Беседа 15

Евр.9:1–5. И первый завет имел постановление о Богослужении и святилище земное: ибо устроена была скиния первая, в которой был светильник, и трапеза, и предложение хлебов, и которая называется «святое». За второю же завесою была скиния, называемая «Святое святых», имевшая золотую кадильницу и обложенный со всех сторон золотом ковчег завета, где были золотой сосуд с манною, жезл Ааронов расцветший и скрижали завета, а над ним херувимы славы, осеняющие очистилище; о чем не нужно теперь говорит подробно.

1. Доказав со стороны священника, священства и завета, что (ветхий завет) должен был окончиться, (апостол) теперь доказывает то же со стороны самого устройства скинии. Каким образом? Когда говорит о святом и святом святых. Святое есть образ прежнего времени, потому что там все соверши­лось с жертвоприношениями; а святое святых есть образ настоящего. Словом – святое святых (апостол) означает и небо, и завесу неба, и плоть (Христову), входящую внутрь завесы: «открыл нам, – говорит, – через завесу, то есть плоть Свою» (Евр. 10:20). Впрочем нужно объяснить это место с самого начала. Что же он говорит? Кто «первый»? Завет. «Имел постановление о Богослужении». Что значит: «постановление о Богослужении»? Знаки или постановления; как бы так говорит: тогда он имел их, а теперь не имеет, – и этим уже выражает, что (ветхий завет) отменён: «имел», говорит, так что теперь он, хотя бы и оставался, уже не имеет (силы). «Святое же людское» («Святилище земное»). «Людским» называет его по­тому, что всем дозволялось входить в него; в одном и том же здании назначено было место, где стояли священники, где иудеи, прозелиты, назореи. Так как оно было доступно и язычникам, то и называет его людским (κοσμικόν, мирским); иудеи же не были мирскими. «Скиния первая, – говорит, – в которой был светильник, и трапеза, и предложение хлебов». Это – мирские знаки. «За второю же завесою, – следовательно, не одна была завеса, но была завеса и вне (святаго), – была скиния, называемая Святое святых». Смотри, как он называет то и другое скинией, потому что она как бы шатром осеняла находившееся там. «Имевшая золотую кадильницу, – говорит, – и обложенный со всех сторон золотом ковчег завета, где были золотой сосуд с манною, жезл Ааронов расцветший и скрижали завета». Все эти вещи были священны и служили ясными памятниками иудейской неблагодарности.

«И скрижали завета, – Моисей разбил их, – и манну«: когда (иудеи) роптали, тогда (Моисей) и повелел, на память потомкам, положить её в золотую стамну. «Жезл Ааронов расцветший», – потому что они возмутились; иудеи были неблагодарны, непрестанно получая благодеяния, забывали их, потому, по повелению законодателя, всё это было положено в золотой ковчег, чтобы передать памяти потомков. «А над ним херувимы славы, осеняющие очистилище». Что значит: «херувимы славы»? Значит – или славные, или подчиненные Богу. Хорошо также он указывает, что они находились выше, выра­жая, что есть предметы выше тех вещей. »О чем, – говорит, – не нужно теперь говорить подробно». Здесь он намекает, что всё это были не одни только видимые вещи, но и знаки чего-то дру­гого. "О чем, – говорит, – не нужно теперь говорить подробно» – может быть, потому, что это требует продолжительного объяснения.

«При таком устройстве, в первую скинию всегда входят священники совершать Богослужение» (Евр. 9:6). Т.е., хотя это и было, но иудеи не участвовали в этом, потому что не видели этого; следовательно, было не столько для них, сколько для тех, для кого служило прообразом. «А во вторую – однажды в год один только первосвященник, не без крови, которую приносит за себя и за грехи неведения народа» (Евр. 9:7). Видишь ли самые прообразы, здесь уже пред­ложенные? Чтобы не сказали: как может быть одна жертва, как первосвященник (Христос) однажды принес её? – (апостол) показывает, что так было издревле: святейшая и страш­ная (жертва) была одна. Так-то (иудеи) были приготовляемы издревле: и тогда, говорит, архиерей приносил жертву однажды. Хорошо также сказано: «не без крови»; не без крови, хотя и не такой крови (как ныне), потому что и служение было не таково. Это означало, что настанет (жертва), которая не будет истре­бляться огнём, но более обнаруживаться кровью. Так как под жертвою (апостол) разумеет крест, при котором не было ни огня, ни дров, и который не был приносим много раз, но однажды принесён (обагренный) кровью, то показывает, что и ветхозаветная жертва была такова же и приносилась однажды с кровью. «Которую приносит, – говорит, – за себя и за грехи неведения народа». Смотри, не сказал: о грехах, но: «грехи неведения народа», чтобы они не высокомудрствовали: хотя бы, говорит, ты согрешил невольно, но и при нежелании своём ты допустил неведение, и потому никто не может быть чистым. Везде он прибавляет: «за себя», выражая, что Христос – первосвященник, гораздо высший иудейского. Действительно, если Он был непричастен грехам нашим, то как Он мог принести жертву за Себя? Для чего же, спросишь, (апостол) и сказал это? Для указания на высшее. Доселе не было рассуждения; а далее он рассуждает и говорит: «Сим Дух Святый показывает, что еще не открыт путь во святилище, доколе стоит прежняя скиния» (Евр. 9:8). Для того, говорит, это было так устроено, чтобы мы знали, что святое святых, т.е. небо, ещё недоступно. Впрочем, на том основании, что мы не входим в него, мы не должны думать, будто его нет; мы не могли входить и во святое святых. »Она есть, – говорит, – образ настоящего времени» (Евр. 9:9).

2. Какое время он называет наступающим? Время прежде пришествия Христова; а время после пришествия Христова уже не есть наступающее. Как в самом деле оно может быть наступающим, когда оно уже наступило и оканчивается? И еще нечто другое он выражает здесь: "она есть, – говорит, – образ настоящего времени», т.е. было прообразом. «В которое приносятся дары и жертвы, не могущие сделать в совести совершенным приносящего» (Евр. 9:9). Видишь ли, как ясно он показал здесь, что значит: «закон ничего не довел до совершенства», и: «если бы первый завет был без недостатка, то не было бы нужды искать места другому» Как? «По совести» («в совести»). Жертвы не очищали души, но касались только тела: они были по «закону заповеди плотской». Подлинно, они не могли очистить ни прелюбодеяния, ни убийства, ни святотатства. Вот (заповедано было): это ешь, а этого не ешь, – хотя все это без­различно. «И которые с яствами и питиями, и различными омовениями и обрядами». Это, говорит, пей; хотя о питии ничего не было заповедано, но (апостол) сказал так для выражения маловажности этих предметов: «и различными омовениями и обрядами, относящимися до плоти, установлены были только до времени исправления» (Евр. 9:10). Вот в чём состоит оправдание плотское. Здесь он отвергает жертвоприношения, показывая, что они не имели никакой силы и что они существо­вали только «до времени исправления», т.е, оставались до времени, которое исправляет всё.

«Но Христос, Первосвященник будущих благ, придя с большею и совершеннейшею скиниею, нерукотворенною» (Евр. 9:11). Здесь он разумеет плоть (Христову). И хорошо назвал её большею и совершеннейшею, так как Бог-Слово и вся сила Духа обитает в ней: «Ибо не мерою дает Бог Духа» (Иоан. 3:34); называет её «совершеннейшею», как безукоризненную и совершив­шую большие дела. «Сиречь, не сея твари» («Не такового устроения»). Вот почему она боль­шая; она не была бы от Духа, если бы человек устроил её. «Не сея твари», т.е. не такого устроения, как твари, но духов­ного: она устроена Духом Святым. Видишь ли, как он называет тело (Христово) и скинию, и завесою, и небом? «Большею и совершеннейшею, – говорит, – скиниею", и далее: «открыл нам через завесу, то есть плоть Свою» (Евр. 10:20); и ещё: «входит во внутреннейшее за завесу» (Евр. 6:19); и ещё: «Христос вошел не в рукотворенное святилище, по образу истинного устроенное, но в самое небо, чтобы предстать ныне за нас пред лице Божие» (Евр. 9:24). Для чего же он делает это? Чтобы научить нас, что в том и другом прообраз – одно и то же значение. Именно: небо есть завеса, по­тому что завеса так же отделяет святое, как и плоть скрывает божество; равно и плоть, заключающая божество, есть скиния; и небо есть также скиния, потому что там внутри пребывает священник. «Христос вошел, – говорит, – как первосвященник»; не сказал: сделавшись, но: «вошел», т.е. пришедши на это самое дело и не преемствовав какому-нибудь другому, не так, чтобы наперед пришёл, а потом сделался (первосвященником), но был им вместе с тем, как пришёл. Также не сказал: «пришёл священник» жертвоприношений, но: «грядущих благ», так как невозможно изобразить всё словом. «И не с кровью козлов и тельцов» (Евр. 9:12), – потому что всё изменилось. «Но со Своею Кровию, однажды вошел во святилище и приобрел вечное искупление»: вот здесь он разумеет небо. «Однажды, – говорит, – вошел во святилище и приобрел вечное искупление». Слово: »приобрел" выражает, что это дело – одно из весьма дивных и неожиданных, как Он одним входом приобрёл вечное спасение.

Далее следует доказательство: «Ибо если кровь тельцов и козлов и пепел телицы, через окропление, освящает оскверненных, дабы чисто было тело, то кольми паче Кровь Христа, Который Духом Святым принес Себя непорочного Богу, очистит совесть нашу от мертвых дел, для служения Богу живому и истинному!» (Евр. 9:13–14). Если, говорит, кровь волов может очищать плоть, то гораздо более кровь Христова может омыть нечистоту души. Чтобы под словом – «освящает» ты не разумел здесь чего-нибудь важного, он объясняет и показывает различие того и другого очищения, как последнее высоко, а первое низко, – и справедливо, – потому что там была кровь во­лов, а здесь (кровь) Христова. Впрочем, он не удовольство­вался именем (Христа), но излагает и способ принесения Им жертвы: «Ибо если, – говорит, – Духом Святым принес Себя непорочного Богу», т.е., эта непорочная жертва была чиста от грехов. А выражение: «Духом Святым» показывает, что она принесена не при посредстве огня, или чего-нибудь другого. »Очистит – говорит, – совесть нашу от мертвых дел». И хорошо сказал: «от мертвых дел», потому что как там, если кто прикасался к мертвецу, осквернялся, так и здесь, если кто прикасается к мёртвому делу, оскверняется в совести. «Для служения, – говорит, – Богу живому и истинному». Здесь он выражает, что совершающий мертвые дела не может служить живому Богу. Справедливо говорит: «Богу живому и истинному», означая, что и приносимое Ему должно быть таково же; следовательно, приносимое нами живо и истинно, а приносимое иудеями мертво и ложно, – и это справедливо.

3. Итак, никто, имеющий мертвые дела, пусть не приходит сюда; если прикоснувшемуся к мёртвому телу запрещалось входить (в скинию), то гораздо более – имеющему мёртвые дела, – это осквернение самое отвратительное. А мёртвые дела – это все те, которые не имеют жизни, которые издают зловоние. Как мёртвое тело неспособно ни к какому чувствованию и смущает приближающихся к нему, так и грех скоро поражает мыслительную способность и не оставляет в покое самую душу, но тревожит её и мучит. Говорят, что зараза, как скоро появляется, тотчас причиняет вред телам. Таков и грех: он подобен заразе, только повреждает не воздух наперёд и потом тела, но прямо вторгается в душу.

Не замечаешь ли ты, как зараженные горят, как они мечутся, какое издают зловоние, как отвратительны их лица, как все они нечисты? Таковы и грешники, хотя они и не видят этого. Не хуже ли, скажи мне, всякого одержимого горячкой преданный страсти корыстолюбия или сладострастия? Не нечистее ли он всякого такого, совершая и допуская всё постыд­ное? Что может быть отвратительнее корыстолюбца? На что ре­шаются блудницы, или выступающие на зрелищах, на то (решится) и он; и даже скорее, может быть, те не решатся, не­жели он. Что я говорю: решится? Он и раболепствует перед теми, перед кем не следует, и бывает дерзок там, где не следует, и никогда не держит себя ровно: часто людям порочным, неблагонамеренным, развратникам, которые гораздо хуже и ничтожнее его, он угождает и льстит, а других, благородных и вполне добродетельных людей, поносит и оскорбляет. Видишь ли в том и другом случае его небла­городство и бесстыдство? Он и скромен через меру, и высокомерен. Блудницы остаются дома, виновные в том, что за деньги продают своё тело; но они представляют в своё оправдание бедность и крайний голод, хотя и это отнюдь не может оправдать их, потому что можно кормиться трудами. А корыстолюбец не остается дома, но идёт посреди города, предавая не тело, но душу свою диаволу; сообщается и совокупляется с ним, как бы с блудницею, и, вполне удовлетворив своей похоти, удаляется; и видят это не два или три человека, но весь город. Блудницы обыкновенно отдаются каждому, кто даёт золото; кто бы ни предложил им плату, раб или свободный, единоборец или кто-нибудь другой, они принимают; а тех, которые ничего не предлагают, хотя бы они были благороднее всех, без денег не допускают к себе. То же делают и ко­рыстолюбцы; чистых мыслей, когда они не доставляют денег, не допускают, а мыслей грязных и действительно звероподобных держатся из-за денег и бесстыдно усвояют их, погубляя таким образом красоту души своей. Как блудницы бывают безобразны, черны, грубы, толсты, нестройны, неблаговидны и вообще отвратительны, таковы и корыстолюбивые души, которые даже внешними притираниями не могут скрыть своего безобразия. Когда безобразие доходит до крайности, тогда никакие ухищрения не могут прикрыть его. Бесстыдство производит блудниц, как говорит пророк: «у тебя был лоб блудницы, ты отбросила стыд» (Иер. 3:3). То же можно ска­зать и корыстолюбцу: не постыдился ты никого, не того или дру­гого, но никого. Как именно? Он не стыдится ни отца, ни сына, ни жены, ни друга, ни брата, ни благодетеля, и вообще никого. Что я говорю: друга, брата и отца? Он не стыдится са­мого Бога, но считает всё баснею, смеётся (над всем), будучи упоен сильною страстью, не хочет слышать ничего, что может принести ему пользу, и даже, – о, безумие! – говорит: горе тебе, мамона, и не имеющему тебя. Здесь я разрываюсь от гнева: горе тем, которые говорят это, хотя бы они говорили в шутку. Не угрожал ли Бог, скажи мне, такою угрозою: «Никто не может служить двум господам» (Мф. 6:24)? А ты ослабляешь Его угрозу, дерзая говорить это к собственному вреду своему. Не говорит ли Павел, что (лихоимство) есть идолослужение, и не называет ли он лихоимца идолослужителем (Кол. 3:5; Ефес. 5:5)? А ты стоишь и смеёшься, подобно публичным женщинам, предаваясь смеху, подобно играющим на сцене.

4. Оттого всё низвратилось и пало; смехотворством сделалось у нас всё – и взаимное обращение, и вежливость; нет ни­чего обстоятельного, ничего твердого. Говорю это не по отношению только к мирянам, но знаю, кого разумею, – и церковь ведь наполняется смехом. Один скажет острое слово, и смех тотчас распространяется между сидящими; и к удивлению, даже во время самой молитвы многие не перестают смеяться; диавол всюду торжествует, всех связал, всеми обладает; Христос бесчестится и изгоняется; церковь ставится ни во что. Ужели вы не слышите слов Павла, который говорит: «сквернословие и пустословие и смехотворство не приличны вам , да изъемлются от вас» (Еф. 5:4)? Кощунство он поставляет вместе с сквернословием: а ты смеёшься? Что такое «пустословие»? То, что не доставляет никакой пользы. А ты все же смеёшься? И ты, монах, осклабляешь лицо своё? Распявшийся (для Мира), предавшийся сетованию, скажи мне: чему ты смеёшся? Слышал ли ты, чтобы Христос когда-нибудь делал это? Никогда, – напротив скорбел Он часто. Когда Он смотрел на Иерусалим, плакал; когда представлял себе пре­дателя, возмущался; когда намеревался воскресить Лазаря, плакал; а ты смеёшься? Если тот, кто не скорбит о грехах других людей, достоин осуждения, то может ли удостоиться прощения тот, кто не скорбит о своих собственных грехах и смеётся? Настоящее время есть время печали и скорби, сокрушения и смирения, борьбы и подвигов; а ты смеёшся? Ужели не знаешь, как обличена была Сарра? Ужели не слышишь слов Христа, который говорит: «Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете» (Лук. 6:25)? То же поёшь ты каждый день. В самом деле, что, скажи мне, говоришь ты? Разве (говоришь): смеялся? Нет. А что? «Утомлен я воздыханиями моими» (Пс. 6:7). Но, быть может, некоторые до того рассеянны и легкомысленны, что даже смеются и при этой укоризне, именно потому, что мы говорим теперь о смехе; таково свойство легкомыслия таково – разнузданности, что даже укоризна нечувствительна.

Священник Божий стоит, вознося молитву за всех, – а ты, ничего не стыдясь, смеёшься? Он с трепетом за тебя возно­сит молитвы, – а ты оказываешь пренебрежение? Или ты не слы­шишь слов Писания, которое говорит: горе презрителям (Тов. 8)? Ужели не трепещешь и не содрогаешься? Когда ты входишь в царские чертоги, соблюдаешь приличие и в одежде, и во взгляде, и в походке, и во всём прочем; а здесь, где истинные царские чертоги, такие же, как и на небесах, ты смеёшься? Конечно, ты не видишь этого; но знай, что ангелы всюду здесь присутствуют и особенно в доме Божием пред­стоят Царю, и всё исполнено – этих бесплотных сил. То же скажу я и жёнам, которые при мужьях не скоро осмелятся делать это, если же и делают, то не всегда, но только во время веселья; а здесь (делают) всегда. Ты, жена, покрываешь голову, и чему смеёшься, скажи мне, сидя в церкви? Ты пришла сюда исповедать грехи свои, припасть к Богу, просить, и молиться о сделанных тобою согрешениях, и это делаешь со смехом? Как же ты можешь умилостивить Его? Но скажешь: что за зло – смех? Не смех – зло, но зло то, когда он бывает без меры, когда он неуместен. Способность смеха дана нам для того, чтобы мы употребляли её, когда увидим друзей после долгой разлуки, чтобы, когда увидим какого-нибудь изнурённого и павшего духом, ободрить его улыбкою, а не для того, чтобы хохо­тать и постоянно смеяться; способность смеха внедрена в нашу душу для того, чтобы душа иногда получала облегчение, а не для того, чтобы она расслаблялась. И плотская похоть лежит в нашей природе, но отсюда не следует, будто непременно нужно удовлетворять ей или употреблять её без меры; но нужно управлять ею, и мы не говорим: она внедрена в нас, потому мы и должны удовлетворять ей. Служи Богу со слезами, чтобы ты мог омыть грехи. Знаю, что многие насмехаются над нами и говорят: опять слёзы. Но поэтому-то и пора слёз. Знаю, иные с важностью говорят: «Станем есть и пить, ибо завтра умрем» (1Кор. 15:32). Но вспомни, что «суета сует, – все суета» (Еккл. 1:2). Не я говорю это, но тот, кто испытал всё: «построил себе домы, – говорит он, – посадил себе виноградники, устроил себе сады и рощи и насадил в них всякие плодовитые дерева» (Еккл. 2:4–6). И после всего этого, что говорит он? «суета сует, – все суета». Итак, будем плакать, возлюбленные, будем плакать, чтобы поистине посмеяться, чтобы поистине возрадоваться вовремя действи­тельной радости. Настоящая радость всегда смешана с печалью и никогда не бывает чистою, а та – радость действительная, не­притворная, не заключающая в себе ничего неискреннего, не имеющая никакой примеси. Будем же радоваться тою радостью, будем стараться – её получить; а получить её возможно не иначе, как избирая здесь не приятное, но полезное, и даже испытывая некоторую скорбь добровольно, и с благодарностью перенося все случающееся. Таким образом мы сможем сподобиться и царствия небесного, благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым, Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).