Книга двенадцатая. О духе гордости

Восьмой и последний подвиг предлежит нам против духа гордости (Гордость (superbia) есть беспорядочное пожелание собственного превосходства или возвышения. Superbia происходит от superbeo, superbire – идти, поступать выше себя, выше своей меры или состояния, или выше других, хотеть казаться выше, нежели каков есть на самом деле). Эта страсть хоть и ставится последней по времени борьбы с пороками и по порядку исчисления, но по важности и по времени происхождения она первая: этот зверь самый лютый, свирепее всех предыдущих, искушает особенно совершенных и почти уже поставленных на вершине добродетелей губит жестоким угрызением.

Гордость бывает двух родов: один, как мы сказали, искушает мужей духовных и высоких, а другой – новоначальных и плотских. И хотя тот и другой род гордости вдыхается вредным возношением как пред Богом, так и перед людьми, однако тот первый особенно относится к Богу, а второй касается собственно людей. Начало гордости второго рода и средства по силам, при помощи Божией, исследуем в конце этой книжки (гл. 24); а теперь мы намерены немного сказать о первой гордости, которой искушаются особенно совершенные.

Итак, нет никакой другой страсти, которая бы так истребляла все добродетели, лишала человека всякой праведности и святости и обнажала. Как главная и губительная болезнь, которая не один член или часть его ослабляет, а все тело повреждает смертоносным расстройством, гордость в состоянии подвергнуть жестокому падению и погубить даже стоящих на вершине добродетелей. Ибо всякая страсть ограничивается своими пределами и целью, хотя повреждает и другие добродетели, но яростнее нападает на одну и особенно ее подавляет и побеждает. И чтобы это можно было яснее уразуметь, скажем, что чревобесие, т.е. вожделение чрева, или страсть к обжорству, губит строгость воздержания, похоть оскверняет целомудрие, гнев губит терпение, поэтому иногда преданный одному пороку не лишается совсем других добродетелей. Когда одна добродетель падает, побежденная противоположным ей пороком, прочие добродетели хоть отчасти могут оставаться, а когда гордость овладеет несчастной душою, то как самый жестокий тиран, взяв высокую крепость добродетелей, весь город до основания разрушает и разоряет. Высокие стены святости сравняв с землею пороков, потом не оставляет покоренной душе никакого вида свободы. И чем более богатую душу захватит в плен, тем более тяжелому игу рабства подвергает и, с жестокостью ограбив все имущество добродетелей, обнажает совсем.

Сила жестокой тирании гордости открывается из того, что тот ангел, который за превосходство блеска и красоты своей назван Люцифером, низвержен с неба ни за какой другой порок, а за этот, из блаженного и высокого чина ангелов, уязвленный стрелою гордости, низвергся в преисподнюю. Итак, если такую силу (архангела), украшенную таким могуществом, одно возношение сердца могло низвергнуть с неба на землю, то с какой осмотрительностью нам, облеченным слабой плотью, надо остерегаться, показывает тяжесть этого падения. А как избегать гибельнейшей заразы этой болезни, мы можем научиться, если исследуем причины и начало этого падения. Ибо никогда нельзя исцелить слабость и приспособить лекарства к болезни, если сперва проницательным изысканием не будут исследованы начало и причины ее. Этот (архангел), облеченный божественной светлостью и между прочими высшими силами (ангелами) больше сияя дарованиями Создателя, думал, что блеск мудрости и красоту добродетелей, которой украшался по благодати Творца, он получил по могуществу своей природы, а не по благодеянию щедрости Его. И превознесшись от этого, как будто не имел нужды в помощи Божией для пребывания в этой чистоте, счел себя подобным Богу; положившись на способность свободной воли, думал, что по этой воле будет у него в изобилии все, что нужно для совершенства добродетелей или бесконечного продолжения высшего блаженства. Одна эта мысль стала для него первым падением. Оставленный за это Богом, в Котором, полагал, не нуждается, он, сделавшись вдруг непостоянным и колеблющимся, почувствовал слабость своей природы и лишился блаженства, которым по дару Божию наслаждался. И поскольку он возлюбил слова гибельные (Пс. 51:6), говоря: взойду на небо (Ис. 14:13), и язык коварный, которым говорил о себе: буду подобен Всевышнему, или об Адаме и Еве: будете как Боги (Быт. 3:5); за то Бог сокрушит его вконец, изринет его и исторгнет из жилища Своего и корень его из земли живых. Тогда праведники, видя падение его, убоятся, посмеются над ним, говоря: вот человек, который не в Боге полагал крепость свою, а надеялся на множество богатства своего, укреплялся в злодействе своем (Пс. 51:7–9). Это весьма справедливо относится также и к тем, которые надеются, что могут совершать высшее добро без покровительства и помощи Божией.

Гордость есть причина первоначального падения и главное начало болезни. Гордость через Люцифера, низверженного за нее, вкравшись потом в первосозданного (Адама), произвела слабости и поводы ко всем порокам. Ибо когда он думал, что может приобрести славу божества свободою воли и своим старанием, то потерял и ту, которую получил по благодати Творца.

Итак, примерами и свидетельствами Св. Писания ясно доказывается, что страсть гордости хотя последняя по порядку (То есть гордость можно победить не раньше, как после истребления прочих страстей) борьбы, но первая по происхождению, есть начало всех грехов и пороков (Сир. 10:15). Она, не как прочие пороки, не одну только противоположную ей добродетель, т.е. смирение, истребляет, но и все вместе добродетели губит, и не только посредственных и малых искушает, но особенно стоящих на высоте мужества (добродетелей). И потому блаженный Давид хотя и охранял свое сердце с такой осмотрительностью, что дерзновенно взывал к Тому, от Кого не скрыты тайны его совести: Господи! не надмевалось сердце мое, и не возносились очи мои, и я не входил в великое и для меня недосягаемое; не смирялся ли я? (Пс. 130:1–2); и еще: не будет жить в доме моем поступающий коварно (гордо) (Пс. 100:7); однако, зная, как трудно это оберегание сердца даже для совершенных, не полагается на одно свое старание, а в молитве испрашивает помощи Господней, чтобы не уязвленным избежать стрелы этого врага, говоря: да не наступит на меня нога гордыни (Пс. 35:12), опасаясь и боясь, чтобы не подвергнуться тому, что говорится о гордых: Бог гордым противится (Иак. 4:6), и еще: мерзость пред Господом всякий надменный сердцем (Притч. 16:5).

Гордость есть столь великое зло, что заслуживает иметь противником не ангела, не другие противные ей силы, но самого Бога. Надо заметить, не сказано, что Бог противится подвергшимся прочим порокам, например, чревоугодникам, блудникам, гневливым или сребролюбивым, но одним гордым. Ибо эти пороки падают только на согрешающих или на их соучастников, т.е. других людей, по-видимому, касаются; а эта касается собственно Бога, потому и достойна иметь Его противником.

И потому Творец вселенной, зная, что гордость есть причина и начало болезней, захотел исцелить противное противным: распавшееся от гордости восстановить смирением. Ибо гордый говорит: взойду на небо (Ис. 14:13); а смиренный говорит: смирилась до земли душа моя (в русском – душа наша унижена до праха) (Пс. 43:26). Тот говорит: я буду подобен Всевышнему; а этот говорит: будучи образом Божиим, уничижил Себя самого, приняв образ раба, смирил Себя, быв послушным даже до смерти (Флп. 2:6–8). Тот говорит: выше звезд Божиих вознесу престол мой (Там же, 13); а этот говорит: научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем (Мф. 11:29). Тот говорит: я не знаю Господа и Израиля не отпущу (Исх. 5:2); этот говорит: если скажу, что не знаю Его, то буду подобный вам лжец. Но Я знаю Его и соблюдаю слово Его (Ин. 8:55). Тот говорит: мои суть реки, и я сотворил их (Иез. 29:3); этот говорит: Я ничего не могу творить Сам от Себя; Отец, пребывающий во Мне, Он творит дела (Ин. 5:19, 14:10). Тот говорит: мои суть все царства мира и слава их и, кому захочу, даю их (Лк. 4:6); а этот говорит: будучи богат, обнищал ради вас, дабы вы обогатились Его нищетою (2Кор. 8:9). Тот говорит: как собирают яйца оставленные, так я обобрал всю землю, и никто не пошевелил крылом, и не разинул рта, и не пикнул (Ис. 10:14); этот говорит: я уподобился пеликану в пустыне, бдел и сделался, как одинокий воробей на кровле (Пс. 101:7–8). Тот говорит: ступнями ног моих иссушу все реки египетские (Ис. 37:25); этот говорит: думаешь, что не могу Я теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов? (Мф. 26:53). Если рассмотрим причину начального падения и основание нашего спасения, кем они положены или как возникли, то падением Люцифера и примером смирения Спасителя научимся, как мы должны избегать столь жестокой смерти от гордости.

Итак, мы можем избегать сетей этого злейшего духа, если обо всех добродетелях, в каких преуспеваем, будем говорить вместе с апостолом: благодатью Божиею есмь то, что есмь; и благодать Его во мне не была тщетна, но я более всех их потрудился: не я, впрочем, а благодать Божия, которая со мною (1Кор. 15:10) Бог производит в вас и хотение и действие по Своему благоволению (Флп. 2:13). И Сам виновник нашего спасения говорит: кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего (Ин. 15:5). Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его; если Господь не сохранит города, напрасно бодрствует страж. Напрасно вы рано встаете (Пс. 126:1–2). Помилование зависит не от желающего и не подвизающегося, но от Бога милующего (Рим. 9:16).

Ибо ничья воля или подвиг, даже если кто хотел и подвизался, не могут быть достаточны настолько, чтобы обложенный плотью, противоборствующей духу, в состоянии был достигнуть верха совершенства и награды за непорочность и чистоту, если не будет поддержан милосердием Божиим, так чтобы заслуживал достигнуть того, чего очень желает или куда стремится. Ибо всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше, от Отца светов (Иак. 1:17). Ибо что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил? (1Кор. 4:7).

Если вспомним, что благоразумный разбойник за одно исповедание введен в рай (Лк. 23:42–43), то поймем, что он достиг такого блаженства не заслугою своего подвига, а получил как дар милующего Бога. Или если вспомним, что два столь тяжких и столь необыкновенных преступления царя Давида были заглажены одним словом покаяния, то увидим, что заслуг труда здесь недостаточно для прощения такого преступления, но в избытке явлена благодать Бога, Который, приняв истинное покаяние с искренним исповеданием одного слова (т.е. согрешил я), потребил такую тяжесть грехов. Также, исследуя начало звания и спасения человеческого, ясно можем понять, что достижение совершенства есть дело не желающего, не подвизающегося, но милующего Бога (Рим. 9:16), Который вовсе не в воздаяние за наши труды или подвиги делает нас победителями пороков и не в возмездие за старание нашей воли помогает восходить на столь трудную высоту непорочности, покорив плоть, которую носим. Никакое изнурение этого тела, никакое сокрушение сердца ради приобретения истинной чистоты внутреннего человека не могут удостоиться того, чтобы могли приобрести такую добродетель чистоты, свойственную одним ангелам и небу, только трудом человеческим без помощи Божией. Ибо действие всякого добра происходит от благодати Бога, Который такую долговечность блаженства и безмерную славу с великой щедростью даровал нам за слабое усердие и за краткий, малый подвиг наш.

Всякая долговременность настоящей жизни кажется ничтожной, когда посмотришь на продолжительность будущей славы, и от созерцания безмерного блаженства все скорби удалятся, истощившись до ничтожества, как дым, исчезнут, и никогда не явятся, как угасшая искра.

Итак, время уже сообщить мнение отцов, которые путь совершенства и качество его не высокопарными словами изобразили, а, владея делом и силою духа, собственным опытом и верными примерами передали. Итак, они говорят, что невозможно кому-либо совершенно очиститься от плотских пороков, если не сознает, что весь труд и старание его недостаточны для достижения такого совершенства, и если не убедится, будучи научен не столько наставлением преподающего, сколько расположением, усилием и опытом собственным, что достигнет его не иначе, как по милосердию и при помощи Божией. Ибо для получения столь величественной и столь превосходной награды за чистоту и непорочность, каков бы ни был употреблен труд поста, бдения, чтения, уединения, отшельничества, не может быть достоин того, чтобы получить награду по заслугам своего старания или труда. Ибо собственный труд или человеческое старание никогда не заменит божественного дара, если он по милосердию Божию не будет сообщен желающему.

Я говорю это не для того, чтобы упразднить человеческие усилия, отклонить кого-либо от старания и труда, но решительно утверждаю мнением не моим, а старцев, что невозможно достигнуть евангельского совершенства без этих усилий и трудов; но и одними трудами никто не может достигнуть совершенства без благодати Божией. Ибо как мы говорим, что человеческие усилия сами по себе не могут достигнуть совершенства без помощи Божией, так утверждаем, что только трудящимся и старающимся оказывается милосердие и благодать Божия, или, словами апостола, желающим и подвизающимся сообщается, как и в псалме воспевается от лица Бога. Я оказал помощь мужественному, вознес избранного из народа (Пс. 88:20). Хотя мы говорим, что, по изречению Спасителя, дается просящим, открывается стучащим, и ищущие обретают (Мф. 7:7–8); но прошение, искание и стучание наше не помогут нам, если милосердие Божие не даст того, чего просим, или не откроет, когда стучим, или не даст нам найти то, чего ищем. Бог готов доставить нам все это, только когда от нас будет дан Ему повод. Ибо Он больше, чем мы, желает и ожидает нашего совершенства и спасения. И блаженный Давид знал, что он не может иметь успеха в своем деле и труде только от собственного старания, поэтому неоднократной молитвою умолял Господа, чтобы Он благоволил справить дела его, говоря: в деле рук наших споспешествуй нам (Пс. 89:17). И еще: утверди, Боже, то, что Ты соделал для нас (Пс. 67:29).

Итак, если мы действительно хотим делом достигнуть истинного совершенства добродетелей, то должны ввериться тем учителям и руководителям, которые не суесловным рассуждением бредят о нем, но, понимая делом и опытом, могут и нас научить, верно указать путь к достижению его, и которые свидетельствовали, что они достигли его больше верою, нежели заслугами трудов. Приобретенная ими чистота сердца доставляла знание, что они больше удручаются грехами. Потому сокрушение о грехах каждый день настолько умножалось в них, насколько чистота сердца совершенствовалась; и они непрестанно от искреннего сердца вздыхали, потому что сознавали, что никак не могут избежать нечистоты и срама грехов, которые запятнали их через различные помыслы. И потому объявляли, что они надеются получить награды в будущей жизни не по заслугам трудов, а по милосердию Господа; и не присвоят себе никакого преимущества по сравнению с другими из-за такой осмотрительности сердца, потому что эту осмотрительность они приписывали не своему тщанию, а благодати Божией, не обольщаются высоким мнением о себе при виде нерадения низших и холодных людей, а больше рассматривают тех, о которых знали, что те действительно не имели греха и в Царстве Небесном уже наслаждаются вечным блаженством. И таким образом, этим рассматриванием (Троякое рассматривание приводит к смирению и предостерегает от гордости, во-первых, рассматривание благодати Божией, которая делает нас тем, что мы есть, и без которой ничего не можем сделать нужного для спасения, во-вторых, рассматривание нашей слабости, маловажности, окаянства как души, так и тела, которое таково, что мы в себе ничего не находим, кроме греховной нечистоты, что гордится земля и пепел? – говорит премудрый сын Сирахов (Сир. 10:9), в-третьих, рассмотрение чистоты совершенства блаженных духов, не имеющих никакой греховной нечистоты и наслаждающихся блаженным видением. Если бы Бог оставил нас, то мы были бы хуже самых худших. Свойство смирения – видеть в себе грехи, а в других – добрые качества, а гордости свойственно видеть в себе только хорошее, а в других – только худое) одновременно избегали падения от возношения и всегда находили то, к чему стремились или о чем сетовали, понимая, что, отягощенные плотью, они сами не могут достигнуть желаемой чистоты сердца.

Итак, по преданиям и наставлениям святых отцов, мы должны так стремиться к совершенству, упражняясь в посте, бдении, молитве, сокрушении сердца и тела, чтобы гордость не сделала напрасными все усилия наши. Ибо нужно верить, что мы не только не можем достигнуть совершенства нашим старанием или трудом, но и сами труды, усилия и занятия, в которых упражняемся для него, не можем совершать без помощи Божией, без воодушевления, вразумления и увещевания благодати, которую обыкновенно Бог, милостиво посещая нас, вливает в наши сердца или через другого, или Сам.

Виновник нашего спасения учит, что мы ничего не можем сделать сами. Я ничего не могу творить Сам от Себя, говорит Он, Отец, пребывающий во Мне, Он творит дела (Ин. 5:30, 14:10). Он от лица воспринятого человечества говорит, что ничего не может делать Сам от Себя. Мы ли, земля и пепел, будем думать, что не нуждаемся в помощи Божией в том, что относится к нашему спасению? Итак, чувствуя во всем свою немощь и Божию помощь, научимся и мы ежедневно взывать со святыми: сильно толкнули меня, чтобы я упал, но Господь поддержал меня. Господь – сила моя и песнь; Он соделался моим спасением (Пс. 117:13–14). Если бы не Господь был мне помощником, вскоре вселилась бы душа моя в страну молчания. Когда я говорил: колеблется нога моя, милость Твоя, Господи, поддерживала меня. При умножении скорбей моих в сердце моем, утешения Твои услаждают душу мою (Пс. 93:17–19). Также видя, что сердце наше укрепляется в страхе Божием и терпении, будем говорить: Господь был мне опорою. Он вывел меня на пространное место (Пс. 17:19–20). Сознавая, что от успеха дел умножается в нас знание, будем говорить: Ты возжигаешь светильник мой, Господи; Бог мой просвещает тьму мою. С Тобою я поражаю войско, с Богом моим восхожу на стену (Пс. 17:29–30). Потом, чувствуя, что мы приобрели крепость терпения и на стезе добродетелей легче и без труда направляемся, должны говорить: Бог препоясывает меня силою и устрояет мне верный путь; делает ноги мои, как оленьи, и на высотах моих поставляет меня; научает руки мои брани (Пс. 17:33–35). Если мы, приобретя рассудительность и укрепляясь ею, можем победить своих противников, то должны взывать к Богу: наказание Твое исправило меня вконец, наказание Твое то научило меня. Ты расширяешь шаг мой подо мною, и не колеблются ноги мои (Пс. 17:37). И поскольку я так укреплен Твоим знанием и силою, то дерзновенно прибавлю и следующее и скажу: я преследую врагов моих и настигаю их, и не возвращаюсь, доколе не истреблю их; поражаю их, и они не могут встать, падают под ноги мои (Пс. 17:38–39). Опять помня о своей немощи, что мы, облеченные слабой плотью, без помощи Божией не можем победить столь жестоких врагов – пороки, должны говорить: с Тобою избодаем рогами врагов наших; во имя Твое попрем ногами восстающих на нас: ибо не на лук мой уповаю, и не меч мой спасает меня; но Ты спасаешь нас от врагов наших, и посрамишь ненавидящих нас (Пс. 43:6–8). Ибо ты препоясал меня силою для войны и низложил под ноги мои восставших на меня; ты обратил ко мне тыл врагов моих, и я истребляю ненавидящих меня (Пс. 17:40–41). Понимая, что мы не можем победить своим оружием, будем говорить: возьми щит и латы и восстань на помощь мне; обнажи меч и прегради путь преследующим меня; скажи душе моей: Я спасение твое! (Пс. 34:2–3). Мышцы мои сокрушают медный лук. Ты дал мне щит спасения Твоего, и десница Твоя поддерживает меня (Пс. 17:35–36). Ибо отцы наши не мечом своим приобрели землю, и не их мышца спасла их, но Твоя десница и Твоя мышца и свет лица Твоего, ибо Ты благоволил к ним (Пс. 43:4). Наконец, все благодеяния Божии внимательным умом рассматривая (наши победы или получение от него просвещения знания, или дарование рассудительности, или Он наделил нас оружием Своим, или опоясал поясом силы, или обратил наших врагов в тыл и даровал силу рассеять их, как ныне перед лицом ветра), с искренним расположением сердца будем взывать к Нему: возлюблю Тебя, Господи, крепость моя! Господь – твердыня моя и прибежище мое, Избавитель мой, Бог мой, – скала моя; на Него я уповаю; щит мой, рог спасения моего и убежище мое. Призову достопокланяемого Господа и от врагов моих спасусь (Пс. 17:2–4).

Мы должны благодарить Бога не только за то, что Он сотворил нас разумными, одарил властью свободной воли, даровал благодать крещения, сообщил знание закона и помощь, но и за то, что Он доставляет нам ежедневным промышлением Своим: освобождает нас от наветов врагов, содействует нам, чтобы мы могли победить плотские пороки, прикрывает нас без нашего ведома от опасностей, ограждает от грехопадения, помогает и просвещает нас, чтобы мы саму помощь могли понимать и познавать, тайно вдыхает сердечное сокрушение о нерадении и грехах наших, посещает нас спасительным вразумлением, иногда даже влечет нас к спасению, наконец, свободную волю нашу, которая более склоняется к порокам, направляет к лучшему делу и, посещая Своим наказанием, обращает на путь добродетелей.

Это есть собственно смирение по отношению к Богу (Смирение по отношению к Богу состоит в том, чтобы сознавать свою зависимость от Бога во всем, признавать благодеяния Божии, благодарить за них, покоряться воле Божией или, по выражению апостола Петра, смиряться под крепкую руку Божию, а ради Бога покоряться и людям, т.е. высшим, как служителям Божиим и орудиям Его. Сущность смирения состоит в том, чтобы воля наша подчинялась воле Божией. Вся тварь невольно подчинена Творцу, а от разумной твари требуется добровольное подчинение, которое может быть трояким, так что чего хочет Бог, того и мы должны желать, чего не хочет Он, то и мы должны отвергать, а когда неизвестно, хочет или не хочет Он чего, то и мы должны и не вполне желать и не совершенно отвергать), это есть искренняя вера древнейших отцов, которая у последователей их до сих пор продолжается неизменно. Об этой вере, несомненно, свидетельствуют апостольские силы (чудеса), которые часто совершались ими (святыми отцами) не только у нас, но и между неверными и маловерными. Они, содержа в простом сердце простую веру рыбаков, из очевидных знамений познали, что воспринимают веру не мирским духом посредством силлогизмов, диалектики и красноречия Туллия Цицерона, а опытом искренней жизни, чистой деятельностью и исправлением пороков, и в ней заключается сущность совершенства; а без нее невозможны ни благочестие по отношению к Богу, ни очищение пороков, ни исправление нравов, ни совершенствование добродетелей.

Я знал одного из числа братьев (о, если бы я не знал его, хотя после этого он допустил поставить себя в степень моего чина (То есть посвятить в священники. См. Кн. 11, гл. 17.), который весьма опытному старцу открылся, что он подвергается жестокому нападению от плотской страсти, так что сгорал желанием лучше согрешить против употребления природы, нежели переносить нестерпимое разжигание похоти. Тогда старец, как духовный и истинный врач, прозрев внутреннюю причину и начало этой болезни и тяжело вздохнув, сказал: Господь никак не допустил бы подвергнуться тебе такому нечистому духу, если бы ты в чем-нибудь не богохульствовал на Него (Из этого видно, что за гордость или богохульство Господь в наказание допускает виновному подвергаться искушению плотской страсти). По словам св. Григория Великого, если грех скоро не очищается слезами покаяния, то Бог в наказание оставляет его, и человек, связанный узами греха и омраченный греховной тьмою, впадает в другие грехи, начинает присоединять один грех к другому. Таким образом, последующие грехи служат наказанием за прежние грехи, коими пренебрегли и не скоро очистили слезами покаяния. После этого открытия брат тотчас упал к ногам его на землю, пораженный крайним удивлением, видя, что Бог открыл старцу тайны его сердца, сознался, что он в нечестивых мыслях имел хулу на Сына Божия. Отсюда ясно, что тот, кем обладает дух гордости или кто похулит Бога, как причиняющий обиду Тому, от Кого надо ожидать дара чистоты, лишается непорочности и не заслуживает святости целомудрия.

Нечто подобное читаем в книге Паралипоменон: Иоас, царь Иудейский, первосвященником Иодаем был возведен в семь лет на царство и, по свидетельству Св. Писания, был похвален во всем, пока жил упомянутый первосвященник. А после смерти Иодая, превознесшись гордостью, он предан был бесчестному страданию: по смерти Иодая пришли князья Иудейские и поклонились царю (По мнению блаженного Иеронима поклонились как Богу, и Иоас с удовольствием позволил князьям почтить себя как Бога); тогда царь стал слушаться их. И оставили дом Господа Бога отцов своих, и стали служить деревам посвященным и идолам, – и был гнев Господень на Иуду и Иерусалим за сию вину их. И по истечении года выступило против него войско Сирийское, и вошли в Иудею и в Иерусалим, и истребили из народа всех князей народа, и всю добычу, взятую у них, отослали к царю в Дамаск. Хотя в небольшом числе людей приходило войско Сирийское, но Господь предал в руки их весьма многочисленную силу за то, что оставили Господа Бога отцов своих. И над Иоасом совершили они (бесчестный [Блаженный Иероним думает, что сирияне осквернили его мужеложством]) суд... ушли от него, оставив его в тяжкой болезни (2Пар. 24:17, 23–25). Видишь, как гордость заслужила, чтобы он был предан безвестным и нечистым страданиям! Ибо он, вознесшись гордостью, допустил поклоняться себе, как Богу, за то предается, по апостолу, постыдным мукам и превратному смыслу (Рим. 1:26, 28), чтобы он потерпел непристойное. И поскольку, по словам Св. Писания (Притч. 16:5), нечист перед Богом всякий высокомерный, то надменный сердцем предается постыдному страданию для посрамления, чтобы так униженный по осквернению плоти или по ощущению нечистой муки почувствовал, что он нечист, чего по возношению своего сердца не хотел чувствовать; чтобы постыдное смешение плоти обнаружило скрытную нечистоту его сердца, которую произвела гордость, и чтобы явное осквернение его тела показало, что он нечист, тогда как по надменности духа прежде не сознавал, что он сделался нечистым.

Вышесказанным ясно доказывается, что всякая душа, одержимая гордостью, предается умственным сириянам, т.е. духовным непотребствам, опутывается плотскими страстями, чтобы, по крайней мере, униженная плотскими пороками через плоть осознала себя нечистой и оскверненной, тогда как во время холодности духа не могла осознать, что через возношение сердца она сделалась нечистою перед взором Божиим (Богу настолько противна гордость, что за нее Он допускает впадать в гнусные плотские пороки, которые посрамляют, заставляют осознать свою нечистоту и смириться); чтобы таким образом униженный человек позаботился выйти из состояния холодности и, пристыженный бесчестьем плотских страстей, постарался возбуждать в себе горячую ревность к духовным подвигам.

Итак, очевидно, что никто не может достигнуть чистоты и конца совершенства иначе как истинным смирением, которое человек должен сначала оказывать братьям, также и Богу в сокровенности сердца, в полной уверенности, что без покровительства и помощи Его, оказываемой ежеминутно, он не может достигнуть совершенства, которого желает и к которому с усильем стремится.

До сих пор, насколько позволяла бедность нашего дарования, при помощи Божией довольно сказали мы о духовной гордости, которой, как сказано, искушаются все совершенные. Этот род гордости немногими познан и испытан, потому что немногие стараются приобрести совершенную чистоту сердца, чтобы достичь таких степеней борьбы, и не заботятся об очищении от упомянутых выше страстей, свойства и средства которых мы изложили в особых книгах. Эта гордость обычно искушает только тех, которые, победив предыдущие пороки, находятся уже почти на вершине добродетелей. Поскольку хитрый враг не может подвергнуть их плотскому грехопадению, то силится низложить духовным падением через которое старается лишить их всех заслуг прежних добродетелей, приобретенных с большим трудом. Впрочем, нас, еще опутываемых плотскими страстями, он вовсе и не удостаивает искушать таким образом, а искушает более грубой и, так сказать, плотской гордостью. И потому об этой гордости, которая обычно искушает нас и людей нашей меры, а особенно души начинающих, думаю, необходимо немного сказать.

Итак, эта плотская гордость, о которой мы сказали, когда при холодном, худо начатом отречении от мира поселится в душе монаха, не позволяя ему от прежней мирской надменности придти к смирению Христову, сперва делает его непокорным и упрямым, потом не позволяет быть кротким и ласковым, не допускает быть общительным и равным с братьями и не позволяет, по заповеди Бога и Спасителя нашего, оставить все имущество и остаться в нищете. И поскольку отвержение мира есть не что иное, как знак умерщвления и креста, то оно и не может начаться и созидаться на другом основании, как на признании себя духовно умершим для дел этого мира, и на уверенности, что он и телесно может умереть каждый день. Напротив, гордость заставляет его надеяться на долговечную жизнь, предполагает у него многие и продолжительные немощи, внушает также смущение и стыд, если, сделавшись нищим, станет содержаться чужим, а не своим имуществом; внушает также, что пищу и одежду гораздо лучше приобретать на свои, нежели на чужие средства, именно по тому изречению (которого, как сказано, никогда не могут понять пораженные тупостью и холодностью сердца): блаженнее давать, нежели принимать (Деян. 20:35).

Итак, побежденные такой безнадежностью (а иные нерадивостью) духа и дьявольским неверием, погасив искру веры, которой, казалось, воспламенились в начале своего обращения, начинают усерднее сохранять деньги, которые раньше начали было расточать, и как однажды потраченные уже не могут возвратить, то с большей скупостью сберегают их; или, что еще хуже, возвращая ранее отвергнутое или даже собирая то, чем прежде не владели, что составляет третий и самый худший род непотребства, тем показывают, что они, выйдя из мира, больше ничего не приобрели, как только имя и слово монаха. Итак, на таком начале, положенном на худом и порочном основании, обязательно построится потом все здание пороков, и ничего нельзя будет положить на таком худом основании, кроме того, что подвергнет жалкую душу плачевному падению.

Точно, душа, ожесточенная такими страстями и начинающая монашескую жизнь с холодностью, обязательно с каждым днем будет все больше преуспевать в дурном и остальную жизнь свою завершит безобразным концом. И когда услаждается прежними похотями и побеждается святотатственным сребролюбием, о котором апостол говорит так: любостяжание есть идолопоклонство (Кол. 3:5; Еф. 5:5) и еще: корень всех зол есть сребролюбие (1Тим. 6:10); то никогда не сможет приобрести в сердце своем простое, истинное смирение Христово. Когда тщеславится благородством рода или достоинством мирским (которое оставил телом, а не духом), или восхищается деньгами, которые удерживает к своему падению, от этого (гордый) уже не хочет нести бремя монастырской жизни, не принимает наставлений какого-либо старца. Ибо в ком возобладает страсть гордости, тот не только не считает достойным соблюдать какое-либо правило подчинения или послушания, но и само учение о совершенстве не допускает до своих ушей, и в сердце его растет такое отвращение к духовному слову, что если бы и случилось такое собеседование, взор его не может стоять на одном месте: исступленный взгляд бегает туда и сюда, глаза обычно устремляются в другую сторону, вкось. Вместо спасительных воздыханий слюна сгущается в высохшей гортани, харкотина выходит без всякого побуждения мокроты, пальцы играют, бегают, как у пишущего что-нибудь, рисуют, и таким образом туда и сюда двигаются все члены тела, так что пока продолжается духовное собеседование, ему думается, что он сидит на ползающих червях или острых спицах, и, что в простом собеседовании ни высказалось бы в назидание слушающим, гордый думает, что это сказано в поношение ему. И все время, пока происходит рассуждение о духовной жизни, он, занятый своими подозрениями, перенимает не то, что надо бы принять к своему преуспеванию, но озабоченным умом изыскивает причины, почему то или другое сказано, или с тайным смущением сердца придумывает, что можно бы возразить им, так что от спасительного исследования не получает ничего. Таким образом, духовное собеседование не только ни в чем не приносит ему пользы, но скорее вредит ему и становится для него причиной большего греха. Ибо когда он по своей совести подозревает, что все сказано против него, то с большим упорством сердца ожесточается и уязвляется острыми стрелами гнева. После этого бывает у него возвышенный голос, суровая речь, резкий, строптивый ответ, походка гордая и подвижная, язык легкий, речь дерзкая, не любящая молчания. Разве что возымеет в сердце своем отвращение к какому-нибудь брату, и тогда молчание его бывает знаком не сокрушения, не смирения, а гордости негодования, так что нелегко различить, что в нем более отвратительно – рассеянная ли и дерзкая радость или угрюмая язвительная молчаливость. Ибо в той радости бывает речь несвоевременная, смех легкомысленный, глупый, необузданное и невежественное возношение сердца; а в этой (молчаливости) – молчание язвительное и полное гнева, и оно бывает только для того, чтобы отвращение к брату, сохраняемое молчаливостью, могло дольше продолжиться, а не для того, чтобы от этого произошла добродетель смирения и терпения. И будучи захвачен надменностью, хотя сам причиняет всем скорбь, но оскорбленному брату не только не хочет поклониться, но и принесенное ему от брата извинение отвергает и презирает. И не только никаким удовлетворением брата не бывает тронут, смягчен, но еще более негодует за то, что тот опередил его в смирении. И спасительное смирение и удовлетворение, которое обычно кладет конец дьявольским искушениям, становится причиною сильнейшей злобы.

Я слышал в этой только стране (что странно и стыдно рассказывать), что один из младших, когда авва стал ему выговаривать, для чего он (брат) оставляет смирение, которое после отречения от мира сохранял так недолго, и надувается дьявольской гордостью. На что тот с крайним высокомерием ответил: неужели я для того на время смирялся, чтобы всегда быть подчиненным? При этом столь дерзком, преступном ответе старец так изумился, что всякая речь его прервалась, как будто он услыхал эти слова от самого Люцифера, а не от человека, так что ни одного слова против такой дерзости не мог выпустить из своих уст, кроме стона из сердца и воздыхания, только молча в себе размышлял о том, что говорится о Спасителе нашем: Он, будучи образом Божиим, смирил Себя, быв послушным не на время (как тот говорил, будучи одержим дьявольским духом надменности), а даже до смерти (Флп. 2:6, 8).

Чтобы сказанное об этом роде гордости изложить короче, собрав, по возможности, некоторые признаки ее, – я считаю необходимым повторить то же коротко, чтобы нам в сокращении знать, по каким признакам можно угадать и различить ее, чтобы обнаженные и выведенные наружу корни этой страсти, ясно понятые и рассмотренные, удобнее можно было вырвать или избежать. Ибо тогда сможем всецело уклониться от смертоносной болезни, когда от ее гибельного воспаления и вредных нападений заблаговременно предостережемся, узнавая приметы, предусмотрительной прозорливою рассудительностью предупредим ее (болезнь гордости). Ибо из действий внешнего человека, как мы сказали, познается состояние внутреннего. Итак, эта плотская гордость отличается следующими признаками: сперва бывает в разговоре ее крикливость, в молчании – досада, в веселье – громкий, разливающийся смех, в печали – неразумная скорбь, в ответе – строптивость, в речи – легкомысленность, слова вырываются без всякого участия сердца, она безрассудно не имеет терпения, чужда любви, дерзка в нанесении оскорблений, а в перенесении их малодушна, к повиновению неспособна, если только ее не опередило желание и воля, к принятию увещевания непреклонна, для отсечения своей воли слаба, для подчинения другим весьма неподатлива, всегда настаивает на своем мнении, а другому уступить никак не хочет, – и, таким образом, сделавшись неспособной принимать спасительный совет, во всем доверяет больше своему мнению, нежели суждению старцев.

Тот, кем однажды гордость овладела, спустившись по сказанным степеням падения, уже страшится самого благочиния киновии, как будто общение с братьями отвлекает его от совершенства, как будто другие по своей вине препятствуют ему приобретать терпение и смирение. Он желает жить в уединенной келье или построить монастырь, как будто может принести пользу многим другим, и спешит собрать тех, которых должен бы учить, наставлять, и таким образом из негодного ученика делается еще худшим учителем. Ибо когда от такого возношения сердца впадает во вредную, погибельную холодность и становится ни истинным монахом, ни мирским, то от этого жалкого состояния и поведения обещает себе даже совершенство, что еще хуже.

Итак, если хотим здание наше достроить до верха, так чтобы оно было совершенно и угодно Богу, то поспешим положить основание его не по воле нашей страсти, а по точному евангельскому учению. Это основание не может быть иное, как страх Божий и смирение, которое происходит от кротости и простоты сердца. Смирения же нельзя приобрести без наготы (То есть без отвержение мира, всех богатств и ненужных вещей, без нестяжательности. В «Добротолюбии» сказано, что смирение рождается от веры, страха Божия, кротости и совершенного бескорыстия, посредством которых приобретается и совершенствуется любовь). Без нее невозможно приобрести ни готовности к повиновению, ни силы терпения, ни спокойствия кротости, ни совершенства любви, без которых сердце наше не может быть жилищем Св. Духа, как говорит Господь через пророка: на ком почиет Дух Мой, как не на смиренном и тихом и благоговеющем пред Моими словами? Или по еврейскому тексту: на кого воззрю, как не на нищего и сокрушенного духом и трепещущего Моих слов? (Ис. 66:2).

Поэтому подвижник Христов, который, законно подвизаясь на духовном поприще, желает получить от Господа венец, должен поспешить всеми способами подавить этого лютого зверя, как истребителя всех добродетелей, будучи уверен, что пока гордость будет пребывать в его душе, он не только не сможет освободиться от разных пороков, но если бы и имел что-либо добродетельное, и то погибнет от яда ее. Ибо никаким образом не может в душе нашей созидаться здание добродетелей, если сперва не будет положено в нашем сердце основание истинного смирения, которое, крепко утвердившись, могло бы поддерживать верх совершенства и любви. Необходимо, чтобы сначала с искренним расположением сердца мы изъявляли нашим братьям истинное смирение, заботясь, чтобы ни в чем не обидеть или не оскорбить, чего мы никак не сможем исполнить, если из любви к Христу не будет утверждено в нас истинное самоотвержение, состоящее в оставлении всего имущества и нестяжательности, если не будет воспринято иго послушания и подчинения с простым сердцем, без всякого притворства, так чтобы, кроме приказаний аввы, не жила в нас никакая своя воля. Это может исполнить только тот, кто считает себя не только мертвым для этого мира, но и неразумным, глупым, и все, что прикажут ему старцы, будет исполнять без всякого исследования, считая это священным и возвещенным от Бога.

Если мы будем находиться в таком настроении духа, то, без сомнения, такое состояние смирения будет истинно спокойным и непоколебимым, так что мы, считая себя ниже остальных (Мы будем считать себя ниже всех из убеждения, что в других есть много сокровенных добрых качеств, которых мы не видим; а в нас самолюбие скрывает недостатки наши, а доброе преувеличивает, ценит выше, нежели как оно кажется другим. Св. Златоуст говорит: мы должны оказывать честь не только старшим по возрасту, но и равным. Ибо не то есть смирение, что ты должен делать по необходимости; а истинное смирение то, когда мы уступаем тем, которые кажутся ниже нас, и уважаем тех, которые нам кажутся менее достойными, нежели мы. Если мы правильно будем мыслить, то никого не будем считать ниже нас, но все люди превосходят нас. Это я говорю не о нас, погруженных в грехах; но если кто сознает в себе много добрых дел, тот, если не будет думать, что он последний из всех, не получит никакой пользы от всех своих добрых дел. (Бесед. 33 на Быт.)), все, что будет причинено нам – обида ли, скорбь или вред, – терпеливо будем сносить, так как будто нам это причинили начальники наши. Это будет перенесено нами не только очень легко, но и будет считаться малым и ничтожным, если умом постоянно будем размышлять о страданиях нашего Господа и всех святых, думая, что искушающие нас обиды настолько легче, насколько дальше мы отстоим от их заслуг и поведения, также помышляя, что мы через короткое время переселимся из этого века и после скорого окончания этой жизни мы тотчас станем соучастниками их. Такое размышление истребит не только гордость, но и вообще все пороки. После этого будем твердо держаться и смирения по отношению к Богу. Это мы исполним, если будем сознавать, что мы сами по себе, без помощи благодати Божией ничего не можем сделать для совершенствования добродетелей, и поистине будем уверены, что и то самое, что мы удостоились уразуметь, есть дар Божий.