XXX. Конец Годуновых

События сразу и круто повернулись в сторону Лжедимитрия. В Москве, по рассказам очевидца, после смерти Бориса повсюду начало распространяться волнение, и народ становился всё более и более требовательным. Толпы бежали ко дворцу: одни кричали о сосланных при Борисе боярах, другие – чтобы мать Димитрия, старую царицу, посадить у городских ворот, дабы каждый мог узнать от неё: жив её сын или нет. Между вельможами была сильная вражда. Несмотря на то, что Годуновы были почти низвергнуты, они продолжали завидовать немногим, ещё оставшимся в живых лицам знатных родов, опасаясь, что они высоко поднимутся, если Димитрий сделается царём. Так, Симеон Никитич Годунов, называвший Мстиславского изменником московским, убил бы его, если бы кто-то не помешал. Народ ежедневно роптал и требовал возвращения прежней царицы и старых вельмож, скитавшихся в изгнании в разных местах. На это принуждены были обещать, что все оставшиеся в живых вельможи будут в скором времени возвращены в Москву. Относительно же матери Димитрия царица ничего не хотела слышать. Она, напротив, приказала крепко сторожить её, опасаясь, чтобы она, из желания избавиться от заточения и отмстить своим врагам, не сказала бы, что Димитрий жив. Народ, однако, угрожая силой, продолжал очень твёрдо настаивать на возвращении матери царевича. Явный страх овладел двором. Тогда вышел к народу князь Василий Иванович Шуйский и обратился к нему с прекрасной речью. Он сначала говорил о том, что Божий гнев тяготеет над народом в наказание за его грехи, что поэтому он ежедневно несёт тяжкие наказания, затем он высказал удивление тому, что все остаются ещё закоренелыми в своей злобе, склоняются к такой перемене, которая поведёт к распадению земли, к искоренению святой веры и к разрушению святилища московского. В подтверждение того, что Димитрий умер, Шуйский произносил страшные клятвы и показывал свои руки, которыми он полагал во гроб тело царевича, похороненного в Угличе. Далее Шуйский говорил, что человек, выдающий себя за Димитрия, расстрига, беглый монах, действующий по внушению дьявола, что расстрига послан в наказание за тяжкие грехи. Шуйский просил народ исправиться, сообща молить Бога о милости, оставаться твёрдым до конца, тогда, как говорил Шуйский, всё ещё может окончиться добром. Эта речь немного поуспокоила народ. Сосланные Борисом получали прощение и ежедневно возвращались в Москву.

В этих волнениях сказалось отсутствие твёрдой и единой власти, давшее простор шатанию народа развиться до опасных волнений.

В войске царском, стоявшем под Кромами, бродили те же неспокойные чувства, те же волнения и даже открытая измена. Басманов, приехав туда, приказал немедленно объявить о смерти Бориса, увещевал войско, как главный воевода, назначенный царём, верно служить молодому государю, быть ему послушным. Между тем втихомолку Басманов каждый день рассылал по всему лагерю людей, которые должны были доносить, что там говорили. Оказалось, что большинство на стороне Димитрия, а не на стороне царя Феодора Борисовича. Зрело обсудив это обстоятельство, Басманов старался найти средства привлечь всё войско на сторону Димитрия, по возможности, без всякого кровопролития. С этою целью он тайно посылал к Димитрию для совещания с ним. Чтобы оправдать свой поступок, Басманов прежде всего опирался на собственное убеждение в том, что Димитрий истинный царевич, говорил, что его поступок нельзя называть изменой, потому что он не только не причинит несчастья его отечеству, а, напротив, принесёт ему много счастья. Наконец Басманов приводил в своё оправдание следующие обстоятельства: жестокое правление Бориса, истребление всех древних родов, несчастия, бывшие во время его царствования, служившие доказательством того, что Борис незаконным образом вступил на престол и что был жив законный наследник, ныне проявившийся благодаря всемогущему Провидению. Поэтому Басманов изъявлял желание служить тому, кому следовало служить. Сношения между Лжедимитрием и Басмановым происходили так тайно, что впоследствии никто с той и другой стороны не мог сказать, как они происходили. В это время была оттепель и везде выступила вода, так что каждый думал о самосохранении. Болота мешали осаждающим подойти к городу, и они напрасно стреляли, как будто только для того, чтобы тратить свой порох и свинец. Ночью перебегали в Кромы и рассказывали всё, что делалось в лагере, совещались о внезапном нападении на лагерь с тем, чтобы привести его в совершенное расстройство.

Рассказывают, что дух мятежа обнаружился в войске ещё во время принесения присяги царю Феодору Борисовичу. Форма присяги, предложенная Басмановым, показалась войску подозрительной. До тех пор царь Борис Годунов и патриарх Иов отождествляли самозванца с расстригой Гришкой Отрепьевым. Теперь же, когда надобно было целовать крест, имя Гришки не было упомянуто; говорилось только о воре, именующем себя Димитрием царевичем Углицким. В войске это умолчание приняли за ловушку и говорили:

– Претендент не Гришка Отрепьев, его не смеют назвать этим именем или как-нибудь иначе; почему же ему не быть истинным сыном Иоанна IV, спасшимся чудесным образом от козней Годунова?

Эго предположение казалось правдоподобным. Возбуждённые умы охотно верили ему, и когда дело дошло до присяги, то обнаружилось большое колебание.

Наконец, по-видимому, именно хитрость одного поляка отдала в руки самозванца всё московское войско. На помощь осаждённым в Кромах послан был сильный отряд поляков и казаков под начальством поляка Запорского. Он подошёл к Кромам и с Троицына дня старался найти удобный момент, чтобы ворваться в крепость и присоединиться к осаждённым. Не желая действовать силой, он прибегнул к хитрости, послав по дороге в Кромы гонца с письмами, в коих осаждённые ободрялись надеждой на скорую помощь вследствие прибытия к ним многочисленного подкрепления. Гонцу было приказано доскакать как бы нечаянно до сторожевой линии осаждающей армии и отдаться в плен. Он ловко исполнил это опасное поручение. Его схватили, обыскали и прочли найденные при нём письма. А в письмах говорилось:

„Мы, Димитрий Иванович, великий князь всея России, наследник всего великого княжества Московского, царь Казанский, царь Астраханский, посылаем к вам, любезноверные кромские жители, по просьбе и желанию вашему, на помощь 2.000 поляков и 8.000 москвитян. Мы сами нейдём лично к вам с сим отрядом, потому что ежедневно ожидаем 40.000 польских воинов, которые уже не далее 16 миль стоят от Путивля. Впрочем, остаёмся в полной надежде, что вы с сим отрядом, при помощи Бога и справедливости вашего дела, не только отразите врагов, но и причините им великое бедствие. В заключение увещеваем вас быть нам столь же верными подданными, как и прежде, и не забывать клятвы, которою вы обязались не щадить ни жизни, ни имущества, за что вознаградим вас в своё время».

По прочтении гонца подвергли пытке. Во время пытки он подтвердил тревожные вести. Хитрость удалась: в войске поднялась настоящая паника. А тут в замешательстве прибежали передовые отряды, разбитые на голову Запорским. Слухи о сильнейшем неприятеле подтверждались, и участь московского войска была решена: оно всё отдалось самозванцу.

Басманов и князья Голицыны решили прекратить дальнейшее сопротивление и сдаться со всем вверенным им войском. Они призвали к себе начальника иноземного отряда, лифляндца Розена, и убедили его перейти к самозванцу. Розен позволил им убедить себя и первый со своим отрядом перешёл на другую сторону реки. За ним последовали и другие подговорённые отряды. Тогда Басманов, став посреди моста, обратился к остальному войску и призывал его идти на службу своему прирождённому государю Димитрию Ивановичу. Разумеется, поднялось невообразимое смятение. В это время Корела с своими казаками вышел из крепости и ударил на часть войска, верную Годуновым. Она рассеялась. Иван Годунов и другие упорствующие воеводы были перевязаны. Князь Василий Голицын сам велел себя связать. Некоторые воеводы, не хотевшие изменять, в том числе Катырев-Ростовский и князь Телятевский, с небольшим числом ратных людей успели отступить и ушли в Москву.

Иностранец Масса рассказывает, что Басманов, условившись во всем с Димитрием, назначил день для осуществления своего предприятия, а именно 7-го мая по старому стилю. В этот день осаждённые в Кромах должны были быть наготове к защите, а Басманов рано утром должен был приказать, чтобы перевязали в палатках всех полковников и капитанов при громких кликах: „Да здравствует Димитрий, царь всея Руси!“. Каким бы невероятным и страшным ни казалось это предприятие, но оно тем не менее было приведено в исполнение.

Басманов со своими приверженцами был убеждён в том, что большинство войска было на стороне Димитрия, а не на стороне Москвы. Схватка, казалось, могла произойти до назначенного времени. В это время постоянно на нескольких постах содержали воинов, готовых к бою, но именно в назначенный день на это не обратили внимания.

7-го мая, около 4 часов утра, осаждённые в Кромах и сообщники предводителя Басманова были настороже. Вдруг всадник на вороном коне примчался из лагеря к самому кромскому валу. Это было сигналом. Осаждённые в Кромах тотчас же, подобно внезапному вихрю, бросились со всех сторон на лагерь, так что ни часовые и вообще никто не успел произнести ни одного слова. Между тем соумышленники их в лагере перевязали всех начальников по рукам и по ногам и отправили их в Кромы, а другие поджигали со всех сторон собственный лагерь. Москвитяне, ничего не знавшие о предстоящем нападении, до того перепугались, что одни побросали своё оружие, другие одежду. Они так быстро побежали в разные стороны, что на это зрелище нельзя было смотреть без удивления.

Между тем приверженцы Димитрия тысячами перебегали ла противоположную сторону так быстро, что мост, наведённый через реку, текущую под Кромами, обрушился. На нём стояло трое или четверо попов с крестами для приведения народа к присяге, что совершается посредством целования креста. Когда мост обрушился, иные всплывали наверх, другие, думая добраться до другого берега, тонули, некоторые переплывали реку верхом на своих лошадях. Словом, было такое смятение, что, казалось, земля и небо преходят. Один бежал в свой край, другой в свою деревню, третий в Москву, другие убегали в леса, не понимая, что происходит, стреляя и нанося друг другу удары как разъярённые звери. Никто не знал, зачем он бежал. Один кричал: „да здравствует Димитрий», другой: „да здравствует наш Фёдор Борисович», третий, никого не называя, говорил: „я перейду к тому, кто возьмёт Москву». Самая большая часть войска передалась Димитрию, остальные разбежались в разные стороны. Некоторые находились во время бегства в таком страхе, что бросали на дороге свои повозки и телеги, выпрягали из них лошадей для того, чтобы бежать скорее, думая, что их преследует неприятель. Когда их спрашивали о причине такого внезапного бегства, они не умели ничего ответить...

В лагере во время смятения и всеобщего бегства Басманов был тоже связан для того, чтобы его не заподозрили в участии, но на другой стороне реки он немедленно был освобождён вместе со своими... Из немцев только 70 человек остались верными своей присяге и бежали в Москву. Они рассказывали, что никто не мог понять, каким образом совершилась измена; никто не знал, кто был врагом, кто другом; один бежал в одну сторону, другой в другую, и вертелись как пыль, вздымаемая вихрем.

По описанию измены в летописи, дело было так, что воеводы Басманов, братья Голицыны и М. Г. Салтыков провозгласили царём самозванца „в совете“ с „городами“ Рязанью, Тулой, Каширой и Алексином, то есть по соглашению с детьми боярскими названных городов. Одна разрядная книга подтверждает это, указывая, что „своровали рязанцы и иные дворяне и дети боярские“, именно: „Прокофий Ляпунов с братией и с советниками своими из иных заречных (то есть на юг от Оки) городов втайне вору крест целовали».

Другие памятники к рязанцам и украинным городам присоединяют ещё „детей боярских новгородских“. Гопсевский свидетельствовал в 1608 году, что ему лично ржевские и зубцовские дворяне выражали в 1606 году живейшее удовольствия по поводу торжества самозванца. Из этих указаний с несомненностью следует, что затея Голицыных и Басманова была сочувственно принята и поддержана отрядами детей боярских. Помещики и вотчинники „больших статей“, какими были Ляпуновы на Рязани, впервые выступают здесь на поле действия всей массой, „городом», и выступают против Годуновых, а не за них, хотя, казалось бы, именно этим провинциальным служилым землевладельцам Борис благоприятствовал всего больше. По-видимому, они увлечены были своими вожаками и воеводами и искренно почитали самозванца подлинным царевичем...

Гонцы от Запорского принесли самозванцу радостную весть о том, что московское войско сдалось ему и признало его своим царём Димитрием Ивановичем. Вскоре от московского войска прибыла в Путивль целая депутация, с князем Иваном Голицыным во главе, с объявлением подданства и послушания. При этом князь Голицын выказал удивительное двуличие. Заявив себя преданным слугой самозванца, он всеми способами поносил царя Бориса. По его словам, армия, стоявшая под Кромами, была жертвой ошибки. Винить армию, по уверению Голицына, нельзя было, так как она была жестоко обманута, и если бы не двусмысленная формула присяги, то войско и теперь было бы слепо предано Годуновым. Но теперь всё объяснилось, все признали истинного царевича и будут на веки ему преданы. Присягнув Лжедимитрию, князь Голицын заявил о своём намерении послать в Москву доверенных людей, чтобы подготовить народ, и умолял самозванца немедленно отправиться в Москву и возложить на свою голову корону предков.

Самозванец торжествовал: его мечты о короне начинали осуществляться. Он тотчас сообщил о своей радости всем друзьям своим в Польше и семье названного тестя Мнишка. Шурину своему, Станиславу Мнишку, самозванец, между прочим, писал о сдаче войска:

„... По воле всемогущего Бога, по смерти Борисовой оное главное войско, с которым мы под Новгородком дело имели, несколько недель нас под Кромами ожидая, подлинное о нас, яко о природном государе, известие получа, к нам князя Ивана Голицына, великого и знатного человека в государствах наших, також и послов из всех поветов с объявлением подданства и повиновения прислало, милосердия прося, дабы мы им оную вину, которую они, с неведения, против нас, природного государя учинили, простить изволили; сказывая то: что мы все тем лукавым обманом от Бориса прельщены были, как и по смерти Борисовой, сыну его в том присягать и его за государя иметь хотели; а против Гришки Отрепьева, которого он быть именовал, противостоять обещались; но форма присяги инако нам выдана была, не так, как мы разумели, понеже в оной форме имя Гришки не упомянуто, дабы мы противным образом с тобою, природным государем нашим, великим царем Димитрием Ивановичем, поступали и тебя в государя себе не избрали. Мы же совершенно остереглись и единогласно сказали: дабы ты, яко природный государь, по восприятии престола святой памяти предков своих, над нами благополучно в многолетные времена государствовать изволил; и там, вместо присяги Борисову сыну учиненной, тебе присягу учинили; некоторых сенаторов, которые сторону Борисову держали, связав, к самому столичному городу Москве нескольких знатных людей послали, объявляя, что я подлинный сих государств дедич, и к тому их склоняя, дабы и они так, как и те, нам подданство и присягу исполнили; а ежели бы на то склониться не хотели, то принудить их к тому силою. Сверх того, нас, чрез послов своих, усильно просят, дабы мы без замедления на коронацию поспешали, почему мы в скорости из Путивля, мая 25 дня, прямо к Москве едем».

Теперь уже смело самозванец подписывался царём московским: „Вашей милости доброжелательный Димитрий царь рукою своею». К сестре Марины, Софии Мнишковой, самозванец написал особое письмо, и в нём делился своей радостью:

„... По высокому предусмотрению Божию, как нас изначала в благословении своём святом и в счастии содержал, так и ныне на путь спасения привесть нас изволил; понеже многочисленное неприятельское войско, которое под Кромами несколько недель стояло, також и весь народ заподлинно о нас, как о природном государе своём уведомясь, к нам князя Ивана Голицына, человека великого и знатного в государствах наших, також и послов со всех уездов со объявлением подданства и послушания прислали, также и о милосердии прося, дабы мы им ту вину, которую в неведении против нас, природного государя, учинили, им простили. Притом також попремногу прося нас, дабы мы без продолжения времени в Москву, престольный город наш, для коронации поехали, и тако мы, сего мая 25 дня, прямо в Москву отъезжаем...»

Получив столь радостную весть о сдаче московского войска, самозванец тотчас же послал из Путивля под Кромы князя Бориса Михайловича Лыкова, давнишнего друга Романовых, женившегося впоследствии на одной из дочерей Никиты Романовича. Князь Лыков, приехав в Кромы, приводил ко кресту ратных людей на верную службу новому царю, а затем объявил милостивое разрешение царское: войску разъезжаться по домам, „потому что оно было утомлено». Только „главнейшей части войска» приказано было ожидать самозванца под Орлом.

По получении этой милостивой грамоты самозванца множество народа отправилось домой, даже не видев того царя, которому только что присягнули и из-за которого столько натерпелись. Осторожнее, казалось, уйти подальше от событий столь загадочных и странных. Замечательно, что осторожность не покидала даже самих вожаков измены. По сообщению летописи, князь В. В. Голицын, а по сообщению Массы, Басманов приказали себя связать, как связан был И. И. Годунов в то время, когда дети боярские „приехали к разрядному шатру» с изменой. Это сделано было, „хотя у людей утаити», затем, чтобы на воевод не пало подозрения в соучастии. Не суда Годуновых или самозванца они боялись при измене, а общественного мнения, которое могло и не быть на стороне победившего самозванца.

После 7-го мая самозванец стал хозяином положения на Руси. Когда в половине мая он тронулся из Путивля, его путь к Москве был торжественным шествием. Только гарнизон Калуги да стрельцы у Серпухова оказали некоторое сопротивления передовому отряду самозванца. Сам же он с торжеством шёл из Путивля к столице на Орёл и Тулу, как раз через уезды тех городов украинных, дворяне которых передались ему под Кромами. Ещё в Путивле, как было сказано, прибыл к нему князь И. В. Голицын со свитой в тысячу человек, бить челом именем всего войска. В дороге встретили его сперва М. Г. Салтыков и П. Ф. Басманов, затем князь В. В. Голицын и один из Шереметевых. В Туле же и в Серпухове явились к наречённому царю Димитрию Ивановичу, как представители признавшей его столицы, братья Василий, Димитрий и Иван Ивановичи Шуйские, князь Ф. И. Мстиславский, князь И. М. Воротынский, словом, цвет московского боярства. Они явились с придворным штатом и запасами, и Тула на несколько дней обратилась во временную резиденцию уже царствующего царя Димитрия, Под Серпуховом для самозванца были устроены те самые походные шатры, в которых за семь лет пред тем и на том же месте величался Борис и которые представили собою картину „снеговидного города“. Самозванец ехал не спеша, небольшими переходами, давая возможность боярам приготовить столицу для приёма царя. Эта военная прогулка продолжалась почти месяц и служила для ксёндзов, сопутствовавших самозванцу, неистощимым источником удивления и восторгов. Насмотревшись буйных сцен в польском отряде самозванца, они теперь не могли надивиться при виде русских людей, приходивших в неописанный восторг при одном известии о приближении царя Димитрия. Крестьяне и горожане толпились на его пути, воеводы и бояре спешили к нему навстречу с хлебом-солью. Всеми выражались единодушный восторг и клики радости в честь возлюбленного царя, красного солнышка, истинного будто бы сына царя Ивана Васильевича Грозного. Природа как бы разделяла всеобщее ликование: яркое майское солнце проливало свои горячие лучи на волнующуюся разодетую по-праздничному толпу разнообразных народностей, которые торжественно везли в Кремль своего царя...

Уже не подмётные письма, а царские гонцы с царскими грамотами полетели во все концы Русского царства, приглашая население принести присягу на верность якобы законному, прирождённому царю Димитрию Ивановичу.

Так, в Сольвычегодск отправлена была следующая грамота Лжедимитрия.

„От царя и великого князя Димитрия Ивановича всея Руси, к Соле Вычегоцкой, Шарапу Якушкину.

Бог нам, великому государю, Московское государство поручил: Иов, патриарх московский и всея Руси, и митрополиты, и архиепископы, и епископы, и весь освященный собор, и бояре, и окольничие, и дворяне большие, и стольники, и стряпчие, и жильцы, и приказные люди, и дворяне ж и дети боярские всего Российского государства, и гости,

и торговые и всякие люди, узнав прирождённого государя своего, царя и великого князя Димитрия Ивановича всея Руси, в своих винах добили челом.

И вы б о нашей матери, великой государыне царице и великой княгине иноке Марфе Феодоровне всея Руси и о нашем многолетнем здоровье, у Соли у Вычегоцкой и во всём уезде Усольском по всем церквам, велели Бога молить, и нам служили и прямили во всем и того берегли накрепко, чтоб в людях шатости и грабежу и убийства не было ни которыми делы; а о всяких делах писали бы есте к нам».

Окружённый войсками и двором, самозванец уже издали начал распоряжаться Москвой. Он послал туда войско под начальством Басманова, а для управления делами отправил князя В. В. Голицына и с ним давно знакомых самозванцу князя В. Мосальского-Рубца и дьяка Богдана Сутупова. Эти последние в 1604 году сдали самозванцу Путивль и затем снискали его доверие, управляя в Путивле делами во время долгой стоянки там самозванца. Из названных четырёх лиц составилась комиссия, которой новый царь приказал „ведать Москву» и приготовить её к царскому прибытию.

С приездом в Москву этой комиссии в Московском государстве настал окончательно новый правительственный порядок: наречённому царю Димитрию вместе с военной силой стало служить и всё государственное управление.

В Москву очень скоро пришло известие о сдаче царского войска самозванцу. Ужас и смятение охватили столицу. Годуновы поняли, что с изменой единственной надежды их, Басманова и всего войска, они лишились последней опоры, и краткому царствованию ещё не короновавшегося юного царя Феодора Борисовича пришёл конец. Воеводы и войско изменили им, бояр и знати преданных и авторитетных около них не было, народ уже явно шатался и положиться на него никак нельзя было... Кажется, один только Кремль оставался их защитой... Было с чего потерять голову...

Между тем измена росла с каждым мгновением. Даже Шуйский, всенародно изобличавший самозванца, нисколько не противодействовал торжеству его. Он даже свидетельствовал втихомолку, когда к нему обращались, что истинного царевича спасли от убийства, а затем он сам поехал из Москвы в числе прочих бояр навстречу новому царю Димитрию, бил ему челом и, возвратясь в Москву, приводил народ к присяге новому государю.

Когда беглецы из-под Кром принесли в Москву роковую весть об измене войска и бояр, страх объял москвичей. В то время, как одни сообразили, что нет более правительства и что они остаются до поры, до времени на своей воле, другие почувствовали, что нет более порядка и надобно самим думать о своей безопасности и целости. Малейшая тревога разнуздывала одних и повергала в панику других. Когда пришёл слух, что атаман Корела стоит с казаками недалеко от Москвы, власти приказали возить пушки к стенам и валам. Делалось это очень вяло, и толпа издевалась над военными приготовлениями, а зажиточные люди спешили прятать своё добро, одинаково боясь и казаков Корелы, и московской уличной черни. Зловещий призрак междоусобия вставал над Москвой в эти дни политической безурядицы, и постороннему наблюдателю представлялось, что служилое и торговое население Москвы „чрезвычайно боялось бедной разорённой черни, сильно желавшей грабить московских купцов, всех господ и некоторых богатых людей“. Как велика была сила страха и как легко было всю Москву привести в смятение, об этом красноречиво свидетельствует рассказ очевидца Массы.

„30 мая, – повествует Масса, – около 10 часов утра, приблизились к городу, к Серпуховским воротам, двое юношей. День был жаркий, и дорога была покрыта пылью. Этим юношам показалось, что пыль происходит от движения телег и людей, которых они приняли за неприятеля. Войдя в город, они тотчас закричали: „люди, люди!» Жители города, думая, что наступает неприятель, бросились бежать, кто только мог, и кричали: „войско, войско!» По разным улицам Москвы одни бежали за другими так быстро, что в одно мгновение по всему городу распространилось смятение. Каждый бежал, полагая, что неприятель гонится по пятам. Москва стала походить на улей, в котором жужжат пчёлы. Один бежал домой за оружием, другой – на рынок за солью и хлебом, с которым торопился идти навстречу вступавшим в город, чтобы быть милостиво принятым... Вообще вся Москва была в волнении, каждым овладел страх, о защите никто не помышлял и все были готовы впустить неприятеля. Сами вельможи, царица и молодой царь не знали, что делается, и были в оцепенении от страха. Чтобы узнать, что происходит, они посылали из Кремля людей, которые, видя, что народ волнуется и кричит, пугались и обращались в бегство. Бегущие были вполне убеждены, что следовавшие за ними были все побиты. Когда это бегство наконец прекратилось, увидели, что ничего особенного не случилось. Врага не видели и не могли даже указать тех, которые возбудили это смятение; только двух вышепоименованных юношей слегка наказали, и затем снова наступила тишина».

Растерянность, однако, царила в Москве. Она увеличивалась ещё потому, что определённые известия от самого самозванца не доходили в Москву: сторонники Годуновых перехватывали людей, приезжавших с грамотами от Лжедимитрия, и подвергали их истязаниям. Наконец, 1-го июня жители Москвы услышали впервые милостивое обращение к ним нового царя. В этот день в подмосковную слободу Красное Село явились из Тулы от самозванца гонцы, Пушкин и Плещеев, и огласили привезённую ими грамоту. Намерение их было ясно: они на глазах у правительства хотели склонить народ на сторону самозванца, возмутить население и разгласить его грамоту. Очевидно, население было уже подговорено, ибо тотчас же стало собираться в изобилии около гонцов и под своей охраной повело их в Москву на Красную площадь. Напрасно Годуновы несколько раз пытались остановить толпу и несколько раз высылали стражу, чтобы преградить дорогу красносельцам и рассеять их. По мере приближения к Красной площади толпа лишь росла, захватывая в свои ряды всё новые и новые массы. Наконец с шумом и криками толпа пришла на Краевую площадь, взвела гонцов на Лобное место и заставила их оттуда объявить всему народу царскую грамоту. Эта грамота написана была на имя трёх бояр: князя Феодора Мстиславского, князей Василия и Димитрия Шуйских, и всех прочих бояр, служилых людей и граждан. Обращаясь к совести их, самозванец, именуя себя великим государем и царским величеством, напоминал присягу, данную Иоанну IV и его чадам, затем повторял басню о своём спасении в Угличе, говорил о захвате престола Борисом Годуновым, „не ставил в вину» служилым людям то, что они доселе стояли против своего прирождённого государя по неведению, „бояся казни», теперь же приказывал им, „помня Бога и православную веру», прислать к нему с челобитьем архиереев, бояр, гостей и лучших людей, за что обещал служилых жаловать вотчинами, а гостям и торговым людям учинить облегчение в пошлинах и податях, в противном случае грозил праведным судом Божиим и своей царской опалой. Чтобы произвести большее впечатление, Лжедимитрий заявлял, что он располагает грозными силами, в рядах его войска находятся русские, поляки, татары, к нему со всех сторон подходят подкрепления, которые сосредоточиваются в Воронеже, и это войско, подобно неудержимому потоку, наводнит страну; он не допустит в Москву только ногайских татар, „не хотя видети разорение в христианстве». В заключении предвиделось мирное и благоденственное царствование Лжедимитрия и обещались милости и награды, а непокорным – гнев Божий и царский.

Гонцы прочли во всеуслышание:

„От царя и великого князя Дмитрия Ивановича всея Руси боярам нашим князю Феодору Ивановичу Мстиславскому, да князю Василью, да князю Дмитрию Ивановичам Шуйским, и всем боярам, и окольничим, и дворянам большим, и стольникам, и стряпчим, и жильцам, и приказным людям, и дьякам, и дворянам из городов, и детям боярским, и гостям, и торговым лучшим людям, и средним, и всяким черным людям. Целовали есте крест блаженные памяти отцу нашему, великому государю царю и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси, и нам, чадам его, что было опричь нашего государского роду на Московское государство иного государя никого не хотети и не искати; и как судом Божиим, отца нашего великого государя царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси не стало, а на Российском государстве учинился брат наш, великий государь царь и великий князь Феодор Иванович всея Руси, и нас, великого государя, изменники наши послали на Углич и толикое утеснение нашему царскому величеству делали, чего и подданным делати было негодно, присылали многих воров и велели нас портити и убити: и милосердый Бог нас, великого государя, от их злодейских умыслов укрыл, оттоле даже до лет возраста нашего в судьбах своих сохранил; а вам, боярам нашим, и окольничим, и дворянам, и приказным людям, и гостям, и торговым, и всяким людям, изменники наши вмещали, будто нас, великого государя не стало и похоронили будто нас, великого государя, на Угличе в соборной церкви у всемилостивого Спаса. И как, судом Божиим, брата нашего великого государя царя и великого князя Феодора Ивановича всея Руси не стало, и вы, не ведаючи про нас, прирождённого государя своего, целовали крест изменнику нашему Борису Годунову, не ведаючи его злокозненного нрава и бояся того, что он блаженные памяти при брате нашем царе и великом князе Феодоре Ивановиче всея Руси владел всем государством Московским и жаловал и казнил кого хотел, а про нас есте прирожденного государя своего не ведали, а чаяли нас от изменников наших убитого. А как про нас великого государя учал быти слух во всем Российском государстве, что, с Божией помощью, мы великий государь идем на православный престол прародителей наших, великих государей царей Российских, и мы хотели государства нашего доступати без крови, и вы, бояре наши и воеводы и всякие служилые люди, против нас великого государя стояли неведомостию и бояся от изменника нашего смертные казни; а про нас великого государя говорить не смели; и я, христианский государь, по своему государскому милосердому обычаю, в том на вас нашего гневу и опалы не держим, потому что вы учинили неведомостью и бояся казни. А ныне мы великий государь на престол прародителей наших, великих государей царей Российских, идём с Божией помощью вскоре, а с нами многие рати русские и литовские и татарские, а города нашего государства нашему царскому величеству добили челом и противо нас не стояли, и крест целовали, помня свои души и крестное целованье, нам великому государю служат и против изменников наших храбро и мужественно стоять хотят, а о том и сами подлинно ведаете. А Повольские города нам, великому государю, добили ж челом и воевод к нам привели; и Астороханских воевод, Михайла Сабурова с товарищи, к нашему царскому величеству ведут, а ныне они в дороге на Воронеже. Да к нам же писал Больших Нагай Ищерек князь и из Казыева улуса мурза, что они нашему царскому величеству помогать хотят: и мы, христианский царь, не хотя видеть во христианстве разорения, Ногайским людям до нашего указу ходить не велели, жалея нашего государства, и велели кочевать Ногайским людям близко Царева города. А изменники наши, Марья Борисова жена Годунова да сын ея Феодор, о нашей земле не жалеют, да и жалеть было им нечего, потому что чужим владели, и отчину нашу Северскую землю и иные многие города и уезды разорили и православных христиан не в вине побили: только того мы, христианский государь, в вину вам боярам нашим и служилым людям не ставим для того, что вы учинили неведомостью и бояся от изменников наших смертныя казни. А и то было вам пригоже знать, какое утеснение от изменника нашего Бориса Годунова было вам, боярам нашим, и родству нашему укор и поношение и бесчестие, и наносимый вам, чего и от инородного терпеть было невозможно; и вам дворянам и детям боярским разорение и ссылки и муки нестерпимые были, чего и пленным делать негодно; а вам, гостям и торговым людям, и в торговле вашей вольности не было и в пошлинах у вас, что треть животов ваших, а мало не все иманы, а тем вы злокозненного нрава его укротить не могли; и вы в винах своих посямест не познаетесь и нас, прирожденного государя своего, знати не можете, а праведного суда Божия не помните, и хотите проливать кровь неповинных христиан, чего не токмо нам делать не годится, и иноземцы о вашем разорении скорбят и болезнуют, и узнав нас, христианского, кроткого, милосердого государя, нам служат и крови своей за нас не щадят. И мы, христианский государь, не хотя видеть в христианстве кроворазлития, пишем вам, жалея вас и о душах ваших, чтоб вы, помня Бога и православную веру, и свои души, на чем вы блаженные памяти отцу нашему, великому государю царю и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси, и нам чадам его крест целовали, нам прирожденному государю своему царю и великому князю Дмитрию Ивановичу всея Руси добили челом и милости просить к нашему царскому величеству прислали митрополитов и архиепископов, и бояр, и окольничих, и дворян больших, и дьяков думных, и детей боярских, и гостей, и лучших людей; а мы, великий государь, по своему царскому милосердому обычаю, всех вас пожалуем: и вам, боярам нашим, честь и повышение учиним, а отчинами вашими прежними вас пожалуем, к тому и еще прибавим и в чести вас держать будем; а вас, дворян и приказных людей, в нашей царской милости держать хотим; а вас, гостей и торговых людей всего Московского государства, пожалуем, в пошлинах и в податях велим во льготе и во облегчении учинити и все православное христианство в тишине и в покое и во благоденственном житии учинить хотим. А не добьете челом нашему царскому величеству и милости просить не пошлете, и вы то можете рассудить, что вам в том дать ответ в день праведного суда Божия, иже воздаст комуждо по делам его, и от Божия праведного гнева и от наш ея царские руки нигде не избыть. А с Божией помощью нам, великому государю, преславных государств своих доступати“.

Выслушав царскую грамоту, толпа заволновалась. В народе поднялись неистовые крики, шум; всеобщее смятение овладело столицей, и вскоре страшный мятеж разразился в Москве. „Буди здрав, царь Димитрий Иванович!“ „Долой Годуновых!“ и неистово ревела толпа и тотчас же вслед за вожаками бросилась в Кремль. Оттеснив и задержав стражу, мятежники ворвались в царский дворец. Несчастные, ни в чём неповинные Годуновы, юный царь Феодор и ещё более юная царевна Ксения, вместе со своей матерью царицей Марией, были насильно схвачены, вытащены из царских покоев, посажены на простую телегу и отвезены в свой прежний боярский дом, стоявший здесь же в Кремле, и в этом доме, низложенные и свергнутые с престола, были отданы под стражу. Со всеми родственниками их обошлись ещё грубее и жесточе: Вельяминовы и Сабуровы были заключены в темницы. За низложением Годуновых и водворением безначалия последовали грабёж и всякие бесчинства. По свидетельству очевидца, толпа ворвалась в дом Годуновых. Крича, что всё было осквернено злодеем, она начала бросать и ломать вещи в куски и истреблять всё, что только попадалось. Всё было ею или разграблено, или разломано. Потом она побежала к домам других Годуновых и разграбила их так, что не осталось ни одного гвоздя в стене. Лошади, платья, деньги, мебель и другие вещи – всё было похищено. Всех противников Димитрия схватили. Некоторые невинные, в числе которых были доктора, аптекари и хирурги царя, также сделались жертвой грабежа, хотя им самим не причинили никакого вреда... Напоследок всех Годуновых связали и разместили отдельно по тюрьмам, равно как и Вельяминовых, Сабуровых и всех их сообщников. Дома их опустошали и грабили с такою яростью, что грабители даже убивали друг друга. Некоторые из них забрались в погреба, в которых стояло вино, перевернули бочки, выбили из них дно и начали пить. Доставая вино шапками, сапогами и башмаками, они пили с такой жадностью, что потом нашли около 50 человек перепившихся до смерти... К вечеру волнение стало утихать. Многие мужчины и женщины пострадали и были донага ограблены. Около полуночи началось опять сильное волнение, вследствие чего ударили в набат во все колокола. Это было устроено несколькими негодяями, которые, воспользовавшись замешательством, хотели снова грабить. Они кричали друг другу, что некоторые из Годуновых, освободившись из темницы и имея до 400 лошадей, намеревались бежать через городские ворота. Всё это оказалось выдумкой и ложной тревогой, однако, виновников не могли найти.

Другой очевидец этих грустных событий рассказывает, как бы в дополнение к предыдущему, что толпа хотела попировать в царских погребах, и как во дворце уже не было господина, то объявили о своём желании старому боярину Бельскому, который называл себя крёстным отцом Димитрия. Сей вельможа незадолго перед тем, уже по смерти Бориса, возвратился из ссылки и хотя более всех старался вредить Годуновым, однако же не допустил народа до исполнения его намерения, объявив ласково, сколь будет не хорошо, когда приедет Димитрий и найдёт погреба свои пустыми. При сём случае Бельский решился излить злобу на врачей немецких, на коих он злился за то, что исправлявший прежде их должность врача Борисова, капитан Габриель, выщипал ему бороду по царскому повелению; этот доктор давно уже умер, но для Бельского было всё равно: он шепнул народу, что врачи иноземные были душой и советниками Бориса, получали от него несметные богатства и наполнили погреба свои всякими винами, что граждане могут попировать у них и напиться как угодно; он же берёт всю ответственность на себя. Толпы черни бросились немедленно в дома врачей и, получив дозволение повеселиться на их счёт, не только осушили все бочки, но и самое имение хозяев разграбили. При сём случае многие честные люди, вовсе посторонние, лишились последнего имущества, которое они перевезли из загородных местечек и спрятали в докторских домах, надеясь там лучше спасти его от приближавшегося воинства.

Таким образом 1-го июня 1605 года переворот совершился: Годуновы были низложены, и Москва признала своим государем названного Димитрия Ивановича. Население стало готовиться к торжественной встрече нового царя, а бояре потянулись навстречу ему, на Серпухов и Тулу. От всей Москвы составлена повинная грамота, приглашавшая Лжедимитрия прибыть в столицу и занять прародительский престол. Её повезло в Тулу к самозванцу официальное посольство с боярами во главе, князьями Иваном Михайловичем Воротынским и Андреем Телятевским и с ними „всяких чинов люди». В тоже самое время, с другой стороны, приехали к Лжедимитрию послы от верных помощников самозванца, донских казаков, с предложением новых услуг. Самозванец позвал донцов к руке „прежде московских боляр“, а казаки при этом „лаяли и позорили» их. После такого публичного бесчестья самозванец ещё раз призвал к себе бояр и сам их бранил за долгое сопротивление законному царю, „наказывание и лаяше, якоже прямый царский сын». Некоторых из них, даже самого князя Телятевского, послал за что-то в тюрьму.

Однако, самозванец в ответ на изъявление признания его царём и покорности не торопился в Москву. Он ограничился посылкой туда своих доверенных лиц, Басманова, князей Голицына и Мосальского, и дьяка Сутулова, поручив им управление столицей, и разослал грамоты по городам с известием о том, что Москва признала его истинным Димитрием, и с требованием последовать её примеру. Вслед затем разослана была другая грамота с предписанием не выпускать денег из казны, беречь её накрепко и там же не позволять никакого замедления в сборах. Наконец, тогда же разослан был приказ приводить всех жителей к присяге и целовать крест „государыне своей, царице и великой княгине иноке Марфе Феодоровне всея Русии, и прирождённому государю своему, царю и великому князю Дмитрию Ивановичу всея Русии». В присяжной записи, более краткой, чем та, по которой присягали Годуновым, содержалось и обещание „с изменниками их, с Федькой, Борисовым сыном Годуновым, с его матерью, с их родством, с их советниками не ссылаться ни письмом, ни каким другим образом».

Но отречение от Годуновых под присягой было совсем напрасным: самозванец поторопился отделаться от них более надёжным способом. Прибывшие в Москву с тайными распоряжениями самозванца князья Василий Голицын и Рубец-Мосальский окончательно устранили всех лиц, которых Лжедимитрий считал для себя опасными. Свою дикую расправу в Москве, по приказу самозванца, они начали с святителя.

Святейший патриарх Иов был особенно опасен для Лжедимитрия. Он открыто и настойчиво поддерживал Годуновых и в своих многочисленных грамотах смело изобличал самозванца, призывал народ хранить присягу на верность Годуновым и не верить обольщениям расстриги. Такой патриарх, не отступивший от своих обличений и тогда, когда всё население признало и присягнуло Лжедимитрию, был неудобен самозванному царю, и судьба его была решена первой.

„Множество народа царствующего града Москвы, – как свидетельствует патриарх, – с оружием и дреколием вторглись в соборную церковь Успения Пресвятой Богородицы», где он совершал божественную службу, и, не дав ему окончить литургию, повлекли его из алтаря. Иов сам снял с себя панагию и, полагая её перед Владимирской, иконой Богоматери, со слезами возопил: „О, пречистая владычица Богородица! Сия панагия и сан святительский возложены на меня, недостойного, в твоём храме, у твоего чудотворного образа, и я, грешный, 19 лет правил слово истины, хранил целость православия; ныне же, по грехам нашим, как видим, на православную веру наступает еретическая: молим тебя, пречистая, спаси и утверди молитвами твоими православие“.

Молитва святителя ещё более озлобила изменников. Они с позором таскали его по церкви и потом повлекли к Лобному месту, которое скоро окружили толпы народа. Многие плакали и рыдали, видя такое смятение. Соборные клирики с воплем и криком выбежали из церкви и старались образумить тех, которые бесчестили и били патриарха сурово и бесчеловечно. Иные винили его за то, что „наияснейшего царевича Димитрия расстригою сказует“. Иные кричали: „богат, богат Иов патриарх, идём и разграбим его!“ И бросились на патриарший двор, и разграбили весь дом святителя и всё имущество. Иов молил, чтобы отпустили его на обещание его в город Старицу, в Успенский монастырь. И клевреты самозванца, с его согласия, отправили туда на изгнание патриарха Иова, в простой рясе чернеца на убогой телеге. Около двух лет прожил Иов в своём заточении, и местный архимандрит Дионисий всячески старался успокоить невинного страдальца и служил ему до самой его кончины, которая последовала 19 июня 1607 года.

Вслед за патриархом были отправлены в ссылку и два архимандрита, Варлаам и Василий.

Достойно внимания, что в это время у самозванца уже был готов преемник Иову на московский патриарший престол. Это был архиепископ рязанский Игнатий. Родом грек, он прежде занимал архиепископскую кафедру на острове Кипре. Вынужденный турками бежать из отечества, он поселился в Риме и будто бы принял там унию. Но наслышавшись о благочестии русского царя Феодора Ивановича и об его благосклонности к греческим иерархам, в 1595 году прибыл в Москву, прожил в ней несколько лет и с 1603 года получил в управление рязанскую епархию. Игнатий угодил самозванцу тем, что первый из русских архиереев открыто признал его царевичем Димитрием, с царской почестью встретил его в Туле и давал его новым подданным для целования крест. По своей расположенности к латинству, о которой легко могли проведать сопровождавшие самозванца иезуиты, он представлялся самым надёжным орудием для осуществления их замыслов в России.

Покончив с патриархом, клевреты самозванца принялись за Годуновых и их сторонников. Все родственники Годуновых, все свойственники их, Сабуровы, Вельяминовы, уже бывшие под стражей, были разосланы в заточение. Семёна Годунова посадили в переяславскую тюрьму и там задушили его. Наконец, дошла очередь до царской семьи Годуновых.

Царь Феодор Борисович с матерью, царицей Марией Григориевной, и сестрой, царевной Ксенией Борисовной, проживали в это время под стражей в старом годуновском доме. Царь и царевна в это время были в самом цветущем возрасте и своими внешними и душевными достоинствами вызывали восторг у знавших и видевших их. Один из современников, князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский, так описывает юных брата и сестру: „Царевич Феодор, сын царя Бориса, отроча зело чудно, благолепием цветуще, яко цвет дивный на селе, от Бога преукрашен, яко крин в поле цветущи; очи имея велики черны, лице же ему бело, млечною белостию блистаяся, возрастом среду имея, телом изобилен. Научен же бе от отца своего книжному почитанию и во ответех дивен и сладкоречив велми; пустошное же и гнило слово никогда же изо уст его исхоясдаше; о вере же и поучении книжном со усердием прилежа.

Царевна же Ксения, дщерь царя Бориса, девица сущи, отроковица чуднаго домышления, зелною красотою лепа, бела велми, ягодами румяна, червлена губами, очи имея черны велики, светлостию блистаяся; когда же в жалобе слезы изо очию испущаше, тогда наипаче светлостию блистаху зелною; бровми союзна, телом изообилна, млечною белостию облиянна; возрастом ни высока, ни ниска; власы имея черны, велики, аки трубы, по плещам лежаху. Во всех женах благочиннийша и писанию книжному навычна, многим цветяше благоречием, воистинну во всех своих делах чредима; гласы воспеваемыя любляше и песни духовные любезне желаше“.

Самозванец не пощадил цветущей молодости и зверски замучил всю царскую семью. В дом её явились Молчанов и Шерефединов с тремя стрельцами и разбойнически напали на неповинных. Царицу Марию скоро и без труда задушили. Но молодой Феодор отчаянно боролся, пока и его не предали отвратительной смерти. Красавицу Ксению оставили в живых не на радость, для гнусной потехи самозванца. Народу объявили, что царица Мария с сыном Феодором сами отравили себя, а царевна Ксения так мало приняла яда, что ей не угрожает смерть. Тогда же вынули прах царя Бориса из Архангельского собора и вместе с женою его и сыном похоронили в убогом Варсонофьевском монастыре, за Неглинной, на Сретенке.

Так закончилась несчастная судьба семьи ненавистного государству царя Бориса Годунова. Злодей с корнем уничтожил всю династию, имевшую все надежды укрепиться на московском престоле. После зверской расправы с царём Феодором Борисовичем, его матерью и сестрой и со всеми их родственниками и свойственниками, от Годуновых, можно сказать, остались лишь печальные воспоминания.

Один из современных этим событиям иностранцев передаёт следующие подробности о судьбе Годуновых.

„В начале зимы 1604 г. Димитрий Иванович, нынешний император всея России, выступил в поход с огромным числом казаков, поляков и немцев, к нему скоро присоединились народы и крестьяне страны. Борис Годунов со всей поспешностью послал против них величайшую армию, более чем в 200,000. Но к чему может это служить, когда у войска нет расположения сражаться за своего царя и когда чувство склоняется на противоположную сторону? Это обнаружилось во многих случаях до такой степени, что стыдно о том и рассказывать. При осаде некоторых деревянных стен они пускали вверх огонь своей артиллерии и не смели или не хотели сделать приступа. Между тем на противной стороне дела шли совершенно иначе, так что в этой несчастной войне погибло более 70,000 человек. Раз войска Бориса Феодоровича сделали яростное нападение на враждебный лагерь, перебили в нём огромное число, устроив ужасную бойню и одержав полную победу. Полагают, наверное, что если бы во главе их стоял преданный Борису генерал, то не только отряд нынешнего императора был бы расстроен и перебит, но и сам он попался бы в плен и отдан был во власть своего врага. Но Господу не угодно было, вероятно, допустить того, Он хотел отомстить за преступное намерение погубить того молодого принца и за многие другие насильственные поступки против императорского дома. Ибо, не воспользовавшись уже одержанной победой, они дали противной стороне довольно времени отступить в некоторые: защищённые места и подкрепиться таким образом, что к началу следующего года она возобновила военные действия. Так со дня на день ослабевало могущество названного Бориса Феодоровича Годунова, частью вследствие успехов храброго противника, частью же потому, что все начали признавать и считать нынешнего императора за своего настоящего и законного повелителя. Борис Феодорович, хорошо понимая все эти обстоятельства и получая, кроме того, письма от самого императора, в которых обещалось ему помилование, если он добровольно откажется от власти и удалится в какой-либо монастырь, решился лучше умереть от яду, чем сделать это или украсить собой триумф своего врага. Почему, сделав большой приём после обеда, около четырёх часов неожиданно найден умершим, так что ни один врач не мог явиться вовремя, чтобы видеть его в живых. Это случилось 13-го числа месяца апреля. На следующий день его погребли в императорской церкви и потом, как я узнал, перенесли оттуда в простую церковь.

После его смерти родственники его поспешно заставили присягнуть бояр и народ сыну умершего, по имени Феодору Борисовичу. Императрица с своим сыном овладела правлением; от их имени писались депеши, они отправили в различные места послов и депутатов своих, чтобы принять присягу на верность и повиновение. Из них главный, Пётр Федорович Басманов, оказавший великую услугу названному Борису при защите крепости по имени Новгород Северский, где он вёл дела чрезвычайно хорошо и был за то осыпан милостями и благодеяниями от Годунова, был отправлен привести к присяге военных людей. Но он заблагорассудил принять другое решение и со всем войском перешёл на сторону императора, у которого и пользуется в настоящее время величайшим доверием и расположением.

Между тем, как происходило это, император отправил много писем к жителям Москвы, главного города всей страны, увещевая их не сопротивляться более и не давать повода к пролитию крови. Но все эти письма были перехвачены названным Годуновым, так что император не мог получить на них никакого ответа, пока два знатные боярина не приняли смелости показаться в виду города и не собрали вокруг себя толпу народа. Вдруг поднялся шум и крик по всем улицам, образовалась огромная масса народа, которая по подстрекательству их требовала, чтобы показали ей и прочитали, что писал император. Годунов, боясь смерти, принуждён был уступить. Когда эти письма были выданы и прочтены всем вслух, волнение усилилось до такой степени, что толпа быстро бросилась к Кремлю, захватила молодого царя и его мать и передала их в руки духовенства, при чём народ позволял себе тысячи ругательств и недостойных оскорблений, разграбил дворец Годуновых и отвёл их, обременив цепями, в различные тюрьмы. Императрица, видя все эти вещи и ожидая ещё худшего, решилась на акт романический, хотя страшный и весьма жестокий: сама приняв яду, она дала отравленного питья сыну и своей единственной дочери, вследствие чего она умерла в объятиях сына, а вскоре затем умер и царевич. Говорят, что царевна быстро вылила несколько яду, или лучше не приняла достаточного количества, чтобы причинить себе смерть, и что она впала в тяжкую бoлезнь: так что неизвестно ещё умерла ли она или осталась в живых. Говорят ещё, что этот акт произвёл сильное впечатление на императора и что он хотел оказать помилование сыну и дочери, как лицам невинным по своему возрасту, ограничившись ссылкой матери в какую-нибудь отдалённую область. Между тем, как всё это происходило, были созваны выборные от народа для засвидетельствования этого печального события; имена выборных были внесены в списки на тот конец, чтобы в случае нужды они могли удостоверить, если бы кто стал выдавать себя за молодого царевича, что они видели его мёртвого своими собственными глазами. Царевич и его мать погребены были как частные лица в простой церкви“.

В Москве теперь не осталось никого, кто бы мог смутить спокойствие самозванца. Дорога к Москве была открыта, население, слепо доверившись Лжедимитрию, с нетерпением ожидало своего якобы законного царя, якобы прямого потомка наследственных, любезных народу, царей и великих князей московских. Ничто уже больше не мешало ему войти в столицу и воссесть на престол. И самозванец немедленно двинулся из Тулы и поторопился в Москву.