Воспоминания о высокопреосвященном митрополите Московском Филарете

Не отъидет память его, и имя его поживет в роды родов.

(Сир.89:12).

Рассказы о именитом иерархе московском Филарете и краткие изречения его, полные смысла и силы, помещал я, чтитель его священной памяти, в разных повременных изданиях; но далеко не все сказал о нем, что знаю и желал бы сказать, чтобы и для других сделать известным или памятным то, что для меня незабвенно; да и все касающееся до его великой личности, как бы, само по себе, иное ни казалось неважным, не лишено общественного интереса или назидания. В настоящей статье намерен я изложить не одни только дополнительные о нем сведения, но и повторить из напечатанного мной в прежние годы, то (сравнительно немногое), что найду наиболее подходящего к характеру моей статьи, в которой передам о святителе Филарете в возможной полноте свои личные воспоминания.

* * *

В день (19 августа) торжественного крестного хода, ежегодно совершаемого в Донской Ставропигиальный монастырь из Кремля, – когда митрополит Филарет ехал на служение в тот монастырь или возвращался из монастыря на Троицкое свое подворье, мимо Иоанно-Воинской, у Калужских ворот, церкви, при которой священствовал мой родитель, – я старался в продолжении многих лет, начиная с 1840 года, непременно видеть его благословляющего народ, стекавшийся на все улицы, по которым ожидался проезд митрополита и поклониться ему. Высокопреосвященный Филарет привлекал к себе необыкновенно приятной наружностью, которая отражала богоугодную чистоту и истинную высоту его жизни, не говоря о великости его духовного сана и подвигов. Кто его однажды видел, желал увидеть в другой раз; кто его видел уже много раз, когда имел счастье еще его видеть, ощущал такое живейшее удовольствие, как бы в первый раз его видел. Видя его, нельзя было не прославить Бога, дивного в избранных рабах своих; а потому и когда он служил, храмы наполнялись народом.

В какое-то воскресенье, утром, отправился я, тогда еще малолетний, на Троицкое подворье в домовую архиерейскую церковь. Войдя в нее после херувимской песни, не мог я за множеством народа пробраться на средину, дабы видеть тайнодействующего митрополита; не догадался повыждать, когда он будет благословлять предстоящих (а он всех благословлял с отеческой любовью), но тотчас же после отпуста вышел из церкви и прошел я. – Куда? Сначала в приемную комнату, двери которой, смежные с церковными, были на противолежащей стороне отворены для его высокопреосвященства, а потом и в открытую его залу, где увидел и почтенную старицу, бывшую в темном платье, и повязанную черной косынкой – Евдокию Никитичну, матерь Филарета, как после узнал я. Она поняла в чем дело и сказала мне: «не туда вы зашли, спуститесь вниз по лестнице» (деревянной винтообразной). Скажу несколько слов и о сей достойнейшей матери великого святителя. Е.Н. Дроздова, на которую Филарет походил лицом, жила на Троицкой, близь Троицкого подворья, улице, в маленьком доме, купленном для нее в 1844 г. Она за год до своей кончины († 20 марта 1853 г.) начала чувствовать упадок сил и головную боль, от которой приходила в такую забывчивость, что не узнавала окружающих, но не искала помощи у врачей, а вместо того благоговейная старица часто приступала к св. Тайнам. Святитель Филарет был при ней во время ее соборования елеем (в марте 1852 г.), после чего она получила временное облегчение. В мае 1852 г., великая княгиня Мария Николаевна изволила спрашивать митрополита Филарета о ней, здравствует ли¹? В последние три месяца она питалась только просфорой и служанки, к которым она была признательна, проводили дни и ночи у одра ее, дивясь ее терпению. Болящая мирно почила о Господе на 87 году от рождения, в присутствии великого сына-святителя, с покорностью судьбам Божиим принявшего последний вздох ее. За теснотой приходской Троицкой, что в Троицкой церкви, по причине построения в ней придела во имя Владимирской Божией Матери, отпевание усопшей назначено было в церкви св. муч. Адриана и Наталии, за Сухаревой башней. Сюда, 23 марта 1853 г., высокопреосвященный владыка провожал тело блаженной матери своей и служил в этом храме преждеосвященную литургию с архимандритами андрониевским Платоном, своим духовником и богоявленским Иоанникием, наместником кафедрального Чудова монастыря, – с двумя протоиереями (каковы: Андриановский Д. П. Новский – духовник Е. Н., почтивший ее надгробным словом, в котором уподобил ее Анне пророчице, упоминаемой в Евангелии от Луки: Лк.2:36–38 и Троицкий, в Троицкой, протоиерей И. С. Орлов) и с двумя родственными священниками². Чин отпевания совершили: владыка Филарет, Илиопольский митрополит Неофит и преосвященный викарий Филофей, в сослужении многочисленного собора архимандритов, протоиереев иеромонахов, иереев. Трогательно было видеть прощание с покойной московского иерарха, отдавшего ей последний сыновний долг целованием главы и руки ее. Гроб, вмещавший многотрудное тело ее, вынесен был из церкви усердствующими священниками и диаконами, а потом на погребальной колеснице препровожден упомянутыми преосвященными (Неофитом и Филофеем) с епископом Фивандским Никанором и прочими на Пятницкое кладбище, находящееся при шоссейной дороге, ведущей в Лавру преп. Сергия, к которому почившая особенно благоговела; да и кладбищный священник И. А. Фаворский состоял с ней в близком родстве. Во время необычайной похоронной процессии некоторые улицы были переполнены народом, собравшимся из разных мест столицы. Московский архипастырь, когда процессия приблизилась к кладбищу, встретил ее в св. воротах и проводив гроб до могилы, уготованной в самой церкви, кротко сиротливо возвратился в свою келью, но для других (до 250 чел.) поминальная трапеза была учреждена на кладбище³. «Житие и кончина ее, писал он, в тот же день, к наместнику Лавры архимандриту Антонию, дают уверение, что она скончалась в блаженном уповании. Число лет ее и последний болезненный год приготовляли меня к лишению. С благоговением смотрю на ее отшествие: однако часто хочется плакать. Слава Богу, что я сподобился отдать ей последний долг»⁴. Достойно внимания, что владыка в день погребения своей матери – в понедельник 4 недели великого поста, служил, согласно с уставом, преждеосвященную, а не Златоустову литургию. «Совершение Златоустовой литургии в постные дни, в существе, не есть важное изменение порядка (писал он к о. Антонию в марте 1863 г.). В древности не так на сие смотрели в некоторых местах, как ныне вообще в православной церкви. Но, продолжает он, должно щадить истых ревнителей, которые не глубоко вникая в духовное, легко соблазняются видимым. Желающим поминовения усопшего можно исполнить сие в субботу»⁵.

* * *

Владыка, встреченный в день праздника Смоленской Божией Матери в Новодевичьем монастыре священнослужителями и хором монахинь, весь погружен был в богомыслие (он, разумеется помышлял входя в храм Господень, что в этом храме присутствует Господь сил Царь славы) и сам взор его был возведен горе; он и во время облачения в архиерейские одежды, до исхода из храма, внимательно хранил ту же молитвенную сосредоточенность в себе… Конечно, долг служащего зреть ко Господу, а не окрест себя, но как было назидательно исполнение долга, это возношение святителя мыслью и сердцем к Богу! Несмотря на раннюю молодость, я поражен был неземным особенно величаем его.

* * *

Две отдельно изданные речи его (приветственные речи при посещении Москвы Царем), полученные мной от училищного правления в награду за мои ученические успехи и доброе поведение (это было в июле 1842 и 1844 гг.), сберег я доныне⁶. В московской семинарии, изучая теорию словесности, знакомился я с следующими выдержками из его проповедей, служивших образцом духовного красноречия:

а) «Если должно быть соответствие благодеяниям Божиим со стороны человека: то в чем оно состоять может? Заслуга, просьба, благодарность: вот три возможные соответствия благодеяниям. Заслуга возможна между человеками, из которых один имеет нужду в услугах другого, а другой может усердно представить первому свои услуги: но самодовольный Бог ни в чем не имеет нужды и человек не имеет ничего представить Богу, что не было бы от Бога же полученным благодеянием; следственно здесь нет места заслуге. Просить от Бога благодеяний можно и хорошо если человек сие делает с доверенностью и со смирением. Но большая часть благодеяний Божиих бывает прежде нашего прошения, лучше нашего прошения и выше нашего понятия: нельзя просить того, что уже сделано, нельзя просить того, чего нет и в мысли. Посему остается самым употребительным способом соответствия благодеяниям Божиим – благодарность, истинная, как истинны благодеяния Божии, деятельная, как деятельно благотворит нам Бог» (Из беседы о благодарности к Богу).

б) Из слова по освящении храма святителя Николая в доме московской духовной семинарии, 1 ноября 1844 г.: «Возжелал некогда муж по сердцу Божию – Давид приблизить к себе священный кивот завета Божия, не в самый дом свой, а только в свой град: но когда церковнослужитель Оза дерзновенным, хотя и благонамеренным прикосновением к святыне, извлек от нее себе, вместо благословения, смерть, убояся Господа Давид в день той, глаголя: како внидет ко мне кивот Господень (2Цар.6:9)? И только по времени, после новых особенных знамений благодатного снисхождения, возобновил и исполнил свое благочестивое предприятие. Храм истины и тайн христианских заключает в себе или не меньшую, или даже большую святыню, нежели преобразовательный кивот завета ветхого. Итак, есть причина и обитателям сего дома убояться Господа в день сей и рещи: како вниде к нам храм Господень? Как будем мы жить в такой близости к святыне Бога, который наипаче в приближающихся к Нему освящается и как свет просвещающий достойных, но и как огонь, попаляющий недостойных?

Чада! Не позволяйте себе забыться и потерять внимание к близкому храму Божию. Помните о нем со страхом: впрочем так, чтобы страх сей не отражал вас от дома Божия, а отражал от вас все недостойное дома Божия».

И в) Из слова при открытии попечительства о бедных духовного звания. «Мы, которые сами по щедротам Божиим не были нищими, знаем ли душу нищего? Знаем ли, что он думает и чувствует, проходя, например, близь обширных хранилищ богатого, или близь огромного дома зрелищ, или встречаясь с одетым в драгоценную одежду, не по требованию звания, или обоняя чад тучного пира, или слыша мусикийский гром из чертогов роскоши и видя в них в полночь полуденный свет? – Если бы – вероятно думает он – если бы сии обширные хранилища не наполнялись тем, что богатому совсем ненужно: как многие подобные мне могли бы получить от него необходимое, которого теперь мы не имеем! Если бы сей широкий кров не был нужен на некоторые часы праздности, чтобы под ним собирались видеть притворство и слушать вымыслы: сколько можно было бы собрать и водворить под ним таких, которые теперь не имеют где главы подклонить или не живут, а губят жизнь в нечистых, нездоровых, полуразрушенных и падением угрожающих жилищах! И тогда бы здесь не ложные действующие лица произносили вымышленные восклицания страстей, но непритворные действователи неухищренного зрелища возносили к небесам благодарственные воскликновения и сами нам возвещали действительную добродетель человеколюбия. Если бы носящий сию редкую иноземную одежду согласился променять ее на обыкновенную отечественную: он и тогда был бы одет прилично и мог бы многим из нас променять рубище на одежду. Если бы с сего стола, которого продолжительностью скучают собеседники, снять одну перемену пищи или пития: из сего можно было бы составить новый пир для нескольких, теперь алчущих и жаждущих. Сколько сладких или гремящих звуков в чертоге роскоши в час веселия: столько можно было бы утишить воплей и стонов бедствия, если бы на тот час отказать искусству и отдать нищете то, что ему обещано. Там игра богатых несравненно дороже ценится, нежели труд бедных: и тем, которые платят сию цену иногда беспрекословнее, нежели плату работающему, или долг заимодавцу, не приходит на мысль, что за сию цену можно было бы выиграть благоденствие бедного семейства и несколько сердец признательных. У сего светлого чертога можно бы отнять несколько из многочисленных его светильников так, чтобы он еще оставался светлым: но чрез то можно было бы наполнить елеем утешения светильник жизни, который от нищеты истощается и может вскоре совсем угаснуть».

Не довольствуясь вышеприведенными и другими отрывками из сочинений Филарета, входившими в состав учебных записок, я с редким увлечением читал «Слова и Речи» его в трех частях (издание 1844 г.), находя в них глубокое и подробное раскрытие учения веры, живописное, но, в то же время, точное и сильное выражение мыслей гениального автора, а некоторые знал и наизусть, например, слово при гробе императора Александра Павловича или по случаю возложения (в 1828 г.) на раку мощей святителя Алексия – царского покрова и медали за персидскую войну. «Его проповеди вечны» говаривал Спасо-андрониевский архимандрит Гермоген († 19 июня 1845 г.), по смерти которого, найден и поступил в собственность моего родителя рукописный сборник проповедей Филарета (1806–1808 г.) неизвестных дотоле. Они (числом 4) помещены в 2 кн. Чтений в императорском обществе истории и древностей российских за 1874 г.; только здесь и можно прочитать две из них (в день Иоанна Крестителя и в неделю по просвещении), как нигде более не напечатанные.

Примечание. В богословском классе московской семинарии виден был в наше время большой живописный образ св. Иоанна Богослова на полотне и еще портрет митрополита Филарета, писанный в натуральной рост его масляными красками, вероятно, в 1844 г., когда семинария переведена из центра города на настоящее ее место. Владыка – знаменитый русский богослов и церковный вития изображен был стоящим на орлеце у аналоя (на аналое раскрытая книга Евангелия) и мирно, спокойно беседующим в храме. Он – в полном архиерейском облачении с белым клобуком (вместо тяжелой митры) на голове; правая рука его несколько воздета, а в левой архипастырский жезл с сулком.

* * *

Ученость свою владыка Филарет самолично обнаруживал пред нами во время так называемых публичных экзаменов, которые в московской семинарии производились дважды в году: пред праздником Рождества Христова публичный экзамен был (кажется с 1844 г.) однодневный, а в июле после обычных экзаменов назначались два дня, в которые воспитанники подвергались публичному испытанию, в присутствии многих сторонних посетителей, в особенности из лиц московского духовенства и в председательстве самого высокопреосвященного Филарета, неуклонно посещавшего такие испытания. В первый день производилось испытание по богословским наукам, во второй – по всем прочим⁷. «Тут слушая ответы воспитанников, он, как справедливо пишет один почтенный наставник той же семинарии, любил обращаться к ним с разными вопросами и возражениями, любил испытать, насколько знают и понимают воспитанники те отделы из науки, которые представлялись к публичному испытанию. Если воспитанник не давал удовлетворительного ответа на предложенный вопрос, за него обыкновенно отвечал сам преподаватель. Таким образом, публичные экзамены были испытанием не только для воспитанников, но и для преподавателей. Тут мудрый архипастырь и сам часто делал объяснения по тому или другому вопросу, всегда отличавшиеся глубиной и силой. И эти объяснения выслушивались всеми присутствовавшими с величайшим вниманием. Кто, из бывших на этих публичных экзаменах, не помнит, как, во время таких объяснений архипастыря, водворялась в зале глубокая тишина, присутствовавшие тихо приподнимались с своих мест, наклонялись к стороне не громко говорившего архипастыря, прислушиваясь к его словам и стараясь не проронить ни одного из них? И кому неизвестно, что многие богословы так высоко ценили вопросы и объяснения мудрого богослова-руководителя, что после экзаменов записывали их и составляли сборники богословских объяснений его по разным вопросам⁸.

На одно из возражений Филарета (в декабре 1848 г,): «чем докажешь, что предсказание о великом пророке подобном Моисею (Вт.18:15) относится ко Христу?» Я не мог отвечать, что это предсказание относят ко Христу ап. Петр и Стефан Первомученик (Деян.3:22–23, Деян.7:37). «Ты первый ученик (низшего отделения) и не знаешь!» сказал он мне с кротким упреком, и только! А в 1851 году значительно он понизил в разрядном списке – Александра Салманова, который надеялся было через год перейти в академию (ум. в сане диакона). На вопрос митрополита: «чем доказать, что Иисус Христос есть путь и истина, и жизнь?» Салманов не нашелся ответить, что Сам Спаситель засвидетельствовал о Себе в этом именно смысле (Ин.14:6); не дал он удовлетворительного ответа на какой то и другой вопрос, потому что в ответе не попадал на мысль Филарета. На этот раз высокопреосвященный поступил строго, узнав от него, что он близкий родственник колл. регистр. Снова, уволенного незадолго пред тем от консисторской службы (этот чиновник, как архивариус, признан был виновным, между прочим, по делу о не оказавшихся двух нумерованных листах в метрической книге Троицкой в Кожевниках церкви за 1796 г.). Но если кто из воспитанников не с буквальной точностью приводил священный текст, владыка заставлял иногда приискать этот текст и прочитать по Библии. В 1854 г. давал он возражения совершенно новые, неслыханные прежде. Таково, например: «почему ныне не по жребию избирается епископ?» (см. Деян.1:21–26, где описан первый в христианской церкви выбор, апостольский). Митрополит сам, решая возражения, сказал: «вместо жребия избрание (одного из трех кандидатов для епископства, представляемых Св. Синодом) вручается сердцу Венценосца».

В московской академии, где я обучался с сентября 1854 по 1858 г., высокопреосвященный Филарет присутствовал и на некоторых частных экзаменах⁹; возражая сам, того же требовал от депутатов, которые назначались по каждому предмету из среды наличных наставников и (в курсовые годы, т. е. чрез каждые два года) двух сторонних лиц (ректора вифанской семинарии и московского протоиерея). В 1856 г. он в качестве ревизора сказал им: «что же вы молчите? Я пришел слушать не одних экзаменующихся, а и самих экзаменаторов». В ту же минуту возразил недавно скончавшийся профессор Е.В. Амфитеатров, пленявший нас красотой своего слова. С неослабным вниманием владыка слушал тех и других; казалось иногда он дремлет, но вдруг открывал свой светлый, проницательный взор, как скоро студент неточно выразился или смешался. Младшим студентам, он когда то предложил вопрос: «можно ли от частей заключать к целому? И сам решил, что «можно, когда части однородны»». Еще возразил (1856 г.): «Кто выше, Гегель или Карамзин?» Студент отвечал, что их нельзя сравнивать: один был философ (немец), а другой литератор и историограф. На частном экзамене по догматическому богословию митрополит возражал (в июне 1857 г.): «Бог от вечности имел мысль о мире: почему же мир не от вечности?... Мы считаем семь тысяч лет от сотворения мира: почему не восемь, не более?» – «Но начало мира, продолжал он, есть ли такое начало, прежде которого ничего не было? Св. Василий Великий учит, что прежде видимого мира существовал невидимый. Благость Божия и тогда находила для себя упражнение. Вечное бытие мира невозможно по свойству ограниченных существ мира; они конечны». Мать Маккавеев свидетельствовала, что мир сотворен из ничего (2Мак.7:28). «Важно ли это свидетельство?», спросил митрополит. «Важно, потому что, говорил он, служит выражением мнения всей иудейской церкви: книги Маккавейские внесены в Библию; во-вторых важно, потому что мать эта святая»¹⁰. В доказательство творения мира из ничего приведены мной и слова ап. Павла: верою разумеваем совершитися веком глаголом Божиим, во еже от не являемых видимым им быти (Евр.11:3). Владыка возразил: «не разумел ли апостол необразованную, безвидную материю, из которой будто бы сотворен видимый мир?» – «Но когда, говорил он, есть ясные свидетельства в Св. Писании, что мир сотворен Богом из ничего, например, тот же апостол пишет, что Бог порицает не сущая, яко сущая (Рим.4:17): то, по руководству их и согласно с ними, должно толковать и менее ясные свидетельства». В 1858 г. на частном экзамене, по тому же предмету и нравственному богословию, был преосвященный харьковский (в последствии черниговский) Филарет. При нем митрополит спросил меня (19 июня): «а почему без веры угодить Богу невозможно (Евр.2:6)?» Выслушав мое подробное объяснение, сказал: «порядочно отвечаешь ты» (а такой отзыв его много значил) и спрашивал обо мне ректора академии архимандрита Сергия, ныне архиепископа кишиневского: «чей сын, откуда я родом и какая моя фамилия». По окончании публичных экзаменов, он наставлял (в июне 1857 г.) «разумно отдохнуть, чтобы снова потом взяться за дело». В 1858 г. 27 июня, поздравив студентов старшего курса с окончанием учения, владыка сказал, что мы вступаем на поприще общественной деятельности, советовал хранить все доброе, усвоенное здесь и заключил: «поддержите честь академии, давшей вам высшее образование».

Из множества других возражений, какие давал он в академии московской и в семинариях, припоминаю следующие:

Бог живет во свете неприступном и Его никто же видел есть от человек, ниже видети может (1Тим.6:18). «Как же Моисей на горе видел Бога?» – Он видел Бога сзади (Исх.33:23), видел только отражение славы Божией, но не само существо.

Бог знает все и знает совершеннейшим образом. Возражением служили слова Его к Моисею: вем тя паче всех (Исх.33:17), что дает, повидимому, заключать и Его неодинаково-совершенном ведении по отношению к человекам. Но означенные слова должно понимать в смысле особенного внимания или благоволения Божия к Моисею: обрел бо еси благодать предо Мною и вем тя паче всех.

«Гром убивает невинного младенца: где же правосудие Божие? Бог наказывает иногда родителей смертью детей, но в замен временной жизни невинные дети получают царство небесное.

«Откуда добро и зло?» – Добро от Бога, а зло от дьявола. – «Имеет ли Бог понятие о зле?» – Не имеет, отвечал ученик. «Если не имеет, то как же он будет судить грешников?» – Имеет, отвечал другой, но божеское познание свободно от всякого зла. Не таково наше познание добра и зла, достигаемое чрез вкушение зла, чрез порабощение злу, с потерей невинности и правоты.

«Как ангелы бестелесны, когда зрят лице Отца небесного (Мф.18:10)?» – Земные предметы зрим, говорил Филарет, плотскими очами, духовные – душевными. Есть у души око.

«Папа Лев III († 816 г.), в ограждение неприкосновенности никео-цареградского символа, приказал вырезать его на двух серебряных досках и поставить в базилике св. Петра. «Зачем на двух досках?» – На этот вопрос семинаристы не могли отвечать. – Что тут много рассуждать? – сказал святитель. На двух досках, потому что папа велел начертать символ на двух языках – на греческом и латинском».

«Человечество, в лице Иисуса Христа, спосажено одесную Бога (Мк.16:19); значит люди выше ангелов?» – «Но другое дело – человек, иное Богочеловек», сказал святитель.

«Может ли человек быть выше ангелов? Кто скажет?» – Может. Такова Богоматерь, честнейшая Херувимов и славнейшая Серафимов.

«Каким образом, чудеса Христовы доказывают Его божественность? – Творили чудеса и пророки, и апостолы, они воскрешали и мертвых. Христос сказал: веруяй в Мя дела, яже Аз творю и той сотворит, и больше сих сотворит (Ин.14:12). – Пророки и апостолы творили чудеса не своей, но богодарованной им силой; а Иисус чудодействовал силой своего Божества, обещав дар чудотворения и своим последователям (см. еще Мк.16:16–18). Он самовластно, как Бог воскрешал мертвых и воскрес из мертвых в третий день. Чудо воскресения Христова есть величайшее из всех чудес, кем-либо когда совершенных, свойственное одному Сыну Божию.

«Как отличить истинное чудо от ложного?» – «Надо, отвечал сам Филарет, обращать преимущественное внимание на жизнь чудотворца: быть облеченным силой свыше может только человек близкий к Богу, достойный этого по своим качествам или заслугам».

«Язычнику, желающему принять православную веру, что прежде всего нужно?» – Крещение. – «Нет». – Оглашение.

«Таинство крещения может быть совершено, в случае нужды, даже мирянином, а право совершать евхаристию не дано никому другому, кроме епископа и пресвитеров, как наместников епископа. Почему так? Кто скажет?» Владыка сам отвечал: «по уважению к тому Лицу, которое в первый раз совершило святейшее таинство евхаристии».

«Почему над евреями, в продолжении 40-летнего их странствования по пустыне, не совершалось обрезания?» По причине многократных и нечаянных перемен местопребывания. Известно, что предводительствовавший ими облачный столп назначал место и время отдохновения независимо от их воли, а болезненный обряд обрезания требовал остановки, по меньшей мере, на два или на три дня.

* * *

19 сентября 1856 года, в два часа пополудни, Их Императорские Величества посетили Троицко-Сергиеву лавру, после священного коронования. Возле Троицкого собора, по обеим сторонам царского пути, поставлены были студенты академии, как питомцы высшего рассадника духовного просвещения, к которым тогда и я принадлежал. Правой рукой на нас указывая, митрополит Филарет сказал Его Величеству: «это воспитанники…» «Знаю, духовной академии», быстро проговорил Боговенчанный царь, к общему нашему восторгу.

Владыка вышел говорить проповедь в лаврском соборе, при праздновании рождения Великого Князя Сергия Александровича – это было в 1857 г. мая 7, а стоявшие у амвона быстро отодвинулись на несколько шагов взад. Он сказал: «кому же я буду говорить? Подходите сюда».

* * *

Припоминая один крайне печальный случай, стану рассказывать, как было. В 1855 г., в праздник Вознесения Господне (5 мая), часу в 1 пополудни, когда солнце сильно палило, – пошел я, студент академии, с товарищем N купаться в скитском пруду (разумею Гефсиманский скит). На половине пути нас догнали еще несколько товарищей, в том числе, Владимир Глаголев, сын московского священника, как равно и я, малый ростом и сравнительно слишком моложавый, а волосы на голове носил довольно длинные. Все любили его, как вежливого и кроткого. Мы с ним отделились от прочих и дальше шли вдвоем. На вопрос мой: «умеет ли плавать?», он отвечал, что может держаться на воде. Вступив в рощу смежную с скитским прудом, я поднял длинную палку и бросил ее, не слишком далеко, от берега, ни мало не думая о том, что она чрез несколько минут могла бы заменить собой спасительную для утопающего вервь. Но вот все мы подошли к самому пруду; затем из товарищей трое смельчаков плыли на другой берег; один или двое купались отойдя направо, в рукаве пруда; вошел прямо в воду и Глаголев, а я оставаясь еще на берегу, вижу с изумлением, как он на поверхности воды сильно бьется руками, на одном и том же месте, не более, как в трех саженях от меня; глаза у него, как бы на выкате и кричать он не мог. Я (ах, забыл я о найденном в роще жезле, который подал бы утопающему), не теряя ни одной минуты, вступил в воду, совсем незнакомый с приемами, чтобы подать ему благопотребную помощь; вследствие покатости дна пустился вплавь и левой рукой схватил было его за правую руку, но, чтобы и меня он не увлек с собой, тотчас же я освободил свою руку и пытался изнеможенный стать на дно; попав в глубь, выплыл в испуге наружу и чувствуя в глазах потемнение, а язык у меня был, как кость, начал кричать, никем не слышимый, о помощи себе, но однакож благополучно вышел на берег и движением рук давал знать товарищам, плывшим обратно с другого берега, о несчастии Глаголева. Он погрузился весь в воду, потом показалась голова его; еще раз или два погрузился, и пошел ко дну, родив на поверхности вод круги, один другого пространнейшие. Завидев издали утопавшего в последние моменты борьбы его с водной стихией, А. Ф. Некрасов, (ныне протоиерей при Спасской, в каретном ряду, церкви) добрый товарищ, как скоро приблизился с противоположной стороны к месту катастрофы, самоотверженно опустился в воду, спасая друга, но там было чрезмерно глубоко и холодно в этой глубине, вследствие чего и высокая цель не была достигнута. Наш дорогой утопленник вытащен, спустя час или несколько более, неводом, который не раз закидывали в пруд, и ничто не могло возвратить его к жизни: он перешел «в небесную академию», как выразился кто то и в какой день! Он, в этот день, приготовляясь к вечной жизни на небесах, молился по личному усердию за ранней обедней, пел и за поздней, принадлежа к студенческому хору; был необыкновенно благодушен. Но, как много скорбел вдовый отец, потерявший сына – студента академии благоуспешного! Плакали и товарищи, что так скоро он оставил учебное поприще. О несчастном приключении немедленно донесено было митрополиту и последовало разрешение построить для студентов на посадском пруду купальню.

Под влиянием, отчасти, этого прискорбного случая, который оставил в моей душе неизгладимое впечатление, я пожелал отрешить ее от мира, прежде, нежели она отрешится от тела, вступить, то есть, в чин монашеский, что и было дозволено указом Св. Синода от 6 февраля 1857 г. На сем указе резолюция его высокопреосвященства (от 10 фев.) такая: «пострижение студента Воинова поручается ректору академии (архимандриту Евгению), о чем отнестись из консистории в академическое правление». В Троицкой лавре, пред алтарем Господним, я принял монашество, чтобы воинствовать Царю небесному, 3 марта – во второе воскресенье великого поста, когда совершается память великого защитника восточного православия – св. Григория Паламы, архиепископа Солунского; а в следующую субботу, накануне моего посвящения во иеродиакона, имел я счастье представляться митрополиту Филарету в Москве, на Троицко-Сухаревском подворье, в первый раз. Студент академии и молодой инок, я, не без страха, предстал пред лице великого иерарха и поклонясь издали, не смел близко подойти к нему. Владыка сказал: «поди сюда!» Он сидел на диване в домовой боковой комнате, с пером в руке. Окинув своим проницательным взором и благословив меня, архипастырь, сильный умом и словом, вот что говорил мне: «хороший путь избрал ты: пребудь тверд. Путь избранный тобой, продолжал он, есть самый благонадежный в настоящее время, в этом лукавом и развращенном мире». Потом предлагал мне следующие вопросы: «откуда ты родом?» – Из Москвы. «Чей сын?» – Священника такой то церкви. «Иоанна?» Дан мной утвердительный ответ. «С миром ли тебя благословил отец?» С миром. «Где ты остановился? – В доме родительском. «Не следовало, заметил владыка, нужно было остановиться в монастыре, а у родителей просто побывать». Написав резолюцию: «если сомнения не окажется, представить», сказал он: «ну, готовься (к посвящению), вечером будь здесь (за всенощной), ступай и еще раз благословил меня.

На другой день, 10 марта (третье воскресенье великого поста) святитель Филарет, возложив руку на мою главу, умиленно возгласил: «Божественная благодать… проручествует монаха (такого то), благоговейнейшего диакона во пресвитера». На этих словах протодиакон (Зиновьев) остановил митрополита: «иподиакона во диакона», произнес он, поправляя ошибку рукополагателя. Владыка невольно смутился и молчал несколько секунд, потому что этот случай был единственный во все время его свидетельства; наконец, возгласил: «благоговейнейшего иподиакона во диакона», и продолжал: «помолимся убо о нем, да приидет на него благодать всесвятого Духа». Вероятно, книгодержец первоначально раскрыл не ту молитву. После литургии высокопреосвященный Филарет, в архиерейской мантии у св. престола, сказал мне: «благодари Бога, что сподобил тебя быть служителем алтаря. Храни дар Божий в чистой совести, благоговейным служением».

Из кафедрального Чудова монастыря, где совершилось мое посвящение, я вместе с родителем отправился на Троицкое подворье благодарить архипастыря, раздаятеля даров духовных. Мы успели предварить приезд его на подворье и недолго ждали его. Увидя нас в приемной комнате, высокопреосвященный дал знак рукой, чтоб за ним и мы следовали в зал. Здесь, обратясь к нам с приятной улыбкой, он спросил моего родителя касательно меня: «с миром ли ты отпустил его» (на тесный путь монашества)? – С миром, по милости Божией. Владыка на его слова заметил: «хорошо сделал, что принес Богу такую жертву».

Был я (11-го числа) у отца ректора московской семинарии архимандрита Леонида, который принял меня, своего прежнего ученика, с отеческой любовью; сказал мне в утешение: «Дух Божий заранее уготовляет вас к пресвитерству» и посоветовал записать все обстоятельства моего посвящения и все, что я слышал от митрополита. «Это долг моего сердца», отвечал я. Как заря после ясного дня светят теперь приятные воспоминания.

В следующем году и Александр Орлинков, товарищ мой, сын московского священника, принял иночество (в марте) с именем Корнилия († 21 июля 1886 года, в сане архимандрита Антониева новгородского монастыря). Что дети московских священников не чуждаются монашества, это было очень приятно архипастырю, как он изъяснялся в разговоре с одним из ректоров семинарии. В июле того же (1858) года, мы с о. Корнилием в лаврском (пафнутьевском) саду видим: навстречу нам идет по прямой дорожке, по которой мы возвращались обратно, сам митрополит в черной ряске и скуфейке, совершенно один с тростью в руке. Мы, сделав несколько шагов вперед, остановились по обеим сторонам дорожки, друг против друга и открыли ему свободный путь. Каждого из нас он благословил, но не сказал ничего, научая и в слове быть воздержными.

В сан иеромонаха был я рукоположен 20 июля 1858 года, в церкви пророка Илии, на Воронцовом поле, куда в этот день бывает крестный ход из Кремля ежегодно. После литургии святитель Филарет говорил мне: «храни полученный дар постоянным вниманием к себе и благоговейным пребыванием в храме». На следующий день (день моего прежнего ангела преп. Иоанна) благосклонно он принял от меня заздравную просфору, спросил, где я служил первую обедню (в Иоанно-Воинской церкви) и отпуская меня, сказал: «ну поди, Христос с тобой!»

Примечание. В 1822 году владыка сам следовал за крестным ходом 20 июля. На этом пути протоиерей Спасской, на Глинищах, церкви Петр Симеонов встречал крестный ход с образами и как скоро архиепископ Филарет приложился ко кресту, подал ему букет цветов. Такая нечаянность удивила святители: «он ласкает меня, как малого ребенка, подумал владыка, а после он и пригодился», этот букет; принятый из одного приличия, чтобы не опечалить 70-летнего старца и защищавший потом от солнечного жара. Он припоминал это не один раз.

При назначении, окончивших курс, студентов московской академии на вакантные места в ее округе, обнимавшей несколько семинарий, как скоро очередь дошла до меня, митрополит спросил (в июле 1858 г.) академического ректора архимандрита Сергия: «а его куда?» – В вифанскую семинарию на должность наставника. – «Почему так», возразил владыка, имея в виду, вероятно, слабость моего голоса. – «Ректор вифанский (архимандрит Игнатий, впоследствии, епископ костромской) берет его под свое покровительство».

Примечание 1. Преосвященный Игнатий, еще учась в московской семинарии, был у родственного ему митрополита Филарета, который милостиво разговаривал с ним, посадив его, а потом сказал своему секретарю: «найми извозчика и положи фрукты». Тот же преосвященный, в бытность студентом академии, объявил митрополиту желание иноческой жизни. – «Хорошее твое желание, но не надо иметь честолюбивых видов. Когда и сам принимал пострижение, говорил ему святитель»¹¹, я думал: вот теперь начнет академия готовить ученых профессоров¹², а я куда гожусь (с старым образованием)? Привел бы меня Бог при конце жизни стать гробовым у раки преп. Сергия».

Примечание 2. В день праздника Донской Божией Матери – 19 августа 1858 г., определен я в вифанскую семинарию учителем по классам св. Писания (в высшем и среднем отделениях), герменевтике (в среднем) и греческого языка (в высшем); приехал туда 6 сентября в день архистратига Михаила, Божия служителя, а 9 числа, того же месяца, вступил в должность. «Вифанской духовной семинарии, как радушно писал ко мне от 16 июля текущего года, достопочтенный ректор ее, архимандрит Иаков, – принадлежат первые шаги вашего, хотя не особенно громкого и эффектного, но тем не менее, весьма плодотворного служебного поприща. Тридцать лет тому назад, вы начали свою деятельность на пользу церкви и в частности, на пользу московского духовенства, прохождением скромной должности учителя Вифанской семинарии. Позвольте мне, представителю и предстоятелю этой самой семинарии в настоящем ее положении, приветствовать вас с исполняющимся тридцатилетием вашего служения и пожелать, чтобы многополезная служба ваша и ученые труды ваши (особенно по собиранию следов деятельности таких святителей, каковым был Филарет митрополит московский), продолжались на многие и многие лета».

В январе 1859 г. назначен в инспектора и профессора семинарии вифанской иеромонах Сергий, родственный А. В. Горскому, ныне епископ могилевский. В речи, произнесенной (26 марта 1876 г.) на докторском диспуте в московской академии, пред защитой книги: «Полный месяцеслов Востока. T. 1. Восточная агиология», он говорит: «когда Господу Богу угодно было привести меня к иноческой жизни, во мне открылось искреннее желание посвятить силы свои духовной науке. Вскоре промысл поставил меня близь сего высшего святилища духовной науки рукой почившего в Бозе святителя Филарета¹³. При первом представлении ему, приснопамятный архипастырь объявил мне, что целью моего вызова было приблизить меня к большей сокровищнице знаний, вследствие прочитанного им исследования моего о библейской хронологии»¹⁴. Достойному достойное, а я определен (5 марта того же 1859 г.) помощником инспектора и членом семинарского правления.

В Троицын день (31 мая 1859 г.), после поздней литургии, представлялся в Лавре митрополиту Филарету сирийский консул. Чрез посредство переводчика г-на Спиридона Абуда, присланного патриархом антиохийским Мефодием для образования в России и окончившего оное в московской академии (в 1856 г.), консул сообщил его высокопреосвященству, что Сирийцы любят Россию и от нее хотят заимствовать просвещение. На эти слова последовал остроумный ответ иерарха: «вот один из ваших заимствовал здесь просвещение, да уж и не едет на восток!» Абуд, к которому относились эти слова, чувствовал стыд, передавая их консулу. Затем митрополит спросил: «наше церковное пение походит на ваше?» и по выслушании краткого ответа: «не совсем походит», говорил о церковных нотах. Консул, наконец, засвидетельствовал: «у нас на востоке везде молятся о вас». – «Я этого не заслужил», заметил святитель.

От 14 ноября, того же года, он писал к ректору академии, что не препятствует моему назначению в Вологду на должность инспектора тамошней семинарии, по изъявленному мной согласию, которое было с моей стороны послушанием к путям Провидения. На чужой стороне, в Вологде находился я с февраля 1860 г., а в марте 1862-го возвратился в Вифанию на вакантную должность инспектора и на третий день (31 числа) послал благодарное письмо ко владыке московскому, прося благословить меня на достойное прохождение моей службы.

Того же года, 23 мая (в среду), он прибыл в Лавру к празднику Пресв. Троицы, и сказал нам и прочим, которые приветствовали его: «Божие вам благословение! Извините: я изнемог, имею нужду в покое». На изъявленную мной лично (26 мая) смиренную благодарность за перемещение меня в албанскую семинарию, он отвечал: «под покров преподобного Сергия, где ты и прежде был».

Сдавая мою проповедь на день преп. Сергия (на 5 июля 1862), митрополит говорил мне: «основной текст (Мф.6:19–20) избран очень удачно, предмет (тема) взят к делу. Нехорошие слова употребляешь, напр., хлопотать. Велика проповедь. Ты стесняешься, когда говоришь, особенно когда стараешься говорить громче, напрягаешь себя. Нужно говорить, как обыкновенно говоришь, не принуждая себя. Будь готов!

Проповедь, за усталостью владыки, не была произнесена мной. Наиболее примечательно в ней вступление: «Торжественно воспоминаем ныне обретение нетленных мощей преподобного отца нашего Сергия. Не только на небе, но и на земле, идеже червь и тля тлит – все подвержено тлению и разрушению, Бог прославляет преподобных своих, не давая им видеть тления; для того прославляет на земле видимо для всех, чтобы возжечь в сердцах наших благочестивую ревность к подражанию святой жизни их. Так, Бог не обидлив (Евр.6:10), много благоволит Он к верным рабам своим; посему есть побуждение и нам трудиться, как трудились все святые. Но мы никогда не сделаемся подобными им, если не станем прилежно изучать земную жизнь праведников, не будем знать, чем именно они угодили Богу и за какие подвиги прославлены от Бога. Из жизни празднуемого ныне святого, для собственного назидания, возьмем во внимание, преимущественно, то обстоятельство, что богоносный Сергий был верный хранитель слов евангельских: Не скрывайте себе сокровищ на земле, идеже червь и тля тлит, и идеже тати подкапывают и крадут: скрывайте же себе сокровище на небеси, идеже ни червь, ни тля тлит, и идеже тати не подкапывают, ни крадут.

«Действительно, подвижник благочестия, так высоко ценил произвольную нищету, что отказался от наследственного родительского имения и на богатство смотрел, как на прах. Неземное, тленное, а небесное взыскал и обрел он богатство – жизни вечной, приобретенное для нас ценой крови Христовой. Боголюбец, проводивший жизнь в пустыне, не оставил после себя серебра и золота, или мягких, дорогих риз, хотя из пустыни бывал и в чертогах великокняжеских, и державными чтим был (сн. Мф.11:7–8). Зато имеем от него сокровище несравненно важнейшее – святые мощи, точащие различные исцеления. Неземное это сокровище у нас – облагодатствованное тело преподобного Сергия, неземное, после того, как с подобающей честью изнесено из земли (сн. Быт.3:19) и открыто почивает в храме небу подобном. Ибо можно ли назвать земным то, что небесные силы в себе открывает и ими действует? А тати невидимые, похищающие в сердце человека семя слова Божия (Мф.13:19), не только не смеют приближаться к сему нетленному сокровищу, но трепещут его, бегут прочь и от тех христиан, которые прикасаются к нему устами с верой и благоговейным сердцем¹⁵.

«Из примера, ныне празднуемого угодника Божия, научимся, христиане, подавлять в душе своей опасную и вредную страсть любостяжания; начнем усердно собирать вместо вещественных, земных, небесные сокровища, как учит нас Божественный Наставник Иисус Христос».

Во время летних каникул прибыл я (в июне 1862 г.) в Москву к родителям и немедленно представился митрополиту в подворском саду его. Благословив меня он спросил: «а когда поедешь обратно в Вифанию?» Я отвечал, что желал бы побыть в Москве недели две. – «Зачем?» – «Надо устроить себе новое платье» и что то еще сказал я. – «На это достаточно двух дней», возразил владыка с улыбкой, впрочем, благословил меня, видя мое смущение, оставаться в Москве сколько мне надобно.

На другой день высокопреосвященный говорил моему родителю, не виня меня, а жалея о мне: «послушай, да что это твой сын как то неладно говорит?... Он уже довольно обращался со мной, надо быть ему развязнее. Знаешь ли?», продолжал святитель, старавшийся мою застенчивость обратить в непринужденность и обходившийся со мной всегда милостиво. – «Я был ректором петербургской академии. Один из студентов академии (Егор Городков) страдал тем же недостатком: бывало, спросишь его в классе, он сконфузится, отвечает несвободно, а был перворазрядный. Я, чтобы приучить его к развязной речи, почаще его спрашивал и к себе призывал. Когда мне представил он свою проповедь, накануне дня, на который ему назначена, я велел читать при себе, на половине остановил (он читал медленно) и говорю ему: «можешь завтра произнести в церкви». Он, ссылаясь на косноязычие, просил уволить, но я настоял, чтобы говорил, посоветовав, еще раз или два, повторить проповедь наедине; послушался он и произнес в церкви удачно, что его ободрило, и он после совершенно исправился в разговоре. Этот студент (сказал в заключение митрополит) – преосвященный (архиепископ) рязанский Гавриил» († 7 апреля 1862 г.).

Того же года, 20 сентября, митрополит Филарет в первый раз отправился в Сергиеву лавру по железной дороге, с особенным поездом. Он из Москвы выехал в три часа пополудни; на Хотьковской станции (в 12 верстах от лавры, а лавра в 60 верстах от столицы) останавливался на несколько минут для преподания благословения духовенству и сестрам Хотькова монастыря, а в посад Сергиев прибыл в половине пятого часа. В лаврских архиерейских покоях, благословив нас каждого отдельно (многие ожидали его), он сказал: «рекомендую железную дорогу. Сколько употреблено искусства, усилий и средств для того, чтобы вместо пяти, ехать полтора часа! Сколько работает людей!» Ректор академии архимандрит Савва отвечал, что и прежде их много было на шоссейной дороге. – «Но тогда работа была проще», заметил владыка. Быстрота поезда занимала его. В тот же вечер, он говорил о. ректору: «прошло немного времени от начала поезда, смотрю: ан уж и Мытищи (село в 15 верстах от Москвы)! Себе не верю. А потом вскоре и Пушкинская церковь (в 25 верстах от Москвы)! Да это она! Но вот и Хотьков монастырь! Сомневаться, что Хотьков, нельзя было. Тут то я понял, как быстро еду». Наместнику лавры писал он от 23 июня 1839 г.: «Бывало, по обыкновенным дорогам ехали тихо и тряско, но были целы; теперь по железной дороге летят с опасностью каждую минуту потерять голову»¹⁶.

25 сентября (1862 г.), в праздник преподобного Сергия, после служения в Троицком соборе и кратковременного приема гостей в своих покоях, прошел он в лаврскую, обширную и благолепную трапезу, куда приглашены были и другие. Во время обеда кто то с участием сказал владыке, что он почти не кушает. – «Я, отвечал он, питаюсь постом», давая разуметь, что пост тела есть пища для души. Мы, по окончании обеда, благодарные за хлеб-соль, проводили его в его покои чрез домовую церковь. Каждый из нас получил от него напутственное благословение и брошюру его: «Воспоминание тысячелетия России в Москве», каковую храню, как драгоценность, на память о нем.

* * *

В первый день публичного экзамена, начальствующие и наставники академии, и вифанской семинарии, присутствовавшие на этом экзамене, приглашались к обеденному столу в лаврских митрополичьих покоях. Радушный хозяин предлагал за этой трапезой (например, 25 июня 1863 года) тост «за благоденствие и здоровье академии, с желанием, чтобы вместе с здравым учением была соединена добрая христианская жизнь».

После публичного семинарского экзамена, ректор с инспектором езжали благодарить владыку за посещение семинарии. Он при этом отзывался об экзамене, о наставниках, учениках и делал полезные замечания. Например: «благодарю вас за труд. Ученики отвечали порядочно; только некоторые стараются учить на память: нужно лекции воспринимать умом. Такой-то профессор (из светских) не свободен в речи; наставник и сам должен быть воодушевлен, и других воодушевлять» (1863 г.). Раз (1862 г.), он выразил свое неудовольствие на то, что наставник словесности поместил в своих записках несколько строк из какой то светской современной книги. «Нынешняя литература, говорил при этом святитель, почти вся заражена: ничего порядочного не напишут без того, чтобы тут не было грязи. Прежде писали почище». Когда то он еще сказал нам: «обращайте более внимания на своих учеников (вифанских), облагораживайте их. Профессора ваши должны заменять им хорошее общество». На приглашение пожаловать на другой день экзамена (второе заседание), он отвечал ректору: «нет, нет, изнемогаю» (1863 г.) или так: «ну уж имей мя отречена; я устал, позови ректора академии» (1862 г.).

Как инспектор вифанской семинарии, я обязан был еженедельно доносить митрополиту о благосостоянии учебного заведения и о поведении учеников, – лично или чрез почту, а в особенных случаях, немедленно. Был подобный случай: ученик низшего класса, купаясь тайком в пруде вифанском, утонул (22 июня 1863 г., в 1 часу пополудни). «Воля Божия, но мне жаль мальчика», сказал с душевной теплотой святитель, которого сердце не уступало уму. Он был в лавре.

* * *

В отношении к обер-прокурору Св. Синода А. П. Ахматову, от 21 сентября 1863 года, он сообщил: «Инспектор московской семинарии архимандрит Сергий в поданном на мое имя, в конце августа, прошении писал следующее: Хотя здоровье его после продолжительной болезни теперь поправилось значительно: но, при должном исполнении возложенных на него обязанностей, оно снова может расстроиться, как об этом он заключает из довольного наблюдения над своей болезнью. Посему и просит дать ему, если то благоугодно будет, назначение по службе в ином меньшем круге деятельности. В следствие близкого наблюдения за ходом и лечением болезни архимандрита Сергия, получил я убеждение, что просьба его требует удовлетворения, как для того, чтобы инспекторское и наставническое действование по семинарии было удовлетворительное чрез лицо, пользующееся полным употреблением сил, так и для того, чтобы здоровье архимандрита Сергия, при менее усиленных занятиях, могло быть восстановлено к дальнейшей пользе службы. По сему с требованием обстоятельств сообразно было бы: 1) архимандрита Сергия от службы при семинарии уволить. 2) Дабы дать ему приличное и обеспечивающее положение, назначить его настоятелем московского третьеклассного Знаменского монастыря. 3) Вместо его, в инспектора и профессора московской семинарии перевести инспектора вифанской семинарии соборного иеромонаха Григория. Послужные списки обоих при сем прилагаются».

Милостивый владыка, приняв благодарность мою за переведение в московскую семинарию (переведен я 16-го октября 1863 года), сказал мне: «ты в ней обучался» и благословил меня.

В марте 1864 г. (этим годом оканчивался пятидесятилетний период существования московской семинарии), ректор семинарии (с 10 января 1861 г.) о. Игнатий, имевший о мне доброе мнение, просил митрополита о возведении меня, соборного иеромонаха, в сан архимандрита. – «Что вам хочется? Что вы спешите? Вот бы к юбилею семинарии» (1 ноября), возразил владыка, а выслушав ответ его, сказал: «ну, как хотите». После пасхи преосвященным викариям Леониду и Савве сказал первосвятитель: «инспектора здешней семинарии я думаю представить в архимандрита: что вы на это скажете?» Они отвечали, что «пора» и вот я был ущедрен новой милостью. Поставление мое в этот сан на Троицком подворье в домовой церкви было 6 августа того же года, в день Преображения Господня. Крест возложен на меня, подаренный мне добрым о. ректором еще великим постом ко дню моего ангела – святителя Григория Паламы, который в своих писаниях и на соборах против еретиков защищал несотворенность Фаворского света. После литургии (во время ее окна в алтаре были все растворены) высокопреосвященный Филарет сказал мне у св. престола: «тщись так жить, чтобы быть примером для других». Увидя меня на другой день с просфорой, спросил: «разве ты служил?» – В Богоявленском монастыре. Взяв просфору, сказал: «благодарю»; а о. ректору с улыбкой говорил: «вот мы посвятили инспектора, а для него, я думаю, приятнее было бы посвящение в день юбилея!»

Первоначально московская академия отпраздновала (1 октября) свой 50-летний юбилей в присутствии митрополита. На этом празднике протоиерей В.П. Полисадов (депутат от петербургского университета, † 2 августа 1878 года) с пафосом говорил о себе: «академия дала мне крылья!»¹⁷. Имея в виду потом настающий юбилей семинарии, владыка московский, довольно этим озабоченный, сказал: «одно горе прошло, другое грядет» (Апок.9:12). Маститый архипастырь почтил праздник семинарии своим присутствием и на юбилейном акте со вниманием выслушал чтение исторической записки, в которой предлагалось много дорогих воспоминаний из прошлых отношений его в семинарии¹⁸. Для семинарии этот праздник был вдвойне радостен и по многочисленному собранию почетных гостей, какого она еще не видывала в стенах своих, и по многочисленным пожертвованиям, которые сделаны были в пользу семинарии, в память ее юбилейного дня, и которые весьма заметно содействовали ее дальнейшему благосостоянию. Мне «за отлично-усердную службу» объявлено благословение Святейшего Синода.

Из большого Успенского собора владыка заезжал когда то в Чудов монастырь, где был приготовлен завтрак и находилось старшее духовенство, бывшее за соборным молебном. Но один старец-архимандрит запоздал к молебну. Владыка, увидя его подошедшего к пирогу, улыбнулся и сказал: «а не трудивыйся, да не яст» (2Сол.3:10).

В 1868 году февраля 6, в прощальное воскресенье, больной владыка не принимал почти никого, но родственного ректора и меня принял в кабинете, умиленно сказав: «простите, меня!». В понедельник Пасхи, 1 апреля, в речи своей к духовенству говорил: «мы благодарим Господа, за победу веры, но и сами еще должны подвизаться за эту победу против неверия». – На второй день Рождества Христова и день своего рождения первосвятитель (он родился 26 декабря 1782 года) говорил представителям из духовенства: «ныне умножились ищущие душу Отрочате (враги Христовы)… Служителям церкви надо усугубить деятельность, чтобы мир, перешедший из язычества в христианство, не совратился снова от христианства к язычеству».

Сдавая (в 1865 г.) мое слово в великий пяток, написанное по особому назначению от консистории, сказал он ректору семинарии: «вот проповедь твоего инспектора. Язык порядочный и мысли изложены порядочные; только вздумал говорить о литургии, когда не положено литургии! Конечно у него применено. Пусть скажет в Успенском соборе!» В 1866 г. владыка меня самого заставил читать вечером, ближе к свету (огню), мою проповедь на Николин день (6 декабря). Я почитал немного, он сказал: «ты долго прочитаешь: дай мне, садись!» По прочтении заметил: «технические слова, напр., слово: «текст» в проповеди неуместны. Пишешь: «ему (труженику Христову), неизбежно, предстоят и страдания внешние от людей». Много таких которые проживают век свой спокойно, не терпят гонений. Говоришь о его (св. Николая) епископском сане, как-будто он поставлен по откровению: он был поставлен церковным избранием. Можешь произнести».

Являясь на Троицкое подворье с недельным рапортом, обыкновенно в пятницу в четвертом часу, я не каждый раз видел владыку, а когда видел, всегда заставал его в тихом одиночестве и за делом: лежа на диване в черном подрясника и скуфейке, опоясанный кушаком из белого крепа, он просматривал духовные журналы или епархиальные ведомости, делая в них разные отметки карандашом; иногда писал письмо. По прочтении моего рапорта, давал какие-нибудь вопросы, например: «наставник чем болен?» «Чем больны ученики? Есть ли свидетельства об их болезни? Нет ли опасно больных?» Об одном ученике спросил: давно он болен? – Другую треть. «Коли другая треть хворает, худо для учения». Иногда и о подобных учениках говорил: «не для чего и держать их в семинарии». Когда больных было более 10 человек, он замечал: «много». Но однажды, именно в неделю Сыропустную не было вовсе больных учеников; по этому случаю, он выразился: «настала масленица, не стало больных!» В другое время возразил, что больных показал я в меньшем числе, сравнительно с донесением (месячным) семинарского врача. В апреле 1867 года сказал: «слышно, что пути в окрестностях Москвы испортились: как же ученики отпущены (на Пасху) в таком множестве?» Из сказанного мной видна та зоркость или наблюдательность, с какой архипастырь относился ко всякому делу.

Выходя первый раз из кабинета его, не мог я отворить двери, а он молча сошел с дивана и отворил ее! Такое смирение его высокопреосвященства, истинно христианское, меня глубоко тронуло; он бы позвонил и вызвал келейника. Когда то он писал к наместнику лавры: «о омовении вы рассуждаете справедливо. Спаситель, умыв ноги ученикам, сый Господь и Учитель, повелел подобно смиряться начальникам пред подчиненными и тем назидать подчиненных»¹⁹. Назидательно смирение, какое являл великий иерарх (Сир.3:18) и в других случаях, кроме омовения ног.

В 1865 г. я словесно донес ему, что во время службы в домовой семинарской церкви такой то чиновник ведет себя рассеянно, к соблазну воспитанников. Владыка приказал, чтобы помощник инспектора от имени начальства обязал его вести себя чинно, а иначе пусть этот чиновник удалится. Приняв благословение, я сходил уже с лестницы, как меня митрополит опять потребовал и сказал: «швейцар, не пуская чиновника в церковь (семинарскую), объявил ему, что такое распоряжение начальства вызвано крайним бесчинием его во время церковной службы; а если он хочет молиться, пусть идет в приходской храм».

В отношениях семинарского или училищного начальства к ученикам, владыка желал видеть снисходительность. Вот его слова: «в настоящее время (1864 г.), наказания не должны быть употребляемы без особенной нужды: их должно заменять словом и убеждением». Он благодушно позволял для учеников, имея в виду нравственно-воспитательную цель, некоторые развлечения. Что же касается до экзаменов, «нужно, говорил он, строже производить их. Недостаток строгости экзаменов был одной из причин, которые вызвали преобразование духовно-учебных заведений».

Московская семинария в шестидесятые годы – пред временем своего преобразования по новому уставу (преобразована была в 1869 г.), не могла похвалиться благоустроенностью. Все в ней опускалось. На моем рапорте о состоянии семинарии от 14 по 21 октября 1866 г., архипастырь написал (21 вкт.): «Частью отсутствие наставников в классах. Жаль сие для учеников и для благоустройства семинарии. Что значит, что часы г-на N совсем не были заняты? – О. ректору (Никодиму) нужно тщательно наблюдать, чтобы наставник, который не может быть в классах, предварял о том о. ректора заблаговременно и чтобы ученики чрез другого наставника получали по возможности занятие, чтобы они не теряли времени и чтобы не ослабевал порядок». – Резолюция от 4 ноября: «В одну неделю (с 29 окт.) пять наставников отсутствовали от классов. Недавно сказано было, чтобы предваряли о занятии классов вместо отсутствующих: и сие не исполнено. – Жаль. – Сдать в семинарское правление». Затрудняло инспектора, что многие ученики были довольно распущенны: ходили в классы неаккуратно, вели себя свободно и т. под., а обыкновенные меры, чтобы управиться с ними и ввести свободу их в законные границы, не были довольно сильны. О, в трудное время досталось мне действовать! Меня, от природы горячего но характеру, при надорванных моих силах, озабочивало и ожидаемое преобразование семинарии по новому уставу, которым требовалось полное и всестороннее обновление учебного заведения. Вот имея надежду на Бога, что Он устроит мне полезное, пошлет помощь и облегчение, начал я помышлять о том, чтобы, по примеру моего предшественника, поселиться в монастыре и радеть более о душевном спасении, ибо «нет лучше страха Божия и нет ничего сладостнее, как исполнять заповеди Господни. Велика слава в том, когда последуют Богу» (Сир.23:36–37). В таком настроении духа написал я биографии родственного мне Спасо- андроновского архимандрита Гермогена (Душепол. Чтение 1866, март) и старца Новоспасского монастыря иеромонаха Филарета, в схиме Феодора (там же 1866, ноябрь). Владыка замечавший и малое, прочитав эту последнюю биографию, сказал преосвященному Игнатию (викарию): «статья порядочная, но жаль, что не приведены изречения старца из кратких его писем к разным лицам» (каковых писем не было у меня под руками). В апрельской книжке, того же журнала 1867 г., помещено, составленное мной, жизнеописание арзамасского архимандрита Александра, сподвижника Новоспасского старца Филарета, уважаемого митрополитом.

Мое намерение, оставить училищную службу по расстроенному здоровью, стало известно владыке. Архимандрит Никодим – ректор семинарии, сообщивший ему о том, присовокупил, что я почел бы себя счастливым, если бы награжден был Златоустовым монастырем (с 21 марта 1866 г., после архимандрита Евстафия управлял этим монастырем о. ректор, а в марте 1867 г. он получил Богоявленский монастырь). Высокопреосвященный отвечал: «есть старше его». Помолчав не много, сказал: «я и сам полагаю, что ему трудно читать в классе. Пусть напишет мне письмо» и продиктовал само содержание оного, а прочитав мое письмо (от 29 марта), представленное о. ректором, сказал ему: «оставьте, я подумаю». В пятницу, 31 марта, когда был я у святителя с недельным рапортом, он спросил меня: «ты почему затрудняешься читать лекции в классе?» Выслушав мой ответ, сказал мне: «ну хорошо, я подумаю», а на Фоминой неделе, 28 апреля, благосклонно и в определенных выражениях обещал, сказав мне: «о тебе напишу в Синод и дам приличное положение».

К обер-прокурору св. Синода, графу Д.А. Толстому митрополит писал от 30 апреля 1867 г.: «Инспектор московской семинарии архимандрит Григорий письменно объяснил мне, что хотя он, начальством возложенное на него послушание, желал бы продолжать с ревностью: но, имея слабую грудь и слабый голос, нередко затрудняется надлежащим исполнением наставнической должности. Потребное к тому напряжение телесных сил ослабляет благотворное действие врачебных средств к поправлению его расстроенного здоровья. Посему просит разрешения оставить духовно-учебное поприще. Просьба сия уважительна, как в отношении к сохранению здоровья просителя, так и в отношении к пользе учащихся, чтобы они могли слушать лекции, более явственно и внятно произносимые. Посему с обстоятельствами было бы сообразно: 1) Архимандрита Григория от духовно-училищной службы уволить. 2) На место его инспектором и профессором определить вифанской семинарии профессора, иеромонаха Симеона (ныне епископа орловского). 3) архимандрита Григория определить настоятелем третье-классного Златоустова монастыря на имеющуюся в нем вакансию. Прилагая при сем послужные списки архимандрита Григория и иеромонаха Симеона, долгом поставляю покорнейше просить в. с-во предложить вышеизложенное на благоусмотрение св. Синода».

Синодальный указ о назначении меня настоятелем монастыря с увольнением от училищной службы получен его высокопреосвященством 26 мая, о чем на другой день утром известил меня преосвященный Игнатий. Дивная милость Божия! В 12 часу, того же дня, прибыл я в большой Успенский собор на благодарный молебен, по случаю избавления Государя Императора от смертной опасности в Париже. Соборный сакелларий П.Д. Сокольский, неожиданно поздравив меня с монастырем, сказал, что вчера он докладывал митрополиту: кого из архимандритов благоугодно будет назначить на 28 число к служению с одним из преосвященных литургии в том же соборе, – «Пусть служит инспектор семинарии, он же и архимандрит златоустовский», отвечал владыка. А мне сказал вечером 30 мая: «учись управлять монашествующими.

Поднося (1 июня) его высокопреосвященству с просфорой образ св. Иоанна Златоуста, я наименовал этот образ. Владыка сказал: «вижу»; поставив образ, благословил и спросил меня: «вступил в обитель?» – Вчера. – «Как нашел?» – «Обитель мне по сердцу», на что владыка отвечал: «я тебе такую выбрал» (была мысль у него перевести в Златоустов сретенского архимандрита Вениамина, а меня представить в Сретенский монастырь) и наставлял меня «руководствовать с духовной стороны братию, устроить обитель и с внешней стороны; а если какое недоумение, присовокупил он, то прежде чем просить, посоветуйся со мной». Еще сказал: «обрати внимание на казначея и недели через две донеси мне, может ли он долее оставаться в этой должности. Какая глупость! У него в келье»… В свое время я донес, что он вообще подает надежду доброй помощи.

* * *

5 августа исполнилось 50-летие архипастырского служения Филарета, а находился он в Лавре, куда с прочими депутатами и я прибыл для приветствия его высокопреосвященства от монастырской московской епархии. На другой день своего юбилея, поднимая за торжественным обедом бокал, митрополит, с лицом просветлевшим от радости, сказал тихим голосом: «за здоровье Государя Императора, общего нашего Покровителя и (с заметным волнением духа) моего недостоинства. Бог, да благословит дом его и царство всеми благами!», а спустя несколько дней сказал о себе, что «погружен в море телеграмм» (поздравительных с разных концов отечества и заграничных).

Примечание. Наместник лавры архимандрит Антоний рассказывал при мне, что он пожелал видеть царские портреты, высочайше пожалованные юбиляру (настольные портреты трех Императоров: Александра Благословенного, Николая І-го и Александра ІІ-го, соединенные вместе, осыпанные бриллиантами и украшенные большой императорской короной) и потом спросил: как владыка смотрит на все почести, оказанные ему в день юбилея? – «Бремя тяжелое – тщеславие! Нельзя совершенно избегнуть его. Потребна теперь лишняя борьба с помыслами», признался святитель. В другое время, наместник просил позволения снять с него фотографический портрет и владыка надел белый клобук с тем, чтобы идти в лаврскую фотографию; но узнав желание наместника взять туда и три царских портрета, сказал ему, скидая клобук: «пожалуй еще что-нибудь вздумаешь» и не пошел в фотографию. Естъ и фотографические портреты его, но снятые с живописных (за исключением фотографического снимка с лежащего во гробе). Портрет его, писанный в 1864 г. цветным карандашом и тогда же приобретенный мной у художника Ширевича, считаю одним из самых лучших. От архимандрита Вениамина слышал я, что владыка, увидя первый портрет свой, нарисованный г. Ширевичем, сказал: «непохож», я не пишу двумя перьями (из нарисованных гусиных перьев, опущенных в чернильницу, одно казалось обрезанным в верхнем конце); ломаное перо не бывает у меня». После кончины Филарета, приобрел и храню я перо, которым он писал.

7-го октября возвратился он из Лавры в Москву после отсутствия почти четырехмесячного. Экстренный поезд Троицкой железной дороги остановился в три четверти второго часа у здешнего дебаркадера. Владыка, при выходе из вагона, был встречен московским генерал-губернатором князем В.А. Долгоруковым и преосвященными викариями (Леонидом и Игнатием), которые тут же поднесли ему просфору от имени духовенства. В вокзале его высокопреосвященству представились архимандриты Богоявленский (ректор семинарии), даниловский, златоустовский, сретенский и протоиереи – члены консистории.

* * *

1 ноября писал он в Св. Синод: «переведением настоятеля Златоустова монастыря архимандрита Евстафия в ставропигиальный Симонов монастырь (он переведен 22 фев. 1866 г.) открылась вакансия члена московской духовной консистории. Способным к сему служению усматривается Златоустова монастыря архимандрит Григорий. Он испросил увольнение от училищной службы, потому что имея слабую грудь и слабый голос, он не мог читать лекции без изнурения вредного здоровью, а при утомлении, не мог быть достаточно слышим всеми находящимися в классе. Подобного затруднения не представить ему служение в консистории, где меньше можно говорить, а более слушать, соображать и писать резолюции. Представляя при сем послужной список архимандрита Григория, благопочтительнейше испрашиваю в разрешение указа».

Примечание. Обращает на себя внимание фраза митрополита: «и писать резолюции» (консисторские). Бог привел мне издавать в свет и его резолюции, руководственные для пастырей и мирян. Много довольных ими, но есть и недовольные; значит на всех не угодить. «Его резолюции имеют, по отзыву одного ученого, каноническое достоинство и могли бы послужить отличным материалом для свода церковных законов». Есть у меня мысль разделить их на разряды по роду предметов. Но кажется это неудобно, покуда не все резолюции под руками, а всех невозможно и собрать мне.

Почтенный Н.В. Сушков, составитель «записок о жизни и времени святителя Филарета» (М., 1868), в предпоследнее свое свидание с ним, 8 ноября 1867 г., известил об избрании меня (17 окт.) Обществом любителей духовного просвещения в действительные члены, причем выразил относительно меня полную уверенность, что я, как настоятель Златоустова монастыря, разработаю архив монастырский. «А и представил его в члены консистории; знаю и трудолюбие его», отвечал добрый владыка²⁰.

Надлежало, по примеру прежних лет, устроить архиерейское служение в Златоустовской обители в день храмового ее праздника, 13 ноября, на что я испрашивал позволение. «Бог благословит», сказал мне архипастырь, 10 числа. Обратив взор на деловые монастырские бумаги в моих руках, сказал он: «читай». Я прочел первую бумагу. «Какая другая?» Выслушав содержание второй и третьей бумаги, сказал: «я все это порешу», затем спросил: «кого будешь приглашать» (на праздничное служение)? Преосвященного Леонида.

На указе Св. Синода (от 10 ноября) о назначении меня и архимандрита Покровского монастыря Феодосия (ныне епископа михайловского) членами московской консистории и увольнения Всесвятского протоиерея Загорского, согласно его прошению, от должности члена, резолюция митрополита от 15 числа такая: «1) решение Синода объявить о. протоиерею Иоанну Загорскому, с благодарностью начальства за его честное служение в консистории. 2) Назначенных членов ввести в должность».

17 ноября, введенный в должность члена консистории, в тот же день прямо из консистории был я у его высокопреосвященства с изъявлением благодарности за особенное внимание ко мне, а он только что возвратился от новоназначенного московского губернатора генерал-майора Баранова и через полчаса вышел ко мне в долгую комнату. Благословив, сказал он: «Садись. Как ты думаешь об этом (назначении в члены консистории)?» Я начал отвечать. «Не слышу, поближе» (в это время он трудно слышал). Я отвечал: охотно вступаю, потому что я имел время и возможность несколько собраться с силами, живя в монастыре. После этого он говорил с изумительной быстротой: «в честности членов консистории я не сомневаюсь; но, что касается деятельности, ее иногда недостает. Надо обращать внимание на канцелярию, чтобы не задерживала дела, узнавать, какие дела поступают и требовать скорейшего доклада. Ты со вниманием возьмись за это дело. Читай кормчую п соображайся с ней. Нет надобности узнавать все законы, а какие законы вносятся в дела, замечай и помни. Наблюдай за порядком дел и от одного дела заключай к другим. Если какое недоумение и имеешь личное мнение, всегда обращайся ко мне. Господь да благословит тебя!»

* * *

Это было мое последнее свидание с приснопамятным иерархом, по мне утешительно, что отходя на небо, он оставил мне благословение.

На 19 число ноября – день кончины его, видел я себя, во время тонкого сна, на берегу реки, по другую сторону которой мгновенно опустился на землю воздушный шар и опять поднялся на высоту, увлекши с собой кого то из живущих на земле! Затем открылась пред мной новая перспектива: вот большая якиманская улица в Москве, вдали – Калужские ворота, вижу и мещанское училище. Что бы значило все это? Вечером того же дня, будучи у своего родителя, я почувствовал какую то грусть и немедленно отправился домой по якиманской улице, на которой карета моя остановилась: ко мне подошел казначей Златоустова монастыря с известием, что владыка Филарет кончил жизнь (от мгновенной апоплексии), о чем в монастырь дал знать верховой из Троицкого подворья и скорбная боль загнездилась в моем сердце. «Померкло светило православной церкви и духовной науки! Не стало великого святителя и отца нашего, Златоуста российского!» О том только, и думал я на дальнейшем пути в монастырь и на подворье с траурным облачением. По приезде на подворье введен был в кабинет, во Бозе почившего святителя и там я земно поклонился ему. На него (он положен был на диван) надет был подрясник из материи муар-антик, скромного дикого цвета и пояс с шелковыми цветами по белому фону. Владыка казался необыкновенно мирен: вот истинный угодник Божий, столь славно и полезно потрудившийся для православной церкви! Пристально глядя на него, с желанием на век запечатлеть в памяти светлые черты его лица, много раз лобызал я святительские руки его, ибо он мой рукополагатель, низводивший на меня благодать всесвятого Духа. Честное тело его перенесено мной, вместе с другими, в большую залу, где облачено было во все архиерейское облачение – то самое, в котором он совершал того же дня (воскресенье) последнюю божественную литургию; и когда вложили в его руки трикирий и дикирий, а протодиакон возгласил: «тако да просветится свет твой пред человеки» и пр., градом потекли слезы из моих глаз при отрадной мысли, что в этот самый день он тайнодействовал, как ангел Божий в чистой молитве стоял пред Господом и переселился отсюда к Святому Богу, имея светильники свои горящими (Лк.12:35). Панихида была совершена преосвященными викариями, в присутствии генерал-губернатора, а на другой день (20 число), по внесении тела маститого святителя в крестовую церковь, литургия и панихида в ней отслужены соборно мной с протоиереями, иеромонахами и священниками. В четверг (23 число) происходило печально торжественное шествие с бесценным кипарисным гробом, осеняемым святыми хоругвями, крестами п рипидами, в кафедральный Чудов монастырь, по предписанному церемониалу, при громадном стечении народа, напоминавшем, что архиерей есть великий отец великого семейства. Небо было безоблачное, воздух оглашался церковным пением, при заунывном звоне колоколов. В субботу – обычный в неделе день поминовения усопших, потому что в сей день Господь наш пребывал в усопших, совершено трогательное отпевание. В следующее воскресенье – день памяти св. Иннокентия, первого епископа иркутского, Москва, с участием великого князя Владимира Александровича, проводила в Троицкую лавру и на веки рассталась с священными останками своего иерарха (Не замечательно ли, что преемником ему назначен соименный св. Иннокентию архипастырь?) Во время следования великой погребальной процессии на станцию Троицкой железной дороги, падал обильный снег и я отправился потом в Лавру – место последнего упокоения Филарета, продрогший от холода, с промоченной обувью, но за архипастырские его молитвы Господь меня сохранил: я не почувствовал никакой простуды.

Примечание. В тот тяжелый год (1842), когда принужден был святитель принять необычное для него отдохновение от трудов в соборе церкви всероссийской, Св. Синоде, в этот скорбный для него год, изрек он в своем вдохновенном слове²¹: «могу ли сказать себе или когда наконец возмогу сказать: се удалихся бегая и водворился в пустыне (Пс.65:8)? Когда облегчусь от бремен чужих, чтобы обратить все попечение к облегчению собственного?» В этом же слове указал он знаменательно и на Гефсиманское уединение Спасителя. На другой же год, мысль его об удалении в пустыню начала осуществляться, в сентябре 1843 года обозрел он место для устроения скита и благословил сие место, а чрез год освятил здесь первый храм (верхний) в честь Вознесения Богоматери на небо после Ее успения. К южной стороне храма примыкают скромные кельи митрополита, в которых летом и осенью, много дней и ночей, провел он вдали от шума столицы, не встречая препятствий уединенному богомыслию. Памятуя час смертный он, по освящении (8 июля 1845 г.) второго – нижнего храма во имя Спасителя, молившегося в саду Гефсиманском, благословил приготовить в нем для себя могилу и это было слишком за двадцать лет до его кончины²². В последствии (в 1853 г.), когда устроен обширный каменный храм в Гефсимании, лаврский наместник не скрыл от владыки своего опасения, что первоначальная деревянная церковь может сгореть, а с ней и гроб его. «Значит, я того стою», отвечал благочестивый иерарх – основатель скита и хотя не скоро, но по его же благословению, место вечного покоища перенесено под своды трапезного каменного храма. Теперь оно не в Гефсимании, а близь нее, в самом сердце Лавры, под кровом молитв св. Сергия и других по нем здесь богоугодно подвизавшихся. Никто из приходящих к многоцелебному гробу Преподобного не пройдет мимо почившего святителя, чтобы молитвенно не преклониться пред его многопоучительной гробницей²³.

В годовщину кончины его, то есть 19 ноября 1868 г., в крестовой подворской церкви совершена мной, по распоряжению преосвященного Игнатия, заупокойная литургия и панихида соборно. В ночь на это число, почивший владыка, виденный мной в рясе и белом клобуке, благословил меня, а по сторонам его находились какие то другие два иерарха, покрытые белым облаком. Благословение его принял я, как залог Божия ко мне милосердия и как неложное знамение, что святая душа его во благих водворяется.