Глава XI
Осуждение Богом на погубление животных, птиц и гадов в водах потопных. Вопрос о расстройстве видимой одушевленной и неодушевленной природы по грехопадении человека. «Проклятие Божие» земли за грех человека; что принесло собою это проклятие Богом земли? Земля и все, кроме человека, царства земной жизни в отношении к земле. Выводы. В чем явилась суета твари? Мир как космос. Видимая природа и царства ее в отношении к человеку падшему. Видимая природа сама в себе и в своих царствах: неодушевленная и одушевленная жизнь в видимой природе. Есть ли зло в царствах природы? Выводы и заключения. Человек и царства природы. Стон жизни и страда жизни. Выводы.
Вместе с человеком Господь, как свидетельствует Св. Писание, осудил на погубление в допотопном мире царство животных, птиц и гадов, исключая тех представителей родов и видов оных, которых Ной, по повелению Божию, взял в ковчег: «...истреблю с лица земли , – говорит Господь, – ...от человека до скотов, и гадов, и птиц небесных истреблю... И вот, Я наведу на землю потоп водный, чтоб истребить всякую плоть, в которой есть дух жизни, под небесами; все, что есть на земле, лишится жизни» (Быт.6:7–17). Этот суд Божий, произнесенный над царствами неразумных земных существ за вину и нравственное растление человека, ставит пред нами вопросы: действительно и в каком отношении видимая одушевленная и неодушевленная природа подверглась расстройству после грехопадения человека? Так называемое физическое зло есть ли зло на самом деле? Что мыслить о суете твари, находящейся, как говорит Апостол Павел, «в работе нетления» , совоздыхающей и соболезнующей доныне «за повинувшего ю» , т.е. за человека? (Рим.8:20–22) Что видимая природа, в данном случае земля с ее стихиями, стала находиться в иных отношениях к человеку, по его грехопадении, чем какие должны и могли быть к нему несогрешившему, и что пользование человека землею и тем, что с нею соединено, подверглось изменению в неблагоприятном и худом для человека смысле, на это ясно указывает Св. Писание, свидетельствуя, что земля подверглась проклятию Божию за грех человека: «...проклята земля за тебя, – сказал Господь Бог согрешившему человеку, – со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе» (Быт.3:17–18).
Из этих слов видно, в чем собственно проклятие Божие поражает землю: проклинается Богом земля не в своих силах и природных свойствах, т.е. не по существу, а в отношении к человеку, т.е. к своему владыке и господину. Земля поставляется к человеку в положение некоторой отчужденности, в подобие вражды и неприязни. По-прежнему земля остается жилищем и телесною сокровищницею человека, однако быть таковою сокровищницею определяется ей не в качестве матери, а в качестве мачехи, не богатою и открытою всегда для человека, а бедною и скупою подательницею ему всяких своих даров. «В поте лица твоего снеси хлеб твой, – сказал Господь Адаму, – терние и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою» (Быт.3:3–19).
Нужно ли подразумевать, что враждебно-неприязненное и скупое отношение земли, на которое Господь осудил ее, обнимает собою не только стихии природы, но и все царства земные? Без сомнения, если будет доказано, что все царства земные, за исключением, конечно, человека, соединены с землею, как со своим целым и от нее зависимы, как от своей матери, и от нее содержатся, как в своем определении, тогда клятва Божия, положенная над землею, как целым и содержащим, само собою разумеется, будет обнимать все содержимое и все части; одним словом, все, что носит в себе земля и что собою обусловливает. Что же, спрашивается, земля собою обусловливает и что в себе носит? Можно ли найти какое-либо творение на земле, кроме, разумеется, человека, судьба которого, равно как самая природа его существа, не были бы всецело соединены с землею, с ее элементами и с ее стихиями?
Св. Писание дает на этот вопрос положительный ответ в том смысле, что все земные царства, за исключением человека, неразрывно соединены с землею, как до некоторой степени с своею матерью. Конечно, тайна жизни на земле есть тайна всемогущего творческого слова Божия, ибо переход инертной, мертвой – неорганической материи к органической – растительной и животной жизни обязан не саморазвитию земли и земного, а отдельным творческим актам: однако, вызывая к бытию все разнообразие растительной и животной жизни на земле, Господь самую землю и ее стихии делает как бы материнским лоном не только для царства растительного, но и даже для царств животных, и потому все царства природы вызываются творческим словом к бытию из земли, как из своей якобы праматери, и из земного, как своей единственной субстанции и своих исключительных элементов.
«И сказал Господь, – свидетельствует Св. Писание, – да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя, [по роду и по подобию ее, и] дерево плодовитое, приносящее плод по роду своему, в котором семя его на земле» (Быт.1:11–12). Значит, самое бытие, а равно роды и виды растительного царства определяются отдельным актом творения Божия; но в своих субстанциях, в своих силах и в бытии определяются в материнском отношении к земле и к заключающимся в ней ее сущностям и силам: растительное царство соединено с землею и в ней заключается и содержится. Та же зависимость от земли и исключительная зависимость от ее стихий полагается Богом и для царств животного мира: «И сказал Бог, – свидетельствует Св. Писание, – да произведет вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею по тверди небесной. [И стало так]. И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее... И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле» (Быт.1:20–22).
Таким образом, в силу нового творческого акта Божия, земля получает первых своих обитателей – душу живую, т.е. существ, движущихся и живущих как бы обособленною от самой земли жизнию; но в то же время земля получает сих обитателей, как вынаружение и определение своих стихийных сил, ибо никаких новых сущностей для сих живых существ Господь не творит, а вызывает виды и роды их к бытию из содержания агентов и способностей земли, определяя сим родам и видам, как законченным в себе особям-индивидуумам, т.е. родам и видам, плодиться и размножаться на земле. Не иное отношение к земле, по слову Божию, имеет и все царство бессловесных животных, т.е. звери, полевые скоты и гады: земля и для царства животных является всецелым определением содержания их природы: «И сказал Бог, – свидетельствует Св. Писание, – да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так. И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их». (Быт.1:24–25).
Итак, возникновение жизни на земле, устав о тварном земном бытии в родах и видах всего сущего в растительном и животных царствах следуют в своем явлении и в своем воплощении непосредственному творческому акту: но Слово Божие, творящее для творимого разнообразного бытия в растительном и животном мире, не создает никаких новых субстанций и сил, не привносит в стихии природы никаких новых сущностей и начал, а в самой земле и ее стихиях полагает природу, чин и устав растительного и животного бытия. Поэтому жизнь животных и жизнь растительная есть в сущности жизнь земли в данном ей Богом содержании стихий, начал и сил. «Душа» всего живущего на земле, кроме человека, о котором, как известно, речь особая в Св. Писании, заключается, по благословению Божию, в земле и в земном. Следовательно, изменение вида земли и образа ее существования будет изменением вида и образа существования земных царств природы; и с другой стороны: измененное положение человека на земле будет вместе изменением его отношения ко всему земному, т.е. ко всему тому, что само своею природою неразрывно и всем своим содержанием соединено с землею. Поэтому, если земля проклинается Богом в делах человека по его грехопадении, и если она определяется в печальное жилище человека – «во юдоль плачевную» (Пс.83:7), где усилие человека и его личный труд должны создать ему обеспечение жизни, то это проклятие Божие земли «в делах человека» обнимает собою не только растительное царство, о чем сказано в Св. Писании, но и царство животных в их отношении к согрешившему и осужденному Богом человеку.
Значит, и в царстве животных, что будет создано усилием и трудом человека, то и будет служить ему на употребление и сделается его приобретением. Впрочем, даже самое приобретение, т.е. уже приобретенное, не может считаться вполне обеспеченным для человека, так как требует непрерывности продолжения положенных Богом в удел человеку труда и пота, чем должен человек снискивать себе пропитание и обеспечение жизни. Приобретение есть только временное пользование тем, что достигнуто трудом и потом, которые и будут служить орудием обеспечения человека. Таким образом, поставленный вначале обладателем и господином земли и всего земного и украшенный царственным жезлом домовладыки земного – обладать землею, и владычествовать «над рыбами морскими [и над зверями, ] и над птицами небесными, [и над всяким скотом, и над всею землею, ] и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» (Быт.1:28), человек, по своем грехопадении, обращается во временного насельника земли, имеющего «в поте лица своего есть хлеб, доколе не возвратится в землю» (Быт.3:19).
Безусловное и в некоторой степени Божественное право его господствования на земле, хотя не отнимается Богом от него вполне, однако сокращается и умаляется до правопользования тем, что возмогут создать труд и пот: в силу клятвы Божией земля будет для человека скупоподательна, труднодоступна в своих сокровищах и как бы скудносодержательна. Волчцы и терние могут явиться там, где человек мог бы думать и ожидать пшеницу и смоквы: вместо виноградной лозы придется получить терновник, вместо хлебного злака – репейник, вместо хлеба–камень и вместо рыбы – змею. Изменилась не земля в своей субстанции, в своих силах, элементах и стихиях, а изменилось отношение человека к земле: смертное тело человека, лишенное плодов древа жизни и в себе расстроенное, стало чувствительно и восприимчиво ко всякого рода уязвлению, как толчкам смерти, производящими медленное или вдруг и внезапное умирание. Таким образом, начало существовать так называемое зло физическое, но начало существовать исключительно только для человека.
В себе самой природа остается тем же, чем была от начала сотворения Богом, т.е. добром, и для неразумных творений, как увидим, нет, в сущности, никакого зла физического, и в собственном смысле, как мы сказали, его вовсе нет в природе для нее самой и для всех неразумных существ, а есть оно для человека в смертном его земном периоде жизни. Суета же твари, находящейся в работе нетления, совоздыхающей и соболезнующей доныне за повинующего её, т.е. за человека, о чем говорит Ап. Павел, эта суета не есть субъективная суета в образе жизни и существования животных, для которых всякое положение на земле может быть природным и безразличным. Если Ап. Павел говорит о соболезновании и совоздыхании твари, то, назвав это соболезнование и совоздыхание «суетою» , Ап. Павел сам же себя здесь и объясняет, именно он желает выразить ту мысль, что вследствие греха человека и смертного его периода жизни на земле все пришло в некоторый беспорядок, в суету, в болезнь и в воздыхание, все как бы находится в некотором труде и томлении; но для самой земли, для ее стихий и всех ее царств эта суета безразлична: ни добра, ни зла, а только «совокупно» (Рим.8:22) с человеком, но не сама по себе или для себя она стенает и мучится: она находится в стенании и мучении не в самочувствии и в самоощущении, а в иночувствии, т.е. в чувстве и в опытном опознании человека.
Зло физическое для животного мира также природно, как природно и благо; в благе ли, во зле ли – жизнь животных имеет только бытие, а не радость бытия. А потому, оставаясь в бытии, в природе все добро и все прекрасно как до падения человека, так и после его падения. «Произведения великих дней творения, – говорит преосв. Филарет, – Самим Творцом были признаны хорошими, а по окончании всего «виде Бог вся, елика сотвори; и се добра зело» (Быт.1:31), т.е. каждая тварь в особенности хороша весьма. По суду Творца мира хорош был свет, хороша суша и море, хороши травы и дерева, хороши светила небесные, хороши животные водные, хороши животные на суше (Быт.1:4, 10, 12, 18, 21, 25). Даже о мире в настоящем его положении Апостол пишет: «Зане всякое создание Божие добро и ничтоже отметно, со благодарением приемлемо» (1Тим.4:4).
По свидетельству того же Апостола мир и теперь не без способности выполнять и самую высшую цель свою: «Ибо невидимое Его... и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы» (Рим.1:20). Сам Иегова отсылает Иова к зверям и земле, как к вестникам совершенств Божиих (Иов.39:1–30, 40:10–27, 41:1–26) (Преосв. Фил. Догм. Бог. 229–230). Мир продолжает быть гармоническим целым, сам по себе и в себе прекрасным созданием Божиим, космосом, в котором целое и части премудро даны приведенными к своим уставам, порядку и гармонии, и мир, пока за ним остается благословение Божие, всегда адекватен самому себе, следовательно, добр и прекрасен: «Где был ты, – говорит Господь праведному Иову, – когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь. Кто положил меру ей, если знаешь? или кто протягивал по ней вервь? На чем утверждены основания ее, или кто положил краеугольный камень ее, при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости? Кто затворил море воротами, когда оно исторглось, вышло как бы из чрева, когда Я облака сделал одеждою его и мглу пеленами его, и утвердил ему Мое определение, и поставил запоры и ворота, и сказал: доселе дойдешь, и не перейдешь, и здесь предел надменным волнам твоим? Давал ли ты когда в жизни своей приказание утру и указывал ли заре место ее, чтобы она охватила края земли?» (Иов.38:4–13).
Все в видимом мире велико и прекрасно, ибо все воплощает собою идею Творца и служит даже храмом Божества (Рим.1:20): мир есть безмолвный свидетель Божества, Его бесконечного всемогущества и безграничной Премудрости; небеса и теперь «проповедуют славу Божию, и о делах рук Его вещает твердь. День дню передает речь, и ночь ночи открывает знание. Нет языка, и нет наречия, где не слышался бы голос их. По всей земле проходит звук их, и до пределов вселенной слова их» (Пс.18:2–5).
Итак, мир, как создание Божие, несомненно, выполняет свое назначение, положенное ему Богом, и в нем, как продолжающем быть тем, чем был создан от Бога, в собственном смысле нет никакого зла: свет и тьма, холод и зной суть только условия для бытия, а не самое бытие и не вещи сами в себе: они, как и все, так называемое, физическое зло, акцидентальны и бывают причинны, по уставу Божию, для фаз бытия матери-природы и для того, что исключительно, как одно телесное в себе с нею соединено, а не причинны для себя самих как вещи; они – явления среди других явлений, гармонические и безусловно хорошие в экономии природы. Зло физическое есть зло для одного человека, и потому оно зло, что от его уязвления человек сознает и чувствует всякий раз, что он прах стал в своем теле и в прах возвратится, что он пойдет в землю, из которой взят (Быт.3:19), хотя по началу бытия в себе он не должен был бы, если бы не согрешил, и быть прахом, и возвращаться в землю.
Страх смерти, уязвление человека сим жалом греха и приближение к самому моменту умирания – вот о чем говорит человеку зло физическое, и вот почему оно и есть для него зло: голод и жажда, зной и холод, болезни и умирание ставят человека лицом к лицу с событием смерти, хотя самая смерть сопутствует телесной жизни человека от зачатия до самой кончины человека. Во всей неразумной природе смерть есть лишь смена бытия и есть самое бытие в процессе его бывания на лоне матери-природы, всегда себе адекватно равной: в одном человеке смерть есть до некоторой степени разрушение и ниспровержение бытия, так как человек есть опознающая себя, разумно-свободная индивидуальная личность. В умирании своем, т.е. во всем процессе своей настоящей греховно-телесной жизни и в самом событии смерти, человек не то, что он от создания есть или чем должен быть в своей индивидуальной жизни, не равен и не адекватен себе, и потому страдает, пока в моментах его сознания нет опытного опознания другой фазы его бытия – той, где нет ни печали и ни воздыхания. Поэтому зло физическое есть, действительно, субъективное зло одного только человека на земле.
Мысль об этом и выразил Господь, когда, по грехопадении человека, в Совете Пресвятой Троицы сказал об Адаме: «Вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло» (Быт.3:22). В этих словах Господа выражено, без сомнения, признание факта о том, что человек владеет знанием добра и зла; а так как он владеет знанием, следовательно, не зол или озлодействован окончательно, подобно диаволу, то в самом этом факте, т.е. в том, что он знает, что такое добро и что такое зло, а не окончательно отверг добро и стал злым, лежит надежда и заключается возможность его спасения. Выражение Божие: «Адам стал как один из нас» – находит свое объяснение и свою параллель, с одной стороны, в вожделении Адама «быть себе яко Бог» , с другой – в промышлении Божием, здесь же явленном, о том, что согрешивший человек не будет жить вечно в сем своем раздвоенном – в добре и зле – состоянии, а должен будет умереть: «...и теперь, – продолжал Господь говорить об Адаме, – как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно» (Быт.3:22).
Плоды дерева жизни, вкушенные человеком, сделались бы запечатлением страдания человека в его расстроенном и больном состоянии, когда борьба добра со злом явилась свойственною и собственною самой природе человека, и существование человека отравлено приражением зла. Следовательно, все сказанное Господом об Адаме имеет следующий смысл: «Вот, Адам, вожделевший быть как один из Нас – себе яко Бог, знает теперь действительно, что такое добро и что такое зло. Но в том состоянии, в котором он находится, он не должен жить вечно. Поэтому он не может оставаться в раю, где находится древо жизни, плодам которого дана сила поддерживать телесную жизнь человека вечно, а должен быть удален из рая, дабы он не вкусил бы, и не стал бы жить вечно». Посему и «выслал его Господь Бог , – говорит Св. Писание, – из сада Эдемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят» (Быт.3:23).
Таким образом, зло признается в Св. Писании за одним человеком в падшем его состоянии; физическое же зло – во всем своем целом определяется событием смертности человека и обстоятельствами его умирания – «идти в землю, из которой взят». В этом случае видимая природа и царства ее не могли уже быть для человека падшего тем, чем должны были быть для человека невинного и безгрешного: в характере пользования всем видимым и телесным явилось подготовление умирания, и это неизбежно. То же обстоятельство, что омраченные и ослабленные грехом интеллектуальные способности человека стали немощны для целесообразного выбора в пользовании предметами видимой природы, вносило величайшую смуту и суету в самом пользовании. К этому присоединялись всевозможные разрушительные действия в видимой природе от злой воли человека: видимая природа в своих силах, предметах и сокровищах могла служить поприщем для упражнения злой воли человека, а многое в ней могло служить и положительным орудием зла.
Центральное из благ – безмятежное бытие, ощущение и переживание радости бытия потрясены и ниспровергнуты в человеке грехом, а потому «суета и томление духа» – удел всей земной жизни человека. Исключительно одна только смерть и жало смерти – грех (1Кор.15:54–56) – создали зло физическое для человека. Одних из благ телесных человек должен был быть по суду Божию лишен, как не соответствовавших греховному и смертному его состоянию (Быт.3:22–23), в других – должен был быть ограничен, скуден в воспитательном отношении, дабы он познал суету своих пожеланий (Быт.3:19), в пользовании третьими благами, можно сказать, всем содержанием видимой природы он, омраченный грехом, стал слепо водиться без надлежащего разумения нормы, а главное – превратно и неразумно, не имея в себе ясноведения различать истинно соответственное больному своему состоянию от опасного и вредного, и не стоя твердо в решении своей воли – довольствоваться необходимым, нормальным и должным; наконец, над всем и во всем в видимом мире положено для человека смертное уязвление.
Зло физическое, повторяем, есть зло только для одного человека; для самой же видимой природы и для всех ее царств нет зла физического, так как нет в них и для них зла нравственного. Зло не есть нечто, а «ничто», и не объективно есть, а субъективно, и субъективно потому, что есть у человека сознание расстройства, дисгармонии, беспорядка, страдания и смерти. Там где нет сознания, нет и зла, и так называемое физическое страдание для неразумного существа есть простое ощущение, могущее сделаться естественным, если сделать его весьма продолжительным или постоянным. Страдание для животного – не страдание в человеческом смысле, а обнаружение противления законченной органической формы бытия своему разрушению, и это природно и естественно, но бессознательно, и потому есть ни зло, ни добро для самих животных, бессловесных существ, а просто бытие. Страх смерти у животных есть результат бессознательного стихийного стремления в природе для каждой особи сохранить и удержать за собою процесс жизни, и это стремление стихийно-бытовое лежит в основе бытия не особи, а всякого бытия, в особи же является оно как таковое независимо от всего того частного, что свойственно или собственно отдельной особи в ее виде или роде.
Самая убыль особи не есть зло в природе, а есть общий вообще бытию процесс жизни: вместо одной законченной органической формы явится неорганическая или другая органическая форма, что при отсутствии сознания безразлично и в общем обнаружении природы всегда адекватно содержанию природы. Бытие всякого отдельного животного есть бытие в роде и виде, и бытие рода и вида есть бытие самой природы, следовательно, есть царства природы, есть роды и виды в сих царствах, есть и отдельные особи сих родов и видов: но все это стихийно, само для себя и само в себе не имеет ощущения конечной причины и последнего основания; эта причина и это основание кроются в бытии природы, как таковой; сама же природа есть инертное и слепое, что оно есть, и конечная причина для нее трансцендентальна, существующая помимо нее самой и вне оной. Есть ли в природе жизнь, нет ли в природе жизни – самой природы это не касается, а составляет добро и красоту или зло и безобразие для мыслящего разумного существа, которое опознает бытие. Все живущее – частное или общее, род, вид или особь – свой смысл и значение имеют не в том, что они явились в своей форме, а в том, что природа продолжает быть как бы живым организмом, сохраняя благословение Божие в своих элементах, стихиях и силах, данное Творческим словом Божиим: «Да произрастит земля зелень...; да произведет вода пресмыкающихся, душу живую...; да произведет земля душу живую по роду ее» ...
Самая же «душа живая» есть одно из явлений природы, находящееся в процессе бывания и существует потому, что заключается в итоге и сумме содержания жизненных сил, данных Богом природе и направленных Богом же к такому, а не иному воплощению царств, родов и видов органической жизни в природе. Каждая особь существует в своем виде, вид – в своем роде, род – в классе, класс в царстве, а царства – в началах растительной и животной жизни природы; таким образом, все вместе и порознь заключается в том, что в природе есть «реальнейшая реальность» , т. е. благословение и творческое слово Божие. Сама же природа со всеми царствами и со всем своим содержанием есть просто вещь – орудие, и смысл свой имеет только для разумного существа: «Разумное Божие» (Рим.1:19) – вот, что важно в природе, а не то, что существуют те или другие классы, роды и виды растительной и животной жизни.
Потому могут исчезнуть с лица земли десятки родов и сотни видов, менее приспособленных к тем или другим изменившимся условиям существования на земле, тем не менее земля и развитие на ней жизни останутся при одном и том же своем содержании. Даже художественность и разнообразие жизни на земле нисколько не сократятся от исчезновения тех или других родов и видов неразумных существ: ибо малое в природе не менее дивно, как и великое, простое – не менее художественно, как и сложное, скудное, по-видимому – не менее богато и пышно, как и роскошнообильное: все, что целесообразно, то вполне богато и роскошно-обильно. Спрашивается: что такое отдельное дерево в природе, отдельная былинка злака, отдельный побег водоросля, отдельная спора грибка, отдельный зачаточный нарост лишая? Они – все и ничего в растительном царстве: все – потому, что в них проявляется растительная жизненность земли, и сами они суть плод земли; ничего – потому, что не они существуют сами в себе, а в них проявляется начало растительной жизни земли.
Роскошная растительность тропиков и скудное произрастание под полюсами в короткое лето суть продукты климатических и других, например, почвенных условий, а не продукты якобы самого в себе растительного царства. Культура человека, перемена климатических и почвенных условий могут изменить флору, могут истребить известные роды и виды растений; но не могут изъять из земли того, что дано ей словом Творца: «да произрастит земля» . Представим землю, после настоящей ее обитаемости, вновь необитаемою ни человеком, ни животными на двести или триста лет, и она сделается первобытною девственною землею, покрытою на всем своем пространстве, свободном от льдов и воды, могучею роскошною растительностию. Истребим и уничтожим для кажущейся своей пользы те или другие виды и роды растительного царства, мы ничего этим не отнимем у земли и ничего не изменим в ее стихие – жизненных, данных ей Богом, стихиях и силах. Мы можем быть нерасчетливы и злы в пользовании богатством неодушевленной природы; но нерасчетливы и злы будем для себя самих, а не для природы. Итак, в неодушевленной природе нет и не может быть зла.
Над неодушевленною природою, как известно, возвышается царство животных, для которых растительное царство служит как бы субстратом. Говоря о появлении на земле растительного царства, Св. Писание свидетельствует, во-первых, о том, что бытие животных обязано особому творческому акту Бога, несколько отличному, собственно, в одном моменте начала жизни от создания Богом растительного царства, и, во-вторых, о том, что судьба животного царства так же соединена с землею, как и судьба царства растительного. Внесенное творческим актом отличие жизни животного царства против царства растительного, как замечают толкователи Св. Писания, состоит в том, что новым актом творения Господь вносит в проявление жизни от земли и ее стихий новое некое начало напряжения в проявлении жизненности, соединенной, впрочем, исключительно с землею и ее стихиями, создает жизнь собственно животную, что и выражено в Св. Писании словом «сотворил» (bara), а не «создал» или «образовал» (aca), «душу животных, душу живую по роду ее» (Быт.1:21–24).
Но, однако, эта душа живая животного царства не вносится Богом, как некая новая сущность, а творческим словом возводится лишь к своему проявлению от земли и ее стихий. Подобно тому, как, по слову Божию, явились из земли определенные Творцом роды и виды растительного царства, так, при создании животного царства роды и виды оного создаются Богом в связи со стихиями и с содержанием сил природы. В растительном царстве творческий акт возвел неорганическую природу в способность переходить в органическую; в животном царстве творческий акт неорганическое и органическое, но неодушевленное и нечувствующее возводит в органическое, чувствующее и движущееся. Царству животных поэтому дано Творцом одно лишь степенное, а не существенное превосходство над царством растительным, ибо судьба того и другого царства всецело связана с землею и ее стихиями. Подобно тому как о появлении растительного царства из земли, совершенно в том же смысле Господь говорит и о появлении родов и видов животного царства от земли же и ее стихий: «...да произведет вода пресмыкающихся, – говорит Господь, – душу живую, и птицы да полетят над землею, по тверди небесной. [И стало так.] И сотворил
Итак, передавая историю творения Богом царства растительного и царства животных, Библия дает нам первые – основные и изначальные, устанавливающие истинный и настоящий взгляд на предмет уроки по ботанике и зоологии: биологическая жизнь в растительном и животном царствах, обязанная каждая особенному творческому акту, свидетельствует нам Св. Писание, есть исключительно земная жизнь, Господь не привнес в нее никаких особенных сущностей против тех сил и начал природы, которые, по благословению Божию, присущи земле и ее стихиям. И хотя, как мы видим, тайна биологической – растительной и животной жизни заключается всецело в Боге, в Его премудрости, всемогуществе и воле, однако объектировалась эта тайна растительной и животной жизни исключительно в земных стихиях и элементах. Поэтому как в растительном царстве тернии и волчцы, по слову Божию, получают после падения человека свое неблагоприятствующее человеку и исключительное для него значение, так и в царстве животных своего рода терние и волчцы должны были явиться для согрешившего человека, как исполнение проклятия Божия земли и наступления жребия скорби человека (Быт.3:17).
Как в первом случае, при возделывании земли, терпение, усилия и труд человека должны, по определению Божию, бороться с тернием и волчцами, дабы «в поте лица» своего получать хлеб себе и вообще доставить себе пропитание (Быт.3:19); так и во втором случае, при желании пользоваться в жизни животным царством, человек должен употребить усилие, труд, ум и искусство в достижении своей цели. Без особенного ухода человека, без приложения особенного и чрезвычайного усилия, труда и старания в приручении тех или других видов и родов животных, эти последние, по падении человека, должны были стать в такое же враждебное возмущение к человеку, в каком стояла вообще природа в его смертном жребии. Физическое зло для человека также должно явиться от царства животных, как оно начало быть для него от растительного царства и вообще от стихий природы.
Есть основание думать, что одичание животных настолько становилось велико, и что жизнь человека настолько подвергалась угрожению и опасностям от животных вообще, что Господь после всемирного потопа положил особую Свою и чрезвычайную заповедь над царством животным в их отношении к человеку и снова отдавая их во власть человека, как это было после сотворения человека: дав благословение Ною и его сыновьям плодиться, размножаться и наполнять землю, Господь далее говорит: «...да страшатся и да трепещут вас все звери земные, [и весь скот земной, ] и все птицы небесные, все, что движется на земле, и все рыбы морские: в ваши руки отданы они» (Быт.9:2). Не тем ли особенно был славен каинит Ламех, что, при посредстве изобретенного его сыном оружия из меди и железа, мог успешно бороться со зверями, что дал возможность своему поколению надежно обезопасить свою жизнь от нападения зверей, и что первый, как мы знаем из Св. Писания, мог установить правильное скотоводство, пользуясь преимуществами новых средств и орудий охраны и обороны своих стад (Быт.4:20–22)?
Что касается до кроткого состояния животных в Ноеве ковчеге, то здесь, без сомнения, действовало особенное и чрезвычайное проявление воли Божией, могшей, конечно, мановением своим обратить животных к первоначальному и истинно природному их отношению к человеку – кротости, смирения и природно-естественного их повиновения человеку, подобно тому как мановением той же воли Божией представители родов и видов животного царства собрались к Ною и послушно вошли за ним в ковчег.
Итак, не имея основания в Св. Писании отделять животных от земли, мы не имеем основания допускать для них и зла физического: это зло чрез них – орудийно открывается для человека, как вообще во всей видимой природе; но для самых животных сего зла нет, как нет для них зла нравственного. Всякое состояние для животного может быть естественным и, в сущности, безразличным, так как никакое состояние не опознается животным по сравнению и различению. Для животного нет бытия как бытия в самом себе, а есть одно название бытия или, лучше сказать, они сами суть не более как обнаружение процессуальной жизни, формирующейся морфологически в них, по родам и видам их, как в особях, для которых, кроме процесса жизни, нет ничего. Живет ли животное, оно будет естеством процесса в себе жизни искать себе питания, будет плодиться и размножаться, и эти обнаружения в нем не могут быть ни задержаны им самим, ни изменены: ибо таков процесс в нем жизни, таково звание и обнаружение в нем бытия; погибает ли животное насильственной смертью, оно должно содрогнуться в своей погибели по действующему в нем обнаружению бытия: но самая погибель, если таковая насильственная постигает животное, все-таки останется в нем и для него одним лишь процессом; умирает ли животное естественною смертию, оно в новом своем состоянии ничем не отличается от состояния обнаружения цветущей в нем жизни: как тогда естественно было и безразлично для него искать питания и удовлетворять инстинкт размножения, так теперь также естественно и безразлично для него ни есть, ни пить, и быть в процессе умирания.
Самая боль физическая создается для животного не тем, что она чувствуется и ощущается животным как таковая, т. е. как боль и страдание, а тем, что в этой боли противорефлектирует себя жизненный процесс животного организма, содрогается в животном угрожаемая в нем его жизненная энергия, и мышцы его, находящиеся в процессе жизни, сами собою противятся не наступившему естественно процессу смерти; но, в сущности, животное не страдает и не мучается ни от какой боли, так как состояния своего оно не сознает и не имеет представления о нем. Отсутствие сознательности делает для животного одинаково невозможным как чувствовать радость бытия, так скорбеть о каком-либо своем страдальческом положении: для него всякий момент жизни и все в жизни – в одном бессознательном возбуждении и в процессе. Животным нельзя даже приписать страха смерти: то, что обнаруживается в них, по-видимому, под именем страха смерти есть, в сущности, инстинкт сохранения жизни, свойственный не только более развитому физиологически и морфологически животному миру, но в зачаточном виде свойственный даже инфузориям и полипникам.
Этот инстинкт действует на них, но для самых животных он не существует: он такое же в них возбуждение жизни, такой же совершающийся в них процесс бытия, как стремление к питанию и размножению. Им животное движется подобно тому, как в растительном царстве дерево или злак пускают свои корни и почки вглубь почвы, или в стороны от места самого стебля, или ветвями и листьями своими дерево ищет света. Смерть есть антитезис жизни: пока в животном и даже в растительном царствах не наступит естественное умирание особи, до тех пор все возбуждение жизненных обнаружений особи будет самим процессом, совершающимся в ней, противиться умиранию – и это противление умиранию будет совершаться в особи, будет действием в ней, но не действием для нее.
Находясь в одном процессе бытия, животные во всяком состоянии, как мы говорили, будут безразличны в себе самих, потому что всякое состояние будет для них одинаково естественным. Животные не существуют индивидуально, а существуют как обнаружение жизни по роду и виду оной в животном царстве. Повинные работе за грех человека, они сей работы не сознают и ее не чувствуют, зла для них самих нет, но зло чрез них существует для человека, как вообще зло во всей видимой физической природе для смертного жребия человека. Уязвление человека от царства животных равно уязвлению всей неодушевленной природы; для самых же животных сие уязвление от человека, друг от друга и от неодушевленной природы ничего не составляет, так как и бытие животных для них самих бесследно, и их стенание ни в коем случае нельзя признать злом для них самих.
«Не все ли равно для растения, – говорит Ульрици, – вянет ли оно и умирает само собою, по законам развития и условиям своего бытия, или уничтожается животным? Не все ли равно для животного – так как в царстве животных нет и не может быть закона нравственности, заповеди любви – умирает ли оно голодною смертию, вследствие ли старости или умерщвляется другим животным, человеком или вследствие какого-либо переворота в природе? Кто может сказать, тот или другой род смерти сопровождается большими страданиями? Что вообще страдания животного равны страданиям человека и похожи на них?» (Ульр. Бог и прир. 2. 275–276).
Говоря о страданиях и боли животного, человек, без сомнения, в рассуждения о сих страданиях и в их рассмотрение вносит свое личное, субъективно-человеческое их понимание, перенося себя в то или другое якобы страдальческое положение животного, но это вполне ошибочно. «Страдание, – говорит Шопенгауэр, – которое причиняет животному смерть, гораздо слабее того, которое причинило бы человеку простое лишение мяса» (Welt als Wille and Vorstel. 1, 140); говоря короче: для животных страдания вовсе не существует, ибо страдание бывает там, где есть сознание; бессознательное же не страдает и не мучается. Один только человек страдает, и страдает потому, что имеет способность различать и сознавать: «Мы, наверно, не сознавали бы никакого ощущения боли, – говорит Ульрици, – если бы с самого начала чувствовали ее постоянно, равномерно продолжающеюся, если бы с нашими ощущениями боли не сталкивались ощущения наслаждения; словом, мы не приобретали бы никакого сознания об удовольствии и неудовольствии, о боли и веселии и проч., если бы не могли различать приятных и неприятных чувств.
Лишь насколько простирается это различение, простирается вообще и сознание о наших чувствах, наших внутренних состояниях, движениях и проч.» (Тело и душа. Ульр. 300). Очевидно, рассуждать и умозаключать о страданиях и болях животных – значит переносить сознание человека в бессознательную, чисто процессуальную жизнь животных. Впрочем, и в отношении к человеку, о болях физических нужно заметить вообще то, что ощущаемость их для самого человека есть вещь относительная и по отражению своему для всех до бесконечности неравная; интенсивность же физических страданий в самом организме человека ограничена пределом, за которым не чувствуется уже ни боли, ни страдания: «Быстро перерезанный нерв, – свидетельствует физиология, – ни во время разреза, ни после его почти не производит боли. Боль возрастает с суммою одновременно возбужденных первичных волокон и с степенью их раздражения; она усиливается даже и при неизменяющихся малых степенях возбуждения, просто только вследствие продолжительности. Однако она опять уменьшается, если продолжительность переходит за известный пункт. Вообще, боль оказывается связанной с определенным градусом высоты, переход за который вызывает обморок и с ним бесчувствие; очевидно, лучшее средство, чтобы не допустить физическое страдание – подняться до проведения души в отчаяние» (Ульр. Тело и душа, 219).
Вся горечь, весь яд и все зло физических страданий человека обосновываются не только в сознании человека, но и в отношении к ним самого сознания, т.е. его сосредоточения и напряжения; у животных же бывает одно мускульное раздражение, которое, сделав его продолжительным или постоянным, явится для них нормально-естественным. Поэтому ярмо для вола, хомут для лошади, тяжесть для осла и проч. – явления для них совершенно нормальные и в положении самих животных вещи безразличные. Служебное отношение животных к человеку есть вещь для них природная и естественная, Богом узаконенная в самом акте творения, и, следовательно вещь совершенно для них нормальная: «И сказал Бог, – свидетельствует Св. Писание, – сотворим человека по образу Нашему [и] по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, [и над зверями, ] и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими [и над зверями], и над птицами небесными, [и над всяким скотом, и над всею землею], и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» (Быт.1:26–28).
Если же в греховном своем состоянии человек в пользовании своим владычним и господственным правом над животным миром преступает иногда границы должного и целесообразного; если он часто упражняет свою злую волю над бессловесными существами и совсем иногда не знает ни сострадания, ни милосердия в оказательстве своего права над ними; если, напротив, бывает свиреп и жесток в сем своем праве, то всякое такое безобразие в мире животном, всякая его свирепость и жестокость для самих животных остаются бесследны, но не бесследны таковые безобразия бывают для человека: они, во-первых, свидетельствуют о большом и сильном приражении зла душе и сердцу человека, о господстве зла в нем при малом в нем остатке добрых чувств и расположений и, во-вторых, упражняемые жестокость и свирепость над животными способствуют сами по себе все большему и большему огрубению и одичанию души человека. Поэтому справедливо говорит Св. Писание, что «Праведник милует души скотов своих» (Прит.12:10), так как в миловании скота обнаруживаются и вместе воспитываются мягкость души человека, тонкость, деликатность и отзывчивость его чувства, сострадание и милосердие его сердца, и добрый человек не иным будет в своем отношении к животным, как милующим.
Участь животного царства, безразличная для самих животных, не безразлична для человека: в ней и чрез нее орудийно отражается жребий самого человека; равно как и наоборот – общеземная страда и суета, стенание и угнетение соединены со жребием и участью человека: «...тварь , – говорит Апостол, – с надеждою ожидает откровения сынов Божиих...» (Рим.8:19), т.е. «откровения и славы людей по всеобщем воскресении». А что «вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» , покорившись «суете не добровольно, но по воле покорившего ее» (Рим.8:20–22), то, повторяем, эти стенания и мучения в царстве животном имеют свой смысл и значение, свое вынаружение и определение по содержанию и приложению только для одного человека. Тот стон жизни и та страда, которая иногда так мрачно поражает собою чувствительную душу, суть стон и страда для одного человека; только ему они ведомы и им одним испытаны и переживаются, ибо только им одним на земле она и опознается, для всего остального на земле нет ни печали, ни воздыхания, ни стона, а есть один бессознательный процесс переживания, всегда адекватно равный себе самому и природе переживающего, так как при отсутствии сознания отсутствует и всякое различение, и всякое опознание.
Грех и нравственное зло – вот что открыло двери этому стону в природе человека. Только для буддиста, не знающего личного Бога, этот стон жизни есть «неясный гул ночи»; только для него «время, число и пространство упали с темного неба в неподвижное море, черное, как бездна, и ночь, подобно савану из безмолвия и мрака, покрыла время, число и пространство», только в глазах его «словно немой, тяжелый обломок, дух (человека) погружается в кипящую бездну, в безмолвное, мрачное море», и только для буддиста «в нем, т.е. в духе человека и с ним все подвержено крушению: воспоминание, чувство и мечта»: почему? Ответим устами того же поэта, так глубоко проникшегося миросозерцанием Будды: потому что его «душа не облекается в покровы первобытной чистоты и тихо не отдыхает в Боге» (из poemes antiques Лекон де Лиль). Для христианина же, верующего в личного Бога Творца и Бога Спасителя, стон жизни, помимо справедливого, однако сравнительного легкого и временного наказания человека за его грех, имеет и другое величайшее и спасительнейшее значение для человека, именно – значение ограничения и сокращения нравственного зла в мире и педагогическое – воспитательное значение посредства, которым человек опытно продолжает опознавать добро и зло, и в своем опознании продолжает искать Бога и иметь свое обращение к Нему, как к Свету, истине и жизни, как к своему в Нем упокоению, как к радости и блаженству бытия своего с Богом и в Боге.
Итак, если Господь свидетельствует о допотопном мире, что «всякая плоть извратила путь свой на земле» , и если говорит Господь: «...истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их» (Быт.6:6–12), то такое свидетельство Божие нужно понимать, во-первых, в том смысле, что человек крайним своим развращением внес и в царство животных жестокое орудийное для себя обращение и суету, вследствие которых сие царство в руках злодея-человека сделалось решительно орудием зла, причем развращение человека как бы внеслось от него в мир животного царства, сделавшегося для человека средою упражнения греха, беззакония и преступления, и потому вся земля, как свидетельствует Св. Писание, явилась перед Богом растленною, оскверненною и опозоренною человеком. «...Осквернилась земля, – говорит Господь в другом случае, полагая свой суд над растленными нравственно людьми, – и Я воззрел на беззаконие ее, и свергнула с себя земля живущих на ней» (Лев.18:24–25); во-вторых, свидетельство Божие о «извращении пути на земле всякою плотию» может означать по отношению к царству животных, также и то, что в мире животных пропал всякий страх к человеку, и что этот мир угрожал человеку на каждом шагу, почему, можно думать, Господь после потопа, как уже было сказано об этом, и положил страх и трепет на животных в их отношении к человеку.