Глава седьмая

Езда на собаках. – Лесновский острожек. – Свидание преосвященного Иннокентия с братом о. Стефаном. – Спуск Иннокентия в ущелье. – Дранкинский острожек. – Прибытие преосвященного в Охотск. – Инородцы Камчатской епархии, по описанию преосвященного Иннокентия. – Вторичное путешествие преосвященного Иннокентия в Камчатку.

Вот как описывает езду на собаках протоиерей Π. В. Громов: «Приспособленных к езде на собаках экипажей три: первый – «санка» это не иное что, как седло из прутьев, поставленное на копылки²³, утвержденные в легких, тоненьких полозках. Второй – «нарта», то же, что дровни, или детские салазки в увеличенном размере. И, наконец, повозочка, то же нарта, покрытая накладушкою из юфтевой или нерпечьей кожи, или, но крайней мере, из парусины, смотря по состоянию путника, у более роскошной повозочки назади оконце стеклянное или слюдяное, чтобы, в случае медленной езды по снежному у броду, можно было от скуки что-нибудь почитать. Санка употребляется для легкой езды или для прогулки, и на ней помещается только один человек; нарта служит для провоза тяжестей, а повозочка – для проезда лиц привилегированных²⁴. В ней тоже помещается только один человек, притом так, что нельзя ни пошевелиться, ни поворотиться, почему преосвященный Иннокентий и называл ее гробом в снеговой могиле. Впрочем, у повозочки есть место на передке для каюра (управляющего собаками), снабженного оштолом (искривленною палкою), которая служит в руках его и для сохранения равновесия повозочки на неровных местах, и тормозом при спуске с гор.

Для санки достаточно пяти собак, а под нарту и повозочку подпрягается от четырнадцати до двадцати, смотря по тяжести и качеству этих собак. Нанизанные попарно на прикрепленный к нарте потяг (длинный ремень), они управляются голосом каюра: «гках! гках!» (направо), гхуг, гхуг! (налево), хна! (стой). А для привычных собак достаточно каюру поколотить молча оштолом об ту или другую сторону санки или нарты, и собаки направляются по этому указанию направо или налево.

В нашем поезде было двенадцать повозочек, в которых помещались: преосвященный, я, священник, иеродиакон, иподиаконы, келейники и певчие; да для клади четыре нарты. Полагая для шестнадцати экипажей, средним числом, по пятнадцати собак для каждого, для всей кавалькады²⁵ требовалось около трех сот собак. У моей повозочки привязан был колокольчик с тою целью, чтобы, в случае надобности ко мне, преосвященному удобнее было отыскать меня среди тянувшихся гусем, на протяжении двухсот саженей повозочек».

«На третьи сутки нашего пути», рассказывает дальше протоиерей Громов, «пользуясь гладкою дорогою и спокойною ездою, я крепко заснул в своем гробике, и проснулся, томимый сильною жаждой, так как обед наш состоял большою частию из соленого. Напившись из бывшей при мне бутылки воды, остатки я вылил на снег, так как до следующего острожка было не более четырех верст езды, полчаса времени. Вдруг слышу позади голос преосвященного: «Отец протоиерей, стражду в пламени сем, – дайте воды!» – Сейчас только вылил ее! – «Ах, ты злодей!» сказал, шутя, владыка; а, по приезде в селение, первое его слово к келейнику было: «Запасай для меня бутылку с водою ».

15-го января наши путники приехали в селение Лесное, где священствовал брат преосвященного Иннокентия, о. Стефан. Благоустройство храма и самого селения не могли не обратить особенного внимания владыки, тем более, что все это было делом рук его брата. Древние предначинали гостеприимство омовением у путников ног; отец же Стефан приготовил для своих гостей, холодевших более месяца в глуби камчатских снегов, русскую баню. На 17 января, с вечера, отправлено было всенощное бдение Святителю Николаю, а на другой день совершена преосвященным литургия, на просфорах, приготовленных братом.

Среди довольства, которым умел обставить путников Лесновский пустынник, они отдохнули и запаслись новыми силами для дальнейшего пути.

Утром, 24 января, преосвященный Иннокентий выехал из Лесного. Дорога на северо-восток составляет верст на семьдесят незаметный подъем, который оканчивается обрывом хребта. Подъехав уже под вечер к обрыву, у которого дна не видно, и по которому нужно было спускаться в темное ущелье, преосвященный сказал: «Ну, теперь я вижу физиономию Камчатки. Как же тут быть?» спросил он протоиерея Громова. «Извольте, ваше преосвященство», сказал тот, «шубу снять и надеть куклянку. Камчадалы подвязали под торбаза (обувь) башлыки – это в роде подков из железа, с шипами, – потом обвели преосвященного Иннокентия ремнем и приготовились к спуску. «А вы как спуститесь?» спросил владыка о. Громова. – «По-ребячьи», отвечал тот, «скачусь вниз на оленьей шкуре, которая на мне, как ребята катаются на маслянице; возьму в руки оштол, чтобы в случае нужды упереться и отдохнуть, и через две минуты буду на дне ущелья».

«Так я и сделал», рассказывает в своих воспоминаниях о. Громов, «и с низу ущелья смотрел, как несколько Камчадалов поддерживали концы ремня, которым обведен был преосвященный, а один из них вырубал перед ним в отвердевшем снеге ступню, где должна утверждаться нога. Таким образом, и спустили преосвященного на дно ущелья.

Как сейчас вижу епископа Иннокентия в этом, одном из глубочайших ущелий Камчатки, в темную зимнюю ночь сидящего в одеянии из оленьих кож на камне, освещаемого заревом, отражающимся на вершинах гор, окружающих пропасть, среда добродушных детей природы – Камчадалов и между не одною сотнею маленьких ездовых животных, свернувшихся в клубки и крепко заснувших от утомления. Ни одному из русских иерархов не доводилось еще вносить свое благословение в подобные юдоли! Первому архиерею, Иннокентию Камчатскому, предоставлена в наше время честь олицетворять на себе начертанную Апостолом Павлом картину многотрудной жизни подвижников веры: «Проидоша в милотех и в козиих кожах, лишены, скорбяще, озлоблени, в пустынех скитающеся и в горах, и в вертепах и в пропастех земных».

«Перекусивши, Камчадалы подремали, собачки отдохнули и тоже поели, и за полночь потянулись мы из ущелья. А около полудня 26 января достигли Дранкинского острожка, последнего Камчадальского селения к северо-востоку, в котором находится храм во имя Св. Иннокентия».

Илл. № 4. Архиепископ Иннокентий спускается на дно ущелья на Камчатке. Ни одному из русских иерархов не доводилось еще вносить свое благословение в подобные юдоли

Здесь преосвященный Иннокентий простился с Камчатским благочинным, протоиереем Громовым, который поехал обратно в Петропавловский порт. На пути, на одном переезде, о. Громова застигла пурга; к счастию, они напали на одну из землянок, которые именно для этих случаев устроены на обширных тундрах. Вползши в это подземелье и осветивши его, на доске, поддерживающей потолок, о. Громов прочел следующую вырезанную ножом надпись: «Здесь сутки спасался епископ Иннокентии с своею свитою от пурги».

Трудно описать в подробности путешествие преосвященного Иннокентия по Камчатке. Он останавливался в каждом поселке, служил обедни там, где были церкви, разговаривал с прихожанами–дикарями, крестил язычников, осматривал школы, составлял записки о положении и нуждах Камчатских церквей и представлял их потом в Св. Синод.

3 апреля 1843 года, преосвященный Иннокентии благополучно прибыл в Охотск, сделавши, считая от Петропавловска, более пяти тысяч верст на собаках и отчасти на оленях.

В Охотске он приступил к устройству накопившихся многосторонних дел по епархии, и в особенности заботился о распространении проповедывания христианского учения между кочующими племенами Тунгусов.

Но при таких многозаботных и трудных миссионерских делах, сердце Иннокентия не было покойно за своих детей, удаленных от него за десять тысяч верст. Он и из такой, едва вообразимой, дали не переставал руководить их в своих письмах к добру, труду, смирению и терпению. Так, из Охотска он писал сыну своему, Гавриилу, в Петербургскую духовную семинарию: «Я весьма порадовался и радуюсь тому, что ты живешь хорошо и учишься прилежно; не ропщи и не сетуй, что у тебя способности не быстрые. Все, что мы имеем, Господь нам дал. Он знает, для чего и почему тебе не даны отличные способности; но зато у тебя доброе сердце, а это в тысячу раз лучше способностей ума. Следовательно, Господь не обидел и тебя. Смотри же, будь осторожен и бдителен, и не закапывай этого драгоценного таланта твоего. Молись Богу; учись молиться Богу. Это главнейшая наука, особливо для того, кто готовится быть наставником других. Бога ради, храни себя в чистоте: в тысячу раз легче бороться со страстями до падения, а падши раз, делаешься уже невольником и рабом. Не связывайся с теми, кто не охотник молиться Богу, как бы он ни был учен и умен. Ты просишь у меня денег; я бы дал тебе охотно, но гораздо будет лучше, если ты потерпишь нужду: кто не испытал нужд, тот не может верить нуждающимся, и тот худой хозяин; а худой хозяин – худой пастырь и т. д. Господь с тобою! Молись Ему молись о себе, о брате, о сестрах, о всех родных и обо мне».

За неделю до выезда из Охотска, преосвященный Иннокентий в письме к митрополиту Филарету описал свое первое путешествие по епархии и то впечатление, которое произвела на него его паства. «Чем более знакомлюсь я с дикими», писал он между прочим, «тем более люблю их и тем более убеждаюсь, что мы, с нашим просвещением, далеко, далеко уклонились от пути к совершенству, почти не замечая того: ибо многие, так называемые, дикие гораздо лучше многих, так называемых, просвещенных в нравственном отношении. Например, во всей Камчатской епархии, можно сказать, совсем нет ни воровства, ни убийства; по крайней мере, почти не было примера, чтобы собственно Тунгус или Камчадал, или Алеут были под судом за сии преступления. Но кроме сего, между дикими есть много примеров добродетелей; например, первый Тунгус, с которым мне случилось видеться и говорить, удивил и утешил меня своею верою и преданностью Богу. После рассказа его об их житье-бытье, можно сказать, полубедственном, когда я сказал ему: «Зато вам там будет хорошо, если вы будете веровать в Бога и молиться Ему», он, видимо изменившись в лице своем, с сильным чувством сказал: «Тунгус всегда молится; Тунгус знает, что все Бог дает. Убью ли я хоть куропатку? Я знаю, что Бог мне дал, и я молюсь Ему и благодарю Его. Не убью, – значит, Бог мне не дал: значит, я худой... Я молюсь Ему». Не могу вспомнить сих слов без движения сердца, и не могу после того не сказать, в духе благодарности: Благословен Господь, открывающий познание веры и истины младенцам и утаивающий оное от мнящихся быти мудрыми! Колоши и Чукчи начали принимать крещение. Видели крещение Колош Ситхинских и их соседи – Колоши Проливские, и только ждут к себе проповедника. Слава и благодарение Господу!»

«В одном селении», пишет он в другом письме, «Господь утешил миссионера и новопросвещенных необыкновенным явлением. Одна престарелая, женщина, принесенная на одре для крещения, после совершения над нею таинства, сама ушла домой, с помощью одного только костыля своего. Миссионер это описывает так:

«Когда я, окрестив всех жителей селения, спросил тоёна, нет ли еще кого некрещенного; он сказал мне, что есть еще одна восьмидесяти-пятилетняя старуха, слепая, которая потому и не приходила для слушания беседы. Я велел привести ее к себе в палатку. С помощью двух человек и костыля, она пришла ко мне. Я ей все, что только нужно на первый раз передать, через толмача²⁶ объяснил и предложил ей креститься. Она согласилась. Через два часа, когда все было готово к совершению таинства, я послал за нею; но посланный объявил, что она очень нездорова. Это казалось мне невероятным; я послал двух человек, и те, возвратясь, сказали, что она весьма больна и скоро умрет. Тогда я, опасаясь, чтобы она не умерла без крещения, как уже уверовавшая в Бога и объявившая сама желание принять св. крещение, велел непременно принести ее на одре в церковную палату, что и было сделано. Посмотрев на нее, я спросил ее через толмача, как она чувствует себя. Но она не могла мне ответить ни одного слова, и я думал, что она не доживет и до крещения. Тут некоторые начали роптать, говоря, что если я окрещу ее, то она умрет. Я уверял, что, если она умрет крещеною, то будет счастлива; а если умрет некрещеною, то погибнет. После сего я колебался, крестить ли ее или нет. Наконец, решился окрестить. Когда, с помощью двух человек, я совершил над нею самое таинство крещения, и когда ее одели и принесли в палатку для миропомазания, то она начала креститься; а по окончании миропомазания начала говорить, сделалась веселою, и пошла домой сама, с помощью костыля».

В Охотске преосвященный Иннокентий пробыл 4 месяца и четыре дня, и успел здесь, среди диких коряк, чукоч и тунгусов, заслужить полное к себе расположение своей отеческой приветливостью и кротостью, что очень помогало ему в успешном распространении слова Божия. А о том, как любили преосвященного Иннокентия Алеуты, как дорожили его поучениями, и как свято исполняли его советы, – свидетельствуют слова одного тоёна, который говорил своему священнику: «Я никогда не забуду того, что говорил наш преосвященный Иннокентий в церкви. Он велел нам слушать твои речи, и мы не отстанем от тебя, пока ты не научишь нас всему доброму».

6 сентября 1843 года, епископ Иннокентий окончил свое путешествие по епархии и благополучно вернулся в Новоархангельск.

Весною 1845 года преосвященный Иннокентий совершил второе путешествие по своей епархии. Это второе посещение им Петропавловска ознаменовалось одним из главнейших его распоряжений по духовному ведомству того края: перенесением духовного училища, из Петропавловска в Новоархангельск, с переименованием в семинарию. До сих пор колонии не имели вовсе духовных лиц из колониальных уроженцев; теперь же и сын креола, и сын алеута получили возможность быть со временем законоучителями своих соотчичей, и, следовательно, не только примером, но и знанием характера и свойств жителей и, наконец, вообще всех нужд страны, могли способствовать к распространению там с большим успехом христианского учения.