Беседа с Л.С. Чаковской. 1992–1993 – Воспоминания схимонахини Игнатии Пузик
О: И в 38-м году он скончался в лагере. Таким образом Петровский монастырь, под управлением владыки Варфоломея состоял из этих частей – братия Зосимовой пустыни, которая после 23-го года пришла к владыке и тут осела; братия бывшего Петровского монастыря, которые подчинились владыкиному управлению; молодые послушники, которые постепенно входили в жизнь церковную и принимали постриг и женская часть молящихся, которые становились не только молящимися, но уже и церковными трудниками. Главным образом здесь был хор, но было и шитье одежды. Такая была Катерина ее звали, большая в иночестве инокиня Сергия, которая имела шумный характер, страшно жертвенную душу, которая шила облачения. Кроме первого поколения старших сестер у батюшки потом появлялись младшие сестры. Вот из такого поколения Марья Дмитриевна моя. Я из старшего поколения, она из младшего поколения. Так они формировались группами и так они к батюшке ходили. Батюшка иногда нам ставил в пример младших, бывало так. Теперь скажу о датах жизни. Значит братия пришла в монастырь в октябре 23-го года и служили в храме зимнем до лета 24-го года. Летом 24-го года закрыли храм и владыке нужно было искать куда поместить братию. И я вам точно даже не могу сказать, где-то в центре города мы имели временный приют. Я уезжала из Москвы, не помню. Но, только уже в августе 24-го года, он был очень энергичный и надо сказать, имел больших покровителей, владыка Варфоломей, ему удалось открыть другой храм Боголюбивой Божий Матери, тот что у входа. И тут с августа 24-го года по лето 29-го года мы молились. Этот храм очень интересный. Он содержит в длинной части своей большое количество надгробий. И лично я, которая не пела и ничего в церкви особенного не делала по послушанию, потому что, я училась, мы стояли у этих надгробий и все службы, истовые службы Петровского монастыря мы простаивали здесь, помнится с одной хорошей, строгой и очень милой монахиней Гавриилой, которая умерла потом от рака. До 29-го года, 5 лет мы молились в этом храме. В 29-м году летом закрывают Боголюбский храм. Владыка опять ищет. Он ищет в этом же районе и находит на Большой Дмитровке храм преподобного Сергия. Он нам очень близок, потому что, Зосимова пустынь связана с преподобным Сергием. И владыка сам благоговеет перед именем и образом преподобного Сергия. И мы поселяемся в этом храме. Чудесный храм, который, говорят, помнил самого преподобного Сергия, который сейчас полностью уничтожен. На месте его построен высотный дом. Где батюшка, отец Агафон имел маленькую пристроечку, ее называли кувуклия некоторые его духовные чада из архиереев, очень большие люди к нему приходили. Кувуклия и в этой кувуклии батюшка принимал народ. Но, он конечно почти не служил службу. Бывало, закроет дверки храма, холодно там и принимает народ. Вот тут картиночка есть, моя духовная сестра изобразила как это было. Вот батюшка сидит в уголочке, вот Алтарь, тут икона Божьей Матери Владимирской. Вот батюшка очень похож, со спины он нарисован. А вот одна из душ. Но, это не я, это другая преподобная, кается ему в своих грехах. Обычно батюшка сидел, и все старцы сидели, потому что, исповедь была длинная, а мы вставали на коленочки и вот батюшка сидит, ему нужно долго слушать, спрашивать: «Хорошо ты сегодня исповедовалась. Сегодня ты все сказала». Вот так вот мы жили. А владыка опять не имел себе постоянного места, опять смирялся, немножко даже юродствовал и пархал, становился на клирос, где значит принимал своих духовных детей. Теперь мы находимся в храме преподобного Сергия до октября 33-го года, когда нас опять из этого храма удаляют, потому что храм закрывают и потом его разрушают. Замечательное было место, где особенно развилась деятельность батюшки, как старца. В то время я имела доступ к его помяннику и насчитала там до 400 духовных детей. И про каждого из них могу что-то сказать. Ну это потом. И вот в октябре 33-го года, это уже наш последний этап. Мы переходим в храм в Путинки, храм Рождества Пресвятой Богородицы, который имеет историческую ценность и который сохранен, который сейчас восстановлен, даже с этим крыльцом, которое выходит на улицу и в котором сейчас возобновилось богослужение. Там все это развертывается до 35-го года, когда по существу вся братия Петровского монастыря переходит в лагерь. Берут батюшку Агафона, берут владыку Варфоломея, берут иеродьякона Филарета, берут иеродьякона Николу. О Косьме уже нет никаких известий. Берут Володю черненького, будущего отца Владимира. И остается только случайно та братия, которая даже не имеет права служить здесь, потому что, они были в вольной ссылке раньше и живут за пределами Москвы: это отец Митрофан, отец Никита и отец Зосима, и отец Исидор. Вот они где-то в окружности Москвы живут, и они таким образом иногда приходят в храм. Остается еще один человек, иеромонах Алексей. Странная фигура, мрачная фигура, которая остается, восходит потом по ступеням иерархии, становится епископом. Мы все его боялись и все не любили. Он вместе со мной вел запись богослужений Петровского монастыря. Ничего не могу про него сказать. Мрачные мысли приходят в голову. Ну так или иначе это было то, что осталось. А потом я имела благословение уйти из Петровского, поскольку я работала, батюшка хотел меня сохранить. И я уже туда не ходила. Собственно, уже и Петровского не осталось, потому что, владыка был арестован несколько раз. Батюшку, отца Агафона арестовывали тоже 2 раза, второй раз это уже было окончательно. Все остальные тоже перепробовались в ссылку. А молодежь вся тоже ушла в лагеря. Ушли в лагерь и некоторые сестры: Катя, которая шила облачения; Вера – художница, дочка генерала, духовная батюшки, отца Агафона. И ушли в ссылку, такая была Феофания, батюшкина духовная и Евгения, которая была тоже из числа близких батюшки. Так что, по существу жизнь уже оставшегося братства не интересует уже не меня, ну и может быть передана, и собственно она замерла. Это вот была та трагедия, которая потом развилась. Как мы узнали потом, владыка был расстрелян в 35-м году, хотя некоторые официальные сведения говорят, что в 36-м даже, в 37-м. Но, думается мне: нет, он был расстрелян в 35-м году. Очень трагично. Ему приписывали какие-то особые такие церковные организации. Об этом я ничего сказать не могу, так как я не была его духовной, имела с ним беседу несколько раз всего за все это время. Но, всегда сохранила к нему очень высокое почтение.
М: И вот тогда за него заступился, тогда еще Симашко, по-моему, был жив. И вот понимаете, тогда конечно очень переживали все, и мы молились прям с жаром за батюшку. Его продержали, по-моему, недельки 2. Его выпустили тогда из Бутырки. Я сама ходила в Бутырскую тюрьму, и все вокруг ходили молились. Потом ходили мы на Сретенку, чтобы там, там был храм святителя Николая и там были мощи Анастасии Зарешетницы. Так как все молились там, и я ходила туда. Потом ходила в Бутырскую, все. Ходила, я помню …(11.52), о там в больнице и все молился там, «Отче наш» читал. И потом значит с …. Возвращаемся ….(12.02) и молились, чтобы его освободили. И действительно его освободили через 2 недели. Даже не по моим, а там все молились, все молились. Особенно духовные отцы и дети. Так что, понимаете, его освободили. …(12.20) от всех. А уж конечно после того как случился в 35-м году, это было связано, не с владыкой было связано, нет, это немножко другое время.
О: Просит, чтобы я рассказала про владыку Сергия. Очень немножко я помню.
М: И еще про вас я хочу дополнить. Не знаю, говорили вы или не говорили.
О: Я пока еще не деятель церковный, обо мне можно молчать. Владыка Сергий служил в Елоховском соборе. Служил какое-то долгое время служил, до войны. В войну он уехал из Москвы и долго его не было. Служили различные архиереи. Был страшный холод, не убран был храм. Мы переживали бомбежки. Бывало, стоишь в соборе, боба рвется почти над головой. Естественно владыка Сергий уехал и в Москве не был. Когда он вернулся, ему скоро дали звание патриарха, потому что, он был местоблюстителем самой кончины патриарха Тихона и после того, как был арестован владыка Петр. Что могу сказать. Было впечатление большой церковности, большого углубления в службу, большой простоты. Не было изящества, как у владыки Варфоломея, не было огня, как у владыки Варфоломея. Была большая церковность и собранность. Особенно это чувствовалось, когда приближалась его кончина. Я помню одну службу, уже он был патриархом. Помню одну его проповедь. Он говорил о проке Илье: «И вот пророк Илья, он получил подкрепление. И в крепости этой яди шел 40 дней и 40 ночей шел к Богу». Так он выражался. И это был его жизненный подвиг. И мы в Пасхальные дни должны также идти на встречу Богу. Он не давал никакой внешней афиктации. Служба его была всегда с большим количеством сослужащих, производила впечатление большого такого семейного очага и большой теплоты, и большой веры. Почему-то особенно я помню службу его, еще когда он не был патриархом, пот Троицын день. Все они в зеленых облачениях, служили мягко, любовно, молитвенно, собранно в храме и восхваляли Триединого Бога в Елоховском соборе. После его кончины, к нему был очень приближен протопресвитер Николай Колчинский. И когда обсуждали личность его, она была личность очень такая, сложная личность, он сказал, якобы это были слова самого патриарха Сергия: «Простит ли меня история. История то может и простит. Самое главное, чтобы простил меня Бог». Он конечно понимал, что его декларация вызывала большие разговоры и большие смущения посреди людей, настолько, что они даже раскололись. И тем не менее, он был настоящим монахом, стоял перед Богом и говорил, что: «Пусть, что обо мне скажет история. Самое главное, что обо мне скажет Бог». Хочу сказать свои личные впечатления о его книги. Он же написал замечательную диссертацию о православии, о спасении. Это уникальная книга, это редкость, библиографическая редкость. Она имеется вот в семье близких людей. Эта книга написана большим, незаурядным богословом. Это был богослов с большой буквы. Это богослов с самостоятельным воззрением на вещи большого богословского порядка. И конечно для того, чтобы понять владыку Сергия, необходимо прочитать этот его труд, по-моему, «Православные учения о спасении», где он показывает, как смотрит на спасение православный христианин и как смотрит католик. Что здесь нет никакой такой, чисто такой административной, ну как это выразиться, такой зависимости между Богом и человеком. Спасение человека, а не то, что искупление. Искупление, это есть этот термин в нашем богословии, но там индульгенции, там чистилище, он показывает, как ценен взгляд православного человека на спасение. Они в 33-м году, в 32-м году вернулись. Батюшка Митрофан перенес ссылку, вернулся. Все они вернулись и жили на свободе. Их пока миновала такая участь. А батюшка Митрофан, как человек и старец прозорливый, и такой представительный старшего поколения Зосимовой пустыни, ему дано было еще пострадать. В войну его взяли вторично, и он погиб тоже в тюрьме. Вместе, они кажется видались с молодым этим иеродьяконом, а потом иеромонахом Федором Богоявленским. Редко я была в Елоховском, случайно я приходила. Особенно наблюдать за службой не могла. Мне кажется, было большое такое, знаете, добродушие такое. Такая какая-то отеческая, всеобъемлющая любовь. Чтобы он был строг к иподьяконам, не могла я этого заметить. У меня все-таки впечатление, по наглости, если от служения святейшего Алексия I остается впечатление необыкновенной высоты богослужения, которое достигало при его служении особой какой-то звучности, тонкости, то тут преобладало чувство благости, простоты, душевности, непосредственности. Что я могла судить о его службе, как прихожанка. Особенно не вникала и не наблюдала, как он относился к окружающим его.
В: А он любил долгие службы? Вот как при нем служили: медленно, быстро?
О: Думаю, что нет. Мне кажется, служили обычно. Я его помню ведь в годы послевоенные. Когда он вернулся из эвакуации и вот до его становления патриархом были военные еще годы, особенно долго служба не служилась. В Елохове никогда не было совершения богослужения по чину монастырскому конечно. Кафизмы не читались, стихиры сокращались, конечно пелись не так долго. Но, был замечательный хор. К сожалению, сразу не могу вспомнить, это был врач- гомеопат, по специальности гомеопат, приятель врача Марьи Дмитриевны, который в себе ощутил вот эту возможность руководить хором. Хор пел так, как не пел потом никогда. Это была русская душа, которая пела. Это были необыкновенные песнопения, особая теплота. Потом они перешли на верх, на верху пели. Таких больше не было. Такого регента больше не было и такого хора больше не было. То есть, что сейчас в Елохове меня мало даже устраивает. Виктор Викторов был. Больше ничего не смогу вам сказать. Мы его звали дедушка Сергий. На столько он был старенький, хотя он не был такой старенький, но он был такой довольно грузный и такой добродушный, что все его звали дедушка. Уже не патриарха Алексия, это уже другое. Оно чинное, построенное, довольно полное, всегда вот с пением этого чудного хора сопровождалось пение этого хора. Очень такие вышколенные у него иподьяконы, знаменитые иподьяконы и его носители креста. Это будущий митрополит Антоний Ленинградский. Другой стал священником очень почитаемым, по-моему, был настоятелем в селе, даже это в Москве было. Теперь, у него в послушниках был, Костя его звали, теперь владыка Питирим. В послушниках у него был Кирюша тоже, Кирилл, наверное, Кирилл из семьи музыкантов. Теперь это митрополит Филарет, Белорусский и Минский. Вот такие были мальчики. Ну и другие, которые тоже потом пошли по церковному пути. Потому, что по-видимому любовь к Церкви в красоте служения была заложена в нем. И очень многие из его иподьяконов стали священнослужителями. А многие вот даже получили эти с отличиями, вплоть до митрополитов, до сих пор сейчас существуют и живут. Владыка Питирим до сих пор сохранил детскую почти преданность патриарху Алексию, очень трогательно его любит, очень любит. И всегда особенно поминает его памятные дни: дни кончины, дни ангела, дни рождения, всегда поминает. Это была такая золотая эпоха. Дается некоторым людям промыслом Божьим какая-то временная тишина. Потом правда в конце, когда Хрущев стал закрывать церкви в 62-м году, было тяжело и было там восстание некоторых клириков. Но, все равно столько было чудес. Кончилось красное течение красных священств. Был присоединен Запад к нам. Автокефалию получила Американская Церковь. Ну я может не все так точно говорю, надо в этом вопросе проверить. Ну потом все стало так благообразно и так радостно после войны все это как-то росло, росло. Одно время и Хрущев был очень расположен к верующим. Он писал, что: мы сотрудничаем с ними, помогаем им. А потом что-то случилось резко переменил свою политику и стал закрывать. Открылась духовная академия, семинария, открылась Троице-Сергиева Лавра. Начался приток монахов в Троице-Сергиеву Лавру. Там чистили, чинили, поправляли и она раскрылась до своего необыкновенного расцвета Троице–Сергиева Лавра. Тогда еще была в Церкви совсем молодым человеком. Поэтому не брала на себя судить. А так, как я была в Петровском монастыре, который признал его декларацию, по благословению батюшки Алексея, я ни о чем не думала. Для меня это было законно. Увидеть какие-то изменения, какие-то потворства в сторону власти, нет. Служба оставалась службой. Такой, как она была: строгой, хорошей.
М: Митрополит Сергий ничего не все, что было сначала, служба, вот именно служба.
О: Служба сохранялась.
М: Ну вот именно служба сама церковная. А уж политику, мы были вне политики, слава Богу. Нас это спасало.
В: Марья Дмитриевна, а вот что вы помните о патриархе Сергии?
М: Я еще поменьше помню, чем она. Потому, что ну мы не ходили на его службы почти, не к тому не ходили, потому что, мы просто не хотели. У нас был Петровский. Но, в 35-м году мы уже лишились Петровского. И мы тогда, знаете, мы просто ходили, я вам скажу, в церковь, мы как-то конечно очень переживали, что мы осиротели, буквально осиротели. Ну были у нас и то сестры, которых сейчас уже в принципе нету. И старцы были у нас. Мы ходили к Рижскому вокзалу, где был очень хороший священник, отец Стефан, был хороший священник. Он сразу понял, что мы это. Потому, что мы ходили в церковь как-то вперед. Потом мы ходили очень часто в церковь рядом с нашей работой.
О: Это ты рассказывала, как за нами следили.
М: Да, именно. Так что просто нам это было удобней. Ну надо сказать, что только 2– 3 человека туда только так. Так что, понимаете, мы ходили в церковь. И мы, вот знаете, даже сейчас, откровенно я вот теперь вот узнавала, что и как, люди ведь страдали: партийные, коммунисты, все страдали. Вот я сейчас про Мандельштама прочла, так я ахнула, в газете. Ну это вообще из другой области. Но, все-таки. Дело в том, что просто как люди. Мы конечно сами во всем были начеку. На службы митрополита Сергия мы почти что не ходили.
О: Нет, изменений не было. Он служил канонично. Он служил благостно. Особенно перед кончиной, я говорю, я чувствовала в нем такую большую благость, такую большую всеобъемлющую любовь.
М: Образованный он очень был. Еще он очень был образованный.
О: Образованный был. Он ведь писал. Кроме того, что он написал эту большую статью свою, наверное, это на карточке есть, так я думаю, он писал, говорят, акафисты. Божьей Матери акафисты писал. Но, патриарх Тихон тоже писал. Патриарх Тихон писал, службы держал Божьей Матери. А, кроме того, существует молитва. Вот мы были сейчас в Пустынном скиту, в Черниговском. Там читают его молитву. Замечательная молитва. Канонически никаких погрешностей не было, никаких изменений не было. Церковь сурово, хорошо, действенно молилась. Машенька, как фамилия того знаменитого регента, который пел, ну гомеопата?
М: Комаров.
О: Комаров. Это замечательная личность, замечательное явление.
М: Врач- гомеопат. Папу моего знал хорошо.
О: Это замечательное явление этот Комаров, этот хор.
М: Ну это уже при митрополите Алексии I.
О: Ну Машенька, он, пожалуй, застал немножко дедушку.
М: Застал, застал.
О: Его звали дедушка, хотя он был не такой старый.
М: Он сначала пел еще где-то, они вот пели в храме.
О: Двоюродные братья.
М: А вот когда после войны он перешел в собор. А тут он пел в храме, как это называется, где жила тетя Вера?
О: Ну я не знаю. На Рогожской. Там мои двоюродные.
М: Да и они даже пели. А митрополит Сергий, понимаете, тут не один митрополит Сергий, около него были люди конечно, которые писали, но он нет. Он, единственное, ну как, он должен был, он должен был. Понимаете, вот я возьму христиан первого времени. Воины, которые шли с императором воевать с язычниками, потому что, они были тайные христиане и они шли с язычниками воевать. Они шли. Ну когда нужно, когда император узнавал, что они христиане, тогда они уже не шли на службу. Потому, что: «А ты христианин? А ты такой, сякой». Также и был уничтожен Севастьян, мученик. Он же был при этом. А тут, они уже нет: мы христиане. Ну признали же они императора, они же власть признавали. Ведь власть есть власть.
О: Нам было очень уютно в Петровском, под благословением старца Алексея.
М: Да. Единственное, что все страдали, владыка Варфоломей и пострадал, потому что, видели, что все хуже и хуже и уже хотели защитить Церковь не зная как. Ну они сами пострадали. Ну Церкви конечно. То есть, нам все время грозились. Да недавно же выступал, про Ленина говорил, что: все будет, вся Церковь будет уничтожена. Человек предполагает, а Бог располагает. Так что, понимаете, они так хотели, все, но в конечном итоге они не уничтожили. А до войны все было очень конечно страшно. Но во время войны конечно все было другое. Уже наоборот: Церковь, Церковь, пускай верующие, верующие, скорее все молитесь. И тут и Сталин, по-моему, даже. Так что, понимаете, тут уже помогал Церкви конечно.
О: Церковь такую видимую, совсем народ озверел. А тут все-таки сохранялись все таинства: возможность причаститься, возможность помолиться, возможность окрестить младенца. Потом стало очень жестоко насчет крестин. А в первое время можно было и окрестить, похоронить, все как-то по-церковному сделать. Так что, вот он на это рассчитывал, на народное такое крепость, которую даст Церковь, которая открыто существует.
М: И сам, будучи на посту своем, он конечно, это так. Ну всякие там были люди около него конечно. Ему самому было очень тяжко.
О: Я знаю, что очень многие серьезные люди специально ездили к батюшке Алексею в Зосимову пустынь: неужели он действительно благословляет придерживаться митрополита Сергия. И когда узнавали, то должны были.
М: Да. А одному нашему батюшку, которого я знала, не долго он, Большое вознесение он был …. Монастыря, он прямо, они все ездили к старцу Алексею и вот он поехал к старцу Алексею. Старец Алексей сказал: «Поминать». Он так сказал, что: нельзя Церковь сейчас совершенно уж даже, поминать. Он поехал тогда к одному архиерею и сказал: «Как нужно быть ? Вот старец Алексей благословил поминать митрополита Сергия». А он сказал: «Ты на посту, при народе поминай, должен поминать, потому что, ты служишь в храме. А я в храме сейчас уже не служу». Это как раз владыка Арсений, которого я конечно даже. Вот он сказал тому, который был с ним тоже из монастыря. Потом владыка Серафим, который получил …, он не хотел … митрополита Сергия. Так уж кто-то заранее …(16.41).
О: Можно взять ведь таких крупных людей, как Бердяев, который уехавши во Францию, его выслали из России за рубеж, он там держался юрисдикции Сергия. Он всегда его защищал. И он писал даже, что: иначе он не мог себя вести. И когда там эмигранты развивали идею, что вот какие здесь плохие архиереи, он говорил, что: «Вы не понимаете, он мог держать только так, как он вел. Он мог только так себя вести, только так служить, как он вел Церковь». Это Бердяев. И он оставался до конца. И когда мы были во Франции, мы знали, что есть приход нашей юрисдикции, в Кальмаре, под Парижем, где сохраняется Церковь вот нашего направления.
М: А я скажу единственное, что, знаете, мы к сожалению, ни к сожалению, так нужно было, мы не ходили на службы митрополита Сергия, просто нас не тянуло. Мы же столько пережили за Петровский, мы были как-то, знаете, нас немножко осталось, и мы как-то ходили в храм, где нам как-то легче. Вот отец Стефан нас как-то сразу признал, что мы такие …(17.58). И потом, не потому, что мы боялись митрополита Сергия, потому что, там все же больше людей, там это ничего. Нас просто не тянуло. Я такая вся серьезная была, что я даже не понимала митрополита Сергия.
О: А вот в войну, почему-то в войну вот начали ходить в Елоховский собор. Так бывало грохочут, разрываются бомбы, а мы в церкви. Пусто, грязно, не прибрано. Служили случайные архиереи. Пели случайные хоры. А потом, постепенно, когда уже год этот самый тяжелый прошел, 41-й и 42-й, наверное, начали постепенно появляться. И первый, кто как раз остановил наше внимание, появился владыка Николай, который стал колоритом проповеди. Никогда мы слова Божьего не слышали, а тут все было красиво, открыто, ярко, красноречиво начал выступать. И мы конечно были потрясены, потому что, мы живого Божьего слова не слышали. Проповеди говорить запрещалось. И вот после войны начался расцвет, расцвет постепенно. Тут вернулся дедушка Сергий из эвакуации, патриаршество было восстановлено. Он был избран патриархом. Но, патриархом был несколько месяцев только: с сентября по май.
М: Тут он для меня ожил, митрополит Сергий. Я не знаю, что он существует, даже не знали всех этих трудностей особо. Знали только, что …(19.38), так что, понимаете. А когда мы пошли действительно войну, просто нам было легче с работой, мы ходили, пошли в Елоховский собор, как появился митрополит Николай. О, идем туда слушать, потому что, он проповеди говорит и уже.
О: Идешь туда молиться.
М: Хотя да. Ну когда появился митрополит Алексей, но же еще митрополитом был, мы уже не стали за митрополита Николая, мы уже стали …(20.11). И тут не очень долго и на долгое время, но поучился у митрополита Сергия. Причем, какой-то был такой, на следующий день он уже существовал.
О: Вот этот портрет, который его очень хороший портрет.
М: Здесь вообще все, он ученный, очень все правильно. Это хорошо, что он пришел, а не кто-то еще другой, который мог вообще все исказить. А тут человек. Единственное, что признали власть властью.
О: Он ведь между прочим еще до этого был в группе тех архиереев, которые считали, что нужно немножко обновить славянский текст. Издавались книги в этом обновленном славянском тексте. Я их не люблю. Я привыкла к старому. Старые – это у меня значит старые. И вот когда в таком исправленном виде на мифимонах читают канон Андрея Критского, я люблю только старый, неисправленный текст. Он для меня наполнен необыкновенными звуками. И между прочим, патриарх Алексий читал тоже на этом неисправленном тексте: откуда начну плакати, окаянно …(21.34). Так что, он был передовой конечно. Он многое предчувствовал, предвидел, многое хотел исправить. И кроме того, обладал такими большими, глубокими знаниями богословскими. Вот очень жалко, у нас нет так времени, у меня была одна книжка, которая направлена против него, в частности. Но, там есть высказывания некоторых современников, я не умею, нет того слова, чтобы сказать так, как сказано. Может быть, поскольку мы с вами общаемся, я постараюсь найти это, поразившее меня, высказывание, где говорится насколько он был велик в своем терпении, поношении, в своем молчании, в своем страдании за Церковь и за людей, чтобы они совсем не потеряли образ Божий. Ведь вот мы то все-таки ходили в церковь. Представляете, если бы нельзя было пойти в храм людям, которые уже сложились как церковные люди, как бы мы страдали. А церкви были открыты. Есть такие, которые совсем не закрывались, церкви. Некоторые захватили красные. Например, такую знаменитую церковь, как ….(22.51) кладбище; как церковь Воскресения в Сокольниках. Везде были красные. А потом постепенно они очищали, все-таки храмы эти не закрывались совсем. Они существовали и люди ходили. Пусть тесно было в храме. Но, все-таки ходили. Или какие-нибудь маленькие, захолустные. Был один такой храмик, с которого даже не успели колокола тащить, снять. Такой есть храмик, где регентовала матушка Евпраксия, моя духовная сестра. Они даже колокола не сняли. Где-то он так оказался в стороне. Трудное было время, очень трудное. Мы даже этого не знали. И оказывается за нами следили, попятам, что мы ходили. Нас было несколько в институте, мы служили, работали по благословению старцев, мои сестры младшие и одного, так сказать, ранга со мной и возраста со мной, нас собиралась такая кучка. Ах, это от …(23.58), нельзя, их нельзя принимать …(24.02). Меня никуда нельзя пускать, ни в коем случае. Меня 2 раза выдвигали в член-корреспонденты. Но, сделано было так, что мое имя было опорочено. Сразу все: что вы, так она в церкви стоит все время, как же можно ее, что вы. А тут сказали, что я вообще еретичка и вообще какая-то. Очень смиренный раб Божий. Он был на военной службе. Потом очень рано вернулся, объявил свое монашество и стал работать. Даже работал в Елохове, помогал. В простой такой должности. Мы его знали по духовной сестре нашей, с которой он жил в одном доме.
В: А как его звали?
О: Епископ Данат, архиепископ Данат. Страшно добрый человек. Очень простой, но очень твердый. К чему я это говорю. Может быть немножко забыла, может отвлеклась. Мы бывали у него дома, в его простой комнатке. Он жил со старушкой матерью. Такой постоянно скромный, смиренный такой. Его ни сразу хиротонисали, потом он получил этот сан. Его послали в Новосибирск. Там у него была неприятность большая. Там пострадал мальчик. Кончилось, по-моему, суд даже был. И он был, не служил долгое время. Запретили ему служить, после этой истории. Потом он был в Хорошске. Хороший монах, достойный. Вот он нам был дан. Вот мне поставят кого, никого, начальник. Тогда это было уже, наверное, во время патриарха Алексия, я все равно при нем, только чтобы не раздирать хитон церковный. Только, чтобы целость Церкви не нарушать. Так он нам внушал. И вот он, между прочим, Маше говорил: «Оставьте вы, не надо». Не надо восстанавливать мою честь, что я не сектантка, он велел нам тогда молчать.
М: А владыка Данат, да, сказал: «Не надо». Я говорю: «Как не надо!» А сделали сектантом, в первую очередь потому, что академиком, хотели быть академиком, а тут. Ну это.
О: Людей, у которых были определенные интересы и которых вел батюшка уже на такую сокровенную жизнь. Да, такие были у нас. Но, там и весь круг вокруг батюшки был довольно так сплоченный. Там было много интеллигенции, много мальчиков было, послушников, которые тоже выросли в мужей. Вот вы удивились, когда услышали об отце Владимире Смирнове. Это был батюшкин духовный, Володя черненький. Потом сложно конечно и сокровенно, само собой люди отбирались. Одни шли под руководство строгое, с полным отсечением воли. Это, так сказать, путь, в какой-то мере уже монашеский был. Отбирались люди по внутреннему влечению. Это была такая маленькая духовная семья вокруг батюшки. Тоже батюшка давал читать, я помню, «Шестоднев» Василия Великого. Люди интеллигентные, артисты приходили к батюшке. Батюшка считал очень часто глубоко верующими. Приходили супруги, которые очень чтили батюшку. Приходили матери семейств. Батюшка имена называл новорожденным детям, благословлял воспитание в определенном направлении. Приезжали из монастырей далеких монахини и игуменьи к батюшке, стояли, ждали. Вот в моей книжечке это все описано. А община, как таковая, конечно собиралась сокровенно, в малом количестве, не явно. Собиралась во имя Бога и во имя заветов, такого, принципиально монашеского плана. Ну вот так и жили до поры, до времени, пока в 35-м году многие из них не пострадали, многие из них пошли в ссылку: Вера, Екатерина, …(29.10), я вам называла их. А сейчас то община конечно будет образовываться. И вот я знаю, что в церкви где служил батюшка Шпиллер, там образуется община. Но, вероятно там другие принципы. Вероятно, пройдет какое-то время, болезненное время формирования и я думаю, что жизнь духовная начнется. Вот хотя бы так, как была она у Петра и Павла, в моем, можно сказать, почти детстве. Нас собиралось несколько молоденьких, я тогда совсем ребенок еще была, кончала только школу. Мы собирали еще более младших, учили их. Чему не помню, молитвам, наверное. Как я говорила, мы тогда доставали книги и торговали ими. Мы сами учились у батюшки, отца Петра. Помню, он нам преподавал. Ну и так собирались друг у друга. И такая Лидия Васильевна была, которая знала как раз старцев Зосимовой пустыни. Собирались у нее в доме. Она была немка по происхождению, глубоко убежденная православная. Отец ее не принял православие, а она была убежденейшая православная. Интереснейший человек, внутренне очень богатый. Трагически скончалась от тифа. Многим вот трудно было пойти за митрополитом Сергием, многие ушли. У меня была сердечная подруга Тоня. Она очень переживала эту декларацию и ушла к тем священникам, которые не признали. Мы расстались. А я попала в Петровский монастырь. Само собой, приняла то, что в Петровском монастыре было законно и шла своим путем, совершенно ровно, признавая митрополита Сергия, не сомневаясь ни минутки, что это не так. Наоборот очень скорбела, что Тоня ушла от меня, ушла куда-то в глубину, в темноту какую-то. Я ее потом так встречала случайно. Также и Люся ушла, такая Лидия была. Она была из полек, полька она была по матери. Тоже ушли, потому что, тогда они искали какой-то особой жизни. Никто из них так особенно не пострадал в те годы. Были какие-то годы, когда как-то было мягко и давали если ссылку, то такую вольную ссылку. Туда не ходи, значит, делай так …(32.20), потому что, ты нашла старца и верь старцу, каждому его слову, каждой букве этого слова верь. И в этом была большая радость. Батюшка сам человек был большого такого зрения и в тоже время интеллигентности. Он не давал, может быть, чего-то такого, что было несоразмерно с тобой или с тем-то и тем-то. Он не давал того, что было несоразмерно. А иногда давал очень серьезные послушания и серьезные задачи. И вот выполняли все с любовью. Не случайно вокруг него было основное, все-таки молодое братство дьяконов, иеромонахов. Все они потом мученики были, все мученики были.
М: Ездил регулярно. Потом посылки регулярно посылались.
О: Посылки делала Машенька.
М: Что значит, я не делала, я покупала материал. Она мне пишет: «Купи мне то-то». Тогда можно было купить: семгу можно было купить. Не семгу, я помню, по-моему, балык я покупала. Тогда можно было купить, хотя это было ужасно трудное время, ведь можно было купить. Все, что ему нужно было. Потом даже копченную колбасу посылали. Почему? Потому, что ухаживали за ним бандиты. Для бандитов конечно колбаса, он не ел конечно. А вот я знаю, вот икру. Как же, деньги все-таки были и было много духовных детей. Так он 500 человек насчитывал, которые ходили на исповедь к батюшке, ходили, ходили на исповедь. И поэтому икру. Икра была зернистая, была красная икра. А годы это были 35-й- 36-й, 37-й. 3 года было. Я ходила покупала. Больше некому было. Все уже были постарше, были заняты. Ну она просила, я ходила покупала. Ходила покупала в магазине все, что нужно было посылать: печенье, ну конфеты, сахар уж, печенье конечно. Все, что можно. Он же ведь был больной человек. Вот он любил нас угощать. Я помню, он колбасу нам покупал.
О: Ну вот в жизнеописаниях там написано. К ней ездил всегда духовный сын батюшки, который помогал ей эти трудности преодолевать. Дорога там была далекая от станции.
М: Да. Причем, бывало жила она на Сретенке, в переулке. Она скажет, раз, я на Сретенку иду. Больше я покупала все-таки на Покровском в рыбном магазине. Я сама там жила, там, где родилась, где прописана. Как-то я там покупала, по-моему, больше. Ну и на Сретенке рыбу, какую можно. Ну понимаете, можно было купить. Тогда еще посылки посылались хорошие такие. Причем, можно было. Потом на санках я ей приносила даже, ящики приносила. Она все укладывает, потом раз, я на плечо и девчонкой бегу, бегу на почтамт, бывший Кировский, сдаю эту посылку. А потом она, раз в год она, по-моему, ездила туда, не больше вроде. Вот ее провожал уже молодой духовный сын, ну молодой человек он был, пострадавший был. Она ехала с мужчиной в город Алатырь. Там были священники, которые еще были живы. Она могла у них как-то остановиться. А потом они садились, и они пешком шли по железной дороге. Они что-то долго, долго лесом шли пешком вдвоем. И уже другие духовные сестры собирались ….(36.18). В том числе и Валентина хотела, ну уже было поздно. Потому, что она брала только …(36.30). Нет, потом они поехали даже втроем.
О: Я ехала на …(36.42). Я поехала на могилу.
М: Ну была общая могила. Там мы даже не знаем, как сейчас. Мне даже кажется, что он нетленный, потому что, Господи, взять с паркинсонной болезнью человека за что, за то, что он постриг того, кто уже …(37.02) в свое время. Дело в том, что, когда еще монастырь не закрывали, а батюшка был в Зосимовой пустыни, у него уже был как раз Петровский, его прикрепили как духовник монастыря по белорусской дороге, станция Дорохова. Там был монастырь женский. И батюшка был там духовным отцом, типа духовником. Были прикреплены к монастырям, определенные священники были прикреплены к монастырям. Ну а потом монастырь закрыли. И вот одна из этих духовных, она на Ваганьковском кладбище ходила. Согласен, поэтому он даже совершенно с ним, не из-за него, его не трогали конечно, батюшку. Потому, что ну полно же с паркинсонной болезнью. И вот все рассеялись, кто где мог, монашки из монастырей то. Даже у нас, пока папа был жив, одно время пожила монашка. Ну как прислуги они жили. А тут, значит, она была здесь, на Ваганковском кладбище, в храме. Они были, она даже алтарницей была, она все равно была алтарницей. Она инокиня была, но она уже была алтарница. Все равно в Алтаре служила. Но там был священник, который как-то, он жениться хотел и вроде она на ее месте.
О: Хотел жениться его сын на ней.
М: Понимаете. А она сказала: «Да, да». Нет, а пока она была в Алтаре, то батюшка ее из иночества уже, уже будучи в Петровском, он постриг ее в мантию. А мантия – это уже все серьезно, это уже серьезней. И так, как он постриг ее в мантию, то она уже значит категорически отказалась выйти замуж. А он: «Ах, как мантия! Какое он имел право постригать!», то то, то другое. А как же он духовником был, он исцелял в свое время. Ну вот говорят, говорят.
О: Это одна из версий.
М: Ну другой версии не знаю. Она то жива осталась и он, священник был, как говорится. А батюшка.
В: А он пожаловался что ли? Как, каким образом?
М: Дело в том, что жалость, ни жалость, тогда, знаете, существовали, простите пожалуйста, люди существовали, которые были завербованы. Они должны были побрать славу Господню. Они должны были. Владыка пострадал. Он работал, владыка был очень такой все-таки, он был даже …(40.48) митрополита Сергия и видно он чувствовал, что в очень критическом положении Церковь. И он стал какие-то мероприятия все-таки. Он пострадал. А батюшки, батюшка, конечно они были так всегда, всегда конечно и вот владыка уважал батюшку и батюшка владыку. Но, он не был с его направлением, с его направлением он был очень даже недоволен. Потому, что, когда владыка один раз со мной заговорил, батюшка был недоволен.
О: Он был незнаком с его направлением.
М: Он не был, не вникал. Но, все-таки должно, тоже даже направление мы не знаем, какое направление было.
О: Я отдаю Лидочке даже жизнеописание владыки.
М: Ну это короткий. Это еще не до его подвигов, которые были. Ведь он сидел в тюрьме несколько раз. Сидел с владыкой, патриархом Тихоном, по-моему, сидел.
О: Тогда получил архиерейство.
М: Да, с патриархом Тихоном они, по-моему, сидели. Они все сели. Или митрополит Петр ему дал звание архиепископа. В тюрьме дал. Они сидели: владыка Арсений, владыка Варфоломей сидел, потом владыка Петр. Ну это я так, знаете, ну это точно он с владыкой Петром сидели. Уже кажется не было патриарха Тихона. Это была последняя тюрьма. Он 2 раза он точно сидел. А почему я знаю, что он 2 раза сидел, потому что, я сама пришла вроде. Многие владыку нашли, потому что, он при митрополите Петре работал, с митрополитом Сергием работал. А так там люди были конечно, которые представленики. Так что, понимаете, вот этот был батюшка почему. По-видимому, завербовали, что ты должен. А если ты не будешь, то ты сам полетишь. Это я так думаю. Ну в жизни так и было. Слава Богу, мы жили как-то поверх. Мы знали работу, знали Церковь. Ну знали конечно друг друга немножко. Поэтому мы и во владыкины дела немножко знали. А батюшка, конечно у батюшки все время были. Он приглашал нас, как духовник, поэтому мы все время были. Ну вот его оттуда забрали. Якобы, он донес якобы донес. Нам и сейчас сказали, к сожалению, что люди, которые сейчас в архивах рылися, не рылись, а были посланы, разбирали церковные архивы, что священник на священника донос писал. Да, к сожалению. То ли они это, то ли. Ну не все. Нет, это не все так. Потом, знаете, я вам скажу, была такая вещь у Ильи пророка и даже мы знаем. А также был храм этого, сейчас я вам скажу, где …(44.29), храм.
О: Только, пожалуйста, никаких имен.
М: Ведь как он называется. Нет, вы меня простите, это мы знаем, это нам говорили. Это ничего такого, что я скажу. Это очень даже хорошо, что я скажу. Когда была жива дочь и когда я это сказала: «Ой, ой, нет, нет, не смейте никому говорить». Ну перепуган был народ. Сейчас нет, что сейчас. Сейчас я вам скажу, как этот храм называется.
О: Споручница грешников.
М: Нет, еще как-то называется. Николы в Хамовниках. Вы знаете, его знают даже, когда мы были с Валентиной Ильиничной, когда мы ездили в туристическую в Чехословакию, то нам показывали там соборы, соборы, соборы. А потом он говорит, который показывает: «А вы знаете, ведь у вас в Москве тоже есть замечательный храм, храм Николы в Хамовниках». Потому, что все храмы закрывались. Рано или поздно они закрывались. И ему пришло извещение, настоятелю: принесите ключи, закрывайте храм, принесите ключи. Он, молодец, догадался хоть один, люди конечно подчинялись, несли, а он нет. И каждый день он вечером обходил этот храм и молился. И спас икону «Споручницу грешных». Ходил все время. И ключи он не понес, молодец. Он ходил, ходил все время. Ну тут грянула война. Даже между прочим все говорили: что же такое этот храм, тогда еще не закрывали. Они закрывали потому, что люди несли, а он не понес. Он ходил вокруг, все время ходил храма и каждый вечер он ходил, брал икону Спасителя и ходил и спас храм. Это отец Павел, он очень известный. Потом да и храм был такой замечательный, служба там была тоже такая же. Также, как Илья-пророк, тоже весомый был храм. Ну иногда постом туда я ездила. Ну на работу спешили.