Приложения

Древнерусские свадьбы

Свадьба была самым главным и самым торжественным моментом в жизни древнерусского человека. Такое значение ее обусловливалось общим характером всего строя древней Руси. Семья и семейные отношения лежали в основе всего государственного быта Руси и служили образцом для большинства его отправлений. Женатый человек становился гражданином, наравне со взрослыми мужами и поседелыми стариками. С семьей же неразрывно соединялась именитость рода, в семье поддерживалась честь и слава предков, в семье жила родовая гордость. Вот почему женитьба считалась важнейшим делом не для одних только молодых людей, вступавших в брак, и все ее, даже мельчайшие, подробности были строго определены в точные формы, которые неизменно сохранялись всякий раз и передавались из поколения в поколение.

Сватовство начиналось семейным советом. Когда кто-либо собирался жениться сам или женить кого-либо из своих младших родных, то предварительно у жениха собирались его ближайшие родные и на этом домашнем совете выбирали из известных им какую-либо девицу, чтобы сватать ее в невесты жениху. На этом же совете выбирали сватов из особо почетных и близких жениху лиц и уполномочивали их начинать сватовство. Не может быть сомнения в том, что такое великое дело не начиналось без молитвы и благословения отца духовного.

В назначенный день сваты жениховы отправлялись в дом намеченной девицы и объявляли старшим ее – отцу, или матери, или брату – о цели своего прихода. При этом сваты должны были справиться, желают ли родные девицы выдать ее за жениха и сколько дадут они за той девицей приданого платьем, деньгами, вотчинами и дворовыми людьми. Ближайший родственник девицы, если находил сватовство подходящим и жениха вполне желательным для своей девицы, отвечал, «что он девицу свою выдать замуж рад, только подумает о том с женою своей и с родичами» и потом о результате домашнего совета известит сватов своевременно. Если же он находил сватовство нежелательным или знал о женихе что-нибудь дурное, что, например, он пьяница и т. п., то или прямо говорил, что не может выдать свою девицу за такого человека, или отказывал косвенно, отговаривался под каким-нибудь другим благовидным предлогом.

Так начиналось сватовство со стороны родных жениха. Иностранцы, посещавшие Русь и оставившие о ней свои записки, свидетельствуют, между прочим, что сватовство начиналось большей частью со стороны родных невесты. «Родители, – говорит Олеарий, – имеющие сыновей взрослых, которых бы они хотели уже поженить, большей же частью родители дочерей, отправляются к тем, дети которых, по их мнению, могли бы составить приличный союз, заводят речь с самими этими молодыми людьми или с их родителями, либо друзьями и, высказывая к ним свое доброе расположение, стараются разузнать их намерение и мнение относительно бракосочетания их детей». Подробности сватовства такого рода очень любопытны, если только они достоверны. «Отец взрослой девушки, – говорит Петрей, – желая выдать ее замуж, идет к знакомому ему молодцу, о котором ему известно, каков он, какого звания и сколько у него богатства, притом расторопность, обычай и приемы этого молодца ему нравятся, так что он охотно бы выдал за него дочку. Отец говорит с ним в таких словах: «Твои родители, мой друг, мои хорошие приятели; ты, твой нрав и приемы мне очень понравились; имя у тебя честное; все тебя любят; потому-то мне и хочется выдать за тебя свою дочку, если только она тебе полюбится. Приданаго за нею столько-то в разных вещах: в серьгах, сшитых платьях, серебре, деньгах, скоте, лошадях, крепостных рабах, служанках и другом домашнем имуществе».

Если сойдутся они, молодец отвечает: «Когда ты желаешь меня в сыновья и в зятья себе, и тебе это кажется хорошим, я об этом подумаю, а ты попроси о том моих родителей и приятелей, я же буду согласен и доволен, что они надумают и решат». Когда его родители узнают об этом сватовстве и дадут на то свое согласие, они тотчас же толкуют о том, сколько отец должен дать приданого за дочерью, и, покончив это, назначают день свадьбы.

Когда так или иначе первое сватовство оканчивалось благоприятно, и близкие родные невесты на семейном совете приговаривали выдать ее замуж за предложенного жениха, то отец ее или тот, кто заступал его место, немедленно же приступал к составлению росписи приданого, какое он мог дать за невестой: образами, серебряной и иной посудой, платьями, деньгами, вотчинами, дворовыми людьми и т. п. Составленная роспись отсылалась к сватам, приходившим со стороны жениха. Невеста во все это время оставалась в полном неведении относительно всего, что происходило между ее старшими и что так близко касалось всей судьбы ее. «Люди, хоть сколько-нибудь знатные, – говорит Олеарий, – воспитывают своих дочерей в недоступных никому покоях, держат их сокрытыми от сторонних людей». «Желающий жениться, – по словам Петрея, – и посватать за себя чью-нибудь дочку, беден ли он или богат, дворянин или нет, высшего или низшего звания, он не может свататься сам и лично переговорить с девушкой: это бы осрамило его». Даже родители девушки сообщали ей о том, что она невеста, уже тогда, когда все предварительные переговоры о сватовстве и приданом оканчивались.

Сваты передавали роспись жениху, и если жених соглашался на приданом по росписи, то посылал сватов к невестиным отцу и матери с просьбою показать ему невесту. Отец и мать отвечали посланным, что они рады показать свою дочь, только не самому жениху, а его отцу или матери, или сестре, или другой какой-либо замужней родственнице, «кому он жених, сам верит». По этому обещанию, жених посылал доверенное лицо смотреть невесту. Родители невесты в назначенный день созывали родных, приготовляли ее, наряжали в хорошее платье и усаживали за стол. Когда приезжала «смотрельщица», ее с честью встречали и с почетом сажали за стол рядом с невестой. Начиналось угощение смотрельщицы обедом, а она тем временем переговаривала с невестой о всяких делах, выведывала ее разум и речи, всматривалась в лицо ее, очи, приметы, чтобы рассказать жениху, «какова она есть». Любопытство смотрельщицы не ограничивалось одними разговорами и осмотром лица. Осмотр был самый подробный и тщательный. С интересными подробностями описал его Петрей. «Если отец, – говорит он, – или приятеля жениха попросят, чтобы жених еще до свадьбы посмотрел и полюбовался на невесту, родители ее отвечают на то отрицательно и говорят, чтобы он спросил про нее других, которые ее видали: им известно, какова она: этого и будет с него до венчанья. Когда же родители приятели все-таки не отстают и говорят, что если жениху нельзя видеть невесты, то они хотят посмотреть на нее, – это и дозволяется им, если невеста без порока и увечья, и тогда отец, мать и две короткие их приятельницы отправляются в жилище невесты. Если она из зажиточных или богатых и в доме у нее много покоев, то сидит одна в комнате, разодетая и разряженная. Если она бедная или недостаточного состояния и в доме всего одна комната, она сидит, принарядившись, за занавеской, чтобы ее никто не видал. Подошедши к ней, женихова мать выводит ее из комнаты или из-за занавески, берет за руку, ходит с ней взад и вперед, оглядывает ее внимательно, не слепа ли и не хрома ли она, не колчет ли, не шелудива ли или нет ли за ней какого другого недостатка и порока; если она довольна невестой, то говорит ей, что она будет за ее сыном; так и пойдут к столу и веселятся. Потом невестина мать точно так же пойдет в дом жениха и тоже осматривает его, не слеп ли и не хром ли он и не имеет ли какого другого увечья».

Такого рода смотрины вызывались строгим народным обычаем, по которому молодым людям и девицам отнюдь не дозволялось какими-нибудь способами сходиться и видеться, а тем более совещаться между собой о браке и обещать себя друг другу. Жениху показывалась невеста только на второй день после венчанья. Даже старшие родные жениха видели невесту на смотринах только в первый раз. Неудивительно, что смотр невест был самый тщательный и самый подробный: приходилось сразу же решить, годится ли она в жены молодому человеку. Несмотря, однакоже, на тщательность и добросовестность смотрелыцицы, бывали случаи, что ожидания и надежды жениха не сбывались. «Часто бывает, – говорит Петрей, – что так как не дозволяется заранее видеть невесты, то женихи и берут за приданое колченогих, слепых и отвратительных женщин, меж тем, как располагают взять других, прекрасной наружности. Так и сбывается пословица: Quisquis amat ranam, ranam putat esse Dianam. Да еще надо быть довольным этим случаем. Оттого-то часто и видишь большие ссоры и равнодушие между супругами, потому что они большей частью незнакомы между собой, никогда не видались прежде, а отданы друг другу и обвенчаны вместе. Все девушки, красивые и знатные, большей частью содержатся в домах взаперти: только и выходу у них, что в церковь в праздник, да еще на свадьбы. У родителей есть довольно причин держать так своих дочерей, потому что они, как и большею частью водится за русскими женщинами, очень склонны к нежному наслаждению, особливо же расположены к иностранцам». Котошихин подробно объясняет, каким образом возможны были такие прискорбные свадьбы. Дело в том, что невестины родители злоупотребляли обычаем скрывать невесту до бракосочетания и позволяли себе прибегать к разного рода хитростям при сватовстве.

Когда в семье были две или три дочери, и одна из них была увечна очами, или рукою, или ногою, или глуха и нема, а другие сестры ее были во всем здоровы и ростом, и красотой, и речью исполнены, то старались обыкновенно сбывать прежде всех увечную и для этого прибегали прямо к обману. Когда к одной из дочерей начинали присватываться женихи, то на смотринах показывали здоровую и красивую дочь, выдавая ее за настоящую невесту, но называя ее именем увечной дочери. Смотрельщица, найдя девицу здоровой, советовала жениху жениться на ней, не подозревая обмана. Составлялось условие, и в условии прописывалось имя увечной. Когда приходило время венчания, выдавали именно эту увечную, имя которой было прописано в договоре, а не ту, которую показывали. Лицо невесты покрывалось фатою, и ее никто не мог увидеть до другого дня после венчания. Говорить с нею никто не смел, и она сама хранила безусловное молчание во время всех брачных обрядов. Слепа ли она, или крива, или вообще безобразна лицом, нема ли, или глуха, – все оставалось ни для кого невидимым и неизвестным. Хромоту ее точно так же никто не мог заметить, потому что, когда невесте приходилось ходить, ее, по обычаю, водили под руки свахи, а искусные свахи умели скрывать всякий порок. Обман обнаруживался уже тогда, когда брак был совершен. Отсюда рождались семейные неурядицы и возникали судебные дела.

Обманутые мужья производили семейные расправы с нелюбезными женами, били и мучили их, желая освободиться от них, и для того насильно заставляя постричься в монашество. Некоторые жены смиренно принимали иночество, за других вступались родные и передавали дело на суд патриарху. По суду и следствию мучителей ссылали в монастырь на смирение. Если же муж и после смирения не хотел жить с женою «по закону», то их разводили, не позволяя обоим до известного времени вступать в новый брак.

Иные обманутые мужья семейным расправам предпочитали суд патриарший и прямо являлись к нему с челобитьем и просили защиты. Начиналось следствие по договорным записям, допрашивались соседи и дворовые. Если оказывалось, что выдана именно та девица, имя которой записано в договоре, то все дело оставляли, «потому так и быти», потому что «не проведав подлинно не женися». Если же обнаружился прямой обман, и свидетельские показания подтверждали, что выдана не та девица, имя которой поставлено в записи, то брак расторгался, с виновного брали пеню и убытки жениховы, «да его же за такое воровство бьют кнутом или еще временем бывает больше того, каково полюбится царю».

Таким образом и происходило, как свидетельствует Олеарий, что «иного обманывают, вместо красивой иной получает безобразную и уродливую жену, иногда даже, вместо дочери, дадут ему какую-нибудь другую родственницу, даже просто служанку, чему бывали примеры даже между знатными господами: почему неудивительно, что новобрачные живут между собою как кошка с собакою, и что побои жен у русских так обыкновенны».

Котошихин по этому поводу говорит: «Благоразумный читателю! не удивляйся сему: истинная есть тому правда, что во всем свете нигде такова на девки обманства нет, яко в московском государстве».

С другой стороны, судебные дела возбуждались родными невесты именно за смотрины. Такого рода тяжбы происходили в тех исключительных случаях, когда отец допускал самого жениха на смотр своей дочери, будучи твердо уверен, «что ее пред людьми показати не в стыд», а жених, между тем, после смотра почему-либо переменял свое решение жениться на виденной им девице, начинал хулить и поносить ее «худыми и позорными словами» и отбивать других женихов от нее. Обиженный отец шел с челобитьем к патриарху. По суду или заставляли жениха против воли жениться на оскорбленной им невесте, или же, если он успевал жениться на другой, взыскивали с него за бесчестье.

Смотрельщица передавала жениху результаты своего осмотра, и если невеста ей не понравилась, то она советовала жениху больше к ней не свататься, потому что, по ее осмотру, невеста глупа, или на лицо дурна, или на очи не добра, или хрома, или безъязычна. По этому известию, жених отказывался от невесты, и сватовство прекращалось. Если же невеста нравилась смотрельщице, и последняя находила ее и доброй, и разумной, и «речью и всем исполненною», то жених, по её совету, отправлял весть к невестину отцу, что он «излюбил» невесту, хочет с ним учинить сговор и записи написать и назначить срок, чтобы ему жениться, а невестину отцу непременно выдать за него свою дочь в тот срок. Известие это посылалось с прежними же сватами, и им же родители невесты приказывали дать ответ жениху, чтобы он приезжал «с небольшими людьми» для сговора и для назначения дня свадьбы.

Жених, по этому зову, в назначенный день, нарядившись, отправлялся со своими близкими родными или друзьями в дом невесты. У невесты в это время тоже собирались близкие, встречали женихов поезд с честью, «как годится», вместе шли в хоромы и садились «по чину». Посидев немного, от имени жениха начинал говорить отец или другой родственник к отцу невесты, что они приехали «для добраго дела», «по его приказу». Отец невесты отвечал, что он рад их приезду и «хочет с ними делать сговорное дело». После этого обе стороны вели переговоры о дне свадьбы и «о всяких свадебных статьях». Согласившись на взаимных условиях, сейчас же заносили их в запись и составляли договор, в котором, между прочим, прописывали и «заряд», или неустойку, на случай, если бы какая-нибудь сторона не исполнила чего-нибудь по записи к назначенному сроку. Когда все дело было кончено, начиналось угощение приезжих гостей. Невеста, между прочим, ни в чем тут не участвовала и ее никому из приезжих не показывали. Лишь во время угощения, от ее имени, выходила мать или другая родственница дарить жениха ширинкой. В свою очередь и жениху позволялось теперь делать подарки невесте. Он дарил ей разные женские украшения и между ними, как свидетельствуют иностранцы, новую плеть.

За день до свадьбы происходили смотрины и отпуск приданого. Для этого убиралась большая палата в доме родителей невесты, и в ней выставлялось все приданое, каким награждали свою дочь родители. В палате ставились столы дубовые и покрывались скатертями «браными». В переднем углу на столе полагали хлеб с солью на блюде и покрывали ширинкой. По столам, далее, размещалось все приданое по порядку. Когда все было приготовлено, посылалась сваха к жениховым родителям и ей было велено говорить им: «Просим жаловать на смотрины приданаго». Родители жениха посылали смотреть приданое самых главных лиц при свадебных обрядах: тысяцкого, его жену и других почетных сватов, по преимуществу из своих близких родных. Поезжан встречали и с почетом сажали на главные места, «где хлеб-соль», и после этого родители невесты начинали показывать им приданое «чинно, неспешно, распорядительно, благолепно». Когда оканчивался осмотр, приданое укладывалось в сундуки, шкатулки и в короба, «где чему быть», и невестин отец подавал тысяцкому жениха, а мать невесты подавала на блюде жене тысяцкого ключи от сундуков. После этого мать приглашала гостей садиться, а отец спрашивал поезжан: «Все ли в угоду вам наше доброе и не забыто ли чего?» Тысяцкий вставал, кланялся и отвечал на этот вопрос: «Спасибо вам, Иван Иванович и Марфа Андреевна, на вашем добре. Умели вспоить, вскормить Настасью Ивановну, умели и приданым наделить». На эти речи невестин отец подносил гостям «зелено вино», просил выкушать и не взыскать, «что доспеяно не так». После этого сваха снимала со стола хлеб-соль, а отец с матерью отпускали все остальное приданое: впереди выносили «Божие благословение», то есть образа, а за ними клад с остальным приданым. Тысяцкий с другими сватами уезжал вперед в дом жениха, а после них ехала сваха с приданым, при чем брачное ложе везли в колымагах, а кое-какие из других вещей неслись усердными людьми на головах. «Кровать, – по словам Флетчера, на которой будут спать молодые, всегда доставляется со стороны невесты и обыкновенно очень роскошно отделана и стоит больших денег».

Нужно заметить, что на отпуск приданого обращалось большое внимание, и родители невесты прилагали все заботы, чтобы все при этом было исполнено в точности и во всех подробностях по установившемуся обычаю, так как «весь тот чин и порядок устроены старыми людьми не даром, а с добрым смыслом, чтобы лихие люди не сказали: «что де у молодой есть? И приданое де не казано тысяцкому и по росписи не сдано».

Если бы в назначенный день родные жениха не приехали смотреть приданое потому ли, что кто-нибудь «разбил» сватовство, наговорив жениху, что невеста «в девстве своем нечиста», или глуха, или нема, или увечна, или еще что-нибудь худое сказав про нее, или отказываясь от свадьбы по другим каким-либо причинам, – родители невесты били челом об этом патриарху. Точно также, если бы родители невесты не приготовились к назначенному сроку и не захотели выдать свою дочь, проведав про жениха, что он пьяница, или «зерньщик», или уродлив, или иное что-нибудь дурное, – то жених бил челом патриарху же. С виноватого по суду, в пользу правого, брался заряд, прописанный в записи, а молодым людям предоставлялось свободно вступать в брак, с кем захочет жених, или за кого выдадут невесту.

По приезде с приданым, в доме жениха начиналось приготовления к завтрашнему дню – дню свадьбы. Жених созывал к себе на свадьбу родственников и чужих людей, с кем был в дружбе, при чем всех их приглашал «в чиновные люди и в сидячие бояре и боярыни» и каждому поручал ту или другую обязанность и в соответствие с этим чин при свадьбе, по обычаю. То же делалось и с невестиной стороны. Женихова сваха приготовляла брачное ложе на сорока ржаных снопах, а подле него ставилось несколько кадей с пшеницей, ячменем и овсом, «чтобы вступающие в брак, – по замечанию Олеария, – в сожительстве своем имели всегда изобилие в пище и в средствах к жизни».

В сам день венчания происходили последние приготовления к свадьбе. В одной из палат в доме родителей невесты ставилось особое место для жениха с невестой, покрытое бархатом или ковром. На нем клалась подушка атласная или бархатная же. У места ставились два человека держать по сорок соболей. По сторонам места ставились две скамейки для тысяцкого и свахи, а перед ним стол, покрытый двумя скатертями. На столе размещали перепечи и калачи и особо ставили четыре блюда. На одном блюде полагали сыр и перепечу, которую потом надо было резать; на другом – хмель осыпной, деньги золотые, девять соболей да камки и тафты всякие, на третьем – ширинки и на четвертом – кику, а под кикой клали «подзатыльник, да подбрусник, да волосник, да покрывало»; здесь же ставили чару золотую или серебряную, а в нее вливали немного меда или вина и всыпали «хмельку да две маковицы», а около нее клали гребень. Около самого места два человека – коровайники – держали носилки с короваем и сыром, покрывши атласом или бархатом золотным, один – свечник – стоял со свечой «в кошельке», а еще двое – фонарщики – держали большой фонарь. На всех их были кафтаны и терлики бархатные, атласные и черные лисьи шапки. Все эти лица составляли собственную невестину свиту. У жениха были свои и коровайники, и свечники, и другие свадебные чины. В сенях приготовлялся поставец с разными питиями, чарами и ковшами, «чем бы угощати».

Когда в доме невесты оканчивались все приготовления, и сама она была уже совершенно готова к венчанию, все усаживались на своих местах, а на жениховом месте, рядом с невестой, сажали мальчика. Жениху в это время посылалось известие, что ему уже «пора ехать по невесту». Благословясь, жених поднимался со всем своим поездом и отправлялся за невестой. Впереди коровайники несли хлеб на носилках, а за ними ехали, летом верхом, а зимой на санях, поп с крестом, тысяцкий, жених и весь поезд. Отец невесты и ее сидячие бояре встречали жениха с честью на дворе, и все входили в хоромы по чину. При входе жениха мать, сваха и все боярыни невесты поднимались со своих мест; одна невеста не вставала и сидела на своем месте, прикрытая камкой. Помолившись Богу, жених подходил к своему месту, поднимал мальчика и сам садился рядом с невестой. Все в тишине и порядке садились по своим местам.

Посидев немного, вставал дружка, кланялся на четыре стороны и «благословлялся у отца и матери невесты приступить к последним приготовлениям к венчанию. В это же время вставала со своего места сваха, молча кланялась на все четыре стороны и «благословлялась у отца и матери новобрачному князю и княгине голову чесать»⁵⁴. Дружка снимал с блюда покрывало и завешивал им княгиню от князя молодого, а сваха начинала чесать («по трижды») голову жениха и невесты приготовленным гребнем, предварительно опуская его в чашу с вином или медом. Распущенные волосы невесты сваха собирала и заплетала в две косы, одевала ей на голову венец из тонкого листового золота или серебра и покрывала ее покрывалом, на котором был нашит крест. В это время женщины пели песни. Когда сваха убирала голову невесты, дружка «разнимал» сыр, резал перепечу и обносил ими весь свадебный поезд, после благословения их священником. К оставшимся в доме жениха отцу его, матери и родным тоже посылались сыр и перепеча. После покрытия невесты сваха кланялась образам и благословлялась у отца и матери осыпать жениха и невесту «осыпалом» из хмеля и денег. В это время дружка подносил от невесты ширинки жениху и всему поезду и посылал родителям жениха. Этим заканчивались все подготовительные к венчанию обряды. Снова все садились в глубоком молчании.

Посидев немного, дружка вставал и просил отца с матерью благословить молодых ехать к венчанию. Отец и мать благословляли дружку словом, а на отпуске благословляли жениха и невесту образами, и потом отец, взяв дочь свою за руку, отдавал ее в руки жениху. Весь свадебный поезд отправлялся в церковь. Путь князя и княгини до саней устилали камками и тафтами. Отец и мать провожали их до ворот и потом со своими гостями возвращались в хоромы и усаживались за стол в ожидании вестей от жениха. Жених сажал невесту в сани или в колымагу, а сам садился на коня верхом. Свадебный поезд отправлялся в церковь в предшествии священника с крестом. Лошадь, которая везла невесту в церковь, а равно и другие, вокруг шеи и под дугою, обвешивались множеством лисьих хвостов.

Иностранцы, бывшие в России рассказывают некоторые подробности народных обрядов и при самом венчании в Церкви, но рассказы их об этом представляют очень мало вероятного.

По словам Олеария, «в церкви довольно большое пространство пола, где должен совершиться обряд венчания, покрывается красною тафтой, а на ней постилается еще особый кусок этой материи, на которую и становятся жених с невестой. Перед венчанием делаются священнику, по его требованию, приношения, состоящия из пирогов и других печений. Затем над головами жениха и невесты держат образа и благословляют брачащихся. Потом поп обеими своими руками берет правую руку жениха, левую невесты и трижды спрашивает их: желают ли они иметь друг друга и жить неразлучно? Получив ответы, священник обводит венчающихся кругом и поет 127 псалом, который жених и невеста, обходя круг, как бы приплясывая, повторяют по частям. После такого кругового хождения священник возлагает на головы жениха и невесты довольно красивые короны, или венцы. Но если из брачащихся кто-либо вдовец или вдова, то венцы возлагаются не на головы, а на плечи, при чем, во всяком случае, поп произносит: «Раститеся и множитеся», а соединяя их, говорит далее: «Что Бог сочета, человек да не разлучает» и проч. Между тем, предстоящие в церкви свадебные гости зажигают маленькия восковыя свечи и подают попу деревянную вызолоченную чашу или просто стеклянную рюмку с красным вином, из которой священник дает пить брачащимся так, чтобы каждый из них мог пить по три раза и за последним разом допить все вино. Тут жених бросает пустую рюмку о пол, разбивает ее и топчет кусочки ея ногами вместе с невестою, со следующими словами: «Да расточатся так и да потребятся так нашими ногами все те, которые вознамерятся возбудить вражду и ненависть между нами!» Тут предстоящия женщины обсыпают новобрачных лняным и конопляным семенем, желают им счастия, и некоторыя дергают и тащут невесту, как бы желая отнять ее у жениха, но жених и невеста крепко держатся друг за друга. Наконец, жених уводит невесту из церкви к саням, сажает ее, сам же опять едет за нею верхом. Около саней невесты несут шесть горящих восковых свечей, а провожающие гости и приятели опять (как и во время поезда в церковь) начинают выделывать разныя грубейшия шутки».

Еще менее понятны были церковные обряды другому иностранному путешественнику – Петрею; однако некоторыя подробности народных обычаев при венчании, описываемыя им, довольно любопытны. «Священник, – говорит он, – требует сначала своего должнаго, а именно несколько печеных пирогов, а как скоро получит их, венчает и соединяет молодых: сперва начинает петь 127 псалом Давида, потом подходит к жениху, кладет руку ему на голову и говорить: «Скажи мне, господин жених, хочешь ли взять себе в жены эту нежную молодую девицу и любить ее в нужде и довольстве? Не будешь ли бранить и корить ее крепким словом и бить кнутом и палкой? Не бросишь ли ее, когда она будет слаба, больна, дряхла?» Жених отвечает на это: «Нет». Точно так же обращается он и к невесте и спрашивает, что, будучи такою маленькою, молоденькою и нежною, намерена ли она взять себе в мужья такого великана и будет ли удовлетворять его, как жена? Хорошо ли будет вести его домашнее хозяйство? Сохранит ли ему верность, когда он устареет, сделается слаб и дряхл?» Она отвечала на это: «Да». Священник тотчас же берет веночек из полыни и кладет его на головы им и говорит: «Раститеся и множитеся», потом читает и благословляет трижды крестиком и говорить: «Что Бог соединил, того никто не должен разлучать». Когда священник кончит, все находящиеся в церкви зажигают маленькия восковыя свечки, священнику подают деревянную позолоченную чашу с медом, из которой он поить молодых, поздравляя их с новым брачным состоянием. Взяв чашу и отведав из нея немного, они бросают ее на пол и топчут ногами, говоря эти слова: «Так будем попирать и растопчем всех, кто захочет поселить ненависть и ссору между нами». Женщины, бывшия в церкви, бросают на молодых лен и конопляное семя, желают им здоровья и долгой жизни, и изобилия во всем, нужном для их хозяйства. Потом идут к ним в дом».

Когда священник, по словам Флетчера, соединит руку невесты с рукою жениха и таким образом «свяжет брачный узел, невеста подходит к жениху (стоящему у самого конца налоя), и падает ему в ноги, прикасаясь головой к его обуви, в знак ея покорности и послушания, а жених накрывает ее полою кафтана или верхней одежды, в знак обязанности своей защищать и любить ее. После того, жених и невеста становятся рядом у самаго конца налоя, и здесь к ним подходят сперва отец и другие родные невесты, кланяясь низко жениху, потом родные жениха, кланяясь невесте, в знак будущаго между ними свойства и любви. Вместе с тем отец жениха подносит ломоть хлеба священнику, который тут же отдает его отцу и другим родственникам невесты, заклиная его перед Богом и образами, чтобы он выдал приданое в целости и сполна в назначенный день, и чтобы все родственники хранили друг к другу неизменную любовь. Тут они разламывают хлеб на куски и едят его в изъявление истиннаго и чистосердечнаго согласия на исполнение этой обязанности и в знак того, что будут с тех пор, как бы крохами одного хлеба или участниками одного стола. По окончании этих обрядов, жених берет невесту за руку и вместе с нею и родными, которые за ними следуют, идет на паперть, где встречают их с кубками и чашами, наполненными медом и русским вином. Сперва жених берет полную чарку или небольшую чашку н выпивает ее за здоровье невесты, а за ним сама невеста, приподняв покрывало и поднося чарку к губам как можно ниже (чтобы видел ее жених), отвечает ему тем же».

Подробности мало вероятны, хотя бы, например, потому, что родители брачащихся в действительности никогда не присутствовали при самом венчании. Может-быть, Флетчер, по неведению, так назвал сватов жениха и невесты. Во всяком случае в этих рассказах иностранцев есть несомненно и верные черты народных обрядов, соблюдавшихся нашими предками при венчании. Что касается до действительных церковных обрядов, соблюдавшихся в то время при венчании, то они имели некоторые, хотя и несущественные, особенности от настоящих.

Венчание совершалось после обедни. В день брака священник участвовал во всем свадебном поезде и читал молитву жениху перед тем, как ехать за невестой, а в доме невесты – перед одеванием ее, перед чесанием головы, после одевания невесты и, наконец, перед тем, как ехать в церковь.

На паперти священник читал жениху и невесте особую молитву, кадил им и вводил в сам храм. При обручении священник не произносил никаких слов и обручал жениха золотым кольцом или крестом, а невесту железным. При обручении же иногда бывало и пострижение власов жениха и невесты. Священник брал ножницы и постригал крестообразно, говоря: «постригается раб Божий во имя Отца...»

Перед самым браком священник тоже кадил брачащихся. Вопросов о добро» вольном согласии на вступление в брак не предлагалось. При надевании венцов священник произносил: «Господи Боже наш, славою и честию венчай его» (или ее). Венцы держали над женихом «кум», а над невестою «кума». После пения «Отче наш», диакон возглашал: «Вонмем», а священник: «Преждеосвященная святая святым», и причащал новобрачных св. дарами при пении «Чашу спасения прииму». После причащении священник подавал чашу с вином, которая тут же разбивалась. После венчания молодых сажали «на лавицу», и священник читал молитву «на снятие венцов», молодые целовались, и бракосочетание оканчивалось. Венцы в то время имели в большинстве случаев самую простую форму деревянного ободка, высотою от 1 до 2 вершков, на наружной стороне которого делались священные и живописные изображения. Только уже к концу XVII века венцы в форме короны получают широкое распространение.

По окончании венчания посылалось известие родителям жениха, «что венчались в добром здоровье». Вскоре же приезжал к ним и весь свадебный поезд в том же порядке, как отправлялся он в церковь. Родители с остававшимися у них родными встречали молодых на дворе, благословляли их образами, подносили им хлеб-соль и осыпали их зерновым хлебом. Весь свадебный поезд садился за стол, и начиналось пированье. Котошихин говорить, что в это время открывали невесту, но, кажется, в действительности это открытие происходило на второй день брака, как это узнаем из обрядов свадеб царских. После третьего кушанья дружки вставали и благословлялись у родителей «новобрачному и новобрачной идти опочивать». По благословению родителей дружки и свахи провожали молодых в сенник почивать. В опочивальне молодой садился на лавку или на постель, и жена должна была разувать его с левой ноги. Когда она нагибалась, чтобы снять мужний сапог, муж вынимал из-за кушака плеть и слегка отсчитывал по спине жены несколько ударов. Впоследствии плеть была оставлена, и молодой бил жену по спине голенищем своего сапога. Иностранец Корб, по-видимому, именно этот обряд передал в измененном виде. Он говорит: «После всех обрядов отец молодой, в присутствии ея мужа, спрашивает дочь, закрытую покрывалом: хочет ли она быть его женою? После решительнаго ответа, отец берет новую плеть и бьет ею свою дочь, говоря: «Да вспомнишь ты, любезная дочь, по сим ударам власть отца, в которой ты находилась; она и доселе над тобою, только переходит в другия руки. За ослушание своего мужа вместо меня будешь наказана этою плетью». После сего отец передавал плеть зятю, а зять, принимая от тестя плеть, говорил, что хотя он и не думает иметь в ней нужды, но берет, как дорогой подарок, и обещается хранить. Следуя обычаю, молодой, полученную от тестя плеть запрятывал за кушак».

Проводив молодых в сенник, гости снова усаживались пировать. «Спустя час боевой», родители посылали дружку спрашивать молодых о здоровье. Когда молодой отвечал, что они в добром здоровье, тогда отправлялись к ним в сенник женщины поздравлять молодых и пить заздравную чашу. В это же время тысяцкий посылал дружку к родителям невесты сказать им, что молодые в добром здоровье. Дружку за добрую весть дарили ширинкой и усердно потчевали.

Поздравив молодых, женщины оставляли их снова почивать, а сами возвращались пировать. «Во время этих пиршеств, – по словам Олеария, – замужния женщины позволяют себе разнаго рода шалости и проделки со своими знакомы и неженатыми людьми, а также с мужьями других жен, так как их собственные мужья не могут наблюдать за ними, будучи совершенно пьяными».

Во время опочивания молодых, равно как и во все время свадебных празднеств, дом, где была свадьба, находился под наблюдением особой охраны. Для этого из старых людей выбиралось особое лицо со свадебным чином ясельничего, и в помощь ему давали еще двух молодых. Наши предки при свадьбах особенно боялись всяких чар и навождений, и ясельничий должен был зорко смотреть, «чтобы недобрые люди не учинили какого лиха». Для этого он должен был сохранять самих молодых, сани, в которых ехала невеста, и по всему двору должен был устроить «крепкие караулы из добрых людей, чтобы не было какой порухи от злых людей». Во время сна молодых он должен был всю ночь караулить с мечом ту клеть, где почивали молодые, чтобы им не учинил злой человек какого лиха. За это береженье молодой князь с княгиней, после пированья, дарили ясельничего ширинками золотными, угощали яствами и питиями вдоволь, а тысяцкий посылал ему в дом коровай «с двумя поддатнями, во славу ясельничаго».

На другой день после свадьбы молодые отправлялись в разные бани, муж со своими друзьями, а невеста со своими близкими родственницами, и после этого молодой отправлялся ко всем своим и жениным родным созывать их к обеду. Приехав к своим тестю и теще, он бил им челом за то, «что они дочь свою вскормили и вспоили, и замуж выдали в целости, в добром здоровье». Перед самым обедом жених из знатных бояр со всем поездом отправлялся ударить челом царю. При входе в палату к царю, все они кланялись в землю, и царь спрашивал о здоровье молодых. Жених кланялся в землю, и царь поздравлял молодых с законным браком, благословлял образами и жаловал соболями, платьем и другими подарками, при чем молодому и всему поезду давал питья и отпускал домой. В это же самое время и молодая посылала к царице, и царевнам подарки, а царица и царевны спрашивали о ее здоровье.

Перед обедом молодая дарила различные подарки всем чиновным людям, а родители и гости в свою очередь благословляли молодых образами и дарили им, «у кого что прилучалось».

На третий день свадьбы пированье для молодых и всех гостей было у тестя и тещи молодого князя, при чем после обеда они и все их гости дарили молодых различными подарками. Этим и оканчивалось свадебное «веселие».

На всем этом веселии, по замечанию Котошихина, «девиц и мусик никаких не бывает, кроме того, что в трубки трубят и бьют в литавры». Этой музыкой заведывал тот же ясельничий. Когда молодые приезжали из церкви домой, «и в те поры ясельничий повелит играть потешникам в сурмы и бубны, тихо, чинно, немятежно, благолепно, доброгласно».

«Как, милостию Божиею, совершится свадьба, и молодой князь с княгиней вступят в домашнюю жизнь», тогда они приносили благодарение родным и почетным гостям и устраивали для них у себя свадебный «отвод», ответный пир, как это уложено было старыми людьми и соблюдалось «без всякой порухи, чтобы не было на смех и на позор».

Молодые прежде всего должны были сообразить: есть ли припасы, кого чем потчевать? есть ли «достаток на все харчи и проторы?» При этом все расходы должны были совершаться по силе и достатку и на свой «истинник», а не в «надсаду» и не в долг. Если на отвод хватало средств, то молодые призывали старого человека, «зватаго», который бы смыслил свое дело, знал, кого и как позывать по старому обычаю. Угостив его с почетом, молодой князь говорил ему: «Придумалось де мне с княгиней справить свадебный отвод про родных и добрых людей, как ведется изстари. А на тот отвод просим позывать сватушка дорогих гостей». При этом молодой называл всех непременно по имени и отчеству, «с поклоном и почетом», кого хотел пригласить к себе на отвод. Когда он кончал свою речь, молодая княгиня подавала зватому хлеб-соль на полотенце и молвила только поклон отцу с матерью: «Ино то не женское дело, кого звать и кого чествовать и как чему быть; да и не стать вслух, при людях, своим умом наказывать; на то есть глава – муж законный, на то есть совет без людей, с очи на очи».

Отпустивши зватаго, молодые приглашали стряпуху, выдавали ей всякие припасы, при чем княгиня старалась чествовать ее, «чтобы от ней в людях была слава хорошая». Снаряжали столы дубовые, вынимали скатерти и всякую «рухлядь» из женина приданого, «чтобы гости видели, чем наделил родимый батюшка с матушкой в замужество». Убирался поставец «про вино, пиво и мед сыченой», сыскивались из челяди люди проворные, непитущие, незазорные и не воры. Словом, все приготовлялось с большим старанием, чтобы все было «тестю с тещей на радость, себе на славу, людям на утешение».

Когда наступал день отвода, молодые встречали дорогих гостей с почетом и поклоном, сажали их по старшинству, «чтоб никому не было обидно», чествовали особенно муж женину родню, а жена – мужнюю. Сами же молодые за столы не садились, но ходили «от верхняго кута до нижняго», били челом и кланялись, просили дорогих гостей: «хлеба-соли кушать, не спесиветься, зелено вино выпивать с отрадой, мед сыченой вкушать с забавой», при чем молодой говорил гостям: «Дорогие наши гости! всего нам Бог послал, всем наделили нас родители, да ум наш не созрел. Буде, что состряпано и сварено не по обычаю, ино нам простите для радости и молодости. Состареемся – научимся». При этом князь угощал мужчин чарой, а молодая должна была строго разбирать, кого и как потчевать. Старой гостье можно было подносить чару при всех: ей та чара не в укор. Молодую же гостью надо было «вызывать после обеда, будто на совет, да и тут одной подносить чару с поклоном и почетом: а то все делать в утай, чтобы было без зазора и без укора от злых людей».

После обеда княгиня наряжала стол с яствами сахарными, со сластями и вареньями, а князь должен был «знать свое дело: усаживать гостей у поставца и чествовать их напитками вдоволь, и по разсудку, на славу и на почесть».

По окончании пира молодые провожали гостей с почетом, всем и каждому кланялись за великую честь и били челом о «неоставлении напредки»⁵⁵.

«Русския свадьбы представляют самыя лучшия минуты в нашей семейной жизни. В эти краткие дни, но полные жизнию и наслаждениями, русские люди приветствуют в новобрачной чете грядущее поколение.

В эти счастливые дни родители испытывают вполне наслаждения за все семейныя горести и вместе с благословением передают детям все, что только было лучшего в их жизни. В эти дни юное поколение, дотоле беззаботное, лелеянное негой родителей, вступает в свои права и, с именем супружества, свыкается со всеми семейными обязанностями. Русские люди это семейное торжество назвали вторым земным почетом»⁵⁶.

Эта великолепная характеристика русской свадьбы нашла свое полное выражение в древних свадьбах наших царей. Это были, действительно, лучшие минуты в жизни не одних только молодых, но с ними вместе и в жизни Москвы и всего московского государства. Мы остановим внимание не на их семейном и государственном значении, но исключительно на бытовой стороне их, на тех обрядах, которыми обставлены были свадьбы московских царей. Верные лучшим заветам византийской и своей родной старины, наши предки старались выразить их в таких блестящих и торжественных формах, которые вполне отвечали их высокому представлению о свадьбе вообще и царской в особенности. Эти обряды начинались выбором невесты, продолжались в свадебных приготовлениях и в самом совершении брака и заканчивались пышными свадебными пирами.

Царская свадьба в древней Руси начиналась домашним советом, который держал царь с патриархом, митрополитом, другими высшими духовными лицами и властями, со своими боярами и думными людьми. Когда царь задумывал жениться, то он, обыкновенно, с «патриархом советовал, и со властями, и с бояры, и с думными людьми говорил, чтоб ему сочетаться законным браком». На этом совете царь получал благословение духовенства и приговор бояр начинать, с Божией помощью, святое дело и исполнить свое желание: «и патриарх и власти на такое доброе дело к сочетанию законныя любви благословили, а бояре и думные люди приговорили».

Получив благословение, царь начинал выбирать себе невесту. Выбор царской невесты был делом продолжительным и весьма нелегким. Дело в том, что царь сам выбирал себе девицу в невесты и в этом выборе руководился единственно своим личным усмотрением. Со стороны невесты не требовались ни знатность происхождения, ни близость ее родителей к царскому двору, ни богатство. Счастье стать царскою невестою обусловливалось исключительно красотой девицы, ее непосредственными личными достоинствами. Требовалось лишь одно, чтобы девица, при взгляде царя, пришлась ему по душе, а происхождение и состояние и все другие посторонние соображения в расчет не принимались. Поэтому царь не ограничивал своего выбора дочерями своих близких князей и бояр или семьями ближайших бояр московских, но искал себе невесту со всей своей вотчины, которой была вся Русь.

Такой выбор, естественно, требовал поголовного смотра всех девиц московского государства. Для этого в Москве составлялась царская грамота и посылалась ко всем помещикам Руси, разделенной для удобства на округа, с наказом, чтобы помещики везли всех своих дочерей-девиц в город для смотра. В областные и другие города царь посылал доверенных людей из окольничих и дворян с дьяками, которые, вместе с наместниками и воеводами, должны были пересмотреть всех девиц назначенного округа. Конечно, помещики, под опасением опалы, обязаны были отнюдь не укрывать своих дочерей и не мешкать привозом их в город. Когда царь Иван Васильевич готовился к первой женитьбе своей в 1546 году, то им были посланы такие грамоты в Новгород и Вязьму:

«От великаго князя Ивана Васильевича всея Руси в нашу отчину в Великий Новгород, в Бежицкую пятину, от Новгорода верст за сто и за полтораста и за двести князем и боярам.

«Послал я в свою отчину в Великий Новгород окольничаго своего Ивана Дмитриевича Шеина, а велел я боярам и своим наместникам князю Юрию Михайловичу Булгакову, да Василью Дмитриевичу, да окольничему своему Ивану смотрети у вас дочерей-девок нам в невесты. И как к вам эта наша грамота придет, и у которых у вас будут дочери-девки, и вы б с ними часа того ехали в Великий Новгород, и дочерей бы у себя девок однолично не таили, повезли бы в Новгород часа того не мешкая. А который из вас дочь-девку у себя утаит и к боярам нашим и наместникам, к князю Юрию Михайловичу и к Василию Дмитриевичу и к окольничему нашему Ивану, не повезет, и тому от меня быть в великой опале и в казни. А грамоту посылайте меж себя сами, не держав ни часу».

«В Вязьму и в Дорогобуж князем и детям боярским дворовым и городовым. Писал к нам князь Иван Семенович Мезецкой да дворцовый дьяк Таврило Щенок, что к вам послали наши грамоты да и свои грамоты к вам посылали, чтобы по нашему слову вы к ним ехали с дочерьми своими, а велел я им смотрети у вас дочерей, себе невесты. И вы де к ним не едете, дочерей своих не везете, а наших грамот не слушаете. И вы б однолично часа того поехали с дочерьми своими ко князю Ивану Семеновичу Мезецкому да к дьяку. А который из вас к ним с дочерьми своими часа того не поедет, и тому от меня быти в великой опале и в казни. А грамоту посылайте меж собой сами, не издержав ни часу».

На этом осмотре доверенные царя должны были выбирать самых красивых девиц и составить особую роспись. Красавиц этих к назначенному сроку нужно было доставить в Москву, и здесь их ожидал еще смотр, более подробный и тщательный, в присутствии самых близких к государю лиц и самого царя. «Московские государи, говорит Павел Иовий, – желая вступить в брак, повелевают избрать из всего царства девиц, отличающихся красотой и добродетелью, и представить их ко двору. Здесь поручают их освидетельствовать надежным сановникам и верным боярыням... Наконец, после долгаго и мучительнаго ожидания родителей, та, которая нравится царю, объявляется достойною брачнаго с ним соединения, прочия же соперницы ея по красоте, стыдливости и скромности, нередко в тот же самый день, по милости царя, обручаются с боярами и военными сановниками. Таким образом московские государи, презирая знаменитые царские роды, подобно оттоманским султанам, возводят на брачное ложе девиц большею частию низкаго и незнатнаго происхождения, но отличающихся телесною красотой».

Для выбора невесты великому князю Василию Ивановичу было записано 1500 девиц. При выборе третьей супруги царю Ивану Васильевичу «из всех городов свезли невест в Александровскую слободу, и знатных и незнатных, числом более двух тысяч». В Москве их размещали в особом доме, разделенном на отдельныя помещения, с 12 кроватями в каждом. Красавицы, свезенныя со всего государства, ожидали здесь своей участи. Одна из них, которая и сама была на смотре царя Ивана Васильевича, передала любопытныя подробности об этих днях своей жизни. Разсказ относился ко времени избрания царем третьей жены – Марфы Васильевны Собакиной, дочери новгородскаго купца. Царь повелел своим князьям и боярам дочерей своих, которыя к замужеству достойны, привезти всех в Москву. На пребывание им был устроен дом преизрядный, изукрашенный, со многими покоями; во всякой палате было 12 постелей, для каждой девицы особо. Все девицы в том доме и пребывали, ожидая царскаго осмотра.

В назначенное время царь приходил в тот дом в особливую ему изготовленную палату с одним зело престарелым боярином и садился на украшенном стуле. Те боярския и княжеския дочери, убравшись в лучшие свои девические уборы и дорогия платья, приходили пред царя по порядку, одна после другой, и покланялись до ног его. Царь всякой девице жаловал платок, расшитый золотом и серебром, унизанный жемчугом, бросая девице на грудь; и которая ему понравилась, ту и взял себе в жены, а всех остальных отпустил и пожаловал вотчинами и деньгами. Об этой церемонии, не ведая ее подлинно, – замечает записавший этот разсказ, – древние истории писатели многия плетаху лжи на великих царей российских, якобы они те заповеданные товары сами высматривали, и другия прочия басни лживыя слагаху по ненависти к российскому народу»⁵⁷.

Из привезенных красавиц царь сам выбирал себе самую лучшую, которая приходилась ему по душе. Свое решение царь выражал тем, что подавал избранной своей невесте платок и кольцо. Тотчас же после избрания царская невеста торжественно вводилась в царские хоромы, в которых и оставалась до времени свадьбы на попечении и под надзором ближних боярынь и своих государевых родственниц⁵⁸.

Это введение в царские хоромы сопровождалось особым обрядом наречения царской невесты. Для нее читалась особая молитва наречения, и на голову ее возлагался царский девичий венец, при чем невеста нарекалась царевной и ей давалось и новое царское имя. После этого дворовые люди «царицына чина» целовали крест новой государыне, а по Москве и по всем другим городам посылалась грамота с наказом, чтобы везде Бога молили о здравии новонареченной царицы, поминая на ектениях ее имя вместе с именем государя⁵⁹.

Когда таким образом царская невеста была избрана, царь отлагал всякие государские и земские дела, на время переставал их «правити и расправу чинити» и приступал к приготовлениям всего необходимого ко дню своей свадьбы. Эти приготовления совершались по исстари заведенному свадебному чину и касались всех подробностей предстоящего события.

Прежде всего царь со своими боярами и думными людьми держал совет, кого из бояр и из думных и ближних людей и из жен их назначить в какой свадебный чин со своей стороны и с царицыной. «И мысля о том многие дни», приказывал думным дьякам составить свадебные разряды и в них «росписать на роспись» всех лиц поименно, кому на «своей царской радости» быть в каком чину, и при этом объявить указ, чтобы все пожалованные в свадебные чины отнюдь не спорили о местах своих и не тягались с другими из-за своей знатности и родовитости, но чтобы все в чинах своих были «не по родам и не по чинам и не по местам, а где кому в каком чину указано быти, и тому потому и быти». При этом добавлялось, что если кто породой своей, или местом, или чинами в свадебном деле учинит смуту, «и в том свадебном деле учинится помешка, и того за ослушание и смуту казнить безо всякаго милосердия, а поместья его и вотчины его взять на царя». Вместе с этим указывалось тем свадебным случаем и впредь не пользоваться и в место себе не ставить его, не гордиться им и из-за него не ставить себя выше, а других поносить, – иначе тоже угрожала великая опала и наказание.

Все свадебные чины пользовались в свое время большим почетом и принимались за особую царскую милость к пожалованным на те или другие свадебные должности. Последних было довольно много, а количество исполнявших их лиц и еще больше.

Первое место между свадебными чинами занимал тысяцкий. Это звание считалось самым важным и самым почетным и предоставлялось царским родственникам или же первейшим сановникам. На свадьбе тысяцкий должен был неотлучно быть при женихе и водить его под руку во время переходов из одной палаты в другую. С течением времени посаженый отец занял место тысяцкого при женихе, а тысяцкий стал уже вторым лицом после него и «в поезду большим человеком».

Среди женских чинов первой была тысяцкого жена. Впрочем, особа с таким названием встречается только однажды на свадьбе великого князя Василия Ивановича. Она находилась безотлучно при невесте, чесала ей голову и осыпала жениха с невестой. На других свадьбах эти обязанности исполняли старшие свахи.

«Посаженый отец» занимал на свадьбе место отца новобрачных. Он был первым лицом на свадьбе, пользовался самым большим почетом, заседал в самом большом месте за столом и потому выбирался обыкновенно из царских родственников, а на свадьбах удельных князей посажеными отцами были сами цари. На первой свадьбе царя Иоанна Васильевича посаженым отцом был брат его князь Юрий Васильевич, а на свадьбах князей Юрия Васильевича и Владимира Андреевича – сам царь Иоанн Васильевич. Посаженый отец должен был сопровождать жениха из внутренних покоев в столовую избу и отсюда, получив известие о прибытии невесты в Грановитую палату, идти туда и посылать боярина звать государя в палату.

«Посаженая мать» выбиралась всегда из ближайших родственников. Она находилась всегда при невесте и сидела за столом в большом месте. На последних свадьбах она осыпала молодых и кормила государыню в сеннике кашей.

«Дружки» выбирались с жениховой и невестиной стороны, с каждой по два, иначе дружка и подружье. Чин их был таков: они созывали гостей на свадьбу, на свадьбе говорили речи от царя и от тысяцкого и рассылались с дарами от молодых. Когда жених, приготовившись к венчанию, выходил в Золотую палату, дружки посылались к невесте звать ее в Грановитую. В Грановитой палате, во время последних сборов к венчанию, старший дружка резал перепечу и сыр, а младший подносил их вместе с ширинками царю и гостям. При выходе жениха и невесты они шли впереди.

«Свахами» выбирались преимущественно жены дружек и также разделялись на старших и младших. Чин их был таков: «царицу укручивают⁶⁰, и оберегают, и платье надевают, и снимают». Они обязаны были неотлучно быть при невесте и всюду водить ее под руки, где ей приходилось ходить, и усаживать за стол и в сани.

Были еще две особо почетные обязанности – «выдавать» молодую и «вскрывать». Эти обязанности исполнял или посаженый отец или же ближайшие государевы родственники. Обряд выдавания совершался в первый день свадьбы, а вскрывания – во второй. Выдавали мужу молодую в дверях Грановитой палаты, когда молодые отправлялись в сенник. Вскрывали молодую в сеннике, подымая стрелой ее головной покров.

«Поезжане» выбирались из бояр, из детей боярских и дворян с их женами. Они ожидали у Красного крыльца выхода молодых к венчанию. Когда трогался свадебный поезд, одни из них ехали впереди, а другие следовали за санями невесты. Тот же порядок соблюдали и при обратном шествии. Для торжественности и многолюдства поезжан набирали всегда в большом количестве.

«Сидячие» бояре и боярыни выбирались со стороны обоих молодых, кажется, не для исполнения каких-либо обязанностей, а для почета. Они сидели за столами на особых почетных местах, выше других гостей.

«Конюший» исполнял одну из почетных обязанностей и выбирался из самых почетных бояр. В сопровождении особых приставленных к нему лиц, он подводил коня к Красному крыльцу, подавал его жениху, берег во время венчания и, приняв у Красного крыльца при обратном шествии, ездил верхом на государевом коне всю ночь с обнаженным мечом вокруг подклети, где почивали молодые.

«Ясельничим» бывал тоже боярин, к которому в помощь назначались дети боярские. Он ехал к Красному крыльцу в санях, в которых невеста отправлялась в собор к венчанию. Приставленные к нему дети боярские оберегали путь, чтобы никто не перешел между женихом и невестой. Когда невеста уходила в собор, ясельничий садился на ее место и берег сани. По возвращении к Красному крыльцу он отвозил их на Колымажный двор.

«Свечниками» назначались дети боярские. Они несли в собор свечи женихову и невестину.

«Фонарщики», из детей боярских, несли фонари над свечами молодых.

«Коровайники», тоже из детей боярских, во время поезда несли короваи на особых носилках, обитых золотым бархатом.

«Мовниками» назначались люди, особенно приближенные к государю. Когда, на второй день после свадьбы, новобрачный мылся в бане, они были с ним вместе. Одни из них обязаны были смотреть за топлением бани, другие наблюдали за водой, третьи мылись вместе с молодым, четвертые приходили в баню с платьем и поясом, пятые принимали у них платье и одевали новобрачного.

Был еще один весьма почетный свадебный чин – «сидельщик». Он выбирался или из родных государя, или из старейших бояр. Когда невеста ожидала жениха в Грановитой палате, сидельщик сидел около нее на жениховом месте. Пришедши в палату, жених сам поднимал его за руку со своего места.

Кроме этих свадебных чинов, были еще «носильщики», несшие в собор к венчанию ковер, подножие, сосуд с вином, скамейку и сголовье, и «держальщики», державшие во время свадебных церемоний осыпало, чару, гребень, три сорока соболей, кику, колпак и ширинки. Для исполнения этих обязанностей назначаюсь лица разных званий и чинов придворных.

Когда свадебные чины были назначены и им объявлены указы, во дворце начинались приготовления к свадебным торжествам. Для этого убирались некоторые палаты дворца и заготовлялись все предметы для свадебных обрядов.

Для выхода жениха приготовлялась брусяная изба или золотая палата. В ней жених ожидал повестки о том, что невеста уже ждет его на своем месте. Для встречи жениха и невесты и последних обрядов перед венчанием и для обеда после брака убиралась или Средняя, или Золотая, или Грановитая палата. Во всех назначенных для торжества палатах ставились иконы, столы и лавки. Самые палаты, а также и лавки, убирались коврами и другими материями. Полавошники первого наряда были суконные со львами, а второго – суконные же с разводами. Столы ставились особые для молодых и лиц, назначенных по наряду. Первый стол накрывался тремя скатертями, и на нем ставились перепеча и сыр, а на всех были хлеб и соль. Для обеда приготовлялись столы, кроме стола для молодых, прямой, кривой, приставок. Перед царским столом ставилось чертожное место для жениха и невесты. Оно убиралось бархатом, другими драгоценными материями и золотыми сголовьями.

Из предметов, необходимых для свадебных обрядов, приготовлялись два осыпала, свечи, фонари, головной убор невесты – кика с убрусом и фатой – ширинки, короваи, перепеча, каша и куря верченая.

Осыпала приготовлялось два. Одним осыпали молодых после убора невесты, а другим – при входе в сенник.

К свадьбе великого князя Василия Иоанновича велено было приготовить осыпало на золотом блюде, в трех местах его насыпать хмелю и на каждом месте положить по девяти соболей и по девяти платков бархатных, камчатных, атласных, с золотом и без золота, «и всякие девять платков были бы разных шелков, и отмерить те платки длиною в четверть с вершком аршина, да поперек в четверть». На тех же трех местах велено было положить по девяти «меньших пенязей, а были бы пенязи величиною с золотой, а иной и меньше». На второй свадьбе царя Михаила Феодоровича на блюдо положено было, кроме всего этого, по девяти белок, а пенязи взяты были восемнадцать золотых, а девять золотых угорских.

Кроме обручальных, для жениха и для невесты приготовлялись особые свечи. На второй свадьбе царя Михаила Феодоровича велено было государеву свечу приготовить в три пуда, а государынину в два пуда, а на первой свадьбе царя Алексея Михайловича изготовили государеву свечу в два пуда, а государынину в полтора пуда. На каждую свечу одевались обручи чеканные, широкие, золотые, а сами свечи обертывались еще соболями. Свечи эти бывали с молодыми в палатах и в соборе при венчании, а отсюда прямо вносились в сенник и ставились там в одной кади с зерновым хлебом. После свадебных пиров из них приготовлялась одна свеча и отдавалась в собор к местным образам. Свечи эти, как и обручальные, зажигались водокрещенской свечой. Для этих свечей приготовлялись особые фонари, которые несли над ними во время выходов.

Для головного убора невесты приготовлялась кика с фатой и убрусами, а для подарков со стороны невесты жениху и гостям – ширинки и убрусы, состоявшие из платков и полотенец, вынизанных жемчугом и расшитых золотом и шелками.

Короваи жениха и невесты пекли назначенные боярыни с особыми обрядами. На царских свадьбах короваи обшивались красной камкой, а государев коровай покрывался турецким золотым бархатом, а царицын золотым атласом. На короваях нашивались тридевять золоченых пенязей, «с одной стороны золочено и чеканено, с другой бело и гладко». На первой свадьбе царя Алексея Михайловича на короваи было положено еще по четыре пары соболей, по десяти рублей пара. Для короваев приготовлялись особые носила, обитые красным гладким бархатом.

Из яств для свадебных обрядов приготовлялись перепеча, каша и куря верченая. Перепеча приготовлялась из сдобного теста, в виде конуса с гранями. Она, вместе с сыром, хлебом и солью, приносилась раньше и ставилась на столе молодых. С обрядами варилась и каша для молодых, приносившаяся в фарфоровых горшочках, обернутых двумя парами соболей. Куря верченая готовилось тоже нарочито для молодых. Курица эта жарилась не на противне, а на вертеле.

Самого главного внимания требовало приготовление сенника, или холодного помещения для опочивания молодых. Убор сенника считался делом весьма ответственным и почетным и потому поручался особо приближенным боярам и боярыням.

На всех четырех стенах и над окнами изнутри и снаружи ставили по иконе Божией Матери. Стены сенника убирались материями и коврами. В четырех углах его втыкались четыре стрелы и на них вешались по сорока соболей и по калачу. На лавках по углам же ставили оловянники с медом. В левой стороне сенника приготовлялась постель. Она стлалась на тридевяти ржаных снопах, поверх которых клалось семь перин и бумажников, а также оголовья, или подушки бархатные, атласные и камчатные. Постель, в таком виде, покрывалась одеялом. Подле постели, в головах, ставили два изголовьица и на них полагали шапки государские. В ногах у постели расстилали ковер и на нем клали кунье одеяло и соболью шубу, а поверх покрывали их простыней.

Когда все постельные уборы приносили в сенник, то впереди шли с иконами Рождества Христова и Рождества Богородицы и, принесши их в сенник, ставили в головах у постели. Здесь ставили кадь, насыпали ее зерновым хлебом и после венчания ставили в нее свечи государя и государыни.

Все эти приготовления совершались особо назначенными лицами, с соблюдением особых обрядов, и последние из них оканчивались утром того дня, в который назначена была свадьба.

III

День царской свадьбы назначался после избрания невесты. Все свадебные торжества на языке того времени назывались государевой радостью. На совершение своей радости государи всегда испрашивали благословение у митрополита или патриарха.

Накануне свадьбы, вечером или же в самый день ее утром, государь-жених, в сопровождении своих бояр, окольничих, думных людей и дворян, торжественно выходил к патриарху или митрополиту в Успенский собор и в другие кремлевские храмы, чтобы попросить благословения Божия на предстоящую радость.

В Успенском соборе государь обращался к святителю с речью, в которой просил его благословить на вступление в законный брак и молить за него Господа. Святитель благословлял государя образом и отвечал ему речью.

5-го февраля 1626 года царь Михаил Феодорович пришел в Успенский собор и просил патриарха Филарета, своего отца, благословить его на вступление в брак с Евдокией Лукьяновной Стрешневой. Обращаясь к патриарху царь произнес:

«Великий государь наш, святейший патриарх Филарет московский и всея России! по воле Всеблагаго и Всесильнаго в Троице славимаго Бога нашего, и по совету и благословению вас, великаго государя отца нашего, и матери нашей великой государыни инокини Марфы Ивановны, производили мы сочетатися законному браку, по апостольскому преданию и святых отец правилам».

Патриарх Филарет, благословляя государя иконой, отвечал:

«Благочестивый и христолюбивый сын наш, великий государь, царь и великий князь Михаил Феодорович всея России! всемогущий и неизреченный в милости, в Троице славимый Бог наш, тебя, великаго государя, от чрева матери вашея, за благочестие царством прослави и почти вас; той и ныне прославит тя, великаго государя, причтитися законному браку, по апостольскому преданию и святых отец правилам, и подаст тебе, государю, и супруге, царице Евдокии, долготу лет живота вашего и благословит вас благословением последним, ему же несть пременения, и подаст вам благородная чада, яко же Аврааму и Сарре Исаака, Исааку Иакова, Иелкану и Анне чуднаго Самуила, и прочим древним отцам, Богу угодившим; и да узриши сыны сынов твоих и дщери дщерей твоих, и благочестивое царство соблюдет от всех ваших врагов ненаветно и распространит и умножит от моря до моря и от рек до конец вселенныя».

15 февраля 1648 года, вечером, царь Алексей Михайлович пришел в Успенский собор и так просил благословения у патриарха Иосифа на вступление в брак с Марией Ильиничной Милославской:

«Великий господин отец наш и богомолец святейший Иосиф, патриарх московский и всея России! по милости всеблагаго и всесильнаго в Троице славимаго Бога нашего, и по благословению и по совету вас, великаго господина, производили мы законному браку сочетатися, и день радости нашея быть завтра, и тебе, великому господину отцу нашему и богомольцу, нас, великаго государя, благословити сочетатися законному браку по апостольскому преданию и святых отец правилам, и тебе, великому святителю, о нас помолится».

Патриарх, благословляя государя образом, отвечал:

«Благочестивый и христолюбивый великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея России самодержец! Всемогущий, неизреченный в милости, в Троице славимый Бог наш, иже соблюдает вас, великаго государя, от чрева матери вашея и за благочестие царством прослави и почти вас, той и ныне благословит тя, великаго государя, причтитися законному браку по апостольскому преданию и святых отец правилам, и подаст тебе, государю, и супруге твоей, царице Марье Ильиничне, долготу лет живота вашего и благословит вас благословением крайним, ему же несть пременения, и подаст вам благородныя чада, яко же Аврааму и Сарре Исаака, Исааку Иакова, Иелкану и Анне Самуила, и прочим древним отцам богоугодившим, и да узриши сыны сынов твоих и дщери дщерей твоих, и благочестивое ваше царство соблюдет от всех ваших врагов ненаветно, и распространит и умножить от моря и до моря и от рек до конец вселенныя».

Когда вступали в брак удельные князья, то за благословением они ходили в Успенский собор вместе с великим князем, который и испрашивал у митрополита благословения жениху. Нужно заметить, что самая свадьба удельных князей бывала лишь с разрешения великого князя. Когда же подходил день ее, то он с женихом отправлялся в Успенский собор. Так, великий князь Василий Иоаннович перед свадьбой своего брата Андрея Иоанновича Старицкого, пришел с ним в собор к обедне. После обедни великий князь сказал митрополиту Даниилу: «Брат мой моложей, князь Андрей Иванович, хочет женитися», и просил благословить его на вступление в брак. Митрополит благословил великого князя и особо жениха.

Получив благословение, великий князь со своей свитой ходил в Чудов монастырь помолиться архангелу Михаилу и у раки святителя Алексия, в Вознесенский монастырь и в Архангельский собор поклониться у гробниц своих царственных предков и испросить их благословения на предстоящее великое семейное и государственное дело женитьбы.

Котошихин говорит, что накануне царской свадьбы бывает у царя стал на бояр и боярынь и на отца и мать невестиных. «И сидят, – говорит он, – царь с невестой своею за столом, а бояре и боярыни за разными особыми столами. И пред ествою царский духовник, протопоп, царя и царевну благословляет крестом и велит меж себя учинить целование. И потом бояре и боярыни царя и царевну поздравляют обручався. И евши и пив, царь царевну отпустит к сестрам своим попрежнему, а бояре и их жены разъедутся по домам».

В сам день свадьбы, с раннего утра, в Москве начиналось великое оживление. Отовсюду собирались во дворец гости и назначенные чины и спешили занять свои места и приступить к исполнению возложенных на них обязанностей. Многолюдство и общее возбуждение, конечно, не обходились без замешательств и суматохи. Но когда назначенные дьяки и бояре установили всех прибывших по местам и устроили все по наряду и чиноположению, царю немедленно докладывали, что приспело время исполнить светлую радость, и тогда начинался торжественный день свадьбы, и открывались великолепные обряды царской женитьбы. Эти торжества состояли из сборов в палатах, самого поезда к венчанию и пированию после совершения брака.

В царицыных хоромах происходило одевание невесты к венцу. Боярыни наряжали ее во все царственное одеяние, кроме короны, вместо которой на голову возлагали девичий венец. Изрядив царскую невесту, они сажали ее за стол, а с ней рядом садились все чиновные жены. Перед ними назначенные люди стояли со свечами, короваем и ширинками. Приготовившись совершенно, они ожидали повестки от царя.

Царственный жених в это время облачался в свой царский наряд. Царь Михаил Феодорович, на свадьбе своей с Евдокией Лукьяновной, нарядился в «кожух золотой аксамитной на соболях, да в шубу русскую соболью, крыта бархатом золотным, заметав полы назад за плеча, а пояс на государе был кованой золотой».

В таком же одеянии и царь Алексей Михаилович венчался с Марией Ильиничной, «а что бывало в прежних государских радостях, чтобы у шубы заметать полы назад за плеча, и того государь учинить не изволил, а в то место велел государь сделать у шубы ожерелье долгое, соболье, большое».

В это же самое время бояре и все свадебные чины, стольники, стряпчие, дворяне московские, дьяки, полковники, головы и гости наряжались в золотое одеяние.

Когда царь и весь его свадебный чин оканчивали свое одеяние, начинался выход жениха из хором, при чем великие князья выходили в брусяную столовую избу, а цари – в среднюю Золотую палату. Выход был торжественный и блестящий. Впереди шел царский духовник. Из поезжан шли первыми стольники и дворяне, бояре и дружки. За ними шел государь, поддерживаемый под руку тысяцким. За государем шли бояре, стольники и окольничие дворяне, – все в золоте, в черных шапках, в низаных воротниках стоячих и отложных. Войдя в палату, государь молился образам и садился на своем месте на лавке, на бархатном сголовье, а под ногами колодочка золотая. Сев сам, он приказывал посаженому отцу, тысяцкому и боярам сесть на большой лавке, а за ними приказывал сесть и поезжанам.

Посидев немного, государь посылал царевниных дружек за невестой с повелением идти ей на место в Грановитую палату.

Дружки, войдя в царевнины хоромы, молились образам и ударяли, по обычаю, челом царевне, при чем старший дружка говорил речь: «Великий государь царь и великий князь... всея России самодержец, велел тебе царевне... итти в Грановитую палату на место». Царевна, выслушав речь, поднималась с места и, помолившись иконам, начинала выход.

Выход царской невесты в Грановитую палату совершался по уложенному наряду, в таком же торжественном порядке, как и выход жениха-царя.

Из своего терема царевна шла проходною палатой и через постельное крыльцо входила в Грановитую палату. Впереди всего шествия выходили свечники, коровайники и фонарщики в золотых терликах на соболях, выданных с казенного двора, в черных лисьих шапках, опоясанные золотыми кушаками; за ними стряпчие, в золоте и черных шапках, несли свечи обручальные и богоявленскую; за ними думный дьяк нес осыпало, и шли царевнины дружки. Впереди царевны шли по сторонам пути окольничий и дьяк и оберегали путь невесты, чтобы его никто не переходил; за ними, перед самой невестой, шел протопоп благовещенский или рождественский и кропил путь святою водой. Саму царевну вели под руки две большие свахи, да около нее по сторонам шли две боярыни для бережения. За невестой шли сидячия боярыни, и одна из них несла царевнину кику. За боярынями постельницы несли на золоченых блюзах убрисцы и ширинки.

Войдя в Грановитую палату, протопоп кропил святой водой чертожное место, и свахи, сняв сорок соболей и дав их держать дьяку, сажали царевну на ее место, а около нее на царевом месте садился назначенный сидельщик. Около невесты садились старшия чиновныя жены, а боярыни садились на лавку за большим столом. Свечники становились против царского места, а фонарщики, коровайщики и с ширинками становились на левой стороне, «поотодвинувся подале».

Когда все устраивались на своих местах, один дружка отправлялся к царю объявить, что царевна со всем чином в палату пришла, и все устроились. Государь, выслушав известие, посылал в Грановитую палату посаженого отца, которому полагалось сидеть на большом месте, и с ним бояр сидячих.

Посаженый отец, войдя в палату, кланялся образам, которые были на всех сторонах, и, челом ударя царевне, садился за столом на лавке в большом месте, выше матери посаженой. Сидячие бояре занимали места на скамьях за столом против боярынь.

По свидетельству Котошихина, в это время дружки благословлялись у посаженых отца и матери ехать «по новобрачную невесту», за ними благословлялись весь чин и царь, и отец и мать благословляли их словом: «Благослови Бог». Начинался торжественный выход царя в Грановитую палату.

Впереди шли бояре, благовещенский протопоп с крестом, и недельный крестовый поп со святой водой, которой кропил царский путь. Тысяцкий вел государя под руку, за ним стольник нес колпак, и шли стольники и стряпчие.

Войдя в палату, протопоп благословлял крестом царя и весь свадебный чин и говорил: «Достойно есть». Дружка в это время поднимал с государева места сидельщика, и государь, помолившись иконам, садился на чертожное место около невесты и приказывал всем садиться по своим местам.

Посидев немного, государь приказывал священнику говорить молитву покровению главе, после чего свахи приступали к последнему убору невесты. Держалыцики передавали свахам чару и гребень. Большая сваха брала гребень и, обмакнув его в чару, в которой было вино или мед, чесала голову жениху и невесте. После этого она одевала на голову невесты кику, покрывала ее фатой и убрусом. Покрыв невесту, она брала осыпало и осыпала хмелем жениха и невесту и опахивала их сороком соболей. Когда все обрядности с убором молодых были окончены, зажигались свечи государя и невесты богоявленской свечой.

Государев больший дружка подходил после этого к посаженым отцу и матери и благословлялся у них резать сыр и перепечу. В это время царевнин больший дружка подносил государю от невесты убрусцы, а также коровай, перепечу и сыр, а меньший царевнин дружка подносил ширинки и перепечу боярам и боярыням, поезжанам и всем гостям. В это же самое время отправлялись подарки от невесты патриарху или митрополиту и всем царским родственникам. После раздачи даров дружка снимал со стола первую скатерть, завертывал в нее коровай, сыр и перепечу и, запечатав ее печатью, отдавал для хранения ключникам.

Котошихин несколько иначе передает эти обряды Грановитой палаты, последние перед отправлением к венцу. «А как царь и царевна сядут на место на одной подушке, – говорит он, – и потом сядут и бояре, и весь свадебный чин по своим местам за столы, и учнут пред царя и пред царевну, и пред свадебный чин носити есть стольники и ставити ествы по одному блюду на стол, а не все вдруг. И в том столе, где сидят бояре и боярыни, ставится одной ествы блюд по пяти, потому что иные сидят от первых людей один от другаго вдали. А как еству испоставят, и в то время, встав, духовник начнет пред ествою говорити молитву «Отче наш»; а соверша молитву, садятся по местам. И потом дружки и поддружья учнут благословлятися у отца ж и у матери новобрачной косу чесати, а протопоп и свадебный чин начнут ести и пити, не для того, чтоб досыта наесться, но для чину такого. А пред царя есть ставят и разрезывают и отдают с стола, а он не ест. И в то время, как у новобрачной косу расчешут, дружки благословляются у отца и у матери новобрачную крутити, и они потому ж благословляют словом. А как начнут косу чесати и укручивати, и в то время царя и царевну закроют покровом, и держат покров свечники, а косу расчесывают свахи и укручивают. Да в то ж время перед царем стоит на столе, на большом блюде, хлеб да сыр. И тот хлеб и сыр начнут резать и класть на тарелки, да сверх того хлеба и сыра на те же тарелки кладут дары, ширинки от новобрачной по росписи, и подносят наперед священнику да отцу и матери невестиным, да тысяцкому, потом царю, и поезжанам, и сидячим боярам и боярыням, и дружки себе, и свахам, и конюшему, и дворецкому, и чинам их, по росписям же. А укрутя новобрачную покроют покровом тем же, которым были закрыты, а на том покрове вышит крест. А венец девичий бывает снят и отдан в сохранение. Также и к царскому отцу и матери, и к царевнам, и к сидячим боярам и боярыням, хлеб и сыр и дары посылают с невестиным дружкою, а к патриарху белаго полотна, сколько доведется. А бывают те дары – ширинки тафтяныя белыя, шиты кругом золотом и серебром, около кисти золото с серебром, а иные золото и серебро с шелком. И после того окручения, из-за третьей ествы, протопоп, встав из-за стола, учнет говорити по обеде молитву, и потом у отца и матери учнут благословлятися царю с царевной и с поездом идти к венчанью, и они их благословляют».

IV

По окончании всех обрядов царь поднимался со своего места. Посаженые отец и мать благословляли образами жениха и невесту, а родители невесты прощались с ней и отдавали ее «царю в руки». Протопоп благословлял крестом царя, царевну и весь свадебный чин, и тотчас же открывался свадебный поезд к венчанию.

Торжественный и великолепный выход царя к венчанию приветствовался колокольным звоном по всей Москве, в которой в это же время начинали «во всех церквах Бога молити о здоровье царском и о царевнине и о сочетании законнаго брака».

На великокняжеских свадьбах отправлялся в собор сначала один жених, а потом уже невеста. На царских свадьбах жених и невеста вместе отправлялись в собор. Впереди их шли стряпчие и устилали путь камками красными и желтыми. У красного крыльца жениха ожидал конь, на котором сидел конюший, а для невесты были приготовлены сани, в которых сидел ясельничий. Когда государь сходил с крыльца, к нему подводили коня, и он верхом отправлялся в собор. Впереди ехали поезжане в большом числе, дружки, и близ государя – тысяцкий. Конюший со своим чином шел пешком за государем. Здесь же шли по сторонам дети боярские, оберегавшие путь, чтобы никто не перешел между государем и царевной. Невеста ехала в санях, обитых золотыми атласами. Против нее, в тех же санях сидели все четыре свахи. За санями, для береженья, шел ясельничий со своим чином.

Во главе всего поезда шел протопоп с крестом, и несли короваи и свечи с фонарями.

Подъехав к южным дверям Успенского собора, выходящим прямо на площадь против собора Архангельского, царь сходил с коня, а невеста оставляла сани, и вместе шли в церковь в широкие красные двери, «что от Архангела». Впереди их шли тысяцкий и дружки, большие свахи вели под руки царевну, а меньшие шли за ней; бояре, написанные перед государем, замыкали шествие. Конюший садился на аргамака, ясельничий – в сани, а дети боярские оберегали путь, чтобы никто не перешел между государевым аргамаком и царевниными санями.

В соборе жених и невеста становились посредине против царских дверей, на месте амвона, который на это время убирался. Под ноги подстилали камку и сорок соболей. Со свечами становились с правой стороны у патриаршего места, а с короваями – с левой. У левого же столпа приготовлялась скамья, покрытая золотым ковром, с сголовьями из красного бархата с золотом. На сголовьи полагали сорок соболей, а под ноги подставляли две колодочки, обитые бархатом.

Великих и удельных князей венчали митрополиты. Со времени царя Михаила Феодоровича царские свадьбы стали венчать протопопы, большей частью благовещенские. На клиросах пели дьяки царские по строкам, а иногда и их не было, и обязанность чтеца и певца исполняли диаконы и ключари соборные.

На великокняжеских свадьбах жених, войдя в церковь, становился на правой стороне ее, а невеста, приезжавшая после жениха, становилась на левой. Митрополит, приступая к совершению таинств брака, подходил к жениху, брал его за руку и ставил посредине собора на камке и соболях. Потом также подходил к невесте и также ставил ее рядом с женихом. Начиналось венчание.

По сведениям Котошихина, во время венчания жениха с правой стороны поддерживал дружка, а невесту с левой поддерживала сваха. Около них боярин держал вино в стеклянном сосуде. На великокняжеских свадьбах этот сосуд, после того как жених и невеста выпивали из него вино, жених топтал ногами. На свадьбе великого князя Василия Ивановича с княжною Еленой Васильевной Глинской было в наряде написано по этому поводу: «И как митрополит дает пити вино великому князю и княжне, и как еще великий князь будет допивать вино, и он ударит скляницу о землю и ногою потопчет сам, а иному никому не топтать, опричь князя, а после венчания, собрав, кинуть в реку, как прежде велось». Цари Михаил Феодорович и Алексей Михаилович на своих свадьбах приказывали протопопу отнести скляницы в алтарь.

По окончании церковного венчания молодых сажали рядом на скамье, и на великокняжеских свадьбах тотчас же начинались поздравления от митрополита, родных и бояр, а певчие в это время пели многолетие. На царских свадьбах, когда молодые усаживались на скамье, протопоп подходил к ним и поучал их «как жити: жене у мужа быти в послушестве и друг на друга не гневатися, разве некия ради вины мужу поучати ее слегка жезлом, зане же муж жене, яко Христос глава на Церкви; и жити бы в чистоте и богобоязни, неделю, и среду, и пяток, и все посты постити, и Господские праздники и в которые дни прилунится праздновати апостолам и евангелистам и иным нарочитым святым греха не сотворили, и к церкви б Божией приходили и подаяние давали, и со отцем духовным спрашивались почасту, той бо на вся блага научит». После поучения протопоп брал царицу за руку и отдавал ее мужу, и приказывал им меж себя учинить целование, а потом сам и весь свадебный чин поздравляли царя и царицу «венчався». По окончании венчании свадебный поезд возвращался во дворец в прежнем порядке. Когда царь сходил у Красного крыльца с аргамака, конюший садился на него и отправлялся к сеннику, вокруг которого должен был ездить всю ночь с голым мечом.

На свадьбах великокняжеских жених с невестою разлучались при входе во дворец. Жених шел к себе завтракать, а невесту боярыни уводили в терема. После завтрака князь в сопровождении многочисленной свиты отправлялся по московским монастырям. Вернувшись с богомолья, он приказывал всем боярам и чинам и царице идти к свадебному столу. Когда занимали свои места, князь сам входил, садился на свое место, и на стол тотчас же подавали куря верченая и ставили перед новобрачными. Больший дружка снимал скатерть, обертывал ею куря, вместе с калачом и солонкой, и относил в сенник к постели. После этого князь приказывал ставить на столы яства. В свадебном наряде великого князя Василия Ивановича было указано: «Яства подавать по наряду, с благочинием и со вниманием. И кому довелось подавать яствы, и те говорят яствам по одиночке молитвы, и кому подавать, те говорят милостивыя речи великаго князя. И как с яствами пойдут к боярам и детям боярским, и им поступать по старому обычаю. И как пошлет великий князь с меды и вины фряжскими, и тогда не чинить споров, быть во всем, как велось изстари, без спору, а желать во всем добра великому князю до полна».

На царских свадьбах тотчас же после венчания начинался свадебный пир, а свадебное богомолье совершалось на второй день. Когда все усаживались за столами, царь приказывал подавать кушанья. После третьего кушанья перед молодыми ставилось куря верченая и, по старому обычаю, отправлялось с сенник. Тотчас и молодые вставали из-за стола и в сопровождении тысяцкого, дружек и свах шли в сенник. В дверях палаты происходил обряд выдавания молодой мужу.

На свадьбе старицкого князя Андрея Иоанновича выдавал новобрачную княгиню великий князь Василий Иоаннович и при выдавании говорил речь: «Брат Андрей! Божиим изволнением и нашим жалованьем велел Бог тебе жениться, понята княгиню Ефросинию; и ты, брат Андрей, свою жену, княгиню Ефросинию, держи по тому, как Бог устроил».

На второй свадьбе царя Михаила Феодоровича выдавал царицу боярин Иван Никитич Романов и, остановись в дверях, говорил речь: «Великий государь царь и великий князь Михаил Феодорович всея России! По воле всемогущаго и всесильнаго в Троице славимаго Бога, и по благословению отца твоего великаго государя святейшаго патриарха Филарета Никитича, московскаго и всея России, и матери твоея великия государыни инокини Марфы Иоанновны, изволил ты, государь, по преданию апостольскому и святых отец правилам, сочетатися законному браку в наследие вечно вашему царскому роду, в обладание великих государств ваших, а поняти за себя царицу и великую княгиню Евдокию Лукьяновну. И ты, великий государь, свою царицу, а нашу государыню, приемли и держи, как человеколюбивый Бог в законе нашем истинныя христианския веры устроил, и апостолы и святые отцы предаша».

После выдавания, сопровождавшие провожали молодых до сенника. В сеннике посаженая мать одевала на себя соболью шубу мехом вверх и осыпала новобрачных хмелем.

На свадьбе великого князя Василия Иоанновича было уложено: «В те поры большая сваха да дружки, развернув скатерть, кормят великаго князя и великую княгиню курем; и как поедят куряте, и великий князь велит всем идти». На царских свадьбах, тотчас же после осыпания, бояре и боярыни возвращались в Грановитую палату, и там мужчины продолжали обед, а боярыни шли в царицыны хоромы.

Спустя некоторое время, царь приказывал звать в сенник посаженых отца с матерью, тысяцкого, дружек, свах и ближних бояр. В сенях, перед сенником, бояре кормили государя, а в сеннике боярыни кормили молодую царицу. На свадьбе царя Алексея Михаиловича «в те поры подавано было к государю в сенник квас в серебряной дощатой братине, да с кормоваго дворца приказных еств: попорок лебедин под шафранным взваром, ряб окрашиван под лимоны, потрох гусиный; да государыне царице подавано приказных еств: гусь жаркий, порося жаркое, куря в калье с лимоны, куря в лапше, куря во щах богатых; да про государя и про государыню подаваны хлебенныя ествы: перепеча крупичатая в три лопатки недомеров, четь хлеба ситнаго, курник подсыпан яицы, пирог с бараниной, блюдо пирогов кислых с сыром, блюдо жаворонок, блюдо блинов тонких, блюдо пирогов с яицы, блюдо сырников, блюдо карасей с бараниной».

После угощения молодых в сеннике, гости продолжали пир в Грановитой палате; царь приказывал боярам после пира ехать к себе домой, а на завтра быть к нему во дворец к обеду.

Второй день молодых начинался баней. Баню топили с особыми обрядами, под присмотром особо назначенных бояр. В баню великие князья посылали удельным подарки, состоявшие из платья княжеского. Цари Михаил Феодорович и Алексей Михаилович на своих свадьбах в бане же кушали сами и жаловали своих бояр ествами и посылали им романею в кубках.

После бани молодые приходили в сенник, и здесь происходил обряд вскрытия невесты: посаженый отец поднимал покров, который был на голове молодой царицы. Государь тогда приказывал видеть царские и царицыны очи всем окольничим и думным людям. Видеть светлые царские очи считалось великой честью и великим пожалованием. Бояре при этом поздравляли молодых, а после поздравления кормили их кашей.

На свадьбе царя Михаила Феодоровича с того времени, как он пошел в баню, во весь день и ночью на царском дворе играли в сурны и в трубы и били по накрам. Царь Алексей Михаилович «на своей государевой радости накрам и трубам быти не изволил. А велел в государские столы, вместо труб и органов и всяких свадебных потех, петь своим государевым певчим дьякам, всем станицам, переменяясь, строчные и демевственные большие стихи из праздников и из триодей драгия вещи, со всяким благочинием. И по его государеву мудрому и благочестивому разсмотрению бысть тишина и радость и благочестие всякое, яко и всем ту сущим дивиться и возсылати славу превеликому в Троице славимому Богу, и хвалити и удивлятися его царскаго величества разуму и благочинию».

После завтрака в сеннике цари отправлялись на богомолье по московским церквам и монастырям. Возвратившись с богомолья, царь отправлялся в Грановитую палату и начинал свадебный обед для гостей своих. Во время обеда перед царем стояли дружки, а перед царицей – свахи. Гости сидели за столами, сообразно с чинами, в шубах и шапках, в охобнях и терликах.

На свадьбе царя Алексея Михайловича царица Мария Ильинична не была за царским столом, но в своих хоромах угощала таким же обедом боярынь.

На третий день бывал такой же обед в Грановитой палате, после которого царь жаловал бояр овощами «по целому блюду, а иным и по два».

Четвертый день свадьбы назначался для столования духовных лиц и общего челобитья царю. Царь в сенях встречал патриарха и, получив благословение, провожал его в палату. Войдя в палату, царь и патриарх занимали свои места. Патриарх потом благословлял государя крестом и образом и подносил ему дары. За патриархом поздравляли государя и подносили ему лары все духовные лица, а за ними бояре, думные люди и гости. Из палаты государь с патриархом и со всеми гостями шел в царицыны хоромы, где происходило такое же поздравление царицы и поднесение ей даров.

Столование для патриарха и духовных лиц происходило в Грановитой палате «без свадебных чинов, а взвары и овощи подавали государю и в столы ставили по свадебному обычаю».

Четвертым днем оканчивались свадебные пиры и веселье. Все свадебные торжества и обряды оканчивались посещением молодыми царем и царицею московских монастырей, кормлением и раздачей милостыни чернецам, а также хождением по богадельням и тюрьмам и раздачей в них царской милостыни⁶¹.

(Из истории московской Руси)

(По поводу кончины императора Александра III)

Печальное событие, так преждевременно посетившее Россию, страшным горем поразило каждое русское сердце. У нас на глазах неподдельные выражения самой искренней и тяжелой скорби Москвы. Отовсюду, со всех концов великой Руси, идут сообщения о столь же горячих заявлениях народной скорби. Нет города и села, нет самой захолустной деревни, где бы не отозвалось общенародное горе. Даже более: именно в этих глухих углах необъятной Руси проливаются самые искренние народные слезы, оплакивающие помазанника Божия, милостью которого живет и благоденствует Русь.

Русский народ искони привык благоговеть перед своими самодержцами, благоговеть перед всесильной и благой десницей Провидения, поставившей их на счастье и славу подданных и возложившей на них тяжелый крест правления народом. В своем благополучии русский народ видит благословение Божие, почившее на царе и на всем его царствовании за те труды и подвиги, которые он самоотверженно несет, как страж и отец своего народа. Благословенное царствование – значит угоден Богу Его помазанник. И мы видели, как живо и горячо отозвалась вся Русь, лишь только до слуха ее донеслась печальная весть о болезни царя. Все интересы умолкли, лишь молитва об исцелении государя занимала всех и везде. В этой горячей молитве с замечательным единодушием слились все русские люди в одну великую семью и со всею очевидностью показали, что благоговейная любовь к царю стала плотью и кровью русского человека, что жив еще стародавний истинно русский взгляд не только на благоденствие, но и на саму жизнь русских людей, как на Божие благословение царя. И если Господу не угодно было продлить драгоценную жизнь Своего помазанника, то истинно блаженная кончина его дает великое утешение верующему сердцу, как несомненное свидетельство того, что царь наш был праведник, и что за тот великий подвиг, который он смиренно и верно нес во всю свою жизнь, Господь послал ему христианскую кончину. И теперь вся Русь, покорна всемогущему Промыслу, слезно молится, чтобы Господь успокоил чистую душу царя в Своем вечном царстве, а кто может, спешит поклониться его гробу. И опять – не без Божия указания шествие царского гроба проходит из конца в конец великого царства, на время останавливаясь в самом святилище православной России – в московском Кремле, среди гробниц незабвенных предков почившего царя, в Архангельском соборе.

Невольно мысли переносятся к тому далекому прошлому родной истории, когда только-что укрепилась на Руси самодержавная власть государей, и в событиях переживаемой скорби узнает великие заветы родной старины.

Зимой 1584 года заболел царь Иван Васильевич Грозный. Болезнь была упорная. Никакие лекарства не помогали. Больной царь возлагал надежду только на милость Божию и просил всех молить Его милосердие. От своего имени разослал он грамоты по всем монастырям и в них просил молиться о его здоровье. Царь писал: «В великую и пречестную обитель, святым и преподобным инокам, священникам, диаконам, старцам соборным, служебникам, клирошанам, лежням, и по кельям всему братству, преподобию ног ваших касаясь, князь великий Иван Васильевич челом бьет, молясь и припадая преподобию вашему, чтобы вы пожаловали о моем окаянстве соборно и по кельям молили Бога и Пречистую Богородицу, чтобы Господь Бог и Пречистая Богородица, ваших ради святых молитв, моему окаянству отпущение грехов даровали, от настоящия смертныя болезни свободили и здравие дали; и в чем мы перед вами виноваты, в том бы вы нас пожаловали простили, а вы в чем перед нами виноваты, и вас во всем Бог простит».

В 1597 году, в самый вечер праздника Крещения Господня, сильно занемог сын и преемник Грозного, царь Феодор Иоаннович. Тотчас же, в самую полночь он велел позвать к себе «отца своего и богомольца «патриарха Иова, со всем освященным собором. Но прежде чем пришел к нему патриарх, благочестивый и царь удостоился видения: перед смертным одром его предстал светлый муж в святительском одеянии и повелевал царю идти за собой. Больной просиял неземною радостию и велел патриарху поскорее совершить таинство елеосвящения. Едва кончили таинство – и царь «начал приближаться к исходному часу». Ясно видя свой конец, он велел патриарху исповедать его и причастить святых тайн и тотчас же по принятии тела и крови Христовых «отыде ко Господу», «тогда убо просветися лицо его яко солнце». В это время мерно и тихо три раза прозвучал большой колокол с кремлевской колокольни, и Москва с глубокой скорбью приняла печальную весть: и всенародное множество начали искренно и «неутешно плакати, все велегласно кричаще и слезами землю поливающе». И эти слезы были искренни, хотя народ еще и не знал, что царь никому не оставил своего царства, так как все любили кроткого и благочестивого Феодора Иоанновича.

Еще трогательнее и глубже было народное горе, когда приходилось ему переживать кончину возлюбленных царей благословенного дома Романовых. Горестные события таких печальных моментов неизменно запечатлены глубокой верой и искренней преданностью воле Божией и святой Его Церкви и благоговейными чувствами любви народной к своему царю.

Весной 1645 года опасно заболел первый государь из дома Романовых, Михаил Феодорович. Тотчас же к больному были приставлены иноземные доктора: Венделин Сибелиста, Иоганн Белоу и Артман Граман. В апреле они осмотрели воду и нашли, что желудок, печень и селезенка, по причине накопившихся в них слизей, лишены природной теплоты, и оттого понемногу кровь водянеет и холод бывает. Решено было лечить государя чистительными средствами. Ему давали составное ренское вино с разными кореньями и травами, предписали умеренность в пище и питье, запретили ужинать и пить холодные и кислые питья. Однако леченье не помогало. Царь постепенно изнемогал. В конце мая снова смотрели воду, и она оказалась бледна, «потому что желудок, печень и селезенка безсильны от многаго сиденья, от холодных напитков и от меланхолии, сиречь кручины». Царю снова велели давать чистительные составы и мазать желудок бальзамом. 12 июля, в день своего ангела св. Михаила Малеина, царь пошел к заутрени, но силы видимо его уже оставили и с ним в церкви случился припадок. Больного на руках принесли в хоромы, и в тот же вечер болезнь усилилась. Царь начал стонать, жалуясь, что внутренности его терзаются. Изнемогая от страданий, он призвал к себе царицу, шестнадцатилетнего сына Алексея Михайловича с дядькой его Борисом Ивановичем Морозовым и патриарха. Патриарх поклонился царю, благословил его, и умирающий начал трогательное прощание с царицею, благословил сына на царство и сказал Морозову: «Тебе, боярину нашему, приказываю сына и со слезами говорю: как нам ты служил и работал с великим веселием и радостию, оставя дом, имение и покой, пекся о его здоровье, научении страху Божию и всякой премудрости, жил в нашем доме безотступно в терпении и безпокойстве тринадцать лет, и соблюл его как зеницу ока, – так и теперь служи». Причастившись св. тайн царь Михаил Феодорович во втором часу ночи «оставя земное царство, отиде в вечное блаженство небеснаго царствия». Печальная весть об этом скорбном событии со слезами была принята русским народом «и мног бысть плач христианам московскаго государства».

Такую же скорбь вызвала и кончина преемника и сына его, царя Алексея Михайловича. Сей государь опасно занемог в начале января 1676 года, 28 числа; почувствовав приближение своей кончины, он приобщился св. тайн, особоровался маслом и позвал к себе всю семью свою, патриарха и приближенных вельмож. Когда собрались все к умирающему царю, он велел поднять себя с постели и тогда начал высказывать свои последние распоряжения. Подозвав к себе царевича Феодора Алексеевича, он, в присутствии своего дома и вельмож, повелел патриарху Иоакиму вручить державу московскую царевичу Феодору и взяв крест, в котором было древо креста Господня, благословил он сына на царство московское, поручив затем другого своего сына, царевича Петра, близким своим боярам: К. П. Нарышкину, П. И. Прозоровскому, Ф. А. Головину и Г. И. Головкину и особым заботам царевича Феодора. Устроив таким образом царство и семью свою, царь простился с предстоящими и обратился к последним заботам о душе своей. Последними делами его земной жизни были дела милосердия. Он повелел отворить все темницы, «разрешити узилища» и отпустить узников. Ссыльным повелел дать свободу, долги царские все простить, а за содержащихся в тюрьмах по частным долгам повелел заплатить за всех из своей казны царской. Приготовившись так по-христиански к своему часу, царь Алексей Михайлович тихо отошел к Господу в 4-м часу ночи, с субботы |на воскресенье с 29 на 30 января 1676 года. Я тогда же, как сказано в современной записи, «по благословению и по приказу блаженныя памяти великаго государя царя великаго князя Алексея Михаиловича, всея великия, и малыя, и белыя России Самодержца, в духовном чину, отец его государев и богомолец, патриарх московский и всея России, со всем освященным собором его великаго государя царя и великаго князя Феодора Алексеевича всея великия, и малыя, и белыя России Самодержца, на его царский престол благословил. И, за Божиею помощию, он, великий государь, царь и великий князь Феодор Алексеевич всея великия, и малыя и белыя России Самодержец, учинился на московском и на киевском, и на Владимирском государстве, и на всех великих преславных государствах Российскаго царствия великим государем, царем и великим князем, всея великия, и малыя, и белыя России Самодержцем». И все подданные тот час же, при отце духовном и властяхи перед св. евангелием, «веру учинили на том», что им ему, государю, «служите и прямити, и во всем всякаго добра хотети безо всякия хитрости, и быти им в его государском повелении так же, как были при отце его, государеве...»

Когда печальная весть распространилась по Москве, тотчас же все ее население, бояре и ближние люди, дворяне, полковники и приказные люди, «и несчетное число народа людей», устремилось в Кремль «с великими неутешными слезами и воплем», и все «зело многослезно плакали и рыдали с великим стенанием и воплем».

Когда скончался царь Феодор Алексеевич, скорбные чувства царской семьи народа нашли свое выражение в стихотворной форме, в виде Плача и Утешения каждого отдельного члена царской семьи, особо от великой, малой и белой России двуглавого орла, воина и особой эпитафии. Утешение великой России начиналось следующими стихами:

Россие великая, славная державо,

Россие великая, всех Россиян славо!

Престани от слез твоих, отрини скорбь многу.

Дар Божий есть Феодор, тем же отдан Богу

Почто мя со мертвыми плачеши живаго,

Жив Господь, живу и аз у Него Самаго и т. д

Когда скончался царь Алексей Михаилович, первое известие об этом печальном событии дано было патриарху⁶². Патриарх велел трижды ударить в большой кремлевский колокол, «чтобы все люди ведали». В дворце, между тем, после омовения, облачили тело государя во все царское одеяние и положили в гроб. По словам Котошихина, московского царя полагали во гроб во всех царских одеждах и короне, а гроб бывал деревянный, обитый в середине вишневым бархатом, а снаружи «червчатым» Тотчас же по кончине царя, – говорит он, – приказывали в Москве и по всем городам русским в церквах и монастырях до шести недель поминать усопшего и «поставляти кутию» ежедневно, и на эти поминания посылались деньги по всем церквам и монастырям из царской казны. Кроме того, у царицы или у царевичей, в третий, двадцатый и сороковой дни, бывал поминальный стол для патриарха, властей и бояр, а в других городах и в монастырях раздавали милостыню духовенству и нищим.

Патриарх, получив известие о кончине царя, начинал свои приготовления к погребению. Он рассылал грамоты к митрополитам, архиепископам, в монастыри к архимандритам и игуменам, и в этих грамотах созывал их всех на царское погребение.

В день погребения, в девятом часу утра, перед обедней, начался благовест в большой колокол к выносу гроба во храм. В Успенском соборе собрались все духовные лица, с патриархом во главе, и после облачения пошли с крестным ходом во дворец.

При пении надгробных песней и колокольном звоне открылся вынос тела царя Алексея Михайловича из дворца в Архангельский собор. Гроб несли комнатные царские стольники. Тело в гробу покрыто было царским платном из золотой бархатной парчи, «по нем травы, шелк червчат да зелень» с жемчужным кружевом. Поверх платна гроб покрыт был золотой парчой, а по ней «коруны и травы золоты с серебром». Гробовая крышка покрыта была «объярью по алой земле», а по ней полосы серебряные, «меж полос травы золотыя».

Из деревянных хором тело государя несли в передние сени на рундук, а с рундука в проходныя сени, что перед Золотою палатой государыни царицы, и на постельное крыльцо. На постельном крыльце гроб государя поставлен был на сани, обитые малиновым бархатом, а на санях несен был постельным и Красным крыльцом в собор св. Архангела Михаила. Гроб и сани прикрыты были еще особым золотым парчевым покровом. Эти покровы все и царское платно отдавались после погребения в Архангельский собор «по государе в вечный помин».

Шествие с гробом было и трогательно и величественно. Впереди несли хоругви, за ними шло множество диаконов в облачениях, за ними несли гробовую крышку. За крышкой шел длинный ряд священников, а за ними несли запрестольные кресты и иконы, и шли певчие, дьяки государевы и патриаршие и пели нагробное пение. Далее шли соборные священники и протопопы, игумены, архимандриты, епископы, архиепископы, митрополиты и сам великий господин святейший Иоаким, патриарх московский и всея России. За патриархом несли икону, которая была у гроба, и сам гроб. За гробом стольники несли в креслах Феодора Алексеевича, который был в «смирном», траурном платье, а кресло было обито черным сукном. За государем шли царевичи касимовские и сибирский и бояре в черном платье, а потом дворяне несли в санях царицу Наталью Кирилловну. На ней был черный суконный покров, и сани ее были обиты таким же сукном. За государыней шли боярыни в черных же платьях.

Перед Архангельским собором стольники сняли гроб с саней, внесли в собор и поставили на приготовленном месте среди собора. Началась заупокойная литургия, которую совершал патриарх со всем освященным собором.

После литургии те же лица совершили чин погребения. Молитву прощения сам патриарх вложил в руку царя, и, после надгробного пения, бояре, окольничие, думные и ближние люди, стольники, стряпчие, дворяне, полковники, головы и приказные люди, «прося прощения у великаго государя, с великими неутешными слезами и воплем целовали его государскую руку». После этого, при колокольном звоне, гроб с телом царя Алексея Михайловича, «по их государскому обыкновенному чину», положили в том же соборе на правой стороне. Тотчас же царь Феодор Алексеевич повелел стоять денно и нощно дежурству у гроба отца своего по сменам из бояр, окольничих, думных людей и дьяков, а с ними по десяти человек стольников. Непрерывные дежурства эти продолжались до сорока дней.

После погребения патриарх в полном облачении, со крестами и иконами, в сопровождении всего служившего с ним духовенства, шел на средину собора, говорил молитву над кутией и трижды ложкой вкушал кутии, которую подносили потом царскому семейству, боярам и всем людям, а крестный ход возвращался с патриархом в Успенский собор. После этого патриарху и всему участвовавшему в погребении духовенству посылали из дворца денег на поминовение усопшего. По словам Котошихина, эти деньги распределялись так: патриарху 100 руб., митрополитам по 80, архиепископам и епископам по 60–70, архимандритам и игуменам и «самым большим попам по 30–40 рублей, а другим попам и дьяконам от 20 рублей до 5 и меньше, смотря по человеку». «И изойдется, – говорит он, – на царское погребение денег, на Москве и в городах, близко того, что на год придет с государства казны».

Кроме милостыни, всякий раз при кончинах царей давались разные льготы преступникам как в московских тюрьмах, так и по другим городам.

(Исторический очерк)

До времени Петра Великого погребение почивших членов царской семьи не отличалось никакими печально-торжественными церемониями и было самым простым, обыкновенным церковным «выносом» гроба во храм. Смертные останки русских царей и царевичей, а также цариц и царевен, в самый день их кончины, а иногда на другой день, были переносимы из московского кремлевского дворца – царей и царевичей в Архангельский собор, а цариц и царевен – в Вознесенский монастырь. И собор, и монастырь были и остаются в московском же Кремле. Самое печальное шествие из дворца во храм носило характер обыкновенного крестного хода, состав которого на этот раз дополнялся лишь несением гроба. Поэтому в шествие не допускалось то, что служило знаками царского достоинства почившего. В нем не принимали участия ни войско, ни представители сословий и администрации. Вся процессия состояла лишь из духовенства и икон, замыкалась гробом, а за ним уже шли члены царской семьи, придворные и чиновные люди. В таком именно виде записано со всеми подробностями погребальное шествие с гробом царя Феодора Алексеевича, скончавшегося 27 апреля 1682 года. Перенесение его из дворца в Архангельский собор совершено было в следующем порядке:

1) Хоругви.

2) Диаконы.

3) Дворяне, несущие крышу гроба.

4) Священники.

5) Священники же с крестами.

6) Запрестольный образ Божией Матери.

7) Диаконы с патриаршими рипидами.

8) Соборные священники и протопопы.

9) Игумены.

10) Архимандриты.

11) Патриаршие певчие.

12) Патриарх, а впереди его икона Божией Матери при гробе.

13) Архиерей.

14) Царские певчие.

15) Тело царя Феодора Алексеевича.

16) Царь и великий князь Петр Алексеевич, в сопровождении матери своей царицы Наталии Кирилловны, царицы Марфы Матвеевны, вдовы царя Феодора Алексеевича, и царевны Софии Алексеевны.

17) Бояре и другие особы царской свиты.

Тотчас же по внесении тела и по поставлении его на амвоне среди собора начиналась заупокойная обедня, а после нее совершалось отпевание. Погребение совершалось в сам день выноса, а панихиды над могилой продолжались 40 дней, в течение которых двенадцать бояр, окольничих, думных дьяков и стольников дневали при могиле.

Для цариц и царевен порядок шествия и похоронного богослужения был почти тот же самый. Во время литургии шесть боярских жен и шесть дворянских дневали всякий день в церкви Вознесенского монастыря до окончания сорокадневного поминовения. Дежурные жены назначались царем и царицей.

Самые незначительные изменения этого стародавнего порядка впервые были допущены при погребении царевны Татьяны Михайловны, тетки Петра Великого, скончавшейся в Москве 24 августа 1706 года. Тело усопшей было выставлено на ложе, покрытом алым сукном. Гроб был покрыт золотистым атласом с разводами; гробовая крышка под покровом брусничного цвета с золотыми и серебряными разводами была несена дворянами. Порядок шествия был прежний, только с каждой стороны гроба шли восемь диаконов с кадилами. За гробом шли царевич Алексей Петрович, царицы Марфа Матвеевна и Прасковья Феодоровна, равно как и царевны, все в трауре, в сопровождении бояр, окольничих н других чинов «в черных французских и саксонских кафтанах».

Впрочем, нужно заметить, что в это время Петр Великий уже окончательно ввел в России погребальный церемониал, существовавший в Германии, Франции и других государствах. Неизвестно почему он не применил его при погребении своей тетки, тогда как погребальные церемониалы для похорон адмирала Лефорта и генерала Гордона он сам составлял по иностранному образцу еще в 1699 году. Эти погребальные процессии, устроенные самим императором, были первыми торжественными похоронами в России и послужили началом для тех погребальных церемониалов, которые составляются при погребении почивших членов императорской фамилии. Эти процессии, переменяясь в частностях, в основе и главных чертах остаются теми же самыми, которые составил сам Петр. Весьма любопытен один из первых его церемониалов, составленный для погребения Гордона. Погребальная процессия по этому церемониалу следовала в таком порядке:

1) Бутырский полк; офицеры в трауре, знамена и музыкальные инструменты, обвязанные крепом.

2) Императорский штандарт, несомый двумя штаб-офицерами.

3) Император в трауре, с эспантоном в крепе.

4) Полковник на лошади с жезлом, а сзади его трубачи и барабанщики в трауре.

5) Две парадные лошади в черных суконных попонах с гербом Гордона.

6) Генерал-майор, пеший, а сзади его знамена: с гербом Гордона и генеральское, несомые офицерами.

7) Семь офицеров, несущих на черных бархатных подушках шарф, золотые шпоры, перчатки, шпагу, шлем, щит, кирасу и трость, принадлежность генеральского звания покойного.

8) Боевая лошадь, покрытая черным сукном и веденная первым конюхом покойного, а сзади боевой штандарт его, несомый офицером.

9) Латник с мечом наголо.

10) Четыре генерал-майора и столько же полковников.

11) Воспитанники военных и гражданских учебных заведений с их учителями.

12) Духовенство римско-католической церкви.

13) Гроб, несомый 28 полковниками.

14) Сыновья и дочери покойного в сопровождении их пажей.

15) Иностранные посланники и министры.

16) Вдова покойного, ведомая двумя генералами, в сопровождении 20 знатнейших дам.

17) 24 боярина и все генералы, находившиеся в Москве.

18) Офицеры армии и флота.

19) Служители Гордона.

Шествием распоряжались четыре церемониймейстера. Все лица, находившиеся в оном, были в трауре, лошади в черных попонах, а знамена обвязаны крепом.

Принятый Петром Великим церемониал существовал в Европе с древнейших рыцарских времен. При погребении рыцаря обыкновенно вели лошадь его и несли штандарт, бывший с ним в сражениях, гербовый шит и главное из того, что составляло его вооружение, в особенности шлем, золотые шпоры, кабат и меч. В шествиях при погребении владетельных особ несли, сверх принадлежностей рыцарского звания, гербы подвластных им провинций, представлявшие в изображениях их титулы, равно как короны, скипетры и другие принадлежности высокого их звания. Так было при погребении императоров германских, королей французских, испанских и проч. Первый из известных в настоящее время церемониалов совершен был при погребении Карла V. Он отличался многочисленностью и богатством составлявших его номеров. Похоронная церемония была великолепна по изяществу и классическому стилю эмблем и герольдских нарядов. Все лица, находившиеся в ней, были в трауре, но ни одна вещь, за исключением литавр, не была обвязана крепом или другой какой-либо траурной материей.

Этот европейский церемониал, введенный у нас уже в 1699 году, был принят при погребении Петра Великого, но, разумеется, с необходимыми изменениями, вызванными чисто местными условиями русской жизни того времени. Петр скончался 28 января 1725 года. Так как постройка Петропавловского собора в Петербурге в это время не была еще окончена, то внутри строения была сделана деревянная церковь с троном для гроба и эстрадами для императрицы и членов императорской фамилии. Все было покрыто черным сукном, черным и белым крепом. Деревянный мост с перилами через Неву был также покрыт черным сукном.

За два дня до погребения императора было объявлено об этом жителям Петербурга, при звуке труб и литавр. Тогда же опубликован указ о сохранении тишины и о закрытии лавок и питейных домов. Сам церемониал был составлен верховным маршалом графом Брюсом. Места, где кому находиться, были указаны каждому отделению процессии, с приказанием быть там по первому сигналу – трем пушечным выстрелам с крепости. На крепости и на адмиралтействе были вывешены черные флаги.

10 марта в 8 часу утра, по первому сигналу, 1250 мушкетеров, с факелами из белого воска, и 10638 человек из гвардии, флота и гарнизона, а также и драбанты, были поставлены по дороге, по которой должна была шествовать процессия. По второму сигналу, в 1 часу, вся процессия была устроена, а в исходе 2 часа, по третьему сигналу, началось шествие. Впереди шли и замыкали шествие гвардейские унтер-офицеры (по 25) с аллебардами, обвязанными черным крепом. Процессия отличалась необыкновенным множеством отделений (166) и участвовавших лиц. 140-м номером следовал гроб императора, несомый полковниками; кисти покрова на гробе держали тайные советники. Когда вынесли гроб из дворца, из крепостных пушек дан был третий сигнал, и с этой поры до самого окончания шествия каждую минуту раздавались пушечные выстрелы с крепости и адмиралтейства. Во всех церквах был колокольный звон, а на Петропавловской колокольне печально играли куранты.

Когда процессия приблизилась к церковным дверям, то открывающие ее унтер-офицеры построились в две линии. Музыканты стали на правой стороне за большими церковными дверями. Пажи, купцы и депутаты от городов, войдя в каменную церковь, прошли через нее в боковые двери на левую сторону и стали за большой церковью. Депутация же от дворянства заняла места в каменной церкви на правой стороне. Лошади с гербами стояли перед цейхгаузом до самого вшествия процессии в церковь, и тогда были отосланы. Оба латника стали у гроба. Несшие гербы разместились в каменной церкви на левой стороне, а несшие знамена – на правой. Певчие и духовенство, кроме оставленных в малой церкви для совершения погребения, пройдя через внутреннюю церковь остановились в большой церкви позади алтаря. Придворные кавалеры, герольдмейстеры и несшие государственные мечи, кавалерские знаки и регалии вошли в малую церковь, а ассистенты их и несшие гроб выходили из нее и становились в большой. Для императрицы было приготовлено особое место на правой стороне. Для придворных дам устроена была галерея за местом императрицы, прочие дамы стояли на сделанных ступенях по сторонам храма, а некоторые встали в большой церкви подле окошек внутренней церкви, через которые могли видеть совершение службы.

Гроб императора поставлен был на амвоне с правой стороны, а гроб дочери его царевны Наталии Петровны, которая умерла и похоронена одновременно с ним – на левой. На верху балдахина находилась распростертая императорская мантия. Когда таким образом все стали на своих местах, с гробов были сняты крыши, и началось отпевание. После него императрица, члены императорского дома и все присутствовавшие прощались с государем.

Во время отпевания войска стреляли беглым огнем три раза, а по окончании церковной службы с крепости и адмиралтейства была стрельба изо всех пушек залпом тоже три раза.

В продолжение сорока дней в церкви при императорском гробе дежурили первые чины, офицеры и драбанты. После этого все эмблемы и регалии были унесены, но гроб, окруженный гербами и знаменами, находился на том же самом месте до 21 мая 1731 года, когда он был поставлен в склеп⁶³.

Церемониал Петра Великого служил основанием при составлении похоронных церемониалов его потомков. Но для нас имеют особый интерес те печальные процессии, свидетельницей которых была Москва. В ее Архангельском соборе, за последние два столетия, лишь раз совершено царское погребение императора Петра II, и два раза временно пребывали смертные останки императоров Александра I и, к глубокому прискорбию, на наших глазах, Александра III, во время перевезения их с юга для погребения в Петербурге.

Император Петр II скончался 19 января 1730 года, в Москве, в Слободском или Лефортовом дворце. В этом же дворце его гроб был выставлен в печальной зале до дня погребения, 11 февраля того-же года. Убранство залы своим великолепием напоминало бывшее для Петра Великого. Стены, пол, потолок и окна были завешены черным сукном. На ступенях трона стояли четыре мраморные статуи, изображавшие религию, отчизнолюбие, милосердие и благотворительность. В разных местах залы были сделаны надписи русские и латинские. По стенам расставлены богатые мраморные и серебро-вызолоченные украшения. Позади гроба стояло четыре табурета с древними царскими коронами, короной императорской, скипетром и державой. В ногах на других трех табуретах лежали кавалерственные знаки орденов св. Андрея Первозванного, св. Александра Невского и Белого Орла.

Погребальная процессия, устроенная почти так же, как и сопровождавшая погребение Петра Великого, разнилась лишь в том, что везде было три маршала вместо одного.

Знамя с личной эмблемой Петра Великого заменено было штандартом из белой тафты. Девять щитов, с изображением главных гербов империи, были несены бригадирами. За духовенством шло четыре маршала из генерал-майоров, далее два герольдмейстера и четыре полковника с государственными мечами. За ними несли орденские знаки и регалии, шли обер-церемониймейстер, верховный маршал печальной процессии, генерал-фельдмаршал князь Трубецкой с жезлом в черном бархате, и затем следовала печальная колесница, предшествуемая сорока кавалергардами, с офицерами. За гробом следовала великая княжна, а впоследствии императрица Елизавета Петровна, и герцогиня Мекленбургская Екатерина Иоанновна, с ассистентами. За ними шли депутаты от русского дворянства, казачества и грузинского дворянства, управление и купечество Москвы.

Как многочисленна была эта процессия, можно судить по количеству участвовавшего в ней духовенства. В процессии людей духовного чина было: поляков певчих и иподиаконов епархиальных и синодальных 197 человек, диаконов 276, иеродиаконов 60, протодиаконов 7, священников 412, протопопов 15, иеромонахов 14, игуменов 24, архимандритов 37, архиереев 11, всего 1053 человека.

Когда процессия выступила из дворца, в соборе начался благовест в большой колокол. При приближении ее к московским слободам, в тамошних церквах начинали звон во все колокола, а за теми церквами – и по всей Москве, и этот звон продолжали до прибытия процессии в Кремль. С этого времени и до внесения гроба в Архангельский собор звонили во все колокола на Иване Великом.

Между прочим, во время приготовлений к этой процессии, канцелярией Св. Синода, кажется, впервые отдано было распоряжение духовенству, чтобы оно было при выносе и погребении императора Петра II в черных облачениях, «ежели у кого обретаются».

Император Петр II погребен в Архангельском соборе на левой стороне от входа. Место это было ранее осмотрено Феофаном Прокоповичем, который и писал в Синод: «По требованию Дворцовой Печальной Комиссии, об определении в соборе Архангельском места к погребению тела блаженные и вечнодостойныя памяти государя императора Петра Втораго, был я вчера во оном соборе и, осматривая, усмотрел, – быть, по моему мнению, весьма угодное к тому место у перваго левой стороны столпа, супротив гроба св. Димитрия царевича, где ныне гроб Александра, царя казанскаго. Казанскаго же царя гроб перенесть бы на место праздное к столпу правой стороны, супротив гроба царевича, как сказуют, татарскаго. И приличие будет: понеже государь российский положение свое возимеет супротив наследника российскаго, а татарский супротив татарскаго».

Император Александр I Благословенный скончался 19 ноября 1825 года в Таганроге. При перевезении тела почившего государя в Петербург для погребения в московском Архангельском соборе назначена была трехдневная остановка. 2 февраля печальная процессия прибыла в село Коломенское, и здесь в церкви гроб был поставлен на ночь. При встрече гроба, «крестьянам села Коломенскаго, как принадлежавшим собственно покойному государю императору, во уважение особенных просьб их, принесенных с коленопреклонением при встрече тела, дозволено было везти оное на себе до самой церкви».

Еще ранее был выработан церемониал встречи гроба в Москве. Согласно этому церемониалу, в Коломенском встречали печальную процессию «знаменитое московское духовенство», главнокомандующий кремлевской экспедицией князь Юсупов, военный генерал-губернатор князь Голицын и другие чины, назначенные как для встречи тела, так и для дежурства у гроба.

3 февраля печальное шествие вступило в Москву через Серпуховскую заставу. В середине Даниловской слободы гроб был переставлен на великолепную колесницу, везомую восемью лошадьми, и в исходе первого часа пополудни тело прибыло к заставе. У заставы его уже ожидали все, назначенные ко встрече по церемониалу. У часовни, перед самым въездом в заставу, была совершена лития, и в час дня началось печальное шествие по улицам: Серпуховской, Пятницкой и Москворецкой, в Спасские ворота до Архангельского собора. В это время дан был сигнал тремя выстрелами из пушек, поставленных близ заставы, и во всех церквах Москвы начался перезвон, а в Кремле ежеминутная пальба из пушек до самого прибытия в собор.

По всему пути были поставлены войска. «Неисчислимыя толпы всех званий жителей столицы, – доносил князь Голицын государю Николаю I, – покрывали все плошали и тротуары, и со множеством зрителей из домов и на разнаго рода примостках и галлереях, за решетками и за заборами устроенных, и даже на самых кровлях, встречали везде тело покойнаго государя императора в величайшей тишине и с нарочитым умилением, а во многих местах и наипаче при отправлении у каждой церкви литии, где всякий раз печальное шествие останавливалось, проливаемы были непритворныя слезы истинной скорби и печали».

Церемониальное шествие разделялось на десять отделений со множеством нумеров и растянулось более чем на версту в длину. В четыре с половиной часа пополудни шествие прибыло в собор, где, по установлении гроба на катафалк, была совершена панихида, и тогда же был пущен народ для отдания поклонения почившему.

Интересные подробности о предварительных приготовлениях в соборе сообщает граф М. В. Толстой со слов митр. Филарета⁶⁴. «В комиссии печальной церемонии князь Юсупов предложил, чтобы по тесноте Архангельскаго собора постлать помост поверх всех гробниц, там находящихся, и на этом помосте поставить катафалк. Я, – рассказывал владыка, – отвечал, что князю Николаю Борисовичу, проведшему целую жизнь при дворе, лучше меня должно быть известно, прилично ли попирать ногами царския гробницы. Об этом я спорить не буду, но попирать св. мощей не позволю. Пол был постлан поверх гробниц, но над раками царевича Димитрия и черниговских чудотворцев прорезаны отверстия, окруженныя решетками. В другой раз князь Юсупов представил в комиссию рисунок балдахина, покрытаго сверх флером; над ним, почти уже в куполе, должны были гореть огни, представляющие венец из звезд. Я заметил, что от этих звезд может произойти пожар, и, пожалуй, придется приводить в собор полицейскую команду с трубами и насосами. Меня не послушали, но после флер действительно вспыхнул и наделал тревоги».

6 февраля, в 12 часу, печальное шествие прежним церемониальным порядком отправилось из собора для дальнейшего следовании в Петербург. «По прибытии тела к (Тверской) заставе, – доносил кн. Голицын – преосв. Филарет, произнеся к охранителю и сопроводителю драгоценных останков блаженныя памяти государя императора, генерал-адъютанту графу Орлову-Денисову, краткое назидательное слово, благословил его в дальнейший путь образом, а ямщики Тверской-ямской слободы и крестьяне Хорошевской волости, испросив убедительнейшими просьбами позволение везти тело на себе, отвезли оное от заставы до Петровскаго дворца, у коего оно было переставлено на дорожную колесницу и отправилось в путь тем порядком, каким шествовало до Москвы».