и конем. А мы на том с половину того взяли. А как взял Бог твоего сына князя Ивана тому уж лет с пятнатцати и болши того и ты оттоле и до сех мест сочла что коли еси давала в пятнатцать лет или на обедню, или на понафиду, или на молебен, или на корм, или на погребение своих детей. Да велишь ныне за то писати своего князя да и детей в годовое поминание в век. A о том еси не писала ни однова во всю пятнатцать лет, что было твоего князя да и детей писати за то в годовое поминание в век. А чтоб еси писала о том и мы б у тебя и того не имали. А что еси писала. Толко вы пишете моего князя и моих детей из годовова поминания. Ино судии вам Бог. Ино госпоже сама еси себя обличила. Писала еси в своей грамоте ныне коли Бог взял твоего сына князя Ивана, и ты дала одинацать рублев да мерина велела еси писати в сенаник князя Афанасия, да отца своего Ивана, да сына своего Ивана. И ты писала о сенанике, а не о годовом поминании в прок. Ино тех тогда ж написали в сенаник и поминают в векы. Да ты писала еси, как взял Бог сына твоего князя Семена, и ты по нем дала шубу, да два мерина, а велела еси писати его в сенаник и поминати его в векы. А о том слово не было, что его поминают в годовом поминании в век и сама еси так написала в своей грамоте ныне, что еси ни оброчива(ла)ся, ни рядилася. А в то поминание не пишют без ряды. А кому в поминание писатися и оне рядятся или на всякой год давати уроком денги или хлеб, или село по ком дадуть. Ино его в векы напишють в годовое поминание. Да чтобы еси госпоже на меня о том не бранилася, что есми написал к тебе подлинником о монастырском обычаи, и как пишются в годовое поминание на век. Занеже госпоже то вам на все ведомо, яз тобе своей госпоже челом бию.

Господину Василю Андреевичю, грешный чернец, Иосифе, нищий твой челом биеть надеяся на твое жаловане господина моего, бию тобе челом. Бога ради и Пречтые Богородица. Государю великому князю Василю Ива- новичю всея Руси печалуйся. Многия ми речи сказывал, про князя, имрк, что на меня говорить и составляет речи хулныя. Ибо Господине наш, божественная писания повелевають трьпети всяка укоризна, аще ли же Господине кто назовет еретиком, или отступником. ино о том не вестно молчати. Был Господине у вас Изосима Растопьчин всю пятьдесятницу. Да сказывает пришел к митрополиту к Варламу челом ударити. а у него седит князь Васьян²⁴⁶, да владыка Коломенской Митрофан²⁴⁷. Да митрополит пошел от них прочь, а владыка, Господине, почал Изосиму жаловать, говорить речи добрыя. И Васьян молвил Изосиме отступники де есте Божии.

Изосима ему молвил мы де господине не отступникы, Божии християне есмы. И Васьян молвил Изосиме вси де есте отступникы Божии и со учителем вашим. А после того сказывал ми Тихон Взворыкин²⁴⁸, что князь Васьян составляет писания. А пишет в нем что Осифе подобен Новату еретику, да и Тихону дал чести. И аз Господине слал на Москву к тем, кто у меня добр. И (о)не мне того писании достали да и ко мне прислали, ино Господине писано в нем называет меня подобна еретику Новату. А та Господине татратка ныне у архиепископа у Вассианa. И ты бы Господине Бога ради и Пречистые Богородици пожаловал печаловался государю великому князю, чтоб государь велел на нас довести те речи, занеже мене называет да и всех моих постриженников отступникы Божиими. А в писании своем пишет что аз подобен Новату еретику. И коли хулил и злословил и то Господине было не таково, а ныне Господине писании предает да и разсылает о том послания, ино уже терпети невозможно. И мы того ради ныне тобе Господину своему челом бием, чтоб ты государю пожаловал печаловался. А то ведает Бог да государь князь велики. А ведомо Господине многим людем добрым, что весь святительский чин и иноческый чин, архимандриты и игумены похулил. А зовет всех преступникы. А на них де смотря вси люде развращаються, а иные в ересь впадають, паче же от Осифа развращаются. И толко государь пожалует ослободит противу его pечей и говорити и писати. Занеже Господине Божиею милостию есть что говорити и писати противу его речей. Мы Господине по свидетельству святых вселенскых седми собор стали на еретики, да по свидетельству священных правил били челом государю великому князю Василью Ивановичу всея Руси. Как прежнии святители на вселенскых coбopеx прежним православным царем били челом и Государь Святым Духом подвижися, учинил якоже и прежнии православнии цари по свидетельству тех же Божественных правил. А Васьян супротивно всем Божественным правилом стал с еретикы на нас. А на соборех Господине которые ставились на еретикы тех вся Божественая писания похваляют и ублажают и равноапостольскыи мужа нарицают. Святые же Божественные отци песньми и хвалами почтоша сих. И в древняя роды предаша тако творити. А которые ставилися за еретикы, а тех святые отци проклинали такоже как и еретиков. A ныне Господине по Бозе надежда и упование всему православному хрисианству на государя. Занеже господине и преже сего он же государь онех скверных новгородскых еретиков и отступников иже жидовьская мудрствующих до конца низложил. Православную и истинную и непорочную христианскую веру поколебавшуюся и изнемогшую от еретических учений утвердил. Того ради непоколебимо и непревратно соблюдет и сохранит вышнего десница Богом поставленное его царство и преступит в род и род и Небесному Царствию сподобить.

(Правописание подлинника сохранено без изменений)

Господину Игумену Иосифу на ламьскои Волок Герасимец паповка²⁵⁰ грешныи черньчишко челом бию. Послал есми с твоим старцем Феодосием в Пречестную обитель Пречистые Богоматери, и тебе моем (sic) господину Иосифу и всем старцем: книгу Селивестра папу римскаго²⁵¹, да бочкю лососеи, да полтора луба соли²⁵². В лето _҂sцүȥ из новагорода, месяца генваря к͂s, Господине государь Иосифе помяни мя грешнаго в святых своих молитвах а яз тебе моему господину челом бию.

Государь Иосиф, отпиши мне о Вассиане, обали стихараля пел месячной и поснои, с князем Семеном голицею²⁵³. Пошлеш мне то ведомо.

Государю великому князю Ивану Васильевичу всея Русии нищии твои господине грешный чернец, Иосифе и с братею челом бью. Что еси государь прислал в монастыр к нам, еретика Семена Кленова, да его речи еретическиа написаны что он мудрствовал. А велел еси его дрьжати в монастыре, ино государь о том есмя обрадовалися были вси, что еси показал ревность о благочестивеи, православнеи и христианстеи вере. Как прежнии святии православнии и христианстии царии. А ныне государь сказали нам, что еретиков по монастырем шлешь. Ино государь нам нынешняя скорбь много горши первые, занеже государь миряном ползу твориш а иноком погибель, а в писании государь того нет кое еретиков по монастырем посылат. На всех государь соборех по проклятии еретиков посылали в заточение. Да сажали по темницам, а не в монастыри посылали их. И которыи въсхощет покаятися, ино ему возможно и в темници каятися. В скорбех бо и бедах и во юзах паче оуслышит Бог кающихся сердцем сокрушенным и смиренным. Мнози государь и православнии христиане впадали в согрешения, да как почели каятися о своих гресех и они на себя клали сами, ино и вериги железны, а ино и чепь на себе положил, а ино и государь велел себя в погребе приковат чепью. И коли государь захотели каятися истинно от сердца и оне себе не пощедели. А и согрешение их было не тол тяжко, да сами на муки себе предовати произволи. А нынешние государь еретики сами не произволили каятися как ты государь почел их казнит и смертными казньми, да и торговыми, и они государь почели каятися мук деля, а не Бога ради. И как еси потщался очистити святую Божию церковь от еретических скверн, так бы еси государь и о монастырем милость показал, чтобы не погибли от еретическаго зла. А яз тебе государю моему нищии твои и з братею челом бью и должни есмя Бога молити о твоем здравии и спасении.

В рукописи XVI века, принадлежащей Московской синодальной библиотеке – «Диоптра инока Филиппа, с иными статьями»²⁵⁵ рядом с статьею неизвестного автора, где от имени св. Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев, написаны возражения против монастырского владения селами, помещено, не без цели, подложное прошение Иосифа под таким заглавием: «Извет преподобнаго отца нашего Иосифа Волоколамскаго новаго чудотворца Осипова монастыря, повелением вышняго к Московским великим князем како им одолети уделних великих руских князей... и соединити во благоденство под себя вся руская земля и распространити всюду и всюду».

Извет этот напечатан полным в Описании слав. рукописей Моск. Синод. библиотеки. Горский и Невоструев указывают на связь его с предыдущей статьей, написанной от имени Сергия и Германа и называют его подложным. Судя по содержанию и самому языку «извета», нет ни малейшего сомнения, что он подложный. Но для нас любопытно то, что подобного содержания статья приписана Иосифу Волоцкому: так последующими поколениями не было забыто его политическое направление.