Слово при наречении во епископа Бруклинского в кафедральном Свято-Покровском соборе в городе Нью-Йорке 11-го мая 1947 г.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
Сейчас я должен говорить о своей жизни...
Но, что я скажу о жизни моей? Многое, что считал “своим” раньше, теперь видится мне уже не как мое. И, если не смею еще сказать: “не я живу, но живет во мне Христос”, то уже правдивым для меня будет такое слово: “не для себя хочу жить, но, чтобы жил во мне Господь и Бог мой”.
Всякая верность моя Ему, я знаю, не мое это, а уже Его во мне дело, Его милость. Неверности же мои, и все Им не заполненный минуты, отдаю Ему, да сотворить Он, из моего ничтожества и сокрушения – любовь и верность.
Вглядываясь в отдаленное, что было со мною в юности, до пострига, я вижу сейчас и там лишь цепь благодеяний Божиих и вереницу моих грехов, неосознававшихся тогда немощей, суетностей и отступлений от Его законов. Я не знал тогда, что религиозная, духовная жизнь с её абсолютными законами причин и следствий духовных, касается так близко, так неотразимо всех людей, не исключая и светских, живущих, главным образом, этим миром и считающих себя должниками только ему.
Я не знал, что, даже, плотская жизнь человека и мира идет по духовным законам и направлена лишь к духовной цели спасения человека в вечности. В юности мы мало об этом думаем; и так было со мною. Оглядываясь на детство, я вижу лишь сияние детского счастья, как первую милость Божию на земле. Господь даровал мне любящих, добрых, заботливых, жертвенных родителей, одновременно дававших полную свободу моему внутреннему развитию. Отца уже нет в этом мире. Да упокоить Господь душу раба Своего Алексия, а его молитвами да укрепить меня на предстоящее служение. Я ныне служу открыто тому, чему служил он сокровенно всю свою жизнь.
Первым детским молитвам моим на коленях в кроватке, пред образом Спасителя, научила меня мать. И, чрез все испытания юности моей, эта вера прошла нерушимо. Я никогда в жизни не сомневался в бытии Господа Бога. Через всю жизнь проходит мое призывание – иногда совершенно краткое – Его Имени. Но Церковь я знал более внешне, чем внутренне, и жил, в юности своей не по-христиански, дышал не Божией правдой Его, а миром и его интересами. Моя вера была, как это я теперь могу понять, верой в то, что Господь Бог существует в Своем духовном мире и там принимает наши к Нему молитвы, а здесь на земле идет своя земная “естественная”, в своих мирских отношениях, жизнь, и что естественно здесь жить по мирскому, “как все”.
Я не понимал тогда, что так называемая «естественная» жизнь человека, во многом неестественна, и даже, противоестественна, и в сущности, совсем даже и не жизнь; и то, что подлинно – естественной, для человека, можно назвать лишь жизнь благодатную. Я жил «естественной» мирскою жизнью, впрочем, не без идеалов человеческих. Наибольшим, из увлечений мира, было увлечете литературой, поэзией, служением слову человеческому, во имя свое и во имя этого слова, а не во Имя Божие.
Здесь таилась наибольшая опасность, для моей души, ибо культура и искусство могут быть не только ступенями к высшему миру, но и идолами, закрывающими этот высший мир. И я бы остался в пределах этого соблазна, если бы Господь, кроткой и крепкой рукой Своей, дуновением Духа Своего, не вывел меня из этого тонкого псевдо-духовного мира. Таинственно, непостижимо выявлялась предо мной и во мне жизнь более глубокая и прекрасная, чем та, которую мог видеть мой взор в человеческой, самой утонченной культуре... Никаких разочарований в жизни у меня не было. Господь меня привлек к Себе только одною Своею любовью; в свете её побледнела и исчезла всякая иная любовь... Во внешнем мире всё благоприятствовало мне и открывало свои перспективы, но Господь стал открывать моим внутренним очами Свой небесный и земной мир, и очи мои стал открывать к видениям и постижениям Духа... «Сокровенный сердца человек» (1Петр.3:4), в нетленной красоте своей, оказался для меня гораздо значительнее всех ценностей и всех радостей земли. Теперь я понимаю – это было призвание, призыв воли моей на служение воле Божией. Воля Божия стала открываться столь явственно и небесный мир выявлялся для меня столь ощутительно, что я сейчас это могу понять только, как неспособность мою тогда принять более сокровенное руководство Духа. Я ничего не делал доброго в своей жизни. Но доброе было сделано со мною.
За 24 года моей мирской жизни Господь мне показал очень многое; и то, что было мне показано во внешней жизни мира, мне очень потом пригодилось на путях моего пастырского служения людям... Года два тайно свершалось призвание моё и столько же оно свершалось явно. Все более и более, сам то сознавая только отчасти, я опутывался, пленялся нитями любви Божьей, нитями Промысла; и знаю, как удивительно Господь берет грешника в Свою руку. “Господь пасет мя и ничтоже мя лишит; на месте злачне тамо всели мя, на воде покойне воспита мя” (Пс.22).»
Кажущийся, для плотского человека, «узким», этот путь, этот плен Божий есть, на самом деле, осуществление высшей свободы человека, его самое высшее и прекрасное благо.
Я связывался любящей рукой Небесного Отца; она освобождала меня от неистинной моей жизни.
При непрестанном моем удивлении, перерождалось мое естество из душевного в духовное «Бысть первый Адам в душу живу; последний же Адам – дух животворящ». Трудно говорить о тайне этой. Думаю, что эта милость привнания, из мира тленных плотских ценностей, в мир ценностей духовных и вечных, есть драгоценнейшее из всех явлений этого мира. И о ней как раз говорил Спаситель Никодиму: «Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух»... «Дух дышит, где хочет и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденными от Духа» (Ин.3:6–8).
Ряд книг очень ответил, в это время на мою духовную жажду: кроме Евангелия, – творения Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова, Иоанна Лествичника и книга о православной аскетике Епископа Петра. Эти книги ввели меня во внутренний строй Церкви. Я полюбили Церковь, Её мудрость, Её единство во всех народах и культурах века, Её независимость от каждого века, от каждого народа, Её всегдашнюю распятость в мире и Её несение и хранение чистоты бессмертной человеческой жизни. К Слову Божию у меня появилось, в это время, глубокое личное чувство, и я понял, что Евангелие не есть только идеальная истина, для всего мира, но и личное, всякий раз неповторимое слово, письмо Бога Живого всякому человеку в мере, – письмо, прочитываемое человеком лишь в меру его духовного сознания. Кажется, что сознательная моя церковная жизнь началась с того момента, как мне вдруг захотелось приобщиться в Великом Посту Св. Таин, второй раз. Это приобщение, уже не как исполнение церковного правила, а как особый, личный, свободный порыв к соединению со Святыней Христа, было, по-видимому, той чертой, которая и для меня самого выявила мое тайное влечение ко Христу.
В брюссельском небольшом храме, в середине двадцатых годов, я начал впервые прислуживать в алтаре. С бьющимся сердцем, выходил я во время вечерни, из алтаря на солею и читал: «Сподоби, Господи, в вечер сей без греха сохранитися нам»... Это – время моей церковной весны. Я читал в это время много религиозно-философских книг. После 3-х лет жизни и работы в университете старинного города Лувена, пройдя курс исторического отделения философско-словесного факультета, я всецело занялся литературой и участвовал в религиозной весне русской эмиграции начала и середины 20-х годов; она началась плеядой русских мыслителей и профессоров и нашла отклики в молодежи. Стали происходить в это время во Франции, а после и в других странах Европы, съезды священнослужителей, профессоров, молодежи, где читались доклады, создавались кружки, шли горячие обсуждения животрепещущих вопросов, связанных с верой и новыми более глубокими оценками прежних ценностей... Это было благодатное время. Все шло под знаком оцерковления жизни и мира. В это же время создался прекрасный богословский Институт Преподобного Сергия.
Епископы, профессора, священники, студенты, юноши, девушки, соединялись во Имя Божие. Выходили сборники, журналы, созывались собрания; темой всего была Церковь: «Церковь и Культура», «Церковь и Наука», «Церковь и Государство», «Церковь и Семья» и т.д. Взыскивалось оцерковление всей культуры, отбрасывалась двойственность жизни христиан.
Это было лучшим ответом русской эмиграции на все, что происходило в это время с Церковью в России. Церковь для русских изгнанников переставала быть чем-то внешним, напоминающим лишь прошлое. Церковь являлась и становилась смыслом и целью всего, центром бытия. Изгнанникам русским Господь давал крылья, показывал им небесную родину...
В это время, ранней весной 1926 года в Бельгии я был призван к монашеству. Письмо моего духовника, с кем я поделился своим желанием уехать из Европы в Африку, и уже предпринятыми мной для этого шагами, неожиданно открыло мне, что этот путь «не для меня», а мой путь есть монашество и Богословский Институт, т. е. служение Церкви, что в этом, именно, для меня есть воля Божия. И, удивительно, что я, до сего момента не думавший о монашестве, читая это письмо, вдруг совершенно и целиком принял этот путь для себя, без всяких сомнений и колебаний. Воля Божия мне открылась не только внешне через слова духовника моего, почитаемого мною, но и внутренне, во всем моем существе... 21 год прошел с того самого мгновения и, за все это время, у меня никогда не было сомнений в правильности и благословенности принятого мною решения. Господь сказал: «иди», и я ответил: «иду, Господи» ...и, может быть, только за одну эту быстроту моего отклика на Его зов, Господь, словно на руках, понес и пронес меня, немощного и неумелого по всем трудностями иноческой и пастырской жизни и даровали мне свободу от всяких колебаний на этом пути, оставив лишь в моей душе одно недоумение о необъяснимости его милостей. «Несть бо дел, оправдывающих меня». Но один ответ может быть здесь: Он сказал, что «трости надломленной не преломить» и фитиля курящегося не угасить...
Так началась моя новая жизнь. Мой духовник благословил меня принять постриг на Афоне, но не оставаться там, а вернуться в Западную Европу и поступить в Духовную, только что основавшуюся Академию Преподобного Серия. В этом смысле он мне и дал письмо к своему старцу на Афон, в монастырь Св. Великомученика Пантелеймона. Так все и совершилось. Мать моя благословила мой путь. «Твое счастье», сказала она, «и мое счастье. Если этот путь твое счастье, – я счастлива». Ни мысли о себе, хотя я быль единственным её сыном.
23-го Августа ст. ст. 1926 года, в день своего исполнившегося двадцати четырёхлетия, на рассвете, я был пострижен в одной из церковок параклисов Пантелеймоновского Монастыря и наречено мне было имя Иоанна, в честь Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова. С Афона я уехал в новую жизнь в новой одежде. Приблизительно год, я оставался в самом строгом иноческом послушании – по св. отцам – своему старцу – духовнику.
Не буду много говорить о своих дальнейших путях. Учение в Академии, рукоположение во иеродиаконы, начало предстояния Престолу, отъезд из Парижа в Сербию, по вызову моего старца, рукоположение там в священнический сан, законоучительство, преподавание на Пастырских Курсах и первое четырёхлетнее пастырство – настоятельство в русском приходе Белой Церкви.
С самого же начала, моя пастырская жизнь крепко соединилась с миссионерской благовествовательной, писательской и издательской. С начала пастырского служения моего, я увидел, что пастырю нельзя обойтись без религиозной литературы. Нужны живые слова уст, но личное общение с людьми всегда очень ограничено. Духовная же книга, или хотя бы листок, преодолевает время и пространство. Религиозная книга есть расширение – почти безграничное – пастырской любви, пастырской заботы о душе человеческой, пастырского в мире присутствия. Через печатное слово пастырь тысячу лишних раз входит, в дом и в сердце к человеку... Я удивился, вступив на служенье Церкви, как много партий, союзов, обществ и сект жадно ищут душу человеческую, ревниво ее охраняют и как мы православные, прямые наследники Христовых апостолов мало ищем живую душу человеческую, мало ее храним, сосредоточиваясь лишь на внешней организации своей церковной, на благолепии Церкви и на её материальном благополучии. Но православное дело есть явное искание в мире алчущих и жаждущих душ и удовлетворение их всех насущных вопросов, разрешение их недоумений душевных, укрепление, очищение, освящение их духа; а также и возбуждение искания истины Христовой и жизни вечной в людях еще равнодушных к последним ценностям бытия... Священный сосуд Церкви, дивная двухтысячелетняя церковность наша должна быть наполняема до краев нашей верой, нашим бескорыстным, радостным служением Господу Иисусу Христу и людям во Христе. Так виделось мне н так видится до сего мгновения.
После четырехлетнего служения в Югославии, был у меня недолгий пастырский труд во Франции и, в начале 1932 года, я получил назначение в Берлин. Там и протекала главная часть моего пастырского служения, с 1932 по 1945 год. Мой берлинский приход Св. Кн. Владимира был не только местом моей приходской работы, но опять стал центром работы печатной, миссионерской и благовестнической. За эти годы пришлось издать много книг и посетить все страны Европы со словом благовествования людям русского рассеяния. Особенно утешительными и плодотворными были поездки в Прибалтику, – в Латвию и Эстонию, где оставалось русское коренное население. Лишь оттуда, с пограничной вышки около древнего Изборска, видел я закрытые для меня русские поля... Не думалось тогда, в начале тридцатых годов, что через 10 лет придется встретить всю толщу русского народа в своей берлинской церкви. Но пришли и эти годы встречи с русским народом. Мы увидели в наших беженских церквах русских людей, собранных со всех концов Руси. Мы увидали, что, несмотря на отпадете многих, Русь осталась такой же, какой была тысячелетие – крещенной, к Богу стремящейся, веру в сердце носящей. Бессильными оказались попытки воинствующего неверия ответить на духовную алчбу русского народа... Хотя я не был допускаем германскими властями в бесчисленные лагери «рабочих с Востока», как их называли там (а так хотелось именно туда к ним прийти, со словом поддержки и утешения), но сами они – эти русские люди, с голубыми значком «Ост» – Восток – молодые и старые, когда только могли, устремлялись в наши церковки, затерянные среди недружелюбного и холодного города, оглушаемый воем сирен и апокалиптическим громом разрывающихся бомб... После этого опыта встречи с русским народом, я не только верю, но и знаю, что жива душа русского народа, и жива его Церковь. Жива не только в сокровенности своей, в сердцах, Иисусову молитву творящих по лагерям и ссылкам и «горьким работам», но жива, милостью Божьей, и открыто, среди русских городов и деревень, хотя и окружена по-прежнему хладом неверия многих и связана (еще во многом) совне, самой природой абсолютизирующей себя государственности. Но всякое земное превозношение пред Богом и земное величие преходят. ...Всякая гордыня суетных сынов человеческих исчезает, одна за другой... «Ты победил меня Галилеянин» восклицают один за другими все кесари, боровшиеся со Христом... А Тело Христово – Церковь – «Столп и Утверждение Истины» все стоит среди земли и все открывает ей вечность.
Жизнь в Берлине многое открыла опыту моего пастырства и человечества. Я видел, как воздвигалась одна из больших человеческих вавилонских башен лже-кулътуры, как возносилась гордыня одного человека и одного народа над всем миром и человечеством, как укреплялась она попранием божеских непреложных законов человечности и провозглашала войну против Слова Божия и, как со страшной силой она, гордыня эта, низринулась в бездну... «и один сильный Ангел взял камень, подобный большому жернову, и поверг в море, говоря: с таким стремлением повержен будет Вавилон, великий город, и уже не будет его» (Откр.18:21). Это все я видел своими глазами, и вместе со многими прошел через сень смертную, через ежедневное, еженощное умирание; видел чудесные пути спасения своего и многих людей – спасения духовного и физического, и путь преображения человеческих жизней. Видел и знаю, что правда Христова – единый Хозяин мира, а все остальные лишь временные его правители. Все, творящие в мире зло и не кающиеся в этом зле, истребятся, по слову Господа: «Я изолью на них зло их». Дела, рассчитанные на тысячелетья, сгорят на глазах одного поколения. Господь еще быстрее творит сейчас суд Свой, чем во времена царей ассирийских, ибо «время сократилось»... Лишь Церковь – Невеста Христова – Юная Старица, какой Ее видел в видении Св. Ерма, пребывает во веки нетленной, являя воочию нам Свое бессмертие, среди всей нашей личной и наследственной церковной немощи.
Промысл Божий даль сейчас Русской Церкви не один, а два катакомбных пути, на которых она делает среди русского народа свое святое, смиренное дело. Церковь всегда шла в мире этими двумя путями. Один путь Её был путём бегства в пустыню внешнюю и внутреннюю, отчуждения о всяких сношений с государством, из-за его вавилонической природы. Это есть путь тайнодействия Церкви, отхода Её от истории сего мира, молитвы тайной и пророческого, мученического обличенья зла мира. Другой путь есть путь многотерпеливого принятия Ею на себя всей тяжести государственных и культурных вериг, всей тесноты признания государственного в государстве абсолютном и, в силу этой природы своей противорелигиозном, допускающем молитву и проповедь веры только в ограде Церкви и связывающем Её молитву и благовествование вне храмов... Этими вторым путём, путём терпения, пошла также Св. Русская Церковь, ради спасения многих малых сих, разделяя, в равной с ними мере, все трудности и тяготы сегодняшнего исторического дня... Удобнее критиковать (особенно за границей) этот путь, чем идти по нему, взяв свой крест. Как в прежние века, так несомненно и сейчас оправданы и благословенны Господом оба эти пути Церкви, – путь ревности о чистота своей во Христе и путь сострадательной любви к ближнему, любви в Христовом кенозисе – истощании – нисходящей в мир к «погибшим овцам дома Израилева».
Русский народ в трогательной легенде предвосхитил это двоякое выражение церковной правды в мире и её святость: всем памятна эта легенда о странствии по Руси святителя Николы с преподобными Кассианом, и, как увидали они в русской грязи застрявшую телегу и около неё русского человека; как стал проходить мимо телеги святой Кассиан, боясь запачкать её грязью свою белоснежную ризу праведника и, как святой Никола-Угодник, засучив рукава, стал, вместе с русским крестьянином вытаскивать из этой грязи русской (а также, несомненно, и международной) историческую телегу. И – вытащил... Оттого, как думает русский народ, святителя Николая празднуют два раза в год, а Кассиана Преподобного – раз в три года. Можно понять, конечно, наших зарубежных церковных кассианов; еще более близки сердцу кассианы не зарубежные, путь которых сопряжен с настоящими страданиями за храненье всей чистоты церковного упованья и воплощения истины Христовой в мире. Они праведны, борясь и страдая за последнюю истину Церкви, страшась её прикосновений к грешному миру и к исполненной всякими неправдами истории. Но не может язык выразить достаточной благодарности тем святителям и пастырями земли русской, которые ныне открыто, безбоязненно, без рассуждений, без скептических теоретизирований, а в простоте веры своей делают, что могут для русского верующего и неверного, блудного сына своего, открывая храмы, выпрашивая, вымаливая их у властей предержащих, молясь в храмах этих, питая народ Телом и Кровию Христовой. Не рассуждая о том, как выглядят со вне их отношения к Кесарю, они помогают русскому народу нести его крест, его страдания последних десятилетий, делая все посильное, все возможное для спасенья души, ищущей этого спасенья. Не имея ни права, ни возможности свободной проповеди веры Христовой за пределами храмов, не имея прав, даже, на имущественное владенье своими же древними храмами, Церковь Русская воздвигает в стране лампады молитв, очаги священных песнопений, колокольные, к сердцам человеческим, призывы и прибежища для покаянья и вкушенья Пречистых Таин Жизни Вечной... Благословенны усилья этих добрых архипастырей и пастырей! Господь чрез Пророка Иеремию сказал слова, ведущие и русское пастырство к новому подвигу спасенья души человеческой в иной мир: «если извлечешь драгоценное из ничтожного, то будешь, как Мои Уста»! (Иер.15:19).
Я радуюсь, что последний Всеамериканский Церковный Собор сыновне поклонился трудам и подвигу Русской Церкви в лице её Первоиерарха, Патриарха Московского и всея Руси. И в то же время Собор решил, что для блага, пользы и развитья Православной Американской Церкви, мы, православные, должны здесь быть автономны, в своем служении Господу нашему. Это мудрое решение!
Церковные задачи, в общей ответственности своей, не меньше, чем на Руси, предстоять в сей стране святому апостольскому Православию. Оно должно здесь выйти из своих отроческих одежд и вырасти в мужа совершенна, «в меру возраста Христова», обратив лицо свое полной апостольской истины к большому и доброму народу этой страны. Было бы грехом против истины, против Вселенского Православия и против любви к сей стране, если бы мы считали себя здесь только американско-алеутской епархией, или только одним из церковных округов русского беженского рассеяния. Несмотря на нашу явную немощь (мало сейчас вообще церковной силы в мире) было бы грехом для нас преуменьшить задачи и будущее значение американского Православия.
Седьмой Всеамериканский Церковный Собор в Кливланде встал на верный чисто церковный апостольский путь. Утверждая духовную непоколебимую связь с Русской Церковью, через все трудности, преграды и недоразуменья нашего времени, резолюция этого Собора, в сущности, родила Американскую Православную Церковь. Этого решения не хотят еще понять и потому признать лишь сторонники провинциализирования церковного православного пути в Америке. В совершаемом соответствии с законами церковно-исторической логики и согласно ясному каноническому вселенскому принципу Православия, мы, православные в Америке не должны быть ни беженской церковной единицей, ни миссийной окраиной – епархией. Ни то, ни другое явно не отвечает нуждам, самосознанию и утверждению Православия в этой огромной мирового значения стране, столь духовно – ответственной сейчас в мире и своей свободой налагающей на нас высокую духовную ответственность.
7-ой Кливландский Всеамериканский Церковный Собор наметил правильный единственно-возможный путь жизни и развития Православной Русско-Американской Церкви. Но это еще не значит, что мы священнослужители и миряне митрополии, можем сейчас уже успокоиться, глядя на хороший план своего церковного здания; и что осталось нам только возражать его критикам. Нет! Надо нам и самое здание, по этому плану, строить. Автономность совсем не означает ограждение от всяких беспокойств. К строительству духовного града Церкви Православной в Америке призваны мы вей нашими 7-м Всеамериканскими Церковными Собором.
Прозываюсь к этому и я, недостойный, облекаемый ныне благодатью апостольства-епископства решением, доверием Первосвятителя сей Церкви и её святителей.
На правде Господней единой и на любви Его истинной нам предлежит ныне выводить кирпич за кирпичом, здание Православия в Америке... «Автономность», это не юридическое только слово, и совсем не мирское, – это церковное слово – духовное, христианское. Быть «автономным», религиозно, это значить быть теономным. Чтобы стать самостоятельным, надо стать Бого-стоятельным. В этом, именно, для нас открывается существо программы всей нашей церковной жизни в Америке. Без Богостоятельства, самостоятельность – пустой звук. Я исповедую сейчас свой епископский путь пред всею Церковью, Вселенской, Русской и Американской, мне предстоящей в твоем лице, Первосвятитель всея Америки и Канады, и в Вашем лице святители отцы. Исповедую веру свою, путь и дух своего служения пред всем всечестным клиром и народом Церкви. Господи, укрепи стопы моя на делание Твое Святое! Вечный Архиерей Церкви и Глава Ее, Господи Иисусе Христе Воскресший, буди Милостив мне грешному! И, как Самарянке открыл тайну Живой Воды, текущей в жизнь вечную, так открой и нам, винограду Твоему, тайну Твоего орошения водой небесной истины и любви.
Через призвание и благословение твое, Первосвятитель и ваше, святители – отцы, моя слабая, как паутинка, человеческая жизнь идет ныне на высшее служение Церкви, призывается стать сосудом последней иерархической степени.
Осенив меня, Ваши апостольские руки, низведут на меня новый дар Господа моего, Которому я отдаю еще раз то единственное, что имею: всю нищету моего человечества, открытого перед Его Милостью.
Звучат предо мною слова Господа: «Я послал вас жать то, над чем вы не трудились; другие трудились, а вы вошли в труд их». (Ин.4:38).
Помолитесь за меня православные люди, братья и сестры во Христе, – да буду я в новом служении своем верен Господу Моему и Его страждущему в мире и Животворящему Телу Церкви. Аминь.
Неделя о Самарянке.
1947 г.