Юношеские годы святителя Иоанна Златоуста и приготовление его к пастырскому служению

1. Великий пастырь 2. Время происхождения и смысл названия Иоанна именем Златоуста: разбор различных мнений. 3. Год рождения Златоуста, его родители, характер семейных отношений, первоначальное влияние семьи на характер Златоуста, смерть отца, личность матери. 4. Природные дарования Златоуста и образование его у Андрагафия и Ливания. Замечания об этих учителях Златоуста и их сравнительное влияние на личность великого воспитанника. Характер Ливания и его преимущественное влияние на воспитание Златоуста в отношении воли. 5. Соединение горячности и строгости в характере Иоанна. 6. Отношение к товарищам, дружба с Феодором и Василием. 7. Вступление в гражданскую деятельность, занятие адвокатурою, мирская жизнь Златоуста, внутренняя борьба и установление личности. 8. Влияние на Златоуста Мелетия Антиохийского, характеристика личности последнего. 9. Крещение Златоуста.

1. Много великих пастырей воссияло на востоке в IV и V веках, но едва ли пастырь Церкви какого бы то ни было времени по богатству своей духовной жизни превосходит великого Златоуста. В начале язычник, адвокат, образованный человек, Златоуст во внутренней жизни своей переживает великий процесс духовного возрождения. Он принимает христианство, учится началам христианской жизни, самоуглубляется, наблюдает жизнь. Изучение жизни во всей её неприглядной наличности отвращает от неё Златоуста, он признает непригодность мирских начал для духовной жизни и приходит к сознанию необходимости аскетизма. Он бежит в пустыню, предается суровым подвигам под руководством аскета старца. Не удовлетворяясь этим, он удаляется в уединенную пещеру и изнуряет себя в продолжении двух лет до того, что вследствие болезни находится вынужденным возвратиться в мирское общежитие. Но этот постепенный подвиг внешнего самоумерщвления был в то же время и непрерывным возрастанием духа, – постепенно очищаясь от страстей, Златоуст все более и более приходил к сознанию невозможности для христианина личного духовного подвига без служения ближним. Сама собою нравственная логика привела его к осознанию необходимости пастырского служения ближним. Его общественное воспитание и воспитание в пустыне привели его к уяснению начал и задач духовной жизни. Пришедший в Антиохию, он уже покорно отдался церковному служению. Изучение общественной жизни и своей духовной природы ясно показали ему бедственное состояние нравственной жизни общества и слабость личных человеческих сил к возрождению. Аскетическое воспитание пустыни привело к сознанию недостаточности забот о себе самом без служения ближним, оно показало юному подвижнику необходимость пастырского служения и его возможность при самоотвержении и помощи божественной благодати. И вот он оставил пустыню и безропотно покорился своему призванию. В настоящей статье мы попытаемся проследить постепенный рост в душе Златоуста пастырского настроения до принятия им на себя пресвитерского сана.

2. Когда присвоено св. Иоанну его имя – Златоуст и какой смысл этого названия? Название великого пастыря Христовой Церкви Златоустом настолько древнее и популярное, что оно известно каждому православному христианину. Об Иоанне, пресвитере Антиохийском и даже патриархе Константинопольском очень многие не знают, но с именем Златоуста всякий христианин неизменно соединяет представление о великом и святом учителе Христовой веры, воссиявшем на востоке во славу Христовой Церкви. Поэтому, знать смысл происхождения этого названия весьма важно. По обычному мнению предания св. Иоанн получил название Златоуста еще при жизни и даже в раннюю пору её – в период Антиохийского пресвитерства. Предание это, занесенное в наши Четьи-Минеи св. Димитрия Ростовского, состоит в следующем:

– Когда св. Иоанн был поставлен пресвитером Антиохийским, он начал с особенным прилежанием заботиться о спасении вверенных ему душ человеческих и со всею силою своей пастырской ревности предался церковной проповеди. Проповеди говорил он устно и без предварительной подготовки. Слава Иоанна, как проповедника, росла, на его беседы стекался весь город, чиновники оставляли службу, купцы – торговлю, ремесленники – свои занятия, и все спешили в церковь, где говорил Иоанн. Скорописцы записывали его проповеди и распространяли во множестве экземпляров «и не бе ни един во граде, иже бы не желал слышати Иоанна беседующа». Не слышать проповеди Иоанна было великим лишением и вот в это время, – начала его проповеднической деятельности, увлеченные слушатели выражали свой восторг кроме обычных рукоплесканий и различными словесными похвалами и названиями: «темже и именования различная похвальная ему творяху; – нецыи его зовяху: уста Божия и Христова, друзии сладкоглаголивым его именоваху, иные же медоточным нарицаху», говорит его житие. Однако, ни одно из этих многих названий не сделалось постоянным именем Иоанна, а осталось простым воспоминанием, как выражение мимолетного восторга восхищенных слушателей. Одно только название Златоуста навсегда соединилось с именем Иоанна. Житие объясняет это тем, что имя Златоуста указывает не на минутный восторг, а на глубокое удивление силе слов Иоанна наряду с трудностью их понимания. «Обыче же блаженный, – говорит житие, – иногда от глубочайшия премудрости износити словеса, а наипаче творяше то в начале пресвитерства своего и составляше проповедь не всем разумительну людем ненаученным». Слава проповедника и необыкновенное красноречие привлекали народ, но научность некоторых выражений затрудняла его понимание для народа. И вот, продолжает житие, «единою некая жена послушающи и глаголемы неразумеющи воздвиже глас от народа и рече к нему: учителю духовный, паче же реку, Иоанне Златоустый, углубил еси кладезь святаго твоего учения, а ужа ума нашего суть кратки и не могут досязати». Тогда множество народа рекоша: «аще и жена слово cиe изглаголала, то Бог имя то нарече ему, отселе Златоустом да будет зовомый. От того убо времени и до днесь тако от всея церкви именуемый есть. Святый же Златоустый помысли в себе, яко несть полезно хитросплетенное к народу простирати слово и оттоле тщашеся не ухищренными витийскими, но простыми нравоучительными же словесы беседу свою украшати, яко да и простейший слышатель разумеет и пользу приимет»¹. Таким образом, по свидетельству жития, выходит, что название Иоанна Златоустым относится к началу его пастырской деятельности в качестве пресвитера Антиохийской церкви и указывает на определенный исторический факт, имевший даже влияние на характер поучений Златоуста, так как заставил великого учителя больше сообразоваться с пониманием народа и заботиться о внешней отделке и упрощении речи. Святой Димитрий Ростовский в слове на день Златоуста признает это предание за несомненное. «Стыдно нам, – начинает он свое поучение, – Стыдно нам мужескому полу, яко ныне празднуемаго светильника миру, иже во святых отца нашего Иоанна Златоустаго не мы, но жена Златоустым нарече. Прозван быст Златоустым от жены, а не от нас. Спасет Бог тую жену, что хорошее, красное святому Иоанну приличное ему нарекла именоваше, – Златоустый. По истине Бог усты ея глаголаше, по имени бо и дело бяше»². Таково обычное объяснение происхождения названия Иоанна именем Златоуста.

Но его нельзя однако считать достоверным, принимая во внимание с одной стороны мелочность данного факта и его несогласие с характером Златоуста, как популярного проповедника. С другой стороны указанное объяснение опровергается достоверными свидетельствами древности. Предание о том, что Иоанн назван Златоустым за глубину мысли и непонятность выражения при внешней привлекательности еще при жизни своей, основывается на свидетельстве о том Метафраста, которое в свою очередь принимается за достоверное у Бapoния. Свидетельство указанных историков говорит, что вначале Златоуст беседовал возвышенно и вследствие этого был непонятен для простых слушателей. После замечания одной благочестивой женщины (pia muliercula) он освободился от юношеского увлечения говорить возвышенно (ipsum vero mutasse е vestigio juvenilis animi cujus est acta petere, institutum, dictionemque faciliorem imis auribus accommodasse) и начал приспособлять свою речь ко всеобщему пониманию. И вот в это время, т. е. когда он во внимание к выраженному мнению народа начал применяться к простонародному пониманию, народ неоднократно в восторженных криках называл его Златоустом³. Однако следует признать справедливым замечание ученого автора исторического комментария о Златоусте, Иоанна Штилтинга, что мнение Метафраста не основательно⁴. В самом деле, при внимательном изучении обширных творений великого пастыря мы приходим к убеждению, что имя Златоуста не было усвоено Иоанну при его жизни. Действительно, народ неудержимо стремился на его беседы, действительно, его проповеди записывались при самом их произношении и внимательно читались потом в семейных домах, действительно, наконец, что восхищенный народ очень часто прерывал своего пастыря громкими рукоплесканиями и словесными выражениями восторга – обо всем этом мы находим достовернейшие свидетельства в самых его творениях. Златоуст сам говорить об отношении к нему слушателей, об их внимании к нему и одобрительных рукоплесканиях и делает критическую нравственную оценку этих отношений. Но он нигде не упоминает о названии себя Златоустым, между тем, если бы последнее было усвоено ему при жизни, он не преминул бы упомянуть в своих беседах. Точно также против свидетельства Метафраста и Барония говорит то обстоятельство, что ни один из писателей – современников Златоуста не присваивает ему этого имени, что было бы невозможно, если бы Иоанн назван был Златоустом при его жизни. Факт присвоения Иоанну имени Златоуста при его жизни невозможен, как о том говорит Метафраст. Последний замечание женщины, назвавшей Иоанна именем Златоуста, ставит гранью двух периодов его проповеднической пастырской деятельности. До получения имени Златоуста Иоанн привлекал народ лишь внешнею силою красноречия, а внутренний смысл проповеди в большинстве случаев оставался недоступен для простого народа в виду возвышенности и непопулярности стиля. Во втором периоде Златоуст начинает заботиться о простоте изложения, о выработке популярного стиля и путем этой работы становится понятен народу.

Но подобное утверждение не имеет под собой никаких оснований. Златоуст по природным свойствам своего проповеднического таланта говорил к народу всегда насколько красноречиво, настолько же и понятно. Его красноречие было естественно, ясно и доступно. Даже в своих ранних по происхождению философских трактатах в защиту монашества и против иудействующих, где всего более можно было бы ожидать от него некоторой замысловатости, он также прост и доступен, как и в своих обычных беседах к народу. Златоуст – великий оратор не только по природной силе ораторского таланта и обилию проповеднического материала, но и в особенности по ясности и доступности изложения. Этим соединением высоты и простоты речи объясняется его необычайный проповеднический успех и отводится ему первое место среди пастырей и учителей восточной церкви. У писателей-современников Златоуста, последний именуется Иоанном Константинопольским. Так называет его даже друг и современник его Палладий в своём диалоге⁵ и только у других позднейших писателей мы встречаем название Златоуста. Не может быть, конечно, никаких сомнений в том, что название Златоуста дано Иоанну для обозначения его необыкновенного как бы золотого красноречия. В Энциклопедическом словаре Suidas lexicon, составленном множеством анонимных авторов, где приведены различные суждения иногда лживые, смысл указанного названия объяснён именно таким образом. «Творения Иоанна, – написано там, – неисчислимы, потому что он все иудейское и христианское писание (т. е. ветхий и новый завет) исследовал в комментариях, как никто. Он восхвалял подвиги мучеников с необыкновенным красноречием, имея язык, который своим течением превосходил обильныя волны Нила. Никто прежде него не отличался таким красноречием и одному ему дано название Златоуста как бы по наследственному его праву. Число его писаний обозреть невозможно человеку, но все знающему Богу». Таковое суждение о силе красноречия Златоуста общо почти всем церковным писателям, в особенности Грекам, которые предпочитают его всем другим. Однако именем Златоуста в приложении к Иоанну Константинопольскому пользовались писатели и ранее. Имя Златоуста встречается у всех биографов от начала VII века, каковы, например, Георгий Александрийский, Иоанн Мосх. Оно было также известно в Испании, как свидетельствует о том св. Исидор Испанский, говоря, что «Иоанн, святейший епископ Константинопольского престола, называемый Chrysostomus своею речью доставлял великое утешение сердцу и приятностью красноречия»⁶. Свидетельство Исидора важно в том отношении, что указывает на существование латинского перевода Златоустовых творений уже в VII в. Раньше Исидора Кассиодор уже в VI в. пользуется названием Златоуста, когда говорит о своих заботах относительно перевода на латинский язык Златоустовых толкований на послание к Евреям⁷. Также название Златоуста употребляет Иоанну Ефрем, патриарх Антиохийский VI века. Но еще раньше – в пятом веке имя Златоуста употреблялось в применении к Иоанну. С этим именем он упоминается в деяниях Халкидонского собора, но только в греческом подлиннике, в латинском переводе это слово опущено. Этим именем называет его Феодорит, когда в конце своей истории перечисляет последних Константинопольских епископов⁸. Также называет Иоанна св. Прокл, патриарх Константинопольский, в трактате «de traditione divinae missae» (Традиции духовных публикаций). Итак из сказанного ясно, что название Иоанна Златоустом вошло в обыкновение около средины пятого века у греков, потом же немного спустя получило употребление и у латинян. Можно думать, замечает комментатор Златоуста, что это название дано Златоусту около времени перенесения мощей его в Константинополь (см. имя Chrysostomi в латинском перечислении Константинопольских патриархов)⁹. И в этом, кажется, нет оснований сомневаться. Если же это так, то название Иоанна Златоустым приобретает особенную исключительную важность, как знак духовного торжества великого пастыря Церкви, знак животворности и торжества великой пастырской идеи, ради которой Златоуст самоотверженно пожертвовал жизнью. Припомним то положение, в каком находилась Церковь после осуждения и смерти Златоуста, те многочисленные и разнообразные распри, которые длились не одно десятилетие в среде восточной церкви. Множество жертв пало из Иоаннитского лагеря (так называли приверженцев Иоанна), жертв дикого насилия и произвола противников великого пастыря. Церкви западная и восточная не имели между собою общения. Великий пастырь запада Иннокентий, которого Тьерри справедливо называет миротворцем христианского мира, великим священнослужителем высот Албанских, являвшим миру под одеждою христианского первосвященника спокойную и рассудительную душу древнего Римлянина¹⁰ – великий Иннокентий вложил душу свою в дело защиты Златоуста на мятущемся востоке. Он был сторонником Златоуста, восток же в лице своих пастырей представлял враждебную силу. Много нравственных и материальных лишений потерпел он, много труда понес он в этом святом деле. Припомним его хлопоты по собранию вселенского собора в Фессалониках ради восстановления Златоуста, его посольство на восток, злоключения последнего¹¹, и мы увидим всю несообразность церковной жизни того времени. Внутренняя борьба партий на востоке, видимая невозможность взаимного примирения, отказ принять в церковное общение Златоуста даже со стороны таких пастырей, как Кирилл Александрийский, разрыв церквей – все это даёт основание полагать дело Златоуста основанием схизмы между востоком и западом¹². По свидетельству Феодорита¹³, западная церковь дотоле не вступала в общение с церквами восточными, пока эти не внесли имя Златоуста в диптихи (В церковном обществе под термином «диптих» понимается упорядоченный список Поместных Церквей и, соответственно, последовательность поминовения их предстоятелей во время богослужений). Только в 418 году имя Златоуста, как епископа Константинопольского, было внесено в диптихи, а в следующие затем 20 лет совершалось постепенное усиление почитания Златоуста, наконец в 438 году мощи его были торжественно перенесены в Константинополь¹⁴. Таким образом величайший проповедник Христова мира стал камнем преткновения и соблазна, но он же соединил два противные лагеря в признании величия и животворности пастырской идеи. Если верить мнению историка о времени «усвоения» Иоанну имени Златоуста, то мы должны будем признать в этом названии великого пастыря выражение и знак церковного объединения востока и запада и внутреннего умирения Церкви. Зерно, если не упадет в землю и не умрет, не принесет плода, если же умрет, сотворит обильный плод. Пастырская идея в лице Златоуста восторжествовала: умер гонимый праведник, но, с его смертью, возросло древо религиозного воодушевления, прошел застой и равнодушие, пастырем он обличал пасомых при жизни и засиял вновь светом животворного единства Церкви. В этом случае название Иоанна Златоустом, как выражение общецерковного признания пастырской идеи, важно для нас, как живое доказательство животворности, целесообразности и действенности тех пастырских начал, на которых Златоуст построил свою деятельность.

3. Год рождения Златоуста не установлен точно¹⁵. Несомненно однако на основании свидетельств древности и случайных заметок в самых творениях Златоуста, что он родился ранее 350 года¹⁶. Однако такую хронологическую дату нельзя признать как точную и достоверную, особенно, если мы примем во внимание то обстоятельство, что Златоуст был привлекаем к епископству около 374 года, так что ему необходимо было иметь к этому времени возраст 30 лет. Достоверным представляется, что Златоуст родился около 341 или 344 года¹⁷ и более достоверно последнее. Тильмон и Монфокон соглашаются¹⁸, что Златоуст удалился в пустыню не прежде 374 года. Но это событие последовало вскоре затем, как он уклонился от избрания во епископа, так как опасение, чтобы его против воли не поставили епископом и заставило его бежать. Св. Иоанн Дамаскин в похвальном слове Златоусту свидетельствует, что он был поставлен в чтецы почти тридцатилетним¹⁹, а это было в 372 году и от этого времени прошло ещё около двух лет до бегства Иоанна от епископства. Имея в виду все сказанное необходимо признать, что Иоанну было около 30 лет, когда он уклонялся от епископского сана и что это было в 374 году, следовательно, годом его рождения следует признать 344 год (В настоящее время признают годом рождения 347 год).

Родиной Златоуста была Aнтиохия Сирийская²⁰ – эта столица востока, занимавшая после древнего и нового Рима (Константинополя) наряду с Aлександрией важнейшее место среди этих четырех великих главных городов тогдашнего образованного мира или римского царства (της οιχου μενης)²¹. Она была главным городом и матерью городов всей Римской Азии, как неоднократно называет ее Златоуст в своих беседах к Антиохийскому народу²².

Родители Златоуста Секунд и Анеуса принадлежали к высшему сословию антиохийского общества. Секунд занимал важный и ответственный пост начальника сирийских войск²³. Анеуса происходила из знатной и зажиточной семьи. Кроме Иоанна у Секунда и Анеусы была еще дочь старше Иоанна (editus in lucem post sororem). Семья Златоуста была тем идеалом семьи, который он позднее рисовал пред своими слушателями, была малою церковью, местом нравственного совершенствования, глубокой любви и самоотвержения. Глубокая покорность воле Божией, смирение пред карающей десницей Вышнего, кротость во взаимных отношениях, нежность и заботливость – вот христианские цветы, которые произрастали в семейной обстановке Златоуста. И Секунд и Анеуса оба были добродетельными христианами²⁴. Златоуст совсем не знал отца; последний умер вскоре после рождения сына. Иоанн остался на попечении нежной и высокодобродетельной матери. Ей он обязан христианским направлением своего воспитания²⁵. В его письмах о священстве сохранилось убедительное свидетельство о высоком христианском настроении и глубоком воспитательном влиянии, какое имела она на Иоанна. Когда аскетически-христианское настроение Златоуста, вложенное в его душу матерью, при изучении жизни побудило его бежать в пустыню и отдаться личному подвигу самоумерщвления плоти, тогда только материнский голос поколебал его упорное намерение. Непрестанные увещания матери, говорит Златоуст, воспрепятствовали мне исполнить свое намерение – бежать в пустыню. Когда мое намерение сделалось ей известным, тогда она, взяв меня за руку, ввела во внутренние покои. Мгновенно из очей её полились источники слез, а из уст слова горестнейшие самих слез. Рыдая, так говорила она мне: «сын мой, я не долго наслаждалась сожительством добродетельного отца твоего. Так угодно было Богу. Смерть его, последовавшая вскоре за болезнями твоего рождения, принесла тебе сиротство, а мне преждевременное вдовство со всеми его горестями, которые могут быть хорошо известны одним только вдовицам. Изображая далее всю тяжесть одинокого положения вдовы, неопытность, многочисленный заботы, сопряженные с воспитанием сына, она указывает на свою решимость жить одиноко, как на свидетельство Божией помощи ей, и любви к умершему мужу и оставшемуся сыну. Будучи младенцем и едва умея лепетать, когда дети особенно бывают приятны родителям, ты приносил уже мне много отрады, говорила она Иоанну. Потерпи до моей кончины. Может быть, жизнь моя недолго продолжится. Когда предашь тело мое земле и прах мой соединишь с прахом отца твоего, тогда предпринимай далекие путешествия, переплывай моря, какие хочешь. Тогда никто не будет препятствовать. Но доколе еще дышу, не разлучайся со мною. Не навлекай на себя напрасного гнева Божия, оставляя меня на жертву бедствиям, тогда как я ни в чём не виновна пред тобою. Если я подала тебе причину винить меня в том, что вовлекаю тебя в житейские суеты и заставляю тебя заботиться о твоих и моих нуждах, то беги от меня, как бегут от недоброжелателей, от врагов, забыв и законы, и труды воспитания и навык неразлучного до сих пор общения и все другое. Но если я делаю с своей стороны всё, чтобы удалить от тебя малейшее попечение о нуждах жизни, то, если ничто другое, по крайней мере, сии узы пусть привяжут тебя ко мне. Хотя ты и говоришь, что у тебя много друзей, но никто из них не может доставить тебе лучшего спокойствия, потому что нет никого, кто бы заботился о твоем благополучии столько, сколько я^{26 "}. Это теплое, восторженное воспоминание о величайшей из матерей, дает нам живое представление о той школе, в которой Златоуст получил первоначальные уроки христианского самоотвержения, горячей любви к ближним, покорности воле Божией. Мы присутствуем как бы при рождении великого пастыря Церкви, мы видим то направление, в котором пойдет его дальнейшая жизнь, начавшаяся в недрах христианской семьи под неусыпным и попечительным наблюдением матери-христианки. Её первые уроки, уроки детства, пробудили в Иоанне внимание к жизни, изучение жизни отвратило юного подвижника от греховного мира и он в сообществе со своим другом устремился в пустыню, чтобы отдаться личному совершенствованию путем аскетизма. Но голос мудрой матери остановил его, он указал Златоусту на ту нравственную связь, какая существует между людьми, указал на обязанности любви и любвеобильного служения человечеству, которое выше личного аскетизма и даже личной святости. Оставь себя и сотвори благо ближним твоим, – вот что говорил Златоусту материнский голос. Он не отрицал личного спасения и необходимости личного подвижничества, но указывал на заботу и попечение о ближних, как на подвиг высший и руководственный в отношении к самому аскетизму. Не удивительно, что Иоанн вспоминает об этом материнском голосе пред вступлением своим в тяжелый путь подвижничества, не удивительно, что и среди безмолвия пустыни, в одиночестве пещеры ему слышался голос матери, как бы призывавший его к пастырскому служению людям. Спасая себя, спасай других, ища спасения своего, не забывай о ближних, – вот что говорил ему этот любящий проникновенный голос матери христианки.

4. О первоначальном образовании и воспитании Златоуста не сохранилось подробных сведений. Его биограф Палладий ограничивается неопределенным замечанием²⁷. Однако на основании достоверных исторических свидетельств²⁸ мы знаем, что Иоанн учился красноречию у Ливания и философии у Андрагафия – известных ученых наставников юношества его времени. Нельзя думать, что замечания Палладия и Феодора Тримифунтского касаются этого высшего образования Златоуста, потому что этому противоречит и ранний его возраст и его личные свидетельства о себе и несоответствие другим фактам его жизни²⁹. Основываясь на буквальном понимании греческого подлинника, где sophisti, qui voculas captant соответствует σοφισταί τών λεξειδρίων, мы можем понимать свидетельство Палладия таким образом, что талантливый отрок Златоуст (sollertiori ingenio) скоро усвоил основы первоначального образования, научился читать и писать, усвоил лексику и конструкции правильной речи и скоро оставил школу, потому что уже в раннем возрасте у него были живы и сознательны высшие запросы духа и он начал заниматься изучением Священного Писания, стремясь там постигнуть высшую истину. Нельзя думать, что Златоуст ограничился только низшим образованием, этому противоречит характер его великих творений. Если Василий Великий и Григорий Назианзин получили высшее образование, то нельзя в том же отказывать и Златоусту, потому что внимательное изучение его творений убеждает читателя во множестве и разнообразии научных сведений и глубокой силе мышления. Достоверно известно, что даже в сравнительной юности Златоуст удивлял и учителей и товарищей силою мысли, изяществом речи, изворотливостью диалектики; его образованность и красноречие в своем кульминационном пункте были таковы, что ему не находили равного по красноречию и силе мысли. Нельзя думать, что он после уже своего решительного отказа от мира снова удалялся в языческие школы, потому что вообще такие скачки были не в его характере и потому что по содержанию его творений с несомненностью ясно, что раз начавшийся подвиг христианской жизни он продолжал непрерывно. Нельзя, наконец, думать, что Златоуст в возрасте 18 лет усвоил высшее образование и превзошел современников силою мысли. В творениях Златоуста мы находим свидетельство, что в школе Ливания он находился в двенадцатилетнем возрасте. В Слове к молодой вдовице Златоуст указывает на тот факт, что добродетель, вступая в соотношение с душею людей, признается нравственно высокою и христианами и неверными. В подтверждение он указывает факт своей юности. Когда я был еще молод, говорит он, помню, – учитель мой (а он был самый закоренелый язычник) при многих удивлялся моей матери. Желая узнать, по обыкновенно, от окружавших его, кто я таков, и услышав от кого-то, что я сын вдовицы, он спросил меня, сколько лет моей матери и давно ли она вдовицею. И когда я сказал, что ей сорок лет, он изумился и громко воскликнул к присутствующим: «Ах! Какие у христиан есть женщины!»³⁰ Но мать Златоуста имела менее 20 лет от роду, когда потеряла мужа, а последний умер вскоре по рождении Иоанна, следовательно в пору учения у Ливания Иоанн имел более 20 лет. Следует думать, что первоначальное воспитание Златоуста шло всецело под влиянием матери. Еще в пору своего начального образования, посещая школу грамматика, мальчик Иоанн слушал уроки христианского ведения у своей богобоязненной матери. От неё получил он те глубокие уроки христианского благочестия, которые определили его направление на всю жизнь. Сама глубоко верующая, благочестивая Анеуса старалась насадить в его душе начала христианской жизни, любовь к людям и безропотную покорность судьбам провидения. Понятно также, что Святое Писание было настольною книгою мальчика, тем более, что в обширной Антиохии, обиловавшей списками священных книг, богатая вдова всегда могла приобрести их. Но занимаясь домашним воспитанием сына, Анеуса не забывала, что ему необходимо научное образование и вот, по достижению уже двадцатилетнего возраста, он стал слушать красноречие у знаменитого Ливания³¹ и изучать философию у Андрагафия³². Это был в то время обычный путь для получения образования. Молодые христиане под руководством софистов, риторов, и философов изучали красноречие, философию и классическую литературу. Конечно, языческие наставники, гордые своим первенством в научном отношении, преследовали в образовании юношества свои личные цели – они хотели указанием и оттенением научного превосходства язычества пред христианством вытравить в душах своих христианских воспитанников семя евангелия, но это им удавалось весьма редко, потому что наряду с их тлетворным направлением шло благотворное влияние на воспитанника христианской семьи и Христова истина представала просвещенному уму еще в большем блеске. Выходили из этих школ отступники, но еще более выходило великих пастырей и строителей Христова дела. Припомним свидетельство Григория Назианзина о пользе языческих школ: «Хотя для других, говорит он (не без основания думают так люди благочестивые), душепагубны Афины, потому что изобилуют худым богатством – идолами, трудно не увлечься за другими, которые их защищают и хвалят, однако же не было от них никакого вреда для нас, сжавших и заградивших сердце. Напротив, нужно сказать и то, что несколько необыкновенно, живя в Афинах, мы утверждались в вере, потому что узнали обманчивость и лживость идолов и там научились презирать демонов, где им удивляются»³³. Таково же было действие языческого образования и на Златоуста, учившегося хотя и не в Афинах, но у того же прославленного языческого наставника, который воспитал двух других великих святителей востока. С детства вложенное в душу Златоуста основание духовной жизни во Христе, непрестанный надзор и наставления любящей и любимой матери, – всё это направляло духовное развитие Иоанна истинным христианским путем. Он не оставлял чтения Священного Писания и просвещенный ум его все более и более познавал неустойчивость светских, внехристианских начал жизни и мысль его все более склонялась к принятию на себя ига Христова. Формальное образование Иоанна шло между тем своим путем. Слушая уроки языческих наставников, Иоанн обогатил свой ум познаниями в различных науках, ознакомился с образцами древнего красноречия и приобрел искусство силою слова глубоко действовать на человеческое сердце. Он превзошел всех своих современников силою красноречия и Христианской мысли. Им гордился и даже преклонялся пред его необыкновенными талантами, считая его лучшим из своих бывших учеников, – сам знаменитый Ливаний. Он не находил никого себе в преемники лучшего Златоуста, если бы он не был христианином, говорит об этом Созомен³⁴. Великие достоинства Иоанна, приятные воспоминания о бывшем талантливом ученике победили фанатизм закоренелого язычника. Лежа на смертном одре около 390 г., когда Иоанн был уже Антиохийским пресвитером и имел славу отличного проповедника, Ливаний принужден силою истины произнести одобрительный отзыв о своем давнишнем слушателе. Можно ли ожидать лучшей аттестации, и нужно ли искать еще свидетельства того, что св. Иоанн с успехом прошел высшую школу Ливания?! Есть и еще положительное свидетельство из юных лет жизни Иоанна – это похвальная речь императорам, которую он послал на рассмотрение Ливания и последний был в восторге. Счастлив ты, писал Ливаний, который можешь так восхвалять, и счастливы императоры, имеющие в свое время такого оратора. Письмо Ливания сохранено в творениях Исидора Пелусиота³⁵. Вопрос относительно адресатов этого похвального слова остается спорным, однако большинство склоняется к признанию, что оно было назначено императорам Валентиану и Валенту (Acta sanctorum, vol.44, September, tom. IV, р. 411). Георгий Александрийский полагает, что похвальное слово писано во время пребывания Златоуста в Афинах, где он своими успехами в науках возбудил зависть Афинян и принужден был удалиться. Но предположение Георгия не имеет оснований и опровергается ясными свидетельствами достоверных историков – haec narrat – unns ille Georgius tabulator (Vita s. loan. Chrys. nunc primum adornafo etc. pag. 86 Migne t. 47). Достоверно известно, что святитель Златоуст красноречием в Афинах никогда не занимался и весьма вероятно даже, что он совсем и не был даже в Афинах (Acta sanctorum, vol.44, September, tom. IV, р. 411). Долго ли святитель Иоанн оставался в школах Ливания и Андрагафия, с достоверностью сказать трудно. Можно однако утвердительно сказать, что время прошло довольно продолжительное и во всяком случае не менее трех лет, судя по связи исторических фактов. Как бы ни были велики блестящие дарования юного Иоанна, но для того, чтобы с успехом пройти довольно обширный курс риторской школы, для того, чтобы явиться лучшим из учеников Ливания, потребно было много времени и усердных занятий. Каковы были результаты образования Иоанна, кроме указанных внешних успехов его просвещения? Несомненно, что из двух указанных наставников Златоуста Ливаний имел на него почти исключительное влияние. Иоанн изучал философию у Андрагафия, но не в силу свободного влечения к ней, но потому что это требовалось сообразно с современными ему взглядами на образование юношества. К философии он не чувствовал склонности и даже имел нерасположение, настолько сильное, что оно осталось у него на всю жизнь и просвечивает во многих его беседах. Да оно и не могло быть иначе. Практический склад души Златоуста искал непосредственных плодов духовной жизни, хотел нравственного подъема людей и улучшения миропорядка, а философия не имеет своим непременным и быстрым последствием указанные факты. Ливаний привлекал Златоуста, кроме замечательных формальных достоинств, честностью, правдивостью, способностью относиться непосредственно к человеку помимо внешнего положения и основ жизни последнего. Он привлекал своего даровитого ученика, наконец, терпимостью, охранением неприкосновенности свободы воли и совести. В то же время в Ливании привлекательна была черта верности раз взятой идее – дать торжество язычеству, но без внешней ломки. Таковым характером Ливания определяется степень и направление его влияния на Златоуста. Черты характера, какие мы указали у Ливания, – мы находим отражающимися в характере и деятельности его ученика. Он научился у Ливания на началах свободы воли и совести возводить задуманное здание, словом, как отзвуком своей души, влияя на волю человека. Параллельно с этим образованием, как мы указывали выше, шло материнское воспитание Златоуста, направлявшееся к укоренению в душе юного Иоанна религиозно-христианских начал духовной жизни. Две силы – равнодействующая в отношении к определению направления Иоанна, но они не действовали на него принудительно. Воспитанный в сознании свободы воли, Златоуст сам должен был определить свое жизненное направление. Но это было не так легко. Пылкая натура Иоанна нуждалась еще в долгом изучении жизни и суровой нравственной выправке прежде чем её жизненное направление определилось со всей решительностью. Златоуст принадлежал к таким натурам, духовное брожение которых продолжается довольно долго, подобные люди могут долго уклоняться от несомненного жизненного призвания, долго не сознавать ясно своих жизненных задач. Но вот внутреннее брожение кончается, жизненная цель и смысл жизни изъяснены и тогда жизненное направление их определяется раз и безвозвратно. Их могут преследовать, гнать, ссылать, внутренний опыт может выдвигать возражения против состоятельности жизненных начал, их могут умертвить, но, не смотря ни на что, и в глазах самой смерти они останутся верны своему жизненному призванию и умрут, благословляя провидение.

5. Таков был Иоанн. При отличных природных дарованиях он получил и образование и воспитание, соответствующие его духовному складу. Его прилежание и пытливость ума доходили до несдержанности и крайней горячности. Где только он замечал истину и справедливость, туда он устремлялся с жаждою познания. Эта то стремительность души для некоторых не понимавших его духовного склада, казалась горячностью (arrogans) и даже дерзостью (protervus). Сократ сохранил свидетельство, что Иоанна некоторые считали весьма склонным к гневу. У него было более горячности, чем робости. В спорах и разговорах Иоанн отличался неумеренной свободой речи. Но на ряду с этими чертами мы находим у него нежную любовь к ближним, готовность помогать нуждающимся. Но свидетельству историка, он много помогал нетвердыми в науке товарищам, но в собраниях казался неумеренно горячими для тех, которые не понимали его души³⁶. Это сочетание горячности и строгости к людям с глубокою и самоотверженною любовью к ним само собою предполагало долгую и трудную внутреннюю борьбу, путем которой могло определиться истинное жизненное призвание Иоанна.

6. Нравственная связь с сверстниками и товарищами по школе Ливания имела важное значение в ходе этой борьбы. Из его друзей особенно были близки к нему Феодор и Василий, и преимущественно последний. Вопрос о важности, возможности и призвании пастырского служения, вопрос жизни для Иоанна, – он решает вместе с Василием. Сам Златоуст характеризует этого своего друга весьма симпатичными чертами. «Много», говорит Иоанн, «было у меня друзей, искренних и верных, знавших и строго соблюдавших законы дружества. Но из числа других один превосходил всех любовью ко мне, и столько отличался от них расположением своим ко мне, сколько эти последние – от людей, не имевших ко мне особенной привязанности. Он всегда был неразлучным спутником моим, мы учились одним наукам, слушали одних учителей. С одинаковою ревностью и охотою мы занимались красноречием и другими науками, одинаковые имели желания, проистекавшие из одного источника. И не только в то время, когда мы ходили к учителям, но и по выходе из училища, когда советовались, какой лучше избрать нам путь жизни,– и в этом случае мы оказались согласными в наших мыслях³⁷». Но при таком духовном согласии с ним, друг Иоанна был чужд его пылкости и горячности. Раз решив в принципе вопрос жизни в смысле непрерывного духовного служения Богу и людям, Василий оставался непреклонным. Мало того, он не оставлял Иоанна, убеждал его навсегда поселиться с ним в пустыне и «убеждения», говорит Златоуст, «имели успех и намерение ожидало только исполнения³⁸».

7. Но не такова была пылкая натура Златоуста. Прежде чем окончательно отдаться жизненному призванию, он должен был испытать продолжительную духовную борьбу, изведать жизнь, изучить её условия, видеть её тлетворные принципы во всей их непривлекательной наготе и тогда уже выйти на ниву Христову ревностным делателем. Несмотря на внутреннее влечение к духовному деланию, Иоанн отдался течению внешней жизни. Он сам изображает мирскую жизнь свою следующим образом. «Когда нам надлежало вступить в блаженную иноческую жизнь и посвятить себя истинной философии, тогда на весах жизни нашей потерялось равновесие. Его жребий по причине легкости своей возвысился, а я еще увлекаемый пожеланиями мирскими, унизил мою участь, отяготив юношескими мечтами. Хотя дружба наша и оставалась столь же крепкою, как и прежде, но союз общежития расторгся, ибо нам невозможно было жить вместе по причине различных наших занятий. Когда же и я несколько освободился от житейской бури, он принял меня к себе с распростертыми объятиями. Впрочем и тогда мы не могли соблюсти прежнего равенства. С великою ревностью проходя подвиг свой, он достиг великой высоты и далеко оставил меня за собою. Но по снисходительности своей, дорого ценя дружбу мою, он разделял со мною все время. Это было еще прежнее его желание, но исполниться ему воспрепятствовало мое малодушие. Кто вседневно посещал судилища, кто гонялся за увеселением общественных зрелищ, тот не мог часто проводить время с человеком, который беседовал только с книгами и никогда не показывался народу³⁹. Вот личное признание Иоанна в том, что он не имел силы сразу, по окончании образования, отдаться на служение Богу. Искушаемый мирскою славою, своим необыкновенным красноречием и жаждою жизни, Златоуст выступил на поприще гражданской службы. Из приведенного самопризнания Иоанна видно также, что он не сразу после того, как вышел из школы, предался священным занятиям, но некоторое время упражнялся в ведении судебных дел⁴⁰. Для этого нужно было особенно внимательно изучать законы⁴¹. И он, по свидетельству историков и по собственному признанию, изучал законоведение, ходил в судебные учреждения и защищал дела, ему вверенные. Занятие было довольно искусительное и опасное, оно могло развить в нем честолюбие, корыстолюбие и ложь. Однако, прочный фундамент религиозно-нравственного воспитания предохранял его от страстных увлечений и ускорял кризис духовной борьбы, обеспечивая вместе и благоприятный исход последнего. Юношеская мысль Иоанна увлекалась обманчивым блеском и разнообразными удовольствиями света. Но мир не поглотил Иоанна, потому что он был не от мира. Занимаясь адвокатурой, он не оставлял чтения Священного Писания. Библия была для него книгою жизни. Под её влиянием развились лучшие черты его характера – необыкновенное воодушевление при сознании святости и высшей нравственной силы, горячая ревность об истине и правде и пламенная непоколебимая вера. В это время в нем устанавливался и боролся против ветхого человека его христианский идеал. Это тот идеал, который проходит во всех его творениях и обнаруживается уже во всей полноте и ясности в его первых писаниях. Это – идеал непоколебимой, воинствующей и всепобеждающей веры, который возник у него через изучение Библии и воспитался жизненными скорбями. В своём дальнейшем развитии и жизненном приложении этот идеал указывал Златоусту путь своего осуществления в пастырском служении. Служение адвоката, блуждание по распутиям миpa принесло, однако, Иоанну и свою пользу. В качестве адвоката и человека живо интересующегося общественною жизнью, Иоанн имел средства и случаи близко ознакомиться с нуждами и стремлениями современного ему общества. Посещение общественных увеселений при его наблюдательности дало ему возможность узнать все развращающее действие тогдашнего театра и суетность мирских развлечений, против которых он впоследствии вооружался с такою силою своей пастырской ревности и ораторского красноречия. Чтение Слова Божия, самопознание, размышления и тесное дружеское общение с другом своим Василием, все это имело своим последствием решительное отвращение Иоанна от начал мирского общежития и обращение к руководству Церкви. При своих отличных способностях, обширных сведениях, красноречии и знатности происхождения, Иоанн мог бы со временем занять видное место на государственной службе. Но, при указанных выше условиях своей внутренней жизни, Златоуст скоро ощутил в себе действие Божественной благодати, проявившееся в нем, как внутреннее недовольство своей жизнью и стремление к духовному деланию, к жизни тихой, посвященной духовным подвигам и размышлению о предметах высшего христианского ведения.

8. К этому времени относится знакомство Златоуста с Мелетием apxиепископом Антиохийским. По мнению Палладия, это знакомство привело Златоуста к принятию крещения⁴². Каков был Мелетий и почему сближение с ним имело решающее значение для Златоуста в отношении к жизненному вопросу? – Высокая личность архипастыря Антиохийской церкви Мелетия рисуется в похвальном слове Иоанна идеально-пастырскими чертами, сказанном через пять лет после кончины Мелетия. «Как прекрасный корень, скрываясь в недрах земли, сам не показывается, – говорит Златоуст, – но обнаруживает добрую силу свою чрез плоды; так точно и блаженный Мелетий, скрываясь в этой гробнице, сам невидим, но чрез вас – плоды свои, обнаруживает силу своей благодати»⁴³. Далее Златоуст указывает на взаимные отношения Мелетия и его паствы. «Когда он прибыл в город, – продолжает Иоанн, – каждый из вас старался назвать свое дитя его именем, думая чрез это ввести святого в дом свой, и матери, забывая отцов, дедов и прадедов, нарекали детей своих именем блаженного Мелетия». Он свидетельствует о великой пастырской ревности Мелетия, когда он, подобно Моисею, «избавлял город от еретического заблуждения и отсекая от тела гнилые и неисцельно больные члены, возвращал Церкви истинное здоровье». Указывает, далее, на вражду против Мелетия со стороны противников Христовой истины, на его необычайное мужество, на любовь народа и непрерывное общение паствы и пастыря во все время изгнания последнего. Он был изгоняем, чтобы находиться вдали от детей, но случилось противное, он еще теснее соединился с паствою узами любви и отправился в Армению, как бы взяв с собою весь город. Бывшие с ним в общении, слышавшие и видевшие его, считали себя довольными и получали полное духовное удовлетворение. Епископы, взирая на святость его, как на первоначальный образец и снимая с него очевидный пример служения в этом достоинстве, приобретали верное и яснейшее правило, по которому следует устроять церкви. Он имел благочестие, мудрость, ревность по вере и все вполне добродетели, свойственные священнику⁴⁴. В приведенных словах можно видеть полную характеристику человека, решившего судьбу Иоанна. Мелетий поразил и покорил впечатлительного юношу кротостью, смиренномудрием и самоотверженною верностью своему призванию. Изучая жизнь родного города, Иоанн не мог не заметить того могучего влияния, которое имела Церковь на нравы граждан, а изучая последнее, он не мог обойти вниманием великих служителей церкви. Богобоязненный, любивший дело более, чем слово, более благочестие, чем мудрословие, Мелетий своею жизнью и учением всегда свидетельствовал Иоанну ту великую истину, что без любви к Богу не могут быть соблюдаемы божественные заповеди, что просвещение ума и сердца невозможно там, где не светит луч божественной благодати и что только тот в состоянии уразумевать и право возвещать слово истины, кто доброю жизнью сделал свою душу храмом Христа. Таков был наставник Иоанна. Его великая личность сразу привлекла к себе Златоуста и он нашел в ней разрешение волновавших его жизненных вопросов. Его волновала и тяготила сознаваемая им пустота и бессмысленность мирской жизни. Мелетий своим примером указывал ему смысл жизни в самоотверженном подвиге любви и учительства для просвещения тьмы мира. Златоуста волновали страсти, тяготил разлад между сознаваемым идеалом и наличностию своей жизни, Мелетий указывал ему нравственную точку опоры в отказе от личного блага, в самоотречении и аскетизме, в полнейшей нечувствительности к личным страданиям во имя пастырской идеи любви и служения ближним. Нравственное влияние Мелетия подготовило в душе Иоанна почву, на которой возрос его великий и необыкновенно жизненный пастырский идеал, а также зародилась потребность и готовность самоотверженного служения последнему. Несомненно много способствовали прояснению религиозного сознания Иоанна и положительные уроки Мелетия. По свидетельству древности, Мелетий в своих беседах тщательно наставлял Иоанна в догматах веры и изъяснял Священное Писание и дух христианского благочестия и после этого крестил его, а чрез некоторое время Златоуст поставлен был чтецом⁴⁵.

9. Так совершилось благодатное присоединение Златоуста к Церкви Христовой. Выражаясь словами самого Златоуста, можно сказать о его образовании тоже, что он говорил в приложении к своему пастырскому идеалу – апостолу Павлу. «Поймана была эта великая рыба, поймана не удою, а словом Господним. Как рыболов какой, сидя на высоком камне и подняв удилище, опускает уду сверху в море, так и Господь наш, открывший духовную ловитву, поймал эту великую рыбу. И что было с тою рыбою, которую по повелению Господню поймал Петр, тоже случилось и с этою. Ибо и у этой рыбы в устах нашелся статир, только статир нечистый. Поэтому Бог даровал ему истинное познание, сделал монету настоящею. Иди, сказал ему Господь, к людям и, освободив их от тьмы, переведи их в царство любви Христовой»⁴⁶. Так говорил Златоуст, чрез несколько лет после своего пленения в послушание божественной благодати, о великом апостоле языков (Павле). Но эти слова приложимы вполне к нему самому. Путем продолжительного изучения жизни и внимательного самонаблюдения он познал исключительную ценность благоданных основ жизни, необходимость и возможность самоотверженного служения людям, стал в ряды борцов против зла и греха. И «это было делом не человеческого усилия, но божественной благодати»⁴⁷. Факт долговременного уклонения Златоуста от святого крещения объясняется и внешними условиями, и нравственными. В IV и V веках. многие христиане сохраняли обычай откладывать крещение детей до совершеннолетнего возраста. Обычай этот нередко сопровождался пагубными последствиями, так как младенцы умирали не крещенными. Мало того, некоторые медлили принимать крещение, откладывая его до старости на том основании, что грехи, сделанные после крещения, подлежат большей ответственности, нежели грехи естественного человека. Против этого предрассудка неоднократно восставал Златоуст. «Прекрасны, вожделенны таинства, – говорил он, – но пусть никто не принимает крещения, когда уже разлучается с душею. Тогда – время не таинства, но завещания, а время таинств – здравие ума и целомудрие души»⁴⁸. Против этого вооружался и Святой Григорий Богослов, называя это «диавольским искушением»⁴⁹. Но в отношении к Златоусту нельзя предполагать уклонений от крещения по небрежению. Скорее тут можно видеть проявление обычной и весьма важной черты его характера,– смиренного сознания своего недостоинства и ясного представления тех высоких обязанностей, которые налагает на христианина святое звание ученика Христова. Нужно принять во внимание цельность и в тоже время принципиальную неопределенность его натуры, при которых каждое из великих решений и переворотов первого периода его жизни должно было предваряться трудной и продолжительной внутренней борьбой. Наконец, могла быть и еще, совершенно внешняя причина уклонения Иоанна от крещения,– это сознание необходимости высшего образования и желание изведать естественные пути приобретения истины и уже потом отдаться небесному водительству. Известно, что, по принятым тогда обычаям, христианину, уже принявшему крещение, не дозволялось посещать языческие училища.

1. Нравственное перерождение Златоуста под воздействием божественной благодати, стремление его к подвижнической жизни. 2. Ссылка Мелетия в 372 году. Диодор и Картерий. Феодор и Максим. 3. Религиозная чуткость Иоанна. Падение Феодора и раннее призвание Златоуста к епископскому служению, как два факта, ускоривших в нем определение жизненного призвания. Послания к Феодору падшему. 4. Поставление Василия во епископы, уклонение от епископского сана Иоанна. 5. Происхождение и характер Слов о священстве. Анализ их содержания. 6. Бегство Златоуста в пустыню и четырехлетний аскетический подвиг под руководством сурового сирийца, свидетельство об этом Иоанна Дамаскина. Характеристика монастырской жизни. Златоуст, как защитник монашества. 7. Пастырское значение и цель аскетизма и учение Златоуста, миссионерский характер монашеской жизни. Слова Златоуста о подвижничестве, как плод его аскетического самоуглубления. Сущность воззрений Златоуста на монашество. 8. Теория религиозно-нравственного воспитания юношества. 9. Жажда еще более суровой жизни и удаление Златоуста в пещеру. Двухлетний аскетический подвиг в пещере. 10. Выяснение пастырского призвания.

1. Великим и продолжительным размышлением подготовленное крещение Иоанна было для него решительным переломом нравственной жизни. Начинался новый период его жизни, период по преимуществу духовного делания, подвижничества и полного выяснения для него религиозного жизненного идеала. Приняв крещение, Златоуст продолжал свои занятия изучением Слова Божия под руководством Мелетия до самого изгнания последнего Валентом в 372 г. Благодатное обновление Иоанна выразилось в совершенном изменении его нравственной жизни и в стремлении к подвижничеству с отречением от мира. Об изменении нравственной жизни свидетельствует достовернейший из биографов Златоуста Палладий. Отвечая на вопрос своего собеседника относительно нрава Иоанна в общении с людьми, Палладий свидетельствует о его полной духовной собранности и указывает началом её именно принятие крещения⁵⁰. Сам Златоуст неоднократно подтверждает, что хотя некоторая горячность была в его характере, однако он после крещения избавился от неё и продолжал деятельную духовную борьбу с грехом своей природы. В третьем Слове о священстве он говорит между прочим, что священнику вредит особенно гневливость. «Ничто», говорит он, «не помрачает столько чистоту души и ясность мыслей, как стремительный и необузданный гнев. Гнев губит и разумных (Притч. XV, 1). Потемненное око души, как в ночном сражении не отличает союзников от неприятелей, худых от добрых, но на всех одинаково смотрит и, хотя бы предстояло какое нибудь зло, на все удобно решается, только бы насытить душу удовольствием. Гнев возмущает мирное состояние души, легко вдыхает в себя надменность, несправедливую вражду, безрассудную ненависть, часто побуждает без причины наносить оскорбления и заставляет делать много другого подобного, душа увлекается быстрым потоком страсти и нигде не может остановиться, дабы противостоять её стремлению»⁵¹. Но когда этот анализ гнева был предложен Златоустом Василию в качестве мотива, извиняющего Иоанна в уклонении от священства, Василий решительно отверг значение этого отрицательного мотива для самого Златоуста. Я не потерплю твоего притворства, говорил он, ибо кто не знает, сколько ты далек от этой страсти? Но Златоуст ответил, что «зверь гнева еще дремлет в нем и если не проявляется, то только благодаря спокойствию и уединению любимому им»⁵². Иоанну предстоял выбор, или избрать тихую келейную жизнь с её безмолвием и сокровенными подвигами, или, пребывая в миpe, служить Церкви в качестве клирика, – должности, сопряженной со многими трудами и заботами не только о себе самом, но по преимуществу о других. Василий не оставлял Иоанна и убеждал его, чтобы он навсегда поселился с ним в одном жилище⁵³. И скоро Иоанн склонился на убеждения друга, решился посвятить себя отшельнической жизни. Но он знал, что любовь матери, память о ней будут мучить его, куда бы он ни ушел, если бы он исполнил свое жизненное решение без её согласия. Он обратился за благословением к матери. Мы знаем, что мать не дозволила Иоанну оставить её и он отложил на время исполнение своего желания. Можно думать, что и Мелетий препятствовал Иоанну отдаться отшельничеству и подвижничеству, зная его пригодность для церковных служений и с этою целью скоро сделал его чтецом. Вступив в число клира, Иоанн еще более сблизился с Мелетием и в самой должности своей находил и новые побуждения, и прочное руководство к изучению Слова Божия и к нравственному усовершенствованию⁵⁴. Оставаясь в доме своей матери, он вел строгую подвижническую жизнь. Постом, ночными бдениями, чтением священных книг и самоуглублением он старался обуздать в себе страсти и все действия и движения своей души покорить Христу. Особенно ценно в этом случае свидетельство Иоанна Дамаскина, который в похвальном слове своем Златоусту говорит, что все его добродетели положены были на обильнейшем основании смирения⁵⁵. «Кто, скажи мне, кто станет обличать мои пороки», спрашивает Златоуст Василия. «Эти стены и эта келия? – Но они не могут говорить. Мать, которой более всех известна моя жизнь? – Но и с нею я имею мало общения и притом мы никогда не были с нею в несогласии. Если бы кто захотел вернее испытать мою душу, тот нашел бы в ней много слабостей»⁵⁶. Но эти слова его, полные скромности и смирения, свидетельствуют, что он и в доме матери не оставлял подвижничества и в тоже время стремился к новым подвигам, желал более строгой дисциплины. Желание отшельничества и более сурового воспитания постепенно возрастало в нем. Слова о священстве, – плод его духовной аскезы, – свидетельствуют о его неусыпном и непрерывном бдении над собою. Нельзя сказать и того, чтобы у него не было тогда никаких внешних дисциплинарных средств, о которых он так заботился.

2. Кроме Василия, по свидетельству историков, он пользовался наставлениями пресвитеров Диодора и Картерия и своих друзей – Феодора и Максима. Арианин Валент сослал Мелетия Антиохийского в 372 г. в вечную ссылку. Место Мелетия по учительству заняли пресвитеры Диодор и Картерий⁵⁷. Первый из них, наиболее известный, пользовался особенным уважением Иоанна. В приветственном слове своем Диодору, Иоанн рисует его, как аскета и ревностного пастыря Церкви, указывает на его нестяжательность, апостольский характер жизни, заботы о научении паствы, ревность по вере, терпение в несчастьях и призывает во свидетели самих антиохийских граждан⁵⁸. Картерий менее известен. Своими основательными познаниями в священном писании, своим обширным богословским образованием Иоанн обязан преимущественно Диодору. Кроме того, под влиянием наставления Диодора, образовался и самый способ изъяснения священного Писания, употребляемый Иоанном. Товарищами Златоуста в изучении священного Писания и начала монашеской жизни были его бывшие товарищи по школе Ливания Феодор и Максим, которых он располагал к иноческой жизни⁵⁹. Ко времени антиохийского воспитания Златоуста у Диодора и Картерия относится также тот случай опасности с ним, о котором он рассказывает в беседе 38 на Книгу Деяний Апостольских. Император Валент, при своем арианском вольномыслии, был ужасно суеверен и потому следил за всякими проявлениями магии и волшебства. Антиохия особенно была подозрительна ему в этом отношении. Город был, по свидетельству Златоуста, наполнен полицейскими агентами, которые искали, не попадутся ли где чародейские или волшебные книги. И вот, однажды Иоанн, идя со своим другом (вероятно Василием), увидел плавающую у берега книгу. Они подняли ее и стали рассматривать. Случилось, что в это время мимо проходил агент полиции и они провели несколько ужасных минут в трепете и ужасе, боясь быть открытыми и подвергнутыми жестокому наказанию⁶⁰. И подобных случаев с Иоанном было много, как он сам свидетельствует. Важно здесь самое отношение Иоанна к подобным фактам. «Я рассказал вам, – говорит он, – это для того, чтобы каждый, зная, если не такие, то другие подобные случаи, постоянно помнил об них. Например, не случалось ли, что камень брошенный и могущий упасть на тебя, не попадал в тебя, содержи это всегда в памяти. Это много содействует нам питать любовь к Богу. Это избавляет от уныния в несчастьях»⁶¹. Этот случай характеризует полноту христианского мировоззрения Златоуста и указывает путь его развития, – путь религиозно-психологического изучения жизни, освящения жизненных фактов религиозным сознанием. Каждый из подобных случаев все более и более утверждал Златоуста в вере в мироправительный Промысл и указывал слабость естественных человеческих сил в качестве самодовлеющего жизненного начала.

3. Два крупных факта из жизни Златоуста имели для него решающее значение, – это судьба одного из друзей – Феодора и раннее призвание его к епископству. Оба факта имели своим последствием в душе Златоуста окончательную решимость отдаться аскетическим подвигам в сознании личного бессилия в отношении к высоким жизненным задачам. Пылкий и впечатлительный Феодор, изучив начала христианской жизни, произнес окончательное отречение от мирской жизни и предался духовным подвигам. Целые дни проводил он в чтении, целые ночи в молитвах⁶². Но его обращение к подвижнической жизни, удивлявшее его друзей, было не глубоко, оно совершилось без могучих нравственных переворотов и без продолжительного подвига самоиспытания, но по одному минутному увлечению высоким идеалом духовной жизни. Скоро он увлекся мирскою жизнью, прельщен был светскими удовольствиями и вздумал вступить в брак. Это событие весьма огорчило друзей. Иоанн был потрясен до глубины души, наглядно видя на примере Феодора слабость естественного человека в духовной жизни. Побуждаемый ревностью о спасении погибающего Феодора, Иоанн пишет ему два послания, или письма, которые известны под именем К Феодору падшему увещания⁶³. Содержание этих посланий определяется уже их поводом и задачей. В первом послании Златоуст убеждает Феодора оставить снова суетную мирскую жизнь и быть верным раз избранному иноческому пути. Он предостерегает Феодора от возможного в его положении отчаяния и указывает на милосердие Божие и остаток добра в душе человеческой, как основание возможности обращения из самой глубины падения. Речь изобилует множеством примеров из текстов священного Писания, что доказывает уже в это время хорошее знание Библии и умение пользоваться словом Божиим для нравственных целей. Таково же по существу и второе послание, замечателен в нем довод против возможности для Феодора брачной жизни, так как он уже обручился небесному жениху и, оставляя его, совершает прелюбодеяние. Оба послания составляют ценный дар Златоуста науке духовной жизни. Самое замечательное в них и увеличивающее их ценность – это глубокая, проникновенная, исполненная любви и всеобъемлющая скорбь Иоанна о погибающей душе, вечная пастырская скорбь, имеющая своим пределом только обращение грешника⁶⁴. Это было первое выступление Иоанна на служение ближнему словом, первый опыт его пастырской деятельности⁶⁵.

4. Второй факт, имевший важное значение в подготовительном периоде жизни Златоуста, был – раннее призвание его к епископскому сану вместе с его другом Василием прямо из звания чтецов Антиохийской Церкви. Не смотря на скромную и полную смирения жизнь Иоанна и Василия, они скоро стали известны предстоятелям церкви и обоих друзей решено было поставить во епископы. Время этого события можно полагать не ранее 374 г.⁶⁶ на том основании, что к этому году относится удаление Иоанна в пустыню, а последнее в свою очередь было вызвано его ранним призванием к епископству и он удалился из опасения, чтобы его не поставили во епископы против воли. По свидетельству Дамаскина, Иоанн был поставлен в чтецы около тридцати лет⁶⁷, но до призвания его к епископству прошло около 2 лет, так что ему приближался 30-и летний возраст⁶⁸. Сам Златоуст многократно свидетельствует, что в пору призвания их к епископству оба они были в юношеском возрасте. Указывая на личное достоинство Bacилия, как основание для принятая им епископского сана, Иоанн называет его, однако, юношей. Выставляя возможные возражения посторонних, завидующих чести их избрания в предстоятельское достоинство, Златоуст особенно указывает на юный возраст, как на повод к соблазну и возражениям людей против правоспособности Василия и Иоанна быть предстоятелями церкви (слово I). Этим он свидетельствует, что они оба были в юном возрасте в то время, как их искали для епископства. Иоанн хорошо знал высокие достоинства своего друга, но он знал также и горячую любовь последнего к себе, в силу чего он мог взять жребий священства лишь в случае согласия на то же и Иоанна. Зная это, Иоанн решился прибегнуть к обману, изъявляя видимое согласие быть епископом с тою целью, чтобы склонить своего друга к этому высокому служению. Василий⁶⁹ посоветовавшись предварительно с Иоанном и получив от него видимое согласие на совместное прохождение высокого епископского служения, покорился суду отцов в надежде, что и Иоанн последует его примеру. Но Иоанн, поверженный в трепет и ужас одним слухом о намерении предстоятелей церкви возвести его в епископское достоинство, уклонился от посвящения и скрылся в пустыню. Когда Василий узнал о поступке своего друга, он объят был глубокою скорбью, как вследствие обмана со стороны Иоанна, так и в особенности вследствие сознания своего одиночества в трудном пастырском служении. Он разыскал место убежища Иоанна и, со слезами на глазах пришедши к оному, просил Иоанна объяснить ему свой поступок. С полною готовностью облегчить скорбь своего друга, Златоуст оправдывается перед ним указанием на свое искреннее и глубокое уважение к его достоинствам. С редкою силою мысли и слова он защищается против обвинений, возводимых на него недоброжелателями и завистниками, убеждает, что не должно много думать об оскорблении людей, когда дело идет об оскорблении Бога. Вместе с этим Иоанн излагает свои мысли о высоком достоинстве священства, рисуют яркими красками высокий идеал пастыря церкви, говорит о трудностях, ему предлежащих, о тех внешних и внутренних испытаниях, с которыми пастырю предстоит бороться непрестанно, тем более, что его личная гибель влечет за собою гибель вверенных ему душ. Эти мысли Златоуста, прекрасно характеризующие его духовный образ в конце подготовительного к пастырству периода, изложены им в знаменитых его Словах о священстве⁷⁰.

5. Главным предметом Слов о священстве служит пастырский идеал: важность, трудность, высота и великая ответственность пастырского служения. Но сознание пастырского идеала при некотором самонаблюдении необходимо вызывает сознание собственного недостоинства человека для принятия на себя ига Христова. Это то сознание недостоинства и покаянное самопознание, заставившее Златоуста уклоняться от пастырского призвания и бежать в пустыню, это сознание своего недостоинства, думаем мы, и составляет основную идею Слов Златоуста о священстве. Для достойного прохождения высокого пастырского подвига необходима самоотверженная любовь, которая и выставляется Златоустом, как первое побуждение и главнейшее основание пастырского служения людям. Но стремление к подъятию на себя ига Христова вызывает сознание величия подвига и наряду с ним слабости естественных человеческих сил и личного несовершенства в его полном несоответствии высокому пастырскому идеалу. Последнее и является мотивом, ослабляющим решимость субъекта к принятию пастырского служения⁷¹. Разгадка того недоуменного явления, что Иоанн при горячей любви к Богу и ближним все же уклонился от пастырского служения, – в том, что он путем самонаблюдения и самоиспытания стяжал себе покаянное сознание своей немощи и некоторой страстности души, личного несоответствия высокому идеалу пастырства. Любовь к Богу и ближним побуждала Иоанна служить последним, так как Господь необходимым знаком любви к Нему поставил попечение об овцах, а сознание своей немощи (ή άσθενία) отклоняло от принятия ига Христова. Являлась, таким образом, некоторая раздвоенность духа, внутренняя борьба, требовавшая неотложного разрешения. Нравственная логика сама собою приводила Златоуста к сознанию необходимости устранить ту отрицательную инстанцию, которая единственно препятствовала ему отдаться внутреннему призванию и удовлетворить лучшим стремлениям своего духа. Он сознал, что необходимо очистить свою душу от страстей путём самоотречения и сознал необходимость подготовительного к пастырству воспитания духа.

6. И вот он уходит в пустыню⁷². Старец Сириянин, к которому пришел Златоуст, внешне грубый и суровый, был опытен в духовной жизни. Иоанн совершенно подчинялся суровым требованиям общежительной жизни Сирийских монахов и духовно совершенствовался, восходя от силы в силу⁷³. Златоуст оставался в общежитии монахов в продолжении четырех лет (δίς δύο дважды два) и вынес оттуда самое отрадное впечатление. Строй, быт, характер, нравственно-воспитательное значение монастырей, на основании личного изучения их Иоанном, изображаются им весьма привлекательными чертами. Укажем наиболее существенные стороны монашеской жизни востока во время Златоуста по его личным впечатлениям. «Жизнь монашеская, – по словам Златоуста, – представляет полную противоположность жизни мирской: между монашескою и мирскою жизнью такое же различие, как между пристанью и морем, непрестанно рассекаемым ветрами. Избегая рынков, они предпочли жизнь в горах, которая не имеет ничего общего с мирской жизнью, не подвержены никаким человеческим превратностям⁷⁴. Настоятель сам будил братию и они тотчас с благоговением освободившись от сна, встают в ряд и вдруг простирают руки горе и воспевают священные гимны⁷⁵, встают здравы, бодры и свежи. Ни гусли, ни свирель, ни иное какое музыкальное opyдие не издает такого звука, какой можно слышать в тишине и в глубокой пустыне, когда поют эти святые люди⁷⁶. Пропевши гимны с благоговением, они коленопреклоненно призывают прославленного ими Бога на помощь в таких делах, которые другим не скоро бы и на ум пришли. Они не просят ни о чем настоящем, но просят о том, чтобы им с дерзновением встать пред страшным престолом, когда Единородный Сын Божий придет судить живых и мертвых, чтобы никому из них не услышать сего страшного гласа: «Не вем вас!», чтобы в чистоте совести и обилии добрых дел совершить сию трудную жизнь и переплыть cиe бурное море⁷⁷. Окончив утренние молитвы и пение священных песнопений, обращаются они к чтению Писания⁷⁸. Один берет Исайю и с ним разглагольствует, другой беседует с апостолами, третий читает книги других писателей и любомудрствует о Боге, о мире, о предметах видимых и невидимых, чувственных и духовных, о ничтожности жизни настоящей и о величии жизни будущей⁷⁹. Есть между ними и такие, которые научились списывать книги. Каждый из них, заняв одно отдельное жилище, постоянно упражняется в молчании, никто не суесловит. Потом совершают они третий, шестой, девятый час и вечернее молитвословие и, разделив день на четыре части, по окончании каждой из них прославляют Бога песнопениями⁸⁰. Там никто не призывает слуги, ибо всякий сам может удовлетворить свои нужды. Сами они разводят огонь, сами колют дрова, сами готовят пищу, сами служат приходящим. Там не услышишь, чтобы кто оскорблял другого, не увидишь там оскорбляемых; нет там ни принимающих приказания, ни приказывающих, но все слуги, каждый омывает ноги странников и один пред другим стараются оказывать им услуги, не разбирают они, кто к ним пришел, раб или свободный, но служат так всем одинаково⁸¹. Любят они обращаться с нищими и увечными и за столом их много таких гостей и потому-то они достойны неба. Один врачует раны недужного, другой водит слепого, иной носит безногого⁸². Их внутреннее настроение представляет полную духовную собранность, самоуничиженное смирение и готовность служить всем людям. Душа их, – по словам Златоуста, – свободна от всех страстей и болезней, тонка, легка и чище самого тонкого воздуха⁸³. Полная и истинная свобода есть достояние отрешившихся от мирских начал общежития. Нет у них страха и трепета, не обвиняет начальник, не раздражает жена, не печалит сын, не утомляет чрезмерный смех, не напыщает толпа ласкателей⁸⁴. Там нет господина и раба: все – рабы и все – свободные. Они и рабы друг другу и владыки друг над другом⁸⁵. Они – граждане небесные. Поэтому, когда кто облеченный достоинством приходит к ним, то здесь особенно пропадает вся надменность⁸⁶. Ничто у святых – царь, ничто – начальник, но, как мы смеемся над детьми, в игре представляющими царя, или начальника, так и они презирают гордость тех, которые внушают страх собой⁸⁷. Там высота смиренномудрия, там люди, блиставшие прежде мирскими почестями или славившиеся богатством, теперь стесняют себя во всём. Больший там тот, кто предупреждает другого в отправлении самых низких работ. Там не говорят: это мое, это твое. Оттуда изгнаны эти слова, служащие причиною бесчисленного множества распрей⁸⁸. Туда не могут вкрасться гордость и высокомерие, там не знают, что такое лесть. У них во всем равенство, а потому они весьма удобно преуспевают в добродетели. Такое равенство гораздо более способствует к научению низших, нежели когда бы их невольно заставляли уступать первенство высшим, потому что, как человека дерзкого вразумляет тот, кто, получив от него обиду, уступает ему, так и честолюбивого научает смиренности тот, кто не гонится за славою, но презирает ее. Они употребляют усилия, чтобы не иметь первенства, но быть в унижении, и всячески стараются превзойти друг друга в том, чтобы не самим пользоваться честию, а воздавать ее другим. И это легко для отшельника, потому что отшельника занимает собою только пустыня, он видит летающих птиц, колеблемые веянием ветерка дерева, потоки, быстро текущие по долинам»⁸⁹... Полная духовная собранность, самоотречение, смирение и готовность служить людям без конца идут у иноков параллельно с самым строгим внешним аскетизмом. Последнее выражается и в одежде, и в пище. «Одежда у них, – говорит Златоуст, – соответственная их мужеству. Они облечены не в длинные одежды, как люди изнеженные и расслабленные, но одежды их приготовлены, как у тех блаженных ангелов – Илии, Елисея, Иоанна и прочих святых мужей⁹⁰. Трапеза пустынножителей подобна красивой и благообразной жене, которая не нуждается ни в каких внешних украшениях, но имеет природную красоту⁹¹. Питаются они не вареными мясами бессловесных животных, но Словом Божиим⁹². Трапеза их без всякого излишества, чиста, исполнена благочестия⁹³, потому что они употребляют пищу не для пресыщения и наслаждения, а для удовлетворения естественной потребности. Нет между ними ни птицеловов, ни рыболовов. Они довольствуются хлебом и водою⁹⁴. Не предлагают они множества блюд, распространяющих благоухание, но подают одни только хлеб и соль, а другие прибавляют еще елея; у иных, более немощных, подаются еще травы и овощи⁹⁵. Нет у них потоков крови, они не рассекают мясо, нет головных болей, нет приправ к кушаньям, нет ни тяжелого запаха, ни неприятного курева, ни беспрестанного беганья и шума, ни суматохи и криков несносных, а только хлеб и вода: вода из чистого источника, хлеб – от трудов праведных. Если же захотят получше приготовить пищу, то ягоды составляют их лакомство. Трапеза их – трапеза ангелов⁹⁶. Постелью служит им просто трава, многие спят, не имея крова, а небо служит им вместо крова и луна вместо светильника, который не имеет нужды ни в масле, ни в том, чтобы поправлять его и для них то одних недаром светит луна⁹⁷ и т. д. Сон их бывает благопристойным: там не услышишь, ни храпящих, ни зевающих, не увидишь ни раскинувшегося во сне, ни обнаженного, но все спят, лёжа благоприличнее, нежели бодрствующие. Великий страх пред Богом не позволяет им впадать в глубокий сон и погружать душу в плоть, но сон, как бы снаружи прикасается их только для их успокоения. И все это происходит от благого настроения души»⁹⁸. Аскетизм внешний, как отрешенность человека от земных и животных начал его природы, необходимо предполагается в христианстве в силу назначения последнего служить возвращению грешного человека в состояние первозданной красоты и нравственной чистоты. Поэтому, аскетизм должен быть признаком общехристианским. «Послушай, – говорит Златоуст, – какая жизнь у кочующих скифов, какой образ жизни у номадов⁹⁹, так надобно жить и христианам, обходить вселенную, воюя с дьяволом и освобождая пленённых им и забывать все житейское»¹⁰⁰. Аскетизм исключительный, как личный подвиг лиц, особенно ревнующих о преуспевании в мире христианской идеи, необходимо соединяется с элементом общественности. Поэтому, аскеты-подвижники суть светильники, сияющие по всей земле, стены, которыми ограждаются и поддерживаются самые города. Они для того удалились в пустыни, чтобы научить и тебя презирать суету мирскую¹⁰¹. Монастыри доставляют тихую пристань: уподобляются светилам, которые, будучи помещены в пристани, с высоты светят людям, приходящим издалека, привлекая всех к своей тишине, не допуская тех, которые обращают взор свой на них, подвергнуться кораблекрушению, и тем, кто взирает на них, не дозволяя пребывать во мраке¹⁰². Поэтому, Златоуст считал монастыри высшими христианскими школами добродетели, насаждающими в душах людей ясное сознание христианской идеи в её существе и здравые понятия о вещах¹⁰³. Из представленного изображения монастырской жизни¹⁰⁴ можно видеть не только наличное состояние монастырской жизни в лучших монастырях времен Златоуста, но и то влияние, какое они могли иметь на последнего. Пробывший у иноков один, или два дня, по словам Златоуста, получал большую пользу. Но сам Иоанн провёл в общежительном монастыре целых четыре года и не ради внешнего изучения монастырских нравов, а в силу внутреннего влечения к подвигам нравственного совершенствования. Под руководством сурового старца он нес полное монастырское послушание и имел все средства, какие дает монастырь для духовного преспеяния. В уединении пустыни, под руководством старца, в ближайшем общении с великими подвижниками духа, в суровых аскетических подвигах он проходил христианскую школу самопознания и самоотречения¹⁰⁵. Несомненность благотворного влияния монастырской жизни на Иоанна и именно в пастырском отношении ясна для нас из той характерной особенности жизни описываемых Златоустом монастырей, что в ней были тесно соединены элементы – лично-аскетический и пастырски-общественный. Первый выражался в суровых подвигах иноков и их отрешенности от пристрастия к земному. Второй обнаруживался в делах духовной и телесной милости по отношению к приходившим в монастырь странникам и общем духе любви и готовности бескорыстного служения людям, который сразу подмечался пришельцем и благотворно действовал на его нравственное самосознание.

7. Имея в виду содержание и характер написанных Златоустом за время отшельнической жизни творений, мы убеждены, что здесь, в тиши пустынных монастырей, созревала в душе Иоанна пастырская идея, пока лишь в форме постепенно возрастающей внутренней борьбы между любовью к ближним и сознанием своего недостоинства. Во время своей жизни в общежительном монастыре Иоанн, кроме знаменитых Слов о священстве, написал несколько замечательных по силе религиозного чувства и ясности христианского сознания творений. Из них укажем – к Димитрию монаху о сокрушении и к Стелехию о сокрушении, писанные по частным поводам, и К враждующим против тех, которые привлекают к монашеской жизни – послание общественного характера.

Слово о сокрушении первое написано Златоустом по просьбе некоего Димитрия, как это объясняет сам автор в начале слова¹⁰⁶. По своему званию этот Димитрий был монах, как это можно видеть из всего содержания слов, и в особенности из окончания. Содержание слова определяется самым его названием. Иоанн, сам полный сокрушения, призывает к нему Димитрия и указывает общие основания постоянного скорбного чувства христианина в общем упадке добродетели, в господстве зла, отсутствии любви к ближнему и непрерывной вражде людей.

Таково же по содержанию слово второе о сокрушении, написанное по просьбе некоего монаха Стелехия, как это видно из начала слова. Слово к Стелехию написано несомненно после слова к Димитрию и составляет необходимое продолжение последнего, как это можно видеть из слов самого Златоуста, когда он отсылает Стелехия к прежде написанному письму¹⁰⁷. Оба слова о сокрушении составляют плод аскетического самоуглубления и проникнуты возвышенной любовью ко Христу, духом умиления и глубокой скорби о греховности и глубине падения человеческого существа. Как плод аскетизма, они будят душу грешника, смиряют гордость, уничтожают самомнение и выводят на путь самопознания и покаянного сокрушения.

Сам глубоко понявший сущность и смысл монастырского аскетизма, Златоуст выступает горячим защитником монашества в своих трех замечательных в этом отношении творениях, писанных в это же время,– это:

1. К враждующим против тех, которые привлекают к монашеской жизни.

2. К неверующему отцу.

3. К верующему отцу¹⁰⁸

По содержанию самих апологий Златоуста можно судить о поводе и обстоятельствах их написания.

8. Во время Златоуста открылось течение мирских людей в уединение пустыни и под руководство старцев. Много было случаев, когда дети благородных и знатных родителей, под влиянием тайных бесед с благочестивыми иноками, получали отвращение от мирской суетной жизни и обращались в монастыри к подвижнической жизни. Понятно, что такое течение в монашество не нравилось людям мира. Люди высшего круга были, по словам Златоуста, проникнуты стремлениями к власти, богатству и карьере, а на образование смотрели исключительно, как на средство к получению внешних благ, совершенно забывая о главной цели образования – возвышении и облагорожении духа христианскими понятиями. «Когда отцы убеждают детей заниматься науками», говорит Златоуст, «то в их разговоре с детьми не услышишь ничего другого, кроме таких слов: такой то, говорят, человек низкий и из низкого состояния, усовершенствовавшись в красноречии, получил весьма высокую должность, приобрёл большое имение, взял богатую жену, построил великолепный дом, стал для всех страшен и знаменит. Другой, говорят, изучив латинский язык, блистает при дворе и всем распоряжается там. Иной опять указывает на другого и все – на славных на земле, а о прославившихся на небесах никто не вспомнит и однажды даже, если и другой решится напомнить об них, его преследуют, как всё расстраивающего»¹⁰⁹. При таком мировоззрении образованного класса удаление молодых людей в монашество было встречаемо ненавистью и враждою к тем отшельникам пустынь, которые силою своего нравственного влияния привлекали к себе юношество. Родители угрожали сыновьям лишением наследства и пламенели злобою к монахам. Среди таких обстоятельств был издан Валентом указ о преследовании монахов и определении их в военную службу. Лично для Валента указ был вызван желанием ослабить ряды поборников православия, какими были монахи. Что касается общества, то указ Валента был принят с восторгом, так как давал удовлетворение диким инстинктам черни и затаенной ненависти против монахов высшего класса общества. И вот всюду началось самохвальное жестокое гонение на монахов. Как будто какой злой дух вселился в души всех, только и речей было, что об этом. Пойдешь ли на площадь, или в аптекарские лавки, или в какую бы то ни было часть города, где только обыкновенно собираются праздные люди, везде увидишь, как все смеются. Как воины, сделав много сражений и одержав много побед, весело рассказывают о своих подвигах, так и эти люди хвастают своими дерзостями. Ты услышишь, как один говорит: я первый наложил руки на такого то монаха и нанес ему удары; другой: я прежде других отыскал его келью, а я, говорит иной, сильнее других раздражил против него судью, иной хвастает темницею и ужасами темницы, и тем, что он влачил святых тех по площади. Потом все начинают смеяться над этим¹¹⁰ и т. д. В это-то время к Иоанну пришел один из его друзей и просил его написать увещательное слово к гонителям монашества. Иоанн сначала долго и упорно отказывался, ссылаясь на свою неопытность и, в особенности, на нежелание разоблачать пред язычниками непривлекательные стороны христианской жизни. Но когда друг убедил его, что разлад в христианской жизни не составляет уже тайны для язычников и потому самому нужно особенно спешить с увещанием к неразумным. И вот Златоуст в своих знаменитых трех апологиях выступает защитником монашеской жизни¹¹¹. Он убеждает гонителей монашества, что они борются против самих себя, святые же мужи, которых они изгоняют, не потерпят ни малейшего вреда, а будут еще в ближайшем общении с Богом, потому что перенесение обид и злословия доставляет награду страждущим и злословимым¹¹². Сущность воззрений Златоуста на монашество сводится к следующим положениям:

1) монашество вызвано неудовлетворительным состоянием христианской жизни и его цель – в поднятии христианской нравственности;

2) монастыри могут быть излишними лишь в том случае, если христианский идеал будет достоянием действительности.

«Я часто хотел и молил», говорит Златоуст, «чтобы миновала надобность в монастырях и было бы столько благочиния в городах, чтобы никому не нужно было убегать в пустыню. Но так как все пришло в беспорядок и города, где судилища и законы полны стали беззакония и неправды, напротив, пустыня произращает обильный плод любомудрия, справедливость требует, – заключает Златоуст, – чтобы вы винили не тех, которые желающих спастись исторгают из этой бури и волнения и ведут в тихую пристань, но тех, которые делают каждый город так неудобным и негодным для любомудрия, что ищущие спасения принуждены бывают убегать в пустыни»¹¹³. В двух последних апологиях монашества Златоуст опровергает безусловное значение принципов мирcкой жизни, какое им приписывали люди мира. Он указывает на призрачность богатства и славы, и абсолютное значение нравственной чистоты в качестве принципа истинной жизни. Неверующему отцу он говорит, становясь на точку зрения последнего, что «слава, могущество и общественное влияние – все это в большей степени делается достоянием монахов. Ни пустыня не делает бесчестным, ни пребывание в царском дворе славным и знатным»¹¹⁴. «Слава и знатность не в одежде, не в месте, не в сане и не во власти, но в душевной доблести и любомудрии¹¹⁵. Христианское любомудрие соединяет в одной душе две противоположные для обыкновенных людей вещи – смирение и высоту. У монаха есть и могущество – непобедимое могущество терпения, есть и слава, есть и удовольствия, ибо он наслаждается внутренним миром». В третьей апологии монашества, – к верующему отцу, – Златоуст берёт точку зрения христианина и указывает, как на затемнение христианского сознания, на печальный факт внесения эгоистических элементов в христианское мировоззрение, вследствие чего христиане заботятся о внешних выгодах и преимуществах личных. Потемненное христианское мировоззрение отражается по преимуществу неблагоприятно на методе и задачах воспитания и образования. Целью последнего поставляется карьера и видная роль в обществе. Сообразно с таковыми взглядами, то, что как-нибудь, хотя бы косвенно, служит достижению известности, даже при несомненной порочности, считается добром. Худо не одно то, говорит Иоанн, что вы внушаете детям противное заповедям Христовым, но и то еще, что прикрываете нечестие благозвучными именами, называя постоянное пребывание на конских ристалищах и в театрах – светскостью, обладание богатством – свободою, славолюбие – великодушием, дерзость – откровенностью, расточительность – человеколюбием, несправедливость – мужеством. И как будто мало еще этого обмана, вы и добродетель называете противными именами: скромность – необразованностью, кротость – трусостью, справедливость – слабостью, смирение – раболепством, незлобие – бессилием¹¹⁶ и т. д. Златоуст видит в указанных сторонах воспитания детей забвение основного принципа христианской жизни – любви к ближним и устрашает ответственностью за небрежение об этом начале христианской жизни. Он с особенною силою останавливается на том бесспорном положении, что без попечения о ближнем невозможно личное спасение. Он перечисляет девять степеней человеческого отпадения от христианской любви:

1) жестокость в отношении к животным, рабочему и домашнему скоту врагов;

2) нерадение о самих врагах;

3) презрение к братиям, хотя бы они были невежды;

4) нерадение о домашних;

5) небрежение не только о теле домашних, но и об их душе;

6) беспечность в отношении к погибели наших детей;

7) нежелание поискать опытных воспитателей, кто бы позаботился о детях наших;

8) препятствие тем, которые добровольно берут на себя задачи христианского воспитания;

9) гонение на лиц, пекущихся об общественном благе и христианском воспитании¹¹⁷.

Яркими красками изображает он неприглядное cocтояние современного ему воспитания юношества, сильными словами бичует он привязанность родителей к земле и к земному, страшит ответственностью за нравственную порчу детей. Но отнёсшись отрицательно к современному строю воспитания, Златоуст не остановился на этом, но указал свои положительные принципы воспитания, при руководстве которыми личное нравственное совершенствование идет неразрывно от общественного подвига спасения ближних. Он поставляет в тесную связь и соотношение научного прогресса и нравственное совершенствование и утверждает невозможность одного без другого. Для успешного занятия словесностью, говорит он, нужна добрая нравственность, а добрая нравственность не нуждается в пособии словесности. Можно быть целомудренным и без внешней учености, но никто никогда не успеет в науках без добрых нравов, когда будет все время проводить в пороках и распутстве¹¹⁸. Основной принцип воспитания и образования, по Златоусту, есть религиозность¹¹⁹. Когда душа целомудренна, тогда не будет никакой потери от незнания красноречия, а когда она развращена, тогда от неё величайший вред, хотя бы язык у такого человека был и весьма изощрен и даже тем больше вреда, чем больше силы в слове¹²⁰. При недостатке христианских школ в Антиохии, где бы христианское юношество могло воспитываться в добром направлении, Златоуст советует родителям отдавать детей на воспитание в монастыри и оставлять их в пустынном уединении до тех пор, пока укоренятся в них семена благочестия и они сделаются крепкими в духовной брани и способными приносить пользу ближним. Он убеждает оставить возмутительное разграничение обязанностей иноческих и мирских, юношеских и старческих, относя к одним полную обязательность нравственных правил, а других освобождая от руководствования ими. Свое слово к верующему отцу Иоанн заключает призывом к прославлению Бога за то, что истина Христова существует немерцаемо среди греховного мрака мира.

9. Все три апологии Златоуста, кроме своего соответствия прямой цели их появления, важны весьма в том отношении, что в принципе изменяют взгляд на воспитание, поставляя последнее для руководителей и воспитателей, как цель саму в себе, но не как средство для достижения каких-нибудь посторонних и не имеющих прямого отношения к воспитательной идее целей. Но особенно важны указанные апологии в отношении к истории развития в сознании Златоуста пастырской идеи на аскетических началах¹²¹. Мы видели, что и в эту пору сильного увлечения личным аскетизмом, Златоуст сознавал неразрывную связь между личным и общественным элементами в деле христианского совершенствования. Строгий подвижник, преклонявшийся пред аскетическим строем монастырской жизни, Иоанн не считал, однако, противным идее монашества – идею пастырски-педагогического служения ближним. Пламенный душею, вполне стремясь к самопожертвованию ради блага ближних, Иоанн в себе самом все еще не находил силы и возможности для осуществления своего идеала. Строгий к своему внутреннему человеку, он все еще видел в последнем семя тли и мучимый любовью к ближним он жаждал еще новых и новых подвигов ради совершенного уничтожения греха в своей душе и ради смирения воли в полное послушание Христову закону. И вот ради этой цели, ради удобства самоумерщвления и самопознания, Иоанн удалился в одинокую пещеру и предался суровым аскетическим подвигам¹²². По свидетельству Палладия, двухлетний подвиг Иоанна в пещере был беспрерывным аскетизмом, не в смысле только изнурения и умерщвления плоти, ночных бдений и стояний, но и в смысле постоянного духовного восхождения от силы в силу путем изучения Слова Божия и молитвенного общения с Богом. Гармоническое соединение телесных и духовных подвигов, самоумерщвление и самоуглубление способствовали окончательному выяснению для сознания Златоуста великой пастырской идеи. Путем страданий он постепенно приходил к возможности примирения с мировым злом, от которого он бежал в пустыню, он приходил к сознанию великого значения самих страданий и необходимости бороться со злом и врачевать страдания ближних.

1. Три слова к Стагирию, как выражение полной отрешенности Златоуста от начал мирской жизни. 2. Златоуст – учитель страдания. Результат подвижнической жизни; сострадание к людям, самоотверженная любовь, служение человеческому страданию ради возрождения людей, как высший смысл и цель пастырской жизни. 3. Возвращение Златоуста в Антиохию и принятие диаконского сана. Особый характер диаконского служения в то время и пастырское значение его для Златоуста. 4. Литературная деятельность Златоуста во время диаконского служения: два Увещательных слова к молодой вдовице, книги о девстве, книга о св. Вавиле; анализ их содержания.

5. Характеристика воззрений Златоуста на средства пастырского делания. 6. Принятие Златоустом пресвитерского сана в 386 г. Психологический анализ духовно-пастырского настроения Златоуста, как выяснение внутренних оснований и мотивов пастырского служения. 7. Вступительная речь Златоуста к Антиохийской пастве.

1. Четырехлетнее пребывание Златоуста в общежитии отшельников и двухлетний подвиг уединения оказали на Златоуста благотворное влияние. Доказательством этого служат три послания его к Стагирию¹²³. Стагирий происходил из знатного рода и был сын некоего могущественного вельможи, как можно догадываться на основании содержания самих слов Иоанна. Стагирий был воспитан в правилах христианской веры. В ранней молодости он вел рассеянную жизнь и предавался удовольствиям света, а потом тайно, без ведома родителей (точнее, отца), ушел в монастырь в окрестностях Антиохии. К этому времени и относится знакомство его с Иоанном. Вначале суровая монастырская дисциплина была весьма тяжела для изнеженного аристократа, но когда его, по попущению Божьему, поразила тяжкая болезнь, он изменился совершенно. Душевное состояние Стагирия в эту пору Иоанн изображает в следующих чертах. «Ты жалуешься, – говорит он, – на то, что в прежнее время, когда ты вёл мирскую жизнь, ты не терпел ничего подобного, а когда оставил мир, тогда и почувствовал такую болезнь, которая способна смутить душу и подвергнуть ее отчаянию». Затем Иоанн говорит, что Стагирия весьма смущало то обстоятельство, что многие, прежде одержимые подобными болезнями, предавшись мирской жизни, совершенно освободились от них, а он проводит все время в постах, всенощных бдениях и прочих подвигах строгой жизни и между тем не получает освобождения от постигших его страданий. Особенно удручающе действовало на Стагирия то, что многие, призываемые к нему святые люди, имевшие великую силу в других случаях, были, однако, совершенно бессильны оказать помощь ему. Уныние, отчаяние и жестокая скорбь в виду безвыходности своего положения настолько сильно овладевали душою Стагирия, что он близок был нередко к покушению на самоубийство¹²⁴.

2. Узнавши о состоянии Стагирия, Иоанн, движимый любовью к страдальцу, за невозможностью придти к нему, предложил ему в письме утешение для облегчения скорби. «Когда я услышал о твоих страданиях, – пишет Иоанн Стагирию, – все неприятное в этом мире перестало уже мне казаться неприятным и все приятное – приятным. Издавна зная суету мирскую, тогда я узнал это еще более и любовь моя к твоему благочестию сделалась сильнее. Хотя я, по милости Божией, и свободен от нападений и мучений злого духа, однако не менее тебя чувствую печаль и скорбь этих мучений и в этом мне поверит всякий, кто умеет любить так, как должно любить»¹²⁵. Сам глубоко страдающий, Иоанн находит возможным предложить Стагирию духовное утешение, указывая, какое нравственно-воспитательное значение имеют страдания. Общая основа христианского мировоззрения, по Словам к Стагирию, должна заключаться в доверии к божественному промыслу, в твердой уверенности, что Бог все делает для нашей пользы, что он посылает на людей бедствия, чтобы и слабых вразумить на добрые дела, привести к самосознанию и сокрушению, и праведным доставит случаи показать крепость их веры и любви. Иоанн доказывает всю неизбежность страданий в горькой юдоли бытия человеческого, потому что страдания составляют необходимое последствие греховного состояния человечества¹²⁶. В виду этого христианину неприлично пытливо вопрошать Божественную Волю, почему праведные терпят несчастье, а порочные живут среди удовольствий. Неприлично, как бы требовать от Бога отчета и оправдания в Его действиях и роптать, не постигая бездны судеб Божиих. Скорби, искушения и все, случающиеся с нами бедствия столько же, сколько и блага жизни, доказывают божественное о нас промышление¹²⁷. Во всём первом Слове к Стагирию, Иоанн доказывает примерами ветхозаветных и новозаветных страдальцев, что нет такой скорби, которой, при Вере в Бога, при уповании на Его милосердие, не могла бы вынести душа человеческая, что самою мучительною скорбью должна быть скорбь о грехах. Особенно важное значение имеет здесь мысль занимающая центральное положение во всех Словах к Стагирию, – мысль о неизбежности страданий при нравственном восхождении человека по пути христианских добродетелей. По свидетельству Златоуста, «Никто из тех, о ком много печется Бог, не бывает без скорбей, хотя нам и кажется это иначе»¹²⁸. В достаточной мере развив эту мысль, Златоуст с этой точки зрения объясняет и непонятные страдания самого Стагирия. «Ты, – говорит он, – Стагирий, удивляясь тому, что этот злой дух напал на тебя не в прежнее время, когда ты жил весело и окружал себя мирским блеском, но теперь, когда ты бросил уже все это и всецело предал себя Богу, делаешь тоже, как если бы ты стал удивляться, почему зрителей никто не беспокоит, а на того, кто записался в борцы, приучился к борьбе и вышел на место борьбы, на того только одного и нападает противник, поражает его в голову и бьет по лицу. Таков закон борьбы!»¹²⁹ Если ты спросишь, почему Бог не попустил этому демону напасть на тебя, когда ты жил в роскоши и был привязан к делам мирским, то я скажу в ответ, что это и есть дело Его промышления о тебе. Он знал, что тогда враг, нашедши тебя удобопобедимым, тотчас погубил бы. Поэтому Бог вызвал тебя на эту борьбу не тотчас, как только вступил ты в монашескую жизнь, но наперед дал тебе много времени для упражнения и когда ты уже укрепился, тогда и вывел тебя на это трудное поприще¹³⁰.

Во втором Слове, высказав несколько утешений Стагирию относительно его бедственного положения и беспокойства о домашних, Иоанн опять останавливается на своей излюбленной мысли о неизбежности страданий в мире, в силу чего «вся наша жизнь должна быть проведена в борьбе и трудах, если только мы хотим насладиться вечным покоем и бесчисленными благами¹³¹. Сетовать должно не тогда, когда мы идем по скорбному пути, но когда уклоняемся от него»¹³². Он устанавливает, как неизбежный закон нравственной жизни, что нравственное совершенство и благоволение Божие приобретаются скорбями и начало скорбного пути есть начало нравственной жизни¹³³. В дальнейшем содержании второго Слова к Стагирию, Иоанн подтверждает примерами ветхозаветной истории свою мысль о неизбежности страданий для праведников и уже здесь указывает пастырский характер страданий христианина, когда говорит, что скорбь праведника:

1) есть подвижничество среди мирового зла и борьба с последним¹³⁴;

2) необходимо соединяется с любовью, потому что праведники скорбят, когда видят согрешающих и не обращающихся грешников¹³⁵.

Все содержание третьего Слова к Стагирию¹³⁶ посвящено развитию и обоснованию мысли о неизбежности и нравственно-воспитательном значении страданий. Златоуст останавливается здесь по преимуществу на великих пастырских примерах Моисея, Давида, пророков и Апостола Павла. Моисей в раннем младенчестве взят был ко двору и воспитан среди роскоши. Но он скорбел, когда видел, что его соотечественники томятся в невыносимом рабстве, терпят нужду и притеснения¹³⁷. Но не об этом одном скорбел Моисей. Его особенно тяготило то, что его соотечественники были нечестивы. Он не о себе скорбел. Он скорбел о бедствиях ближних и особенно об их нравственном падении. Проследив готовность Моисея к избавлению Израильтян от рабства Египетского и указав на самое избавление, Златоуст свидетельствует, что тут то и начались для Моисея тяжелые и невыносимые страдания. Избавленные от рабства соотечественники Моисея не понимали цены избавления, не были благодарны избавителю. Они приступили к Моисею и сильно беспокоили его, требуя от него мяса египетского, не благодарили за настоящее, но хотели прежнего, а это было всего тяжелее¹³⁸. Если бы он не имел сильной любви к ним (ει μεν μη φιλοστοργως ειχε προς αυτους если на самом деле, не любовь было им), его печаль была бы менее жестока, ему приходилось бы печалиться только о своей собственной участи. Но так как он любил их больше, чем родители, то в заботливости о них имел другое основание к печали, – скорбь о их развращении и нечестии. Не так оскорбляло Моисея то, что его оскорбляют, как то, что они его оскорбители. И всякий раз, чем более они грешили, тем более он терзался и скорбел. Они сделали тельца, играли и веселились, а Моисей сетовал и скорбел и на себя самого призывал страшное проклятие, но ничто не принудило его перестать иметь сострадание к ним. Поэтому, когда он видел, что так любимые им идут все к худшему, то в какой он был горести, в каких слезах? Ему приходилось испытывать двоякую скорбь – и от того, что одни погибают во грехах, и от того, что другие пребывают не исправлены и не получают пользы от несчастья их¹³⁹. Обозревая далее весь скорбный подвиг Моисея, Иоанн заканчивает свои воспоминания о нем указанием на нескончаемость его скорби, потому что он не удостоен был ввести своих возлюбленных Израильтян в землю обетованную. Он сошел во гроб с печалью, потому что пророческим духом видел те бедствия, которые постигнут Иудеев. Начав скорбеть и тужить с первого возраста, он с тою же скорбью и окончил жизнь¹⁴⁰. Такой же двойственный характер имела скорбь всех пророков. С одной стороны, – и это общее у всех их, – они во всю свою жизнь были мучимы пыткою, перепиливаемы, побиваемы камнями, заключаемы в темницы, умирали от меча, скитались в овечьих и козьих кожах, терпя недостатки, бедствия и озлобления (Евр. XI, 36–88) – это были скорби личные. С другой стороны, к этому присоединялась у них и другая печаль, еще более тяжкая, от того, что они видели, как возрастало нечестие причинявших им эти бедствия, а этим они терзались более, чем своими собственными бедствиями¹⁴¹, – таковы свойства их скорби пастырской. Таков же пример Апостола Павла. Его страдания были, с одной стороны, личные, потому что он терпел голод, жажду, наготу, кораблекрушения и пребывание в пустынях, он терпел страх и опасности, козни, темницы, раны, бдения, бесчисленные смерти и все прочее, что он претерпел для проповеди Евангельской¹⁴². С другой стороны, ему приходилось страдать, как пастырю, когда он видел отпадение обращенных им. Когда отвратились от него все верные жители Азии, когда уклонились от веры Галаты – целый и знаменитый народ, когда Коринфяне разделили свою Церковь на многие части и, оказав поблажку блуднику, довели его до бесчувственности, тогда страдания Павла были неизъяснимы и душа его была объята беспросветным мраком¹⁴³. Данный ему пакостник плоти так сокрушал и беспокоил его, что он многократно просил Бога об освобождении от него и не получал избавления. Опять тяжело страдал он по случаю болезни Епафродита (Филип. II, 27), он страдал из-за обольстителей и тех, которые противились ему (2Тим. IV, 14). Если же он за каждого из соблазнившихся сам воспламенялся, то этому воспламенению не возможно было и погаснуть в его душе, потому что никогда не прекращались соблазнявшиеся и доставлявшие пищу этому огню. Если отпадали города, а часто и целые народы, тем более, нужно думать, непрерывно подвергались этому отпадению тот, или другой из верующих, когда во вселенной было столько Церквей. Предположим даже, что никто никогда не соблазнялся, и в таком случае, говорит Златоуст, я не могу признать его свободным от печали. Конечною целью жизни Павла, по его свидетельству (Римл. IX, 3), было всеобщее обращение к Богу, но оно было лично для него недостижимо и, очевидно, что не достигши этого, он вел жизнь более тягостную, чем мучимые в геенне, потому что для него было вожделеннее то, нежели это¹⁴⁴.

Красноречивое и прямо соответствующее духовному опыту людей рассуждение Златоуста о необходимости и нравственно – воспитательном значении страданий, прежде всего, достигало своего прямого назначения в качестве утешительного слова к Стагирию. Стагирий ясно понял из этих трех посланий Златоуста, что:

1. Страдания – признак божественного о нем промышления.

2. Страдание неизбежно сопровождают всех, ведущих духовную жизнь и борьбу со страстями.

3. Его личные страдания тяжелы для него лишь при несовершенной точке зрения на них, тогда как другие страдают гораздо более и тяжелее его¹⁴⁵.

Но для нас Слова к Стагирию имеют значение не в общем только дидактическом смысле, но и по преимуществу для характеристики пастырского воспитания Златоуста. Мы видим в Словах к Стагирию памятник аскетического воспитания Златоуста, видим уже осознанное им пастырское призвание. Вначале, в отвращении от суеты мира, он бежал в пустыню, чтобы личным подвигом аскетизма стяжать себе мир духа. Он находился в суровом воспитании у старца-Сирийца, изучал Слово Божие, молился, размышлял... Его духовный кругозор расширялся все более, его внутренний опыт увеличивался. Здесь нашел он себе внутренний мир, но не путем нечувствительности к нестроениям мира, не путем бегства, но в сознании своей близости к человечеству, в духовном приобщении к общечеловеческому страданию, в глубокой мировой скорби. Постепенно усиливаемый аскетический подвиг, при своей крайней суровости, достиг своей цели, он воспитал, обновил и вдохновил дух Златоуста. Он нашел искомое им благо не в удалении от страданий, не в равнодушии к людям, но в самом страдании и в любви к людям. Аскетический подвиг не убил в нем личной чувствительности, как это мы видим теперь у факиров Индии и других фанатиков, он не перестал страдать, нет, но его страдания получили новый оттенок, новое направление – сострадания к людям и служения самому человеческому страданию. Здесь то и возникло, и развилось его господствующее этическое направление, обнаружившееся впоследствии в деятельности его, как церковного учителя¹⁴⁶. Одновременно с этим суровый подвиг самоумерщвления достиг своего предела и изнуренный физически Златоуст принужден был возвратиться в Антиохию.

3. Это возвращение Иоанна в Aнтиохию представляется биографу его Палладию не простым последствием физической немощи Иоанна, но знаком божественного промышления о нём¹⁴⁷. И мы не можем иначе смотреть на этот знаменательный факт возвращения Иоанна в оставленный им шумный город после шестилетнего подвига. Не физическое страдание заставило его оставить уединение пустыни. Его воля была настолько сильна, что одно физическое страдание не могло изменить её решений. Страдал он и ранее, но не оставлял пустыни. Жестоко страдал он физически и на архиепископском престоле, но не оставлял своего служения, не искал мирного уединенного покоя, где бы он мог избавиться от своих невыносимых страданий. Страдал физически Златоуст и в изгнании в Армении, и в далеком Кукузе, и в суровой Комане, но страдания физические были слабее духовных и он не заботился о своем физическом здоровье, но среди лишений, неудобств и страданий изгнания он забывал о своей физической немощи и горел пастырскою ревностью, писал вдохновенные послания, заботился о святом деле финикийских миссий, скорбел о недостатках и бедствиях своей любимой, но лишенной его ближайшего руководства паствы. Уступать физическому страданию, покориться внешнему насилию слабой плоти при нежелании свободной и всесильной воли – было не в характере Златоуста. Мы глубоко убеждены, что самые жестокие страдания тела, самое безвыходное болезненное состояние было бессильно само по себе возвратить Златоуста в шумный город. И, однако, мы видим, что он оставил пещеру и явился в Антиохию. Чем же объяснить это его появление? – Не для излечения от тяжких недугов, не для покойной жизни среди жизненных удобств возвратился он в мир, но для трудного и тяжелого служения человеческому страданию и возрождению в качестве пастыря Церкви. Ясно, что не физический недуг извлек его из пустынной пещеры, но тот великий пламень пастырского призвания, который так долго тлел в его богато-одаренной душе, как малая искра, и постепенно возгорался под влиянием аскетизма, самоумерщвления и самоотречения. Возросшая и ясно сознанная Иоанном пастырская идея служения ближним, их возрождение и обновление, – вот, что оказалось настолько сильным, что могло покорить твердую волю великого аскета подвижника Сирийской пустыни. Его возвращение в Антиохию подобно таковым же возвращениям великих отшельников, столпников и подвижников в оставленный ими мир, когда наставали трудные времена для церкви Христовой. Оно подобно выступлению на общественное служение великих носителей пастырского духа – пророков Ветхого Завета, когда они долго отказываясь и избегая возвещения греховному миру необходимости покаяния, наконец, были побеждаемы внутренним призванием. И шли эти великие и пламенные люди в греховный, ожесточенный и жестоковыйный мир возвещать погрязшему во грехах человеку ненавистную ему великую истину покаяния. Так и Златоуст. Долго уклонялся он от пастырского служения, долго избегал его. Продолжителен был его суровый искус, долго он видел для себя главнейшую цель в личном совершенствовании души, в личной борьбе со страстями, в личном аскетизме. Но пастырское призвание зрело в нём. Оно проявилось, наконец, в его душе, как великий и всепоедающий пламень, как горящий уголь в устах пророка, и покорило его противоборствующую волю. Так и, исключительно, таким образом можем мы объяснить выход Златоуста из пустыни и возвращение в Антиохию. Мы не смотрим на последнее, как на частный и изолированный факт его жизни, но как на необходимое следствие всей его предыдущей жизни и в особенности его шестилетнего аскетического подвига. Этот второй Моисей, величайшее сокровище данное миру, говорит св. Иоанн Дамаскин о Златоусте, оставил Египет, оставил пользование жизнью, насколько это его касалось, совершенно выделился из мира и вследствие этого увидел в страданиях, как бы в купине, блистающего Бога. Подобно тому, как роза вырастает среди шипов, так в подвигах добродетели возросло это благовонное и приятное Богу растение (Златоуст). Отрешившись от привязанности к миру, равнодушный ко всему земному, он оставался в размышлении о Боге и созерцал Бога, насколько возможно созерцать. Потом он снова возвратился в оставленный им Египет, намереваясь вывести оттуда, из горькой работы фараона, великий и многочисленный народ в благодатную землю обетования путем прохождения багряного моря божественной воды и крови, ограждая себя от нападений греховного Амалика воздеянием рук во образ Того, Кто ради любви к нам простер на крест свои руки, чтобы доставить нам возможность избавления. Проведя два года в пещере, в постоянном бодрствовании духа и тела, размышляя о божественных изречениях и жестоко умерщвляя плоть, он скоро освободился от греховного неведения, пришел в себя самого светом истинного знания и смиренно возвратился в мир для великого и превосходнейшего делания¹⁴⁸. Итак, на возвращение Иоанна в Aнтиохию после шестилетнего аскетического подвига нужно смотреть не как на уступку тяжелому физическому недугу, но, как на завершение его многолетнего подвига и последний акт продолжительного и весьма важного периода его жизни – периода подготовления его к великому пастырскому служению и к осуществлению тех высоких задач служителя Божия, какие он носил в ясно осознаваемом им идеале¹⁴⁹.

По возвращению в Антиохию в конце 380 или в начале 381 г., Иоанн был поставлен в сан диакона Антиохийской Церкви. Посвящение его несомненно было совершено воспитателем его юности Мелетием, который, по смерти Валента в 378 г., по указу Грациана, преемника Валента, возвратился из изгнания в Антиохию. Таково ясное свидетельство об этом достовернейшего биографа Златоуста Палладия¹⁵⁰. Поставление во диакона было несомненно не позже февраля 381 г., так 12 числа этого месяца Мелетий отправился в Константинополь для присутствия на Втором вселенском соборе, откуда и не возвращался, так как умер в Константинополе во время соборных заседаний¹⁵¹. Давно знавший своего чтеца-отшельника, Мелетий с восторгом принял его в свои архипастырские объятия и, зная его подготовленность к церковному служению, но вместе и его смиренное уклонение от видных церковных должностей, поставил его во диакона Антиохийской Церкви. И мы видим, что Иоанн, прежде долго и упорно отклонявшийся от церковного служения, теперь смиренно принимает сан диакона. Очевидно, продолжительный аскетический искус создал в нём психологическую возможность примирить ясно сознаваемое личное недостоинство с высотою пастырского идеала. Горячая любовь к страждущим ближним, решимость всецело отдать себя священному служению были встречены архипастырским призванием и Иоанн покорился. По возвращении в отечество, говорит Дамаскин, Златоуст принимает степень священства и, как благодарный сын, своею деятельностью отдает награду своей матери – кормилице¹⁵².

Не долго пришлось служить Иоанну в сане диакона при поставившем его в эту священную степень епископе. Но и Флавиан, достойный преемник Мелетия на Антиохийской кафедре, был настолько же опытный пастырь и настолько же тепло и сердечно относился к Иоанну, как и Мелетий. Ревностно исполнял Иоанн вновь возложенные на него обязанности диакона. Эти обязанности состояли из служения при священнодействии епископа, надзора за благочинием в церковных собраниях и церковной благотворительности. Диакон тогда был при епископе участником всех его распоряжений. Должность диакона была трудная, но зато представляла самое лучше подготовление к должности епископа. Быть опорою бедных, изучать их несчастья, видеть собственными глазами крайность нужд, находить причины тому часто в жадности и жестокости богачей, являться к неимущим и слабым, как бы видимым орудием Церкви, – всё это было особенно приятно св. Златоусту, сердце которого было так нежно и который так ненавидел ложь и притворство. Диаконство перевело его в сферу действительной жизни и открыло его глазам людские страдания. Жизнь показала ему человека во всей его нравственной наготе и дала ему знание страстей, интересов, бедствий и пороков. Печальное знание, тем не менее, знание необходимое для тех, кто хочет нести на себе пастырское служение ближним. Таким образом, диаконское служение Златоуста в Антиохийской Церкви было продолжением подготовительного периода его жизни, было школою пастырского ведения. Оно дало ему то, чего не могло дать пустынное подвижничество, дало ему знание действительной жизни, её законов и нравов в их лучших и дурных сторонах. Служение диакона было весьма важно для Златоуста в том именно отношений, что давало обширное поле наблюдения и полную возможность изучения жизни.

4. Прямых пастырских обязанностей учительства и духовного врачевания он в это время не нес¹⁵³. Однако, совершенно справедливо утверждает Марцеллин в своей хронике, что Златоуст во время пятилетнего диаконского служения в Антиохии написал многие божественные книги¹⁵⁴. По свидетельству Палладия, способность Златоуста к учительству была известна жителям Антиохии и во время его диаконского служения, что и послужило, главным образом, причиною страстных желаний народа видеть Златоуста в сане пресвитера¹⁵⁵. Учительность Златоуста была известна Антиохийцам из раннейших литературных его трудов и из тех немногих, но весьма ценных творений, которые были написаны им несомненно в пятилетий период диаконского служения. Мы разумеем два увещательных слова «К молодой вдове», «Книги о девстве», и «Слово о блаженном Вавиле, а также против Юлиана и к язычникам». Для характеристики указанного периода жизни Златоуста мы считаем необходимым сделать несколько замечаний о происхождении, содержании, характере и значении этих произведений.

Увещательные слова «К молодой вдове» (ad juniorem viduam) имели поводом для своего происхождения¹⁵⁶ неудержимую скорбь молодой вдовы некоего Фирасия. Фирасий был молодой вельможа, замечательный не столько по своему служебному положению, сколько по своим высоким нравственным качествам. Златоуст называет его редким человеком между светскими людьми того времени¹⁵⁷. Он принадлежал к числу возлюбленных Божиих, был человеком полезным и добродетельным¹⁵⁸ и не сделал ничего такого, что лишило бы его небесного царствия¹⁵⁹. Общие положения, которые можно извлечь из всего содержания указанного Слова, сводятся к следующим:

1) Фирасий был человек добродетельный, поэтому переход его в загробный мир для него лично есть несомненное благо, как достижение конечной цели бытия.

2) Земная судьба человека не есть что-нибудь определённое, а есть колеблющаяся сумма случайных элементов, поэтому нельзя думать, что продолжение жизни есть благо.

3) Духовное общение между людьми возможно и по смерти одних, в виду этого безутешная скорбь не имеет никаких оснований.

4) Наконец, нужно заботиться об усилении тех оснований, при существовали которых переход в загробный мир не представляет чего-нибудь страшного, то есть жить добродетельно.

Частное раскрытие и обоснование этих положений поражает читателя знанием человеческого сердца, его скрытых недугов и лучших средств для врачевания последних, знанием жизни и её законов, глубочайшею способностью в духовном общении приобщаться страданию ближнего.

Второе слово «К молодой вдове» (ejusdom ad eamdem de non iterando conjugio) является естественным продолжением первого и развивает ту мысль, что разрешившемуся от супружеских уз после смерти одного из супругов лучше не вступать в новый брак. Мысль свою Иоанн обосновывает на положениях нравственного чувства и здравого смысла¹⁶⁰.

Книга «О девстве» представляет прекрасное по стилю и замечательное по глубине мысли изложение начал христианского девства, его внутренних оснований, связь его с общими положениями православного христианского нравоучения и догматики, вследствие чего понятною становится невозможность истинного девства у язычников и еретиков. По глубине мысли и аскетическому направлению этого замечательного творения Златоуста, оно представляет прекрасный плод аскетизма его автора и один из лучших опытов приложения к жизни начал аскетизма¹⁶¹.

Но, несомненно, первое место между творениями Златоуста, относящимися к исследуемому нами подготовительному периоду его жизни, должно принадлежать «Слову о блаженном Вавиле». Это замечательное произведение Златоуста имеет характер апологии¹⁶². По своему поводу написания оно относится к действительному историческому факту, а по способу освещения последнего представляет убежденную защиту христианства и христианского пастырства. Как важнейшее из сочинений подготовительного периода, Слово о блаженном Вавиле заслуживает особенного внимания. В основе сочинения о блаженном Вавиле лежит факт, имевший место при Юлиане-отступнике. В окрестностях Aнтиохии было предместье, замечательное по красоте местоположения, чистому, благовонному воздуху и обилию источников, покрытое тенистыми кипарисами. Здесь находился храм Аполлона и прорицалище. Во время Златоуста, Дафна (так звали предместье) служила местом прогулки, шумных и разгульных пиршеств и разврата. Для уничтожения безобразия при Галле в Дафне был построен храм и перенесены мощи святого Вавилы. Нравственная цель была достигнута, безобразия прекратились, прекратились и прорицания в капище Аполлона. В 362 году Юлиан, ревностный приверженец язычества, приказал удалить мощи святого Вавилы из Дафны, надеясь восстановить капище Аполлона во всем блеске. Мощи святого Вавилы с необыкновенною торжественностью были перенесены в Антиохию, но торжества язычества не последовало. Вскоре по перенесении мощей Вавилы храм Аполлона был истреблен огнем, но так что его нижние части остались на память грядущим поколениям, как доказательство ничтожества идолов¹⁶³. Таким образом, добродетель христианства восторжествовала над языческими суевериями. Обширная книга Златоуста о святом Вавиле начинается общим обозрением истории христианства. История Евангельская, по Златоусту, наглядно свидетельствует о том, что Христова истина восторжествовала над ухищрениями лжи мира. Смысл и основание этого несомненного закона истории домостроительства человеческого спасения заключается в самом содержании истины, в её существе. Сила истины не нуждается ни в какой помощи, но, хотя бы тысячи людей старались заглушить её, она не только не истребляется, но чрез самых притеснителей своих становится блистательнее и возвышеннее, посмеиваясь над беснующимися и тщетно изнуряющими самих себя¹⁶⁴. Отсюда следует для Златоуста вывод относительно средств сообщения людям Христовой истины. Сила истины, исходя из самого существа последней и обращаясь к внутреннему опыту людей, не нуждается во внешней насильственной помощи, поэтому христианам не позволяется ниспровергать заблуждение принуждением и насилием, но заповедано убеждением, словом и кротостью совершать спасение человеческое¹⁶⁵. Внешние насильственные средства излишни даже для устранения внешних препятствий к распространению истины, так как её самодовлеющая сила преодолевает все и проявляется преимущественно среди препятствий и гонений, при условиях скорби, преследования и борьбы, но – не свободы и спокойствия¹⁶⁶. Свет никогда не будет мраком, пока он свет, и истина наших дел не опровергается, потому что она истина, а сильнее её нет ничего¹⁶⁷. История показывает, что во времена гонений христианство было сильнее, чем во времена мира. «Когда, – говорит Златоуст, – восходит на царский престол кто-нибудь согласный с нами в исповедании Бога, тогда христиане бывают в беззаботном состоянии, – так мало они возвышаются почестями. Когда же получит власть человек нечестивый, везде преследующий нас и подвергающий бесчисленным бедствиям, тогда наше положение бывает превосходно и блистательно, тогда время доблестей и трофеев, тогда случай достижения венцов, похвал и всякого отличия¹⁶⁸. Указав, таким образом, существенную сторону христианской истины – её самодовление, Златоуст в лице священно-мученика Вавилы рисует образ идеального служителя истины, глубоко верующего в силу последней, самоотверженного борца и защитника её. Он указывает факт отлучения святым Вавилою от Церкви императора, изменившего истине. «Того, кто владел большею частью вселенной, обладал многими народами, многими городами, бесчисленными войсками и был страшен везде, как по величию своей власти, так и по жестокости своих нравов, Вавила отлучил от Церкви с такою твердостью и с таким бесстрашием, с каким пастух отделил бы от стада паршивую и больную овцу. Он сделал это, подтверждая на деле слова Спасителя, что раб только тот, кто совершает грех, хотя бы он имел на голове своей тысячу венцов, хотя бы казался владыкою всех людей, а кто не сознает ничего худого, тот, хотя бы был в числе подданных, царственнее всех царей. Таким образом, подначальный распоряжался начальником и подчиненный судил владевшего всеми и произносил осуждавший его приговор¹⁶⁹ – и все это он делал спокойно и кротко, потому что душа его была проникнута духовною солью»¹⁷⁰. Последнее и составляет необходимый элемент личности истинного служителя истины. «Врачи, когда им нужно разрезать загноившиеся члены или остановить в них воспаление, приступают к врачеванию, не приводя себя наперед в грех, а напротив тогда особенно и стараются соблюсти душу в спокойном состоянии. Если же тот, кто хочет лечить тело, имеет нужду в таком спокойствии, то врачующему душу нужно быть в высшем и превосходнейшем состоянии спокойствия и любомудрия»¹⁷¹. Индивидуальный факт духовного врачевания, в силу свойств своей природы, должен, однако, достигать и достигает общих целей. «Хотя отлученный был один, но пользу от этого получили многие, все неверующие были поражены и удивились, узнав, какое дерзновение сообщает Христос рабам своим»¹⁷². Частный факт сам по себе, как бы он ни был блестящ и удивителен, не имеет, однако, цены, если он не служит средством для общей цели, поэтому хороший человек должен делать все для общей пользы и для исправления жизни других¹⁷³. Святой Вавила был подвергнут мучительной смерти за свою пастырскую ревность, но «эта смерть была для него радостью, потому что святые, любя Господа, с великим усердием принимают страдания за Него и становятся 6oлее радостными»¹⁷⁴. «Одно только может доставлять печаль истинному пастырю, – это погибель грешника и его упорное пребывание во зле»¹⁷⁵. Подробно исследовав обстоятельства смерти Вавилы, Златоуст делает следующие выводы пастырского характера. «Блаженный своим поступком обуздал неверных, а верных сделал более благочестивыми, не только частных людей, но и воинов, и военачальников, и градоначальников, показав, что и царь, и последний из всех, у христиан суть одни только имена, что и носящий диадему не лучше самого последнего, когда он должен быть обличен и наказан. Он принес пользу имеющим впоследствии священствовать и царствовать. У первых возвысил ум, показав, что получивший священство есть более властный блюститель над землею и над совершающимся на земле, нежели носящий багряницу и что надобно не уменьшать величие этой власти, но скорее отказываться от жизни (точнее – от души), нежели от прав, который Бог свыше дал этой власти»¹⁷⁶. Если не безопасно лицемерить тогда, когда обижают человека, то какого наказания ни будет достоин тот, кто молчал и не обращал внимания, когда оскорбляемы были законы божественные?¹⁷⁷ Пастырский подвиг блаженного Вавилы был делом свободного произволения, а не необходимости, в знак этого святой завещал погрести вместе с его прахом и знаки его подвигов, выражая, что ему весьма приятны и любезны эти узы по сильной любви, привязывающей его ко Христу. «И теперь, – говорит Златоуст, – лежат эти узы вместе с его прахом, внушая всем предстоятелям церквей, что, хотя бы им надлежало быть связанными, или быть убитыми, или потерпеть что-либо подобное, всё они должны переносить охотно и с великим удовольствием, дабы не изменить и не постыдить вверенной им власти ни в малейшей части»¹⁷⁸. «Блаженный Вавила, – так заключает Златоуст излагаемую книгу, – показал, какое различие между священством и царскою властью, укротил всю мирскую гордость и попрал житейское тщеславие, научил царей не простирать своей власти далее назначенной им от Бога меры, показал и священным лицам, как должно им пользоваться своею властью»¹⁷⁹.

Мы подробно остановились на содержании книги Златоуста о блаженном Вавиле в виду её особенной важности для характеристики изучаемого периода жизни великого пастыря Церкви. В раннюю пору своей жизни, когда Иоанн имел еще привязанность к миру и земле, зрел в нём великий идеал пастырства. Скоро настала пора призвания его к пастырскому служению. Сознание своего недостоинства и личных недостатков по сравнении с идеалом священства побудило Златоуста отказаться от предлагаемого ему высокого служения и бежать в пустыню от мира, чтобы путем аскетизма под руководством великих подвижников духа, в созерцании природы, в размышлении о судьбах Божиих, в самоуглублении и самопознании стяжать себе то высокое душенастроение, какое представлялось ему необходимым условием для достойного принятия пастырской благодати. Продолжительным и суровым искусом он пришёл к сознанию безысходности и бесцельности человеческой жизни, коль скоро она имеет строго индивидуальный характер, такая жизнь бессмысленна и бесцельна. Он понял, что смысл жизни в служении ближним, в посвящении себя на служение общественному благу, – созиданию ближних и умиротворению мира. И вот он вышел из уединения, оставил пустыню и безропотно, покорно отдался воле Божией и воле епископа, призвавшего его к священному служению в низшей степени – диaкoнa. В продолжительный сравнительно период этого служения он внимательно изучал жизнь, человеческие страдания, борьбу страстей, законы духовной жизни, поскольку уже сами обязанности диаконского служения ставили его лицом к лицу с жизнью во всех её лучших и дурных сторонах. Любовь к ближним, горячее желание дать людям мир, уврачевать духовные страдания, желание, ощущавшееся им, как внутренний огонь в его душе, – все это влекло его к пастырскому служению. Строго говоря, уже самое возвращение его из пустыни в Антиохию следует считать выражением определившейся в нем готовности принять пастырский сан. Но он сознавал нужду в некотором изучении жизни, её условий и законов, применительно к началам духовного возрождения, какие даны были в его внутреннем опыте после многолетнего аскетического искуса. Его готовность к пастырскому служению не стоит, однако, в прямой противоположности с тем отказом и бегством от священства, которые имели место прежде, чем он прошел аскетическую школу. Там его отказ имел свое основание в смирении и сознании личного недостоинства, здесь, – его готовность нести иго Христово объясняется его любовью к людям, покорности воле Божией и ясным сознанием цели и смысла человеческой жизни. Он не утратил того высокого пастырского идеала, который нашел свое выражение в вдохновенных и возвышенных словах о священстве, нет, этот идеал был присущ его душе во всю его жизнь до того последнего момента жизни, когда он умер в отдаленной Армении с своим классическим изречением на устах: «Слава Богу за всё!» Пастырский идеал Златоуста дышит во всех его многочисленных и дивных творениях, в каждом предприятии, в каждом поступке его ревностной пастырской деятельности. Готовность же его принять на себя иго Христово, при сознании своего недостоинства и высоты пастырского идеала, объясняется тем, что путем аскетического искуса Златоуст открыл в своем духе, познал и изучил те законы и основания, на которых возможно примирение неба и земли, – высокого идеала пастыря с личным недостоинством кандидата священства. Эти законы – суть законы любви и самоотречения. Сознавая непреложность, силу и вседейственность этих законов, Златоуст принял на себя иго пастырского служения, как самый непоколебимый стимул осмысленной и целесообразной жизни. К сознанию указанных законов Златоуста привело двойное воспитание, которое он прошел: воспитание аскетическое и воспитание общественное, воспитание пустыни и воспитание жизни.

6. Поставление Иоанна в степень пресвитера, относящееся несомненно к 386 г.¹⁸⁰, было совершено преемником Мелетия на Антиохийской кафедре, – епископом Флавианом¹⁸¹. По свидетельству многих историков (Бароний, Георгий Александрийский и др.) поставление Златоуста во пресвитера было соединено со многими чудесными явлениями. Так, когда епископ Флавиан пел в ночное время гимны (hymnos nocturnos recitaret) ему явился ангел и повелел ему поставить Иоанна во пресвитера. Точно также и самому Иоанну явился ангел и убеждал его, чтобы он не отказывался от пресвитерского сана. Наконец, во время самого посвящения Иоанна над его главою был виден белый голубь¹⁸². Хотя Палладий и умалчивает об этих чудесных явлениях, однако, нет оснований и к тому, чтобы считать их фиктивными, тем более, что в первой беседе Златоуста по поставлении его во пресвитера можно видеть некоторое подтверждение этих свидетельств.

7. Испрашивая молитву за себя у своей паствы, Златоуст говорит следующее: «Мы нуждались в защите и прежде, когда одни проводили жизнь покойную, но когда выведены на средину, – не говорю как, – человеческим ли старанием, или божескою благодатью, нисколько не спорю с вами об этом, чтобы не сказал кто-нибудь, будто я говорю притворно. Как бы то ни было, но когда мы выведены и приняли на себя это крепкое и тяжкое иго, нам потребны многия руки и бесчисленные молитвы, да возможем в целости возвратить залог, давшему его Господу в тот день, когда получившие таланты будут позваны и введены и должны будут отдать отчет»¹⁸³. Нельзя не видеть в этих словах оратора его глубокого убеждения в своем благодатном высшем призвании к священству. Единственно только смирение и скромность удерживают его от восторженного исповедания чудодейственной и всемощной благодати Божией, призвавшей его, долго противившегося, к пастырскому служению. Все содержание его первой речи убеждает в таком именно воззрении Златоуста на свое посвящение. Не смотря на близость свою к 40-летнему возрасту, Златоуст считает себя все еще юным для столь великого дела, каково пастырское служение. «Ужели истинно то, что совершилось с нами, – вопрошает он. – Ужели настоящее не ночь и не сновидение, но, действительно день и мы все бодрствуем. Ныне все случилось, сбылось и совершилось такое, что невероятнее сновидений и город столь обширный и многолюдный, народ чудный и великий внимает нашему убожеству, как будто услышит от нас что-либо великое и превосходное»¹⁸⁴. На свое пастырство Иоанн смотрит во время посвящения, как на великую жертву Богу, драгоценнейшую и лучшую всех других жертв, поэтому он признает необходимым для себя постоянное духовное делание, чтобы «с великим трудом собранные, немногие духовные блага не исчезли, оставя душу пустою и бессодержательною»¹⁸⁵. С таким смирением святитель Златоуст приступил к пастырскому служению, которое он решился проходить в полном внимании к своему внутреннему человеку, со всею ревностью, до последнего издыхания, пока Богу угодно будет хранить его в настоящей жизни.

Пресвитерское служение Златоуста не богато внешними событиями, потому что, по самому положению своему он был не администратором церкви, а проповедником, – учителем народа. Во время Златоуста в Антиохийской Церкви обязанности пресвитеров были разделены для удобства их исполнения сообразно со способностями каждого. Одним было поручено совершать богослужение, другим – заведовать внешними делами, третьим – руководить религиозно-нравственной жизнью Церкви посредством проповеди. Последние обязанности представлялись по существу труднейшими, как об этом говорит сам Златоуст в 3 беседе на первое послание к Коринфеянам. «Благовествование, – говорит он, – есть дело важнейшее. Благовествование предоставлено было (в Церкви Апостольской) немногим, а крестить мог всякий, имевший священство. Человека, наставленного в вере и уверовавшего, крестить может и всякий другой: расположение приступающего и благодать Божия довершают все. А чтобы неверных доставить в вере, – это требует великого труда, великой мудрости и даже представляет опасности. Там уже все сделано. Желающий принять таинство убежден в вере и нисколько не трудно крестить уверовавшего, а здесь (в благовествовании) нужен великий труд, чтобы переменить расположение, исправить нрав, уничтожить заблуждение и насадить истину». Учительство и проповедь возлагались на пресвитеров образованнейших и искуснейших в слове. Святитель Златоуст был известен своим высоким просвещением и необыкновенным красноречием, поэтому ему было поручено служение в качестве учителя и проповедника. Эта деятельность была особенно пригодна ему, особенно соответствовала складу его духовных сил, не потому только, что он был образованный, просвещенный и красноречивый человек, но и потому, в особенности, что он был аскет-подвижник, потому что он опытно знал законы духовной жизни, знал тайну влияния на человеческую волю, знал законы возрождения душ. Это знание, весь склад его духовной жизни, неослабное личное духовное совершенствование делало его всесильным духовным владыкою над толпой, которая была готова на всё по одному слову знаменитого подвижника пастыря. Его внутренняя мощь делала его центром церковной жизни, двигателем народных масс, не смотря на то, что все административные мероприятия его времени шли помимо его личного участия. Одною только силою духа, одним только нравственным влиянием своим силен был Златоуст настолько, что мог вести безоружно победоносную борьбу с внешнею силою, со всем злом тогдашней жизни. Один внешний вид Златоуста¹⁸⁶, одно его появление на кафедре уже делало его владыкою многочисленных слушателей. Его глубокий проницательный взор при больших и впалых глазах, смотрящих кротко, смиренно и любовно, привлекал к нему сердца и вливал елей обновления в расслабленные души. Вообще, его внешность была точным отпечатком его великого духа. Его непобедимая и всемощная власть над людьми не была лишь минутным торжеством внешнего красноречия и не оно привлекало к нему сердца, но – полнота его духовной жизни, постоянное внутреннее делание, внимание к себе, парение духа к Богу, пламенение любовью к ближним, – вот что делало его неиссякаемым сосудом благодати. И неудержимо тек благодатный источник его пастырского слова, орошая греховное поле, обращая сухую, грязную и бесплодную почву в прекрасный сад Божий, в плодоносную и богатую ниву.