Глава VI

Падение первых людей по свидетельству Св. Писания. Приражение зла человеку. Духовное и чувственное вожделение, обусловливаемое духовно-телесностью человека. То и другое вожделение не суть два вида зла, но одно и тоже зло. Ограничение зла в роде человеческом в силу самой истории падения первых людей. Человек пал не без остатка добра и правды в себе. Почему змий, говоривший, орудие действия диавола, не возбудил у Евы подозрения? Точнейшее разъяснение факта падения первых людей и действия диавола. В падении первых людей обозначилась и явилась вся область греха и область всего злого в роде человеческом. Точнейшее указание сей области злого в природе и истории человека. Вывод из положения, что зло не рождено человеком, а приражено ему от вне. Ограниченность зла в роде человеческом. Закон ума и закон уд в падшем человеке. Чем явился человек пред Богом по своем падении? Человек остался с Богом, осудив в себе диавольское зло. «Набожность» в роде человеческом. Зло в роде человеческом условно и конечно. Ограничение зла в роде человеческом по суду Божию над падшим человеком. Смысл и значение наказаний Божиих первых людей за их грех. Суд Божий над падшим человеком есть благо падшего человека. Значение суда Божьего над человеком в отношении к диаволу. Абсолютный закон в сосуществовании обществ человеческих. Зло в роде человеческом подлежит не только врачеванию, но исцелению в домостроительстве Господа. Падение Евы и падение Адама по началу своему и по мотивам совершенно тождественны. Вывод.

Змей, – говорит Св. Писание, – был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю? И сказала жена змею: плоды с дерев мы можем есть, только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть. И сказал змей жене: нет, не умрете, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло. И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел» (Быт.3:1–6).

Так свидетельствует Св. Писание о падении первых людей и о явлении зла в роде человеческом. История приражения зла первым людям, будучи по началу своему делом диавола, по согласию воли и по усвоению зла есть вполне самостоятельное дело самого человека. Содержание зла действовавшего обольстителя выразилось пред искушаемым человеком и принято было последним в безусловной сущности совершенного диавольского зла; характер же обнаружения зла в самом человеке имел ту особенность, свойственную собственно человеку, что к чисто духовному вожделению – «быть себе яко Бог» , присоединилось вожделение чувственное – похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, т.е. человек в падении своем подчинился господству в себе низших животных инстинктов и нашел красоту в одной форме и телесности, хотя в то же время вожделел и абсолютизма божественного ведения.

Путь животности регрессивно мог низводить человека до крайней степени деградации в области животной жизни; путь диавольской гордыни прогрессивно мог возводить человека до озлобления в себе против Бога и до вожделения безбожия и самобожия. Зло, таким образом, получало в человеческом роде два направления: в преобладании чувственности и в господстве пожеланий, подавляя духовную сторону, оно могло низводить человека до скотоподобия, в развитии же духовной гордыни, самобожия, самозакония и упоения самостью и личным произволом оно могло способствовать любодейству мысли в атеистическом мировоззрении.

То и другое, впрочем, направление не суть два вида зла, а составляют одно и то же зло и только по свойству соединяющихся в человеке двух природ – духовной и телесной – могут до некоторой степени казаться различными как бы по самому своему началу. Ибо начало зла в обоих его направлениях в роде человеческом одно, именно – личное себе вожделение, помимо и вопреки воли Божией, во имя самоволия и самозакония, а только пути различны. Поэтому зло в человеческом роде достигает «меры беззакония», по выражению Св. Писания, действуя в двух направлениях: чрез растление нравов и господство животного натурализма, с одной стороны, и чрез потерю истинного Боговедения, чрез ослабление веры в Бога и чрез господство безбожия, с другой стороны.

В падении первых людей зло, без сомнения, обозначилось в человеке со всеми признаками безусловного зла, ибо человек вожделел абсолютизма себе самому и возжелал «быть себе яко Бог»; однако склонился человек ко злу не вполне и не совершенно. Было нечто в истории приражения зла человеку, что делало самое зло в естестве человека явлением условным, а природу человека делало лишь болеющею злом, а не озлодействованною вполне и без остатка.

Это нечто составляло оболгание диаволом Бога пред человеком, чрез что произошло то, что человек восстал не абсолютно против Бога и против истины, а условно, вовлеченный к восстанию против Бога посредством обмана, обольщения, лжи и клеветы диавола. Воля поэтому человека хотя склонилась ко злу, однако явилась не вполне озлодействованною в образе и подобии диавольской воли. Рассчитывал ли, или не рассчитывал диавол на больший успех в озлодействовании воли человека, неизвестно; но то не подлежит сомнению, что в истории приражения зла человеку диавол действовал весьма осторожно, очень обдуманно и до некоторой степени предусмотрительно.

Первое, что обращает на себя внимание в падении человека, составляет то, что диавол вселился в змея и, сделав сие животное своим орудием, беседует по предмету заповеди Божией и невкушении плодов от дерева познания добра и зла не с Адамом, а с Евою. Змей, будучи животным, любящим уединение, мог быть еще неизвестен Еве, так как давал имена животным Адам, когда Евы – жены еще не существовало, и потому Еву могло и не удивить то обстоятельство, что змей – животное – вдруг заговорил. В своей невинности и неопытности еще, в своем открытом для доверия настроении души Ева могла и не подозревать того обстоятельства, что дар слова на земле принадлежит одному только человеку и что весь животный мир, лишенный разума, лишен и дара слова, и потому искушаемая Ева могла, естественно, и не остановиться мыслью на сем странном и чрезвычайном обстоятельстве, что змей – животное – вдруг рассуждает и говорит.

«Змей-искуситель, – говорит митр. Филарет, – есть истинное, но не простое животное. Им действует существо высшего рода, ибо действует разумением; но существо злое, ибо действует против воли Божией, к погибели человеков и к собственному наказанию. Когда змию приписывается хитрость, преимущественно пред всеми животными, сим показывается естественное совершенство сего животного, которое и Христос представляет образом мудрости. Диавол избирает такое орудие для удобнейшего в нем действования и сокрытия обмана. (Зап. на кн. Быт. 88–89).

Могло, конечно, быть и так, что Ева имела уже понятие или представление о змее, как о животном чрезвычайно хитром, удаляющимся и скрывающимся от взора человека и от других животных; но и в этом случае опытного знания природы свойства змея она, по всему должно заключить, еще не имела, ибо она нисколько не изумилась тому событию, что змей рассуждает, объясняет и говорит. Коварно предложенным вопросом о том, «подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю», завладев вниманием Евы, диавол вызывает ее на объяснение и, таким образом, прокладывает себе путь для главного предмета своих действий, именно – для возбуждения недоверия к Богу в душе Евы, с одной стороны, и для зарождения в ней беззаконной, преступной и пагубной мысли – желания действовать вопреки воле Божией и против Бога, вожделев самобожия, с другой стороны.

Беседа со змием приводит Еву к необыкновенному в ее глазах открытию о чудесных и божественных свойствах плодов дерева познания добра и зла, и, уносимая вихрем пожеланий, она добровольно склоняется к преступлению заповеди Божией, восстав против Бога. Замечательна последовательность, с которою действовал диавол, искушая жену: выслушав от нее подлинную заповедь Божию, с прибавлением от нее ли самой, или со слов мужа ее знаменательных слов: «и не прикасайтесь к ним <плодам дерева>», диавол, прежде всего, отнимает у Евы страх смерти, сильно, по-видимому, запечатленный в ее душе, говоря жене: «нет, не умрете» ; потом в благожелательном якобы сочувствии человеку объясняет жене сокрытый, будто бы таинственный, смысл в свойствах плода дерева познания добра и зла.

В своем объяснении, почему Господь запретил вкушать плоды дерева опознания добра и зла, диавол низводит Бога на степень завистливого существа, не желающего разделить с человеком полноту своих совершенств, и вместе – существа, не единственного во вселенной и вовсе уже не абсолютного, так как Он не может преградить путь и человеку, дабы он сделался богом или, по крайней мере, сделался себе «яко Бог». Хитра, зрело обдумана, льстива и коварна речь диавола: «И сказал змей жене , – повествует Св. Писание, – нет, не умрете; но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их <плодов>, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт.3:4, 5).

«Примечая, что страх смерти удерживает Еву в послушании к Богу, – говорит митр. Филарет, – он отъемлет прежде всего сию опору: «не умрете». Но дабы не показаться противоречащим слову Божию, он старается внести свое противоречие в самое слово Божие и к сему обращает богонареченное имя древа познания добра и зла. Изъясняя сие наименование, он уверяет, что со вкушением от древа познания, Бог соединил совершенное ведение добра и зла, подобно как со вкушением от древа жизни совокупил жизнь бессмертную, и обещал в сем ведении новые очи, т.е. новую степень ведения и даже божественность. Такое понятие о древе познания он приписывает самому Богу или утверждает клятвою с именем Божиим: знает Бог» (Зап. на кн. Быт. 92).

Во всяком случае, из слов диавола Ева могла заключить, что высшее прозрение, т.е. открытие очей и атрибуты Бога, должны будут сделаться достоянием человека чрез вкушение плодов древа познания. С момента, в который Ева охвачена была мыслью о чудесных свойствах плодов древа познания и не воспротивилась этой мысли во имя Божие, воля ее уже склонилась к личному своеволию; зло проложило уже себе путь в душу и сердце жены, и злое желание утвердилось в ней: вместо Бога и Его абсолютной воли человек ставит себя самого и свою частную волю, вожделея самобожества; вместо послушания велению Божию и вместо непреложного верования в истину и правду слова Божия, как разума, правила и закона жизни, человек обнаруживает возмущение против Бога и отдается пожеланию, воспрещенному Богом; им воспринимается суждение о предмете, в котором отвергнут суд Божий: «С уклонением от единства истины Божией, – говорит митр. Филарет, – во многочисленность собственных помыслов неразлучна множественность желаний, несосредоточенность в воле Божией» (Зап. на кн. Быт. Пэ.).

И эта множественность желаний выразилась в момент падения человека во всем объеме обнаружения зла и проявления греха в истории рода человеческого». «И увидела жена, – говорит Св. Писание, – что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел» (Быт.3:6). «Похоть, заченши, рождает грех» , – говорит Апостол Иаков (Иак.1:15), и эта именно похоть, т.е. в обширном смысле любодеяние мысли, хотя и возбуждена была первоначально диаволом, оболгавшим Бога и направившим пожелания к беззаконному вожделению самобожества, тем не менее была собственною похотью человека, в которой зло имеет свое исходище и гнездилище в роде человеческом.

«...Все, что в мире, – говорит Апостол Иоанн, – похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего» (1Ин.2:16), – и это все, т.е. вся в целом совокупность обнаружения греха в роде человеческом, открылось в самом падении первых людей: «дерево хорошо для пищи» – в этом «хорошо для пищи» заключается вся чувственность, все растление плоти; «дерево приятно для глаз» – в этом «приятно для глаз» заключается служение внешности, форме и одному наружному виду, т.е. все то, что человек создает себе якобы прекрасное в области чувств, лаская и услаждая низшие инстинкты своей души; «дерево вожделенно, потому что дает знание» – здесь заключается все содержание гордости житейской: и превознесенная личная самость человека, и субъективизм личной его мысли и воли, и кумирное отношение к своей собственной личности, и вожделение безбожия, и лесть якобы автократизма и абсолютизма в себе самом.

Ложь, таким образом, приразилась всей вообще природе человека. Так называемый индивидуализм, тяготеющий в своем конечном развитии к безбожию, и чувственность во всех ее видах, заключающая в себе самой якобы цель и средства, составляют два главных полюса зла в человеческом роде, приближение к которым – большее или меньшее – будет всегда мерилом воплощения зла как в человеческом роде вообще, так в каждом человеке в частности. Крайний индивидуализм и крайнее господство чувственности, т.е. растление плоти и духа, будет полной мерою беззакония в роде человеческом. Но для этого уже требуется история зла в роде человеком, так как в факте сего падения человек пал не без остатка добра в самом себе, и падший – он явился пред Богом не вполне с озлодействованной своею личною волею.

Зло не рождено самим человеком, а принято им чрез приражение его воле, и принято не вследствие абсолютного отвержения истины и безусловного нестояния в ней, а вследствие оболгания диаволом Бога и заблуждения в истине: диавол, по выражению Св. Писания, как бы сетью уловил человека в свою волю (2Тим.2:26). И это обстоятельство не может само по себе не уменьшать напряжения зла в роде человеческом и не может не ограничивать его интенсивность, так как мера заражения человека злом и безусловное диавольское зло не могут быть адекватны между собою.

Начало явления зла в человеческом роде можно назвать только положительным поступлением к озлодействованию воли человека в образ диавольской воли; но нельзя считать это начало актом полного и совершенного озлодействования воли человека. Уже по одному тому обстоятельству, что все воспринимаемое и усвояемое личным частным бытием требует еще опытного переживания в себе сим бытием, требует окончательного утверждения воли в воспринятом, факт падения первых людей до времени предстания человека пред лицом Божиим нельзя считать окончательным актом его озлодействования: «что скажет человек Богу в падшем своем состоянии?» – вот вопрос, на который дав ответ, человек вместе ответит и по вопросу о том, вполне ли он злодей, или остатки добра, истины и правды сохранились в нем и по его падении?

Торжество всякой идеи требует адекватного себе уравнения воли воспринимающего эту идею. Без этой адекватности воспринятая идея, несмотря на всю глубину своего проникновения в существо воспринимающего, будет оставаться лишь частным содержанием в индивидуальном личном бытии, и, будучи частным содержанием, она не исключает собою другого содержания. В таком именно виде, т. е. как частное содержание, и является зло в природе падшего человека.

Одним из наиболее важных и существенных свидетельств о неполном и частном озлодействовании природы человека, явленным в самом акте падения, было то обстоятельство, что диавол, увлекая человека к восстанию против Бога, к вожделению самобожия, принужден был действовать на человека не прямо и непосредственно во имя личного абсолютизма и отвержения для себя Бога, а посредственно и косвенно через обман, ложь и клевету на Бога, разоблачение которых может быть актом покаяния и может послужить началом снова обращения человека к Богу, как конечной причине и последнему основанию своей частной воли.

Слабость средств диавола в этом случае не прямо вела к цели и не достигала безусловного ее воплощения, а косвенно, и намечала абсолютное воплощение и достижение цели в будущем по действию воспринятой человеком в свою природу заразы диавольского зла. Правда, вожделение: «быть себе яко Бог» – навсегда останется неточным началом любодействия мысли и воли человека; однако без истории дальнейшего озлодействования воли человека зло останется в качестве озлодействования человеческого духа, но не в качестве окончательной уже смерти духа, ставшего прямо и открыто против Бога в свое имя. А потому зло в человеческом роде условно, и заражение человека злом было не без сохранения в нем остатков добра, что мы и видим, действительно, в истории падшего и согрешившего уже человека.

В самом деле, рассматривая состояние падшего человека, мы находим, что вожделение первых людей самобожества и упоение их диавольским наваждением было неполно и кратковременно: отрезвление в преступных любодейных помыслах последовало вскоре после падения, как только человек предстал пред Богом. И здесь-то открылось великое и премирное зрелище: падший человек актом своей самостоятельной воли явил, что он не с диаволом и не хочет пребывать в его воле, а с Богом и отдает себя воле Божией, имея обращение свое к Нему – Творцу и Господу, а не к себе самому в диавольской лжи и фикции самобожества и противобожества.

В явлении этой именно основной и вечной правды для всякого частного личного бытия и заключаются те остатки добра в падшем человеке, которые не были исторгнуты из природы духа человеческого прираженным ему диавольским злом. Возвращая Божие Богу, человек осудил в себе диавольство, и, больной духовно и нравственно, он не перестал и не перестанет воздыхать о здоровом своем состоянии и о своем спасении с Богом и в Боге. Правда, голоса: «нет, не умрете» и «будете сами, как боги» – будут сменяться в истории рода человеческого противоположными голосами: «умрете, и ничего от вас не останется, ибо нет над нами никакого Бога, а бог – это ты сам, человек!» Однако, эта смена голосов будет лишь продолжением лести, лжи и обмана диавольства, прираженного человеку, отрицанием ради отрицания и скорее будет в человеке актом отчаяния его воли, чем обнаружением истинной природы его духа, сохранившейся настолько, что мысль о Боге остается прирожденной идеею его духа. А потому, как будем видеть в своем месте, спекулятивное безбожие есть явление почти невозможное в роде человеческом, и только практическое безбожие у людей желало бы, чтобы Бога не было.

Как по началу своему, так и в истории человеческого рода, обольщение диавола может изменять свою только форму, а не сущность: обман, ложь и лесть; а потому обольщение и будет лишь обольщением, и возвращение человека к истине, закону и правде не невозможно бывает для него при самом глубоком его обольщении и диавольской в нем лести. Идея Бога в истории рода человеческого навсегда останется постулатом человеческого разума, в котором (постулате) человек определяет себя не в абсолютизме своей воли, а в зависимости и ответности от воли Божией.

Человеческое безбожие есть не более как лесть, и опирается оно не на разум человека, а на любодейство мысли и воли человека, вожделеющих безбожия, вследствие прираженного человеку диавольского зла. Чистое теоретическое и практическое безбожие может быть только одно – безбожие диавольское, состоящее в том, что частное разумно-свободное личное бытие не желает Бога, отвергает Бога для себя, не хочет знать воли Божией, как разума себе, готово стать и стоит против Бога в свое имя.

В истории рода человеческого, как увидим, было приближение человека к такому обнаружению зла и к такому озлодействованию своей воли; будет оно и в будущем, как свидетельствует Св. Писание, когда тайна беззакония, находящаяся с падением человека в действии, созреет окончательно и завершит собою самую историю человека на земле (2Фес.2:7); но в том и другом случае озлодействование человека является таковым вследствие большего и большего ниспадения его в глубину зол, а не вследствие отсутствия в нем таких остатков добра, на которых могла бы утверждаться истина, закон и правда.

Диавольщина и сатанинство, подобно язве и незакрывающейся ране в природе человека, вошедшее в нее через падение человека, подлежат как врачеванию, так и дальнейшему расширению и увеличиванию: в обоих случаях человек лично участвует и в сбережении себя, и в погублении себя от действия сего диавольского и сатанинского яда в нем.

В Адаме и Еве человеческий род определился вполне и совершенно как относительно неисторгнутого в нем окончательно добра, так и относительно прираженного ему зла. Заражение злом коснулось, без сомнения, всего существа человека; но зло не возмогло окончательно ниспровергнуть добро в человеке, и ложь не могла всецело овладеть человеком, сделавшись как бы стихиею вынаружения жизни человеческого духа; ибо Бог, истина, закон и правда превозмогли в сердце человека над диавольством, ложью, беззаконием и грехом, и первое предстательство падшего человека пред Богом открыло сие времени и вечности.

«И открылись глаза у них обоих, – говорит Св. Писание о согрешивших праотцах человеческого рода, – и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания. И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня; и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая. И воззвал Господь Бог к Адаму и сказал ему: [Адам] где ты? Он сказал: голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся» (Быт.3:7–10).

В этом свидетельстве Св. Писания о падшем состоянии первых людей многое достойно примечания: «открылись», говорится, у них глаза, и первое чувство, которое они ощущают в себе, есть стыд взаимной телесной наготы. Грех, конечно, мог участвовать в том, что они почувствовали стыд в себе; но то обстоятельство, что стыд, как внутреннее чувство, был им доступен и имел следствием своим сделание препоясаний, показывает, что добро в человеке еще жило. Стыдливость вообще есть искра добродетели; но та стыдливость, которая удаляет от взора своего предмет стыдения, есть уже цветок добродетели.

Адам и Ева, устыдившиеся друг друга, были, конечно, в пленении похоти плоти и похоти очей; но первое действие, которое подсказано было им их внутренним человеком, было благородное и вполне нравственное стремление – скрыть от себя самих блазнящую их телесную наготу. Не без брани и не без борьбы между добром и злом совершилось такое решение и исполнение их волей; однако доброе чувство и нравственное расположение души настолько еще были сильны и действенны в душе падших прародителей, что препобедили собою похоть плоти и похоть очей. Что касается до гордости житейской, то и она препобеждена была здесь же благоговейным страхом и своего рода стыдением пред Богом: убоялся, говорится в Св. Писании, человек Бога и, потому что был наг, скрылся от лица Божия.

«Когда они (Адам и Ева), – говорит блаж. Августин, – отпали от блаженного состояния и тело их восприяло болезненную похоть, то в душе их... проявилось, однако, чувство, доказавшее ее высокое происхождение: она (душа) стыдилась скотских стремлений не только потому, что она внезапно почувствовала их небывалое доселе проявление, но и потому еще, что постыдное вожделение явилось как следствие греха» (См. Свящ. Лет. Власт. 1.42). Ощутив в себе «ин закон в удех» своих, «противувоюющ закону ума... и пленяющ» его «законом греховным, сущим во удех его» (Рим.7:23), человек, впервые познав брань между законом ума своего, соуслаждающегося закону Божиему по внутреннему в нем человеку (Рим.7:22), и между законом уд своих, пленяющих его в грех, показал, что закон Его жизненен и действенен в нем даже и в падшем его состоянии.

Именно закон ума, которым человек соуслаждается закону Божию, оставшийся и по падении человека в качестве именно закона, как откровения его собственного духа, был тем светом в тьме истории судеб человеческого рода, в естественном его состоянии, который сохранил идею Бога, обосновал собою религию, соблюл естественную добродетель, удержал совесть человека на высоте ее функции, создал семью, устроил общества и государства, образовал нравы, написал законы, наложил долг и обязанности, возлюбил добро и проклял зло, хотя и находился сам в плену и под угнетением закона греховного, т. е. закона уд человека.

Одним словом, только закону ума своего, сохранившемуся в душе человека в качестве и силе именно закона, человек обязан всем тем добром, святым и великим, что удержало его на высоте богоподобной природы, что, с одной стороны, сдерживало и осуждало в нем диавольскую гордыню, с другой – возвышало и возносило его над скотоподобным житием.

Со стыдливостью в отношении друг к другу первые люди, как мы говорили, явили стыдливость в отношении к Богу, и, что было истинным началом и остатком истинного добра и правды в душе падшего человека, этот стыд к Богу явился в высшей и совершеннейшей фазе своего состояния и развития в отношении к Богу, именно – оно открылось в благоговейном и спасительном страхе пред Богом, а потом – в сознании человеком своей вины пред Богом, в смирении и покорности воле Божией, произнесшей свой суд над согрешившим человеком.

Бог для падшего человека остался, как и прежде – в невинном его состоянии, Богом же, т.е. Абсолютным Существом, Верховным Разумом, Верховною Волею и Верховным Законом. Стыдением своим и страхом пред Богом первые люди показали, что и в падшем их состоянии, истина, добро, закон и правда им свойственны и собственны и что разум и совесть их почиют в Боге, как конечной причине и последнем абсолютном их основании. Если теперь от Адама и Евы мы обратимся ко всему человеческому роду в его исторических судьбах, то найдем, что то же самое стыдение и страх пред Богом, которые явили от себя первые люди и которые управляли первыми шагами поведения их после падения, одинаково управляли и поведением всего человеческого рода в его исторических судьбах, именно: идея Бога, известная положительная религия, мыслимая и представляемая воля Божия и закон Божий составляла всегда душу поведения и воли человека.

Пусть религиозные верования в естественных религиях извращали идею истинного Бога, пусть эта идея Бога воплощалась в тлене языческого и даже крайне постыдного натурализма, во всяком случае, за всякою религиею в человеческом роде остается принципиальное ее значение, именно – реально жизненный факт обращения человека к Богу, как свидетельство того, что самобожество и противобожество, абсолютизм и автократизм воли, одним словом – диавольство и сатанинство находятся в роде человеческом лишь в действии, а не в созрении, что добро и зло, значит, являются еще в борении между собою, а где борьба, там продолжается, значит, еще жизнь.

Св. Писание, касаясь языческих религий и отмечая крайний факт искажения языческих верований, нисколько, однако, не умаляет их принципиального значения как религий вообще, т.е. как обращения человека к Богу: Ап. Павел, находясь в Афинском ареопаге, не обинуясь, засвидетельствовал, что Афиняне «набожны». «Афиняне! – говорил Апостол, – по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны. Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано: «неведомому Богу». Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам» (Деян.17:22–23). Здесь, в словах Ап. Павла, безусловным авторитетом истины Божественного Откровения утверждается тот взгляд на религиозные верования народов, что содержанием всякой религии служит набожность человека, следовательно, признается, что всякая религия есть вынаружение и плод неточной и основной правды в душе человека, как сотворенного Богом частного личного бытия, правды жизни с Богом и в Боге, как Бытии Абсолютном.

В другом месте Ап. Павел говорит о язычниках: «...они, познав Бога, не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце... и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку...» (Рим.1:21–23); здесь прямо уже Ап. Павел отделяет принципиальное признание Бога в языческом мире и веру в Бога от заблуждений язычников в области религий и от извращенного служения Богу в языческих культах.

Впрочем, в сфере самого религиозного сознания человека, в высшей области откровения его духа, обращенного к Богу, Ап. Павел не делает различия между иудеем, чтителем истинного Бога, и между язычником, поклонником Бога только по идее Бога и в принципе, и считает обоих, т.е. иудея и язычника, безответными – не имеющими себе извинения пред Богом, а вместе – равнодостойными, если они во имя Божие чтили добродетель и творили добро: «...невидимое Его, – говорит Апостол, – вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы, так что они <язычники> безответны» (Рим.1:20).

«...Слава и честь и мир всякому, делающему доброе, во-первых, Иудею, потом и Еллину! Ибо нет лицеприятия у Бога. Те, которые, не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут; а те, которые под законом согрешили, по закону осудятся... ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую...» (Рим.2:10–15).

«...Если необрезанный соблюдает постановления закона, то его необрезание не вменится ли ему в обрезание? И необрезанный по природе, исполняющий закон, не осудит ли тебя <иудея> преступника закона при Писании и обрезании?» (Рим.2:26–27). Следовательно, по свидетельству Ап. Павла, за всем языческим миром, т. е. за всем человеческим родом, остается не только достоинство вечной и изначальной правды – обращения человека к Богу и Его воле, но даже похвала естественной добродетели, как плода этой правды, и сохранившихся в душе человека жизненными его нравственных основ.

Итак, при всем существенно глубоком поражении злом духовной природы человека, диавол не обратил человека в свой образ и в свое подобие вполне и совершенно: человек и по падении своем остался обращенным к Богу и живущим в Боге. Правда, заражение злом человека настолько сильно, что человек носит зло в себе самом, т. е. в своей природе, и может сам уже по себе «зачинать болезнь и рождать смерть» ; однако для сего окончательного, уже погибельного состояния требуется большее и большее «нисхождение в глубину зол» , а пока сохраняется в нем искра Божественного света и пока он сам обращен к Богу и ищет Бога, спасение его возможно, и Господь, действительно, предопределил оное в Единородном Сыне Своем. Поэтому, произнося Свой суд над согрешившими праотцами рода человеческого, Господь засвидетельствовал, во-первых, о том, что зло в человеке, действительно, условно и конечно; во-вторых, что для человека доступно врачевание, и в-третьих, о том, что в самом Семени жены, подвергшейся первою обольщению диаволом и заразе злом, положено будет Богом спасение человека, поражение диавола и освобождение человека от диавольства и сатанинства в нем.

«...Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей, – сказал Господь жене, – в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою. Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: не ешь от него, проклята земля за тебя; со скорбию будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты и в прах возвратишься» (Быт.3:16–19).

«Достойно примечания, – говорит митр. Филарет, – что все наказания, которыми Бог поражает здесь человека, суть временные и оканчиваются здесь смертию телесною» (Запис. на кн. Быт. 115). Но не менее достойно примечания также и то, что, с одной стороны, эти наказания не карательные только, но и взыскательновоспитательные, ибо вместе с карою преступления они служат ограничению и задержанию развития зла в роде человеческом. Внутренняя борьба в самом человеке между добром и злом, между добрыми сохранившимися в нем расположениями его души и злыми, вошедшими в его природу похотствованиями, борьба между законом ума человека и законом его уд (Рим.7:22–23), обставленная трудами, болезнями, печалями, скорбями и бедствиями земного жребия человека, борьба, производящая «суету и томление духа» , – это такое горнило для самоиспытания человека в его «яко божестве», и такая школа для опознания того, чем может быть жив человек, т.е. для опознания, для вожделения и возлюбления Бога-Творца и Бога-Спасителя, что проклятие зла и осуждение диавольства и сатанинства в себе должны составить в общечеловеческом сознании разум и подвиг самой жизни.

Быть дисгармоничным в себе и болеть о сей дисгармонии – значит для личного частного бытия возжелать гармонии; быть в трудах и обременении и стонать в сем положении – значит для разумного существа признать цену счастливого и блаженного бытия, где не было бы ни слез, ни печали, ни воздыхания; быть в периоде смерти и воздыхать о бессмертии – значит для личного частного бытия искать и возлюбить путь, ведущий к бессмертию; быть и страдать во зле и томиться духом по радости бытия в добре – значит осудить и проклясть зло, как ничтожество, и определить себе добро, как норму и закон жизни, добро в себе самом, гармоническое и содержательное.

«Зло, – говорит Ульрици, – поскольку оно противоречит цели и назначению человеческого бытия, необходимо разрушает внутреннюю гармонию между элементами человеческого существа. Отсюда становится понятным чувство неудовольствия, которое следует за безнравственным поступком и переходит в мучительную скорбь раскаяния там, где совесть способна к пробуждению. Как скоро образуется упорство во зле, греховность сделается привычною, зло – обычным мотивом, господствующим правилом воли и поступка, то такое разрушение гармонии сделается более и более укрепляющеюся дисгармониею, постоянным извращением правильного порядка, элементов и факторов психической и физической жизни человека. Правда, при таком настроении исчезает чувство неудовольствия, которое следует за отдельными злыми поступками, но зато пропадает спокойная ясность и радость души, и на место их выступает общая тревожность. Она служит выражением чувства, самодвижением души по поводу своей собственной дисгармонии» (Бог и прир. Ульр. П 295). «И мы должны видеть знак божественной благости и любви в том, что, «как положенное Богом в жребии земной жизни человека, служит средством воспитания, средством споспешествования к добру» (ibid 273).

Божественное определение человеку: «со скорбию будешь питаться от земли во все дни жизни твоей, и в поте лица своего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю» – есть премудрая, предуставленная от вечности, в самом наказании человека за грех человека явленная, Божественная попечительность о том, чтобы зло в человеческом роде не только находило себе отрицание, но и ограничение. Поэтому в «страде жизни» мы должны видеть не одно карательное определение суда Божия за грех человека, но и благопопечительное действие любви, милосердия и благословения Божия человеку.

«Страдание неизбежно, – говорит Ернест Навиль, – и оно – благо. Во-первых, страдание есть признак нарушения порядка (беспорядок). Если бы вы были больны, не чувствуя этого, не имея понятия о зле, вы бы не искали лекарства против него. Быть предупрежденным о беспорядке для того, чтобы устранять его, полезно и хорошо. Кто станет отрицать это? Во-вторых, страдание есть лекарство. Начиная от ампутации какого-нибудь члена, которая, может быть, спасет нашу жизнь, до катастрофы, которая застигнет нас во время преступной страсти и заставит вникнуть в самого себя, – страдание имеет драгоценное значение. Страдание очищает нас, оно нам нужно, необходимо. В-третьих, страдание есть наказание. Наказание есть выражение правосудия, а правосудие – благо. Разве вы не чувствовали, как при виде какого-нибудь гнусного преступления в вашем сердце поднимается голос, требующий правосудия?» (Ерн. Нав. вопр. о зле 48).

Два первые положения Ернеста Навиля о страдании ясны, определенны и в безусловной верности и истине своей очевидны; третье же положение о страдании, как выражении правосудия, которое само по себе есть благо, требует разъяснения и дополнения себе. Правосудие есть благо потому, что оно есть существенное свойство Абсолютного Бытия и выражает собою вечную и неизменную правду Божественного Существа; в этом случае правосудие есть благо абсолютное и несомненное благо в человеке и для человека, так как чрез него человек входит в соразделение жизни в Боге и опознает в себе, ощущая отображение одного из существенных свойств, Бога.

Но для человека это возможно потому, что и по падении своем человек остался нравственным существом, обращенным к Богу и воспринимающим жизнь в Боге, и потому правосудие удовлетворяет человека, как именно благо, так как в правосудии – каре и наказании – объективируется и овеществляется уплата долга за попранное в личном частном бытии нравственное достоинство, и, следовательно, самое сие достоинство продолжает быть в сохранении, в бытии и в величине равновеликой, по крайней мере, по идее и по признанию.

Для диавола же, т.е. для существа безусловно злого, правосудие как благо не существует, ибо он весь и во всем своем существе есть отрицание, а потому ему может прилежать суд Божий, ему сопутствовать может только отвержение и проклятие Божие, и ожидать его может одно вечное осуждение от Бога; во времени же и собственно в судьбе падшего человека торжество правды Божией о человеке составит диаволу наивысочайшее поражение. Вот почему, наказуя человека, Господь ничего пока не говорит о наказании диавола, а говорит только об отвержении и проклятии его под образом змия-искусителя (Быт.3:14) и, с другой стороны, говоря о спасении человека в Семени жены, в то же время говорит о поражении диавола.

Отсюда должно вывести абсолютный закон сосуществования человеческих существ между собою: злая человеческая воля, как все-таки частично и не безусловно злая, должна быть караема, наказуема, врачуема и сдерживаема: и это есть безусловное благо для самой злой человеческой воли; самое зло от злых человеческих волей должно быть предупреждаемо, низвергаемо и поражаемо, как диавольство и сатанинство в роде человеческом, и это есть безусловное свидетельство в обществах человеческих о том, что люди обращены к Богу и живут нравственным порядком в образе Божественного Первообраза.

«...Вражду положу между тобою и между женою, – сказал Господь змею-искусителю, – и между семенем твоим и между семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту» (Быт.3:15). В этих словах Господа выражено Его Божественное свидетельство о том, что зло в человеке условно, и человек подлежит не только врачеванию, но исцелению от зла – спасению. Подробный разбор сего текста и его содержания отлагается до следующей главы; настоящую же главу закончим разрешением одного, кажущегося по первому взгляду недоуменным, вопроса о том, каким образом Адам так легко, по-видимому, поддался влиянию жены – преступил заповедь Божию о невкушении плодов древа познания?

Св. Писание свидетельствует об Адаме, что он «послушал гласа жены своея и ял от древа» (Быт.3:17); преосв. Макарий в своем «Догматическом Богословии» на вопрос: «как пал Адам?» – отвечает: «Можно заключить, что Адам пал вследствие убеждений жены и пристрастия к ней» (Догм. Богосл. Преосв. Мак. 370); «жена своими убеждениями, – говорит преосв. Филарет в своем «Догматическом Богословии», – склоняет мужа следовать ее примеру, и оба едят запрещенный плод» (Догмат. Бог. преосв. Фил. 343); «вкушение от запрещенного плода, – говорит архим. Сильвестр, – с женой разделил и ее муж, разделивший, конечно, прежде и все ее греховные помыслы и чувства» (Опыт. Прав. Догм. Богосл. архим. Сильв. 3 419–420); «различие между грехом мужа и грехом жены, – говорит митр. Филарет, – полагать можно то, что жена первая открыла свое сердце неизвестному искусителю, и муж поступил против непосредственного повеления Божия» (Зап. на кн. Быт. 58); наконец, Св. Писание, как мы видели, говорит просто: «муж послушал гласа жены своея» ; в свидетельстве же Ап. Павла разъясняется, что жене принадлежит «прельщение» (1Тим.2:14), а мужу – «грех, преступление и ослушание» (Рим.5:12–19).

Из свидетельства и разъяснения Ап. Павла очевидно следует, что самая язва греха, неточное и начальное зло во вселенной – вожделение самобожества или диавольское обольщение «быть себе яко Бог», сделалось чрез Еву известным Адаму, или что то же: Ева в подлинном диавольском смысле объяснила якобы тайну запрещения Богом вкушать плоды древа познания; здесь-то, в этом именно объяснении, как бы в сделанном или полученном и достигнутом открытии тайны, и заключается причина, почему Адам именно «послушал голос жены своея» и пал, увлеченный в то же беззаконие и по тем же мотивам, в какое вовлечена была и по каким мотивам пала и Ева.

Думается, что никаких убеждений Ева не употребляла к тому, чтобы склонить Адама к преступлению заповеди Божией: прельщенная сама диаволом, она тем же прельщением и тою же лестию прельстила и мужа; тем менее в факте падения Адама может быть речь о слепом каком-то пристрастии его к жене. Адам пал в тех же вожделениях, в каких пала и Ева, и совершил грех по тем же побуждениям, по которым совершила оный и Ева: оба они, муж и жена, сознательно пали, вожделев «яко божества». Преступная и прелюбодейная мысль о том, что вот, дескать, в чем «тайна», почему Бог запретил есть плоды от древа познания, именно, чтобы человек сам не сделался «яко Бог», подобно огню охватила, как сперва все существо жены, так потом чрез сообщение жены все существо мужа.

Эта мысль, так как обращена была исключительно к своей человеческой ограниченности и оттуда черпала свое вдохновение, произвела ослепление ума, усыпление совести, извращение воли, она омрачила сознание, исказила идею Бога, зажгла страсть и утонула в личных греховных помыслах и пожеланиях. Поэтому нет решительно никакого различия между грехом жены и грехом мужа; если же полагать различие в том, что Адам лично получил заповедь непосредственно от Бога, а Ева получила свою посредственно – от мужа своего, то сие различие будет уже различием не по существу предмета и в отношении к преступлению жены значения никакого не имеет, так как и Ева, подобно мужу своему, смотрела на запрещение вкушать плоды от древа познания именно как на заповедь Божию. Следовательно, зло в роде человеческом имеет одно начало и одно вынаружение: начало есть диавольское прельщение, а вынаружение зла есть личное человека «яко божество» и уловление человека в суету индивидуально личных помыслов и пожеланий.