Человек и страх

Страх… Какая это мука. Общая таинственная болезнь человеческая; мука явная и мука тайная, глубоко скрытая в сердце человека. Трудно до конца ее познать и совсем нельзя вылечить. Ее можно только исцелить небом или заглушить землею, затормошить суетою, прикрыть заботами; отвлечь только себя можно от этой муки различными стремлениями, планами, надеждами, краткими радостями земли или иной ее болью.

Страх как ветер, встречает человека на всех путях его. Чего только не страшатся люди в мире! Лишенные доверия Творца и отошедшие от своего доверия к Творцу, они строят свою земную жизнь, окруженные страхами, тревогами, опасениями и ужасом.

Перестав беспечально пребывать в раю сладкого Божьего доверия и своего доверия к Богу, люди стали мучительно всего бояться и весь мир пугал собою. Люди наполнили землю непрочностью и бедственностью, в которой живут до сих пор, непрестанно призываемые в иную, высшую жизнь, но почти не откликающиеся на нее. Утонувший в земле человек, видит сейчас только черноту земли. И вся природа чувствует это отлучение человека от высшей жизни и свободы, и мучает и боится его… Поистине, тернии окружили жизнь, и волчцы выросли на ее дорогах. Змеи зла и страха стали жалить человека. Они могут его жалить только «в пяту» (Быт.3:15), но в пяте, т.е. во внешних, периферийных чувствах и мыслях теперь сосредоточилась вся земная жизнь, ниспавшая с высоты светлого Разума. И, поражаемый в жалкую свою пяту, человек стал изнемогать всею глубиною своего существа, – так стал он слаб, лишившись Покрова Благодати. Как зверь, он трепещет и страшится всего… «Страх и трепет прииде на мя и покры мя тьма».

Утеряв свою первую любовь (Откр.2:4), и еще не научившись последней своей любви – во Христе – человек озирался в своем огромном и холодном логовище мира и страшился. Так началась его история, которую мы знаем, неизжитая доныне человечеством. Он стал истаевать очами от опасности и неверности земли, от неверности своей жизни и жизни другого человека. Злые силы стали мучить его, влечь к себе, дарить ему свои призрачные наслаждения, а после бить его, наслаждаясь его беззащитностью и омраченностью. И человек привык к власти темных сил над собою. И стало его посещать новое чувство: радость быть злым и страшным для окружающих. И, чем более, он живет ныне в своей злобной усладе ненависти к другому человеку, властности и гордости, тем более он страшится и опасается другого человека.

Таинственно и страшно рождение человека в холодный мир. Страшен для человека переход из темной утробы мира в таинственную вечность. Страшна своей новизной и ответственностью каждая минута этого мира. Но человек научился обманывать свой страх; прятать его, даже смеяться над ним; обманывать его, даже подчиняясь ему, принося ему жертвы, для получения большей легкости существования под его властью. Такова сущность всего древнего идолопоклонства и современного культивирования искусственного сада жизни и мысли – вне Бога… Человек обманывает себя, живя бездумно и бесстрашно.

Современный бег человечества, его интересов, его воображения и цивилизации, все ускоряющееся коловращение людей в пространстве и времени, вырастает не только из социальной и культурной связи людей, но и из страшного одиночества человека в мире, от одиночества, которое человек хочет скрыть от себя и от других.

Древнее поклонение человека идолам и фетишам было уже явлением этого одиночества. Стремясь скрыть от себя и от других свое ничтожество, свою наготу без Бога, человек строил и строит мир. Но даже в этом темном стремлении человека скрыть от себя самого свою слабость и малость, кроется искра его свободы в выборе своего пути.

Не оценивший и не ценящий своего высокого достоинства и своей свободы быть сыном Божьим, человек должен теперь учиться этой свободе веры в Бога, любви к Богу и послушания Ему, чрез всю боль своей нелюбви, своего неверия и непослушания. Оставаясь Божьей, до последней своей пылинки и травинки, земля стала суровой школой для человека. Благоуханная близость к небесному миру, земля должна была стать для человека суровым училищем правды Божьей. Внутреннее зло человеческой лжи и нелюбви к Богу, сделалось и все делается внешней, физической и исторической обстановкой человека. Возникающее в душевной бездне, и не омываемое тотчас покаянием, зло идет ранами, язвами и болезнями по всему телу земли… «Тернии и волчцы» Библии, которыми окружена наша жизнь, это наши болезни, наши страхи, это наши смятения и ужасы; они вползли, вбежали, влетели в мир внешний, чрез внутренний мир нашей души человеческой, содрогнувшейся и потрясшейся от своей измены Богу.

Историки древнего мира (как Füstel de Coulange, – “La Cité antique”) свидетельствуют о том нечеловеческом, “тоталитарном”, темном страхе, которым двигалась и направлялась история древнего человечества.

Во всех областях жизни люди были рабами темного страха, пока не был дан им новый страх, – страх святого Закона, и не стал Творец излечивать человечество страхом Своего Закона от всех страхов земли. Все омрачающееся и на каждом шагу чего-то все время страшащееся, человечество может быть излечено только новым страхом, высшим, светлым. Не бессмысленным трепетанием пред ужасом жизни, пред безвестностью и бессмыслием Рока, но страхом благоговения, послушания Закону Творца и Его Духу, страхом нравственной ответственности за данные таланты истины и любви… “Изуй сапоги твои, ибо земля, на которой ты стоишь, свята есть”.

После воплощения Логоса и пришествия в мир огня Духа, вся земля стала (для высшего сознания человеческого) святою; и грех человеческий среди земли приобрел еще большую отвратительность, является еще большим безумием, чем во времена одного Закона. Светлый страх пред близ горящим кустом великого Божьего совершенства, есть начало первой и последней мудрости человека: “Начало Премудрости – страх Господень”. Словом Своей Истины Творец вырвал смертельную стрелу из жизни человечества и поразил зло этою же стрелою. Освободив страх от его демонического яда, Дух Божий стал укреплять и возвышать этим страхом сердца людей. Люди, привыкшие к страху, как к своей жизни, стали питаться новым высшим страхом, и возвращаться к Богу, к смыслу своей жизни, освобождаясь от своих старых страхов. Страх оказался обезвреженным, преображенным, поднятым к небу…

Этот Страх Божий способен к бесконечному возвышению и утончению, и выходит из сферы всякой боязливости. От того он не был отменен с приходом на землю Богочеловека, принесшего миру Новый Завет, уже не страха, а бесстрашия любви. Страх преображенный остался в мире, как нимб над огненным человеческим стремлением к Божьей Чистоте.

Человечество стало жить между двух страхов: чистым, святым и – темным, грешным, загораясь то одним, то другим страхом. По привычке своей еще не очищенной, хотя уже стремящейся к вечному Свету души, человек еще остался способен, рядом с возвышенными чувствами благоговения ангельского пред Именем Господа Сил, таить в себе, и иногда обнаруживать темный демонический страх – страх суеверия, самолюбия и эгоизма.

Глубокая раздвоенность человеческого духа, многими людьми переживаемая и сознаваемая, может быть исцелена только очищением и освящением страха. Уничтожить в своих переживаниях всякий признак какого бы то ни было страха, невозможно. Но можно преобразить, возвысить свой страх. В этом совершается религиозное цветение нашей человеческой личности.

Первый темный страх человека, есть боязнь увидеть Бога. Это – всемирное прятанье Адама (человечества) от близости Божьей. “Наг есмь и скрылся”… Так и по сей день человечество скрывается от Бога в своих делах, чувствах и желаниях.

Второй темный страх человека, это боязнь увидеть человека. Глубина антропологической правды раскрывается уже на первых страницах Библии: “вот… я скроюсь и буду изгнанником и скитальцем на земле, и всякий, кто встретится со мною убьет меня” (Быт.4:14) – слова Каина после убийства брата.

Как страшится человек не найти Бога, так страшится он и найти Бога, увидеть своего Спасителя внутри себя и внутри другого человека. Страшится человек найти высшую человечность в себе и в брате.

“Где ты, человек?” – воззывает Дух Божий все того же древнего библейского Адама – Человечество. И каждый человек, сознательным – или бессознательным – движением души своей отвечает Богу: “голос Твой услышал… и убоялся, потому, что наг, и скрылся” (Быт.3:10).

Убегание от человека есть лишь второй этап ухода от Бога. Ушедшие от Бога, но еще не ушедшие от человека, близки к возвращению к Богу. Метафизически, уход неверующего в Бога человека от другого человека, есть последняя форма нравственного соллипсизма, раковая болезнь, злокачественная опухоль человечности, развивающаяся не в сторону Божественной истины, а в сторону своего собственного эгоистического существа.

В Бога уверовать бывает иногда человеку легче, чем осознать, что нагота и нищета человеческой души не есть препятствие на пути к Богу, но наоборот, осознание пред Богом своей наготы, есть условие вхождения к Богу человека.

Зло извратило все и страхи служат злу. Страшится человек признать себя духовно нищим и нагим. Сознавая же себя нагим, страшится обратить свое чело и свою вечность (свою человечность) к Богу. И, боясь этого, боится увидеть, обнаружить, где-либо в мире, или в своей жизни, Бога. Боясь же темным страхом Бога, боится увидеть образ Его в другом человеке, ибо образ Божий, есть обличение всякому злу… Так изгоняет сам себя человек от лица Божия во “тьму внешнюю”, где “плач и скрежет зубов”, безысходное страдание не желающей для себя умереть и воскреснуть в Боге человечности.

Ужасом своего несоответствия Богу, в подсознании иногда очень глубоко живущим, объясняется неверие человека, эта темная человеческая боязнь обнаружить у себя, или где-либо в мире, Бога. “Нет Бога!”... “Не может быть Бога в мире, где столько зла и страданий!” – Ведь это психология уже знания о Боге, и уже трепетание пред своим и мировым несоответствием Ему. В неверии есть ужас возможности встречи с Богом. Страх отвергается, душа успокаивается неверием… Так, бегающая только по земле, птица пустынь, страус прячет свою голову в песок, спасаясь от смертельного преследования. – Так человек скрывается в пустоту жизни от своего Творца.

Но в человеке живет всегдашняя возможность возвышения и преображения своего темного страха, влекущего к невозможному, – к сокрытию от Бога. Мы видим в страхе падшего человека и райский отсвет первого стыдливого целомудрия твари: “Господи, отойди от меня, ибо я человек грешный!” Так восклицает, охваченный стыдом и ужасом своей слабости и нечистоты, апостол Петр, после явленной ему чудесно милости на Тивериадском озере. Здесь открывается уже не темное стремление бежать от Святого Святых, но светлое, ангельское сокрывание себя от Него, по любви к Нему, от стыда за себя, от страха за свою немощь и неподготовленность к этой встрече.

И слабое творение, в этом светлом ужасе, уже носит в себе отсвет Рая, радость херувимов и серафимов, закрывающих лица свои от Солнца Любви.

Всякому истинному покаянию грешника присуще чувство святого сокрывания себя от Бога, которое показывает райскую природу всякого человеческого покаяния, как нахождение места своего духовного соответствия Богу. Светлый трепет блудного сына, пред любовью Отца сознающего, что он “не имеет права называться сыном”, это в сущности тот же страх, что и страх апостола Петра после чудесного улова рыбы на Галилейском озере.

Если бы наших человеческих сердец касался только такой страх. Но мы, люди, бываем либо бесчувственнодерзки ко всему, – и к жизни, и к смерти, и к добру, и к злу, – либо чрезвычайно страшливы и пугливы в мире, недоверчивы к стихиям мира, к зверям и людям. И даже само бесстрашие наше часто является не плодом и признаком Вечной Жизни, в нас начавшейся, а только одним из выражений нашего бесчувствия к тайнам жизни и ее святыням.

Не боящийся никаких трудностей жизни и смерти, самоуверенный человек вдруг бывает остро напуган одною возможностью получить выговор властей, вызвать насмешку общества, или, наоборот, не получить отличия, удовлетворения своему самолюбию. Храбрые воины бледнеют от одного слова или взгляда слабой женщины. Темный страх всегда вызывается какой-либо страстью. Этот страх есть всегда следствие неверной любви к миру, к другому человеку, или к себе. Но бывает страх и от душевной пустоты, от потери человеком себя. Этим последним страхом испугался ап. Петр во дворе Каиафы, в присутствии Самого Христа Спасителя. Жизнь готовый отдать за Христа, он (таково следствие самонадеянности) вдруг потерял себя и испугался.

Среди стихий темного страха, современный человек похож на самого примитивного. Чего только не боятся люди в мире! Жизнь современного человека, как и древнего, соткана из страхов, которые проносятся в его душе, как птицы, не всегда отражаясь на экране его сознания. Современный человек не знает всех своих страхов. Но если в его сердце нет полного, невозмутимого мира, – можно сказать без ошибки: страхи, эти дети его человеческих страстей, живут в его душевном доме.

Страхи входят во все двери и окна человека, свистят в его замочных скважинах, наполняют поры жизни. Страхи парализуют деятельность людей деятельных и возбуждают к деятельности недеятельных. Кто не бесчувствен, чего-нибудь да боится, и подчиненные, богатые и бедные, здоровые и больные. Каждый по-своему страшится… Несомненно, что, со всех сторон устрашаемый всяческими привидениями личными, общественными и мировыми, современный человек еще больший раб демонических страхов, чем древний язычник или наивный африканский дикарь наших дней.

Еще недавно множество людей, устрашенных авторитетом “науки”, спешило отречься от высших ценностей своей жизни и культуры, – от Творца своего, от вечного спасения своего, от Евангелия, от своей собственной души… Разве это не был страх перед привидениями? Разве не исчезли теперь все эти детские научные выводы прошлого столетия пред светом нового человеческого сознания, пред новым словом науки, уже не противопоставляющей себя Богу, но скромно осознающей свои пределы?

Человек мучает собственное тело и круг телесных его страхов велик. Тело человеческое имеет свое собственное понимание и счастья, и горя, и радости, и печали. Телесные эмоции бывают для человека новым источником страданий и страхов, – страхов тела и страхов уступить телу. Тело косно, настойчиво и грубо, в отношении духа, оно имеет свою собственную психологию и волю. Оно наступает на дух человека, как лев; связанное духом, обращается в жалкого пса. Оно “от мира сего”, и высших запросов человеческого духа не признает; его приходится принуждать к доброму делу, к молитве, к самоотвержению.

Тело “душевное” (1Кор.15:44) страшится многого. Оно нередко дрожит, в то время, как дух человека остается мирным и преданным в руки Божьи (опыт многих верующих людей, во время воздушных бомбардировок).

Человек страшится и самого себя, боится встретить себя. Ведь найдя себя, человек сможет найти Бога… А Бога человек не хочет встретить. От того зло в человеке хочет, чтобы человек не нашел самого себя, – не нашел бы в себе того, что способно найти Вечную Жизнь. Человек бедный страшится своей великой глубины, и убегает от нее всю свою жизнь. Ускользает от малейшего углубления в себя. Весь бег его жизни вся сутолока, вся динамика его цивилизации, с ее нивелировкой, стандартизацией жизни, ее развлечениями и увлечениями, заботами, планами и энтузиазмом, словно изгоняет человека от Лица Божия и лишает его настоящего человеческого лица… Но “камо пойду от Духа Твоего Господи, и от Лица Твоего камо бежу”!? Этого не понимают ещё многие. Весь порыв неверующего или маловерующего человечества направлен к тому, чтобы бежать от своей глубины и своей тишины, где скрыто подлинное райское блаженство, где Бог встречает человека. Бежит человек от внутреннего своего мира. Куда? В порочный круг внешнего творчества, внешних задач, внешних отношений к людям, внешних проходящих успехов, мгновенно возникающих и никогда не насыщающих радостей.

Человек все более боится остаться наедине с самим собою. Он уже больше не смотрит на звезды, не задумывается в тишине над своей жизнью. Глубина его души, могущей вместить великую любовь и в ней Самого Творца и все творение, – в сущности, самое радостное, но для него – самое жуткое видение.

Человек боится глубины своего бессмертного “я”. Он боится своей абсолютности, своей “способности на все”, возможной бездны своего преступления и своей предельной самоотдачи Богу.

И во всем страшится человек боли своей. И – еще – неизвестного, как новой неожиданной боли. Страшится он и самого страха своего, ибо страх есть опять боль; и радости даже иногда страшится человек, ибо радость неверна и уходя приносит новую боль; человек может страшиться даже радостных своих надежд. Сокровенны глубины человека, таинственно безбрежен мир его духа; можно сказать: такой дух, как человеческий, мог быть дан только бессмертному человеку.

Научная психопатология и психотерапия слишком отвлеченно (и потому неверно – вне критериев добра и зла) исследуют область бессознательного, и оттого, даже в самых тонких своих анализах, не могут коснуться настоящих тайн жизни человека. Дорога к этим тайнам озарена только Божественным Логосом.

Светлые страхи рождаются от – страха Божия, этого начала всякой мудрости. Благоговение, трепет веры и сладость надежды окружают сердце человека острой болью и блаженством светлого страха.

Любящий волю Божию более своей жизни, страшится сделать что-либо в мире “от себя”, а не “по Богу”, сделать, что-либо так, значит для него причинить себе мучение. И человек трезвится, осторожно ходит, и наполняет мир только благоуханным медом высшей, – настоящей своей жизни. Человек страшится греха, но не как внешней, роковой силы, а как чего-то “конгениального”, созвучного своей слабости… “Не введи нас (нашу слабость!) во искушение (во испытание), “не подвергай ее экзамену”, просит Бога смирившийся человек… “На аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия”, отвечает человеку Бог. Эту истину 90го Псалма знает верная Богу душа и не боится, ни тьмы мира окружающего, ни своей. Она боится лишь одного: страшно огорчить Любимого! Это – страх учеников Христовых. Человек тогда страшится уже не мучений своей неверности Богу, но – потери этих мучений; страшится мирных и безболезненных для себя нарушений божественной воли. Это – высший круг страха, вводящий в небесную гармонию и эту гармонию в человеке охраняющий. Светлый страх вдохновляет и живит человека своей мукой.

Окрыленный, подъятый этим страхом божественной любви, человек обретает свободу от греха и освобождается от низшего круга мучений страха. Так начинается человеческое воскресение – уже на этой земле.

Опыт “различения духов”, о котором говорит ап. Иоанн (1Ин.4:1), есть опыт и различения страхов. Всякий страх всегда вдохновлен каким-то духом. Темные страхи гнетут, смущают, обессиливают, убивают. Светлые страхи собирают душу, очищают, вводят в мир Святого Духа.

Темный страх есть недостаток любви к Богу и к ближнему. Любящий перестает страшиться. “…Любовь побеждает страх” (1Ин.4:18). Как свобода движения побеждает скованность, так любовь побеждает страх. Чистая, сыновняя отданность человека Богу, или братская отданность сердца другому человеку, побеждает страх себялюбия, захалаживающую, леденящую муку сердца. Но это относится только к истинной любви. Неверная, движущаяся страстью или похотью любовь не знает бесстрашия; она не побеждает страха, но усиливает его, ибо усиливает самость человека. Даже материнская любовь, одна из высоких и жертвенных любовей этого мира, лишь в одухотворении и возвышении к Богу себя и любимых, побеждает свой естественный страх.

Полное освобождение от естественных и темных страхов достигается только через то, что Евангелие называет: “Освобождение Сына”, – когда сын, т.е. Божий человек освобождается в самой душе человеческой, и совершает это освобождение Сын Божий. “Освобождение Сына” совершается чрез вытеснение из человеческой души какой-либо страсти и тем самым связанного с нею страха. Иногда всех страстей и всех страхов. Тогда тени уходят из души; и даже тени теней ее покидают.

Св. Иоанн Златоуст говорил, что для него было бы ужаснее вечных мук – увидеть кроткий лик Господа Иисуса Христа с печалью отворачивающийся от него… Вот психология истинной веры: страх огорчить любимого Господа, не принять с безмерностью духа – Его безмерную любовь.

Ни Иоанн Златоуст, ни другие праведники, не были конечно свободны на земле и от обычных страхов человека, “в мире живущего и плоть носящего”. Лука, спутник Павлов, говорит в Деяниях, что Ангел явившийся ап. Павлу на корабле, во время ужасной бури, сказал: “Не бойся Павел, тебе должно предстать пред Кесаря”… Несомненно, ангел из своего духовного мира видел, что у апостола был тогда и некий плотский страх. Мы видим далее, как, идя узником по Аппиевой дороге к Риму, престарелый апостол “ободрился”, увидев тамошних братьев. Так человечно описание этой немощи апостола. И не раз он испытывал беспокойство. “Когда пришли мы в Македонию”, “плоть наша не имела покоя, но мы были стеснены отовсюду: отвне – нападения, внутри – страхи” (2Кор.7:5).

Ветер мира рябил страхом поверхность и этой до конца богопреданной души. Но он не помешался апостольскому делу. В этом открывается сила Божия, действующая в преданной Богу слабости человеческой. Вся красота человека в том, что ничто не в силах удержать его от дела Божьего в мире. Мир ищет “сильных” и – рассеивает их, как прах. Творец приближает к Себе “слабых” (в их собственном сознании), ибо, только правдиво осознавший себя слабым и нуждающимся в силе Божьей, может принять, в этой правде своей, силу Божию.

Напрасно человек страшится умирать в Боге, т.е. до конца посвящать себя и все свое Богу. Ему не надо пугаться, ни мнимой великости своих усилий и жертв на путях к Богу, ни своих слабостей и страхов на этих путях, как непереходимых бездн. Чрез все эти бездны переносится человек силой Божьей, когда это надо, для дела Божьего и человеческого дела в мире. А – не надо, и – человек вновь стоит у бездны своей, бессильный и блаженный в своем бесстрашном ничтожестве.

Верная и в желании верности пребывающая душа, остается всегда в светлой настороженности – не узнать воли Божьей; или, зная ее, в чем-либо изменить ей. “Не введи нас во искушение”, – молитва правдиво осознающих возможность своего невнимания, своей рассеянности, своего увлечения второстепенным в мире, своего падения… Чувство своей слабости у христианина никогда не переходит в inferiority complex.

Наоборот, это чувство является крылом веры, мужества и утверждения в Боге. Учитывая свою слабость и слабость всех вообще людей, и паутинность всего бытия мира, человек ни в чем, ни на себя, ни на что-либо “от мира сего”, не полагается; ни в чем земном не утверждает своей последней надежды. И никогда не обманывается.

Сила “страха Божия” рождает в душе отталкивание от зла и влечение к правде. Живущий в свете этого страха, видит в своем сердце все тени. И, чем больше вмещает в себе свет Христовой любви, тем яснее он видит малейшую свою неверность Богу и горячее ненавидит всякое приближение греха к своему сердцу, справедливо видя даже в малейшем грехе, средостение меж Богом и собою. Это постоянное внимание к себе, и рождающаяся от познания движений воли своей, светлая ненависть к себе, совсем не похожа на ту ненависть к себе, на которую способен, в отношении себя, человек любящий только самого себя. Есть, евангельская ненависть к себе, и есть демоническая. Человек, живущий во зле тоже способен подчас искренно ненавидеть себя, презирать и опасаться сам себя за недостаточное свое совершенство во зле. Убийца, устрашившийся, в совести своей, убить свидетелей своего преступления, способен презирать себя за такое “малодушие” и даже “каяться” в нем. Преступник, не сумевший скрыть следов своего преступления может ненавидеть себя за этот промах. Таких нравственноперевернутых ходящих нравственно – “вниз головою” людей, змей зла жалит конечно уже, по заповеди Божьей, не “в пяту”, а – в самую голову. Мы видим в мире людей сознательно приучающих и даже принуждающих себя быть неприветливыми, грубыми, каменными и гордыми с другими людьми (даже иногда особенно с домашними своими); боится тогда человек иметь, или даже только показать какое-либо участие к другому человеку. Развитие этого чувства и его техническая организация: современный концентрационный лагерь.

Особенно трудным становится нравственное состояние человека, когда его душа, словно зараженная апокалиптической “трихиной”, включается в какое-либо коллективное зло мира. Тогда люди начинают ненавидеть друг друга и истреблять в силу внешних признаков крови, расы, класса, происхождения, или в силу различных изменяющихся в мире идей. В коллективном зле нравственная извращенность имеет больше поводов для самооправдания, хотя самооправдание, психологически, не требует обычно никаких поводов.

Боится человек, не верящий в мир вечных ценностей, и реальностей духа, быть добрым, честным (“обеднеешь”); опасается быть искренним (“посмеются”) правдивым (“обманут”), добрым (“будут эксплуатировать”)… Жизнь скрывается под корой лицемерия и условности. Все делается двоящимся и полуправдивым. В мире разливается инфернальный свет, – не от Солнца – Христа, а от фосфора человеческих мозгов и костей…

Вспоминаются большие ночные воздушные бомбардировки. Огромная фосфорическая пустыня мертвого света, нечеловеческих огней, адских звуков и одновременно какойто тишины, лунного безлюдия… Кто хотя бы раз видел нечто подобное, не забудет этого неживого света от “елок смерти”, светящих над обреченным местом земли, блеска орудийных молний в зареве взрывов и пожаров… Таков свет мира, противосветящий Христу; это есть одновременно и суд над миром, экстериоризация его неистинных мыслей и желаний, – всех полуправд его жизни.

От многих душ человеческих в мире, тянутся к небу темные струйки, копоть страстей гордости, алчности, злобы, зависти, вожделения… Эта копоть ежедневного бытия сливается под небом в огромное черное, как воронов крыло, облако. Оно распростерто над человеческой жизнью и историей. От него идет по земле тень страха. Этой тени не видят только бесчувственные, опьяненные собою люди, или объятые божественной любовью…

Главное страдание ушедшего от Бога человека, есть самолюбие. Безблагодатное страдание рождается в кругу неосиянной Богом любви, прелюбви.

1) Любовь к неверной и ничтожной славе своей в мире; 2) Любовь к неверным и быстро проходящим ценностям, и 3) любовь к телесным наслаждениям и внешнему покою; эти три прелюбви человеческие соединяясь в одном круге, откидывают в мир люцеферианскую тень страха.

“Душа горделивая есть раба страха; будучи самоуверенной, она боится всякого шороха и даже теней” (Лествица, Сл.21, гл.4). “Боязливость есть уклонение от веры в ожидании неожиданностей” (гл.2). – “Хотя все боязливые тщеславны”, говорит св. Иоанн Лествичник, – “однако же не все небоязненные смиренномудры”, – “и разбойники, и гробокопатели не боятся” (гл.6).

Первую прелюбовь, окружает страх бесславия, бесчестия, или не получения от людей желаемой чести. Это боязнь увидеть невнимание к себе, к своим способностям, талантам, совершенствам. В этом состоянии, как пьяницы вина, люди ищут одобрения себе и признания, со стороны других людей, даже тех, к которым они совершенно равнодушны. Художник, или политический деятель, свысока относящийся к “толпе”, (себя из нее выделяющий), в то же время жадно ищет у этой толпы себе признания и поклонения, боясь не найти этого. От мнения других людей, человек часто ставит в зависимость свою жизнь. Здесь одна из тяжких цепей общего рабства. Как идолы, одни люди постоянно ищут себе от других людей признания, почета, внимания и уважения. Не заботящиеся о славе Божьей, остро заботятся о своей славе и чести. Мучительный огонь тщеславия и жажды похвал загорающийся в сердце, сжигает разум. Различны степени и виды этого общечеловеческого, а лучше сказать бесчеловеческого вожделения, и страхов с ним связанных. У правителей и политиков они выражаются в одном, у людей искусства в другом. В то время как истинные художники, литераторы и музыканты боятся только солгать в своем искусстве, не выразить его последней правды (таков страх и настоящих ученых), поверхностные деятели искусства боятся только неблагоприятной оценки своих произведений, отсутствия похвал и покупателей. Не поверхностной критики они боятся, а всякой критики, воспринимая ее, как намеренное унижение их личности. Опьяненный страстью самолюбия и славолюбия, становится врагом самому ценному и умному критику. Лишь возвышенное, бескорыстное (“аскетическое”) отношение к искусству, обращение его на служение Богу, и правде Его в мире, сохраняет и спасает человеческую личность художника от разложения. Тончайшие ответвления славолюбия опускаются глубоко в подсознание человека особенно находящегося, в силу своего дела, в наибольшей зависимости от мнения окружающих.

Всегда человек зависит, в той или иной степени, от жизни других людей; но задача и цель человека в мире состоит как раз в том, чтобы переходить, из низшего плана зависимости от людей, в высший. Человек призван быть в зависимости не от их случайных взглядов, и окружающих его настроений и пристрастий человеческих, а от подлинной судьбы всякого человека, от той глубины его жизненного пути, которая только начинается на земле. На пути своем в вечность всякий человек может быть поддержан и укреплен другим. Здесь наша истинная круговая порука, цепь светлой нашей зависимости друг от друга.

Служение человеку (не его случайным мыслям, желаниям и слабостям) есть самая благородная и высшая форма зависимости от этого человека. Мы никогда не бываем независимыми в мире. Даже самая высшая форма презрения к окружающим – ницшеанская повесть о “сверхчеловеке” – не появилась бы в мире, если бы не было этих “окружающих” автора и слушающих…

Зависеть от людей, служа им, во всех формах и на всех путях жизни, есть путь подлинной славы человеческой, славы в Боге и вечности. “Не нам, не нам, а Имени Твоему Господи, даждь славу”! – вот путь истинной человеческой славы. Чего тогда устрашится человек? Всякое неуважение к себе со стороны других, даже бесчестие, он примет с чистой и кроткой совестью на путях своего посильного и искреннего служения всем. Живя в мире, этот человек свободен от первого главного человеческого соблазна, – от любви к своей ничтожной, неистинной славе.

Искание этой славы змеится на многих устах и играет во многих глазах человеческих. Вдохновляют себя люди, на краткое время земной жизни наркозом этой славы. “Пес, лижущий пилу, услаждается вкусом собственной крови, не понимая всего вреда, который он себе причиняет”, определяет св. Иоанн Лествичник тот вред, который люди приносят сами себе вожделевая неистинной славы в этом мире, забывая настоящую свою славу, приходящую только от Бога. И в области духовной, религиозной, человек не освобожден от искушения этой славы и от страхов с нею связанных. Здесь, в области самых высоких ценностей, дух славолюбия может приобрести особенно тонкое и неожиданно опасное для души выражение. Постоянное предупреждение, раздававшееся из уст Господа Иисуса Христа, книжникам и фарисеям, – “садиться пониже”, показывает, что в духовной области, не меньше, чем в другой, человек может легко найти пищу своему тщеславному “я”, и устрашиться, что ненасытная природа этого “я” останется голодной и бедной. “Трубить пред собою”, радоваться собою самим придуманной или миром подаренной славе, свойственно не только императорам, маршалам, политикам и художникам. Самая тонкая, по “гнилости” своей слава подстерегает служителей Церкви, Божьих слуг, на их путях… Саломия, мать апостолов Иакова и Иоанна, устрашилась, что ее сыновья не получат в Царствии Божьем достаточно высокой (поземному ею понимаемой) славы. Кланяясь Спасителю, она просила Его дать ее сыновьям место “по правую” и “по левую” Его сторону, когда придет Его Царство. “Не знаете, чего просите”, был ответ Спасителя, – не только ей и своим ученикам, но и всем людям, боящимся не прославиться пред другими людьми славой этого мира.

Другая прелюбовь, порождающая демонический страх есть страсть к богатству, деньгам, имениям и вещам… Откровение возвещает, что “корень всех зол есть сребролюбие”; иначе сказать – ненасытное вожделение материального. Вожделение материального есть другой из самых острых страхов, терзающих человечество. Страх потерять, или не приобрести. Страхи эти – порождение убийственных для душ чувств скупости и алчности. Скупой страшится потерять то, что он имеет; боится поделиться кратковременным своим имуществом; алчный, страшиться не воспользоваться случаем, возможностью и временем обогащения. “Время деньги”, девиз алчного, написанный на его лице и на стене его конторы. Алчный не понимает, что не время является деньгами, а деньги являются сконденсированным, кристаллизированным временем, умножаемым в руках человека, для лучшего его посвящения Богу и ближнему. Богатый, чрез милостыню, умножает, например, время своих молитв, своего добра, своей верности Богу. Чрез жертву, т.е. любовь, материальная ценность становится и небесной, духовной ценностью. Время бесконечно дороже денег и деньги имеют ценность лишь для знающего духовную тайну времени. Творец хотел бы все деньги обратить в любовь, умножить чрез них время любви. А зло хочет, при помощи преданных его духу людей, все земное время, данное для возрастания в любви Христовой, – превратить в деньги. Оттого Промысл Божий так устраивает, что, когда денег (не обмененных людьми на добро и любовь) оказывается в мире слишком много, – они теряют свою ценность и происходит так называемая “девальвация”, сокращение денег, и время освобождается для любви. Но люди, увы, опять бросаются менять время на деньги, все снова и снова боясь “упустить время”. Кружится, бежит, мечется человечество в погоне за деньгами, этими “призраками бытия”, страшась не поспеть схватить наибольшее количество этих призраков… Войны мира ведутся из-за наживы, из-за страха упустить ее или не приобрести. Все войны – порождение этого страха. Они есть гораздо более дело страха, чем бесстрашия и мужества. Причины войн укоренены в метафизическом страхе народов, от которого люди хотят закрыться мужеством войны. Страх настоя крови, как страх отчаяния пред бесповоротностью истории, лишенной света Вечности.

Древний “золотой телец”, принимающий все более “жидкую” и даже невидимую ныне “атомическую” форму, устрашает страны и континенты своей немилостью к ним и бросает их друг на друга.

Техника ускоряет производство материальных ценностей, но ускоряет и процесс их уничтожения. Змея материального пожирает свой хвост. Хронос неблагодатного времени, обращаемого лишь в материальные ценности, уничтожает своих детей. Цивилизация, неуравновешенная и не скрепленная Божьим Духом и высшим смыслом жизни, ведет к гибели человечество, все более усложняет, затрудняет и разоряет свой собственный мир. Человечество, не желая причащаться Тела и Крови Христовой, пожирает свою собственную плоть и пьет свою кровь, и боится истинных пророков, желающих оторвать его от этой автоантропофагии. Люди призывают к себе ложных пророков и вождей, давая им всю власть над собой, лишь бы не мучили они его Божьей Правдой, не пробуждали бы в нем светлого страха пред Божественной Истиной.

Богатые бояться обеднеть. Бедные – пропустить удобное время захвата имущества богатых. Если сокровища накоплены, человек боится, не зная куда их спрятать, – дом может сгореть, земля быть отнята, акции обесцениться, банк – обанкротиться, несгораемый ящик – быть взломанным. Нет нигде и ни в чем уверенности. Более того, всюду полная неуверенность или совершенно верная гибель… Как раненный зверь мечется человечество под грохот своих бомбардировок, в зареве своих пожаров… Все рушится и пропадает. Дом, вещественный, как и дом душевный, построенный на песке безверия в Божественную Жизнь, обращается в кучу мусора… “Мое только то, что я отдал” (Св. Максим Исповедник), – мудрость открывающая бессмертие чужда духу мира. Чрез уста своих пророков и мудрецов мир все говорит и говорит свою древнюю истину: “мое только то, что я не отдал”, или то, “что я взял у другого”. И все по-новому, в каждом поколении верят этой непрестанноопровергаемой, и, каждой смертью человека, разрушаемой истине. Судорожно прячет человек свой хлам, свой сор и видит, как вырывается у него из рук этот хлам, этот сор и уничтожается. Жизнь исходит пеплом, молью, ржавчиной, гниением, разложением, взрывами, распоряжениями суровых властей.

Получив полное удостоверение в жизненности евангельской истины многие люди все же не хотят ее видеть. Привыкнув к непрестанной потере всего, они заменяют бывшее свое имущество надеждой на будущее и живут, боясь расстаться с этой надеждой, с призраком призрака. Сребролюбец все продолжает в мире бояться “черного дня”, не страшась черной вечности.

“Боязливых же и неверных” (Откр.21:8) “участь в озере, горящем огнем и серою”. Пророчество это, произнесенное любимым учеником Небесной Любви, есть уже откровение о современном мире и человеке. Весь этот мир, с его уничтожаемыми ценностями, войнами и пожарами, есть в сущности “озеро горящем огнем и серою”. И участь боязливых и неверных (боязливых, от своей неверности Богу, и неверных от боязливости своей) – не иметь выхода из этого озера. Ибо выход из его “огня и серы” дает лишь Сказавший: “Я дверь”…

Любовь к плоти другого человека и к своей плоти, и поставление ею слепых, природных и ниже природных велений центром своих интересов, есть новый океан человеческой бессмысленности, из которого истекают новые реки человеческих страхов.

Любовь к себе и к своему телу, в истинном духе и разуме, не противоречит любви к Богу и к другому человеку. Мерилом любви к ближнему поставлена любовь человека к самому себе. Но человек утерял дух правильной любви к себе, и оттого утеряна им любовь к Богу и ближнему. Мало кто из людей любит себя по-настоящему, как зерно вечности и храм Духа Святого. Инстинкт борьбы за свое существование и наивысшее благо, присущ не только всему организму человеческого тела, но и каждому из его чувств. Органы обоняния, осязания, зрения, слуха, вкуса, – все чувства тела ищут приятного для себя плотского раздражения и опасаются раздражений неприятных. Эти процессы проходят и в сознании, и в подсознании человека.

Если “сокровенный сердца человек” (1Пет.3:4) не принял еще в себя Жизни, не загорелся и не согрелся этим огнем, он всегда находится (хочет ли он, или не хочет) под непрестанным воздействием велений и страхов своей плоти, и проникается специфической “плотской” мудростью “века сего”, духа истины не имеющей. Не соглашающийся жить Христовой верой, по законам Евангелия, человек, делается существом более низким и менее чистым, чем любое из животных. Данное для высоких целей умножения земного (и небесного) рода “сынов Божьих”, родовое средство, обращается у человека не верного, в ненасытный очаг ложноострых, а на самом деле тупых и никогда человека не насыщающих переживаний, оставляющих в глубине человеческого сердца осадок, болезненную оскомину, страх и страдание. Утончая свою чувственную плотскую радость, в жизни и искусстве, человек думает, что “утончает свою жизнь”. Но волна новых страхов и страданий разрушает и обессиливает призрачное его счастье, построенное на плоти. Человек чувственный боится за свое счастье, предчувствуя его мимолетность и сердце его страдальчески ловит плотское счастье, как воздух – рыба, выброшенная на песок. Бесчисленные болезни, слабости, несовершенства, долгий, сравнительно с животными период младенчества, созревания, старости и умирания держит человека все время в русле плотских страхов, ущербности и страданий. Эти страхи, как маяки, призываются вести человека к той истине, что он не только житель земли. В уразумении этого состоит вся печальная наука человечности.

“Как нельзя раз навсегда наполнить чрево, так нельзя и преодолеть боязнь. По мере возрастающего плача, удаляется она, а по мере оскудения плача, мы делаемся боязливыми”, говорит св. Иоанн Лествичник, имея в виду, конечно, не плач от страха, а благодатный плач от любви к Богу и молитвенный плач о своей неверности Ему. “Кто стал рабом Господним, тот будет бояться одного своего Владыки; а кто еще не боится Его – часто приходит в страх и от тени своей”.

Один из аргументов воинствующего неверия созданный для доказательства ничтожности религиозных переживаний, есть произведение религии от примитивных дикарских страхов. Первобытный человек, по этой теории, пугаясь таинственных явлений природы, из чувства самосохранения, начал обоготворять их и поклоняться этим явлениям, как богам; из таких дикарских страхов будто бы родилась религия, обросшая после классом жрецов-священников, начавших эксплуатировать религиозное чувство человечества, ради своего материального прибытка… Данная аргументация не только не объясняет религии, но она не объясняет и страха. Она объясняет только одно из примитивных переживаний человека, в связи со страхом. Данное же явление метафизической порабощенности примитивного человека страхом, свидетельствует не о том, что хочет из него вывести теория неверия, а о гораздо более глубоком явлении первобытной жизни человека; о нем была у нас речь в начале нашего исследования. В человеке существует целый ряд, целая клавиатура, пневматологически различных, между собой не схожих, страхов. Начинаясь в сфере низкой, грубой, дисгармонической, душевное переживание, связанное со страхом, растворяется в высочайшей и тончайшей гармонии небесного мира.

О каком страхе, будто бы породившем религию, говорит безбожие? Оно говорит о страхе самом примитивном. Конечно, не из этого жалкого, тупого и темного страха создались и вышли высочайшие переживания человечества, его чистые, светлые религиозные созерцания, постижения и деяния. Только лжерелигия, как и само безбожие выходит из темного страха, так же, как и из мрачного тупого бесстрашия. Светлая религия, religio – связь человека с Творцом рождается из высокого, чистого страха Божия и вводит человека в высшее, светлое бесстрашие.

Беспокойство антирелигиозников пред одной только мыслью о Боге, есть явление как раз того демонического страха, которым создавались и одухотворялись все ложные религии, сковывавшие чувства истинной человечности. Да, идолослужение двигалось таким страхом. Но не только один темный страх создавал даже языческую религию. В некоторых формах и языческой религиозности можно найти несомненно начальные элементы и подлинно религиозного страха.

Страх матери, боящейся разбудить своего ребенка, страх мужа – потревожить больную жену, страх человека предать своего друга, изменить своему слову, супружеству, выдать тайну другого, оказаться неверным своим собственным убеждениям, – все эти, хотя и нерелигиозные, но уже этические страхи, востекают в религиозное сознание.

Подлиннорелигиозная жизнь человека всегда была и является подсознательным и сознательным раскрытием в человеке истины его великой недостаточности и неполноты пред Божественным Бытием. И религия прежде всего есть правдивое, горячее признание необходимости восполнения своей жизни благом высшим и абсолютным.

Сущность и частичная правда всех древних, языческих религий, даже совсем примитивных и пневматологически темных, заключается не в их неверной философии, не в их наивных, частью детских и ложных, антропоцентрических и демоноцентрических представлениях о высшем бытии, и не в культовых переживаниях, с этими представлениями связанных, но – в обнаружении и утверждении в человеке чувства религиозной метафизической его зависимости от более высокого, лучшего и могущественного бытия.

Развитие религиозного сознания в человечестве можно уподобить постепенному развитию отношений ребенка к азбуке; сначала ребенок ничего не видит в ней кроме сливающихся темных пятен; потом начинает различать отдельные буквы, постигая их и звуковой их смысл; после научается читать целые фразы и понимать их, и наконец, в одном акте познания, схватывает содержание целой книги, многих книг. Во всех религиозных переживаниях есть одна правда, без которой нет, ни религии, ни даже псевдо религии. Эта правда есть признание высшего мира и своей зависимости от него. В этом первичном смирении человеческой души – начало всех религий. Совершенство же религии зависит от того, кого и что люди почитают выше себя, пред кем и чем преклоняются, пред какими истинами благоговейно смиряют свое сердце. Поклонение крокодилу, корове, быку, змее, или планетам – не возвышает человека в Царство Божие. И от того есть религии, которые не возвышают, а метафизически снижают, деградируют, духовно убивают человека… Оттого апостолы и проповедники Евангелия воюют не с неверием только, но и с ложной верой. И уравнение всех вер и истин есть признак омраченности сознания человеческого.

В религиях, как и в людях, различны бывают степени духовной чистоты и высоты.

Абсолютной религией, апофеозом истины и духа можно назвать только одну веру в Бога Воплощенного Христа Иисуса, не ставящую никаких пределов совершенству человека. – “Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершен есть”.

Чем выше религия, тем с более высоким страхом она сопряжена… И потому утверждение, что религия порождена “страхом дикарей”, есть дикарское понимание, и религии, и страха.

Духовно-истонченная душа способна остро затрепетать, приближаясь к высшему миру… Демонический мир ей уже чужд, а ангельский еще не сроден, в его слишком чистом выражении.

Близкая к небу душа способна испугаться и ангелов, хотя отличие приближения ангелов от приближения демонов, – именно в отсутствии тогда всяких страхов и нахождении на человека мира, смирения и любви…

“От присутствия невидимого духа приходит в страх тело; от присутствия Ангела душа смиренных радуется”, говорит Св. Иоанн Лествичник. Ангелы вызывают высокий трепет, глубоко отличный по своему духу и последствиям, от страха, вызванного демонами. Этот именно страх и можно назвать страхом несоответствия. “Не бойся, Захария, ибо услышана молитва твоя” – сказал отцу Предтечи ангел Господень, когда Захария, увидев его, “по правую сторону жертвенника кадильного”, “смутился и страх нашел на него” (Лк.1:1112)… “Не бойся Мария”, сказал Ангел Пречистой Деве, являясь пред Ней (Лк.1:30). Смиренные и чистые сердцем пастухи “убоялись страхом великим”, увидев Ангела, но услышали от него: “Не бойтесь, я возвещаю вам радость, которая будет всем людям” (Лк.2:10).

Дух человеческий по-особому трепещет, прикасаясь к миру вышеестественному, и по-иному страшится мира противоестественного.

“Не бойтесь, это Я”, должен сказать Воскресший, близким Своим ученикам, чтобы успокоить их, страшащихся безмерной истины Его Воскресения.

Приближаясь к последней тайне – тайне страданий и ужасаний Богочеловека, мы должны совсем умолкнуть. Наш ум слишком ничтожен, слишком засорен низшими человеческими понятиями, выросшими из неведения, а сердце узко любовью. Мы не в силах, даже отвлеченно, коснуться той бездны ужаса, в которую искупительно для мира погрузил Себя, Свои последние часы земной жизни, Господь Иисус Христос. Евангелие говорит, что в Гефсиманском Саду Он “тосковал и ужасался”… Его ужас был ужасом нашего отпадения от Небесного Отца и ужасом принятия на Себя нашей оторванности от Отца. Соединенный во всем с волею Отца, Богочеловек, Господь пришел принять, искупить и исцелить все человеческие страдания, вышедшие из отпадения человека от Бога. Он взял все страдания человечества в прошлых и будущих веках; вся мука оторванности от Бога – осознанная и неосознанная человеком в мире – вошла в Его безгрешное естество, совершенно во всем соединенное с Отцом… Его ужас Гефсиманский и Крестный был не только Его, Иисусовым ужасом, но и ужасом причисленности к ужасу отпадения от Бога и гибели всех людей, народов и веков… Это был ужас подъятия на Себя ужаса мира без Бога и завершился он в последнем искупительно-смертном миге голгофской разорванности: “Боже мой, Боже мой, вскую Мя еси оставил!”... И ныне во Христе принимает всякий человек на себя отблеск этого самого ужасного и самого светлого в истории человечества мига, – мучительную боль – не своего страха…

Страх есть агония души, от Бога отлучаемой, или себя отлучающей. Страх есть агония одиночества… Безгрешному и всегда пребывающему с Отцом надо было пережить непостижимое отлучение от Отца за всех отлучивших себя от Бога – чрез грех. Человек без греха, Иисус взял проклятие за грех, тяготевшее на всем человечестве и пронес его узкими вратами Своей жизни и смерти. Это проклятие отлученности от Отца и последнее одиночество всего и всех должно было сойти на Единого Безгрешного и вызвать невыразимый ужас Его искупительной муки. Неразделимое, неразсекаемое Богочеловечество нераздираемо раздиралось и неразсекаемо разсекалось в Нем, искупая, восполняя Собою нашу разделенность с Отцом… “Ранами Его мы исцелились” (Ис.53:5).

Оттого всякий страх связан с одиночеством души, с ее сиротливостью, бездомностью и беспомощностью в мире. От оставленности человек страдает больше всего и ее он мучительнее всего боится. Страх есть отрицательное выражение оставленности. Положительное выражение этого состояния есть вера в Бога и молитва.

Неверующий в Бога и к Богу не обращающийся, не чувствует своей оставленности и не понимает своего ужасного одиночества в мире. Он слишком доверяет реальности всех своих материальных контактов с миром. Ему кажется, что ему “более ничего не нужно”; он доволен всем, а если и не доволен, то мелко, несущественно. Начало веры в Бога есть пробуждение существенного, метафизического недовольства собою, святого недовольства этою жизнью… “Не любите мира ни того, что в мире” (1Ин.2:15), это есть отрицательно выраженный завет любить уже в этом мире “новое небо и новую землю”.

Одиночество дано человеку, как высшее духовное общение, спасение от животности и стадности. Но одиночество человека должно быть также спасено и освящено, как общение. Страх Божий – путь спасения и одиночества.

Избавить его “от страха ночного” просил на своей молитве бесстрашный победитель Голиафа и еще более бесстрашный победитель своего греха – Давид; и услышал слова, которые передал всем векам и поколениям страшащихся людей: “Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке”. Этот “ночной страх” – посещает не только спящих младенцев, но и бодрствующих ночью в пустыне подвижников молитвы, ничего, кроме неверности Богу, не боящихся.

“Мужайтесь”, – ободрял Спаситель учеников Своих. “Мужайтесь, ибо Я победил мир”. Мужайтесь, отгоняя свой страх, не пуская его в свое сердце; мужайтесь и в самом страхе своем, возрастая в терпении, неся мужественно страдание своего страха, как метафизического ожога души. Это страдание может быть тоже страданием за Христа.

Страх испытывали и апостолы; они все бежали после предания Господа. “Тогда все ученики, оставивши Его, бежали” (Мф.26:56). У Креста с Матерью Господа был только Иоанн. Ранее тоже апостолы устрашались. Человеческое воображение, управляемое чувствами, опытными лишь в земной реальности, служит часто страху человеческому. Ап. Петр сделал уже несколько шагов по бушующему морю навстречу к своему Учителю, но был побежден своим воображением, построенном на ветхом опыте чувств, и стал тонуть; но был восстановлен в опыте чувств новых, сообразных всемогущей силе его Позвавшего.

“Ожог” страха в сердцах людей, верующих бывает признаком еще не полной их настроенности на звуки небесного мира, симптомом существующего еще в них разлада меж “ветхим” и “новым” человеком, – разлада, иногда оканчивающегося лишь в преддверье нового мира.

“Дано мне жало в плоть… чтобы я не превозносился” (2Кор.12:7). “Жалом” этим, в жизни людей духовно одаренных, бывает и страх. Мучительно стыдно бывает христианину сознавать, что он еще чего-то страшится на земле, кроме своей неверности Господу. Но, чрез этот смирительный, лекарственный страх, он лучше понимает, что все доброе в нем – не от него.

Страх есть и проекция подсудности человека. Радостный, для всякого верного Богу человека, Суд Божий, есть одновременно и Страшный Суд. Бездонная, невыразимая немощь человеческая трепещет от близости последней невыразимой Божьей Правды. Радует и ужасает человека эта Правда; радует она силой спасительной своей любви; ужасает силой своего крестоношения в этом мире, а также своего совершенства.

“Ей гряди Господи Иисусе!”… восклицают ученики Слова. Жажда торжества последней правды сильнее в них страха пред своей немощью и возможностью своего испепеления от встречи с этой Правдой. Но и другие звуки входят в гармонию последней богопреданности: “Господи, не готов я”… – “освяти, очисти, укрепи”. И это есть апостольское слово: “отойди от меня Господи, ибо я человек грешный”… Бывают прокаженные, которые простирают руки ко Христу, чтобы исцелиться навеки; и бывают прокаженные, так же алчущие Его, но отходящие в сторону от Его путей и только плачущие от радости, что Он – в мире. Они страшатся замарать гноем своим песок под ногами Его. И это есть – любовь! Сквозь радостные слезы смотрят они, как Господь их – исцеляет других и принимает в Свою Блаженную Церковь таких же измученных жизнью, как они, но они сладко страшатся подойти ко Господу, дохнуть на Него смрадным своим дыханием.

Много мелодий в музыке страха… В момент ухода из этого мира, страшно бывает человеку, трудно бывает многим людям, совлекаться, снимать с себя все “здешнее”, телесное, земное и мнимо-внутреннее, “психологическое”, – все земные одежды души. Страшно обнажаться метафизически до конца. Трепещет дух, слишком привыкший к своей страннической палатке – к своему телу, к его плотским мыслям, чувствам и желаниям. Смерть – молниеносное разорение мира и обнищание… Готовился ли человек к этому? Здесь зарождается и воспламеняется дикий ужас, для людей, живших бездумно и бесстрашно, – окамененно стоявших в этом мире пред вечностью и Солнцем ее, “не заходившим, ни днем, ни ночью”.

Если на земле, при смене политических режимов, люди так страдают от своей связанности с “упавшим” режимом, и так часто трепещут, предчувствуя близкий над собой суд, – сколь более это происходит при падении всего “режима” этого мира в жизни человека… Ведь падение это не только предсказано Богом, но и удостоверяется опытом всех земных поколений.

Мы сейчас живем на земле, во всех странах при старом режиме. Идет, не замедлит прийти “новый режим”, новый порядок, новая власть, власть абсолютных Божьих Законов. Дальновиден поверивший этой истине. Смена может произойти каждое мгновение, – ночью, во сне, или днем на улице… Но лучшая смерть для человека, это, конечно, после подготовки, при ясном сознании умирания всех ценностей этого временного существования и рождения человека в мир духа. Надо заранее сдружиться каждому человеку с теми мудрыми и добрыми властями, которые придут на смену греховным эгоистическим властям этого мира, страстям этой временной жизни.

Слишком связанный со “старым режимом” этого века, человек оказывается виновником войны против Бога. То, что произошло на наших глазах с побежденными после мировой войны, и с их властями, – только причта того, что произойдет, когда весь этот мир Богопротивления проиграет войну Богу.

Глубина личности нашей должна быть, в момент смерти, выявлена до конца. Все темное и нечистое должно быть нами снято, как негодная одежда. Метафизически-обнаженными, нищими до ужаса, уничтоженными до последних пределов, до возможности блаженства только в Боге, должны мы встать пред правдой иного мира… “Вечери Твоей тайной, днесь, Сыне Божий, причастника мя приими”…

Страхи бывают лишь в Гефсимании, в претории, во дворце Каиафы. Последняя их минута – на Голгофе… После приходит уже Великая Суббота. Покой от всех страхов. И – Воскресение – незаходимый свет.

Ни с чем несравнимое блаженство свободы от страха получает верный Богу человек на смертном одре.

Молитвы Церкви открывают великие реальности. В чине “на исход души”, от лица отходящего, Церковь просит утешения ему. Различны степени покоя, мира духовного отходящих людей. Получивший реальное удостоверение из иного мира о милости Божией, к нему, приготовленный покаянием и Причастием Св. Тайн к исходу из этого мира, слышащий иногда уже ангелов, в великой тишине, в бесконечном, возвышенном радовании о Господе, вступает умирающий, для этой земли, человек в страшную и невыразимо-прекрасную вечность… Нельзя изобразить, сколь возвышен уход, из этого мира, очистившегося, оправдавшегося, все страхи перешедшего человека.

Вступившая на порог иного мира, душа, приготовившаяся к последнему своему пути, не страшится потери себя и всего в Боге. С торжественной строгостью и уже ангельским бесстрашием, она отстраняет от себя неуместную, в эту торжественную минуту, плотскую скорбь родственников, проявление их недостаточной любви к Богу и к ней. Она хочет от присутствующих, при ее исходе в иной мир, только молитвы, безмолвия и благоговения. Стоящая на грани нового, великого мира, она знает, что ничто человеческое уже не должно развлекать или удерживать ее.

Видимое мироздание переживет то, что и каждый человек: смерть и воскресение в вечность.

В отошедшем от Бога мире, много страхов, этих отблесков смерти – светлой и темной. Многие увидели осуществление слов Спасителя: “Люди будут издыхать от страха”… Сколько людей умирало от страха в темных подвалах разрушаемых городов.

По мере оскудения веры, надежды на Бога и любви к Богу, люди, общества и народы будут все более и более друг друга страшиться, и от этого все меньше и меньше друг друга любить. “Из-за умножения беззакония во многих охладеет любовь” (Мф.24:12).

С новой силой откроется тогда в мире жатва апостолов “последних времен”. Свободные, усыновленные – “все водимые Духом суть сыны Божьи” – бесстрашные во Христе, готовые к последнему, они будут говорить и уже говорят миру последнюю правду.

Взирая на землю, и на ее дела, глазами своего Учителя, они побеждают страхи мира. “Любовь побеждает страх”. Бесстрашные своей любовью, крепкие любовью Божьей, ученики Слова будут светить миру даже в тот час, когда “солнце померкнет и луна не даст света своего”.

Берлин 1944 – НьюЙорк 1948.