Церковное пение православной Юго-Западной Руси по нотно-линейным ирмологам XVII–XVIII веков

Для установления наиболее правильных суждений о церковном пении Православной Греко-Российской Церкви надежнее всего обратиться не к переводам, переложениям и сокращениям церковных напевов, существующим в наше время в клиросной практике, хотя и они имеют свои достоинства, но к его первоисточникам, заключающимся в певческих памятниках русской древности.

К таким памятникам, между прочим, относятся нотно-линейные ирмологи Юго-Западной Руси XVII и начала XVIII века. Из них только, а не из позднейшего предания, мы можем получить наиболее полное и верное понятие о распевах так называемых киевском и болгарском, заимствованных с половины XVII века Великой Россиею из певческой практики Юго-Западной Руси, точно так же, как понятие о столповом пении – главным образом из безлинейных рукописей, писанных до патриарха Никона, а понятие о греческом распеве – из певческих книг диакона Мелетия и нотных записей его современников.

В основание настоящего обзора церковного пения Юго-Западной Руси полагаются следующие шесть нотно-линейных ирмологов юго-западного происхождения:

1) Рукописный Ирмологий 1652 г., принадлежащий Невскому Церковно-Археологическому Музею, без миниатюр, с немногими рисованными заставками и заглавными буквами, писанный весьма четко киноварью и чернилами, без начала до 6-й песни ирмосов I гласа, а равно без предисловия и послесловия.

2) Западнорусский лицевой Ирмологий XVII века, поступивший в тот же Музей из Владимира Волынского, без начальных и конечных листов, с многочисленными миниатюрами, частью уже вырезанными из рукописи. Ирмолог этот, судя по правописанию, устарелым словам и ошибкам в тексте, древнее Ирмолога 1652г., но в поемых статьях с ним одинаков.¹

3) Рукописный «Ирмолог, с которого», как гласит подпись, сделанная на нем позднейшей рукой, «во Львове 1700 года напечатано», без миниатюр. Ирмолог этот, естественно, тождествен с Ирмологом, с него напечатанным.²

4) Львовский печатный Ирмолог 1700 г., с 15-ю гравированными миниатюрами.³

5) Рукописный Ирмолог, писанный весьма четко киноварью и чернилами Стефаном Добрусийским в Соколовце року Божьего 1674–5, принадлежавший в 1854 г., как гласит поздняя на нем надпись, Почаевской лаврской библиотеке, – с прекрасными миниатюрами и рисованными заглавными буквами в начале отделов, несколько не законченный письмом, без предисловия и послесловия. Этот Ирмологий, за исключением весьма немногих мест, буквально сходен и в количестве распетых в нем песнопений, и в расположении частей, и в мелодиях, и в тональностях, с печатным Львовским Ирмологом 1709 г.

6) Ирмологий, напечатанный «тщанием братства Ставропигион Львовского храма Успения Пресвятой Богоматери року 1709», с гравированными миниатюрами.⁴

Во всех означенных изданиях и рукописях, несмотря на некоторые ошибки в тексте, достойны замечания полное внимание, глубокое уважение и любовь издателей и переписчиков к излагаемому ими предмету. Особенно в этом отношении обращают на себя внимание рукописные ирмологи с миниатюрами.

Перечисленные здесь ирмологи, по своему содержанию, распределению статей, напевам, нотному изложению, мелодической и текстовой редакциям, составляют собою три группы юго-западных ирмологов: 1) группу древнейших нотно-линейных ирмологов, писанных до присоединения Малороссии к России (1654 г.), а следовательно представляют собою типы ирмологов первой половины XVII века; 2) группу ирмологов первой четверти второй половины XVII века (напр. Ирмолог 1674–5 г.), сходных с печатным Львовским Ирмологом 1709 г., и 3) Группу сокращенных ирмологов второй же половины XVII века, сходных с печатным Львовским Ирмологом 1700 г.

Содержание юго-западных нотных ирмологов определяется потребностями клиросного церковного пения. Каждый из них содержит в себе, в одной книге, полный годичный круг церковного пения и таким образом по своему содержанию соответствует всем четырем нотным книгам, издаваемым по благословению Св. Синода с 1772 г., т. е. Обиходу, Октоиху, Ирмологу и Праздникам. Однако южнорусские ирмологи в своем содержании как с синодальными изданиями, так и между собою, имеют некоторые разности. И прежде всего они вообще содержат в себе менее распетых песнопений, чем синодальные издания. Последние сравнительно с первыми в своей совокупности представляют собою значительно полнейший сборник церковных песнопений, хотя некоторые из этих песнопений, по своему содержанию и протяженности напевов, не могли составлять общего певческого обычая в русской Церкви и быть обязательными для всех клиров. Таковы особенно: дневные ирмосы и некоторые воскресные и праздничные стихиры.

В рассматриваемых нами южнорусских ирмологах вовсе не распеты, напр., следующие песнопения, имеющиеся в Синодальном Обиходе: из служб праздничных: тропари и кондаки на часах в навечерии Рождества Христова и Богоявления, тропарь и кондак Рождеству Христову, распетые в Обиходе греческим распевом; из всенощного бдения: «Свете тихий», все прокимны, кроме воскресных утренних, «Ныне отпущаеши», «Богородице Дево, радуйся», величания, кроме весьма немногих, тропари воскресны по непорочных, «Всякое дыхание», «Величит душа моя Господа», «Свят Господь», «Преблагословенна еси, Богородице», славословие великое, тропари воскресны по славословии. Из литургии, св. Иоанна Златоустого и Василия Великого псалом: «Благослови душе моя Господа», «Единородный Сыне», «Приидите поклонимся», «трисвятое», «Достойно» на литургии Василия Великого, задостойники, пение по освящении св. Даров и другие песнопения до конца литургии. Из великопостных служб: «Господи сил», блаженны по 9-м часе, непорочны в Великую субботу (кроме величаний), «Днесь ад стеня вопиет», «Славно бо прославися». Не положены на ноты также молебные и заупокойные службы. – Ирмолог синодального издания также значительно полнее количеством ирмосов, чем южнорусские ирмологи; Октоих и Праздники – тоже.

Из недостаточной полноты юго-западных ирмологов ясно, что не положенные в них на ноты песнопения пелись (кроме разве символа веры) краткими напевами, сохранявшимися в устном певческом предании. Ибо мы не можем себе представить, чтобы только читались, или же вовсе пропускались необходимые при богослужении песнопения. А отсюда должно заключить, что юго-западные ирмологи составлены главным образом в применении к праздничному богослужению и к наиболее торжественным при богослужении песнопениям.

С другой стороны, южнорусские ирмологи нередко короче синодальных изданий и в поемом тексте песнопений, особенно же заимствованном из псалмов. Так по изложению их в предначинательном псалме на всенощном бдении и в псалме «Блажен муж» заключается менее поемых стихов, чем в тех же псалмах по изложению Синодального Обихода; в песнопении «Хвалите имя Господне» распеты только два стиха, а не четыре, в песнопениях же: «На реце Вавилонстей» и «Покаяния отверзи ми двери» (в Ирмологе 1652 г.) распето только по одному первому стиху; в песнопении: «Благословлю Господа на всяко время» распето только начало. В прочих песнопениях сокращений в тексте не замечается.

Но вместе с тем в юго-западных ирмологах есть и такие песнопения, которых нет в синодальных изданиях. Это особенно песнопения во дни нарочитых святых, празднуемых местно с особенною торжественностью в Юго-Западной России. Таковы стихиры и иные песнопения: свв. апостолам Петру и Павлу, Симеону Столпнику и новому лету (1 сент.), архистратигу Михаилу, евангелисту Иоанну Богослову, св. Димитрию, великомученику Георгию, св. Онуфрию (ирмосы), трем великим святителям: Василию Великому, Григорию Богослову и Иоанну Златоусту, преп. Феодосию. Некоторые из песнопений юго-западных ирмологов, не имеющиеся в синодальных изданиях, напоминают местные обстоятельства Юго-Западной России в эпоху составления ирмологов. Так стихира на проклятие и подобен: «Кто ти, Спасе, ризу раздра» указывают на церковные раздоры в Юго-Западной России и борьбу православных местных братств с католичеством и униею. Иные песнопения указывают на местный обычай отправлять службы страстей Христовых с особенною торжественностью (см. Ирмолог 1652 г.), иные – на великие праздники, в честь которых именовались наиболее знаменитые монастыри и храмы, и к которым обыкновенно приурочивалось присоединение к Православной Церкви иноверцев и инославных христиан. Особенно много песнопений распето на праздники Рождества Христова и Богоявления, а также в неделю Ваий, в день Пятидесятницы и день Успения Богоматери. Некоторых из этих песнопений также нет в синодальных изданиях. Но в юго-западных ирмологах нет стихир и иных песнопений на Вознесение Господне, Покров Пресвятой Богородицы, Обрезание Господне; на Сретение же Господне распет один только богородичен. Нет песнопений явлениям чудотворных бргородичных икон, а также: Николаю Чудотворцу, Фролу и Лавру, Зосиме и Савватию, преп. Сергию и другим святым, особенно празднуемым в Средней и Северной России.⁵ Иные песнопения юго-западных ирмологов касаются частных случаев богослужения, возможных не во многих храмах, напр., «на умовение ног», «на постриг иноков».

Но и юго-западные ирмологи, при единстве главного их содержания, не одинаковы в подробностях. Существенную часть их составляют ирмосы восьми гласов, подобны стихир, тропари и седальны и, так сказать, необходимые песнопения великопостные и праздничные, каковые песнопения и излагаются в каждом ирмологе. Прочие же песнопения имеются не в каждом ирмологе, но в одних ирмологах они изложены, в других нет. Поэтому в одних ирмологах мы видим более пространно изложенным один известный отдел песнопений, в других– другой. Так, Ирмолог 1652 г. изобилует праздничными песнопениями, но в нем вовсе нет отдела всенощного бдения и литургии. Отдел этот с присоединением иных песнопений, напротив, наиболее подробно изложен в ирмологах 1674 и 1709 г. Наиболее примененным к общим потребностям клиросной практики должно считать вообще Львовский Ирмолог 1709 г., вмещающий в себе весь годичный круг церковного пения в наиболее обширном сравнительно с другими ирмологами объеме, наиболее же кратким – Львовский Ирмолог 1700 г., не имеющий сравнительно с другими ирмологами многих, особенно же праздничных песнопений, и ограничивающейся, можно сказать, лишь самыми необходимыми из них. Ирмолог 1674 г. почти во всем сходен с Ирмологом 1709 г. и не имеет сравнительно с ним лишь немногих песнопений.

Распределение певческого материала по отделам и порядок изложения песнопений в юго-западных ирмологах, при общем их сходстве в этом отношении, также не одинаковы в подробностях, именно:

Главную и существенную часть всех юго-западных ирмологов составляют ирмосы, расположенные на восемь гласов, с присовокуплением некоторых песнопений из Октоиха. Отдел ирмосов в означенных ирмологах есть самый обширный отдел, по которому они и получили свое название. Количество ирмосов в ирмологах не одинаково, но в одних ирмологах их несколько более, в других менее, вообще же во всех юго-западных ирмологах их значительно менее, чем в Ирмологе синодального издания, – этом специальном сборнике ирмосов. Порядок ирмосов как в синодальном, так и в юго-западных ирмологах, один и тот же, за исключением неважных разностей. В этом отделе, в начале каждого из восьми гласов, пред ирмосами положены: воскресный богородичен догматик (догма́т), богородичен на стиховне и степенны (антифоны: 1, 2 и 3). В ирмологах 1652, 1674 и 1709 г. к этим песнопениям присоединены еще седальны по 1-м и 2 м стихологе (стихословии) с крестовоскресными и богородичными, болгарского распева, а в Ирмологе 1709 г. сверх того еще: песнопение «Господи воззвах» каждого гласа (без «Да исправится молитва моя»), стихирный запев «слава и ныне» и воскресный прокимен на утрени,– киевского распева. Означенные седальны в Ирмологе 1700 г. отнесены к отделу подобнов на «Бог Господь», крестовоскресны же и богородичны, а также «Господи воззвах», стихирные запевы и прокимны, опущены.

В ирмологах 1674 и 1709 г. перед ирмосами в особом приложении, без счета листов, помещаются песнопения из всенощного бдения и литургии (Иоанна Златоустого, Василия Великого и Преждеосвященных даров), «Бог Господь» восьми гласов киевского и болгарского распевов, затем: троичны, блаженны, катавасии («Избави от бед») и богородичны дневные, – восьми гласов, а также некоторые другие – дополнительные песнопения из Обихода, напр., песнопения: в неделю Блудного сына и Мытаря и Фарисея, прокимны великие, кондаки на акафистах Спасителю и Божией Матери, песнопения: «Вечери твоея тайныя», «Архангельский глас» и «С нами Бог». Отдел этот, в кратком и незаконченном его виде в Ирмологе 1700 г. помещен в самом конце книги, а в Ирмологе 1652 г. вовсе не имеется.

В особом отделе помещаются «подобна на осмъ гласовъ». Это те же подобны для стихир, которые излагаются и в Синодальном Октоихе, с некоторыми к ним дополнениями. В Ирмологе 1700 г. с этим отделом соединен еще отдел подобнов на «Бог Господь» (воскресных тропарей, седальнов и других песнопений), в прочих ирмологах размещаемых по другим отделам.

Стихиры праздникам Господским, Богородичным и нарочитых святых, составляют особый отдел, распадающийся на две части, из коих к первой относятся песнопения Постной и Цветной Триоди, а ко второй– праздничные песнопения Минеи. Отдел этот, как выше сказано, в Ирмологе 1652 г. довольно обширен, а в Ирмологе 1700 г. весьма краток. В конце этого отдела в печатных львовских ирмологах присоединяются еще пропущенные в своих местах песнопения: «оставльшия ирмосы и оставльшия подобны» а в Ирмологе 1709 г. в самом конце книги помещены еще: песнопение «Тебе Бога хвалим», а также припевы Пресвятой Троице и Богородице.

В конце каждого Ирмолога, в виде особого приложения помещается реестр (скара) или указатель ирмосов подобный тому, какой приложен и в конце Синодального Ирмолога. Реестра этого нет только в Ирмологе 1674 г., каковой Ирмолог представляется, как сказано, незаконченною рукописью. Сообразно содержанию ирмологов в реестре помещается и указатель ирмосов во дни нарочитых святых, в конце же Ирмолога 1652 г. присоединены еще сверх того «Месяцеслов» и Пасхалия» (л. 339).

Церковные напевы в юго-западных ирмологах. Церковное пение Юго-Западной Руси имеет в своем основании один и тот же главный источник с пением великороссийской Церкви, именно пение знаменное в тесном смысле этого слова или столповое греко-славянского происхождения, перешедшее в Россию, как думают, чрез посредство афонских монахов⁶, и затем видоизмененное и украшенное мастерами пения из русских. До XVII века как в Северо-Восточной, так и в Юго-Западной Руси столповое пение писалось одними и теми же безлинейными столповыми знаменами⁷ и, без сомнения, было, если не во всем и не повсеместно тождественным, то во всяком случае весьма близким в мелодическом отношении. Но довольно продолжительный период политического и церковного разъединения Юго-Западной и Московской Руси (XV–XVII в.) не мог не иметь влияния на образование в церковном пении, а равно и в изложении мелодий некоторых разностей в том и другом крае. К тому вели: неодинаковость местных условий церковной жизни и церковных потребностей, разность местных вкусов и внешних влияний, а затем и разность направления церковно-певческих школ, с их мастерами во главе. Таким образом появились разности в распевах, в мелодических оборотах одних и тех же напевов, в способах изложения мелодий и в нотных знаках, в ритмических свойствах и мелодических украшениях. Разности эти затем, став привычными в клиросной практике Московской и Юго-Западной Руси, в той и другой со временем осложнились, получили определенный характер и, наконец, упрочены чрез посредство школьного обучения и нотных сборников.

Новые редакции старого знаменного распева. Старый знаменный или столповой распев, известный из безлинейных рукописей XV и XVI века, сохранился как в великорусских, так и в юго-западных певческих сборниках. Но с какою бы строгостью ни сохранялась древность церковных напевов, они, как и произведения других искусств, все-таки находятся в зависимости от времени и места, а равно и от других условий, и постепенно изменяются. Народный творческий гений, таланты и познания частных лиц, внутренние обстоятельства и внешние влияния страны или края, в большей или меньшей степени преобразуют пение и привносят в него постоянно новые элементы. Древнее, встречаясь с новым, постепенно уступает ему место и со временем становится неясным, невозможным для воспроизведения в точном его виде и непривлекательным. И древний столповой распев в первой половине ХVII века не остался в прежнем его виде, в каком существовал ранее, но как в Великой России, так и в Юго-Западной, потерпел некоторые изменения. В это время в Великой России было не мало мастеров церковного пения, которые видоизменяли и украшали по своему вкусу старые столповые напевы, внося в них каждый свои попевки, мелодические варианты и украшения. От этого появились разные редакции одного и того же столпового пения, новые под разными названиями распевы и переводы.⁸ То же самое происходило и в Юго-Западной Руси вне влияния Руси Московской, хотя юго-западные мастера церковного пения и их труды, за меньшею доступностью для нас исторических памятников того места и времени, менее нам известны. И там в старых знаменных напевах допущены новые мелодические распространения, сокращения и украшения; мелодическое движение приняло отпечаток юго-западного славянского вкуса и стиля. Таким образом столповой распев получил новую южнорусскую редакцию. Особенно деятельное участие в разработке церковного пения принимали православные юго-западные братства и монастыри, находившие в церковном пении одно из важных и наиболее действительных средств к борьбе с католичеством и униею. Их усилиями заводились школы, в которых церковное пение было одним из главных предметов преподавания, устроялись хоры, собирались и упорядочивались церковные напевы, писались и наконец, с начала XVIII века издавались печатно богослужебные певческие книги.

В юго-западных нотных ирмологах напевы большею частью излагаются без наименований и некоторые из них получают общее название киевского распева только по перенесении их в нотные книги великорусские, что мы видим, напр., в Синодальном Обиходе и частью Октоихе. Что же это за напевы и к какому виду распевов относятся? Тщательное сравнение мелодий показывает, что напевы эти принадлежат именно к столповому или знаменному пению, почему не имеют и особых названий. Сюда относятся все ирмосы 8-ми гласов, излагаемые на ряду, а равно и ирмосы – розники, подобны для пения стихир, воскресные богородичны догматики и на стиховне, степенны, многие стихиры праздничные и славники и некоторые другие песнопения. Разности этих напевов с великорусскими знаменными, напр., изложенными в синодальных изданиях, иногда весьма незначительны. Они состоят главным образом в разности редакций и подписи текста, в неодинаковости тональностей, в которых изложены мелодии и в некоторых подробностях мелодического движения при общем и весьма осязательном сходстве напевов. А таким образом напевы эти, не имея самобытности, не составляют какого-либо особого распева, но представляют собою лишь особое изложение того же древнего столпового или знаменного распева юго-западных или киевских редакций XVII века, между тем, как напевы, изложенные в Великой России под именем знаменных, представляют собою столповой распев великорусских редакций XVII и XVIII века. Таким образом редакции Московские и юго-западные должны пополнять и уяснять себя взаимно и сходиться в напевах XV и XVI века, послуживших им основанием. Должно думать, что сопоставление этих редакций много могло бы способствовать к облегчению чтения певческих рукописей, писанных ранее XVII века, и к уяснению содержащихся в них напевов. Таким образом и напевы, известные нам из Синодального Обихода и Октоиха под именем киевского распева суть по большей части те же столповые или знаменные. Они не суть и искажения знаменного распева, как очень строго полагают некоторые,⁹ но именно напевы юго-западной редакции, которых большая или меньшая близость к древним столповым напевам, сравнительно с великорусскими редакциями, еще не выяснена, как не выяснены и отношения к древнему столповому распеву великорусских редакций XVII и XVIII века.

Но в нотных книгах как великорусских, так и юго-западных имеются и отдельные редакции столпового пения, а также распевы производные и местные, которые идут в них, как сказать, параллельно. Одни из этих распевов состоят в наибольшем развитии, распространении и украшении обыкновенного старого столпового пения и усвояются пению праздничному, другие же напротив – в его сокращении и применены главным образом к службам повседневным и частным, иные, наконец, имеют местное происхождение и представляют собою более или менее отдаленные видоизменения старых знаменных напевов или даже отдельные, оригинальные образцы пения. При этом замечательно, что уклонения от старого столпового пения в Великой России не только в последние два века, но и в XVII веке шли гораздо быстрее и решительнее, чем в Юго-Западной России, так что, наконец, в первой праздничные напевы и наиболее торжественные песнопения иногда получают вид чрезмерно растянутого пения, а напевы сокращенные или дневные – вид пения слишком скорого или беглого; между тем как в юго-западных ирмологах столь резкого изменения церковных напевов не замечается. Причиною таких видоизменений и разветвлений старого столпового пения, а равно и причиною различия между пением великорусским и юго-западным служит церковно-гражданский быт того и другого края России. В Московской Руси торжественность и, так сказать, церемониальность патриаршего служения в XVII веке нередко соединенная с церемониальностью великих государственных торжеств,¹⁰ требовали соответственного клиросного пения – торжественного, протяженного, украшенного. А потому и в певчих книгах того времени мы видим множество праздничных песнопений, распетых притом весьма протяженными распевами; встречаем и особый распространенный вид знаменного распева, свойственный исключительно праздничным песнопениям и особенно славникам, вид в юго-западных ирмологах совершенно неизвестный. С другой стороны, в пределах Московской Руси частое участие христиан в общественном богослужении и особенно обычное там совершение многочисленных, соединенных с пением, домашних богослужений, как то: всенощных бдений, вечерен, повечерниц, часов, молебнов, панихид и проч., вызвали потребность сокращенных или дневных напевов. Ибо иначе у совершителей сих богослужений не достало бы ни времени, ни сил для их совершения, а у молящихся – усердия и готовности посещать оные. Сокращенные напевы, развившись в систему, составили малый знаменный распев, ставший известным в Великой России в конце ХVI и особенно в начале XVII века, и наконец, перешли в группу напевов так называемых обычных в тесном смысле этого слова. Так соответственно роду богослужений в Великой России в XVII веке различались знаменные распевы: средний распространенный и малый. – В Юго-Западной России не было особых причин ни к распространению напевов, ни к их сокращению. Согласно с церковным Уставом в церковно-богослужебной практике различались и там богослужения праздничные, но они не требовали особой церемониальности, были и богослужения дневные, но они не нуждались, как домашние, в особой спешности. От того и в нотных книгах юго-западного происхождения мы хотя и находим праздничные напевы, но в числе их не видим распространенного вида напевов московских. В них встречаются и краткие или дневные распевы (киевский и болгарский), но они весьма редко прилагаются к песнопениям, а с другой стороны, отличаются от московских более пространными мелодиями и вдвое протяженнейшим нотным положением. Вообще в юго-западных ирмологах есть напевы более протяженные или праздничные и более краткие– дневные, но нет напевов растянутых, а равно и беглых, различие между теми и другими напевами в них менее резко, чем в великорусских изданиях.

В Московской Руси, кроме общих видов знаменного пения, т. е. распевов среднего, распространенного и малого, в XVII веке, было известно много и других производных распевов под разными названиями, указывающими на их слагателей, места употребления, отличительные признаки и проч.¹¹ Подобно сему и в юго-западных ирмологах имеются и отдаленные редакции столпового пения и местные распевы. К последним принадлежат напр., большой и малый киноник неизвестного распева и распев острозский. Эти-то собственно отдаленные редакции и распевы, неизвестные Великой России до половины XVII века, и составляют особенность юго-западного пения, известного под общим именем киевского распева. Однако распевы эти не многочисленны и притом отрывочны, т. е. не заключают в себе полного церковного осмогласия; да и самое название киевского распева они получают лишь в позднейших по происхождению ирмологах и особенно в Синодальных изданиях – Обиходе и Октоихе.– Из всего этого вытекает заключение, что в юго-западных ирмологах собственно киевского распева, как распева самобытного, не существует, а существуют только южные редакции столпового пения и лишь немногие отдельные образцы напевов местного происхождения, которые, со второй половины XVII века быв перенесены в великорусские нотные книги, получили в них название киевского распева.

Наконец, в XVII веке как в великой России, так и в Юго-Западной к прежним распевам присоединяются распевы совершенно иной конструкции и характера, чем распев старый знаменный с его редакциями и распевами от него производными. В Великой России с половины XVII века стал известен распев греческий, принесенный сюда спутниками восточных патриархов и особенно диаконом Мелетием и примененный главным образом к пению тропарей и частью ирмосов. Песнопений греческого распева, известных нам из великороссийских рукописей и Синодальных изданий, в юго-западных нотно-линейных ирмологах нет ни одного. Но зато в них есть вместо него полное осмогласие болгарского распева, примененное также особенно к пению «Бог Господь», тропарей, седальнов, некоторых стихир и других немногих песнопений и даже частью ирмосов (напр., в неделю Ваий). Болгарский распев заимствован юго-западными братствами от придунайских славян, с которыми Юго-Западная Россия, по близости места, имела постоянные сношения.¹² Распев этот самобытен, отличается от столпового и областями гласов, и гласовыми приметами (т. е. господствующими и конечными звуками гласовых мелодий) и конструкцией построения мелодических строк, и мелодическим движением и, наконец, некоторыми ритмическими свойствами. В своем характере он носит ясные следы народно-славянского пения. В юго-западных ирмологах он удоборазличаем и без названий; но почти все песнопения, им распетые, во всех ирмологах имеют надписание «болгарского напелу» или «болгарское». Болгарский распев разновиден как по протяженности напевов, так и по видам песнопений. Различаются: большой – праздничный болгарский распев и малый или дневной (будничный). Различные песнопения одного и того же гласа более или менее разнятся напевом, смотря по тому, к какому виду песнопения они принадлежат. Ирмосы поются иначе, чем стихиры и тропари, «Бог Господь» и тропари несколько иначе, чем седальны и т. д.,¹³ праздничные и торжественные песнопения иначе, чем песнопения, положенные на ряду. Некоторые торжественные песнопения отличаются сложностью мелодического построения, разнообразием оборотов и замечательною художественностью.

Кроме распевов знаменного или столпового южнорусской редакции, киевского, известного из немногих образцов местного происхождения, и болгарского, заимствованного от славян придунайских, в юго-западных ирмологах других напевов не встречается. Означенные же здесь распевы в юго-западных ирмологах имеют особую систему совмещения. Именно: богородичны догматики и на стиховне, антифоны, ирмосы, праздничные стихиры и особенно их славники в них распеты обыкновенно большим знаменным распевом весьма близкой редакции к редакциям московским того же распева; некоторые подобны стихир, «Господи воззвах», прокимны, некоторые не сменяемые песнопения церковных служб и немногие праздничные песнопения – киевским распевом с его отраслями; песнопения же «Бог Господь» с тропарями, седальнами и другими песнопениями по 1-м и 2-м стихословии, немногие славники и немногие другие песнопения – распевом болгарским, который в Синодальном Обиходе частью удержан, по большей же части заменен распевом греческим.

Со 2-й половины XVII века распевы Юго-Западной Руси – киевский и болгарский – перенесены и в Великую Россию и, наконец, в 1772 г. изложены печатно в Синодальном Обиходе на ряду со старым знаменным распевом и греческим. Но мелодии песнопений, распетых этими распевами, здесь редактированы несколько иначе, чем в рассматриваемых нами юго-западных ирмологах; иные же песнопения вовсе пропущены. Вообще напевы киевского и болгарского распева точнее удерживают принадлежащие им свойства и особенности в юго-западных ирмологах, чем в Синодальных изданиях. В последних они нередко излагаются или сокращенно («Господи воззвах», прокимны и проч., киевского р.) или вообще менее правильно и последовательно (напевы болгарского распева).

Нотные знаки, гамма, тональности и знаки переменные. Все рассматриваемые нами юго-западные ирмологи написаны или напечатаны киевским знаменем, т. е. квадратными нотами пятилинейной системы, ставшей известною на Юго-Западе России сначала в школьном употреблении в начале ХVII века, а затем в половине этого века и в певчих книгах для клиросного употребления.¹⁴ Нотные знаки в ирмологах 2-й половины XVI и начала XVIII века суть следующие: такт

, полутакт

, четверть

, получетверть, выражаемая ломаными

или же вязаными

нотами. «Точка с полутактом или с четвертью, сказано в Ирмологе 1709 г., изъявляет четверть». Другие знаки: ключ в начале каждой сроки:

знак переноса или продолжения мелодии:

и наконец, знак переменный бемоль ♭. Кроме того, в ирмологах имеются разнообразные, но с первого же взгляда понятные всякому, знаки большой остановки среди песнопения и знаки финальные. В Ирмологе 1652 г. мелодия излагается нотами вдвое протяженнейшими против прочих ирмологов, именно так: такт ╡,полутакт

четверть

получетверть

Ноты же ломаные

и вязаные

обозначающие шестнадцатые доли такта, весьма редки. В печатных львовских ирмологах вязаные ноты не встречаются, а только ломаные. Знаков мелодической экспрессии в юго-западных ирмологах не имеется.

В Львовском Ирмологе 1709 г. на л. 3, вложенном в него из другого неизвестного печатного же издания, изложен «Алфавит ирмологисания», т. е. так называемая «певчая азбука», содержащая объяснение шести знамен церковной, употребительной тогда гаммы на це-фа утном ключе, в их среднем, высшем и нижайшем гласе, а затем – «сочленение всех тех знамений» в одну гамму, и наконец, «обучение», т. е. голосовое упражнение, объемлющее все звуки гаммы в одной связной мелодически прелюдии. Шестистепенный ряд нотных знамен в трех его отделах с добавкой верхнего фа (ца) заключает в себе 13 звуков и изображается так:

«Сочленение всех тех знамений» или полная гамма имеет следующий вид:

Низкие ноты гаммы встречаются только в мелодиях с нисходящим порядком звуков, именно в средине песнопений на концах мелодических периодов и в конце песнопений в строках заключительных,¹⁵ но никогда не употребляются в начале песнопений и мелодических периодов, а равно и при восходящем движении мелодии. Высшие ноты гаммы (фа и даже ля), за понижением мелодий сравнительно с крюковыми рукописями и Синодальными изданиями, встречаются весьма редко и, так сказать, по исключению, а нот выше верхнего фа (ца) совсем нет в южнорусских изданиях. Гамма эта, как и гамма Синодальных изданий, состоит, собственно, из десяти звуков, расположенных в три соединенные тетрахорда: соль, ля си, до, ре, ми, фа, соль, ля, соль, си♭ т. е. на два верхние звука до, ре убавлена сравнительно с гаммою безлинейных рукописей столпового пения, близкою к византийской не изменяемой звуковой лествице, но для нисходящих мелодий дополнена снизу еще четвертым, соединенным же тетрахордом. Для нотирования мелодий вся она распределена на три гектахорда, каждый с полутонным интервалом в средине. Каждая нота, начинающая тетрахорду, т. е. последующая за полутонным интервалом кверху, имеет двойное название: ут и фа, предыдущая ей нота снизу – название ми и ля; прочие ноты гектахорда получают соответственные им названия.

В византийской системе осмогласия существуют только две тональности, в которых излагаются мелодии, именно: Лидийская, соответствующая rе – минор и Гиполидийская – lа – минор, звуки которых не нисходят ниже звука ля по общепринятой ныне гамме. Подобно сему нотируются и мелодии столпового пения в безлинейном их изложении, с присовокуплением лишь низшего добавочного звука соль (ут). В Синодальных изданиях мелодии столпового пения нотируются вообще в областях пониженных сравнительно с безлинейными рукописями, но за исключением гласов 5-го и 6-го и иногда мелодий ирмолога, вообще в тех же двух тональностях Лидийской или Гиполидийской. В юго-западных ирмологах мелодии иногда нотируются в тех же тональностях, в каких они нотированы и в Синодальных изданиях, по большей же части в пониженных областях звуков, вне византийских двух тональностей, притом не только в разных ирмологах и гласах, но часто и в одном и том же Ирмологе, в одном и том же гласе, в разных тональностях. Такое понижение мелодий чаще всего происходит на кварту (особенно в Ирмологе 1700 г.), но иногда (особенно в Ирмологе 1652 г.) на секунду; реже – на терцию и на квинту. Последние два рода понижения обнаруживаются в означенных ирмологах взаимною разностью нотирования одних и тех же песнопений на секунду вверх или вниз.

Такая разность тональностей объясняется частью действительным соответствием некоторых из них византийской теории церковного осмогласия. Так, мелодии 6-го гласа, при их перемещении из Гиполидийской тональности в Лидийскую, действительно должны быть понижены на квинту, как это сделано, напр., в Ирмологе 1652 г., а не на кварту, как они изложены в Синодальных изданиях, т.е. должны быть изложены на секунду ниже Синодальных изданий. Подобное должно сказать и о мелодиях 5-го гласа. Однако, такое перемещение мелодий по их высоте в юго-западных ирмологах не всегда восстановляет нормальные интервальные отношения, требуемые византийскою теориею осмогласия, простирается почти на все гласы и часто ведет только к усложнению знаков, именно к употреблению бемолей в ключе. Поэтому, более действительною причиною означенных транспозиций должно полагать практические удобства пения, именно желание избежать высоких звуков в мелодиях и заменить их более удобопеваемыми для местных хоров низкими звуками. Причем каждый перелагатель транспонировал мелодии произвольно по своему усмотрению. Разность же тональностей в мелодиях одного и того же гласа в одном и том же Ирмологе объясняется выборкою песнопений из разных сборников.

Транспозиции мелодий на кварту вниз для соблюдения надлежащих интервальных отношений вообще не требуют переменных знаков. Прочие же транспозиции в юго-западных ирмологах сопровождаются бемолями в ключе и среди песнопений. Диезы в рассматриваемых нами ирмологах вовсе неупотребительны. Бемоль указывает на ноту, заменяющую фа или ут, и следовательно, на полутонный интервал в мелодии. Таким образом, в мелодиях, пониженных на секунду или повышенных на терцию, когда вместо фа или ут (средних в гамме) употребляется ми ставится в ключе♭на ми. В мелодиях, идущих на средних же нотах, но пониженных на терцию, или повышенных на секунду, когда вместо фа или ут заступает ре, ставится♭на ре; в мелодиях же, пониженных на квинту, когда место ут заступает нота си, а также и в некоторых других случаях, ставится ♭ на си. Встречаются иногда и случайные бемоли на других нотах, напр., на верхнем соль. Означенные переменные знаки по одному ставятся в ключе каждой строки, когда вся мелодия песнопения, от ее начала до конца, изменяет свою нормальную тональность. Знаки эти свойственны особенно мелодиям 2-го, 6-го и 8-го гласов.

По гласам нотирование мелодий в юго-западных ирмологах происходит следующим образом:

Глас 1. Мелодии написаны или в той же гиполидийской

тональности, в какой и в синодальных изданиях, напр., богородичен догматик воскресный и богородичен на стиховне, подобны и проч., или же на кварту ниже, напр., степенны, ирмосы, «Бог Господь» (Ирм. 1700 г.) и другие песнопения.

Глас 2. Мелодии излагаются чаще всего на кварту ниже мелодий Синодального Октоиха, т. е. в гиполидийской тональности, как и ирмосы Синодального Ирмолога, за исключением только богородична воскресного на стиховне «О чудесе новаго», который положен в той же лидийской тональности, в которой и в Синодальном Октоихе. На кварту ниже положены, напр., ирмосы, кроме весьма немногих, имеющих ♭ на си или ре, степенны (в позднейших ирмологах), стихиры Петру и Павлу, Симеону Столпнику, Рождеству Богородицы, в навечерии Рождества Христова, светилен и стихиры по 50 псалме Рождеству Христову, стихиры Богоявлению и др., а также подобны стихир (Ирм. 1700 г.) и богородичен догматик (ирм. 1700 и 1709 г.).

На секунду ниже лидийской тональности Синодального Октоиха, ♭на ми, положены в Ирмологе 1652 г. подобны стихир, стихиры Воздвижению и «Бог Господь» болгарского распева.

На терцию ниже лидийской тональности Синодального Октоиха, с (♭ на ре, в том же Ирмологе 1652 г. положены: воскресный богородичен на стиховне и ев. Иоанну Богослову.

На квинту ниже лидийской тональности Синодального Октоиха (или, что то же, на секунду ниже гиполидийской тональности), а иногда смешанно на квинту и кварту с ♭ на нижнем си, положены в ирмологах 1652 и 1674 г.: воскресный богородичен догматик и степенны; а в ирмологах 1674 и 1709 г стихиры на хвалитех Богоявлению.

Глас 3. Не многочисленны песнопения этого гласа и все положены в одной и той же гиполидийской тональности, как и в синодальных изданиях. Так изложены во всех ирмологах: воскресный богородичен догматик и богородичен на стиховне, степенны и ирмосы; и только в Ирмологе 1652 г. почин воскресного богородична догматика изложен на секунду ниже прочих ирмологов, с ♭ на нижнем си, т. е. на квинту ниже лидийской тональности, а подобен с ♭ на ми и также на секунду ниже.

Глас 4. В юго-западных ирмологах немногие песнопения излагаются в гиполидийской тональности, свойственной мелодиям синодальных изданий (именно: в Ирмол. 1652 г.: воскресный богородичен догматик и на стиховне, подобен: «Званный свыше»; в ирм. 1674 и 1709 г. стихира на проклятие), большая же часть их положена на кварту ниже. Таковы, напр., в большинстве ирмологов: воскресный богородичен догматик и на стиховне, степенны, ирмосы, подобны для стихир (которые и в Синодальном Октоихе положены на кварту ниже), стихиры в Пятидесятницу на литии и Рождеству Христову на хвалитех (Ирм. 1709 г.), а в Ирмологе 1652 г. сверх того еще ирмосы Веханию, оба напева. В одном только Ирмологе 1652 г. встречаются транспозиции: на секунду ниже синодальных изданий, с ♭ на ми: стихира в Пятидесятницу «Егда Духа…», славник Петру и Павлу, первые два подобна стихир, стихиры в неделю Крестопоклонную и «Веселися Иерусалиме», а также болгарского распева, с ♭ на нижнем си: воскресный тропарь и песнопения по 1-м и 2-м стихословии. На терцию ниже с ♭ на ре положены: ирмосы со столпа 8-го и стихира на проклятие.

Глас 5. Мелодии этого гласа в безлинейных рукописях излагаются в лидийской тональности, в области звуков до-ре-ми-фа-соль, с господствующим звуком соль и конечных до; в синодальных же изданиях на кварту ниже, с окончанием на нижнее соль. В этой же последней тональности излагается и большая часть песнопений в юго-западных ирмологах, напр., степенны, ирмосы, подобны стихир, стихиры Преображению, за исключением разве почина в воскресном богородичне догматике, который в большинстве ирмологов изложен на секунду выше с ♭ на си или без бемоля (Ирм. 1700 г.). В Ирмологе же 1652 г. есть сверх того положения мелодий 5-го гласа: на терцию выше синодальных изданий, т.е. на секунду ниже лидийской тональности крюковых рукописей, с ♭ на ми; а также на квинту ниже лидийской тональности, т. е. на секунду ниже синодальных изданий, тоже с ♭ на ми. К первого рода мелодиям принадлежат: воскресный богородичен догматик, к мелодиям второго рода: и ныне на хвалитех, «Приидите ублажим Иосифа» по начале песнопения, и «Слава» в неделю Фомину.

Глас 6. Мелодии этого гласа как в крюковых рукописях, так и в синодальных изданиях изложены на кварту ниже гиполидийской тональности, в области звуков: до-ре-ми-фа-соль, с господствующим и конечным звуком ре. В той же тональности изложены и многие песнопения в юго-западных ирмологах, напр., воскресный богородичен догматик и на стиховне, ирмосы 6-го гласа, ирмосы розники в навечерии Рождества Христова и Богоявления, подобны стихир, стихиры на Вехание (в неделю Ваий), Преображению и Успению «На безсмертное успение». Но в Ирмологе 1652 г. большая часть мелодий этого гласа изложена на секунду ниже означенной тональности, с ♭ на ми. Сюда относятся песнопения: в неделю Блудного сына: «Отеческаго дара» и «Отче благий»; в неделю Мясопустную: «Егда поставятся престоли»; «Седе Адам»; «Приспе время»; в неделю 2-ю Великого поста: «Во темне греховней»; в субботу Лазареву: «Чада ехиднова»; «Совлекоша с мене ризы»; «Днешний день тайно»; стихиры Преображению: «Сей день Господень»; стихиры Иоанну Златоусту и на стиховне; стихиры Введению: «Даниил муж желанию»; стихиры на Рождество Христово: на литии и на хвалитех. – В ирмологах же 1674 и 1709 г. многие песнопения этого гласа изложены на кварту ниже мелодий крюковых и синодальных нотных книг, т. е. на две кварты ниже гиполидийской тональности гласа, именно: степенны; стихиры: «Кресте Христов»; «Совлекоша с мене ризы»; «Плещи моя»; «Сей день Господень»; а также стихиры: Симеону Столпнику, Рождеству Христову – на хвалитех и в день Богоявления – на почерпание воды. Только степенны в Ирмологе 1652 г. изложены на терцию ниже синодальных и крюковых мелодий, с ♭ на ре. Тропарь же воскресный болгарского распева в ирмологах 1652 и 1709 г. изложен на кварту выше всех прочих изданий этого гласа.

Глас 7. Немногие песнопения излагаются в гиполидийской тональности, свойственной мелодиям крюковых рукописей и синодальных изданий этого гласа, именно только подобны стихир знаменного и тропари болгарского распева; прочие же песнопения следуют обыкновенно на кварту ниже их. Таковы: воскресный богородичен догматик, степенны, ирмосы. Только в Ирмологе, 1652 г. степенны излагаются с ♭ на ре на терцию ниже синодальных изданий; ирмосы же – то в одной тональности с Синодальным Ирмологом, то на терцию ниже их, с ♭ на ре (напр., песнь 2-я). Но песнопения этого гласа, как и гласа 3-го, вообще немногочисленны.

Глас 8. В юго-западных ирмологах вообще песнопения 8-го гласа положены на кварту ниже гиполидийской тональности крюковых и синодальных изданий этого гласа. Только подобны и стихиры Введению в ирмологах 1674 и 1709 г – в той же тональности, а «Покаяния отверзи ми двери» в Ирмологе 1652 г. на терцию ниже, с ♭ на ре. Так, на кварту ниже положены: воскресный богородичен догматик и на стиховне, степенны, прокимен, ирмосы, «Покаяния отверзи ми двери», прокимны великие, «Повеленное тайно», стихиры Воздвижению на стиховне и в день Богоявления «на освящение воде». Особенность изложения мелодий 8-го гласа относительно тональности и здесь представляет собою только Ирмолог 1652 г., в котором многие песнопения этого гласа положены на секунду ниже синодальных изданий и обыкновенно с ♭ на ми. Таковы: стихиры ев. Иоанну Богослову: «Евангелисте Иоанне» и «Аз, Дево Святая»; в пяток Лазарев; в день Пятидесятницы: «Языцы размесишаго» и Преображению: «Поят Христос»; сверх того, седальны болгарского малого распева и песнопение: «О тебе радуется» (в ирм. 1652 и 1709 г.) во всех ирмологах, в которых они имеются, положены с ♭ на нижнем си на секунду ниже синодальных изданий этого гласа.

Таковы изменения тональностей, встречающиеся в церковном осмогласии юго-западных нотных ирмологов. Но иногда не вся мелодия песнопения подлежит перемене тональности, а только некоторые ее части; иногда же и одна только известная в ней мелодическая строка делает отступление от свойственных песнопению лада, или же высоты звуков, сколько бы раз она ни повторялась в песнопении. Такие частичные отступления в песнопениях редки и состоят или только в изменении интервальных отношений между звуками строки без изменения высоты нотного обозначения, или же в перемещении всех звуков строки или ее части обыкновенно на секунду выше или ниже прочих строк той же мелодии. Они встречаются в знаменном распеве юго-западных редакций в гласах 2-м, 5-м и частью 6-м и в некоторых отдельных песнопениях болгарского распева. Пред строкою, подлежащею изменению лада или тональности, ставится ♭ обыкновенно на нижнем си, а при восстановлении господствующего движения мелодии ♭ на до (ут) с присовокуплением по большей части начального ключевого знака, каковые знаки соответствуют в этом случае отказу (бекар), употребляющемуся в круглой итальянской нотописи. Но иногда мелодия происходит в смешанной тональности, напр., на кварту и квинту ниже синодальных изданий, без обозначения отступлений переменными знаками. Так, в Ирмологе 1652 г. положен воскресный богородичен догматик 2-го гласа.

Перемене лада, или вместе и тональности подлежат:

а) Некоторые начинательные строки в песнопениях, составляющие почин в мелодиях, или же строки заключительные в мелодическом ли то периоде или в целом песнопении. Таковы первые строки: в воскресном богородичне догматике 5-го гласа знаменного распева (в Ирм. 1700 г. без переменных знаков, а в ирмол. 1674 и 1709 г. с ♭ на си) и в песнопении: «Приидите ублажим Иосифа» пятого же гласа болгарского распева, с ♭ на сn по начале (Ирм. 1674 г.). Такова же заключительная строка в подобне 2-го гласа: «Доме Евфрафов», положенная на секунду выше, с ♭ на ре (ирм. 1674 и 1709 г).

б) Иногда какая-либо отдельная мелодическая строка, или часть строки, повторяющаяся неоднократно в песнопении. Так, мелодия вышеупомянутого почина в богородичне 5-го гласа, повторяясь в виде варианта в том же богородичне, а также и в других песнопениях того же или даже иного гласа, принимает ♭ на си. Сравн., слова богородична: «Израилеве», на стихоне слова «Спящим явися» и в стихирах Пасхи разные места (ирм. 1674 и 1709 г.). То же свойство удерживает подобная же по мелодическому движению строка 6-го гласа; см. ирмологи 1674 и 1709 г., столп 86 ирмосов и стихиру: «Прежде шести дней Пасхи» в словах: «последуйте ему». Подобному же изменению подлежат: фитная мелодия в ирмосах 6-го гласа, столп 44 и 74 и отдельные строки в песнопениях 2-го гласа: «Денесь Христос на Иердан пришед» (ирм. 1652 г. л. 213) и «Денесь во церковь водится» (ирм. 1674 и 1709 г.). А также отдельные строки: в седальне гласа 8-го «Воскресл еси» (ирм. 1700 г., стр. 368, с ♭ на ре) болгарского распева и в пасхальном светильне «Плотию уснув», гласа 3-го того же распева (ирм. 1700 и 1709 г.).

в) Мелодии гласов 2-го и 6-го в восьмогласном песнопении на день Успения: «Богоначальным мановением».

г) Наконец, в некоторых песнопениях встречаются случайные бемоли, особенно на верхнем соль. См. в ирмологе 1674 г., л. 11 на об. блаженны гласов 2-го, 3-го и 8-го, положенные на секунду выше прочих ирмологов, и мелодию гласа 8-го в стихире «Богоначальным мановением». В Ирмологе же 1652 г. в подобне гласа 8-го «Возлег на перси Исусове» и в Ирмологе 1674 г. в песнопении «Тебе одеющагося» встречается ♭ на фа, очевидно для большей ясности лада мелодии.

Частичные отступления от господствующего лада мелодии и тональности, однако, допускаются не во всех ирмологах, не во всех песнопениях известного гласа и притом в разных ирмологах в разных песнопениях. А отсюда ясно, что они не составляют существенной принадлежности известных мелодий, а происходят в видах разнообразия мелодий и таким образом принадлежат к украсительным мелодическим оборотам. Поэтому-то, конечно, в Ирмологе 1700 г. и в синодальных изданиях они, за весьма немногими отдельными случаями, и устранены из мелодий.

Текст песнопений. Поемый текст в юго-западных нотных ирмологах отличен от текста московских печатных изданий, как старых, так и новых, так что некоторые из песнопений трудно узнать по их началу. Так, в них читается: «Бог явися на земли» вм. «Христос явися на земли», «Путь морской волнуяся пенами сух явися» вместо «Шествует морскую волнящуюся бурю...», «Подаждь утешение» или «Преклонися к молению» вместо «Призри на моления». Сравн. еще выражения: Крепость дая(й) князем (царем) нашим Господи(ь); Попали (или: испали) водою (струею) змиевыя главы пещнаго высокаго пламене юноши имущи (см. Лицевой Ирмолог); Раздруши (разрушил еси); Камени знаменану (запечатану); Девая денесь пребогатаго (Дева днесь пресущественнаго) раждает; Въоружена фараона (Колесницегонителя фараоня) погрузи» и проч.

Но текст певчих юго-западных книг отличен так же и от книг четьих юго-западного происхождения, и притом в разных ирмологах не одинаковой редакции, точно также, как и текст четьих юго-западных богослужебных книг в разных изданиях и местностях был разных редакций.¹⁶ В частности:

1) В более древних ирмологах, особенно Лицевом и частью Ирмологе 1652 г., текст песнопений заключает в себе много слов и форм устарелых, неясных выражений и даже очевидных ошибок. В последующих ирмологах, особенно же печатных, слова и формы устарелые заменены более новыми, неясные же выражения и ошибки старых ирмологов во многих местах исправлены. Примеры устарелых слов и выражений с их последующими исправлениями: Неключимоваше зиждущей (небрегоша зиждущий); к тобе (к тебе); всяко (i) я скорби нас изми(ћ)няющи(ще), Ото(ъ) юносты (и) моея мнози борут мя (борются со мною) страсти (страстей); вышейшу (высшую) всех тварей; оцести прежде дайже (очисти прежде даже), (Ирм. 1700 г.); Тебе ходотаицу (Тя ходатаицу); Вонегда скорбыти ми (Внегда скорбети ми); Исус Исусови (Иисус...) Примеры ошибок: Пустынным непреступно (непрестанно); львовым (бо) образом на мя подвизающимся (подвизающеся, подвизаются) и со враги моя (ибо врази мои, врази мои); всяко благодарение со блистанием (соблистает); в мя оболкохся (оболкся, оболкийся); Повеленное таинство (тайно); мертвыи бывша (мертви быша); Сый днесь Господень (Сей день Господень) и проч.

2) Текст поемый отличается от текста читаемого и тем, что он применен к выпеваемым мелодиям. Применение это состоит прежде всего в повторении слов текста, в старом знаменном распеве не допускавшемся. При продолжительности мелодической строки последнее слово или несколько слов текстовой строки в киевском и болгарском распевах повторяются иногда неоднократно и даже с изменением их грамматической формы, напр. сотворившему, сотворшему вся. То же повторение слов, но без изменения их форм мы видим и в Синодальном Обиходе в тех же распевах. Но в юго-западных ирмологах, напр., 1700 г., иногда (хотя и редко) повторяются и слоги слова, когда протяженность мелодии разделяет их на значительное расстояние, напр., бу... будем, Богоро... родице, благодарственная... ная, с... сонем (снем) с древа.¹⁷

В тексте юго-западных нотных ирмологов нет попевок в роде «хабув, абув, ахатей, аненайки и терирем», в XVII веке и в Московской Руси вызывавших порицания, но есть следы раздельноречия или хомонии, уже вышедших из употребления в московских певческих книгах второй половины XVII века. Следы эти обнаруживаются во всех юго-западных ирмологах, напр., в словах: денесь– днесь, воменихомся – вменихомся, во чермным мори – в чермнем мори, со древа сонем – с древа снем. В Лицевом Ирмологе встречаются слова: величаемо(ъ) на ново(ъ) путь и др., а В Ирмологе 1652 г.: водах на раны – вдахъ на раны, плотию сомерть вокушъ – плотию смерть вкушъ, егда сониде ко смерти– егда сниде (снизшел еси) к смерти. В Ирмологе 1709 г. встречается также подпись отдельных согласных букв под отдельными нотами, напр., ве-тв-ми-nе-сн-ми (см. канон Веханию). В синодальных изданиях нет следов хомонии, вследствие чего некоторые мелодические фразы в них естественно становятся более краткими, чем в старых великорусских и южнорусских нотных книгах.

Наконец, подпись текста под мелодией в юго-западных ирмологах, как и в крюковых великорусских первой половины XVII века, часто происходит без соблюдения надлежащих ударений в словах, хотя большой знаменный распев и производный от него киевский не будучи строго определены в музыкальных формах своих строк, легко применяются к какому угодно тексту и не представляют затруднений к согласованию высоких и протяженных нот с ударениями слов. Встречаются слова: по́суху, видя́й, потопляе́ма, по́ем, вопи́яше (Ирм. 1700 г., стр. 222–223) и проч. В синодальных изданиях этого недостатка не замечается.

Южнорусские редакции напевов и мелодические украшения. Весьма интересны особенности технического построения мелодий знаменного, киевского и болгарского распевов, а равно и последовательные их изменения в нотно-линейных юго-западных ирмологах и синодальных изданиях, но рассмотрение этой стороны предмета принадлежит к специальным исследованиям технического построения означенных распевов. Относительно же самых ирмологов с мелодической их стороны должно заметить следующее:

1) Все они излагают пение торжественное, свойственное лаврам, знаменитым монастырям и соборам, а не приходским сельским храмам. Это видно частью из содержащихся в них песнопений,¹⁸ частью из сложности некоторых мелодий, затруднительных для исполнения простых сельских певцов, частью из сложности нотирования мелодий, указывающего на пение искусственное, возможное только для хорошо приготовленных к нему певцов, частью из того, что песнопения написаны в ирмологах, как и позднейшие партесные произведения, не антифонно, а для одного клироса, и наконец, из того, что самые ирмологи печатались в лаврах, или принадлежали лаврским библиотекам.

2) Ирмолог 1652 г. по движению мелодий, по тональностям и по фитным украшениям стоит ближе к крюковым изложениям знаменного распева, чем прочие ирмологи и даже чем синодальные издания; и разве только опущение некоторых мелодий на секунду ниже с переменными знаками в ключе составляет его особенность. Напротив, Львовский печатный Ирмолог 1700 г. во всех отношениях представляется ирмологом исправленным, частью сокращенным, вообще же наиболее других удаленным от древнего изложения мелодий. Ирмолог 1709 г. (а равно и 1674 г.) в мелодических подробностях стоит ближе к нашим синодальным изданиям 1772 г., чем прочие. В нем некоторые мелодии изложены в исправленном и более правильном виде. См., напр., подобны гл. 6, л. 105.

3) В юго-западных ирмологах некоторые мелодические строки имеют движение буквально сходное с такими же строками великорусских крюковых и печатных нотных книг, другие, удерживая общие с ними мелодические свойства, разнятся в подробностях, иные же в разных песнопениях иногда одного и того же Ирмолога излагаются несколько различно, то приближаясь своей редакцией к редакции великорусских певчих книг, то отдаляясь от нее. Все это ясно видно особенно из сравнения, так называемых кулизм. Вообще же мелодическая редакция юго-западных линейных ирмологов не отличается устойчивостью, так что напевы в них изложенные, при общем взаимном сходстве, в разных рукописях и изданиях различаются более или менее многочисленными и важными мелодическими подробностями.

4) К особенностям мелодического движения, свойственным всем распевам юго-западных редакций, должно отнести звуковые переходы на квинту, как снизу вверх, так и сверху вниз, чего нет в знаменных великорусских напевах, а также частые переходы на кварту вверх и вниз и обилие соединительных нот между мелодическими строками, особенно в Ирмологе 1652 г. и вообще в распеве болгарском.

5) Некоторые песнопения отличаются искусственностью мелодического построения и принадлежат к произведениям мелодически сложным, уклоняющимся от простоты церковного осмогласия, или же совершенно чуждым ему.

Таковы: предначинательный псалом на всенощном бдении, распетый не во глас и напоминающий своей мелодией пение древних асматиков; песнопение «О Тебе радуется», распетое разными гласами киевского и болгарского распева; богородичен Успению «Богоначальным мановением», совмещающий в себе, как и в Синодальных «Праздниках», все восемь гласов знаменного распева; и наконец, песнопения болгарского распева: в Великий пяток – «Тебе одеющагося», гл. 5-го, и в день Пятидесятницы – «Приидите вернии трисоставному божеству поклонимся», без обозначения гласа, представляющее собою сочетание гл. 5-го и 8-го. Последние два песнопения суть по истине художественные произведения как по общей стройности целого, так по свободе и разнообразию мелодического движения, по отделанности отдельных мелодических оборотов и по способам соединения их для выражения мысли. Песнопения эти сообразно их содержанию отчетливо делятся на несколько частей, различающихся мелодическим движением, или же особенностями варьирования одной и той же мелодии, и в этом виде представляют собою как бы вид некоторых концертов старого времени. Характером своих мелодий они вполне выражают также и общую мысль того и другого песнопения. Если в песнопении «Тебе одеющагося» мы ясно слышим горестный погребальный плач матери о единственном невинном страдальце ее сыне, то в стихире Пресвятой Троице ощущаем творческий Дух Божий, носящийся верху воды, зиждительное начало мировых и горних сил.

Мелодические украшения делают мелодическое движение приятнее для слуха, богаче и разнообразнее по форме, увеличивают протяженность мелодий сообразно продолжительности священнодействия и способствуют наибольшей выразительности мысли и чувства отдельных мест песнопения. Рассматриваемые нами юго-западные ирмологи излагают мелодии в унисонном виде и одни из них более, другие менее, удерживают древние мелодические украшения. Но в древнейших ирмологах заключается более мелодических украшений, а в позднейших менее. Притом не все украшения знаменного распева великорусских редакций сохраняются в южнорусских ирмологах.

Мелодические украшения бывают большие и малые. К большим украшениям в юго-западных ирмологах должно отнести прежде всего унаследованные от старого знаменного распева, так называемые фитные лица, во множестве в них сохранившиеся, а затем – особые пространные украшения, свойственные киевскому и отчасти болгарскому распеву. К малым украшениям принадлежат краткие украшения, свойственные более или менее всем распевам южнорусских ирмологов.

а) Замечательную судьбу имеют фитные мелодии или лица, эти, по выражению князя В. Ф. Одоевского, «оргельпункты или каденсы прежнего времени», составлявшие некогда одно из великолепных мелодических украшений торжественно-богослужебного пения. Они не мирятся с гармониею – этим новым сравнительно способом украшения напевов, с избытком удовлетворяющим тем же самым потребностям, – но постепенно вытесняются им, сокращаются и, наконец, в церковно-певческой практике совершенно исчезают. В первой половине XVII в. фитные мелодии были еще в полном своем виде и находились в частом употреблении как в Московской, так и Юго-Западной Руси. Затем, во второй половине XVII в., они, хотя имеются во всех нотных русских книгах знаменного пения, но не в одинаковом количестве, и излагаются не с одинаковою полнотою и точностью мелодического движения. Напевы без фит, в гармоническом их переложении, стали более нравиться современникам, как «мусикийское красногласное составление, премудрейшее и скорейшее».¹⁹ Из юго-западных ирмологов по количеству и полноте форм фитных мелодий Ирмолог 1652 г. оказывается самым полным и украшенным Ирмологом, наиболее близким к старым певчим крюковым рукописям. В нем мы встречаем фитные мелодии очень часто, притом во всех видах церковных песнопений знаменного распева, как-то: в стихирах, степеннах и ирмосах, и притом в полном их виде. За этим Ирмологом следует группа ирмологов 1674 и 1709 г., в которых сохранилось также много фитных лиц, даже более, чем в синодальных изданиях, хотя в Ирмологе 1709 г. большая часть их поставлена в скобах и, следовательно, сделана необязательною для певцов, а предоставлена их усмотрению и произволению. Самый сокращенный Ирмолог в отношении пространных мелодических украшений, есть Львовский Ирмолог 1700 г., в котором большая часть фитных мелодий совершенно выпущена, другие же из них значительно сокращены, так что в некоторых местах от них едва остались одни следы. – Редакция фитных мелодий в юго-западных ирмологах, как и вообще редакция столповых напевов, иная, чем в синодальных изданиях и сходных с ними великорусских крюковых рукописях, и притом в разных ирмологах относительно мелодических подробностей не одинаковая.

б) В киевском и частью болгарском распеве встречаются иногда довольно пространные мелодические обороты, но собственно фитных лиц, составляющих особую систему пространных украшений, не имеется, т. е. обороты эти короче фитных мелодий, не повторяются однообразно в разных песнопениях и гласах, а свойственны каждому песнопению отдельно, притом немногочисленны, не выпеваются на какой-либо отдельный слог, а имеют под собою слова текста, хотя бы неоднократно повторяемые. Короче, обороты эти не суть внешние украшения напева, могущие быть вставлены в оный или выпущены по усмотрению певца, а суть необходимые части известной мелодии, служащие ее развитием и соединенные с нею органически. К числу таких оборотов в киевском распеве, напр., должно отнести протяженные окончания прокимнов (Ирм. 1709 г.), «аллилуиа» при разных песнопениях и некоторые финальные строки. Примеры пространных мелодических оборотов болгарского распева можно видеть в финальных строках стихир и богородичных.²⁰

в) Из малых или кратких украшений старого знаменного распева не все встречаются в юго-западных нотных ирмологах. Так украшение колебательное одной степени со вспомогательною нотою встречается только в ближайших редакциях столпового распева и не имеется, собственно, в киевском распеве. Нет вовсе в юго-западных мелодиях: раздробления белой ноты по разным слогам текста и украшения ломового, а также раздробительно-гармонического колебания белой ноты, задержания и предъема, так часто встречающихся в знаменном распеве по синодальным его изданиям.²¹ Отсутствие этих украшений в знаменных и близких к ним напевах южно-русской редакций свидетельствует или о том, что они пришлись не по вкусу юго-западных славян, или что самые эти украшения еще не существовали в XV и XVI веке, но, быв изобретены в первой половине XVII века знаменными великорусскими мастерами церковного пения, не были известны Юго-Западной России и оставались местными особенностями собственно великорусских редакций знаменного пения.

К общим украшениям великорусских и южнорусских мелодий знаменного распева должно отнести: синкоп, встречавшийся очень часто в юго-западных ирмологах, а также мелодическое раздробление протяженных нот и дополнительные украсительные ноты: форшлаг, трель, группетто. К особенностям киевского распева должно отнести добавочные группы нот в концах некоторых финальных строк с обыкновенным окончанием на нижнее си, и вспомогательные ноты вверх при речитативном движении мелодий. Затем видоизменения отдельных мелодических оборотов состоят, главным образом, в их варьировании, т. е. в заменении одних нот другими мелодическими или же гармоническими нотами в пределах того же лада. Обычными украшениями болгарского распева служат: раздробительное колебание протяженных нот и многочисленные соединительные ноты и группы нот между мелодическими строками и их членами.

Что касается ритма песнопений в юго-западных ирмологах, то в знаменных напевах и в близких к ним киевских удерживается еще в полной силе словесный или несимметрический ритм с его не только общими, но и частными свойствами. В них мелодия применяется к тексту песнопений, а не текст к мелодии. Деление мелодии на строки и мелодические периоды остается буквально то же, которое мы видим в крюковых и синодальных изданиях столпового пения. Самые неправильности ударений в словах, встречающиеся в юго-западных ирмологах, не составляют исключительной их особенности, но имеют тесную связь с хомониею XVI и XVII века, имеющею в своем основании желание певцов удержать в точности старые ноты и мелодические обороты над словами по изменении уже текстовой редакции и даже форм языка. Впрочем, подпись текста во многих местах разнится в юго-западных ирмологах и особенно значительные разности имеет в Ирмологе 1652 года с позднейшими ирмологами. В мелодиях же собственно киевского распева, т. е. наиболее удаленных по редакции от распева знаменного, и в мелодиях местного произведения, а особенно в песнопениях болгарского распева усматриваются уже новые элементы, ставшие впоследствии (особенно в конце XVIII и начале XIX века) необходимыми спутниками гармонических произведений, именно симметрический ритм и такт обнаруживающиеся в симметрии мелодических строк и в правильном размере нот. Так, во многих песнопениях киевского распева мы видим повторение слов текста, указывающее на музыкальную самобытность мелодии от текста и на подчинение последнего первой, чем песнопения эти уже по первому на них взгляду отличаются от песнопений древнего столпового пения, не имевшего строго определенной правильности построения и последовательности частей, и вполне применявшегося к словесным оборотам речи, предложениям и периодам, без повторения слов текста. В некоторых же мелодиях, собственно, южнорусского происхождения уже ясны следы и музыкального такта, именно в ^4/_4.

В болгарском распеве симметрический ритм и такт обнаруживаются еще яснее. Мелодия делится на периоды, которые состоят из одинакового количества мелодических строк (обыкновенно двух, трех), имеют одинаковое построение и следуют один за другим в правильном и однообразном порядке. В болгарском распеве всюду заметен музыкальный размер в ^4/₄, причем над каждым слогом текста полагается одна или две целых ноты в простом или же раздробительном виде, а над слогом с ударением не менее двух целых же. Распространение мелодий происходит чрез прибавку, а сокращение чрез убавку также непременно целых нот; ибо в противном случае нарушилась бы правильная последовательность означенного размера.

Уже продолжительное разобщение юго-западной Православной Русской Церкви в XVI–XVIII веках с великорусскою Церковью неминуемо должно было сопровождаться некоторыми разностями в их богослужебной практике. Но сверх того юго-западная Церковь во все это время была борима, как известно, католическою униею покровительствуемою явно или тайно местными гражданскими, а иногда и духовными властями; причем церковные обряды и христианские обычаи, а иногда и богослужебные книги и даже богословская мысль в ученых трудах того времени, не чужды были западного католическо-униатского влияния.²² Юго-западное церковное пение имеет, как мы видели, также некоторые особенности от пения, бывшего в Великой России до половины XVII века. Отсюда в Великой России в первое же время появления в ней юго-западных напевов, способов и приемов пения (в половине XVII в.), среди ревнителей русской церковно-обрядовой старины возникли сомнения относительно чистоты православия и богослужебных достоинств юго-западного пения, а с другой стороны опасения, не служит ли оно в руках приверженцев латинства средством склонять православных к Унии.²³ Сомнения эти и опасения повели старообрядцев к порицанию юго-западного пения, к отвержению распевов киевского и болгарского, принесенных в Великую Россию юго-западными певцами, и к наибольшему их отчуждению от Православной великороссийской Церкви, усвоившей это пение и совместившей оное при богослужении со старым знаменным распевом, а беспорядки при исполнении композиций Галуппи, Сарти, Карцелли, еще более вооружили их против этого пения. («Средства к улучшению церковного пения», В. Ф. Комарова. М. 1890 года, стр. 8 (Прав. Обозр., март 1890 г.).

Но недоразумения относительно юго-западного церковного пения и доныне никем еще не рассеяны, так что и ныне не бесполезно коснуться вопросов о том: 1) православно ли юго-западное церковное пение; 2) сохраняет ли оно достоинства истинно богослужебного пения; 3) находится ли в связи с древним пением Православной Церкви, и 4) не заключает ли в себе действительно элементов общих с пением инославно-западным, особенно же католическим, и не подготовляет ли пути к инославию?

Православно ли богослужебное пение юго-западной русской Церкви? – Вопрос о православии того или иного рода церковного пения сам по себе не имеет важного значения, ибо сочетание звуков в мелодии не заключает в себе догматов веры, ни нравоучения, и древнею Православною Церковью определенно не установлено. Он, как архитектура, иконопись и изящная речь, вращается лишь в области человеческих искусств и служит средством для выражения религиозного чувства христиан и для устроения внешнего благолепия церковного, тогда как православие и инославие заключают в себе точно определенные понятия о вере и ее исповедании.

Пение и музыка, как искусство человеческое, как выражение идеи разума, имеет и происхождение человеческое, а не богооткровенное. Оно и возникло («певница и гусли») и употреблялось первоначально даже не в благочестивой и Богом избранной части народа Божия (Быт.4:21) и никогда не было предметом боговдохновенной проповеди. Однако же, несмотря на это, пение и инструментальное его сопровождение приняты для богослужения при скинии и в храме Соломоновом. Они были воплощением идеи красоты, служением Богу высшими духовными способностями человека, жертвою Богу благочестивого или сокрушенного сердца и располагали слушателей к благочестию и молитвенному настроению. Подобное сему было и в древней христианской Церкви. Богослужебное ее пение зиждется на языческой музыкальной системе ладов, которая принята Церковью и применена к церковным напевам точно так же, как принято и применено к богослужебным песнопениям языческое искусство стихотворной мерной речи.²⁴ Причем «пение первенствующей Церкви было составлено из народных мелодий различных стран, где было проповедано язычникам Евангелие», и происходило в разных родах. В число основных гласов церковного осмогласия приняты лады греческих племен (напр., дорийского), но не отвергнуты и лады малоазийских симитических племен (лидян и фригийцев). Допущены в церковное употребление и все дохристианские роды пения: диатонический, хроматический и энгармонический. Ибо христианская религия «не была подобно язычеству национальной религией, но как религия всех мест и наций не имела никакого побуждения покровительствовать музыкальному вкусу того или другого отдельного народа в ущерб другим народам».²⁵ Подобно сему и впоследствии (X–XV в.) «в святой Софии константинопольской... патриархи благословляли напевы разных народов (персов, франков, родосян...) и тем выражали кафоличество Церкви Православной».²⁶ Но если в основание христианского пения положен национальный вкус разных языческих народностей, то впоследствии и на развитие его в Церкви Христовой не малое влияние имело инославие, причем частью с положительной, частью с отрицательной стороны. Известно, что еретики IV–VII века увлекали на свою сторону народ звучными стихами и сладкопением. В противодействие им и пастыри Православной Церкви (напр, Ефрем Сирин, Иоанн Златоуст и др.), составляли в честь своих мучеников свои возвышенные и умилительные песнопения, полагали их на напев, принятый еретиками, для употребления при православном богослужении, и тем удерживали свою паству от обольщения,²⁷ а с другой стороны и сами составляли и приводили в систему напевы. А таким образом искусство церковного пения в это время, служа средством для выражения благоговейных мыслей и чувств народа, в руках пастырей Церкви являлось вместе с тем важным оружием для борьбы с инославием и для ограждения от него своей паствы.

Подобное сему двустороннее значение имеет и пение русской и, в частности, юго-западной Православной Церкви. Древнерусское церковное пение, хотя построяется на основании древнегреческого, но как в напевах, так и в нотации служит довольно самобытным от него выражением русского духа и музыкального вкуса. В своем складе и развитии оно приняло местный русский характер и имеет близкую аналогию с древнеславянским мирским пением, как в ладах или погласицах, так частью и в мелодическом движении.²⁸ Практическая его услуга восточному православию в России также неизмерима, хотя еще и не выяснена достаточно путем историческим. Благолепное богослужение православных русских храмов, сопровождаемое ангелоподобным пением,²⁹ искони представляло собою твердый оплот для православной Руси в борьбе с бездушным древнеславянским язычеством, и с грубо-чувственным магометанством в период монгольского ига, и с пленяющим органною музыкою Западом.

А таким образом и пение юго-западной Православной Церкви, хотя бы носило характер пения местного, юго-западного, хотя бы приняло в себя некоторые элементы инославного местного же пения, не может лишь по этим причинам считаться неправославным и быть изъятым из употребления на клиросах Русской Православной Церкви. Оно в свое время служило живым выражением религиозного чувства юго-западных православных христиан, а с другой стороны в их руках, как и пение древней Церкви IV–VII веков, в период борьбы православия с католицизмом и его унией, было одним из важных и действительных средств к охранению православия на юго-западе России от увлечений инославным органным и вообще более художественно развитым западным пением.³⁰ А таким образом оно должно быть высоко ценимо Православною Церковью не только как одно из действительных средств охраны православия, но и как важный исторический памятник судьбы православия русской Церкви на ее юго-западной окраине.

Сохраняет ли в себе юго-западное церковное пение достоинства истинно богослужебного пения? – Из служебно-религиозного значения церковного пения и из примеров древней Церкви, однако же, выясняется, что не всякое пение может быть допущено при церковном богослужении. Не могли быть приняты Церковью мотивы пресыщения и сладострастия языческого религиозного культа, ни бесчинные и страстные вопли театра, ни ласкающие слух или терзающие душу звуки инструментальной музыки. Они не вытекали из благоговейного чувства и не вызывали его в молящихся, не соответствовали содержанию церковных песнопений и священнодействий, чужды были уставного порядка православного богослужения. Отцы древней восточной Церкви и церковно-богослужебная практика принимали извне и допускали только то, что было сообразно с духом христианской Церкви и ее богослужения, иное преобразовывали, иное совсем отвергали, иное же созидали сами, так что со временем в Православной Церкви характер церковного пения определился ясно, а вместе с тем возникли: особый церковно-певческий обычай и предание и, наконец, установилась особая система церковного пения.

Требования древней Церкви относительно церковно-богослужебного пения довольно определенны и ясны.³¹ И прежде всего оно должно быть поучительно, а потому внятно и вразумительно. Эти же свойства имеет и пение юго-западной Православной Церкви по ее ирмологам XVII и XVIII веков. Пение это излагается в них в одну строку одноголосно и потому позволяет ясно слышать слова выпеваемого текста. Самый текст в юго-западных нотно-линейных книгах не имеет прибавочных, не принадлежащих ему слов и слогов (попевок: аненайни, хабува и т. п.), находящихся в таком изобилии в древнем нашем кондакарном и впоследствии в хомовом пении, и не затемняется ими. Мелодии, заключающиеся в юго-западных ирмологах, к какому бы распеву они ни принадлежали, и в своем ударении, и в делении на мелодические строки, и в мелодическом движении применены к мысли и словесному составу текста, который, очевидно, имел главное значение при пении. Мелодия в них не имеет самостоятельного значения, но лишь содействует ясному, раздельному и отчетливому выражению мысли и текста.

Церковное пение, с другой стороны, должно быть благоговейное, бесстрастное и важное по своему характеру, но религиозно-выразительное. А таково же и пение, изложенное в юго-западных ирмологах. Оно есть пение неторопливое, умилительное, торжественно-праздничное и всюду дышит чувством религиозного благоговения. Вид пения сокращенного или дневного хотя в юго-западных ирмологах имеет полное осмогласие, именно в песнопениях «Бог Господь» и «Господи воззвах» (Ирм. 1709 г.), но выражено протяженными нотами и к другим песнопениям во всем годичном круге церковного пения почти не имеет приложения. Все они поются умилительно, или же торжественно-протяженными напевами. – Что касается религиозной выразительности напевов, то в песнопениях знаменного распева, имеющихся в юго-западных ирмологах, удерживаются все те свойства, которые принадлежат им и по безлинейным великорусским и южнорусским рукописям.

Песнопения же киевского и болгарского распевов своими мотивами еще рельефнее выражают весело-торжественный, или же глубоко-скорбный характер празднуемых Церковью событий. Живым доказательством выразительности киевского пения служит ныне древнее пение в лаврах Киевской и Почаевской, а также всюду известные напевы чина погребения и панихиды киевского распева. В пример выразительности болгарского распева укажем на триумфальную торжественность мелодий канона Веханию и на глубокую скорбь души, выраженную в песнопении на целование плащаницы: «Тебе одеющагося» и других подражательных ему песнопениях. В техническом отношении юго-западное пение нельзя назвать вполне простым. Оно сложнее, искусственнее и художественнее не только простого обычного пения, сохраняемого устным преданием, но иногда и древнего знаменного пения, известного нам из безлинейных рукописей и нотных книг синодального издания. Иногда оно носит на себе печать глубокого знания музыкально-вокального искусства и высокого поэтического воодушевления составителей церковных мелодий. Но при всем том, оно удобопонятно и удобопеваемо для клиросных певцов и не требует от них специальной технически-научной подготовки. Притом юго-западное пение в ирмологах чуждо всякой искусственной выразительности. Ни в одном Ирмологе и ни в одном песнопении мы не встречаем знаков экспрессии, свойственных пению партесному. Ни в мелодических оборотах, ни в отдельных звуках не встречается также театральности, эффекта, крикливости, сентиментальности, равно и музыкальных тонкостей, свойственных иностранной, хотя бы и церковной, музыке.

Церковное пение, наконец, должно быть сообразно уставному порядку православного богослужения. И юго-западное пение вполне соответствует этому требованию. В юго-западных ирмологах мы видим совершенно те же песнопения и тот же порядок богослужения, которые преданы древнею Восточно-Православною Церковью и до ныне сохраняются в ней. Песнопения в их мелодиях применены к православному богослужению и священнодействиям в том их виде, в каком оные совершаются и доныне во всей Православной Русской Церкви. К особенностям юго-западных ирмологов сверх того должно отнести еще то, что в них церковное пение имеет при богослужении большее приложение, чем в крюковых рукописях и в богослужебной древнерусской практике. Так в богослужебной практике «по старому обряду» пелись и поются только концы стихов «Господи воззвах» и концы воскресных тропарей; псалмы же: «Хвалите имя Господне», а иногда и «На реках вавилонских» вовсе не пелись.³² В юго-западных же ирмологах, как и в наших синодальных изданиях, песнопения эти положены для пения. Затем юго-западное пение особенно в подобнах имеет большее соответствие с предписаниями Церковного Устава и богослужебных книг, чем пение великорусское, крюковое ли то, или нотно-линейное. В юго-западных ирмологах мы видим значительно более распетых нотно подобнов, чем в великорусских певчих книгах. Подобны там распеты двояко: одни из них, именно подобны для стихир, заимствованы из знаменного распева, другие же, не имеющиеся в знаменных певчих книгах, но указываемые богослужебными книгами, распеты болгарским распевом. Таковы особенно подобны тропарей и богородичных, некоторых кондаков и икосов, а также песнопений седальных.³³ Вообще в них распеты нотно все подобны, указываемые в богослужебных книгах. Не распеты же из них только подобны светильнов, не имеющие в Октоихе и Минеях надписания гласа, или других каких-либо указаний относительно их пения.

Находится ли юго-западное церковное пение в связи с древним пением восточной Православной Церкви? – Самая Уния, как известно, вводимая католиками на юго-западе России с конца XVI века, состояла не в изменении существующего в Православной Церкви содержания и порядка богослужения, а главным образом в признании главенства папы и в административном подчинении христиан восточного исповедания римскому престолу и иерархии. Да и православные со своей стороны склонялись на Унию не иначе, как под условием дозволения им отправлять богослужение на славянском языке по обрядам Церкви восточной. В 1595 г. Поцей и Терлецкий, представив папе грамоты о подчинении западно-русской Церкви римскому престолу, свободу отправления богослужения выговорили как необходимое условие: «да по своему греческому обычаю службу и пение в церквах своих правят и свята по старому календарю».³⁴ Последующие затем обстоятельства действительно показывают, что в обрядовом богослужении униатских и православных храмов не было никаких существенных отличий, как нет их ныне в богослужении русских единоверческих церквей и храмов поповщинской секты. Так мы не видим, чтобы кто-нибудь из православных юго-запада, хорошо знавших чин униатского богослужения, порицал униатов за изменение и искажение ими церковных обрядов и пения. Храмы, церковная утварь, иконы и богослужебные книги переходили от православных к униатам и от униатов к православным, не требуя при этом никаких особых применений к богослужению. Тем менее могло подлежать изменениям церковное пение, как искусство, чуждое вероисповедных разностей востока и запада. Из отсутствия споров об этом предмете между униатами и православными и молчания истории мы вправе заключать, что богослужебное пение в униатских храмах и в храмах православных, особенно в начале Унии, было одно и то же, и разве униаты не принимали только некоторых дополнительных напевов славянских и греческих, введенных православными юго-западными братствами уже в продолжение периода борьбы с Унией, как не принимают доныне нашего греческого распева или Мелетиева перевода.

Так было в противном лагере, склонном на сторону враждебного восточному православию католицизма. Но еще тщательнее охранялось православно восточное обрядовое богослужение в православной части юго-западных христиан. Опасность сплотила их около нескольких центров – православных братств, которые, опираясь на древнее предание русской Церкви, а также на главные и древние пункты и, так сказать, первоисточники восточного православия, с неимоверною стойкостью выдерживали продолжительную, упорную и систематическую борьбу с могущественным тогда католицизмом. Для устроения чина церковного и порядка монастырской жизни, для исправления богослужебных книг, исправления и пополнения церковного пения они заводили сношения со славянами придунайскими, с греками и с афонскими монастырями. А таким образом не только сами они вступили на верный путь, но были указателями его и первоводителями и для всей Великой России, которая со времен патриарха Никона нашла этот путь к единению с православными церквами востока и к исправлению своей богослужебной практики самыми прямым и надежным. Юго-западные православные братства, напротив, не только чуждались заимствований инославно-западных, но и всячески противодействовали им. В своих школах, положив в основание обучения языки славянский и греческий, они не хотели преподавать латинского языка.³⁵ О чистоте и целости православия и восточной обрядности юго-западных христиан свидетельствуют их богослужебные книги. Книги эти, печатанные в разных типографиях на юго-западе России, самыми завзятыми великорусскими старообрядцами приводятся в большом количестве в числе доказательств излюбленных ими обрядовых частностей богослужения,³⁶ и следовательно, признаются неповрежденными. Подобное же достоинство православной древности имело и церковное пение, и в мелодическом его виде также никем не порицается.³⁷ Западной искусственности церковного пения юго-западные православные братства противодействовали составлением и распространением, а с 1700 г. и печатанием ирмологов, представляющих собою образцы восточного мелодически-храмового пения, бездушному инструментальному сопровождению напевов – одушевленное и стройное хоровое пение с участием в нем народа, каковое пение, по Гербинию, нося «образ и дух первоначальной христианской Церкви», было «гораздо святее и величественнее», чем римское.³⁸

В разъединении с Московским государством православные юго-западные братства не обращались к великорусской Церкви по предметам обрядового богослужения, а в частности и по предмету церковного пения, и из ее богослужебной практики не делали заимствований. Ибо великороссийская Церковь не была первоисточником православного богослужения и имела обрядность, тождественную с обрядностью юго-западной Церкви. Кроме того, в период господства Унии на юго-западе России сама она колебалась разными обрядовыми мнениями. Богослужебные ее книги и обряды, а равно и церковное пение также имели не мало недостатков и нуждались в исправлениях.

Рассматривая в частности содержание церковного пения по юго-западным ирмологам, мы видим, что оно действительно опирается на твердых началах восточной Православной Церкви и состоит, как и пение древней христианской Церкви, в совмещении напевов разных народов восточного исповедания. Юго-западная система совмещения распевов с некоторыми изменениями принята затем со второй половины XVII века и великороссийскою Церковью, но отвергнута старообрядцами, сомневающимися в православии всех народов, кроме самих себя. В основание церковного пения в юго-западных ирмологах положено знаменное или столповое пение по древнему преданию русской Церкви и дополнено частью местным киевским и греческим, а главным образом болгарским распевом. Но в ирмологах нет и следов напевов, заимствованных от инославного запада.

Южнорусская редакция знаменного распева. Первым и главным основанием юго-западного пения по юго-западным нотно-линейным ирмологам служит столповое пение или большой знаменный распев. Им распета в ирмологах большая часть богослужебных песнопений, как-то: некоторые литургийные песнопения, все ирмосы, стихиры воскресны, богородичны, догматики и на стиховне, антифоны, подобны стихир и большая часть праздничных песнопений.

Юго-западные ирмологи составлялись, распевались и переводились на квадратную нотопись независимо от великорусских толкований, исправлений и преобразований русского церковного пения, последовавших в XVII веке и в разобщении с великорусскими мастерами церковного пения. Отсюда естественно, что знаменные напевы, в них заключавшиеся, имеют свою особую редакцию. Что же это за редакция, какова она сама по себе и в каких отношениях находится к старым хомовым и Иосифовским изложениям столпового пения, к истинноречному изложению А. Мезенца и, наконец, к нотно-линейным великорусским переводам XVII и XVIII века?

В статье I мы высказали предположение, что великорусская и юго-западная редакции столпового пения с XVII века иногда значительно разнятся между собою, но имея общим источником певчие безлинейные книги XV и XVI века, должны быть близки за это время между собою и потому взаимно пояснять себя, равно как и безлинейную древнерусскую нотопись. Теперь, благодаря 14-ти сравнительным таблицам, приложенным к изданию г. Смоленского: «Азбука знаменного пения старца Александра Мезенца» (Казань, 1888 г.), мы решительно утверждаем это на основании фактических данных, выясненных чрез подробное сопоставление мелодических строк ирмологов юго-западной редакции с 83-мя строками Мезенцевой «Азбуки» и иных безлинейных и линейных изложений, помещенных в вышеупомянутых таблицах.

И прежде всего сличение мелодических строк показывает, что юго-западные ирмологи как в мелодии, так и в тексте песнопений, имеют одну, в общем весьма сходную, редакцию, различающуюся в разных певческих изданиях и рукописях незначительными подробностями, между тем как великорусские певческие книги и между собою, и со старыми хомовыми книгами в том и другом отношении представляют гораздо более разностей. Вообще в Великой России введение в церковно-певческие книги около половины XVII века киноварных помет Шайдурова было подробным, но довольно своеобразным толкованием старых крюковых знамен и мелодий. Оно предупреждало разночтение знамен, но вместе с тем видоизменяло и самые знаки и их значение. Оно сопровождалось заменением многих прежних тушевых знамен иными, сходными с ними по значению старыми же, и даже частью употреблением новых знамен, прежде неизвестных.³⁹ Это обстоятельство должно было разобщить великорусское чтение мелодий со второй половины XVII века не только с юго-западными чтениями, но и со старыми великорусскими, напр., хомовыми с конца XV века. Исправления комиссии 1667 года также не ограничивались приведением только текста к «истинноречию», но касались и знаков, и мелодии, хотя и утверждались главным образом на киноварных пометах. Это доказывает «Азбука» Мезенца, и в мелодических строках, и в знаках нередко отступающая от прежних знаменных изложений. Позднейшие нотные изложения основываются на исправлениях упомянутой комиссии, но по местам также допускают разности с ними, равно как и между собою.⁴⁰ Вообще же знаменные книги с пометами и признаками и нотные великорусские переложения можно считать принадлежащими к одной общей истинноречной редакции, которая значительно отделялась от прежней хомовой или раздельноречной редакции не в тексте только и не в количественном лишь применении мелодий к новому истинноречию, но и в мелодическом движении. Юго-западная же редакция знаменного пения вышеозначенных перемен не испытала. Она не приняла киноварных помет и чтения Шайдурова. На юго-западе России неизвестны были ни труды Мезенца, ни великорусские опыты переложений знаменных мелодий с крюков на ноты. Южно-руссы имели уже свои нотно-линейные устоявшиеся, а с 1700 года издаваемые печатно, переложения, в которых они держались усвоенного ими издавна чтения знамен помимо влияния великорусских мастеров и исправителей пения.

Этими обстоятельствами главным образом объясняется большая доля разностей между изменчивыми, сравнительно, великорусскими и более устойчивыми юго-западными редакциями знаменного пения в течение нового его истинноречного периода. Но были и более глубокие основания для этих разностей. Это: недостаточная в старину определенность безлинейного обозначения столповых мелодий, свобода их исполнения и существовавшие до киноварных помет и нотных знаков разночтения старой крюковой семейографии. Старые крюковые знамена служили лишь намеками на мелодию, сохраняемую певческим обычаем и памятью певцов, осязательной же наглядности и точной определенности не имели, а потому естественно в исполнении получали разности в мелодических подробностях, зависящие от вкуса и умения певцов и от местного обычая в пении. Старорусские певцы, как и греческие, при употреблении исона (ισον), в развитии темы напева, обозначаемой крюками, пользовались полною свободою голосоведения и были не воспроизводителями только записанного, а вместе, некоторым образом, и творцами выпеваемой ими мелодии. Певческие знамена указывали им лишь общее движение напева, главные его пункты и его пределы, протяженность же тех или других звуков и даже их высота, равно как отдельные мелодические обороты и их варьирование, украшение и подголоски зависели от желания, вкуса и вдохновения певцов. Но эти то обстоятельства и повели к разночтениям одних и тех же знаков и к размножению распевов, построяемых на одном и том же основании. Этими же обстоятельствами должно объяснить и наибольшую долю разностей между великорусскими и юго-западными редакциями одного и того же старого знаменного распева. Таким образом, как великороссийские редакции старого знаменного пения, так и южнорусские, имея одни и те же основания, имеют и одинаковое право на свое существование и в отношении правильности напевов сохраняют одинаковое достоинство.

С размножением разночтений открылись в церковно-певческой практике большие неудобства: разность и нестройность в пении, разногласия и споры певцов.⁴¹ Потребовалось более точное и подробное обозначение мелодий певческими знаками. В Великой России Бог открыл Шайдурову разумение древних столповых напевов и средство уяснить их киноварными пометками,⁴² а Мезенцу тушевыми признаками, но в то же время не скрыл сего разумения и от юго-западных мастеров церковного пения,⁴³ как не скрывает и от всякого исследователя, с чистою мыслию, беспристрастным сердцем и истинным благочестием углубляющегося в смысл напевов и в «тайногласовое» знаменное письмо. Средством же к истолкованию древних знамен для них послужили линейные нотные знаки, получившие по своему происхождению название киевского знамени. Знаки эти имеют близкую аналогию с великорусскими киноварными пометами и тушевыми признаками. Они появились одновременно с изобретением помет Шайдурова, т. е. в конце XVI века, возникли по одним и тем же с ними побуждениям: изложить мелодии в более ясном и определенном виде,– имели с ними одинаковое значение, как толкования мелодии с изменением и самых знамен, одинаково с ними употреблялись первоначально лишь в школах и в школьных певческих книгах и, наконец, одновременно же с ними и тушевыми признаками, около половины XVII века, вошли в употребление и в певчих богослужебных книгах. Таким образом, на юго-западную линейную нотопись мы должны смотреть совершенно так же, как на киноварные пометы и тушевые признаки, т. е. как на современное им и параллельное южнорусское толкование древнерусских церковных мелодий. Нотные юго-западные переводы представляют собою не новое пение и не искаженное, а лишь особую параллельную великорусской ветвь того же древнего знаменного пения, по крайней мере XV и XVI века, и, следовательно, новый ключ к объяснению знаменных напевов того времени.

Между тем, сравнение юго-западных певческих книг с таковыми же великорусскими и мелодических строк с строками, изложенными в таблицах г. Смоленского, выясняет и некоторые частные свойства юго-западного столпового пения сравнительно с пением великорусским. Именно: юго-западные ирмологи, как по своему содержанию и тексту, так и по мелодии, ближе стоят к группе хомовых крюковых книг, бывших во всеобщем употреблении в России с XV века до патриарха Филарета, чем к группе таких же книг с пометами и признаками, а равно и линейных великорусских изложений, на них основанных. Последняя группа великороссийских книг представляет собою, как выше сказано, одну общую, довольно своеобразную и отдаленную от хомовых изложений редакцию. В юго-западных ирмологах мы видим распетыми те же ирмосы, какие содержатся и в хомовых знаменных книгах, и наоборот, в них нет тех же ирмосов, каких нет и в хомовых книгах, и которые вошли в состав ирмологов лишь с установлением нового истинноречия т. е. ирмологов Иосифовского, Мезенцева и Синодального. Так, на юго-западе России неизвестны целых 20 номеров ирмосов, приведенных в качестве примеров в числе 83-х строк в «Азбуке» Мезенца, каковых ирмосов нет и в хомовых и в более древних крюковых ирмологах.⁴⁴ Текст песнопений юго-западных ирмологов значительно разнится в подробностях редакции с новым истинноречным текстом книг великорусских, но и в оборотах речи, и в архаизмах и частью в хомонии весьма близок к тексту ирмологов времени патриарха Филарета и ранее. Упомянем об употреблении двукратного «аллилуиа», а также слов: синя же пучина вм. «чермный же

понт», оцести вм. «очисти», Исус, Исусови, денесь, деmu вм. «отроцы» и проч.⁴⁵

Изложение знаменных мелодий в юго-западных ирмологах также весьма сходно с изложениями древнейшими времен не только А. Мезенца, но и патр. Иосифа. В доказательство этого можно было бы привести множество мелодических строк и оборотов, но ограничимся немногими указаниями по таблицам г. Смоленского, приложенным к «Азбуке» Мезенца. В юго-западных ирмологах сравнительно с хомовыми нет ни сокращений, ни распространений; основные ноты, общее мелодическое движение, размер, ударения, деление на строки, соблюдаются в точности те же самые. Большая часть частных мелодических оборотов также буквально сходна. Стоит из любопытства сравнить места, приведенные в «Азбуке» Мезенца под №№ 1, 3, 14, 15, 18, 20, 32, 33, 39, 41 и 56 с изложением их в юго-западных ирмологах. В последних мелодия по большей части сходна с хомовыми изложениями и только частью с Иосифовским, но никак не с новыми истинноречными; и только дробные переливы голоса в промежутках между звуками, определяющими мелодию, переливы, как и звуки ветра или плещущей волны, не поддающиеся точной помете какими бы то ни было знаками, ноты вспомогательные и проходящие,⁴⁶ малые украшения и подголоски, разнятся, доказывая тем лишь то, что перевод столповых напевов со старых крюковых знамен на линейные ноты на юго-западе России происходил самостоятельно, без сношений с великорусскими мастерами и исправителями церковного пения и вне всякого их влияния.

Различие, какое существует между нотно-линейными юго- западными ирмологами с хомовыми великорусскими певчими книгами, незначительно и располагает к благоприятным суждениям о юго-западном изложении столпового пения. В юго-западном церковном пении, по-видимому, не было резкого перехода от древнего истинноречия к хомонии и от этой последней к новому истинноречию. Хомония возникала там незаметно и не достигла своего крайнего развития, как это было в Великой России. И наоборот, в пении южно-руссов не было такого быстрого и резкого перехода от хомонии к новому истинноречию, какой был в Великой России. Упреков юго-западным певцам за употребление аненайков, хабув и ахатей мы не встречаем в памятниках XVII века. Известные нам юго-западные нотно-линейные рукописи чужды этих древних украшений, ставших впоследствии недостатками. Весьма естественно, что соприкосновение юго-западного русского пения с западно-европейским и юго-славянским в период разъединения Юго-Западной Руси от Руси Московской оградило юго-западное пение от вышеозначенных недостатков; разъединение же Великой России от прочей Европы, неприязненность ее к Западу и опасения, а с другой стороны церемониальность патриаршего служения были причинами, способствовавшими умножению и систематизированию этих недостатков. И наоборот, в Великой России, в безлинейных рукописях и нотно-линейных переводах знаменного пения второй половины XVII и XVIII в. мы уже всюду видим новое истинноречие, между тем, как во всех рассматриваемых нами юго-западных ирмологах некоторые следы раздельноречия или хомонии сохраняются не только во второй половине XVII века, но и в XVIII веке.

Что касается собственно нотного изложения древних мелодий, то и оно в юго-западных ирмологах сравнительно с великороссийскими переводами имеет также некоторые преимущества. Обыкновенная квадратная нотопись, на которую перелагали у нас с крюков столповые напевы, слишком проста, элементарна и недостаточна знаками, чтобы заменить многосложное и многознаменательное безлинейное столповое знамя, обозначающее не только высоту и длительность звуков, но и мелодический состав напевов и их ритмические свойства, каковы: средние остановки в мелодии, направление и сила ударений и т. п.⁴⁷ Но великорусские перелагатели напевов, кроме того, не скоро и не легко усвояли непривычное им киевское знамя и располагали им несвободно. К сему иногда присоединялись: произвольный, без достаточной критики, выбор напевов и произвольные сокращения мелодий, а также и ошибки, недоумения или даже небрежности. Юго-западные нотно-линейные ирмологи писались и печатались тщательнее великорусских и заключают в себе менее произвола и ошибок. В них не встречается знаменных напевов, обозначаемых словом произвол; мелодии столпового пения (за исключением Ирмолога 1700 г.), излагаются во всей их полноте и без сокращений даже в украсительных фитных лицах; гаммы знаменного пения и пониженного на кварту киевского не смешиваются, как это мы видим в великорусских изданиях, но различаются систематически. В юго-западных ирмологах мы находим более нотных знаков, чем в великорусских книгах квадратной нотописи; встречаем разные размеры нот, более точно соответствующие размерам и строению безлинейной системы. Наконец, в некоторых рукописных юго-западных ирмологах (напр. В Ирмологе 1652 г.), встречаются над словами текста, в виде дыхания и разновидных ударений, особые значки, показывающие, очевидно, силу и направление ударений в мелодии. Значки эти имеются не на каждом слове текста, отличаются своим начертанием от дыханий и ударений в словах и очень часто не совпадают с ними, а наконец, нередко на одном и том же слове поставляются по несколько кряду (напр. восп҆ев҆́аш҆́еся, Господ҆́еви, вр҆́аг҆́а и т. п.), что и служит признаком их особого певческого значения. Значки эти, как и киноварные пометы, очевидно, не нашлось возможности ввести в печатные нотные издания. Наконец, до последнего времени в великороссийских нотных книгах не было знаков, обозначающих средние совершенные и несовершенные окончания в мелодии, как будто напевы столпового пения не делятся на мелодические строки, а равно и скоб, сокращающих, по желанию певцов, фитные лица; между тем как в Ирмологе 1652 года средние окончания ясно обозначаются знаком двойного такта ╡, подобным по начертанию безлинейному знаку статья простая (═), служившему для той же цели; в печатном Львовском Ирмологе 1709 года протяженные мелодии фит поставлены в скобах.⁴⁸ Начальные ключевые знаки в юго-западных ирмологах также имеют особые начертания, которые ясно различаются от черной ноты (чвартки), служащей ключом в великороссийских изданиях, что также предупреждает сбивчивость в пении. О других особенностях юго-западных ирмологов будет сказано ниже.

Вообще, юго-западные нотно-линейные ирмологи тщательнее, полнее, систематичнее и практичнее передают содержание безлинейных певческих книг столпового пения, чем нотно-линейные же книги великорусские.

Дополнительные напевы греко-славянского происхождения. Вторым основанием пения юго-западной Православной Церкви было пение греческое и болгарское. Обращение южно-руссов к этому источнику церковного пения весьма естественно и разумно. Церковное пение тесно соединено с богослужебными песнопениями и чином богослужения, определяемым церковным уставом и богослужебными книгами. Богослужебные же книги и устав, а с ними и церковное пение, получены Россиею из Греции и Болгарии. Поэтому, как при исправлении богослужебных книг и обрядов, так и при исправлении церковного пения, всего естественнее и надежнее было обращаться к их первоисточникам, т. е. к тем древним и благоустроенным церквам, от которых они получены были вначале. Обращение южно-руссов к этим источникам, однако же, не отстраняло древнерусского певческого предания и обычая и не преобразовывало существующего на юго- западе России церковного пения, а только дополняло его; ибо древнерусское церковное пение было основано на древнегреческом и имело все свойства истинно богослужебного пения, но своим объемом не вполне соответствовало предписаниям церковного Устава и богослужебных книг и нуждалось не столько в преобразовании, сколько в дополнениях. Южно-руссы в столповом пении высоко ценили древнее предание русской Церкви и сохранили его неприкосновенным, но дополнили недостающее в нем распевами греческим и особенно болгарским.

Ближайшими поводами, а равно и путями к заимствованию юго-западною Церковью греко-славянских распевов служили ее близкие и частные сношения с Константинопольскою и славянскими Церквами. Некоторые монастыри и даже епархии Юго-западной России были, как известно, в ведении Константинопольского патриарха. Константинопольские патриархи учреждали на юго-западе России православные братства и давали некоторым монастырям права ставропигий),⁴⁹ своими распоряжениями и увещаниями содействовали благоустройству иерархии и храмов, укрепляли православных в борьбе за веру и утешали в скорбях и напастях; сами посещали юго-западную Церковь и личным своим присутствием благоустрояли оную; снабжали монастыри и храмы святынею.⁵⁰ А потому южно-руссам не мало представлялось поводов к заимствованию греческого пения и случаев усвоить оное. О непосредственном заимствовании юго-западною Церковью пения от греков, впрочем, нет положительных и ясных свидетельств. За неудобствами прямых тогда сношений с константинопольскими церквами, в самой Греции находящимися под властью турок, южно-руссы изучали греческое пение в прилегающих к ним землях славян придунайских. Так, в половине XVI века братства Львовское и Перемышльское посылали своих дьяков в Молдавию для изучения напевов греческого и сербского.⁵¹ Может быть, это обстоятельство, сопровождаемое не обильным заимствованием греческого распева и местным его употреблением, и служит причиною того, что в юго-западных ирмологах мы не встречаем песнопений с надписями греческого (или грецкаго) напелу. Распев этот, чрез заимствование не из первых рук и переделки применительно к местным обычаям в пении, мог утратить часть своих свойств и смешаться с местными славянскими напевами.

Гораздо более мы встречаем свидетельств о заимствовании юго-западною Церковью напевов от славян придунайских. Еще в XV веке Киевским митрополитом был приглашен в Россию знаток церковного пения игумен сербской Дечанской обители Григорий Симвлах. В XVI веке для изучения славянских распевов посылались братствами в славянские земли, как выше сказано, дьячки. О сношениях русской Церкви с сербскою во второй половине XVII века свидетельствует пребывание в Москве вместе с восточными святителями и митрополита Сербского. Но для юго-западной Церкви был и другой путь к заимствованию юго-славянских распевов, – это афонские монастыри. В них, по свидетельству Барского, были употребительны и сербское и болгарское пение.⁵² Юго-западная же Церковь в начале XVII века имела живые и деятельные сношения с Афоном, имевшие целью устроение монастырей, чина церковного и монастырской жизни по образцам афонским,⁵³ а вместе с тем усвояла, конечно, и славянские напевы афонских монастырей. Факт заимствования юго-западною Церковью юго-славянских распевов подтверждается и юго-западными ирмологами, в которых имеются эти распевы и легко отличаются от других как своим построением, так и названиями. В них мы находим сербский киноник (причастный стих) и полное осмогласие болгарского распева.

Но и эти распевы в клиросной практике русской Церкви имели значение лишь дополнительных распевов и потому ограниченное и притом временное употребление. В юго-западных ирмологах сербский распев встречается весьма редко и в клиросной практике скоро выходит из употребления. Напевы же болгарского распева, хотя известны были в России в разнообразных видах и в приложении ко многим песнопениям, но в юго-западных ирмологах имеют сравнительно с столповым пением весьма ограниченное употребление; именно, они прилагаются главным образом к пению тропарей и седальных песнопений, поемых «на Бог Господь». Песнопения эти, особенно тропари и кондаки, распевались некогда греческим распевом, заключающимся в древних кондакарях, но затем утратили свои полные напевы и в столповом пении имели лишь распетыми концы, или же и вовсе не пелись. Между тем по указанию богослужебных книг они должны быть петы сполна. Это и было важною причиною дополнить южнорусское богослужебное пение распевом болгарским. Кроме того, болгарский распев в России имел и употребление временное. Распространившись сначала быстро по всей России, он скоро вытеснен повсюду распевом греческим, введенным патриархом Никоном при посредстве диакона Мелетия, каковой распев и применен ныне к пению тропарей и других песнопений, распевавшихся в XVII веке распевом болгарским. Из напевов болгарского распева ныне и в Великой и в Малой России известны лишь весьма немногие.

Сохраняет ли болгарский распев свойства истинного богослужебного пения и связь с пением древней восточной Церкви? Свойства болгарского распева большею частью объяснены нами выше. Остается несколько долее остановиться на музыкальном его размере, т. е. на его ритме и такте, каковые свойства, по-видимому, не свидетельствуют о его древнем, восточном происхождении, так как они составляют, так сказать, необходимый элемент позднейшего церковного пения и всех мирских и церковных музыкальных произведений Запада.

Такт состоит в распределении нот различной продолжительности в ровные малые отделы с известным, однообразным последованием ударений, ритм – в правильном же распределении и взаимном соответствии больших отделов, каковы: музыкальные строки (или предложения) и их члены. Музыкальный размер ритма и такта вполне соответствует такому же размеру стихотворной речи, именно такт – мерному расположению стоп стиха, а ритм– симметрическому последованию самых стихов. Современные нам стихотворные произведения заключают в себе оба эти элемента, но элементы эти не чужды и стихосложению древних народов, которое основывается на них же. В еврейском стихосложении мы видим библейский параллелизм членов речи, что и составляет его ритм; в древней дохристианской Греции находим с одной стороны правильный и притом разновидный размер стоп (напр., гекзаметр, ямб и др.), а с другой – симметрию стихов или ритм, хотя и не видим еще вполне правильной разработки последнего. Стихотворные произведения у древних пелись при сопровождении какого-либо музыкального инструмента (псалтири и гуслей у евреев, цитры у греков) и необходимо имели мелодию точно также размеренную, т. е. заключали в себе ритм и такт. Многие христианские песнопения византийского происхождения также писаны стихометрически и следовательно заключали в себе те же музыкальные элементы, и только прозаические произведения и переводы на иные языки не сохраняли строгой соразмерности мелодического движения, хотя также не совершенно чужды оной. Ибо весьма часто и ныне мы видим в столповом пении, при его несимметричном или словесном ритме, следы симметрии в расположении мелодических строк и даже музыкальных в них оборотов, напр., парные сочетания предыдущего и последующего, буквальное повторение мелодии параллельных мест, симметрию даже членов в музыкальных предложениях и т. п. В знаменных напевах нет только такта, соответствующего стопам мерной речи, нет однообразного построения мелодических периодов и строго правильной их последовательности, так как и самый текст песнопений, обращенный в прозу, утратил свойства мерной речи. Но в позднейших распевах, особенно же в композициях по западным образцам, свойства симметричного ритма и такта выражаются весьма ясно и отчетливо.

Трудно объяснить присутствие в болгарском распеве правильного симметричного ритма и такта. Болгарский распев мог заимствовать эти свойства из восточной древности, т. е. из симметрического стихосложения текста и сопровождающих его напевов, мог быть видоизменен и под влиянием западной музыкальной науки, но во всяком случае ритмические его свойства не только не противны духу православия, но и вполне согласны с церковною древностью, ибо восстановляют в мелодии древне- греческую симметрию церковного песносложения, утраченную в нашей переводной прозе.

Местный элемент и западные заимствования в юго-западном церковном пении. Вообще юго-западное церковное пение твердо опирается на началах и предании Православной Восточной Церкви, т. е. древнерусской, греческой и Церкви славян придунайских, каковые начала и предание и противопоставляет началам и преданию церквей инославных западных. Но оно, как и всякое другое пение, не чуждо элементов местного вкуса и творчества, а по связи местных условий жизни с западными, допускает и некоторые заимствования от Запада Европы. Местный вкус и местное творчество, как показывает история церковного пения, присущи пению каждого народа: церковное пение в разных православных местах всегда бывало более или менее различно.⁵⁴ Чуждые мотивы не могут выразить нашего душевного настроения, мыслей и чувств, ибо у всякого народа и племени свой характер и песня своя. С другой стороны, жертва человека от своих трудов, конечно, приятнее Богу, чем заимствованная от вне. Неимение народом своих богослужебных мотивов служило бы признаком или его религиозной холодности, или же весьма низкой степени его культуры. Поэтому-то церковное пение, если кем-либо и когда- либо и заимствовано от вне, то всегда, удерживая заимствованные основания, перерабатывалось и принимало национальный и даже местный оттенок в своем характере и подробностях. Древнее эллинское пение во многом изменилось в христианской Византии; пение римской церкви основано на одних и тех же началах с Церковью восточною, но приняло иной характер и направление; византийское пение и его знамена видоизменились в землях славян придунайских и в России; местные элементы русского церковного пения обнаружились многочисленными и разнообразными местными распевами. То же было и на юго-западе России. На ряду с древним столповым распевом и крюковыми знаменами, возникли там распев киевский и киевское знамя. Но киевский распев, как сказано выше (статья 1-я) основывается на том же древнем столповом пении, имеет с ним в своих свойствах большое сходство и затем заключает в себе весьма немного свойств самобытных. А по всему этому распев этот не должен быть предметом пререканий и тем более поводом к порицанию юго-западной Православной Церкви за изменение будто бы древнего пения и введение нового. Это тот же древний знаменный распев, только с местным характером, тот же распев, но иной, юго-западной редакции.

Иное явление представляют собою в юго-западном церковном пении те или иные заимствования чисто западного характера. Чтобы иметь о них понятие и оценить каждое по достоинству, должно различать в юго-западной Церкви пение мелодическое, одобряемое духовною властью для употребления церковным клиром и пение партесное, усвоенное братскими хорами певцов. В певческих братских хорах XVII века, устрояемых по образцам западных хоров, утвердилось многоголосное пение по партесам, которое располагалось на 4, 6 и даже 8 голосов и допускало к исполнению композиции, составленные по образцам западным. Это видно частью из нотных памятников и положительных свидетельств того времени,⁵⁵ частью же из того певческого материала, который принесли с собою в Великую Россию юго-западные певцы во второй половине XVII века. Это-то «многоусугубляемое пение», а равно и соединенные тогда с ним хоровые приемы исполнения и порицаются великорусскими старообрядцами.⁵⁶ Пение это действительно не всегда основывается на древнем церковно-певческом предании, не имеет некоторых свойств истинно церковно-богослужебного пения и заключает в себе элементы, чуждые церковности восточной Церкви и национально-славянского пения.⁵⁷ Но партесные произведения никогда не входили в состав богослужебных певчих книг юго-западной Церкви и не были общепринятыми на ее клиросах, а составляли достояние смешанных певческих хоров, находившихся в исключительном положении и устраиваемых обыкновенно при братских школах. Партесные произведения никогда не издавались от лица церкви, не одобрялись прямо духовною властью для клиросного употребления, а только допускались ею в клиросной практике в виду современных обстоятельств и потребностей, притом имели временное значение, так что со временем изменили свой первоначальный характер и ныне большею частью уже совершенно для нас утрачены.⁵⁸ Для клиросного же употребления в монастырях и приходских церквах духовною властью составлялись и распространялись (писались, а с 1700 г. печатались) одноголосные певчие книги, напр., ирмологи. Пение, в них заключающееся, совершенно иное, чем в хоровых партициях того времени, так что ни упреки старообрядцев, ни характеристика партесов, занесенных в Россию в XVII веке, изложенная г. Смоленским, к ним не приложимы, и могут быть отнесены разве к духовным кантатам для домашнего и школьного употребления и некоторым только исключительным хоровым композициям для клироса.

Правда, и в нотно-линейных ирмологах есть некоторые нововводные элементы западного происхождения. Сюда относятся: нотно-линейная семейография, особый вид пониженной на кварту диатонической гаммы, разнообразные транспозиции мелодий с употреблением бемолярной системы знаков, некоторые новые приемы модулирования мелодий из одного лада в другой, отсутствие некоторых, употребительных в Великой России, малых украшений знаменного распева и употребление местно-любимых интервалов (напр. квинты), вариантов и попевок. Но эти нововведения касаются лишь внешней стороны пения, именно главным образом способов нотописания и частью мелодического выражения, а не изменяют коренных свойств древнего церковного пения и не пролагают пути к мотивам и мелодиям католического Запада. Они допущены в юго-западной, а впоследствии и в великорусской Церкви, в видах усовершенствования и практических удобств пения, а равно и удовлетворения потребностям современников. Ибо, держась древней традиции, нельзя же вступить в открытую борьбу против музыкальных начал, выработанных и прочно поставленных современною наукою, нельзя совершенно отвергать и местные вкусы и привычные участникам в богослужении и народу певческие обороты и приемы. То и другое необходимо проявляется в певческой практике само собою, без всякого искусственного или насильственного уставления. Решительное и упорное отвержение этих начал, наконец, могло отозваться вредными последствиями для православия в крае.

Что касается совмещения в клиросной певческой практике распевов разной конструкции (столпового, киевского, болгарского) и наибольшего приложения осмогласного пения к богослужению, то первое имеет, как сказано выше, вполне достаточные основания, второе же утверждается на предписаниях церковного устава и богослужебных книг. Церковь благолепно огласилась новыми напевами и песнопениями, но не изменила богослужебного чина. По крайней мере из ирмологов не видно, чтобы вновь распеваемые песнопения: полиелей, тропари, седальны, надгробное, антифоны страстей Господних, песнопения «на проклятие» ересей или «на умирение церкви» сопровождались какими-либо «незвыклыми церемониями». Большая часть этих песнопений и напевов усвоена впоследствии и великорусскою Церковью, но без всяких новых обрядов и изменений в порядке и чине богослужения.

Да и самое партесное пение юго-западных братских хоров, хотя основывалось на началах западноевропейской музыки, однако же не было слепым подражанием пению инославно-западному. Оно было скорее местным произведением, чем заимствованием, скорее имело значение гармонического украшения пения восточной Церкви, чем его преобразования по началам западным. Этим только и можно объяснить участие в нем народа вместе с хорами, засвидетельствованное Гербинием, а равно и похвалу ему от иерархов Православной Церкви. Даже более того, оно иногда нарочито поддерживалось и поощрялось духовною властью, чтобы противопоставить бездушным висканиям органным западной Церкви пение одушевленное, и таким образом было немаловажным средством к охранению юго-западной паствы от увлечения хорошо знакомою ей церемониальностью обрядов и привычными слуху красотами пения и музыки западной Церкви. В этом же смысле и с подобною же целью, как известно, юго-западное партесное пение допущено и патриархом Никоном в Великом Новгороде,⁵⁹ а затем рекомендовано им и введено и в самой Москве.

Таким образом, юго-западное церковное пение, по крайней мере заключающееся в нотно-линейных ирмологах XVII и XVIII века, и по своему составу, и по происхождению, и по своим свойствам, вполне достойно употребления на клиросах Православной Церкви, равно как и внимания знатоков и чтителей древних распевов, и только разве текст богослужебных песнопений требует исправления, согласно с великорусскими Синодальными изданиями.