Кончина и погребение пресвященнейшего Иоанна, епископа Смоленского и Дорогобужского

Церковь русская понесла новую и великую потерю: 17 марта, на 51 году жизни, неожиданно скончался Доктор Богословия, Преосвященнейший Иоанн, Епископ Смоленский и Дорогобужский. «Как русский учёный канонист, говорит о нём корреспондент Биржевых Ведомостей, он своею внезапною смертию нанёс России долго невознаградимую потерю, которая даст себя почувствовать именно в настоящее время, когда возбуждены вопросы, церковно-канонические попреимуществу, таковы: вопрос о соединении англиканской церкви с православною, вопрос церковно-болгарский, вопрос о созвании вселенского православного собора, вопрос об образовании в среде римско-католического и протестантского мира национальных православных католических церквей и т. д. Покойный канонист успел высказаться только по первому из этих вопросов, но его учёность много бы помогла разумному и православному решению других».

Весть о кончине Преосвещеннейшего Иоанна подобно внезапному грому поразила всех, знавших почившего Архипастыря и сначала ей никто не хотел верить; но двенадцать медленных, унылых и печальных ударов большого соборного колокола около двенадцати часов утра удостоверила всех в грустном, тяжёлом, роковом событии. Правда, многим давно уже было известно, что знаменитый Архипастырь, весь преданный науке, долгу и труду, не пользовался здоровьем: сила духа, не знавшая усталости, и жизнь, вся проникнутая сознанием высоты долга, верная своим глубоким убеждениям и несклонявшаяся ни перед какими препятствиями или случайными обстоятельствами надломили физический организм и истощили его телесные силы. Знавшие его лично, ещё в бытность его ректором С.-Петербургской вполне замечали слабость его здоровья, которое ещё тогда самым заметным образом стало изменять ему. «Нам жаль было смотреть, говорит один из знавших его лично, когда покойный приходил на лекцию то жёлтый, как кленовый лист, то бледный, безжизненный, как смерть».¹

С такими-то физическими силами почивший Архипастырь прибыл на дело святительского служения в Смоленск и, по обычаю, весь предался труду и делу на новом поле своей жизни. По причине этой слабости сил он не мог выносить физической напряжённости – ни в служении, которое он совершал скоро, ни в личном приёме просителей, с которыми он ведался большею частью на бумаге. Во время кратковременного святительского своего в Смоленске служения, он несколько раз подвергался сильным припадкам болезни; но покой и отдых были не в его природе: ещё не оправившись от болезни он снова предавался занятиям и спешил на труд. За две недели до кончины своей он чувствовал до того сильный припадок нервной болезни в голове что совершенно потерял – было слух и объяснялся со врачём и прислугой посредством письма на аспидной дощечке: – это было в конце сырной недели. Около этого времени постоянно пользовавший почившего врач с скорбью говорил своим знакомым, что жизнь Преосвещеннейшего держится на волоске; но покойный Архипастырь, не успевши оправиться и от этой сильной болезни, снова предался своей обычной деятельности: всю первую неделю великого поста он занимался делами, в неделю православия служил в кафедральном соборе, совершал положенный чин православия и произнёс свою, увы, последнюю прекрасную беседу о духе православной церкви и значения церковного отлучения! В следующее воскресенье – 16 марта он снова совершал литургию и по окончании её преподал желавшим своё последнее благословение, чего, по слабости сил, он не всегда дозволял себе. После обедни он принимал в своих покоях г. Начальника губернии с семейством и довольно долго беседовал с ним. Казалось, что здоровье Преосвещеннейшего восстановилось по-прежнему и никто не подозревал столь грозной и столь близко предстоявшей опасности. Впрочем лица, близко знавшие Архипастыря, замечали, что в жизни Преосвященного в этот день происходило что-то не совсем покойное, и только сила духа, господствовавшая над самыми страданиями скрывала от всех его внутреннее состояние. Так во время служения литургии Преосвященный почти не в состоянии был держать дикирий и трикирий, произнести возглас и наклонить голову; туже слабость и тоже изнеможение замечали и в покоях его при приёме г. Начальника губернии с семейством; но, по обычаю, Преосвященнейший всё таил в глубине своей души и о своём состоянии не сказал никому ни слова. Намекнуть же ему о своих наблюдениях не смели, потому что боялись встревожить его и усилить болезненное состояние.

Около половины 2 часа Архипастырь совершил прогулку и, проехавши несколько городских улиц, часа в три возвратился домой. Восходя по лестнице в свои покои, он почувствовал такую слабость в ногах, что с трудом мог идти далее; но при помощи прислуги он прошёл в свои покои и скоро потребовал обедать. За обедом он почти ничего не ел и около 0 часов лёг отдохнуть, отдавши приказание, что сегодня вечером он не будет никого принимать. Во время вечернего чая, около 8 часов вечера, печальные предвестники кончины показались яснее: Архипастырь почувствовал такое ослабление сил, что не мог ходить и из рук его выпала чайная чашка. По окончании вечернего чая он сказал прислуге, что ему что-то не здоровится и что он чувствует большую слабость в ногах. На вопрос: не нужно ли пригласить врача? – Преосвященный отвечал, что сегодня уже поздно и что особенного он ничего не чувствует; но отдал приказание пригласить врача утром. Часов в 10 вечера – гораздо ранее обыкновенного он лёг в постель, предварительно заперши, по обычаю, двери кабинета.

До 10 часов утра 17 марта прислуга была уверена, что Преосвященный не спавший долго от нездоровья, подкрепляет свои силы поздним сном, а потому, сделавши несколько знаков лёгкого доклада и не получивши никакого ответа, она успокоилась. Около 11 часов прибыл приглашённый врач и хотел посетить больного Архипастыря. Подошли к дверям кабинета и начали производить лёгкий стук – ответа нет. Стук в двери усилили, – ответа нет. Врач, хорошо знакомый с состоянием здоровья Архипастыря и узнавший о вчерашних болезненных признаках, скоро догадался о положении дела и сказал находившимся с ним: «есть что-нибудь неблагополучное!» Отворивши двери кабинета силою, Преосвещеннейшего нашли скончавшимся и находящимся подле своей постели: но некоторым признакам можно полагать, что, вставши с своей постели, он начал было, собираться на свой обычный труд; но прилив к голове мгновенно лишил его сил и прекратил эту дорогую жизнь!

На страшную весть о кончине Архипастыря скоро собрались в слезах: члены консистории, ректор семинарии, г. начальник губернии, вице-губернатор, полицеймейстер, прокурор, градский голова и другие лица, успевшие узнать о печальном событии. Когда доктор, постоянно пользовавший Архипастыря, уверил, что признаков жизни в его теле нет; оно было отёрто губкою и, по надлежащем облачении членами консистории поднято из кабинета и перенесено в зал, где находился уже весь Архиерейский штат. Здесь ключарь собора и иподиаконы приступили к облачению Святителя в Архиерейские одежды. Церемония архиерейского облачения всегда назидательна: она возводит помыслы к великому значению Пастырей в древней христианской церкви; но невыразимо – трогательною представлялась она ныне, когда облачали почившего Архипастыря и как бы отдавали ему последнюю земную почесть. Потрясающее впечатление испытали все находившиеся здесь, слушая торжественные песни, положенные при облачении Епископа и видя Пред собою бездыханное тело отошедшего ко Господу. По окончании облачения, вместо: Eίξ ετη Δεіπoτα, на возглашение протодиакона: во блаженном успении вечный покой подаждь Господи... хор певчих умилительно – трогательным напевом отвечал: вечная память! В слезах все обратились к иконам и с молитвою о почившем пали на землю.

По совершении первой панихиды над усопшим Архипастырем с известием о кончине его немедленно отправлено было две телеграммы к Г. Синодальному Обер-Прокурору: одна от Консистории, другая – от г. Начальника губернии. До получения ответа от св. Синода, Консисториею сделаны были, между прочим, следующие распоряжения: по назначению градского благочинного священнослужители немедленно приступили к постоянному чтению Евангелия при гробе Святителя, которое продолжалось непрерывно днём и ночью до самого дня погребения останков Святителя. Определено было совершать соборные панихиды дважды в день – одну в 12 часов утра, а другую в 6 часов вечера, о чём сообщено было г. Начальнику губернии, а граждане города Смоленска извещены были особыми печатными объявлениями. Чрез редакцию епархиальных ведомостей сообщено было всему духовенству смоленской епархии, чтобы оно по получении известия о кончине Архипастыря, в тот же день совершило панихиды об усопшем Архипастыре и поминало его на литургиях в – течение целого года.

В среду, 19 марта в 11 часов, происходил вынос тела Преосвященного из покоев архиерейского дома в зимний Богоявленский собор, в котором предположено было совершить в этот день литургию, а по окончании её соборную панихиду. Обо всём этом печатными объявлениями снова были извещены как Начальственные лица города, так и граждане Смоленска. До настоящего дня, когда вход к останкам почившего Архипастыря был открыт дли всех, на панихиды и во всё прочее время дня и до поздней ночи, для поклонения Святителю народ всех званий и состояний, пола и возраста собирался в таком огромном количестве, что не дозволял ни свободного входа, ни выхода духовенству, приходившему на панихиды: не смотря на обширность покоев архиерейского дома, жар и теснота были в них страшные. Во избежание подобных затруднений консистория вынуждена была обратиться за содействием к полиции и просить её, чтобы вход в покои архиерейские и в церковь: 19 числа – день выкоса и 21 – день погребения Архипастыря ограничен был выдачею билетов. К 11 часам, еще до начала выноса останков почившего, в архиерейские покои собралось всё духовенство города Смоленска – соборное, приходское и монашествующее: всё оно было в чёрных ризах. Имевшие служить в этот день литургию в соборе пришли в полном облачении. К началу выноса прибыли: Начальник губернии, Начальник квартирующих войск, Вице-губернатор, уездный предводитель дворянства, многие представители власти гражданского и военного ведомства, почётные граждане и многие из жителей города. Около мощей Святителя стоял его гроб. По окончании литии, Ректор семинарии окропил гроб св. водою, а Кафедральный Протоиерей произнёс первое надгробное слово и теплотою чувства до слёз тронул многих, поражённых внезапною кончиною мудрого Пастыря. Когда хор певчих пропел: вечная память и начал канон: Помощник и покровитель бысть мне во спасение; останки почившего Святителя старейшими протоиереями вложены были в приготовленный гроб. Шестью священниками с иеромонахами и четырьмя дьяконами гроб взят на руки и – печальное шествие из покоев архиерейского дома в собор началось. На дворе, пред крыльцом архиерейского дома стали рядами воспитанники семинарии, чтобы отдать почившему Архипастырю прощальный поклон, когда будет проходить его гроб. Самое шествие происходило в таком порядке: впереди всей процессии шёл диакон с крестом, осеняемым двумя хоругвями; за диаконом два священника рядом несли св. икону и Евангелие; за ними два диакона на блюдах несли омофор и митру, а за ними шли пять диаконов с гробовою крышею Святителя. Медленною и грустною поступью тянулся длинный ряд протоиереев и священников попарно, за которыми следовал хор певчих в чёрных сюртуках с плерезами на рукавах и воротниках. Два иеромонаха несли подушки с орденами, за ними шли посошник и лампадчик. Пред самым гробом Архипастыря шли два соборных диакона с кадилами, у главы почившего находились диаконы с рипидами, а по сторонам гроба – иподиаконы с дикирием и трикирием. Непосредственно за гробом, поддерживая его, шёл Ректор семинарии и за ним следовали все, находившиеся в покоях архиерейских при выносе тела из дома. Заупокойный перезвон начат был ещё в 10 часов; а в начале выноса, по соборному звону, трезвон произведён был во всех Смоленских церквах, – приходских и монастырях: звон колоколов продолжался более четверти часа. При поднесений гроба Святительского ко входу в домовую церковь совершена была краткая лития, и покойный Архипастырь как бы навсегда простился с покоями, им занимаемыми... Своею печальною торжественностью эта процессия возбуждала необыкновенно-грустное впечатление в массах народа, несмотря на сырую погоду, собравшегося со всего города и сплошною массою покрывавшего всю довольно обширную площадь между архиерейскими покоями и холодным собором. Особенно трогательна была минута, когда появились все знаки святительского достоинства. Можно было подумать, что Архипастырь, недавно совершавший служение в соборе, снова торжественно шествует в собор, по случаю великого праздника в Смоленске; но совсем другие чувства рождались в душе, когда вслед за многочисленным сонмом духовенства и знаками архиерейского достоинства показался Святитель, лежащий во гробе, осеняемый рипидами и покрытый архиерейскою мантией: он шёл не на служение в собор, с своим жизненным словом, но – безмолвный шёл гораздо далее!. Когда гроб Архипастыря внесён был в собор и поставлен на амвоне, на особо для сего устроенном возвышении, хор певчих начал седьмую песнь канона: Согрешихом, беззаконновахом, неправдовахом пред тобою... Совпадение этой покаянной песни канона с появлением усопшего Архипастыря в собор произвело во многих тяжёлое впечатление: многим показалось, будто паства смоленская сама виною своей потери, будто против почившего Пастыря много было сделано неправды... Вокруг гроба почившего на архиерейском амвоне расположены: подсвечники, рипиды, дикирии и трикирии, лампада и посох, которые во время всякого богослужения находились в руках диаконов, иподиаконов и прочих лиц, принимающих участие в архиерейской службе.

Среди всеобщей скорби началась литургия преждеосвящённых Даров, которую совершал Ректор семинарии с кафедральным Протоиереем Ждановым и тремя священниками. Тяжело было на сердце, когда на великой ектении, после молитвенных прошений о св. Синоде, смоленская паства уже не услышала молитвы о своём Архипастыре, хотя он как бы занимал свое обычное место и служащие отдавали ему честь по церковному чиноположению. Во время причастна инспектор семинарии произнёс слово, в котором охарактеризована была жизнь и деятельность усопшего Архипастыря. По окончании литургии всем духовенством города Смоленска, в присутствии всех начальственных лиц города, почётных граждан и множества народа, совершена была панихида.

В 5 часов по полудни того же дня из С.-Петербурга получена была телеграмма, которая извещала, что совершить погребение скончавшегося Смоленского Архипастыря, по распоряжению Св. Синода, поручено Преосвященнейшему Савве, Епископу Полоцкому и Витебскому, а около полуночи, с 19 на 20 марта, с поездом Витебской железной дороги, прибыл и сам Преосвященный Витебский. Утром 20 числа, в 12 часов, Преосвященнейший Савва с соборным и градским духовенством, в присутствии многочисленного стечения народа, совершил панихиду при гробе усопшего Архипастыря, а в 6 часов тем же Преосвященным со многими лицами из духовенства, при множестве градских жителей и в присутствии всех почти воспитанников семинарии, совершена была вторая панихида. После пения: со святыми упокой..., один из воспитанников семинарии, облачённый в стихарь, перед гробом усопшего Архипастыря произнёс речь, дышащую искренностью и откровенности юношеского чувства.

21 марта совершено было погребение тела Преосвещеннейшего Иоанна. По предварительно сделанному распоряжению Консистории, заупокойный благовест в этот день начался в 8 1/2 часов, а к совершению литургии – в 9 1/2. В десять часов прибыл в собор Преосвященнейший Савва и начал совершение литургии Златоустого. В сослужение Преосвященнейшему Витебскому назначены были: Архимандрит Алексий, Кафедральный Протоиерей Жданов, Инспектор семинарии священник Лебедев, Ключарь собора Протоиерей Юшенов, Казначей архиерейского дома иеромонах Андрей и родственник покойного Архипастыря – священник Ильинский. После малого входа, при молитве о спасении царствующего дома, св. правительствующего Синода и совершавшего литургию Преосвещеннейшего Саввы, Полоцкого и Витебского, уже не раздалось: Еις πολλα ετη Λεσποτсα смоленскому Архипастырю; но, по возгласу протодиакона: во блаженном успении... теже исполатчики возгласили: вечная память! Во время причастна ректор семинарии Архимандрит Нестор произнёс слово, в котором выразил убеждение, что почивший Архипастырь совершил порученное ему служение на земле согласно с волею Божиею и, как верный исполнитель её, наследовал в царстве небесном вечное блаженство. По окончании божественной литургии начато было погребение почившего Архипастыря, по чипу погребения священнического. К погребению в Бозе почившего Святителя, в присутствии всех начальственных лиц гражданского и военного ведомства, почётных граждан города Смоленска, воспитанников семинарии и духовного училища и множества народа, собралось всё смоленское духовенство: градское, приходское и монашествующее. Были лица, прибывшие нарочито для этой цели из ближайших городов и сёл. Провод священнический, величественный и торжественный по своему духу и содержанию, ещё более казался величественным пред гробом лица, над которым он совершался, при мысли о приближении жизни почившего Святителя к характеру христианского Пастыря и при величественной внешней обстановке: он шёл тихо, медленно и продолжался очень долго. Пять, положенных на погребении, Апостолов читаны были пятью диаконами, первое и последнее Евангелия с положенными после них молитвами читал сам Преосвященнейший Савва, а прочие с Его благословения прочитаны были тремя из старейшего духовенства. Стихи и канон внятно и отчётливо читались священником. В конце пения: Славив вышних Богу... диакон из алтаря вынес на блюде разрешительную молитву и подал её духовнику покойного Архипастыря Архимандриту Алексею; на том же блюде она передана была Преосвященному Савве, а по прочтении им слова взята духовником и вложена в руки почившего Святителя. По окончании великого славословия кафедральный протоиерей Жданов, стоя пред гробом Святителя на первой ступени архиерейского амвона, произнёс последнюю речь Архипастырю от лица Смоленской паствы. Когда запели прощальную песнь: приидите, дадим последнее целование умершему..., началось прощание с почившим Архипастырем. Кроме духовенства прощались многие из посторонних и у многих из них были заметны слезы, а близко знавшие Архипастыря плакали навзрыд. Закрытые гробового крышей останки Святителя взяты на руки старейшими лицами духовенства и по обнесении их, по устланной зелёным ельником дороге, вокруг холодного Успенского собора перенесены в архиерейскую усыпальницу, находящуюся в этом величественном храме и навсегда скрывшую в себе прах нового и славного пастыря Смоленского. Прекрасная погода, несчётное множество народа, собравшегося со всего города и стоявшего с обнажёнными головами, звон колоколов во всех городских церквах, медленное шествие духовенства с останками Святителя и унылое пение хора певчих, придавали этой церемонии необыкновенное зрелище, которое до конца жизни сохранится у зрителей!.. Покойный Архипастырь положен рядом с Преосвященными Смоленскими: Гедеоном, Парфением и Димитрием, портретами коих любил он украшать свои повои и в древнему духу которых старался приближаться в своей жизни и деятельности!

Преосвященнейший Иоанн, в мире Владимир Соколов, родился в Москве 1818 года 5 июля. Отец его Сергий Соколов был священником приходской церкви в бывшем Варсанофиевском монастыре и уже давно умер. Мать – Анна Петровна жива до сих пор, имеет 87 лет от роду и в покойном Преосвященном несёт утрату другого сына. Воспитание свое Преосвященный Иоанн получил в Москве: сначала он учился в Высокопетровском духовном училище, потом в Московской семинарии и наконец Московской академии, где окончил курс одним из лучших студентов и по окончании его 1842 г. 29 августа пострижен в монашество. В честь Иоанна Крестителя – великого подвижника истины, проповедника и мученика за проповедь, празднуемого Церковью 29 августа, он назван Иоанном. 30 августа он рукоположен в иеродиакона, а 5 октября в Чудовом монастыре Высокопреосвященным Митрополитом Московским Филаретом посвящён в иеромонаха. По окончании литургии, на которой он был рукоположён, говорил нам брат покойного, Митрополит Филарет, сочувствуя конечно жертве и высоким стремлениям даровитого молодого студента, оказал ему особую честь: он взял его в свою карету, пригласил за свою трапезу, а после обеда подарил ему подрясник, пояс и рясу. Родственники покойного Архипастыря уверяли, что подаренный ему Московским Святителем пояс сохранён им до самой смерти. Как один из лучших воспитанников Академии иеромонах Иоанн был определён бакалавром Академии; по классу нравственного Богословия 1842 года (21 сентября). 1843 года (23 декабря) он был возведён на степень магистра, а 1844 года (12 января) возложен на него магистерский крест. Но ему не долго пришлось послужить в родной ему Москве и Академии. «Тогдашний Обер-Прокурор Св. Синода, граф Протасов, перемещавший талантливых учёных монахов в столичную духовную Академию, перевёл иеромонаха Иоанна из московской Академии в С. Петербургскую на класс Канонического права: это было 1844 года (28 сентября).² «С этой поры, говорит корреспондент Голоса, начинается эпоха его учёной славы». Мы можем прибавить: здесь же было начало и его практической деятельности. Чтобы составить !себе понятие о трудовой жизни почившего Преосвященного, поучительно перечислить хотя те дела и занятия, которые внесены в его официальную бумагу. Так 1845 году (6 июля) он был определён членом комитета, учреждённого в С.-Петербурге, для рассмотрения конспектов преподавания учебных предметов в семинариях. 1848 г. (8 сентября) возведён в сан архимандрита. 1849 г. (24 января) определён членом С. Петербургского комитета для цензуры духовных книг. 1850 г. (8 июня) назначен для занятий по предмету переводов богослужебных книг на татарский язык. В том же году (7 июня) назначен членом особого комитета для рассмотрения программы философских и богословских наук для высших заведений министерства народного просвещения. 1851 г. (8 января) утверждён в должности инспектора академии. В том же году (2 апреля) Всемилостивейше сопричислен к ордену св. Анны 2 ст. С 23 июня по 13 августа того же года обозревал Архангельскую семинарию с училищами по всем частям управления. Того же года (26 сентября) он возведён был в звание экстраординарного профессора, а 1852 г. (26 сентября) сделан ординарным профессором академии. В 1853 г. (8 октября) за изданное им сочинение «Опыт курса церковного законоведения» возведён на степень доктора Богословия. 1854 г. (18 апреля) Всемилостивейше пожалован знаками ордена св. Анны 2 степени, Императорскою короною украшенными. В 1855 году (16 января) Назначен ректором и профессором С. Петербургской духовной семинарии. В том же году (1 февраля) определён членом 2-й экспедиции С. Петербургской духовной консистории и помощником главного наблюдателя за преподаванием закона Божия, Логики и Психологи в Императорском С. Петербургском университете, главном педагогическом институте и училище правоведения. В том же году (10 мая) назначен помощником Синодальному члену, Архиепископу казанскому Григорию, в исполнении возложенного на него поручения «избрать сочинения духовно-нравственные, доступные для простого народа и могущие утвердить его в добрых правилах и в любви к православию, Государю и порядку.» С 4 июня по 27 июля он обозревал Тверскую семинарию по всем частям управления. В 1857 году (17 марта) назначен ректором и профессором богословских наук в казанскую духовную академию. 17-го апреля того же года Всемилостивейше сопричислен к ордену св. Владимира 3-й степени, а 22-го июня определён наблюдателем за преподаванием закона Божия, Логики И Психологии в Императорском Казанском университете, в 1-й и 2-й гимназиях и в Родионовском институте благородных девиц. 1859 (октября 28), по слабости здоровья и вследствие своего прошения, он был уволен от преподавания Догматического Богословия. В 1860 году (26 ноября) по представлению Г. Синодальным Обер-Прокурором Государю Императору сочинения его «о монашестве Епископов» Всемилостивейше награждён из кабинета Его Величества наперстным крестом, драгоценными камнями украшенным, в знак благосклонного внимания Его Императорского Величества к учёной его деятельности. В 1864 году (31 марта) он был переведён на должность ректора С. Петербургской духовной академии. В том же году определён главным наблюдателем за преподаванием закона Божия во всех учебных заведениях в столице и её окрестностях. В 1865 году 12 января назначен, а 17 января хиротонисан во Епископа Выборгского, Викария С. Петербургской епархии. 1866 года 9 ноября назначен, а 4 декабря прибыл на Смоленскую кафедру.

Промысл Божий не судил почившему Архипастырю долговременного делания на ниве Смоленской паствы: служение покойного в Смоленске продолжалось только два года и три с небольшим месяца. В течение столь короткого времени покойный Архипастырь не успел вполне раскрыть своих воззрений и выяснить своих начал, которыми он руководился в своей жизни и деятельности: не многие еще могли понять и оценить его образ действий. Тем не менее он положил прочное начало своего святительного служения, духа и характера которого нельзя не заметить всякому, способному видеть и понимать добро. Впрочем выражение своей мысли о деятельности Преосвященного Иоанна в Смоленске мы отлагаем до другого времени: теперь же с благодарностью выписываем общие отзывы о нём, которые уже помещены в некоторых газетах и которые высказаны о нём лицами, хорошо знавшими личность, качества и заслуги почившего Архипастыря. Вот что говорит о нём Корреспондент газеты «Голос»:³

«Личность этого архипастыря весьма типичная и замечательная: имя его известно едва ли не всей России. Покойный преосвященный был глубокий богослов, замечательный канонист, человек, при тонком, диалектическом рассудке, способный к высокому умосозерцанию, обладавший обширным запасом самых разнообразных сведений и необыкновенно твёрдою силою воли»... «Кто знал Преосвященного Иоанна, говорит корреспондент Биржевых Ведомостей,⁴ тот не может без грусти слышать это печальное известие. Учёному миру Преосвященный Иоанн известен по многим капитальным богословским сочинениям; как начальник и администратор, он тоже был человек замечательный. Будучи ректором и профессором С. Петербургской академии, преосвященный Иоанн пользовался общим уважением как профессоров-сослуживцев, так и студентов. Как начальник, он был строг, но больше только по внешности; в душе же он горячо сочувствовал и любил своих подчинённых. Студенты видели в нём и лучшего начальника, и лучшего своего защитника. Прямота характера, обыкновенно не всеми долавливаемого, ставила его в разряд лучших деятелей и честных людей. Это был человек высокого ума и непреклонной воли. Много приходилось ему испытать невзгод в жизни, но характер его не сломился; сломилось только его здоровье, которое, как уже давно казалось, не обещало долголетия. Лекции, читанные им в здешней академии, сохраняются студентами, как сокровище. Его проповеди должны быть отнесены к разряду проповедей наших лучших ораторов. В 1867 г. он распростился с академическою службою (где в тоже время был епископом выборгским) и по воле начальства определён епископом Смоленским. На новом поприще ему представились новые труды и невзгоды. Его светлый ум нашел на епархии многое, что требовало реформ и изменений; он принялся за это дело, но не без противодействий... Немного, конечно, сделал он здесь, но не долго суждено было ему и действовать. Скоропостижная смерть остановила его дальнейшие труды и попечения о Смоленской Епархии. Лучшие люди, её, думаем, не без грусти и сожаления простятся на веки с почившим своим архипастырем.»

«Уроженец Москвы, говорится в Вечерней газете,⁵ покойный Преосвященный был истинно русский человек в самом высоком значении этого слова. Это была «крупная» русская личность, прямая, бесхитростная, не обессиленная и необезличенная западноевропейскою напускною мягкостью и податливостью, с глубоким умом и с сильным характером, напоминающими патриарха Никона. Логическая сторона ума была развита в нём в необыкновенной степени, и пред его диалектикою, устною и письменною, падали прахом намеренные софисмы и бессознательные неточности и неверности в положениях и заключениях. Без усилия, как бы шутя, разбивал он положения своих противников; но за то противники его, когда они удостаивались его критических разборов, никогда не решались возражать ему, боясь новых тягчайших поражений. Это был ум самобытный, оригинальный, блестящий, пред которым оказывались бессильными и бесцветными умы «рядовые», хотя бы и многосторонне образованные. Ещё оригинальнее, чем ум, был характер Преосвященного Иоанна, твёрдый, решительный, от природы «владычный», прямой без наклонности, даже без способности подделываться к лицам и уступать обстоятельствам; но с людьми и обстоятельствами не так легко ладить, как легко было ему ведаться с людскими вольными и невольными софисмами... Борьба сильного характера с обстоятельствами представляет высокое зрелище, торжество последних возбуждает глубокую скорбь даже в сторонних наблюдателях: досадно бывает при виде изнеможения высокой и сильной личности в её борьбе, хотя бы эта борьба велась с таким неотступным врагом, как болезнь, или с таким крепким и непобедимым, как смерть. В числе многих других обстоятельств, покойный преосвященный издавна боролся с болезнями; он неустанно боролся с ними умеренностью и воздержностью, самыми постоянными и самыми разумными, пока не подоспел на помощь болезням последний враг смерть, положившая конец многосложной его борьбе...

Наружность и внутренние приёмы покойного архипастыря носили на себе все признаки его глубокого ума и сильного характера и ясные следы его постоянной борьбы с обстоятельствами и болезнями. Высокий, открытый лоб, стиснутые губы, проницательный взгляд, бледно-жёлтое истомлённое лице, резкие и глубокие морщины на щеках, нервно-раздражительная, всегда отрывистая, лаконическая речь, голос не громкий, но твёрдый и повелительный, и в весёлом состоянии прямодушная, хотя и грустная улыбка, говорившая в одно и то же время и о силе, и об утомлении силы: вот внешний портрет покойного архипастыря. Такие физиономии стоит увидеть раз, чтобы они не забылись никогда; такие лица отделить могут попеременно и у разных людей делаться предметом злословия, укоризны, зависти, уважения, восторга, но никогда – равнодушия.

Преосвященный Иоанн был малого роста, но принадлежал к разряду тех «крупных» русских людей, к которому принадлежали патриарх Никон, Иннокентий Херсонский, Хомяков, которых имена всегда будут становиться знамениями пререкаемыми. Как проповедник, он по оригинальности, глубине и в тоже время по живописности своих слов и бесед не имел равного себе между современными русскими духовными ораторами и может быть поставлен рядом с покойным Иннокентием; его, например, слово по поводу освобождения крестьян неподражаемое совершенство. Как православный богослов, он походил на Хомякова своею глубиною вникания в сущность христианства и в основные начала православия и своим прозрениям к схоластическим приёмам доказывания истины христианства и жизненности и высоты православия. Его лекции по догматическому православному богословию производили в студентах здешней духовной академии высокий восторг, и каждая на несколько дней становилась предметом оживлённых рассуждений. Как русский учёный канонист, он своею внезапною смертью нанёс России долго невознаградимую потерю...

«Половину своей службы Преосвященный Иоанн посвятил С. Петербургской духовной академии в звании её бакалавра, потом профессора, инспектора и, наконец, ректора. Время служения его при здешней академии было наиболее счастливим временем его жизни. С самой молодости, вполне чуждаясь мирских интересов, он всецело отдался науке, и своими умными лекциями поглощал внимание всех студентов – своих слушателей. Здесь он, можно сказать, создал науку церковного православно-русского Законоведения и за первый том «Опыта курса церковного Законоведения» получил степень доктора богословия. Сочинение это состоит из двух обширных томов, которые оба вместе заключают в себе около семидесяти шести печатных листов, и испещрены учёными примечаниями и цитатами первоисточников на древнем греческом и латинском языках. Труд этот в нашей духовной литературе и поныне составляет почти единственное капитальное пособие по каноническому праву и совершенно справедливо приобрёл автору его почётную степень доктора богословия. В период служения своего в казанской академии, он с новою славою заявил себя и как даровитый духовный писатель и как талантливый проповедник. Около начала пятидесятых годов у нас, как известно, модными вопросами были преимущественно два: вопрос о крепостном сословии и вопрос о духовенстве. Покойный преосвященный, будучи тогда архимандритом и редактором «православного собеседника», принялся со всею энергией за разработку означенных вопросов. Из под его бойкого пера вышел тогда целый ряд замечательных статей, в роде такой например как «общество и духовенство» (с девизом «Время молчати и время глаголати), помещённое в 1 т. Православного Собеседника за 1859 год. Одни из его статей имели самый живой современный интерес, другие – строго-научный характер, особенно статьи по каноническому праву. При пособии талантливых сотрудников, покойному удалось так высоко поставить редижируемый им журнал, что он имел успех несравненно больший, чем все другие духовные журналы и доставлял постоянным сотрудникам по 100 руб. за печатанный лист – плата неслыханная и баснословная для сотрудников прочих духовных журналов. Учёная деятельность покойного, в бытность его в Казани, не ограничивалась, впрочем, одною только журналистикой. В 1860 году покойный издал целое сочинение «О монашестве епископов ». В 1864 году преосвященный Иоанн перемещён на должность ректора санкт-петербургской духовной академии, и, в продолжении всей службы своей здесь, печатал свои учёные статьи в редижировавшемся им журнале «Христианское Чтение», издающемся при здешней духовной академии. Из этих статей особенного внимания заслуживают статьи его «о свободе совести», печатавшиеся в нескольких №№ Христианского Чтения. Последния лекции его в Академии, особенно занимали внимание студентов тем, что всегда вызывали в их уме много важных вопросов, заставляли их задумываться и отличались характером оригинальности.⁶

«Один за другим сходят с жизненного пути высокие деятели науки и жизни, говорит корреспондент Биржевых Ведомостей, очищая свои места молодому поколению. Что дальше будет? Заметят ли новые труженики прежних» ?..

Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.–

Время сотворити Господеви! – Преосвященнейший Владыко, благослови! –

Увы! Мы всё еще как к живому относимся к Тебе, Владыко святый, хотя уже не на литургию божественную испрашиваем теперь благословения Твоего, а на печальное шествие, – на вынос тела Твоего из сего святительского дома во святый храм Божий, – И к кому же более относиться? Кто из среды нас, в присутствии Твоем, может дать благословение на священнодействие, прямо относящееся к святительскому Твоему лицу?

Итак, с болезнью сердца и со слезами обращаемся к Тебе, Отец наш, как бы ещё восседающему на архиерейской кафедре, и произносим пред выносом тела Твоего те самые слова, кои, по чину церковному, каждый раз говорили Тебе пред началом литургии. Время сотворити Господеви! Преосвященнейший Владыко, благослови!

Да! Время нам, чадам Твоим о Господе, исполнить долг свой, – печальный, тяжёлый, но непременный и священный долг. – Вот уже третий день, как душа Твоя оставила сие немощное тело. Время же нам взять бездыханное тело Твое; положить его в этом новом гробе; взнести из сего временного Твоего жилища в любимый Тобою кафедральный Богоявленский Собор; поставить его там пред Господом и чудотворным ликом Смоленской Владычицы – Одигитрии, для того, чтобы оттоле, после священных погребальных молитв и песнопений, проводить его в другой кафедральный – успенский храм, на место вечного упокоения с почивающими там предместниками Твоими, приснопамятными Архипастырями Смоленскими.

Так, действительно настало для нас это невыразимо – скорбное время. Приспели поистине плачевные дни совершать надгробное пение у святительского Твоего тела, отдавать ему последнее в этом мире целование, чтобы затем, по глаголу Господню, возвратить его земле, от которой и взято оно. – Время сотворити Господеви!–

Но Ты сам благослови, Преосвященнейший Владыко! – Просим и молим Тебя: – Ты сам благослови нас и начать, и совершить сие дело. Ибо оно так велико, так неожиданно для нас, так поразительно для всех, что мы, без особого Твоего святительского благословения, и приступить к нему не дерзаем.

Знаем, Архипастырь наш, что необычайно для Тебя сие прошение наше. Знаем, что просим у Тебя благословения, равно необычайного и для всех. Но что же нам делать? – Всё, что мы теперь пред собою и вокруг себя видим, до того смущает и поражает нас, что мы, в сем глубоком смущении духа и в сей тяжкой скорби сердца, невольно к Тебе же обращаем и очи, и сердца наши. –

Скажи нам, Отец наш, что значит всё здесь видимое нами? – Обыкновенно, Ты приходил из сих келий в Соборный храм Смоленский, даже в великие праздники о в высокоторжественные дни, для священнослужения своего в нём, очень просто, – без всякой особенной торжественности, в сопровождении только двух иподиаконов. Ныне же допустил придти к Тебе сюда и сопровождать Тебя отсюда не только всему сонму здешних градских священнослужителей, но и необъятному множеству лиц всякого звания и возраста, – с возожжёнными у всех свещами, – при громогласном пении священных песней, – при потрясающем звуке всех колоколов, во всех церквах Смоленска. – Как смотреть на все это? –

Ах! Не здесь ли надобно искать нам объяснения и разрешения всему тому, что слышал и видел Ты, или лучше, что Сам Господь открыл Тебе, незадолго пред Твоею кончиной? – Нынешний церковный звон не есть ли тот самый благовест, который, за несколько времени пред сим, так внезапно и вместе так явственно слышался Тебе здесь? – Нынешнее надгробное рыдание и священное песнопение не есть ли то таинственное пение, которому Ты, в то время и в этом же доме, внимал с таким удивлением и трепетом? – Настоящее собрание и это непрерывное движение граждан вокруг Твоего гроба не есть ли то самое собрание и движение, которое на этом самом месте Ты тогда заметил?..⁷

О, сколь же дивны, непостижимы и, в тоже время, неизречено – милосерды все судьбы Господни и в жизни, и в смерти Твоей! – Да будет, убо, благословен Бог, предъуказавший Тебе кончину Твою! Буди благословен от Господа и Ты, богомудрый Святитель наш, возмогший не только принять благоговейно, но и уразуметь верно столь прикровенное предвозвещение Господне, слагая оное своевременно и соблюдая предусмотрительно в сердце, своем!

Веруем, что оно не тщетно было для души Твоей, но принесло ей обильный плод во спасение. Веруем, что предуготованная откровением Господним и предочищенная тайною Вечерею Христовою душа Твоя во благих водворится, и что, после многолетних, многообразных и многоценных трудов Твоих на пользу Церкви и духовного юношества, а также после многих – тяжких скорбей и болезней Твоих в жизни сей, уготовит Тебе праведный Господь место блаженного упокоения со святыми своими. – Веруем, а потому, и со слезами сыновней о Тебе скорби, и с христианскою преданностью святой воле промышляющего о спасении всех нас Отца нашего Небесного, дерзаем, но благословению Твоему, взять облачённое в святительские одежды тело Твое, положить его во гроб и нести сей гроб на раменах своих ко храму Господню. –

Вниди убо, – Архипастырь и Отец наш, – вниди и Ты с нами в дом Бога живого. Поклонися духом ещё единою ко храму святому, – к сему любимому Тобою храму, в коем Ты и священнодействовал пред нами, и учил нас. Прииди с миром в этот чертог Спасов украшенный: там уже ожидает Тебя премилосердая Матерь Божия – Одигитрия, Твоя всегдашняя Покровительница и усердная Заступница. И да возрадуется паки душа Твоя о Господе под этою священною сенью, где благодатно присутствует и упование Твое – Отец, и прибежище Твое – Сын, и покров Твой – Дух святый! –

А мы, – духовные чада Твои, – уже не станем долго удерживать Тебя здесь, или вопрошать: «камо идеши». – Знаем, Владыко святый, что Ты, вслед за Пастыреначальником своим и во имя Его, идёшь ко Отцу своему и Отцу нашему, и Богу своему и Богу нашему, с тем, чтобы дать Ему отчёт о душах наших.

Гряди, Отец наш! – Но отходя от нас телом, не совсем разлучайся с нами духом Твоим, – духом премудрости и разума. Назирай и оттоле чад своих, – своих словесных овец, кои, как известно Тебе, и всегда се великим вниманием слушали гласа Твоего, а ныне, – во все эти печальные дни прощания с Тобою, – так усердно окружают гроб Твой, так умилённо целуют Самые одежды Твои, так горячо и слёзно молятся о Тебе, что, кажется, готовы были бы, если бы это возможно было, отдать Тебе и души свои.

Нет, – не оставляй нас, Святитель Христов: но да будет отныне и до века и святительское благословение Твое на всех нас, и святая молитва Твоя пред Богом за всех нас!

Кафедральный Протоиерей Павел Жданов.

Помните ли, братия, как в одной из поучительных бесед, не очень давно сказанных с этого священного места, почивший Архипастырь сравнивал жизнь человеческую с искусною тканью, из которой земному зрителю видна только поверхность, а мысль этой твари и концы нитей, из которых она составляется, находятся в руке небесного Художника?⁹ С болью в душе можно видеть ныне, откуда вышла эта изящная и глубоко обдуманная картина, и как: верна её истинность? – Она родилась из долговременных и зрелых размышлений почившего Архипастыря о делах Божиих в судьбах мира и жизни каждого человека, а верность её, по воле Божией, подтверждена примером его собственной жизни. Очевидно, что Божественная ткань в мире, по прежнему, продолжается; но дальнейшее значение одной из крупных и дорогих жизненных нитей внезапно для всех нас прекращено¹⁰ и конец её взят ближе к руке небесного Художника!.. Напрасно мы стали бы выражать желание узнать смысл и цель этой крупной и дорогой нити в общей ткани человеческой жизни; всему есть свои пределы, за которые выходить безполезное: пред высшим Умом, в котором сокрыты все для нас таинственные пути жизни, следует преклониться в безмолвном и глубоком благоговении!

Взамен этого знания, у нас есть для жизни человеческой одна общая оценка, по которой можно составить себе понятие о степени величия каждой личной жизни. В чем вы полагаете сущность и достоинство жизни каждого живущего человека? – Когда задумываются над целями жизни и желают определить её смысл; то придумывают различные вес и меру: обыкновенно се весят на весах научных, добродетелей семейных, деятельности общественной и подвигов жизни, гражданской. Все, построенные на этих основах, роды жизни, конечно, имеют свой смысл и свою цену, и достоинство их будет взвешено некогда на бесстрастных весах Божественного правосудия. Но все эти жизни бледнеют, совершенно меркнут пред тем божественным образцом, который один только даёт дух и смысл всякой жизни и который дан нам в лице Богочеловека: мы разумеем жертву Иисуса Христа, – жертву, которая побудила Его скрыть свою вечную божественную славу, принять на Себя наше бедное человечество, пройти все степени нашей жизни, дать людям истину, за их пороки и беззакония заплатить своею кровью и даровать им вечную жизнь вместо вечной смерти. Вот идеал человеческой жизни! Как видите, эта жизнь не ограничивается кругом личных интересов, пределами семьи и рода, обществом и государством; это – жертва за весь род человеческий, жертва всецелая, простирающаяся до истощения последней капли крови. Вот мера, которою должно измеряться достоинство всякой личной жизни и без присутствия которой всякая жизнь пройдет бесследно и не будет иметь смысла и цели. Правда, этот образец недосягаем, как неисполнимы вполне требования закона; но он один даёт дух нашей жизни: без жизненного креста и жертвы, без креста в душе, невозможна жизнь, возможны только смерть и ничтожество.

Что находим мы в жизни усопшего Архипастыря? – Нашлось бы немало достоинств, если бы эту жизнь вздумали взвешивать и на весах суда человеческого: сокровище Своего знания он передал поколениям, а обществу давал свою честную, трудовую жизнь; но – в его жизни мы находим много сторон, напоминающих ту жертву, которая принесена была за мир Искупителем, о которой с таким чувством и силою Он любил говорить и словом о которой как бы запечатлелись навсегда его сомкнувшиеся уста.¹¹ Кто хотя немного знаком с его жизнью, тот не мог не заметить, что вся она от начала до конца составляет подвиг на благо церкви и отечеству, – подвиг разумный, мужественный, терпеливый, неподкупный, внутренний, самоуглублённый, молчаливый, непреклонный, непоколебимый!

Мощный дух почившего Архипастыря созрел и окреп очень рано. Вовремя почти юношеских лет, когда обыкновенно человеку в недалёком будущем улыбаются жизнь и счастье, радости и удовольствия и невольно влекут его к себе, когда большая часть юношей на встречу этим радостям несутся со всем жаром юношеской души и как-бы летят на крыльях; Почивший взвешивает дна мира; земной и небесный, видимый и духовный, даёт им верную, строгую оценку, отрекается навсегда от первого – обыкновенного и берёт себе в удел другой – скорбный, скучный, уединённый и тяжёлый. В примерах отречения от мира, конечно, нет недостатка, и с этой стороны его жизнь, по-видимому, не составляет исключения; но не поражала дли вас эта глубокая и точная верность возвышенным юношеским порывам? Не замечали ли вы этого неизменного постоянства в соблюдении возвышенных обетов, этого твёрдого и неуклонного преследования своих духовных целей, этого подвига, несокрушимого обманом и обольщениями жизни, неразвлекаемого посторонними случайностями и цело сохранённого им до последнего издыхания? Уединение, самоуглубление, преданность воле Божией, дело, труд и безмолвие, – вот чему отдана была вся жизнь почившего Архипастыря! Иногда для многих из нас такая жизнь казалась непонятною и необъяснимою; для него же напротив всё, по нашему мнению важное, необходимое или неизлишнее, почти не существовало, и если он принимал в этом участие, то не столько по желанию и расположенности, сколько по необходимости.

Христианское начало, положенное в основу жизни, не остаётся мёртвым и безжизненным, не ограничивается одною личностью, но раскрывается подобно доброму семени, животворно проникает все стороны человеческой жизни и сообщает им нравственно-человеческий характер. Всё это опытом подтверждено в жизни почившего Архипастыря, Евангельские обеты, отлучая от мира и возводя дух к высшим потребностям, в то же время дают свободу, открывают полный простор различным увлечениям и соблазнам, с которыми иногда бывает очень трудно справиться и жертвою которых делаются иногда крепкие люди. В жизни почившего Архипастыря эта задача уединённой жизни разрешена была самым плодотворным образом. В равных местах нашей отечественной церкви Промыслу Божию угодно было ставить его горящим светильником, и при том таким светильником, от которого должны были возжигаться новые светочи для распространения лучей истины Христовой во все концы нашего отечества. Почивший Архипастырь всё время, все свои силы, весь свой труд, влечение десятков лет, отдаёт науке, чтобы быть достойным имени светильника Христова: этой любви к науке он не оставляет и до конца жизни. Преданный высшим нравственным требованиям, он посвятил свою жизнь науке христианской, изучению истины христианской веры и церкви. И кто мог не замечать в нём того глубокого разумения духа Евангельского, того основательного знания законов и жизни церкви, её судьбы прошедшей и настоящей, которым проникнуто было каждое его слово? Но, кроме этого, какими знаниям не обладал почивший и из тех, которые прямо не относятся к духовному деятелю, а только соприкасаются с его полем? Кто лучше его знал всю ту безплодную философию, предания человеческие, мудрость мира и ветры разных учений, которых всегда так много в мире и которые волею или неволею соприкасаются с вечными истинами? Была ли область предметов, недоступных для его понимания? Были ли знания, ему во все чуждые и неизвестные? Кто не замечал той высоты, широты и глубины знаний, до которой достиг в жизни усопший Архипастырь? Богатством этих знаний невольно поражались все, кому только приходилось слушать его речь в частном разговоре, письме или в могучем слове церковной кафедры, глубина его речи иногда требовала значительной подготовки, чтобы она могла быть усвоена другими и сделалась их собственностью. С этой стороны он подобен был опытному кормчему, который испытал все бури и непогоды, не боится никаких волн, не страшится никаких опасностей, способен руководить всех неопытных и указать им безопасный путь, дознанный им трудом и долговременным опытом.

В последние годы зрелой жизни Промысл Божий вызвал Почившего на более широкую и видную деятельность: поприщем этого кратковременного делания служила наша местность. Не много пришлось ему потрудиться на этом поле; но если вникнуть в мысль и дух его делания легко можно видеть, каким характером и каким духом запечатлена его. деятельность. При начале своего служения, определяя цель своего делания он говорил, что паства находится во внутреннем, неразрывном духовном союзе с пастырем, что в совокупности они составляют великую. нравственную силу, для которой нестрашны никакие нападения вражеские. Не свои взгляды, не свои мысли преследовал он в идеале Пастыря; примером и образцом для себя он избирал древних Пастырей церкви – Василия Великого, Григория и Златоустого. С какою любовью и сколько раз, среди своих одушевлённых бесед о современных религиозных нуждах, он обращался к ним, и как бы вызвал их на новую .обширную деятельность? Не то же ли стремление, к подражанию первым Пастырям мы замечали в его личной, домашней жизни и во всех житейских отношениях? Он не умел поражать других величием своего сана, высотою положения, блеском учёности и внешней обстановки: он любил в одном духе обращаться со всеми- высшими и низшими, любил Входить в дух и характер каждаго, присматриваться ко всем явлениям действительной жизни, изучать её, всюду вносить свет христианский истины и направлять жизнь по мысли Евангельской. Что составляло сущность его новаго служения? Дело, мысль, труд и подвиг до последних минут жизни: от этого подвига не удерживали его ни внешние препятствия, ни физические болезни! Подобно древним пастырям, он постоянно стоял на страже церкви: для него истина была дороже всего, он зорко следил за всеми явлениями умственной и практической жизни и возвышал свой мощный голос всюду, где только этого требовали благо церкви и польза общества. Обладая обильным запасом знаний, он глубоко умел подметить следы или признаки лжи на всех путях жизни, собирал их вместе и всё это представлял в истинном виде. Вспомним его беседы, в которых он особенно раскрывал, что жертва, принесённая Искупителем мира, принесена за все времена и поколения; что она более относится к нашим цивилизованным временам, нежели ко временам прежнего поведения; припомним его беседы, направленные против современного неверия, господствующего за пределами нашего отечества, но прокрадывающегося в нашу науку и жизнь, увлекающего молодое поколение и по временам уже приносящего свой печальный плод, – эти беседы, в которых выражались его боязнь и опасение за будущие судьбы церкви, но вместе с тем предрекалось и торжество истины, – эти беседы, в которых слышались не учёные слова, а глубоко обдуманные и глубоко прочувствованные истины. Вспомним его беседы, в которых он так сильно. и неотразимо выражал историческую, неразрывную связь, нашего отечества с православием, и в этой связи прозирал будущие судьбы его и указывал на опасности, которые всегда приносит с собою безверие и бездушие в религии. Вспомним его слово о тех преобразованиях, которые переживаются нашим временем, и о том духе, которым, по его взгляду, очи должны быть проникнуты, чтобы принести истинное благо народу. Мы не найдём ни одного вопроса, занимающего умы в настоящее время, о котором он не подал бы своего сильного, жизненного и зрелого слова.

Хотите ли знать его отношения к той среде, к которой он находился в более тесной связи и которая для многих из вас почти неизвестна: мы разумеем круг служителей церкви? Дух этих отношений один и тот же: он требовал разумения, сознания долга, труда и дела и строго смотрел на все опущения. Не признавая своею обязанностью вмешиваться в домашние дела этой среды, он заботился о существе дела: он требовал, чтобы духовные пастыри не украшались только именем пастырей, а отвечали своему призванию, чтобы они не ограничивались совершением христианского богослужения и исполнением законных треб, а посредством живого слова проводили в народную жизнь христианскую истину, были действительными руководителями в духовной жизни и живыми орудиями церкви Христовой. Он требовал, чтобы за дело пастырства брались лица не по привычке, наследству и происхождению, но люди, понимающие важность и обязанности этого служения и чувствующие высоту призвания; он стремился, чтобы заведения, воспитывающие служителей церкви, не отзывались характером одного только богоугодного дела, не всегда разборчивого в употреблении своих средств и слишком снисходительного к недостаткам ближних, а были разсадником живых сил, полезных деятелей церкви и добрых членов общества. Не без жертвы обошлось усопшему деятелю и это маловременное его служение церкви Божией. Нет нужды скрывать, что его точное и разумное служение делу Божию, его чистая, бескорыстная, нелицеприятная деятельность одним казалась излишне строгой, а в других, кого она ближе касалась, вызывала чувство боли и внутреннего недовольства. Но кто не знает, кто исполнение закона и долга никогда не обходится без жертвы и что требования их всегда отзываются чувством, неприятным для нашего самолюбия? Кто не знает, с другой стороны, что застарелые раны всегда требуют энергических усилий и сильных средств? – В лице Иисуса Христа была воплощённая любовь Божественная; но разве Он не поражал грозным словом дела книжников и фарисеев, оставивших в стороне суд и правду, а посредством лицемерия собиравших себе сокровища? Разве Он не употреблял бича и не изгонял силою из храма людей, вносивших во святилище дела житейской корысти и дом Божий превращавших в вертеп обмана и разбоя? Разве Апостол Павел, готовый душу свою положить за чад своих, которых он родил благовествованием, не угрожал некогда Коринфянам притти к ним с апостольским жезлом в руке?..

Некогда Апостол Павел, защищая себя против взводимых на него обвинений, писал: для меня очень мало значит, как судите обо мне вы, или как судят другие люди; ибо и сам я не сужу о себе, хотя я ничего не знаю за собою: судия мне Господь [1Кор. 4:3]. Можно ли не повторить этих высоких слов великого Апостола при предстоящем гробе? – Сосредоточенная, сокровенная, самоуглублённая, честная, бескорыстная и нелицеприятная христианская жизнь и деятельность нашего Архипастыря как бы сами собою всегда говорили и особенно говорят ныне: «судия мне – Господь, к Которому постоянно обращены были моя мысль и мои совесть и на суд Которого предстаю я ныне»!

Преосвященнейший Владыко! Мы вполне сознаем, что наши слова и мысли в сравнении с твоею мощною беседою суть тоже, что звёзды пред солнцем; но – Ты сам знаешь, что над прахом Отца или матери уместны и слабые, и невнятные слова дитяти!..

Свящ. Д. Лебедев.

20 марта, на вечерней панихиде.

Предстоя пред гробом мудрого и великого своего Архипастыря, что скажем ему, дорогие сотоварищи? Какой вздох произнесём и в какой форме выразим его? – Не будем воспевать, Архипастырь, величие твоей деятельности и твоих высоких нравственных сил. Не нам принадлежит суждение о высоте твоего ума. Пусть история, запечатлевающая деятельность людей с их характером, разберёт значение твое для нашей эпохи. Нам же, когда в последний раз предстоим пред бездыханным твоим телом, позволь излить своими тёплыми молитвами свою юношескую благодарность к Тебе за твою отеческую любовь к нам, за твоё снисхождение к нашим недостаткам, позволь раскрыть нам пред тобою свою душу, глубоко потрясённую твоею неожиданною смертью. Там, в глубине своего сознания, находим мы, к несчастью, двоякого рода чувства. Одни – и самые горькие, составляющие теперь предмет наших нравственных страданий, это – чувства бывшего недовольства нашего твоею деятельностью: оно родилось, в нас, вследствие высоких и чистых твоих требований и целей. При жизни, с любовь. прощающей наши юношеские заблуждения, прости и теперь, когда переселился Ты в обитель Отца Небесного. Приверженность к прежним порядкам и недальновидность непозволила нам отличить тех высоких и законных твоих требований, которых желал видеть Ты и в нас: всё это для нашей неокрепшей воли было тяжело и ново, и казалось невыполнимым. Прости нам, судьба тех высоких личностей, которым суждено вести людей по чистому нравственному пути всегда такова!.. Но у нас есть и другого рода чувства: это чувство вечной признательности к тебе. Да, проверя беспристрастным взглядом свою внутреннюю сторону, мы находим, что Твоя высокая личность слишком глубоко отразилась и на нас, Твое твёрдое убеждение произвело неизгладимое впечатление и на наше направление. Сочувствуя всему высокому, относясь с самым сильным убеждением к истинам веры, говоря о них с живым сочувствием и одушевлением, выступая к вольномыслию людей, безумствующих в делах религии, с глубоким обличительным словом и без лицеприятия выясняя современное нравственное состояние,– всем этим Ты показал нам, как должны быть дорога для нас истины веры, научил нас своим живым примером, как нам должно относиться в защищению их и как смотреть на носителей имени Господа Иисуса Христа. Слушая нередко твои церковные собеседования, мы глубоко запечатлели их в сердце своём и не забудем никогда, никогда, как твои уроки и так и те минуты,– в которыя Ты их говорил! ... Позволь нам излить Тебе благодарность за пробуждение в нас высоких и святых понятий и убеждений о том роде служения, к которому мы готовимся. Требуя от поступающих на служение церкви основательного знания истин христианских, Ты пробудил в нас сознание о том, чего требует от нас звание священнослужителя. Мы убедились, что это не ремесло, обусловливающее существование наше на земле, но Высокое служение для прохождения которого требуется и напряжненное развитие сил п способностей, й огромный запас знаний из всех областей ведения, – служение, исполненное терний й волчц, которые мы должны будем со всею опытностью и необыкновенным пастырским терпением очищать и искоренять... Теперь же, когда Ты оставляешь нас, снизойди к нашим юношеским чувствам, прими нашу сердечную благодарность и, находясь в лоне Авраама, благослови нас и ,щ)ли Господа о ниспослании нам необходимых сил к выполнению в предстоящем нам, звании тех высоких обязанностей, которыя нас ожидают... Да будет благословенна, память Твоя и имя Твое во веки!..

Воспитанник семинарии VI класса Александр Соколов

Ещё скатилась звезда с тверди церковной! И еще погас светильник который ярко горел и светил на всю церковь русскую! Сомкнулись золотые уста, смолкло, слово, полное силы и мудрости Евангельской, красоты и величия церковного; не стало, пастыри ревностного и учителя великого! Скрывает тесный гроб обширные дарования, великий ум и волю крепкую, знание многообъемлющее и глубокое; нисходит в могилу жизнь многотрудная, и многоплодная, обещавшая впереди деятельность великую и благотворную!

Пастырь добрый, за чем так рано оставляешь паству свою осиротелою? Или земную храмину твою отяготил ум многогопопечительный? Или немощная плоть не вынесла напряжений духа бодрого? Или твое призвание на земле кончилось, посланничество исполнено? Или дело, которое дано было тебе совершить, ты совершил, и настало время твоего отшествия? Или Небесный Домовладыка, вручавший тебе таланты свои, в пришествии своем, нашёл тебя верным рабом, достойным небесных обителей и соучастия в блаженстве своем, а в нас усмотрел лукавых и ленивых рабов?.. Да, если волос с головы нашей не может упасть без воли Отца небесного; то жизнь нарочитого избранника Божия не может прекратится без определения Божия, светильник церкви не может погаснуть без мановения Ходящего между светильниками [Апок. 2:1]. В этом убеждает нас Божественное откровение. С смирением покоримся воле Господа, будем просить Его о растворении гнева милостью, усладим горесть разлуки с почившим Архипастырем упованием, что он и переселился от нас в обители праведных, в церковь первородных, на небесех написанных, и поищем у гроба его себе назидания.

При виде смерти и гроба мы обыкновенно, сосредоточиваясь в самих себе, обращаем свой умственный взор с судьбы, почившего на свою, собственную судьбу, задаём себе вопрос о назначении и цели своей жизни на земле. Что же такое жизнь наша? спрашиваем мы себя невольно, смотри на жизнь; разбитую смертью. Для чего мы живём здесь? В чём состоит истинное назначение кратковременного бытия нашего на земле? Какая цель вашей жизни в этом мире? Не правда ли, братие, что эти вопросы возникают в душах наших и настойчиво требуют ответа особенно теперь, в виду гроба сего, который уносит от нас дорогую жизнь, только что преполовившую своё течение,–жизнь, добровольно отказавшуюся от мира со всеми его удовольствиями, посвящённую на служение одному Богу, знавшую один тяжёлый труд и болезнь?

Многие ищут в жизни одного счастья и радостей, одних удовольствий и наслаждений, одного удовлетворения своему самолюбию. Многие поставляют задачею своей жизни приобретение почестей, славы и богатства. Могут ли все эти блага служить истинною целью нашей жизни? – Правда, потребность наслаждения глубоко лежит в нашей природе, законное удовлетворение этой потребности позволительно; но кто одно наслаждение поставит целью своей жизни, тот скоро должен будет сознаться, что жизнь его пуста и ничтожна. Наслаждение, как бы ни разнообразили его, производит пресыщение и оставляет по себе неприятное чувство томления и скуки в душе, жаждущей удовлетворения своим высшим потребностям. Богатство, честь и слава могут надолго занять деятельность человека, возбудить энергию благородных сил его духа, могут служить средством к достижению высшей цели, но сами по себе все эти блага недостойны того, чтобы существо разумное, предназначенное к вечной жизни, считало их своим высшим благом. Если они сами не изменили своему господину; то рано или поздно он должен будет расстаться с ними. Если бы в продолжении своей жизни он ошибался в их истинном значении, то при смерти должен будет повторить о них приговор Соломона; всё суета и крушение духа [Екк. 2:2].

Выше личных выгод, важнее удовлетворения самолюбию стоит служение счастью семейства и благу общества. Тот преследует серьёзную цель, кто устрояет счастье близких своему сердцу, доставляет им средства к жизни в настоящем, и старается обеспечить их будущность. Ещё выше и ценнее деятельность, посвящённая благу общества. Но люди могут жить и вне семейства; общественные обязанности лежат не на всех. Притом человек не есть только член определённого гражданского общества, но и гражданин всемирного царства Божия, не царь только земли, но и наследник неба. Временная жизнь его на земле – приготовление к вечности. Потому главная цель его жизни, находясь за пределами всего видимого, условного и преходящего, должна быть общею целью для каждой отдельной жизни и для всех в совокупности, но вместе с тем, должна быть и сообразна с природой человека, как существа разумно-нравственного, призванного к участию в благах царства Христова и к наследию вечного блаженства.

Мир, по учению Слова Божия, есть великое царство Господа, где все подчинено Его законам, всё исполняет Его волю [Пс. 18:2–5. 118, 89–91. Прем. Сол. 16:24.] Его трепещут все умные Силы, Его поёт солнце, Его славит луна, Его слушает свет, Ему работают источники. Человек так же, как и все твари, во всём зависит от Бога, и потому должен исполнять закон Его. Христианина, кроме того, к исполнению воли Божией обязывает учение и пример Единородного Сына Божия Иисуса Христа, который; объясняя ученикам своим их призвание, сказал о Себе: не прииде сын человеческий, да послужат Ему, но послужит и [Матф. 20:28]. Даруя человеку бытие и жизнь; вводя его в царство Свое, Господь призывает его на служение Себе. Для этого Он сообщает ему различные силы и способности, полагает в душе его залог единения с Собою – свой образ, наделяет умом, посредством которого он может и в природе и в откровении познавать своего Творца и Владыку; полагает в его совести закон свой, который он должен уяснить себе и исполнять в жизни. Одарённый этими способностями и поставленный в виду природы, бессознательно исполняющей волю своего Творца и возвещающей Его славу, человек, как существо разумное, должен давать смысл её глаголам, открывать сокрытый в её устройстве и течении, непонятный для неё, разум, и возносит к престолу Божию от лица её жертву хвалы и благодарения. Рождаясь на свет, человек вступает в царство свободно-разумных существ, состоящее под особенным смотрением Божиим. Существа сии находятся в состоянии падения и испорченности, но способны к исправлению и бесконечному усовершению. Сам Бог совершает дело спасения их, так впрочем, что они сами свободно должны участвовать в этом деле, спасая, при помощи благодати Божией, себя и других. Вводя человека в царство это, Господь как бы так говорит ему: Я вручаю тебе судьбу твою и счастье дорогих Мне существ; предоставляю тебе все средства для устроения собственного твоего спасения и спасения собратий твоих. Употреби на это дело все дарованные тебе силы; веруй сам Моей истине, и учи, верить ей других; исполняй Мою волю, делай добро сам и возбуждай к тому окружающих тебя; приготовляйся к вечной жизни сам и приготовляй к ней ближних твоих. Нравственное улучшение и усовершенствование твое не имеет границ, потому никогда ты не можешь сказать, что сделал довольно: будь совершенен, как Отец твой небесный совершен есть [Матф. 5:48] – вот цель твоих стремлений; будь свят, как Я свят [Петр. 1:16. 1Сол. 4:3.], вот Моя воля. Исполняя эту волю, ты делаешься помощником Моим, соработником Моим, соучастником в исполнении начертанного Мною от вечности великого плана спасения рода человеческого, великого дела Моей премудрости и бесконечной любви. [Рим. 13, 4, 15, 16. 1Кор. 3:5. 9. Евр. 9:14.]. При исполнении своего долга ты можешь встретить в лицах, тебя окружающих, зависть, ненависть, злобу и гонение. Мужайся, терпи и неси крест до гроба. Я всегда близ тебя, Я буду видеть твои труды и страдания. Вечная награда верному рабу у Меня готова всегда.

Итак не случайно мы являемся на свет, не счастливое сочетание сил природы и не слепая необходимость дают нам бытие, но премудрый Творец и Правитель мира посылает нас в этот мир для исполнения Своей воли, в то время, когда по плану Его мироправления оказывается здесь нужною и наша жизнь. Не для одних удовольствий и радостей даётся нам жизнь; не в благах временных заключается наше высшее благо на земле; не самолюбие и произвол должны управлять нашею деятельностью: мы посланники Божии в этом мире, исполнители великого дела Божия на земле; высшее благо наше состоит в служении Господу, конечная цель нашей жизни – исполнение воли Божией.

Какую цену, какое высокое значение получают при этом взгляде на жизнь все наши звания и состояния, все роды служения, все наши занятия, все дела наши! Земледелец и ремесленник, бедный и несчастный, равно как вельможа, богач и счастливец, все дела свои могут освящать исполнением в них заповедей евангельских, всю жизнь свою могут сделать одним непрерывным служением Господу и путём к царству небесному. А сознавая высоту своего призвания, на какое самоотвержение, па какие подвиги христианин не может обречь себя? Ничто так сильно не воодушевляет нас к деятельности, ничто так не радует и не утешает, как убеждение, что нам поручено полезное дело, что на нас лежит важная обязанность, что деятельность наша принесет благие плоды. Это убеждение воодушевляет мужеством воина во время брани и заставляет его жертвовать своею жизнью за благо отечества. Сознавая пользу и важность своего служения истине, учёный среди трудов Своих лишает себя сна и забывает о пище, предпринимает далёкие путешествия, сопряжённые с опасностью для жизни. Но истинное достоинство дел наших определяется всё-таки не временною их пользою, не внешним блеском и славою, а тем, что они имеют в себе вечного, какое внутреннее, нравственное значение заключают в себе, – тем, на сколько при совершении их мы были чужды корыстных побуждений, в какой мере выразили в них свою веру и любовь к Богу и выполнили Его волю, до какой степени нравственного совершенства, при содействии благодати Божией, достигли чрез них сами и возвысили других, на сколько себя и своих ближних подготовили к вечному блаженству. И действительно, выше свободной деятельности, посредством которой человек входит в соприкосновение с всемогущею деятельностью Божиею, ценнее и прочнее дел, которыми он участвует в исполнении вечного плана любви Божией и вместе с тем приготовляет себя к участию в вечном блаженстве, ничего не может быть на земле. И обитатели неба всё свое блаженство поставляют в исполнении воли Божией. Сам Единородный Сын Божий свидетельствовал о себе, что Он приходил на землю для служения, для исполнения воли пославшего Его Отца, и в совершении порученного Ему дела полагал всю Свою славу. [Иоан. 17:4–5. Мат. 20:28 .]

Возвышая достоинство и цену нашей деятельности, исполнение воли Божией сообщает нашей воле твёрдость, устойчивость в одном направлении, вносит в жизнь порядок и стройность и делает её постоянным, неустанным стремлением к высшему совершенству. Мы часто в своей деятельности колеблемся то на правую, то на левую сторону, совершаем дела то добрые, то худые, желаем угодить то Богу, то миру. Неизвестность будущих последствий дела, опасение неприятностей, могущих произойти от него, иногда останавливают нас на половине дороги в недоумении: как идти дальше? Что делать? Встретив неудачу в предприятии не видя внимания к стоим трудам не слыша похвал своему делу, мы часто опускаем руки, теряем энергию, или уклоняемся в противную сторону. Вследствие сего в жизни нашей происходит разлад, дисгармония, беспорядок; вследствие сего мы часто падаем нравственно и если идём, то идём не к небу. Не так бывает с христианином, утвердившим волю свою в воле Божией. Имея в виду одну, однажды на всегда определенную цель, – цель самую высокую, он идет к ней твёрдыми шагами, прямою дорогою, не обращая внимания на её неровности. Никакие сомнения и опасения за будущее не смущают и не останавливают его, потому что будущее, с полною надеждою на премудрость и благость Божию, отдано в распоряжение Промысла Божия. Суд мира и клевета людская не повергают его в уныние и не лишают бодрости духа; свидетельство правоты своего дела он находит в согласии его с волею Божиею и в своей совести и продолжает исполнять свой долг с твёрдостью и постоянством. Ни честолюбие, ни человекоугодничество не могут поколебать его решимости и изменить принятого им направления, потому что он стремится к почести вышнего звания, более всего любит Бога и Ему одному желает угождать и служить. Чем выше становится его положение в обществе или Церкви, чем глубже сознает он важность своего служения, тем сильнее разгорается в нём ревность о деле Божием, на которое он призван, тем больше оказывает самоотвержения в исполнении обязанностей своего звания. Верному служителю Божию угрожают на пути его служения скорби, узы, темница; он знает об этом и между тем идёт на встречу опасности с непоколебимою твёрдостью духа. Я ни на что не взираю, говорит он, не дорожу и самою жизнью, только бы совершить с радостью свой путь и служение, которое принял я от Господа Иисуса проповедовать Евангелие благодати Божией [Деян. 20:22–24]. Самая смерть, столь ужасная для многих, не страшит истинного последователя Христова и не колеблет его воли, потому что он привык к мысли о смерти, как о неизбежном конце своего земного странствования, и желаешь освободиться чрез неё от уз плоти, стесняющей деятельность безсмертного духа; смерть за имя Христово для него не лишение, а приобретение лучшей, блаженной жизни; она даёт ему возможность теснее соединиться со Христом в царстве славы, по непреложному обетованию Господа: идеже есмь Аз, ту и слуга Мой будет.

Исполнение воли Божией самоотверженное было единственною целью и подвигом всей жизни в Бозе почившего Архипастыря. Призванный на служение церкви самым рождением и воспитанием своим, он, по окончании своего образования, размышляя о цели жизни, пришёл к убеждению, что для Человека нет выбора между Богом и миром, что он не имеет права колебаться между своею волею и волею Божиею, и в этом убеждении решил посвятить себя всецело на служение Господу. Блестящия дарования открывали ему много путей в жизни. Он знал, что во всяком звании и состоянии можно исполнять волю Божию; но вместе с тем видел, что в мире возможно уклонение от главной цели неизмеренное, нечаянное. Чтобы избежать противоречий в жизни, он запечатлел свою решимость торжественным обетом отречения от мира. С тех пор жизнь почившего Архипастыря стала одним безраздельным служением делу Божию. Проходя важные должности учителя, воспитателя и начальника в высших духовно-учебных заведениях в течение 20 слишком лет, приготовляя на служение церкви учителей её, он не ограничивался исполнением прямых своих обязанностей, а самостоятельно разрабатывал поле духовной науки, следил в тиши своей уединённой жизни за многосторонним и быстрым ея развитием, пролагал этому развитию новые пути, издавал свои собственные учено-богословские труды. Этого было мало для его ревнивой деятельности в пользу церкви Божией. Он изучал современное религиозно-нравственное состояние общества и обличал недостатки его в своем слове, полном горячей ревности о спасении заблуждающих от истины Христовой. Он с сочувствием следил за всеми новыми явлениями в государственной жизни нашего отечества и каждое нововведение, каждое преобразование, в духе веры и церкви, первый с радостью приветствовал с церковной кафедры. Поприще пастырского служения расширило только круг его деятельности и усугубило его ревность о деле Божием, не изменив ни сколько жизни верного исполнителя воли Божией. Глубоко сознавая важность н ответственность своего служения, он посвящал ему все время, все свои силы. Не смотря на слабость здоровья, он постоянно был в труде: от любимых учёных занятий переходил к делам управления, от этих дел к священнодействию, от престола Божия восходил на церковную кафедру и учил, учил иногда по нескольку дней сряду.

Прости, Архипастырь, что мы слабым словом своим коснулись великого подвига жизни твоей. Память твоя всегда будет с похвалами, но не нам сплетать венец хвалы на великую главу твою; мы ищем в жизни твоей только назидания и утешения. Она разрешает нам вопрос о цели Христианской жизни самым наглядным способом и представляет собою высокий пример для подражания. Она показывает нам, что главною целью всей твоей многообразной деятельности было постоянное исполнение воли Божией, что на служение этой цели ты посвятил все вручённые тебе таланты, все свои силы. А это внушает нам утешительную надежду и твёрдую уверенность, что ты, по окончании служения своего на земле, предстал к Господу с словами верного раба: Господи, пять талант ми еси предал: се другие пять талант приобрётох ими, и что Господь сретил тебя этим сладостным приветствием: добре, рабе благий и вперый.... вниди в радость Господа своего [Матф. 25: 20–21].

Архим. Нестор.

В пятницу на 3-й недели великого поста, при окончании провода, по пропетии великого славословия.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа,–

Итак, братия, вот когда открылся истинный смысл тех слов, которые почивший Архипастырь наш, почти с самого пребытия своего на Смоленскую паству, некоторым из своих знаемых неоднократно повторял, говоря: – «Я с вами не долго побуду». – Вот когда понятны стали всем нам, бывшие доселе непонятными, слова ело: – «Я недолго поживу у вас». –

Действительно, не долго, – очень недолго, – только два года и три месяца послужил Ты у нас, Святитель Христов. –

За что же так скоро оставляешь нас, Владыко Святый? – Ещё мы не успели хорошо узнать Тебя; только начали узнавать. Может быть, и Ты ещё не всех и не всё здесь узнал. И, вот, – уже разлучаешься со всеми. –

Ах! Давно ли мы встречали и приветствовали Тебя в этом самом храме? И, вот, – в этом же храме сегодня провожаем Тебя и прощаемся с Тобою на веки, –

За чем же так скоро отходишь от нас Отец наш? – Или Тебе приятнее пребывание с почившими предместниками Твоими по кафедре Смоленской, чем сожительство с нами недостойными? –

Да! Мы давно примечали, что Ты, Архипастырь наш, с самого начала поступления своего на здешнюю паству и во все остальное время, помышлял не столько о временном здесь пребывании, сколько об устроении у нас вечного себе покоища. –

Так, Ты не любил самых обычных и должных сану Твоему почестей; не дозволил ничего торжественного даже и при первой встрече Тебя здесь, по пришёл сюда просто и смиренно, как будто нарочито отлагая всякий вид торжественности до дня своего погребения. –

Далее, во все время пребывания своего в Смоленске, жил Ты в совершенном уединении, всячески избегая даже и кратких приёмов или посещений. И всё это, конечно, потому, что желал заблаговременно и скорее отрешиться от всего житейского, – желал лучше со Христом жити и втайне уготовлять себя к сему вожделенному сожительству. –

Самое жилище свое среди нас устроил Ты в том же духе и с тою же тайною мыслью. Ибо, для чего, иначе, Ты окружил себя изображениями почивших предместников своих по здешней кафедре, – Гедеона, Святителей Парфения, Димитрия, – тех самых, с могилами которых отныне рядом будет и Твоя могила? –

Как объяснить и то, что, назад тому три месяца, совершая в одной из здешних градских обителей память о всех усопших Иерархах Смоленских, Ты просил и завещал тщательно соблюдать и беречь гробы те из них, кои там, почивают? – Не мысль ли о близком собственном гробе была главною причиною столь трогательного пропиинис и неожиданного для нас завещания? –

Не скрылось также от нас, – с каким усердием, в помянутом случае, молился Ты над гробами бывших митрополитов Смоленских: – Симеона, обоих Сильвестров и Дорофея, – с каким благоговением обошёл место погребения их, – с какою любовью приложился ко гробу каждого из них, – О, без сомнения, Ты молился в то время и о своём исходе, помышлял пред Богом и о своем гробе.–

Не забыли мы и первых слов проповеди Твоей на новый нынешний год. Ты начал её вопросом: – «радоваться ли нам в этот новый год, или плакать?» – Скажи, наш незабвенный проповедник: чем иным самый вопрос этот был вызван у Тебя, как не Твоим же собственным предчувствием того смертного часа, который ныне постиг Тебя и тем заставил чад Твоих проливать горькие слёзы? –

Помним мы и то, как, за месяц пред сим, не смотря на крайнее изнеможение и истощение телесных сил своих, – не смотря даже на решительное воспрещение Тебе врачём всякого труда и всякого напряжения, – Ты, однакож, пожелал, лично видеть и принять у себя собравшихся в то время (по делу о женском духовном училище) пастырей – представителей духовенства всех уездов Смоленской Епархии. И когда Ты увидел их, то долго-долго, отечески, искренно и откровенно беседовал с ними; затем, с особенною любовью благословил всех и простился со всеми. – Не предчувствие ли последнего на земле свидания с этими пастырями заставило Тебя забыть на этот раз всю болезнь и немощь, и почти два часа простоять к беседе с ними? –

Потом мы слышали, с каким волнением в голосе и трепетом в сердце читал Ты над главами нашими отпустительную молитву за вечерней так – называемого прощального воскресенья, когда благословлял нас начинать нынешнюю святую Четыредесятницу. Мы заметили, с каким тёплым участием и чувством Ты испрашивал тогда у всех нас христианского прощения себе во всех своих грехах, – с какою любовью и смирением преподавал всем святительское свое благословение. – Ах! Конечно, Ты чувствовал, что и эта Четыредесятница, и это обычное церковное прощание – для Тебя уже последния. –

Наконец, мы видели, как совершал Ты в этом самом храме и последнюю в жизни Твоей божественную литургию. Мы видели, и потому вполне убеждены в том, что Ты совершал её только потому, что сам был уверен, что более совершать ее уже не будешь. – И лице Твое, и голос, и многия другие движения и приёмы Твои ясно показывали нам, что Ты с великим усилием, или, правильнее, совершенно через силу священнодействовал в тот день. Для чегоже, значит, священнодействовал? – Единственно для того чтобы причащением Тела и Крови Искупителя окончательно приготовить себя к наступавшему уже, давно желанному и ожиданному переходу из жизни временной в жизнь вечную. –

Нужны ли другие свидетельства в подтверждение того, как давно и крепко Архипастырь наш сроднился с мыслью о близкой своей кончине и о приготовлении к ней? –

Нет, братие, довольно и этого, чтобы вполне убедиться в том, что «не внезапу найде на Него страшный час смертный». – Нет! Кончина Его невнезапна. – Не скоро или вдруг она постигла Его; но приближалась к Нему с давней поры, – медленно и постепенно. – Кончина Его внезапна только для нас, как вовсе не ожидавших её, – только для нас; но никак не для Него. – Он, – во всём дальновидный и мудрый Святитель, – давно её предвидел, предчувствовал, ожидал. Он давно готовился к ней, – и давно, достойно приготовился. – Да, братие, – достойно приготовился: ибо предал душу свою в руце Пастыреначальника своего, Господа Иисуса Христа, сряду почти после того, как Сам, в таинстве Причащения, принял Его верою и любовию не только на руки свои, но и в сердце свое. –

Чем же заключим настоящую беседу нашу с преставившимся Архипастырем нашим? – Какой урок изнесём от итого гроба, – от этого невыразимо-печального события? –

Мне кажется, – простите меня, отцы и братия,– мне кажется, что если бы сам почивший наш Святитель – наставник мог теперь встать и что-нибудь сказать нам, – Он, без сомнения, сказал бы нам, между прочим, вот что: –

«Не скорбите о мне, возлюбленнии мои чада и братия, и не испытуйте дерзновенно путей и судеб Господних в кончине моей; но паче внимайте себе и своему спасению, а меня с миром отпустите к небесному моему Отцу. – Блюдите! – Се, Жених, – Господь наш Иисус Христос, – может быть, и к вам улье грядет, как пришел Он ко мне. – Может быть, ужо стоит Он, – праведный судия, – и при ваших дверях. – Может быть, и ваш конец приближается. – Будьте же готовы! –Трезвитесь, молитесь на всякий час Богу (Вел. кан. песн. 9 ст. 9): ибо не весте дне, ни часа, в он же Сын человеческий приидет [Матф. 25:13] и возьмет вас от мира сего». –

«Говорите, как можно чаще и громче, душе своей: – душе моя, душе моя, – востани, – что спиши? – (Вел. кан. кон. по 6-й песни). – Воспряни, о душе моя! Деяния твоя, яже соделала еси, помышляй, и сия пред лице твое принеси, и каплю испусти слез твоих. (Вел. кан. песн. 4 ст. 3). – Обратился, душе моя, – покайся, – открый сокровенная». (Вел. кан. песн. 7 ст. 19). –

«Указывайте ей на гроб мой и на прочие гробы, и требуйте у ней ответа на следующий вопрос: – Ты же, грехолюбива сущи, окаянная душе, что сотвориши, аще чесому от недоведомых случится найти тебе? (Вел. кон. песн. 4 ст. 16). – Тем более, что сотвориши тогда, егда и к тебе приидет Судия испытати (тайная) твоя»? (Вел. кан. песн. 9 ст. 19). –

«На всякий день и час напоминайте ей о смерти, страшном суде и нескончаемой вечности. – От лица Сидящего на престоле высоце и грядущего на облацех небесных, Судии живых и мертвых, – говорите ей непрестанно: – вострепещи, душе окаянная, вострепещи, и уготови исходищу дела твоя, да милостива и милосерда обращении Его, – отцев Бога благословенна». – (Из кон. I.Х. песн. 7 ст. 1) –

Вот что, между прочим, сказал бы нам сегодня Богомудрый наш почивший Архипастырь! –

Что же, братия? Довольно для нас и этого урока! – Будем только прилежнее изучать его, – вникать глубже в смысл его, – а главное и – самое главное: – чаще и чаще будем помышлять о своей смерти и о своём гробе. –

Кафедральный Протоиерей Павел Жданов.

Много задушевного высказано было у гроба Твоего, почивший Архипастырь; но не отозвался ни один голос из среды мирских членов сиротствующей паствы!.. Они молча и со скорбью чтят память твою и благовейно воспоминают всё то, чему они обязаны твоему примеру и твоей мудрости.

Мы не достойны оценивать твои дела; но есть мысли, которые напрашиваются наружу! Пусть каждый из нас обратился к себе и скажет, что говорит ему его сердце при виде твоей могилы, и пусть этот ответ, вместе с воплем здесь предстоящих, свидетельствует о той связи, которая установилась в короткое время между Пастырем и его паствой.

Велика наша скорбь; да и может ли она быть малой в виду тех обильных трудов, которые подъяты были тобою для нашего религиозного возрождения! Невольно припоминаются при этом твои поучения, преисполненные силы, достойной мужа отечественной Церкви: всегда и везде ты призывал нас быть Христианами по духу и деяниям напоминая, что люди страдания Христу причиняют и теперь, но только в образе далеко более ответственном, чем прежде; почти за 2000 лет назад суд над Христом производили люди невежественные, теперь же судит Его современное просвещение. Ты словом, исполненным силы и неотразимой истины, доказал нам, что и ныне – среди нас есть свой Иуда предатель – наш разум, есть свои Пилаты – дерзкие и вольнодумные хулители Христова ученья, что суд иудейский ныне совершает общественное мнение, снисходительное ко всему, кроме религии. Ты предварял нас, что чаша страданий Христовых переполнилась и напоминал о последствиях сего. Твои поучения по этому предмету, излагаемые в форме глубоких исследований, без всяких признаков схоластики, твои слова, высокие по мысли, художественные по изложению, заканчивались всегда метким вопросом из нашей духовной жизни, из нашего внутреннего мира; вопросы эти всегда возбуждали нас к серьёзным размышлениям о делах веры и, сказать правду, только твои художественные проповеди могли тронуть и подвинуть нас к религиозным думам, только они могли подействовать на наше закостенелое сердце, восприимчивое ко всему, кроме дел Божиих. Поучения твои получили такую громкую известность, что в дни твоего служения храм Божий переполнялся и в него стекались не только местные жители, но и приезжие; не только так называемые верующие, но и признающие одно знание и уклоняющиеся от св. веры; всякий уходил после твоей проповеди с глубокою думой о Боге и с новым запасом данных для серьёзной оценки своих поступков в духе христианства. Короче, сила твоего слова возрождала в нас нравственную почву для нашего земного счастья, а вместе с тем и для спасения. Как убедительны и неотразимы были твои религиозные доводы! Мы знаем нескольких из нас, которые убеждены были твоим словом, навсегда отказались от заблуждений и обратились к молитве...

Ты сочувствовал глубоко всему возвышенному, христианскому: быстрые и неотступные требования прогресса и жажда знаний встречали в тебе полное и серьёзное сочувствие; мудрость твоя вызывала нас к науке и направляла к движению вперёд, но в тоже время предостерегала словами: «вся испытуйте – хорошего держитесь!», а оценка доброго и вредного указана была в христианстве. Стремление к свободе, столь заманчивой для каждого из нас, находило в тебе мощную опору, но ты доказал нам, что свобода вне истинного христианства есть злейшая из всех возможных тираний и что превыше всех учении о счастье и свободе должно быть изречение Христа – «познайте истину и уразумеете свободу» Сонму властей предержащих – администрации ты напоминал, что не управляемые существуют для управляющих, а наоборот; что судьи – люди, и способны ошибаться; что все мы между собою братья и по Христову учению должны помогать и поддерживать друг друга, а не пригибать слабых; что поэтому самые лучшие законы не создадут счастья, если применение требований закона будет нехристианское.

Таковы были дух и направление твоей, проповеди и деятельности в древнем, русском и патриотическом нашем Смоленске; дай Бог чтобы мудрое слово твое, умевшее вызвать нас из духовной дремоты и побудившее нас чаще и чаще размышлять о делах св. веры, долго жило и зрело среди нас. Не скроем: поучения твои произносились в форме мало доступной пониманию большинства, но за то наиболее образованная, а вместе с тем и наименее религиозная среда твоей осиротевшей паствы была возрождена в духе Христианства с тех пор, когда благодаря примеру и слову твоему, пред нами возсиял более светлый взгляд на истины религии.

Как же не чувствовать после всего этого всей силы и всего значения утраты, понесённой Русской церковью и в частности нами; как не возсылать тёплых молитв за всё сделанное для нас тобою в короткий промежуток времени; как не чтить нам память твою и не взывать к Богу, дабы насаждённое тобою здесь добро росло, мужало и вывело нас на путь истины и правды о Христе! Да помянет же Господь Бог архиерейство твое во царствии своём и да упокоит тебя Господь в недрах избранников своих; мы будем непрестанно молить для тебя милости Божией и Царствия Небесного!..

Подполковник Михаил Духонин.

21 Марта

1869 года.

Из № 7 Смоленских Епархиальных Ведомостей.